Столь деликатные и щекотливые вопросы, постоянно возникающие в процессе установления личности, приводят правосудие в отчаяние. Железные дороги, фотография и электрический телеграф увеличили средства для поисков, но все напрасно. Почти каждый день случается, что ловким преступникам удается скрыть от следователей свою подлинную личность, и они с успехом избегают последствий своих былых прегрешений. Причем они это делают настолько виртуозно, что однажды остроумный генеральный прокурор, смеясь, сказал – хотя, возможно, он шутил только наполовину:

– Путаница при установлении личности прекратится только тогда, когда закон велит нам выжигать каленым железом на плече каждого ребенка номер, под которым он был зарегистрирован в мэрии.

Разумеется, господину Семюлле хотелось бы, чтобы такой номер был выжжен на плече загадочного персонажа, который сейчас стоял перед ним.

Тем не менее следователь не отчаивался. И его доверчивость, пусть и чрезмерная, вовсе не была наигранной. Он думал, что эти две женщины были слабым местом в системы защиты убийцы, тем самым пунктом, на котором он должен сосредоточить свои усилия.

Однако господин Семюлле вскоре отказался от этой мысли, следуя справедливой теории, что на первом допросе не стоит рассматривать те или иные вопросы по существу. Когда господин Семюлле решил, что его угроза возымела действие, он продолжил:

– Итак, подозреваемый, вы утверждаете, что не знаете никого из тех людей, которые находились в кабаре?

– Клянусь вам.

– Вам никогда не выпадала возможность встречаться с человеком, который оказался замешанным в этом прискорбном деле, с неким Лашнёром?

– Я впервые услышал это имя, когда его произнес умирающий солдат, добавив, что этот Лашнёр прежде был актером…

Тяжело вздохнув, подозреваемый добавил:

– Бедный вояка!.. Я нанес ему смертельный удар, а его последние слова стали свидетельством моей невиновности…

Следователя не растрогало такое проявление сентиментальности.

– Кстати, – спросил он, – вы согласны с заявлением военного?

Подозреваемый заколебался, словно почувствовал ловушку, и принялся обдумывать ответ.

– Я согласен!.. – сказал он наконец. – И баста!..

– Очень хорошо. Как вы должны помнить, солдат хотел отомстить Лашнёру, который, пообещав ему денег, втянул его в заговор. Заговор против кого?.. Против вас, разумеется. Но с другой стороны, вы утверждаете, что приехали в Париж в тот же вечер и попали в «Ясный перец» совершенно случайно… Тут что-то не сходится.

Подозреваемый пожал плечами.

– Я, – сказал он, – представляю все это иначе. Эти люди задумали что-то нехорошее против неизвестного мне человека, но я мешал им. Именно поэтому они затеяли со мной ссору из-за пустяка.

Следователь нанес хороший удар, однако защитный выпад оказался еще лучше. Улыбающийся секретарь не смог скрыть своего одобрения. Он изначально находился на стороне подозреваемого… платонически, разумеется.

– Перейдем к фактам, последовавшим за вашим арестом, – продолжал господин Семюлле. – Почему вы отказались отвечать на вопросы?

В глазах убийцы сверкнула искорка злости, реальной или притворной.

– Вполне достаточно одного допроса, – проворчал он, – чтобы невиновного сделать виновным!..

Из-под маски насмешливого и простодушного паяца выглянул грубиян.

– Я призываю вас, – сурово сказал следователь, – оставаться в рамках приличия. Это в ваших же интересах. Полицейские, арестовавшие вас, заметили, что вы прекрасно осведомлены обо всех формальностях и знаете расположение тюрьмы.

– Э! Сударь, разве я вам не говорил, что меня несколько раз арестовывали и сажали в тюрьму из-за отсутствия документов?.. Я говорю правду. И вы меня на этом не подловите, вот так-то!..

Подозреваемый скинул с себя маску беззаботного зубоскала. Теперь он перешел на ворчливый и недовольный тон.

Тем не менее трудности для него лишь начинались. Серьезная атака только началась. Господин Семюлле положил на стол маленький холщовый мешочек.

– Узнаете? – спросил он.

– Конечно!.. Это тот самый пакет, который опечатал в канцелярии директор тюрьмы.

Следователь раскрыл мешочек и высыпал на лист бумаги находившуюся там пыль.

– Как вам известно, подозреваемый, – сказал следователь, – это та самая пыль, в которую превратилась грязь, покрывавшая ваши ноги до щиколотки. Полицейский, который соскреб ее, отправился на пост, где вы провели ночь, и убедился, что она полностью совпадает с грязью, устилающей пол каталажки.

