Лекок был предусмотрительным молодым человеком. Прежде чем лечь спать, он завел будильник, поставив стрелки на шесть часов.

– Таким образом, – сказал он папаше Абсенту, задув свечу, – мы ничего не упустим.

Однако Лекок не учел своей чрезмерной усталости и паров алкоголя, еще затуманивавших мозг его старого коллеги. Когда часы на церкви Святого Эвстахия пробили шесть часов, будильник исправно зазвенел. Однако пронзительного звона чудесного механизма было недостаточно, чтобы прервать тяжелый сон обоих полицейских.

Вероятно, они спали бы и дальше, если бы около половины восьмого дверь не содрогнулась от двух мощных ударов кулака. Лекок вскочил, удивившись, что в комнате уже стало светло, и сразу же разозлился, что принятые им меры предосторожности оказались напрасными.

– Войдите!.. – крикнул он утреннему визитеру.

В те времена у молодого полицейского еще не было врагов, и он мог беспечно оставлять ключ в замочной скважине. Дверь тут же приоткрылась. В проеме показалось хитроватое лицо папаши Папийона.

– О!.. Мой славный кучер!.. – воскликнул Лекок. – Есть новости?

– Прошу прощения, буржуа, но меня привела сюда все та же причина. Вы же знаете, тридцать франков, которые заплатили мне плутовки… Я не буду спать спокойно, пока не отработаю эту сумму, возя вас. Вчера вы воспользовались моим экипажем на сто су, значит, я вам должен двадцать пять франков.

– Но это безумие, друг мой!..

– Вполне возможно!.. Но это мое личное дело. Я поклялся простоять под вашей дверью одиннадцать часов, если вы не воспользуетесь моими услугами. Два франка и двадцать пять сантимов в час, и мы в расчете. Решайте сами.

Папаша Папийон умоляюще смотрел на Лекока. Было ясно, что отказ обидит его до глубины души.

– Хорошо, – сказал Лекок, – я нанимаю вас на утро. Только должен предупредить, что нам придется совершить настоящее путешествие.

– У Кокотки крепкие ноги.

– У нас с коллегой есть дела в вашем квартале. Необходимо разыскать сноху вдовы Шюпен. У меня есть все основания надеяться, что комиссар округа сообщит нам ее адрес.

– О! Мы поедем туда, куда вы скажете. Я в вашем полном распоряжении.

Через несколько минут они пустились в путь. Папийон, гордо восседая на облучке, щелкал кнутом, и экипаж катился так быстро, словно седоки пообещали сто су чаевых.

Только папаша Абсент грустил. Лекок простил его и даже пообещал никому ничего не говорить, но сам-то он себя не прощал. Он не мог успокоиться, что его, старого полицейского, провели, как наивного провинциала. Если бы он не выдал тайны следствия! Но он их не очень хорошо понимал, и одно это обстоятельство усугубляло трудности стоявшей перед ним задачи.

Долгая поездка дала свои результаты. Секретарь комиссара полиции тринадцатого округа сообщил Лекоку, что жена Полита Шюпена проживает с ребенком на улочке Бют-о-Кай. Он не мог сказать номер дома, но описал его.

Сноха мамаши Шюпен была родом из Оверни. Она жестоко поплатилась за то, что предпочла парижанина своему соотечественнику.

Приехав в Париж в возрасте двенадцати лет, она поступила на работу в качестве служанки на крупную фабрику в Монруже. Там она и осталась. После десяти лет лишений и упорного труда, она, су за су, накопила три тысячи франков. Но тут по воле злого гения она встретила на своем пути Полита Шюпена. Она влюбилась в этого ничтожного, циничного мерзавца, а он женился на ней ради денег.

Пока были деньги, то есть в течение трех-четырех месяцев, супружеская чета жила с грехом пополам. Но вместе с последним су Полит исчез и с удовольствием стал вести прежнюю жизнь. Он лентяйничал, совершал мелкие кражи, развратничал.

Отныне Полит приходил к своей жене только для того, чтобы обворовать ее, когда подозревал, что она сумела отложить немного денег. И периодически она позволяла ему лишать себя всего. Он, в надежде на постыдные доходы, хотел, чтобы она скатилась еще ниже, но она дала ему отпор.

Именно из-за этого отпора старуха Шюпен возненавидела свою невестку. Эта ненависть выражалась в таком дурном обращении, что однажды вечером несчастная женщина была вынуждена бежать в той жалкой одежде, которая на ней была.

Возможно, мать и сын рассчитывали, что голод сделает то, чего не смогли сделать их угрозы и советы. Но их подлые расчеты не оправдались.

