Конфликт романтической мечты и суровой действительности в романе «Жизнь ли это?»

Поднимая в объемной и масштабной форме – в жанре романа – важные для татарской литературы нового времени значимые национальные проблемы, Г. Исхаки стремится сделать свои произведения более содержательными и эмоциональными, заботится о том, чтобы они читались, доходили до широких кругов татарского общества. А это подвигает автора к поискам внутри самого жанра. Разумеется, такие поиски предполагали, что произведение будет более содержательным и доступным.

Самой важной из этих задач являлось состояние разных слоев татарской интеллигенции начала ХХ в. Основная причина такого внимания к этой задаче связана с тем, что в татарском мире того времени на интеллигенцию была возложена роль лидера национального обновленческого движения. Наряду с возложенной судьбоносной задачей к ней предъявлялась и большая требовательность. В связи с этим в литературе находят отражение различные взгляды на образ жизни национальной интеллигенции. Г. Исхаки, который особенно активно поднимал эту задачу, в своем творчестве освещает ее всесторонне и переживает определенную эволюцию. С одной стороны, в своей первой повести «Тәгаллемдә сәгадәт» («Счастье в знании», 1899) в образе Халима он пытается отразить свой национально-просветительский идеал, т. е. показать образованного героя-борца за национальное просвещение. Придавая большое значение этому идеалу, Г. Исхаки показывает, как его герой, преодолев сопротивление схоласта отца, получив образование в мечети, стал образованным, интеллигентным человеком. Такое восхождение юноши-татарина автор объясняет тем, что Аллах дал эти знания Халиму для просвещения своего народа. Иными словами, намерение Халима использовать знания, полученные в медресе, на пользу народу оценивается как богоугодное деяние.

Если в этом первом произведении молодой Исхаки идеал просвещенного героя воплощает больше в публицистическом плане и несколько оголенно и прямолинейно, то в дальнейшем, по мере накопления жизненного и творческого опыта, в романе «Нищенка» добивается, как мы это уже увидели, освещения его в развитии и психологически обоснованно.

Когда после временного отступления революции 1905–1907 гг. началась черная реакция, группа образованных интеллигентов, выступившие приверженцами нового, несколько растерялись. В результате необходимость раскрытия сути положения утративших жизненные ориентиры, вчерашних «борцов», светлые идеалы которых накрылись туманом, вынесла на повестку дня новую тему – разоблачение колеблющихся, безвольных, зависших где-то посередине, типов. «На фоне разрушенных иллюзий, нереализованных фантазий писатели-реалисты стали, по-настоящему, интересоваться психологией интеллигента, его действиями», – пишет Ф. Баширов [19. С. 180].

Г. Исхаки также, обратившись к этой теме, уделяет внимание раскрытию трагедии или драмы людей, не соответствующих идеалу интеллигентного сословия, и всесторонне освещает эту проблему. Например, в одном из первых творческих опытов, повести «Байский сын» (1903), он акцентирует внимание на причинах превращения героя в бесполезного для нации человека. Придав этой проблеме широкое национальное звучание, он вступает в полемику с «лжепатриотами», скрывающими болезни в национальной жизни, старающихся показать ее лишь с положительной стороны. Во вступлении к повести издания 1903 г. на обвинения типа: «Как не стыдно показывать другим вину, недостатки своей нации?» – отвечает: «Я выношу на широкую арену это страшное явление, не для того, чтобы предъявить обвинение другим. Это было бы равноценно тому, чтобы пожелать человеку или нации оставаться в таком же плохом состоянии. Наоборот, указав недостатки, желательно показать пути избавления от этого» [82. С. 32].

В этом произведении, написанном с целью пробуждения в современниках в широком плане чувства сохранения нации, Г. Исхаки поднимает одну из важнейших для нации проблем – воспитание молодого поколения. А точнее, в повести показывается, как неправильное воспитание в некоторых семьях приводит к неутешительным результатам. Это находит отражение в центральном герое произведения – единственном сыне татарского бая Фатиха – Кариме. Выдвинув в судьбе героя на передний план фактор воспитания, автор жизненную трагедию Карима объясняет «Ограниченность Фатих-бая, непониманием им ценности знаний, неосведомленностью Сагиды-бике в вопросах воспитания, отлучением ребенка от школы (поверив глупым словам старушки Сахили), доверием своего ребенка жулику Фахри, который не ступал на школьный порог, не знал ни жизни, ни, веры» [82. С. 38]. В результате такого «воспитания» Карим начинает выпивать, сбивается с пути истинного, в один из дней, подравшись с такими же, как он сам, пьяницами, убивает человека и сам погибает от ран, полученных в этой драке.

В другом случае Г. Исхаки акцентирует внимание на драме, возникшей от того, что герои увлеклись в молодости национально-общественными идеалами и надеждами, а повзрослев, позабыли идеалы молодости, превратились в обычных обывателей. К примеру, Салих из пьесы «Мөгаллим» («Учитель», 1907) переживает такую драму. Если в этом произведении поучительная эволюция героя воплощается на основе жанровых канонов драматургии, то в другом произведении «Жизнь ли это?» автор берется воплотить это в жанровых рамках романа. В этом случае привлекает внимание прежде всего забота писателя донести до читателя идею произведения более эмоционально и масштабно.

Обратившись с этим намерением к общечеловеческой проблеме смысла и цели жизни, Гаяз Исхаки пишет роман «Жизнь ли это?» (1910) и данную универсальную проблему раскрывает конкретно исторически в национальном ключе. Видимо, сыграло свою роль и то, в каких условиях он был написан. Как известно, весной 1909 г. Г. Исхаки, скрывающийся от полиции в Петербурге, тайно выезжает в Турцию. Посещение другой страны расширяет взгляды на жизнь писателя. Находясь на новой высоте, он начинает еще более задумываться о своей жизни, о жизни и судьбе нации, являющейся главной целью его многогранной деятельности, выявляет самые важные из национальных вопросов. Одну из них он освещает в своем романе. В то же время он думает о том, как бы доходчиво донести до читателя свои соображения. Все это нашло отражение в содержании и форме произведения.

Во введении к произведению, написанному в форме эпиграфа, автор так обозначает цель романа и используемый стилевой прием: «Потому, что попавшая мне в руки тетрадь с заголовком “Воспоминания одного шакирда” раскрыла самые болезненные стороны нашей жизни, знакомство с пустой, бессмысленной жизнью этого несчастного шакирда, очень похожей на жизнь многих других молодых людей, породили во мне вопрос “Жизнь ли это?”, и я, не найдя разрешения этой проблемы, решив, что может быть мои читатели смогут его решить, может найдут ответ на вопрос, на который я не нашел ответа, решил опубликовать эту тетрадь “Жизнь ли это?”» [84. С. 78].

Здесь желание писателя показать себя лишь издателем в форме книги воспоминаний одного шакирда, случайно попавших к нему в руки, связано с подчеркиванием жизненности описанных в произведении ситуаций. В действительности же воспоминания, дневники шакирда в романе – это лишь плод фантазии автора. Но другие родственные события, описанные в романе, объясняются их широкой распространенностью. Для того чтобы развернуто отразить широко распространенные в жизни, типические обстоятельства, разумеется, понадобился жанр романа. Отражение типического в жизни через личный дневник, т. е. – отражение индивидуальное и особенное, также отвечает классическим требованиям жанра романа. Известно, что в мировой литературе жанр романа формируется путем освещения личной жизни внутренних переживаний, судьбы, начавшей отделяться от этнического коллектива или уже отделившейся и ставшей самостоятельной, личности. В описании эта частность, разумеется, ставит целью подчеркнуто отразить черты, характерные для человечества в целом или хотя бы для какой-либо социальной группы людей.

Продолжая эти классические традиции, Г. Исхаки в своем романе, используя форму дневника одного шакирда, берется отразить картины общей «болезни» в жизни татарской нации того времени. В результате в произведении судьба шакирда превращается в факт, вызывающий тревогу за судьбу всей нации.

Это оригинальное произведение приковывает к себе внимание прежде всего своим содержанием. Здесь, в произведении Г. Исхаки, большую роль играет сила рационального начала. Это, в свою очередь, связано с тем, что Г. Исхаки является не представителем «чистого искусства», а пламенным писателем-борцом. И литературное творчество его сначала интересует как некое средство оружия в борьбе за жизнь и судьбу нации. Поэтому важно это произведение автора проанализировать в плане идеи и проблематики, поскольку это помогает выяснить то, что писатель, действительно был борцом за свободу своего народа. Данное положение, в свою очередь, способствует анализу своеобразия его творчества.

Роман начинается с рассказа лирического героя о его поездке в деревню в очередной отпуск. С первых страниц произведения молодой герой противопоставляется и природе, и деревенской жизни, или вовсе стоит особняком от них. К примеру, после долгожданного дождя «утки громко празднуют, разговаривают, шумят; благодарят Аллаха за этот дождь» (С. 85). В это же время лирический герой не знает, куда деваться от этого надоевшего дождя. Не умея проникновенно относиться к природе, не находя в ней радости, молодой герой в деревенской жизни чувствует себя белой вороной. Его одиночество, бессмысленность его жизни особенно отчетливо демонстрируются в дни летних и осенних работ. Наблюдая за напряженной работой сельского люда, герой чувствует неловкость за то, что не может участвовать в ней: «Как можно ничего не делать в то время, когда весь народ трудится, весь народ старается увеличить богатства, которые дает природа, весь народ заготавливает хлеб для будущего всего человечества? Как можно пользоваться результатами этого труда, не участвуя в нем?» (С. 101). Но, он не может войти в этот мир, и ограничивается лишь воздаянием оды участвующей в этом труде молодой матери, его грудному ребенку: «Живи, труженица-мать! Живи, труженик-ребенок! Знай, что все ценности мира, все счастье мира в твоих деловых руках, и живи! Живи!» (С. 101).

Одиночество, испытываемое героем в деревне, непонимание им деревенской жизни автор объясняет неправильным воспитанием, полученным в семье, что, собираясь стать муллой, он ставит себя выше простолюдинов. Поэтому, когда сельский люд живет в едином трудовом порыве, герой испытывает прямо противоположные чувства: «Душа чего-то просит, чем-то озабочена. Нет настроения, разнообразия. Дни текут одни, похожие на другие. Неинтересно, бессмысленно! Чего-то хочется сделать, чего-то придумать! И ничего нельзя сделать. Целый день слоняюсь по дому, хожу на гумно. Сам не доволен своей судьбой» (С. 90). Как видим, автор понимает, что герой относится к себе критически. Шакирд, понимающий бессмысленность проведенных в деревне дней, превращение себя в дармоеда, по наступлении осени с большими надеждами направляется в Казань. Но автор показывает, что и в дальнейшем его надежды на интерсную и осмысленную жизнь не оправдываются.

Прежде всего не осуществляется желание шакирда получить в медресе более основательные знания, поскольку устаревшее медресе, в котором учится, не может их ему дать. После этого он решает повышать знания самостоятельно и начинает изучать светские предметы. Затем автор следующим образом оценивает степень его «я» – уровень полученных им самостоятельно знаний: «Сейчас я знаю немного по-русски, немного по-турецки, немного по-арабски, по-персидски, немного свой татарский язык, эти языки могу понимать с помощью словаря и затем читать книги. К тому же немного знаю по истории, о каких-то растениях, животных, знаю немного о воспитании, обучении детей, работе в школе, о религии и убеждениях, немного о толкованиях хадисов, немного о праве и философии, короче говоря, обо всем понемногу. Знаю обо всем поверхностно, но ничего основательно. И что я могу делать с этими знаниями?» (С. 131).

Напоминая о низком уровне образования не только этого шакирда, но и у многих других, автор в большей мере объясняет это состоянием дела в области просвещения. Надо сказать, что с общим состоянием просвещения, судьбоносно важного для нации, Г. Исхаки интересовался на протяжении всего своего творчества. К примеру, в своем, носящем программный характер, произведении «Ике йөз елдан соң инкыйраз» («Исчезновение черед двести лет») одной из причин, ведущих татар к исчезновению, он называет тяжелое положение системы образования в то время и так его оценивает: «Второе, что препятствует прогрессу, это отсутствие медресе и мектебов, и то, что в имеющихся преподается всякого рода ни к чему не пригодная чепуха; то, что мы не придаем значения делу обучения. Причина тому – то, что мы не доверяем ученому люду. Доверие этого дела людям, не имеющим представления о воспитании и обучении, вызывает и смешное, и горестное ощущение. Думая об этой проблеме, я вспоминаю слова великого русского писателя и крупного психолога Тургенева «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно», и не находя более точных слов по этой проблеме, начинаю их то и дело повторять. Эта проблема вызывает во мне и слезы, и смех. Но, ни от одного, ни от другого толку нет, и для того, чтобы пришедшие после меня могли и плакать, и смеяться, поскольку ничего не предвещает изменения ситуации, мало, кто об этом думает» [81. С. 107].

Возвращаясь в романе «Жизнь ли это?» к проблеме того, что большинство мектебов и медресе не могут давать современного образования, он связывает ее напрямую с судьбой нации и вкладывает в уста героя следующие слова: «Неужели так же, как я, тысячи, сотни тысяч татарских детей не имеют права учиться, знать то, что знают другие? Как это можно терпеть? Как в век просвещения можно осознанно оставаться невеждами? Почему мы родились такими несчастными? Почему мы не дети тех, у кого есть школы, книги, деньги?» (С. 126).

