§ 1. Вифиния в составе державы Ахеменидов

История Вифинии до эпохи эллинизма не была богата значительными событиями, поскольку этот уголок ойкумены в течение длительного времени находился в стороне от магистральных путей развития античной цивилизации. Основой для реконструкции процессов, происходивших в северо-западной Малой Азии в VI - IV вв., служат почти исключительно разрозненные и отрывочные данные письменной традиции, на базе которых трудно воссоздать целостную картину. Похоже, что в историографии утвердилось представление о бесперспективности (или - небольшой значимости) таких попыток: практически никто из антиковедов не обращался к доэллинистическому прошлому Вифинии. Между тем такой экскурс представляет несомненный интерес.

Более или менее достоверные сведения о Вифинии относятся лишь к VI в. Геродот передает, что фракийцев финов и вифинов подчинил Крез (I, 28), но не исключено, что они попали под власть лидийских царей уже при Алиатте. В это время этническое разделение между двумя родственными племенами еще сохранялось, хотя, вероятно, уже сложилась объединявшая их политическая общность, которую можно условно охарактеризовать как союз племен. После завоевания Лидийского царства Киром Вифиния вошла в состав державы Ахеменидов, и последующие два столетия ее истории были связаны с Персидским царством.

Среди исследователей распространено мнение, что полного контроля над Вифинией Ахемениды никогда не достигали. Следует, однако, проанализировать статус вифинцев в составе Персидского царства и попытаться проследить его изменение. Можно согласиться с А. Фолом, считающим, что вскоре после завоеваний Кира персы добились установления прочного господства над Вифинией, которое затормозило становление здесь государственности на основе местных фрако-фригийских традиций. При Дарии I азиатские фракийцы были включены в третью сатрапию Ахеменидов с центром в Даскилии (Hdt, III, 90), а во время похода Дария на скифов (514/3 г.) через Вифинию пролегал путь персидского войска. Других свидетельств о взаимоотношениях персов с вифинцами в это время до нас не дошло; предположения о подчинении "ближайших соседей Калхедона и Византия" (вифинцев?), как и о размещении в Вифинии и Мариандинии персидских гарнизонов и чиновников кажутся правдоподобными, но не находят в источниках прямого подтверждения. Отсутствие изображений азиатских фракийцев на рельефах дворца в Персеполе и гробницы в Накш-и-Рустам, где показаны представители покоренных персами этносов, и в списке подвластных персам народов может косвенно свидетельствовать в пользу чисто номинального подчинения вифинцев персам. При Ксерксе же зависимость населения Вифинии от Ахеменидов приняла вполне реальный характер: во время подготовки похода на Элладу Вифиния с ее прекрасными корабельными лесами наряду с другими подвластными Ахеменидам областями служила базой для строительства персидского флота (Diod., XI, 2, 1), а в 480 г. вифинские отряды вошли в состав войска Ксеркса (Hdt, VII, 75; Or. Sib., XI, 176).

После поражений персов в войнах с греками их власть в западных сатрапиях ослабела, что предоставило вифинцам возможность утвердить свою династию. Мемнон сообщает, что около 435 г. в Вифинии правил Дидалс, ему наследовал Ботир, живший 75 лет, затем - Бас, который жил 71 год и царствовал 50 (377/6- 328/7 гг.), и Зипойт (328/7-280/79 гг.) (Memn., F. 12, 2-5). Тот факт, что в конце V в. вифинцы не упоминались в списке автономных народов Персидской державы (Xen., Anab., VII, 8, 25), отнюдь не свидетельствует об их полном подчинении сатрапу Фарнабазу: предоставление автономии чаще всего было привилегией, даруемой "царем царей" местным правителям за проявленную ими лояльность, а вифинцы часто воевали с Фарнабазом (πολλάκις γὰρ οἱ Βιθυνοὶ αὐτῷ ἐπολέμουν) (Xen., Hell., III, 2, 2) и потому не могли рассчитывать на подобную милость. Основные административные и политические центры ахеменидских сатрапий в Малой Азии, такие, как Даскилий, были отдалены от Вифинии на значительное расстояние, что затрудняло достижение прочного контроля над ее населением. В этих условиях реальная независимость и военные возможности азиатских фракийцев были достаточны для того, чтобы персы в критические моменты принимали их во внимание: так, Фарнабаз намеревался совместно с вифинцами не допустить вторжения Десяти тысяч во Фригию (Xen., Anab., VI, 4, 24).

Рассмотрение вифинско-персидских отношений позволяет заключить, что стремление к полной самостоятельности стало одним из ведущих мотивов в деятельности вифинских правителей уже в V в. В отдельные периоды им удавалось de facto достичь своей цели, однако этому скорее способствовали сепаратистские устремления малоазийских сатрапов, противившихся установлению в своих владениях прочной центральной власти, и относительная удаленность и незначительность Вифинии, чем ее военный и экономический потенциал. Превращению вифинских племен в сколько-нибудь существенный фактор политической жизни в регионе препятствовали не только и не столько власти Персидской империи, сколько ближайшие соседи вифинцев - греческие полисы побережья Южного Понта и Пропонтиды. Именно взаимоотношения с ними - в первую очередь с мегарскими колониями Византием, Калхедоном, Гераклеей Понтийской и Астаком - составляли основное содержание политической истории Вифинии в V-IV вв. и служили главным звеном, связывающим азиатских фракийцев с внешним миром.

Как и в других районах ойкумены, где происходила встреча эллинских поселенцев с варварами, еще не достигшими полного оформления собственной государственности, установившиеся между греками и вифинцами отношения, вероятно, были неоднозначными. Можно априорно предполагать некоторое развитие торговых связей, однако никакой конкретной информации о них мы не имеем. Экономика Вифинии, очевидно, носила натуральный характер, еще не была подвержена существенному воздействию товарно-денежных отношений и восполняла все свои потребности за счет местных сельскохозяйственных ресурсов. В то же время полисы, располагавшие обширной территорией с зависимым населением, занимавшимся земледельческим трудом, как, например, Гераклея или Византий, тоже не испытывали большой необходимости в тех продуктах, которые им могла предоставить торговля с Вифинией, и ориентировались на дальнюю морскую торговлю. Поэтому следует признать, что приоритет во взаимоотношениях вифинцев и греков занимали политические связи, а их характер определялся по преимуществу столкновением интересов обеих сторон. Хрестоматийное высказывание Ксенофонта о враждебности, испытываемой вифинцами к грекам: между Византием и Гераклеей "нет ни одного другого эллинского или дружественного города, но живут только фракийцы вифины. Рассказывают, что они, если захватывают кого-то из эллинов - потерпевших кораблекрушение (ὲκπίπτοντας) или кого-либо еще - то поступают с ними очень жестоко" (Anab., VI, 4, 2), находит многочисленные подтверждения в сообщениях нарративных источников.

Соседство с такими экономически процветающими и сильными в военно-политическом отношении центрами эллинского мира, как Византий и Гераклея, накладывало на положение вифинских племен заметный отпечаток. Активная деятельность правящих кругов этих городов по включению близлежащих территорий в состав полисной хоры неизбежно приводила их к конфликтам с вифинцами, причем гераклеоты и византийцы были достаточно сильны для того, чтобы вмешиваться в столкновения вифинцев с другими полисами, преследуя при этом собственные цели. Население Вифинии со своей стороны нередко тревожило эллинских колонистов грабительскими набегами.

В наиболее уязвимом положении оказался Астак, уступающий другим расположенным в Вифинии полисам по численности населения, экономическим и военным возможностям. Согласно Мемнону, этот город "часто подвергался набегам со стороны соседей и много воевал. Когда после мегарцев в него ввели колонию афиняне, город освободился от несчастий и пребывал в большой славе и силе. В то время у вифинцев находился у власти Дидалс" (пер. В. П. Дзагуровой) (Δοιδαλσοῦ τηνικαῦτα τὴν Βιθυνῶν ἀρχὴν ἔχοντος· - Memn., F. 12, 2-3). Этому сообщению, несколько искажая его содержание, вторит Страбон: Астак был основан мегарцами и афинянами, а потом - Дидалсом (Μεγάριον κτίσμα καὶ Ἀθηναίοι καὶ μετὰ ταῦτα Δοιδάλσου - XII, 4, 2). Предположение о возможной причастности вифинского династа к реорганизации греческого города выглядит лишенным всяких оснований, поэтому заслуживает внимания конъектура А. Джонса: καὶ Ἀθηναίοι μετὰ ταῦτα ἐπὶ Δοιδάλσου, придающая этому сообщению фактически тот же смысл, что и в пассаже Мемнона.

Критическое положение граждан Астака в рассматриваемый период подтверждается и эпиграфическими материалами. Списки поступлений в казну Афинского морского союза свидетельствуют о неуклонном снижении величины взноса астакенцев в середине V в. и о полном прекращении его в 443/2 г. Причиной этого следует считать экономические трудности, вызванные постоянной борьбой с вифинцами. Некоторые исследователи вполне обоснованно, на мой взгляд, связывают выведение колонии афинян в Астак с понтийской экспедицией Перикла. В свете данного предположения указание Мемнона на последующие μέγα δόξης καὶ ἰσχύος Астака (Memn., F. 12, 3) выглядит в полной мере оправданным: военно-стратегическое значение Астака как опорного пункта для контроля над местным населением и близлежащими полисами было очевидным, и потому афиняне затратили для выведения новой апойкии значительные силы и средства.

Очередной эпизод в истории греко-вифинских отношений зафиксирован в 424 г. Афинская эскадра под руководством Ламаха сильно пострадала от шторма, и греки для возвращения были вынуждены пересечь всю Вифинию от Гераклеи до Калхедона (Thuc., IV, 75). Х. Мерле полагает, что эта экспедиция оказалась весьма опасной для афинян, и это мнение логически согласовано со сложившимся на тот момент политическим контекстом: так, Юстин сообщает, что Ламах опасался перехода через земли соседствующих с Гераклеей многочисленных и воинственных племен (XVI, 3) - то есть, без сомнения, вифинцев. Возвращение афинского отряда оказалось первым из тех случаев, когда в напряженные отношения вифинских племен и эллинских колонистов вмешивалась третья сила - военные экспедиции греков, решавшие в этом регионе локальные задачи "большой политики".

Ситуация, в которой вифинцы выступали, как кажется, в роли активной стороны, вынуждавшей жителей близлежащих эллинских колоний к обороне, в корне изменилась в 416 г. Произошедший тогда перелом в греко-вифинских отношениях на долгое время передал инициативу полисам побережья Южного Понта и Пропонтиды. Столь резкая перемена стала возможной в результате крупного военного похода в Вифинию, предпринятого совместно византийцами и калхедонянами при поддержке европейских фракийцев. Вифинцы потерпели тяжелое поражение: их земли были опустошены, многие селения взяты после осады (πολλά τῶν μικρῶν πολισματίων ἐκπολιορκήσαντες)" а их жители перебиты (Diod., XII, 82, 2). Но значение данного эпизода не исчерпывается чисто военной сферой: есть основания предполагать, что византийцы (игравшие, вероятно, главную роль в этом походе) сумели упрочить результаты достигнутой победы и подчинили своему господству часть вифинского населения, закрепив за собой территориальные владения в Азии.

