ИТАЛИЯ, ДЕКАБРЬ 1943

Они скрывались среди камней, припав лицом к земле, не столько боясь быть обнаруженными, сколько прячась таким образом от холодного декабрьского ветра.

Их было семеро: Франческо, Джакомо, Лудильщик, Венгр, малыш Паоло-дезертир, Дэвид и Джозеф. Джозеф держал скрюченными от холода пальцами детонатор. Он лежал за огромным валуном и думал о хорошо подготовленных солдатах в серой униформе.

Немецкий грузовик вмещает в себя до тридцати солдат, а это — нарушение главного правила войны: превосходство в силах равняется один к четырем. При условии, что из семи так называемых партизан только он, Дэвид, да малыш Паоло-дезертир до этого встречались с немцами лицом к лицу, — бесспорно глупая, почти сумасшедшая, затея.

Правда, с другой стороны, в руках у них оказалось пять килограммов взрывчатки, а за спиной дикие горы Ломбардии, где легко можно было скрыться, если бы все вышло вдруг из-под контроля.

Сообщение о немецком транспорте было слишком привлекательным, чтобы оказаться правдоподобным. Немцы давно уже не посылали грузовиков с солдатами без сопровождения. Если бы машина появилась вместе с бронетранспортерами или мотоциклистами, то смельчаки дали бы ей проехать мимо. Силы в таком случае были бы вопиюще неравными.

Вдруг Джозеф услышал свист и осторожно поднял голову. В ста ярдах вверх по холму он увидел Дэвида, который выразительно жестикулировал, указывая на изгиб дороги и давая понять, что слышит что-то. Другие тоже стали выглядывать из-за укрытий. Передатчика, конечно, у них не было. Поэтому приходилось рассчитывать только на обостренный слух Дэвида Годболда, который мог услышать звук мотора даже за холмом, то есть перед тем местом, где готовилась засада. Дэвид показал три пальца — этот жест означал, что осталось ровно три минуты. Джозеф кивнул головой и почувствовал, как чаще забилось сердце. Он еще плотнее прижался к валуну.

Ветер усилился и принес с собой запах снега с горных вершин: белые силуэты Альп отчетливо вырисовывались на фоне предрассветного неба, но которому плыло несколько облаков. Прекрасная погода, чтобы быть пойманным патрулем.

Наконец Джозеф разобрал характерный шум в порывах ветра: это из последних сил напрягался мотор. Грузовик явно ехал один. И вдруг Джозефу показалось, что все пройдет как задумано. Он убрал предохранитель с детонатора и глубоко вздохнул. Если Джозеф сделает свое дело хорошо, то успех гарантирован.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем на горизонте появился грузовик и медленно, с большим трудом начал взбираться на вершину. Грузовик — «опель» — был один, никаких мотоциклистов не появилось. Сообщение разведчиков оказалось точным. Грузовик с брезентовым верхом, и больше ничего. Прекрасная цель для засады.

Мотор работал так, будто готов был взорваться в любую минуту. И вдруг машина остановилась, не доехав до места предполагаемого взрыва.

— Вот дерьмо! — вырвалось у Джозефа в панике. Неужели немцы заметили партизан в тусклом свете? Неужели в ловушку попали они, а не враги? Джозеф полностью скрылся за валуном, его пальцы побелели от напряжения, сжимая детонатор. Мотор окончательно заглох, и водитель вместе с пассажирами выскочил из кабины. Шофер поднял капот, пока другой человек, вооруженный автоматом, напряженно оглядывался по сторонам. Ничего не было слышно, кроме свиста ветра да обрывков немецких фраз. Джозеф видел, что от натруженного мотора шел пар.

— Вот дерьмо! — повторил он еще раз и вновь спрятался за камнем. Сейчас он немного успокоился. Явно что-то случилось с радиатором. Скорее всего, они должны будут охладить мотор, прежде чем двинутся дальше. Джозефу оставалось только лежать и прислушиваться к тому, как с легким свистом выходит нар из открытого капота. Он даже ощутил на какое-то мгновение запах раскаленного металла. Солнце должно было вот-вот взойти, и его первые лучи уже позолотили ледяные вершины. Казалось, стало еще холоднее.

Послышались еще голоса. Джозеф приподнялся слегка, чтобы снова взглянуть на дорогу. Около дюжины солдат выскочили из грузовика, чтобы помочиться. Автоматы «шмайсер» болтались у них на плечах. Джозеф ясно слышал, как они откашливались и громко хохотали. Они не собирались обследовать местность, а только поворачивали головы в шлемах, осматриваясь. Солдаты были возбуждены: все-таки они во враждебной стране, несмотря на союз с Муссолини.

Надеясь, что шесть его товарищей не будут выглядывать из укрытия, Джозеф вновь спрятался за валуном и начал беззвучно шептать сквозь зубы детское заклинание, после которого ему всегда везло. «Наслаждайтесь жизнью, — подумал вдруг он. — Ведь вы умрете раньше других».

Хряк был слишком большой для военного времени. Как сказал Тео, он похож на нотариуса из Сало. Когда Кандида накануне очищала его от грязи, он постанывал от удовольствия, как человек.

— Иди сюда, дорогой. Иди, любовь моя. Они не причинят тебе зла. Вот так, маленький мой, вот так, — приговаривала Кандида, почесывая поросенка за ухом.

Когда животное стали выводить на двор, оно будто что почувствовало: голова склонилась к земле, а маленькие глазки забегали во все стороны. Уши опустились, а хвост скрутился пружиной. При виде мясника страшные предчувствия превратились для него в кошмарную реальность. Может быть, животное почувствовало что-то, заметив фартук, а может быть, ему в глаза бросились острые ножи, засунутые за пояс.

Во всяком случае, хряк принялся упираться изо всех сил, пытаясь вернуться назад в загон.

Поросенку было около девяти месяцев, и весил он около трехсот фунтов, а по силе был равен двум здоровым мужикам. На булыжниках намерзла легкая кромка льда, поэтому, помогая брату, Кандида неожиданно поскользнулась и упала на землю.

— Тео! — закричала Кандида, зажмуривая глаза. — Не дай ему завалиться на меня.

Но брат был инвалидом, поэтому он сам упал на одно колено. Тео ругался почем зря. Животное начало вопить и вырываться изо всех сил. Если бы не отец, то неизвестно, что бы из этого вышло. Винченцо повернул голову хряка почти на сто восемьдесят градусов, просунул руку под самое брюхо и ухватился за задние ноги: животное тяжело рухнуло на землю. Затем за дело принялся мясник с сыном, и очень скоро все было кончено.

Роза стояла, прижимая к груди огромный железный чан. Когда с поросенком справились, она поднесла чан к самому горлу животного.

Мясник полоснул ножом, кровь фонтаном брызнула наружу и начала биться о железные стенки посуды, словно язык в церковном колоколе.

Первые мгновения смерти были ужасны, но через короткое время огромное розовое тело перестало биться в конвульсиях и издавать пронзительный визг.

Кандида поднялась с земли и начала осматривать синяки и оцарапанные коленки. Больше всего ее огорчало разорванное платье. С одеждой в войну было очень трудно. Тео продолжал сидеть на булыжниках и потирать больную ногу. Он даже побледнел от боли.

— Сильно ушиб? — спросила Кандида брата. В ответ он кивнул, не произнося ни слова. Кандида знала, что работа мясника была невыносима для Тео, но он очень был нужен сегодня и прекрасно справился с делом.

Мать одной рукой придерживала чан, в который бежала кровь животного, другой гладила и гладила мертвую голову, шепча какие-то бессвязные слова. Мир вновь воцарился на крестьянском дворе. Небо перед закатом было великолепно, но ветер принес с собой холод.

Мясник зажег лампу и прикурил от желтого пламени, а затем принялся методично разделывать тушу. Кандида не могла смотреть на то, как умирают животные, и была рада, что эта смерть оказалась почти мгновенной. Емкость, в которую собиралась кровь, уже на три четверти наполнилась темной вязкой жидкостью. Это было самое срочное дело при забое скота, пока кровь не свернулась. Кандида взялась за другую ручку чана и помогла матери внести его в кухню. Огонь уже горел в огромном очаге. Зимой он горел и ночью и днем, запах дубовых поленьев и корней оливковых деревьев пропитал весь дом.

Женщины с трудом поставили чан на огромный дубовый стол. До этого они сварили ячневую крупу, рис и другие крупы, и белая масса была готова для того, чтобы смешать ее с кровью и приготовить сангвиначчио, или черный пудинг, который следовало намазывать на хлеб или просто добавлять в любую другую еду.

— Слишком много крупы, — с досадой отметила мать, накладывая кашу в чан с кровью. — Пудинг будет не очень хорош. Одной свиньи на такую массу недостаточно.

В начале года у них было три свиньи. Но одну забрали фашисты летом, а осенью украли вторую, когда искали в этих местах сбежавших партизан.

— Нам повезло, что осталась хоть одна, — заметила Кандида.

С этими словами она опустила руки в еще теплую кровь и начала смешивать ее с кашей. Образующаяся студенистая масса легко скользила между пальцами. Пальцы Кандиды перестало ломить от холода, но еще несколько дней ее руки будут пахнуть кровью.

Через двадцать минут Джозеф услышал, как водитель захлопнул капот. Джозеф поднял голову. Последние солдаты уже забрались в кузов. Мотор заурчал вновь. Теперь Джозеф приготовился к взрыву. Его худощавое лицо было бесстрастно в этот момент, только темные глаза смотрели напряженно. Он не отрываясь следил за движущейся машиной.

Она взревела, дернулась раз, потом еще. Пожалуй, грузовик ехал сейчас со скоростью тридцать километров в час. Ни о чем не думая, Джозеф резко вдавил ручку детонатора. Быстро убрав голову вниз, чтобы ни один осколок не поранил его, он на себе ощутил мощь взрывной волны. Динамит, казалось, поднял в воздух пол-Италии. Когда осколки перестали падать сверху, Джозеф вынул из-за пояса пистолет и приподнялся. В ушах еще звенело.

Было слишком темно, чтобы увидеть, что осталось от грузовика. Колесо продолжало катиться вдоль дороги, Ветер разносил дым. Машина приняла на себя всю мощь взрыва. Брезент догорал на железных перекладинах. Джозеф решил, что никто из солдат не должен был уцелеть.

Дэвид Годболд издал воинственный вопль, и все они пустились бежать вниз по склону к разбитому грузовику. Джозеф вдруг представил себя десятилетним мальчишкой. Точно так же он бежал на врага в Центральном парке, крепко сжимая в руках не настоящее, а деревянное ружье.

Когда он подбежал достаточно близко, чтобы использовать пулемет «стен», то остановился на секунду, прицелился и дал пулеметную очередь по развороченной кабине.

Он первым добежал до дороги и оказался рядом со взорванным грузовиком. В ответ никто не стрелял. Изувеченные тела валялись повсюду. Победа была полной, они даже не смели мечтать о таком. Троих немцев выбросило взрывной волной, и они лежали на другой стороне дороги. Десять или двенадцать других разорвало на куски.

Партизаны присоединились к Джозефу, осматриваясь по сторонам. Малыш Паоло обежал грузовик спереди, а затем выстрелил в разбитое лобовое стекло и радостно закричал:

— Tutti morti.

— Здорово, мать твою! — закричал в ответ Дэвид Годболд и пнул ногой то, что совсем недавно было человеком.

Но времени, для того чтобы праздновать победу, не оставалось. Через несколько минут могли появиться немцы.

— Сматываемся, едрена мать! — скомандовал Джозеф.

— А оружие?! Оружие?! — запричитал Франческо. — У них же остались «люгеры».

И с этими словами итальянец принялся обыскивать мертвых. Немецкие «люгеры» были надежными пистолетами и хорошо шли на черном рынке. Джакомо, Паоло и Лудильщик быстро присоединились к Франческо, и Джозеф по опыту знал, что остановить их невозможно. Дэвид подбежал к изгибу дороги и встал на часах.

Джозеф проверил свой пулемет. Сладковато-тошнотворный запах смерти становился невыносимым. Джозеф все-таки преодолел себя и еще раз взглянул на людей, которых ему пришлось убить. Ему хотелось как можно скорее убраться отсюда, чтобы перестать думать о содеянном.

Теперь начнутся репрессии против мирного населения. Немцы угонят тысячи итальянцев в концентрационные лагеря, и еще больше людей они замучают и расстреляют, а затем сожгут несколько деревень. Эсэсовцы заранее брали в заложники гражданских лиц, а затем публично казнили их в момент новой атаки партизан.

Но об этом уже давно никто не думал в отряде. Ведь нацистов все равно не перевоспитать.

Вдруг Джозеф заметил связку гранат на поясе одного из мертвых солдат. Нервно сглотнув, он заставил себя подойти к трупу. Если детонаторы не повреждены взрывом, то сама начинка могла стоить дорого. Негнущимися от холода пальцами Джозеф начал переворачивать немецкого солдата, как вдруг заметил, что его голова неожиданно дернулась. Окровавленное лицо повернулось, и немец посмотрел прямо на Джозефа чистыми голубыми глазами. Невероятно, но человек оказался жив. Всего несколько минут назад Джозеф убил бы немца не задумываясь. Но сейчас он просто застыл от ужаса. В руке у человека оказался пистолет, и он направил его прямо на Джозефа. Джозеф отпрянул в последний момент.

Удар ощутило сразу все тело, а затем по желудку разлилось жгучее пламя, и Джозеф понял, что его ранили.

Тут же раздались другие выстрелы, но Джозеф уже не мог пошевельнуться и лежал рядом с мертвым немцем, плотно зажав рукой рану.

Итальянцы что-то кричали ему, пытаясь отодвинуть его куда-то.

— Не надо, — только и шептал Джозеф, — не надо. Наконец у самого уха послышался голос Дэвида Годболда:

— Джо, дай я посмотрю.

Его перевернули на спину, кто-то начал расстегивать раненому рубашку. Джозеф чувствовал, что его тело от груди и ниже охватил огонь. Дэвид уставился на кровь и молчал.

— Плохо, да?

— Пока ничего нельзя сказать.

— Где рана?

— Под ребрами. Может быть, пуля задела легкое, может быть, прошла ниже. Тебя придется нести. Болит?

— Ужасно.

— Я тебе сделаю укол морфия, хорошо?

Джозеф только кивнул головой в знак согласия.

Лудильщик тут же принес медикаменты. Джозеф увидел, как он вскрыл ампулу и наполнил шприц. Но он даже не почувствовал, как игла вошла в руку.

Джозеф попытался приподнять голову, чтобы рассмотреть рану. Кровь была всюду. Перед глазами все поплыло, и Джозефу показалось, будто его уносит течение быстрой раскаленной реки. Боль не стихала, она просто переместилась куда-то. Он пытался держать голову прямо, чтобы горячий поток не захлестнул его, но тот нарастал с каждой секундой и вскоре поглотил Джозефа.

Понадобилось два часа, чтобы приготовить кровяной пудинг, а затем наполнить им свиные кишки, которые болтались теперь повсюду в кухне.

Когда поросенка разделали, мясник покинул дом. Ни одна часть туши не должна пропасть напрасно. Самое лучшее отвезут на рынок, остальное — засолят, а из печени сегодня приготовят праздничный ужин для всей семьи.

Одна свинья должна была теперь кормить многих всю тяжелую зиму, согревать и давать энергию молодым, а старикам гарантировать выживание. Кровавый ритуал перед вечерней зарей сейчас приобрел другой смысл. Свежевание свиной туши превратилось в значительное событие целого года крестьянской жизни.

Кандида всюду ощущала запах крови.

— Пойди, умойся, — велела ей Роза. — Ты достаточно потрудилась сегодня.

Кандида кивнула головой, налила себе кипятка в кувшин из большого чайника, висящего над огнем, и понесла горячую воду наверх.

Окно маленькой спальни Кандиды выходило на озеро. Вид из него напоминал радужную поздравительную открытку. Тяжелый туман стелился по воде, напоминающей сейчас полированную сталь. За озером были видны горы. В небе послышался звук мотора летящего самолета, и Кандида открыла окно. Два немецких самолета летели над озером, явно выслеживая кого-то. Их контуры были отчетливо видны в водной глади. Самолеты были покрыты зимней камуфляжной краской, и Кандида легко разобрала черно-белые кресты на фюзеляжах. За три года войны девушка научилась определять любую модель люфтваффе, и поэтому легко узнала самолет-разведчик «фейзлер стерч». Скорее всего немцы прочесывают горы в поисках партизан.

Шум моторов усилился, когда самолеты шли над Сало. Затем их маршруты изменились — одна машина взяла курс на Тормини, другая — на Дезенцано-дель-Гарда. Вскоре звуки в небе смолкли.

Наступила тишина. Кандида закрыла ставни и налила горячей воды в таз, чтобы вымыться.

Девушка расстегнула платье и стала внимательно рассматривать себя в зеркале. Кандиде только что исполнилось восемнадцать. Вся красота ее сосредоточилась во взгляде больших черных глаз. Ее взгляд выражал ум и наивность, что характерно для женщин от природы умных, но без достаточного образования. Нос у Кандиды был прямой, а губы мягкими, и ее улыбка напоминала чем-то улыбку Моны Лизы: что-то среднее между печалью и радостью. Когда девушка задумывалась и поджимала губы, то все равно рот казался большим по сравнению с другими чертами лица. Черные волосы густой копной спадали на плечи.

Груди были мягкими и нежными. Она взяла их в руки, избегая касаться сосков: в этом для нее было что-то греховное, ни разу не испытанное.

Она была простой деревенской девушкой, и ей, по-видимому, придется долго ждать, когда придет ее пора ухаживаний, свадьбы и замужества. Но она часто видела восхищенные взгляды мужчин. Ферма называлась «Ореховое дерево». В четырнадцать лет Кандиде пришлось оставить местную школу, и она вступила в мир, полный тишины и одиночества, словно попала в женский монастырь. Соседняя деревня находилась на расстоянии часа езды на скрипучей телеге или двух часов ходьбы. Ни Кандида, ни ее брат никогда не отлучались из дому больше чем на месяц и не уезжали дальше, чем в город Сало. Встреча с другими молодыми людьми всегда была редкой для этих мест радостью.

Когда Кандиде удалось смыть с себя кровь животного, она надела чистую рубашку цвета хаки — подарок брата Тео — и вязаную юбку. Затем достала дневник, который хранила в тумбочке у постели, перевернула страницу. Наверху она поставила дату: 20 декабря 1943 года. Почерк у нее был четким и красивым.

«Утром, — писала Кандида, — мы закололи поросенка. Он весил 130 килограммов и умер быстро». Кандида остановилась и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Девушке вдруг стало жаль животное: в хлеву от него было как-то по особому тепло. Кандида была настолько одинока, что даже дружба с поросенком доставляла ей радость, она всегда приносила ему объедки со стола.

«Много было взрывов ночью, — продолжала писать Кандида, — и много шума со стороны шоссе. Все говорят, что дела союзников идут очень хороню и немцев прогонят, наверное, к лету».

В сентябре, после поражения итальянской армии и ареста Муссолини, всех военнопленных выпустили на свободу, и показалось, будто Италия окончательно вышла из войны.

Но нацисты очень активно вели контратаки, и новая «фашистская республика» была провозглашена всего в нескольких милях от фермы, где жила семья Кандиды, — в курортном городке Сало.

Немцы укрепили позиции своих союзников и сеяли повсюду ужас. Италия вновь погрузилась в кровавый хаос гражданской войны между теми, кто еще верил в фашизм (или но крайней мере в победу нацистов), и теми, кто не верил ни во что.

«Война, кажется, никогда не кончится, — писала Кандида, — мира нет даже в наших сердцах». Девушка опять остановилась и затем записала фразу, которая была у нее постоянно на уме и слетала с губ: «Господи, помоги нам всем».

Когда Муссолини ввязался в войну на стороне Гитлера, Кандиде исполнилось всего пятнадцать. Говорили, будто в день объявления войны все перестали смотреть друг другу в глаза и молча разбрелись по домам. Казалось, люди предвидели те ужасные последствия, которые принесет Италии мировая война.

Кандида была почти ровесницей фашистского режима в Италии. Она была свидетельницей первых дней процветания, а затем и катастрофы.

Три года бойни и насилия поставили Италию на колени. Старший брат Кандиды, Тео. был послан в Грецию, и пуля снайпера серьезно повредила ему бедро. Он навсегда стал инвалидом — смешная походка персонажа комедии масок и вечно печальное лицо.

Кандида закрыла дневник и отложила его в сторону. Затем она еще раз посмотрела в зеркало и откинула челку со лба. Волосы Кандиды были мягкие, но обладали своенравным характером, поэтому она всегда затягивала их лентой на затылке.

Ночью ей снились очень странные сны. Кандида не помнила о чем, но знала точно, что о любви. Неясные картины тут же выветривались из памяти после пробуждения, но ощущение оставалось, и сердце билось как сумасшедшее. В такие моменты все тело девушки наполнялось сладкой истомой и напряжением. Если бы ей только удалось ослабить это напряжение, как пружину. Но она не знала, как это сделать. Наконец Кандида поднялась с постели и спустилась вниз.

Обед был событием для семьи, о котором говорили уже целый месяц. Вчетвером они должны были до обеда управиться с колбасой. И вот, все за столом, труды и лишения забыты наконец.

Роза зажарила печень в свином жире, смешав с сочной фасолью и репой. Об этом блюде они мечтали с самого начала войны. Приятный, дразнящий запах еды наполнил весь дом.

Медные сковородки у очага отражали яркий огонь. Огромный стол был центром большой кухни. От времени он почернел и прирос к полу. Стол был таким же старым, как и дом, построенный в 1750 году. Роза выставила на стол доброе вино, плоды летнего урожая — помидоры, чеснок, сладкий красный перец, грибы, оливки, белый козий сыр, огурчики. Хлеб испекли на прошлой неделе, но он еще хранил свежесть. Когда все было готово, семья устроилась за столом в теплом свете очага.

Винченцо и Роза Киприани были очень красивой парой. Винченцо — мужчина крепкого телосложения с гордой осанкой. Его лицо было лицом истинного ломбардца — с тяжелой челюстью и носом, похожим на длинный клюв. Нос достался «в наследство» и детям. Винченцо не имел счета в банке, но в доме всегда был достаток. Помимо хорошего старого дома, он владел оливковой рощей, виноградниками, стадом овец и дубовой рощей, где совсем недавно водились даже кабаны, пока фашисты не перебили их всех. Винченцо был человеком добрым и по отношению к людям, и по отношению к животным, а к семье он относился с каким-то особым почтением и уважением.

Именно поэтому Роза, жена Винченцо, никогда не выполняла тяжелой физической работы и не рожала детей одного за другим. Это может только убить красоту, как это и случилось со многими местными женщинами. Роза до сих пор сохранила горделивую осанку, красивую грудь. В ее облике было что-то нордическое. Роза была родом из Пьемонта, и итальянский являлся ее родным языком. Но она могла свободно изъясняться и по-немецки. Впрочем, за немку по ошибке ее принимали часто.

Во многих отношениях она была сильнее своего мужа и на несколько миль в округе вселяла людям почтение, почти страх.

Киприани словно срослись со своей землей и жили в соответствии с ее ритмами. Муссолини нарушил все. Не будь фашизма, Тео никогда не оказался бы в Греции, и война обошла бы стороной их дом.

Живя на земле, Киприани не голодали во время войны, в отличие от многих городских жителей, но рацион стал очень скромным в последние годы. Поэтому мечты о яствах мирного времени жили в сознании Кандиды и превратились постепенно в легкую манию.

Все произнесли короткую молитву и принялись за еду. Обед удался на славу, и говорить ни о чем не хотелось.

Шум у дверей прервал трапезу. Минуту никто не шевелился. Все подумали, что это немцы. Сердце Кандиды замерло от волнения.

В дверь вновь постучали, и раздался вдруг приглушенный возглас:

— Винченцо! Винченцо!

Винченцо встал с места и вытер губы ладонью:

— Кто это?

— Я, Паоло!

— Паоло? — муж вопрошающе взглянул на жену.

— Дезертир, — пояснил Тео. Он узнал голос.

Винченцо поднял брови. Паоло был кузеном Тео и воевал вместе с ним в Греции. Его, как и тысячи других итальянцев, которые отказались сражаться на стороне нацистов после капитуляции, объявили дезертиром. Поэтому парню пришлось скрываться в горах. Поговаривали, будто он присоединился там к партизанам.

— Не отвечай ему, — приказала Роза мужу.

— Как я могу не ответить?

Он подошел к двери и открыл ее ногой. Паоло просунул голову внутрь. Его лицо было бледным и грязным, а глаза жадно бегали из угла в угол огромной кухни. Парень прошептал, обращаясь к Винченцо:

— Пойдем. — И тут же убрал голову.

Пожав плечами, Винченцо бросил взгляд в сторону жены и вышел во двор, закрыв за собой дверь. Холодный воздух все-таки успел проникнуть в теплую кухню.

— Это не обещает ничего хорошего, — коротко произнесла Роза. А Кандида тут же вспомнила о немецких самолетах, которые она видела утром над озером. Все сидели молча и ждали Винченцо. Он вернулся, и выражение лица было озабоченным, тяжелые веки опущены.

— Чего он хочет? — спросила Роза.

— У них ранили товарища.

— У кого «у них»? Кто это «они»?

— Партизаны. — Винченцо выпятил нижнюю губу, что он делал всегда, прежде чем принять серьезное решение. — Они взорвали немецкий грузовик, и одного из их отряда подстрелили. Американца. Парень потерял много крови.

— Матерь Божья, — запричитала Роза. — Надеюсь, они не собираются оставлять у нас раненого?

— Раненый уже здесь, — спокойно ответил Винченцо. — Его положили в сарае.

Роза поднялась с места, побледнев в одну секунду.

— Винченцо, если немцы найдут партизана в сарае, то им останется только повесить всех нас. Раненого надо убрать отсюда.

— Нельзя. Американцу нужна помощь, или он истечет кровью.

— Нет.

— Я не могу прогнать нуждающихся в помощи, — спокойно сказал Винченцо. — Они борются и умирают за всех нас.

— Нет! Они сражаются за Сталина.

— Ему нужен доктор. Здесь есть только один человек, которому можно доверять. Я пойду приведу его.

Роза ничего не сказала мужу, но ее молчание было красноречивее всяких слов. Винченцо оставалось только развести руками.

— Я не могу отвернуться от умирающего, Роза. Тео, пошли со мной.

Тео молча поднялся с места и пошел за отцом. После Греции его нервы всегда были на пределе, и струна, казалось, вот-вот должна лопнуть. Кандида знала, что это не трусость, а только болезнь.

— Я тоже хочу помочь, — слова Кандиды прозвучали как решение и вопрос одновременно. Она взглянула на мать, ожидая сопротивления. Лицо Розы даже посерело.

— Поступай как знаешь. И оставьте меня в покое, — еле слышно произнесла она.