Тяжелое положение системы образования в то время приковывало внимание и других писателей. Например, Г. Тукай, Г. Ибрагимов в своих ранних произведениях «Мәдрәсәдән чыккан шәкертләр ни диләр» («Что говорят шакирды, покинувшие медресе»), «Зәки шәкертнең мәдрәсәдән куылуы» («Об изгнании Заки-шакирда из медресе») критикуют порядки в этих отсталых медресе, уровень предоставляемых ими знаний. В романе Ф. Амирхана «Урталыкта» («Посередине») идет речь о том, как, не довольный уровнем обучения в медресе, Хасан Арсланов приезжает в Казань и начинает получать уроки у русских учителей. Поскольку роман остался незавершенным, предсказать дальнейшую судьбу героя трудно. В оставшейся части романа описывается, как деревенский шакирд входит в городскую среду, как себя ведет, какими чувствами живет. Дав роману подзаголовок «Татар яшьләре тормышыннан» («Из жизни татарской молодежи») писатель своего героя описывает больше в окружении городской молодежной интеллигенции – студентов, гимназистов. Больше всего на него произвело впечатление то, что его (вчерашнего шакирда) уровень образования гораздо ниже, чем у городской молодежи. Поведение героя среди молодежи, собирающейся ставить татарский спектакль, автор описывает следующим образом: «Во всем этом мероприятии, среди всех участников он чувствовал, что почему-то он хуже всех и поэтому ему было очень стыдно» [12. С. 230].

В общем, освещая среду дореволюционной татарской молодежи с критической точки зрения, Ф. Амирхан делает акцент на выявлении существующего между ними национального и социального различия. Положение неопределенности и окружающей средой у Хасана часто вызывает беспокойство. Например, когда во время читки пьесы, «написанной с целью показать самые глубокие раны татарской жизни», он видит равнодушие к ней участвующих в спектакле молодых людей, то у него «болит какая-то неведомая частица сердца». В другом случае то, что его знакомый Габдрахман цель жизни сводит к «старательному возведению дома», вызывает в душе Хасана несогласие. Тем самым автор как бы напоминает своему герою, что на этом свете есть более высокие цели. Но по причине незавершенности романа, остается невыясненным, в чем заключаются эти цели.

А в рассказе Ф. Амирхана «Картайдым» («Я состарился», 1909) показан современник Хасана Арсланова Мустафа, который рано подвел итог своему жизненному пути. Для этого используется выигрышный сюжетный прием. Двадцатидевятилетний Мустафа, считая, что молодость осталась позади, будучи недовольным своей жизнью, от скуки начинает рассматривать альбом, в котором размещены фотографии, запечатлевшие мгновения его молодости. Глядя на них, герой вспоминает предшествующие цели своей жизни. Рассматривая фото, сделанное в первые годы обучения в медресе, он вспоминает, как мечтал научиться «вести урок как такой-то мударрис (учитель. – Ф.Г.)» [13. С. 43]. Фото, сделанное на старших курсах медресе, напоминает ему, в какой степени он был «сторонником прогресса ради новометодной системы обучения». Одним словом, с помощью фотографий в альбоме, сделанных в разные годы, автор показывает, как часто менялись жизненные ориентиры и цели героя, как он превращается в человека, у которого отсутствуют твердые взгляды на жизнь. Поэтому на тридцатом году жизни Мустафа чувствует себя духовно постаревшим, не находящим радости и удовлетворения от жизни.

Продолжая анализировать роман «Жизнь ли это?» Гаяза Исхаки с точки зрения проблематики, в которой центральное место занимает проблема смысла жизни, следует заметить, что он раскрывается через противоречивые мысли и переживания главного героя не статически, а в движении. Доминирование в романе мыслительного начала приводит к тому, что лирический герой становится задумчивым, начинает критически относиться к жизни и к себе. Герой переживает определенную эволюцию в отношении к миру и своим размышлениям. В то же время следует отметить то, что эта эволюция основана на противоречивом течении этих размышлений.

Сначала лирический герой характеризуется как находящаяся над реальной жизнью, закрытая в себе, романтическая личность, поскольку его, рожденные под влиянием французских и турецких романов мечты и фантазии очень далеки от реальной жизни. Поэтому он в этой жизни, вернее, в деревенской среде не может найти себе место, а с людьми общий язык. И вот результат: «В такой большой деревне я чувствую себя одиноким. Да, в избе с соломенной крышей, кроме как, о соломе, кормах, лошади, корове, козе, овце и думать не о чем, я – молодой шакирд, начитавшийся французских романов, увлеченный различными новыми мыслями, – конечно, одинок!» (С. 122).

В то же время этот романтичный шакирд смотрит с завистью на тех, кто живет в свое удовольствие, воспринимая прекрасные стороны жизни, в особенности на своих сверстников. И вот однажды, когда сидя одиноко в доме, он стал сам себе противен, с целью немного развеяться, спустился к реке и на противоположном берегу увидел, как веселится сельская молодежь. Сожалея, что не может быть среди них, веселиться с ними, он в душе поет им дифирамбы: «О, Аллах, сколько удовольствия, сколько счастья! Да здравствуют юноши и девушки! Да здравствуют эти ваши игры! Да здравствует молодость!» (С. 122).

Чтение иностранных романов и без того чувствительного молодого героя делают еще более мечтательным. Шакирд, и до того задумывавшийся о том, какие бы нужные для людей поступки совершить, теперь начинает предаваться еще большим мечтам. Например, ему хочется «…всех этих, впавших в спячку, угнетенных мусульман всего мира поднять, вернуть им было величие» (С. 122). Так же ему «хочется ислам очистить от всего некрасивого» (С. 122).

В дальнейшем мы видим, как под давлением жизненных реалий, избавившись от больших фантазий, герой опускается «на землю». Начало какого-то поворота в мыслях и поведении шакирда автор связывает с окончанием им медресе. Тогда, во-первых, выясняется, насколько герой готов к самостоятельной жизни. Из-за того, что ни от родителей, ни в медресе не смог получить основательные знания и приличное воспитание, становится ясно, что в дальнейшем герой не способен заниматься каким-то значимым делом. Автор отмечает, что шакирд не созрел и в духовно-нравственном отношении. В результате выясняется, что в нем есть «…немного совести, немного милосердия, немного любви к труду, немного любви к народу, небольшая готовность принести в жертву, небольшая любовь к славе, богатству, к себе, небольшая нелюбовь к труду» (С. 131). И вот в таком состоянии он должен начать самостоятельную жизнь. Но он не готов к этому, поскольку не обучен никакому ремеслу. Худо-бедно он мог бы обучать детей, но родители категорически против этого. Они давно мечтают видеть своего единственного ребенка деревенским муллой. В результате положение героя еще более осложняется. Он считает, что со своим образовательным багажом он не достоин быть муллой. Но на то, что в результате отсутствия добротного образовании и воспитания, он оказывается «ни рыбой, ни мясом», герой смотрит не только как на личную драму, он хочет придать этому общенациональное звучание. По его мнению, из-за отсутствия системы образования, способного дать молодым основательные знания, «тысячи наших юношей, чувствуют себя словно щепка в потоке воды» (С. 133). И он призывает своих современников задуматься, сколько же еще нашей молодежи будет погублено.

Когда в дальнейшем он остается один на один с вопросом «Как дальше жить?», понимая, что прежние мечты осуществиться не могут, в соответствии с пожеланиями родителей он соглашается стать муллой и жить жизнью «смысловой тюрьмы». Всесторонне анализируя свое состояние, он его так оценивает: «Вот он я – взятый в плен в старую жизнь, сидящий в тюрьме за двенадцатью не отпирающимися дверями, безнадежный, неверующий имам! Вот он я – вынужденный, не любя и не будучи любимым, жить с какой-то женщиной, проводить молодость, не зная, что такое любовь, и до самой старости иметь отношения с оскорбляющей душу, мучающей совесть грязной прислугой, грубыми соседскими снохами и судиться по поводу яиц, клопов, дров, соломы, тряпок!» (С. 145).

Одним словом, эта поучительная общественно-духовная эволюция главного героя, шакирда, целью которого в период обучения в медресе было «поменять мнение всего народа» путем реформирования образования, вынужденного под давлением родителей стать муллой, жениться на нелюбимой девушке, недовольного ни своим делом, ни личной жизнью, превращающегося в «бессильного дармоеда, не способного выбраться из этого болота», выходит на передний план. Показав эту эволюцию в форме дневника шакирда, автор ставит перед читателем вопросы: «И это жизнь?», «Жизнь ли это?» Конечно, слово жизнь используется в смысле «осмысленная жизнь», которая подразумевает жизнь, полезную для нации. В произведении показана душевная драма героя, осознавшего, что не может жить такой жизнью. Р. Ганиева в исследовании этой драмы в романе «Жизнь ли это?» обращает внимание на созвучие с толстовскими взглядами, когда семья, женщина, дети не дают мужчине возможность для полной реализации своих общественных идеалов [48. С. 143].

Вместе с драматической эволюцией, обрекшей героя на муки совести, писателя интересуют и ее причины. Об этом он размышляет, исходя из общенациональных идеологических взглядов. По мнению автора, для того, чтобы не только на словах, но и на деле быть истинным патриотом своей нации, надо обладать современными знаниями и быть духовно-нравственно воспитанным. Человеку все это должно дать просвещение. Размышляя таким образом, Г. Исхаки возлагает на национальное просвещение важнейшую задачу в жизни и судьбе нации.

Попытка отразить писателем такой емкой идеи через поучительную общественно-духовную эволюцию и судьбу безымянного шакирда (отсутствие у шакирда имени, словно, намекает на то, что среди дореволюционной молодежи таких было много) оказала влияние и на жанр произведения.

Следует отметить, что по характеру изложения «Жизнь ли это?» на первый взгляд напоминает повесть, поскольку считается, что именно для повести характерно то, что в центре находится судьба одного героя и произведение бывает написано от лица самого героя. Написанное в такой же монологической форме произведение «Жизнь ли это?» писатель назвал романом, и мы его также рассматриваем как пример этого жанра. Его можно даже обозначить как роман-монолог. Правда, рассматривать «роман» и «монолог» в одном ряду и как сходные понятия на первый взгляд может показаться непонятным. Но если помнить о задаче, возлагаемой в произведении на монолог, все сразу становится на свое место. Дело в том, что шакирд в монологическом повествовании речь ведет не только о себе, а о тяжелой судьбе «тысячи-тысячи наших юношей». В то же время вдумчивый и наблюдательный герой внимателен к окружающей его среде. К тому же он через книги знакомится с жизнью других народов. Рассказ об этом, естественно, расширяет повествовательное пространство произведения и его смысловое звучание. Поэтому «Жизнь ли это?» отвечает требованиям жанра. Еще одно важное свойство, доказывающее принадлежность произведения к жанру романа – это глубоко содержательное повествование.

Как уже говорилось, Г. Исхаки, особо подчеркивая общественное назначение литературного творчества, рассматривая его в качестве средства борьбы за жизнь и судьбу нации, в целом особое внимание обращал на смысловую сторону произведения. В романе он ставит целью придание ему большого национально-общественного смысла. Для придания этого смысла исследуемому нами произведению «Жизнь ли это?» он нашел действенный прием. Шакирд в своем дневнике описывает не все подряд, а лишь достойные для отражения повседневной жизни явления или факты либо с положительной, либо с отрицательной стороны. Этот прием позволяет создать в этом небольшом по объему произведении смысловое звучание, характерное для романа. Тот же дневник дал возможность создать множество мини-сюжетов и в итоге сделать произведение многосюжетным. С помощью этих маленьких сюжетов удается повествование, свойственное роману, сделать широко охватным и общественно значимым.

Например, один из этих мини-сюжетов описывает приезд в деревню ишана. Таким образом, автор добивается компактного и насыщенного освещения характерных сторон деревенской жизни. Дело в том, что приезд ишана мужики воспринимают как важное событие. Пользуясь этим, они пытаются решить свои проблемы: «Если вечером соберется толпа женщин, желающих стать матерями, то после пятой молитвы, скрываясь, приходят старики и старушки. Женщины, не способные родить, и мужчины, от которых нет детей, приходят за нужным лекарством, те, у которых дети умирают, – за молитвами, сохраняющими детей, те, которых не любят мужья – за присушивающими амулетами, мечтающие разбогатеть – за соответствующей молитвой, амулетами. За просьбы к Аллаху они ишан-хазрету платят пошлины. Ишан в мечети с мужиками читает зикр (моленье, заключающееся главным образом в беспрестанном произнесении хором имени Аллаха. – Ф.Г.), после долгого разглядывания своего подола, в конце начинает фыркать. Этому фырканью мужики придают большое значение» (С. 98). Одним словом, в маленьком сюжете, описывающем приезд ишана, духовно-нравственный мир жителей деревни получает широкомасштабное отражение. По этому поводу можно сказать, что повествование получает в какой-то мере эпическое звучание. Разумеется, герой, желающий жить по-современному, отражает и свое критическое отношение к живущей по старинке деревне.

