Клин клином

Когда-то больше всего на свете я боялась оказаться рядом со вставшей на дыбы лошадью. Представляете, как я себя чувствовала?! Лошади – самые классные животные, а мне страшно, потому что они огромные. Особенно когда на задние ноги поднимаются. Видела в парке, когда ждала своей очереди «прокатиться». Ужас! Никогда не забуду: две меня.

В то, что я боюсь лошадей, никто не верил. Только мама. Поэтому, когда меня спрашивали: «Девочка, давай прокатимся на лошадке?», мама сразу же отвечала: «Девочка не хочет». «А почему?» – приставали к ней «лошадники». «А потому!» – не церемонясь с ними, отвечала мама и на всякий случай брала меня за руку, чтобы никто не мог силком усадить меня на лошадь.

Кстати, мама всегда говорила, что ничего постыдного в таких страхах нет. Некоторые даже собственной тени боятся. И ничего, живут.

«Любой страх можно преодолеть», – убеждала меня моя дорогая мама, а я ей не верила, потому что на себе проверяла. Даже в парк ходила, чтобы на лошади прокатиться. Ничего не вышло: снова испугалась, и поэтому получилось только на пони. А это совсем не то, скажу я вам. Такое чувство, будто на трехколесном велосипеде катишься, только еще потряхивает.

Из-за этого мама меня водила к психологу. Непонятно только: зачем? Как будто делать мне больше нечего, как лошадей рисовать, больших и маленьких. Сначала, главное, большая лошадь, а я рядом с ней – маленькая, а потом я большая, а лошадь мне по колено. Первый рисунок психолог посоветовала сжечь, а второй – повесить над кроватью. Я еще подумала тогда: «Спасибо, съесть не просят, уже хорошо».

Мама тогда сразу увидела, что мне у психолога не понравилось. Даже мороженое мне купила и предложила в кино сходить. Но я не захотела. Не захотела, и все. «Отстаньте все от меня! Все равно лошадей боюсь, что бы вы ни делали!»

– Тогда не подходи к ним! – рассердилась мама и быстро пошла вперед, как будто меня рядом не было.

И я тащилась за ней полдороги, пока она не обернулась и не спросила меня про то, чего я хочу на самом деле.

– На самом деле я хочу лошадь.

– Это нереально, – тут же похоронила мою мечту мама, – мы живем на третьем этаже в двухкомнатной квартире.

– Тогда я хочу научиться ездить на лошади.

– Учись, – с легкостью благословила меня мама.

– Я боюсь. Лошадь встанет на дыбы и сбросит меня на землю.

– Ну и что? – До чего же моя мама любит задавать глупые вопросы!

– Ну и то, – пришлось снова объяснять ей. – Я упаду и разобьюсь. Сама же говорила: «Костей не соберешь!»

– Ничего такого я не говорила. Не ври, пожалуйста, – заявила она и понесла совсем уж непонятно какую околесицу про то, что «волков бояться – в лес не ходить», «без труда не вынешь и рыбку из пруда», «у страха глаза велики» и вообще «клин клином».

Про «клин клином» я почему-то особенно хорошо запомнила. Вы бы тоже запомнили, если бы вам про этот «клин клином» раз сто сказали. Пришлось разбираться и искать, что этот «клин клином» значит. Объяснение мне не очень понравилось. Что-то вроде «подобное лечится подобным». Ну, например: начался насморк от того, что замерз? Обливайся холодной водой. Представьте себе: если человек боится попасть под машину, чтобы не бояться, нужно под нее попасть? Хороший рецепт, ничего не скажешь! Поэтому, когда моя мама летом заявила про то, что мы едем в Крым отдыхать и там-то и произойдет этот «клин клином», я огорчилась, потому что не знала, к чему этот «клин клином» относится: то ли к моим простудам, то ли к моим страхам. В этом вся моя мама: сначала скажет, а потом голову ломай!