Кандида знала, что мать не лукавит, говоря так. Она взяла с полки мыло, а чистую простыню — из спальни. Затем наполнила таз горячей водой из чайника и взглянула еще раз на мать. Роза неподвижно сидела на своем месте и молчала. Она внезапно словно постарела. Кандиде стало жаль мать, и она коснулась рукой ее плеча, будто снимая с псе бремя.

Сарай находился в двухстах ярдах от дома. Одна створка ворот была открыта настежь, и холодный ветер с силой рвался внутрь. В сарае хватало места для целого стада овец, которое должно было скоро спуститься с гор. Здесь же стоял и старенький трактор «фиат», не работавший и спокойно ржавевший уже несколько лет. Как раз за ним, словно за баррикадой, и укрылись партизаны.

Кроме Паоло, здесь находились еще двое, в одном из них Кандида узнала человека по прозвищу Лудильщик. Ее поразило, что в партизанском отряде могли быть такие незначительные люди, как Паоло-дезертир и Джакомо. Но третий человек оказался особенным: высокий, хорошо сложенный, с голубыми глазами. Раненый внимательно следил за Кандидой, когда она несла таз с горячей водой, и все время сжимал пулемет «стен».

— Ты кто? — спросил партизан.

— Ее зовут Кандида Киприани, — ответил Паоло, — дочь Винченцо.

Раненый лежал на соломе. Он тихо стонал, глаза были полуоткрыты. Когда Кандида встала перед раненым на колени, в нос ударил сильный запах пота и крови.

— Он в сознании? — спросила девушка.

— Ему вкололи морфий, — ответил Джакомо. — Не трогай его. Вот-вот должен прийти доктор.

— Доктор когда еще придет, а рану надо промыть.

У раненого было смуглое лицо с ястребиным носом. Его выцветшая рубаха и куртка почернели от запекшейся крови. Ну и день выдался — опять кровь! Но это отличалось от того, как забивали свинью. Кандида осторожно начала расстегивать пуговицы, и никто не пытался ее остановить.

Обнажился мускулистый торс мужчины. Живот и грудь раненого покрывали черные волосы, выпачканные кровью. Рана казалась ужасной, и кровь не останавливалась. Казалось, это неминуемо кончится смертью. Несколько минут Кандида не могла пошевелиться.

— Благодатная Мария, благословенная Ты в женах, яви свою милость, — слова буквально застыли на губах девушки. — Благословен плод чрева Твоего — Иисус Христос, Господь с нами.

Кандида коснулась пальцами бровей и щеки больного: щеки пылали.

Молитва словно придала девушке силу. Она разорвала на части простыню, окунула чистую тряпку в кипяток и намылила ее, чтобы промыть рану. Кандида старалась не причинить боли, но раненый стонал.

— Простите. Простите меня. Я так стараюсь.

Человек слегка кивнул в ответ. Его глаза были полны страдания, а взор прикован к ее лицу.

Промытая рана выглядела намного лучше. Пуля разорвала тело на части, и ожог был достаточно большим. Пуля вышла со спины и сзади торчал кусок раздробленной кости, словно лепесток цветка, вылезший наружу. Кандиде показалось также, что задеты легкое и ребра. Девушка почти не сомневалась, что раненый обязательно умрет.

— У вас кровотечение, — сказала Кандида страдальцу. — Очень сильное. Если я перевяжу вас, может быть, кровь не станет течь так сильно. Но это будет очень больно для вас.

Кандиде показалось, будто раненый вновь кивнул в ответ. Голубоглазый коротко произнес:

— Давай.

Тогда девушка сделала что-то вроде подушек, наложила их на рану и оторвала от простыни еще две полосы, чтобы наложить большую повязку.

— Приподнимите его! — скомандовала девушка. Паоло и другой партизан помогли ей. Кандида завязала узлы так сильно, как могла. Раненый застонал, когда его укладывали на место.

Кандиде показалось, будто ей пришлось преодолеть марафонскую дистанцию. Девушка уложила голову раненого на колени и стала гладить его волосы. Его лицо было в испарине, щеки ввалились. Чувство жалости и беспомощности переполняло сердце Кандиды.

— Это все, что я могла сделать, — прошептала девушка, чувствуя, что холодный ветер хозяйничает в сарае. — Он замерзнет здесь.

Паоло снял пальто, и Кандида укрыла раненого.

— Ты сделала все как надо, — сказал голубоглазый незнакомец и предложил ей сигарету.

— Я не курю.

— Не беспокойся, с ним все будет в порядке, — произнес, закуривая, мужчина. — Он вынослив, как волк.

— Как его ранили?

Незнакомец посмотрел на девушку:

— Была небольшая стычка с немцами.

Кандида отметила его акцент и вдруг спросила:

— Ведь вы не итальянец. Вы бежавший военнопленный, да?

— Не бежавший, а освобожденный. И он тоже. Нас освободили в день капитуляции, и мы сразу же ушли к партизанам.

— Вы англичанин?

— До кончиков ногтей. — Незнакомец кивнул в сторону раненого, голова которого покоилась на коленях Кандиды. — А он — американец.

— Вы хорошо говорите по-итальянски.

— У нас было много времени, чтобы выучить язык. Два года в лагере и пять месяцев среди партизан — этого оказалось вполне достаточно, чтобы научиться говорить.

Руки англичанина казались большими и сильными, а на костяшках пальцев отчетливо виднелись рыжие волоски. Но сигарету он держал элегантно.

— Вы офицер? — спросила Кандида. Незнакомец тут же отдал салют.

— Так точно, мэм.

Непонятно было, шутит англичанин или нет. Малыш Паоло хихикнул при этом.

— Кажется, вас не очень волнует судьба друга, — заключила девушка.

— Напротив, просто я вижу, что он оказался в надежных руках. Джозефу всегда везло по этой части, и его бутерброд никогда не падал маслом вниз.

Паоло вновь хихикнул.

— Джозеф? — Кандида внимательно посмотрела на того, чья голова лежала у нее на коленях. Она продолжала гладить раненого по волосам, иногда касаясь бровей. Глаза американца были закрыты, но девушке почему-то казалось, что человек в сознании. Интересно, он сам-то понимает, что должен умереть?

— Что вы собираетесь делать с ним?

— На несколько дней он должен остаться здесь, если позволите, конечно.

— Если овцы окажутся рядом, то пожалуйста, а так — он обязательно замерзнет.

— Мы придумаем что-нибудь. Как, ты сказала, тебя зовут?

— Кандида.

— Как у Вольтера.

Девушка пожала плечами, явно не понимая, о чем идет речь:

— А ваше имя?

— Дэвид. — Незнакомец многозначительно посмотрел на девушку. — Паоло сказал, что вашей семье вполне можно доверять. Это правда?

— Никто не приглашал вас сюда, — ответила девушка, задетая вопросом. — Вы сами решили довериться нам.

Ответ явно понравился англичанину.

— Кандида, у нас не было выбора. — Он загасил сигарету каблуком и продолжил: — За поимку партизан обещали ведь награду.

— Знаю. Две тысячи лир за каждого.

— Если немцы схватят нас, обязательно убьют. Но наши друзья ровно через шесть недель смогут отомстить вам как предателям.

Кандида продолжала рассматривать своего собеседника. Красивые волосы, квадратный подбородок со впадинкой. Темно-голубые глаза как бы дополняли картину. Если бы отмыть этого человека от грязи и пыли, он был бы настоящий красавец. Американец казался менее привлекательным, но это, скорее всего, из-за тяжелой раны.

— Не надо угрожать нам, — произнесла Кандида тихим ровным голосом.

— Она права, — вмешался Паоло. — Киприани — хорошие люди. Даже Роза, несмотря ни на что.

Вдруг Кандиду поразила внезапная догадка.

— А где, вы говорите, у вас произошла стычка с немцами?

— Зачем тебе это?

— Они могут проследить ваш путь сюда, к нашему сараю.

— Не смогут.

— Почему вы так уверены?

— Поверь, я знаю, что говорю.

— Сегодня утром я видела два самолета-разведчика.

— Правильно. Поэтому безопаснее будет находиться под крышей до наступления ночи.

Глаза раненого неожиданно открылись, и он прошептал одно-единственное слово. Кандида склонилась над страдальцем.

— Тише. Не говорите, пожалуйста.

Глаза у раненого оказались черными как уголь.

— Собаки. Они пустят их по следу, — прошептал умирающий.

Кандида со страхом взглянула на англичанина:

— Он сказал, что у немцев есть собаки.

— Иногда есть, иногда нет. Надеюсь, что в этот раз обойдется.

— Что ж, так думать очень удобно для вас, — резко проговорила девушка. Англичанин снисходительно посмотрел на нее. Кандида начала постепенно выходить из себя: — Вы говорите, что мы способны предать вас. Но вы сами очень легко можете скрыться в лесу. А мы останемся здесь. Что, если немцы обыщут все вокруг, дом за домом, как раньше? И если нацисты найдут раненого, всю нашу семью повесят.

— Значит, надо спрятать Джозефа так, чтобы его не смогли найти, — сказал англичанин и погладил себя по животу. — Господи, как же я проголодался. Может быть, нас покормят здесь?

Паоло занервничал.

— Старуха — скряга, настоящий дракон.

— Я видел полпоросенка во дворе, духом чую хорошую жратву. Так пойдем и победим дракона.

Англичанин бросил взгляд в сторону Кандиды и вышел. За ним последовали Паоло и Джакомо — они по опыту знали, что значит связываться с Розой Киприани.

Наступило молчание. Кандида неподвижно сидела, держа голову раненого на коленях. Она думала сейчас только о немецких овчарках на длинных кожаных поводках с красными высунутыми языками, обнюхивающих все вокруг.

Прошло часа два, прежде чем Винченцо и Тео появились наконец с доктором. Это был человек небольшого роста с лицом пьяницы, большим животом, нависающим над ремнем. Доктор носил кличку «мясник», потому что именно он делал всю грязную работу в округе.

Коротышка быстро вошел в сарай и посмотрел на раненого американца.

— Американец. Ясно. Думаю, его хорошо напичкали свинцом. Он сегодня что-нибудь ел или пил?

— Ничего с прошлой ночи.

— Кто перевязал его?

— Она. — Джакомо указал пальцем на Кандиду. Доктор уставился на девушку налитыми кровью глазами, которые чем-то походили на поросячьи глазки.

— Убирайтесь. Все убирайтесь отсюда.

Мужчины повалили наружу, оставив Кандиду наедине с доктором. Девушка начала осторожно снимать повязку. Доктор передал ей ножницы.

— Режь здесь, — приказал он.

— Но повязка еще понадобится.

— Режь, глупая.

Кандида сделала то, что ей приказали. Рана продолжала кровоточить.

Врач осмотрел изуродованную плоть, продолжая жевать незажженную сигарету.

— И что же, черт возьми, я должен с этим делать? А?

— Он умирает, да?

— Я не архангел Гавриил. И не гений. Ты полагаешь, я могу заштопать этого несчастного?

— Но вы все равно должны что-то сделать.

Какое-то мгновение Кандиде казалось, что доктор вот-вот защелкнет свой саквояж, развернется и уйдет, предоставив американцу возможность спокойно отойти в мир иной. Но лекарь только издал неясный звук, похожий на храп, затем достал бутылочку с какой-то оранжевой жидкостью и начал протирать рану.

— Если он не истечет кровью, если ты не успела накормить его чем-нибудь и пуля не задела селезенку или другой жизненно важный орган, один шанс из тысячи у бедолаги остался.

С этими словами врач наполнил шприц и закатал рукав раненого. Американец лежал с закрытыми глазами. Доктор приподнял пальцем веко и посмотрел в зрачок.

— Больно все равно будет, сынок, поэтому держись. Слышишь?

Но ответа не последовало. Врачу оставалось только отойти от больного и помыть руки.

Неожиданно американец приоткрыл глаза и начал искать взглядом Кандиду — так младенцы обычно ищут мать. Девушка погладила раненого по щеке.

— Все будет в порядке. Он хороший доктор и сделает все, что сможет. А я буду молиться за вас.

Врач вскоре вернулся с мокрыми руками, рукава были засучены.

— Все хорошо, девочка. Переверни его на бок и покрепче держи голову.

Кандида сделала, как он приказал. Врач открыл кожаную сумку и достал оттуда большой скальпель. А затем решительно провел лезвием через всю рану.

Американец скорчился от боли, из его горла вырвался хрип. Зрачки закатились. Кандида запричитала:

— Поосторожнее, ради Бога, он же в полном сознании.

— У меня есть только морфий и больше ничего. Я всего лишь сельский врач, а не хирург с именем. Понадобится — он сможет обратиться позднее и к лучшему врачу, если выживет, конечно.

Врач начал быстро делать что-то своими стальными инструментами в глубокой кровоточащей ране. Каким-то чудом Кандида не упала в обморок. Американец продолжал стонать, а лицо его стало потным и бледным как полотно. Девушка по-прежнему держала голову раненого у себя на коленях, прижимаясь щекой к его щеке. Она не переставала шептать в самое ухо американцу молитвы, обращенные к Пресвятой Деве Марии. Она ощущала, как билось в конвульсиях тело несчастного, словно гончая бежала по пересеченной местности, а доктор между тем продолжал ковыряться во внутренностях больного. Боль, которую испытывал сейчас несчастный, даже трудно было вообразить, но он не издал ни единого звука. Может быть, у американца уже не было сил, и он находился сейчас при смерти, в блаженных сумерках перед самой кончиной?

Через какое-то время доктор сказал вдруг:

— Подними повыше голову, девочка, а то ты залезла своими волосами прямо в рану.

Кандида взглянула наконец на раненого. Тело американца было распорото, как распахнутый кожаный саквояж. Тошнота подступила к горлу, и все поплыло перед глазами.

— Что, плохо? — еле спросила она.

— Могло быть и хуже, — произнес сквозь зубы врач, по-прежнему посасывая незажженную сигарету. Доктор был настолько уверен и вел себя так, будто свершаемое им являлось делом обычным, будничным. Он спокойно разрезал человека на части и теперь любовался своей замечательной работой. Кандида чувствовала, что сейчас у нее начнется истерика. Но врач вовремя взглянул на девушку и предупредительно спросил:

— Тебе плохо, девочка?

— Нет.

— Я видел, как вы утром закололи свинью. Сегодня у вас денек мясника, не правда ли?

Кандида молча кивнула.

Врач вновь начал разглядывать рану.

— Селезенка не задета — иначе ему бы не выжить. И артерии не повреждены. Но ребра поломаны и мышечная ткань разорвана. Видно, пуля была маленького калибра.

— Я не знаю.

— Этот поросенок, в отличие от того, что был утром, оказался счастливее. Будет немного болей в желудке, но в живых останется.

Глаза Кандиды наполнились слезами:

— Господи, благодарю Тебя.

Доктор только саркастически улыбнулся:

— Что? Этот герой войны — твой любовник?

— Нет. Я даже не знаю его.

— Теперь ты его даже слишком глубоко изучила. Ты видела то, что никогда не видела его собственная мать. Он в сознании?

Кандида еще раз взглянула на американца:

— Не думаю.

— Тем лучше. Тогда замолчи и не мешай мне.

Двадцать минут доктор молча накладывал швы. Работал он быстро и уверенно. Вдруг Кандида ощутила чье-то присутствие у себя за спиной и обернулась. Это был Тео. Он положил руку на плечо девушки и молча продолжал следить за тем, что делает доктор. Кандиде вдруг стало интересно: а там, в Греции, с ногой Тео проделывали нечто подобное или нет? Время от времени американец вздрагивал, но был без сознания.

Доктор закончил работу, шов оказался таким большим, что раненый был похож на вспоротую куклу, которую наспех набили опилками.

Врач наложил повязку и передал Кандиде еще две упаковки стерильных бинтов:

— Держи их в чистом месте.

— Хорошо, доктор.

Тео молча передал врачу бутылку вина. Лекарь сразу же припал к горлышку, и на лице его было написано несказанное блаженство. Сам он напоминал сейчас пожирателя огня на ярмарке. Затем врач взглянул на бутылку — та опустела на треть — и убрал ее в саквояж.

— А на закуску — свининки, пожалуйста, — миролюбиво заявил лекарь и наконец-то закурил.

— Какой свининки? — переспросил Тео, высоко подняв бровь.

— Мой гонорар. Не думаешь же ты, что эта компания оборванцев, называющих себя партизанами, в состоянии хоть что-то заплатить мне?

— Это нас не касается, — смущаясь, сказал Тео.

— Нет, касается. — Доктор сверкнул своими поросячьими глазками.

Тео только вздохнул.

— Мать сойдет с ума, если услышит. Партизаны уже набили свои рубахи колбасой. Думаю, я смогу дать вам килограмма два свиных ребер.

Раненый неожиданно издал стон.

— Вы сказали, что вколете ему дозу морфия после операции, — взмолилась Кандида.

— Ему нужно что-то посильнее, чем морфий. — Доктор достал сразу четыре ампулы, аккуратно завернутые в газету. — Эти две с морфием, а две другие — с пенициллином. Знаешь, что такое пенициллин?

— Думаю, да.

— Он поможет ему выжить. Это все, что тебе следует знать. Смотри, девочка.

Врач показал Кандиде, как наполнять шприц и как потом делать укол в руку, всаживая иглу в голубую вену в изгибе локтя.

— Завтра введешь ему еще одну ампулу пенициллина. Если боль станет нестерпимой, вколешь половину ампулы морфия. А другую половину — позднее. Завтра вечером занесешь шприц ко мне домой. К этому времени я успею найти еще одну ампулу с пенициллином. Но запомните, это будет стоить килограмм колбасы.

— А он уже может есть?

— Сегодня вечером лучше его не кормить. Затем два дня — только жидкая пища, потом можно приготовить омлет на молоке. И держать его надо на этой диете до тех пор, пока желудок не начнет нормально работать.

С этими словами доктор встал и направился к выходу, даже не взглянув в сторону раненого, чью жизнь он только что спас.

— А теперь дайте мне то, что причитается, и доставьте как можно скорее домой, пока нацисты не появились здесь.

В этот момент в сарай вошел англичанин. Он бросил быстрый взгляд в сторону своего друга.

— Когда нам можно будет забрать его?

— Забрать? — Врач пожал плечами в недоумении. — Только когда он поправится.

— Сколько придется этого ждать?

— Несколько недель.

— Но он не может оставаться здесь так долго, — вмешался в разговор Тео.

— Выбора нет. Если вы, конечно, не хотите, чтобы американец умер у вас прямо на огороде.

Мужчины вышли, продолжая переругиваться. А Кандида осталась сидеть с американцем, глядя ему в лицо. Голоса постепенно затихли во дворе. Девушка начала соображать, где можно было бы спрятать несчастного. Лицо раненого было теперь спокойным и умиротворенным. Наркотик разгладил маску боли, и теперь стало заметно, что американец молод и кажется не намного старше самой Кандиды. И, по представлениям девушки, раненый совсем не был похож на американца. Его лицо напоминало скорее маску древнего воина. Рот был полуоткрыт, и видны белые, слегка искривленные зубы. Черные мокрые волосы прилипли к высокому лбу.

Появились откуда-то две кошки и, не отрываясь, смотрели на раненого зелеными глазами: наверное, им очень хотелось полизать эти бурые пятна на бинтах. Несчастный, казалось, находился в глубоком забытьи, поэтому девушка укрыла его пальто, оставленным Паоло, отогнала кошек и решилась оставить несчастного на короткое время.

На кухне спор был в самом разгаре. Кандида ясно слышала голос матери:

— За сокрытие партизан — смертная казнь, Винченцо. Что здесь еще объяснять?

— Но раненый умрет, если не оставить его, — возразил Винченцо. — Разве у нас есть выбор?

— Есть. Ты только посмотри на них. Они ходят здесь как хозяева, берут без спроса еду. Значит, им ничего не стоит забрать с собой американца.

Три партизана, небритые, покорно стояли, прислонившись к стене и не ввязываясь в спор, только ждали, как решится участь их товарища.

— Мы можем спрятать американца в подвале, — вмешалась Кандида.

Роза тут же накинулась на дочь:

— Попридержи язык!

— Но она права, мама, — не удержался Тео. — Мы можем устроить раненому там постель. Всего на несколько дней. Немцы не догадаются заглянуть туда.

— Немцы не такие дураки, как ты, — рявкнула в сердцах Роза, и прядь ее белых волос непокорно вырвалась наружу, а лицо покраснело, что свидетельствовало о самой настоящей вспышке гнева.

— Нет, кое-что я знаю о немцах, — обиделся Тео, — но если никто не предаст нас, то раненый будет в полной безопасности.

— Думаю, что никто слова не скажет, — согласилась Кандида. Действительно, в деревне не было ни одного сочувствующего фашистам.

— Ты можешь спрятать его высоко в горах вместе с одним из своих придурковатых пастухов!

Винченцо даже поднял бровь от удивления.

— В горах? В декабре?

— Пусть он там попытается спастись. Зачем же рисковать нашими жизнями?

— Нет! Американец останется здесь, — спокойно, но твердо возразил супруг.

— Он уйдет!

Кандида хорошо знала, что гнев матери продиктован больше страхом, чем ненавистью.

Винченцо отрицательно покачал головой:

— Останется.

— Тогда немцы живьем сожгут нас в собственном доме.

Кандида невольно оглянулась вокруг, вглядываясь в грубые мазаные стены, которые хранили тепло зимой и прохладу летом. Огромное ореховое дерево когда-то росло во дворе, но буря сломала его, когда Кандида была совсем маленькой. Девушке это жилище казалось таким прочным, словно из гранита. Оно способно выстоять во всех бурях и даже — против нацистов.

Винченцо говорил спокойно, но в голосе его чувствовалась сила:

— Этот дом принадлежал моему отцу, и отцу моего отца, и деду моего деда, Роза. Поэтому я имею право сам принимать решения.

Розу всю трясло от его слов:

— Что ж, на одну ночь я согласна. Но завтра его здесь не будет.

— Я не отправлю парня умирать в лес, как паршивого пса. Я сам не смогу дальше жить с этим. Пусть раненого перенесут в подвал. Кандида устроит там все. Тео, ты останешься с американцем. — И, кивнув в сторону врача, Винченцо добавил: — Пойдемте, доктор, я отправлю вас домой.

Роза молча вышла из кухни. Кандида знала, что мать готова вот-вот расплакаться…

Комок застыл в горле и у самой Кандиды — она сочувствовала матери всей душой, но отец был прав. Прав, и подчиниться следовало ему, мама, ему… Они не могли выбросить раненого на улицу, не могли. Это был их долг, бремя, которое следовало нести до самого конца, каким бы тяжелым оно ни было. Кандида взглянула на партизан, по-прежнему жавшихся у стенки, и твердо сказала:

— Мне нужна ваша помощь.

Дэвид, англичанин, поднялся сразу.

— Вы, двое, шевелитесь! — приказал он итальянцам. — Встретимся через час на мосту.

Паоло и Джакомо неохотно сдвинулись с места. Кандида заметила, что ее брат Тео абсолютно прав: рубашки партизан топорщились от колбасы. Без сомнения, это только подлило масла в огонь во время спора.

Вход в подвал находился под лестницей — маленькая, незаметная дверь. Кандида зажгла лампу и повела англичанина во тьму.

Подвал был с низкими потолками, со всевозможными альковами и нишами. Здесь скопилось немало ненужных вещей, поэтому пришлось с трудом пробираться сквозь хлам, сгибаясь в три погибели, чтобы случайно не удариться головой. Но зимний холод здесь чувствовался намного меньше.

В самом дальнем и темном углу находилось что-то вроде крошечной комнаты, отделанной деревом. Здесь раньше хранили зерно, и комната была сухой и чистой. Еще детьми Кандида и Тео любили прятаться здесь, и если не знать, что в подвале существует еще одно скрытое помещение, то найти его было почти невозможно. Кандида показала укрытие Дэвиду.

— Дедушка рассказывал, что сто лет назад здесь итальянские повстанцы прятались от австрияков.

— Прекрасно, — заметил англичанин.

— Мы можем постелить матрас и принести одеяло. Если закрыть вход всякими вещами, никто не догадается, что раненый здесь.

— Тогда начнем.

Они принесли немного соломы и накрыли ее одеялом. Без света в комнате царил абсолютный мрак. Это могло бы и напугать, но Кандида надеялась, что американцу в течение нескольких дней будет не до таких мелочей.

Дэвид заметил волнение девушки и проговорил с улыбкой:

— Да не беспокойтесь вы так. Он силен, как волк, и все вынесет.

Кандида осталась довольна результатами их совместной с англичанином деятельности: найти раненого было почти невозможно.

Джозеф, американец, не шевелился, когда Кандида вместе с Дэвидом и Тео переносили его в дом, а затем — в подвал. Только в самый последний момент он застонал от боли. Одна рука слегка задвигалась, но другая продолжала безжизненно свисать вниз.

Работа оказалась не из легких, да еще при слабом освещении мерцающей лампы. Кандида молилась только о том, чтобы у раненого не разошлись швы.

Наконец несчастного положили на солому и укрыли одеялом. Его вид разрывал сердце девушки на части. Оставлять его одного в полной темноте казалось бесчеловечным, но другого выхода не было.

Дэвид и Тео загородили вход огромной пустой бочкой и направились к выходу. Все трое были покрыты пылью и грязью.

— Ну и денек, — произнес англичанин, расправив свои широкие плечи и позевывая.

— Ты уверена, что выбрала правильное место? — спросил Тео.

— Как только он чуть-чуть почувствует себя лучше, мы заберем его отсюда, — уверял Дэвид. — Думаю, нам даже удастся переправить его в Швейцарию. А может быть, к тому времени союзники окажутся совсем близко и Джозефа удастся перебросить через линию фронта. — При этом англичанин дружески похлопал Тео по плечу и спросил: — Кстати, где тебе удалось получить такую прекрасную деревянную ногу?

— В Греции, — коротко ответил Тео.

— Да. Это была роковая ошибка дуче. Спасибо ему за все.

Тео только молча кивнул в ответ. Кандида вышла вслед за Дэвидом во двор.

— Вы много убили немцев сегодня утром? — неожиданно спросила она.

Лицо англичанина выражало удовольствие.

— Вам понравится, если я скажу «да»?

— Нет. Брат говорит, что убийство — дело легкое. Дэвид коснулся своих губ кончиком языка, словно похотливый кот.

— Конечно, если знаешь, что делаешь.

— Куда сейчас отправляетесь? — спросила девушка.

— Назад, в горы. Но завтра я вернусь. Конечно, если нацисты не поймают меня до этого.

— Будьте осторожны.

— О, я готов пожертвовать многим, чтобы еще раз увидеть такую красивую девушку, как вы, Кандида.

Англичанин направился к лесу, где его фигура быстро растаяла в сгущающихся сумерках.

— Будьте осторожны! — успела прокричать ему вслед девушка.

Перед сном Кандида еще раз проведала человека по имени Джозеф. Глаза его были по-прежнему закрыты, а лицо слегка исказилось, когда яркий свет прорезал кромешную тьму. Кандида коснулась бровей раненого. Хотя она и укутала американца одеялом, он был совершенно холодным. Девушка не знала, что думать, — хорошо это или плохо.

