Из декретного отпуска вышла техник, и Максим Петрович перевел Петрова слесарем на участок, где находилось домоуправление. Утром надо было опохмеляться.

Коля стал ездить в университет молодого журналиста. Занятия проходили раз в неделю. Вели их волгоградские журналисты, а руководил Виктор Паклин.

Как-то перед началом занятий он подошел к Коле.

— В субботнем номере твой материал опубликуем. Так и работаешь техником?

— Сейчас слесарем. Техника замещал. Я попрошу вас: не подписывайте под моей фамилией «слесарь-сантехник». Поставьте «слесарь».

— Хорошо, — заведующий писем лукаво улыбнулся.

Коля переживал: как бы в редакции не узнали, что он сидел, а то материал не опубликуют. «Да не узнают они, — утешал он себя. — Что, в Желтом доме будут справляться?» Он думал: если зарисовку опубликуют, от счастья упадет на диван и прикроется газетой, ЕГО газетой, и так полежит несколько минут, радостно мечтая о следующей публикации.

Наступила суббота. Не завтракая, пошел в газетный киоск. Около киоска очередь за программой телевидения. «Сколько взять газет? — думал он. — Десять? Пятнадцать? Один экземпляр Ивану Ильичу, один Альберту Николаевичу. Штук пять отошлю. Значит, экземпляров пятнадцать».

Пристроился в хвост очереди и подумал: «Неужели в одном киоске возьму пятнадцать? Люди и киоскер подумают: «Офонарел!» А вдруг материал не опубликован?»

Купив три экземпляра, просмотрел четвертую страницу. Зарисовки нет. Развернув газету, на третьей странице увидел свой материал под названием «Встреча с книголюбом». «Отлично! И название мое оставили!» — радостно подумал он и пошел в другие киоски.

На диван Коля не упал и газетой не прикрылся, а сел и написал несколько коротких писем знакомым, обстоятельное литературоведу, и вложил в письма зарисовку.

В понедельник поехал на завод в редакцию «Нефтяника». Пропуска не было, и перелез через забор.

В редакции протянул Галине Ивановне газету.

— Меня опубликовали в «Молодом Ленинце»!

Редактор прочитала зарисовку.

— Молодец! Жаль, Иван Ильич не у нас работает.

— Вы знаете Буйду?

— Давно.

— А почему жаль?

— Я бы твою зарисовку в свою газету перепечатала. А-а, я сейчас редактору «Химика» позвоню.

Она набрала номер телефона.

— Елена Федоровна, в субботнем номере «Молодого Ленинца» хорошая зарисовка о Буйде опубликована. Читали?.. Прочитайте и опубликуйте в новогоднем номере.

В выходной, купив бутылку водки и бутылку наливки, пошел к Альберту Николаевичу.

— Идемте к Буйде обмывать зарисовку!

Альберт Николаевич прочитал материал, в нем впервые его фамилия, как поэта, упоминалась.

Буйда усадил гостей в кресла и, читая зарисовку, плакал.

— Простите меня, — смахивая слезы, сказал Иван Ильич. — Жена на работе, но я сам накрою стол.

Скоро и жена пришла. Альберт Николаевич встал.

— Я произнесу тост. Сейчас будем пить на первый гонорар молодого человека. Я от души желаю тебе стать журналистом и, быть может, еще не один раз обмоем твои статьи. За журналистику! За литературу! За гонорары!

— А гонорар я не получил, — сказал Коля.

— Как не получил?

— Постеснялся идти за ним.

— Вот чудак. Деньги тобой честно заработаны. За твои успехи!

Закусив, Иван Ильич сказал:

— Альберт Николаевич, прочитайте стихотворение «Поэтам Заканалья».

Альберт Николаевич тряхнул седой шевелюрой.

— Выпьемте за поэзию! — с восторгом сказал Коля.

Они сидели допоздна. Буйда достал вино собственного изготовления, и, разговаривая о литературе, потягивали приятный БУЙДвейн.

Когда шли домой, Альберт Николаевич сказал:

— Ты не знаешь, почему Буйда заплакал, когда читал твою статью. Я не хотел тебе говорить, но скажу. Ты написал, что у него есть сын, что учится он в университете. Тут вот какое дело. Он увез мою сестру с ребенком от мужа. Своих детей потом не было. А он так хотел сына!

От Тенина пришло письмо. Он хвалил зарисовку и советовал писать статьи для областных газет. Олег Викентьевич торопил достать Библию.

