В мае закончил университет молодого журналиста. За полгода опубликовал только одну зарисовку о книголюбе, хотя писал постоянно. Материалы обещали тиснуть, но в последний момент в газете не находилось места. Партийцев, блатных и тех, кто тащил в редакцию — публиковали, а на Петрова не обращали внимания. Он так усердно работал над материалами, что многие знал наизусть.

Жена родила, и теперь перебивались от получки до получки. Мать получала тридцать рублей пенсии и шестьдесят за метелку, и помогала. А так, хоть бери кривой нож и выходи на большую дорогу. Видя по телевизору самодовольные лоснящиеся лица партийцев, расхваливающих советский образ жизни, плевал на телевизор и выходил из комнаты.

«Коммунисты, твари, шакалы, как жить честно на семьдесят рублей? Молчите, господа удавы? Или снова пойти воровать?» — так думал Коля, возвращаясь вечером домой. Сегодня ему выдали получку — тридцать с лишним рублей.

Возле пятиэтажки группа парней. Сбившись, смотрели на пьяного мужика, лежащего на бетонке, и тихо разговаривали. Свет фонаря освещал ребят, и Коля подумал: «Сейчас ошманают, снимут часы и в благодарность попинают». И ему стало жалко часов и денег мужика — не ему достанутся. Он знал психику малолеток: пойди в их сторону, и они уйдут. И точно, едва направился к ним — ребята слиняли.

Мужик лежал на боку, согнув в коленях ноги. «Так, надо поднять его, взяв за левую руку, и проверить, есть ли часы», подумал он и, потянув пьяного за левую кисть, почувствовал на запястье под обшлагом рубашки часы. Мужик сухощавый, и он поднял его.

— Держись за меня, что так напился?

Мужик устоял на ногах и забормотал:

— Пе-реб-рал, пе-реб-рал я…

Голос мужчины показался знакомым, и посмотрел ему в лицо: он держал за запястье грузчика магазина, Сашку Крюкова.

— Коля, Коля, — замычал Сашка и полез целоваться, а тот в правой руке ощущал его часы.

— Что ж ты так напился? — Петров убрал с запястья руку и обнял его за талию.

— Да напился, — промычал Сашка и заругался матом, — как мне не пить, — и заплакал.

Сашке Крюкову за сорок. С ним развелась жена и выставила чемодан за дверь. Сошелся с другой, но новая была ласковой только в дни аванса и получки. Сашка за бутылкой не раз изливал Коле душу, и ему стало стыдно, и он, глядя на плачущего Сашку, не знал, что сказать. Жалость к чувствительному неудачнику сдавила сердце. — Сашка, Сашка, ты сможешь дойти домой?

— Смо-гу.

Петров держал Сашку и не знал, как поступить. У противоположного дома заметил ребят: ОНИ ЖДАЛИ СВОЮ ЖЕРТВУ.

— Сашка, я рядом живу, пошли ко мне.

И он повел Сашку, испачканного в грязи, домой.

Приближался август, а на какие шиши ехать в Москву? И Коля нашел калым. В одном домоуправлении договорился заменить узел отопления. Но задвижки, фланцы и другую мелочь надо достать самому. Не поспав ночь, все необходимое украл со стройки, а сварщика взял со стороны. Двенадцать часов работы — и узел заменен.

В другом месте подрядился устранить недоделки строителей. Обещали заплатить по сто рублей, но выдали по пятьдесят. Обманули. А за узел отопления заплатили по двести. И еще в одной шараге сорвал полста рублей, и на душе веселее: хватит и на поездку в Москву, и на покупки.

С новой зарисовкой зашел к Виктору Паклину. Она получилась чудесной: о русском умельце, мастере на все руки. Без всякой правки можно в набор.

— У меня к тебе просьба, — держа материал в руках, говорил Паклин, смотря на Колю маленькими, плутовскими глазами, — мне срочно надо снять квартиру. Одно- или двухкомнатную. На год, а может — на два. Сможешь найти?

— Думаю — смогу. Но я живу в Красноармейском районе.

— Пойдет и в Красноармейском. Только быстро. В твоем распоряжении два дня. Звони.

Рванул к электричке, но по дороге столкнулся с Юрой Шибаевым. Юра в прошлом году закончил университет молодого журналиста, но публиковался только дважды, хотя писал великолепно.