Вопрос о локализации, времени оформления и роли азиатской хоры Византия редко становился предметом специального исследования. Обычно эта целостная по своей сути проблема рассматривается в двух изолированных аспектах: с одной стороны, при помощи интерпретации эпиграфических материалов с территорий предполагаемых византийских владений, с другой - посредством анализа данных письменной традиции о правовом статусе вифинских сельских поселенцев и формах их эксплуатации византийцами. Получаемые при этом результаты не имеют явных точек соприкосновения. Так, выполненные на дорийском диалекте надписи из окрестностей современного селения Ялова на южном побережье Астакского залива и из района Триглии на южном берегу Пропонтиды, подвластных византийцам, датируются как III-I вв., так и римским периодом. С другой стороны, фраза Афинея: "Филарх в шестой книге "Истории" говорит, что и византийцы так же поработили вифинцев, как лакедемоняне илотов" (Φύλαρχος δ᾿ ἒν ἕκτη ἰστορίων καὶ Βυζαντίους φῆσιν οὑτῶ Βιθυνῶν δεσπόσαι ὡς Λακεδαιμονίους τῶν είλώτων - Athen., VI, 271c) заставляет исследователей отождествлять эту форму зависимости с другими видами общественных отношений типа илотии и соответственно возводить ее к значительно более раннему времени.

Говоря о порабощенных византийцами фракийцах, необходимо прежде всего внести окончательную ясность в вопрос о местах их обитания. Л. А. Пальцева считает, что подчиненные Византию вифинцы жили исключительно на европейском берегу Боспора. Это положение уже подвергалось критике. В самом деле, надежных сведений о проживании вифинов в Европе поблизости от пролива не существует; кроме того, владения византийцев здесь, судя по всему, вообще были не слишком обширны, что неудивительно ввиду сильного давления, постоянно оказываемого на полис фракийцами на протяжении едва ли не всей истории города вплоть до римского периода включительно.

Таким образом, едва ли есть основания сомневаться в том, что подчиненных византийцами вифинцев следует локализовать в Азии. Информация источников об азиатских владениях византийцев, однако, чрезвычайно отрывочна и противоречива. Согласно Страбону, византийские земли располагались в районе Даскилейского озера по соседству с хорой кизикенцев: καὶ τῆς Δασκυλίτιδος λίμνης τὰ μὲν ἔχουσιν ἐκεῖνοι (τ. е. кизикенцы. - О. Г.), τὰ δὲ Βυζάντιοι (XII, 8,11). Полибий говорит о том, что в 220 г. вифинский царь Прусий I отнял у византийцев мизийскую область в Азии, которой византийцы владели уже долгое время (IV, 50, 4), но после заключения мира возвратил им эти территории (52, 9). Наконец, Дионисий Византийский указывает, что Птолемей II Филадельф подарил гражданам Византия χώραν ἐπὶ τῆς Ἀσίας (Dion. Byz., 41).

Именно последнее сообщение кажется исследователям наиболее информативным. К. Хабихт на основании его делает вывод о приобретении византийцами всех своих азиатских владений в результате дарения Птолемея II ок. 280-279 гг., с помощью чего египетский владыка намеревался привлечь их на свою сторону в борьбе против Антиоха I. Недавно и эта точка зрения была оспорена Ю. Г. Виноградовым (как кажется, довольно убедительно), отнесшим птолемеевские дарения Византию к событиям Второй Сирийской войны (255-253 гг.).

Однако некоторые факты говорят о том, что азиатская хора византийцев представляла собой две разные области, приобретенные при различных обстоятельствах. Зачастую игнорируемое сообщение Стефана Византийского: Ἀστακὸς... ἔστι καὶ χώρα Βυζαντίων (Steph. Byz., s. v. Ἀστακός·), естественно, можно отнести только к южному побережью Астакского залива: данный район, видимо, имел свое название, производное от названия расположенного неподалеку полиса, и считался отдельной территориальной единицей в составе византийских владений. Поскольку никакого географического единства между этими землями и окрестностями Триглии не существует, считать все византийские территории в Азии одной областью невозможно. Так как у Дионисия слово χώρα употреблено в асс. sing., следует считать, что Птолемей II подарил византийцам только одну часть земель, составивших впоследствии их Перею, - по моему мнению, именно Триглию с прилегающим к ней районом.

Наличие владений Филадельфа в вифинских землях, переданных впоследствии гражданам Византия, трудно соотнести с историческим контекстом конца 280-х - начала 270-х гг. до н. э. Гораздо более вероятно, что земельные владения, включавшие в себя округу Триглии (но не часть Мизийского полуострова!) были подарены византийцам Птолемеем в 255-254 гг. Все это дает возможность утверждать, что район Яловы был приобретен византийцами много раньше, чем область Триглии.

Именно в пользу этого косвенно свидетельствуют данные источников. Полибий, как уже отмечалось, говорит, что к 220 г. византийцы владели Мизийской областью πολλοὑς ἤδη χρόνου? (IV, 50, 4). Филарх создавал свой труд во второй половине III в., и период, равный жизни примерно двух поколений (если отсчитывать от 280/279 г.), кажется явно недостаточным для фактического и юридического закрепления обрисованной им формы коллективной зависимости вифинцев от византийцев, что, в свою очередь, делает малопонятным словоупотребление Полибия.

Данные археологии и эпиграфики по крайней мере не противоречат предположению об образовании византийских владений в Вифинии в V в. Доримские надписи, в том числе с туземными именами - Σαδάλας, Δαδίον, Δάδα - из района Яловы, как уже говорилось, датируются III-I вв., но отсутствие аналогичных свидетельств более раннего времени может быть объяснено несколькими причинами. Во-первых, археологические исследования на территории вифинской "глубинки", в стороне от крупных городских центров эллинистической и римской эпох, до сих пор практически не дали сколько-нибудь показательных материалов доэллинистического времени (единственное известное мне исключение - раскопки на территории Астака). Во-вторых, византийские могильные стелы IV в. тоже единичны - их всего 3 из 220, изученных Н. Фиратли и Л. Робером, а более ранние вообще отсутствуют. Наконец, туземное сельское население, пока оно подвергалось жесткой эксплуатации, могло фактически не оставить существенных следов в эпиграфике полиса, как это было, например, с гераклейскими мариандинами (см. немногочисленные и неоднозначно трактуемые свидетельства - граффити с фрагментами имен из мариандинской мифологии). А основания полагать, что вифинцы действительно тяготились своим положением, имеются: Гезихий сообщает, что после освобождения Византия от осады Филиппом II Македонским (340 г.) византийский стратег Протомах покорил восставших фракийцев (ἐπαναστάντας θρᾷκας καταδουλώσας - Patria Const., 31). Показательно, наконец, что наиболее древние надписи и рельефы (III в.) с территорий азиатской хоры Византия обнаружены именно в окрестностях Яловы, а не Триглии.

Единственный эпизод в византийско-вифинских отношениях, связанный с крупным военным конфликтом, в результате которого могло произойти подчинение части вифинцев, - это уже рассмотренные события 416 г. В ходе своей экспедиции византийцы имели возможность вторгнуться далеко в глубь территории страны и достичь не только северного, но и южного берега Астакского залива. Упоминание Диодора о захвате многих вифинских селений может быть сопоставлено с данными Стефана Византийского, локализующего у залива некоторые из населенных пунктов Вифинии (Steph. Byz., s. w. Δρεπάνη, Πρόνεκτος, Πυθίον, Τραλλία, Χάραξ).

Впоследствии между этими территориями и Византием были налажены интенсивные морские коммуникации, позволявшие грекам поддерживать контроль над подчиненными вифинцами, расширить владения вплоть до западной оконечности Мизийского полуострова и, возможно, концентрировать здесь значительные военные силы, что ставило под угрозу внутренние вифинские территории. Не случайно, что вплоть до 220 г. вифинцы ни разу не пытались предпринять против Византия какие-либо враждебные шаги.

Рубеж V и IV вв., период вероятного правления Ботира, стал временем наиболее активных действий греческих военных экспедиций в Вифинии. Для этого должны были сложиться определенные условия как внешнего, так и внутреннего характера. к первым из них можно причислить перенос боевых действий заключительного этапа Пелопоннесской войны на малоазийский театр, в частности, в регион Пропонтиды и Проливов, а также особенности развития греко-персидских отношений этого периода, вызвавшие поход Десяти тысяч и экспедиции Деркилида и Агесилая. Внутриполитическое же положение Вифинии после событий 416 г., видимо, характеризовалось ее чрезвычайным ослаблением, что давало гражданам близлежащих полисов шанс окончательно склонить чашу весов на свою сторону и побуждало их оказывать поддержку любому противнику вифинцев. В распоряжении греков в это время уже находились определенные средства контроля над Вифинией - в первую очередь военные. Складывающиеся дипломатические отношения между вифинцами и их эллинскими соседями оказались малоэффективными и не выдержали проверки на прочность в 409/8 г., когда перешедшие на сторону спартанцев калхедоняне при приближении афинского войска под командованием Алкивиада отправили в Вифинию все свое имущество.

Плутарх говорит о дружественных отношениях между калхедонянами и вифинцами: τὴν λείαν ἅπασαν ἐκ τῆς χώρας συναγαγόντες εἰς Βιθυνοὺς ὑπεκτίθενται φίλους ὄντας (Plut., Alkib., 29), а Ксенофонт (вероятно, послуживший источником для него) придерживается несколько иной, более нейтральной терминологии: τὴν λείαν ἅπασαν κατέθεντο εἰς τοὺς Βιθυνοὺς θραῖκας ἀστυγείτονας ὄντας (Xen., Hell., I, 3, 2). Практика "заклада" имущества у соседей была широко распространена в эллинском мире, но остается неясным, можно ли здесь говорить о действительно равноправных союзных отношениях калхедонян и вифинцев. Не исключено, что после событий семилетней давности не только византийцы, но и калхедоняне упрочили свое влияние в Вифинии и стремились использовать его для получения односторонней выгоды. Вифинцы же, еще не оправившиеся от недавнего поражения, сочли за лучшее пока не идти на конфликты с соседями и выполнять их требования. Так или иначе, но отношения калхедонян с вифинцами на данный момент в первый и последний раз на протяжении V-IV вв. можно охарактеризовать как лишенные открытой враждебности. Эти связи, однако, оказались непрочными: вифинцы уступили давлению Алкивиада, угрожавшего им войной, выдали ему все имущество калхедонян и даже заключили с ним договор: πίστεις πεποιημένος (Xen., Hell., I, 3) или φιλία ὡμολόγησαν (Plut., Alkib., 29). Истинная цена этого соглашения тоже была невелика: когда после поражения афинян Алкивиад вновь оказался в Вифинии, он, по словам Плутарха, был ограблен тамошними разбойниками-фракийцами (Ibid. 38).