— Ты в безопасности, — тихо произнесла она. — Мы надежно спрятали тебя в подвале. И хотя здесь темно и неудобно, но зато фашисты никогда тебя не найдут. А боль все такая же?

Американец ничего не ответил.

— Утром я вновь вернусь. Прямо на рассвете. У меня есть пенициллин и морфий.

Раненый не издал ни единого звука, не пошевелился. Тени лежали на впадинах его щек, над бровями, и девушка стала сомневаться: выживет ли этот человек, или, вернувшись утром, она найдет окоченелый труп. Она склонилась и коснулась губами висков несчастного.

— Сии спокойно, — произнесла Кандида.

Дом погрузился в тишину. Вдруг девушка подумала: а ведь пережитый день со всей этой кровью, страданием и ужасом — самое яркое событие в ее жизни. Как много теперь можно рассказать своему дневнику. Но отважится ли она обо всем написать?

Кандида посмотрела в окно и увидела холодное ночное небо и звезды, подобно алмазам, сверкающим на темно-синем шелке. Она ясно ощутила: ее прежняя жизнь теперь кончилась, впереди ждет что-то необычное и абсолютно новое.

* * *

Англичанин, как и обещал, вернулся на следующий день, в сумерках. Кандида сразу же провела его к американцу. Тот по-прежнему спал и не пробудился даже тогда, когда они направляли на него яркий свет керосиновой лампы.

— Кажется, он выглядит немного лучше, — заметил Дэвид.

— Я так боюсь за него, — призналась Кандида. — Мне чудилось, что он вот-вот должен умереть.

— Ерунда, — улыбнулся в ответ англичанин. — Он выживет. Обязательно выживет.

Уже в кухне Дэвид обратился к девушке с просьбой.

— Послушайте, вы не могли бы подстричь меня?

— Подстричь вас? — спросила с удивлением Кандида.

— Да. А то волосы развеваются как флаг. Слишком заметно, понимаешь. Паоло сказал, что вы умеете стричь.

— Умею, но…

— Тогда не будем терять времени.

С этими словами англичанин расстегнул рубаху и оголил плечи. Его торс был мускулистым и гладким одновременно, а кожа — молочно-белой, только из-под мышек выглядывали волосы. Дэвид поставил стул прямо перед огнем, уселся на него и приветливо улыбнулся Кандиде:

— Покороче у висков и сзади, мисс.

Тео неодобрительно посмотрел на них и сказал:

— Я пойду помогать готовить колбасу.

Кандида взяла в руки ножницы и начала изучать шевелюру Дэвида:

— Я, пожалуй, все испорчу, — предупредила она.

— Неважно. Стригите!

Он, видно, любил командовать, как и всякий офицер, и имел вид человека благородного. В его движениях не было ни капли смущения или природной неловкости, как в поведении Паоло и Джакомо. Но главное, Дэвид совершенно не боялся, что его могут схватить нацисты.

Какое-то очарование присутствовало во всем облике англичанина. Тео производил похожее впечатление до того, как его отправили с войсками Муссолини в Грецию, где изуродовали не только ногу, но и душу. Дэвид действительно был очень красив. Кандида заставляла себя не смотреть на его тело, но не могла не отметить мягкой, нежной, почти девичьей кожи, несмотря на твердые сильные мускулы. Стрижка началась.

— Почему вы все время убеждаете меня, что ваш друг очень выносливый человек? Неужели вы нисколько не волнуетесь за него?

— Он из тех, кто выживает, — улыбнулся в ответ англичанин.

— А выглядит таким… беспомощным.

— Ничего удивительного. Красновские — все такие.

— Это его фамилия?

Дэвид расхохотался:

— Зовите его просто Джозеф, или Джо, как я. Он то ли латыш, то ли поляк, то ли еще кто-то. У них у всех такие фамилии. В следующем поколении они уже будут называть себя Крофордами или Крабтри.

Кандида продолжала возиться с волосами англичанина:

— А ваша жена не знает, когда вы вернетесь в Лондон?

— Я живу не в Лондоне и не женат. А почему вы решили спросить про жену?

— Так просто. Если бы она у вас была, то очень беспокоилась бы за вас. Думаю, что и подружек у вас хоть отбавляй.

— Перед войной — да. Но ни одна из них не будет обо мне горевать. У них всех короткая память.

— Разве девушки не писали вам писем, когда вы были в плену?

— Нет. Писала только моя мать. Кстати, у вас прекрасные руки, Кандида.

— Серьезно? — удивилась девушка.

— Я всегда смотрю на руки. Они многое могут рассказать о человеке. Ваши — просто великолепны.

— И что же сказали вам мои руки?

— Что у вас глубокая чувствительная душа.

— Какая чепуха! Наклоните голову.

Но Дэвид не послушался своего парикмахера, а прямо посмотрел ей в глаза. Их взгляды встретились, и девушка уловила во взоре мужчины нечто такое, в чем она побоялась себе признаться. Кандида почувствовала, как предательски набухли и затвердели ее соски, и краска ударила в лицо.

— Вы правда офицер? — спросила она, пытаясь сосредоточиться на своей работе.

— Младший. Всего лишь капитан. А почему вы спрашиваете об этом?

— Паоло и Джакомо готовы выполнить любое ваше приказание.

— Естественное проявление признаков англосаксонской нации.

— Вы говорите как настоящий нацист.

Неожиданно на кухню вошла Роза. Ее губы были поджаты. Фартук крепко завязан вокруг поясницы. Роза плакала накануне, но сейчас взгляд ее был как обычно тверд и упрям.

— Что здесь происходит? — резко спросила она. Англичанин только обаятельно улыбнулся в ответ:

— Я пользуюсь вашим гостеприимством, простите.

— Меня попросили, чтобы я подстригла волосы, мама, — смущенно ответила Кандида.

— Запаршивели совсем в горах. Где-то на марше потеряли все мыло и лезвия для бритья. Спать приходилось в заброшенных сторожках в горах. Сами понимаете — это не очень комфортабельное жилище.

— Разве вы не слышали звука моторов? — мрачно спросила Роза. — Самолеты разыскивают вас повсюду, а вы спокойно занимаетесь здесь своим туалетом.

— Как только ваша очаровательная дочь закончит свою работу, я растаю во тьме, мадам. — Взгляд англичанина выразительно скользнул по контуру груди Кандиды под шерстяным платьем. — Не знаю, как отблагодарить вас за вашу доброту. Вы все замечательные люди, а ваш супруг — просто великий человек.

На это Роза со злостью поставила деревянную посудину на стол и начала сердито что-то в ней размешивать деревянной ложкой.

— Мой муж — глупец, а его доброе сердце способно только погубить нас всех.

— Когда союзники выиграют войну, то Черчилль всех вас наградит.

В ответ Роза только зло расхохоталась. Англичанин даже не знал, что нечто подобное произносили все немецкие мародеры, когда они опустошали соседние деревни.

Наконец Кандиде удалось справиться со своей работой, она выпрямилась и начала оглядывать голову англичанина.

— Как? Хорошо? — спросил англичанин.

— Совсем не похоже на то, что было.

— Это хорошо или плохо? — испуганно спросил Дэвид.

— Теперь вы вполне сойдете за жителя Пьемонта: говорите по-итальянски и прическа подходящая.

Кандида передала англичанину зеркало. И он начал внимательно изучать свое отражение:

— А бритвы у вас нет?

Роза неодобрительно посмотрела в сторону непрошеного гостя, а Кандида быстро достала из шкафа бритвенные принадлежности отца. Англичанин даже вздохнул от удовольствия, когда начал намыливать щеки и бриться бритвой Винченцо. Делал он это быстро, уверенно и очень скоро уже промокнул свое влажное лицо полотенцем. Затем надел рубашку, застегнул ее и закурил сигарету.

— Господи, как же хорошо! — выдохнул с наслаждением Дэвид.

Результат оказался потрясающим. Короткая прическа еще отчетливее подчеркивала миловидность англичанина, и сейчас, с сигаретой в длинных красивых пальцах, он был неотразим. Голубые глаза Дэвида засияли каким-то особым блеском. Даже Розу поразило такое неожиданное превращение, она явно забыла про свой гнев.

— Пожалуй, мне пора идти. — Дэвид взглянул на часы. — Мои собратья по оружию явно заждались меня. Спасибо за все. Вы просто ангелы.

Англичанин одарил двух женщин своей ослепительной улыбкой.

У ворот он задержался немного, склонился и поцеловал Кандиду в щеку.

— Я хочу вновь увидеть вас, — произнес англичанин выразительным шепотом. — Скоро я дам знать о себе.

Дэвид исчез быстрее, чем Кандида нашлась что ответить ему. Девушка еще постояла у ворот, чувствуя на щеке приятную влагу и тепло. Кокетство с таким милым мужчиной было для Кандиды столь редким и необычным событием, что ее сердце забилось в груди.

Медленно она вновь пошла на кухню, не совсем отдавая себе отчет, где она: во сне или в реальности.

Проснулась Кандида перед самым рассветом, сердце ее продолжало биться с неослабевающей силой. Но пробудили ее не сладкие видения, а крики и шум моторов с улицы.

Девушка подбежала к окну и распахнула ставни. Двор был заполнен немецкими солдатами. Их серо-зеленая форма ярко освещалась фарами грузовиков.

Кандида никак не ожидала такого вторжения.

Стук в дверь сотрясал весь дом. Команды отдавались по-немецки, но смысл их был понятен каждому. Немцы готовы были разломать дверь в щепки, если бы ее не открыли в следующую минуту. Кандида опрометью бросилась вниз, повторяя по дороге слова молитвы.

Родители и брат были уже на кухне. Они молча смотрели в глаза друг другу. Мать была белой как полотно, губы ее посинели. Тео, казалось, вот-вот упадет в обморок, его челюсть дрожала от волнения. Винченцо молча и спокойно снял засов с двери. Солдаты с грохотом ворвались на кухню, стуча коваными подошвами о старинные плиты пола. Их было человек восемь, и с ними в дом ворвался запах пороха, бензина и пота. Некоторые солдаты держали в руках ломы, а их лица были похожи на плакатные изображения немецких агрессоров: жесткий колючий взгляд холодных глаз и крепко сжатые губы.

Немецкий офицер был в черной униформе. Он пристально разглядывал всех присутствовавших. Как в кошмарном сне, Кандида не могла оторвать взор от двух металлических молний, прикрепленных к воротничку офицера. Перед девушкой стоял настоящий эсэсовец.

— Вся семья в сборе?

— Да, — ответил Винченцо упавшим голосом.

— Больше никого здесь нет?

— Нет.

— Тогда мы обыщем дом.

Офицер развернулся и отдал команду по-немецки. Кованые подошвы солдатских сапог застучали по лестницам.

Страх ощущался почти физически. Офицер внимательно изучал лицо каждого, словно пытался уловить малейшие проявления страха. Немец был молод, но лицо его выглядело не по годам жестоким и властным. Выражение холодных глаз не знало жалости — он достаточно нагляделся на расстрелы, виселицы и пытки. Наконец офицер картинно развернулся на каблуках и принялся изучать медаль Тео в рамке на стене.

— Чья это награда?

Кандида не узнала свой собственный голос:

— Моего брата. Он получил ее в Греции.

Офицер внимательно стал вглядываться в Тео. стоящего перед ним с видом идиота:

— Герой войны, да?

— Итальянский патриот, — вмешался Винченцо. Лицо немца не выразило ничего.

— Все равно итальянцам нельзя доверять.

Сверху слышался шум открываемых ящиков и шкафов. Солдаты бесцеремонно вываливали из них содержимое. Руки Кандиды дрожали, поэтому она спрятала их за спину. Но Кандида была не одинока: дрожали все члены ее семьи, и девушка ясно слышала прерывистое дыхание матери. Что же они натворили? Кандида вспомнила, с какой неосмотрительностью она решила ухаживать за раненым американцем всего два дня назад. Обнаружив раненого, немцы тут же поймут, что он партизан и. следовательно, участвовал в последней вылазке.

Девушка вдруг ясно представила себе, что они сделают с несчастным, если найдут его. А как они расправятся с семьей? Неужели кто-то предал их за две тысячи лир? Именно столько стоят их жизни?

Офицер между тем взглянул на часы:

— Мне бы хотелось чашку кофе.

Никто не откликнулся на просьбу — если в доме есть кофе, значит, имеешь дело с черным рынком.

— Мы готовим кофе из желудей. Он не очень хороший, — начал оправдываться Винченцо.

— Так сделайте, — приказал офицер и взглянул на потолок, с которого свешивались готовые колбасы. — Продукты конфискованы. Снимите их оттуда.

Семья сразу же пришла в движение: Роза отправилась делать кофе, а Кандида с Тео принялись снимать с потолка колбасы. Все двигались как марионетки, которых беспрерывно дергали за ниточки. Но если немца вдруг заинтересовали кофе и колбаса, то у них появилась слабая надежда: это обычный обыск, а не целенаправленный отлов по наводке.

Звуки тяжелых шагов наполнили весь старый дом. Повсюду слышалось, как падает на иол что-то тяжелое или трещит старая мебель. Роза вся позеленела от молчаливого гнева. Офицер молча выпил желудевый кофе, не спуская глаз с напряженных лиц членов семьи.

Наконец появились солдаты, чтобы доложить о результатах обыска. Офицер продолжал рассматривать людей. Затем указал на дверь, ведущую в подвал:

— Что это?

— Подвал, — прохрипел Винченцо.

— Откройте.

Побледневший отец повиновался. Офицер заглянул внутрь и начал принюхиваться, как ищейка. Это поведение оказалось настолько странным, что Кандида запаниковала:

— Там ничего нет. Только старые вещи.

И тут же она поняла, что совершила большую ошибку. Голос выдал ее. Офицер расстегнул кобуру и вынул Пистолет. Затем он щелкнул предохранителем:

— Покажите мне все сами. Нет, не вы, а старик. Девчонка же пусть несет фонарь.

Кандида взяла фонарь трясущимися руками и пошла впереди. «Господи. Господи, Святая Богородица, спаси наши жизни»!» — не переставая молилась девушка.

Офицер шел следом за Кандидой вниз по лестнице, с отвращением пытаясь пнуть каждую мышь, которая попадалась на его пути.

— Как можно жить в такой грязи? — обратился он к девушке. — Вы, итальянцы, просто не знаете, что такое чистота и порядок.

Кандида, не поднимая глаз, продолжала молиться. Офицер повернулся и позвал двух солдат. Они вошли и начали быстро расчищать дорогу. Держа пистолет наготове, эсэсовец продолжал обыск. Немцы последовательно обыскивали любое, даже самое малое укрытие, в котором, по их мнению, мог спрятаться человек. Кандида осталась стоять у самого основания лестницы, держа фонарь в трясущихся руках. Что, если Джозеф вдруг издаст стон? Или попросит воды?

Вдруг один из солдат направился прямо к укрытию. Девушка услышала, как заскрипели его сапоги. Он остановился, ударил тяжело по бочке, прислушиваясь к звуку.

Сердце Кандиды почти остановилось от ужаса. Нет! Так не должна кончиться ее жизнь и жизнь ее близких. В ушах появился какой-то непрекращающийся шум, а колени подкосились сами собой, и Кандида медленно начала сползать по стене — фонарь ударился об пол.

Во тьме испуганные голоса немцев стали походить на остервенелый лай овчарок.

Кандиду грубо подняли на ноги.

— Что с тобой?! — заорал ей в самое ухо офицер. — Почему опустила фонарь?

— Я… Я потеряла сознание, — запричитала девушка. Офицер с размаху дал ей пощечину:

— Почему?

— Тяжело дышать. Я не переношу закрытого пространства.

Немец выругался на своем языке. А девушка начала медленно подниматься наверх по направлению к кухне. Офицер же, чья фуражка оказалась вся увешана старой паутиной, испытывал теперь самый настоящий приступ холодного гнева.

— Ни один немецкий фермер не будет содержать свой дом в такой грязи, — при этом он даже плюнул в лицо Винченцо. — Вы все — свиньи!

А затем он принялся выкрикивать какие-то команды по-немецки.

Отряхиваясь от пыли, из подвала появились солдаты. Кандида чувствовала, что голова ее шумит после удара. Она никак не могла поверить тому, что укрытие так и осталось незамеченным. Каким-то чудом ее обморок отвлек внимание солдат и спас все дело.

Эсэсовец был похож сейчас на взбешенного пса, который в последний момент упустил попавшуюся было дичь. Он ходил взад и вперед по кухне.

— Вы уже знаете, что произошло накануне. Совершенно хладнокровно кто-то убил немецких солдат. Убийцы будут пойманы. Вы ведь знаете о наказании, которое ждет их. Да или нет?

— Да, — быстро ответил Винченцо.

— Любое предательство будет отплачено только кровью. Кровью самого изменника, а также кровью его матери, отца, жены и детей. — Здесь офицер резко развернулся и обратился к Тео. — Ты, герой войны. Ты ведь согласен, что мы проиграли войну только из-за вас, глупых итальяшек? Согласен или нет?

Тео продолжал стоять молча, уставившись в пол.

— Отвечай!

— Итальянцам эта война не была нужна. Не нужна она и сейчас.

Глаза офицера даже расширились от удивления. Затем он выкрикнул какие-то команды по-немецки. Без промедления два солдата выступили вперед, держа в руках по лому.

— Нет! — вскричала Кандида, бросившись между немцами и Тео. Мать успела схватить дочь за плечи и отбросить ее назад. Девушка видела, как согнулся брат, прикрывая руками голову. Тяжелое железо безжалостно начало крушить человека. Они свалили брата на пол, а он свернулся калачиком, стараясь прикрыть голову.

Роза прижала лицо Кандиды к своей груди, пытаясь помешать ей увидеть страшное зрелище. Но ничто не могло заглушить ужасных звуков.

Наконец эсэсовец дал отбой, и наступила зловещая тишина. Кандида, как малое дитя, вцепилась в мать, беспрерывно что-то причитая.

Тяжелые сапоги застучали по кухне, и моторы дружно заработали на улице.

Рассвет был серым и холодным.

Роза плакала над своим сыном. Но Тео, весь в крови и в синяках, приказал им не звать доктора.

— Мне ничего не сломали, — убеждал он, преодолевая боль, — благодарение Богу, и это счастье.

Отказываясь от помощи, он еле-еле добрался до постели.

Руки Кандиды перестали трястись, но внутренняя дрожь так и осталась. Счастливчики. Интересно, в чем же заключалось это счастье? Дом перевернули сверху донизу, Тео зверски избили, продукты, приготовленные на зиму, растащили. А в подвале по-прежнему оставался лежать раненый американец, как бомба замедленного действия, готовая в любую минуту взорвать всех. Неожиданно Кандида испытала приступ безотчетного гнева по отношению к несчастному страдальцу.

Ей понадобилось немало усилий, чтобы справиться с собой и спуститься вниз с флягой воды. Когда девушка отодвинула пустую бочку, свет фонаря упал на лицо раненого, и она поняла, что американец пришел в себя. Укрытие насквозь провоняло мочой. Кандида накануне оставила раненому ночной горшок, и сейчас он оказался наполненным.

— Это я, — сказала девушка, склоняясь над больным. — Как вы себя чувствуете?

Американец весь дрожал. Кандида подняла голову больного и дала ему попить из фляги. Он пил воду маленькими глотками, каждый из которых, казалось, доставлял ему нестерпимую боль. Кандида положила ладонь на лоб больного и почувствовала, что сейчас он горячий и сухой. Скорее всего, у раненого высокая температура. Кандида заглянула в ночной горшок, чтобы убедиться, что в моче нет крови.

— Что? Болит? — спросила девушка.

— Жжет как огонь.

— Я принесла морфий.

— Я слышал, здесь были немцы? Что случилось?

— Они подошли сюда, но я потеряла сознание и уронила фонарь. Немцы накинулись на меня, а потом ушли.

— Умный поступок, — одобрил американец, и его темные глаза встретились с глазами Кандиды.

— Но это у меня вышло само собой.

— Кто был у вас? Полевая жандармерия?

— СС. — Кандида увидела страх на лице раненого. — Попейте еще.

Она не отрываясь смотрела на американца, пока он пил. Казалось, он еще больше похудел за прошедшие сутки, и скулы сильнее выступили на лице. Губы были сухими и потрескавшимися. Кандида почувствовала стыд за свой недавний гнев по отношению к этому несчастному.

— Я слышал крик, — тихо сказал раненый.

— Это били моего брата. Ни за что. Как собаку…

— Простите. Простите… Это неправильно. Я должен покинуть вас, — запричитал Джозеф.

— Не валяйте дурака. Вы даже и шагу не сможете сделать в таком состоянии.

— Вечером. Сегодня вечером я уйду.

— Вы больны и не понимаете, что говорите. Во всяком случае, немцы ушли, и назад они пока не собираются возвращаться. Не вините себя понапрасну, — попыталась улыбнуться Кандида.

— Если бы меня нашли здесь, убили бы всю семью. Не надо было приносить меня сюда, не надо…

— Значит, ваши товарищи должны были оставить вас умирать в лесу, как собаку?

— Все равно это было бы лучше. Американец, казалось, был совершенно серьезен.

— Что сделано, то сделано, и изменить ничего нельзя, — заключила Кандида и, приоткрыв одеяло, решила осмотреть повязку.

Ночью кровотечение продолжалось, но сейчас оно, кажется, прекратилось. И запах крови не чувствовался.

— Я хочу ввести вам пенициллин. Укол морфия сделаю только по вашему желанию.

Джозеф только кивнул головой в ответ. Он смотрел, как Кандида наполняла шприц. Девушка сделала все так, как ее учил доктор: закатала рукав у больного и сразу же отыскала голубую вену…

— Сейчас вы почувствуете себя лучше.

Кандида внимательно смотрела в лицо больному. Через несколько секунд она увидела, как расправились напряженные морщины в углах рта, и боль начала отступать. Веки больного отяжелели, и он вздохнул:

— Вы нравы — так лучше.

Но американец все еще продолжал дрожать.

— Вы замерзли? — спросила его девушка.

— Собачий холод, — еле прошептал он в ответ.

— Вы горячий, наверное, у вас температура. Надо вызвать доктора.

— Нет! Не уходите! Не оставляйте меня.

— Но мне надо уйти. Я не могу здесь долго задерживаться.

— Не уходите, — взмолился раненый. — Побудьте еще немного.

Тут американец начал что-то быстро шептать по-английски. Его взор затуманился — по всей видимости, он уже не понимал, где находится.

Кандида укрыла раненого одеялом, готовясь уйти. Но как только она попыталась встать, американец вновь крепко схватил ее запястье.

— Поцелуй меня! — скомандовал он. — Поцелуй, прежде чем уйдешь.

Скорее всего он принял Кандиду за кого-то другого. За любовницу. Девушка почувствовала, как жар ударил в голову. Но она склонилась и нежно поцеловала раненого в бровь. Это его успокоило, и он поблагодарил, еле слышно.

Кандида заменила ночной горшок на другой. Уходя, она сказала:

— Вода у вас под рукой. Сейчас я не буду вас закрывать.

Американец смотрел вслед девушке, пока она не вышла из комнатки.

Доктор был поражен.

— Ты хочешь сказать, что он все еще жив?

Кандиде понадобилось три часа, чтобы добраться сюда, и она понимала, что обратный путь, вверх по холму, займет еще больше времени.

— Конечно, жив. Зачем ему умирать?

— Но шок, потеря крови, гангрена, сепсис. Дитя мое, он обязан был умереть.

Лекарь сидел в грязном доме со стаканом вина в руке, и вечная сигарета торчала у него во рту.

— Свинарник — не самое лучшее место, где человеку вскрывают внутренности, а потом убирают их на место. Вы спрятали его?

— Да. В подвале.

— Час от часу не легче. Там холодно, темно, сыро и грязно. Не лучшая палата после операции.

Кандида не отрываясь смотрела на доктора, может быть, впервые осознав в полной мере, через какие невероятные испытания пришлось пройти раненому американцу. В отсутствие всякой гигиены, без надлежащего медицинского ухода, под постоянной угрозой, что его могут найти нацисты, этот человек просто был обречен на смерть. Девушка будто вновь ощутила прикосновение горячих дрожащих пальцев раненого, увидела слабое движение его век в свете фонаря.

— Он выживет. Все равно выживет. Спрятать еще куда-то мы его не можем.

Врач пристально смотрел на Кандиду сквозь табачный дым:

— Я слышал, у вас были немцы прошлой ночью?

Кандида даже не удивилась такому вопросу. Новости в этих местах распространялись с головокружительной скоростью.

— Они обыскивали каждый дом в округе, не только наш. И ничего не нашли, — с этими словами она передала лекарю сверток с едой. — Немцы забрали почти все. Это то, что осталось.

Врач сделал движение, чтобы вернуть сверток, но Кандида предупредительно добавила:

— Вы сказали, что дадите еще пенициллина.

— Немцы все еще шарят в округе. У них убили четырнадцать солдат. — Врач затушил сигарету. — Если они найдут вашего американца, то вы выдадите и мое имя, следовательно, могут повесить и меня. — Мы ничего не скажем.

— О, смелое дитя мое, — произнес лекарь с иронией. — Конечно же, немцы начнут с тебя, потом примутся за мать. Знаешь, что они делают с такими молодыми девочками, как ты? Рассказать?

— Нет, — отрезала Кандида.

— А твой отец и брат будут смотреть на все. И тогда ты заговоришь.

Кандида нервно сглотнула.

— Значит, вы не хотите нам помочь?

Врач помолчал немного, все время глядя на девушку.

— Я ненавижу их, — произнес он наконец. — И не из политических соображений. Просто ненавижу.

Затем он тяжело встал с места и достал из закрытого шкафа три ампулы.

— Это весь пенициллин, который у меня остался. Вводи ему по одной через два дня.

— И еще нужен морфий, — взмолилась Кандида. — Ему очень больно.

— Какая ты заботливая сиделка, — сморщился доктор, но все-таки сжалился над девушкой и дал ей еще три ампулы. — То, что я тебе дал, не менее ценно, чем пенициллин, дитя. Но только давай это ему в самом крайнем случае. И с каждым разом уменьшай дозу. Понятно?

— Да. Спасибо.

— Кровь все еще выступает через бинты?

— Да.

— Тогда сделай перевязку, осмотри рану. Проверь, есть ли запах и выступил ли гной. И помни: чистота, чистота и еще раз чистота. Шприцы кипяти, мой всё. Мой руки, прежде чем коснуться раны. Мой его самого. Причем всего, без какого бы то ни было стеснения. Через несколько дней я сам осмотрю твоего американца и сниму швы. А пока не приходи сюда.

Лекарь проводил девушку до выхода и буквально вытолкнул ее на улицу.

Оказавшись за дверью, Кандида высоко подняла юбку и спрятала драгоценные ампулы прямо в трусы, а затем начала свое долгое восхождение но холму, к тому месту, где когда-то росло ореховое дерево.

