© Габова Е., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

 

У меня все так, как бывает у девчонок в четырнадцать лет, – то взлет, то посадка. То летаешь от счастья, как ненормальная, то бесишься от хандры. И причины как счастья, так и хандры чаще всего неизвестны. Как будто внутри меня сидит чертик и мной управляет: «Радуйся!», а через день или даже через час: «А теперь – злись!», «Теперь – плачь!», «А теперь – смейся!»

Что происходит, никто не может объяснить. Мы с Галкой об этом разговаривали. Подруга заверяла: «Я так же мучаюсь!»

Я даже статьи психологов на тему «Что с нами происходит в подростковом возрасте?» пыталась читать в Интернете. Ну вот, там говорится, что во всем виноваты гормоны… Что в нашем возрасте часто случаются обломы… (В статьях обломы называются «разочарования».) Нет, про обломы как раз понятно! Кому про них неизвестно? Их огромная куча! Хочу парня на белый танец пригласить на дискотеке, направляюсь к нему с замиранием сердца – другая девчонка опережает – вот тебе и облом! Надеялись летом на море поехать – папе отпуск не дали – снова облом! Да вот недавно совсем: в прошлое воскресенье. Собирались с классом в поход пойти. Но дождь с утра зарядил, как из бочки, – для всего класса обломище!

Еще из статей было понятно, что мы ужасно быстро растем. Почти как бамбук! И все приступы хандры или счастья – издержки роста.

Времени, кстати, тоже ни на что не хватает. С временем вообще сплошные обломы. Оно от меня зверски убегает. Я не высыпаюсь. Вечером кладу голову на подушку, глядь, уже утро на голову сваливается. А там зубы чистить и – марш в школу. Мне всегда спать хочется, и в школе тоже.

Но даже в сонливом состоянии я бываю счастливой. Глаза предательски закрываются, особенно на биологии, когда Анна-Ванна заунывно пересказывает учебник. Так вот, глаза закрываются в то время, когда я улыбаюсь. Мистика какая-то, тайна… Мне кажется, в классе я одна такая ненормальная. Галка говорит: у нее то же самое, но я-то вижу, что нет. У нее, на мой взгляд, все в полном порядке. Настроение всегда ровное. Но из статей психологов я также поняла, что каждый из нас ин-ди-ви-ду-ален, так вот, я – индивидум. То взлет, то посадка…

Сегодня у меня супервеселое настроение. Откуда я знаю, почему, говорю же – не знаю! Может быть, потому что ночью снилось море и маленький корабль с алыми парусами. Всем известно, алые паруса – к необычной любви, а кто же из девчонок влюбиться не хочет? Меня этот сон вдохновил, под этими алыми парусами я мчалась в школу… Так обнялась с Галкой при встрече, как будто не виделась с ней миллион лет и не общалась вчера ВКонтакте.

– Здрям, Галчонок!

«Здрям» – это мое личное, мое индивидуальное приветствие. Здрям, здрям! Весело же звучит! Звонко!

Радостно помахала рукой знакомой девчонке из девятого «Б» – обычно я ее не замечаю, как и она меня. Сегодня даже на уроках время от времени улыбалась, даже случайно Жене улыбку подарила. Классной! Ей-то чего улыбаться? Женя мне чуть кивнула – тоже с улыбкой и повела подбородком на мою тетрадку – пиши, мол, Муравская, не успеешь до звонка упражнение закончить. И постучала по руке, на которой вовсе не было никаких часов. Все так делают: на руке часов нет, у всех они на мобиле, но по запястью стучат. Память предков, не иначе. У нас часы носят единицы, если похвастаться хотят какими-нибудь дорогими швейцарскими.

Ладно, я о настроении вообще-то, не о часах.

И на перемене я беспричинно смеялась. Переставила горшок с геранью с одного подоконника на другой, а потом и на третий. Когда Павлуха споткнулся о чью-то подставленную ногу, захохотала, как лошадь. То есть заржала, лошади ведь ржут.

Павлуха повернулся и спросил:

– Что с тобой, Муравская?

– Хорошо, что ты не упал! – смеясь, ответила я и ему по плечу постучала.

Павлуха покрутил у виска пальцем и отошел от меня.

Вообще-то его Витька зовут, Павлухин Витька.

На перемене после истории сумасбродство продолжилось. Мы с Галкой торопились в столовую. Надо было успеть что-нибудь внутрь закинуть, дома только чай выпила с булкой, говорю же, не успеваю ничего, время, как шар боулинга, катится – ра-аз, и нет времени. Перед нами Вера Долгова в столовую направлялась, я ее немножко за косу подергала, а когда она повернулась с вопросом на лице, сказала:

– Это не я, это Галка!

– Нет, это Маруся! – Галка в меня тычет.

– Нет, Галка!

– Нет, Маруся!

Вера уже давно вперед ускакала, ей все равно, кто ее за косу подергал, а мы с Галкой продолжали друг друга мутузить. Спешим в столовку и валяем дурака. У нас почти всегда так. По отдельности мы с Галкой Ступаковой серьезные, а вместе – словно смешливые первоклашки.

И тут… стоп! Я споткнулась на ровном месте. Взгляд зацепил ужасно важное. Лицо парня… Знакомое и незнакомое. Я видела его всего ничего – один раз в жизни, но таким образом, что запомнила навсегда. И где бы ни встретила, узнала бы, даже на Марсе. Это он. Мой компьютер, который находился в голове (у каждого в голове свой компьютер), еще ничего не понял, а взгляд – чиркнул по важному объекту и запустил информацию в программу. Мозговой компьютер с огромной скоростью заработал… и выдал результат! Мимо нас в школьном коридоре пронесся… тот самый!

И сразу вспомнился тот день. То мое настроение. Переполненный в час пик автобус.

Но странно! Тот парень – в нашей школе! Откуда? Почему? Я сразу перестала смеяться. На секунду остолбенела, а потом двинулась дальше, как заводная игрушка, начисто забыв про столовую. А он промчался мимо, сверкнув на меня глазами. Черные волосы до плеч. Челка. Темные глаза. Толстовка почти до земли. Ну, до колен вообще-то. Почти до колен. Симпатичный. Нет, не знаю, симпатичный или нет, но кажется, да. Но в автобусе он показался мне симпатичным. Очень.

Я снова остановилась. Повернулась и стала всматриваться назад. Но спину того парня в темно-синей толстовке перекрыла другая спина, а потом третья, четвертая, десятая… У нас в школе нехилое броуновское движение… В перемены «трафик» в коридорах такой напряженный, как на главной улице города!

– Ты что? – спросила Галка. – Кого увидела? Птерозавр пролетел? – Она дергала меня за руку, призывая идти дальше. – Кто это? Кто? – и тоже стала оглядываться.

– Мне тоже интересно, кто. Все, уже скрылся! Не смотри! Опоздала!

– Ты, наверное, какого-то новенького увидела, – предположила Галка, – самого нового новенького!

Таких у нас в школе миллион! Кругом же новостройки!

Обычно новенькие приходят в начале года, ну, в крайнем случае в начале четверти, а тут – прямо на ровном месте, сегодня даже не понедельник. Я поделилась этим с Галкой, а она:

– А может, он как раз в понедельник пришел?

– А может, месяц назад?

– А может, даже два? Первого сентября, может? А тот, кого ты увидела, Маш, тебе знаком?

– Не приставай. Потом расскажу.

Мы снова потолкали друг друга и возобновили движение, но я пошла медленней. Не смеясь. Галка смотрела на меня с опаской. Расспрашивать о чем-либо она не решалась. Знала, что когда я в таком настроении, то ничего не скажу.

Наконец-то добрались до столовки. Встали в очередь. Я продолжала думать о незнакомце, который был мне немного, но все же знаком. Как его звать, я не знала, но зато знала, что он очень хороший. Суперхороший! Короче, он супермен!

Но что он делает в нашей школе?

Мое настроение изменилось. Я задумалась, перестала беситься. Я вспоминала. Галка меня больше не тормошила. Повернулась и заговорила со Светой Коробовой, стоявшей за нами.

Это было месяц назад. Десятое октября, если точно.

В тот день я каталась на роликах на площади Победы. На этой площади все катаются. Она огромная, ровная-ровная, и чистая, словно ее каждый день моют шампунем, как в Западной Европе. А может, и правда, моют. Я же не вижу дворников, они же по утрам работают, когда все другие еще сны смотрят. Вокруг площади стоят солидные здания, которые называются ад-ми-ни-стра-тив-ные. Такое словечко только по слогам выговоришь. Ребята тут и на роликах гоняют, и на скейтах, и на великах! Ну для великов сейчас вообще-то специальную площадку устроили в парке – они там свои трюки проделывают. Мы как-то с Галкой ходили смотреть. Ужас! Они прямо на великах прыгают через всякие стенки, катаются по рельсам, перилам, один парень на велосипеде даже на ствол огромного тополя с разгона до половины дерева взлетел, сделал сальто и снова – на асфальт. Колесами асфальта коснулся, не головой! У меня просто сердце обмерло, когда я это увидела! В цирке так не умеют, правда! Не для слабонервных зрелище, уверяю! Моей маме, например, смотреть такое противопоказано, разрыв сердца точно получит.

Так что на площади Победы велосипедистов было мало – один или два младшеклассника, за которыми присматривали гуляющие неподалеку бабушки. Площадь окружена не только домами, но и деревьями – березами, кедрами, лиственницами… Нет, тут классно! Деревья уже почти без листвы, а на лиственницах желтые иголки. Лиственницы самые стойкие! Иголки опадут у них только с первым снегом или даже с морозом первым! Дорожат своими иголочками, не хотят с ними расставаться!

Словом, это было мое любимое место. Жалко, Галка кататься не умеет. Она иногда просто так приходит – со мной за компанию. Но тогда Галка была на каком-то своем кружке, то ли «волшебные спицы», то ли «чудесная пицца», то ли наоборот – «волшебная пицца», «чудесная спица», я в ее кружках запуталась. Она любит всякие девчоночьи занятия… А мне на них смертельно скучно. Я лучше на роликах… В прошлом году я еще на лыжную секцию ходила, но сейчас решила, что ее брошу, потому что времени не хватает три раза в неделю ездить за город на лыжную базу. Мы там тренировались. Там лес, поля и высокие горки.

И вот я каталась на площади, под деревьями, туда, сюда, по кругу, по диагонали, два раза чуть на скейтбордиста не наскочила, он мне пальцем у виска покрутил и крикнул, что я катаюсь, как бешеная молекула. Я не поняла, почему я молекула, но кататься стала строго по кругу. Погода была классная: ветерок, и солнце, и осень, – это все вместе, последние теплые денечки перед долгоиграющей зимой. Теплые и в то же время чуть-чуть прохладные, ну, словом, такие свежие… Недавно на литературе мы вспоминали Пушкина, и вот у него там есть строчки: и в сенях ветра шум, и свежее дыханье… Вот это свежее дыханье и ветра шум были сегодня на площади да и вообще в городе, как в каких-то пушкинских сенях.

И когда я уже накаталась на роликах и вполне надышалась предзимним воздухом и хотела уже отправляться домой и стала расшнуровывать ролики, то увидела, что моих новеньких, купленных неделю назад модных ботиночек нет. Украли!

Мое чудесное настроение как в яму ухнуло! Я поозиралась, да что толку. Не будет же вор ждать, пока я его выслежу. Я села на сумку, которая лежала на ступеньках почтамта, где оставляют свои вещи ребята, и тупо уставилась перед собой, обхватив колени руками.

Никогда у меня ничего не брали. Я всегда оставляла обувь и сумку для роликов на нижней ступеньке каменного крыльца. И никогда ничего не пропадало.

Гад, кто украл. Вот как мне на роликах домой отправляться? Я живу далеко от этого места, приезжаю сюда на автобусе. Около нашего дома негде на роликах кататься, там одни стройки.

Придется прямо на роликах домой катить, хотя на улицах полно народу. Люди с работы возвращаются, сейчас час пик. Как на переменках в школе, пробки везде, и на дорогах, и на тротуарах тоже!

А что делать-то? Летать-то я не умею. Покатила по тротуару, нечаянно расталкивая людей, наезжая на них, даже ухватываясь за чьи-нибудь плечи, когда теряла равновесие и чуть не падала на какого-нибудь прохожего. И конечно, мне вслед неслись проклятия.

Наконец-то остановка моего автобуса. Еле доползла! С такими жуткими препятствиями я сюда добралась, что слово «ползла» вполне подходило. Не только катить в толпе, но и стоять на роликах было невозможно, ноги расползались, если только не держаться за что-то. Мне бы плюхнуться на скамейку, но она, как всегда, была занята. Ладно бы старушки сидели, нет, девушки и даже парни! Ожидавшие разных автобусов пассажиры косились на меня и на мои ролики, намекая взглядами, что я в них совсем не на месте. И что неужели я – на роликах – в автобус? Ненормальная, да? Ну да, да, я со всеми была согласна, конечно, на роликах в автобус – тупо, но не в носках же мне осенью гулять по улице, а потом ехать в переполненном автобусе. В носках-то еще хуже. Меня точно бы в психушку отвезли. Да, я в автобусе на своих роликах буду, как слон в посудной лавке, но что же мне делать?

Притвориться, что все нормально, что так и должно быть, и смотреть на меня не нужно, как на преступника. Не нужно так, люди! Я и притворялась, как умела. И старалась вообще не смотреть по сторонам. Только строго перед собой.

Телефон процокал. У меня на рингтоне что-то из музыки пампасов. Я достала из кармана куртки трубу.

Галчонок.

– Привет, Марусь. Ты где?

– Я стою на автобусной остановке, злая, как черт.

– А что случилось? На кого злишься?

– На гада, который спер мою обувь.

Тут подошел автобус, и я больше ничего не успела сказать.

В автобусе тоже час пик. Маршрутки в нашем городе почему-то запретили. То ли с ними аварии разные случались, то ли несколько маршруток прямо на дороге развалились в пыль, не знаю, но маленьких «газелей» не стало, а только эти, новые «пазики». И вот я, как корова на льду, влезаю на роликах в автобус. То, что я оказываюсь тут выше всех на целую голову, это еще ничего, пережить можно. Пассажиры, сами того не подозревая, оказывают мне неоценимую услугу – в тесноте поддерживают меня со всех сторон, как вазу на тонкой хрустальной ножке. Но ноги на роликах все равно уезжали то назад, то вперед. И я нечаянно наступила роликом на ноги одной доброй женщине.

– Выросла под потолок, а вести себя не умеешь! – сквозь зубы сказала она, и лицо сразу стало злым, некрасивым, как будто ее перезагрузили.

Стоявший рядом мужчина добавил:

– Современная молодежь! Место и не подумают уступить!

При чем здесь место? Я ведь тоже стояла. Рядом с ним, между прочим.

– Уступить вам место? – вежливо спросила я.

– Что? – спросил дядя угрюмым голосом. – Стоишь, так стой! – крикнул он.

– Я стою.

– Вот и стой! И не наступай на ноги людя́м своими граблями!

Он сказал: людя́м!

Всегда так! Всегда молодежь ругают! Стоит кому-то только начать, все взрываются. Как будто сами никогда молодыми не были!

В меня влетела еще пара замечаний от взрослых. Уши просто завяли.

…А потом я наехала на него, ну на того парня, которого я сегодня неожиданно увидела в школе. Тогда, в автобусе, он сморщился (кому приятно, если роликом – на кочергу, больно же!), а потом посмотрел на меня. Но не со злостью, как взрослые, а с интересом. И ничего не сказал. Потому что сам молодой. Молодой на молодого ворчать не будет! Мы друг друга всегда поймем. Вниз посмотрел, стараясь рассмотреть мои ноги, но рассмотреть не получилось, слишком было тесно.

– У тебя, что, копыта? – тихонько, чтобы не слышали взрослые, спросил он.

Я ничего не ответила, только нахмурилась и закусила губу. Тогда он поднял руку и смерил, сколько сантиметров остается мне расти до автобусного потолка. Оставалось немного. Он опять выразительно посмотрел на меня. Да еще и головой покачал, сочувствуя моему баскетбольному росту. Очень тактично.

Я стояла с каменным лицом, словно мне ни до кого не было дела. Тем более – до него. А потом народу поубавилось, и мне удалось отступить к окну на задней площадке, и я стояла, вцепившись в поручни, стиснув зубы. Снова телефон зазвонил, но мне не хотелось разговаривать и что-либо объяснять Галчонку, и я прямо в кармане его отключила. Вскоре народу почти совсем не осталось, все вышли, а моя остановка последняя, и оставшиеся пассажиры уже видели, что я на роликах, и один человек сказал своему спутнику:

– О, смотри, она на колесах! Видал?

И тот парень тоже это увидел. Он стоял у окна справа, а я – сзади. Смотрю на машины с зажженными фарами, которые сплошным потоком за нами едут, и чуть не реву. И обидно, и новой обувки жалко! Новые ботинки были легкие, с меховым отворотом, я в них просто летала. И потом я знала, что от мамы за них попадет.

Доехали до конечной. Я стала выходить, и тот парень за мной. Я коснулась ногой земли, она поехала, и я грохнулась на лестницу в автобусе. Попробовала быстро вскочить и не смогла, попробуйте на роликах подняться и устоять! И тут тот парень не растерялся, схватил меня под мышки и подтянул. То есть он поднял меня, довольно-таки грубо. Руки у него были сильные.

– Спускайся спиной вперед и держись за поручень, а то опять упадешь, – посоветовал он. – Дай-ка я сначала выйду, – пусти.

Я прижалась к перегородке, думая, он спешит, а я его, как и других выходящих пассажиров, задерживаю. Парень протиснулся боком на остановку, но никуда не ушел! Он вышел, чтобы меня поддержать! Поддержал за подмышки, пока я спускалась на своих дурацких коньках. Я превратилась в такую ведьму от злости, что не догадалась его поблагодарить. Еле сдерживала слезы, во‑первых, потому что ушиблась, во‑вторых, было обидно, а еще злость разбирала на того, кто все это устроил. Злость на воришку.

– В следующий раз сменку бери, – подсказал парень. – Видишь, как оно на роликах… опасно для жизни! – Он засмеялся.

– Без тебя знаю, – произнесла я кривыми, оттого что хотелось расплакаться, губами.

Отряхнулась и понеслась на роликах в сторону дома – у нас на окраине улицы не так забиты, как в центре. Тут можно было гнать, даже никого не толкая. При желании здесь можно даже кататься, а не ехать на дурацкую площадь, которую моют дурацким шампунем. Нет же, мне нужна красота, лиственницы всякие! Да пропади они пропадом! И деревья, и всё!

Я так устала за этот переезд и так рассердилась на весь свет во главе с воришкой, что, открыв дверь квартиры, не стала объявлять о своем приходе, а тихонько пробралась к себе в комнату. Мама в кухне звенела посудой. Здорово, что она не услышала! Начались бы разборки, что да как. А еще: «Украли ботинки? Новые! Кошмар!» Как будто не знаю, что кошмар.

Я с наслаждением рухнула на диван. Хотела всего лишь пять минуточек полежать, пять минуточек отдохнуть, я даже ролики не сняла и держала их на весу в стороне, не касаясь дивана. И все было бы хорошо, но нечаянно я уснула. А когда спишь, не следишь ведь за ногами. И ролики оказались тоже на диване, на чистой накидке.

Меня разбудил Никита. Они с папой пришли из детского сада, папа по пути с работы его забирает. Брат заглянул в мою комнату и закричал:

– Мама, а Машка на диване спит прямо в роликах! И в куртке!

– А что, разве она дома? – удивленно спросила мама и заглянула в мою комнату. А я не успела принять после сна нужную позу и откинуть коньки в сторону. Мама увидела, что я лежу в грязных роликах, удобно подогнув ноги.

– А на простыне ты не пробовала в роликах спать? – тихим зловещим голосом спросила мама. Она была в фартуке с нарисованными на нем ромашками, такая вся милая, домашняя. Ее трагический голос никак не вязался с веселеньким фартуком.

– Извини. – Я поспешно села на диване, опустив ноги на пол.

– С ума сойти! – воскликнула мама. – До чего же ты стала бессовестная!

Никита хитро выглядывал из-за ее спины. В какой-то момент он даже скорчил мне рожу. Если бы у меня под рукой был какой-нибудь предмет, я бы в него кинула.

– Что ты молчишь? Что ты молчишь? – закричала мама. И тут она увидела нечто страшное. У нее вытянулось лицо, она часто-часто заморгала и готова была заплакать:

– А это что? А это что? – говорила она, тыча указательным пальцем в пол. Я посмотрела.

Это были следы от моих роликов. Не грязь. Хуже. Черные росчерки на полу от резиновых колесиков.

– Мама, это легко убрать… мама, это ластиком можно… – Я сползла на пол на коленях в этих своих ненавистных роликах и, послюнив палец, попробовала стереть черные линии.

– Ты меня в гроб вгонишь! – Мама заплакала и выбежала из комнаты. Вслед за ней смылся брат. Знал, что ему несдобровать, если останется.

Я, наверное, целый час сидела на диване, тупо глядя перед собой. Не разувалась. Мама гремела посудой в кухне с удвоенной силой. Я достала из кармана плеер с намотанными на него наушниками, расправила проводки и включила музыку, которая была наготове. Это были ребята из группы «One direction». Включила, чтобы не слышать мать. Пусть хоть разобьет посуду, не жалко. Теперь я злилась и на нее тоже. Нечего кричать на свою собственную дочь. Мне вообще расхотелось рассказывать ей, что у меня свистнули ботинки, из-за чего, собственно, все и произошло. Я сидела и ждала папу. Он завел Никиту домой и снова спустился к машине. Что-то у него с ней не ладилось, он чинил ее вот уже неделю. Никита открыл дверь и попробовал было снова сунуться ко мне, но я показала ему кулак и сделала зверское лицо. Не люблю выдавал, даже если это мой собственный брат!

И вот наконец вернулся папа. Никита быстренько наябедничал ему про меня, папа вошел с озабоченным лицом, я пододвинулась, и он сел рядом.

– Тебе удобно? – кивнул на ролики.

Я сняла наушники.

– Ботинки украли, – прошептала, чуть не плача.

– Это те – новые? Что вы с мамой купили в Центре?

Я кивнула.

– Ну так что, другой обуви нет? – бодро произнес папа. Он взъерошил мне волосы. – Ничего, не переживай. В старых кроссовках походишь.

– Мама кричит. – Я отстранилась от его руки.

– Если бы я в роликах лежал на диване… – Папа покачал головой, давая понять, что было бы ему на моем месте.

– Она сегодня опять баба-яга, – буркнула я.

– Терпи, – сказал папа и пошел объясняться с мамой. Я услышала, как она закричала:

– Ах, у нее еще и ботинки украли! Я ей больше ничего не куплю, так и передай!

Моя мама не ведьма. Она хорошая. Но, видимо, у нее был день плохого настроения, когда она ни-че-го не понимала. Может, у нее тоже гормоны играют, и она полностью зависит от своего настроения – не знаю. Иногда она действительно баба-яга. Только волосы нерастрепанные и нос не крючком. А вообще-то она не баба-яга, а сестрица Аленушка, как говорит папа (мою маму Аленой зовут). Поэтому мы с ним просто пережидаем эти моменты. Вообще-то в последнее время она часто сердится, потому что ее должность сократили на работе, и вот уже полгода она сидит дома и злится на всех. Только на Никиту почему-то не злится. Брат у нее в любимчиках. Иногда мне хочется его за это поколотить. На маму я из-за этого, конечно, обижаюсь.