Кроме «клин клином», в Крыму мне обещали Ласточкино гнездо, Ялту, Генуэзскую крепость, Севастополь и много чего, что я была обязана запомнить «на всю свою оставшуюся жизнь». Но «на всю свою оставшуюся жизнь» я запомнила море воды, море саранчи и затрапезную конеферму, на которой и случился обещанный «клин клином».

Все мамы считают, что морская вода – лучшее лекарство от простуды. Они свято верят в то, что двух недель на Черноморском побережье достаточно для того, чтобы прожить следующий учебный год без осложнений. Но… эти странные женщины категорически против того, чтобы дети находились в море круглосуточно. Складывается ощущение, что наши мамы плохо знакомы с математикой. Учебный год длится с сентября по июнь – это, на всякий случай, девять месяцев, – а отпуск на море длится всего две недели. Закономерный вопрос: сколько должен просидеть в воде среднестатистический школьник, чтобы перекрыть дефицит солнца, йода и морской воды? Ну, явно не пятнадцать минут, это точно!

У моей мамы на сей счет было совершенно другое мнение, поэтому приходилось изворачиваться изо всех сил. Например, делать вид, что я не слышу, как она кричит мне с берега: «Давай, выходи!» Или, как только выползешь из воды, сразу падать на песок, чтобы потом смыть его в море. Должна же я была как-то продлевать себе удовольствие?! Да и потом: что делать на пляже, если не купаться? Только есть.

Нам с мамой очень нравилась кукуруза. Но не от первого встречного, а от торговца по имени «дядя Саша». Когда он появлялся, все улыбались. А мама его вообще называла «облаком в парусиновых штанах и соломенной шляпе». У «облака» – ярко-голубые глаза и беззубый шамкающий рот. Торговаться с «дядей Сашей» было бесполезно: мы пробовали. Брал он дорого, потому что товаром своим гордился: початки были крупные, хорошо проваренные и всегда горячие. Съешь такой один – и полдня сыт.

Будь моя воля, я бы совсем не уходила с пляжа. Какая разница, где солнце светит?! У воды даже лучше, но мама уверяла меня в обратном и зачем-то накрывала нам обеим плечи полотенцем. Как это укрепляло мое здоровье, не ясно, но проще было согласиться, чем спорить. Соответственно, когда моя любознательная мама заявила, что наступило время осуществить мечту, я тут же поинтересовалась, чью. Выяснилось, что мамину, хотя до отъезда в Крым эта мечта была моей собственностью.

– «Больше всего на свете я хочу научиться ездить на лошади!» – дразнила меня мама и просила сопровождать ее на конеферму, потому что ей, видишь ли, страшно. «Ты боишься лошадей?» – от счастья со мной чуть было не случился удар. «С какой стати? – возмутилась она. – Я просто боюсь идти одна в незнакомое место!» Вот это логика: значит, чтобы перестать бояться незнакомых мест, нужно прийти в это незнакомое место.

Дорога туда была недолгой, но запоминающейся: палило солнце, из-под ног выстреливала саранча, и каждый выстрел сопровождался оглушительным маминым визгом. «Пойдем домой», – хотелось мне предложить ей, но вместо этого я просто затыкала уши, когда она начинала кричать.

– Тебе не страшно?! – мама, видимо, подозревала меня в том, что я притворяюсь. А мне и правда не было страшно: ну прыгают и прыгают, стрекочут. Мне лично они нисколько не мешали. Саранча как саранча, просто большие кузнечики. Мне их даже жалко стало: это я могу мамины крики переносить, а насекомые – не знаю. Наверное, у них сердце от них разрывается, просто сказать не могут.

Зато работники конефермы могут. Им все равно, что о них подумает моя мама. Она у них здесь в Крыму не хозяйка, побудет две недели и уедет. А им оставаться, поэтому они не обращают внимания и делают свое дело, невзирая на мамин визг. Но все равно он их отвлекает. И не только их, но и всех обитателей фермы. Например, пони-альбиноса с градусником в попе.