Секретарь добавил, что эти факты были широко известны и все отдавали должное отважной овернке.

– Даже прозвище, – сказал он, – которое ей дали, – Добродетельная Туанона, было пусть грубой, но искренней похвалой.

Получив эти сведения, Лекок сел в фиакр. Улочка Бют-о-Кай, куда своих седоков быстро доставил папаша Папийон, немного походила на бульвар Малерб. Неужели там живут миллионеры? Об этом нельзя было догадаться. Достоверно было известно одно: обитатели улочки знали друг друга, как в деревне. Первый же встречный, у которого молодой полицейский спросил о госпоже Полит Шюпен, вывел его из затруднительного положения.

– Добродетельная Туанона живет вон в том доме, справа, – ответил он. – На самом верху лестницы, дверь напротив.

Указания были настолько четкими, что Лекок и папаша Абсент сразу нашли жилище, которое они искали. Это была унылая, холодная мансарда, выложенная плиткой, довольно просторная, освещаемая подъемным слуховым окном.

Потрескавшаяся кровать из орехового дерева, колченогий стол, два стула и скудная хозяйственная утварь составляли ее обстановку. Однако, несмотря на бедность, здесь все сверкало чистотой. И даже можно было есть с земли, как образно выразился папаша Абсент.

Когда полицейские появились на пороге, они увидели женщину, которая шила мешки из грубого полотна, сидя посредине комнаты, около окна, чтобы свет падал прямо на ее рукоделие.

При виде двух незнакомцев женщина приподнялась, удивленная, даже немного испуганная. Когда они объяснили, что у них к ней долгий разговор, она встала и предложила сесть.

Но старый полицейский уговорил ее снова сесть. Он остался стоять, а Лекок расположился на другом стуле. Молодой полицейский быстро осмотрел обстановку и оценил женщину.

Она была маленькой, немного располневшей, словом, совершенно обычной. Копна жестких черных волос, спускавшихся низко на лоб, и большие выпуклые глаза придавали ей вид затравленного зверя, которого постоянно бьют.

Возможно, прежде она обладала тем, что принято называть дьявольской красотой, но теперь она казалась такой же старой, как и ее свекровь.

Горе, лишения, непосильный труд, ночи, проведенные при лампе, слезы, лившиеся ручьем, побои – от всего этого поблек цвет ее лица, глаза покраснели, а на висках появились глубокие морщины. Однако от нее исходила врожденная честность, которую не сумела уничтожить среда, в которой она жила.

Ребенок совершенно не походил на мать. Он был бледным, тщедушным, с глазами, сверкавшими фосфоресцирующим огнем, с волосами грязно-желтого цвета, который принято называть парижской глазурью.

Одна деталь взволновала обоих полицейских. На матери было неказистое ситцевое платье, но малыш был тепло одет в одежду из грубого драпа.

– Сударыня, – вежливо начал Лекок, – вы, несомненно, слышали о тяжком преступлении, совершенном в заведении вашей свекрови.

– Увы!.. Да, сударь.

И она живо добавила:

– Но мой муж не может быть к этому причастен, поскольку он в тюрьме.

Это замечание, заглушавшее подозрения, разве оно не свидетельствовало о том, что женщину терзает жуткий страх?

– Да, я знаю, – продолжал молодой полицейский. – Полита арестовали дней пятнадцать назад…

– О!.. Причем несправедливо, сударь, клянусь вам. Он, как всегда, пошел на поводу у своих дружков, подозрительных типов. Он такой слабохарактерный. Когда вино ударяет ему в голову, с ним можно делать все, что угодно. Сам он не причинит зла и ребенку. Достаточно на него посмотреть…

Говоря, она бросала пламенные взгляды на плохую фотографию, висевшую на стене. На фотографии был изображен отвратительный косоглазый негодяй с кривым ртом, над которым виднелись реденькие усики, с волосами, прилипшими к вискам. Это был Полит. Не стоило заблуждаться: несчастная женщина по-прежнему любила его. К тому же он был ее мужем.

За этой немой сценой, где бушевали страсти, последовала минута молчания. В этот миг дверь мансарды тихо отворилась. Мужчина просунул голову и тут же отпрянул назад, глухо выругавшись. Потом дверь закрылась, ключ заскрежетал в замочной скважине. На лестнице послышались быстрые шаги.

Сидя в мансарде спиной к двери, Лекок не мог видеть лица странного гостя. Быстро обернувшись на шум, он скорее догадался о движении, чем заметил его. Однако у него не было ни тени сомнений.