Девушка вдруг вспомнила об обещании Дэвида Годболда проведать ее на ферме. Она ясно представила себе его и нежный поцелуй в наступающих сумерках зимнего вечера. Англичанин казался таким красивым, что даже подумать о нем было приятно.

Джозеф представлялся ей совсем другим. Кандида не могла бы в точности объяснить это ощущение. Американец был такой больной, такой беспомощный, что один вид его разрывал сердце девушки на части. Его темное лицо не соответствовало идеалу мужской красоты, который сложился в сознании Кандиды. Во всех этих странных чертах чувствовалось что-то необычное и чуждое девушке.

Когда же она смотрела на Дэвида, ей казалось, будто она видит свою мечту. Вид Джозефа вызывал в душе Кандиды иное чувство, скорее страх.

Как вообще столь странные и непохожие люди могли оказаться друзьями?

Быть может, во всем действительно виновата только болезнь? И боль исказила человеческие черты настолько, что в лице появилось волчье выражение? Эти горящие жадные глаза, которые буквально пожирали Кандиду. В них чувствовалась какая-то животная жажда жизни. Кандида представила себе измученное тело американца с завитками черных волос на животе. Тело же Дэвида было само совершенство, обтянутое нежной девичьей кожей молочного цвета, с мускулами сильного породистого скакуна. Кандиде вдруг очень захотелось коснуться этого тела, ощутить ладонью мягкую нежную кожу.

Ампулы от ходьбы выскользнули из-под резинки и сейчас начали тереться о бедра. Быстро оглядевшись вокруг, она вытащила их из потаенного места и спрятала в карман. Девушка шла так быстро, что стала задыхаться, а лицо пылало, несмотря на холодный зимний вечер.

Она остановилась на несколько мгновений, чтобы отдышаться, а потом вновь двинулась в путь.

Когда Кандида вернулась на ферму, первым она встретила Паоло-дезертира. Он сидел прямо во дворе перед домом, попивая на ветру и холоде красное вино из стакана.

— Я пришел проведать раненого и передать вот это, — словно оправдываясь, произнес он.

Видно, парень уже успел получить свое от Розы. Вещи Джозефа были сложены в рюкзаке, что лежал у ног парня.

— Дэвид пришел с тобой? — поинтересовалась Кандида.

— Он просил передать тебе привет. Его просто раздирает на части желание встретиться с тобой вновь.

Кандида с трудом скрыла радость, захлестнувшую ее при этих словах.

— Когда?

— Послезавтра, думаю. Ты знаешь старый заброшенный сарай на холме?

— Да.

— Тогда там, около четырех.

— Я попробую. — Девушка почувствовала, как румянец заливает щеки. — Что, так смешно?

— Да нет, ничего. Как американец?

— Лучше. Я принесла для него пенициллин от доктора. Он сказал, что через несколько дней придет проведать Джозефа.

— Я скажу об этом Дэвиду. — Допив вино, парень добавил. — Ну, а теперь прощай.

— Уже уходишь?

— Твоя мать не хочет пускать меня в дом. Я остался только потому, что так приказал Дэвид.

— Как он… В безопасности?

— Вполне, — пожал плечами Паоло, — мы, знаешь, разбежались.

— Как разбежались?

— Ну, демобилизовались, что ли. В общем, нашей группы не существует больше. Каждый ушел своей дорогой. Так легче спрятаться от нацистов.

— И Дэвид тоже? — с тревогой спросила Кандида.

— Может быть, я не уверен. А ты сама у него спроси. Передай американцу его вещи. Это сделает его счастливым. Он ведь сумасшедший у нас. Хочешь передать что-нибудь Дэвиду?

— Скажи ему, чтобы был поосторожнее. Да и все вы тоже берегите себя.

Паоло кивнул головой и исчез. Он крался настолько подозрительно, что Кандида подумала: будь она немцем, обязательно арестовала бы этого парня. Да, с Дэвидом у них обязательно будет свидание. И не важно, как это может выглядеть в глазах других: ее счастье было выше всякой морали. Кандида взяла рюкзак и отнесла его на кухню, где мать что-то готовила с непроницаемой маской на лице.

— Этот шалопай ушел?

— Да, мама.

— Тебя не было полдня, — с укором заметила Роза.

— Я ходила за лекарствами, ты же знаешь. Как он?

— Ты думаешь, у меня было время, чтобы спуститься вниз к твоему партизану? Впрочем, с ним все в порядке. Он даже спрашивал о тебе. Дом полон бездельниками, которые только и делают, что справляются о моей дочери.

Сгорая от любопытства, Кандида положила рюкзак Джозефа на стол и открыла его. Здесь была одежда, немного денег (меньше чем тысяча лир), пять книг. Как необычно заботиться о каких-то книгах здесь, в горах, в самый разгар войны.

Девушка открыла одну из них и увидела, что печатные страницы почти все испещрены карандашными пометками. Читать эту книгу было просто невозможно. Тогда Кандида раскрыла другую — она оказалась на итальянском языке. Это была «Божественная комедия».

— Паоло сказал, что он сумасшедший, — заключила Кандида, покачивая годовой.

— Что это? — поинтересовалась Роза.

— Смотри, Данте. — Кандида положила книгу назад в рюкзак. — Думаю, что читать он сейчас все равно не сможет, но я отнесу книгу ему — пусть будет счастлив.

Сказав это, девушка спустилась в подвал, желая проведать своего пациента. В свете лампы Кандида увидела, что раненый забрался в самый дальний угол. Девушка пристроилась рядом. Американец попытался прикрыть глаза от яркого света:

— Что там, наверху?

— Ничего особенного. Все в порядке.

Темные глаза американца, казалось, ввалились еще больше, и он был возбужден:

— Я подумал, что уже умер и лежу в гробу.

— Нет. Вы живы. И как только немного поправитесь, мы найдем для вас местечко получше.

Кандида коснулась лба раненого — он был горячим. От американца пахло псиной.

— Я принесла вам вашу одежду. Но сначала сделаю укол морфия.

— Немцы еще раз вернутся или нет? — неожиданно спросил американец.

— Не думайте о них. Просто лежите спокойно и все. Мне нужно здесь кое-что собрать.

Затем Кандида вернулась на кухню, вымыла тщательно руки и прокипятила шприцы, как ее учил доктор. Потом она наполнила таз горячей водой и достала новый кусок мыла.

Мать внимательно следила за всеми этими приготовлениями дочери.

— А сейчас что ты собираешься делать? — поинтересовалась она.

— Доктор сказал, что американца надо обязательно переодеть.

— Устраивать баню для незнакомого мужчины — это не занятие для девушки, Кандида.

— Но я уже не ребенок, мама. Да и раненый не в силах сейчас ничего со мной сделать.

— Я сама его помою.

— У тебя и так достаточно работы. Я уже взрослая, мама. — Кандида открыто встретила напряженный взгляд матери.

Роза отвела взор:

— Делай что хочешь. Отныне со мной здесь никто не считается.

С момента появления в доме американца Кандида действительно ощутила, как возросло значение ее личности.

Она не могла вспомнить, когда ей раньше приходилось перечить матери. Сейчас же девушке казалось, что она это делает постоянно, и матери уже нечего возразить. Но ощущение того, что она теперь оказалась в состоянии сама принимать решения, одновременно и возбуждало, и пугало Кандиду.

— Это неправда, мама. Мы все тебя очень любим. И ты сама знаешь это. Я просто пойду и передам ему чистую одежду.

Осторожно девушка перенесла все вещи в подвал. Она сделала раненому инъекцию.

— Доктор велел каждый раз сокращать порции морфия, чтобы вы не привыкали к нему.

— Наркоманом я никогда не стану.

— Все равно, дозы я сокращать буду.

Раздеть раненого оказалось делом непростым. В конце концов пришлось старую рубашку разрезать ножницами. Избавиться же от старых бинтов было еще труднее. Несмотря на морфий, раненый продолжал испытывать острую боль от каждого движения, и Кандида вскоре сама покрылась жарким потом, одновременно и сострадая несчастному, и сердясь на свою собственную неумелость. Знала ли она в точности, что делает? А если рана вновь откроется и начнет кровоточить?

— Простите! Я делаю все, что могу.

— Ради Бога, перестаньте извиняться, — произнес американец сквозь стиснутые зубы.

Девушка смачивала и смачивала засохшие бинты теплой водой, пока они, к радости Кандиды, не отстали от тела.

Кандида внимательно стала разглядывать рану. Она почернела, но запаха или гноя не было. Скорее всего, это действовал чудодейственный пенициллин. Девушка почувствовала явное облегчение. Если бы все оказалось намного серьезнее, то Кандида вряд ли смогла помочь несчастному. Она намылила больное место так осторожно и аккуратно, как только могла.

— Вы поправитесь. Это чудесно.

Американца начал бить озноб.

— Где Дэвид? — спросил он.

— Он в безопасности. Не беспокойтесь о нем.

— Я должен поговорить с Дэвидом. Надо срочно переправить меня отсюда. Он не должен подвергать риску ваши жизни.

— Лежите спокойно. Немцы уже были здесь и ушли ни с чем.

— А если им вздумается вернуться?

— Не вернутся.

— Кто знает.

Несмотря на слабость, от этого человека исходила удивительная энергия.

— Мне нельзя здесь оставаться.

— Вы мой пациент, — сказала Кандида, — и я сама решу, когда вас можно будет перевозить.

— Но это бремя слишком тяжело для вас.

— Я достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения.

— Сомневаюсь.

Кандида намылила губку. Голый, американец оказался намного привлекательнее, чем в рубашке. Его тело не было таким мускулистым, как у Дэвида, но в нем чувствовалась элегантность и сила.

— Паоло принес ваш рюкзак, — говорила Кандида, пытаясь успокоить американца. — Ваши книжки оказались сплошь исписанными карандашом. Когда я училась в школе, то учителя обычно били нас по пальцам, если мы хоть что-то писали в книге. Поэзию я никогда не читала. Расскажите мне что-нибудь о Данте.

— Я не учитель, — бросил американец куда-то в стену.

— Значит, вы не будете бить меня по пальцам.

Кандида продолжала мыть раненого. Раньше ей не приходилось видеть обнаженное мужское тело. Даже такое — раненое и беспомощное — оно создавало некую интимность. Впрочем, когда касаешься чужой плоти, то интимность почти всегда присутствует, как и нежность.

— Я любила ходить в школу. Но меня рано отправили работать на ферму. Вы счастливчик. Вы такой образованный.

Когда Кандида принялась отстегивать ремень Джозефа, он остановил ее.

— Не надо.

— Но я должна полностью вымыть вас.

— Нет.

Кандиде пришлось вступить в борьбу с американцем. Она была удивлена его поведением. Бесстрашный партизан, читающий поэзию и стесняющийся собственного тела.

— Просто расслабьтесь.

— Нет. Я вымою себя сам.

— В таком-то состоянии?

— Да. Дайте только губку.

Наверное, ему надо было дать большую дозу морфия. Кандида уступила и передала губку:

— Позвольте хотя бы помочь вам.

— Нет. Отвернитесь, — скомандовал раненый. Это задело Кандиду.

— Неужели вы думаете, что я фурия какая-нибудь, которая только и ждет подходящего момента, чтобы наброситься на свою жертву.

— Отвернитесь.

— С медсестрами в госпитале вы бы так себя не вели.

— Но это не госпиталь, а вы — не медсестра. Отвернитесь, пожалуйста.

Кандида повиновалась и села, уставившись в противоположную стену. Она прислушивалась к тем звукам, которые издавал Джозеф, пытаясь раздеться.

— Вы невозможный человек. Я ведь хотела только помочь вам.

Американец ничего не ответил. Кандида слышала только, как он с большим трудом совершал обряд омовения.

— Мне жаль вас. Вы, наверное, очень плохо думаете о женщинах, если так себя ведете.

Кандиду сжигали гнев и досада. Неожиданно Джозеф взревел от боли. Девушка обернулась. Его бедра были в мыле, а из раны текла черная кровь.

— Глупый человек, у вас же разойдутся швы. Ложитесь на спину.

Без дальнейших церемоний, девушка выхватила губку у больного и закончила омовение.

— Не знаю, что с вами? — не унималась задетая за живое Кандида. — У меня есть брат, и у вас нет ничего, чего бы не было у него.

Затем Кандида переодела американца в чистое белье. Может быть, там, у него в стране, все стесняются своего тела, кто знает?

— Ну вот и все, — примирительно произнесла девушка. — Теперь я должна вас оставить с миром.

Лицо американца не выражало ничего. Он избегал встречаться взглядом с Кандидой.

— Спасибо. Спасибо за все.

Кандида уже уходила, когда произнесла неожиданно для себя:

— Вы уже не просите меня поцеловать вас перед уходом?

Джозеф посмотрел на девушку. Улыбнулся. И вдруг лицо его совершенно изменилось, словно осветилось изнутри:

— Поцелуйте, если хотите.

Кандида почувствовала, будто вся тает внутри, и горячий воск капает прямо в сердце. Она наклонилась и быстро поцеловала американца не в щеку, а в губы.

— Вы очень смелый, — прошептала девушка при этом. Затем она встала и оставила Джозефа одного во тьме. Отец уже вернулся с работы. Он стоял у самого огня, пытаясь согреть руки. Вид у него был мрачный.

— Как там наш американец, девочка?

— Лучше, — тихо произнесла Кандида, чувствуя какую-то вину перед отцом.

— Схожу вниз. Надо поговорить с ним.

— Скажи ей, — вмешалась неожиданно Роза.

— Скажи что? — недоуменно переспросила Кандида.

— Что твои замечательные партизаны натворили. Скажи, скажи, Винченцо.

— Это были эсэсовцы. В отместку за смерть немецких солдат они вчера повесили в Сан-Вито около двадцати человек.

— Всех мужчин, — добавила Роза, — от подростков до стариков. На площади немцы соорудили настил и повесили всех на глазах у женщин. Никому нельзя было уйти с этого проклятого места, пока последний несчастный не перестал биться в судорогах.

Кандида опустилась на стул, чувствуя, что теряет сознание. Сан-Вито — маленькая деревушка, которая находилась неподалеку от места, где произошел взрыв. Даже для эсэсовцев это была слишком жестокая месть.

— Но почему? — прошептала девушка.

— Кто знает. Расскажи об этом своему американскому другу. Расскажи, скольких женщин он сделал вдовами, а детей сиротами своим дурацким взрывом.

— Роза, — спокойно вмешался Винченцо, — ты не можешь винить партизан в том, что сделали эсэсовцы.

— Я ненавижу их всех, — сказала женщина и вновь принялась за работу. — Тео был прав. Нам не нужна была эта война в 1940 году, и мы не хотим ее сейчас. Пусть убивают друг друга где-нибудь в другом месте.

— Другие места тоже заняты, — мрачно произнес Винченцо и направился к двери, ведущей в подвал. — Мы сами позволили Муссолини тащить нашу телегу в течение двадцати лет. А сбросить его оказалось делом не таким уж и легким. Значит, Роза, мы должны следовать своей судьбе.

Кандида сидела в заброшенном сарае уже с полчаса, прежде чем она услышала шаги Дэвида.

Он появился в дверном проеме, полностью закрыв его. Сначала он просунул голову, пытаясь привыкнуть к темноте.

— Вы пришли слишком рано. Леди себя так не ведут.

— Почему? Мне что, следовало опоздать? — переспросила, смущаясь, Кандида.

Она никому не сказала о своем свидании. Впервые мужчина назначал ей встречу, и это свидание казалось ей делом огромной важности. У нее не было ни косметики, ни духов, но она все равно тщательно готовилась и, расчесав свои красивые черные волосы, перевязала их сзади красной бархатной лентой. Кокетство было у Кандиды в крови.

Дэвид опустился прямо перед ней на землю. Он не брился с того последнего раза, и его щеки были покрыты сейчас золотистым пушком. Он улыбнулся Кандиде снизу:

— На свидания леди всегда должны опаздывать, Кандида, чтобы мужчина чувствовал, что он у нее не один.

— Но вы же один, — смущаясь, начала девушка. — Я специально постаралась, чтобы не опоздать.

— Что ж, я очень тронут. Но долго я не могу с вами оставаться. Всего несколько минут. Я очень рисковал, придя сюда.

— У вас все в порядке? Немцы как с ума посходили.

— Пока меня не схватили.

— Паоло сказал, что вы расстались.

— Джакомо вернулся в свою деревню в Венето. Мы слышали, что некоторые из англичан ушли в Валле-д'Аоста, в Швейцарию. Другие добрались до Доломитовых Альп, куда немцы не сунутся.

— А вы?

— Я не собираюсь замерзать в горах или проводить остаток войны где-нибудь в швейцарском отеле.

— Но вы же совсем один.

— Ничего. Присоединюсь к другому партизанскому отряду. А пока мне все помогают. Меня кормят, укрывают. Прекрасная жизнь.

— Вы уверены, что никуда не уйдете?

— Уверен, потому что знаю, что делаю. Не беспокойтесь обо мне, — лениво произнес англичанин.

— Вы слышали, — нерешительно начала Кандида, — что случилось в Сан-Вито?

— Да. Этого и следовало ожидать. — Англичанин прикрыл свои тяжелые веки.

— Я так беспокоилась о вас. Где вы спите, кто вас кормит? Возьмите. Я принесла это для вас.

— Что это? Хлеб, колбаса, сыр. Добрая девочка. Я умираю с голоду. — Англичанин начал раскладывать еду прямо на полу. — Как там Джозеф?

— Лучше. Завтра его осмотрит доктор. Он говорит, что Джозеф выжил только благодаря чуду.

— Паоло мне рассказал, что вы ухаживали за раненым как настоящая медсестра.

Кандида улыбнулась от удовольствия.

— Многому пришлось учиться па ходу. Сначала я была так напугана.

— Не принимайте все близко к сердцу.

— Почему?

— Потому что женщины всегда влюбляются в того, за кем ухаживают как медсестры.

Кандиды вспыхнула от этих слов:

— Я не стану влюбляться в Джозефа. Он хотел увидеть вас. Он настаивает на том, чтобы вы забрали его от нас.

— Мы слышали, что немцы были у вас в доме, что они жестоко избили вашего брата.

— Да. Они могли просто убить Тео.

— Если бы нацисты хотели это сделать, то, поверь, вы бы уже оплакивали брата.

Дэвид начал жадно есть, а Кандида внимательно следила за ним.

— А на что похожа ваша страна — Англия?

— Прекрасная страна зеленых лугов. Но в нашем краю довольно мрачно и сурово.

— А где это — в вашем краю?

— Нортамберленд. Последнее место, куда успели добраться ваши предки, пока варвары не остановили их.

— Предки? Мои?

— Римляне.

— А…

— Император Адриан построил стену через весь Нортамберленд. — продолжал объяснять Дэвид с набитым сыром ртом. — Здесь и закончилась цивилизация. Крайняя граница империи. Как бы там ни было, но мои предки — Годболды — именно там основали свое фамильное гнездо.

— Это что — замок?

— Не совсем. Просто большое имение. Очень много места для охоты и рыбной ловли.

В голове Кандиды возникли странные образы — джентльмены в твидовых пиджаках и с ружьями под мышкой и леди в широкополых шляпах на фоне роскошных лимузинов. Этот мир она знала только по фотографиям из журналов.

— Вы что, очень богаты? — спросила девушка.

— Ну, не очень, — произнес Дэвид, закусывая колбасой, — но с хорошими связями.

— Что значит «хорошие связи»?

— Все семейства высшего общества приезжали поохотиться в наших краях, включая и принца Уэльского.

Глаза Кандиды раскрылись.

— Это тот самый, который пожертвовал троном ради любви?

— Да. Тот самый.

Поначалу Кандида не поверила ему, но спокойный, уверенный тон Дэвида развеял ее сомнения.

— А миссис Симпсон вы встречали?

— Много раз. В Англии, а потом во Франции, после отречения.

Оставшуюся еду Дэвид убрал в рюкзак и закурил сигарету.

— Многие отвернулись от рода Виндзоров после отречения, но мы продолжали с ними знакомство.

Кандида была в восхищении.

— А она действительно такая плоская, какой выглядит на фотографиях?

Дэвид выпустил изо рта густые клубы дыма.

— Скажем так: она очень элегантная женщина. Она потратила на платья целое состояние. Как женщина, она нехороша собой, но очаровательна и буквально околдовывает людей.

— А как ей это удастся?

— Умеет вызвать сексуальное влечение и знает немало секретов по этой части. Долгое время провела на Дальнем Востоке. Это ее третий брак.

Кандиде очень хотелось подробнее узнать об ухищрениях богатой леди, но она постеснялась спросить впрямую.

— Что, впечатляет? — спросил Дэвид.

— Если это все правда, то да.

— Зачем мне лгать? — улыбнулся англичанин. — Этот мир уже принадлежит прошлому, и после войны вряд ли что-нибудь останется прежним.

— Конечно.

— Годболды были богаты, когда я был мальчиком. Мой дед разбогател на колониях: он сколотил целое состояние. Дальше мы только тратили нажитое. Мой отец изо всех сил укреплял связи с королевской семьей, хотел получить титул баронета. Но для этого надо было часто устраивать охоту и празднества. Высшее общество стоит немалых денег. Но отцу не везло: он всегда ставил не на ту лошадь. Связался с принцем Уэльским, а тот возьми да и отрекись от престола.

— Но ваш отец ведь не оставил принца.

— Нет. Он был верен выбранному пути. Мне исполнилось двадцать два года, когда я узнал об отречении. Никогда не забуду этого дня. Тогда я понял, что все кончено. Нам следовало прервать эту связь, как это сделали другие. Но отец решил истратить последние деньги, чтобы продемонстрировать свою лояльность. Сейчас уже все позади. Род Виндзоров отправился на Багамы, Франция оказалась в руках нацистов, а отцу суждено было умереть в одиночестве и бедности в своем Нортамберленде. Как раз началась война. Это избавило меня от прозябания в бедности.

— Похоже на фильм, — вмешалась Кандида.

— Да. Какая-то пошлая комедия. Остается только одно средство, чтобы вновь вернуть состояние семьи. — Дэвид встал и отряхнул пыль с колен.

— Какое же?

— Жениться на богатой невесте.

— О нет! Вы не должны так поступать. Жениться следует только по любви.

— По любви? — Дэвид внимательно посмотрел на Кандиду, и она поняла, что сейчас он поцелует ее. Девушке показалось, будто она начала падать куда-то в бездну Дэвид коснулся ладонями лица Кандиды и жадно впился в ее мягкие губы.

Поцелуй был страстным, и на своих щеках Кандида ощущала тепло ладоней Дэвида.

Затем его рука скользнула по шее девушки и легла на грудь. Пальцы начали теребить соски, и все ее тело словно пронзил электрический ток. Кандида страстно хотела и боялась всего этого одновременно. От неожиданности ее словно отбросило назад. Но Дэвид не отпустил ее, наклонился вперед, и сладкий ужас охватил все существо девушки.

Как раз в этот момент где-то вдали, в долине, раздалась автоматная очередь, которую перебили одиночные выстрелы. Дэвид замер, и лицо его тут же изменилось.

— Вот дерьмо!

— Что случилось? — спросила в страхе Кандида.

— Не знаю, но мне лучше убраться отсюда.

— Когда я увижу тебя вновь? — спросила в замешательстве девушка.

— Дня через три. В четыре и здесь же. Хорошо?

Кандида кивнула головой. Ей так хотелось обнять Дэвида, покрыть лицо поцелуями, умолять его быть осторожнее, но она не осмелилась, боясь показаться навязчивой.

— Посиди здесь еще час, — скомандовал неожиданно Дэвид. — Понятно?

Кандида молча кивнула в ответ, а Дэвид исчез во тьме. Голова девушки кружилась, она повторяла про себя слова молитвы: «Сладчайшая и благословеннейшая Дева Мария, защити его». Радость короткого, почти мимолетного поцелуя будоражила кровь, как крепкое вино. Кандиде хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Ее разрывало на части от ощущения счастья и страха. Никогда еще она не испытывала ничего подобного в жизни. И никогда еще она не была так одинока.

 

ЯНВАРЬ 1944

«Наконец-то Джозеф начал выздоравливать, — записала Кандида в своем дневнике. — Он намного лучше себя чувствует, и я уже не боюсь за его жизнь. Но Джозефа почему-то не радует это, и он становится все беспокойнее и несчастнее. Кому же понравится сидеть взаперти в темноте, даже если это необходимо для безопасности. Скоро мы подумаем о другом месте для Джозефа».

Понимая, какую смертельную опасность представляет ее дневник, девушка нашла для него потаенное местечко: под постелью разболтались две плитки пола, под которыми она устроила тайник. И если бы обыскали дом, то сначала все равно нашли бы Джозефа, а не записи. Из соображений безопасности Кандида не упомянула имен тех, кто помогал им ухаживать за раненым американцем, например доктора, который все-таки пришел в этот день снять Швы. Лекарь предупредил, что Джозефу понадобится по крайней мере еще несколько недель покоя, чтобы окончательно восстановить свои силы.

«Уже несколько дней я не видела Дэвида, — продолжала писать Кандида. — Я смертельно боюсь за него и без устали молюсь Пресвятой Деве, чтобы она сохранила его. Он так много значит для меня».

Теперь, когда Кандида стала прятать свой дневник, он стал самым важным ее собеседником.

За последние несколько недель с Кандидой произошло что-то такое, что нельзя было бы назвать просто приключением. И это нельзя было даже сравнить с волнениями по уходу за раненым американцем. Кандида без памяти влюбилась в Дэвида и теперь не могла без него жить.

После того вечера Кандида еще трижды встречалась с Дэвидом. И каждый раз эти встречи были очень коротки, но всегда завершались теплым поцелуем, что еще прибавляло нежности. Кандида не знала романтических слов, чтобы описать свои чувства в дневнике, но чувства эти овладевали ею все сильнее.

Медленно, словно во сне, прошло детство и отрочество, а затем так же медленно и вяло — юность. Нынешняя жизнь Кандиды отличалась от прежней какой-то особой яркостью и стремительностью. Никогда еще она не чувствовала себя так хорошо и не выглядела так обворожительно. Когда сегодня утром Кандида взглянула в зеркало, то с гладкой поверхности на нее посмотрели радостные черные глаза. Каждая минута ее жизни теперь была наполнена ощущением счастья. Даже отдаленные выстрелы не разрушали чувства радости и счастья, потому что это было связано с Дэвидом.

Жизнь на ферме, где некогда росло ореховое дерево, была все время связана с Джозефом, вертелась вокруг него, словно вокруг огромного валуна, что неожиданно оказался посредине быстрой реки. Тео начал медленно оправляться от побоев и через неделю уже вставал с постели и начал понемногу работать. Удары, которые он получил от эсэсовцев, казалось, только укрепили его дух, а на смену прежней подавленности и депрессии пришло неожиданное оживление. Обычно меланхоличное выражение лица Тео сменилось улыбкой, которая только слегка напоминала того веселого и жизнерадостного человека, каким был он накануне войны. Мать Кандиды демонстративно отказалась ухаживать за раненым партизаном, полностью игнорировала его. Отец же, как обычно, спокойный и добрый, обязательно хотя бы раз в день навещал раненого, и если желал от всей души скорого выздоровления Джозефа, чтобы тот быстрей оставил их дом с миром, то старался ничем не выдать своих чувств.