Сейчас-то я уже знаю, что ничего странного в этом нет: у животных так температуру меряют, потому что у них нет рук, только ноги или лапы. А если нет рук, значит, нет и подмышек. Значит, градусник не поставишь. Поэтому ничего удивительного.

На конеферме, кроме двух человек в загоне с больным пони и еще одного модно одетого парнишки из числа тех, о которых бредят мои одноклассницы, никого не было. Последнего мамин визг нисколько не побеспокоил. Он даже не повернул головы, когда мы к нему приблизились. Так и стоял, согнувшись над ванной, полной воды, и что-то в ней полоскал, приговаривая: «Не боись. Щас. Уже все».

– Сумасшедший, – шепнула мне мама, схватила за руку и потащила под навес, сиротливо стоявший прямо посреди фермы.

– Зачем только мы сюда притащились?! – задала она риторический вопрос и уселась на лавку.

– За мечтой, – напомнила я маме и села рядом.

Кстати, парень мне сумасшедшим не показался. Зато моя мама никак не могла успокоиться и все время вскакивала с места и пыталась разглядеть, что же тот там делает.

– По-моему, он моет котят, – предположила она, а потом добавила: – Или топит… Надо немедленно прекратить это безобразие!

«Живодер» реабилитировался раньше, чем до него добралась моя разгневанная мама. На вытянутой руке у него висела драная каракулевая варежка с вытаращенными глазами-пуговицами и синим животом. «Варежка» подергивалась в руках спасателя и нежно поскуливала.

– Выкинули, черти, а она породистая, – объявил «живодер» и протянул маме псину: – Подержите, будьте добры!

– Я не могу! – тут же объявила моя мама и кивнула в мою сторону: – Пусть она подержит!

Мне, очевидно, доверить спасенное животное молодой человек не решился и положил мокрую поскуливающую «варежку» на деревянный стол под навесом:

– Посторожи, чтоб не упала. Я щас, – скомандовал он и испарился в неизвестном направлении.

«Варежку» было жалко. Она мелко дрожала.

– Давай возьмем? – предложила я маме, но тут же пожалела, потому что она покрутила пальцем у виска и отвернулась в сторону.

Когда мама отворачивается в сторону, это означает, что мы в ссоре. В ссоре мы молчим и делаем вид, что не знаем друг друга, до тех пор, пока кто-нибудь из нас не забудет про это и не заговорит как ни в чем не бывало. Чаще всего ошибается мама. Иногда я. А сегодня мы заговорили одновременно, потому что из сарая вывели лошадей, предназначенных для развлечения туристов, которых, как ни странно, тут оказалось пруд пруди. И мама тут же потащила меня к собравшимся, забыв про «варежку». Начался инструктаж.

Инструкторша мне не понравилась сразу: босая, с соломенными волосами, убранными в хвост, очень похожий на хвост больного пони-альбиноса. Увидев меня, девушка взяла понурую лошадь под уздцы и затараторила, почему-то обращаясь ко мне, а не к моей рвущейся в бой маме: «Значит так. Это лошадь. К лошади нельзя заходить сзаду, где хвост. Конячка пугается и может лягнуть. К конячке надо подходить спереду. Это вот уздечка. Это стремячка. Это сиделец. Ставим левую ножку в стремячку, отталкиваемся правой ножкой и взгружаемся в сиделец. Понятна?»

Лично я ничего не поняла, но на всякий случай кивнула, чтобы не расстраивать человека.

– Маладец! – похвалила меня инструкторша и продолжила: – Када нада трогаться, не нада говорить: «Иди вперед», нада гаварить: «Чап-чап». А када нада встать, не нада говорить: «Стой», нада гаварить: «Трр».

– А если ваша «конячка» меня не послушается? – полюбопытствовала моя мама и зачем-то подмигнула мне левым глазом.