— Из редакции? — спросил Юра.

— Да. Из «Молодого ЛЕНИВЦА». А ты в редакцию?

Юра мотнул головой, и парни засмеялись.

— Ну никак, никак не пробью материалы. А вот раз распил с одним бутылку, думал, опубликуют. Но очерк по сей день лежит. Потом еще взял пузырь, но он сказал: «Подожди», и я до вечера ждал. А вечером человек пять закрылись в кабинете, и пили, а мне сказал: «Некогда». Сейчас иду к ответственному секретарю «Волгоградской правды», несу коньяк «Наполеон». Ему спирт и крехалоновые пакеты один с завода таскает, и он его печатает. Перед «Наполеонов — капитулирует!

Отпросившись с работы, два дня рыскал по району. Уж так хотелось найти для Паклина квартиру: тогда зарисовку — в номер, да и другие материалы, не устаревшие, проскочат.

Но не нашел квартиру, и грустный позвонил Паклину.

Жизнь на свободе ни чем не отличалась от жизни в зоне, та же зона — только большая. Строгое подчинение вышестоящему и взятки, взятки, взятки. Начальник коммунального отдела исполкома Мелехов взятки за квартиру брал лихо, но однажды прокололся: деньги взял, а квартиру не сделал. Его увезли на Ергенинскую возвышенность и два раза подбросили — раз поймали. Об этом говорил весь район, но Мелехова, раз такой живучий, повысили.

О переходе в ремонтно-строительный цех домоуправ помалкивал. Видно, не прошел по конкурсу. Но теперь Коля не хотел быть у Максима Петровича заместителем — несправедлив, жаден, и слесарей обирает. Взятка дается за что-то неположенное, но какое надо иметь сердце, чтоб вытягивать у людей последние гроши за положенные квартиры.

Взяв отпуск и написав заявление на расчет, покатил в Москву.

Обмыли с Тениным приезд, и поехали на дачу. Рассказывая о своих делах, похвалился: за несколько дней заработал триста рублей, и добавил:

— Пора покупать пишущую машинку.

— Купишь. Завтра едем в Москву.

— Олег Викентьевич, вы что-то молчите. Пристроили мой рассказ?

— Я написал тебе: отнес в журнал «Молодая гвардия». Это хорошо, что быстро не дают ответ. Если быстро, считай отрицательная рецензия и не опубликуют. А раз не отвечают, есть надежда. — Тенин помолчал. — Тебе надо обязательно поступать учиться. Конечно, неплохо бы в Литинститут. Я вот что думаю: возьми завтра у ректора Литинститута интервью и постарайся опубликовать в «Молодом ленинце» или в «Волгоградской правде». Вот и состоится с Литинститутом знакомство. Потом, быть может, пригодится.

На следующий день расстался с Тениным на Пушкинской площади. Купив пишущую машинку «Москва», потопал в Литинститут.

Бывший дом Герцена утопал в зелени. Коля вошел в ограду и остановился возле двухэтажного здания. «Нет, — подумал он, — ректор не здесь находится, а вон в том, оно больше». И вошел в него. На входе вахтер. Оказывается, ректора всю неделю не будет.

В ограде Литинститута сновали молодые люди. «Студенты, наверное. Скоро занятия начнутся», — подумал он и крикнул:

— Эй, парень, где находится проректор?

Парень показал на двухэтажное здание.

В просторном кабинете за столом мужчина лет пятидесяти.

— Здравствуйте, — сказал Коля, — я пришел к вам взять интервью.

Проректор подошел к нему.

— Вы откуда?

— Из Волгограда.

— А кем работаете?

— Слесарем-сантехником.

— Проходите.

Коля подошел к столу и поставил на пол машинку.

— Сейчас купил. А то у меня с проката, и как следует не работает.

— Садитесь, — улыбаясь, сказал проректор. — Как вас зовут?

— Николай Петров. А как вас?

— Александр Михайлович Галанов.

— Вы проректор?

— Да. Вы где-то учитесь?

— В строительном техникуме, на вечернем отделении. Но хочу стать журналистом, — поскромничал Петров. — В Волгограде пишу в многотиражные газеты, в «Молодой ленинец», это у нас областная молодежная.

— Раз хотите стать журналистом, поступайте в МГУ на факультет журналистики. Высшее образование для журналиста необходимо.