А вот в сюжете семнадцатого подраздела (произведение состоит из 75 подразделов) описывается другое состояние того же деревенского люда – во время жатвы, но также широкомасштабно. Полевые работы автор и его герой описывают празднично приподнято, получая от него вдохновение: «Посреди поля женщины, мужчины, юноши, радуясь хорошему урожаю, с задором косили. На мускулистые руки юношей надеты нарукавники, в руках – острые серпы, они, как воины с саблями, в мгновение ока оставляют за собой большие снопы, с каждым шагом, побеждая хлебное войско, продвигаются вперед» (С. 100). А работающие в поле женщины при помощи более богатых образных сравнений предстают еще более красивыми. «Поверх, подчеркнутой пояском фартука, тонкой талии, словно вода струятся, ниспадают черные косы, в их проворных руках, сверкая на солнце, играют острые серпы, которые благодарят за наливные колосья выращенной ржи» (С. 100).

Причина такого выразительного описания этого труда в форме большого и красивого праздника связана с мировоззрением и жизненными целями писателя. Посвятивший всю свою жизнь и талант общим целям, служению нации, Г. Исхаки и в труде селянина находит созвучие с этими своими целями, считает, что татарские крестьяне заготавливают хлеб не только для себя, а, скорее, «для всего человечества».

Бессмысленность жизни шакирда, остающегося в стороне от жатвы, в романе представляется еще более отчетливо. В коротких подразделах, имеющих свои мини-сюжеты, татарская дореволюционная действительность в целом находит разностороннее и довольно полное воплощение. И это в определенной степени придает произведению эпический оттенок.

Жанровая особенность и сущность романа «Жизнь ли это?» определяется еще и использованием очень древнего классического качества эпической формы. Как известно, в мировой литературе жанр романа еще с античных времен формируется как повествование о личной, интимной жизни отдельной личности, и здесь описанию любви уделяется немало места. Например, в основе считающегося первым в мировой литературе романа жившего на рубеже первого и второго веков нашей эры греческого писателя Лонга «Дафнис и Хлоя» также лежит любовь. И в дальнейшем в произведениях этого жанра преобладает описание личной жизни персонажа и это является самым важным фактором, определяющим природу этого жанра. И Г. Ибрагимов в статье «Әдәбият кануннары» («Каноны литературы»), поддерживая это классическое положение, писал: «Не только, как канон, а как литературная норма, роман не может обойтись без любви. И так продолжается на протяжении тысячи лет. И причина этому – сама природа романа» [68. С. 81].

Естественно, эту природу романа учитывает и Г. Исхаки, уделяя в новом для себя произведении «Жизнь ли это?» довольно много места описанию любви шакирда, выяснению его отношения к интимной жизни. В литературе того времени часто подобные явления, освещаемые в романтическом, божественном плане, писатель воплощает как-то приземлено, в суровом реалистическом духе. Но в нашей критике и науке, то ли по недопониманию, то ли по какой другой причине, его поиски в этом направлении оцениваются порой очень односторонне и тенденциозно. Например, Г. Ибрагимов в статье «Мөгаллимә» нең Уфада уйналу мөнәсәббәте белән» («По поводу постановки «Учительницы» в Уфе»), обвинив произведения Г. Исхаки «Жизнь ли это?» и «Шәкерт абый» («Шакирд-абы») в порнографии, пишет: «Эти вещи, которые источают запах распутства, производят такое тяжелое впечатление, что людей, серьезно относящихся к вопросам воспитания, одолевают сомнения по поводу того, нужно ли их держать у себя дома…» [76. С. 229]. В этой статье он перед литературным творчеством ставит две задачи. Вот они:

«1. Описывать как есть страницы жизни, значимые типы, порожденные этой жизнью, в событиях произведения.

2. Создать красивую и содержательную мечту» [76. С. 230].

Иначе говоря, здесь речь идет о написании и оценке литературного произведения, исходя из реалистических и романтических позиций.

Г. Ибрагимов, будучи в своих теоретических размышлениях сторонником таких взглядов, оценивая произведения Г. Исхаки, не учитывает цели и позиции автора. Например, в романе «Жизнь ли это?», не учитывая творческую цель автора реалистически отобразить интимно-личностные переживания шакирда, Г. Ибрагимов на события произведения смотрит глазами романтика и потому «находит» в нем порнографию.

Позднее на проблему «порнографии» в романе «Жизнь ли это?» обратит внимание Г. Халит и в статье «Әдәби процессның төп юнәлеше» («Главное направление литературного процесса») напишет: «…этот писатель попытался распространить половой разврат декадентства, болезнь эротической распущенности», описать «героев», похожих на «двуногих козлов» из романа русского декадента Арцыбашева «Санин». Например, его безымянный герой из романа «Жизнь ли это?» (1911), будучи еще юным шакирдом, не зная, как справиться со своим животным влечением, увидев вокруг себя крестьянских девочек, думает: «Я хочу, как животное растерзать их. Во мне просыпаются какие-то хищнические чувства». Вот, вскоре он превращается в деревенского невежественного муллу и, будучи не в силах совладать со своим животным началом, добивается “свободы” половой развращенности» [147. С. 58].

Следует отметить, что здесь, вырвав из контекста романа «Жизнь ли это?» отдельные строки, ученый выносит писателю чрезмерно суровый приговор. А если обратимся к самому произведению, приведенные выше строки производят совсем иное впечатление. В 12 подразделе произведения речь идет об отношении героя к женщине. Нерешительный в интимных вопросах юноша в этом своем недостатке начинает обвинять не только себя, но и женщин. И в нем просыпаются те самые «хищнические чувства». А когда он подходит с такими намерениями к женщинам, «их ласкающие слух слова, красивый смех, светящиеся, словно луна, лица, горящие от смущения, словно агат, лица» расслабляют его, «превращают в какую-то безвольную тряпку». В такие моменты юный герой, с одной стороны, видит «девушек как нечто величественное, поклоняется им, готов исполнить, что бы они не попросили», с другой стороны, за свои унижения, потерю самого себя, он начинает испытывать к ним чувство ненависти, и тем самым мучается.

Как видим, здесь речь идет о самозабвенной любви юного юноши-романтика к девушке и его мучениях от невозможности выражения этого чувства, из-за чего он вынужден жить в мире нереализованных желаний. Следовательно, в произведении речь идет не о каком-то разврате и эротике, а находят отражение противоречивые интимные переживания влюбленного молодого, нерешительного героя. Все это автор воплощает в реалистическом плане, индивидуально и жизненно убедительно и объясняет тем, что герой, начиная с детства, не получил должного воспитания и хорошего образования.

Особое внимание в произведении к личной жизни, к поведению в любви и семейной жизни, к делам и поступкам является не только особенностью жанра романа, а связано с национальными целями писателя, поскольку он нравственные качества человека, его отношение к любви и семье, его поведение в конечном счете считает важным фактором в жизни и судьбе своей нации. Можно сказать, что здесь между национальными устремлениями писателя и требованиями жанра наблюдается полная гармония.

Рассматривая личную жизнь героя с такой широкой позиции, Г. Исхаки показывает, как несостоятельность в этой области в дальнейшем переходит и в сферу общественной жизни шакирда-муллы. Не получивший приличного образования и добротного воспитания, не владеющий никаким ремеслом, он превращается в «ни рыба, ни мясо». Поэтому по окончании медресе ему ничего не остается, как по желанию отца стать муллой, по выбору отца жениться и прозябать в бытовых мелочах.

Прочтение по истечении лет своих юношеских дневников лишь вновь обостряет раны его души. И в его душе рождается вопрос: «Жизнь ли это?» На этот вопрос у героя нет ответа, как нет его и у читателя, поскольку, по мнению автора, герой, позабыв юношеские мечты о служении нации, превращается в рядового обывателя, живущего повседневными житейскими заботами.

Г. Исхаки, занимавщийся творчеством в начале ХХ в., когда усилилось внимание к личности современников, как и в других произведениях, в романе «Жизнь ли это?» мир противоречивых мыслей и чувств героя стремится отразить более полно и глубже. Это приводит к усилению художественных поисков в творчестве писателя. Он, помимо традиционных реалистических и романтических средств изобразительности, начинает интересоваться и опытом других литератур. Известно, что в начале прошлого века татарские писатели усиливают внимание к идейно-эстетическим поискам в европейских литературах, на этой почве в их творчестве начинают наблюдаться явления, характерные для течений символизма, акмеизма. Эти поиски были связаны со стремлением глубокого исследования сложного духовного мира человека, когда в непростой и напряженный период, особенно после подавления первой русской революции, под влиянием усилившейся реакции жизнь отдельной личности принимает чрезвычайно противоречивый характер. В соответствии с эпохой мир души современников, переживания и судьбы которых приобрели драматический и даже трагический оттенок, писатели начинают освещать в духе модернистских на строений.

Разумеется, и Г. Исхаки не может остаться в стороне от этого процесса. В частности, в связи с усилением в романе «Жизнь ли это?» психологизма, специалисты отмечают использование экзистенциального приема для раскрытия духа, характера, духовной эволюции героя. М. Егорычев пишет: «Герой Г. Исхаки испытал на себе экзистенциальное “прозрение”: он постиг и тщетность своих усилий, и трагизм человеческого удела, и бессмысленность попыток изменить мир к лучшему!» [57. С. 134].

Экзистенциализм, представляющий собой единство индивидуализма и упаднического настроения, предполагает познание человека, начинающееся с анализа его жизни. По этой теории, поделившей жизнь на ступени эссенции и экзистенции, человек сначала проходит эссенцию, т. е. ступень проживания жизни, затем поднимается на ступень, предполагающую желание определить цель личной жизни, на ступенях экзистенции лирический герой ищет истину, самое себя, смысл жизни.

Отражение экзистенциальных мотивов в начале ХХ в. явление, разумеется, неслучайное, так как эстетика эпохи экзистенциализма отдает предпочтение судьбе трагической личности, обреченной на «обращенную в пыль» судьбу. Если обратиться к истории, течение экзистенциализма начинает проявляться сначала на рубеже XIX–XX вв. в западной философии, ссылаясь на то, что человеческую жизнь невозможно объяснить с помощью категорий разума и логики. По мнению Д. Загидуллиной, проникновение в татарскую литературу модернистских течений объясняется увлечением литературной общественностью психологизмом [63. С. 244]. Своими учителями экзистенциалисты считают Кьеркегора, Унамуно, Достоевского и Ницше. Философия экзистенциализма в основном воплощает трагические гуманистические взгляды, выносит на передний план то, что человек в своей жизни при столкновении с одиночеством, суровой действительностью бывает обречен на гибель. Экзистенциалистов интересует готовая к борьбе, но в то же время замкнувшаяся в своем душевном мире, трагическая личность. Они в понятие «жизнь» вкладывают узкий смысл, воспринимают ее лишь как жизнь, т. е. «экзистенция» отдельной личности. Г. Исхаки тоже в романе «Жизнь ли это?» старается раскрывать не внешнюю сторону жизни, а больше внутренние переживания, движения души.

В произведениях с экзистенциальным содержанием герои, как правило, пытаются противостоять неумолимым канонам жизни, но часто оказываются, как и шакирд из романа, безвольными, подвергнутыми упадническому настроению, утратившими доверие к жизни, верят, что, даже сопротивляясь, они все равно будут побеждены. В этих литературных произведениях герои обычно оказываются перед тяжелыми испытаниями, загнанными в сложные ситуации и условия. Экзистенциальные мотивы, определяющие их жизнь, характеризируются напряженностью, неопределенностью, тревогой, страданиями и, наконец, смертью. Г. Исхаки же в своем романе не пытается возводить на пути героя искусственные трудности. И судьбу героя он не обостряет до предела, не доводит до гибели. Это дает возможность сделать вывод о том, что экзистенциализм писатель считает средством обогащения реализма. А это, в свою очередь, помогает события, описанные в романе, представить воочию.

Литературоведы отмечают в романе Г. Исхаки наличие и других модернистских явлений, которые стали довольно ярко проявляться в татарской литературе начала ХХ в. [41. С. 6]. Известно, что в нашей литературе тех лет некоторые идейно-эстетические черты декадентства стали проявляться после революции 1905–1907 гг., в годы реакции. В татарскую литературу они в основном проникали через переводы из русской, европейской и турецкой литератур. Для писателей-декадентов отправным пунктом являлись взгляды таких философов, как А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, Э. Нартман, А. Бергсон. Отдельные черты декадентства литературоведы отмечали в творчестве С. Рамеева, Дэрдменда, Н. Думави [11. С. 212].

Г. Халит, впервые обратившись к явлениям декадентства в творчестве Г. Исхаки, оценил их в духе своего времени, т. е. с позиции вульгарного социологизма. В последние годы в литературоведении наблюдается изменение отношения к декадентству [40. С. 202]. То, что герой романа «Жизнь ли это?», как это характерно для названного явления, подвержен пессимизму и индивидуализму, на наш взгляд, связано с тем, что писатель в какой-то степени, как и другие авторы, в годы реакции пребывал в растерянности. С пессимистическими настроениями Г. Исхаки мы встречаемся и в ранее написанной пьесе «Мөгаллим» («Учитель», 1906). Его герой Салих заявляет: «Я не верю в будущее! Не получится… Я ни во что не верю!» [83. С. 130].