Описанные события наглядно демонстрируют нежелание вифинцев связывать себя какими-либо обязывающими договорами с греками и вскрывают реальную основу всех акций азиатских фракийцев против эллинов: сохранение традиционной враждебности к гражданам близлежащих полисов и стремление не допускать любого военного или дипломатического вмешательства извне.

Заметным эпизодом в истории вифинских племен стало их столкновение в 400 г. с греческими наемниками Кира Младшего, которые под руководством Хирисофа (после его смерти его пост занял Неон) и Ксенофонта проходили через Вифинию на последнем этапе своего возвращения в Европу. Заслуживает внимания то обстоятельство, что Десять тысяч при организации вторжения в Вифинию пользовались содействием граждан Гераклеи Понтийской, предоставивших корабли аркадянам (Xen., Anab., VI, 3, 17), снабжавших наемников продовольствием (VI, 2, 3; VI, 5, 1) и служивших им проводниками (VI, 4, 23). Очевидно, гераклеотами наряду с естественным желанием избавиться от опасного и обременительного пребывания в их владениях большого войска (VI, 2, 7-8) двигало также стремление ослабить вифинцев. Эти события всесторонне изучены в монографии голландского ученого И. П. Стронка, ряд положений которой должен быть внимательно рассмотрен. к числу несомненных достоинств этого труда должны быть отнесены прежде всего тщательное изучение местности, на которой разворачивались события (особенно окрестностей м. Кальпе - совр. Керпе), и детальная реконструкция хода боевых действий между греками и населением Вифинии.

Первыми в столкновение с вифинцами вступили отряды аркадян и ахейцев, стремившихся раньше всех напасть на местных жителей и получить как можно больше добычи. Им удалось ограбить несколько деревень, ближайших к гавани Кальпе, однако затем собравшиеся в большом числе вифинцы нанесли грекам большой урон и окружили их на каком-то холме (VI, 3, 2-9). Азиатским фракийцам в достижении этого способствовали хорошее знание местности и более легкое вооружение, удобное для действий на лесистом и холмистом пространстве. Только подход Ксенофонта и его воинов заставил вифинцев отойти и позволил спастись остальным аркадянам (VI, 3, 22-26).

Вскоре вновь соединившиеся силы греков опять вступили в сражение с вифинцами, выступившими на этот раз совместно с персидским сатрапом Фарнабазом. Очевидно, резкое обострение военной обстановки в стране повлекло за собой и активизацию дипломатической деятельности вифинцев, совсем не часто вступавших в переговоры даже с ближайшими соседями. Они старались теперь заручиться поддержкой для борьбы с наемниками: несколько ранее грекам удалось перехватить ехавших куда-то вифинских послов (ἐντυγχάνουσι πρεσβύταις πορευομένοις ποι) (VI, 3, ΙΟ). Неопределенность высказывания все же не мешает предположить, что эти послы были отправлены к персам: в скором времени Фарнабаз вместе с вифинцами попытался предотвратить вторжение греков во Фригию (VI, 4, 24). Очередная экспедиция наемников, отправленная за провиантом (ее возглавил Неон из Асины), понесла тяжелые потери: в результате неожиданного нападения противника греки потеряли не менее 500 человек (VI, 5, 23-27).

В последовавшей затем ожесточенной схватке наемники взяли верх; им удалось навязать противнику "правильное" сражение, хотя действия многочисленной вражеской конницы внушали им опасение (VI, 5, 7-32). Потери вифинцев были незначительны (VI, 5, 30-31), однако, стремясь смягчить последствия поражения, они предприняли меры двоякого рода: во-первых, стали уезжать в глубь страны (VI, 6, 1), а во-вторых, направляли к Ксенофонту послов, пытаясь добиться его дружбы (VI, 6, 4). Судя по всему, эти акции не имели успеха: во время перехода греков к Калхедону вифинские земли вновь подверглись разорению (VI, 6, 38). Маршрут войска на этом пути убедительно восстановлен И. П. Стронком: он считает, что "прямая дорога", по которой греки намеревались идти первоначально, проходила частично вдоль черноморского побережья, частично - по хинтерланду; однако она была слишком опасной, и потому наемники, вернувшись в Кальпе, направились затем к Боспору Фракийскому вдоль северного побережья Астакского залива, где они могли не опасаться нападений вифинцев.

Подводя итог вифинской кампании Ксенофонта и его соратников, следует резюмировать, что в конечном итоге грекам принесли успех высокая выучка, лучшее вооружение и умелое командование; но представляется вполне справедливой лаконичная оценка Диодора, отметившего, что при переходе через Вифинию эллины подвергались опасностям (κινδύνοις περιέπιπτον - XIV, 31, 4). Об этом же свидетельствуют и данные о потерях греков на пути от Гераклеи к Хрисополю.

Рассказ Ксенофонта предоставляет также весьма редкую возможность высказать ряд предположений о социально-экономическом развитии Вифинии в рассматриваемое время. Наиболее интересен вопрос о вифинских деревнях, оказавшихся в сфере действия наемников. Й. П. Стронк считает, что слова источника κῶμαι... οἰκούμεναι требуют того, чтобы между ними было поставлено слово εὖ, что переводится им как "prosperous". Попытка увидеть в этом пассаже какое-то указание на политический статус этих поселений обоснованно представляется ему сомнительной. Вместе с тем мнение самого исследователя о том, что Ксенофонт, намеревавшийся заложить в гавани Кальпе поселение, считал развитие торговли с населением этих "процветающих деревень" одним из аргументов в пользу основания колонии, кажется уязвимым для критики: ни один из эпизодов пребывания греков в Вифинии не дал оснований рассчитывать на установление таких связей. Едва ли в случае основания колонии в Кальпе греки смогли бы рассчитывать на установление хотя бы в минимальной степени взаимовыгодных отношений с жителями прилегающих областей; очевидно, солдаты в полной мере осознавали это, что (наряду с естественным желанием скорее вернуться в Элладу - VI, 4, 8) воспрепятствовало осуществлению плана Ксенофонта?

Особый интерес представляет собой понимание Й. П. Стронком пассажей, в которых упоминается захват греками рабов (VI, 3,1; 6, 38). Исследователь, кажется, склоняется к мнению, что слово ἀνδράττοδα употреблено здесь для обозначении добычи, в которую наряду со скотом и продовольствием могли попасть и сами жители вифинских деревень, и вслед за основными английскими изданиями и переводами источника предпочитает употреблять слово "captives". Эти пассажи могут быть сопоставлены с эпизодом VI, 6, 1, который, следуя переводу Й. П. Стронка (removing their slaves and property), можно было бы считать единственным в источниках свидетельством существования рабов у самих вифинцев в доэллинистическое время, однако употребление термина οἰκέται в других местах "Анабасиса" (II, 3, 15, а особенно IV, 5, 35 и IV, 6, 1) заставляет признать, что и здесь речь идет не о рабах, а о домашних.

Спустя год после рассмотренных событий, в 399 г., Вифиния стала ареной действия войска спартанского полководца Деркилида, расположившегося здесь на зимовку. Этот эпизод весьма близок по своему содержанию обстоятельствам пребывания в Вифинии Десяти тысяч: те же грабительские набеги греков и союзных им одрисов Севта на богатые вифинские деревни (Xen., Hell., III, 2, 2), те же ожесточенные столкновения, в которых азиатские фракийцы мастерски прибегали к тактике боя пельтастов и легкой конницы (III, 2, 3-5), и, в конце концов, тот же результат: успешное решение эллинами всех оперативных задач и полное обеспечение ими потребностей войска за счет грабежа вифинских земель (III, 2, 5; Diod., XIV, 38, 3).

Столкновения с Деркилидом стали последним достоверно засвидетельствованным событием, связанным с взаимоотношениями вифинцев с греческими военными экспедициями. Поход Агесилая в западные сатрапии Ахеменидской державы, кажется, не затронул Вифинию. Восстановление сильно поврежденного текста Оксиринхского папируса, рассказывающего о переходе Агесилая из Мизии в Пафлагонию (Hell. Оху., XVII, 2) допускает различные варианты, но конъектура διὰ [τοῦ Σαγγαρίου] вместо διὰ [τῆς Βιθυνίδος] кажется более надежной. Территория Вифинии в это время еще не простиралась так далеко на юг и, кроме того, едва ли переход через вифинские земли оказался бы для воинов Агесилая "менее утомительным" (Ibid.): греки должны были считаться с возможностью сопротивления вифинцев. Показательно, однако, что Агесилай, стремивщийся установить дружественные отношения с частью мизийцев и пафлагонцами, не рассматривал в качестве возможного партнера население Вифинии - либо из-за его резко отрицательного отношения к грекам, либо потому, что вифинцы в тот момент не представляли собой заметной военно-политической силы.

Можно подытожить, что на рубеже V-IV вв. полисы северо-западной Анатолии, используя в отдельные моменты внешнюю помощь, сумели добиться явного военно-политического превосходства над вифинским населением. Причины этого видятся в отсутствии единства и четкой координации сил вифинских племен, в довольно примитивном уровне развития их государственности и слабости центральной власти. Характерно, что никто из античных авторов, кроме использовавших труды местных историков Мемнона и Страбона, ничего не знал о вифинских правителях доэллинистической эпохи. Их власть, быть может, была достаточно прочной для того, чтобы обеспечить реальную независимость от персидских сатрапов, не проявлявших особого интереса к укреплению своего господства в удаленной и малозначительной области; но противостоять притязаниям греческих колонистов на достижение контроля над близлежащими территориями вифинцы могли далеко не всегда, и то лишь на тактическом уровне.

Характер политических отношений с эллинскими полисами в доэллинистическое время предопределил значительную обособленность Вифинии от других районов ойкумены. Д. Ашери включает Вифинию наряду со многими другими областями Малой Азии (Мизией, Троадой, Лидией, Карией, Ликией) в своеобразную географическую зону, где переплетались эллинские, иранские и местные культурные и этнические влияния. Это в принципе верное положение в отношении Вифинии требует некоторого уточнения. Весь характер развития страны в VI-IV вв. убеждает, что исконные фрако-анатолийские традиции оставались здесь безусловно преобладающими.