Благодаря черным следам от роликов мы начали ремонт. Мама сказала, что на это смотреть «невозможно», а вывести линии я не смогла, не помог никакой ластик. Пришлось покупать и стелить на пол ламинат. Ремонт длился месяц. Вместо окон ставили стеклопакеты. Красили двери, меняли обои… Неделю назад мы ремонт закончили. Мама настаивала, чтобы мы поменяли и двери тоже, но папа сказал, что все, баста. У него кончились деньги, отпуск и силы, потому что почти весь ремонт делал он сам. Мама только на подхвате была. Намазывала клеем обои и подавала папе. Во время ремонта она была веселая и разрешала мне включать музыку, правда не очень громко.

Парня из автобуса я больше ни разу не встречала. Я пользуюсь сто одиннадцатым маршрутом, когда еду в центр города. Так вот, теперь, как только я заходила в сто одиннадцатый, сразу начинала озираться в поисках моего спасителя. Но его не было. Какой же он молодец, какой благородный! Я была ужасно недовольна собой: человек помог, а я его даже не поблагодарила!

Однажды я смотрела ролик «One direction» по Youtube. И в одном из клипов вдруг увидела его… того парня из автобуса! Я даже вскрикнула от неожиданности. То есть я понимала, конечно, что это Лиам Пейн, участник этой обалденной группы, но он был страшно похож на того. Ну, может, и наоборот, тот был похож на Лиама, без разницы! У того была такая же большая челка. Я так обрадовалась, просто ужасно! Многие девчонки из класса фанатели по этой группе. Мне они тоже жутко нравились. Классные парни, и песни отличные. И так как я не знала имени моего помощника, я стала про себя называть его Лиам. Надо же было его как-то обозначить!

И вдруг – сегодня, больше чем через месяц, я Лиама увидела. В своей родной школе! Я испытала шок, правда! Это точно он, точно! Что я, своего спасителя не узнаю? В автобусе он поднял меня с лестницы, помог спуститься на землю. Если бы не он, я, быть может, сто раз на этой лестнице падала! Еще и сломала бы себе что-нибудь. Какие у него сильные руки! Надо было тогда обязательно сказать ему: «Спасибо». Недаром мама говорит, что я сильна «задним умом». А теперь – поезд ушел, он даже и не поймет ничего, если я начну его благодарить.

А ведь Лиам на меня тоже посмотрел в школьном коридоре! И внимательно, не просто так. Его взгляд меня тоже вычленил из толпы! «Компьютеры»-то у каждого на плечах! Интересно, узнал ли он девчонку на «колесиках»? Может, и нет. Тогда я была в большом сером свитере, который еле помещался под курткой. Поэтому куртку я не застегивала. Очень люблю этот пушистый свитер. Жалко, что его в школу нельзя надевать.

Если в автобусе я видела его месяц назад, размышляла я, то вполне возможно, что он в это же время пришел в нашу школу. Говорю же, у нас район новостроек, дома росли, как грибы после дождя, и новенькие в нашу школу валили толпами. Мы запросто могли его не видеть. Школа у нас громадная, муравейник-миллионник, четыре этажа, ребят из других классов мы могли не встречать годами. Я же вижу в супермаркете незнакомых детишек. И хотя я их не знаю, скорее всего учимся мы в одной школе. Потому что в нашем районе она одна, единственная и неповторимая.

И мне страшно захотелось узнать про того парня все-все. Кто он, откуда, в каком классе грызет гранит науки. Похоже, он постарше нас, мы в восьмом. А Лиам, может, в девятом. Или даже десятиклассник. А может, и в параллельном восьмом. Мне бы хотелось, чтобы он был, как мы, а самое лучшее вообще в нашем классе, но, увы, в нашем он точно не учился.

Оставшийся школьный день на переменках мы с Галкой слонялись по школьным коридорам, надеясь еще раз встретить моего «супермена». Я уговорила подругу его поискать, хотя так и не рассказала ей, зачем он мне нужен и кто он такой. Да и мне он, собственно говоря, не нужен, просто я хотела убедиться, что он теперь «наш». И еще «спасибо» ему сказать, если представится случай. Галку особенно уговаривать и не пришлось – она с радостью присоединилась к поискам. На переменках-то все равно делать нечего! Мы все этажи проверяли. Перемены не хватало. В свой класс заходили после звонка, еле-еле успевали до прихода учителей. Некоторые уже стояли у дверей класса и, увидев, что мы бежим, подгоняли:

– Скорее, Галя, Маша!

Прошлись около параллельных восьмых и даже несколько раз прошлись – в проемах дверей новенького не увидели, хотя изо всех сил вытягивали шеи.

– Он темноглазый, брюнет, – сообщила я Галке приметы. – Роста – повыше нас с тобой. И челка такая… до бровей!

– А, любимая челка твоей мамы! – засмеялась Галка.

– Точно. Так что моей маме мы его не покажем!

– Если мы его не найдем, то точно не покажем!

Мама начинает злиться, когда моя любимая беленькая челочка спускается до середины лба. Ворчит, что ей моих глаз не видать и что я сама ничего не вижу, что я похожа на ризеншнауцера, у которого глаз вообще не сыскать за челкой, что скоро ослепну и всякое такое.

Мы искали новенького в коридорах, в столовой, заглядывали в классы, несколько раз на крыльцо выбегали. Можно было просто заходить в классы и спрашивать: «Народ, у вас есть новенький?» – но мы этого не делали. Мы почему-то с параллельными классами не дружим. На дискотеках же встречаемся или на экскурсиях разных друг друга признаем, а дружбы нет. А уж с ребятами из классов постарше – тем более не контачим.

В этом, наверное, учителя виноваты. Они нас противопоставляли все годы учебы. Сами того не понимая, заставляли нас враждовать. Ну, враждовать, это сильно сказано. Просто не дружили. Учителя почему-то всегда нам в пример ставили другие классы. «Ваш восьмой «А» – сплошные лоботрясы, учитесь из рук вон плохо, контрольную написали безобразно, а вот восьмой «Б», восьмой «В», восьмой «Г» (менялись только номера классов) – вот они молодцы!»

Позже мы узнали, что «бэшкам», «вэшкам» и «гэшкам» говорили то же самое, а в пример ставили другие «буквы» алфавита, в том числе и нас, «ашек». Это была учительская «военная хитрость».

Того парнишку с челкой, Лиама, мы так в тот день и не нашли. А когда мы из школы уходили, я спросила Ольгу Ветошкину из восьмого «Б», мы иногда вместе на роликах катались, не появился ли у них новенький.

– У нас их четыре! – ответила Ольга. – Три девчонки, один парень.

– А парень не брюнет?

– Нет, он рыжий.

Круг поисков сужался – в восьмом «Б» Лиама не было.

– Так ты скажешь, в конце-то концов, Маруся, кто он такой? Почему мы его выслеживаем? – наконец-то не выдержала Галка. – Чем он провинился? Или… – Галка посмотрела на меня прищурившись, – может быть, прославился? Или… – Галка испуганно расширила глаза, – может быть, неожиданно объявился твой сводный брат?

– Нет у меня никаких сводных братьев!

– Ну кто, кто это? Я бы тебе давно сказала!

– Потом расскажу, ладно, Галчонок? Не обижайся, я ведь сама не знаю, кто он, потому и ищу. Я его только один раз в жизни видела.

– И что же случилось за этот один раз? – Галка шутливо потыкала меня кулаком в живот. – Любовь с первого взгляда? А?

– Галка, не смеши. Сама ведь знаешь, что с первого взгляда любви не бывает.

– А что же тогда? Tell me!

– Он помог мне выйти из автобуса.

Галка смотрела на меня, как на очумелую.

– Что? Подал руку, что ли?

– Да.

– И все? – Галка сначала засмеялась, потом замолчала, задумавшись. – Вообще-то это редкость в наше время, – решила она. – Просто невероятно! Руку подал! Но ведь это… – Она удивленно уставилась на меня. – Это все равно – пустяк! Пустяк пустякович! – Галка несколько раз провела рукой перед моим лицом, как будто снимая с него невидимую пелену заблуждения. – Эй, Маруся! Я за тебя боюся! – Она увидела, что я нахмурилась, и миролюбиво добавила: – Ладно, давай искать этого мастодонта. Последнего вежливого человека на планете Земля!

Про то, что у меня своровали ботинки, я Галке рассказывала. В тот же день вечером ей по сотику звонила и жаловалась на судьбу. Но про автобус и парня не стала говорить. Думала, что это неважно.

На следующий день Женя, то есть Евгения Львовна, подошла ко мне после урока литературы. Если ей нужно, она всегда сама к ученику подходит, а не призывает к себе, как другие учителя. Все уже вышли в коридор, а я сунула нос в учебник физики, потому что Вольдемар Альбертович запросто мог меня спросить.

– Маша, – торжественно начала классная, – ведь ты же у нас главный редактор школьной газеты, правда?

– Ну да. – Я скорчила кислую рожу и отодвинула «Физику» в сторону. Я уже догадывалась, что за этим последует: нужно выпускать очередной номер газеты «Привет, школяр!». В сентябре выбрали школьную редколлегию – всю из нашего класса, а главным редактором назначили меня. Это потому, что я сочинения ничего себе так пишу, а главное, потому, что я как-то заикнулась на классном часе, что хочу быть журналистом. И вот результат: хочешь быть журналистом – будь им: выпускай школьную газету, практикуйся, дорогая Маша Муравская, для последующей взрослой жизни.

Первый номер мы выпустили в октябре, и он всем понравился. Там было несколько заметок о летних каникулах, три стихотворения шестиклашки Тани Пироговой и рассказ Генки Жеребцова из десятого «Г» о том, как он смешно ишачил на стройке. Газета «Привет, школяр» – это брошюра размером А4 в шесть листочков. Можно было и больше сделать, но материалов набралось только на шесть. Газета предназначалась для всего звена старшеклассников. Ее напечатали на принтере в количестве ста экземпляров, и она валялась во всех школьных углах. Нет, это потом валялась, сначала ее все читали, я сама видела: читали на переменках, а некоторые одноклассники даже на уроках. И все решили, что газета нужна, она получилась интересная и что мы, редколлегия, молодцы.

Я поначалу воодушевилась этой затеей – газетой. Но потом мой пыл поугас. Потому что сразу после первого номера я обратилась к одноклассникам, чтобы они что-нибудь для «Школяра» писали, но никто до сих пор и в ус не дул. И члены редколлегии – Вера Долгова и Тимка Невезучев тоже бездействовали. Я и объявление на доске рядом со школьным расписанием вывешивала с просьбой приносить что-нибудь интересное в редколлегию в восьмой «А», но за целый месяц никто в наш класс не сунулся ни с одной строчкой! Получалось, что всем наша газета была до лампочки. Вот мой энтузиазм и сдулся.

Сейчас ноябрь, вторая половина, и давно уже было пора выпускать новый номер.

– Что ты кривишься, – поинтересовалась Женя и скорчила гримасу, очень похожую на мою. – Догадываюсь, материалов нет. Правильно?

Я кивнула.

– Вот, держи. – Женя подала мне два исписанных мелким почерком тетрадных листочка. – Нашла для тебя стихи семиклассницы.

– Тани Пироговой?

– Нет, Пирогова в шестом учится. Это девочка из седьмого, там есть имя. Если понравятся, опубликуешь.

– А Таня Пирогова? Пишет еще?

– Вот ты и узнай. – Женя засмеялась и сняла с моего плеча какую-то соринку. – Ты же у нас главный редактор, не я. Наверное, пишет. Вот и устрой поэтический турнир школы на страницах газеты.

– Ладно, – вздохнула я. – Узнаю.

– Недели вам хватит? – спросила классная. – Учти, газета каждый месяц должна появляться.

– Хватит, – кисло пообещала я. – Спасибо за стихи! Хоть кто-то что-то в нашей школе пишет.

– А какие-нибудь наметки у тебя имеются?

– Нет. Вообще ничего! Даже не представляю. – Я скорбно вздохнула.

– Так ты приобщи Веру! Тимофея! Они же члены редколлегии! Пусть мозгами пошевелят!

– Вы не беспокойтесь, Евгения Львовна, материалы будут, вы не беспокойтесь. Через неделю сделаем. – Я еще раз вздохнула, не очень-то веря сама себе.

– Я надеюсь. – Учительница мягко улыбнулась.

Женя была в голубой кофточке, которая здорово шла к ее голубым глазам, вся такая милая, что я снова удивилась, почему молодая классная до сих пор не замужем. Ведь она добрая, а не только милая, никогда не кричит и не ворчит, и куда только смотрят мужчины? Можно сказать, первоклассная невеста во цвете лет пропадает в нашем городе.

Дома я прочла стихи юной поэтессы. Ее и звали поэтически – Юлиана.

Стихи были ужасно детские:

и все в таком роде. Это бы моему Никите понравилось, а вот школьникам – сомневаюсь, но я решила их публиковать. А что делать, нужно было чем-то наполнить очередной номер.

Я села за компьютер и набрала стихи в файл газеты «Привет, Школяр!» Завтра покажу Тимке и Вере. И вообще пусть тоже работают, а не только я.

Разогревая суп, я заметила на столе в кухне мамину записку:

Маша, забери Никиту из садика, папа сегодня не успеет.

Заберу. Жалко, что ли. Могла бы и сама забрать, раз она пока не работает. Мама целыми днями ходила по офисам, читала газеты, где писали о вакансиях, просматривала Интернет. Приходила она обычно рано, но сегодня, видать, где-то собиралась задержаться. Спрашивать у нее, нашла ли она работу, было рискованно – она начинала кипятиться, как наш чайник. У нас он металлический, и шумел гораздо сильнее, чем пластмассовые. Да я ее понимаю. Найдет, сама объявит. И сразу подобреет.

Я два раза хлебнула супу, и вдруг меня осенило! Наверное, суп был на мозговой косточке, не иначе!

Надо, чтобы случайно обнаруженный в школьном коридоре тот парень, прочитал в газете про меня и про себя! Чего его искать? Пусть сам объявится! Пусть меня вспомнит! Пусть знает, что я тоже в этой школе учусь! Пусть Лиам меня заметит! Если он учится в нашей школе, газета его точно не обойдет, классные руководители приносят ее в каждый класс. Я постараюсь так написать, чтобы понял: я пишу именно для него. И чтобы еще понял: я не сумасшедшая разъезжать в автобусах на роликах! Меня вынудили обстоятельства!

У меня сразу зачесались мозги и руки. Я оставила ложку в тарелке с супом и понеслась за компьютер.

Ненавижу воров!

У меня ролики не закатились за шарики, когда я на роликах влезла в автобус номер сто одиннадцать. Просто какой-то козел украл мои ботинки, когда я каталась на площади имени Победы. Я точно знаю, что этот воришка не учится в нашей школе, потому что в нашей ребята приличные, но все-таки я пишу это здесь. Вдруг эта свинья прочитает заметочку, находясь у себя в другой школе, вдруг кто-то покажет ему газету, и пусть он тогда знает, что я презираю его всей душой и всеми своими печенками. Пусть мои кровные новые ботиночки слетят с его правой или левой ноги и заедут ему прямо по башке!

И еще я хочу сказать спасибо тому молодому человеку, который спас меня из-под колес автобуса, когда я свалилась при выходе. Кажется, он учится в нашей школе.

Спасибо тебе, друг! Ты настоящий человек!

Я перечитала свой материал и осталась довольна. Ну да, написано грубовато. Некоторые словечки так и выпирают «углами». Это нарочно! Чтобы прочитали! Не знаю почему, но грубые слова привлекают к себе больше внимания, чем вежливые. Так не должно быть, но это так. Я конечно, сильно сомневалась, что мой текст пропустит цензура в лице нашей классной. Она читала до выхода все материалы, а как же! Но я решила воспользоваться служебным положением, то есть тем, что сама была редактором и выпускающим. И решила эту заметку классной просто-напросто не показывать. Удалю ее из файла, а потом, когда Женя прочитает, снова вставлю. А на принтере работает Наташа, секретарь при директоре школы. Она ничего не читает, просто жмет на клаву, а принтер, знай себе, гонит сто штук номера. И все. Наташе нет дела до того, что в газете, ей неинтересно читать про школяров. Она временно работает, пока постоянный секретарь Оксана находится в декретном отпуске.

А потом я подумала и решила, что показать Жене мою заметку все-таки следует. А то как-то нечестно. Вдруг пропустит? Она же молодая, должна все понимать. И сам по себе материал правильный: автор осуждает воришек и хвалит тех, кто помогает девчонкам.

Теперь нужно было собрать другие материалы. Не выпустишь же газету с одной заметкой. Это будет просто листовка! Я позвонила Вере Долговой и Тимке Невезучеву и загрузила их. Тимка сказал, что его камера всегда готова и что он хоть завтра все, что надо, снимет. А Вера ответила, что будет думать.

Теперь за Никиткой бежать. Бедняжка уже ждал, когда его заберут. Сидел в раздевалке на низенькой скамейке у своего шкафчика с нарисованной на нем пчелой, с голыми ногами, в сандалетах, но шапку уже надел и шарф накрутил на шею.

– Ты чего тут, Никит?

– Домой хочу.

– Хотел бы себе в группе.

– Там Владик меня бьет.

– Как это – бьет? А ну подай его сюда!

– Не-е, Маш, не надо.

– Позови, говорю!

Никита нехотя потащился в группу. Шарф с шеи раскрутился, и конец хвостом волочился по полу. Мама связала. Длинный, с бахромой. Мне бы тоже такой подошел, я бы не отказалась, но мне не предложили.

Вышел Никита вместе со шкетом-скелетом. Драчун Владик был маленьким, щупленьким. Непонятно было, как эта инфузория обижала нашего крупного Никитку?

– Ты Владик?

– Владик Чудинов.

– Ты что ребят обижаешь?

– Нет.

– А ну беритесь за руки, – приказываю ребятам.

Малыши послушались.

– Пожмите их. Как мужчины – крепко. – Мужики потрясли ладошками.

– Все! Между вами – мир-дружба! Навсегда! Поняли?

Оба кивнули и разошлись.

Вышли с братом на осеннюю улицу. Никиткины резиновые сапожки с батарейками в подошвах. При каждом шаге они светились оранжевым светом и придавали яркости темному грязному асфальту, засыпающим деревьям без листвы, серым зданиям и такого же цвета голубям, расхаживающим по лужам. Никита в вязаной колпачком шапке был похож на ракету, а сапожки с оранжевыми огоньками – напоминали ступени, которые вот-вот вознесут его к вершинам домов. Он полетит над нашим новым районом, и его светлый шарф будет развеваться, как у Маленького Принца. И вообще Никита на Маленького Принца похож, у него такие же светлые кудрявые волосы.

– «Киндер-сюрприз» купишь, Маша?

– Нет. «Чупа-чупс» куплю, так уж и быть. («Чупа-чупс» дешевле.) – Я привлекла Никиту к себе и завязала покрепче шарф.

– Хорошо. – Брат расплылся в улыбке. Хоть что ему купи, хоть пуговицу, он будет счастлив.

Зашли в супермаркет, купили ему «чупик».

Возвращались домой не спеша. Не холодно и не тепло. Предзимье. Под ногами осенние листья, истоптанные прохожими. Жалко их. Летом красовались, шумели на ветру, радовали людей, а потом под ноги прохожим шлеп. Что-то в этом есть несправедливое. Свернули на улицу, на которой еще недавно росли старые тополя. В этом году их спилили. Мне было их жалко даже больше, чем листья. Район новый, и деревьев еще негусто, и пусть бы тополя красовались. В июне они пылят пухом, но это ведь недолго… А пух такой замечательный, как будто выпадает теплый снег. В одной книжке читала, как мальчишке связали из тополиного пуха рубашку и в ней он летал над городом и совершал разные чудеса. Но пух от наших тополей многим не нравился, и вот деревья спилили… Сейчас от них остались только пни.

– И зачем тополя спиливают? – грустно спрашиваю Никиту.

– Наверное, чтобы проводам не мешали, – серьезно отвечает братишка.

– Нет же тут никаких проводов.

– Ну, может, для бабушек. Чтобы на пеньках отдыхали.

Я засмеялась. Наивный у меня брат. Но шестилетке простительно. И он добрый, шпингалет этот.

Со следующего дня я начала бурную деятельность. Даже не стала обращаться за помощью к Вере и Тимке. Уговаривать и объяснять дольше, чем сделать самой. Поначалу боязно было заходить в другие классы. Чужие классы для нас вообще чужие галактики. Первый класс, в который я зашла на перемене, был девятый «А». Там сидели несколько парней. Конечно, они на меня сразу уставились. Я поздоровалась и протараторила:

– Ребята, у вас есть новости? Я из школьной газеты, ну, как бы корреспондент.

– Не, у нас нет, – лениво ответил патлатый парень. У него во рту была жевательная резинка, и между словами он противно чавкал. – У нас рутина одна.

– Учимся, не покладая рук, – добавил другой.

– И ног, – третий.

– Может, у вас какие-то соревнования были или экскурсия? – подсказала я тему.

– Соревнования? – Патлатый почесал затылок и снова зачавкал. – Ага, были. Кто из нас больше жвачек сжует за переменку…

Парни загоготали.

– Да я ведь серьезно.

Я расстроилась и двинулась к выходу. Вот и поговори с ними. Ну их, дураков.

– Не-а, у нас ничего не было, правда, – сказал вслед еще один парень, пытаясь сгладить ситуацию. Я даже и не разглядела его хорошенько, не хотелось тут больше никого разглядывать, хотя спасибо ему, конечно.

– Мы тоже серьезно, – другой.

– Хорошо-хорошо, – бормотала я на ходу. А сама чуть не ревела от растерянности и обиды.

– Заходи в гости, – добавил патлатый. – Просто так заходи, девочка. Тебя же учительница послала?

Ничего не ответив, я вышла. Если все во всех классах будут так надо мной издеваться… Да пропади оно пропадом!

Мне сразу расхотелось путешествовать по классам. Лучше поспрашиваю про новости учителей. Но тут меня снова осенило. Ведь расхаживая по классам, я убиваю двух зайцев и могу обнаружить Лиама!

Только поэтому хватило решимости нырнуть в следующий – в девятый «Б».

Тут были девчонки. Одна из них знакомая, Лиза. Узнав о причине моего прихода, они сразу стали вспоминать события. Я успокоилась. Оказывается, не все дураки, а только парни. Девчонки вспомнили, что недавно все вместе ходили в кино. Фильм был так себе, но после сеанса ребятам не хотелось расставаться, и они зашли в кафе съесть мороженку, а там заспорили об Онегине, по которому задали писать сочинение… И они о нем так поговорили-поспорили, что все, кто пошел в кино, написали отличные работы. Даже никто ни у кого не списывал!

– Слушайте, девчонки, напишите об этом в газету! – с воодушевлением попросила я. – Это ведь всем интересно: в споре – рождается истина!

– Давай сама напиши, а? – предложила Лиза. У нее была коса, которую она то и дело доплетала. – Мы тебе рассказали, а ты раскрывай тему, додумывай. Журналисты ведь так работают?

– Хорошо, – согласилась я, улыбаясь. – Спасибо, что доверяете!

В третий класс – на следующей переменке – я вошла уже совсем по-хозяйски. Это был восьмой «В».

Сначала и здесь мне ответили: «Ничего не произошло!», «У нас глухо, как в танке!» – потом начали вспоминать разные мелочи.

– Ой, знаешь, у меня вчера комп полетел. Вот ужас! Пойдет? – спросила белобрысая девчонка.