Никто из родных ничего не знал о встречах Кандиды с Дэвидом Годболдом. Никто не подозревал о ее тайных чувствах, потому что она никому их не доверяла, даже дневнику.

Но когда терпеть уже было невмоготу и эмоции переполняли девушку, она решилась поделиться своими переживаниями.

Поверенным оказался Джозеф, американец.

— Я видела вашего друга, — сказала ему как-то Кандида, меняя в очередной раз перевязку.

— Дэвида?

— Да. Мы встречались в заброшенном сарае на вершине холма.

— Зачем? — резко спросил американец.

Такая реакция удивила девушку. За последние дни раненый стал больше нервничать. Кандида знала: сознание беспомощности слишком мучает Джозефа.

— Не кричите так. Мы просто повидались и поговорили. Я принесла ему вина и еды.

— Вы рискуете жизнью, Кандида. Разве непонятно?

— Да, но…

— Сколько раз вы уже виделись с ним?

— Четыре или пять.

— Ваши родители знают об этом?

— Конечно нет. Они бы никогда не разрешили мне с ним встречаться. Это — тайна. Вы такой строгий, вам что, это не нравится?

— Не встречайтесь с ним больше.

— Что вы имеете в виду?

— Вы для него — только развлечение.

Кандида почувствовала, что комок подступил к горлу, а щеки вспыхнули и загорелись красным огнем.

— Вы так говорите, будто он пытается использовать меня.

— А разве не так?

— Конечно же, нет.

— Нет?

Кандида прямо посмотрела в глаза раненому:

— Что вы имеете в виду?

Джозеф протянул руку и взял девушку за запястье:

— Будьте осторожны с Дэвидом. У вас нет опыта общения с подобными мужчинами.

— А разве он похож на донжуана?

— Я не это имел в виду.

— А что тогда?

— То, что он явился из другого мира, Кандида.

— Который так далек от моего собственного? — добавила девушка, не скрывая иронии.

— Он просто использует вас, а затем бросит.

Кандида вырвала руку и молча продолжила обрабатывать рану, комок в горле душил и причинял боль. Девушка благодарила Бога за то, что так и не успела сказать Джозефу самого главного о своих чувствах к Дэвиду.

— Жаль, что я вообще вам доверилась. Вы так грубы, — неожиданно пробурчала она.

— Мне просто не хочется, чтобы вас обидели. Вот и все, — примирительно добавил Джозеф.

— Зато вам удалось меня обидеть. Вы не имеете права указывать мне, что делать. Я увижусь снова с Дэвидом, как только пожелаю.

— Кандида…

Девушка встала, подошла к выходу и с силой захлопнула за собой тяжелую дверь.

— Мне удалось найти партизан, — начал Дэвид, когда они вновь встретились на холме. — Я разговаривал с Антонио, по кличке Русский.

— Кто это?

— Командир отряда. Он сражался еще в Испании, на стороне республиканцев, добровольцем. Антонио — закоренелый коммунист. Вот почему они его так называют. — Сейчас они лежали на соломе, и Дэвид разламывал краюху хлеба, что принесла с собой Кандида, на части. — Антонио — настоящий солдат, герой.

— Он хочет, чтобы ты присоединился к ним? — спросила Кандида, пытаясь скрыть страх.

— Мне дадут знать об этом позднее. Прекрасная новость — я снова окажусь в деле.

Кандида сделала вид, что эта новость также приятна и ей.

— Я рада за тебя, Дэвид.

Он улыбнулся в ответ:

— Ну, о чем мы сегодня будем говорить?

Рассказы Дэвида очень нравились Кандиде, каждый раз подстегивая ее воображение. У него была особая наблюдательность относительно женской моды, драгоценностей, что делало Дэвида в глазах девушки замечательным рассказчиком. Уоллис Симпсон, лишившая Англию короля, стала для Кандиды любимой героиней.

— Расскажи о довоенном времени, — взмолилась девушка, — и обо всех драгоценностях герцогини.

— О, они действительно были великолепны. Я видел герцогиню на балу в 1938 году, это случилось на юге Франции, где у них своя вилла. Герцогиня, надела тогда свои знаменитые рубины, которые были подарены ей в годовщину свадьбы. Больших рубинов я в своей жизни и не видел. Оба камня были в платиновой оправе. Кто-то сказал мне, что все каждого восемнадцать каратов. Казалось, их можно взять, как ягоды, в рот и проглотить — такими спелыми казались эти камни. Красными, как кровь.

— А изумруды?

— Да. Изумрудов у нее было тоже достаточно. А на браслете — три или четыре бриллианта. И кольцо с одним большим изумрудом, сверкающим прекрасными яркими зелеными лучами.

— А теперь о бриллиантах.

— О да, совсем забыл, бриллианты. Много, много бриллиантов. Достаточно, чтобы просто ослепнуть.

— И, говорят, она ничего особенного собой не представляла?

— Да, но она была сексуально привлекательна.

— Этому можно научиться, ну, сексуальности? — спросила Кандида.

— Нет. С этим можно только родиться. — Дэвид взял соломинку и стал ею нежно водить по изгибам рта Кандиды. — Но тебе не о чем беспокоиться, Кандида. Твоя сексуальность в твоей красоте.

— Я такая простая, мне неизвестны всякие там приемы.

— Но они тебе и не нужны. Только женщины возраста миссис Симпсон нуждаются в уловках.

— А почему только они?

Дэвид перевернулся так, что буквально навис над Кандидой, и его лицо оказалось прямо над ней.

— Потому что они не такие свежие и сладкие, как ты, моя прелесть.

Кандида вдруг испугалась его близости и отстранилась немного, а сердце ее забилось как сумасшедшее.

— Мне уже пора возвращаться, — произнесла она упавшим голосом.

Дэвид быстро сел и обнял колени. Выражение его лица было таким, что внутри у девушки будто перевернулось что-то от жалости.

— Что ж, лети, моя пташка, лети.

Кандида встала и принялась стряхивать солому с платья.

— Когда мы вновь увидимся?

— Может быть, на следующей неделе. Я постараюсь прийти в среду, около четырех.

— Я буду здесь, — пообещала Кандида.

На этот раз, когда Дэвид целовал девушку на прощание, он обнял ее, крепко прижав к телу. Кандида почувствовала силу и тепло его тела, ощутила, как его язык пытается раздвинуть ей губы. Вспыхнув от смущения, девушка с силой отстранилась от него.

— До свидания! — крикнула она на прощание. — И береги себя.

Два дня спустя они решились в первый раз вывести Джозефа из подвала. Предварительно закрыли все окна и двери от любопытных глаз. Это предложил сделать Винченцо.

— Он слишком долго пробыл в своем гробу, — сказал отец. — Нельзя человеку оставаться заживо похороненным. Пусть хоть немного подышит свежим воздухом и поест с нами, как человек.

И даже Роза не посмела возразить ему.

Тео и Кандида помогли Джозефу подняться по лестнице на кухню. Слабые ноги раненого скользили и спотыкались на каждой ступени. За столом Джозеф сидел, постоянно держа руку на ране и изрядно побледнев. На щеках у него появилась солидная щетина, которая вот-вот должна была перерасти в бороду. Все в семье настороженно смотрели на американца. Впервые он сидел среди них, как человек, а не как некая смертельная опасность, таящаяся под половицами где-то внизу. Изможденный вид Джозефа, пожалуй, мог напугать кого угодно.

— Он сможет перевести для нас новости Би-би-си, — неожиданно предложил Тео. — Может быть, там будет что-то важное.

— Хорошая мысль, — согласился Винченцо и достал коротковолновый передатчик, запрещенный во время войны. Кандида вместе с матерью продолжала накрывать на стол, пока Винченцо настраивал приемник на нужную волну и пока помехи не сменились наконец приятными звуками симфонического концерта.

Во время трапезы Кандида поймала себя на том, что поглядывает на Джозефа, может быть, ожидая, что он, словно голодный волк, набросится на еду. Но американец ел на удивление медленно и чинно, не поднимая глаз от тарелки. За ужином воцарилось невольное напряжение.

«Скорее всего, раненый обладает какой-то силой, — подумала Кандида, — даже слабый, он распространяет вокруг себя ауру. Интересно, Джозеф или Дэвид был настоящим командиром отряда?»

Посреди трапезы из радиоприемника донесся бой часов на Биг Бене, и Винченцо сразу же прибавил звук:

— Наконец-то. Переводи же, что они говорят. Джозеф внимательно слушал слабые звуки английской речи, которые проникли в комнату:

— Они говорят об ослаблении немецких контратак.

Восьмая британская армия с боями продолжает пробиваться к Риму.

Затем Джозеф вновь прислушался и продолжил:

— Колокола всех церквей звонят не переставая в честь освобождения Италии. Говорят, что в следующем году война должна закончиться.

— В следующем году? — как эхо прозвучал голос Кандиды. К войне уже привыкли как к чему-то постоянному в жизни, поэтому впервые девушка подумала о ней как о чем-то, имеющем конец.

— Война против японцев тоже идет хорошо.

Вдруг Джозеф запнулся. Помехи прервали английскую речь, и вдруг раздался более сильный и властный голос, говорящий на итальянском языке, но с очень сильным немецким акцентом:

— Обращаемся к гражданскому населению с напоминанием о наказании за помощь партизанам.

Этот голос знал каждый, он принадлежал командиру СС города Брешиа и нес в себе угрозу. Передача велась с местной радиостанции, которую захватили фашисты.

— Если кто-нибудь из итальянцев накормит или даст приют дезертирам, беглым пленным или саботажникам, то сразу же попадает под действие закона о смертной казни. И никакой жалости к преступникам. Для гражданского населения комендантский час наступает с темнотой. Эти меры распространяются на любого итальянца.

— Ублюдки, — выругался Винченцо и выключил радио.

Роза побелела. Она положила вилку и нож рядом с тарелкой и прерывисто дышала. Каждый понимал, что сообщение вклинилось по ошибке, просто они не настроились точно на нужную волну, но в голосе диктора почувствовалось нечто завораживающе холодное и жестокое. В кухне на несколько минут воцарилась мертвая тишина.

Джозеф перегнулся телом через стол и. обращаясь прямо к Розе, заверил ее:

— На следующей неделе я буду уже достаточно здоров, чтобы оставить вас.

— Глупости, — заметил Винченцо. — Недели слишком мало для вас.

Джозеф отрицательно покачал головой:

— Если немцы и схватят меня, то я, может быть, попаду под решение Женевской конвенции. Но вас они… — Американец выразительно направил на Винченцо свой указательный палец, словно дуло пистолета.

— Как и всех мужчин в деревне Сан-Вито, — добавила Роза.

Винченцо шикнул было на жену, но американец тут же поинтересовался:

— Что произошло в той деревне? — и после недолгой паузы добавил: — Расскажите.

— Эсэсовцы всех расстреляли, — не выдержал Тео. — За то, что вы и ваши друзья взорвали грузовик.

Всем было видно, как изменилось лицо иностранца.

— Сколько там убили людей?

— Около двадцати.

Джозеф вновь замолчал, а глаза его смотрели куда-то в пустоту.

— Это мой просчет, — наконец выговорил он.

— Нет, — возразил Винченцо и пожал плечами. — Вы не можете корить себя за то, что сделали фашисты.

— Я нажал детонатор и положил взрывчатку. Мне было известно, каковы обычные последствия. Значит, виноваты мы.

— Война есть война, — попытался возразить Тео. — Они поступали точно так же и в Греции, и в Югославии.

— Но я не имел права так действовать. Мы только играли в войну и в конечном счете ничего не добились. Убить с дюжину немцев — ведь это почти ничего. И у меня не было никакого права здесь оставаться. На следующей неделе мне следует уйти.

— Ну куда вы пойдете? — не выдержал Винченцо и в волнении поднялся с места, а потом подошел к окну и открыл его. Откуда-то из долины, за озером, доносился неясный шум. Явно передвигались какие-то войска по дороге в Брешиа.

Винченцо пришлось закрыть окно.

— Как тогда, после перемирия. В долине полно немцев.

— Без помощи, один, раненый партизан тут же попадется им в руки, — сказал Тео.

— Так не мешайте ему попасть в плен, — не выдержала Роза.

— Мама, нет! — взмолилась Кандида.

— Мы и так две недели укрывали его. Но ради любви Господней, я не хочу, чтобы нас здесь всех расстреляли.

— Роза, прекрати! — прикрикнул Винченцо.

— Нет, я не замолчу. Посмотри на своих детей, Винченцо. Ты перед ними в ответе, а не перед этим иностранцем.

— Но Джозеф тоже чей-то сын, мама, — заметил Тео.

— Да, но не мой. — В глазах Розы заблестели слезы. — Винченцо, рано или поздно немцы все равно схватят его, так пусть не у нас в доме.

— Она права, — подтвердил Джозеф. — В конце концов, швы уже сняли, и я могу идти.

На это Винченцо резко поднял руку вверх.

— Ваши друзья разбежались кто куда. И идти вам просто некуда. Я хотя бы найду для вас безопасное укрытие. Может быть, там, среди холмов, где живут знакомые мне пастухи. Как только мы найдем безопасное убежище, мы тут же поможем вам перебраться туда. Но до этого следует оставаться на месте и поправляться.

— Не согласен, — решительно возразил Джозеф. Винченцо схватил американца за плечо и начал трясти:

— Вам все равно следует подчиниться моему решению, дружище. И не предпринимайте ничего на свой страх и риск. А то вас схватят и замучают, а нас повесят.

На следующий день Тео нашел единственно верное решение.

— Он может отсидеться в Охотничьей башне.

Кандида быстро вскинула голову. В миле от фермы «Ореховое дерево» находилось большое охотничье угодье — собственность знатной семьи из Милана. Когда-то там находился господский дом, но еще в прошлом столетии он сгорел, а все, что осталось от имения, — старая башня, затерянная в дубовой роще. Место было безлюдное, тайное, и вряд ли немцы отважились бы сунуть туда свой нос. Рядом с башней бил ключ, и Джозеф мог брать из него воду, а с достаточным количеством продуктов американец мог просуществовать там довольно значительный срок.

— Но это самое покинутое место на всей земле, — с сомнением в голосе заметила Кандида.

Глаза Розы сверкнули в ответ.

— Наш американец не из тех, кто боится одиночества. Судя по всему, он человек необщительный. Хорошая идея, Тео. Если немцы и схватят его, то он сможет взять вину только на себя.

Винченцо принялся было возражать, но затем смирился и поддался уговорам.

— Кажется, идея не так уж плоха. Он может сам развести огонь, даже не боясь, что фашисты заметят дым от костра.

— Мы можем дать ему наш старый обрез, — предложил Тео. — И он сможет поохотиться на кролика, фазана или куропатку. А каждый, кто увидит нашего американца, сможет принять его за местного дурачка.

— Особенно с этой бородой, которая отросла у него сейчас, — добавила Кандида.

— И я думаю, что в башне американцу будет намного уютнее, чем в том гробу, где он находится сейчас, — окончательно согласился со своим сыном Винченцо.

Кандиде поручили сообщить Джозефу это решение.

— Конечно, вам там будет очень одиноко, — предупредила девушка. — Но у вас хоть окажется достаточно дневного света, чтобы читать свои любимые книги.

— Прекрасно!

Отросшая борода придала Джозефу сходство с византийскими иконами: таким обычно изображался на них Христос.

— Когда можно будет туда отправиться?

Кандиду слегка задело это горячее желание американца как можно быстрее покинуть их дом. Несмотря на замкнутый характер иностранца, Кандиде доставляло какое-то особое удовольствие ухаживать за ним. Это был своеобразный вызов, который она бросала всей своей прошлой жизни.

— Почему вам так не терпится оставить нас?

— Ради вас же, Кандида. Не ради меня. Я не хочу, чтобы вы умирали. Мир от этого только станет беднее.

— Никто и не собирается умирать, — отрезала девушка. — Вы так пессимистичны.

— Скорее, реалистичен.

— А мне прежде казалось, что американцы все оптимисты.

— Я родился в Латвии.

Кандида внимательно вгляделась в черты лица иностранца в неясных отблесках фонаря. Они имели какие-то славянские черты — широкие скулы, темные глаза.

— Я буду скучать без вас, — заметила девушка и увидела, как изменилось лицо Джозефа. — Но только не обольщайтесь понапрасну — мне жалко и зарезанного поросенка. Ухаживать за другими — наверное, мое предназначение. Вы, правда, хотите покинуть нас?

— Да. И чем быстрее, тем лучше. Как далеко находится эта башня?

— Около двух километров отсюда.

— Не так уж и далеко.

— Она расположена посреди леса. Вряд ли кто-нибудь узнает о вашем укрытии, если только местные жители, но и они, думаю, во время войны уже давно забыли о башне. Вы станете новым Робинзоном Крузо или каким-нибудь заколдованным принцем из сказки. Это должно понравиться вам.

— Что вы имеете в виду?

— Мне кажется, что вы сторонитесь людей. — Не дожидаясь вежливого возражения, девушка добавила: — Вам понадобится еда. Знаете хоть, как надо расставлять капканы?

Джозеф отрицательно покачал головой:

— Нет. Ведь я же городской житель.

— Неважно. Папа даст вам обрез. Там даже водятся дикие кабаны. Что ж, я пойду и скажу, что вы горите желанием покинуть нас.

— Вы по-прежнему встречаетесь с Дэвидом? — спросил он вдруг.

— Это вас не касается, — резко ответила девушка. — Чем быстрее вы уйдете из дома, тем лучше. Может быть, тогда вы перестанете беспокоиться обо мне.

Первый зимний буран начался неожиданно для всех.

Раскаты грома были слышны среди гор, огромное озеро в один миг почернело, и от сильных порывов ветра появились белые барашки. Пейзаж, который всегда так нравился Кандиде, в один миг стал зловещим. Небольшие селения и городишки вдоль берега озера вместе с маленькими церквушками, казалось, жались друг к другу, стараясь спрятаться от непогоды. Первый снег укрыл все вокруг.

Начинающийся буран принес свежее дыхание альпийских вершин, запах льда и холода. Кандида была в восторге от этой дикой романтической красоты.

Буран спустился с гор на землю в тот момент, когда девушка уже вышла из дома. Молнии ослепительно сверкали на небе, и повалил снег. Кандида прижала корзину к груди и побежала.

Неожиданно наступила полная тьма. Девушка с трудом могла разглядеть тропинку под ногами. Она поскользнулась на мокрых камнях и упала в грязь. Быстро вскочив на ноги, она выругалась и стала подниматься по склону осторожнее, вглядываясь в белую снежную пелену.

— Кандида! Кандида!

Она тут же узнала голос. Из груди ее вырвался смех, похожий на рыдание. Кандида ничего не ответила и продолжала упорно карабкаться вверх, пока не разглядела наконец знакомую фигуру впереди. Она сразу же бросилась в объятия любимого.

Дэвид чуть не упал от неожиданности. Кандида ощутила прикосновение его сильных рук, которые обвились вокруг ее тела. И голос его уже звучал где-то внутри самой Кандиды.

— Дурочка моя! Что ты делаешь здесь в такую погоду?

— А ты сам что делаешь?

— Сумасшедшая.

Он взял ее за руку и повел в сарай. Они закрыли дверь, но ветер и снег продолжали пробиваться внутрь сквозь щели в окне.

— Нам нельзя оставаться здесь. Тебе лучше вернуться домой, пока снег не усилился.

— Но буран может скоро кончиться. — Сама мысль о расставании казалась невыносимой. — Подождем немного.

Дэвид взглянул на девушку и невольно улыбнулся:

— Хорошо. Делай как хочешь. Но огонь все равно надо развести, если мы не хотим замерзнуть.

Сарай был построен так, что одна его стена примыкала прямо к склону холма и была выложена из камня. Здесь и был устроен очаг с закопченной железной трубой, поднимающейся к самой крыше. В углу нашлась вязанка дров, но спичек не оказалось: только фитиль и кремень. Кандида положила немного соломы в очаг и терпеливо принялась высекать искру. Через несколько минут появилось слабое пламя.

Дэвид осторожно положил пару щепок в слабенькие желтые язычки огня, и тот жадно пожрал эту скудную подачку.

— Сколько же таится в простом костре, — сказал Дэвид, — так просто — и ты получаешь тепло и уют в этом самом сумасшедшем из всех миров.

— Правда, — согласилась Кандида. Она протянула ладони к огню, чтобы согреться.

Буран не утихал, а наоборот, снег повалил еще сильнее и стало темно, как ночью. Но убогий сарай оказался надежным убежищем от непогоды, и слабый огонь очага мягко освещал все вокруг и позолотил лица влюбленных.

— Мы скоро переправим Джозефа из нашего дома, — сказала Кандида.

— И куда же?

— В лесу есть старая башня. Там он может чувствовать себя в полной безопасности. Башня совсем заброшенная, но ему, кажется, это все равно. Бедный Джозеф. Он такой одинокий.

— Не беспокойся о нем. В отличие от меня, у него будет хоть крыша над головой.

Тон Дэвида обеспокоил Кандиду.

— А разве у тебя этой крыши нет?

— Мои хозяева пока меня терпят, но с неохотой.

— О, Дэвид! Так значит, и для тебя Охотничья башня могла бы быть хорошим убежищем.

— Почему бы и нет?

— Но это такое одинокое место. А тебе постоянно нужно общество, в отличие от Джозефа. Ты же сам говорил, что он похож на одинокого волка. Но если хочешь, то, пожалуйста, перебирайся и ты в башню. Места там на всех хватит.

— Нет, спасибо, мы тогда станем, как два барсука, оказавшиеся в одной норе.

— А мне всегда казалось, что вы дружны с Джозефом.

Дэвид ничего не ответил. Взглянув на мокрую одежду, он предложил раздеться и обсушиться. В сарае будто все изменилось, и воздух, казалось, наполнился желанием. Вид его сильного мускулистого тела словно наэлектризовал Кандиду.

— Что с тобой, маленькая моя?

— А если… кто войдет?

— Да кто сюда может войти, дорогая.

Никогда прежде он так не называл ее. Он достал сигареты, но они оказались мокрыми. Дэвид положил их рядом с огнем.

— О чем будем говорить? Опять о миссис Симпсон, да?

— Да, пожалуйста.

— Тогда перестань быть маленькой глупой девочкой, подойди сюда и сядь поближе.

Кандида повиновалась.

— Ты холодна как лед, — зашептал Дэвид, обнял девушку и притянул ее поближе к себе. Их нагие тела оказались теперь совсем рядом.

— Так ведь лучше, не правда ли? — спросил он мягко.

Его тело пахло, словно свежеиспеченный белый хлеб. Девушка неловко прижалась к Дэвиду, желая обнять его в ответ и в то же время стесняясь это сделать. Он убрал мокрые волосы со лба Кандиды.

— А что же ты все-таки хочешь узнать о миссис Симпсон?

— Расскажи, как она выглядит, — еле слышно произнесла девушка.

— Очень тонкая и стройная. Худые руки, узкая талия и узкие бедра, тонкие ноги. Она могла бы спокойно обвиться вокруг своего принца, как вьюн. Вот так, например.

И он взял руки Кандиды и обвил их вокруг своей талии, прижав ее щекой к своей груди.

Нервы девушки были напряжены до последней степени. Никогда еще они не были так близки. Что-то в выражении его лица, в тоне его голоса возбуждало Кандиду.

— Принцу нравились эти объятия. Ему нравилось ощущать ее покладистость, мягкость и гибкость. И тогда он начинал целовать ее здесь… здесь… и здесь…

Кандида чувствовала, как губы Дэвида касались ее висков, запястий.

— А она улыбалась и знала, что он принадлежит только ей. Она вытягивалась, словно кошка, и мурлыкала от удовольствия. Принцу очень нравилось это. Вот почему он буквально осыпал ее драгоценностями. И она стала подобна океанскому лайнеру в ночи, сияющему огнями своих палуб. Принц обожал ее.

Лицо Кандиды оказалось сейчас у шеи Дэвида. Его губы по-прежнему касались виска девушки. Она ощутила тепло его дыхания, а голос его, казалось, обладал гипнотической силой.

— Представь, Кандида, что ты можешь то же самое, и тогда ты — богиня, богиня любви.

Дэвид взял ее за подбородок и поднял лицо. В отблесках огня его глаза казались бездонными. Буран продолжал бушевать за стеной, а здесь, внутри, казалось, разлился целый океан безмолвия.

— Я тоже осыплю тебя драгоценными камнями, — тихо произнес Дэвид. — Я повешу сапфировые звезды здесь и здесь.

И он тронул пальцем мочки левого и правого уха.

— Бриллиантовое ожерелье окажется здесь.

Палец Дэвида мягко скользнул по шее девушки. Кандида даже поежилась от удовольствия. Это дикое сочетание невероятного удовольствия и страха доводило ее до исступления.

Дэвид склонился, чтобы поцеловать девушку, и она нашла в себе силы и не вырвалась из его объятий, не выбежала прямо в снежный буран. Его губы мягко коснулись губ Кандиды.

— Прекрасно, — произнес он после небольшой паузы. — Разве нет?

— Да, — зашептала в ответ Кандида.

— И никого больше. Только ты да я.

Она почувствовала, как Дэвис касается ее груди.

— Нет, не надо.

Но он, кажется, даже не услышал ее протеста.

— Ты так хорошо пахнешь, — шептал Дэвид. — Тебе не надо духов. Кандида. Твоя кожа сохранила в себе ароматы луга. И бриллианты тебе тоже не нужны.

Казалось, что он берет своей рукой не грудь, а само сердце. В голове у Кандиды все смешалось. Она знала, что Дэвид хочет сейчас сделать с ней. То, о чем она тайно мечтала, начало сбываться. Она молилась только, чтобы Дэвид был нежен с ней и не разбил бы неосторожно хрупкий кристалл внутри нее.

— Не делай мне больно, — попросила девушка. Его губы жадно слились с ее губами.

Кандида вернулась спустя несколько часов, когда буран почти закончился. Она устала, но усталость эта была сродни сладкой истоме, и теперь она несла в себе тайну. Кандида вошла на кухню и увидела, что Джозеф вышел из своего укрытия и сейчас, завернувшись в одеяло, сидел у самого огня. У раненого явно был жар.

— Отец с ног сбился, разыскивая тебя. Где ты была, Кандида? — начала Роза.

— Меня застал буран, мама. Пришлось укрыться в сарае на вершине холма.

— Дура. Ты что, решила замерзнуть до смерти? Высуши волосы и садись ближе к огню, пока я приготовлю тебе горячую воду.

Кандида обвязала голову полотенцем и села напротив Джозефа. Он поднял голову и хмуро посмотрел на девушку. Кандида сразу же поняла, что американцу все известно. Это можно было прочитать в его взгляде. Но как он смог догадаться? Кандиду поразила эта мысль.