И в романе «Жизнь ли это?» автор стремится отразить характерную для декадентов, душевную пассивность главного героя: «Что я могу сделать? До двадцати трех лет, не ударивший палец о палец, дармоед, что еще я могу делать, как ни быть дармоедом?» (С. 134). «В душе моей сидит слово “все кончено”. Кончено! Все кончено! Все идеалы, вся жизнь, все кончено! Кончено вовеки веков!» (С. 137). «Для того чтобы печалиться, оплакивать плохое в прошедшей жизни, в будущей жизни, проститься и проводить утраченные идеалы не нашлось ни единой слезинки. Я замерз, я застыл, я пропал!» (С. 145). Как видно из примеров, Г. Исхаки показывает, что герой сознательно сторонится борьбы с жестокой действительностью, опускается на колени. Описывает он это с помощью различных литературных приемов. Из них наиболее часто используемый – внутренний монолог. В отличие от других писателей Г. Исхаки на внутренний монолог возлагает другие задачи. Прежде всего бросается в глаза то, что у него внутренние монологи менее объемные. В таких монологах герои делятся не только со своими планами и делами, а больше переживаниями, и даже интимными чувствами: «Хочу говорить, познакомиться и дружить с теми двумя девушками, сидящими под деревом. Но какие-то цепи, непонятные мне оковы не пускают меня к этим девушкам, не дают мне поговорить и подружиться с ними! Я не могу побороть в себе какую-то силу и не могу начать говорить с ними» (С. 110). Подобные монологи в дальнейшем встречаются в романах «Молодые сердца» Г. Ибрагимова, «Посередине» Ф. Амирхана.

На протяжении сюжета душевный спад героя сочетается с душевным подъемом. И это дает возможность духовное состояние героя воспринимать вполне естественным образом.

Наряду с модернистскими приемами Г. Исхаки в романе «Жизнь ли это?» использует и традиционные поэтические средства. Несмотря на редкое использование одного из них – юмора, он нередко обращается к довольно часто используемой в татарской литературе начала ХХ в. сатире. Даже его сатирический опыт, направленный на разоблачение кадимистских порядков, тормозящих развитие татарской молодежи и нации в целом, кажется в романе собранным в одной точке: «…Я и не то, и не се! Не верблюд и не птица! Не конь и не осел! Я – мешанина из устаревших и новых знаний, я – недоделанный мулла-развратник!» (С. 133). О том, что сатира, наряду с прямым разоблачением, способна указать на социальные и психологические механизмы этого явления, говорит и Е. Шкловский [162. С. 16]. Используя средства сатиры, Г. Исхаки создает реальную картину жизни того времени. Например: «Вечером у ишана… собираются толпы женщин… Они приносят всякую живность, их шкуры, их шерсть, сукно, деньги. За просьбы к Аллаху они ишан-хазрету платят пошлины» (С. 91); «Урок мне вовсе не интересен, сижу просто для количества. Но хазрета теперь и это устраивает» (С. 127).

Что касается образного мышления, писатель время от времени обращается к явлениям или образам природы. Это, видимо, еще связано и с тем, что писатель сам деревенский человек, и поэтому он хорошо знает и любит природу. И здесь большую роль играют также его просветительские взгляды. Известно, что по просветительской идеологии природа для человека – совершенный и образцовый мир.

В произведениях Г. Исхаки к описанию этой естественной жизни обращается в различных целях. Например, в романе «Жизнь ли это?» природа для героя является средством залечивания душевных ран. К примеру, после затяжного дождя, устав от дома, не зная, куда себя деть, шакирд после прояснения погоды, от нечего делать выходит в поле, и вот как на него действует окружающая природа: «Благоуханные запахи поля, птичий оркестр, словно собравшийся для встречи со мной, приветственные поклоны в мою сторону высоких хлебов меня вконец опьянили. Я, не зная, что делать с этой радостью, не зная, на что ее потратить, словно плыл в радостном, красивом пространстве. Погружался в какие-то, одна красивее другой, мысли» (С. 86). В то же время описание картин природы превращается в средство раскрытия таких качеств героя, как умение видеть и понимать красоту, его духовного мира.

Время от времени писатель обращается к чрезвычайно значимым «субъектам» природы – солнцу и луне, связывает их с отдельными временами года. Например, летом солнце своим светом мягко всех обнимает, «заполняет весь мир своими лучами» (С. 85). Осенью то же солнце, словно говоря, «устало я уже согревать вас», слабо рассыпает свои лучи, неспешно греет все окружающее, мягко рассеивает свой свет» (С. 106). Луну же автор связывает с зимой, превращает в средство передачи красоты природы в это время: «Купаясь в лучах лунного света, снежинки озера Кабан, напоминающего снежное море, сверкая, улыбаются, перемигиваются с этой красивой круглой луной, редкими звездами, словно играют с ними» (С. 127). Если полученные «в медресе неблаговидные мысли» в этом случае не позволяют шакирду воспринять эту красоту, хотят свезти ее на нет, то зимний ветер «посвистывая, стучится в оконные ставни, влетая в печные трубы, протяжно, тоскливо, устрашающе воет», заставляет вздрагивать проводящего жизнь в духовной спячке муллу, у которого рождается желание пробудиться от такой жизни, начать жить по-другому: «Проснись, душа, проснись! Меня, одного среди тысяч-миллионов людей находящегося в море людей с различными убеждениям оставшегося без пристанища, мыслей, убеждений, идеалов, найди мне одинокому хоть маленький идеал, хоть старенькое убеждение, и спаси меня от этого одиночества, тоски, неопределенности!» (С. 144).

К описанию картин природы писатель иногда подходит с национально-исторический позиций. И таким путем создает белый, словно молоко, белоснежный, «украшающий город своей красотой» и «доставшийся в наследство от предков» образ озера Кабан, призывающий героя произведения к нравственной чистоте. И на фоне этой чистой картины безнравственный поступок героя, т. е. первое посещение проститутки, воплощается в несколько неприглядном свете.

Картины природы Г. Исхаки использует и как средство раскрытия идеи произведения, образа героя. К примеру, такие картины в романе часто приводятся в созвучии с душевным состоянием героя и его внутренними переживаниями. «Тучи, которые вот-вот упадут на голову, низко проплывая, закрыв чистое небо и яркое солнце, наводят на весь мир тоску и лень. Проспав долго, я проснулся только в девять часов. И от чая не получил удовольствия, и с родителями разговор не заладился» (С. 84).

Как известно, в татарской прозе начала ХХ в. было широко распространено описание картины природы в созвучии с переживаниями героя. И в романе «Жизнь ли это?» пейзаж помогает более чувственно раскрывать повседневную жизнь и психологию героя. Раскаты грома, сильный дождь, ветер, воющий разными голосами, безжалостный мороз, таинственная темнота, непроглядная ночь и др. картины природы соответствуют тяжелым мыслям и чувствам, испытываемым героем произведения. Г. Исхаки в качестве важной детали для создания характеристики героя и раскрытия его психологии использует пейзаж. Внутренние переживания человека сочетаются с картинами природы, помогают полнее понять его нравственную сущность. Создавая психологический портрет героя, писатель также обращается к природе: «К свисту ветра добавился скрип моей души, к его холоду добавился мой душевный холод. Я промерз внутри и снаружи, и начал дрожать» (С. 145). В этом отрывке писатель показывает бушующие мгновения человеческой души под воздействием стихии природы. Ветер, буря избавляют героя от пассивности его душевного состояния. Одним словом, стихия природы в произведении превращается в средство глубокого раскрытия личности человека, психических процессов.

В литературных произведениях, в особенности в прозе, при описании внешности, лица, движений, поведения, одежды велика роль портрета. Этот прием, как правило, используется для индивидуализации персонажа, раскрытия свойственного только ему характера. В литературно-историческом процессе характер, содержание и функции портрета претерпевали изменения. В некоторых произведениях, будучи абстрактным, он служит характеристике лишь одной черты героя, в просветительской литературе XIX в. он чаще сводится к идеализации героя или к более подробному описанию отрицательного персонажа. Г. Исхаки в своем романе на описании внешнего облика своего героя вообще не останавливается, отмечает лишь его манеру одеваться, оценивает так: «Старающийся быть похожим на казанских спорщиков, выглядеть религиозным, без вредных привычек, старательным, в черной шапке, длинных брюках, эдакий казанский шакирд-атеист» (С. 144). Он считает, что внутренний мир человека должен отражаться в его одежде. Более того, исследователи замечают, что с помощью одежды можно осветить и проблемы общественно-социального характера. Например, Б. Галанов считает: «Художник волей-неволей отражает социальные взаимоотношения своей эпохи, господствующие вкусы, нравы и моду» [32. С. 45]. Перемены во внутреннем мире героя, возникшие после прочтения турецких романов, пробудили в нем желание поменять внешнюю одежду: «Сегодня купил пальто. Одевается же так Альфред, почему бы и мне не одеться! Теперь осталось только купить ботинки, брюки и хорошую шапку» (С. 118). Но отсутствие в окружении героя таких альфредов, вынуждает его вернуться в прежнее состояние. Отсутствие решительности героя даже для самостоятельной перемены гардероба следует рассматривать как черту его характера: «Заложив в ломбард тулуп и самовар, я пошил себе казакин и шапку. Но пальто никак не получается надеть. Наш народ все еще темный. Он не знает никаких альфредов» (С. 118). Как видим, автор больше внимания обращает на «внутренний» духовный образ героя, т. е. создает его психологический портрет. А это, в свою очередь, служит индивидуализации героя. В таком случае велика роль «действенного элемента искусства, несущего эмоциональную и смысловую нагрузку», являющегося при создании характера художественным приемом, раскрывающим мир души, а именно художественной детали [11. С. 240]. Р. Салихов пишет: «Умело использованная деталь умеет передать и душевное состояние человека, и его психологию» [125. С. 102]. В свое время и В. Г. Белинский писал, что внутренний мир человека «его все хранящиеся в тайне от нас движения, в итоге сохраняются в лице, взгляде, позе, особенно в манерах человека» [24. С. 201]. В романе Г. Исхаки придает особое внимание раскрытию душевного состояния героя с помощью деталей, характерных для его психологического портрета: «Я покраснел, надулся. Внутри как будто все кипело» (С. 111); «Желая съесть ее глазами, я уставился на ту женщину» (С. 115); «Ноги задрожали, все дело пришло в какое-то движение. Лицо раскраснелось, уши запылали» (С. 115). Автор использует штрихи-детали для того, чтобы показать особенности жизни шакирда, создания реального полнокровного образа.

Исследуя средства художественной выразительности романа «Жизнь ли это?», следует отдельно остановиться на языке произведения. Его язык, по сравнению с романом «Нищенка» и, в целом, произведениями писателей-просветителей, намного проще, ближе к современному литературному языку. Разумеется, несмотря на то, что просветительский стиль все еще присутствует, для писателя характерно всестороннее, подробное, глубокое описание каждой картины, индивидуальный подход к речи, характеру каждого персонажа. Г. Исхаки мастерски использует внутренние возможности, тонкие оттенки разговорного языка. Выбор слов романа, каждый литературный прием связан с описанием развития героя как личности, поскольку размышления героя, отношение к окружающему миру – все дается в процессе развития. Поэтому отдельные слова, порядок расстановки слов в предложении, интонация произношения используются с целью отражения процесса развития: «В комнате какая-то женщина пьет с мамой чай. Вот раньше и я сидел бы, и пил бы с ними чай. А сейчас уже нет» (С. 81). Описания, характеризующие познание шакирдом мира, рост уровня его размышлений местами бывают напрямую связанными с идеей и сюжетными нитями произведения: «Я сейчас – мыслящий шакирд. Своих татар пытаюсь сделать такими, как в том романе. Я – сторонник джадидизма. Я хочу, чтобы школы давали хорошее образование. Я читаю газеты. Знаю, что мы отстали от мусульман всего мира, ищу причины этого» (С. 121).

Общественная, научная и публицистическая деятельность Г. Исхаки отразилась и на языке его произведений. Например, в романе «Жизнь ли это?» он удачно использует специальные лексические единицы, характерные для языка публицистики, обращает внимание на использование новой общественной лексики, фразеологизмов, различных изобразительных средств (сравнение картин, параллельное расположение, контрастные смыслы, риторические обращения, вопросительные приемы, слова в переносном смысле).

В целях эмоциональной передачи речи Г. Исхаки успешно пользуется риторическим обращением и вопросом.

Наиболее часто используются в романе риторические обращения. Например: «…все счастливы, все счастливы! Счастливы, счастливы!» (С. 105); «О, Аллах, сколько удовольствия, сколько счастья! Да здравствуют юноши и девушки! Да здравствуют эти ваши игры! Да здравствует молодость!» (С. 14); «Плачьте, желая помочь им найти, куда ступить, желая им избавления от их теперешнего состояния!» (С. 133); «Корми грудью ребенка, мать, корми! В эти прекрасные дни, на фоне колосящегося моря хлебов, когда радостно поют тысячи птиц, насекомых, и ты, мать-труженица, любя, корми своего ребенка грудью!» (С. 101).

С помощью предложений с риторическими вопросами писатель выразительно раскрывает старание шакирда найти правду: «Почему у нас не так? Почему у арабов получилось, а у нас нет? Почему они насколько продвинулись вперед, почему у нас царит невежество? Почему у нас повсюду угнетение (насилие, тирания, деспотизм, гнет, рабство, насилие, притеснение?), а у них этого нет?» (С. 95).

Риторический вопрос обращается непосредственно к читателю и к герою самому, и призывает задуматься, что-то предпринимать, действовать: «…почему у нас не было школы, книг, литературы? Что мне делать? Как им все это объяснить? Как свое шаткое мировоззрение сохранить со своими слабыми, бессильными убеждениями?» (С. 134).