– Нет, – отвечаю, – твой комп – твое личное дело. Нужно, чтобы оно касалось всех или чтобы было всем интересно читать.

– Разве это неинтересно?

– Ни капельки!

– Какая ты злючка! – Белобрысая недовольно кривит губы. – А если бы у всего нашего класса компьютеры испортились?

– Тогда – да! Это была бы новость! Все бы ее обсуждали!

– Да ты просто чернуху ищешь! – поддержала белобрысую ее соседка по парте.

Тощий длинный парень подскочил:

– Пиши, журналистка: вчера по телику я смотрел фильм про Шерлока Холмса. Классно! Буду тоже дедукцию изучать!

– И ничего не классно, – отвечаю. – Вот если ты напишешь на фильм рецензию, будет классно. А пока – твое личное дело. Вместе с твоей дедукцией.

– Значит, в газете не будет новостей из нашего класса?

– Значит, не будет.

Тогда они все, сколько их тут было, зашумели, замахали руками и сказали, чтобы я убиралась вместе со своей газетой.

Словом, из восьмого «В» меня прогнали. Я шла по коридору к своему классу и думала: может, я не права? А что, если сделать рубрику «Вести с мест» (то есть из классов) и писать даже о таких пустяках, как сломанный компьютер?

Беседовала я так с ребятами в разных классах, а сама по сторонам глазами стреляла – нет того самого?

…В шестом классе отыскала Таню Пирогову, заставила записать в мой блокнот новые вирши.

– Я тебе их по электронке скину, – сказала юная поэтесса.

– Нет уж. Пиши сейчас, сама наберу, а то забудешь.

Очень мне надо затягивать с новым номером! Знаю я школяров. Половина из них обещалкины. А мне нужно скорее, чтобы Лиам прочел!

– Я только два стиха написала, – скромничала Таня, передавая мне блокнот, – только они плохие.

– Разберемся! Плохие – выкину в топку!

Поэты всегда набивают себе цену. Даже юные! Стихи у Пироговой были классные! Про осень и дождь. Про то, что они влюблены друг в друга и поэтому никогда не расстаются.

Остался только девятый «В». Он был на последнем, четвертом, этаже и как бы в отдалении от других – за лестницей. В этот класс я заходила на ватных ногах. Я же не нашла Лиама, и если он все-таки перешел в нашу школу, а не заходил случайно в гости, то на этот класс была последняя надежда. Вот с ней я и переступила порог девятого «В».

Класс как класс. Две девчонки что-то писали на доске, передавая мелок друг другу. Два парня сидели за столом, а два других склонились над ними. Что сейчас могут рассматривать «хором»? Не книжку же! Смартфон, айфон или планшет. Конечно – парни что-то в смартике разглядывали.

Когда я поздоровалась, эти четверо подняли головы, а девчонки повернулись ко мне.

– Привет, если не шутишь! – Владелец телефона спрятал его в карман. Выражение лица и голос были совсем даже и не приветливые. – Чем обязаны?

На его голове модная стрижка с двумя выстриженными дорожками по бокам.

– Собираю материал для школьной газеты.

– А, «Привет, школяр!» – вспомнил название другой парнишка. Он был рыжий и кудрявый. Мне почему-то всегда сначала бросается в глаза цвет волос, а уж потом все остальное. Может, это из-за того, что мои волосы тоже «цветные», слишком белые. Мама говорит, что мне какого-то вещества не хватает, не помню, как оно называется. Я прямо как альбинос, хотя, к счастью, глаза у меня не красные, а серо-голубые.

Красные глаза! Какой ужас! Красные глаза у вампиров!

– Точно. Подкиньте, ребята, идейку.

– Да пожалуйста! Пиши, – продолжал Рыжий. – Серега Михеев смылся от нас в Москву. – Голос у Рыжего не то что у того, с лысыми дорожками на башке. Его голос веселый и, казалось, тоже рыжий. Яркий рыжий голос!

– Если кто-то уехал в Москву – это его личное дело. Это не нужно, – забраковала я «новость».

– Не нужно? Это тебе не нужно, потому что ты не знаешь Серегу. – Рыжий смотрел на меня весело и улыбался. – И что ты тогда вообще знаешь, кор-ре-спон-ден-тка? – Парень вышел из-за парты и вразвалочку направился мне навстречу.

– Знаю я Серегу вашего!

– А раз знаешь – пиши!

Словом, рассказали мне про москвича новоявленного, Серегу Михеева, – как они скучают и как уже собираются к нему в гости. И я про это записала.

Михей был компанейский, улыбчивый. Он мне как-то помог: я забыла закрыть рюкзак, и на пол посыпалось его содержимое. Серега ползал по полу, находил ластики, карандаши и поочередно подавал мне. Нашел конфету в фантике, протянул ее мне, а потом развернул фантик и демонстративно бросил карамельку в рот.

– Вкусно? – спросила я.

– Ага! Спасибо! – ответил Серега. Он еще не до конца прожевал конфету, и у него получилось: «Шпашибо!»

Мы тогда с ним посмеялись.

– Может, еще что-нибудь новенькое вспомните? – спросила я.

– Новенькое? Конечно! На Серегино место в понедельник пришел новенький, – воскликнул Рыжий.

Вот оно! Новенький! Лиам? У меня застучало сердце. И правда, не привидение же я встретила в коридоре два дня назад!

– Какой новенький? – спросила я, затаив дыхание.

– Нормальный мужик! Две руки, две ноги… и еще голова! – веселился Рыжий.

И тут на меня ступор напал. Хочу еще про новенького спросить, кто он, откуда, как звать, и не могу.

Звонок прозвенел. В класс повалили ребята. Скорее убежать, а то вдруг я его встречу! И ведь хочу встретить, мечтаю об этом и… трушу. Вот где тут логика? Если мой мозг – компьютер, то он учитывает только одно: хочу найти человека. Но того обстоятельства, что я боюсь с ним встречаться, мой «компьютер» не понимает. И значит, не только мозг управляет нами, людьми, но и что-то другое. Сердце?!

Я уже выходила из класса, когда увидела Лиама. Если бы просто увидела! Я столкнулась с ним нос к носу! Краска залила лицо. И что такого необычного в том, что я увидела малознакомого парня? Чего я так раскраснелась-то?

Лиам посторонился, давая мне возможность пройти. Я и прошла. Молча. Красная, как вареный рак. А тогда, при выходе в автобусе, наоборот, я посторонилась, давая место для его прохода!!!

Пришел в школу в понедельник! А случай в автобусе был месяц назад! Ну и что? В другую школу ходил. По месту прежнего жительства. Что странного?

Сейчас он показался мне еще красивее, чем раньше! Такие глубокие глаза! В том смысле, что глубоко в душу смотрят. На меня взглянул! Этот взгляд до пяток достал. Точно, на Пейна похож! Меня, наверное, не узнал. Во всяком случае, не подал виду. Но ведь и я виду не подаю! Но узнала я его в первую же секунду! И тогда, в коридоре, и сейчас! Как я могу его не узнать?

Когда я подходила к своему классу, сердце уже успокоилось.

По дороге домой я торжественно призналась подруге:

– Галчонок! Я его нашла! – И почему-то опять забилось сердце.

– Да что ты! Поздравляю! И в каком же он классе?

– В первом.

– Что-о?

– Да шучу, шучу! В девятом «В».

– Он тебе, что, нравится?

– Он красивый…Он похож на Лиама Пейна из «One Direction».

– Да ты что?

– Да.

– Ничего себе! А вообще-то он кто? Почему ты его ищешь, как будто он твой возлюбленный и ты потеряла его в годы далеких странствий?

– Я тебе говорила.

– Подумаешь! Руку он ей подал в автобусе!

– Да. Вот именно. Галчонок, Лиам так руку подал, что я в него… что он мне…

Галка не дала договорить. Она закатила глаза к небу и произнесла:

– О-о-о! Как у вас все сложно, дэвушка! Ты мне его покажешь?

– Конечно. Не говори никому, в каком он классе, ага?

– Почему? Знаешь, как круто: Лиам Пейн учится в девятом «В». В нашей школе! На весь город прославимся! Билеты будем продавать, чтобы желающие на него поглядели!

– Вот потому я и не хочу говорить. Все на него кинутся…

– А ты его для себя хочешь припрятать? – Галка приостановилась и хитро прищурилась.

– Галчонок! – Я покраснела страшно. – Я ничего не знаю! Я тебя только очень прошу, не говори, ладно? – Кажется, мой голос стал слезливым.

– Да ладно, ладно, мне что… не скажу…

– Я тебе его завтра продемонстрирую, но сначала, Галь, я тебе покажу заметку, и ты скажешь, можно ли ее в школьную газету помещать. Как ты скажешь, так я и сделаю.

– Ладно, давай свою повесть, писательница.

– Галь, не издевайся, это в газету, знаешь ведь, я в редколлегии. – От волнения у меня пропало всякое чувство юмора.

– Да знаю, знаю… можешь не объяснять.

Мы зашли в кафешку и взяли по детской, маленькой, пачке сока. Я вытащила из рюкзака планшет и нашла нужный файл.

Галка читала, поигрывая замком куртки: вниз-вверх, вниз-вверх, вжик-вжик, вжик-вжик… замочек вжикал, как летний жук.

– Круто, Маруся! Мне нравится! – похвалила она, прочитав, и забулькала соломинкой в соке.

– Не очень грубо?

– Что ты! Ни капельки! – Буль-буль.

– Жене ее показать?

– А что, разве классная все читает?

– Ну, конечно! У нас же цензура.

– Это плохо. Но ты покажи. Может, все будет о’кей. Но я думаю, кое-что она все-таки покоцает.

– Да здравствует свобода слова! – с пафосом воскликнула я, сжав над головой кулак. Мы выпили сок и вышли на улицу.

Падал первый снежок.

Детский лепет снежинок пушистых… – вдруг пронеслось в голове… Мне показалось, что кто-то произнес их внутри меня. И еще мне показалось, что это начало стихотворения. Самая-самая первая его строчка. И что это точно придумалось мной, не Таней Пироговой…

Слепила я нашу газету. Говорю «нашу», хотя правильнее сказать «мою», потому что члены редколлегии продолжали филонить. Еле-еле уговорила Тимку Невезучева сделать несколько снимков. Хотя вчера по сотику клялся, что готов хоть что снять. На следующий день принес «Nikon». И меня щелкнул как автора заметки. Я на фотках ничего получаюсь, ну это из-за волос. Раньше мне казалось, что иметь такие волосы неприлично. Только недавно успокоилась, потому что некоторые старшеклассницы стали интересоваться, краской какой фирмы я пользуюсь. Оказывается, мои волосы многим нравились!

Назавтра второй номер газеты был готов. Я показала его редколлегии. Вере и Тимке понравилось. Мое «сочинение» тоже одобрили.

– Даете разрешение – в свет?

– Спрашиваешь! Каешно! – воскликнул Тимка. – Только мои фоточки не забудь поставить!

– Спрашиваешь! Каешно! – ответила я его же словами и, ободренная ребятами, помчалась с планшетом в учительскую показывать номер классной.

– У меня сейчас окно, ты оставь планшетик, а я внимательно все изучу, пока ты на уроке, – пообещала Женя.

Оставила. Надеюсь, Женя умеет обращаться с компьютером и ничего мне в «планшетике» не собьет. И ВКонтакте на мою страницу не полезет… Она не такая. Она нормальная, как все девчонки.

Как ни странно, классной тоже понравилось все, включая мой авторский материал. Правда, как мы с Галкой и догадывались, заметка показалась ей слишком грубой.

– Я ее немного отредактировала, – Женя вернула планшет. – И еще. Жалко, Маша, что ты имени парня не знаешь. Ведь главное в газете – конкретность, информативность. А ее-то у тебя не оказалось.

– Как нет? Случай ведь конкретный!

– Ситуация конкретная, не спорю. А имени – нет. Но ничего, ладно… но в другой раз узнавай имя перед тем, как писать.

Я прочитала отредактированную заметку уже в классе.

И схватилась за голову.

Мне стало плохо.

Воровать нехорошо!

Когда я каталась на роликах на площади Победы, кто-то украл мои ботинки. Я возмущена поступком этого человека. Я была вынуждена ехать домой на автобусе прямо в роликах. И создала этим неудобства пассажирам. При выходе я неудачно упала, и встать мне помог один парень, который учится в нашей школе.

И все. Точка!

И вовсе Женя не девчонка. Она скучная взрослая тетя. Может, поэтому ее никто не берет замуж. Разве может девчонка так сухо писать? Я расстроилась. Я вовсе не хотела такой редакторской правки. Да просто кисель какой-то! А мне хотелось шмякнуть вора заметкой по морде. У вора не может быть лица, а только морда. Это мое твердое убеждение.

Я обещала Жене напечатать заметку в исправленном виде, а на самом деле восстановила первоначальный вариант. И «крик души» с квадратиком моей физиономии появилась на последней станице в рубрике «Колонка редактора». Я подглядела, что во многих модных журналах делают так – выделяют главное в подобных колонках, оформляя их в красивую рамочку. Я и свою заметку выделила рамкой.

На следующий день второй выпуск газеты «Привет, школяр!» вышел в свет. Женя дала мне стопку для нашего класса. Ребята разобрали сшитые в брошюру листки А‑4, и в разных углах школы зашуршали странички…

Я сидела на своем месте, читала учебник истории и волновалась, как и в день выхода первого номера. Все-таки газета «Привет, школяр!» была моим детищем, и я, конечно, хотела, чтобы она пришлась по душе ребятам.

Через пять минут Витька Павлухин повернулся ко мне и спросил:

– А кто это, Муравская? Кто тебя спас-то? В каком классе этот чел учится? А?

– Не скажу. – Я вспыхнула так, как будто он спросил, за кого я хочу выходить замуж.

– Почему?

– Так. – Сердце бьется и никак не хочет успокаиваться.

– Странно. Для чего же ты пишешь? – Света Коробова сверкнула на меня стеклышками очков. – Чтобы мы что? Посочувствовали, что твою обувку украли?

– Да. А что, этого мало? – еле слышно спросила.

– Мы сочувствуем, – сказал Павлуха.

– Но этого, да, мало! Сказала «А», говори «Б»! – добавила Света тоном директора школы. – Имя должно быть в газете обязательно! Странно, что ты этого не знаешь!

Я вздохнула. Эх, не укрыть мне своего Лиамчика от посторонних глаз!

– В каком-то из девятых он учится… кажется. Только я, правда, не знаю, как его звать.

– А почему не выяснила? Прямая обязанность журналиста!

– Свет, да ладно. Какой я журналист! Я не волшебник, я просто учусь…

– Фамилию указать, класс! – поддакнул Борька Филимонов.

– Счет в банке! – весело крикнул Павлуха. – Принадлежность к религии!

– Павлухин, ты – клоун, – сказала Света.

В класс вошла Дарина Ольховская с нарисованным на лице вопросом:

– Ма-аш, а кто этот парень? Из какого класса?

И пошло-поехало. Меня просто замучили: кто такой да в каком классе… Невозможно было на перемену выйти! Галка поддела:

– А ты хотела – что? Супермены всем интересны. И покажи его мне наконец-то! Обижусь!

– Только тебе, Галчонок! Бежим! В каком классе – ты знаешь!

Ха! Бежим! Так он прямо и сидит в классе, ждет, когда я покажу его своей лучшей подруге. И вообще он меня не узнал!

Но мы помчались все-таки к девятому «В», пока звонок на урок не прозвенел. Двери в классе раскрыты, видно, что там околачивается два-три человека, а его нет, конечно!

– А он точно в этом классе?

– Точно. Но это – секрет. Помнишь уговор?

– Да помню, помню. Только не помню – зачем…

А другим я стала отвечать, что придумала, что он из нашей школы. Что не знаю, из какой. Не знаю, как звать. Ничего не знаю!!! Все были страшно разочарованы и рассержены.

– За лживую информацию в печати, знаешь, что бывает, Муравская? – спросила меня одна старшеклассница с сильно накрашенными ресницами.

– И что же?

– Сттррашшная казнь! – услышав ее угрожающий вопрос, прошипел проходивший мимо парень из десятого класса.

– На тебя запросто можно в суд подать, – прогнав его взмахами рук, ответила старшеклассница.

– Давай!

– Очень надо с мелюзгой связываться! В руки больше эту газету не возьму! – И девушка отправилась прочь от меня по коридору.

– А я заплачу! – крикнула вслед.

Ну надо же! На меня в суд подавать! С ума сойти можно! Докатилась!

И тут меня как будто что-то ударило. Прямо так, с разгону. Кто-то внутри меня произнес: «Она права! Эта… с накрашенными ресницами!»

«Это почему же?» – засомневалась другая половинка моей души.

«Потому что ты используешь газету в своих корыстных целях!» – сказал внутренний голос.

Как так? Неужели?

Эта мысль остановила меня на пути в класс. Меня бросило в жар. В своих целях? Почему?

Я вспомнила, как сказала белобрысой девчонке из восьмого «В», что ее сломавшийся компьютер – ее личное дело. А разве мои украденные ботинки – не мое личное дело? Сломавшийся комп и украденная обувка – равны! Обувки нет, и комп не работает, то есть его тоже как бы и нет. И значит, написав о своих мокасинах, я написала о личном. Правда, я осудила воришку и похвалила человека, который мне помог. Значит, все же речь не только о башмаках?.. И лживой информации там не было! Ох, как же мне хотелось себя оправдать! Но ведь имени парня я не узнала! И значит, права старшеклассница эта… с ресницами! Все правы! Не узнала имени – не пиши! Я опубликовала заметку для того, чтобы тот парень меня вспомнил! А почему нужно, чтобы вспомнил? Да потому что он мне понравился!

Все это промелькнуло в моей голове за секунду. Я оглянулась. Срочно найти эту старшеклассницу и извиниться. Ведь я ей нагрубила, хотя она на сто процентов права!

Я кинулась назад. Но меня вернул звонок на урок.

Вместе с неприятными последствиями от моей заметки были и приятные. Со мной стали здороваться парни из восьмых, девятых, десятых. И даже из одиннадцатых! А девчонки не здоровались, а просто дружелюбно на меня поглядывали. А наиболее смелые задавали тот же вопрос:

– Кто такой в нашей школе?

Вопрос уже бесил, а Галка смеялась:

– Это бремя славы. – И покровительственно хлопала меня по плечу.

Настроение мое стало подниматься. Я все перемены улыбалась, да и на уроках нет-нет вспомню, как на меня одобрительно смотрят, и улыбнусь. Женя заметила это и сказала прямо на уроке русского:

– Газета понравилась, молодцы, редколлегия. Как хорошо, что ты, Маша, убрала в заметке грубости.

Моя улыбка уползла. Витька Павлухин громко хохотнул. А потом, уже тише, как будто только для себя, произнес:

– Козел – нет, это не грубость. Свинья – тоже. Это просто домашние животные. Хрю-хрю…

Все оживились, захихикали. Женя постучала по столу обратным концом шариковой ручки, призывая класс к тишине. И когда она наступила, послышалось еле слышное блеянье:

– Мэ-э…

Павлуха любит быть в центре внимания.

Все захохотали.

– Павлухин, ты где находишься? – Учительница нахмурилась.

– В классе, – правдиво ответил Витька.

– Вот и веди себя, как в классе, а не как в огороде у бабушки.

– Хрю-хрю… Хрю…шо… То есть хорошо! – Витька смотрел на Женю невинными глазами.

– Вот поэтому, Маша, не нужны провокационные слова в печатном органе. Еще раз говорю – хорошо, что мы их заметили и убрали, – снова повторила классная.

Я покраснела и, уткнувшись в тетрадь, принялась старательно разбирать предложение. Как будто ничего не слышала. Чего Женя так много говорит об этих дурацких грубостях? Да кому бы понравился тот сладкий кисель, который она сварила из моей заметки?

– Ага, ага, заметили и убрали, – тихонько произнес Витька.

Класс меня не выдал, а Женя не поняла. Наверное, думала, что Павлуха читал мой «первый» вариант.

Убью Павлухина на перемене!

Я как раз занималась словесной разборкой с Витькой, когда ко мне приблизилась завуч Тамара Григорьевна.

– Ты ведь Маша Муравская?

– Здравствуйте, я. (Здрям, здрям, – про себя.)

– Здравствуй, Маша Муравская из восьмого «А» класса. Пойдем-ка, девочка, со мной.

У нее был такой важный вид и такая строгая интонация в голосе, что я сразу учуяла недоброе. К тому же она ущипнула меня, сказав «пойдем» и взяв за руку повыше локтя. Я не люблю, когда щиплются! Показала Витьке кулак и тоскливо поволоклась за Тамарой Григорьевной, испытывая огромное желание удрать.

– Садись, – сказала она в своем крохотном, как кубик, кабинете и кивнула на стул сбоку стола. Под стеклом на столе улыбался на фотке толстощекий малыш. Мне он был виден вниз головой. Малыш высунул кончик язычка и сжал в кулак пухлую ручку. Внучок завуча, кто же еще! Такой же строгий!

Тамара Григорьевна положила перед собой свежий номер газеты. Пролистала сшитые степлером страницы и остановилась на «колонке редактора».

Так и знала! Предстояла промывка мозгов.

– Вот что я хочу сказать тебе, Маша Муравская. – Завуч поправила очки и через стекла внимательно поизучала мою физиономию… Что она привязалась к моему имени и фамилии: Маша Муравская, Маша Муравская… да знаю я, что я – Муравская! – То, что ты написала заметку в школьную газету, это похвально. Но, Маша, как же ты забыла про русский язык! – Завуч смотрела на меня со вселенским укором. – Его нельзя захламлять словами подобно «свинья»… – Снова укор в глазах… – У тебя и похуже там есть словечки!.. А ведь между тем ты – не только автор, но и главный редактор! Разве так можно?

Я молча смотрела в окно. Там качал ветками осенний тополь. Один-единственный сухой лист, как тряпочка, кивал мне головой.

– В конце концов, ты же девочка… Должна понимать… Не надо коверкать великий язык. Многие сейчас, к сожалению, курят, пьют пиво и употребляют вот такие словечки.

– Я не курю. И не пью.

– Знаю-знаю! Но вот после употребления таких слов – следующая очередь за куревом и алкоголем. Берегись, Маша Муравская!

Я хмыкнула, дернула плечом. Глупости. Мне совсем даже курить не нравится. А уж пить… вообще противно!

– И кто же этот рыцарь? – спросила вдруг Тамара Григорьевна.

О, и она туда же! Переменив тему, она сразу изменилась в лице. Его украсила улыбка. Вокруг глаз заиграли лучики. Она стала такой симпатичной, такой милой! Почему взрослые редко улыбаются? Им это так к лицу!

Вот что значит – тайна. Всем хочется ее раскрыть. И мне еще более захотелось ее сохранить.

– Я не знаю.

– Как не знаешь? Ты что, слукавила? – Улыбка завуча пропала. Тамара Григорьевна снова стала строгой. Ужасно строгой! Просто недоступной. Сняла очки так резко, как будто приготовилась ими в меня запустить.

– Я не знаю, как его звать, – заторопилась я. – Он новенький. В девятом «В» учится.

– Хорошо, я посмотрю, кто пришел в этот класс. Молодец, хороший парень. Дружи с таким. Хотя дружить с мальчиками тебе еще о-очень рано… – Тамара Григорьевна задумалась и поболтала в воздухе очками за дужку. – Но я удивлена, Маша Муравская, как твою заметку пропустила учительница! Ведь ваш классный руководитель – литератор! Ли-те-ра-тор! – произнося последнее слово, Тамара Григорьевна постукивала кончиками пальцев о край стола, словно вбивала туда отдельные слоги.