— Зачем вы сделали это? — еле слышно прошептал Джозеф.

Кандида вспыхнула от неожиданности, и лицо ее залила краска. Но отпираться было глупо.

— Потому что люблю, — зашептала в ответ девушка.

— А он?

— Тоже.

Лицо Джозефа превратилось в застывшую маску.

— Кандида, Кандида! Какая же вы глупая. Она чуть не расплакалась от таких слов.

— Да как вы смеете? Он любит, любит меня.

— Такие люди, как он, не могут любить таких женщин, как вы.

— А кто же тогда будет любить меня? — прошептала девушка. Они продолжали разговаривать так, чтобы никто их не услышал, и вся сцена казалась очень странной. — Кто?

— А вы не догадываетесь?

— Вы?

Взгляд его тяжелых глаз вбирал в себя Кандиду всю целиком, без остатка.

— Да. И буду заботиться о вас лучше, чем Дэвид Годболд.

Кандиде показалось, что она оказалась сейчас на краю пропасти и готова вот-вот сорваться вниз.

— Я не верю вам. Не верю. И никаких надежд, Джозеф, я вам не давала.

— Это все равно не остановит меня.

— Не говорите так, вы не имеете права.

— Он погубит вас.

Кандида готова уже была вскочить с места и убежать, как вдруг ощутила крепкие пальцы Джозефа, которые до боли впились в ее запястье.

— Он не для вас. Он оставит вас даже беременную.

— Вы сошли с ума. Дэвид лучше вас как мужчина. И этого вы никак не можете ему простить.

— Я не могу ему простить только одного: он губит вас.

— Вы думаете, что я не вижу вашей ревности?

— Называйте это как хотите.

Кандида попыталась освободить свою руку, но Джозеф продолжал держать ее мертвой хваткой.

— Вы просто ревнуете. И готовы все отдать, чтобы только оказаться на его месте. Вы, и только вы по-настоящему хотите меня использовать. Вы — самый настоящий лжец, а не Дэвид!

— Не говорите так со мной, Кандида. Я действительно люблю вас.

— Никогда не говорите мне этого. Никогда!

Его глаза еще какое-то время продолжали смотреть на Кандиду, а затем вдруг резко погасли, и взгляд стал блуждающим, отстраненным.

Не говоря ни слова, американец отпустил ее руку, и голова его безжизненно упала на грудь.

Кандида выскочила из кухни, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Как он посмел! Как он посмел задеть самые сокровенные чувства Кандиды!

Немного успокоившись, она забралась в таз с теплой водой. Теперь Кандида чувствовала только грусть и меланхолию. Ей уже никогда не быть такой радостной, как прежде: Джозеф постарался.

Как он смог узнать обо всем? Он что? Ясновидящий? Ему удалось с помощью чар подглядеть за всем, что произошло в сарае? А взгляд американца был полон такой неподдельной боли и страдания, что в эти глаза просто было страшно смотреть.

Как, вообще, такой человек может любить? И все это произошло из-за того, что Кандида просто ухаживала за ним, тяжело раненным. Он что, решил, что положение раненого дает ему какие-то нрава?

Намыливая части своего тела, которых касался Дэвид, Кандида ясно вспомнила обо всем, что произошло с ней в сарае. Отныне это тело принадлежало уже женщине, а не девушке. На одной груди был кровоподтек — он появился после укуса Дэвида, когда он на вершине наслаждения и возбуждения кричал что-то по-английски. Кандида опустила руку в воду и коснулась того места, которое испытало наибольшую боль, когда пришлось расстаться со своей девственностью. Прежде ее всегда волновала мысль, насколько это должно быть больно. Сейчас она уже знала точно. Кандида вновь ясно представила себе всю сцену, ей вновь показалось, что в нее вошло нечто твердое, убивающее невинность, и тяжесть мужского тела будто снова придавила Кандиду к полу, а потом вдруг это тело забилось у нее между ног.

После идиллического начала их отношений, такой всплеск животной страсти был почти шокирующим. Хотя все для нее было внове, но звуки и движения были знакомы простой деревенской девушке. Нечто подобное она не раз наблюдала в хлеву.

Но, главное, Дэвид так и не сказал Кандиде о своей любви к ней. Он не сказал этого даже тогда, когда они, обнявшись, какое-то время продолжали лежать у самого огня, а буран по-прежнему продолжал бушевать за стеной, и дым от сигареты медленно вился и уходил под потолок.

Эта мысль не давала покоя и буквально разрывала ее сердце. Причину беспокойства Кандида сейчас поняла. Ей вновь вспомнился взгляд темных глаз Джозефа — и сердце сжалось от боли. Американец заключал в себе большую опасность.

Чем быстрее он уберется отсюда, тем будет лучше для всех.

Кандида не была в Охотничьей башне с детства. И когда пони вышел наконец на опушку, девушка сразу же испытала странное ощущение, будто она вновь оказалась в своем детстве.

Построенная в XVIII веке башня была квадратной, высотой около сорока футов. Она оказалась более ветхой, чем помнилось: штукатурка почти вся осыпалась, ставни на окнах рассохлись, и только дубовая дверь сохранила твердость и прочность.

Винченцо направил повозку к середине опушки. Снежный покров сделал стук копыт почти неслышным. Небо над головой было по-прежнему серым и хмурым, казалось, вот-вот разразится новый буран.

Кандида соскочила с повозки и бросилась помогать Джозефу. Как она и ожидала, американец отказался от ее помощи и сам сошел на землю. Затем он принялся внимательно разглядывать башню.

— Это твой новый дом, — нарушил молчание Винченцо. — Войди внутрь и оглядись.

Замок в двери весь проржавел и сама дверь надсадно заскрипела, когда Винченцо навалился на нее всем телом. Джозеф вошел следом, держась рукой за рану.

Внутри было мрачно и пусто: стены из грубого камня, простой очаг. Узкая лестница вела в комнату наверху. Комнат было всего три, и они располагались одна над другой. Пол из дубовых досок делал каждый шаг гулко звучащим. Кандида поднялась в комнату на втором этаже — пусто. Затем она забралась на третий этаж. Здесь девушка растворила ставни и оглядела окрестности. Она надеялась, что из окна будет хороший вид. Но башня оказалась слишком маленькой. «Что ж, все к лучшему, — успокоила себя дочь Винченцо. — Хоть дым из трубы никто не заметит».

Она спустилась на этаж ниже и увидела, что Джозеф сам добрался сюда. Он осматривал комнатку со странным выражением лица.

Кандида холодно относилась к американцу после последнего их разговора во время бурана. Она только спросила:

— Как? Подходит?

— Прекрасно.

— Но я предупреждала вас, что будет очень одиноко.

— Неважно.

Девушка сняла ладонью паутину, а потом быстро вытерла руки.

— Вам самому придется побеспокоиться об окнах и дверях. Но, может быть, лучше здесь ничего не касаться: чем заброшеннее вид — тем безопаснее. В конце концов, в каждой комнате есть камин, а дрова растут повсюду.

— Прекрасно, прекрасно, — еще раз повторил американец.

Кандида повернулась, чтобы уйти.

Все вместе они разгрузили повозку. Кроме постели, они приготовили для Джозефа мешок риса, бобы, чечевицу, а также несколько металлических горшков для готовки. Винченцо снабдил американца топором, обрезом и другими необходимыми предметами. Пока мужчины перетаскивали скарб в башню, Кандида принялась собирать сушняк и хворост и складывать его прямо у порога, чтобы у Джозефа хватило материала на растопку хотя бы на ближайшие несколько дней.

— В какой из комнат вы собираетесь спать? — спросила Кандида.

— Думаю, на втором этаже.

Кандида отнесла туда хворост. Казалось, огонь здесь не разводили в течение нескольких столетий. Надеясь, что аисты не успели свить гнезда в дымоходе, Кандида зажгла хворост и, отойдя немного, начала внимательно смотреть на желтое пламя. Дымоход оказался незасоренным, и через несколько минут тепло распространилось по комнате. Затем Кандида решила спуститься вниз, чтобы помочь мужчинам.

Минут через тридцать башня была приспособлена к одинокой жизни: на огне разогревалась еда, постель постелили прямо на полу, а наспех собранный из досок шкаф стоял в углу.

Винченцо улыбнулся довольный и, потирая руки, добавил:

— Тяга хорошая. К вечеру, видно, выпадет снег. Джозеф, мы проведаем тебя дня через два. Составь список того, в чем ты особенно нуждаешься, и мы все принесем тебе.

— Нет, — отрицательно покачал головой американец, — вы и так сделали слишком много для меня, Винченцо. Вы все рисковали своей жизнью, чтобы помочь иностранцу. Мне никогда не забыть вашей доброты. Никогда.

Слова были простыми, быстрыми, но в них чувствовалось столько силы и искреннего признания, что щеки у Винченцо покраснели будто сами собой.

— Любой на моем месте сделал бы то же самое, парень, — быстро проговорил итальянец.

— Не думаю. И, пожалуйста, не рискуйте больше. Вам лучше вернуться назад, на ферму, перед тем как начнется снегопад.

Винченцо кивнул головой и крепко пожал Джозефу руку.

— Удачи тебе. Пойдем, дочка.

Винченцо спустился первым, оставив на какое-то время американца одного с дочерью. Кандида глубоко вздохнула, прежде чем решилась посмотреть прямо в глаза Джозефу. Одним резким движением головы она откинула волосы со лба.

— Вам здесь должно быть хорошо, — сказала она неровным голосом.

В ответ он протянул руки и привлек к себе Кандиду:

— Вы спасли мне жизнь, вы и никто другой.

— И что же мне следовало сделать — позволить вам умереть в подвале?

— Ангелы есть на земле, как и на небе, и вы один из них. Вы навсегда останетесь в моем сердце, Кандида.

Слезы, казалось, готовы были вот-вот брызнуть у нее из глаз.

— Не говорите так. Глупости все это.

Джозеф слегка наклонился и поцеловал девушку в губы. Дэвид так никогда не целовал ее. В поцелуе не было страстности, вероломства, а только нежность. Кандиде показалось, будто внутри все замерло, какой-то глубокий покой разлился по всему телу. Джозеф отстранился от девушки:

— Идите. Отец уже заждался вас, — прошептал он. Но еще несколько мгновений Кандида не могла пошевелиться. Она смотрела на Джозефа, словно видела его впервые. А его взгляд был таким проницательным, точно коснулся глубины сердца Кандиды.

— Идите, — еще раз тихо произнес Джозеф, слегка коснувшись плеча девушки.

Очнувшись, Кандида сбежала вниз по лестнице. Но, оказавшись в лесу, она не выдержала и разрыдалась. Отец с удивлением посмотрел на нее.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Расчувствовалась, да? Что ж, это естественно для девушки. Не беспокойся, с ним все будет в порядке.

Пожалуй, Дэвид был прав: всегда влюбляешься в того, за кем ухаживаешь.

— Что он сказал тебе? — спросил Винченцо.

— Сказал, что я — ангел. Глупо очень, но мне кажется, он был искренним.

Винченцо мягко засмеялся.

— Сам-то он явно не ангел.

— Что ты имеешь в виду?

— Не надо никогда забывать, что имеешь дело с иностранцем: кто знает, что придет ему в голову, даже если ты для него и ангел.

Винченцо сердито щелкнул поводьями. В сумерках в воздухе закружились первые снежинки.

 

ФЕВРАЛЬ 1944

Первые недели февраля дули холодные ветры и над землей нависли мрачные, серые облака, которые, казалось, никогда не развеются.

Винченцо и Тео возвращались с работы раскрасневшиеся и с натруженными ладонями в мозолях. А Кандида с матерью делали обычную черновую работу по дому. Кандиде именно сейчас почему-то было не по себе. Ее роман с Дэвидом, начинавшийся так многообещающе, разочаровывал ее все больше. Роман, пожалуй, слишком сильно сказано об этих случайных встречах в заброшенном сарае. Девушка ожидала чего-то большего, чего-то идеального. И в мыслях Кандида все время возвращалась к Джозефу: как он там сейчас, в полном одиночестве в заброшенной башне. Дневниковые записи, становились все пространнее и все больше посвящались американцу. Кандида обращалась к дневнику каждый день. Отец успокоил дочь, дважды посетив Джозефа с момента его переселения. Он уверил Кандиду, что американец прекрасно устроился в своем новом укрытии и чувствует себя хорошо. Но тревожные мысли о больном не покидали девушку. Постепенно она стала ощущать свою беспомощность, словно все происходящее с Кандидой случилось не с ней, а с кем-то другим и изменить уже ничего нельзя.

С Дэвидом Кандида теперь должна была встретиться шестого февраля, но когда она вскарабкалась по склону, то обомлела от увиденного.

Огромная отара грязно-коричневых овец бродила вокруг сарая. Дым вырывался из трубы, и повсюду чувствовался запах жареного мяса и табака. Пастухи, как обычно зимой, вновь пришли сюда.

Кандида стояла не шелохнувшись, пораженная увиденным, пока не услышала слабый свист. Дэвид не стал подниматься на вершину холма и теперь окликал девушку откуда-то снизу. Кандида бросилась к нему в объятия.

— Что же мы теперь будем делать, Дэвид?

— Найдем еще какое-нибудь местечко.

— Где?

— В хлеву, например.

— О. Дэвид, — с сомнением начала Кандида, — ты имеешь в виду то место, где врач оперировал Джозефа? Но хлев находится рядом с нашим домом. Это слишком рискованно.

— Тогда отправимся на сеновал.

— Ага, и там нас обязательно найдет отец или Тео.

— Ну и что из того?

— Ты что, правда не понимаешь или придуриваешься? Да отец тут же убьет тебя.

Дэвид впервые посмотрел на Кандиду внимательнее, чем обычно. Он был сейчас небрит, и волосы его, обычно золотистого цвета, потемнели и засалились:

— Но ты же не ребенок.

— Не важно. Он очень рассердится, если узнает.

— Заниматься этим в кустах я не могу, — резко возразил Дэвид и плотнее закутался в свое серое старое пальто. — Мне нужно немного согреться, а то здесь холодно, как в Сибири. Один снег, лед и вьюга. Ужасно.

— Хорошо, хорошо, — заволновалась Кандида, — мы обязательно что-нибудь придумаем. Только, Дэвид, ради всего святого, будь осторожен.

Они медленно стали спускаться к ферме. Никто их не видел, и они незаметно проскользнули в хлев. Дэвид вскарабкался по лестнице наверх, на сеновал. Одной стены здесь почти не было, и через широкую раму открывался прекрасный вид на Альпы. Кандида влезла следом, и Дэвид помог ей преодолеть последние ступени.

Не говоря ни слова, он рухнул в стог сена и увлек за собой Кандиду.

О том, чтобы раздеться, не могло быть и речи: мир за убогой дощатой стеной был белым от снега, а ветер готов был в любой момент разрушить это убогое жилище. Кандида страстно поцеловала Дэвида в губы, но он оказался очень груб и нетерпелив, как, впрочем, все их последние встречи. Дэвид навалился на Кандиду всем телом, и их акт любви был просто животным и грязным зрелищем.

Кандида покорно и молча лежала и ждала, когда ее любовник войдет в нее. Мысль о том, что их в любую минуту могут обнаружить, вселяла в сердце молодой женщины страх. Если бы отец неожиданно заглянул сюда, его гнев был бы неописуем. Страх придавал больше напряжения. И тогда Кандида решила думать о том, что окружало ее сейчас: заснеженные Альпы, кошки, напряженно следящие за любовниками. Девушка вспомнила, что кошки так же сидели и жадно смотрели, когда доктор ковырялся в кровавой ране Джозефа. Кандида подумала, что сено уже не пахнет летом. Душистый аромат сменился еле уловимым запахом гниения.

Она закрыла глаза, пока Дэвид продолжал делать свое дело. Никакого воодушевления Кандида не испытывала, и ей стоило большого труда подавить в себе отвращение и ненависть по отношению к войне, которая даже любовь превращает в животную страсть, и к Дэвиду за его слепое вожделение. Казалось, этот день — самый худший из всех плохих дней в году. Голова Кандиды слегка ударялась о доски от натиска любовника, но Дэвид даже не замечал такой «мелочи».

— Как, хорошо? — задыхаясь, спросил Дэвид.

— Да, — выдавила из себя Кандида.

Наконец-то все кончилось. Тело любовника выгнулось, и затем Дэвид распрямился, расправив плечи. Слова выходили откуда-то из глубины, но звучали они на чужом для Кандиды языке. Она надеялась только, что это были слова любви. На итальянском Дэвид никогда не говорил ей о своих чувствах.

Весь в поту, Дэвид лег рядом.

— Ты можешь заболеть пневмонией, — прошептала Кандида, заботливо поднимая воротник его серого пальто. Затем она обвилась вокруг Дэвида и подумала, что ничего страшного во всем этом нет. Разве она не достаточно сильно любит этого человека? Конечно же, тогда, в первый раз, было лучше всего, а потом становилось все хуже и хуже. Но, может быть, Дэвид сам не получал от этого особого наслаждения?

Мысли Кандиды блуждали без всякой цели, и разочарование, которое она теперь всегда испытывала после полового акта, сменилось мечтательной меланхолией.

— Джозеф знал о нас с самого начала, — наконец проговорила девушка, когда ее мысли смогли сосредоточиться на чем-то одном.

— Это как же?

— Просто знал — вот и все.

— Наверное, по запаху. Зачем ты позволяла ему обнюхивать себя? Он что? Нравится тебе?

Кандида даже вспыхнула от неожиданности.

— Нет! Конечно же, нет. Джозеф все время находился в подвале в кромешной тьме, но он видел все. Это меня пугает.

— Что же, теперь его нет, и ты не несешь за него никакой ответственности, — произнес Дэвид и закурил сигарету. — Чертов снег. Господи, как меня тошнит от этой Италии!

— Ты по-прежнему думаешь обо мне, не правда ли?

— Конечно, не будь глупой. — Дэвид выпустил из ноздрей столб дыма.

Кандида почувствовала страх за своего любовника. Он менялся прямо на глазах. Скорее всего, зима так действовала на него. Антонио — «русский» — не принял его в отряд. Дэвид попытался присоединиться к другому партизанскому отряду, но был и там отвергнут. Кандида не могла понять почему. Но она почувствовала, что отказы задели честолюбие ее англичанина. В глубине души она была рада этому, потому что удалось хоть как-то избежать превратностей войны, но на самого Дэвида это подействовало убийственно.

Кандида немного знала о той престарелой паре, которая предоставила убежище ее любовнику. Непонятно было, почему старики выгоняли своего постояльца на целый день, позволяя ему проводить в их доме только ночь. Свидания с ней стали единственным делом бывшего партизана и офицера британской армии, и, хотя одинокие прогулки тоже были сопряжены с опасностью, безделье все-таки разрушительно действовало на личность Дэвида.

Во всяком случае, он уже не хотел рассказывать о герцогине Симпсон, о своей жизни в Англии. Постепенно Дэвида стало раздражать и общество Кандиды, особенно после акта любви. Он все больше и больше походил на загнанного зверя. Вечно небритый, он пах потом и грязью.

— Ты была очень холодна и безразлична сегодня. Это, наверное, из-за тех средств, которыми ты пользуешься, чтобы предохраняться.

— Каких средств?

Дэвид обомлел.

— Как, каких средств? А разве все эти недели, что мы с тобой, ты даже не предохранялась?

— Но я и не знала, что надо что-то делать, — сказала Кандида упавшим голосом.

— О Господи, а мать разве тебе ничего не рассказывала?

Кандида уставилась куда-то в сторону.

— Моя мать думает, что я до сих пор девственница.

— Ну ты бы хоть тщательно подмывалась, что ли.

— Хорошо. Впредь я так и буду делать, Дэвид, — тихо произнесла Кандида, почувствовав, что в их отношениях появилась какая-то новая трещина.

— Эх, не надо было мне здесь оставаться, а сразу бы двинуться в горы вместе с другими.

Так он говорил уже не раз, и всегда эта фраза пронзала сердце Кандиды, словно раскаленная игла:

— Не говори так, любовь моя.

— Я должен был двинуться в Швейцарию или куда-нибудь на юг до того, как установились холода и непогода. А то я здесь как в ловушке. — Дэвид кивнул головой в сторону Сало. — Хуже места просто не найти для укрытия — всего двадцать миль от самого Муссолини.

Кандида протянула руку, чтобы успокоить любимого:

— Военные сводки такие хорошие, Дэвид. Союзники должны скоро взять Рим. Это не может продолжаться долго.

— Не может? Это похоже на ад, Кандида. Одни и те же горы и лица. Мы все время прячемся, как мыши от кота, не зная, кто предаст нас завтра или разбудит ударом сапога в голову. Господи, и от этой пищи меня уже тошнит.

Кандида прикусила губу от волнения. Сама мысль о возможном расставании казалась просто невыносимой. Большие сильные руки Дэвида дрожали, когда он пытался достать сигарету. Девушка прижалась щекой к его щеке, а губами к его губам и потянула мужчину на себя, пытаясь хоть таким образом отодвинуть от себя страх. Казалось, только совокупление как-то еще связывало их — и больше ничего.

Два дня спустя, когда Кандида с матерью занимались приготовлением обеда для Винченцо и Тео. которые вот-вот должны были вернуться с работы, во дворе послышался звук мотора, и тяжелые сапоги застучали по земле. А затем раздались резкие команды.

Женщины молча посмотрели друг другу в глаза и застыли на месте.

На этот раз это были итальянцы, служившие в фашистской милиции. Они вошли на кухню, и сапоги гулко застучали по каменным плитам пола. Одетые в черную форму, фашисты держали наготове автоматы.

Командир вошел в дом последним, выбросил руку в фашистском приветствии. Кандида знала этого человека: местный пьяница с садистскими наклонностями по имени Гвистерини. В душе Кандиды царил не только страх, но и жгучая ненависть.

— Что вам надо? — требовательно спросила Роза. Гвистерини принялся внимательно изучать женщину.

— Мне нужен полный перечень тех, кто живет в этом доме.

— Мой муж, двое наших детей и я.

Один из людей Гвистерини аккуратно записал все в свой блокнот.

— Где мужчины?

— В поле.

— Вернутся с минуты на минуту, — не удержалась и добавила Кандида.

Гвистерини медленно обошел женщин, внимательно изучая их:

— Вы ведь из Вальтеллины, не так ли? И это ваша милая дочка?

Мужчины окружили женщин плотным кольцом. Кандида почувствовала настоящий приступ страха. Она поняла, что эти звери способны изнасиловать их прямо здесь, на кухне. Тогда Кандида повернулась, открыла ящик и достала оттуда острый как бритва огромный нож, которым зарезали не так давно свинью. Два парня инстинктивно отступили назад, с уважением посмотрев на оружие.

Но Гвистерини даже не шевельнулся.

— Нам надо обыскать дом.

— Подождите хотя бы возвращения мужа, — попросила Роза.

— У нас нет времени рассиживаться здесь. Начинайте! — приказал Гвистерини.

Солдаты тут же бросились по разным местам. Кандида услышала грохот сапог по всему дому, звук падающей мебели. Заливаясь слезами, Роза бросилась из кухни. Кандида хотела остановить мать, потому что безопасней было оставаться вместе, но решила не показывать своего страха перед Гвистерини, который продолжал стоять в кухне.

Сейчас он вплотную придвинулся к Кандиде, и в нос ей ударил запах алкоголя:

— А где сейчас твой белобрысый дружок?

Кандиде показалось, будто ее сильно пнули ногой в живот. Какое-то время он не могла даже вздохнуть. Наконец она справилась с собой и сказала:

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Фашист широко улыбнулся, показывая сломанный зуб.

— Тот самый, с кем ты трахалась в сарае на холме. Блондин, помнишь? О нем-то я и говорю.

Рукоятка кухонного ножа в руке у Кандиды стала скользкой от пота. Кто-то все-таки их выследил.

— Вранье!

— Осторожней с подобными обвинениями. Говорили, что он иностранец. Пленный? Один из тех партизан, что взорвали грузовик с немцами? Отвечай.

— Ты с ума сошел, — неожиданно для себя выпалила Кандида. — У нас ничего не может быть общего с подобными людьми. Мы слишком высоко ценим собственные жизни.

— Тогда кто же он?

— Здесь хватает всякого пришлого люда — сезонных рабочих. В прошлом месяце это был глухой югослав. Все они приходят и уходят.

— И со всеми ты спала?

Кандида прикусила губу.

— Никакого блондина я не знаю.

— Но если тебе так нравится трахаться, то почему бы тебе не заняться этим и со мною, — сказал фашист, расстегивая ремень. — По крайней мере, я итальянец.

Кандида отшатнулась.

— Не смей приближаться ко мне.

— Я не собираюсь тебя ни с кем делить, девочка, хотя могли бы и все по очереди. И тебя, и твою мать. Никто нас не остановит.

Кандида еще крепче сжала рукоять кухонного ножа.

— Не приближайся ко мне, — твердо и спокойно произнесла она.

Фашист снял ремень и обмотал им кулак, продолжая улыбаться.

— Что ж, если хочешь, чтобы я применил силу, то давай. Мне будет приятно выпороть такую шлюху, как ты.

— Я тебя убью, — дрожащим голосом произнесла Кандида.

Фашист остановился, глядя на острое лезвие.

Кандида молчала, испытывая страшное напряжение, подобно натянутой до предела струне. Отчаяние и страх придали ей больше сил. Стоило Гвистерини сделать хотя бы один шаг, и нож тут же оказался бы у него в животе. Фашист понял это по взгляду Кандиды.

Еще несколько мгновений прошли в полном молчании. Затем Гвистерини отвел взгляд и начал вновь перепоясываться ремнем.

— Ненавижу предателей. Повесил бы их всех. Если бы ты, шлюха, попалась мне где-нибудь один на один, то я вспорол бы тебе брюхо, а у твоего дружка отрезал яйца и затолкал тебе в рот.

Звуки разбитого стекла донеслись откуда-то сверху и стало слышно, как мать с кем-то отчаянно боролась.

— Мама! — закричала Кандида, не отводя взгляда от Гвистерини.

Один из фашистов быстро сбежал вниз по лестнице. В руках у него были какие-то тряпки, а щека оказалась расцарапанной.

— Я ударил старую суку. Но мы ничего не нашли. Надо убираться отсюда.

— Вы самые настоящие преступники и ничего больше. Вы недостойны того, чтобы быть итальянцами.

— Да пошла ты! — взревел Гвистерини, собираясь нанести ей удар. Но тут же осекся, увидев, что прямо на него направлено лезвие ножа. Фашисты, как тараканы из щелей, выбегали отовсюду, таща с собой награбленную добычу.

Один из них неожиданно просунул голову в дверной проем и крикнул.

— Капо! Сматываемся!

Гвистерини осмотрел кухню, увидел стоящую в углу бутыль с вином, с трудом поднял ее с пола и тяжело заковылял к выходу. Слегка повернувшись, он бросил через плечо:

— Помни, о чем я тебе говорил.

И вышел. Грузовик затарахтел во дворе. Кандида бросилась по лестнице к матери.