Часто используются в романе и предложения, построенные в форме вопрос-ответ. Например: «Какого мнения я был о женитьбе? Раньше я думал, что женитьба – это самый священный праздник в жизни человека» (С. 135); «На что я способен с такими своими знаниями? За какую работу мне приняться в миру? Валяльщиком я быть не могу, поскольку я сын муллы, будучи махдумом, я ничему не обучен. Торговать я не могу, так как у меня на это нет решительности, нет любви к деньгам, я не способен не бросить начатое и вести свое дело несмотря ни на что» (С. 132).

Писатель часто отвечает на поставленный вопрос. Показывает, насколько вопрос связан с идеей, содержанием произведения: «Если бы как по старинке, это медресе охраняла тысяча ангелов для того, чтобы не пропустить туда новых веяний, этот юноша, этот любящий учиться хваткий юноша, не стал бы, как ваши старые муллы, религиозным, убежденным ученым в своем кругу? В действительности, даже будучи рабом невежества, привычек, обрядов этой деревни, не лучше ли быть “муллой-рабом”, кажущимся хозяином, вождем деревни?» (С. 134).

Как видно из приведенных примеров, риторические вопросы чередуются с риторическими обращениями. Особенно часто этот прием используется при описании переживаний, внутренних монологов щакирда. Часто встречаются в романе и риторические обращения, произносимые с высокой интонацией. Через эти словаобращения привлекается внимание к главной идее произведения. Например: «Прощай прожитый год жизни, который уже никогда не вернется! Прощай все!» (С. 104); «Соси мамино молоко, ребенок, соси! Соси, чтобы набраться сил, чтобы потом луга превратить в цветущие сады, получить знания, получить развитие! Корми, мать, корми! Корми, чтобы ребенок не вырос дармоедом, чтобы был работящим, чтобы руки были умелыми, а ноги шустрыми, а голова умная!» (С. 101).

Эти поэтические средства особенно успешно используются в эпизодах, отражающих в романе трудовой пафос. В романе поется дифирамб коллективному труду, трудолюбию деревенских людей. «Живи, мать-труженица! Живи, ребенок-труженик! Знай, что все ценности мира, все счастье мира в твоих трудолюбивых руках! Живи!» (С. 101).

Сравнения, используемые при описании душевного состояния персонажа, для более выразительной передачи мысли часто усиливаются традиционными или индивидуальными эпитетами: «В действительности, даже будучи рабом невежества, привычек, обрядов этой деревни, не лучше ли быть “муллой-рабом”, кажущимся хозяином, вождем деревни?» (С. 134). Но автор в целом имеет дело с традиционными, готовыми сравнениями. Например: «Дом, который наполнялся гостями, их детьми, и напоминал жужжащий улей, затих, погрустнел» (С. 84); «Я, словно потерявший гору золота, пробежав немного за страной, но, потеряв его из виду, вернулся к маме» (С. 97); «…украшение словно бархатными, разноцветными мягкими крылышками бабочек» (С. 85); «Увидев меня, словно волки, спрятались в свои норы» (С. 35).

Кроме того, в романе встречаются и абстрактные сравнения: «Озеро Кабан, поглотившее мои подлости, не брезгуя моей грязи, поглотило и меня» (С. 139); «Не выдержав этих слов, этих мыслей, и голова, и душа словно проснулись» (С. 144). В целом исходя из тематики использованных в романе сравнений можно их поделить на следующие группы:

1. Средства, используемые для описания внешнего вида («как царские дворцы», «среди волны рабочих», «в море труда»).

2. Сравнения на основе звуковых сходств («начал кипеть, как котел», «голос чистый, словно серебро», «действует, как музыка»).

3. Использование разных мест в качестве объекта («как в медресе», «словно ударили по голове»).

4. Сравнение внутренних переживаний («словно человек, потерявший гору золота», «переживал, словно мой дом развалился»).

5. Сравнения, описывающие картины природы («солнце, сияющее словно изумруд», «словно избавляясь от влаги росы»).

6. Сравнения, свойственные просторечной лексике («как животное», «как сорная трава»).

7. Описание социальных понятий («как юноши из мужиков»).

8. Сравнения поэтического содержания («чтобы превратить луга в цветущие сады», «словно серебро»).

9. Сравнения мифологического содержания («электрические вагоны ходят, словно воры», «ходит как черти Яхья-муллы»).

Используются также фразеологические обороты и устойчивые словосочетания («потерявший совесть», «зеркало деревни», «пучина жизни», «запутанная мысль», «внутри, словно все вскипело», «поедать глазами», «забота о нации», «старая мысль», «неприглядный дом»). Все это обогащает язык произведения, повышает силу его эмоционального воздействия.

Одной из особенностей, характерной для языка романа, является использование писателем различных эпитетов, олицетворений, метафор для создания образной картины. Такого рода картины дают возможность воспринимать события с ощущением реальности и убедительности. Такие картины-образы писатель использует при описании картин природы, крестьянского труда, молодежных игрищ, озера Кабан. В них, разумеется, преобладают олицетворения: «Солнце какое-то странное: словно говоря, “устало я уже согревать вас”, слабо рассыпает свои лучи, неспешно греет все окружающее, мягко рассеивает свой свет, обнимая своим мягким теплом, прощается» (С. 106); «Полевые жаворонки и еще какие-то птицы, насекомые и бабочки разделяют мысли людей, своим многоголосым пением выражают свою радость солнцу, благодаря которому удались хлеба, возвеличивают его. Все поле трудилось» (С. 100).

Обилие живых элементов речи, пословиц, поговорок, остроумных слов повышают естественность повествования, доставляют эстетическое наслаждение: «От приезда ишана выиграл только кошелек, но не душа» (С. 92); «Я удивился тому, что не смог проглотить положенную мне в рот разжеванную пищу тому, что совершенно не мог себя вести» (С. 94); «За просьбы к Аллаху они ишанхазрету платят пошлины» (С. 91).

Специфика письма Г. Исхаки в синтаксическом плане намного индивидуальнее по сравнению с романами М. Акъегета и З. Бигиева. И выбор слов и предложений в романе довольно разнообразен. В отличие от писателя-просветителя он отдает предпочтение более кратким, простым и аккуратным предложениям: «Свадьба прошла. Я зашел к девушке. От свадьбы ничего не осталось» (С. 136); «Наступил четверг. Я умылся, оделся и не знал, что делать дальше» (С. 111); «Салих пошел на поправку. Сейчас он на ходу прихрамывает и не жалуется на болезнь. Я понял, хотя он и скрывал от меня» (С. 110); «Уроки проходят хорошо. Читаем очень быстро. Я сейчас начал читать газету “Тарджеман”» (С. 107). Порядок предложений, интонация в повествовании меняются в зависимости от содержания. Это характерное для реализма свойство часто используется в романе. Недовольство главным героем свой жизнью, своим душевным состоянием, отсутствием смысла жизни, описанные предложениями о красоте природы, довольно сильно интонационно отличаются от предложений, описывающих его крайнее недовольство своими проступками. «Усевшись, я выехал навстречу солнцу и ехал по красивым полям, лесам, мягко покачиваясь на тарантасе, погружаясь в какие-то мысли, ехал к бабушке. Выехал из деревни, и ехал, разрезая зеленые хлебные поля на черном коне с черной телегой, словно корабль по морю» (С. 86); «Освободившись от всех надежд, я понял, что вынужден жить без убеждений, да и не жить, а существовать. Утром, ни о чем, не думая, я ушел из деревни, которую не любил, и которая меня не любила, к женщине, которую не любил, и которая не любила меня» (С. 139). Для усиления воздействия выражаемой мысли Г. Исхаки умело использует однородные члены предложения: «Сейчас быстро пошлем свата, положим деньги, возьмем приданое, и придет девушка, которую никогда не знал, не видел, не понимал, не любил; будучи непонятым, неузнанным, нелюбимым сыном муллы такой-то деревни, женюсь в качестве будущего муллы и разрушу самую высокую ступень своего идеала!» (С. 136). В этом предложении однородные члены с разных сторон раскрывают душевное состояние героя, а также служат для обострения чувства недовольства этим событием.

Г. Исхаки для раскрытия идейного содержания произведения, в соответствии с его композиционно-сюжетной системой, использует самые разные средства, в том числе и те, которыми пользовались и предшествующие писатели, для того, чтобы прозаическое литературное произведение превратить в истинное произведение искусства.

Композиция романа, также как и сюжет, каждый использованный в произведении литературный прием, выбор слов в основном направлены на одно – раскрытие черт характера шакирда. Г. Исхаки наряду с описыванием и разъяснением в романе какого-либо события добивается раскрытия его смысловой сути – превращения в слово-образ.

Одним словом, в романе «Жизнь ли это?» Г. Исхаки в форме романа-монолога и при помощи различных изобразительных средств добивается критического освещения чрезвычайно важных для татарского мира того времени проблем. Проблема «лишнего человека», распространенного в русской литературе 20—50-х годов XIX в. (в качестве классических примеров можно привести Онегина А. С. Пушкина и Рудина И. С. Тургенева), рассматривается у татарского писателя на национальной почве, т. е. как ненужный для своей нации человек. Добиваясь освещения этой проблемы в единстве анализа и синтеза, Г. Исхаки романом «Жизнь ли это?» вносит значительный вклад в осмысление темы «лишнего человека» в татарской прозе и в целом в развитие жанра романа в духе просветительской эстетики в татарской прозе начала ХХ в.

Исследование романа «Жизнь ли это?» привело к следующим выводам:

• Г. Исхаки в этом произведении в рамках жанра романа, показав драму героя, подававшего в молодости готовность бороться за национально-общественные надежды, повзрослев, забывшего идеалы молодости, превратившегося в рядового обывателя, отразил «общую болезнь» татарской национальной жизни того времени.

• Писатель в романе подчеркивает, что в процессе формирования личности после семейного воспитания второе место принадлежит воспитанию в мектебах и медресе. Он считает, что люди, призванные сеять в народе знания, должны быть в своей работе подготовленными, начитанными и интеллигентными.

• Продолжая в романе «Жизнь ли это?» развивать проблемы, поднятые в «Исчезновении через двести лет», писатель считает, что основной причиной, которая может привести нацию к исчезновению, является академизм в учебной системе.

• Г. Исхаки в романе «Жизнь ли это?», как в других произведениях, часто обращается к модернистским течениям экзистенциализма и декадентства для того, чтобы полнее и глубже отразить душевное состояние героя, мир его противоречивых мыслей.

• Передача описаний природы – одна из характерных качеств пера Г. Исхаки. И в романе «Жизнь ли это?» писатель использует пейзаж в различных целях. В целом, Г. Исхаки в этой области, наращивая свое мастерство от романа к роману, развивает функциональную сторону пейзажа, направленное на выражение разного смысла. Умело связывая с контекстом, считает его важным смысловым средством, содействующим раскрытию содержания.

• Приблизив язык произведения к народному разговорному языку, писатель умело использует языковые средства, их внутренние возможности, тонкие нюансы в соответствии с идейным содержанием произведения. Использование характерных для публицистической речи специальных лексических единиц, новых общественных слов, фразеологических оборотов, риторических обращений, риторических вопросов, сравнений, метафор помогает отразить события жизненными и живыми. В целом, в романе ярко отражается, как в новых условиях начала ХХ в. формируется литературный язык нового времени.

 

Новый взгляд на проблему героя в романе «Мулла-бабай»

Некоторые проблемы (особенно проявление заботы о будущем нации путем образования и воспитания молодежи), поднятые Г. Исхаки в его романе «Жизнь ли это?», в татарском мире начала ХХ в. оказались настолько важными, что автор счел необходимым продолжить освещать их в своем творчестве и в дальнейшем. Эту истину он осознал еще глубже, увидев мир, побывав в других странах. После нелегальной поездки в 1910 г. из Петербурга в Финляндию, был написан роман «Мулла-бабай». Следует отметить, что по причине близости проблематики, в некоторых исследованиях встречаются сравнения его с романом «Жизнь ли это?» и соответствующие оценки. Например, если И. Нуруллин оценил это произведение как расширенный вариант романа «Жизнь ли это?» [115. С. 15], то А. Сахапов, наоборот, считает его произведением, свидетельствующим рождение изменений в мировоззрении Г. Исхаки [133. С. 186]. Если эти определения на первый взгляд могут показаться интересными, они не могут все-таки должным образом способствовать раскрытию сути и ценности нового произведения. Более всего нельзя согласиться с тем, что «Мулла-бабай» является вариантом. Не совсем оправдывает себя и оценка, утверждающая изменения в мировоззрении писателя, так как в этом отношении Г. Исхаки был одним из чрезвычайно стабильных, последовательных людей, которые даже в самые тяжелые времена оставались верными своим убеждениям.

Между этими двумя произведениями есть идейно-проблематичная близость, касающаяся качества человеческой жизни. А качество жизни писатель оценивает тем, насколько личность нужна и полезна своей нации. Идейно-философское различие романов «Жизнь ли это?» и «Мулла-бабай» в первую очередь определяется важным отличием упомянутого качества жизни центральных героев. Безымянный герой первого романа – шакирд-мулла, и герой второго романа шакирд-мулла Халим в этом отношении изображаются прямо противоположными. Иначе говоря, однотипная проблема в романах разрешается по-разному.

