Когда Лекок спешит, он ходит быстро. Вот и сейчас он почти летел по улице Лоретской Богоматери, улице, которую приходится мостить чаще всех улиц в Париже, так что папаша Планта едва поспевал за ним.

Все убыстряя шаг, с головой уйдя в раздумья о том. какие меры принять, чтобы обеспечить наибольший успех своим планам, сыщик продолжал свой монолог, обрывки которого время от времени удавалось уловить старому судье.

— Все идет прекрасно, — бормотал он, — все будет в порядке. Слыханное ли дело, чтобы кампания, начавшаяся столь удачно, не увенчалась успехом! Если Акаб уже в кабачке, если кто-нибудь из моих посланцев принес нужные сведения, нынче же вечером с преступлением в «Тенистом доле» все станет ясно, все определится, а через неделю никто уже не вспомнит об этой истории.

В конце улицы, напротив церкви, сыщик внезапно остановился.

— Прошу прощения, сударь, — обратился он к орсивальскому мировому судье, — что столько времени таскал вас за собой и заставлял делить тяготы моего ремесла, но, не говоря уж о том, что вы могли оказаться мне весьма полезны у мадам Шарман, ваше присутствие становится мне совершенно необходимо теперь, когда мы всерьез беремся за Тремореля.

Они перешли на другую сторону и вошли в кабачок на углу улицы Мучеников.

Хозяин, который за цинковой стойкой разливал по литровым бутылкам содержимое огромного кувшина, был, казалось, изрядно удивлен, видя в своем заведении двух посетителей, принадлежащих, судя по их внешности, к высшим классам общества. Но Лекок, подобно Алкивиаду, был везде у себя дома и везде говорил на языке тех, к кому пришел.

— Скажите-ка, не у вас ли собралась компания человек в восемь — десять, которые поджидают своих приятелей?

— Да, сударь, эти господа пришли примерно час назад.

— Они сейчас в отдельном кабинете, что в глубине дома, не так ли?

— Именно так, сударь, — ответил кабатчик с внезапной почтительностью.

Он не знал наверняка, что за человек его расспрашивает, но нюхом учуял в нем важную персону из префектуры полиции. Поэтому он ничуть не удивился, что этот изысканный господин знает его заведение не хуже, чем он сам, и без колебаний распахнул перед ним двери кабинета. В просторном помещении в глубине дома, отделенном от остальных лишь простой перегородкой из матового стекла, пили и перебрасывались засаленными картами человек десять самого разного вида.

При появлении Лекока и папаши Планта все почтительно встали, а те, кто оставался в шляпах или фуражках, тут же их сняли.

— Превосходно, господин Акаб, — обратился сыщик к человеку, который, по-видимому, возглавлял этот отряд, — вы точны, я вами доволен. Мне вполне достаточно будет шестерых из ваших людей, тем паче что я вижу здесь трех человек, которых посылал сегодня с поручением.

Г-н Акаб поклонился, радуясь, что снискал одобрение начальника, который обычно не слишком-то щедр на похвалы.

— Потерпите еще минуту, — продолжал Лекок, — дальнейшие мои распоряжения будут зависеть от донесений, которые я услышу.

Затем он обратился к троице, которую посылал утром к торговцам мебелью:

— Кому из вас удалось что-либо разузнать?

— Мне, сударь, — отозвался высокий молодой человек с бледным лицом и чахлыми усиками типичного парижанина.

— Опять ты, Зеленец? Право же, друг мой, тебе везет. Пойдем в соседний кабинет, но сперва скажи хозяину, чтобы принес нам бутылку вина, да пусть проследит, чтобы нас не беспокоили.

Вскоре все распоряжения были исполнены, и Лекок, усадив папашу Планта, самолично запер дверь на символическую задвижку.

— Теперь рассказывай, — велел он подчиненному, — и будь краток.

— Сударь, я понапрасну показывал фотографию доброму десятку торговцев, но наконец ее опознал один солидный мебельщик на улице Святых Отцов, в Сен-Жерменском предместье; его зовут Реш.