Роза сидела на ступеньках и плакала навзрыд. Кандида кинулась обнимать бедную женщину.

— Мама! Что с тобой? Мама! Что они сделали?

Мать с трудом подняла заплаканное лицо. На ее губе выступила кровь.

— Ничего. Но вот дом…

Кандида огляделась вокруг. И застыла на месте. Утащили все, что смогли унести, не забыли ничего, что могло представлять хоть какую-то ценность. Фашисты, как саранча, напали на дом и разрушили то, что не смогли забрать с собой.

Но целью визита была комната Кандиды. Грабители разбили зеркало и китайскую вазу, они вытащили из шкафов все ящики и разломали их, а находящуюся в них одежду разорвали на куски. Боясь напасть на Кандиду, они таким образом решили надругаться над ней.

На стене кто-то штыком нацарапал: «Шлюха».

То, что это были не немцы, а итальянцы, больше всего оскорбило Кандиду. За что? Что она им сделала? Кандида продолжала стоять среди погрома, ощущая, будто у нее со спины снимают кожу. В этой комнате ей уже никогда не провести ни одного мирного спокойного вечера, как это было прежде.

Винченцо и Тео вернулись, когда две женщины пытались прибраться. Отец побледнел, и с его уст начали срываться проклятия и ругательства.

— Кто это был?

— Гвистерини со своими людьми.

— Дерьмо. Надеюсь, они ничего не сделали с вами?

— Нет.

— Хорошо. Я сам разберусь с этим ублюдком.

— Не трогай их, Винченцо, — запротестовала Роза. — Что сделано, то сделано.

Тео тем временем вошел в комнату Кандиды. Он стоял рядом с сестрой и осматривал результаты погрома. Тео ничего не сказал, но рука его крепко сжала руку сестры:

— Это пустяки. Главное — они не тронули тебя.

— Но у меня не осталось никакой одежды.

— Все равно не сдавайся, Кандида. Скоро им конец.

Слово, нацарапанное на стене, ранило в самое сердце.

— Но я действительно встречалась с англичанином, — сказала Кандида, пытаясь не смотреть на брата.

— Знаю.

— Он — мой любовник.

— Я знаю это.

— И папа знает? И мама тоже?

— Не думаю.

— Что мне делать, Тео?

Брат замолчал на какое-то время, а затем сказал:

— Будь осторожна, Кандида, ради Бога, будь осторожна.

Она вдруг задрожала, и в горле застрял комок. Кандида спрятала лицо на груди у брата, как в детстве, когда ее что-то очень сильно огорчало и обижало.

— Кто же все-таки предал нас? — прошептала наконец девушка.

— Может быть, и никто. А может быть, и один из партизан. Чужая душа — потемки, сестричка. Ты же знаешь, люди пойдут на многое, чтобы получить две тысячи лир.

Кандида почувствовала тяжесть на сердце. Получалось, она рисковала жизнью всей семьи, и каждый день ситуация становилась все опаснее и опаснее. Люди, подобные Гвистерини, используют в корыстных целях хаос войны и неразбериху.

Если Гвистерини со своими бандитами схватит Дэвида, то весь роман завершится кровью. Но о Джозефе, кажется, они ничего не подозревали. Стоило фашистам узнать о том, что Кандида ухаживала за раненым партизаном, они сожгли бы дотла весь дом.

Тео отпустил руку сестры и начал собирать разбросанную по полу разорванную одежду.

— Я соберу лохмотья и сожгу их.

— Спасибо, Тео.

Брат знал, что Кандида не притронется к разорванным тряпкам.

Дэвид молча слушал рассказ Кандиды. Сигарета почти догорела у него в руках. Девушка рассказала обо всем, даже о попытке изнасилования и об угрозе Гвистерини разыскать и оскопить Дэвида.

— Здесь уже небезопасно, — закончила она упавшим голосом. — Фашисты могут вернуться в любую минуту, и чем хуже складываются для них военные действия, тем злее они становятся.

Дэвид отшвырнул окурок в сторону, где сидела одна из кошек, повернулся к Кандиде и холодно заявил:

— Это только твоя ошибка.

— Что ты имеешь в виду? — произнесла девушка, чувствуя, как мурашки поползли по спине.

— Только ты держала меня здесь.

— Но я никогда не упрашивала тебя остаться.

Дэвид, казалось, ничего не слышал.

— Я не настолько эгоистична, чтобы рисковать твоей жизнью. Мне казалось, ты остаешься только из-за того, что сам не хочешь уходить в горы или совершать рискованный переход в Швейцарию. Обо мне не было и речи.

— Но это так. И вот к чему все привело.

Кандида даже не нашлась что ответить. Она чувствовала себя ужасно. После продолжительного молчания Дэвид вновь закурил. Кандида взяла его за руку.

— Когда погода улучшится, ты сразу же можешь уйти в горы и присоединиться к другим партизанам.

— Может быть, может быть, — согласился англичанин. Он уже давно прекратил даже упоминать имена других партизан и не говорил о возможности присоединения к какому-то отряду, но Кандида знала, что эта мысль не дает покоя ее возлюбленному.

— Если хочешь, я попытаюсь связаться с Паоло. Он поможет тебе перебраться в какое-нибудь безопасное место.

— Паоло — мелкий воришка. Может быть, мне удастся добраться до Рима и там дождаться прихода английской армии.

— Это очень опасно, Дэвид.

— Я могу сойти за сезонного иностранного рабочего.

— Нет. Ты никогда этим не занимался.

— А ты между тем будешь заботиться о Джозефе и, глядишь, вскоре поставишь его на ноги.

— Джозефу сейчас не лучше, чем тебе, Дэвид. Он живет в лесу, словно отшельник, и ему одиноко сейчас так, как никому на свете.

Дэвид вновь отбросил недокуренную сигарету и заключил:

— Нет, я все-таки совершил ошибку.

— А почему бы тебе не присоединиться сейчас к Джозефу, — вдруг предложила Кандида. — Вдвоем вам повезет и вы доберетесь до Швейцарии.

— Нет, — коротко отрезал Дэвид.

— Почему? Ведь он же твой друг.

— Никогда им не был.

— Но вы воевали вместе.

— Из этого нельзя делать вывод, будто он стал моим другом. Джозеф никогда не любил меня, а я его. Он всегда командовал и всегда подчинял себе всех.

Дэвид вновь выбросил окурок, и на этот раз кошке, которая успела приготовиться, удалось схватить его лапками.

— Джозеф — высокомерный американский еврей.

— Еврей?

— Господи. Я думал, что ты сразу же обо всем догадалась.

— Да, да… Я заметила что-то.

— Что?

— Так, ничего.

— Ты заметила, что он обрезан, — догадался вдруг Дэвид, и глаза его сузились. — Ах ты, маленькая проститутка. А я и не догадывался, что ты уже спала с ним.

— Мне приходилось мыть его, когда он был больным и беспомощным. — Лицо Кандиды покрылось краской. — Мне казалось, что он вот-вот должен умереть. Уверяю тебя, на это я даже не обратила тогда особого внимания.

— Лжешь. Ты слишком хороша, чтобы тебе верить.

— Но это правда.

— Тогда почему ты догадалась, что он обрезан?

— Просто все выглядело по-другому. Но я никогда не догадывалась, что он именно еврей.

— А ты считала — у них должны быть рога и хвост? Его семья была необычайно богата. Они банкиры. Но сейчас он оказался в большем дерьме, чем я. Было бы прекрасно, если бы нацистам удалось схватить нашего Джозефа. Ты ведь знаешь, как Гитлер любит евреев. Вот почему Джозеф и ушел в партизаны, когда нас выпустили на нолю.

Кандида не отрываясь смотрела на заснеженные альпийские вершины. Вот почему Джозеф казался ей таким подозрительным, может быть, здесь следовало искать истоки его таинственности. Знай она это раньше, возможно, смогла бы стать ему другом. Если бы она знала…

— Бедный Джозеф, — прошептала девушка.

— Не трать понапрасну свои чувства, пожалуй, в этом Гитлер был абсолютно прав.

— Дэвид, не говори так.

— Я не люблю евреев. И никто из моих близких их не любит. Они всегда чьи-то друзья, в основном финансистов, и всегда воняют замасленными грязными купюрами.

Никогда прежде Кандида не встречала в своей жизни евреев, и поэтому она даже не знала толком, за что же их следует ненавидеть. Как и все, она знала о печальной участи итальянских евреев, брошенных в безжалостные жернова фашистской машины, и антисемитизм Дэвида ей показался просто необъяснимым.

— А что лично тебе плохого сделали евреи?

— Они узурпаторы, паразиты, сосущие нашу кровь.

— Но Джозеф ведь не такой. И мне казалось, что вы были все-таки друзьями.

— Нас просто свела судьба. Не будь войны, ничего подобного никогда бы не случилось. Война перевернула все с ног на голову. — Дэвид начал похлопывать себя по плечам и груди. — Господи, как же холодно здесь, — и помолчав немного, добавил: — Что за судьба — сначала гнить в лагерных бараках, а потом здесь. Но в бараках было лучше.

Что-то в интонации его голоса глубоко задело Кандиду.

— Что ты имеешь в виду?

Взгляд Дэвида вдруг стал каким-то странным.

— По крайней мере, я бы согрелся и жил бы как цивилизованные люди.

— Дэвид, Бога ради, даже не думай об этом.

— Что?

— Не вздумай сдаваться немцам.

— А почему бы и нет?

— Они пристрелят тебя, как собаку.

— Я слышал другое, — сказал англичанин и стал дуть на свои замерзшие ладони.

— Ты имеешь в виду листовки, которые фашисты распространяют повсюду. Но это лишь пропаганда. Они убьют тебя, Дэвид.

— Не убьют, если сделать все как надо.

— Что значит «как надо»?

Тоска пронзила сердце Кандиды. Она понимала, что проекты Дэвида относительно Рима и Швейцарии были лишь мечтами вслух. Сейчас голос его звучал по-иному, и было ясно, что об этом любовник Кандиды уже думал не раз.

— Ты что, надеешься, будто фашисты начнут соблюдать Женевскую конвенцию? Дэвид, не глупи. Ты же хорошо знаешь, кто такие фашисты.

— Я пережду войну в тепле и в спокойствии, а через несколько месяцев все равно она кончится, и тогда меня отправят домой.

— Но ты же солдат! — не выдержала Кандида. Дэвид быстро взглянул на девушку, и в его взгляде она уловила только отчаяние.

— Я всего лишь загнанная лиса, и свора гончих идет за мной по следу. Лагерь для военнопленных будет для меня лучшим местом, чем эти чертовы горы, где как раз и можно встретить фашиста, готового отрезать мне яйца.

— О, Дэвид! — Кандида обняла возлюбленного, может быть, в первый раз почувствовав, насколько все-таки слаб этот сильный на вид мужчина.

Они занялись любовью, и Дэвид вновь был с Кандидой по-животному груб.

Немцы повсюду распространяли свои листовки, обращенные к бежавшим военнопленным, уговаривая их немедленно сдаться и обещая обращаться с ними по законам Женевской конвенции. Но Кандида даже думать не хотела, что ее Дэвид может оказаться таким легковерным.

Кандида была потрясена до глубины души. А спокойный внутренний голос спрашивал, что же она хочет на самом деле. Если быть до конца честной перед самой собой, то она хочет стать женой Дэвида. Но разве такой человек, как ее возлюбленный, может жениться на простой девушке? Если ему все-таки удастся выжить, то он, пожалуй, вернется в свое поместье в Нортамберленде и возьмет в жены титулованную особу, какую-нибудь белоснежную девственницу, и никогда не вспомнит о заброшенном сарае и о сеновале. Мысль о возможной потере и расставании была для Кандиды страшнее, чем смертный приговор.

Вернувшись к себе домой, девушка принялась плакать, а затем вновь обратилась к своему дневнику. «Что же останется мне, когда Дэвид уедет отсюда?» — написала она. Слезы, как единственный ответ, обильно капали на полупустую страницу.

В этот вечер Кандида была как-то по-особому молчалива за общим столом, и Роза наблюдала за ней весьма пристально.

— Ты нездорова? Выпей еще вина, дитя мое.

— Я не хочу.

— Хорошее вино очищает кровь. — Мать взглянула на Тео. — Вам обоим надо лучше есть. Посмотри на свою сестру, Тео. Посмотри, как сильно она похудела. Разве так должна выглядеть восемнадцатилетняя девушка?

— Она просто устала, мама.

— Прошлым летом Кандида была такой красивой. А сейчас она растеряла всю свою привлекательность.

— Мама, ну пожалуйста, — взмолилась Кандида.

— Разве она не стала выглядеть хуже. Тео? — не унималась Роза.

— Нет, — мягко возразил сын. — Она по-прежнему прекрасна.

— На мой взгляд, она похожа сейчас на ходячий скелет.

Нервы Кандиды были уже па пределе.

— Мама, пожалуйста, прекрати!

Ночью она очень плохо спала, все время просыпаясь.

Ей снился Дэвид, который то и дело оказывался в различных передрягах. Один раз Кандиде даже приснилось, будто Дэвид мертв и она стоит у его могилы. Джозеф почему-то оказался здесь же и все время пытался успокоить ее. Он гладил Кандиду по волосам, а она смотрела Джозефу в глаза, которые казались черными-пречерными и бездонными. И потом эта чернота глаз перешла во мрак ночи, а девушка уже неподвижно сидела на своей постели и вглядывалась в кромешную тьму.

Всем сердцем Кандиде хотелось сейчас оказаться в Охотничьей башне, чтобы увидеть Джозефа. Эта мысль не давала ей уснуть до самого утра.

Тропинку, ведущую в Охотничью башню, всю размыло. Впервые за долгое время выглянуло солнце, и снег превратился в грязь. Листья на ветвях дуба засохли, но не все опали, и при солнечном свете можно было вообразить, что сейчас летний день. Слабый аромат клевера она ощутила, несмотря на тающий снег. Этот запах был как призрак надежды на новую жизнь. Кандида подняла лицо к небу и почувствовала, как лучи солнца коснулись его. Она ощутила вдруг небывалый покой, словно и не было ночью никаких кошмаров.

По мере приближения к башне Кандида стала улавливать также и запах горящей древесины. Девушка начала пробираться сквозь заросли к опушке. Видно было, что Джозеф починил ставни. Дым мирно струился из трубы. Кандида уже не торопилась, она остановилась и как завороженная смотрела на башню. Здесь чувствовалась какая-то особая сказочная атмосфера. Девушке казалось, будто вот-вот должны появиться эльфы и феи.

Лишь несколько мгновений спустя Кандида вернулась в реальность и увидела в проеме открытой двери одинокую фигуру Джозефа. Она направилась прямо к нему.

Рана явно его не беспокоила, и сейчас Джозеф выглядел хорошо и держался прямо. Казалось, будто американец даже помолодел и не казался больным и беспомощным, каким его еще совсем недавно знала Кандида. Джозеф успел обзавестись окладистой пышной бородой. Улыбнувшись, он протянул к ней руки.

— Я же просил не приходить сюда, — слегка смущаясь, произнес американец.

— Но я беспокоилась и решила навестить. Возьмите — здесь еда и вино, — сказала девушка, протягивая корзину.

— Спасибо. Заходите.

Внутри башни все было прибрано и вычищено, Джозеф повел Кандиду наверх. Огонь слегка играл в камине. Постель находилась прямо посредине комнаты. Кандида заметила, что американцу даже удалось соорудить два самодельных стула, которые он расположил рядом с камином.

— А зачем два? У вас что — были гости?

— Духи леса время от времени заходят сюда, чтобы поболтать и пообедать со мной.

Сказано это было с такой уверенностью, что Кандида даже на мгновение поверила Джозефу. Он подбросил дров в огонь и уговорил Кандиду снять туфли и просушить их.

— Вы здесь все так прекрасно устроили, — произнесла Кандида, оглядываясь.

— Ну уж, прекрасно. Но хотя бы чисто.

— Как вам здесь живется? — смущаясь, спросила Кандида. — Я все хотела навестить вас раньше, но снег мешал.

— Понимаю. Долгий путь. Да и рисковать вам не следует.

Джозеф стал готовить ужин. Кандида внимательно следила за его движениями. Теперь Джозеф казался сильным и даже грациозным.

— Боль прошла?

— Вы имеете в виду рану? Прошла. Вы меня полностью вылечили.

Кандида заметила, что Джозеф жарил грибы.

— А вы хорошо знаете, какие из них съедобные, а какие — нет? Ведь это может быть очень опасно.

— Я уже несколько недель ем их и, как видите, еще жив. А вот вы побледнели. Кандида, и похудели. Худоба не идет вам.

— Зато вы расцветаете с каждым днем. Жизнь отшельника явно пошла на пользу.

— Как ваши родители, как Тео?

Кандида рассказала все в подробностях, не переставая оглядываться по сторонам. Джозефу удалось соорудить и еще кое-что из мебели, сколотив наскоро грубые доски. А на полке расположилась маленькая библиотечка. Рядом с постелью лежала книга Данте «Божественная комедия». Девушка пыталась вообразить себе одинокую жизнь американца в этих стенах. Одиночество, абсолютный покой и тишина, да еще мелкие заботы по хозяйству — вот, пожалуй, и все, что заботило сейчас Джозефа. Иногда, правда, он мог обратиться и к чтению, но книг было слишком мало. Кандида почувствовала, как сердце ее сжалось от тоски. Однако у Джозефа было явное преимущество: в его душе царил мир и покой, чего нельзя было сказать про саму Кандиду.

— А Дэвид? — неожиданно начал Джозеф. — Как он?

Девушка глубоко вздохнула, прежде чем ответить:

— Я беспокоюсь за него. Он так подавлен, так нервничает.

— Что? Дэвид был груб с вами?

— Нет. Конечно нет, — успокоила своего собеседника Кандида, — но дух его сломлен. Ему все время хочется куда-то бежать и где-то спрятаться. Он постоянно говорит про Швейцарию и о том, что готов сдаться немцам.

Джозеф резко развернулся и посмотрел Кандиде прямо в глаза.

— Не позволяйте ему сделать это, Кандида.

— Но Дэвид не послушает меня, — ответила девушка, пожав плечами.

— Немцы захотят узнать обо всем, что делал Дэвид после перемирия, а он был в партизанах. Хороший допрос, и наш друг все скажет. Тогда немцам захочется узнать, кто прятал вояку. И никакой пощады уже нельзя ждать от этих людей. Немцы расстреляют всех…

— Но Дэвид никогда и никого не предаст.

— Пора вам наконец повзрослеть, — бросил Джозеф и повернулся вновь к огню.

Кандида начала жалеть о том, что пришла сюда.

— Дэвид никогда не совершит предательства, — не выдержала девушка. — Вы просто наговариваете на него.

Джозеф решил не продолжать разговор. Он молча готовил ужин. Кандида продолжала внимательно следить за каждым движением американца: странный одинокий человек, оказавшийся в таком заброшенном и безлюдном месте. Девушке прежде не приходилось наблюдать за своим бывшим пациентом в обычной повседневной жизни. И первое, что ее поразило, — это некая текучесть движений. Нечто кошачье угадывалось в каждом жесте. Кандида невольно начала сравнивать американца с сильным и уверенным в себе Дэвидом. Она вдруг вспомнила о том, что рассказывал ее возлюбленный о Джозефе.

Американец разделил еду на две порции. Кандида успела проголодаться и поэтому с аппетитом принялась за грибы. «Какая-то еда эльфов», — подумала про себя девушка, а вслух добавила:

— Есть грибы, которые способны свести с ума. Если их часто есть, то начнутся видения и не заметишь, как, подобно ведьме, начнешь танцевать голой в глухом лесу.

— Я предупреждал вас, что для Дэвида вы только развлечение, и ничего больше. Сейчас, Кандида, вы сами видите, что так оно и есть на самом деле.

— Нет. Я верю Дэвиду. Верю…

— Глупо.

— Ненавижу. Стоило мне прийти помочь и вот…

— И я хочу помочь вам, — сказал Джозеф неожиданно мягко и наклонился вперед. — Вы ведь умная женщина, но жизненного опыта еще не хватает. В Дэвида Годболда вы влюбились не как в реального человека, а как в воплощение своей мечты.

— Прекратите. Прекратите сейчас же, Джозеф, — не выдержала Кандида.

— Настала пора посмотреть правде прямо в глаза. Вы должны понять, что Дэвид очень скоро бросит вас. И если вы не успеете одуматься, то только потратите свои лучшие годы на ожидание его возвращения, которого никогда не будет.

— Нет. Он вернется. Он обязательно вернется.

— Никогда. Дэвид воспользовался вами, когда это ему было необходимо, но он забудет вас тут же, как только покинет ваши края.

Кандида еле сдержала себя, чтобы не запустить тарелкой в голову Джозефу. Только его властный взгляд остановил девушку в последний момент, и она бросила недоеденные грибы прямо в огонь, и они зашипели на раскаленных углях.

— Браво, — иронично заметил Джозеф. — Наконец-то Кандида повела себя как взрослая женщина.

— Почему вы мне все это говорите?

— Вы сами знаете почему.

— Потому что думаете, будто любите меня? Но кто из нас тогда больший мечтатель. Джозеф, вы или я?

Американец начал молча выскребать остатки еды из тарелки. Кандида еще раз окинула взглядом голые каменные стены. Находиться в башне было делом необычным. Странно было даже представить себе, что за толстыми каменными стенами уже нет ни других комнат, ни людей, ни мебели, а только пустой морозный воздух — и больше ничего.

— А что вы знаете о любви, Джозеф? — после долгого молчания вновь спросила Кандида. — Вам пришлось оставить женщину в Америке?

— Да, пришлось.

Что-то необычное в голосе американца заставило Кандиду быстро взглянуть на него.

— Как ее звали?

— Мэриан.

— Вы любили ее?

— Мы были помолвлены.

— Были. А сейчас уже нет?

— Нет. Она написала мне в лагерь военнопленных, что вышла замуж за другого.

— Нельзя было так поступать. Нельзя.

— По крайней мере, она была со мной честна.

— Ваша Мэриан была хороша собой?

— Очень.

— Вот отчего вы такой циник. Она разбила ваше сердце.

— Сердца она мне не разбила, но гордость задела. Но я понял, что вряд ли по-настоящему любил эту женщину, иначе я бы не отправился добровольцем воевать в Европу. А потом я влюбился в другую.

— И что? Она действительно была у вас единственной?

— Конечно, Кандида. Почему это вас удивляет?

— Мне казалось, что мужчины…

— Продолжайте, продолжайте.

— У Дэвида, например, есть немалый опыт по этой части.

— Конечно, он спал по крайней мере с сотней шлюх, которым не дал ни цента. Я же имею в виду совсем другое.

И Кандида вдруг ощутила, что ее мир, который еще совсем недавно казался таким надежным, вдруг начал рассыпаться на части и в один миг от него не осталось почти ничего:

— Так значит, я всего лишь последняя из шлюх Дэвида?

Джозеф выпрямился во весь рост и произнес:

— Вы слишком задержались. Я провожу вас до дому.

— Не надо.

— Но я хочу. Пойдемте.

Небо вновь почернело, и дорога назад стала намного труднее. Кандида брела рядом с Джозефом, унылая и молчаливая. Печаль непреодолимой тяжестью легла на сердце, и стало даже труднее дышать.

Их очень скоро поглотил молчаливый лес, и, пока они брели по лесной тропинке, неожиданно хруст валежника привлек внимание Джозефа и Кандиды.

— Что это? — испуганно спросила девушка.

— Не знаю.

Джозеф начал напряженно вглядываться в ту сторону, откуда донесся до них странный звук.

И вдруг раздался страшный треск, Кандида не выдержала и закричала что есть сил, схватившись за Джозефа обеими руками. А на тропинке неожиданно появился огромный красавец-олень. Это было величественное и гордое животное, и на голове у него уже появились весенние рога, слегка покрытые пушком. Олень стоял и смотрел на мужчину и женщину дикими невинными глазами. Казалось, этому не будет конца. А затем он неожиданно помчался вдоль лесной тропинки, и стук его копыт по мягкому грунту вторил стуку их сердец.

Кандида как завороженная смотрела вслед удалявшемуся оленю. Она начала приходить в себя, но по-прежнему держалась за стоящего рядом Джозефа. Он медленно повернулся и внимательно посмотрел на девушку. И вдруг Кандида поняла, насколько все-таки красив ее спутник. В нем была та же стройность и несгибаемая сила, что и в олене, который неожиданно появился на лесной опушке. Казалось, только слепой мог не заметить этого.

Сердце Кандиды предательски забилось в груди. Перед глазами у нее все поплыло, и какая-то темная, неведомая сила овладела девушкой. Был ли в этом виноват только Джозеф, или нечто странное происходило сейчас в таинственном лесу и в душе Кандиды, сказать было трудно.

Почти теряя сознание, она подалась немного вперед. Еле уловимое, слабое движение, но самой Кандиде показалось, будто она начала медленно падать в пустоту, в пропасть, которая разделяла их с Джозефом.

Затем она ощутила, как его руки коснулись ее тела:

— Джозеф! Джозеф! — прошептала она, не в состоянии унять начавшуюся дрожь.

Она прижалась к американцу, но пропасть не закрыла страшного зева. Джозеф обнимал Кандиду и нежно гладил ее по волосам. Ужас отступил немного. Кандида подняла голову и посмотрела в глаза американцу. Джозеф улыбнулся ей откуда-то сверху:

— Пойдемте. У нас долгий путь.

 

МАРТ 1944

Несмотря ни на что, Дэвид и Кандида продолжали встречаться на чердаке хлева, на сеновале.

Кандида боялась, что в любую минуту их могут обнаружить родители, да и присутствие Дэвида перестало быть тайной. Это придавало каждому их свиданию привкус греха и вины. Чем дальше, тем больше любовники отдалялись друг от друга. Теперь ничего, кроме секса, их не связывало. Кандида уже не испытывала наслаждения от физической стороны любви, хотя хорошо понимала, что это то единственное, что хоть как-то сближает ее и Дэвида.

А Дэвид продолжал рассуждать о своем бегстве отсюда, о планах перейти Альпы или уйти туда, где союзные войска воевали с фашистами. Он надеялся благополучно достичь линии фронта. Но в этих рассуждениях по-прежнему не чувствовалось настоящей решимости или здравого смысла. В марте неожиданно выпало столько снега, что побег стал невозможен.

Даже секс не мог поднять настроения Дэвида. Наоборот, он казался после этого еще более угрюмым, чем прежде. В последние дни Дэвид даже не целовал Кандиду во время полового акта, а только старался как можно глубже войти в ее тело. Иногда ей казалось, будто она туша под ножом мясника. Она по-прежнему подчинялась, но со все большим чувством обиды.

Кандида не заботилась о том, чтобы притворяться счастливой, просто терпела Дэвида, прекрасно понимая теперь, что те слова, которые он бормотал по-английски, — далеко не выражение добрых и нежных чувств.