Нам известны лишь несколько эпиграфических свидетельств (предположительно IV в.), фиксирующих пребывание вифинцев вне пределов своей страны: это надгробия из Пирея с надписями Ἀριστομέν[ης] Βιοθρυν[ὸς] Βιθυνός (IG. II 8409), Σπόκης Βιθυνός, Φιλάργυρος Βιθυνός (IG. II 8411), Χρήστη Βιθυνίς (IG. II 8412) и могильная плита из Синопы с надписью Βᾶς Καλλίας. Тем более нет оснований говорить о наличии устойчивых контактов между Вифинией и другими государствами - будь то Одрисское царство, как осторожно предполагает С. М. Крыкин, или даже Боспор. Появление на политическом и культурном горизонте Эллады в середине IV в. двух вифинцев - Эвбула (Anon. Vit. Arist., 402 ed. Westermann; Suid., s. v.v. Ἔυβουλος, Ἑρμίας) и Гермия (Diog. Laert., V, 3; Suid., s. v.v. Ἀριστοτέλης, Ἑρμίας) и их деятельность как тиранов Ассоса и Атарнея, а в особенности головокружительная карьера последнего от раба-евнуха, "трижды проданного", согласно словарю Суда, до философа, породнившегося с Аристотелем и ставшего его сподвижником, и правителя обширной области в Малой Азии, должны расцениваться как исключительное явление, аналогов которому в ранней вифинской истории не существует. В этой связи, однако, необходимо отметить два упоминания Вифинии, связанные с великим Аристотелем. В сочинении "Об удивительных слухах" упоминается о существовании в Вифинии особого минерала "спин", якобы притягивающего огонь (Mirab. auscult. Ed. Bekker., 832 b). Более интересен фрагмент Аристотелевского корпуса, в котором имя Аристотеля приводится в контексте сравнения политического устройства и управления александрийцев, афинян и... вифинцев (!), осуществлявшегося κατὰ τήν τάξιν τῶν στοιχεῖων (Anonymi comm. in Porphyrii isag. (cod. Par. 1939 f. 51a)). C уверенностью приписывать эти пассажи самому Аристотелю трудно, но если допустить такую возможность, то следует предположить, что источником их послужил именно Гермий (особенно последнего - учитывая его высокий политический статус).

В целом же можно не сомневаться в том, что воздействие на вифинцев со стороны греческой культуры и масштабы эллинизации страны были крайне незначительными. Вифиния, в свою очередь, во многом была для греков классической эпохи terra incognita. Любопытные штрихи, воссоздающие отношение эллинов к отдельным чертам "национального характера" каппадокийцев - в стихотворении поэта VI в. Демодока (Anth. Pal., XI, 237) и пафлагонцев (во "Всадниках" Аристофана), позволяют заключить, что эти народы, хотя они и проживали в значительно более удаленных от Греции местах, чем вифинцы, были знакомы эллинам на чисто бытовом уровне. о вифинцах этого сказать нельзя; из немногочисленных высказываний о них, принадлежащих авторам доэллинистической эпохи, наиболее показательным является уже упомянутый пассаж Ксенофонта (Anab., VI, 4, 2), тональность которого естественным образом подразумевает малую интенсивность мирных контактов между азиатскими фракийцами и греками в повседневной жизни.

Очередная обширная лакуна в сведениях источников позволяет лишь очень приблизительно восстановить основные моменты в изменении внутри- и внешнеполитического положения Вифинии в 390-330-х гт. На протяжении этого периода, большая часть которого пришлась на время правления Баса (378-328 гг.), Вифиния значительно усилилась.

Об этом говорит прежде всего то, что имя Баса появляется не только в труде Мемнона, довольно хорошо осведомленного о ранней вифинской истории, но и в других источниках (правда, поздних и малодостоверных) (Ael. Herod., De prosod. cathol., vol. 3. t. P. 399; Choerob., Proleg. et schol. in Theod. Alex. can. P. 116), где oh, впрочем, ошибочно (но, быть может, символично) назван βασιλεύς Πόντου. Имеются также определенные основания говорить о каких-то связях между Вифинией и Синопой, сложившихся в период правления Баса. Ha одном амфорном клейме из Синопы фигурирует имя фабриканта Βάντος (gen.). Б. Н. Граков отнес это клеймо ко второй подгруппе первой группы синопских клейм, которая датируется, согласно последующим исследованиям, приблизительно 40-20-ми гг. IV в. Как было отмечено, появление среди синопских астиномов и фабрикантов имен Аброком, Корил, Тис, Аттал, Антиох, Митридат следует связывать с политическим влиянием, испытываемым городом в те или иные периоды времени со стороны персидских сатрапов, пафлагонских правителей и эллинистических монархов, и имя Бас (которое, как было отмечено выше, зафиксировано и на одном из синопских надгробий) вполне может быть поставлено в этот же ряд. Трудно предполагать, чтобы Вифиния в IV в. реально влияла на положение дел в достаточно удаленной от нее Синопе, но имя вифинского династа было известно в этом городе. На рост авторитета Баса во внешне-политических делах может указывать и фраза Мемнона, указывающего, что Бас "процарствовал" (ἐβασίλευσε) в Вифинии 50 лет (Memn., F. 12, 4), если не считать ее случайной ошибкой.

При Басе Вифиния, видимо, вновь стала представлять собой некоторую угрозу для греческих соседей. По свидетельству Полиена, гераклейский тиран Клеарх (363-325 гг.) совершил поход на Астак, в результате чего возникла возможность его конфликта с "фракийцами" (т. е. вифинцами) (II, 30). Неопределенность этого сообщения побуждает исследователей впадать в крайности и говорить либо о его недостоверности, либо, напротив, о захвате Астака вифинцами, что кажется равным образом неоправданным. Достаточно того, что при ведении активных внешнеполитических действий тиран Гераклеи должен был считаться с позицией вифинцев и, вероятно, в том числе с их отношением к близлежащим греческим полисам.

Также весьма гипотетическим является предположение о возможных военных действиях вифинцев против калхедонян. Сведения источников об этом крайне отрывочны, но они позволяют заключить, что в IV в. граждане Калхедона были вынуждены прибегнуть к помощи кизикенцев для защиты от какого-то врага, осадившего город (Aen. Tact., 12; ср. Ps. - Arist., Oikonom., II, 10; Pap. Oxy., 303). Неожиданное обострение отношений жителей города с этим кизикским отрядом привлекло к себе первоочередное внимание Р. Меркельбаха, трактующего его исключительно как эпизод внутриполитической истории Калхедона и оставляющего без внимания вопрос о том, с кем же именно калхедоняне воевали до своего обращения к кизикенцам. Отношения калхедонян с персами в это время, кажется, носили стабильный характер. Вряд ли речь здесь идет и о каком-либо столкновении с византийцами, так как жители Калхедона обладали достаточной свободой действий в проливе (Ps. - Arist., Oikonom., II, 10). А поскольку вплоть до раннеэллинистической эпохи (исключая, конечно, период Пелопоннесской войны) калхедоняне не вели войн ни с кем, кроме персов, византийцев и вифинцев, то можно предположить, что их противниками в этих событиях были именно последние.

Объяснить медленное, но неуклонное возрождение политической роли Вифинии, позволившей ей спустя несколько десятилетий даже отразить нападение полководцев Александра Македонского, ввиду недостатка информации крайне затруднительно. Главным кажется то обстоятельство, что за долгое время почти непрерывной конфронтации с эллинскими полисами вифинские племена, будучи вынуждены решать сложные военные задачи, должны был консолидироваться и поднять степень своей политической организации. Такое явление было широко распространено и в европейской Фракии, но в Вифинии с ее территориальной компактностью и "географическим единством" местное население в окружении иноплеменной (хотя частично и этнически близкой) среды к последней трети IV в. сумело достичь большей политической сплоченности, чем его собратья в Европе. Единодержавная власть в Вифинии к началу эпохи эллинизма значительно укрепилась. Складывающиеся здесь монархические институты оказались гораздо устойчивее аналогичных структур государственности у европейских фракийцев, которым было трудно добиться создания крупных политических объединений из-за постоянного соперничества многочисленных правящих династий различных племен и отсутствия четкого принципа наследования власти.

Упрочению политического положения Вифинии способствовали и некоторые изменения международной обстановки в регионе. Контроль Ахеменидов над территорией проживания вифинских племен уже практически не ощущался, но в сопредельных районах персидская политика еще продолжала оставаться существенным фактором межгосударственных отношений. Если сохранение в целом дружественных связей с персидскими сатрапами способствовало дальнейшему усилению Гераклеи, то разгром усилившейся в начале века Пафлагонии Датамом (Nep., Dat., II) мог оказаться полезным для Вифинии. Бурные события, связанные с "Великим восстанием сатрапов" против Артаксеркса III, не затронули непосредственно северо-западную Малую Азию, но, несомненно, создали почву для дальнейшего укрепления независимости Вифинии от Ахеменидов. Традиционные соперники вифинцев, Византий и Калхедон, больше не выступали против них совместно; напротив, в IV в. отношения между ними были неровными и омрачались частыми конфликтами (Polyaen., VI, 25; Plut., Schol. Hesiod., F. 49), приведшими даже к подчинению калхедонян византийцами в 356 г. (Demosth., XV, 26). Эти события, несомненно, были выгодны вифинцам.

Таким образом, к последней трети IV в. сложились все предпосылки для того, чтобы Вифиния вступила в новый этап своей истории. Он характеризуется укреплением государственности, активизацией внешней политики, или, точнее говоря, вообще возникновением ее как таковой, если подходить к этому понятию как к целостному комплексу мероприятий, а не отдельным разрозненным акциям, и, как следствие, общим усилением Вифинии. Данные взаимосвязанные процессы были довольно длительными и не прямолинейными, их ход иногда осложнялся различными противодействующими факторами, но дальнейшие события показали, что именно эти изменения определяли особенности развития вифинского общества на рубеже классической и эллинистической эпох.

 

§ 2. Зипойт I и диадохи

Поход Александра Македонского, послуживший началом эпохальных перемен в истории всего Восточного Средиземноморья, косвенным образом воздействовал и на международное положение Вифинии. Не будучи непосредственно затронуты греко-македонским вторжением в Азию, вифинские племена впоследствии все же оказались вынужденными отстаивать свою независимость от новых завоевателей - сначала от сатрапов Александра, а затем от диадохов, стремившихся установить контроль как над Вифинией, так и над полисами побережья Южного Понта и Пропонтиды. Ход событий продемонстрировал, что ресурсы складывающегося вифинского государства оказались достаточными для успешного, хотя и отнюдь не легкого, достижения трех взаимосвязанных целей: обеспечения полной самостоятельности, расширения территории и приобретения удобного выхода к морю. Эта схема, определяющая основные направления вифинской внешней политики в эпоху раннего эллинизма, подразумевает столкновение в северо-западной Анатолии интересов трех политических сил: Вифинии, государственная и военная организация которой поднялась на качественно новый уровень, конгломератных государств диадохов, претендовавших на подчинение вифинцев, и греческих полисов, чьи возможности для ведения активной внешней политики также были далеко не исчерпаны. В результате довольно интенсивного воздействия этих политических величин регион северо-западной Анатолии, ранее не имевший устойчивых связей с другими областями Азии и Европы, постепенно интегрировался в оформляющуюся систему межгосударственных отношений эллинистического мира в целом. Борьба диадохов почти постоянно оказывала опосредованное, а нередко и прямое влияние на ситуацию в районе Боспора Фракийского, Южного Понта и Пропонтиды, и естественными "точками опоры" для македонских правителей в их военных и диипломатических мероприятиях являлись греческие полисы. Если интересы населения эллинских колоний и диадохов, часто стремившихся выступать защитниками и покровителями традиционных полисных свобод, реально совпадали, то давление на Вифинию со стороны ее объединившихся противников усиливалось; в случае же появления противоречий и разногласий между независимыми полисами и диадохами вифинским правителям предоставлялся шанс воспользоваться ими.