— Многие это говорят. А вот Гитлер был против образования. Он говорил: «То, что необходимо далее сделать — это изменить наше воспитание. Сегодня мы страдаем от чрезмерного образования, а чрезмерные умники — враг действия. То, что нам необходимо, это инстинкт и воля». Это из «Майн кампф».

Галанов, выслушав цитату Гитлера, с прищуром на него посмотрел.

— Молодец! Даже из «Майн кампф» помнишь. — Он помолчал. — Я воевал у вас. Город немного знаю.

— Так вы защитник Сталинграда! Потом расскажете. А сейчас — к делу. Александр Михайлович, кто поступает в Литературный институт? Кого он готовит?

Достал записную книжку и стал записывать.

Дверь кабинета отворилась, и вошел среднего роста плотный лысый мужчина. Галанов сказал:

— А вот ваш земляк по Волгограду Николай Петров. Пришел брать интервью. Это, — обратился Галанов к Коле, — профессор кафедры марксизма-ленинизма Михаил Александрович Водолагин.

И Коля забросал профессора вопросами. Оказывается, Водолагин тоже защитник Сталинграда. Они по очереди рассказывали о Сталинградской битве. Своей непосредственностью их так расположил, что они вспомнили эпизоды войны не для всех ушей предназначенные. Галанов предупредил:

— Смотри, не пиши об этом, это не для интервью.

— Понимаю. Хорошо бы сейчас бутылку. Зря не взял.

Проректор и профессор засмеялись, и интервью продолжалось.

— Мне надо идти, — Водолагин встал.

Коля поблагодарил его.

Прощаясь, Галанов пожал Петрову руку.

— Из тебя выйдет хороший журналист. Желаю удачи.

На следующий день посмотрел в театральном зале гостиницы «Советская» музыкальную драму по пьесе американского драматурга А. Лорентса, поставленную московским экспериментальным театром-студией под руководством Геннадия Юденича.

Тенин посоветовал посмотреть постановки молодого коллектива и взять интервью у главного режиссера. Коля, услыхав фамилию Юденич, спросил:

— Режиссер Юденич не родственник белогвардейскому генералу?

— Нет. Смотри, у него не спроси.

Сходил на музыкально-драматическую ораторию «Оптимистическая трагедия», а после представления попытался встретиться с главным режиссером. Но Юденичу некогда. «Завтра», — сказал он.

На другой день ловил режиссера, но у того дел по горло, и он не мог уделить ни минуты. Петров слонялся по сцене. За занавесью услыхал разговор двух юных актрис.

— Третий день у меня ни копейки. Сегодня не завтракала и не обедала. У кого занять?

Отступил на полшага, будто девушки из-за занавеса могли его увидеть, и поразился — юные актрисы живут впроголодь.

Вторая девушка, посочувствовав первой, сказала:

— Я написала домой, скоро придет перевод.

О тяжкий хлеб искусства! Ему жалко актрис, готов приподнять занавес, шагнуть навстречу и вручить каждой по червонцу.

В фойе увидел Юденича. Он разговаривал с молодой женщиной.

— Пойдемте сядем, — пригласил режиссер женщину, и они прошли за ширму.

Коля подошел к ширме и встал так, чтоб был виден в зеркале Юденич.

Молодая женщина, актриса, пришла устраиваться в театр. Режиссер задал несколько вопросов и стал рассказывать о студии.

Петров слушал и смотрел в зеркало на Юденича. Он иногда посматривал в зеркало и видел отражение Коли. Режиссер говорил не только актрисе, но и как бы отвечал на вопросы навязчивого корреспондента. А тот записывал в записную книжку.

Выйдя из-за ширмы, Юденич сказал:

— Теперь знаете о нашей студии и сможете написать?

— Да, Геннадий Иванович. Большое спасибо.

— Вы из какого города?

— Из Волгограда. Приезжайте к нам на гастроли.

— Давайте с вами поддерживать связь, может быть, и приедем. А вы поможете.

— Как опубликую интервью, сразу вышлю.

Попрощался и вышел на улицу. Неприятно — Юденич принял за настоящего журналиста.

— Отлично, Николай, отлично, — говорил Тенин, выслушав Колю. — А теперь возьми интервью у Евтушенко.

— У Евтушенко?! — удивился Коля.