– Она не пропускала, – призналась я, покраснев, – она велела мне исправить, но я не послушалась.

– Как так? – недоуменная пауза. – Ведь ты – редактор газеты! Ты не понимаешь всей ответственности, Маша Муравская! Пресса, даже школьная, это очень серьезно! Это идеология, в конце-то концов!

Она устало вздохнула. Записала что-то себе на листок и подняла на меня усталые, в морщинках, которые перестали быть «лучиками», глаза.

– Хорошо, иди, я поговорю с Евгенией Львовной.

Я вышла, кривя губы. Мне было плохо, оттого, что теперь еще и Жене попадет! Влипла я с этой заметкой! И все из-за того, чтобы он, Лиам, прочитал! Интересно – прочитал? Неужели все – впустую?

Но если бы я поместила в колонку редактора заметку, исправленную классной, тогда бы точно никто не прочел. А если бы прочел, внимания бы не обратил! От такой тоски умерли бы последние осенние мухи.

Назавтра со мной беседовала Женя: я ее подвела! Почему не послушалась! А она мне так доверяла! Больше, чем всем другим! Я потеряла ее доверие навсегда! Теперь я не могу быть редактором! Меня придется переизбрать! Тамара Григорьевна об этом просила! И она, Евгения Львовна, согласна!

Я кривилась. Переизбрать? Да и слава богу! Пусть переизбирают! Мне будет легче!

Но в душе я сокрушалась. Если честно, мне понравилось быть редактором и корреспондентом в одном лице, понравилось собирать материал, общаться со старшеклассниками. Ничего, никто не съел меня в чужих классах! Я даже маме похвасталась своим твердым решением поступать в университет на факультет журналистики после школы. Мама одобрила:

– Тогда ты точно не останешься без работы, Машуль. Журналисты всегда востребованы.

И вот – все летит в тартарары. Снова облом.

Завуч сказала: «Дружи с таким!» Ха! Как будто от нашего желания что-то зависит! «По моему хотению, по щучьему велению!» Хотение-то у меня есть, подайте сюда говорящую щуку, я ей желание продиктую! Я по-прежнему его не встречала. И по-прежнему девчонки толпами бегали за мной, требуя сказать, кто же такой хороший завелся в нашей расчудесной школе. Правда, с каждым днем эти ряды редели.

Я хранила тайну. Наконец-то я поняла, почему. Галя была права, когда говорила, что я хочу приберечь его для себя. Просто это желание было так глубоко во мне спрятано, что я не сразу сама с собой разобралась. И подсознательно не говорила никому, кто он такой.

Я не хотела, чтобы того парня заметили старшеклассницы. Заметят, я его точно потеряю. Потеряю, еще не найдя по-настоящему. Что я, наших красоток не знаю? Если у них даже есть парни, они не преминут возможностью познакомиться еще с одним. И включить его в свою «коллекцию, пойманных в сети». Я конечно, не питаю надежды, что Лиам на меня посмотрит. Я еще «мелкая». Но скоро тоже стану старшеклассницей – девятый, десятый… Вот тогда… Вот тогда, может быть, и понравлюсь. Я буду стараться! А сейчас не выдам его никому, я только Галке показала его под строгим-престрогим секретом, когда мы специально проходили мимо девятого «В» уже со звонком на урок, когда он точно в классе сидел, а не разгуливал неизвестно где в шапке-невидимке.

– Погляди. На четвертой парте у окна. Жгучий брюнет.

Галка прошлась и один раз, и второй, и третий. И все время пялилась на четвертую парту. И сделала вывод:

– Он интересный. В такого можно влюбиться. Я тебе разрешаю.

– Ха-ха, – сказала я. – Галчонок, я и без твоего разрешения…

– Что? Влюбилась уже? – Галка притворно нахмурилась. – Без моего разрешения?

– Да нет, нет, ни капельки, я шучу. Просто все вы пристали с ним – покажи, покажи. Словно он лохнесское чудовище.

– Жалко, что его нельзя сфотографировать, – сокрушалась Галка, – далеко, телефон не возьмет.

Смешно я размышляла. Как будто если не скажу, про кого я написала в своей заметке, девушки Лиама не заметят. Не заметят черноглазого брюнета с манерами настоящего джентльмена!

Мои надежды были смешны и нелепы.

Домой мы с Галкой всегда возвращаемся вместе. Она живет недалеко от меня. Но сегодня подруга задержалась в кабинете технологии, срисовывала из журнала узор для вязания крючком.

– Подожди меня, – попросила Галка. – Куртку мою из раздевалки добудь, воротничок разгладь, пуговки расстегни…

– Галчонок, может тебе ее постирать в туалете?

– Шучу, шучу… пуговок там вообще нету, – засмеялась Галка.

– Только ты смотри не сильно задерживайся! А то я тебя знаю!

– Five minutes, честно!

Я уже надела куртку и затянула пояс, стоя перед зеркалом у раздевалки.

– Как коньки? Целы?

Незнакомый голос прогудел этот вопрос почти в самое ухо. Я вздрогнула. Потом замерла. Сердце застучало, как мамина швейная машинка. В зеркале за моим плечом отражался тот самый. Лиам. Стоял совсем близко, почти касаясь моей спины. Улыбался! Улыбается, а глаза большие! Если, например, я улыбаюсь, у меня глаза в щелочки прячутся, у этого все отдельно – глаза и улыбка.

– Какие коньки? – растерянно переспросила я. И снова покраснела, как тогда, столкнувшись с ним в дверях его класса.

– А в каких ты в автобусе ехала?

Узнал! Он меня узнал! Давно узнал!

– А… это ролики были! – Я засмеялась. – А ты думал, коньки?

Все во мне трепетало. Он заговорил со мной! Первый!

– Я шучу. Знаю, что ролики. Я же видел. Нет, ты так на мою ногу наступила, что я думал, это настоящие коньки, зимние. Знаешь, есть такие, ножи называются.

– Знаю, конечно. Прости!

– Могла бы и сразу извиниться.

– Прости, – снова повторила я. – И – большое тебе спасибо!

– А спасибо за что?

– Ну, ты ведь мне помог… практически из-под колес достал!

Он засмеялся. Откинул со лба челку. Даже не так. Он запустил в нее пятерню, собрал челку в пучок, подергал за нее, как будто наказывал себя за что-то, и отпустил. Челка привычно отправилась на прежнее место, закрыв брови.

– А-а… А я даже не заметил, что спас. Правда, что ли? Но все равно – пожалуйста… большое!

Мы засмеялись. Я с облегчением вздохнула. Наконец-то ему спасибо сказала! Это был мой должок, и, между прочим, он меня сильно беспокоил! Написать благодарность в газете – одно, сказать, глядя в глаза, – совсем другое!

Мне бы отойти от зеркала. Давно пора! Другим девчонкам тоже надо посмотреться! Но я не могла сдвинуться с места, словно приросла. Так нравилось стоять с ним рядом. Его голос приковал меня к полу. Я стояла, глядя на себя и на него. Любуясь. Я в белой маленькой шапочке. С распущенными по плечам белыми волосами. Он в темно-синей толстовке. С черной челкой до глаз. Улыбается по-прежнему и стоит какой-то сейчас знакомый-презнакомый, как будто я его сто лет знаю, как будто мы учились вместе с первого класса или даже ходили вместе в детский садик.

– Заметку твою прочел, – сообщил он. Его голова почти коснулась моей головы! Мне стало тепло. Жарко! У нас не школа, а тропики!

– Теперь знаешь, что я не дура, да? – Я к нему обернулась. Мы оказались лицом к лицу. Глаза в глаза. Мне стало почему-то страшно, я снова отвернулась к зеркалу.

– Я и тогда это знал. Маша.

Маша! Он знает, как меня зовут! (Что странного? Заметка подписана!)

– Откуда? Разве это нормально – на роликах в автобус?

– Нормально, конечно, нормально. И на лыжах можно! Лишь бы лыжи в автобус влезли!

Мы засмеялись.

– Поместятся лыжи в автобус, а на них – еще двадцать человек поместятся!

– Точно!

Опять посмеялись.

Мне нужно было взять Галкину куртку. А я по-прежнему не могла заставить себя стронуться с места. Мы с ним здорово смотрелись в зеркале! Я чуть ниже. Он выше за моим плечом со своими темными глазищами и нелюбимой маминой челкой. Нас обтекали ребята. Проходящие мимо девчонки взглядывали на нас и уже, конечно, догадывались, про кого я написала заметку. И я сердцем почуяла, что некоторые из них мне завидуют, хотя завидовать было нечему – мы просто стояли и смотрели друг на друга. Вероятно, мы так знакомились. Через волшебное стекло.

– Слушай, отвали, а? – Девчонка не-знаю-как-звать оттолкнула меня плечом. – Скоро все стекло глазищами протрешь!

И стала надевать пальто перед зеркалом.

– Извини, – сказала я, хотя ей не требовались мои извинения. Она их не слышала.

– Я оденусь.

Парень отошел от зеркала, взял куртку через окошко раздевалки – она висела на расстоянии вытянутой руки, накинул ее, на голову набросил капюшон – дождь шел, это было через окно видно. Я взяла Галкину куртку, и мы вместе вышли на крыльцо.

– Ты прямо в двух куртках ходишь? – спрашивает он.

– Ой, нет, что ты. Это не моя!

– Кого-то ждешь? Хозяйкину куртку? Ой, куртку хозяйки?.. Ой, курткину хозяйку? – путался он.

Мы засмеялись.

– Да, жду. Подругу. Куртку хозяйки. Ой, хозяйку пальто. – Опять смех.

– Ну, я пошел тогда! – надвинул на лоб, прямо на челку капюшон.

– Далеко живешь? – наконец-то что-то спросила. Опомнилась! Осмелилась! Браво!

– Во-он дом, видишь? – Парень показал на новый дом.

– Ну, пока! – попрощалась я, страшно обрадовавшись, что его дом стоит рядом с моим.

Этот домик вырос на моих глазах! С «пеленок» за ним следила! Как сваи забивали! Бум-бум! День и ночь! Никакие наушники не спасали! Целый месяц покою не было! Мама ходила по квартире, прикладывая ко лбу мокрую тряпку.

– Пока, Маша! – Лиам поднял руку, прощаясь, и спустился с крыльца в дождь.

Маша! Как он хорошо говорит: «Маша!»

Его догнал одноклассник, и они вместе, о чем-то болтая, зашагали в сторону жилого массива.

«Маша!» – мягким приглушенным голосом!

Наши мальчишки девчонок в основном по фамилии зовут. Иногда кто-нибудь редко-редко «Машка» скажет. Почему-то в его устах мое имя звучало необыкновенно красиво. Или мне так показалось?

Я смотрела, как два парня двигаются под дождем. Оба в джинсах, в куртках с накинутыми на головы капюшонами. С рюкзаками за плечами. Они были похожи со спины, как близнецы, но почему-то мне казалось, что Лиам гораздо симпатичнее, фигура у него лучше, спина добрее… ой… разве может быть доброй или злой спина? Мне казалось, что может… Стою на крыльце, жду Галку, кусаю губы, досадуя на нее. Обидно, что она задерживается именно сегодня. Ведь если бы не это, мы могли бы вместе с Лиамом пойти домой, и я бы узнала, как его зовут по-настоящему.

Дождь между тем как будто раздумывал, не превратиться ли ему в нечто другое. Пошел тише, тише, и вдруг вместо него посыпал тяжелый мокрый снег. Воздух вокруг стал в серо-белую крапинку, насытился влагой, а земля оставалась такой же темной, тяжелой, и снег шел не снежинками, а скорее прерывистыми серо-белыми струями, пунктирными струями, ложился на нее, тут же растворяясь, и становилось понятным, что это все тот же скучный осенний дождь, прикидывающийся снегом.

Я вернулась в школу. Поток школяров схлынул. Я подошла к тому самому зеркалу, которое превратилось для меня в «волшебное стекло». Приблизилась вплотную. Гляжу туда, в зазеркалье… Говорят, что зеркало имеет память. Значит, помнит… Помнит нас вместе… Где он? Покажите мне его снова! Покажите нас вместе… Боже мой!!! Неужели я… влюбилась? Чудо-зеркальце, ответь: я влюбилась? Серьезно?

Наконец-то на лестнице показалась Галка. Прыг, прыг, прискакала ко мне, веселая и беззаботная. Огневушка-поскакушка. Девушка-праздник. На шкафчике Никитки в детском саду приклеена картинка. Пчелка с беззаботной улыбкой летит с ведерком меда на лапке. Вот такую же беззаботную пчелку напоминала мне Галка. Еще недавно я была такая же, прыгала от беспричинного счастья. А сейчас… «задумчивость ее подруга»… Вернее, моя.

– Приветик, приветик, Маруся! Ты не скучала? Узорчик прелестный и очень простой.

Я Галке о зеркале ни гу-гу. Протянула ей куртку, она оделась, и мы вышли на улицу в полуснег, полудождь.

Почему я ей ничего не сказала? Раньше у меня от подруги не было секретов. Мы дружили несколько лет и были почти как сестры. А вот же, промолчала. Но разве ж можно объяснить его дыхание на моей шее? Или как объяснить, что зеркало не простое, а волшебное? Галка поднимет меня на смех!

И вообще. Где-то я читала, что если болтаешь о мальчишке на всех углах: «люблю его», то это вовсе не любовь. Он тебе просто «нравится». А вот если приходит тайна, то… это точно она. На букву «л». И что надо от нее спасаться.

А как спасаться – про это я нигде не читала. Но мне и не хотелось спасаться! Я была счастлива тем, что сегодня случилось, и полностью отдавалась новому чувству.

И если уж я своей самой близкой подруге не рассказывала о важных для меня вещах, значит, в мою жизнь пришло то, о чем пишут в книгах и песнях.

Дома я учила уроки и время от времени вспоминала его взгляд из-под челки. И это воспоминание прошибало меня до озноба. Казалось, что его взгляд во мне просто-напросто поселился и временами просто выплывал на поверхность.

Я вскочила со стула, как ужаленная. В волнении подошла к окну. Что случилось? Я что, сочиняю стихи? Заразилась от Тани Пироговой? От Пушкина, которого проходили в школе?

Я шепотом повторила четверостишие и, чтобы не забыть, записала в компьютер. И меня снова потянуло к окну.

Вот его дом. Фасадом он вытянулся в один ряд с нашим, торцы оказались друг против друга. Мое окно – в торце. А если и его – тоже? Было бы здорово! Смотрели бы друг на друга. «Привет, Лиам!» – «Привет, Маша!»

Всегда теперь на тот дом буду смотреть. Он яркий, как громадная игрушка. Один этаж серыми плитками выложен, другой красными. Тринадцать этажей. Красно-серый полосатик. Такого же цвета «киндер-сюрприз». Его дом – огромный «киндер-сюрприз». Ага, и правда, есть в том доме сюрприз для меня. Такой, в длинной темно-синей толстовке. С длинной челкой. И ресницы у него длинные. И длинная улыбка…

Я включила музыку. Англоязычные баллады про любовь. Из «Титаника», из «Телохранителя», потом включила моих красавчиков «One direction», потом в Youtube полезла, вот он мой, с челкой, Лиам Пейн… Теперь я уже поняла, что мой, с челкой, лишь немножко походил на взаправдашнего Лиама, может, только челкой, мой был ничуть не хуже. Я до сих пор не знала, как его звать. Так что пусть он остается Лиамом. Мне нравится!

Под песни про любовь и мечту закончился мой чудесный день. Самый лучший день в жизни, когда мы вдвоем стояли у школьного волшебного зеркала.

Уходя в сон, я прошептала про себя свое первое в жизни стихотворение. Еще успела подумать: дать его в «Школяр»? И решила: ни за что! У Тани Пироговой стихи про всеобщий дождь, всеобщую осень. А у меня стихи личные. Как дневник.

«Не вспоминай вчера. Там тебя больше никогда не будет».

Не помню, где прочла эту фразу. Наверное, на стене ВКонтакте, где же еще? Мне она очень понравилась, и я взяла ее в «руководство жизни», как и многие другие цитаты, встреченные ВКонтакте. И, помня это изречение, я всегда стараюсь забывать то, что было в прошедшие дни. В последнее время мне это удавалось.

Но вчерашний день упорно не хотел исчезать из памяти. Я вспоминала, как со мной здоровались парни из старших классов, как чужие девчонки спрашивали, в каком классе он учится, как его звать. Я так никому и не сказала про его класс, а имя его и для меня самой – туман. Так что и вправду мой герой неизвестный не только для других, но и для меня. «Лиам, Лиам, Лиам», – напевала я. Славная песенка!

Интересно, а он сам признался кому-нибудь, что автор Муравская имела в виду его? «Вот он я, полюбуйтесь! Про меня писано!» Своим девчонкам в девятом «В» запросто мог сказать: «Вот я какой! Кому автограф?»

Почему-то не хочется, чтобы он хвастался. И вообще я хвастунов не люблю. А что, кто-то любит?

Но больше всего я вспоминала ничего не значащий разговор и картину в раме зеркала: как мы стоим там: девушка с рассыпанными по плечам белыми волосами и парень за ее плечом, темноволосый и черноглазый. Реклама киношки про любовь! Герои фильма улыбаются. Изучают друг друга в стекле. Эх! Если бы нас кто-нибудь сфотографировал на телефончик, как бы я была счастлива! Что же я селфи не сделала? Да разве мне до этого было?

«Ну, как твои коньки?»

«Какие коньки?» – десятки раз прокручивались во мне короткие «аудиозаписи». И как он назвал меня Машей. Голос у него с мягким тембром, приятный.

На следующий день я мчалась в школу с мечтой о том, как он заглянет в наш класс, вызовет меня в коридор. На глазах у всех мы отойдем к подоконнику и будем болтать. А девчонки будут на нас смотреть. Будут проходить мимо, а головы, как подсолнухи к солнцу, поворачивать в нашу сторону. Или как мы с ним пойдем куда-нибудь, взявшись за руки. Или нет… лучше будем прогуливаться – взад-вперед по школьным коридорам. А девчонки снова будут смотреть. И завидовать. Почему мне хочется, чтобы все завидовали? Зависть – это ведь плохо. Когда я завидую тем ребятам, которые на каникулах ездили в Англию, Францию, другие страны, мне ведь плохо, как будто изнутри меня ест какой-то червяк… Тех, кто будет завидовать мне, тоже будет есть этот маленький злой червячок. Нет, пусть нам с Лиамом не завидуют, а радуются за нас! Радость – не зависть, она никого не ест, она приподнимает человека над суетой, уроками, оценками – надо всем! Так что пусть все радуются.

Мечты мечтами, а жизнь жизнью.

– Видели мы твоего спасателя, видели! – Лиза из девятого «Б», моя знакомая с косой, крикнула это, едва я показалась в школьных дверях. Она из раздевалки выходила. – Это Валька из девятого «В»!

Откуда они все знают?

Валька! Валентин! Прекрасное имя! Гораздо лучше, чем Лиам. Все! Лиам превращается в Вальку! Ура!

– Валька Васильков его зовут, слышишь? – Лиза стучала меня по плечу. – Пропиши в газете своей!

А фамилия Васильков! Еще лучше, чем имя! И гораздо лучше, чем Пейн. Валентин Васильков! Мне так понравились его имя и фамилия, что от счастья я, кажется, даже прикрыла глаза.

– Эй! Гараж! Слышишь? – Лиза требовала ответа. Как будто на моем лице он не прописан. Я улыбаюсь! Улыбаюсь так широко, как только возможно! Улыбка соединила два моих уха, как подковка на счастье. Ох, как же мне нравится, что у него имя и фамилия такие звучные: Валька Васильков.

– Слышу, Лизок! Спасибо, я не знала!

– Клево вы вчера у зеркала паслись, Муравская!

Это уже не Лиза. Этот парень, кажется, из девятого «А», патлатый, со жвачкой. Он и сейчас жует!

Я и ему говорю с широченной улыбкой:

– Спасибо!

Я пять минут назад зашла в школу. И уже столько новостей! А что дальше будет? На этажах повыше? Справлюсь ли я с таким количеством счастья? Улечу от него на небо, как воздушный шар! Здорово, что ребята нас вчера видели у зеркала. А я-то, я… я вчера ни-ко-го вокруг не замечала. Мне казалось, что нас в целой школе только двое.

Но ничего особенного за целый день больше не произошло. Увы…

К концу школьного дня я чуть не ревела.

Наш класс расположен в конце рекреации. Выходишь на перемену, как в зал. Из рекреации попадаешь в узкий коридор. Как из озера в ручеек. И всякий раз, когда кто-то выныривал из коридора в нашу рекреацию, я с надеждой вскидывала глаза. Он, Валька? Нет. У меня падало сердце. Почему он не идет? Я стояла у подоконника и ждала его, только его. Сторожила. Даже в столовую не пошла. Попросила Галку купить мне пирожок с капустой.

– Всухомятку есть вредно, – заметила подруга, – вместе сходим, чайку попьем.

– Не хочу.

– В чем дело?

– Нога болит после физры, – соврала я, – растянула.

Зачем было врать? Глупо. Потому что он так за целый день и не появился.

Мечтать не вредно? Вредно, очень вредно! Я скисла. С самого утра у меня было превосходное настроение, в котором удерживалось наше вчерашнее отражение в зеркале, мои первые стихи и все мои мечты на этот предстоящий день. И оно еще приподнялось, когда я узнала, как его замечательно звать. Но с каждой переменой настроение летело в пропасть и к концу уроков упало туда совсем.

Ну почему, почему я надеялась, что теперь мы будем видеться часто? Наверное, вчера лишь мне зеркало показалось волшебным. А для него оно было обычным холодным стеклом. Он подошел ко мне, потому что случайно увидел.

Ему совсем не нужно видеть меня специально, он не думал меня разыскивать, как я – его. Заметка в газете появилась два дня назад. Он прочел ее, конечно, в тот же день и узнал, почему я была в автобусе на роликах. И что я учусь в восьмом «А», тоже есть в подписи. И если бы он хотел увидеть меня, то прискакал бы сразу после выхода газеты. Значит, не хотел! Я просчитала все в уме, и мне захотелось плакать. О чем-то трещала Галка, смеялась, дергала меня за руку, спрашивая что-то и требуя ответа. Я молча кусала губы. И еле сдерживалась, чтобы не разреветься. Наконец-то Галка отстала. На последнем уроке она даже демонстративно отодвинулась от меня дальше со своим стулом, давая понять, что обижается.

А мне нужно его видеть! Жизненно необходимо! И если он встретит меня пусть и случайно, значит, тоже будет рад. Ну, как вчера! Вчера же случайно на меня наткнулся. Свалился с лестницы прямо на голову! Но ведь обрадовался!

Ну что ж… если гора не идет к Магомету…

На следующий день на первой же перемене отправилась сама к девятому «В». Прошлась мимо класса туда и обратно. И вдруг так мне стало стыдно: парня ищу! Я девчонка, ищу парня! Он не хочет, а я все равно ищу! Я бегом, как будто за мной гнались, кинулась к нашему классу. Не пойду больше туда никогда. Ни за что!

Но в конце школьного дня, перед шестым уроком не выдержала. Меня снова потянуло туда, за лестницу на третий этаж.

Да что же это такое!!!