— Постарайся передать мне слово в слово все, что он тебе сказал.

— Это, сказал мебельщик, портрет одного моего клиента. Он пришел ко мне с месяц назад и сказал, что ему нужна полная обстановка — гостиная, столовая, спальня и все прочее — для небольшого особняка, который он только что снял. Он не торговался и поставил только одно условие: чтобы все было готово, привезено, расставлено, шторы повешены, ковры постелены не позже чем через три недели, то есть к прошлому понедельнику.

— Каков был счет?

— Восемнадцать тысяч франков, половину авансом, остальное в день доставки.

— Кто платил во второй раз?

— Слуга.

— Как отрекомендовался этот господин?

— Как Джеймс Уилсон, но господин Реш сказал мне, что на англичанина он не похож.

— Где он живет?

— Мебель была доставлена в особняк на улице Сен-Лазар, номер …, возле Гаврского вокзала.

На лице Лекока, сперва изрядно озабоченном, изобразилась неподдельная радость. Его охватила законная и естественная гордость полководца, который видит, что военная хитрость удалась и врагу грозит поражение. Он позволил себе фамильярно хлопнуть старого судью по плечу и произнес только одно слово:

— Попался!

Но Зеленец покачал головой.

— Я в этом не уверен, — сказал он.

— Почему?

— Как вы сами понимаете, сударь, поскольку адрес узнал, а время еще оставалось, я сходил осмотреть место, то есть этот особняк.

— И что же?

— Человека, который его снял, действительно зовут Уилсон, но на фотографии изображен не он, это точно.

Мировой судья не сумел скрыть разочарования, но Лекок не так легко поддавался отчаянию.

— Откуда у тебя эти сведения? — спросил он полицейского.

— Я поговорил со слугой.

— Олух! — воскликнул папаша Планта. — Вы же их спугнули!

— Ну нет, — возразил Лекок, — такого быть не может, Зеленец — мой ученик. Рассказывай, друг мой.

— Дошел я до особняка — очень богатый дом. сударь, подумал: «Клетка, вот она: узнаем, на месте ли птичка». Как тут быть? К счастью и по величайшей случайности, у меня был при себе луидор. Не раздумывая, опускаю его в желоб, по которому из особняка стекает в уличную сточную канаву грязная вода.

— И звонишь в дверь?

— Верно. Привратник — там, разумеется, есть привратник — отпирает мне, и я огорченно рассказываю ему, что вынимал из кармана носовой платок и обронил двадцать франков, так нельзя ли попросить какой-нибудь инструмент, чтобы выудить монету. Он приносит мне какую-то железку, сам берет другую, и мы мигом вытаскиваем золотой из желоба. Я прыгаю от счастья, словно мне невесть как повезло, и как бы в благодарность приглашаю его выпить.

— Недурно!

— Ах, господин Лекок, это же ваш фокус, но, увидите, дальше все придумал я сам. Привратник соглашается, и вот мы уже, словно лучшие друзья, пьем можжевеловую в кабачке напротив особняка. Болтаем о том о сем, но вдруг я наклоняюсь, словно заметил что-то на полу, и поднимаю — как вы думаете, что? Фотографию, которую заранее уронил и даже немного потоптал ногой. «Смотри ка, — говорю я, — чей-то портрет!» Мой новый приятель берет ее, разглядывает, но, судя но всему, не узнает. Тогда, чтобы убедиться окончательно, я говорю: «Видный мужчина, правда? Видать, похож на вашего хозяина — богачи ведь все похожи…» Но он отвечает, что ничуть не похож: у этого господина борода, а его хозяин бритый, как аббат. «И вообще, — добавляет он, — мой хозяин американец. Правда, нам он отдает приказания по-французски, но с госпожой разговаривает только по-английски».

Пока Зеленец рассказывал, глаза Лекока обретали былой блеск.

— Треморель владеет английским, не правда ли? — спросил он у папаши Планта.

— Вполне сносно, и Лоранс тоже.

— Следовательно, мы на верном пути, потому что, как мы знаем, ночью, совершив преступление, Треморель сбрил бороду. Теперь мы можем идти.