К моменту вступления греко-македонских войск в Азию Вифиния находилась под властью правителя Баса. Страна избежала подчинения Александру: Басу удалось разгромить тщательно подготовленную экспедицию сатрапа Геллеспонтской Фригии и Пафлагонии Каласа (Arr., Anab., I, 17, 1; II, 4, 1; Curt., III, 1, 24; IV, 5, 13) и тем самым подготовить то, что македоняне впоследствии отказались от Вифинии (Memn., F. 12, 4).

Крушение персидского государства, предоставившее малоазийским правителям возможность усилить свою власть и увеличить собственные владения (Memn., F. 4, 1), могло оказаться выгодным для вифинцев: если ахеменидская администрация далеко не всегда оказывалась способной контролировать ситуацию в северо-западной Анатолии, то для Александра и в течение некоторого времени для диадохов Малая Азия и вовсе являлась, по образному выражению М. Кэри, всего лишь "a land of passage". Из этих перемен, однако, первым сумел извлечь преимущества не Бас, а гераклейский тиран Дионисий (337-305 гг.): ему удалось захватить часть вифинских земель к западу от Сангария, воспользовавшись тем, что Бас не мог направить свои силы против гераклеотов из-за опасности нападения македонских сатрапов с юга.

В 328 г. Басу наследовал его сын Зипойт, который жил 76 лет и обладал властью 48 (Memn., F. 12, 5). Именно с его деятельностью связаны основные вехи истории Вифинии этого периода.

Зипойт столкнулся с теми же проблемами, что и его отец, но в его правление они обозначились значительно отчетливее. Территориальная экспансия гераклеотов продолжалась и даже усилилась после женитьбы Дионисия на племяннице Дария III Амастрии (Memn., F. 4, 4-5), и вифинский правитель пока не имел возможностей эффективно ей воспрепятствовать. Начавшаяся после смерти Александра борьба диадохов в принципе отвлекала внимание македонских властителей от довольно незначительной малоазийской области и, казалось бы, позволяла Зипойту вести самостоятельную политику; но Антигон Одноглазый после окончательной победы над Эвменом (316 г.) включил в сферу своего влияния почти всю Малую Азию, и Зипойт был вынужден считаться с этим. Политика диадохов в Малой Азии была гораздо более агрессивной и последовательной, чем у Ахеменидов, и это, с одной стороны, несло непосредственную угрозу анатолийским династам; с другой - форсировало процесс консолидации и усиления их власти, что было жизненно необходимым для успешного противостояния македонским завоевателям.

Уже в 315 г. интересы вифинского правителя и Антигона пришли в непосредственное противоречие. Диодор сообщает, что в этом году племянник Антигона Полемей, проходя с войском через Вифинию, обнаружил, что Зипойт осаждает Астак и Калхедон. Полемей вынудил вифинского династа снять осаду и заключил союз как с этими полисами, так и с самим Зипойтом, взяв у него заложников (ποιησάμενος δὲ συμμαχίαν πρὸς τε τὰς πόλεις ταύτας καὶ πρὸς τὸν Ζιβύτην, ἔτι δὲ λαβῶν ὁμηρούς - XIX, 60, 3).

Этот пассаж содержит ценную информацию о соотношении сил между действующими сторонами. Зипойт, очевидно, еще не решался вступить в открытую конфронтацию с пребывавшими в зените своего могущества гераклеотами, но уже располагал достаточными возможностями для того, чтобы одновременно атаковать более слабые полисы, находившиеся, отметим, почти у противоположных пределов его владений. Попытка "одним ударом" подчинить Калхедон и Астак не удалась из-за вмешательства внешней силы, которая, видимо, серьезно угрожала безопасности Вифинии. Вступление войск Полемея на вифинскую территорию, не спровоцированное какими-либо враждебными действиями вифинского династа в отношении Антигона или представителей его администрации, не позволяет говорить о "соглашении на равных условиях" и считать Зипойта юридически равноправным партнером диадоха, как это делает М. Кэри. Эд. Мейер, напротив, полагает, что означенный договор поставил вифинского правителя в зависимость от Антигона, и Вифиния оказалась фактически подчиненной ему.

Наиболее обстоятельно данный вопрос рассмотрен Р. Биллоузом. Он склоняется ко второй точке зрения, придавая особое значение предоставлению Зипойтом заложников и его пассивности в последующие годы вплоть до гибели Антигона. Считая в целом неясной степень зависимости Зипойта от Антигона Одноглазого, исследователь указывает на сохранение за ним номинальной самостоятельности, предоставление которой он объясняет гибкостью политики македонского владыки, а статус Зипойта уподобляет положению Дионисия, тоже поддерживавшего союзные отношения с Антигоном.

Эту точку зрения также трудно принять полностью. Несомненно, навязанный Зипойту союз противоречил его планам и приостановил поступательное развитие вифинской экспансии. Однако, во-первых, вряд ли правомерно ставить знак равенства между связями Антигона с Дионисием и с Зипойтом. Первый из них был не потенциальным, а вполне реальным союзником Антигона: он оказывал ему военную помощь при осаде Тира, надеялся породнитъся с ним, выдав свою дочь замуж за его племянника, стратега Геллеспонтских областей, а впоследствии назначил Антигона опекуном своих детей (Memn., F. 4, 6). Отношение македонского властителя к Зипойту было иным, явно не столь благоприятным. Ни о каких контактах между ними в дальнейшем источники ничего не сообщают, и, более того, можно предполагать, что Антигон весьма настороженно следил за положением в Вифинии и стремился исключить возможность инцидентов, подобных событиям 315 г.

Именно такую цель преследовало основание им города Антигонеи, позднее переименованного Лисимахом в Никею. Помимо этого, опорным пунктом для защиты Калхедона и Астака Антигону, кажется, служил один из Демонесийских (Принцевых) островов, до XIX в. носивший название Антигона. Если Антигон действительно предпринял целый комплекс мер, направленных против Зипойта, то можно констатировать, что (уже не в первый раз в вифинской истории!) реальное положение страны оказалось не соответствующим ее официально оформленному статусу: союз с Антигоном не означал прочной дружбы с ним на деле.

Тем не менее заключение соглашения с Зипойтом принесло Антигону существенные выгоды, поскольку оно позволило удачно совместить решение военно-стратегических задач с осуществлением пропагандистской кампании в пользу греческой автономии. Он избавился от потенциально опасного очага напряженности в своем тылу, наличие которого могло быть использовано его врагами, а также создал препятствие на пути возможного вторжения Кассандра в Азию. Значительную пользу из этой ситуации извлек для себя и Дионисий: нейтрализация активности Зипойта Антигоном позволила гераклейскому правителю обезопасить себя от угрозы со стороны вифинцев и закрепить совершенные ранее территориальные приобретения.

Гибель Антигона и распад его державы в 301 г. предоставили Зипойту определенную свободу действий. Вифинскому правителю удалось успешно сочетать борьбу против Лисимаха, овладевшего большой частью монархии Антигона, с новыми попытками расширить свои владения.

По сообщению Мемнона, Зипойт убил в сражении одного из стратегов Лисимаха, а другого далеко отогнал от своего царства; он побеждал также и самого Лисимаха, а потом и Антиоха, сына Селевка (ἀλλά καὶ αὐτοῦ Λυσιμάχου, εῖτα καὶ Ἀντιόχου τοῦ παιδὸς Σελεύκου ὀπικρατέστερος γεγονώς - Memn., F. 12, 5). Хронология и какие-либо детали этих событий совершенно неясны, и потому многие исследователи ограничиваются предельно общими указаниями на враждебность между Зипойтом и царем Фракии и достижение Вифинией в ходе этой борьбы независимости, хотя данные источников, кажется, все же позволяют рассмотреть этот вопрос более тщательно.

Столкновения Зипойта с Лисимахом, его полководцами и союзниками происходили в течение довольно длительного времени. Вероятно, они никогда не затухали полностью на протяжении всего периода господства Лисимаха в Малой Азии (301-281 гг.), а наибольшую интенсивность, как кажется, военные действия должны были приобрести в первые годы III в., когда Лисимах предпринимал упорные попытки закрепить свое владычество и организовать управление на вновь завоеванных территориях. Первые из них могли случиться уже вскоре после брака царя Фракии с Амастрией, которую Дионисий, умирая, назначил опекуншей своих несовершеннолетних детей Клеарха и Оксатра (Memn., F. 4, 8; 9). Именно таким образом можно интерпретировать сообщение Мемнона о том, что Лисимаха после женитьбе на Амастрии отвлекли многие дела (Memn., F. 4, 9): Зипойта закономерно встревожило установление союза между его соперниками, и он мог начать против них военные действия.

В первую очередь в них должны были быть втянуты стратеги Лисимаха, потерпевшие поражение от вифинского династа. Относительно обстоятельств столкновения Зипойта с самим Лисимахом у исследователей нет единого мнения. Наиболее обоснованным выглядит предположение, что самая крупная победа Зипойта была одержана в 297/6 г., в результате чего вифинский правитель принял царский титул. Этот год стал считаться началом вифинской царской эры. Какие-либо детали этого события, к сожалению, полностью неизвестны. Попытки же найти сообщению Мемнона подтверждение в других источниках и соответственно иначе датировать нанесенное Лисимаху поражение не выглядят убедительными.

Так, если связывать победу Зипойта с походом Лисимаха, о котором сообщает Юстин: Inde Thracia (sc. Bithynia. - О. Г.) ac deinceps Heracleae bellum intuderat (XVI, 3, 3), то следует признать, что неудача в столкновении с вифинцами (если таковое действительно состоялось) не помешала Лисимаху установить господство над Гераклеей (Trog. Proleg., 16; Memn., F. 5, 3). Успех Зипойта в таком случае не выходит за рамки чисто тактического достижения. Некоторые историки трактуют сообщение Мемнона о победе Зипойта над Лисимахом как указание на участие вифинцев в битве при Корупедионе; этот тезис будет проанализирован ниже.

Антимакедонская политика Зипойта могла принести ему союзников в лице других малоазийских династов, прежде всего Митридата Понтийского. Существование дружественных отношений между консолидирующимися Вифинским и Понтийским царствами весьма возможно. Их сближению могла способствовать как общая логика эволюции межгосударственных отношений в Малой Азии, выражавшаяся в стремлении местных династов противостоять македонянам, так и конкретный повод - вражда Зипойта и Митридата с тиранами Гераклеи.

Исход борьбы вифинцев против одного из наиболее могущественных диадохов был весьма благоприятным для крепнущей молодой монархии. Сумев отстоять независимость, Вифиния расширила свою территорию, обрела значительную политическую силу в масштабах северо-западной Анатолии и смогла усилить давление на своих традиционных противников - независимые греческие города побережья южного Понта и Пропонтиды. Очевидно, заключенные при Антигоне в 315 г. договоры, временно приглушившие остроту греко-вифинских противоречий, после его смерти потеряли всякое значение.