Галка за мной увязалась. Что ж ее, прогонять? Долго обижаться она не могла. И вчера домой мы уже возвращались вместе, и она болтала о каких-то рукавицах, которые вязала себе на морозы. Сверху орнамент, снизу цветочки… или наоборот…

Сейчас она шла как бы между прочим, как бы сама по себе. Но если я останавливалась, она тоже останавливалась и принималась рассматривать стены и потолок лысого школьного коридора.

Валька сидел, повернувшись назад, и о чем-то оживленно разговаривал с одноклассницей. Взмахом головы откинул челку со лба. Я помахала ему рукой. Он меня увидел и тоже помахал.

И за это спасибо. Спасибо, мерси, сенк ю тебе, Валя.

После шестого урока я пулей выскочила в раздевалку. Галку бросила на произвол судьбы. Я хотела поймать Вальку, чтобы пойти домой вместе. Быстро оделась и выскочила на крыльцо. Тут его подожду. И, случайно поглядев вперед, увидела вдалеке его спину в сиреневой куртке. Шел с ребятами из класса. Как так быстро ушел? Наверное, их раньше с урока отпустили. Бывает такое! Мое сердце снова упало.

Дома на скамеечке в прихожей лежал новый диск. Мама, наверное, купила вчера и забыла достать. А сегодня, перед тем как на работу идти, вспомнила и вытащила из сумочки. Да! Мама нашла работу. Ей очень нравился коллектив. Мама подобрела. Стала веселой. Аленушкой стала, как говорил папа.

Я рассмотрела диск.

«Микаэл Таривердиев. Тихая музыка».

Поставила диск в музыкальный центр.

Музыка грустная. Фортепьяно. Исполнение было похоже на импровизацию. Я подошла к окну. Падал снег. В этом году осень затянулась, она перемежалась то дождем, то снегом. А так как все уже ждали зимы, хотелось снега побольше. Дождь в конце ноября уже только раздражал. Всему свое время. И вот падал снег.

Снежинки плавно кружились под тихую музыку, которая так же, как они, никуда не спешила и спокойно наполняла комнату. И мне снова захотелось плакать.

Да… Из-за Вальки пишу стихи… Наверное, это пройдет, стоит мне его разлюбить. Только как это сделать? Как снова стать веселой и беззаботной, болтать и беситься с Галкой?

Я нажала «стоп» тихой музыке и включила в планшете своих любимчиков, англичан.

Не хочу плакать! Не хочу влюбляться! Да кто он такой, этот Валька? Даже не одноклассник, мы просто учимся с ним в одной школе! Всего-то! Один из миллиона школьников-муравьев! Подал мне руку в автобусе! Всего-то!

Всего-то?

«Да он же тебя спас!» – напомнил мне внутренний голос. От презрения пассажиров, от косых взглядов… Он тебе улыбался. Он не сбежал с остановки, когда тебе было плохо, когда другие торопились и уходили, не глядя. Он держал тебя крепкими руками, которым ты доверилась беспрекословно. Он… он… он был красивый. Он и сейчас красивый… Пожалуй, что слишком.

За окном падал снег…

пронеслось в моей голове.

Поздравляю, Маша Муравская: уже думаешь стихами, – съехидничала я над собой.

Звоню подруге:

– Галка! Найди в Youtube группу «One direction» и посмотри.

– Нашла.

– Поют?

– Поют.

– А что поют?

– The City of angels.

– Видишь парня с челкой? С длинной челкой?

– Ну, лицезрю.

– Это Лиам Пейн.

– Лиам Пейн. Что дальше? – голос Галки делано равнодушный. Я же без нее ушла из школы! Галка опять обижалась. Но это у нее ненадолго! Я чувствовала себя перед ней виноватой. Из-за этого дурацкого Вальки я стала к подруге холодней относиться!

– Правда, на Вальку похож?

– Совсем нет.

– Нет? А мне кажется, да. А челкой?

– Ну, если челкой… челкой – похож.

Я вздохнула. Галка права. Когда я только лишь вспоминала парня из автобуса, мне он больше казался похожим на Лиама. А теперь, когда я его знаю и вижу в школе хотя бы изредка, похожей осталась только челка.

– Но ведь он красивый, правда, Галчонок?

– Кто? Лиам?

– Да нет же, Валька!

– Ничего.

– Почему ты говоришь «ничего»?

– А почему мне не говорить «ничего»?

– Потому что Валька красивый! Ты мне просто завидуешь!

– Чему это тебе завидовать? – Галка начинает злиться. – Вы даже не целовались ни разу!

– А что, это главное?

– Влюбленные должны целоваться.

– Кто тебе такое сказал?

– Книги надо читать, подруга!

– А кто влюбленный-то, Галка? Не поняла!

– Ты! Ты! Маруся! Ты совсем голову потеряла, вот что тебе скажу! – Галка сердито отключилась.

Ревнует подруга.

Телефон в руках, я его не выпускаю.

Посылаю сообщение.

«Я люблю тебя, Галчонок».

Через секунду телефон свистнул.

«Я тебя, балду, тоже люблю».

Ха! «Влюбленные», – усмехнулась я. Из нас двоих влюбленный один. И понятно, кто это. Галка права, похоже, я теряю голову. Не хочу влюбляться, но это случилось.

Мне почему-то снова захотелось тихой музыки. Я снова поставила Таривердиева. Тихая музыка – это как падает снег. И это… как любовь без ответа. Когда светло хочется плакать.

Прошел еще один день. И еще один. Валька к нашему классу не приближался. А я шаталась по всей школе, надеясь увидеть его. И одна, и с Галкой. Еле дожидалась конца урока, чтобы бежать на поиски. Плюнув на гордость. И удивлялась: куда же он девается на переменах? Нигде его не было.

И наконец-то нашла это таинственное местечко!

В рекреации на четвертом этаже у нас что-то вроде зимнего сада. Там стоят в кадках большие цветы. Ну, не цветы, а комнатные растения. Почему-то, даже если растение ни разу в жизни не цветет, его все равно называются комнатным цветком. Пальмы разных видов, фикусы, монстера, а еще много таких, которых я не знала. Последний в рекреации подоконник почти спрятан за этими цветами, которые стояли на полу «плечом к плечу». Вот там, около спрятанного подоконника, можно сказать, в джунглях Валька и проводил перемены. Непонятно, как он туда помещался? Ведь «садик» был очень тесный, места между кадками никакого. Я думаю, парень сам отодвинул растения от подоконника и туда прилепился, как ласточкино гнездо.

Как я это узнала? Кто-то из одноклассников его громко позвал. И он оттуда, из «зарослей» вынырнул вместе со звонком на урок. Я издала индейский вопль и помчалась в свой класс. А на следующей перемене радостно примчалась к «комнатным» джунглям.

Где Валька поместится, там и я помещусь. Я не толще той пальмы в горшке! Протиснулась к подоконнику, около которого он читал, облепленный цветами.

– Здрям-привет! – радостно воскликнула я, выскочив из-за кадки с пальмой.

Он даже чуть-чуть испугался. А растерялся уж точно. Мое появление было для него ужасно неожиданным. Растерянно уставился на меня. Из кармана брюк тянулись к ушам проводочки… Подключен Валечка к музыке. Вот мы сейчас и узнаем, что за музыка! Страшно узнать об этом хочется!

– Привет, Маша! – вытащил один наушник.

– Что делаешь? – спрашиваю, как будто не вижу, что. Сама ведь такие вопросики не люблю.

– Стою.

– Что слушаешь?

– А так. Спокойная музыка. Сборники всякие, флейта.

– А-а…

Я встала рядом, тоже прислонясь к подоконнику. И почти к нему, Вальке, так как места не было.

– А где твоя подруга? – спросил.

– Гуляет.

– Наверное, она тебя ищет.

– Нет.

– Понятно.

Валька снова наушник вставил. Просто стоим вдвоем. Плечом к плечу. Мне – нормально, я счастлива с ним постоять, пусть даже и молча.

Звонит звонок, мы расходимся. Я радостно машу ему на прощанье.

– Здрям-здрям-привет! – на следующей перемене.

– Привет! – Он почему-то не улыбается. Снова один наушник вынул и смотрит на меня, прищурясь. Ждет, что спрошу.

– Валька, а ты знаешь, что ты похож на Лиама Пейна?

– Нет, не знаю. Кто такой?

– Солист группы «One direction».

– Не знаю.

– Хочешь, я тебе их покажу на планшете? Музыку их послушаешь. Давай я за планшетом сбегаю? Он в рюкзаке в классе.

– Не хочу, Маш.

– А чего ты тут стоишь? Один все время. Грустишь.

– Я люблю один быть. У меня книжка. Я не грущу.

– А книжка у тебя какая?

– Стихи.

Стихи! Может, сознаться, что я тоже стихи сочиняю?

– Это вы на литературе проходите?

– Нет. Я не только по программе книги читаю. Знаешь, сколько в мире книг замечательных, Маша?

– Догадываюсь. Я вот не успеваю читать. Только по программе. Сейчас Тургенева прочла. «Асю». Ты читал?

– Конечно.

– И что ты думаешь? Правильно, что Ася с братом уехали?

– Правильно, – спокойно так отвечает. Уверенно.

– Как же правильно? Разве можно бежать от своей любви? – Я негодую.

– N.N. ее не любил. И Ася правильно делала, что не мозолила ему глаза. – Валька смотрит на меня и чуть-чуть усмехается.

– Как же, не любил! Он просто не успел в этом признаться! А N.N. рохля! Недаром Тургенев его даже не назвал по-человечески. Буквы какие-то! – Я опять негодую.

Прозвенел звонок. Мы разошлись, не понятые друг другом.

– Здрям-привет.

– Привет.

Как-то он хмуро молчит. И даже наушник не вытаскивает.

– Сегодня первый снег выпал, – сообщаю.

Вынул наушник.

– Я заметил. С первым снегом тебя, Маша.

– И тебя с первым снегом. Спасибо.

– Маш, хочу тебя попросить…

(погулять, сходить в кафе, на дискотеку…)

– Маш, не приходи сюда больше, ладно?

Пол ушел из-под моих ног. Краска залила лицо. «И она правильно сделала, что не мозолила ему глаза».

Это же мне, мне предназначалось! Как я раньше не поняла! Я же ему мешала! Мешала ему читать, думать, слушать музыку! Я мозолила ему глаза. Ох, я и тупая!

Я опять все перемены с Галкой. Разговариваю с ней. А в башке – Валька. Она видит, что мне плохо. И сама предлагает поискать Василькова. Я мотаю головой.

– Не пойду, – не сознаюсь, что уже знаю его зеленую норку.

– Почему?

– Не хочу. Галка, отстань.

– Прямо не знаю, что мне с тобой делать, – вздыхает Галка. – И зачем только он в нашу школу пришел? Так хорошо без него было!

А я думаю: жалко, что он в другом классе.

Я не прихожу в «джунгли» и не рыщу по школе, «аки волк», в его поисках. Мне запретили… А если бы он был в нашем классе, и не надо было вовсе искать. Я бы все уроки на него глазела… Кто бы запретил? Один только его вид подпитывает меня, помогает жить. Его челка помогает мне жить! Ха-ха! Забавно!

Но это так.

Мне нужно, очень нужно на него смотреть!

А теперь мне что остается? Только лишь на его дом любоваться. Этого мне еще, к счастью, не запретили.

Торец нового дома напротив нашего торца, совсем близко. «Вот бы его квартира была напротив нашей», – снова мечтаю я. Если бы я знала, где его окна, вскакивала бы по утрам с постели и на его окна глядела – зажглись? Рано он встает? А ложится? Он кто – жаворонок, сова?

Знаю, что думаю о нем непозволительно много. Я приказываю себе: не сметь о нем думать! Но не получается у меня.

Вечером мама послала меня в супермаркет. Одной лень было тащиться, и я позвала Никиту. Брат с готовностью кинулся надевать свои сапожки с огоньками в подошвах. Вечером они выглядят еще шикарнее. Прохожие оглядывались на брата.

Все, что надо, мы купили (и «чупа-чупс», естественно, не забыли), потом обошли вокруг новый дом, глядя в светящиеся окна, в которых надеялась увидеть знакомый силуэт.

Вышла полная тетенька с кошкой на руках. Под светом яркого фонаря было видно, как кошка блаженно жмурилась.

– Кис-кис, – позвал Никита. Кошка повела ухом, но глаз не открыла.

– Хочешь ее погладить? – спросила женщина.

– Хочу!

Никита приподнялся на цыпочки и погладил киску по голове, спинке. Кошка лениво приоткрыла глаза. Видать, хороша у нее жизнь! Лень даже глаза открывать.

Женщина пошла дальше выгуливать свое животное, как ребенка держа его у груди, а я, обходя дом второй раз, выгуливала Никитку.

– А в этом доме мальчик из нашей группы живет, – сообщил брат. – Владик Чудинов.

– Он тебя больше не обижает?

– Нет. – Никита помотал головой. – Только немножко. Плохими словами.

– А у него старший брат есть?

– Нет. У него мама молодая, еще не успела родить.

– У меня тут тоже один тип из школы живет, – сказала я.

– Кто живет? Кит? – не понял Никита.

– Кит, кит, – засмеялась я. – Мою душу бороздит… Парень один.

– Он тебя обижает? – в свою очередь, спросил брат.

– Ну, немножко.

– Тоже плохими словами?

– Нет, не словами. Хуже.

(Он на меня не смотрит! Для него все равно, есть я или нет).

– Я его поколочу, – говорит храбрый братишка.

– Я покажу его тебе, и ты с ним поговоришь, ладно? – Я улыбаюсь.

– Ладно. А когда ты покажешь?

– Не знаю. Когда-нибудь…

Дома подошла к окну в своей комнате. И снова стала смотреть на его дом. В нашем пять этажей, он в этом районе, может быть, самый старый, а в новом – тринадцать. Младший брат нашего дома, а какой вымахал. Акселерат. Я так пялилась на него, будто взглядом хотела протереть в нем дырку и сквозь нее разглядеть Вальку.

Вечером в пятницу родители с братом уехали на дачу «закрывать сезон». Я позвала к нам Галку, чтоб не скучно было. Мама разрешила. Ночевать вдвоем с подругой, без родителей! Такое счастье нечасто выпадает!

Мы устроили праздник. Накупили пирожных, пепси и забрались на второй этаж нашей с Никитой двухэтажной кровати. Я – полная владелица второго этажа. Сюда даже мама не «заходит». Я могу прятать сюда все, что угодно, книжку под подушку (ночью могу почитать), жвачку, шоколад. Иногда сама с удивлением нахожу обломки печенья, конфетные обертки. Сами они, что ли, появляются? Однажды потеряла учебник геометрии – все внизу перерыла. Оказался у меня на постели. Сам, что ли, прилетел?

Я и Парижем владею! Да! На стене у меня большая наклейка. На ней изображено раскрытое окно – в размер настоящего. На подоконнике «стоят» разноцветные маргаритки в горшках, а внизу, под окном – «шумит» улица. Парижская улица, потому что за толпой разнообразных домов с черепичными крышами виднеется Эйфелева башня. Я могу часами лежать и глядеть в это «окно». Мечтать, что когда-нибудь туда попаду. Заберусь на самую высокую точку башни и с высоты буду любоваться огромным прекрасным городом!

Мы расставили тарелки с пирожными на одеяле, под чашки с пепси подложили книжки. Нашли в планшете фильм «Mama mia», смотрели в Youtube, останавливая просмотр для того, чтобы сжевать очередное пирожное, обменяться впечатлениями о фильме. Хохотали, как ненормальные, из-за всякого пустяка. Плеснем нечаянно пепси на одеяло – хохочем. Измажемся эклером – и снова смех. А накрошили! Стая воробьев бы не справилась с крошками. Потом спать было больно, когда крошки высохли и кололись. А мы как принцессы на горошинах, ворочались, ворчали и жаловались друг другу, что спать неудобно. Потом Галка на первый Никиткин этаж перебралась, где крошек не было. Болтали с ней до трех ночи. Обо всем. Об одноклассниках, об учителях… Я наконец-то подробно рассказала о лагере, в котором была летом. О том, как прыгнула в воду с берега и распорола ногу о край ракушки. Как было больно, как мне зашивали рану, и потом я ходила на костылях. Как я пела песню на конкурсе песни и заняла первое место.

– Это с перевязанной-то ногой! На костылях! – недоумевала я.

– Ты же не ногой пела! – отозвалась Галка. – А сейчас как твоя ножка?

– Нормально! Я уже и забыла все! – Я показала Галке еле заметные швы около пятки.

– А что ты пела?

– О Гал, ты не знаешь эту песню. Она очень старая. Не модная. Ее сейчас вообще не знает никто. Она мне по наследству досталась.

– Как это – по наследству? – удивилась Галка. – Она что-то сто́ит?

– Галчонок, тупой, наследство – это не только же деньги. Просто эту песенку еще мама пела, а еще раньше, ну, совсем-совсем давно – бабушка – в молодости. Вот насчет прабабушки не могу точно сказать, может, и она пела… Семейная, в общем, песенка. Я ее от мамы узнала.

– Спой! – предложила Галка.

– Под гитару надо, но ведь ночь, соседи услышат…

– А ты без гитары. Тихонько.

– Хорошо.

Я прислонилась к «окошку» на моей стене, уселась между «горшков с маргаритками», подтянув одеяло до шеи, и тихо начала петь:

Песня была длинная, в несколько куплетов. Я пела и чуть не ревела. Такого не было на концерте в лагере. Песенка, конечно, грустная, но тогда мне совсем не хотелось плакать. Потому что тогда я еще не знала Вальку. А сейчас… я пела и представляла себя на месте этой девушки, которая полюбила случайного юношу…

Как будто я живу на берегу моря в маленьком домике, может быть, это таверна. Почему-то мне хочется, чтобы таверна была. Мне четырнадцать лет. Я люблю гулять по берегу, слушать шум волн. И вот у нас в таверне снял комнату молодой рыбак. Внешне он вылитый Валька. Ходит в широкополой шляпе, белой рубашке с широкими рукавами и кожаном черном жилете. Ну и понятно, что у него длинная челка, черные глаза, и еще он всегда веселый. Днем он рыбачит с другими рыбаками на баркасе, а вечером возвращается домой. И всегда что-то приносит мне в подарок. То свистульку из ивы, то человечка из шишек, то букетик лесных цветов. Однажды принес букет из одуванчиков. Не желтых, а белых. Три седых одуванчика. Они чуть касались друг друга пушистыми головами, но не приминали причесок. Они были, как легкое пушистое облачко… меня покорил этот облачный букетик. Я с каждым днем все больше ждала прихода рыбака. Он шел на берег, и я увязывалась за ним. Он сидел с трубкой у камина, и я присаживалась рядом. Я поняла, что влюбилась в веселого черноглазого парня. Но влюбилась безответно. Потому что он уходил к другой девушке в другую деревню, я знала это, и мне ужасно, ужасно было грустно. Я смотрела на его плащ, который он как повесил на гвоздь с тех пор, как у нас поселился, так и забыл о нем. И мне становилось немного легче. Я касалась его плаща рукой, я его гладила нежно-нежно… А потом рыбак уехал. Взял свой плащ, чемоданчик, трубку и уехал в неизвестный край. Может, он испугался моей любви? Но после его отъезда я продолжала любить его, и мне было довольно того, что остался гвоздь, на котором висел плащ. А потом и гвоздь потерялся, но я так любила его, что мне было довольно того, что от гвоздя остался маленький след.

Я пропела длинную песенку целиком и… неожиданно для себя разревелась. Уткнулась носом в колени, а потом совсем спрятала лицо в одеяло.

– Ты что, Марусь? – испугалась Галка. – Что случилось? Грустная песня. Но реветь-то чего, а?

– Да не знаю я… Не знаю, Галка! Просто я, наверно, люблю его!

Я ничком легла на кровать, спрятав лицо в подушку.

– Бедная…

Галка стала гладить меня по волосам. Сидит рядом в пижаме в маленьких слониках и гладит, гладит меня по голове… Рука у нее мягкая.

– Это тебе кажется, Маруся, – успокаивает она, – это скоро пройдет.

– Не-ет. Не-ет, Галка, не-ет! – Я рыдала и стучала кулаком по коленям, укрытым одеялом.

– Дался тебе этот мастодонт мастодонтович!

– Я его ненавижу!

– Вот! Это уже лучше! – Галка засмеялась и отстранилась от меня. – Так ненавидишь или любишь? Уточни, плиз.

– Ненавижу! Лю… блю…

– Да… Трудный случай. – Галка помолчала и говорит: – Вот ругаешь в своей заметке воришку…

Я подняла на нее зареванное лицо.

– А что? Хвалить его надо?

– Да. Тебе надо его хвалить.

– Это еще почему? – От возмущения слезы стали высыхать.

– А потому, дорогая подружка, что ты благодаря ему встретила свою любовь.

– Что? Любовь? Не-ет! Я его ненавижу! Его челку дурацкую, его взгляд, его музыку неизвестную… Все, все ненавижу! – Я замолотила ногами.

А потом запустила в Галку подушкой.

– Ах, ты так, да?

Галка схватила подушку-думку и запустила в меня. Хорошо, что мы пепси допили. Только поэтому наводнения не случилось. И начался у нас подушечный бой. Уже не на двух этажах кровати, а по всей комнате… Перья не летели, потому что подушки сейчас не перьевые, а из холлофайбера, но беспорядок мы сделали капитальный.

А потом снова болтали…

– Ты нашла своего парня, – грустно сказала Галка. – А я, наверное, никогда не найду.

– Почему, Галчонок?

– Не нравится мне никто, – сокрушается Галка, – ни один человек на свете.

– Галка, знаешь, так легче, – сказала я, помолчав. – Я вот и не рада, что нашла Вальку.

– Нет. Не легче. Ты мучаешься, я вижу, но ты все равно счастливая.

– Я? Счастливая? Как ты можешь так говорить? Я уже и смеяться-то разучилась, – возмутилась я.

– Счастливая, – повторила Галка. – Потому что узнала, что такое любовь.

Перед тем как заснуть, я снова загрузилась мелодией этой песни. Стала напевать ее про себя, и она меня убаюкала. И мне приснился эпизод придуманной мной истории…

Таверна находилась в деревне, чем-то похожей на деревню Каперна, где проживала Ассоль. А молодой рыбак, похожий на Вальку, как будто Греем был. Он принес мне еще один подарок, как всегда маленький, но ужасно, ужасно хороший. Из половинки скорлупки грецкого ореха он сделал крошечный кораблик с алыми парусами.

Все подарки пропали – свистулька засохла и не свистела, одуванчики облетели и стали лысые, человечек из шишек развалился. Но кораблик… он навсегда остался с той девушкой из таверны. Со мной…

Мне очень хотелось узнать, что будет с девушкой-мной дальше, но дальше мне сон не показали… Не успели…

Послышался знакомый звонок будильника. Я еще подумала – странно – в старинной таверне точно такой же будильник, как в моем телефоне.

– Маруся! Машка, вставай, будильник!

Галка трясла меня за плечо.

– Где кораблик? Где море?… Галчонок! Я хочу спать! Со-он!

И тут я вспомнила, что мне уже снился кораблик с алыми парусами… В тот день, после сна, у меня было замечательное настроение, и в школьном коридоре я в первый раз увидела Вальку. К чему бы это?

– А я, что, не хочу? – проворчала Галка. – Я, может, еще больше хочу! Я сплю на ходу! Разговариваю с тобой и – сплю! Вставай давай, в школу опоздаем! Телефон уже второй раз пищит! Где-то на полу валяется…

– Зачем придуманы эти бу…дильники… спали бы себе и спали… Ох, Галка, я такой сон видела… Зачем ты меня разбудила?

