Отец Планта остановился. Пока он читал, его слушатели не обмолвились ни одним словом и не шелохнулись. Весь поглощенный чтением, Лекок размышлял.

Он спрашивал себя, откуда могли быть добыты все эти мельчайшие подробности? Кто составлял эту ужасную биографию Тремореля?

И, бросив взгляд на дело, он увидел, что все его листы были написаны разным почерком.

Старый судья продолжал:

— Сделавшись женой Соврези благодаря неожиданному стечению обстоятельств, Берта Лешалью не любила своего мужа. Эта дочь бедного сельского учителя не была довольна своим положением. Владелица громадных поместий, окруженная всем, что только может дать жизнь, по своей прихоти располагавшая значительным состоянием, любимая, обожаемая, она считала свою жизнь достойной сожаления. Эта жизнь была не той, которую она себе в мечтах рисовала. Она была рождена для радостей более живых, более суровых. Она жаждала движений души и неизведанных ей чувств, желала неизвестного будущего, непредвиденного, борьбы страстей, приключений и много чего другого.

Соврези произвел на нее неприятное впечатление с первого же взгляда, и ее тайное отвращение к нему увеличивалось с каждым днем, по мере того как она все более и более завоевывала над ним власть. Он был для нее обыкновенным, простым, смешным. Если он говорил, она его не слушала, уже давно решив, что он все равно ничего умного сказать не может. Она упрекала его, что он не знает жизни. И он приехал с ней в Париж и пробовал там поучиться той жизни, которую вел его друг Треморель. Но не прошло и полугода, как эта жизнь ему опротивела, и он снова возвратился в свой Вальфелю. Для чего же тогда нужны были ее красота, ум, молодость, кокетство, способное вскружить голову любому мужчине?

Между тем все без устали повторяли, что она счастливейшая из женщин. Счастливая! А были дни, когда она оплакивала свой брак. Счастливая! Были минуты, когда она положительно готова была сбежать, но боязнь нищеты удерживала ее.

Но если в глубине души она осознавала себя несчастнейшей из людей, то никогда даже и вида не давала. Это был ее секрет.

И все говорили: «Берта без ума от своего мужа!»

И таково же было убеждение и самого Соврези, он первый же, не скрываясь, всем и каждому говорил: «Моя жена обожает меня!»

Таково было настроение супругов, когда Соврези почти вырвал из рук своего друга Тремореля пистолет на Севрской набережной Сены.

В этот вечер Соврези в первый раз за всю свою жизнь не обедал дома и заставил себя ждать. И настолько неожиданной была эта неаккуратность, что даже Берта забеспокоилась. Она долго придумывала наказание, которому нужно было бы подвергнуть мужа, когда в десять часов вечера дверь вдруг отворилась и на пороге появился радостный, сияющий Соврези.

— Берта, — сказал он, — я привез тебе выходца с того света. — И, посторонившись, он втолкнул в гостиную Гектора. — Мадам Соврези, — произнес он, — позвольте мне представить вам графа Гектора Тремореля.

Красная, взволнованная, охваченная каким-то необъяснимым волнением, точно перед ней стояло привидение, Берта быстро поднялась со стула. В первый раз в жизни она смутилась, испугалась и не смела поднять своих глаз, в которых светились цвета неба и стали.

— Простите… — залепетала она. — Прошу вас верить… Очень рада…

С первого же момента, как только было произнесено в гостиной имя Тремореля, она поняла, с кем имеет дело. Она слышала это имя от Соврези, встречала его в газетах, и все их соседи не раз упоминали о нем. Уже по тому, что она читала и слышала от других, она заключила в душе, что это должен быть необыкновенный, почти сверхъестественный человек. Ей говорили, что это был в своем роде герой, безумец, чрезвычайно любивший жизнь. И часто в своих мечтах Берта старалась вообразить себе этого опасного графа Тремореля, приписывала ему качества тех героев, на руках которых в своем воображении она убегала от своего мужа в страну приключений, — и вот неожиданно он явился перед ней собственной персоной.

— Дай же Гектору руку, — сказал Соврези.