Перед лицом вифинской угрозы греки были вынуждены искать помощи у Лисимаха: Астак, Кадхедон и Гераклея признали свою зависимость от него, но это не спасло их от целого ряда тяжелых поражений. Союз с Лисимахом не принес эллинам ожидаемых результатов прежде всего из-за того, что македонский владыка строил свои отношения с греками на иных принципах, чем его предшественник Антигон. Систематически проводившееся им ущемление прав свободных полисов, которые были вынуждены перейти под его покровительство, нередко приводило к складыванию в них тайной, а иногда и открытой политической оппозиции. Подобный раскол в действиях противников позволил Зипойту добиться в борьбе против них значительных результатов.

Крупным, хотя и кратковременным успехом Зипойта стало завоевание Астака. Нам неизвестно, когда именно вифинский правитель сумел подчинить этот город, но очевидно, что Астак был разрушен Лисимахом (Strabo, XII, 4, 2) из-за того, что он перешел в руки вифинцев. Не исключено, что в течение какого-то времени город был столицей Зипойта; в то же время предположение о возможном союзе граждан Астака с вифинцами выглядит менее правдоподобным, так как политика Зипойта ярко демонстрирует, что он рассматривал греков не как потенциальных союзников, а как противников.

Весьма ценные и интересные сведения о взаимоотношениях Зипойта с греками содержатся в "Моралиях" Плутарха (Plut., Quaest. Gr., 49). Описываемую им войну вифинцев с калхедонянами многие исследователи отождествляют с событиями 315 г., но явное различие приводимых в источниках деталей заставляет видеть здесь рассказ о более позднем эпизоде борьбы Зипойта с эллинскими соседями.

Сообщение Плутарха дает возможность заключить, что война калхедонян с вифинцами была довольно длительной, ожесточенной и крупномасштабной: как и в 416 г., грекам удалось при помощи фракийцев пожечь и опустошить вифинские земли (Θραικῶν ἐπικουρίας προσγενομένης· ἐπυρπόλουν καὶ κατέτρεχον τὴν χώραν). Тем не менее вифинский царь вышел из этой борьбы победителем: калхедоняне попали в засаду около Фалиона (περὶ τὸ καλούμενον Φάλιον) и потеряли более восьми тысяч воинов. Они могли быть перебиты все до единого, но Зипойт прекратил избиение, угождая византийцам (Ζειπόίτου Βυζάντιοις χαρισάμενου). В городе почти не осталось мужчин, и после этого Калхедон в течение длительного времени не был способен играть активную роль в международных делах. Зипойт, вероятно, довольствовался достигнутым результатом: о каких-либо его враждебных акциях против калхедонян больше ничего не известно.

Не так давно в историографии появилась довольно оригинальная трактовка этого эпизода: на основании слов о том, что Зипойт действовал в угоду византийцам, делается вывод о существовании союза между Вифинией и Византием. Этот альянс был якобы направлен против Лисимаха и даже привел к созданию прочного византийско-вифинского блока, разделившего азиатскую и европейскую половины владений диадоха. Однако при детальном рассмотрении текста Плутарха и соотнесении изложенных в нем событий с ситуацией, сложившейся в начале III в. в межгосударственных связях северо-западной Анатолии, такое утверждение кажется сомнительным.

Существование дружественных отношений между византийцами и Зипойтом не подтверждается никакими свидетельствами, кроме упомянутого пассажа Плутарха. Смысл последнего довольно неясен и может быть понят как указание на вынужденную уступку Зипойта, опасавшегося вступить в открытый конфликт с могущественным Византием. Вмешательство византийцев в калхедонско-вифинский конфликт объясняется вполне естественным желанием не допустить захвата соседнего греческого города и уничтожения его жителей, что создало бы непосредственную угрозу и самому Византию. Кроме того, указание Плутарха на участие фракийцев в боевых действиях калхедонян также косвенно свидетельствует против мнения С. Берстайна и Б. Макгинга: византийцы, контролировавшие пролив, легко могли бы воспрепятствовать переходу фракийских воинов в Азию в целях обеспечения интересов Зипойта, если бы он действительно был их союзником.

В ходе многочисленных коллизий эпохи диадохов и Вифиния и Византий оставались - каждый по-своему! - самодовлеющими политическими величинами, отнюдь не склонными вступать в обязывающие соглашения, которые могли бы ограничить их реальную самостоятельность во внешнеполитических делах. Заключение какого-либо договора с греческим полисом (не навязанное посредством силового давления) абсолютно не соответствовало общей линии политики Зипойта, делавшего ставку в отношениях с эллинами на грубую военную силу. Византийцы, в свою очередь, отказывались заключить союз и с Антигоном Одноглазым, и с Лисимахом (Diod., XIX, 77, 7), резонно считая более удобной для себя позицию нейтралитета; поэтому кажется маловероятным, что Византий, отвергший предложения могущественных диадохов, пошел бы на создание прочного союза с "варварским" династом.

Время завоевания вифинцами Астака и войны с Калхедоном неизвестно. Эти события наверняка происходили после 301 г. и, возможно, после 297/6 г., так как Плутарх называет Зипойта царем.

Таким образом, обстоятельства войны против Калхедона никак не свидетельствуют о том, что в политике Зипойта по отношению к эллинам произошли какие-то изменения. Все независимые полисы региона Проливов, включая Византий, по-прежнему оставались его противниками.

Следующим объектом нападения вифинцев стала Гераклея. Город переживал в это время серьезные экономические и внутриполитические затруднения, вызванные авантюрным курсом тиранов, а с 284 г. - подчинением Лисимаху. Вифинский царь уже мог считать себя достаточно сильным для борьбы с крупнейшим полисом юго-западного Причерноморья. Столкновения вифинцев с гераклеотами, вероятно, продолжались с самого начала III в.: именно на это указывает сообщение Мемнона о многих войнах, которые вел преемник Дионисия Клеарх II, "то выступая в союзе с кем-нибудь, то сам подвергаясь нападению" (τὰ μὲν συμμαχῶν ἄλλοις, τὰ δὲ καὶ ἐπιφερομένοις αὐτῶι ἐξητάζετο - Memn., F. 5, I). Внимательное изучение текста Мемнона (F. 5, 4) позволило С. Берстайну заключить, что гераклеоты потерпели ряд неудач: так, до 284 г. ими уже был потерян Киер, а еще раньше, вероятно, Финийская область.

Заключительным аккордом в развитии гераклейско-вифинских противоречий за период правления Зипойта и их кульминацией стал поход вифинцев в Гераклеотиду, который, по словам Мемнона, принес гражданам много бедствий, хотя они и сумели дать противнику отпор (F. 6, 3). Едва ли можно считать, что эта акция действительно представляла собой простой грабительский набег (ἐπιδρομή), выделяясь на фоне постоянных трений между Гераклеей и Вифинией только значительным размахом. Действия Зипойта были направлены на подчинение Гераклеи, что должно было стать естественным завершением планов вифинского царя в борьбе с эллинскими соседями, но оказалось пока неосуществимым.

Мемнон, верный своему принципу умалчивать о неудачах гераклеотов, ничего не сообщает о том, что горожане в результате столкновения с Зипойтом лишились почти всей своей хоры: в руки вифинцев перешел даже расположенный на востоке их прежних владений Тиос. Город оказался практически окружен враждебными соседями и пребывал в крайне тяжелом политическом и экономическом положении. Зипойт мог надеяться использовать его трудности уже в ближайшем будущем.

Принципиально важен вопрос о времени вифинско-гераклейского конфликта. Почти все исследователи датируют его временем после гибели Лисимаха в сражении при Корупедионе (февраль 281 г.), но данные Мемнона, вероятно, позволяют несколько уточнить такую хронологическую привязку. Ситуация, описанная во фразе: Ζιποίτης ... ἐχθρῶς ἔχων Ἡρακλεώταις· πρότερον μὲν διὰ Λυσίμαχον, τότε δὲ διὰ Σέλευκον (διάφορος γὰρ ἦν ἑκατέρωι) κτλ - F. 6, 3), однозначно может быть отнесена к периоду, охватывающему довольно краткий промежуток времени непосредственно после сражения при Корупедионе. Сообщение источника достаточно адекватно передает суть "неопределенной ситуации, когда в Малой Азии еще не упрочилось господство нового правителя Селевка". Зипойту наверняка было известно, что в городе в течение длительного времени росло недовольство Лисимахом и соответственно симпатии к Селевку: многие гераклеоты выступили на его стороне в решающем сражении, а один из них, Малакон, лично убил Лисимаха (Memn., F. 6, 1). Но, очевидно, к моменту своего нападения на гераклеотов вифинский царь еще не знал об их стремлении добиваться независимости от нового владыки Азии. Существовавшие ранее среди гераклеотов проселевковские настроения углубили враждебность Зипойта к Гераклее, но отнюдь не явились ее причиной, как считают некоторые ученые: противоречия между Вифинией и Гераклеей имели давнюю историю и были достаточно острыми. Все же царь Вифинии вряд ли начал бы военные действия против Гераклеи, если они были объективно на руку Селевку, с которым он на тот момент (τότε) уже имел плохие отношения. Мемнон не случайно поместил пассаж о войне с Зипойтом между рассказом об отправке посольства гераклеотов (F. 6, 2), и о возвращении диойкета царя Афродисия, прибытием послов к Селевку и начале открытой конфронтации между ним и Гераклеей (F. 7, 1-2). События, происшедшие в Гераклее после гибели Лисимаха (F. 6, 1-2) не должны были занять много времени; поэтому кажется логичным не отделять войну Зипойта с гераклеотами от февраля 281 г. значительным хронологическим интервалом.

Эти выкладки имеют большое значение для уточнения позиции Вифинии на последнем этапе войн диадохов и, в частности, для решения имеющего давнюю историю вопроса об участии вифинцев в сражении при Корупедионе. Единственным памятником, предоставляющим все "за" и "против" в проблеме о гипотетическом союзе Зипойта с Селевком против Лисимаха, является надгробие вифинского офицера (ἡγεμόνας) Менаса, сына Биоэриса.

В рамках данной монографии представляется вполне уместным привести развернутый анализ этого источника, несмотря на то, что этому сюжету автор уже посвятил специальную статью. Эта задача выглядит перспективной хотя бы потому, что стела Менаса является, пожалуй, самым ярким и показательным эпиграфическим памятником, связанным с эллинистической Вифинией, и несет информацию о самых различных аспектах ее истории.

Текст эпитафии

Хоть и изрядная кости мои объемлет могила,

Странник, пред мощью врагов в страхе я не отступил:

Пешим я в первых рядах против всадников стойко держался,

4 В Корупедионе то, где мы сражались тогда.

Прежде фракийца сразив наповал, ратоборца в доспехах,

Следом мизийца, я сам доблести ради погиб.

Можно за это воздать похвалу Биоэриса сыну,

8 Коий - вифинец Менас, сей ратоводец лихой.

Другое (стихотворение? - О. Г.)

Слезы надгробные пусть над трусливыми льет проходящий,

В хворях приявшими смерть, коей - безвестность удел,

Ну а меня, кто у Фригия вод за отечество наше

12 И за родителей честь славно сражался в бою,

В славе земля приняла, в рядах сраженного первых,

Прежде сразившего там много довольно врагов.

