На зоне перед отоваркой всегда подсосы были. Курево кончалось. Но у воров и рогов в курках оно всегда оставалось. И если они закуривали, то даже бугры у них докуривать спрашивали. Глаз теперь окурки не сшибал: воры ему курево давали. Когда начался очередной подсос, ребята у Глаза просили окурки. И есть он лучше стал. И варганить у него никто не смел, наоборот, теперь, когда шла отоварка, Глаз с наволочками стоял у ларька и забирал у пацанов банки со сгущенным молоком и другую еду. Мах находился рядом, и попробуй не отдай только — в отряде корчиться будешь. Пацаны за это злились на Глаза. Но многие ему завидовали.

Теперь и бугры, не только помогальники, стали обходительнее с Глазом. Здоровались и улыбались. Ведь он протаскивал с промзоны палки, чтобы дуплить отряд, когда приказывал Птица. Рог ведь вначале актив обхаживает палками. Как-то Птица решил отряд отдубасить — уж слишком много стало за последнее время мелких нарушений, а ему надо досрочно освобождаться. Он подошел к Глазу в промзоне перед съемом и подал две палки.

– Глаз, чтоб обязательно пронес.

Глаз спрятал палки под бушлат. Но бугры прознали, и Томилец, бугор букварей, подошел к Глазу.

– Глаз, а Глаз, сделай дело спались на вахте с палками.

– Серега, не могу. Птица сказал, чтоб сегодня точно пронес.

– Ну хрен с ним, а ты спались. Поставит он тебе пару моргушек, а то весь отряд дуплить будет.

Глаз молчал. Если он пронесет палки, то бить будут всех, а его не тронут. Но если он спалится, то Птица только его отдуплит. Да и то, конечно, несильно.

– Ладно,— согласился Глаз,— спалюсь.

Но Птица видел, как с ним бугры разговаривали.

– Глаз, в натуре,— он улыбнулся,— смотри мне, если спалишься — отдуплю.

– Да нет, Птица, должен пронести,— ответил Глаз.

Но все же он с палками спалился, и рог поставил ему несколько моргушек, зато бугры его благодарили.

И Мах, бывало, дуплил Глаза, если он что-нибудь не мог исполнить, даже если это зависело не от него. Мах психованный был и объяснений не любил слушать.

В седьмом отряде жил цыган по кличке Мамона. Был он букварь и учился еле-еле. Часто получал двойки, и его Томилец дуплил. Но Мамона был борзый. Кроме воров и актива, он не признавал никого. Мамона был ложкарь. Он отвечал за ложки. Ложкари в зоне пользовались привилегией: не мыли полы, в столовую строем не ходили, а с алюминиевым ящиком, в котором хранились ложки, шли сзади отряда. Обязанность их была раздавать воспитанникам ложки, а потом собирать их и мыть на кухне. Ложкарей старались подобрать пошустрее, так как у забитого парня другие ложкари могли ложки воровать. А это значит, что несколько человек обедать не смогут: нет ложек,— и им придется ждать, пока ложки освободятся. Но тогда отряду подадут команду «встать», а те, кто сидел без ложек, только за еду примутся. А в отряд надо строем идти. И еще ложкари должны ворам и активу класть на стол ложки не погнутые, а новенькие. За гнутую ложку вор ложкаря отдуплит. Но Мамона борзый ложкарь был, и ложки у него не терялись. Наоборот, у ложкарей с других отрядов он незаметно ложки уводил. И курковал их. На черный день. Вдруг и у него кто-нибудь ложку свистнет. Но Мамона не только ложки с других отрядов воровал, но и старые старался поменять на новые. Подсунет гнутую, а урвет у зазевавшегося ложкаря сверкающую. Из ложкарей на зоне он был самый борзый.

В каждом отряде были воспитанники с мастью. Кого-то на тюрьме опетушили, кого-то здесь, в зоне, сводили на толчок, и он заминировался. Для таких воспитанников ложки были с отверстиями на конце. Чтобы — приметные. Такие ложки ложкари хранили отдельно и клали на стол мастёвым ребятам.

Мамона был высокого роста, худой, вертлявый. Одежда его всегда была просаленная, потому что он подолгу торчал на кухне, даже когда ложки помытые были. Повара, тоже воспитанники, Мамону не забывали, лишний черпачок баланды ему всегда был обеспечен.