Она протянула руку, Треморель тихонько пожал ее, и при этом ему показалось, что она дернулась, точно от электрической искры.

Соврези опустился в кресло.

— Да-с, Берта, — сказал он, — наш друг Гектор утомился от жизни, которую вел. Ему необходим отдых, и он будет отдыхать здесь, у нас.

— А ты уверен, — ответила Берта, — что граф здесь не заскучает?

— Он? Почему?

— В Вальфелю так спокойно, мы такие неинтересные собеседники…

Берта говорила только для поддержания разговора, чтобы нарушить угнетавшее ее молчание и заставить Тремореля отвечать или внимать ей. Но он оставался безучастным.

«Какая большая разница, — думала она, — между ним и этим вульгарным Соврези, по лицу которого сразу прочтешь все и по глазам которого узнаешь обо всем еще прежде, чем он откроет рот, чтобы сказать».

Но Берта ошибалась, Гектор не отличался ни холодностью, ни бесстрастностью, как она предполагала. Он просто изнемогал от усталости и скоро попросил позволения удалиться в свою комнату.

Оставшись вдвоем с женой, Соврези рассказал Берте все печальные подробности, благодаря которым граф попал в Вальфелю. И никогда еще Берта не слушала мужа с таким вниманием. Она одобрила его поступок, но в действительности встала на сторону Тремореля. Как и мисс Фанси, она была поражена таким героизмом: прокутить имение, а затем застрелиться.

«Да, — думала она и вздыхала. — Соврези на это не способен».

И конечно, Соврези был не таков, как граф Треморель.

С первого же дня появления в Вальфелю Тремореля Соврези объявил, что намерен немедленно заняться делами своего друга.

Отлично отдохнув после короткого сна на превосходном ложе и не чувствуя над собой такого давления обстоятельств, Гектор приоделся и уже не походил на человека, находившегося на краю гибели. Он был из числа тех людей, от которых все отскакивает, как горох от стенки, и которые утешаются на другой же день после тяжких катастроф и забывают тотчас же уроки судьбы.

Он снова сделался бесстрастным, холодным насмешником, точно уже целые годы прошли после той безнадежной сцены в гостинице, точно ничего и не случалось.

Берта удивлялась этому спокойствию после такой массы пережитого, принимая за величие души Тремореля то, что в действительности было одним только детским легкомыслием. Какое возвышенное бескорыстие, какое отсутствие забот о завтрашнем дне, какое изумительное презрение к деньгам, какое благородное равнодушие к хозяйственным мелочам и копеечным дрязгам, которые делают человека таким вульгарным! А разве Соврези был способен на такое самоотвержение? Конечно, она не могла считать мужа скупым, он никогда и ни в чем ей не отказывал, даже мог бы разориться для нее, если бы только она этого пожелала, но сделал бы это с возможной экономией, чинно и рассудительно, как торговец, который уже заранее оценил все свои слабости.

— Ну-с, — сказал как-то Соврези, — мне пора в Париж. Боюсь опоздать на поезд.

— В таком случае я провожу тебя на станцию, — заявил Треморель.

Ему хотелось попросить Соврези по дороге справиться насчет вещей, оставшихся в ссудной кассе, и навестить мисс Фанси.

Из окошка своей комнаты Берта наблюдала двух приятелей, которые под руку шествовали по орсивальской дороге.

«Какая разница, — думала она, — между этими двумя людьми! Какая благородная поступь у графа, сколько грации в его фигуре, сколько в нем великосветского изящества! И рядом с ним — мой муж, вероятно, по ошибке. Точно приказчик графа!»

Треморель вернулся со станции один, веселый, точно выздоравливал от тяжелой болезни. Увидев его, Берта тотчас же отошла от окна и не выходила до самого ужина, когда возвратился ее муж, которого ожидали к одиннадцати часам вечера. Соврези умирал от голода и жажды, изнемогал от усталости, но сияние так и исходило от него во все стороны.