— Ну да, у Евтушенко. А что? Ты и у него возьмешь.

— Я вам рассказывал: два года назад не смог к нему попасть.

— На этот раз поедешь в Переделкино на дачу, там швейцара нет, и представишься журналистом. Возьмешь интервью и опубликуешь в «Молодом ленинце». Будет здорово. Только о сталинизме никаких вопросов. Теперь знаешь: он был прав, опубликовав «Наследники Сталина».

Утром, посмотрев на затянутое тучами небо, сказал:

— Олег Викентьевич, будет дождь.

— У сына есть штормовка.

Надел штормовку, — а она ему велика, — и накинул на голову башлык.

— Похож на охотника или лесника. Как бы Евтушенко не испугался.

Над Москвой неслись тучи. «Вот возьму интервью, и пусть хлынет дождь», — подумал он, заходя в вагон электропоезда. Достав записную книжку, написал для Евтушенко одиннадцать вопросов. Теперь на него злобы не имел и готов был извиниться. Сталин — понимал он — такой же кровосос.

В Переделкино быстро нашел первые дачи. Они утопали в зелени, и он шел как бы по лесной дороге: вокруг ни души. «То ли писатели перед дождем вымерли?» Да и поселок не похож на поселок: вековые сосны придавили пышные дачи. «Переделкино это или не Переделкино? — подумал Коля, оглядываясь кругом, — не переделали ли его к моему приезду? А вдруг не туда попал? Да нет: как Викентич объяснил, так и иду».

Навстречу — наконец-то — шла женщина средних лет и что-то несла в ведре, прикрытом цветной тряпкой. Хотел спросить, где дача Евтушенко, но постеснялся. На писательницу женщина в пышной юбке и поношенной кофте не походила. Да и не знал он, как отличить писателя от простого смертного. «Писатели должны быть лучше одеты. Скорее это домработницд. У нее-то и надо было спросить».

Из переулка вынырнули два юных велосипедиста и стали кружить, оставляя на дороге, едва прибитой дождем, следы от колес. «Они и нужны», — подумал Петров.

— Как настроение, ребята?

— Хорошее, дяденька, — отвечал мальчик лет двенадцати в клетчатой рубашке и объехал Колю. Второй мальчик последовал его примеру, и они стали кружить вокруг Петрова, а он стоял напротив улицы, уходящей влево, и вертел головой.

— Скажите, где дача Евгения Евтушенко?

— Дача дяди Жени? — переспросил мальчик в клетчатой рубашке, и остановился. Остановился и второй, чтоб не наехать на своего друга. — Так вот его дача, — и мальчик указал рукой на особняк, утопающий в зелени.

— А вы рядом живете?

— Да-а, — протянул мальчик в клетчатой рубашке, — я на лето отдыхать приехал.

— Откуда?

— Из Волгограда!

— Из Волгограда!? И я из Волгограда, — Коля заулыбался и готов был расцеловать мальчишку-земляка. — Как тебя зовут?

— Миша.

— Меня Николай. Ты в Волгограде в каком районе живешь?

— В Кировском.

— А я в Красноармейском. Это рядом. Знаешь наш район?

— Знаю.

— Слушай, Миша, ты назвал Евтушенко дядей Женей, а ты знаком с ним?

— А как же? Я дружу с его сыном Петей.

— Бываешь у них на даче?

— Конечно.

— Сегодня был?

— Нет. Дождик собирается, и Петя не вышел.

— Ты здесь в гостях?

— Да, мы с мамой к родственникам приехали.

— Твоя мама кем работает?

— Моя мама кандидат технический наук.

— Миша, а ты вчера был у Пети?

— Был.

— Дядя Женя был дома?

— Да.

— А сейчас он дома?

— Дома, наверное.

— Миша, земляк, сделай для меня вот какое дело. Зайди к Пете, ну, пригласи его поиграть на улицу, и узнай, только узнай точно, дома ли дядя Женя?

— Я узнаю, я мигом узнаю. Мы тут как-то фотографировали, и я спрошу у Пети, проявил ли он пленку?

Миша нажал на педали и подъехал к даче Евтушенко. Прислонив велосипед к палисаднику, шмыгнул в калитку. Коля остался с меньшим мальчиком.

— А тебя как зовут?

— Гена, — тихо ответил мальчик.

— В каком классе учишься, Гена?