Как-то вечером Глаз пошел в толчок и увидел толпу пацанов около кочегарки. Глаз спросил парня со своего отряда:

– Что тут такое?

– Да Мамона две двойки сегодня в школе получил, и его дуплить начали. А он сюда прибежал. Помогальник за ним. Мамона в кочегарку — и никого не пускает.

У Глаза с Мамоной отношения были хорошие. Протиснувшись между ребятами, Глаз вошел в полуосвещенный тамбур и замер. Мамона стоял у топки, держа над головой раскаленный добела стержень. Его черные узкие глаза яро сверкали. Сейчас Мамона был бешеный.

– Давай-давай, заходи сюда, заходи! — кричал он помогальнику.— Я раскрою тебе череп! Я в отряд ночевать не пойду, здесь останусь. И никто сюда не спускайтесь. Кто зайдет, железа получит. Ну, кто первый?

В толпе, кроме помогальника, уже и бугры появились. Они стояли впереди и смотрели на рассвирепевшего Мамону. Ни у кого из присутствующих не возникало сомнения, что Мамона решился раскроить череп любому, кто посмеет к нему приблизиться. Глаз в жизни не видал человека, доведенного до отчаяния, который в такую минуту и пятерых убить может. Он с благодарностью смотрел на Мамону. «Молодец, Мамона,— думал Глаз,— ты хоть за себя постоять можешь».

Но тут Глаза кто-то толкнул и стал впереди него. Это был вор третьего отряда Голубь.

– Мамона, брат, здорово! — закричал Голубь.— За двойки тебя ушибать собрались, вот падлы! Бей их, козлов, раскаленным железом! Правильно делаешь! Мамона, железяка-то у тебя остывает. Там, в углу, еще две такие есть, ты их сунь в топку. Накалятся — возьмешь.

Голубь — вор — выделялся среди всех воров. Он обладал авторитетом, которому и вор зоны мог позавидовать. Он никогда не бил пацанов и часто их защищал. Он с любым марехой, лишь бы у того не было масти, мог поздороваться за руку. Мамоне он решил помочь.

Когда заговорил Голубь, Мамона замолчал, но стержень не опускал. Голубь повернулся к парням. Ему нужен помогальник, который бил Мамону. Но вору неудобно спрашивать. Голубь определил его по лычке:

– Ну а ты что стоишь? Мамона двойку получил, а ты терпишь. Спустись и отдупли его. Что, конишь?

Помогальник молчал.

– Мамона, если он даст слово, что не тронет тебя, выйдешь из кочегарки?

– Выйду,— ответил Мамона и ниже опустил стержень.

– Ну а ты,— Голубь повернулся к помогальнику,— даешь слово, что не тронешь Мамону?

Помогальнику тоже нужна была какая-то развязка.

– Даю.

Голубь спустился к Мамоне, и тот бросил стержень в угол.

Вскоре ушел на взросляк Кот, по концу срока освободился Игорь и следом за ним — Мах. Птица в воровской угол пригласил спать активистов. И в отряде не стало воров. Шустряков было в отряде несколько человек, но ни один из них на вора отряда и даже просто на вора не тянул. Потом, чуть позже, обшустрятся и станут ворами.

На второй день после освобождения Маха бугор сказал Глазу, чтоб он из воровского угла перебрался в середину спальни.

Кончилась легкая жизнь у Глаза. Его сразу бросили на полы. И дуплить стали, как и других, и даже сильнее. Мозырь борзость Глазу простить не мог. А потом Глаза хозяйкой, без всякого согласия, назначили. В активисты произвели. Он сопротивлялся как мог, отказывался от хозяйки, но бугор сказал:

– Нам нужен борзый хозяйка, а не такой, как Пирамида. Ты, Глаз, потянешь.

И вот Глаз стал членом хозяйственной комиссии отделения. Это самая низшая и самая ответственная должность у активиста колонии. Хозяйка отвечает за постельные принадлежности. В банный день надо собрать простыни, наволочки, полотенца и отнести в баню. Там по счету сдать и получить новые. Принести и раздать ребятам. Но рогу, бугру и шустрякам надо выбрать поновее. Не лягут они спать на простыни с дырками. И всегда в запасе надо чистые полотенца иметь. Загрязнится полотенце у рога — он бросит его хозяйке и чистое потребует. Если его нет — дуплеж. Но и не это главное даже. Самое страшное — это когда пропадет из спальни конверт. Конверт — это одеяло, заправленное вместе с простыней. Конечно, если в отряде что-то теряется, то и с дежурного не меньше спрашивают. Но хозяйка отвечает за все.

