Переночевав у тети Симы, утром пошел в соседнюю деревню, где когда-то жила его любимая Верочка.

Верину маму застал на работе. Он увидел женщину лет пятидесяти, с черными, как у Веры, глазами, миловидную и очень на Веру похожую. «Это ее мама».

— Вас зовут Валерия Алексеевна?

— Да.

— Я Коля Петров. Я тут проездом и зашел узнать, как поживает Вера.

Валерия Алексеевна смутилась.

— Я пока свободна, идемте к нам.

Шли по улице, и он рассказывал о себе. Потом спросил:

— Как Вера устроилась?

— Вы знаете, она уехала в Кемерово. Там вышла замуж. Я была на свадьбе. Муж крепко любит и говорит: «Веру в обиду не дам».

Пятистенный дом, срубленный с размахом, стоял в конце деревни. В ограде столкнулись с хмельным мужем Валерии Алексеевны.

— Гость, Лера? — спросил он жену.

— Отстань. Это по работе.

— А-а-а, — протянул Нил Петрович.

Вошли в дом.

— Садитесь, — сказала Валерия Алексеевна и принесла фотографию. — Вот, недавно прислали.

На любительской фотографии Вера с мужем. Он на голову выше. Заметно — Вера беременная.

— Осенью родит, — сказала Валерия Алексеевна, видя, как Коля внимательно рассматривает фотографию.

— Да, ничего у меня с Верой не вышло. Я здорово ее любил. Пусть будет счастлива с ним.

С минуту длилось молчание.

— Вы Вере до Кемерово билет брали, я верну вам деньги.

— Не надо. Разве в деньгах дело?.. Пойду, мне надо в Новую Заимку съездить.

— Подождите, я вас молоком напою, — сказала она и вошла в амбар.

— Вот, — выходя из амбара и держа глиняную необожженную кринку, — сказала Валерия Алексеевна, — попейте.

Он взял деревенскую кринку, столько лет им не виданную, и только хотел приложиться, как Валерия Алексеевна сказала:

— Надо смешать молоко.

Молоко покрывал толстый слой сливок.

— Да что это я, пейте, — смутилась Валерия Алексеевна.

Он пил, но вот сливки кончились, и медленно цедил охлажденное молоко.

Выйдя за ворота, стал рассказывать, что благодаря ее дочери, завязал с преступностью и хочет поступать и институт. И всем, чего добьется в жизни, будет обязан только любви.

Прочитав стихотворение Есенина, сказал:

— Выучил для Верочки, но она никогда не будет моей.

Валерия Алексеевна шла, опустив голову.

— Спасибо, что вы родили такую дочь. И хоть у нас ничего не получилось, я все равно люблю Веру.

— Коля, если у Веры не сложится жизнь, она станет твоей женой.

— Если в этом году поступлю в институт, я напишу вам.

Он улыбнулся, улыбнулась и Валерия Алексеевна, и опять уловил ту поразительную схожесть в глазах и улыбке мамы и дочери.

К большаку шел напрямик по рыхлому, незасеянному полю, и земля набивалась в туфли. Перейдя строящуюся автотрассу, подумал: «Скоро проложат асфальтированную дорогу, и когда приеду в следующий раз, то до Падуна и Новой Заимки буду мчаться на автобусе, по автотрассе. И зарастет большак травой, а я по нему столько раз ходил и гонял на мотиках».

Брел в сторону Новой Заимки, голосуя попутным машинам. Хотелось проехать на лошади — к черту цивилизацию! — но не было на дороге лошадей.

Послышался рев двигателя. Повернулся. Навстречу «Кировец», и он поднял руку.

Водитель веселый, и Коля болтал с ним, не скрывая, что едет в Заимку, в которой не был шесть лет, а пять из них отсидел.

— Останови на перекрестке, — сказал у станции и показал в окно пальцем.

— Здесь мы совершили преступление. Тогда росла рожь, а в этом году ничего не посеяли.

Спрыгнув на землю, пошел по роковой старозаимковской дороге. Примерно на этом месте ударили штакетиной по голове учителя, и остановился, оглядываясь кругом. «Кировец» дернулся, и водитель помахал рукой.