Разница в освещении схожих задач бросается в глаза уже с первых страниц произведения. Например, если в романе «Жизнь ли это?» шакирд поступает в медресе лишь по совету родителей, то Халим делает это добровольно. Когда настало время идти в третий класс сельского медресе и там стали убираться, «растопленная печь с трещащими дровами, источающие неприятный запах мокрые полы» Халиму и его друзьям напомнили, как они приходили сюда в прошлые годы, и породили желание уехать в городское медресе. Это медресе «размером здания, солидностью мулл, бородатостью шакирдов» манило их к себе. И, поэтому мальчишки мечтали «там учиться, быть бородатыми как тамошние шакирды, читать, как они, большие книги и стать такими муллами, как они» [80. С. 222]. Для осуществления этого желания они не придумывают ничего другого, как сжечь медресе и поехать в город. Таким образом, Халим начинается учиться в городском медресе. Затем герои оказываются в такой среде, где существует два образа жизни и мысли, а это оставит след в их будущей судьбе.

Но под влиянием ветра обновления в татарской жизни с конца XIX в. шакирд из романа «Жизнь ли это?», будучи недовольным знаниями, полученными в кадимистском медресе, желая жить по-новому, начинает самостоятельно получать светские знания, но по причине ограниченности в возможностях и силе воли, добиваеся своей цели лишь частично, т. е. получив посредственные знания, оказывается неподготовленным для жизни по-новому. Поэтому по желанию родителей берется за дело, к которому не лежит душа, едет в деревню муллой, затем, позабыв юношеские идеалы, превращается в рядового обывателя. Автор утверждает неправильность такой жизни, т. е. считает ее бессмысленной в национальном плане.

В романе «Мулла-бабай» юный герой изображается в условиях, оставшихся в стороне от перемен, происходящих в татарском мире, в традиционной, кадимистской жизни. И жизненные идеалы Халима традиционные – благополучная жизнь в деревне в сане муллы. По жизненной цели и идеалам он в достаточной степени отличается от героя «Жизнь ли это?». Предельная ясность цели привела к убедительному отражению путей ее достижения героем. А это заметно повлияло и на стиль романа, и в этом отношении «Жизнь ли это?» заметно отличается. Если в нем постепенное «приземление» оторванного от реальной жизни романтического героя писатель описывает больше в лирико-публицистическом плане, то в «Мулла-бабай» он обращается к стилю бытового романа. Поэтому жанр этого романа можно определить как бытовой роман. Уделив основное внимание описанию воплощения в жизнь мечты Халима стать муллой, автор обращает особое внимание на его жизнь и учебу в медресе.

Роман «Мулла-бабай» можно считать одним из произведений, посвященных описанию мира кадимистских дореволюционных медресе. Поэтому роман очень полезен в познавательном плане и для современного читателя, так как мы сегодня мало знаем об этом. Взяв для описания самое простое медресе, он детально освещает широко распространенную в то время систему обучения, ее методику, жизнь шакирдов и др., и дает обо всем этом интересные, богатые сведения. В этом плане представляет особый интерес то, как шакирды отдыхают. Из произведения мы узнаем, что даже в кадимистском, т. е. противостоящем всему светскому, прогрессу, медресе молодость остается молодостью и умеет постоять за себя. Подробнейшим образом описанная в романе традиция времяпрепровождения шакирдов – «калпания» тому яркий пример. Автор показывает, что эта традиция имеет богатую программу, записанную на бумаге, и буквально, по крупицам ее описывает. В этой игре-представлении наравне с шакирдами участвуют и хальфы. Программа состоит из подготовленных самими шакирдами трапезы, песен и плясок, смешных инсценировок и др. О том, как все это воздействует на шакирдов, описывает и с грустью, и с задором. Скажем, звонкий голос кубыза «на шакирдов, утомленных тусклой повседневностью, когда один день похож на другой, погружал в глубокие раздумья. У юношей, истосковавшихся по прекрасному, по красивым голосам, щекоча своим слабым, тусклым звуком души, вызвал в их памяти красивые воспоминания, любимые мелодии. Вызвал в памяти прекрасные минуты, счастливые часы» (С. 242).

А то, как под мелодию кубыза один из шакирдов пустился в пляс, автор описывает совсем в другой тональности, по-молодежному бодро: «Невысокого роста мальчуган, надев высокие кавуши, пустился отбивать чечетку, сотрясая все тело. Временами он тихонько, шевеля плечами, направляется в сторону кубызчи; временами, как машина, набирающая скорость, начинает отбивать чечетку так, что глаз не успевает за движениями ног и рук; временами к движениям ног прибавляет щелканье пальцев, своим топотом перекрывает звуки кубыза и ложек; временами ногами выделывает такие кренделя, и, забыв о своем весе, почти летает; увлекаясь, он забывается» (С. 143).

Как видно из примеров, убедительно и впечатлительно описывая вечеринку шакирдов, Г. Исхаки добивается всестороннего и красочного воспроизведения среды медресе в прошлом. Описывая жизнь деревни после приезда туда муллы Халима, писатель стремится к естественности и типичности повествования. Конечно, такое повествование хорошо знакомо самому писателю и даже связано с описанием «проникшей в кровь» жизни. Об этом повествуется спокойно, без эмоций. И главный герой романа очень удобный для подобного повествования. По своему духу и характеру Халим сильно отличается от героя романа «Жизнь ли это?». В отличие от витающего в мире иллюзий, романтичного шакирда, он с неба звезд не хватает, не плавает в мире фантазий, а живет, довольствуясь малым. Довольно критически относящийся к своему герою писатель самые большие достижения Халима, полученные на протяжении десятилетнего обучения в медресе, видит в его старательном желании хоть в некоторой степени понять арабские книги, в том, как после долгого разглядывания, он начинает их немного понимать. Сравнивая знания, полученные Халимом в течение десяти лет, с годом учебы шакирда, обучающего по-русски, со знанием и пониманием им русской литературы, эти два разных результата писатель объясняет разницей обучения в кадимистском медресе и русской школе. Воспитание Халима в медресе старого типа человеком односторонним, изолированным от своей эпохи, Г. Исхаки объясняет так: «В его голове основательно сидит, конечно, то, что самая верная религия – ислам, все, что принимается исламом – хорошо, красиво; то, что исламом не принимается – плохо, ошибочно. Как он бесконечно благодарит Аллаха за то, что родился мусульманином, так и брезгует каждого встречного русского. Ему даже кажется, что русские – это и не люди, и не звери, а что-то другое. Пытаясь в их делах найти разум, смысл, про себя он их постоянно жалел. Когда он видел красивого русского, в особенности красивую русскую женщину, приговаривал, жалея от чистого сердца:

– Какая красавица, бедная, как жаль, что русская!» (С. 359).

Зная, что в деревне мулла должен быть и лекарем, Халим в медресе интересуется и медициной. Самые большие его знания в этой области сводятся к тому, что «самое лучшее лекарство – заговор молитвой, ношение амулета».

Шакирд из романа «Жизнь ли это?», будучи не удовлетворенным знаниями, полученными в медресе, в котором начались обновленческие процессы, самостоятельно изучает русский язык, начинает знакомиться со светскими науками, но к достигнутому относится весьма критически, то Халим чрезвычайно доволен полученными поверхностными религиозными сведениями, больше ему ничего и не надо. По окончании медресе он «с этими сведениями, этой духовной пищей решил просвещать целую деревню, целый приход, хотел стать образцом для нескольких тысяч людей, стать их поводырем. Если даже ему не удастся сделать их себе подобными, он собирался научить их думать как он, смотреть на этот и другой мир его глазами, и считал, что в этом есть большая польза, верил, что это большое дело» (С. 361).

И в описании жизни после окончания медресе эти два романа довольно сильно отличаются друг от друга. Как мы уже видели, шакирд из романа «Жизнь ли это?» для того, чтобы стать настоящим муллой, понимает недостаточность и религиозных, и светских знаний, поэтому поначалу не хочет этим заниматься. Не сумев противостоять желанию родителей, взявшись за нелюбимое дело, он не получает удовольствия ни от дела, ни от жизни, а постарев и поняв, что превратился в обывателя, забывшего о своих больших идеалах и живущего повседневными хлопотами, переживает большую драму. В романе «Мулла-бабай» центральный герой доволен своими поверхностными знаниями и доволен жизнью.

Правда, повествование о жизни Халима прерывается на половине пути. Судя по названию произведения, события в нем должны были развиваться до тех пор, пока главный герой не состарится. Незавершенность романа не позволяет полностью выяснить отношение к герою самого автора. Поэтому остается только предполагать о том, как бы роман закончился, как бы складывалась судьба героя в дальнейшем. Есть основание думать, что, повзрослев и набравшись ума, Халим, как и герой романа «Жизнь ли это?» критически посмотрел бы на свою жизнь. Такое предположение можно обосновать исходя из известных идеологических взглядов писателя, для которого суть и качество жизни татарина связаны с его полезностью своей нации. Следует отметить, что этот свой взгляд писатель выразил еще в своем программном произведении «Исчезновение через двести лет»: «Моя цель… объяснить необходимость серьезного служения нации, заниматься трудом нации, объяснить, что некоторые необоснованные действия пользу не принесут» [81. С. 120].

И отношение центральных героев романов «Жизнь ли это?» и «Мулла-бабай» к традиционному деревенскому образу жизни описывается по-разному. В этом отношении особенно заслуживает внимания описание их женитьбы и семейной жизни.

В первом произведении возникает противоречие между романтическим отношением героя к женитьбе и живущей в деревне традицией. Вот как он себе представляет это событие: «Раньше я думал, что женитьба – это самый священный праздник в жизни человека. Думал, что женитьбе сначала должна предшествовать долгая-долгая красивая любовь» (С. 136). Но действительность, обычаи одновременно разрушили мысли и представления героя. И этим обычаям он вынужден подчиниться. Он показывает, как плачевны результаты традиции, по которой он женится по велению родителей на девушке, которую никогда не видел и не знал. Молодые муж и жена понимают, что не любят друг друга и их семейная жизнь становится формальной.

Свое критическое отношение к таким традиционным женитьбам Г. Исхаки отражает и в некоторых других произведениях. Например, в рассказе «Көтелгән бикәч» («Долгожданная невестка», 1910) печальный результат семьи, созданной подобным образом, он описывает еще более эмоционально. Главный герой рассказа Вали был с детства по традиции помолвлен с дочерью Габдрахман-хазрета Лялей. Но, поскольку он никогда до самой женитьбы ее ни разу не видел, будучи романтичной, мечтательной натурой, он создал ее прелестный образ. Создаваемый годами этот образ в конечном счете представлялся девушкой «с длинной косой, стройной, красивой лицом, с зубами-жемчугами, большими улыбчивыми глазами, лучистыми ресницами» [77. С. 142]. Перед очами Вали, который с нетерпением ожидал встречи с этой прекрасной девушкой, предстает «с широким круглым, словно сковорода, лицом, густыми бровями, маленькими глазами, ширококостная (словно дрова) девушка» [77. С. 142].

Для усиления воздействия на героя этого зрелища, автор припоминает девушку, о которой он грезил в мечтах, и уста Вали произносит: «И вот ради этого я стал Коран-хафизом, ради этого мучился в медресе, ради этого три года жил в Аравии, ради этого, не воспользовавшись выпадавшими случаями, сохранил свое целомудрие!» После этого с Вали случается сердечный приступ. Одним словом, женитьба по известной традиции приводит героя к трагедии.

В романе «Мулла-бабай», наоборот, Халим искренно принимает эту традицию, женится и образует семью. И, видимо, поэтому автор женитьбу героя описывает со всеми подробностями и с любовью.

Поэтому в написанной части романа «Мулла-бай» мы видим антипода героя романа «Жизнь ли это?». Создание таких героев в жанре романа связано с желанием показать в какой-то степени типичных представителей, часто встречавшихся в татарском мире того времени. Поэтому герои показываются на достаточно широком фоне. Но по отношению к окружающей их жизни они занимают прямо противоположные позиции. Шакирд, который изображается представителем обновленческой поры в татарском мире («Жизнь ли это?»), отказавшись от традиционного образа жизни, хочет жить по-новому, в соответствии с новыми идеалами, но из-за отсутствия должного образования и силы воли вынужден жить неприемлемой им жизнью. В образе Халима из «Мулла-бабай», напротив, мы видим удовлетворение, которое он получает от этой традиционной жизни, другой жизни он и не представляет и не хочет ее. Этих разных по духу, характеру антагонистов, в то же время часто встречающихся в жизни типов писатель выписывает, используя различные литературные приемы. С романтически настроенной, не приемлющей традиционный образ жизни, личностью мы встретились в романе «Жизнь ли это?».

То же мы наблюдаем и в романе «Мулла-бабай». Халима, принимающего образ жизни, доставшийся от предков, и не представляющего себе другой жизни, автор, как уже говорилось, описывает в рамках бытового романа. Поэтому такая жизнь в романе описывается предельно естественно, повествование об этом напоминает течение тихой реки. Это приводит к усилению в романе описательного начала. Автор вслед за своим героем жизнь в медресе, деревенскую жизнь описывает с мельчайшими подробностями и создает картины, длительно сохраняющиеся в памяти. Например, приезд Халима в деревню указным муллой превращается в своего рода праздник: «Все родственники и друзья молодого муллы начали собирать гостей. Вслед за ними стали приглашать в гости и те, кто позажиточнее. Не желая отставать от них, гостей стали собирать и те, кто не хотел Халима видеть сельским муллой. Затем и беднота, доказывая, что и она не нищая, начала готовить угощения. Вся деревня наполнилась едой. Деревня приобрела праздничный вид. Муллы с утра до вечера ходили в гости» (С. 365). Эти описания дают представление о широком распространении традиционной жизни в дореволюционную эпоху.