— Во второй перешел.

— Ты с родителями на даче живешь, или тоже приезжий?

— С родителями.

— Бываешь у Евтушенко?

— Нет.

— Не дружишь с Петей?

— Дружу.

— А почему к нему не ходишь?

— Меня к ним не пускают, а на улице мы играем.

Из калитки показался Миша. Он оседлал велосипед и подкатил.

— Дядя Женя дома. А Петя проявляет пленку.

— Ты видел дядю Женю?

— Нет. Но я слышал его голос.

— Кто еще у них дома.

— Петина мама.

— Спасибо тебе, Миша.

— Я попрошу вас, не говорите только, что это я вам сказал, а то они меня пускать не будут.

— Хорошо, Миша, не скажу. Будь уверен.

И Коля потопал к даче Евтушенко. По пути прочитал: улица Гоголя. За палисадником увидел свору собак. Они носились с лаем. «Так, собаки ни одной здоровой нет», — подумал он и возле калитки остановился. У притвора, выше головы, кнопка звонка. «Позвонить, что ли? — В жизни не видел, чтоб звонок выводили на улицу. — Нет, звонить не буду. А то вдруг выйдут и скажут: «Евгений Александрович принять не может», или: «Его нет дома». Не позвоню — на даче побываю и перекинусь несколькими словами, если откажется дать интервью».

Толкнув калитку, пошел по бетонированной дорожке к двухэтажному особняку, построенному в современном стиле. Слева большой дом старой постройки. И дом, и особняк в одной усадьбе, и Коля подумал: «Надоел старый и отгрохал новый». Около старого красовалась новенькая «Волга», нацеленная на улицу.

Приближаясь к особняку, смотрел на окна: не наблюдают ли за ним? Никого не заметил и подошел к тамбуру. Двери отворены, а на косяке еще кнопка. «Может, и в туалете есть звонок», — подумал он и хотел нажать, но заметил: провод перерезан и замер с поднятой рукой. «А не соединить ли провод? Звонок не работает, и вдруг — звонок!»

Попытался соединить — не получилось. Достал нож. «Сейчас выйдет Евтушенко, а я с ножом! Вызовет милицию». Быстро зачистив и соединив провод, нажал на кнопку. Шагов не слышно. Нажал еще и долго не отпускал». Не работает, — подумал и ошеркал о широкую щетку подошвы. — Надо снять туфли. Нет, не буду. Вдруг не пустят, тогда обуваться. Пригласят — разуюсь».

Поднявшись по ступенькам на удивление тесного тамбура, казанками несколько раз стукнул в дверь. Послышались шаги, и дверь приотворилась. Из притвора смотрела женщина лет сорока. Глядя ей в глаза, негромко сказал:

— Здравствуйте, — и опустил взгляд, но от стыда поднял: у женщины не прикрыты груди. То ли она в платье с огромным, до пупа, декольте, то ли вышла в чем мать родила… Не дождавшись приветствия, смущаясь и смотря женщине в глаза, продолжал: — Я журналист из Волгограда. Пришел взять интервью у Евгения Евтушенко.

К дверям, лая, подбежала собака и, зло рыча, сунула в притвор морду. Женщина притворила дверь, оставив телочку, и крикнула:

— Кубик! Нельзя! Пошел!

Кубик — здоровый пес — рвался в дверь, облаивая Колю, или, вместо хозяина, давал интервью?

— Его нет дома, — под лай пса, ответила женщина.

— Как нет, мне сказали, он дома.

Крупное и продолговатое лицо женщины казалось злым и некрасивым, и хотя пасмурно, разглядел: лицо испещрено ямочками, как после оспы.

— Кто вам это сказали?

Коля молчал — не выдавать же юного земляка — и нарастяжку:

— Да-а-а, ска-за-а-али.

— Берите интервью у того, кто вам это сказал.

Коля не нашел, что ответить напористой женщине и, под лай пса, пробурчав: «До свидания», медленно побрел к калитке. На полпути услыхал лай своры, но ходу не прибавил: его видят из окон и оказаться перед женой Евтушенко или им самим — трусом — нельзя. Собаки, догнав, взяли в кольцо и стали атаковать. Лохматая черная все же тяпнула сзади за ногу, но он не ускорил шаг, и сжал в кармане рукоять ножа: так хотелось погонять евтушенковскую свору!