Можно вифинцу Менасу за то, Биоэриса сыну,

16 Мне, воздать похвалу, жизнь кто за доблесть отдал.

На мраморной стеле выше текста эпитафии помещены две фигуры лежащих воинов - очевидно, поверженных Менасом фракийца и мизийца. Видны предметы их защитного доспеха - овальные щиты, один из которых заметно меньшего размера. От фигуры самого Менаса сохранилась лишь нижняя часть ног. Рядом изображены лежащие на земле шлем и щит.

Уникальность памятника, дошедшего до нас в довольно хорошей сохранности (обломана лишь верхняя часть рельефа, а оставшееся изображение и текст видны довольно отчетливо), заключается в том, что в сткк. 4 и 11 текста эпитафии содержится прямое указание на место сражения. Упоминание Корупедиона в долине реки Фригий заставляет многих исследователей (в том числе весьма авторитетных) склоняться к мнению, что в последней битве эпохи диадохов между Лисимахом и Селевком в 281 г. на стороне сирийского царя участвовал вифинский контингент. Возражения против этой точки зрения далеко не столь многочисленны и сопровождаются различными оговорками.

Между тем анализ надгробия Мена как памятника археологии, эпиграфики и языка позволяет отвергнуть данное мнение и привести целый ряд доказательств в пользу того, чтобы датировать монумент гораздо более поздним временем. Еще в 1974 г. израильский исследователь Б. Бар-Кохва опубликовал исчерпывающее по глубине исследование памятника. Поскольку оно, к сожалению, осталось практически незамеченным другими учеными, имеет смысл подробно изложить содержащуюся в его работе аргументацию, кое в чем дополнив ее.

Прежде всего, предположение о союзе Зипойта с Селевком выглядит сомнительным по причинам политического порядка. Для крайне запутанных межгосударственных отношений раннеэллинистической эпохи прямолинейная логика по трафаретному образцу "враг моего врага - мой друг" оказывается оправданной далеко не всегда. Безусловно, Зипойт являлся непримиримым противником Лисимаха, но это вовсе не означает, что он в течение какого-то времени был дружен с Селевком. Почти сразу после гибели Лисимаха вифинский царь повел себя враждебно по отношению к сирийскому владыке; при этом фраза Мемнона "διάφορος γὰρ ἦν ἑκατέρωι" (F. 6, 3) не содержит ни малейшего указания на какой-либо поворот в политике Зипойта, приведший к разрыву с Селевком: историк указывает только на изменение отношения самих гераклеотов к царям Фракии/Македонии и Сирии. Правитель Вифинии не мог не понимать, что Селевк будет представлять такую же угрозу его царству, как Лисимах до него, и поэтому он не имел никаких оснований вмешиваться в борьбу диадохов, тем более в ущерб собственным планам, связанным с подготовкой агрессии против Гераклеи.

Определенную информацию в пользу датировки памятника не раннеэллинистическим периодом, а более поздним временем дает верная интерпретация соотносимого с ним историко-географического контекста. На место обнаружения стелы Менаса - окрестности современного селения Чиханкей у северо-западного берега Асканийского озера - власть Зипойта не могла распространиться задолго до 281 г. Недавно завоеванный вифинцами район в тот момент не мог рассматриваться ими в качестве "отеческой земли", за которую, как гласит эпитафия, доблестно погиб Менас. В силу этого обстоятельства он, скорее всего, был бы погребен на исконно вифинской территории, а поскольку этого не произошло, то следует предположить, что место его захоронения уже в течение длительного времени территориально относилось к Вифинскому царству. Ранее я отмечал, что эти рассуждения в значительной мере условны, поскольку северный берег Асканийского озера мог входить в сферу расселения вифинцев даже в доэллинистическую эпоху. Однако материалы личных наблюдений, совершенных во время поездки в Турцию в сентябре 2001 г., внесли определенные коррективы. Выражение "северный берег" здесь не вполне корректно: Изникское озеро лежит в довольно глубокой и обширной долине, ограниченной со всех сторон холмами значительной высоты; вероятнее всего, вифинский контроль над всей долиной, исходя из рельефа местности, должен был быть распространен одномоментно. Место находки памятника Менаса расположено вне прибрежной области озера и отделено от нее грядами холмов, так что его принадлежность Вифинии (даже если датировать его 281 г.) никак не может служить доказательством того, что Зипойту принадлежала и Никея. Однако в целом ряде работ, причем весьма авторитетных, именно локализация памятника Менаса служит аргументом в пользу установления вифинского контроля над Никеей до 281 г. Едва ли это так. Ведь место захоронения Менаса отстоит от Никеи на значительное расстояние и находится в три раза ближе к Киосу, чем к этому полису; однако никто не считает возможным говорить на этом основании о вифинском контроле над Киосом. Кроме того, практически сразу после гибели Лисимаха вифинский царь начал крупную кампанию против Гераклеи, оказавшуюся успешной, но, очевидно, потребовавшую большой затраты сил; а вслед за тем он вступил в открытое противоборство с полководцами Антиоха I, продолжить которое было суждено его сыну Никомеду I. Едва ли в столь напряженной обстановке у него были бы возможности включить в состав своего государства еще один крупный греческий город. Наконец, исключительно важную информацию, свидетельствующую о несколько более позднем включении Никеи в состав Вифинского царства, можно извлечь из обращения к так называемой вифинской городской (иначе "проконсульской") эре, начинающейся в 282/281 г.

Небезынтересно провести также и исследование упомянутых в надписи имен, чем прежде никто специально не занимался. Имя Менас - греческое, причем оно отмечено ярко выраженным региональным колоритом: как и некоторые другие имена, начинающиеся на "Мен" (Меноген, Менодор, Менофан), это ЛИ является производным от имени анатолийского бога Мена. Вполне закономерно, что для проникновения этого антропонима в греческую среду и последующего восприятия его в Вифинии в начале III в. еще не вошедшей в зону активного распространения греческой культуры (см. далее, с. 159), требовалось определенное и, видимо, немалое время. Это рассуждение общего плана отчасти подтверждается тем, что в Балканской Греции подобные имена появляются, судя по всему, только к концу III в.

Имеет смысл обратиться к конкретным данным, связанным с территориально наиболее близкими Вифинии греческими полисами (к сожалению, данные для собственно вифинских городов в большинстве своем трудно верифицируемы). Так, в Византии, по данным надписей, производные от имени бога Мена имена встречаются 39 раз, но лишь два из них предположительно могут быть датированы III в. В Кизике и его округе подобного рода антропонимы фиксируются 52 раза, но, к сожалению, лишь незначительная часть их более или менее точно датирована, так что определенные выводы здесь вряд ли возможны. Тем не менее относительно надписи, датируемой издателями III в. (тем самым она является одной из самых ранних в регионе из числа тех, где встречаются указанные теофорные ЛИ), в которой содержится сразу несколько интересующих нас имен, с уверенностью можно сказать, что она моложе стелы Менаса, если считать датой создания последней 281 г. Дело в том, что содержащиеся в ней имена Ἀρτεινος· (стк. 8), Ἀτεπόριος (gen. - стк. 8), Ακαιρου (gen. - стк. 17) были надежно определены французским исследователем О. Массоном как кельтские, следовательно, время выполнения надписи не может предшествовать переходу галатов в Азию.

Данные из других полисов не столь представительны, но и они в целом укладываются в ту же схему. Так, из четырех случаев появления имен на Мен- в надписях Киоса три датируются римским временем, датировка четвертого не определена. Несколько иная ситуация в Калхедоне: все восемь случаев использования антропонимов на Мен- отнесены авторами к эллинистическому времени, однако, исходя из приведенной выше информации, такая датировка выглядит несколько заниженной.

Что же касается имени отца Менаса - Биоэрис, то оно известно только благодаря этой надписи и считается специфически вифинским антропонимом. К. Ю. Белох указал на то, что композит -ηρις содержится в ЛИ Γαρσυήρις, упомянутом Полибием (V, 57, 5; 72, 3 - 76, 9). Этническая принадлежность этого лица неизвестна, однако корень Gars- встречается в приводимых Страбоном географических названиях, связанных с Каппадокией (Гарсавиры - XII, 2, 5; 10; Гарсавритида - XII, 1, 4; Гарсавры - XII, 6, 1; XIV, 2, 29), так что можно предположить анатолийское происхождение антропонима Гарсиэрис и, в силу некоторой близости к нему, Биоэрис. Возможным, однако, кажется и иной вариант. Французский исследователь О. Масон, как было показано выше, удачно продемонстрировал перспективность поиска кельтских корней в некоторых ЛИ, для которых первоначально постулировалось фрако-малоазийское происхождение; не исключено, что и имя отца Менаса тоже может быть отнесено к ним. Стопроцентно надежные аналогии здесь подобрать трудно, однако обращает на себя сходство этого антропонима, например, с кельтским ЛИ Αυειορι? (ΜΑΜΑ VII 424). Для фракийских в широком значении и собственно вифинских антропонимов частым является употребление композита -πορις, который, видимо, означает "сын"; здесь же мы имеем дело с другим компонентом слова -ρις, встречающимся в некоторых кельтских именах. Обращение к тезаурусу древнекельтского языка А. Хольдера показывает, что у кельтов в Западной Европе зафиксировано имя Bio, а наряду с ЛИ, содержащими окончание -erios, встречаются и антропонимы с композитом -eris. Если эти рассуждения верны, то следует признать невозможность появления имени Биоэрис в Малой Азии до прихода сюда галатов в 278/7 г. (причем нужно учесть, что его носитель уже должен был "натурализоваться" здесь до такой степени, чтобы его сын мог именовать себя вифинцем). Таким образом, данные греческой и кельтской антропонимики (при том, что я ни в коей мере не настаиваю на их полной надежности - не исключены, к примеру, и случайные созвучия) также свидетельствуют в пользу датировки надписи более поздним временем.

Далее, очень важным представляется характер изображения на стеле. На рельефе представлены предметы вооружения двух поверженных противников Мена - фракийца и мизийца (сткк. 5-6). Их щиты (один, меньшего размера, почти прямоугольный, другой - овальный, с ребром жесткости и умбоном) являются типичными образцами широко распространенного в эллинистическом мире щита, прообразом которого был галатский щит θυρεός. Однако появление щитов такого типа в Малой Азии в 281 г. - за год до нашествия галатов на Грецию и тремя с половиной годами раньше их перехода в Анатолию - едва ли возможно. Щит θυρεός широко распространяется в - Восточном Средиземноморье с начала второй четверти III в., и разница в несколько лет здесь имеет принципиальное значение. Очевидно, многие исследователи просто не замечали такого противоречия; между тем именно традиционная датировка данного памятника 281 г. служит порой основанием для того, чтобы говорить о негалатском происхождении щита типа θυρεός, будто бы бытовавшего в Греции и даже в Азии еще до кельтского нашествия. Спорность таких предположений также была отмечена Б. Бар-Кохвой; к его замечаниям можно добавить, что целый ряд изображений такого щита на малоазийских рельефах следует связывать именно с галатами.