Я замолчала. И правда – что я придумала сама, а что приснилось? Не могла решить. Сон и явь перепутались. Кораблик маленький… Почему он снился второй раз? Странно… А потом я опомнилась. Надо же такое вообразить! Я усмехнулась: тоже мне, Ассоль новоявленная!

Сползла со своих небес и поплелась в ванную…

Да-а, хороша же Ассоль! Страшно посмотреть на себя в зеркало. Уснули-то под утро. Я глянула на Галку… две юные бабки-ёжки… с маленькими заспанными глазами, растрепанные, в пижамах… Мельком глянула на часы и… началась гонка: я вернулась в сегодняшний день.

– Галчонок, скорее, опоздаем!

– Да уже опоздали!

– Полчаса еще, давай умывайся, причесывайся, без завтрака побежим!

– Без завтрака… Нет, я так не играю… Хотя бы один бутер! Или пирожное… Давай хотя бы яишенку поджарим…

Зазвонил телефон. Я еле нашла трубку – телефон валялся на полу у окна, он улетел туда ночью во время подушечного боя.

Я взглянула на дисплей.

Дарина Ольховская! Мы вчера нашим девчонкам похвастались, что ночуем без родителей, и Даринка об этом не забыла.

– Вы, небось, чай пьете? – спрашивает она хитрым вкрадчивым голосом.

– Да, пьем.

И не думали еще пить! Я трубку к уху плечом прижимаю и воду в чайник набираю из фильтра. Раз говорим «пьем», надо пить. Ладно, опоздаем, один раз в год можно. У нас история первым уроком, прочитаем в учебнике параграф, и вообще Николай Сергеевич пока еще домашнее задание проверяет.

– Ну, так мы к вам сейчас зайдем! – объявляет Дарина.

– Кто это – вы? – спрашиваю. Но ответа не услышала, Дарина отключила сотик.

– Галка, радуйся – будем завтракать, сейчас девчонки зайдут!

– Ура! Спасут меня от голодной смерти!

Ввалились полкласса – Дарина, Оксанка и Надька. Перецеловались с нами, словно двести лет не виделись, сели за стол, он у нас круглый, удобный для всяческих встреч. Весело попили чай, а пирожные мы все подъели ночью, пришлось черным хлебом чай закусывать. Хорошо, что масло нашлось.

– И что вы ночью делали? – ревниво спрашивает Дарина.

– Спали.

– Просто спали? – разочарованно тянет Оксанка.

– А что нужно было делать?

– Танцевать. Пирожные лопать.

– Киношку смотреть!

– Мальчишкам трезвонить!

Мы с Галкой переглянулись и захохотали.

– Именно так все и было, девчонки! Почти так.

– Ве-езет! Хоть бы мои родители куда-нибудь когда-нибудь умотали, – ворчит Оксанка.

– Машка! Колись! Кто такой тот парень? – спрашивает Дарина, и все на меня строго смотрят. – Не скажешь, будем тебя пытать. Кто он такой по жизни? Куда ты в последние дни на переменах исчезаешь? Где вы с ним познакомились? И как его звать?

– Не мыльтесь, девчонки. Парень занят, – говорит Галка со знанием дела.

– Занят, занят, да никто и не хочет его завоевывать. Нам интересно – что за рыцарь объявился в нашей школе.

– Скажу, – говорю, – девчонки, он – девятиклассник. Самый лучший человек в мире.

– Ух, ты! – говорит Дарина. – Здорово, что не малыш.

– А дальше? Как звать?

– Лиам Пейн.

– Ха-ха! – Девчонки смеются. – Он что, к нам на гастроли приехал, а по пути спас тебя от воришки в автобусе?

– Да, так и было!

Мы посмеялись.

– Нет, правда. Как звать-то его? Неужели до сих пор он у тебя безымянный?

– Валентин Васильков. – Я произнесла это имя торжественно, как будто это был самый известный в мире актер.

– Ух ты! – восклицает Дарина. – Звучно, как псевдоним! Может, он писатель?

Мы всего на двадцать минуточек опоздали! Подходим к классу, тактично стучим, и тут Витька Павлухин подваливает. Тоже почему-то опоздал. Запыхался мальчик, дышит, как паровоз.

– Меня подождите! – кричит шепотом. – Вместе зайдем, не так страшно!

И входим все шестеро! Здрям-здрям!

– Здравствуйте!

– Здравствуйте вам, – саркастически произносит Николай Сергеевич. – Что скажет храбрая шестерка?

– Можно сесть?

Николай Сергеевич выразительно смотрит на часы на мобильнике.

– Урок длится уже двадцать минут. В чем дело, ребята?

– Понимаете, – я объясняю, – у меня родители уехали на дачу, и мне разрешили пригласить ночевать одноклассников. И мы нечаянно проспали!

– Извините, – хором пищат девчонки. И Павлуха тоже извиняется, только он не пищит, а басит, и его слышнее всего.

– И Виктор тоже с вами был? – интересуется Николай Сергеевич.

Ребята в классе прыскают в кулаки.

– Не, Виктор отдельно, Виктор не с нами! – торопливо убеждаем все пятеро.

– Все пять человек у тебя ночевали?

– Все, – не буду же выдавать, что Дарина, Оксанка и Надя забегали к нам чай пить и болтать!

– Садитесь.

На большой перемене я увидела Вальку на нашем этаже. Сразу вспомнился сон: Валька-рыбак в широкополой шляпе, букет из одуванчиков, маленький кораблик… У меня екнуло сердце. Но я ни капли не обрадовалась, что он сам, собственной персоной пожаловал к нам на этаж. Я на его этаж теперь не ходила, раз он попросил, но всякий раз, каждую минуту, каждую секунду мечтала его встретить. И вот, встретила, здрям! Так и бывает: ищешь – не найдешь, а не ищешь, он сам является. Он увидел меня и поднял руку в знак приветствия. И я кивнула ему, и улыбнулась, и он улыбнулся – о, как ему улыбка идет! Он со мной поздоровался, как с давней знакомой. И все-таки я расстроилась. Он был с девчонкой. С одноклассницей, не знаю, как ее звать. Такая, с короткой стрижкой, высокая, даже чуть-чуть выше Вальки. Она была в свитере, хотя нам свитера не разрешают в школу носить – только белые блузки и синий жилет, а у нее был белый облегающий свитерок и синяя юбка чуть выше колен. Они шли и о чем-то беззаботно болтали. У девчонки в руках две книжки, и я подумала, что они направляются в библиотеку. Она как раз на нашем этаже в противоположной стороне от класса. Я пропустила вперед себя пять человек и тоже поплелась в библиотеку, совершенно убитая. Мне в библиотеку не нужно, у меня все тексты в ридер закачаны. Я без Галки была, мы же не сиамские близнецы, иногда поодиночке ходим. Меня потянула за парочкой неведомая сила. «Когда же ты уходил к другой иль просто был неизвестно где, мне было довольно того, что твой плащ висел на гвозде…» Нет, эта песенка явно не про меня. Иначе я оставила бы их в покое и ушла к своему классу плакать. А тут – стала за ними красться. Неожиданно для себя я перегнала тех же пять человек, которых пропустила, и пошла след в след за парочкой. Валька увидел на полу какую-то бумажку, наклонился и поднял. Я на него чуть не наткнулась. И они вместе стали ее рассматривать, причем касались друг друга плечами. Мне это особенно не понравилось, ну, что они плечами…

Добрались до библиотеки.

Девчонка сдала книги библиотекарше Ганне Ивановне.

– Не знаю, что взять почитать? – спросила у Вальки.

– Возьми Паустовского. Или Ремарка. «Три товарища» – классная книжка!

– Валька! Это же древность! – Девчонка кинула в него непонимающий взгляд. – Может, ты еще и Гайдара вспомнишь?

– Ты права. Я его «Судьбу барабанщика» недавно перечитал.

– Ну ты и мастодонт! – удивленно сказала девчонка и попросила у Ганны Ивановны «что-нибудь новенькое, современное». Та ушла искать запрошенное на полках, а девчонка повернулась, увидела меня и вдруг расплылась в улыбке. Я удивилась – чего она? Совсем забыла, что прославилась по всей школе!

– Приветик младшему поколению! – поздоровалась девчонка и своему однокласснику объясняет: – Валька, это та девочка, которая про ролики написала. Восьмиклашка!

«Восьмиклашка»! А сама-то она кто? Прошлогодняя восьмиклассница! Валька уставился на меня так, как будто впервые увидел.

– …Слушай, Маша, – продолжала девчонка, – в нашем классе все заинтригованы! Кто же тот парень, который тебя выручил? Кстати, меня Полиной звать.

«Да вот он, Полина!» – хотела крикнуть я. Посмотрела на Вальку и промолчала. Парень смотрел на меня с хитринкой, ждал – скажу я про него или нет. Значит, сам не сознался! Наверняка в его классе все друг у друга спрашивали: кто такой да кто такой? Конечно, он слышал! И не сознался. Молоток! Уважаю!

Я боролась с двумя желаниями: открыть, что мой герой стоит рядом с ней, или продолжать молчать. Я уже объясняла, что мне не хотелось раскрывать тайну. Но сейчас, когда рядом Валька, молчать просто нечестно. Он ведь не знает, почему я молчу. И ждет, что я скажу: да вот он.

– Да вот он! – сказала я, пренебрежительно кивнув на парня.

– Вот как! – Девушка посмотрела на Вальку, изобразив на своем лице похвальное удивление. – Значит, ты у нас герой, Васильков?

Валька рассмеялся:

– Полин, я помог этой девочке просто выйти из автобуса! Она все раздула! Я ее из-под колес достал! Ха! Ага, прямо так, целиком! Как арбуз! – Валька насмешливо смотрел на меня и удивленно крутил головой.

Может быть, так и было? Раз в этом все меня убеждают. Может быть, он меня не спасал?

Спасал. Я помню. И никто не сможет меня в этом разубедить.

– Сам ты арбуз, – процедила я сквозь зубы – даже Валька не услышал. Повернулась и медленно вышла из библиотеки. Хотелось плакать. Мне здесь больше нечего делать. Зачем им мешать? «Этой девочке». Это он обо мне так. Холодно, незнакомо: «Этой девочке».

Все понятно. Вальке нравится Полина. Когда не нравится – в библиотеку не провожают. Никуда не провожают. Больше мне и знать ничего не нужно.

Ну что? С чем поздравить себя? Моя заметка цели достигла. Я же этого хотела, когда писала ее. Валька про меня узнал. Заметил. И что? Всего-то и хорошего было, что мы постояли у волшебного зеркала и я получила бурю положительных эмоций. А сегодня – бурю отрицательных. Он с девчонкой. Так и должно быть. Равновесие в мире. А чего я хочу? Понравиться такому мачо? «Много хочешь», – сказала я себе, чуть не заплакав и закусив губу. Стало ужасно грустно. Почти как вчера, после песни. Я поняла, что мне, «восьмиклашке», и мечтать-то о Вальке смешно. Когда рядом с ним такие прекрасные одноклассницы.

Они догнали меня у лестницы, эта дружная парочка. Наверно, сначала просто хотели меня перегнать. Но Полина остановилась, что-то вспомнив. Большая перемена, до звонка еще минут пять.

– Пиши еще, Маша. А мы почитаем! – небрежно бросила она. – У тебя хорошо получается!

– Меня с редакторов сняли. – Я уныло улыбнулась.

– Ничего себе! – удивилась девчонка. – Почему? За что?

– За словечки…

– А-а… – Она засмеялась. – Ты расстроилась? – Ее лицо, обращенное ко мне, выражало прямо-таки материнскую заботливость.

– Немного.

– Не переживай. В газету любой может написать, даже я могу. Или Валька. А уж в школьную – тем более!

– Да, конечно.

– Вот и пиши!

– Да, конечно.

Валька мне подмигнул дежурно, они переглянулись, засмеялись, обогнали меня и поскакали по ступенькам вверх. У девчонки на ногах туфли-балетки, в руках новая современная книжка. Заучка, наверное, отличница… на мордашку она красивенькая. Во сто раз лучше меня! Во мне-то что примечательного? Обычное лицо. И почему мне показалось тогда, в зеркале, что мы отлично смотримся вместе? Он – да, отлично. А я? Вообразила, что симпатичная… Ха! Вовсе нет… Глаза узкие. Нос кривой. Губы как лепешки. Только и хорошего, что длинные белые волосы. Возьму да и остригу их. Буду, как эта Полина, с короткими… Может, тоже Вальке понравлюсь…

Дома никого не было. Родители на работе.

Я взяла ножницы и подошла к зеркалу. Разделила волосы на две равные половины. Отрезаю одну. Ножницы лязгали, предупреждая о неприятностях. Сердце их уже чуяло. Теперь другую половину. Вжик! Готово! Посмотрела в зеркало, вправо и влево поворачивая голову. По-моему, мне идет. Какая-то я стала другая. Подобрала с пола отрезанные волосы, смотала их в распадающийся ком (статистическое электричество, учили по физике!) и положила в полиэтиленовый пакет. Спрятала под подушку. Почему-то не посмела выбросить в мусор. Смешная. Как будто можно приклеить волосы на прежнее место. Насколько могла, подровняла края. Но сзади волосы все равно остались неровные, у меня же нет глаз на затылке.

Я снова посмотрела на обновленную себя в зеркало и осталась довольна. Почти что каре получилось. Мне кажется, Вальке понравится.

Но вот понравится ли маме?

Я щелкнула себя в зеркале телефончиком и послала фотку Галке.

«Кто это?» – Эсэмэска от подруги.

«Муравская», – от меня, сухо.

«Где твоя прелесть?»

«Под подушкой».

«Ну, ты и дура».

Мама меня дурой не назвала. Она пришла с работы с огромным пакетом продуктов, в котором были виноград, курица-гриль, выпечка… ммм, много всего вкусного. Мама получила первую зарплату на новой работе. Ужин предполагался роскошный. Чтобы мама не очень рассердилась за мой парикмахерский заскок, я испекла яблочную шарлотку. Словно чувствовала, что все будет вкусно.

Было действительно «вкусно».

– Привет, дочь! – Мама у самых дверей чмокнула меня в щечку.

– Что это? – Она отстранилась, чтобы получше меня разглядеть. Включила свет в прихожей.

– Что это? А-ах! – Она закричала так, словно увидела в прихожей мой труп.

– В угол! – закричала она, забыв, что в четырнадцать лет в углу уже не стоят. – Уйди с глаз моих! – Она ругалась, еще не раздевшись, как была – в пальто и шляпке.

– Мам, ты что?

– В угол, говорю!

Только представить – такая дылда стоит в углу. Грызет ногти и поворачивается на родителя с ожиданием, что ее простят. У нас и Никита уже в углу не стоял. А мне не шесть лет, а четырнадцать!

Мама тащила меня в угол. Есть в моей комнате свободный. Она воткнула меня туда и, прислонившись ко мне спиной, растопырила руки по сторонам, чтобы я не вышла.

Она что, с ума сошла? Сколько мне лет? Я буду стоять в углу?!

Я поднырнула под ее руку, выскочила в прихожую, оттуда на лестничную площадку… в носках, в домашней одежде – спортивных штанах и большой, папиной, футболке.

…На улицу!

Слякоть. То дождь, то снег. То зима, то осень. Сегодня осень с утра до вечера. Прогнала зиму, вернулась. Я обхватила себя руками. Куда бежать? До Галки далеко все же. Я в носках. Ноги сразу пронзила холодная жуть. А руки… они посинели, как и вся я. Меня трясло. Бегу к самому ближнему дому… Тому, новому, «киндер-сюрпризу»… Кто-то открыл дверь в подъезде. Я нырнула туда. Незнакомая женщина, вышедшая на крыльцо, посмотрела на меня недоуменным взглядом.

– Девочка! С тобой все в порядке? – спросила она.

– В-вам-то что?

Я вызвала лифт, обхватила себя руками и, когда лифт пришел, вбежала в кабинку, трясясь от холода и обиды. Куда? Нажала на первую попавшуюся кнопку. Лифт дернулся и поехал.

Пятый этаж. Подсознательная память «нажала» на пятый, потому что сама я жила на пятом. На площадке четыре квартиры. Все чужие, опасные. Из любой кто-нибудь выйдет и прогонит меня, как какую-нибудь бездомную. Я села в первый попавшийся угол, вжалась в него, обхватила колени руками и уткнула в них зареванное лицо. Голова была странно легкой. Ах да. Я же обрезала волосы. Они, оказывается, тяжелые. Как судьба у бедных подростков. Им ничего нельзя. Нельзя распоряжаться собой, своими косами, глазами, ресницами, красить не красить – тоже мама решает, я как-то накрасила, а мама спросила: у вас, что, дискотека? И заставила стереть тушь. А как с помадой? Мама разрешит пользоваться? Нет! И все, все разрешает и запрещает мама. Что в школу надеть, что на дискотеку, что съесть на завтрак, на обед. Если я не хочу котлету – ах, тебе как в ресторане готовить? Почему, почему все решает она? Потому что меня родила? Да лучше бы не рожала.

Дверь открылась. Я не пошевелилась. Так и сидела, даже не посмотрев, кто вышел. Какая разница? Меня поставили в угол. Я в углу и сижу. Что еще надо? Поставили – буду сидеть. Холодно очень. Зубы выбивают чечетку. Натурально стучат. Вот это да! Не знала, что так бывает! Стучат, и я ничего не могу с этим поделать!

– Девочка! Девочка, что с тобой? Ты откуда?

Спрашивают меня? Меня спрашивают. Я подняла голову. Женщина с пустой кастрюлей, видимо, в мусоропровод выносила отходы.

– Ну-ка дыхни на меня! Ну-ка, ну-ка… трезвая… а ну, заходи!

Меня поднимают. Я не хочу. Сопротивляюсь. Снова сажусь на пол. Поставили в угол – буду сидеть. Не все ли равно – где, в каком углу? Дома, в чужом подъезде, на вокзале…

– Какая ты тяжелая! Что ж, так и будешь сидеть? Ведь простынешь? Валя, Валя, а ну помоги!

– Мама, что случилось?

Голос ужасно, ужасно знакомый. Уткнувшись в колени, сижу. Я знаю, кто вышел. Он в этом доме живет. Оказывается, в этом подъезде. У него редкое имя. Он тоже знает, кто я. У меня редкие белые волосы. Вряд ли меня спутаешь с кем-нибудь. Я не зайду к ним домой. Он думает, я его преследую. Я не буду мозолить ему глаза. «Она не хотела мозолить ему глаза». Я тут случайно. Честно случайно! Валька, честно случайно!!! Честно!

– Маша? Заходи, Маша! – Сильные руки поднимают меня. Как тогда, в автобусе. – Девушка! – голос шутливый. – Не часто ли мне приходится тебя тягать?

– Валя, ты ее знаешь? – должно быть, это его мать.

– Валька! Я ненарочно! – кричу я. – Я случайно! Честное слово! Меня в угол поставили! – Я рыдаю.

Горячий чай. Варенье. Красивая чашка. Две чашки. Валька напротив.

– Пей. Согревайся.

Валькина мама дала мне теплую кофту. Кофта большая, но я люблю большие вещи. На моих ногах теплые огромные тапки из искусственного меха в форме мышиных морд.

– Постриглась, – не спрашивает, говорит Валька. Он не улыбается, но все же какая-то улыбка есть на губах. Какая-то внутренняя, еле уловимая тень улыбки. – Хочешь, я тебе концы подровняю? Неровно отрезала.

«Хочу! Конечно, хочу!» – воплю я про себя.

Дую на чай. Пью. Потом плачу. Слезы в горячий чай.

– Меня поставили в угол, – шепчу. – Мне четырнадцать лет. – Горячие в чай слезы.

Я закрываю лицо ладонями, слезы просачиваются сквозь пальцы. Валька встает из-за стола и уходит, чтоб меня не смущать.

– Валя, уговори ее позвонить домой. Там волнуются, сходят с ума. Уже, наверное, в полицию позвонили. Маша, ты понимаешь? У твоих родителей бессонная ночь. Надо их успокоить.

– Нет. Нет, – мотаю головой изо всех сил. – Не буду звонить. Не буду. Нет. Меня поставили в угол.

– Хорошо, скажи номер телефона, я сама позвоню.

Я мотаю головой. Нет.

Валька приносит мне карандаш и листочек бумаги.

– Напиши номер. Пожалуйста. Плиз.

Наспех, коряво пишу номер домашнего телефона и папино имя – Игорь Сергеевич. Валькина мама набирает номер.

– Можно Игоря Сергеевича? Игорь Сергеевич? Маша у нас. Не беспокойтесь. Да, все хорошо. Нет, сейчас она подойти не может. Всего доброго.

Мама Вальки подравнивает мне концы волос. Я бы хотела, чтобы это сделал Валька. Но мама ему не доверила. Он мальчишка. Не сумеет.

– Вот. Вполне хорошо. – Валькина мама оглядывает меня со всех сторон. – Какие у тебя волосы светлые. Белые. Удивительно.

– Белоснежка, – произносит Валька. Он тоже оценивает стрижку, обходя меня справа и слева.

Меня никто еще так не называл.

Он проводит рукой по моим волосам. Почему-то я снова бурно начинаю реветь.

Я отрезала волосы, чтобы понравиться Вальке. Это произошло спонтанно, неожиданно для меня. Я не знаю, понравилась ли я ему с отрезанными косами. Но я сделала правильно! Да! Ведь в результате всего я попала к ним домой, пусть даже случайно. Познакомилась с его мамой. Она такая хорошая, такая добрая, у нее пепельные волосы и ясные зеленые глаза. Добрые морщинки. Морщинки, оказывается, тоже могут быть добрыми и злыми.

Я спала на Валькиной кровати в его комнате. А книг тут было! Стеллаж во всю стену. Валька спал на раскладушке в комнате с мамой. И в той комнате стеллаж с книгами. И в прихожей книги. И в кухне книжные полки. Такое впечатление, что Васильковы жили в библиотеке.

Утром села на кровати, отодвинула штору, выглянула на улицу – Валькина кровать стоит под окном. В окне напротив горел свет и были точно такие же занавески, как в моей комнате.

Вау!

Это мое окно!

Мы живем напротив друг друга!

Наши окна настолько близко, что можно перекинуть доску и ходить по ней с шестом, как канатоходцы.

Я в том и спала, в чем сбежала из дома. Встала, накинула теплую кофту Альбины Кимовны. Ноги сунула в «мышек». Потопала в ванную. Там на полочке среди умывальных принадлежностей стоял маленький кораблик из ореховой скорлупки. Он был такой, как в моем сне. Только на том было несколько парусов, а здесь – один алый. А на самом кончике мачты – узенький раздвоенный роджер. Я вышла из ванны в полной растерянности. Не много ли похожих корабликов в моей жизни? Тот кораблик из сна сделал рыбак, похожий на Вальку. И этот кораблик сделал Валька, не Альбина же Кимовна.

– Там в ванной кораблик… – говорю Валькиной маме, – его Валя сделал?

– Да. Дней десять назад. Нравится?

– Не то слово… Знаете, мне такой же дней десять назад снился.

– Правда? Вот интересно. Чудесное совпадение!

– Возьми. Он твой.

Это говорит за моей спиной Валька. Он входит в кухню и ставит кораблик на стол передо мной, где нам уже приготовлен завтрак – по чашке душистого чая и по два тоста с маслом.