Коля пошел на станцию к приятелю Власу. Он переехал из Падуна. С ним переписывался из зоны. В Падуне заходил к матери Власа, а соседка рассказала, что прошлым летом, напившись до чертиков, в омут бросился брат Власа, Агафон. Агафон был инвалид — плохо видел. Перед тем как кинуться в омут, поделился с соседкой горем: прожил около сорока и не знал, почему у него плохое зрение. А тут мать поведала: когда в девках забеременела, возненавидела плод и часто колотила по нему кулаками. Хотелось выкидыша. Но она родила симпатичного, почти слепого мальчика и сдала в приют. Детство и юность Агафон провел в приютах и колониях, где над ним, полуслепым, издевались. Об этом он пьяный, проклиная судьбу, рассказывал Коле.

В неогороженном дворе возле поленницы заметил Власа. Он сидел на траве, а рядом топотала светловолосая — ох, как на него похожая — дочка. Коля надеялся: Влас не узнает. Но тот повернулся к скользнул взглядом. В этот момент девочка упала и заплакала. Он поднял ее и шагнул навстречу.

— Здравствуй, Микола, — улыбаясь, он протягивал обе руки.

— А я думал, через восемь лет меня в черных очках ни за что не узнаешь.

— Ну как мне тебя не узнать…

Он засуетился, взял дочку за руку и крикнул жене:

— Рая, посмотри, кто к нам приехал!

Из дома, улыбаясь, вышла жена.

— Надо бутылку брать. Да у нас же нет денег…

— Я сам возьму, — прервал Коля Власа.

— Нет, ты гость, и возьмем мы. Да, Рая, вспомнил: у меня в заначке трояк есть.

— Влас, мне надо в Заимке дядьку попроведать. Вначале к нему загляну…

Напрягая мышцы, почти бежал. Возле дома помешанного дядьки остановился и посмотрел на колодец: от колодца, с полными ведрами, шел дядя Ваня — безотказный труженик, выполняющий в колхозе самую черную работу. И захотелось хоть раз в жизни помочь дяде Ване, в детстве ему часто рассказывавшего всего две сказки: про медведя и про волка.

Направился к дядьке и загородил дорогу. Дядя Ваня — обросший щетиной, в заштопанной клетчатой рубашке и грязных кирзовых сапогах, хотя грязи на улице нет, обошел племянника.

Раз дядя его в черных очках не узнает, сунул очки в карман и снова загородил дорогу.

— Дядя Ваня, да посмотри же, что ты меня не узнаешь.

— Не знаю я вас, — он вновь обошел племянника.

Коля семенил впереди дядьки и заглядывал ему в лицо.

— Дядя Ваня, давайте я донесу воду.

— Да не надо, я сам.

— Дядя Ваня, я же твой племянник.

Дядька остановился.

— Какой племянник?

— Коля Петров.

— Колю Петрова милиция убила.

Понял: его не убедить, и заговорил по-другому.

— Я из уголовного розыска. Давайте ведра. Мне надо взять у вас показания. В колхозе украли нетель, и я веду следствие.

— Нетель, это черную, что ли?

— Ну да, черную.

— Дак сегодня она нашлась, а вот красную с пятнами никак не найдут.

— Вот-вот, мы как раз ее и ищем. Давайте ведра, я помогу.

Дядька напугался «милиционера».

— Пошлите.

Войдя в новый, тесноватый, кое-как построенный дом, — старый-то, в тридцатых годах срубленный, с плохо покрытой крышей, сгнил, — увидел жену дядьки. Слава Богу, хоть у нее все были дома.

— Коля, — всплеснула руками тетя Нюра, — приехал!

Теперь дядя Ваня поверил, что перед ним племянник, раз жена признала. Он заулыбался, затряс темной от навоза рукой Колину белую руку и заплакал, и слезы радости прятались в его щетине.

Тетя Нюра хотела собрать на стол, но Коля сказал:

— Я ненадолго, — и сел на табурет рядом с дядей Ваней.

— Тогда хоть чайку попей. — И тетка пошла кипятить чай.

— Дядя Ваня, дядя Ваня, расскажи сказки про медведя и волка.

Коле так хотелось послушать эти сказки и на несколько минут перенестись в детство. Готов, как ребенок, сесть дядьке на колени и ловить его медлительную речь.

Ласково поглядев на племянника, спросил:

— Какие сказки?

— Да про медведя и волка. Ты мне их в детстве рассказывал.

— А я забыл.

Оглядев комнату, похожую на жилище бедных российских крестьян конца прошлого века, встал, попрощался и, отказавшись от чая и забежав к соседям, заспешил на станцию.