– А вы не бойтесь, – тут же заверила ее инструкторша и зачем-то обняла меня за плечи. – Наши конячки обучены. Слухайте дальше: идем караваном. Друг за другом. Если ваша конячка обгоняет переднюю, говорите: «Трр» и тяните уздечку. Резко. Вот так. А то другая конячка обидится и куснет.

«Только этого мне не хватало!» – подумала я и попробовала освободиться из цепких рук инструктора, но та прижала меня к себе еще сильнее:

– Ты не бойся. Ты же дите. Дите на лошадь не садят. Дите садят на полупони.

– А мама? – робко заикнулась я.

– Мама поедет на Драконе, – сообщила инструкторша и призывно махнула моей маме рукой. – Женщина. Идите сюда.

На секунду мне показалось, что маме страшно. Но ровно на секунду, пока девушка снова не затараторила:

– Вот эта конячка – Дракон. Ставьте ножку в стремячку. Толкайтесь.

Не успела моя мама и глазом моргнуть, как очутилась на высоте двух метров над землей.

– Вот так вот! – прокричала мне сверху она и погладила лошадиную шею, после чего Дракон тронулся с места и пошел куда глаза глядят. Мама беспомощно завертела головой по сторонам в поисках инструктора и, не выдержав, заголосила: «Остановите лошадь!»

Видимо, на конеферме к подобным крикам привыкли, поэтому инструкторша, не глядя в сторону моей мамы, громко скомандовала: «Трр, Дракон!» Обученная лошадь тут же остановилась, и за ней в ряд выстроились другие кони с напуганными наездниками в седлах.

– Чего стоим? – вспомнила обо мне инструктор и потащила к полупони. – Не надо бояться, это ж не лошадь! – засмеялась она и помогла взобраться на невозмутимое, медленно что-то пережевывающее животное.

В общем, скажу честно: я не выдержала. Полупони, конечно, не лошадь, но тоже страшно. Остановить эту сумасшедшую инструкторшу с хвостом альбиноса не было никакой возможности, и я заревела. Громко, как только могла. Но девушка меня не услышала: она торопилась за туристами, восседавшими на самых настоящих лошадях. Среди них была и моя мама. И я точно знаю, ей было страшно, как и любому нормальному человеку. Но она никогда бы в этом не призналась, потому что хотела быть примером для своей трусливой дочери, то есть для меня.

«Извини, мама», – подумала я и искренне обрадовалась тому, что моя бестолковая полупони вернулась к загону, вместо того чтобы трусить за конным караваном. Теперь мне предстояло как-то с нее слезть и при этом умудриться остаться целой и невредимой. Со стороны, наверное, это смотрелось смешно. Но мне, правда, было не до смеха. Я просто молилась про себя, чтобы эта бестолочь прижалась боком к плетню загона, по которому можно спуститься на землю. Но, как нарочно, унылая полупони побрела в противоположную от плетня сторону, а я попыталась представить, что придет в голову этому животному. А вдруг она возьмет и разовьет немыслимую скорость и прыгнет с обрыва? Правда, никакого обрыва поблизости не было, но на всякий случай пришлось крикнуть: «Помогите!»

После первого призыва никто не пришел ко мне на помощь. Лишь полупони пару раз шевельнула ушами и продолжила свой путь дальше. Тогда я заорала изо всех сил, но тоже безрезультатно. Похоже, на этой злополучной конеферме не было никого, кроме меня, полупони, больного альбиноса в загоне и «варежки», сохнущей под навесом. «Интересно, что моя мама скажет моему папе, когда вернется из Крыма без меня? Наверное, они разведутся: папа не простит ей моей гибели». После этих мыслей мне сразу стало жалко папу и маму, но больше всех – себя. На всякий случай я попрощалась с жизнью и пообещала, что если спасусь, сразу стану отличницей.