На очередном занятии университета молодого журналиста Петров сказал:

— В новогоднем номере «Комсомольской правды» напечатана заметка корреспондента из Токио Преображенского. Он пишет: в Японии продукты питания заворачивают в пленку, а эта пленка выделяет вредный газ, вызывающий раковые заболевания. Были смертельные случаи. Японцы возмущаются и требуют прекратить использование вредной пленки. Вслед за Преображенским в местных и центральных газетах помещены заметки о репортажи с «Каустика». В них пишут: на волгоградском химкомбинате выпустили тонны пленки, и в нее будут заворачивать продукты питания. Пленка называется «Крехалон». Она, как и японская, выпускается на основе поливинилхлорида. А на нашем химкомбинате установку по производству пленки строили японцы. Мы тоже будем покупать продукты питания, завернутые во вредную пленку. Японцы протестуют против нее, а мы во всех газетах кричим: ура чудо-пленке!

Виктор Паклин переглянулся с журналистами и встал. Выкручиваться нет смысла.

— Я думаю, это последняя заметка Преображенского из Токио.

После занятий Коля, радостный, подошел к Паклину.

— Виктор, — он протянул красочный номер новогодней газеты «Химик», — мою зарисовку перепечатала многотиражка!

Паклин посмотрел зарисовку и, вернув газету, с пренебрежением ответил:

— Они в загоне. У них не было материала, вот и тиснули.

Для покупки комнаты Коля с женой накопили немного денег, а остальные пообещала мать. Домоуправ заверил: третью комнату впишут матери в ордер. Но внезапно соседка сказала:

— Я расписалась, но продавать комнату не буду. Мы с мужем соединимся.

В комнату въехал новый жилец.

Петров никогда не бывал в церкви на Пасху. И вот с другом, Сашей Земцовым, — с ним он учился в училище и переписывался из тюрьмы, — поехал в Казанский собор. Собор находился рядом с тюрьмой.

Взяв с собой куличей, крашеных яиц, банку консервов и молодого луку, парни купили две бутылки и вечером подошли к церкви. У калиток стояла милиция и молодых не пускали.

С сумерками к церкви повалил народ. Пожилых не останавливали.

Молодежь собралась вокруг храма. Хотелось посмотреть вынос плащаницы. Усиленные наряда милиции и дружинников приехали на машинах. Ребята спорили с ментами: в Советском Союзе вера в Бога не запрещена.

Кого только не было у храма! В толпе немало бичей, и они особенно ждали воскресения Христова: верующие подадут освященную милостыню. Изрядно поддатая бичевка, лет сорока, в истрепанном одеянии, покачиваясь, несмело шла к собору. Не разглядев в темноте железных прутьев, ткнулась изношенной туфлей с чужой ноги в бетонное основание ограды. Увидев калитку — вошла.

Многие ребята прихватили с собой водку и распивали на подступах к храму.

Коля с Сашей остановились возле компании парней и девчат. Они разбирали прошлогоднюю Пасху в Никитской церкви, что в Бекетовке.

— Здесь, наверное, не будут разгонять, — сказал один.

— Конечно, не будут, а то давно бы разогнали, — отозвался другой.

— Ребята, а что, разгоняют собравшихся у церкви? — вклинился в разговор Коля.

— В прошлом году у Бекетовской церкви менты вызвали по рации пожарников, и те поливали из шлангов. Да собак спустили.

— Саня, давай, с божьей помощью прорвемся в церковь.

Самые отчаянные перелезали через забор, если менты в спорах теряли бдительность.

— Вот здесь проскочим. Они разговаривают и не смотрят.

Перелезли через забор, а портфель протащили между железными прутьями.

— Зайдем в церковь, — сказал Коля, и они еле протиснулись.

В соборе тесно и жарко, будто в тюремном боксике. Немощные старушки сидели вдоль стен на цементном полу, подстелив верхнее одеяние. Лица верующих сосредоточены. Вроде никто не разговаривал, но в храме гул. Кто-то крестился на образ, шепча молитву, кто-то ставил свечу Спасителю или святому.