В целом исследованные в этом разделе и схожие по проблематике романы «Жизнь ли это?» и «Мулла-бабай» говорят об углублении мировоззрения Г. Исхаки в результате расширения его кругозора и роста общественно-политической активности, об эволюции его творческого метода по пути реализма. Он выбирает еще более приближенные к жизни формы романа, т. е. обращается к социально-бытовым и бытовым романам. Играет большую роль и то, что писатель, наряду с освещением чрезвычайно актуальных для нации проблем, озабочен тем, дойдут ли до широких кругов его романы. Ориентация на реальную жизнь и быт, его детальное изображение повышают требования к знанию этой реальной действительности. Они дают богатые сведения о национальной жизни того времени.

В том, что в начале ХХ в. роман развивается в национальной направленности и превращается в ведущую форму литературного процесса, жанр романа в творчестве Г. Исхаки играет большую роль.

Дж. Валиди после выхода романа, оценивая его литературную ценность, дал произведению положительную оценку: «Мулла-бабай – это целое море, всесторонне охватившее устаревшую татарскую жизнь, чрезвычайно богатое на описания различных типов и картин природы, являющееся кладовой вечных ценностей татарской литературы» (С. 301). Сегодня М. Гайнетдинов пишет, что роман «…своим выразительным, светлым, глубоким, человечным освещением поэтической стороны патриархальной жизни этими двумя “бабаями” (речь идет о “Суннатчи-бабай” и “Мулла-бабай”) меня удивил. После долгих раздумий я, кажется, понял смысл этого явления: автор, не оставаясь в рамках проблем времени, эпохи, подходит к проблеме с историко-философской высоты. Будучи человеком острого философского предчувствия, он, разумеется, верит в решение проблем, стоящих перед буржуазно-демократической революцией, и задумывается о ситуации, которая после этого создастся» [39. С. 162].

В данном случае большую роль играет и художественное воплощение произведения. В этом отношении это произведение отличается от других богатством изобразительных средств, совершенством композиции и сюжета. Как уже было сказано ранее, сюжет романа несложный. Композиция произведения подразделяет описанные события на две основные части. Первая, большая по объему, в основном включает события, связанные с ученическими годами Халима; вторая описывает его в сане муллы. В отличие от романа «Жизнь ли это?» для романа «Мулла-бабай» помимо отражения внутренних переживаний героя, его духовного мира свойственно подробнейшее описание событий, участником которых он является, и окружающего мира. Конфликт Халима и его друзей с действительностью, законами общества писатель показывает с помощью убедительных событий. Например, отношение Халима к спорам по поводу наследства, возникшим после смерти отца, автор описывает следующим образом: «Родня, которая прежде жила дружно, каждый вечер стала ругаться при свечах. Весь дом гудел; отчего у мамы разболелась голова. Она захворала».

Халиму, дружившему с логикой, этот шум, эти скандалы были неприятны. Братья, которых прежде он считал самыми лучшими людьми, хватали друг друга за грудки из-за кожаной уздечки. И это вызывало в нем отвращение к жизни. Сестры, которых он считал самыми добрыми, «бессовестно ругались с женами братьев за козленка и, тем самым, сильно разочаровывали юношу» (С. 349). Вот как описывает автор Халима, привыкшего относится ко всему «с точки зрения логики», не замечать неприглядных сторон жизни, столкнувшегося с суровой действительностью: «Губы Халима читали Коран, а в душе он не мог избавиться от грустных мыслей. Эти грустные мысли, неприглядные картины стали щекотать его глаза. Две крупные слезинки скатились с его глаз. А за ними, обгоняя друг друга, потекли и остальные. Сердце забилось сильнее, в груди сдавило. Но слезы не останавливались. Он долго плакал на покрытой травой и цветами могиле отца. Он плакал от грубости братьев, мелочности сестер, слабости матери, собственной неопределенности, отхода от своих идеалов – плакал от всего вместе» (С. 351).

Как видим, при описании первого столкновения героя с суровой реальностью жизни, писатель использует реалистические детали. В описании, часто встречающегося в дореволюционной татарской семье, события дележа «наследства» между романами «Мулла-бабай» и романом Г. Ибрагимова «Татар хатыны ниләр күрми» («Судьба татарки», написана в том же году) можно обнаружить немало сходства. Следует отметить, что «Если в романе «Мулла-бабай» противоречие между реальностью и личностью находит отражение в реальной, объективной жизненной ситуации, то в романе «Жизнь ли это?» это противоречие раскрывается через экспрессивные чувства и внутренние переживания героя. Это можно объяснить и тем, что в стиле писателя появляются элементы романтизма. Как видно из приведенных выше отрывков, автор, сохраняя к действительности некоторое романтическое отношение, все чаще своего героя ставит в условия реальной жизни. Это связано с неограниченными возможностями жанра романа в художественном отображении жизни и человеческих отношений. Исследователи истории романа утверждают, что главная проблема в этом жанре – это создание полнокровного характера героя. Например, Ф. Баширов считает: «Герой романа, не ограничиваясь лишь исполнением сюжетной функции, должен во всей сложности отражать характер своего современника» [19. С. 88]. Г. Исхаки стремился создать именно такой образ-тип. Его герой изображается в типичных условиях, в типичном окружении для своего времени. Это помогает подробно описать, каким образом эти шакирды в медресе получают «знания»: «Халим опять ничего не понял. От понимания того, что, сколько не старайся, все равно ничего не поймешь, он перестал слушать. Хальфа еще о чем-то говорил на непонятном языке, затем урок закончился. Проговорив: “Пусть знания принесут пользу!” и, помолившись, хальфа обратился к шакирду: “Вот здесь есть комментарий, перепиши оттуда!”

Халим отошел, пытался вспомнить, о чем говорил хальфа, но так ничего и не вспомнил» (С. 233).

Литературоведы указывают на сходство композиции романа с «Мертвыми душами» Н. В. Гоголя [75. С. 448]. Писатель подразделяет на две группы мулл, «просвещающих» деревенский люд. Первая – это те, кто с селянами дружит, живет спокойно и сытно. Ими и приход доволен, им самим хорошо, т. е. прихожане считают так: «…мы уж заняты мирскими заботами. Книга большая, читать некогда. Мы уж так и идем за нашими хазретами». Или это муллы, которые вместо проповеди в медресе читают книги сказок.

«Халим захотел, было, повернуть разговор в сторону знаний. Но хазрет четко произнес:

– Я уже этим не занимаюсь. Нашему мужику пятничный намаз прочитаешь, и довольно. Слава Аллаху, приход нами доволен.

– А медресе есть у вас, хазрет? – спросил Халим.

– Нет, мы хотели, было, – начал он рассказывать, но в конце сказал: мужику шакирды и не нужны. Пусть он слушает, что ему мулла говорит, да гашир (десятая часть урожая или дохода, выделяемая в пользу духовенства и бедных. – Ф.Г.) приносит. Слава Всевышнему, гашир приносят» (С. 323).

В то же время в произведении отмечается слабый уровень знаний таких хазретов: «Шакирды, прочитав вечернюю молитву, принялись Фахри-бабая расспрашивать о хазрете. Фахри-бабай, рассказав о том, что он очень доволен хазретом, что приход его любит, в конце, глубоко вздохнув, прибавил, что его самый большой недостаток – это неумение читать “Мухаммадию”» (С. 323).

Вторая группа хазретов – образованная, но с приходом никак не может найти общий язык, поэтому и живет бедно, как Саттар-хазрет. «У ворот большого дома, построенного посередине двора, и огороженного плохоньким забором, участники предстоящей дискуссии остановились. Увидев покосившийся в разные стороны забор, отсутствие вокруг дома какого-либо пристроя, шакирды убедились, что жизнь хазрета не вполне благополучна. А когда хазрет вышел в старом чапане, ветхих сапогах и сказал: “Добро пожаловать, гости, добро пожаловать!”, то и вовсе в этом убедились» (С. 324).

Наряду с жизнью разного типа мулл, в романе подробно описывается жизнь татарских деревень, существующих в отдалении от большого мира. Писатель считает деревню духовной основой татарской нации. Произведение приковывает внимание читателя описанием различных сторон жизни татарской деревни: обычаев и обрядов, национальных особенностей, жизненных хлопот, противоречивости, и в то же время наивной психологии деревенского люда.

Стремясь к реалистическому повествованию, писатель не обходит и тему голода. До этого он со всеми нюансами описал жизнь бедноты, попрошаек и бездомных в романе «Нищенка». В романе же «Мулла-бабай» вечное желание голодного шакирда поесть он описывает с юмором и с помощью различных литературных средств: как будущие хазреты воруют картошку муэдзина, доят чью-то корову, режут соседскую курицу: «Не сумев догнать ни одну курицу, решили прибегнуть к хитрости. Один из приятелей принес из дома удочку, прикрепил к крючку кусочек хлеба и сел на подоконник. Остальные, раскрыв Коран, приготовились его читать. После нескольких попыток одна курица, наконец, заглотала весь крючок. Двое чайханщиков принялись громко читать Коран. А тот, что с удочкой, под голос читающих быстро подтянул к себе удочку и накрыл курицу» (С. 355); «Не прошло много времени, вот и картошка поспела. Наши приятели стали стараться, чтобы картошка муэдзина, что рядом с медресе, не переросла лишнего» (С. 355). Тема голода освещалась не только в татарской литературе начала ХХ в., но и в других литературах. Например, роман К. Гамсуна «Голод» (1911) в этом отношении перекликается с романом «Мулла-бабай».

Если говорить об особенностях повествования романа, то можно отметить динамизм, чрезвычайную эмоциональность, а также усиление лиризма.

В частности, с особой теплотой описываются, распространенные среди шакирдов, юмористические представления, песенно-плясовые развлечения, «калпании», диспуты: «Вот песня стихла. Все медресе, словно у него отобрали что-то дорогое, приятное, грустно вздохнуло. После небольшой паузы, вновь приглушили свет, и появившийся откуда-то шакирд протяжно затянул на курае. Начав играть мелодию башкир с реки Белой, он увел слушателей за собой в широкие башкирские степи вместе с их кумысом, мясом, кураем. Словно желая разъяснить смысл мелодии курая, еще два шакирда принялись петь. Звуки наполнились печалью. В своих переливах он временами словно спускался до земли. В руках умелого курайчи и певца он вскоре начал плясать» (С. 243); «Спор нарастал. Вмешались еще двое из учащихся шакирдов. Халим, пользуясь бестолковостью сидящего напротив шакирда, уведя мысль какими-то ложными путями в сторону, окончательно запутав вопрос, потерял нить диспута. Он, упиваясь своей победой, все еще о чем-то говорил, по большей части кричал. Шакирд сидящий напротив, растерявшись, стал пятиться назад и исчез за стоящими сзади баррикадами» (С. 332).

Сюжет произведения обогащается эмоциональными красками, психологическим анализом. Умение глубоко проникнуть в душевный мир, умелое воспроизведение, рожденных реальной жизнью чувств и переживаний героя – все это несомненная удача писателя.

Одна из характерных черт поэтики романа – это этнографизм. Оставшиеся в некоторой тени в романе «Жизнь ли это?» этнографические описания занимают большое место в романе «Мулла-бабай». Они становятся средством естественного отражения жизни татарской деревни той эпохи: «Уже был собран урожай гороха, гречки. Стада перестали выпускать на выпас. Давно собрали репу, картошку. Мальчишки стали выгонять лошадей, коров, овец, телят на поле. Жены, снохи стали откармливать гусей и уток. Девушки занялись шитьем, вышиванием, ткачеством» (С. 221). «Так пошли красивые летние дни деревенской жизни, начались работы. Год был дождливым, поэтому, с одной стороны, надо было заняться прополкой, с другой, вспашкой. Мужики каждое утро, налив в туески катык, взяв хлеб, яйца, стали уходит на пахоту. Женщины, взяв колыбели, посудины с молоком, катыком, водой, прихватив хлеб, стали ходить на прополку» (С. 304); «Солнце взошло. Пахари по всему полю чернили своими маленькими сохами места, покрытые зеленью, украшая поле почерненными лоскутками» (С. 305). Как видно из отрывков, писатель описывает радостный, в то же время требующий силу, труд, который бывает только в деревенской жизни.

Кроме этого, Г. Исхаки, описывая традиции, дает представление о кухне татарского народа, свадебных обрядах, одежде, отношениях между родственниками, о приеме гостей, выращивании урожая, строительстве дома, бани: «Пока он стоял, во дворе готовится плов, варится суп с клецками, подготавливается место для трапезы, к приходу хазрета и баев поспевают самовары. Казакины шакирды надевают так, как нравится хазрету, если длина брюк не соответствует, то подгибают, если тюбетейки не по шариату, надевают шапки, если малы, то надевают зимнюю ушанку» (С. 278); «Лично она, если должны были прийти муллы посолиднее, старалась не ударить в грязь лицом. В таких случаях она и курицу начиняла, и плов с вечера готовила, к утреннему чаю перемячи, блины из белой муки жарила, и мед выставляла самый лучший» (С. 377); «После трапезы у дяди Халим взял пару коней и поехал в деревню. Он едва сдерживал себя. Вот показалась деревня. Все мужчины и женщины высыпали на улицу посмотреть на нового жениха. Раскрылись окна, раздвинулись щели в заборах. Кони остановились. Резко соскочив, поздоровавшись с хазретом, Халим вошел вслед за ним в дом. Присев, помолились» (С. 384); «Работа кипела на два фронта. Тетушка Гайникамал наготовила много съестных подарков. Габдрахим-хазрет поехав в город, накупил посуды, самовар, кумган, таз и прочую домашнюю утварь.