– Это он, – воскликнул он, – сообщник!

Благодаря своему положению папаша Абсент видел незваного гостя.

– Да, – подтвердил он, – я узнал человека, который вчера напоил меня.

Разом вскочив с места, полицейские бросились к двери. Они изо всех сил старались ее открыть, но все их усилия были напрасными. Дверь сопротивлялась, держалась крепко, поскольку была монолитной, дубовой. Владелец дома купил ее по случаю, когда сносили какое-то здание, вместе со старым прочным замком.

– Да помогите же нам, – обратился папаша Абсент к удивленной, объятой ужасом жене Полита. – Дайте нам лом, какую-нибудь железяку, гвоздь, что-нибудь!..

Молодой полицейский до крови расцарапал руки, пытаясь сдвинуть замочную задвижку или сорвать подбойник. Его трясло от ярости.

Наконец дверь поддалась. Оба полицейских, горевших одинаковым пылом, устремились в погоню за своим таинственным противником. Выбежав на улицу, они принялись собирать сведения. Они могли описать этого человека, и это уже было кое-что. Два свидетеля видели, как он входил в дом Добродетельной Туаноны, третий заметил его, когда он стремительно выбегал. Дети, игравшие на улице, уверяли, что он со всех ног бросился бежать в сторону улицу Мулен-де-Прэ.

Именно на этой улице, в том месте, где начинается улочка Бют-о-Кай, Лекок оставил экипаж.

– Бежим! – предложил папаша Абсент. – Возможно, кучер сможет нам дать кое-какие сведения.

Но Лекок в сомнении покачал головой и не тронулся с места.

– Зачем?.. – произнес он. – Присутствие духа подвигло мужчину на то, чтобы повернуть ключ. Это его спасло. Теперь он нас опережает на десять минут. Он уже далеко. Мы его не догоним.

Старый полицейский побледнел от гнева. Отныне он считал своим личным врагом этого хитрого сообщника, который так жестоко посмеялся над ним. Он был готов отдать свое месячное жалованье, только схватить бы этого негодяя за воротник.

– А!.. – сказал он. – Этому разбойнику вполне хватает и наглости, и удачи!.. Подумать только!.. Он издевается над нами, словно мышь, которая играет с когтями кошки… Вот уже трижды он ускользал от нас… Трижды!..

Молодой полицейский был разгневан не меньше своего коллеги. К тому же было задето его тщеславие. Однако он понимал, что необходимо сохранять хладнокровие.

– Да, – задумчиво ответил он, – негодяй смелый и умный. Он не сидит сложа руки. Мы работаем, и он тоже не сидит на месте. Вездесущий демон. С какой бы стороны я ни пошел в наступление, я всегда сталкиваюсь с ним, а он всегда настороже. Это он сделал так, что вы потеряли след Гюстава, это он организовал прелестную комедию в гостинице «Мариенбург»…

– А теперь, – подхватил славный папаша Абсент, – пусть только Генерал начнет нам петь, будто вы привели на полицейский пост привидений!

Сколь бы лестной ни была похвала, она не могла отвлечь Лекока от его размышлений.

– До этой минуты, – сказал он немного погодя, – этот ловкий постановщик мизансцен опережал меня всюду, и поэтому я терпел поражение. Но отныне его опережаем мы. Если он сюда пришел, значит, почуял опасность… Значит, мы можем надеяться на лучшее. Поднимемся к жене этого мерзавца Полита.

Увы! Бедная Добродетельная Туанона ничего не могла взять в толк. Она стояла на лестничной площадке, держа ребенка за руку. Перегнувшись через перила, она дрожала, всматриваясь и прислушиваясь. Увидев поднимавшихся полицейских, она бросилась им навстречу:

– Ради бога, – попросила она, – скажите, что происходит? Что все это означает?

Но Лекок не был человеком, способным рассказывать о своих делах в коридорах, у которых тоже есть уши. Он ответил только тогда, когда ввел молодую женщину в мансарду:

– Мы только что охотились за сообщником того, кто совершил убийство в «Ясном перце». Он пришел сюда, рассчитывая застать вас одну. Но мы вспугнули его.

– Убийца!.. – прошептала Добродетельная Туанона, заламывая руки. – Но что он хотел от меня?

– Кто знает? У нас есть основания полагать, что он один из дружков вашего мужа.

– О!.. Сударь…

– Да, да!.. Разве вы нам не говорили, что у Полита были отвратительные знакомые? Успокойтесь, это ему никак не навредит. Впрочем, есть простой способ отвести от него все подозрения.