Верующие прикладывались к плащанице и шли за благословением по ступенькам амвона к священнику. Поцеловав его руку, просили прощения за прошедшую страстную седьмицу и благословения, чтобы с чистым сердцем поклониться Святому Христову Воскресению. Получив прощение и благословение, шли на выход через левый клирос. Хмельной кучерявый мужчина лет сорока пяти, поцеловав у священника руку и крикнув: «Да здравствует ИНАКОМЫСЛЯЩИЕ!» — стал продираться к выходу. Поблизости оказался мент и, наступая православным на ноги и толкая их, пошел за мужчиной. Коля с Сашей продирались впереди мента. Им хотелось поговорить с кучерявым. Старики и старухи обсуждали непонятное для них слово «ИКОНО-мыслящие» и спрашивали друг у друга, что оно значит?

Хмельного-кучерявого и след простыл, но менты упорно его искали.

Парни, найдя место потемнее, простояли до крестного хода.

Началось движение, и молодежь прильнула к забору. Священники несли кресты, хоругви.

Парни пристроились к верующим, и стали обходить собор против солнца. От постройки, где по воскресеньям крестили детей, к ребятам шагнул лейтенант и, выудив их из крестного хода, повел в хозяйственную постройку-ментовку.

— Садитесь, — сказал лейтенант.

Парни сели на старый, с выпирающими пружинами, диван, и мент стал читать антирелигиозную проповедь.

Достав лист бумаги, записал адрес Саши и спросил:

— В частном секторе живешь?

— В частном.

— А ты? — спросил он Колю.

— В государственном.

Лейтенант хотел записать и Колин адрес, как вдруг передумал, внимательно на него посмотрев.

— Открой портфель.

Из портфеля торчали пучки зеленого лука. Лейтенант нагнулся, раскрыл портфель шире и, заметив две головки огненной, сказал:

— Марш отсюда!

— Товарищ лейтенант! — взмолился Саша, — а можно остаться?

— На выход! — повторил лейтенант и вывел их за ограду.

Парни засмеялись.

— Пошли Пасху праздновать, — сказал Саша, и они двинули на стройку.

Рядом с собором строился девятиэтажный дом. Ребята поднялись на последний этаж и поглядели на храм с высоты птичьего полета.

— Господи, — глядя на купола, стал говорить Коля, — как Ты допустил, что безбожники оскверняют Твой дом. — Красные фуражки колыхались в ограде храма. — Давай, Саня, выпьем за нашего Спасителя!

Верующие разложили на земле куличи, яйца, булочки и батюшка кропил их святой водой. Святили на улице давно — прихожане в церковь не вмещались.

— А ты бы смог, Саня, встать рядом с бабками посвятить куличи?

— Не смог бы. А ты?

— Не смогу и я.

С улицы тянуло прохладой, и ребята отошли от окна, сели на кирпичи, допили водку, опростали портфель и рано утром вошли в ярко освященный храм. У образов сотни свечей. Собор полупустой.

Пришла первая электричка, и в храм хлынул народ. Много молодежи. На лицах любопытство. По собору ходили пары, держась за руки. Они зажигали свечи и подолгу стояли у икон.

— Давай и мы поставим? — и Коля купил с десяток свечей.

— А кому? — спросил Саша.

— В первую очередь Христу, Божьей матери и Николаю Угоднику. Он заступник воров, разбойников, авантюристов.

Иконы Спасителя и Божьей матери отыскали, а икону Николая Чудотворца найти не могли. Верующая подсказала, и они, вытащив догорающие свечи, поставили свои.

Еще зимой Петров купил литературоведу за сто рублей Библию, прочитал ее, и его увлекло христианство.

Парни медленно ходили от иконы к иконе, и Коля думал о Боге. Он готов в него уверовать, раз не мог уверовать в коммунизм. Но воспитан атеистом, и только недавно правильно научился креститься. Видя просветленные лица верующих, жалел, что нет у него такой веры. Они не верят в коммунизм, зато свято верят в Бога и готовят себя к загробной жизни. А во что ему верить?

Хотел перекреститься перед иконой Спасителя, но не смог, до жути стыдно. Неверующий Коля свято верил: коммунисты захлебнутся в народной крови. Пусть и нет Бога, но лучше верить в него, несуществующего, и быть христианином, и делать добро, чем быть коммунистом и пить кровь своего народа. Душа его стремилась к Богу.

На первомайские праздники полетел в Москву отвозить Библию.

— Как долетел? — спросил Тенин.

— Отлично. Я за Библию боялся, как бы при досмотре не забрали.

Коля нагнулся, открыл портфель и протянул завернутую в газету Библию.

— Спасибо, Николай, спасибо. Библию посмотрим потом. Сколько отдал?

— Нисколько, — соврал Коля. — Я одной бабке сантехнику в квартире заменил, и она подарила. У нее две было.