Однако Зеленец, который приготовился к похвалам, был, казалось, в некотором замешательстве.

— Друг мой, — сказал ему сыщик, — по-моему, ты превосходно провел расследование, и соответствующее денежное вознаграждение тебе это удостоверит. Не зная того, что известно нам, ты сделал такие выводы, какие и должен был сделать. Но вернемся к особняку. У тебя есть план первого этажа?

— Разумеется, сударь, и первого, и второго. Привратник разболтался и сообщил мне всякие подробности о хозяевах, — правда, он служит у них всего два дня. Дама все время грустит и льет слезы.

— Это мы знаем. План, план…

— Итак, широкая и высокая арка для въезда карет. За нею довольно просторный двор. В глубине двора конюшня и каретный сарай. Слева от арки привратницкая. Справа стеклянная дверь, за дверью лестница в шесть ступенек, ведущая в вестибюль. Из вестибюля можно попасть в гостиную, столовую и еще две небольшие комнаты. На втором этаже спальни хозяина и хозяйки, кабинет…

— Достаточно! — перебил Лекок. — Все ясно.

Порывисто вскочив на ноги, он распахнул дверь и в сопровождении господина Планта и Зеленца устремился в большой кабинет. Как и в прошлый раз, все встали.

— Господин Акаб, — обратился сыщик к помощнику, — слушайте приказ. Как только я удалюсь, уплатите по счету. Затем, чтобы быть у меня под рукой, идите и ждите меня в первом же кабачке по правой стороне Амстердамской улицы. У вас будет время пообедать, но без вина, разумеется.

Лекок извлек из кошелька два луидора и выложил их на стол со словами:

— Это на обед.

Затем он вышел, приказав Зеленцу следовать за ним. Прежде всего Лекок поспешил собственными глазами взглянуть на особняк, снятый Треморелем. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что Зеленец правильно описал расположение комнат.

— Все верно, — сказал он папаше Планта, — расположение выгодно для нас. Сейчас девяносто шансов из ста за то, что все удастся.

— Что вы собираетесь делать? — спросил старый судья, который по мере приближения решающего мига волновался все больше и больше.

— Пока ничего. Действовать я начну, когда стемнеет. Итак, — прибавил он весело, — в нашем распоряжении два часа, и давайте последуем примеру моих подчиненных: в двух шагах отсюда я знаю ресторанчик, где превосходно кормят. Пойдемте пообедаем.

И, не дожидаясь ответа, он увлек папашу Планта к ресторану в пассаже «Гавр».

Но у самой двери он остановился и подозвал Зеленца.

— Даю тебе два часа, — сказал ему Лекок. — Измени свою внешность так, чтобы твой знакомый привратник тебя не узнал, а потом подкрепись. Ты — подмастерье мебельщика. Беги, я жду тебя в этом ресторане.

Лекок не зря утверждал, что в ресторане «Гавр» превосходная кухня. Беда в другом — папаша Планта не в состоянии был ее оценить. Тревога снедала его еще сильнее, чем утром, и он не в силах был проглотить ни куска. Если бы он знал хоть что-нибудь о том, как намерен действовать его спутник! Но сыщик по-прежнему был непроницаем и довольствовался тем, что на все расспросы отвечал:

— Доверьтесь мне и позвольте делать то, что я считаю нужным.

Разумеется, г-н Планта искренне ему доверял, но чем больше он размышлял, тем более опасной, трудной и почти безумной представлялась ему попытка избавить Тремореля от суда. В его мозгу теснились самые мучительные сомнения. Речь шла, в сущности, о его жизни; ведь он поклялся, что не переживет потери Лоранс, которой придется, быть может, рассказывать во всеуслышание перед судом о своем падении и о любви к Эктору.

Лекок попытался немного расшевелить сотрапезника и уговаривал его отведать хотя бы овощного супа и выпить бокал старого бордо, но вскоре понял, что все его попытки бесполезны, и решил обедать так, как если б был один. Он тоже был озабочен, но неуверенность в успехе расследования еще ни разу в жизни не лишила его аппетита. Ел он обстоятельно и со вкусом, опорожнив между делом бутылку «Леовиля».