– Способ? Какой же? О, скажите мне…

– Вы, порядочная женщина, должны честно ответить на мои вопросы и тем самым дать мне возможность арестовать виновного. Есть ли среди друзей вашего мужа те, кто способен совершить убийство?.. Назовите мне их.

Было видно, что несчастная женщина колебалась. Несомненно, она часто становилась свидетельницей тайных сборищ, на которых обсуждались те или иные подлые делишки. Вероятно, ей угрожали отомстить самым жестоким образом, если она заговорит.

– Вам нечего бояться, – настаивал молодой полицейский. – Обещаю вам, никто никогда не узнает, что вы говорили со мной. Потом, возможно, вы не скажете мне ничего нового. Нам многое поведали о вашей жизни, не говоря уже о том, что с вами грубо обращались Полит и его мать.

– Мой муж, сударь, никогда грубо со мной не обращался, – гордо ответила молодая женщина. – Впрочем, это касается только меня.

– А ваша свекровь?

– Возможно, она была немного несдержанной. Но по сути у нее доброе сердце.

– Тогда какого черта вы бежали из кабаре вдовы Шюпен, если там вы были счастливы?

Добродетельная Туанона покраснела до корней волос.

– Я спасалась, – ответила она, – по другим причинам. Туда приходило очень много пьяных мужчин. Всякий раз, когда я оставалась одна, некоторые в своих шуточках заходили слишком далеко… Вы возразите, сказав, что я умею постоять за себя. Это правда. Возможно, я терпела бы… Но в мое отсутствие всегда находились мерзавцы, которые поили моего малыша водкой. Однажды, вернувшись домой, я нашла его почти мертвым. Он был уже окоченевшим, холодным… Пришлось бежать за доктором…

Добродетельная Туанона внезапно замолчала, широко раскрыв глаза. Багрянец схлынул с ее лица, она стала мертвенно-бледной. Прерывающимся голосом она крикнула, обращаясь к сыну:

– Тото!.. Несчастный!..

Лекок огляделся и вздрогнул. Он все понял. Этот ребенок, которому не было и пяти лет, подполз к нему на четвереньках и шарил в карманах его пальто. Он воровал у Лекока, обкрадывал его, причем очень ловко.

– Так вот!.. Да, – воскликнула несчастная женщина, заливаясь слезами, – да, и это тоже было! Как только я упускала малыша из виду, эти негодяи забирали его с собой. Они водили его по людным местам, учили залезать в карманы прохожих и приносить им все, что он там находил. Если прохожие замечали неладное, эти негодяи принимались громко ругать ребенка… Они даже били его… Если никто ничего не замечал, они давали ему су на леденец и забирали все, что ему удалось украсть.

Молодая женщина закрыла лицо руками и еле слышно добавила:

– Но я не хочу, чтобы мой малыш стал вором.

Она, это несчастное создание, умолчала о том, что человек, который уводил ребенка и учил его воровать, был его отцом, ее мужем, Политом Шюпеном. Но оба полицейских это хорошо понимали. Преступление мужчины было до того ужасным, а страдания женщины до того мучительными, что они сами были взволнованы до глубины души. С этого момента Лекок думал только о том, как бы сделать эту мучительную сцену более короткой. Впрочем, неподдельное волнение несчастной матери свидетельствовало о ее честности.

– Послушайте, – сказал Лекок немного грубовато, но не вызывающе, – еще два вопроса, и я отпущу вас. Не было ли среди завсегдатаев вашего кабаре мужчины по имени Гюстав?..

– Нет, сударь, точно нет.

– Допустим!.. Но Лашнёр… Вы же должны знать Лашнёра?

– Этого я знаю.

Молодой полицейский не смог сдержать радостного восклицания. Он думал, что наконец-то он ухватился за кончик ниточки, которая выведет его к свету, к правде.

– Что это за человек? – живо спросил он.

– О, он не похож на мужчин, которые приходят в заведение моей свекрови, чтобы покутить. Я его видела только один раз, но это врезалось в мою память. Это было в воскресенье. Он приехал в экипаже, остановился на пустырях и разговаривал с Политом. Когда он уехал, мой муж сказал: «Видишь того старика? Он поможет сколотить нам состояние». Он выглядел почтенным господином…

– Достаточно, – прервал молодую женщину Лекок. – Теперь, моя славная, вам придется дать показания следователю. Внизу нас ждет экипаж. Если хотите, возьмите ребенка с собой, но поторопитесь. Быстро спускайтесь, быстро…