Подозреваемый слушал, раскрыв рот.

– Итак, – продолжал следователь, – вы испачкали свои ноги на посту, причем намеренно. Зачем?..

– Я хотел…

– Позвольте мне закончить. Вы были преисполнены решимости сохранить тайну своей личности и поэтому надели на себя маску человека, принадлежащего к самым низам общества, циркача. Вы понимали, что установление вашей личности выдаст вас. Вы догадывались, о чем подумают полицейские, когда заставят вас раздеться в канцелярии и увидят под грубыми, стоптанными башмаками ухоженные ноги… поскольку ваши ноги такие же ухоженные, как и руки, а ногти обработаны пилочкой. И что вы тогда сделали? Вы вылили на землю воду из кувшина и принялись топать по образовавшейся грязи…

В течение этой обвинительной речи лицо подозреваемого последовательно выражало беспокойство, комичное удивление, иронию, а под конец стало откровенно веселым. Он даже заставил себя рассмеяться тем безумным смехом, который обрывает собеседника на полуслове.

– Вот что происходит, – сказал подозреваемый, но обращаясь не к следователю, а к Лекоку, – когда ищут прошлогодний снег. Ах!.. Господин полицейский, конечно, надо быть хитрым, но не до такой же степени… Правда заключается в следующем. Когда меня привели на полицейский пост, я не разувался в течение сорока восьми часов, тридцать шесть из которых провел в поезде. Мои ступни покраснели, затекли. Они горели, как раскаленное железо. И что я сделал? Я вылил на них воду… А выше щиколотки мои ноги нежные и белые, поскольку я слежу за своим телом… К тому же, как и все люди моей профессии, я всегда ношу только домашние туфли… Я говорю правду. У меня нет даже собственных ботинок. Когда я уезжал из Лейпцига, господин Симпсон дал мне свои старые башмаки, которые он больше не носит…

Лекок ударил себя кулаком в грудь.

«Какой же я болван, – думал он, – глупец, простак, идиот… Надо было дождаться допроса, чтобы указать ему на это обстоятельство. Когда этот сильный и умный человек увидел, как я счищаю грязь с его ног, он догадался о моих намерениях. Он принялся искать объяснение и нашел его… Это настолько правдоподобное объяснение, что Суд присяжных примет его…»

Подобные мысли пришли в голову и господину Семюлле. Но такое присутствие духа не удивило следователя и не сбило его с толку.

– Подведем итоги, – сказал он. – Подозреваемый, вы подтверждаете свои показания?

– Да, сударь.

– Хорошо!.. Я вынужден заявить вам, что вы лжете.

Губы подозреваемого задрожали, и он прошептал:

– Да пусть я подавлюсь хлебом, если я солгал хотя бы один раз.

– Хотя бы один раз?.. Погодите…

Следователь вынул из ящика стола клише, сделанные Лекоком, и показал их убийце.

– Вы сообщили, – продолжал он, – что обе женщины были ростом с карабинеров… Так вот следы, оставленные этими столь высокими женщинами… Они были «черными, словно кроты», утверждаете вы. Но свидетель скажет вам, что одна из них была маленькой, миниатюрной блондинкой с мелодичным голосом.

Следователь поискал взгляд подозреваемого, нашел его и добавил:

– И свидетель этот – кучер, в экипаж которого обе беглянки сели на улице Шевалере…

Эти слова прозвучали для подозреваемого как гром среди ясного неба. Он побледнел, пошатнулся. Чтобы не упасть, он был вынужден прислониться к стене.

– Ах!.. Вы мне говорили правду!.. – продолжал безжалостный следователь. – И что же это за человек, который ждал вас, когда вы были в «Ясном перце»? Что это за сообщник, который после вашего ареста осмелился войти в кабаре, чтобы забрать оттуда какую-то компрометирующую вещь, письмо несомненно, которое, как он знал, лежало в кармане передника вдовы Шюпен? Что это за столь преданный и отважный друг, который сумел притвориться пьяным до такой степени, что введенные в обман постовые заперли его вместе с вами? Вы подтверждаете, что именно с ним обговорили систему своей защиты? Вы подтверждаете, что затем он подговорил вдову Шюпен действовать с вами заодно?..

Но благодаря сверхчеловеческим усилиям подозреваемый уже овладел собой.

– Все это, – хрипло сказал он, – выдумки полиции!