Между тем стемнело, и официанты уже зажигали лампы. Постепенно зал пустел, и вскоре папаша Планта с Лекоком остались чуть ли не в полном одиночестве.

— Не пора ли приступать? — робко поинтересовался старый судья.

Сыщик достал часы.

— У нас еще почти час в запасе, — ответил он, — но я, пожалуй, начну подготовку.

Он подозвал официанта и попросил принести чашку кофе, а также письменные принадлежности.

— Видите ли, сударь, — продолжал он, ожидая заказанного, — нам важно добраться до мадемуазель Лоранс так, чтобы об этом не знал Треморель. Нам надо поговорить с ней в доме минут десять. Это необходимое условие нашего успеха.

Вероятно, старый судья настроился на быструю и решительную развязку, и слова Лекока повергли его, как видно, в полнейшее отчаяние.

— В таком случае, — проговорил он, безнадежно махнув рукой, — лучше отказаться от нашего плана.

— Почему?

— Потому что Треморель, разумеется, не отходит от Лоранс ни на шаг.

— А я все же придумал, как выманить его из дома.

— И вы, господин Лекок, с вашей проницательностью, полагаете, что он посмеет высунуть нос наружу! Значит, вы не отдаете себе отчета в том, что с ним сейчас происходит. Подумайте: граф в страхе. Нам-то с вами известно, что записок Соврези не обнаружат, но он этого не знает. И воображает, что, быть может, их уже нашли, что на него пало подозрение и его ищут, что полиция идет по его следу.

Лекок победоносно улыбнулся.

— Я учел это и еще многое сверх того, — ответил он. — Придумать, как выманить Тремореля из логова, было впрямь нелегко. Я долго размышлял и наконец изобрел способ — меня осенило, когда мы с вами вошли в этот ресторан. Через час граф де Треморель будет в Сен-Жерменском предместье. Правда, для этого мне придется прибегнуть к подлогу, но вы согласитесь, что у меня есть смягчающие обстоятельства. Как-никак, наша цель оправдывает средства.

Он взял перо и, не выпуская изо рта сигары, быстро набросал несколько строк:

«Господин Уилсон! Четыре банкноты в тысячу франков каждая, отданные вами в уплату, оказались фальшивыми; я обнаружил это, передавая их своему банкиру. Если до десяти часов вечера вы не посетите меня и не дадите разъяснений, я буду вынужден сегодня же подать на вас жалобу императорскому прокурору.

Реш».

— Взгляните, сударь, — произнес Лекок, передавая письмо папаше Планта. — Теперь вам ясно?

Старый судья мгновенно пробежал листок глазами и не удержался от радостного восклицания, заставившего официантов обернуться.

— Да, — сказал он, — да, в самом деле, получив это письмо, он так перепугается, что забудет все прежние страхи. Решит, что среди банкнот, которыми он расплатился, и впрямь могло затесаться несколько фальшивых, а он этого не заметил; подумает о том, что вслед за жалобой прокурору может начаться расследование, и тогда ему придется доказывать, что он действительно Уилсон, а это для него гибель.

— Как вам кажется, уйдет он из дому?

— Убежден, что уйдет, если только не сошел с ума.

— В таком случае, повторяю вам, победа за нами; единственное серьезное препятствие я только что устранил.

Внезапно Лекок замолчал. Дверь ресторана была полуоткрыта, какой-то человек заглянул в нее, но сразу же скрылся из виду.

— А вот мой подчиненный! — воскликнул Лекок и подозвал официанта, чтобы уплатить по счету. — Пойдемте: он должен ждать нас в пассаже.

В самом деле, но галерее неспешно прогуливался вдоль лавок молодой человек, одетый, как рабочий из мебельной мастерской. У него были длинные темные волосы, брови и усы цвета воронова крыла. Папаша Планта, разумеется, не узнал Зеленца. Лекок, у которого был наметанный глаз, узнал его мгновенно и даже, по-видимому, остался не вполне доволен.