Если обратиться к данным палеографии, то по этому критерию шрифт эпитафии должен быть отнесен скорее к рубежу III и II вв., нежели к раннеэллинистической эпохе. He вдаваясь в детали, подчеркну: уже первыми исследователями памятника было отмечено: начертание некоторых букв (в частности, Α, Β, Δ, Θ, Μ, Ξ, Σ, Τ, ϒ) в надписи нетипично для времени битвы Лисимаха с Селевком, хотя монументально-курсивный шрифт с писцовыми рудиментами, каким выполнен текст, имеет некоторую тенденцию к "опережению" обычных образцов письма. Наиболее категорично высказывается в этом отношении Т. Корстен, на основании палеографического анализа датирующий памятник 190 г.: по мнению исследователя, Менас входил в состав вифинского отряда, будто бы участвовавшего на стороне римлян в сражении против Антиоха III при Магнезии-у-Сипила. Это предположение, однако, неубедительно, так как письменные источники не оставляют сомнений в том, что вифинский царь Прусий I воздержался от участия в войне Рима с Антиохом на чьей-либо стороне (Polyb., XXI, 11, 1-2; Liv., XXXVII, 25, 4-14). Тем не менее в чисто палеографическом отношении выкладки Т. Корстена особого сомнения не вызывают: время создания надписи можно определить как конец III - первые десятилетия II в.

Наконец, можно добавить, что и характер текста эпитафии наводит на мысль о принадлежности его более позднему времени. о культуре вифинцев в эпоху раннего эллинизма нам ничего не известно, но едва ли может быть оспорена ее слабая подверженность эллинскому влиянию: вифинское общество еще не было способно сколько-нибудь активно воспринимать элементы эллинской παιδεία. Даже в письме царя Зиэла совету и народу Коса (240-е гг.) - первом относительно надежно датируемом памятнике вифинской эпиграфики - содержатся некоторые стилистические и синтаксические ошибки. к сожалению, мы лишены возможности сравнить эпиграммы, начертанные на надгробии Менаса, с синхронными надгробными надписями из Вифинии. Но нельзя не отметить, что найденная в вифинской "глубинке" эпитафия воина, не отличавшегося, видимо, особой знатностью, написана нарочито архаизированным языком, вычурным и высоким "гомеровским" стилем, который слабо сочетается с культурным обликом Вифинии второго десятилетия III в.

Суммировав все вышесказанное, можно заключить, что сражение, в котором погиб Мен, не тождественно битве между Лисимахом и Селевком: их объединяет только один географический район - стратегически важный и неоднократно становившийся местом самых различных вооруженных конфликтов. В упоминании в тексте эпитафии места нет оснований видеть конкретную привязку к событиям 281 г., так как сражение между последними диадохами отнюдь не безоговорочно вошло в античную традицию именно как "битва при Корупедионе". С другой стороны, коль скоро это сражение получило широкую известность, подчеркивание того, что гибель Менаса случилась в месте тех же славных событий (хотя и совсем в другое время, но сообщать об этом, разумеется, автору/авторам эпитафии не было никакого резона) выглядит вполне логичным. Исходя из этого, кажется наиболее правдоподобным связывать смерть Менаса с каким-то столкновением в ходе одной из вифинско-пергамских войн. Лучше всего здесь подходят вторжение Прусия I на территорию Пергамского царства в 209 г. (Liv.f XXVIII, 7, 10; Dio. Cass., F. XVII) или, как считает Б. Бар-Кохва, конфликт 156-154 гг. между Прусием II и Атталом II. Упоминание фракийца и мизийца в качестве противников Менаса не должно вызывать удивления, поскольку представители этих народов многократно упоминаются в качестве наемников в пергамской армии.

Следовательно, можно заключить, что вифинцы не принимали никакого участия в битве при Корупедионе, что, кстати, вполне соответствует курсу Зипойта - воздерживаться от участия в крупных конфликтах диадохов, уклоняться по мере сил от заключения обязывающих заключений с македонянами и наращивать давление на греческих соседей.

После убийства Селевка I Птолемеем Керавном (в начале осени 281 г.) во внешнеполитическом положении Вифинии произошло некоторое изменение к худшему - не угрожавшее первоначально ее безопасности и независимости, но, по крайней мере, ограничившее на короткое время развитие вифинской экспансии в отношении греков. Дело в том, что гераклеоты сумели упрочить свою позицию, заключив союзное соглашение с Керавном (Memn., F. 8, 5). В скором времени, однако, ситуация приобрела более острый характер: наследник Селевка Антиох I достиг определенной стабилизации внутри своего царства и возобновил попытки укрепить пошатнувшееся господство на западе Малой Азии. Его стратег Патрокл направил для подчинения городов этого региона, в том числе и Гераклеи, экспедицию своего полководца Гермогена (Memn., F. 9, 1). Гераклеоты сумели избежать надвигающейся опасности посредством дипломатических мер: Гермоген отступил из их области в результате заключения договора о дружбе с их посольством (F. 9, 2).

Несомненна антивифинская направленность этого соглашения: сразу после его достижения Гермоген выступил против Вифинии (Ibid.), и многие исследователи обоснованно видят в этом результат усилий гераклеотов, стремившихся использовать новую политическую конъюнктуру против своего традиционного соперника. Этот поход, однако, оказался крайне неудачным: вифинцы неожиданно напали на противника, и Гермоген погиб вместе со всем своим войском (Ibid.).

Победа над полководцем Антиоха стала последним подвигом старого царя: в том же 280 г. Зипойт умер в возрасте 78 лет. За почти полувековой период его правления Вифиния значительно усилилась: независимость страны была сохранена, а ее территория - увеличена. Все эти достижения первого вифинского царя позволяют исследователям говорить о том, что Зипойт намеревался войти в политическую систему, созданную новыми эллинистическими владыками, а Вифиния при нем стала равноправным партнером своих малоазийских соседей и даже более удаленных тсударств. Эти оценки во многом справедливы, но при ближайшем рассмотрении государственной деятельности Зипойта выясняется их односторонность.

Лейтмотивом политики Зипойта на всем протяжении его царствования оставалась вражда с независимыми греческими городами, которую следует считать наследием древних племенных традиций вифинского общества. В новых исторических условиях эта линия подверглась лишь некоторой модернизации. Другим истоком политики Зипойта можно считать стремление утвердиться в роли преемника Ахеменидов, пытавшихся установить свой протекторат над полисами северо-западной Анатолии (Just., XVI, 4; Suid., s. v. Κλέαρχος). В любом случае действия Зипойта, основанные на непризнании статуса αὐτονομία καὶ ἐλευθερία свободных полисов, предусматривали разрешение конфронтации с ними чисто военным путем и не имели необходимой гибкости по причине полного отсутствия дипломатического оснащения. Естественно, такая политика не могла принести ему поддержки и признания со стороны греческого мира, без чего вряд ли было возможным становление Вифинии как "полноправной" эллинистической монархии. Потому можно согласиться с теми исследователями, которые подходят к характеристике возглавляемого Зипойтом государственного объединения, избегая традиционных оценок.

Провозглашение Зипойта царем, очевидно, имело определенный вес в глазах его современников - и греков с македонянами, и анатолийцев. Вероятно, именно эта акция Зипойта могла послужить своеобразным примером для коронации как Митридата I Ктиста в Понте, так и (с некоторой степенью вероятности) даже для Спартока III Боспорского. Но представители азиатской знати, принимая титул βασιλεύς, преследовали прежде всего интересы антимакедонской борьбы, и к Зипойту это относится даже в большей степени, чем к кому-либо другому из анатолийских династов. Диадохи отнюдь не считали их равными себе по статусу: так, правитель Каппадокии Ариарат I, тоже провозгласивший, судя по всему, себя царем, в 322 г. был предан Пердиккой позорной и мучительной смерти (Diod., XVIII, 16, 1-2; 19, 3-5; Plut., Eum., 3; Just., XIII, 6, 1; App., Mithr., 8; Luc., Macrob., 13). Зипойт, по примеру других эллинистических владык, основал город, назвав его в свою честь, а старший из его сыновей был назван греческим именем, но этим и исчерпываются попытки первого вифинского царя выглядеть истинным эллинистическим монархом, а не амбициозным "варварским" династом. Зипойт еще не чеканил своей монеты, что свидетельствует о его невнимании к вопросам торговли и экономического развития страны и резко контрастирует с политикой его современников, первых правителей Понта и Каппадокии. Нам ничего не известно о его супруге, но вряд ли можно сомневаться в том, что она происходила из среды местной азиатской знати и не принадлежала к кругу греко-македонских царских фамилий. Династические связи с другими правящими домами в конце IV - первой половине III в. еще не вошли в арсенал средств внешней политики вифинских правителей, направленных на повышение авторитета династии.

В годы правления Зипойта Вифиния проходила через период внутренней и внешней консолидации и находилась примерно в том же положении, что и соседние складывающиеся анатолийские государства - Понт, Каппадокия, Пергам. Уже в ходе достаточно длительного отрезка предыдущего исторического развития малоазийского региона в целом здесь была подготовлена почва для создания государств как чисто греческого типа, так и со смешанным населением и культурой или даже с преобладанием негреческих элементов. Политика Зипойта явно направляла дальнейшее развитие Вифинии по третьему пути, оставлявшему меньше возможностей на ее быструю интеграцию в систему эллинистических государств. Его курс в течение определенного времени был жизненно необходим для страны и привел к утверждению ее самостоятельности, но он должен был вскоре исчерпать себя, поскольку перестал способствовать органичному развитию вифинского общества в новых условиях, когда особую актуальность приобретали вопросы развития экономики, торговли, филэллинской политики. Действия Зипойта решили только военные задачи, стоявшие перед Вифинией, и оценка, данная ему Мемноном: "Прославившийся в войнах" (λαμπρὸς ἐν πολέμοις) (F. 12, 5), вполне справедлива. Но его политические мероприятия были изначально ограничены грузом многовекового соперничества вифинцев с эллинами и едва ли могли обеспечить окончательное закрепление достигнутых результатов: так, своему преемнику Никомеду Зипойт оставил очень сложную ситуацию как в международном, так и во внутригосударственном отношении.

Первый вифинский царь успешно противостоял натиску диадохов, мобилизуя, вероятно, для этого все ресурсы своей страны. В 280 г. с его смертью, заканчивается важный этап в развитии вифинской внешней политики - этап чисто силовых взаимоотношений с соседями. Борьба за раздел империи Александра уже завершилась оформлением важнейших эллинистических держав; последние диадохи покинули историческую арену. Эти процессы, общие для всего Восточного Средиземноморья, своеобразно переломились в истории Вифинского царства: Зипойт, ровесник Александра Великого, современник и противник наиболее могущественных диадохов, передал власть своему старшему сыну Никомеду - политику, по-иному воспринимавшему требования времени. Карьера Никомеда I ярко иллюстрирует тот факт, что в начале "периода эпигонов" наблюдались как преемственность, так и разрыв с прежними традициями внешней политики: его государственная деятельность стала во многом принципиально новым для страны явлением.