Каким бы точным ни был протокол допроса, он не в состоянии передать все нюансы, равно как остывшая зола не дает ощущения яркого огня. Можно записать каждое слово, но нельзя отразить страсти, выражение лица, умышленные недомолвки, жесты, интонацию, встречающиеся взгляды, полные подозрений или ненависти, наконец волнующую и жуткую тревогу смертельной схватки.

Пока подозреваемый дрожащим голосом оправдывался, следователь трепетал от радости.

«Он слабеет, – думал господин Семюлле, – я это чувствую. Он сдает, он в моих руках!»

Но все надежды на немедленный успех улетучились, как только следователь увидел, что этот удивительный противник обуздал минутную слабость и выпрямился с новой, еще более неистовой энергией. Он понял, что одной атаки не достаточно, чтобы сломить столь закаленный характер. И тогда голосом, ставшим еще более суровым из-за обманутых ожиданий, он продолжил:

– Право, вы отрицаете саму очевидность.

Подозреваемый вновь окаменел. Вероятно, он горько жалел о своей минутной слабости, поскольку в его глазах сверкала адская отвага.

– Какую очевидность?.. – спросил он, нахмурив брови. – Роман, выдуманный полицией, похож на правду, я не отрицаю. Однако мне кажется, что настоящую правду так же легко доказать. Вы говорите мне о кучере, который взял двух маленьких белокурых женщин на улице Шевалере… Но кто докажет, что именно они находились в этом чертовом кабаре?..

– Полиция шла по их следам, оставленным на снегу.

– Ночью, по пустырям, через овраги, вдоль улицы, когда шел мелкий дождь и начиналась оттепель!.. Это уж слишком!..

Подозреваемый показал рукой на Лекока и голосом, полным презрения, добавил:

– Полицейский либо должен быть чрезмерно самоуверенным, либо хотеть любым путем продвинуться по службе, чтобы требовать головы человека, основываясь на таких несуразных доказательствах!

Водя пером по бумаге, улыбающийся секретарь наблюдал за происходящим.

«Метко сказано!.. В темноте!..» – думал он.

Упрек действительно был жестоким. Он потряс молодого полицейского до глубины души. Он был до того задет за живое, что, забыв, в каком месте находится, в ярости вскочил.

– Это обстоятельство действительно ничего не значило бы, – сказал Лекок, – если бы не было звеньев длинной цепи…

– Терпение, господин полицейский, – прервал его следователь.

Обращаясь к подозреваемому, он продолжил:

– Правосудие всегда использует улики, собранные полицией, лишь после того, как тщательно проверит их и оценит.

– Что за важность!.. – пробормотал подозреваемый. – Я хочу видеть этого кучера!..

– Не беспокойтесь, он повторит свои показания в вашем присутствии.

– Ладно!.. Тогда я буду доволен. Я спрошу его, как это он умудряется рассматривать людей в кромешной темноте. Наверно, этот составитель описаний принадлежит к той породе кошек, которые видят ночью лучше, чем днем.

Подозреваемый прервался и хлопнул себя по лбу, словно на него внезапно снизошло озарение.

– Какой же я глупый!.. – воскликнул он. – Я порчу себе кровь из-за женщин, в то время как вы знаете, кто они. Ведь вы знаете, правда, господин следователь, поскольку кучер довез их до дома?

Господин Семюлле почувствовал, что его обвели вкруг пальца. Он понимал, что подозреваемый пытается напустить туман именно в том месте, которое следствие во что бы то ни стало хотело прояснить.

Несравненный актер, подозреваемый произнес эту фразу с искренним простодушием. Однако в его голосе слышалась ирония. И если он насмехался, значит, знал, что ему нечего было опасаться.

– Точно так же, – продолжал следователь, – вы отрицаете, что вам помогал сообщник… товарищ.

– К чему отрицать, господин следователь, если вы мне не верите? Недавно вы назвали моего патрона, господина Симпсона, вымышленным персонажем. В таком случае что я могу сказать о так называемом сообщнике? А!.. Полицейские, придумавшие сообщника, сделали его славным парнем. Недовольный тем, что он сбежал от них в первый раз, он добровольно бросился в их лапы. Эти господа утверждают, что он договаривался со мной и с хозяйкой кабаре. И как же ему это удалось?.. Вероятно, они вытащили его из каталажки, где находился я, и подсадили к старухе…

Секретарь Гоге, записывая показания, восхищался подозреваемым.

«А этот, – думал он, – парень бойкий на язык. Ему не понадобится адвокат, чтобы болтать в Суде присяжных».