Снимая плащ, смотрел на Тенина: лицо красное, да и глаза тоже. «С похмелья, что ли?» — подумал и достал из портфеля бутылку.

— Прихватил с собой. Испробуем волгоградской?

— Не против, — Тенин улыбнулся, и они прошли на кухню.

Олег Викентьевич, достав стопки и сказав: «Командуй», ушел в комнату и вернулся с газетой.

— Для тебя сюрприз. Посмотри, я тут вновь о «Зореньке» писал и часть твоего варианта песни привел.

Коля взял «Вечернюю Москву» и под рубрикой «Занимательное литературоведение» прочитал материал Тенина «Маяковский и «Зоренька ясная». В последнем абзаце написано: «Песня «Что отуманилась зоренька ясная» популярна и в наши дни. Мне пришлось при собрании фольклора записать ряд вариантов современного исполнения. Волгоградец Н. Петров сообщил мне следующие стихи:

Коля, радостный — о нем уже московские газеты пишут! — поднял стопку.

— Начало у тебя есть. Рассказы неплохие, но, как я и писал, есть недостатки. Первый, о зоне, ты решил в редакцию не посылать. Правильно. К зоне вернешься потом. А второй можно в редакцию отдать. Я в нем сделал пометки, ты эти места переделай. Тебе надо русским языком заняться. Я рад; мои надежда подтвердились — в тебе есть определенные задатки писателя. Их нужно развивать. Писать и писать. Как говорил Олеша: «Ни дня без строчки». И не отчаивайся, если рассказ не опубликуют. Многие видные писатели вступали в литературу тяжело. У них не принимали рассказы, но они трудились, и в конце концов первое произведение увидело свет. Я тебе помогу. Ну, а теперь — разливай. Выпьем за твои литературные успехи.

Пропустили по второй, и разговор продолжался. Говорил Тенин, а Коля, слушая, задавал вопросы.

Скоро пустая бутылка сиротливо стояла на подоконнике.

— Так, а теперь спать. Завтра с утра едем на дачу.

Час езды, и они сходят на подмосковной станции.

— Зайдем на рынок, — сказал Тенин, и они вошли в ворота. — У тебя деньги есть?

— Есть.

— Надо купить мяса, а то на даче ничего нет, мы на ней еще не живем. Сегодня же откроем дачный сезон.

Мясник колхозного рынка знаком. Тенину и отрубил, без очереди, лучший кусок грудинки.

По пути зашли в гастроном, и Петров купил сигарет, хлеба и две бутылки огненной.

От гастронома шли по сосновому лесу.

У ветхого забора Олег Викентьевич остановился и отомкнул калитку.

За голым кустарником виднелся огромный дом. «Вот это дача!» — подумал Коля, вертя головой. Он впервые попал на подмосковную дачу и не думал, что здесь растут вековые сосны. «Сколько здесь соток? — Он оглядывался по сторонам, пока Тенин, взойдя на крыльцо, открывал дверь. — Да целый гектар!»

— Проходи, — пригласил Олег Викентьевич.

Коля опупел: перед ним простиралась огромная терраса. Если натянуть сетку — играй в волейбол. Обшитый с выступом потолок высок, и Коля засмотрелся. Кое-где в окнах сохранились витражи, сработанные дореволюционными мастерами.

— Олег Викентьевич, весь дом — ваш?

— Нет. В другой половине теща с сыном и семьей.

Тенин отомкнул дверь, и они вошли в зал. Вдоль одной стены стоял высокий старинный комод, посредине другой; чуть выступая в зал, белела обложенная старинным кафелем печь. По обе стороны печи двери. Они вели в небольшие комнаты, и Коля осмотрел их. Из зала еще одна дверь — в светелку.

— Надо бы мясо сварить, но это потом. Давай, выпьем.

Сели посредине террасы за стол, выпили и закусили хлебом с солью. За разговором бутылка таяла. Когда на дне ничего не осталось, Олег Викентьевич зашел в зал.

Петров курил и разглядывал террасу. «Куда Викентич пропал?» — подумал и вошел в зал. Тенина нет. Отворил дверь ближней комнаты. Олег Викентьевич спал на кровати, похрапывая. Вернулся на террасу. Желудок сосало. «Да ведь мясо есть», — подумал и, отрезав несколько кусочков, нашел на улице проволоку, нанизал мясо и стал жарить на газовой плите. Оно трещало и капал жир.