«Господи! – взмолилась я снова и закрыла глаза. – Спаси меня, пожалуйста. Я больше так не буду. Честное слово!» Про «честное слово» пришлось сказать на всякий случай, для убедительности. Но, как ни странно, полупони встала, фыркнула и опустила голову, пытаясь что-то поднять с земли. «Эй!» – в это время услышала я у себя за спиной, но не повернула головы, потому что побоялась свалиться. «Эй!» – повторился возглас, и у меня за спиной содрогнулась земля, словно по ней промчался целый табун. «Только землетрясения мне не хватало!» – поразилась я собственной невезучести и, превозмогая страх, повернула голову назад: на огромном красивом жеребце цвета темного шоколада гарцевал модно одетый «живодер», попросивший посторожить мокрую «варежку».

– Давай, перелазь, – протянул он ко мне руку, видимо, даже не предполагая, что я физически не могу этого сделать, потому что мое тело окаменело от страха. Я смотрела на своего спасителя и не могла выговорить ни слова.

– Ты чо? Немая? – резонно поинтересовался тот и впился в меня глазами. Пришлось покачать головой, чтобы хоть как-то заявить о собственной жизнеспособности. – А мамка твоя где? Ты ж вроде с мамкой была?

– Там, – ответила я и показала рукой в сторону Капсельской долины.

– А ты чего ж здесь? – поинтересовался «живодер» и посмотрел на меня с сочувствием.

– Инструктор, – похоже, ко мне начал возвращаться дар речи.

– Ох уж мне этот инструктор! – хмыкнул всадник и спрыгнул на землю: – Трр, Мустанг!

Конь встал как вкопанный, а его хозяин стащил меня с моей полупони, как куль с мукой.

– Не боись! – бодро скомандовал «живодер» и помог мне вставить ногу в стремя. – Толкайся! – приказал он, а я с тоской сообразила, что никого мое мнение не интересует.

В седле я очутилась незаметно для себя и сразу же зажмурилась, чтобы не смотреть вниз. «Живодер» через пару секунд оказался у меня за спиной и представился:

– Я Билл.

– Кто? – не поверила я своим ушам.

– Вообще-то Богдан, – исправился он и прикрикнул: – Муста-а-анг! Чап!

После этого «Чап!» мы полетели, и вскоре я почувствовала: мой страх понемногу улетучивается. По совету своего спутника я начала приговаривать: «Опля!» и даже привставать на стременах.

– Не бойся! – кричал мне в ухо Богдан, пытаясь перекричать ветер. – Потрогай его!

И я послушно касалась рукой горячей и влажной шеи лошади. Я была счастлива.

Вскоре остались далеко позади не только конеферма, но и весь караван, во главе которого ехала моя мама на полусонном Драконе. Пролетая мимо них вместе с «живодером», я даже успела заметить, какие у них у всех довольные лица.

– Мама! – заорала я изо всех сил. – Посмотри на меня! Это Мустанг! Это Билл! Это море! Как здорово!

Может быть, моя мама тоже умудрилась что-то прокричать мне в ответ, но я ничего не услышала, потому что Богдан поднял лошадь на дыбы, а потом загнал ее в море, и мы пронеслись по его кромке, вымокнув под брызгами, поднятыми Мустангом.

Дорога обратно мне показалась вдвое короче. Караван лошадей пустили в галоп по Капсельской долине, и впереди всех мчались мы: Мустанг, Билл и я. Горячий воздух обжигал мне лицо, под ногами неслась земля, и во мне больше не было страха.

Наконец-то добравшись до конефермы, встревоженная мама чуть не задушила меня в объятиях.

– Господи! – запричитала она. – Какая же я бестолковая мать!

– Очень даже толковая, – как могла, утешила я ее и погладила по голове. – Ты же сама говорила: «Клин клином!»

– Беру свои слова обратно! – объявила она во всеуслышание, а потом хитро на меня посмотрела: «Получилось, что ли?»

И что я могла ей сказать? Просто повторить в сто первый раз знаменитое «клин клином». Подтверждаю – работает!