– Ну, – продолжал подозреваемый, – что у вас есть против меня?.. Фамилия Лашнёр, произнесенная умирающим, следы на тающем снегу, заявление кучера, смутные подозрения по поводу пьяницы. И все?.. Это ничто…

– Хватит! – прервал его господин Семюлле. – Теперь вы держитесь уверенно, но совсем недавно вы пребывали в огромном смятении. По какой же причине?..

– По какой причине?.. – гневно воскликнул убийца. – По какой причине? Значит, вы, господин следователь, не понимаете, что жестоко, безжалостно терзаете меня. Меня, невиновного, который защищает свою жизнь. Вот уже несколько часов вы изучаете меня со всех сторон. Я чувствую себя словно на гильотине. При каждом слове, которое я произношу, я спрашиваю себя, не приведет ли оно в действие механизм. Вас удивляет моя растерянность! Да я раз двадцать чувствовал холод лезвия, опускающегося на мою шею!.. Послушайте!.. Такой пытки я не пожелал бы даже своему заклятому врагу.

Вероятно, подозреваемый действительно жестоко страдал, поскольку принадлежал к числу тех физических феноменов, которые неподвластны самой непреклонной воле. Его волосы стали влажными от пота. Крупные капли, которые он стирал рукавом, время от времени текли по его побледневшему лицу.

– Я не враг вам, – мягко заметил господин Семюлле, который отнес слова подозреваемого на свой счет. – Следователь не является ни другом, ни врагом подозреваемого. Он друг правды и законов. Я не ищу ни виновного, ни невиновного. Я хочу найти то, что есть на самом деле. Мне необходимо знать, кто вы… И я это узнаю.

– Э!.. Да я готов до посинения твердить: я Май!

– Нет.

– Тогда кто же я?.. Переодетый вельможа?.. О, хотел бы я им быть. В таком случае у меня были бы документы, я показал бы их вам, и вы меня бы отпустили… поскольку вы знаете, мой славный господин, что я такой же невиновный, как и вы.

Следователь встал из-за стола и прислонился к камину в двух шагах от подозреваемого.

– Не стоит продолжать, – сказал он.

И тут же, изменив тон и манеры, он добавил с совершенной учтивостью светского человека, который обращается к одному из равных себе.

– Окажите мне честь, сударь, и поверьте, что я наделен достаточной проницательностью, чтобы разглядеть, несмотря на вашу трудную роль, которую вы играете с обескураживающим талантом, высшего человека, человека, наделенного редкими способностями…

Лекок заметил, что это резкое изменение тона сбило с толку убийцу. Убийца попытался рассмеяться. Но из его груди вырвался мрачный, как рыдание, смех, а на глазах блеснули слезы.

– Я не буду вас больше мучить, сударь, – продолжал следователь. – Впрочем, сейчас, вступив на зыбкую почву, я проиграю, в чем со всей скромностью признаюсь. Я вернусь к рассмотрению вашего дела, когда у меня на руках будет достаточно доказательств, чтобы раздавить вас…

Следователь собрался с мыслями, а потом медленно, делая ударение на каждом слове, добавил:

– Только не ждите от меня поблажек, которые я сейчас охотно даю вам. Правосудие гуманно, сударь, то есть оно снисходительно относится к некоторым преступлениям. Оно измеряет глубину пропасти, в которую может скатиться порядочный человек, оказавшийся во власти страстей. Я обещаю щадить вас, если это не будет противоречить моему долгу… Скажите, сударь… Должен ли я попросить присутствующего здесь полицейского выйти? Хотите ли вы, чтобы я дал какое-нибудь поручение своему секретарю?..

Следователь замолчал. Он ждал, какое впечатление произведет это последнее усилие.

Убийца бросил на следователя один из тех взглядов, которые стараются проникнуть в глубины души. Его губы зашевелились. Можно было подумать, что он вот-вот заговорит… Но нет. Сложив руки на груди, он прошептал:

– Вы честны со мной, сударь. К сожалению, я всего лишь жалкий тип, как я вам и сказал: Май, артист, зазывающий публику, приветствующий ее…

– Воля ваша, – печально произнес следователь. – Господин секретарь зачитает протокол вашего допроса… Слушайте.

Гоге тут же принялся читать. Подозреваемый слушал, не делая никаких замечаний, но в конце он отказался подписывать протокол, опасаясь, как он заявил, «какой-нибудь тарабарщины».

Через несколько минут жандармы, которые привезли подозреваемого, доставили его обратно в тюрьму.