Отойдя, оглянулся: дядька стоял у калитки и смотрел ему вслед. Так и не дождался помешанный дядя Ваня падения Советов, чтоб переехать в прадедовский дом, бодро стоящий около двухсот лет. Да и забыл он, конечно, как забыл сказки про медведя и волка, что когда-то ждал падения советской власти.

Стол накрыт. Рая выпила стопку, и то за два раза, и Коля с Власом допили проклятую, вспоминая воровское детство.

Влас работал на тяжелой малооплачиваемой работе и жалел: не закончил средней школы.

— Эх, — говорил он, — была б у меня восьмилетка, выучился бы на холодильщика и зарабатывал больше. Вы свидетельства воровали, не осталось хоть одного? А то бы подделал мне, и выучился бы я на холодильщика.

— Свидетельств не осталось. Я сам закончил одиннадцать классов, и мне мое свидетельство о восьмилетке не нужно. Жил бы здесь, подделал бы.

— А ты вышли.

— Не подойдет оно тебе. Я в Вологодской области закончил восьмой класс. А ты там не жил. Если подделать, тебе надо уезжать в другое место. Не надо, лучше закончи восьмой класс.

— Да позабыл все. И некогда. Деньги надо зарабатывать.

Влас и Рая проводили Колю на большак. Он, веселый, по их просьбе читал стихи Баркова.

На дороге показался «ГАЗ-69» или, как говорят, «бобик».

— У нас не любят брать пассажиров, — сказал Влас, — Рая, проголосуй.

Рая подняла руку, бобик остановился.

— Довезите до Падуна, — попросила Рая.

Коля сошел у сельсовета. Подвернулся мотоциклист.

— Довези до Заводоуковска.

Мотоциклист домчал его до железнодорожного вокзала.

На пиджаке у Коли поблескивал значок с изображением Есенина.

— Подари значок?

Со значком расставаться жалко, но он подарил и пожал парню руку.

Народ толпился возле кассы, но билеты не продавали: нет мест.

Зашел в линейный отдел милиции. В кабинете два мента. Рыжий и чернявый.

— По какому вопросу? — спросил рыжий.

— Попроведать.

— Выпивши?

— Немного.

— А сюда зачем?

— Я говорю — попроведать и попросить купить билет до Ялуторовска.

— Выходи. Это не билетная касса.

— Что вы меня гоните?

— В таком виде нельзя. Выходи. А то машину вызовем.

Петров к дверям, но чернявый задержал:

— Подожди. Документы есть?

— Есть, — повернувшись, ответил Коля.

— Покажи.

— Дома они у меня.

— Ты как разговариваешь?

— А как надо?

— Где живешь?

— Где живу? — переспросил он и засмеялся. — Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз. А вы у меня на квартире.

— Так, — сказал чернявый мент менту рыжему, — вызови машину.

— Счастливо, — сказал Коля, — я пошел.

— Стой! — заорал чернявый.

— Сами прогнали, а теперь не пускаете.

— Отсидишь пятнадцать суток и узнаешь, как надо разговаривать.

Пятнадцать суток — это его отпуск, и он стал серьезным. Чернявый снял трубку.

— Подождите, — остановил его Коля, — прежде чем звонить в милицию позвоните Анатолию Петровичу Монакову.

Менты переглянулись.

— Звоните, звоните и передайте мне трубку.

— Какой у него номер? — чернявый рыжего спросил.

— Не помню.

— Три двадцать семь, — подсказал Петров домашний номер телефона районного прокурора.

Чернявый взглянул на часы — поздно, и звонить не стал.

Вошел водитель спецмашины.

— Как у вас?

— Да вот, — не зло ответил рыжий, — пришел тут какой-то и шутит с нами, а сам пьяный. В отдел хотим отправить.

Старшина стриганул по Коле.

— Это же Колька Петров. Он вчера приехал и сразу нанес визит прокурору. Ну, если он и шутит с вами, и пьяный немного, за что ж его забирать? Уезжаешь? — спросил старшина Колю.

— В Ялуторовск.

Через открытую дверь ментовки слышно — подошел поезд.

— Товарищ старшина, поезд подошел, мне ехать надо, а билетов в кассе нет. Посадите на поезд.

Старшина, поглядев на рыжего сержанта, сказал:

— Отправь его.

Переночевав у родственников, побрел по старинному сибирскому городу Ялуторовску.

Возле милиции встретился с адвокатом Ефарией Васильевной Пальцевой. Ее муж — Павел Арефьевич — бывший начальник заводоуковской милиции, сейчас руководил ялуторовскими ментами. Ефария Васильевна не узнала его. Петров представился, и она вспомнила своего подзащитного, защищать которого на суд не пришла.