– Валька? Это что? Это значит – сбывшийся сон? Это правда мне?

– Это значит сбывшийся кораблик.

– Спасибо.

Мое горло раздирают спазмы.

Валька уходит в школу, а я как пойду в такой одежке, без рюкзака?

Надо же и домой каким-то образом возвращаться… надо… надо…

Валькин кораблик.

Мне.

Спасибо, Валька.

Мне легче.

Когда человек вылетает в носках и футболке в предзимний вечер – да, дико, но понять его все-таки можно. Значит, у него состояние аффекта. Но когда человек, не торопясь, как будто на прогулку, спускается в носках и футболке в утреннее предзимье – тогда ясно, что он съехал с катушек и ему прямая дорога в дурдом. Это мне Альбина Кимовна, Валькина мама, популярно объяснила. И дала старую Валькину куртку и свои туфли. От шапки я отказалась. Я с замиранием сердца, с корабликом в руке, вошла в свой подъезд, позвонила в нашу квартиру.

Мне открыла мама. Открыла и, поджав губы, сразу ушла во взрослую комнату. Мы даже не поздоровались.

Я открыла дверь во «взрослую», бросила туда «прости». Не знаю, за что прости, не я ведь ставила ее в угол. Но на всякий случай сказала. Я где-то читала цитату, наверно, опять же в Интернете, что извиняется первый не тот, кто виноват, а тот, кто дорожит отношениями. Я дорожила. Мне с мамой жить. Долго жить. Она моя мать, она меня родила, если бы не она, меня бы не было на свете. И я люблю, я люблю ее вообще…

Папы не было, они с Никитой уходят раньше.

Я оделась по-школьному и ушла в школу ко второму уроку.

Несмотря на разлад с родителями, вернее, с мамой, настроение у меня было неплохое. Из-за Вальки, его мамы.

И еще из-за кораблика…

Меня сняли с редакторов газеты, но оставили в редколлегии. А редактором поставили Веру Долгову. Рокировка произошла в тот же день, когда Тамара Григорьевна высказала мне свои претензии. Было немножко обидно, потому что над газетой я работала в одиночку. Разве Вера ходила по классам? Над Верой насмехались в девятом «А»? Вера написала хоть строчку? Ха-ха!

А мне, если честно, в конечном счете понравилось по классам бродить, с ребятами беседовать, интервью брать. Оказывается, так можно подружиться со старшеклассниками! Быть с ними знакомыми – любому лестно. Со мной уже кое-кто здоровался из девятых, десятых! И вообще… Делать газету – классно! А если учесть, что это практика для моей будущей профессии – и вообще замечательно!

Обида моя на Евгению Львовну и на Веру прошла. Я – в редколлегии, и ладно, буду работать как простой корреспондент! Полина же сказала – любой может в газету писать. Вот я и буду.

Та обида теперь перекрылась другой – на маму. Меня не тянуло домой, и после уроков я оставалась в школе. После уроков в школе работали кружки, секции, я забредала то туда, то сюда, беседовала с кружковцами и спортсменами. Собирала материал для третьего номера, хотя никто об этом меня не просил. Прислушивалась к разговорам, стараясь вычленить из них полезное для газеты. Саша Перова победила в соревнованиях Северо-Западной зоны по плаванию в Петербурге. Ура, молодец! Поговорила с Сашей, поснимала ее на сотик. Она рассказала, как добилась спортивных успехов. Труд нешуточный! Каждый день вставать в пять утра и бежать в бассейн. А потом в школу. А потом снова в бассейн. Вот это упорство! Мне иногда в семь часов вставать лень… Снимала я неважно, но не переживала. Потом Тимка все переснимет, у него камера отличная, это я так, начерно… Я наблюдала, как прошел КВН среди шестиклассников, и написала о нем репортаж. А вот случай, о котором говорила вся школа: Вика Карманова из седьмого «А» обиделась на замечание учительницы и залезла под стол. Ребята смеялись, Вика плакала под столом, учительница прервала урок. Об этом случае говорили, как об анекдоте: такого еще не было в школе! Детский сад! Можно было бы и об этом написать. Но я отказалась. Девчонке и так было плохо, может, она от безысходности под стол забралась? Может, учительница обидела ее до слез, может, даже оскорбила. Над Викой Кармановой смеялись, на переменах показывали на нее пальцем. Представляю, как ей было худо! Еще и в газету писать, снова делать ей больно? Нет уж, фигушки! Ей и так досталось. А еще школа готовилась к Новому году. Зал украшали мишурой, развешивали по стенам электрические гирлянды, проверяли, работают ли они. Однажды полдня я сидела в актовом зале под мигающими разноцветными волшебными огоньками и делала домашнее задание, подложив на колени рюкзак.

А дома я сразу же бежала к окну. Махала шторам в Валькиной комнате. Один раз, когда я вернулась пораньше и на улице еще было светло, в окне мелькнул сам Валька. Он в окно не смотрит. Только задергивает шторы.

Мой взор случайно зацепился за балкон шестого этажа великанского «киндер-сюрприза», и я оторопела. Это было что-то… Не новый дом, а стена ВКонтакте! Или даже приключенческий фильм! Триллер!

На балконе стоял мальчишка. Мне он замечательно виден, потому что я на пятом этаже дома напротив. Кажется, он из шестого «В». Когда я приходила за стихами к Тане Пироговой, я его видела! Такой, с рыжеватым чубом, сзади на шее рыжеватые хвостики. Мальчишка стоял на чем-то высоком – на чем, мне не видать. Ой! Что он собирается делать? Это шестой этаж, между прочим! Я схватилась за телефон. Куда-то надо звонить? Он что, вниз прыгнуть хочет? Конечно, я могу крикнуть, чтобы он перестал заниматься глупостями! Но я же могу его испугать! А куда звонить-то? В полицию? Пожарным? В МЧС? Мучаю в руке сотик, а между тем пацан развернулся лицом к стене и стал на нее что-то лепить. Ну вот, развела панику раньше времени! Ну я и балда!

Чудак из 6 «В» повесил на стену сбоку от своего балкона здоровенную наклейку человека-паука. В красном костюме лезет себе на стену с шестого на седьмой! А там и дальше полезет… здорово мальчишка придумал! Мне понравилось! Я щелкнула на телефончик шестиклассника, а заодно и человека-паука тоже. Материал для нового номера! Я увидела в воображении название будущей заметки: «Акробат из шестого «В». Здорово! Я уже совсем забыла, что теперь никакой не редактор газеты «Привет, школяр!» и что Вера Долгова мою заметку может запросто забраковать.

Слежу дальше за акробатом, а он как прыгнет с высоты на пол своего же балкончика! Да он сам человек-паук! Конечно, растянулся на полу. Я даже слышала стук упавшего сооружения, на котором он стоял. На самого шестиклассника табуретки свалились! Я опять схватилась за телефон. Все же придется звонить – в «Скорую». Но нет… прошло несколько секунд, и акробат, медле-енно, потирая ушибленный бок, поднялся. Поразглядывал свои руки – крови нет? Засучил рукав рубашки, проверил локоть… Один… другой… И скрылся в квартире… Вот ведь… жизнью рисковал… Дался ему этот человек-паук, и чего малыши по нему с ума сходят?

Я снова перевела взгляд на этаж ниже, на пятый. И тут в окне опять увидела Вальку! Стояли там вместе с Полиной. Они стояли и махали жизнерадостно. Мне махали! Я им тоже радостно замахала. Да чего я на Полину злюсь? На обоих злюсь, когда они вместе? Разве Валька знает, что я люблю его? Откуда? Он относится ко мне, как друг, как товарищ. Он со мной дружит! И Полинка со мной не прочь подружиться! Надо сказать акробату с шестого этажа – пусть повесит на Валькино окно бантик. Как на окно самого самого-самого-самого друга. Самого классного парня.

Они отошли от окна. И я отошла.

И немножко поплакала.

Я включила планшет и вышла ВКонтакт.

«Найти». Валентин Васильков… Нету… Странно, сейчас все ребята ВКонтакте тусуются.

Найти. Полина… вот елки, я же фамилии ее не знаю. «Контакт» – отличная сеть, но она не может отыскать человека без фамилии!

«Галка! – пишу подруге в личку. – Валька живет напротив меня! Через тридцать метров по воздуху! АААААА!»

«Выдумываешь!» – отвечает Галка–))))).

«НЕЕЕЕЕТ!»

Снова компьютер чмокнул.

«Это твоя судьба» – подмигивающий смайлик от Галки.

«АХаАха» – мой смайлик гневно грозит ей кулаком…

Назавтра я вызвала из шестого «В» Таню Пирогову. Она вышла и торопливо сообщила, что новых стихов у нее нет.

– Ничего, – успокоила я. – Напишешь, как вдохновение посетит. А вот скажи, как того мальчишку звать? – Я указала на вчерашнего акробата, сидящего за партой в среднем ряду и ищущего что-то в рюкзаке.

– Федька Тараканов. А что?

– Кликни!

– Таракан! – позвала Таня. – Иди сюда!

Федька вышел с удивленной физиономией.

– Я ничего не делал! – сразу заявил он, как будто Таня стояла рядом не с восьмиклассницей, а с офицером полиции.

– Как это ничего не делал? – нарочито строго спросила я. И даже глаза сощурила, как сердитая училка. – А кто бэтмена повесил на стенку дома?

Федька в ужасе уставился на меня. Никак мальчик не думал, что вокруг шпионы!

– Какого бэтмена?

– Показать фотку?

Я открыла в телефоне галерею и показала вчерашние снимки.

– Это не бэтмен, а человек-паук! – Таракан посмотрел на меня с чувством превосходства. Непростительно не знать таких элементарных вещей, по авторитетному мнению шестиклассника!

– Ой, точно, паук, я перепутала. Ну а спайдермена зачем на стену присобачил?

– А что? А разве плохо? Это хороший герой! А чё, чё?

– Стены портишь, тебе в полиции штраф выписали, скоро получишь квитанцию!

– Да я не знал, что нельзя! – Федька чуть не ревел.

– Новый дом, новые стены! Ай-яй-яй!

– Из… вините… не знал я! Не буду! – Федька был готов распустить нюни. – Он лезет друга спасать!

– Да успокойся, никто тебя не ругает. – Я рассмеялась, поняв, что перегибаю палку. – Ты мне вот что скажи – не страшно было? Я вчера смотрела и за тебя волновалась, чтоб ты не грохнулся.

– Не… не страшно… я просто этот фильм уважаю.

– Да ладно, ладно… молодец. Ничего, если я про тебя в школьной газете напечатаю? И фотки опубликуем.

– Не! Не надо! Родители узнают, убьют!

– Они, что, не увидят на стене?

– Конечно, нет! Они на нее не смотрят!

– Жаль. Но как хочешь. А то бы вся школа узнала о твоей храбрости и доблести. Девочки бы, знаешь, как уважать стали. Ого-го!

– Да-а? – Федька Тараканов почесал стриженый затылок. – Ну ладно, пишите, родоки не увидят газету… – Он изучающе уставился на меня. – А вы как узнали? Снизу увидели?

– Ты чего меня на «вы» называешь, таракашка?

– Сама ты таракашка! – Федька так обиделся, что сразу перешел на «ты» и хотел уже уползти на свое место.

– Вот, так и надо! – Я засмеялась. – Секрет фирмы, малец. Имей в виду – ты под прицелом видео– и фотокамер!

Не нужно меня на «вы» называть, я еще молодая.

Федька шел на свое место и недовольно на меня озирался.

Школьные будни. Они не торопились навстречу Новому году. Иногда уроки тянулись долго, как mp3-диски. Ждешь, ждешь, когда кончатся занятия, никак не дождешься. А бывали летучие дни. Они пролетали, как птицы, раз – шестой урок закончился. Ненаучная фантастика, почему так по-разному дни длятся. Я жила себе, поживала в школе, как всегда, как в прошлом году, но что-то изменилось, и сильно. «Как в прошлом году» – это было внешнее состояние, а вот внутренне… с ним по-другому. Я ходила в столовую, из кабинета в кабинет с классом, даже дурачилась на переменах – уже бывало и такое. Вроде бы все, как обычно. И в то же время во мне существовал как бы «второй план» – и в нем фигурировал Валька. Вот он тоже тут, в нашей школе, и я могу встретиться с ним в любую минуту. И я ждала этой встречи, все время ждала, но все же в большинстве своем они проходили неожиданно… Будет неправдой, если я скажу, что не пыталась его встретить. Нет, я часто встречи подстраивала. Если раньше мы с Галкой могли всю перемену простоять у подоконника, разглядывая фотки на планшете или смотреть смешные сюжеты в youtube, то сейчас мы разгуливали по этажам и частенько забредали в ту часть четвертого этажа, где располагался девятый «В». Я не забредала в «джунгли», раз Валька меня попросил, но около его класса мы с ним все же иногда «стыковались». Две улыбки до ушей, его «Привет!», мое «Здрям», удар ладонь в ладонь с размаху и мгновенное расставание…

Иногда издалека увидим друг друга в коридоре:

– Привет, Маша!

– Здрям-здрям!

Ничего в эти встречи не происходило, мы даже не разговаривали толком, просто с приветствиями пролетали мимо друг друга, как ракеты, но после каждой такой встречи мне становилось тепло на душе. Сердце сначала замирало, потом скакало, бежало по коридору, пытаясь обогнать меня. И целый день меня грела эта случайная встреча. Это если я его одного встречала или с мальчишками-одноклассниками. Но бывало, что он шел и с Полиной… Тогда мне становилось грустно, и слезы невольно выступали из глаз. Сразу вспоминалась песня: «Любви моей ты боялся зря…»

Одна встреча меня потрясла. Это было в раздевалке.

Из кармана моей дубленки выпала варежка. Я наклонилась ее поднять, а когда выпрямилась, рядом со мной стоял Валька.

– Что потеряла?

– Терем-теремок из русской народной сказки.

– А-а! Нужная вещь! Помочь тебе?

– Зачем? Это варежка! Вот! – трясу варежкой перед его носом. – В чем помочь-то?

– А вот в чем.

Парень взял из моих рук дубленку, встряхнул и стал держать, как все мужчины держат, когда помогают женщинам одеться… Это был… ужас! Я не сразу попала в рукава, мои руки превратились в деревяшки. Валька терпеливо ждал.

– Васильков! – заорал какой-то его одноклассник. – Ты все перепутал, это не ресторан, это зе скул!

Валька молчал, как будто не слышал.

– Спасибо, – промолвила я, когда мои неуклюжие руки все же встретились с рукавами.

Кажется, Валькино ухаживание нравилось только мне. Десятиклассницы прошли мимо, злорадно покосившись. Я уже и не рада была, что Васильков предложил мне помощь! Не застегнув дубленку, я пулей вылетела на крыльцо, где меня ждала Галка.

– Ты чего такая красная? – подозрительно спросила подруга.

– Жарко, – ответила я, продемонстрировав пальто нараспашку.

– Жарко? – засмеялась Галка. – Полчаса назад ты говорила, что замерзла.

Да, у меня появились маленькие, вроде этого, секреты. Я их копила в уголке души и, когда оставалась одна, доставала «по одному». Вспоминала и рассматривала все «секретные» поступки, все Валькины «привет», все мои ответы «здрям», которые казались глупыми, наивными, детскими. Я вспоминала его и свою интонацию, его и свои взгляды, выражение его лица. Все, что было связано с ним.

У меня появилась тайна от всех. Даже от Галчонка.

Наконец-то началась зима. Весело захрустела снежком, по-мальчишески засвистела ветром, приоделась, как модная девушка, – шапка, дубленочка, сапожки – все белое… Лыжную секцию я бросила, но лыжи не разлюбила. В выходной каталась на лыжах. В северном краю их все любят. Катаются и в парках, и на речке, и в лесу – тут особенно много лыжней. Перед входом в лес между деревьями висит растяжка:

«НАШ ГОРОД – лыжный!»

Я решила, что и в это воскресенье пойду на лыжах. Утром встала, глянула на темное окно напротив, помахала ему, не надеясь, что кто-то это заметит, и стала искать свои носки, которые оставляла на стуле. Все на «своем этаже» перерыла, в ящике, на диване, где лежала приготовленная для леса одежда – пропали носочки.

Подошел заинтересованный брат.

– Маш, ты что ищешь?

– Носки куда-то потерялись.

– Я тебе помогу. – У Никитки бывают добрые порывы. Да и вообще мы любим друг друга, а ссоры у всех случаются. Брат все ящики в шкафу выдвинул, там пошебуршал, под стулья заглянул. А я гляжу – мои носочки-то – на нем! Они же такие сейчас – растягиваются, не поймешь сразу какой размер.

– Никита, ты мои носки надел! Снимай быстро!

– Нет, это мои! – Никитка сразу ощетинился.

– Глянь, они же тебе большие, смотри, пятка оттопыривается.

– Мои-и это-о!

Я свалила его на лопатки на диван, чтобы носки стянуть, а он в плач:

– А-а-а-а! Ма-ама-а!

Конечно, борьба окончилась не в мою пользу. На крик прибежала мама и сказала, чтобы я оставила Никиту в покое.

Ужасно иметь младшего брата. Вот если бы старший… он бы меня защищал, учил бы меня всему. А эта малявка вечно под ногами путается и мешает жить. Конечно, я люблю Никиту, но иногда он меня просто бесит.

Надела другие носки (надо было сразу так сделать), сверху – шерстяные, лыжный костюм…

– Мама, я на лыжах в лес!

– Никиту возьми!

– Мам, он же медленно ходит!

– Вот и поучи его быстрее кататься!

– Ма-ам! Ну, можно мне одной, пожалуйста!

– С братом надо больше общаться.

– Нет! Ни за что! Не хочу!

– Это что еще за капризы? – с полицейской строгостью в лице на пороге возникла мама.

– Давай, Алена, я с ним покатаюсь. – Папа услышал наш спор и, как всегда, пришел мне на подмогу.

– Спасибо, папа! – Я чмокнула его в щечку, взяла с балкона лыжи и палки и выскочила из квартиры.

Уф, смылась от Никиты и от его мамы… Что бы я делала без папы? Некому бы было меня защищать.

В лесу так замечательно! В городе – тополя, березы, а лес у нас хвойный. Зимой ели и сосны самые чудесные из деревьев. Они же «зимой и летом – одним цветом!» Так что зелени по-летнему много в лесу, а сверху на ней еще убранство из блестящего снега. Катишь среди этого великолепия, и кажется, что наш город самый лучший на всей планете. А зима – самое лучшее время года.

Народу полно, но я люблю многолюдность. Лыжники все доброжелательные, и мамаши с детишками, и бабушки-дедушки, никто ни на кого не злится, не кричит, наверное, потому что всем нравится такое великолепие, все им любуются. Окружающая красота наполняет всех добротой.

Здрям вам, пожалуйста! Не ожидала!

Валька! С девчонкой. Это не Полина! Что ж он девчонок, как перчатки, меняет?

Мое настроение потускнело. Вот бы он в лесу был один! Вместе бы стали кататься!

– Маша! Привет! Тоже лыжи любишь?

– Очень! Даже больше, чем ролики!

– А как насчет того, что на лыжах – в автобус?

– Ты угадал! Я в автобусе с лыжами была!

– Никто не ругался?

– Да как-то не смели! – Я приподняла лыжную палку и потрясла ею в воздухе, демонстрируя палку как оружие.

Мы смеемся, и я смеюсь, хотя мне не хочется.

– Знакомься, это Лида. Из прошлой школы одноклассница.

– Ага, Лида. Меня Маша звать. Здрям!

– Чего? – Девушка подозрительно смотрит на меня. У нее очень серьезный и строгий вид. Она тоненькая, даже хрупкая и очень здорово смотрится рядом с Валькой.

– Маша так здоровается, – объяснил Валька Лиде. – Ей нравится мультик «Трям, здравствуйте!» Правда, Маша?

– Точно, – мрачно отвечаю.

– Ну, мы поехали дальше, Маш.

– Пока!

– Пока!

Они укатили, а я стояла, глядя им вслед, прикусив снежную рукавицу.

Валька в черном болоньевом лыжном костюме. На рукавах и на ногах вертикальные узкие полоски. Желтая и зеленая. На голове красная шапочка с кисточкой. Сбоку шапки еле заметный белый узор. Почему я так подробно о его одежде? Я не барахольщица и все это, как правило, не запоминаю. По этой части Галчонок сильна. Но в отношении Вальки вот так получается. Все четким взглядом фотографируется. Мои глаза словно становятся объективами фотокамеры.

…И никуда не делась его длинная челка и темные блестящие глаза. Но к этому прибавились румяные щеки.

По-прежнему в лесу царствовало великолепие. Елки в горностаевых шубах подавали мне лапы, унизанные бриллиантами. Под ногами скрипел серебряный снег. Я тихонько шла классическим ходом и всю красоту, конечно, замечала. Но почему-то мне было грустно-грустно. Я перешла на коньковый ход. Веселее не стало.

Эти его девчонки!

В следующий выходной я снова встретила Вальку. И опять за ним на лыжах тащилась одноклассница из прежней школы. Звали ее Лариса, Валька нас познакомил. Лариса была совсем не похожа на Лиду. Та высокая, стройная, эта же была низенькая и полная. У Лиды лицо строгое, у этой – смешливое, кудряшки выбивались из-под шапки.

Что ж он, всех бывших одноклассниц из старой школы по очереди будет выгуливать в лесу? Потом очередь дойдет до нынешних. Нет, нынешние одноклассницы в этом году не успеют, пусть они заранее к нему записываются. На следующую зиму… Пусть он им талончики на выходные выписывает!

После этих встреч я катила на своих новеньких лыжах со слезами в горле. Лучше дома сидеть, чем так переживать! Неужели он ничего не понимает?! Чурбан бесчувственный! Слепой! Другой давно бы уже догадался, что я в него влюбилась! Сопровождатель девиц… Что я, хуже их? Хоть бы на какой-нибудь одной остановился! Водит по очереди! Я злилась на Вальку и понимала, что зря злюсь, что это самая настоящая ревность!

После встречи с Ларисой мне стало интересно, какой же тип девушек нравится Вальке? Девушки стройные или толстенькие? Брюнетки или блондинки? Я вот подстриглась, чтобы на Полину походить, а вовсе не нужно было это делать, потому что скорее всего со внешним типом избранницы Валька еще не определился. Все девчонки, которых я с ним встречала, были непохожими друг на друга.

И в третий выходной я встретила Вальку. Очередную спутницу звали Катей. Она была длинная, неуклюжая! И лыжные палки такие же – толстенные бамбуковые, где она их отыскала? Наверное, прабабушкино наследство.

В понедельник Женя шла по рядам и проверяла домашнее упражнение по русскому. Дошла до нашего стола.

– Я тетрадь дома забыла, – сказала я честно.

– Эх ты, Маша-растеряша, – упрекнула Женя и перевела взгляд на Галку, у которой все было в порядке с тетрадками.

Я – Маша-растеряша? Я что, часто забываю тетради? Подумаешь! Даже обидно, честное слово!

После урока классная подозвала меня к учительскому столу и строго сказала:

– Маша, нужно выпускать новый номер газеты. Почему мне приходится об этом напоминать? Где ваша инициатива?

От негодования у меня все слова потерялись.

– Здрям! – сказала я ни к селу ни к городу.

– Что здрям? – Женя удивленно вскинула глаза.

– Здрасьте вам с кисточкой, Евгения Львовна!

– Маша! Я все-таки учитель! Как ты со мной разговариваешь? – теперь вознегодовала Женя.