Отойдя от калитки — обернулся и посмотрел на окно второго этажа, почти сплошь застекленного. У окна стояла женщина и, как показалось Петрову, уперев руки в боки, самодовольно взирала, как бы говоря: «Как тебя наши псы?» Он покачал головой и пошел прочь.

— Хороший сюжет! Потом напишешь рассказ, — выслушав Петрова, заключил Тенин и, помолчав, добавил. — Ты хотел ехать к Шолохову — не вздумай! Если у Евтушенко укусила собака, то у Шолохова — пристрелят.

В Москве Тенин предложил обмыть интервью. Коля купил две бутылки польской водки, — русской не было, — и они засели в квартире, произнося всевозможные тосты. Захмелев, Тенин надоумил позвонить в Кишинев знакомой девушке.

— Представься филологом. Профессором. Скажи: мой друг. Ну, давай!

Коля начал приятный разговор, представившись профессором. Тенин развалился на диване и, улыбаясь, слушал. Ему понравилось: Петров ловко импровизировал и так обольстил Полину, что договорился о встрече, когда приедет в Кишинев.

— Превосходно, — сказал Тенин. — Любого человека берешь, как быка за рога. Выпьем за это.

Выпили.

— А теперь новое задание.

Тенин, отыскав в ящике стола нужную карточку, сказал:

— Звони Аркадию Адамову. Знаешь такого писателя?

— Знаю. Что у вас за картотека?

— А-а, это у меня переписаны московские писатели, их телефоны и адреса. По работе часто приходится звонить. Только не пугайся Адамова. Говори с присушим тебе напором.

И он набрал номер известного писателя.

— Добрый день Это Аркадий Григорьевич?

— Да, — услыхал он в трубке.

— Вам звонит начинающий писатель Николай Петров, поклонник вашего таланта. Я написал три повести на вашу тему, но не решусь отнести в редакцию. Почему? Вы повествование ведете от лица инспектора уголовного розыска, я — от лица преступника. Я отсидел пять лет. Потому повести, боюсь, не опубликуют. Прошу вас: дайте на них рецензии, а если возможно — пристройте.

— Приносите или присылайте в редакцию журнала «Советская милиция», и я напишу рецензию.

— А вдруг к другому рецензенту попадут?

— Не попадут. Рецензию дам я.

— Вы только дадите рецензию, или еще и опубликовать поможете?

— Не могу обещать, — но Петров не дал договорить и с жаром принялся уговаривать Адамова. Иногда срывался на жаргон, и так вошел в роль, что в эти минуты был уверен: три повести у нею написаны. Он смело атаковал Адамова, а тот отвечал сбивчиво, и Коля засомневался: с Адамовым ли говорит?

Тенин — в восторге! Еще выпив, стал называть телефоны, и Коля звонил писателям, представляясь то журналистом, то начинающим поэтом. Одному назначил встречу в ресторане, обещая угостить, другому сказал: «Лечу на такси с двумя бутылками коньяка». Писатели соглашались — дармовщина жгла душу.

Тенин помирал со смеху, выкрикивая все новые и новые тосты и номера телефонов.

Но вот польская кончилась, а у них ни в глазу. Смех протрезвил.

— Эго потому, — сказал Тенин, — что водка польская. Идем в магазин и возьмем русской, она-то свалит. Я верю в русского человека так же, как верю в русскую водку.

Шли по Ленинскому проспекту, и Тенин то песенки напевал, то мелодии насвистывал. Ему весело, и он не обращал на прохожих внимания. Петров шел молча, но тоже в приподнятом настроении. Вот Тенин запел популярную песню «Листья желтые над городом кружатся», и Коля, подхватив, сымпровизировал: «Это, значит нам не надо напиваться».

— Надо, Коля, надо! И мы напьемся! — И он запел: — Этот день победы, порохом пропах…

Коля перебил:

— Дымом провонял…

Так шли они по Ленинскому проспекту, балагуря и не заходя в ликеро-водочные магазины.

— Так, Никола, хватит. Пора в магазин.

Коля купил две русской, и на такси, с песнями, подкатили к дому, попойка продолжалась. Утром опохмелились, а к вечеру еле тепленькие.

Он улетел из Москвы довольный; взял два интервью, купил пишущую машинку, а для жены и дочери подарки.