До Глаза хозяйкой был Пирамида. У него была большая угловатая голова и напоминала перевернутую пирамиду Хеопса. Пирамида сильно опустился, став хозяйкой. Часто в спальне терялись простыни и полотенца, и бугор дуплил его. У Пирамиды была отбита грудь, и он с одного удара отключался. Он был кандидат в амебы. Неизвестно, как он вообще жил, чем держался, но более слабые духом давно бы залезли в петлю. Лицо его было некрасивое, лоб большой и скошенный, губы толстые. И часто его били лишь за то, что он такой неуклюжий и имеет отталкивающую физиономию.

На улице — холодища, и многие со сна в толчок не пошли. Потом, когда заправили кровати и умылись, высовывали в притвор нос и, втягивая морозный воздух и говоря «бр-р», бежали в толчок.

Полы в спальне у семиклассников мыл Пирамида. Он ползал под кроватями в рваных носках. У него ночью украли ботинки. И за водой в туалетную комнату по холодному полу он в драных носках шлепал. А теперь под шконками сверкали его грязные пятки.

Вымыв пол, Пирамида сел на кровать — ноги погреть. Он поднял их, чтоб они полу не касались, и так сидел, ожидая построения. В чем идти на завтрак, не знал. Многие видели, как Пирамида с тазиком и тряпкой босый носился, но никому до него дела нет. Уже построение прокричали, и ребята строиться выходили, как в спальню расконвойник зашел и крикнул:

– Пирамида, в раздевалке валенки есть. Пирамида потрусил в раздевалку. Надел валенки, но тепла не почувствовал. Подняв по очереди ноги, он увидел, что у валенок нет подошв. Они аккуратно вырезаны. Потому и валялись в раздевалке.

Парни, когда Пирамида шел вдоль строя, смеялись:

– Смотрите, Пирамида ворует. В валенках!

Ребята не знали, что у валенок нет подошв.

До столовой он шел, даже не пританцовывая. А пацаны все подкалывали Пирамиду:

– Новый вор в отряде объявился — Пирамида!

Ему сейчас хотелось одного — простыть. Чтоб попасть в больничку. На улице — не меньше сорока.

Позавтракав, ребята шустро выходили из столовой. Чашки со столов Пирамида и Глаз к амбразуре потащили бегом и шли на выход последними. Выйдя в тамбур, они хотели юркнуть на улицу, как с улицы зашел дежурный по отряду, помогальник Мозырь.

– Что вы шастаете, отряд ждет вас, — крикнул он и поставил серию моргушек Пирамиде. Пирамида от последнего удара стукнулся головой о стену и медленно опустился на бетонный пол. Он сел в угол на задницу и кайфовал. Ноги в дырявых носках вылезали из вырезанных подошв и откинулись в разные стороны. Шапка валяется рядом. Помогальник, хлопнув дверью, скомандовал отряду «шагом марш». Из столовой в тамбур зашел воспитатель, Андроник Александрович. Пирамида не столько от боли, сколько от невозможности в проклятом Одляне жить по-человечески искривил лицо и заплакал горькими слезами. В углу, около двери, намерз лед. Пирамида сидел на нем, и по его некрасивому лицу текли крупные слезы. Андроник Александрович наклонился.

– Ну, хватит, хватит, кто тебя? — спросил он, беря за руку Пирамиду и помогая ему встать.

Пирамида встал, но продолжал плакать. Воспитатель погладил его, как ребенка, по голове и надел на него шапку.

– Пошли, — сказал Андроник Александрович.

Глаз побежал догонять отряд.

Андроник Александрович в воспитательскую вызвал рога отряда Птицу.

– Толя, ты знаешь, у Семенова ночью украли ботинки?

– Нет, не знаю, — ответил рог.

– На улице сорок два градуса, а он ходит в валеиках без подошв. — Воспитатель помолчал. — До построения чтоб нашли ботинки.

Через несколько минут Пирамиду обули в довольно сносные ботинки, и отряд потопал в школу.

Глаз на занятиях думал о воспитателе Андронике Александровиче. Не ожидал он, что тот может оказаться таким ласковым и побитого пацана приголубить. Чекист, а такой добрый.