Перед пятницей арбу, с гружеными на ней матрацами, перинами и сундуком, подвязав к ней корову, отправили к Халиму» (С. 387).

Если в романе «Жизнь ли это?» писатель проявил некоторую скупость в изображении портрета героя, то в «Мулла-бабае» как и в «Нищенке» раскрытию психологических портретов героев он уделяет большое внимание. В то же время внешний портрет связывает с духовным миром героя: «Белобородый, с длинными седыми бровями, рослый хазрет в своем широком чапане, зеленых сапогах казался намного величественнее тех, кого они знали раньше. После того как Халим поздоровавшись, поцеловал ему руку, он начал смотреть на Халима так, словно сверлил его глазами, из-за чего Халим почувствовал, будто он тает и теряет всю силу воли» (С. 224); «Раздался звук открываемой двери. Открылась дверь передней, показался хазрет – мужчина лет пятидесяти, в казакине, пошитом из бикасапа, в башмаках на босу ногу» (С. 309); «отсутствие штанишек, грязная рубашка маленького махдума, руки-ноги, покрытые цыпками, рваное платьице махдумы, ее всклокоченные, словно ведьмино помело, волосы создавали совсем удручающую картину и без того неприятного жилища» (С. 325); «Галим, стоящий за ним Рахматулла, увидев голубые глаза, круглое лицо, красивые брови, средний рост махдумы Зухры, поняли, что за нее ни перед кем не будет стыдно» (С. 382). Как видно из примеров, в портрете Г. Исхаки особое внимание обращает на глаза.

В «Мулла бабай» уделяется много внимания описанию картин природы. В нем «пейзаж является не только фоном повествуемых событий, он созвучен с ними, живет в гармонии с ними» [126. С. 244].

Картины природы медленно входят в повествование и служат созданию параллельного настроения душевному состоянию героя. Например, «Выехали из города. Их встретили зеленые поля озимых. Они словно приветствовали их: “Добро пожаловать!” Цветы сгибались и покачивались, словно пляшущие девушки. Красные, желтые, белые, розовые бабочки, летая над зеленой травой, еще больше украшали и без того красивую природу. Откуда ни возьмись, прилетела и запела какая-то птичка. К ней присоединилась еще одна, а затем еще и еще. И шакирды оказались свидетелями этого необычного концерта.

И дальний лес, покачивая деревьями, призывал их: “Поскорее, давайте поскорее! Насладитесь таким прекрасным днем, таким цветочным, ароматным разноцветьем! Наслаждайтесь моей тихой тенью, радуйтесь пению моих птиц!”» (С. 272); «Высокая рожь приветствовала его, склонив колосья. Лес своим шумом поздравил его с победой. Пчелы, жужжа, завели для него свою музыку. Мягкое солнечное тепло целовало, обнимало, любило его» (С. 308). В целом мастерство в передаче красоты природы, умение искренне восхищаться, описывать многообразие мира природы, умение органически связать изменения и движения в природе с характером и судьбой героя, с его поступками, с мировоззрением и событиями, описанными в произведении, утверждение радости жизни, неотделимой от природы и стихии труда, умение подходить к межчеловеческим отношениям через природу – все эти моменты составляют характерные особенности произведения. Например, картины природы передаются в тесной связи с жизнью хлебороба, изменения в природе – с мыслями, надеждами, мечтами крестьянина: «Солнце все накалялось… Оно, не довольное работой Халима, как будто заодно с тем дядей, принялось припекать для того, чтобы мучить Халима. У Халима высохли губы, слиплось горло, пить хотелось от этого, слово ад, пекла» (С. 306). В общем, эпизоды, связанные с картинами природы, в сюжетной линии романа отличаются какой-то прозрачностью, красотой и тонкостью.

Также в романе бросаются в глаза способы повествования, характерные для татарской прозы начала ХХ в. Анафорические повторы, эпифоры, в некоторой степени прерывая повествование, способствуют восприятию изобразительного, эмоционального мышления лирического героя: «Все мальчишки словно застыли: кто-то с поднятой подушкой, кто-то упавши, кто-то еще в какой-то позе» (С. 234); «В то время некоторые подхалимы у братьев Халима взяли по пуду ржаной муки. Некоторые по полфунта, по фунту взяли чаю “в подарок”» (С. 363); «Весь более-менее нормальный сельский люд стал ходить, словно на свадьбу, то к Фахрулла-мулле, в дом Халима, угощались пирогами, пивом, медом: день и ночь и тут, и там не остывал самовар, не угасал огонь под казанами, день и ночь только и делали, что ели» (С. 363).

Также в романе часто встречаются близкие к народным формам стихотворные строки с прозаическим повествованием: «Оказавшегося напротив Халима, опытного спорщика, он решил запутать разными ложными маневрами, а в конце посмеяться над ним. Один, желая помочь другу, хотел задеть Халима, сбить его с толку» (С. 334).

В повествовании писателя также встречается довольно много традиционных описаний, риторических обращений: «Халим устал, он почти кончился, ему надоело, он впал в уныние» (С. 384); «Он не видел в жизни ничего, кроме горя, тягот, безобразия» (С. 406); «Фахри-бабай гостей принял приветливо:

Поздоровавшись с ними, он сказал:

– Дети мои! Распрягите коней! Невестки, поставьте самовары, сварите суп! Сынок, поди, позови махдума и хазрета. Добро пожаловать, гости дорогие!» (С. 320).

Как и в других романах, Г. Исхаки в этом вызывает интерес живым разговорным языком. Скажем, он умеет различать тонкие смысловые оттенки, свойственные только однозначным отдельным словам и устойчивым сочетаниям. В качестве изобразительных средств писатель умело использует синонимы. Например: «Как войско, захватившее большой город, и стар, и млад стали радоваться, прыгать, кричать и орать. Радости хватило ненадолго. Возник шум по поводу того, как поделить чтение трех хэтэмов. Хальфы, пользуясь положением, хотели сами его прочитать, но другие не согласились. Началась ссора, было много шума» (С. 266); «Одна некрасивая мысль родила десять таких, которые застили все. Он не видел в жизни ничего, кроме горя, тягот, безобразия» (С. 406); «Он хоть и не перестал учиться с самоотверженностью, какой обладают только взрослые шакирды, не обращая внимания на еду, хоть бедность не смогла его сломить, но голод не прошел бесследно: он быстро сильно похудел, утомился. Из-за вынужденных продаж, его одежда истрепалась, сильно поизносилась» (С. 353). Как видно из отрывков, из-за того, что значение мысли, которую он хотел выразить, передано эмоционально окрашенными однозначными словами, переживания персонажей, события описываются разносторонне, поэтому мысль усиливается.

В романе также часто встречаются популярные в живой речи и устном народном творчестве готовые образные тропы и особенно традиционные метафоры. «В медресе происходит нечто: готовится большое мероприятие, весь мир бурлит, глаза, лица шакирдов смеются» (С. 238); «Все медресе начало смеяться» (С. 240); «Самое большое медресе Казани встретило Халима холодно» (С. 345); «Тонкими, словно детский плач, голосами кубызы заиграли старинные мелодии» (С. 242).

Использованные в произведении эпитеты достойны особого внимания. Писатель при помощи качественных эпитетов, словно художник, создает живой облик событий: «Он погружался в мир красивых цветов, лесов, озер, рек, птиц, бабочек. Там он обнимал, целовал девушек. Со свойственной ей тоскливой грустью, мелодия, не оставляя их в этом состоянии, забрав из красивого, светлого, широкого мира, погрузила их в узкое, тоскливое, тусклое море башкирской жизни» (С. 243); «Желание возлежать на красивом поле, у окаймленного зеленью озера, чем плестись, едва волоча ноги за лошадью, вцепившись в соху, казалось для него самым большим счастьем» (С. 306).

В обогащении языка произведения со свойственными татарскому народному разговорному языку звучанием, оттенками велика роль сравнений и фразеологизмов. Они повествование писателя делают живым, образным и эмоциональным. Например: «В душе проносились разные мысли: закончив учебу, получив хорошие знания, жениться на дочери такого хазрета. Вспомнив хазрета, только что произведшего на Халима сильное впечатление, он несколько испугался. Величественный хазрет, напоминавший Пророка, пророков Ибрагима, Адама, и эта маленькая, аккуратная, словно игрушка, девочка теснились в его голове, вытесняя один другого» (С. 225); «Он, как будто собравшийся к девушке, толком и чаю не смог попить» (С. 247); «Как утке, спасающейся от охотника, трудно пересидеть под водой с соломинкой в клюве, для Гали было странно, имея в руке скрипку, не играть на ней» (С. 277). Как видим, распространенные сравнения, образованные со словами «словно», «как», «как будто», писатель использует довольно часто. Особое место уделяет писатель использованию простой разговорной лексики и сравнениям с поэтическим содержанием. Наряду с использованием традиционных сравнений, он довольно успешно их изменяет.

И в использовании фразеологических оборотов наблюдается «разрушение» «застывших» форм. Это «разрушение», разумеется, подчинено идейно-содержательным требованиям. Их много встречается и в авторском повествовании, и речи персонажей. Например, «От ощущения, что все это исчезнет в одночасье, исчезнет навеки, он пришел в ужас» (С. 226); «Эй, парнишка, чего сидишь, разинув рот? Сейчас останешься без еды! Поди, возьми наверху маленькую чашку!» (С. 239); «Компаньон по чаепитию, забыв о том, что только что дрались при свечах, подсев к Халиму, увидев его разбитую чашку, стал ему сопереживать» (С. 237); «Показалась деревня. Сердце Зухры, подпрыгивая, добежало до их дома» (С. 387).

Предложения Г. Исхаки достаточно стройны и благозвучны за счет использования анафорических и эпифорических повторов. Например, «Короче говоря, гости не переводились, двери перед ними не закрывались» (С. 377); «Прошел день, прошел месяц» (С. 245); «Поскольку все хорошее, все прекрасное, все разумное, все необыкновенное было только в исламе, разумеется, только исламские страны казались ему самыми большими странами» (С. 360). В целом повторы, характерные для живой речи, Г. Исхаки использует и при характеристике речи персонажей, но они отличаются от повторов изысканного авторского повествования: «Дядя сказал: «Ладно, ладно, пойду, пойду, а ты тогда пойдешь пахать» (С. 305); «Махдума Зухра хоть и знала, что ему надо ехать, но попыталась упросить: “Не уезжай, не уезжай!”» (С. 386). Как видно из отрывков, каждое повторяющееся слово несет на себе новый смысловой оттенок, разнообразит течение повествования, усиливает эмоциональное воздействие.

Таким образом, видно, как язык романа «Мулла-бабай» все больше приближается к языку живой народной речи. Авторская речь в романе становится более компактной, в определенной последовательности упорядочивается, возрастает внимание к психологизму. Использование писателем в романе «Мулла-бабай» различных пластов общенародной живой речи говорит о верности автора концепции «пишем на своем разговорном языке», в то же время он не отказывается от традиций, свойственных литературному языку той эпохи, призывает уважать наследие.

Романы Г. Исхаки стали своего рода стимулом для развития татарского романа в начале ХХ в. в русле национальной направленности татарской словесности и превращения его в ведущую форму общелитературного процесса. Научное исследование романа «Мулла-бабай» привело к следующим выводам:

• В романе «Мулла-бабай» продолжается развитие проблемы, поднятой в романе «Жизнь ли это?» – освещение тревоги за нацию, будущее которой связано с просвещением и воспитанием молодежи. В то же время писатель в обоих произведениях к состоянию национального просвещения подходит с критической точки зрения.

• В этом романе Г. Исхаки детальнее и точнее описывает мир медресе, систему образования и воспитания, жизнь шакирдов и др. Это привело к доминированию в повествовании формы бытового романа.

• В авторском повествовании в разы увеличивается этнографическое начало. Всесторонне и широкомасштабно описывая красивые традиции татарского народа, его кухню, свадебные обряды, одежду, отношения между родственниками, прием и угощение гостей, сельскохозяйственные работы, строительство дома и бани, Г. Исхаки совершенно убедительно и наглядно воссоздает жизнь деревни.

• Если в произведении «Жизнь ли это?» автор несколько скуповат при создании портрета, то в романах «Мулла-бабай» и «Нищенка» он уделяет большое внимание описанию внешнего облика героев.

• Картины природы в романе чаще всего сочетаются с деревенской жизнью, крестьянским трудом, размышлениями крестьянина, его мечтами и надеждами.

• Язык романа, как это свойственно для бытового романа, почти полностью основан на разговорной речи татарского народа. С помощью образных готовых тропов, фразеологических оборотов, сравнений и эпитетов, широко распространенных в фольклоре, писатель усиливает силу воздействия романа. В результате, роман «Мулла-бабай» своим языком еще более приближается к живой народной речи. Это связано с тревогой автора по поводу того, дойдет ли произведение до широкого круга читателей, с общей тенденцией в эволюции татарского литературного языка.