Поев, закурил и стал расхаживать по террасе. Светило весеннее солнце, но настроение дрянь. Тенин спал, а ему так хотелось его слупить. Как он много знает о литературе!

«Пойду, разбужу», — подумал и растряс Олега Викентьевича.

— Вставай, вставай, нас окружают.

Тенин открыл правый глаз.

— Что говоришь?

— Немцы бросили десант. Дачу окружают. Что делать?

— Что делать? — он открыл и левый глаз. — отбиваться. У нас, кажется, осталась бутылка. А с бутылкой нам и черт не страшен.

Опрокинули полбутылки и Олег Викентьевич вновь, не сказав ни слова, завалился спать.

Хмель и одиночество побороли Петрова, и он в одежде лег на вторую кровать. Проснулся от шагов на террасе. Вскочив, посмотрел на Тенина: он спал, тихонько посапывая, устремив в потолок нос с горбинкой.

Коля на террасу. Там хозяйничала молодая женщина с коротко остриженными волосами.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Добрый вечер.

Коля понял: жена Олега Викентьевича и посмотрел на плиту. Плита вымыта и на ней в кастрюле что-то кипит. На середине прибранного стола скучала недопитая бутылка.

— Вы гость из Волгограда? — спросила миловидная женщина.

— Да.

— Будите Олега Викентьевича, пора ужинать.

Коля разбудил Тенина.

— Тебя одного нельзя оставлять. К чему эта пьянка?

— Фаина Антоновна, познакомьтесь, Николай Петров, начинающий писатель из Волгограда, — бодро проговорил Тенин.

— Очень приятно, — серьезно сказала она.

— Фаина Антоновна, это в честь приезда гостя.

— Мойте руки и садитесь.

Коля помыл руки из умывальника со старинным вращающимся краном и сел за стол. Фаина Антоновна, наливая в тарелки бульон, сказала:

— Допивайте, и чтоб завтра ни грамма.

Поужинав, они прошли в комнату.

— Николай, в прошлом году ты коротко рассказал о зоне, а теперь расскажи подробнее. Начни с того, как начал воровать, как попал и так далее. Ведь об этом ты хочешь написать роман.

Покурив на террасе, принялся за рассказ. К середине ночи повествование о своих похождениях закончил.

— Если напишешь то, о чем рассказал, и напишешь художественно, будет великолепная вещь. На земле от сотворения мира одни страдания. Ты знаешь о тридцать седьмом, тридцать восьмом годах?

— Немного.

— «Один день Ивана Денисовича» читал?

— Читал.

— Твое мнение?

— Там страдания человека не показаны.

— В «Архипелаге ГУЛАГ» он показал.

— Я вот что думаю: смогу ли показать в романе страдания малолеток? Страдания описанию не поддаются.

— Ты читал «Повесть о пережитом» Бориса Дьякова?

— Нет.

— Советую прочесть. Вообще о зонах мало написано. Еще есть «Барельеф на скале», «Записки Серого Волка».

— «Записки…» читал. Чепуха. Правды, правды там нет.

— Если напишешь правду, твой роман опубликуют. Я отредактирую. Роман — не рассказ. Надо, чтоб читался с интересом. Не просто пересказ того-то и того-то.

— Но кто опубликует?

— В конце концов есть западные издатели.

— Кто передаст?

— Ты отчаянный, сам и передашь.

— Как?

— В прошлом году ты был на американской выставке. Подобные выставки бывают часто. Расположи к себе гида, назначь встречу, убеди, что у тебя написан хороший роман, и передай.

— А так можно?

— Конечно. Писатели знают, кому передавать, но и у тебя голова на плечах.

По телу пробежали мурашки. Целый год молился на литературоведа, и вот теперь он подсказывает. Всю жизнь Коля связан с уголовным розыском, а теперь предстоит обвести контрразведку.

— Пойду-ка на двор, и покурю.

Ступил в темноту. Тянуло морозцем.

Вернувшись, забрался под одеяло, и разговор продолжался.

Тенин рассказал о Солженицыне, Синявском, Даниэле, Кузнецове. С Анатолием Кузнецовым он был знаком.