— Неважно, — проворчал он, пока молодой человек кланялся ему, — просто из рук вон плохо. Ты что же, любезный, думаешь, что достаточно изменить цвет усов — и тебя уже не узнать? Посмотрись-ка в зеркало и скажи мне: разве выражение твоей физиономии хоть сколько-нибудь переменилось? Тот же взгляд, та же улыбка! Постой ка, ты и картуз слишком сдвинул набекрень, и руки держишь в карманах как-то неуверенно!

— В другой раз постараюсь подготовиться получше, сударь, — скромно отвечал Зеленец.

— Надеюсь, но на сегодня сойдет и так. Привратник тебя не узнает, а большего и не требуется.

— А что я должен делать теперь?

— Инструкции таковы, — начал Лекок, — и постарайся не допустить никакой промашки. Во-первых, найми экипаж с хорошей лошадью. Затем заезжай в кабачок, захвати там одного из своих товарищей и отправляйся с ним вместе к особняку господина Уилсона. Там позвонишь у ворот, войдешь, но один, и отдашь привратнику вот это письмо. Скажешь, что оно крайне важное и не терпит отлагательства. После этого вы оба спрячетесь где-нибудь поблизости. Если господин Уилсон выйдет — а он выйдет, даю голову на отсечение, — пускай твой товарищ немедля мне сообщит. А ты следуй за господином Уилсоном и не спускай с него глаз. Наверняка он возьмет фиакр, а ты поезжай за ним и постарайся сесть рядом с кучером. Да смотри в оба — этот прохвост способен выскочить на ходу так, что ты не заметишь и будешь попусту гоняться за пустым фиакром.

— Хорошо, что вы меня предупредили…

— Молчи, не перебивай. По всей видимости, он направится к торговцу мебелью на улицу Святых Отцов, но я могу и ошибиться. Возможно, он велит отвезти себя на железнодорожный вокзал и сядет в первый попавшийся поезд. В таком случае садись в тот же вагон и поезжай за ним, куда бы он ни направился; постарайся лишь при первой же возможности послать мне телеграмму.

— Будет исполнено, сударь. Только вот, если придется садиться в поезд…

— Что, денег нет?

— В том-то и дело.

— Вот возьми, — Лекок достал бумажник. — Здесь пятьсот франков, этого тебе с лихвой хватит на кругосветное путешествие. Все понял?

— Простите… А что я должен делать, если господин Уилсон тихо-мирно вернется к себе в особняк?

— Дай мне закончить. Если он вернется, возвращайся вместе с ним и, как только его карета остановится перед особняком, дважды свистни, да посильней, сам знаешь. Потом жди меня на улице, но фиакр не отпускай: тебе, возможно, придется уступить его вот этому господину.

— Все понял! — ответил Зеленец и тут же исчез.

Оставшись вдвоем, папаша Планта и сыщик принялись мерить шагами галерею. Оба озабоченно молчали, как всегда бывает в решающий момент: за игорным столом никто не затевает пустой болтовни.

Вдруг Лекок встрепенулся: в конце галереи он заметил одного из своих полицейских. Снедаемый нетерпением, он побежал навстречу ему.

— Ну?

— Сударь, дичь вышла из норы, и Зеленец ее травит.

— Пешком или в фиакре?

— В фиакре.

— Ясно. Возвращайся к своим товарищам и скажи им, чтоб были наготове.

Все шло, как хотел Лекок; торжествуя, он вернулся к старому судье, но господин Планта так изменился в лице, что он встревожился.

— Вам нездоровится, сударь? — обеспокоенно спросил он.

— Нет, просто мне уже пятьдесят пять лет, господин Лекок, а в этом возрасте волнение пагубно. Теперь, когда мои желания вот-вот осуществятся, я дрожу и чувствую, что разочарование убьет меня. Мне страшно, просто страшно… Ах, зачем только я пошел с вами!

— Но ваше присутствие мне необходимо, сударь. Вез вас, без вашей помощи я ничего не смогу сделать.