– А что?

– А ничего. Ты мне просто-напросто грубишь. Нагло грубишь.

– А чего вы ко мне с газетой-то? – Я чуть не сказала «пристаете». Хорошо, что сдержалась. – Я уже не редактор!

– Ты член редколлегии.

– Я – пешка. Простая пешка. Редактор у нас Вера Долгова, вот к ней и обращайтесь.

Я хотела выйти из класса и направилась к двери.

– Муравская!

Голос Жени стал стальным. Ничего себе! Я ни разу не слышала в нем стальных ноток.

– Что?

– С тобой разговаривает учитель. Совсем ты распустилась. – Женя сложила руки на груди и гневно смотрела на меня, наверное, целую минуту. Пробуждала во мне совесть.

Пробудила. Я вернулась и села за первую парту. С обреченным видом уставилась на входную дверь.

– Так. Собираете редколлегию, – отчеканила классная. – И делаете третий номер. Иди, ты свободна.

Я вышла, хлопнув дверью.

И чего я распалилась? Ведь номер у меня готов! Но я все еще обижалась, что меня выгнали из редакторов. А сегодня еще обозвали какой-то Машей-растеряшей.

А вчера Валька в лесу с девчонкой был… с Катей этой нескладной. Всюду плохо, на всех фронтах. Не буду делать газету. Не хочу!

Не хочу.

Прозвенел звонок на урок, и в класс вместе с другими одноклассниками зашла Вера Долгова.

– Вер. Там тебя что-то Женя искала. Что-то сказать хочет, наверное.

– А что?

– Да не знаю, Вер.

Не буду делать. Материалы есть. Но газету не буду делать. Пусть все заметки у меня останутся. Навеки. Вот заболею и умру, полезут в мой комп и увидят, как я старалась, не ожидая Жениного приказания.

Какой у нас урок? Я кошусь в Галкину сторону. Перед ней красуется учебник алгебры.

Открывается дверь, в класс входит математичка.

Подруга пишет что-то в черновом блокноте и двигает им в мою сторону.

– Чего печалишься?

– Надоели все, – пишу в ответ.

– И Валька?

– Отстань со своим Валькой.

Галка опять что-то пишет. Придвигает блокнот мне, но прочитать не дает. Отбирает, толкнув меня локтем, что-то быстро дописывает и подсовывает снова. И опять отбирает! Наконец, читаю послание:

Хандра в полном цвете зимы?

Ладно, я потерплю.

В первый раз, что ли.

Лада Ивановна идет по рядам, проверяя домашнее задание. Я конечно, Маша-Растеряша, но тетрадь по алгебре у меня с собой. И с домашкой.

В конце следующей перемены подошла Вера.

– Маша, Женя сказала газету делать. Давай?

– Так делай. Я-то при чем?

– Ма-аш? Ну, куда мы без тебя?

– Мне некогда.

– Маша, давай, а? Не капризничай, а?

– Хорошо, я дам тебе свои материалы. – Я быстро «раскололась». Не стала ждать своей смерти.

– Хотя бы так, – Вера разулыбалась, – спасибо!

Я все ей отдала. Репортаж про КВН, про акробата Федьку, про Сашу-чемпионку, про встречу десятиклассников с писателем, про конкурс среди шестиклассниц «А ну-ка, девочки», новые стихи Пироговой…

Пусть пользуются.

Газета вышла буквально на следующий день. Ну, или через день, не помню точно. А что удивляться – она же была готова! Я ее даже сверстала и перекачала Вере весь файл.

И опять редколлегию хвалили.

– Маша, смотри!

Вера торжественно протягивает мне газету. Я не беру. Зачем? Я знаю, что в ней написано. Принципиально не беру ее в руки. Воспользовались моими трудами, теперь радуются. Что, это честно?

– Хоть сюда посмотри, на эту строчку! – Вера тычет пальцем на последнюю страницу. – Господи, Муравская, что, тебе поглядеть трудно?

– Ну что, что?

Гляжу. На том месте, где пишется имя редактора, читаю: главный редактор Мария Муравская.

Как это? Ничего себе! Вера уже вооружилась карандашом и, как указкой, указывает мне строчку повыше, а потом ее просто подчеркивает: «Материалы подготовлены Марией Муравской. Верстка: Мария Муравская. Снимки Тимофея Невезучева. Редколлегия: Муравская, Долгова, Невезучев».

И Вера особенно жирно подчеркивает строчку про редактора.

– Вера, спасибо! – Я расплываюсь в улыбке.

– Не за что, Маш. Все правильно?

– Вроде бы да. А Женя видела? – спрашиваю я.

– Не знаю. Да что, объяснить ей, что ли, нельзя? Она, что, не поймет, что ли?

Какие мы самостоятельные, ужас! Не знаю, как учителям, а мне это нравится.

Жене «выходные данные», где про редактора, мы в тот же день показали. Женя поняла.

– Маша, конечно, редактор ты, – сказала Женя. – Кто бы сомневался? А ты думаешь, почему я к тебе обращаюсь, когда новый выпуск нужен?

– Ну… вы же меня вроде переизбрали…

– Временно, Маша, временно! Не переизбрали, а временно отстранили!

Женя снова в голубой кофточке. С голубыми глазами. Милая, добрая девушка. Сделала асимметричное каре. Мы с девчонками целый урок литературы изучали ее прическу. Идет ей или нет. Большинство решило, что да.

Каждый год в городе проводятся лыжные межшкольные соревнования. Физрук Михаил Антонович меня не забыл – включил в число участников. Конечно, на лыжную секцию я уже не хожу, но умение хорошо бегать на лыжах не может быстро пропасть. Не у каждого в школе первый взрослый по лыжам! Я участвую в гонке на пять километров и еще в эстафете. Пять километров – традиционная дистанция. Можно классикой бежать, можно коньковым ходом – кто как хочет. Я больше классику люблю, но коньковый быстрее, кто спорит, поэтому в основном дистанцию этим стилем пробегаю.

Списки участников соревнований вывесили на школьной доске рядом с расписанием уроков. Из них я узнала, что Валька Васильков тоже участник. Вау! Валька – хороший лыжник! Плохих на соревнования не берут. Вот счастье! Мое желание участвовать в состязаниях возросло в сто, нет, в тысячу раз. Надеюсь, на соревнования он бывших одноклассниц не потащит?

Воскресное утро выдалось морозным. Полоска рассвета из окна кухни виднелась ровной, как лезвие бритвы. Она была розовая и прозрачная, как наливное яблочко, которым злая колдунья отравила царевну из сказки Пушкина. Я люблю такие морозные дни. Они очень красивые. Каждая веточка дерева, каждая травинка, торчащая из-под снега, упакованы в футляры из хрустального инея. Они хрупкие, сверкающие. И – невесомые. Разве может что-то весить хрустальный иней хотя бы в виде веточек и травинок? Деревьев и кустов полно даже в нашем новом районе. Идешь в школу морозным утром и любуешься «хрусталем». И у тебя самого становятся хрустальными ресницы и волосы, выбивающиеся из-под меховой шапки.

Мама накормила меня особенно вкусным завтраком – чаем с блинами. Мы с ней помирились. В дни соревнований она всегда печет блинчики. Почему-то она считает, что соревнования для меня праздник. Вообще-то она не ошибается. Я люблю соревноваться, люблю сам дух соревнований, когда чувствуешь, что от тебя зависит честь школы.

Нас было шесть участников – шесть веселых лыжников. Четверо парней, две девчонки. Почему «веселых», мы же разные! Но мы так здорово добирались на лыжный стадион в школьной «Газели», что по-иному не скажешь. Каждую минуту салон микроавтобуса наполнялся хохотом. Михаил Антонович угостил нас конфетами для победного настроя. Наверное, в конфетах были смешинки.

Было очень жалко, что Галчонок не смогла поехать с нами. Физрук не разрешил. «Газель» не резиновая, – сказал он. – Нас семеро вместе со мной плюс лыжи». Галка хотела за нас поболеть.

Когда мы устраивались в «Газели», я мысленно уговаривала Вальку, чтобы он сел рядом со мной. Но гипноз не подействовал – подсел к Мите из одиннадцатого класса.

– Ну, что Валентин, – Михаил Антонович протянул руку через узкий проход и положил Вальке на плечо, – за нашу школу бежать будешь или за прежнюю?

– В какой учусь, за такую и побегу. Правда, Маша? – Валька посмотрел на меня и подмигнул.

– Правда, – ответила я, покраснев. Могла бы и не отвечать, ответа не требовалось.

– Ну и мороз сегодня. Наверняка младшие классы бы не учились, объявили бы актированный день, – предположил Митяй.

– В спорте актированных дней не бывает, – сказал веское слово физрук.

На улице до сих пор почему-то горели фонари, и каждый фонарь обрамлялся туманным кружком. Так всегда в морозный день. Машин на дорогах меньше, чем обычно. Во-первых, воскресенье, многие не выезжают, во‑вторых, мороз. И прохожих мало – сидят дома, некоторые еще вообще спят, отсыпаются за трудовую неделю.

– Анекдот про мороз знаете? – спросил Саня из восьмого «Б» и, не дождавшись ответа, начал рассказывать: – Во время недавних холодов в Америке американец звонит русскому. «Иван, о ужас, у нас на улице минус сорок. Я стою на остановке и вот-вот замерзну насмерть. Что вы делаете в такой мороз, когда долго нет автобуса?» – «Мороженое едим!»

Посмеялись.

– А что? Правильно русский ответил! – Митя царапал ногтем дырочку в замороженном толстым слоем инея окне. – Я правда люблю мороженое в любую погоду!

– Ну что ж. Куплю я вам всем мороженое после соревнований, – пообещал Михаил Антонович.

– Ага. Эскимо в форме кубков! – засмеялся Саня. – Мороженые кубки!

Валька смотрел на меня. Он смеялся, что-то говорил Мите и время от времени взглядывал на меня. И я сейчас порадовалась, что он не сел со мной. Так мы лучше видим друг друга.

– Нет, это кубки победителей будут в форме эскимо!

– Одно не исключает другого! У них кубки в форме эскимо, у нас – эскимо в форме кубков!

– А может, у нас кубки, у них – эскимо?

Все запутались в этих «кубках эскимосских» и смеялись.

– А почему вы не предполагаете, что среди нас едут победители, у которых будут настоящие кубки? – спросил Михаил Антонович.

– Ну да… может так быть, – Митя пожал плечами, – конечно. Запросто! Вон, Маша Муравская ка-ак дернет к финишу!

Митька самый старший тут был, он и вел себя соответственно.

– Победит, а потом про себя в газете пропишет, – добавил Саня.

– Особенно если у нее башмаки стянут! – хохот.

Пусть смеются. Валька смотрел на меня, и я замирала от его взглядов. Какие у него черные глубокие глаза! Вырыли во мне колодец, где все его взгляды, слова…

У меня четырнадцатый номер. Хорошо, что мы позже подошли и мне не достался тринадцатый. Наверное, ничего плохого нет в числе «13», но я его традиционно побаиваюсь. Как и черную кошку. «Черный кот, перебегающий вам дорогу, означает, что животное куда-то идет. Не усложняйте жизнь ни себе, ни ему», – прочитала я как-то ВКонтакте. Даже взяла цитату себе на стену. И все равно смотрела с опаской на всех черных кошек. Массовый психоз и на меня действует. Вот так и с числом «13».

Прогремел стартовый пистолет, и участницы понеслись. На старте десять лыжней, которые вливались в одну метров через сто. Я выскочила на лыжню первой. Замелькали наряженные в меха ели, сосны, мягкие заснеженные лапы, рыжие стволы… Но на соревнованиях не замечаешь красоты, в мыслях только одно: быстрей к финишу! После первого километра (километраж отмечен на стволах деревьев фанерными квадратиками) меня обогнали. Так… первой уже не приду. Ничего! Почему я решила, что буду лучшей? Второй тоже неплохо. Стало жарко, и дышать тяжело, и глаза, кажется, выскочат из орбит, и сердце бьется, как сумасшедшее, но я знала, что скоро, примерно через половину пути, придет второе дыхание. И будет легче. Вот и еще одна участница впереди меня, под номером двадцать. Что это я? А как же моя секция, мой взрослый первый разряд, мой трехлетний спортивный опыт? Нет, поднажать и догнать! Номер двадцатый, не радуйся, я за тобой, я наступаю тебе на пятки, вот-вот я тебя обгоню… Что ж ты делаешь, редиска? Двадцатый номер совершает маневры, которые не дают мне его обогнать. Так нечестно! Эй, двадцатый! Слышишь? На самом деле я ничего не говорю, надо беречь силы – это раз, двадцатый все знает – это два. Ха! Участница не в курсе, что позволяет себе запрещенные приемы? На спуске только одна лыжня, спуск узкий, тут нет места для конькового хода. Я изо всех сил оттолкнулась палками, чтобы, скатившись с горочки, тут же обойти соперницу… Секунда, я лечу со спуска носом вниз, моя лыжа трещит, ломается, я со всего размаху падаю и ударяюсь ногой о нетолстую сосну, стоящую к лыжне чуть-чуть ближе, чем остальной ряд деревьев. Сверху, с веток, на меня посыпалась снежная крошка. Боль, казалось бы, невыносимая, пронзает меня всю, локализуется в ноге, я стискиваю зубы, чтобы не закричать. С трудом отползаю от лыжни, чтобы не мешать соревнующимся.

Приехала! Вот мой финиш! Под сосенкой!

Двадцатый! Ты свинья! Но я знаю, что ничего не смогу доказать, никто мне не поверит, а если поверит, не примет к сведению, потому что свидетелей на дистанции нет. Участница же под номером «20» все будет отрицать. Злость на двадцатый перехлестывает боль, я плачу, слезы катятся по щекам и застывают ледяными дорожками. Я ничего не смогу сделать этой девчонке, деревья будут молчать, а больше никто не подтвердит, что мне сделали подсечку лыжной палкой. Я лежала под елками рядом с молодой сосенкой, о которую, ударившись, сломала или вывихнула ногу. Боль! Боль рвала ногу на части. Мимо промчалась лыжница, еще одна… я попыталась подняться и не смогла. Такого у меня еще не было и не было такой боли никогда. Лыжи я, правда, ломала, но обходилось без телесных повреждений.

Меня, конечно, видели все проносящиеся мимо лыжницы, но никто не останавливался. Думали – упала участница, поднимется и пойдет дальше. На трассе не падают, что ли? Да сколько угодно!

Стало холодно. Холод начал пробираться внутрь… Мне стало страшно. Кричать спортсменам бесполезно. Кто будет тратить драгоценное время на какую-то соперницу?.. Кому надо. Я лежала на земле, пытаясь устроиться на лыже, на той, уцелевшей. Лыжа – узкая пластиковая дощечка, но все-таки часть моего тела не на снегу. Другая лыжа виднелась яркой линейкой впереди, носок у нее напрочь сбрит и торчали неровные острые, как иглы, щепки. Я лежала, подогнув под себя здоровую ногу и вытянув другую, которую сломала или вывихнула. И особенно обидно, что в моей неудаче был виноват человеческий фактор, участница под номером «20».

Все лыжницы пробежали. Михаил Антонович, конечно, увидит, что меня нет, пришлет на помощь. А пока… а теперь… бегут юноши. Их дистанция – десять километров, два раза по пять. То есть побегут они по этому же маршруту. Им уже дали старт, сюда донесся еле слышный хлопок стартового пистолета.

Из-за поворота показался первый лыжник.

Да это же Валька! Номер восемнадцать! Он первый! Четыре километра, а он все еще первый, вот молодец! Может, хоть среди юношей наша школа победит!

От боли и холода я закрываю глаза.

Когда же за мной придут? Неужели только после соревнований? Я же замерзну тут, в этом роскошном торжественном лесу.

И тут же кто-то резко тормозит рядом. Из-под его лыж летят снежные брызги, оседающие на моем прохладном лице.

– Что с тобой? – Валькин голос.

Он сошел с дистанции, увидев меня. Он не стал побеждать! Хотя победа была вон за теми елками!

Валька снимает свои лыжи, и с меня – уцелевшую лыжину.

– Беда мне с тобой, – ворчит парень, – то коньки, то лыжи… тебе надо дома сидеть… на печке. Вставай!

Он помогает мне подняться. Я не могу опереться на поврежденную ногу, я держусь за его плечо и пытаюсь скакать на одной, здоровой, ноге. Не могу: нога затекла.

– Ты что, ногу сломала? – Валькин встревоженный голос.

Я плачу от боли.

– Ничего себе!

Он прислоняет меня к дереву и, присев на корточки, рассматривает мою поврежденную конечность.

– Да-а… дела… как сажа бела.

Руки мои превратились в крюки. Они не гнутся. Валька поднялся и поверх куртки стал растирать мне руки, плечи, спину. Подобрал сломанную лыжу, рассмотрел и выбросил в лесную гущу.

– У тебя есть телефон?

– В кармане брюк… посмотри, пожалуйста, в левом…

Валька достает мой телефон.

– Физрук тут отмечен?

Мое слабое: «Да».

– А что ж сама не позвонила?

– Не могла достать сотик, – сквозь слезы. – Как же ты, Валька? – шепчу непослушными губами. – Ведь ты теперь не победишь.

– Теперь – нет. – Он засмеялся и нажал кнопку вызова.

– Прости, – шепчу я.

– Прощу, когда домой доберемся.

Валькин разговор с Михаилом Антоновичем: да, да, сейчас приедут, снегоход, который дежурит на трассе, забарахлил. «Буран» уже привели в порядок, едут, едут. Пусть Маша держится… – это я услышала, голос физрука в телефоне был громким.

– Холодно, – говорю ледяными, еле живыми губами.

Валька одет легко. Чтобы легче бежать на старте, он сбросил куртку и остался в одном свитере. Сейчас снял с шеи шарф и укутал мне шею. И сам ежился.

Мне было трудно стоять у сосны на одной ноге. Я тихонько сползала вниз, морщась от боли.

– Тебя поддержать? – Он оперся обеими руками о ствол сосны повыше меня.

Его лицо склонилось надо мной. Губы рядом. Посередине нижней – складочка. Из них пар, когда говорит. Мне кажется, что этот пар меня греет.

– Извини, Белоснежка, придется вот так.

В следующее мгновение он меня обнял. Крепко, всю обнял. Он держал меня в своих объятиях, чтобы я не упала на снег. Чтобы было теплее. И мне, и ему теплее.

– Сейчас согреемся, – прошептал, – уже теплее, правда, Снежка?

– Да… да…

Я плачу.

«Снежка». Как славно. Еще лучше, чем «Белоснежка».

– Какая ты смешная… – его губы шепчут возле моего уха, дыхание щекочет меня, – у тебя волосы, как снег.

– Это плохо, – шепчу я, согреваясь от его дыхания, от его тепла. От его слов. От «Снежки».

– Это хорошо. Это красиво.

Его губы уткнулись в мои волосы, в мой лоб.

Он, что, меня поцеловал?

Правда?

Мы услышали тарахтенье снегохода.

Валька поудобнее усадил меня сзади водителя. Сам надел лыжи. Снегоход понесся по лыжне по стороне конькового хода, оставив далеко позади маленькую фигурку. Вот и она скрылась за поворотом лесной просеки. Валька… В одном свитере. Надо было ему хоть шарф вернуть!

Приехала к финишу: лежу в постели в гипсе. Рядом планшет, книги. Под подушкой блокнот и ручка. Вдруг придут стихотворные строчки – запишу. Они ведь могут и ночью прийти, пока планшет откроется и загрузится – можно забыть. Сбоку – сотик и трубка радиотелефона. Оба нужны. По мобильному с Галкой разговариваю, она каждую перемену звонит. По радиотелефону – с мамой. Мама часто звонит, думает, что мне скучно. Она обо мне сейчас ого-го как заботится! Даже больше, чем о Никите.

…Выглядываю в окно.

В окне напротив – наклейка смайлика: улыбка. Достал где-то Валька наклейку. Иногда под смайликом появляется он сам с настоящей улыбкой. Корчит мне устрашающие рожи. Вот и сейчас появился в окне, что-то говорит. Я открываю узкую часть стеклопакета, он делает тоже самое.

– Привет, Снежка!

– Здрям, Валька! – кричу я, и из моего рта вырываются клубы пара. На улице-то по-прежнему зима. Новый год скоро.

– Ну как ты, Снежинка? – голос у него чуть хрипловатый. Ну, вот я у него уже и «Снежинка». Не могу сказать, что мне это не нравится. Даже очень!

– Отлично!

– Домашний телефон скажи?

– Ага! Четыре – четыре – двадцать – два – шестнадцать!

– Сейчас позвоню! – Мы разом захлопнули окна: зима, Новый год на носу.

Звонок.

– Снежка-снежинка-белоснежка! Привет! – еще раз здоровается Валька. – Я чего сказать-то хочу!.. – помолчал. – Ты когда в волейбол будешь играть или в баскетбол, ну, или в гольф – так постарайся, чтобы я рядом был, – голос у него хриплый.

– Валька, ты, что, заболел? Ты почему в шарфе?

– Простыл. Ерунда. Температура за сорок.

Меня охватывает ужас.

– Сколько-сколько?

– Да шучу, шучу. Тридцать восемь всего.

Он же после соревнований простыл. Как я сразу не поняла! Мороз, снег, он в одном свитере…

– Слышь, чего говорю, – продолжает Валька. – Я смотрю, у тебя со спортом сплошные неприятности! – Валька снова покашлял. – То ролики, то лыжи… падаешь, ноги ломаешь, что за дела?

– У меня драйв такой, Валя, – отвечаю степенно, а в душе – веселая песня.

– Не драйв это, а непорядок! – хрипит Валька в трубку, – придется тебя страховать. Так я готов, слышишь? Готов спасать тебя, Снежка! Если ты, конечно, согласна!

– Согласна-а! – кричу я, забыв, что кричать необязательно, я же не через окно, а по телефону разговариваю. – А как же девчонки твои? Они же не согласятся?

– Какие девчонки?

– Ну… их целый лес: Лида, Полина, Лариса, Катя…

– Красиво деревья называются! Сосна Лида, елка Полина, береза Катя… Кхе, кхе, – кашляет в шарфик.

– Валь, мы с тобой, как по скайпу, общаемся! Глядим друг на друга в окна, только к ушам трубки приклеены.

– Лучше, чем по скайпу, Снежка, в тысячу раз лучше! Ну как? Принимаешь меня в спасатели?

– Не хочу быть еще одним деревом.

– Ты деревом не будешь.

– Вот те на! Те девушки – деревья, а я кто?

– Они – друзья. А ты будешь моей девчонкой.

– Валька! – Я ликую. Хочу быть «его девчонкой», хочу! – Скажи мне номер своего сотика! Эсэмэску тебе пошлю! С письменным согласием!

– А у меня его нет, Снежка.

– Как нет? У тебя нет мобильного телефона?!

– Мне он не нужен.

Заминка. Не знаю, что и сказать, как реагировать. Нет сотика. Вот чудак! Единственный на планете без мобильного телефона. Единственный во Вселенной!

– А компьютер у тебя есть? Давай, правда, по скайпу общаться?

И я тут же вспоминаю, что не видела компа в Валькиной комнате. Ну, может быть, зачехленный ноутбук стоял в углу или планшет в шкафу прятался?

– Нет. А зачем, Снежка? Мне он не нужен. У нас есть энциклопедии.

– Трудный случай, – говорю я после того, как справилась с шоком.

Он и в самом деле мастодонт. Но что делать?

Пусть.