— В этом году, — говорил он, глядя на постаревшую женщину, — буду поступать в юридический. Хочу стать адвокатом.

— Не поступай в юридический. Окончишь его, а защитником работать не сможешь. Ты слишком хорошо знаешь ТУ жизнь. Тебе не по себе будет. Правды, ведь ты знаешь — нет. А если с искренними намерениями хочешь работать — тебя не поймут.

Проводив взглядом Ефарию Васильевну, зашел в отдел и встретился с ее мужем, Павлом Арефьевичем. Пальцев пожелал ему честной жизни, и он пошел на городской базар. Хотелось поговорить с работником тира, сухощавым старичком-инвалидом. Коля часто ездил в детстве в Ялуторовск на крыше вагона в тир, и старичок всегда встречал его восторженно.

Подходя, увидел: старичок-инвалид орудует с замком единственной рукой. Поздоровался, но старичок не узнал и бросил на ходу:

— Тир сегодня не работает.

И грустно Коле стало: не смог прикоснуться к своему шальному детству.

Утром поехал в Тюмень. Хотелось посмотреть на тюрьму и увидеть знакомых надзирателей. Они — черти, увидев его на свободе — удивятся.

Он больше года просидел в тюрьме, но не знает, где она находится. Где-то в центре. А спрашивать неудобно. «А-а, спрошу вот у этого парня».

— Скажите, где тюрьма находится?

Парень пожал плечами. Спросил у мужчин постарше, но и они не знали. «Во, спрошу у мента!»

— Скажите, где здесь тюрьма?

— Тюрьма? — переспросил молодой мент, — не знаю.

— Но, скажите, ведь в Тюмени есть тюрьма?

— Тюрьму не знаю. Есть следственный изолятор.

— Ну, да это одно и тоже. Как к ней пройти?

И милиционер объяснил. Оказывается, родимая рядом.

Из-за высокого забора торчит только крыша трехэтажного корпуса. Надзирателей у вахты не видно. Он походил около ворот, — а они новые, железные, — и пошел, часто оглядываясь, и чем дальше отходил, тем виднее становился трехэтажный корпус.

«А теперь к Косте Кобзеву». По кличке Доктор. На его суде Коля был свидетелем и запомнил: Костя живет с начальником управления комиссаром Нытиковым в одном угловом доме на пересечении улиц Хохрякова и Володарского.

На подъезде табличка с фамилиями жильцов. А вот и Костина.

Шагая по ступенькам, думал: «Костя, конечно, освободился. Не будет он, имея такие знакомства, сидеть пять лет».

Дверь отворила симпатичная молодая женщина.

— Костя дома?

— На работе. Вы кто будете?

— Разрешите зайти, объясню.

Женщина распахнула дверь.

— Вы его жена?

— Да.

Она в коротком накрахмаленном платье. Подол не касается стройных ног. Так просто и так прелестно одетых в домашнюю одежду женщин Коля видел только в кинофильмах.

— Я с Костей вместе в тюрьме сидел, ну вот и зашел его попроведать.

— Он придет поздно. Что ему передать?

— Передайте ему от меня привет. А приходил, скажите, Глаз.

— А-а, — улыбнулась женщина, — он мне о вас много рассказывал. Я вас на суде видела, вы же свидетелем были, — шепотом сказала женщина.

— Я освободился раньше. Завязал. Хочу в институт поступать. А Костя как поживает? Закончил институт?

— Закончил. Сейчас врачом в поликлинике.

Из комнаты отворилась дверь, и в коридор вышла, с бантами на голове, девочка лет шести-семи.

— Дочка, — сказала женщина, — иди на кухню, я сейчас приду. Дай с дядей поговорить.

Девочка большущими светлыми глазами внимательно рассматривала Колю; ее, видно, поразили шрамы на его лице, и она спросила:

— Мама, а что это за дядя?

— Этого дядю лечит наш папа, — ласково ответила женщина, — ну, иди.

Девочка пошла на кухню, а женщина зашептала:

— Говорите тише, и не поминайте ЭТО. Дочка ничего не знает.

— Все, все, ухожу.

На улице посмотрел на номер дома.

Купив общий билет до Омска — покатил в город на Иртыше.

Поезд несся мимо Падуна, и Коля впился взглядом в родное село, в высокую трубу спиртзавода — он проезжал детство.