— На что я вам?

— Чтобы спасти мадемуазель Лоранс.

При звуке этого имени силы вернулись к орсивальскому мировому судье.

— Ну раз так… — протянул он и решительным шагом устремился к выходу на улицу, но Лекок его удержал.

— Еще не время, — сказал он, — еще рано. Исход сражения зависит от четкости наших действий. Одна ошибка — и все усилия пойдут прахом, а тогда мне придется арестовать Тремореля и передать его в руки правосудия. Нам нужно поговорить с мадемуазель Лоранс минут десять, но никак не больше, и при этом необходимо, чтобы разговор наш был прерван приходом Тремореля. Поэтому давайте хорошенько все рассчитаем. Этому негодяю потребуется полчаса, чтобы доехать до улицы Святых Отцов; там он никого не застанет; полчаса на обратный путь: допустим, четверть часа от потеряет по дороге — итак, на все про все час с четвертью. Значит, еще минут сорок придется потерпеть.

Папаша Планта не ответил, но Лекок понимал, что он не в состоянии ждать столько времени на ногах после такого утомительного дня, после всех волнений и к тому же на пустой желудок — ведь со вчерашнего дня он ничего не ел. Поэтому сыщик увлек его в соседнее кафе и заставил съесть бисквит и запить глотком вина. Потом, понимая, что для безутешного судьи любой разговор был бы сейчас в тягость, он купил вечернюю газету и углубился в сообщения из Германии.

Откинувшись на спинку бархатной банкетки, глядя в пространство, старый судья перебирал в памяти события последних четырех лет. Ему казалось, еще вчера Лоранс была девочкой, бегала по лужайке у него в саду и опустошала его цветник. Какая она была прелестная уже тогда, какой невинностью сияли ее глаза! А потом, не успел он оглянуться, прелестный ребенок превратился в ослепительную молодую девушку — так в короткую июньскую ночь распускается роза. Робкая и сдержанная со всеми, с ним она была совсем другая. Недаром же он был ее старым другом, поверенным ее детских огорчений, ее простодушных надежд! Какая она была тогда наивная и чистая, какое было в ней небесное неведение зла!.. Пробило девять, и Лекок отложил газету.

— Пора, — сказал он.

Папаша Планта последовал за ним уже более твердой поступью, и вскоре они, сопровождаемые отрядом Акаба, подошли к особняку, в котором жил господин Уилсон.

— Я оставлю дверь приоткрытой — сказал Лекок полицейским, — подождите, когда я вас позову, и тогда входите.

На первый же звонок ворота отворились, и папаша Планта с сыщиком вступили под арку. Привратник стоял на пороге своей каморки.

— Могу я видеть господина Уилсона? — спросил Лекок.

— Его нет дома.

— Тогда я поговорю с госпожой Уилсон.

— Ее тоже нет.

— Ну что ж! Я все-таки войду, поскольку мне совершенно необходимо поговорить с госпожой Уилсон.

Привратник приготовился оказать сопротивление, но тут Лекок кликнул полицейских, и привратник, смекнув, кем имеет дело, сразу же умолк. Сыщик оставил шестерых своих подчиненных во дворе, так, чтобы их было хорошо видно из окон второго этажа, остальным велел занять места на противоположной стороне улицы и не спускать глаз с дома.

Приняв все эти меры, он вернулся к привратнику.

— Послушай, любезный, — сказал он. — Когда твой хозяин, которого сейчас нет дома, вернется, не вздумай его предупреждать о том, что здесь полиция и что мы поджидаем его наверху; одно слово — и ты пропал.

В тоне и в выражении лица Лекока было нечто столь устрашающее, что привратник затрясся: он уже представил себя в промозглой тюремной камере.

— Я буду слеп и нем, — заверил он.

— Сколько слуг в доме?

— Трое, но они ушли.

Тогда сыщик крепко взял папашу Планта под руку и воскликнул:

— Вы видите, сударь: все нам благоприятствует. Идемте и заклинаю вас именем мадемуазель Лоранс, будьте мужественны!