— Победа, Гектор! — воскликнул он, проглатывая кипяток. — Я сразу же понял, Берта, всю политику кредиторов нашего друга. Они решили возместить свои потери на продаже его имущества. Они купили все оптом, по низким ценам, а сами, как это водится, распродадут потом каждую вещь отдельно втридорога и барыши разделят между собой.

— И ты им помешал? — воскликнул Треморель, не доверяя ему.

— Ну конечно! Эти господа согласились на все, чего только я ни пожелал.

Гектор достаточно хорошо знал свои дела, чтобы из слов Соврези понять, что только благодаря вмешательству друга ему было спасено состояние, ничтожное в сравнении с тем, что он имел раньше, но все же состояние. Уверенность в этом восхитила Тремореля, и с искренней благодарностью он пожал руку Соврези.

— Но это еще не все, — продолжал Соврези. — Все твое дело прекращено. Я зашел к тебе на квартиру и на свой страх и риск рассчитал всех слуг, за исключением лакея и конюха. Если ты можешь мне это доверить, то завтра же мы отведем всех твоих лошадей на Конную и там выгодно их продадим. Что же касается верховой лошади, то завтра она будет здесь.

Но эти подробности только шокировали Берту. Она сочла, что ее муж рабски прислуживается к графу, больше, чем это необходимо.

«Ну конечно, — думала она о муже. — Он рожден быть хамом».

— И знаешь, что я еще сделал? — продолжал Соврези. — Видя, что ты приехал сюда голый, как праотец Адам, я приказал наполнить твоими одеждами три-четыре чемодана и отнести их на вокзал. Как только они прибудут, я пошлю за ними человека.

Гектору тоже стало казаться, что услужливость Соврези перехлестывает через край. Неужели же он считает его ребенком, неспособным позаботиться о себе? Его обидела эта подробность, рассказанная Соврези при жене. Ведь он позабыл, что сегодня утром ему казалось таким простым потребовать себе белье своего приятеля! И он стал придумывать какую-нибудь милую шутку, чтобы смягчить неприятное положение, как вдруг в прихожей раздался шум. Несомненно, это прибыли чемоданы. Берта вышла, чтобы распорядиться.

— Слава богу, теперь мы одни! — воскликнул Соврези. — Вот тебе твои драгоценности. Столько было из-за них хлопот! В этой ссудной кассе какие-то звери! Я уверен, что они подозревали во мне члена шайки мошенников.

— Но ведь ты не сказал им моего настоящего имени?

— Да в этом не было и надобности. К счастью, со мной был мой нотариус. А ведь ты знаешь, как иногда бывают неоценимы услуги нотариуса! Потом — это уже на закуску — я зашел к мисс Фанси. Она со вчерашнего дня слегла. Ей кто-то сообщил о твоем отъезде, и с той самой минуты, как передавала мне ее горничная, она не перестает надрывать душу рыданиями.

— Она никого не принимала?

— Решительно никого. Она думала, что ты уже мертв, и, когда я убедил ее в том, что ты гостишь у меня, живехонек и здоровехонек, она чуть не сошла с ума от радости. А знаешь, она прехорошенькая!

— Да… Она недурна собой.

— При этом, кажется, она еще и хороший человек. Она сообщила мне кое-что очень трогательное. Держу пари, что она не очень-то прельстилась на твои деньги и что преданна тебе по привязанности.

Гектор самодовольно улыбнулся. Привязанность!.. Это слово бледнеет перед действительностью.

— Короче, — добавил Соврези, — она изо всех сил хотела ехать к тебе вместе со мной. И я должен был поклясться страшными клятвами, что завтра же она увидит тебя — не в Париже, конечно, ты ведь мне сказал, что ноги твоей там больше не будет, — а в Корбейле.

— Ну, это можно…

— В таком случае завтра в полдень она будет на вокзале. Мы отправимся туда вместе. Я поеду в Париж, а ты езжай в Корбейль. Там ты можешь предложить мисс Фанси позавтракать в гостинице «Бель имаж».

— А она прилична?

— Вполне.

Гектор хотел что-то возразить, но Соврези сделал ему знак рукой.

— Моя жена, — сказал он, — ни слова больше!