— Все они, прежде чем печататься на Западе, были известны в Союзе. Я предлагаю: прежде, чем писать роман о зоне, войди в литературу. Кроме зоны что-то и другое сможешь написать. Пусть и не будет громкого имени, пусть напечатают несколько раз в журналах. А вдруг книгу выпустишь? Потом вернешься к своей теме и будешь знать, как писать и кому передавать. Во всем я берусь помочь. Стать писателем у нас трудно, но у тебя есть данные стать неплохим журналистом. Надо, чтоб тебя хоть немного знали в литературных кругах. Мой совет: заканчивай техникум и поступай в МГУ на факультет журналистики. В редакции дадут направление, добейся его, посотрудничав с ними Можно поступать и на отделение русского языка и литературы. Это даже лучше — приобретешь знания. С русским у тебя туго. Им следует серьезно заняться. Можно попробовать и в Литературный институт, но на конкурс нужны рассказы. Два у тебя есть, но тот, о зоне, посылать не советую. Пусть не знают, что сидел.

— Хорошо, закончу техникум, поступлю на факультет журналистики, или на отделение русского языка и литературы, или в Литинститут, но на какое отделение — дневное или заочное?

— На дневное. На заочном какая учеба? Тебе нужны знания, а не диплом.

— А как семья? Я буду жить в Москве, они — в Волгограде?

— Поначалу. А потом перевезешь. В жэках нужны люди, пусть жена устроится ради квартиры дворником. В общем, тебе надо учиться.

— Мне кажется, из этого ничего не выйдет. Может, поступить в волгоградский пединститут на дневное отделение, и канители меньше?

— Тебе все равно надо перебраться в Москву. Здесь, и только здесь я могу помочь. И знакомства заведешь с писателями, а что в Волгограде?

— Вы сказали: роман надо передать на Запад, если не возьмут наши издательства. Неужели я понесу его в советское? Ведь сразу на Лубянку.

— Не все Кожевниковы.

— То есть?

— Василий Гроссман дал Вадиму Кожевникову рукопись романа, а он, прочитав, отнес в издательство… на Лубянку. Бывает и по-другому. Я расскажу о себе. В институте писал стихи, так нигде и не напечатал. Потом перешел на прозу, так нигде и не опубликовал. Как-то написал рассказ и отправил в журнал. Тогда хорошие времена были. Отправил, а сам боюсь: как бы в КГБ не вызвали. И вот ко мне домой пришел Анатолий Кузнецов, — моя рукопись попала на рецензию к нему, — и посоветовал, как начинающему, такие рассказы не писать.

— Все это так, но я не понесу в наше издательство. Не все Анатолии Кузнецовы.

— Твой роман Советам будет не по зубам. Но концовка приемлемая: человек порвал с преступностью. Я хотел бы, чтоб роман опубликовали здесь.

Темнота, полушепот, ночь на великолепной даче придавали таинственность беседе и вливали в Колю страх: будто не о литературе, не о задуманном реалистическом романе разговаривают, а готовятся совершить отчаянное преступление. Коля представил: написал роман и идет передавать американцам. По телу опять пробежали мурашки, и ему захотелось на двор. Взял сигарету, спички и вышел. Вернувшись, нырнул под одеяло.

И снова разговор о литературе, пишущейся в Союзе, но публикующейся на Западе. Что бы ни рассказывал Тенин, переводил разговор на ненаписанный роман, и как передать его на Запад. За всю жизнь ни с кем подобного разговора не вел, и страшно было: теперь не уголовный розыск предстоит провести, а КГБ, и по телу опять пробежали мурашки. И вновь захотелось на двор. Когда вернулся, Тенин спросил:

— Что на двор часто бегаешь?

— Я сам думал об этом. Знаете, в детстве, когда шел воровать, если на улице прохладно, как сейчас в комнате, или холодно, часто по-маленькому манило. Это от страха. Есть поговорка. Когда идут воровать, а кто-то боится, то говорят: «Не ссы». Значит, не трусь. И еще. Я сказал: «Не трусь». Известно, заяц — трус. «Трусь-трусь». Так вот, не трусь — это значит не будь зайцем.

— Забавно. Слыхал поговорку, но не задумывался над ней. Значит, ты сейчас боишься?

— Да не боюсь, а как-то страшно.

— Все будет хорошо. Станешь писателем, и, возможно, здесь роман опубликуешь. Ладно, уже утро, давай спать.

Проспали до обеда, подкрепились и составили план романа. На следующий день Коля поехал домой. Прощаясь, Тенин спросил:

— В конце лета сможешь приехать?

— Смогу. В августе у меня отпуск.

— Я, возможно, договорюсь в редакции какого-нибудь журнала о публикации твоего рассказа о жэке, и они захотят увидеть автора. Ты первым делом исправь рассказ, перепечатай и пошли мне.