Сначала Кандида испытывала чувство вины за свою невольную холодность. Почему, в самом деле, она не могла наслаждаться телом Дэвида, как он наслаждался ее телом? Ей даже казалось, что это предательство. Но постепенно Кандида стала понимать, что во всем виноват только Дэвид.

— В тюрьме было бы лучше, чем здесь, — часто повторял он, затягиваясь сигаретой. — Господи, да где угодно было бы лучше, чем здесь.

Это стало постоянной темой разговоров. Кандида давно поняла, что возражать бесполезно. Втайне она надеялась, что это только настроение, которое вот-вот должно пройти, не оставив следа.

А в памяти между тем постоянно всплывал образ Джозефа и мельчайшие детали их последней встречи.

— Дэвид, а ты занимался любовью со многими женщинами?

— О, я думаю, их было несколько дюжин. А ты что, ревнуешь?

— Нисколько.

— Хочешь узнать, были ли они лучше, чем ты?

— Нет, — ответила Кандида, не обращая внимания на иронию, — просто хотелось узнать, какого сорта были эти женщины.

— Всех сортов. Блондинки, брюнетки, с большими грудями, маленькими грудями, с упругой попой, с рыхлой попой.

— Они принадлежали к твоим знакомым, которых ты встречал на балах и званых вечерах?

— Шутишь? На рауте легче закадрить мраморную статую, чем женщину, не считая, конечно, одного-двух редких случаев.

Одна из кошек, как обычно, оказалась поблизости. Вытянув лапки, она не отрываясь смотрела своими зелеными глазами на двух любовников.

— Тогда кто же были эти женщины? Те, с кем ты обычно занимался любовью.

— В основном — шлюхи, — сказал он с некоторым вызовом.

Кандида быстро взглянула на Дэвида и успела уловить жестокую ухмылку, которой слегка исказились его губы. Значит, и в этом Джозеф оказался абсолютно прав.

— Ну и как? Это были дорогие шлюхи? — съязвила в свою очередь Кандида.

— Трахаться лучше бесплатно. — Дэвид выразительно сплюнул. — Самые предусмотрительные из них просили деньги заранее, чтобы отдать своим сутенерам. Но начинающие глупышки не были так предусмотрительны, тем более что им самим нравилось это делать со мной. Они сначала предлагали товар, а уж потом я сам решал, платить или нет за него.

— Совсем как со мной, да?

— Пожалуй. Ты же не попросила ничего в самом начале.

В горле вдруг пересохло и почувствовался привкус соли. Кандида с трудом поднялась на ноги.

— Послушай… — начал было Дэвид, отбросив в сторону сигарету и пытаясь схватить Кандиду за руку, но она резко отстранилась, — я же пошутил. Пошутил, слышишь!

Кандида сбежала вниз по лестнице, а Дэвид и не подумал броситься за ней следом.

Морозный воздух ударил в лицо. Стало ясно, что Кандида ничего не значила для Дэвида. Конечно же, он никогда на ней не женится. Война закончится, англичанин улетит к себе на родину и никогда не вернется сюда.

Кандида даже не оглянулась. Внутри у нее будто что-то сломалось: чувство оскорбления и ощущение своей ненужности переполняли ее. Все ее мечты, все, что она лелеяла в душе, было обращено в пыль. В один миг она состарилась душой.

Кандиду посетили мысли, неожиданные для нее, — о смерти и призрачности самой жизни. Девушка пыталась преодолеть в себе это настроение, но все было напрасно. Джозеф оказался прав относительно многого, о чем по наивности она даже слушать не хотела. Теперь ее советчик напоминал мудреца из заколдованного леса. Таинственный отшельник, живущий в одинокой башне. Джозеф говорил, что любит ее, но эти слова мало что значили для Кандиды, очарованной Дэвидом Годболдом.

Как бледная луна в предутренний час, Джозеф казался незаметным в лучах внешнего блеска Годболда. Но вот теперь, словно во время солнечного затмения, все будто встало на свои места.

Кандида вдруг поняла, что она почти ничего не знает о Джозефе. Ей было известно лишь то, что он американский еврей, который добровольно отправился воевать в Европу в составе британских войск.

Теперь Кандида сгорала от нетерпения вновь увидеть Джозефа, вновь оказаться с ним в башне, затерянной среди молчаливого леса, чтобы еще раз заглянуть в эти бездонные черные глаза.

Обед в этот вечер прошел очень мрачно. Зенитки не переставая стреляли, и был слышен рев бомбардировщиков в небе. Самолеты союзников каждую ночь теперь проникали в самую глубь Италии и регулярно бомбили такие большие города, как Милан, Болонья, Турин. Дошли слухи об очередных зверствах эсэсовцев: в деревне в нескольких милях отсюда они повесили десять человек, которых подозревали в содействии движению Сопротивления.

Молча все члены семьи напряженно вслушивались в каждый взрыв бомбы: война подбиралась все ближе и ближе. Винченцо затушил керосиновую лампу и открыл ставни. На другом берегу озера отчетливо были видны вспышки.

— О Господи! — не удержалась Роза. — Они бомбят фабрики.

Кандида от страха прижалась к матери, напряженно вглядываясь в зловещий фейерверк. Мощные лучи прожекторов, как пальцы слепого, беспорядочно шарили по ночному небу. Отчетливо был слышен натужный рев моторов да завывание сирены. Затем вспышки взрывов и грохот вновь потрясли озеро.

— Верно, — согласился Винченцо. — они бомбят фабрики, расположенные между Сало и Брешиа.

Лучи прожекторов высветили столб дыма. Звук моторов постепенно утих, а за ним — и вой сирены. Кандида почувствовала, что у нее текут слезы. Она уткнулась лицом в материнскую грудь, как в детстве.

Но чью Кандида увидела очень странный сон, где были только огонь и Джозеф.

Снилось ей, будто стоит она недалеко от костра и оранжевые языки пламени поднимаются к мрачному небу. Жар от костра ударил в лицо, и на ресницах появились слезы. Рядом оказался Джозеф, который тоже внимательно следил за костром, скрестив руки на груди и опустив голову.

Кандида медленно повернулась к своему спутнику, и губы ее словно сами собой начали произносить обычные слова, которые сейчас казались очень странными: «Что мы будем делать?»

Джозеф улыбнулся в ответ своей таинственной улыбкой и протянул Кандиде руку: «Пойдем».

Кандида с удивлением посмотрела на протянутую руку, затем еще раз на огонь, который все рвался к небу, и медленно произнесла: «Нет!»

Тогда Джозеф схватил ее за руку. Его пальцы были на удивление сильными, и Кандида поняла, что выбора у нее уже нет. Они пустились бежать по направлению к бушующему пламени, и надо было перепрыгнуть через костер или упасть в огонь. Кандида слышала, как Джозеф крикнул ей: «Прыгай!» Она в ужасе повиновалась приказу.

Будто на крыльях, она вознеслась над языками пламени, крепко держась за руку Джозефа. Жар касался обнаженных ног, запах дыма пропитал даже волосы. Затем они вместе упали на темную мрачную землю.

Утром Кандида проснулась, зная, что вновь выпал снег. Может быть, ему удастся потушить пожар на другом берегу озера? Она еще долго продолжала лежать в постели, из последних сил удерживаясь от того, чтобы не разреветься, и напряженно прислушиваясь к слабому шуршанию падающего снега.

Огромные клубы дыма распространились по всему небу и висели неподвижно над озером. Повсюду чувствовался удушливый запах гари. Казалось, вот-вот должен наступить конец света. Неужели ее сон оказался пророческим? А там, по другую сторону костра, было хоть какое-то спасение или нет? И Джозеф действительно мог перенести ее туда?

Утром Кандида спросила у отца:

— Папа, можно я возьму тележку и проведаю Джозефа?

— Конечно, только будь осторожна. Можешь отвезти ему немного риса. Но ничего не говори об этом матери, дочка.

Винченцо сам запряг пони. Дочь поцеловала отца, залезла в тележку и поехала к лесу.

Весь путь занял не более часа, несмотря на выпавший глубокий снег. Джозеф услышал звуки приближающейся повозки и вышел встречать Кандиду. Он помог ей сойти, и на какое-то мгновение Кандида очутилась в его объятиях — сон будто становился явью.

Джозеф повел девушку в башню.

— Поедите со мной? — спросил он. — Сегодня у меня только суп, но зато он горячий, а вы продрогли.

— Спасибо.

— Садитесь. — Джозеф придвинул самодельный стул поближе к огню. Кандида видела, как ее отшельник тщательно вымыл руки в тазу, прежде чем взялся за обед.

Они ели, а огонь весело играл в камине, согревая их радостным теплом. Кандида вдруг ощутила неожиданное смущение. Джозеф всегда так мало говорил. Впрочем, это было не столь важно, ведь прежде она никогда почти не слушала своего собеседника, но сейчас — совсем другое дело, и вместо человеческой речи приходилось напряженно вслушиваться в безмолвие, царящее в старой заброшенной башне, где все было так странно, спокойно и уютно.

— Джозеф, я хотела поговорить с вами, — тяжело сглотнув, сказала Кандида.

Он немного помолчал. — Давайте.

— Прошлой ночью я видела вас во сне.

— Это все? — вежливо поинтересовался американец.

— Нет. Не совсем. Знаете, мне так трудно.

Он поднялся и подошел к Кандиде. Она протянула к нему руки и почувствовала, что ее ноги уже не касаются пола.

— Успокойтесь, — мягко прошептал Джозеф в самое ухо. — И не плачьте.

— Но я в полном отчаянии и не знаю, что же со мной происходит. Я ничего, ничего уже не знаю.

— Но вам и не надо ничего знать. Просто оставайтесь такой, какая вы есть.

— Но кто я? О Господи, я не знала, что могу быть такой дурой. Я потеряла себя и не знаю почему.

— Это из-за того, что кто-то другой теперь определяет вашу значимость. Вы несете на себе проклятие быть женщиной.

Кандида изо всех сил вцепилась в руку Джозефа.

— Не уходите. Даже если Дэвид оставит меня, не уходите и останьтесь со мной.

Джозеф поцеловал ее в губы, и Кандида ощутила неожиданный прилив сил. Его тело отличалось от тела Дэвида. Оно было выносливее и тверже, и поцелуй был совсем другим. В нем чувствовалось столько нерастраченной нежности, что у Кандиды голова пошла кругом. Казалось, она готова растаять, раствориться в этой пышущей силе и энергии.

— Может быть, у нас остался только этот день, — еле слышно прошептала Кандида.

— Что ж, давай возьмем этот день, — прошептал в ответ Джозеф.

Кандида отпрянула назад, словно не ожидая от себя такой решимости. Безмолвие по-прежнему царило в башне. Кандида подвела Джозефа к постели отшельника.

— Ты хочешь, чтобы я разделась сама? — спросила она дрожащим голосом.

— Да, — быстро произнес он в ответ. Кандида начала торопливо расстегивать блузку.

— А он никогда не просил меня раздеться.

— Не думай о нем.

Кандида молча сняла с себя одежду. При Дэвиде она почему-то стыдилась своего тела. Да и ему нужны были только определенные его части. А сейчас, стоя перед Джозефом обнаженной, Кандида почувствовала уверенность в себе, свою пробудившуюся женственность. Конечно, ведь Джозеф находил ее прекрасной.

Развязывая ленту в волосах, она внимательно следила за его взглядом, за тем, как он жадно смотрел на ее поднимающуюся грудь и соски, в один миг ставшие такими твердыми. С прошлого лета ее тело сильно изменилось. Кандида слегка похудела и стала более гибкой. От щенячьей пухлости она незаметно перешла к женской соблазнительной стройности. Наконец ей удалось развязать ленту, и волосы хлынули неудержимым потоком на лицо и плечи.

Джозеф нежно коснулся кончиками пальцев темных сосков.

— Ты мне очень нравишься такой, полной желания и любви.

Он коснулся ее бархатных губ, ее подбородка и провел пальцем по красивой шее. Он не был так тороплив и суетен, как Дэвид. Это была сама нежность, сила и сдержанность, хотя Кандида всем телом ощущала обжигающий жар его желания. Он еще раз коснулся сосков, — они были тверды, как камень.

— Я так же красива, как Мэриан? — прямо спросила Кандида.

— Господь не создавал ничего лучше тебя, — мягко произнес Джозеф.

Затем он разделся, положив свою одежду рядом с ее юбкой и блузкой. Кандида вспомнила самца-оленя в кустах — в Джозефе были та же страсть и красота, и двигался он с такой же дикой грацией. Его тело было мускулистым, смуглым и без единой жировой складки, так что отчетливо было видно движение каждой мышцы.

Джозеф был возбужден до последней степени. И тут она тоже увидела различие с Дэвидом. Естество англичанина поднималось только вверх, а у Джозефа оно загибалось слегка к животу. Кандиде очень захотелось коснуться его плоти, но она не могла преодолеть робости. Словно догадавшись, Джозеф подошел к ней и, взяв ее руку, направил ладонь Кандиды туда, где был пах.

— От тебя так и пышет жаром, — прошептала Кандида. — Ты такой горячий, красивый и сильный, как… тот олень в лесу.

Джозеф вновь поцеловал ее в губы, и она ощутила, как его естество слегка содрогнулось от желания в ее ладони. Джозеф обнял Кандиду, и их тела слились наконец воедино.

— Я привыкла думать о тебе как о некрасивом и беспомощном мужчине. И только через несколько месяцев я рассмотрела тебя до конца. Как же ты прекрасен, Джозеф.

А его руки между тем медленно скользили по спине, пока не коснулись ягодиц. Джозеф целовал Кандиду медленно и нежно, желая получить от нее ответную нежность. Она почувствовала, как ее губы раскрылись будто сами собой.

— Ляг, — прошептал Джозеф, — и позволь мне выразить свою любовь, Кандида.

Кандида легла на твердое простое ложе с покорностью, с которой она никогда не отдавалась прежде Дэвиду. Но Джозеф не накинулся на нее с животной страстью, а с какой-то языческой восхищенностью изучал тело своей подруги, лаская и целуя его, черпая наслаждение в каждом его изгибе. Это было так восхитительно, так ново. Кандида ощущала мощь его тела, но эта мощь не подавляла и не уничтожала ее.

Она даже не подозревала, сколько удовольствия и радости таит ее плоть. А Дэвид никогда не пытался пробудить в ней самой страсть. Сейчас Кандида будто окунулась в море новых ощущений.

— Ты великолепна, — прошептал Джозеф. — Каждая частичка твоя вызывает во мне трепет. Ты самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел.

Кандида не испытывала ни малейшего стыда, и каждое нежное прикосновение и поцелуи Джозефа доводили ее почти до экстаза.

— Ты снилась мне. Снилась постоянно. Я видел, как касаюсь тебя, целую, пробую тебя, как самое изысканное лакомство.

Душа Кандиды словно обрела крылья. Экстаз переполнял ее, удивляя своей какой-то особой непостижимой силой, и, не выдержав, она вдруг закричала, чувствуя, что голос срывается:

— О, Джозеф, что ты делаешь со мной, Джозеф?

Но его руки не отпускали Кандиду, они еще сильнее обвились вокруг ее тела. Она ощущала, что не в состоянии больше вынести наплыва страсти. Словно тяжесть легла на грудь и стало тяжело дышать.

Ей показалось, будто внутри что-то лопнуло и отпустило ее. Вместо боли она почувствовала только радость и счастье. Кандида даже ослепла на какое-то мгновение. Переполнявшее ее чувство ликования сменилось покоем и облегчением. Застонав, Кандида поджала колени, прижимая при этом голову Джозефа к животу.

Понадобилось еще какое-то время, прежде чем Кандида смогла открыть глаза и посмотреть на Джозефа. Он улыбался ей.

— Я люблю тебя, Кандида.

— Нет, — закрыла она ладонью его рот. — Пожалуйста, не говори так. Разве ты не хочешь войти в меня?

— Только попроси меня об этом.

— Что за джентльмен.

Кандида отбросила свои тяжелые волосы и склонилась к паху Джозефа. Его естество было по-прежнему твердым и горячим. Казалось, оно было создано только для нее, чтобы наполнить ее, соединиться с ней. Впервые в жизни Кандида испытывала сейчас этот телесный голод. Скорее всего — от той радости, которую она только что испытала.

Не думая ни о чем, Кандида взяла в рот то, что воплощало сейчас для нее саму суть Джозефа. Она никогда ничего подобного не делала, но все оказалось таким естественным. Она услышала, как любовник произносит ее имя, ощутила, как выгнулось его тело.

— Хватит, — простонал вдруг Джозеф, отстраняя Кандиду. — Я хочу тебя. Прямо сейчас.

— Иди ко мне, — взмолилась она.

Кандида с нетерпением ввела естество Джозефа в свою плоть. Джозеф делал все уверенно, крепко обхватив бедра Кандиды своими мускулистыми руками. С каждым разом он входил в нее все глубже и глубже. Никакой боли Кандида не испытывала, наоборот, ей казалось, будто ее разлетевшееся на кусочки существо вновь обрело целостность и единство.

— Кандида, — зашептал вдруг жарко Джозеф, — любовь моя…

Когда его тело начало непроизвольно двигаться, Кандиде показалось, что естество Джозефа коснулось самой сокровенной сердцевины ее чрева.

— Моя душа, — зашептала Кандида в трансе, — она коснулась твоей.

— Люблю тебя, люблю, люблю, люблю, — не переставая, шептал Джозеф.

Поцелуем Кандида заставила его замолчать, а затем выгнулась вся, чтобы позволить Джозефу еще глубже войти в себя. Его упругие ягодицы так и заходили под руками Кандиды. Страстность Джозефа тронула Кандиду до глубины сердца, и дело здесь не ограничивалось только эротикой. Происходящее было самым прекрасным событием в ее короткой и обделенной счастьем жизни.

Наконец наступило чувство насыщения, смешавшись с привкусом неожиданной печали, близкой к боли. Они лежали рядом с очагом; из него выбивался жар, от которого, казалось, вот-вот должна была начать лопаться кожа, покрываясь волдырями. Кандида словно сквозь сон слышала, как окликает ее по имени Джозеф, и голос его был печален и глух, как эхо в непроходимой чаще. А семя его во чреве Кандиды было подобно благословению. Она закрыла глаза и ощутила, как по всему телу разлилось приятное тепло.

Кандиду охватило чувство покоя и удовлетворения, словно ей удалось наконец достичь того, чего она так давно и напрасно ждала. Как рыбы, идущие на нерест, Кандида и Джозеф готовы теперь были умереть, достигнув главной цели своего существования.

Медленно, почти с болью, тела их начали отделяться одно от другого, а пальцы с трудом разжались. Но Джозеф продолжал держать Кандиду в своих объятиях, а она положила голову ему на грудь, чувствуя, как покой и мир наполняют ее существо.

— Все, что ты делаешь, похоже на стихи, — прошептала Кандида.

А затем сон безжалостно опрокинулся на Кандиду, увлекая ее куда-то в глубину. На короткое мгновение она вспомнила свой детский сон: дом вдруг превращается в огромный корабль, который всю ночь плывет по бесконечному и беспокойному морю:

— Все, что ты делаешь, Джозеф, все…

Проснулась Кандида только к вечеру. Она лежала одна и потому, почувствовав страх, вскочила и быстро оделась. В одно мгновение спустившись по лестнице, Кандида выскочила на улицу, в снег.

Джозеф стоял посреди поляны, уставившись в землю. Чувствуя себя будто во сне, Кандида осторожно подошла к нему сзади.

— Ужасно было проснуться и не найти тебя рядом. Никогда не поступай так больше.

Молча он обнял ее и поцеловал, а затем коснулся кончиками пальцев ее брови.

— У тебя жар, возвращайся в постель.

— Это что — сон?

Джозеф улыбнутся и вновь поцеловал Кандиду.

— Нет. Не сон.

— На что ты так пристально смотришь?

Джозеф указал пальцем. В борозде, оставленной от колес повозки, снег подтаял и появилось бледно-розовое пятно.

— Это цикламен, — догадалась Кандида. Джозеф наклонился и сорвал цветок:

— Значит, весна все-таки наступила.

— Нет. Цикламен зацветает и зимой. Но все равно — он такой красивый.

— Да. И еще в нем есть какая-то эротика.

— Эротика?

— Смотри, — и Джозеф осторожно раздвинул пальцами лепестки, словно женскую плоть.

От неожиданного сходства Кандида даже улыбнулась.

— Никогда не думала об этом.

— Я люблю тебя, — нежно произнес Джозеф. — Станешь моей женой?

Погоняя пони по дороге к ферме в сумерках, Кандида призналась себе, что такой радости она никогда прежде не испытывала в своей жизни.

Эту радость она несла теперь в своем сердце, как неугасимый свет, который рассеивал сейчас тьму, что за последние месяцы наполнила до отказа жизнь молодой женщины.

Любила ли она Джозефа? На этот вопрос нельзя было ответить сразу. Ее чувства были столь глубоки, что не соответствовали простым ответам на сложные вопросы. Но сам Джозеф безусловно любил Кандиду. И это имело огромное значение. Любовь его словно освещала дорогу, рассеивая в душе отчаяние и наполняя сердце несказанной радостью.

Когда Кандида услышала хруст веток позади, то решила, что это олень выходит на тропу. В страхе она обернулась, но вместо оленя пред ней предстал Дэвид.

Кандида натянула вожжи и остановила повозку. Дэвид похож был на какое-то дикое лесное существо из сказки.

— Дэвид, ради всего святого, что ты делаешь здесь?

На лице англичанина появился оскал, который даже отдаленно не напоминал улыбку, а затем он со всего размаху ударил Кандиду по лицу.

— Дэвид!

— Трахалась с ним, да?

— Нет!

— Я сам слышал.

От второго удара Кандида уже попыталась защититься.

— Маленькая продажная сука! — Дэвид схватил Кандиду за волосы и начал судорожно таскать из стороны в сторону. От боли она не выдержала и закричала.

Пони шарахнулся было в сторону, но колея оказалась слишком глубокой для него. Дэвид повалил Кандиду прямо в снег:

— Видно, одного меня тебе было мало. Стоило мне только отвернуться, и ты прыгнула в постель к грязному еврею.

Кандида зарыдала:

— Мы собираемся пожениться, Дэвид. Он сам хочет этого. А ты нет…

Дэвид вновь ее ударил, повалив на землю. Теперь он стоял прямо над Кандидой, расстегивая ремень.

— Не надо! Не бей меня! — взмолилась она.

— Жениться на тебе! Ах ты, шлюха!

Он раздвинул ноги Кандиды и лег на нее. Она ощутила, как сырость проникла сквозь ткань и коснулась спины. — Дэвид, ради Бога, не надо!

Кандида начала бороться, вкладывая в сопротивление всю дикую страсть. Она хотела расцарапать это красивое безупречное лицо, но Дэвид оказался сильнее. Он снова ударил Кандиду со страшной силой прямо в живот. Боль была такой неожиданной, что Кандиде показалось, будто она вот-вот умрет. Она не могла даже вздохнуть. Перед глазами пошли круги, а в ушах стоял звон. Теперь всю энергию свою Кандида направила только на то, чтобы перевести дыхание.

Она ощутила, что Дэвиду удалось войти в нее. Но делал он все так жестоко, без наслаждения, стараясь наказать, наказать ее как можно больнее. Кандида выгнулась вся в напрасной попытке перевести дыхание и издала слабый крик.

Дэвид продолжал мять груди Кандиды, крича при этом что-то по-итальянски. Сквозь шум в ушах Кандида с трудом могла разобрать отдельные слова, и все они были проклятиями и площадной бранью.

Дэвид с каждой минутой становился все агрессивнее, его лицо исказилось. Кандида почувствовала вдруг, как у нее поплыло все перед глазами, тьма обволокла ее, и ей захотелось укрыться в этом неожиданно наступившем мраке от всех невзгод, обрушившихся на ее голову.

Прошло немало времени, прежде чем Кандида пришла в себя и вернулась в промозглые сырые сумерки, полная боли и страдания. Она приподнялась немного на локтях, чувствуя, что боль, как игла, пронзила все ее тело от бедер до головы. Дыхание, казалось, готово было прерваться от любого неловкого движения.

Дэвид стоял прямо над Кандидой, наблюдая за ней своими пустыми глазами. Он курил.

— А я уже подумал, ты сдохла, — сказал он совершенно безразлично.

Только сейчас Кандида смогла осознать, в какой позе она лежала сейчас на снегу, и тогда к боли прибавилось еще и невыносимое чувство стыда.

— Пошел вон! — выкрикнула она, пытаясь опустить юбку. Сломанный ноготь болел, из пальца сочилась кровь. — Вон!!!

Дэвид только расхохотался.

— Не беспокойся. Больше ты меня никогда не увидишь. Можешь рассказать этому ублюдку, кто же все-таки из нас лучше как мужчина.

С этими словами он развернулся и ушел в лес.

Кандиде с трудом удалось встать на ноги. Сквозь зубы она приговаривала только: «Не важно. Все это не имеет значения. Джозеф по-прежнему во мне, в моем теле».

Каждое движение приносило боль. Она добралась до повозки, как разбитая старуха.

Кандиду разбудили звуки выстрелов.

Она проснулась с ощущением, будто все случилось не с ней, а с кем-то другим, чье тело Кандида только взяла на время. Голова по-прежнему болела, и перед глазами плыли темные круги.

И вдруг Кандида услышала крики. Постепенно она начала понимать, что внизу во дворе происходило что-то ужасное. Быстро накинув на себя платье, она бросилась по лестнице вниз. Там ее уже поджидал немецкий солдат. Он схватил Кандиду за руку и потащил на кухню. Опять в доме было полно солдат, и командовал ими тот же офицер СС с каменным лицом и безжалостным взглядом.

— Теперь все здесь, — произнес солдат, выталкивая Кандиду на середину.

— Вывести во двор! — приказал офицер, кивнув головой.

Немцы вывели всю семью на улицу. Солдаты держали свои автоматы наизготовку. Джулиано Гвистерини в черной рубашке был здесь же. Он, подбоченившись, не отрываясь смотрел на Кандиду.

Офицер, заложив руки за спину, медленно начал обходить согнанных во двор людей. Он заглядывал в их лица, шевеля губами, будто прочитывал историю каждого, кого разглядывал. Наконец эсэсовец вплотную подошел к Кандиде.

— Итак, в подвале была крыса. Поэтому вы и обронили тогда фонарь?

Кандида услышала, как зарыдала мать. Внутри будто образовалась всепожирающая пустота. Она смотрела в молодое жестокое лицо и видела в глазах только холод.

— Англичанин сам сдался нам в руки, — сообщил эсэсовец. Снег начал медленно падать с неба, и в мире вновь на мгновение воцарилось безмолвие. — Он всех вас обвинил в укрывательстве партизан.

Кандида почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Офицер продолжал спокойно разглядывать ее.

— Ну разве разумно прятать крыс от крысоловов, а?

— Он был тяжело ранен.

Эсэсовец только кивнул в ответ.

— Знаю. Его ранили, когда он убивал немецких солдат. Ваш английский друг рассказал нам и это. Где он сейчас?

— Скажи им! — закричала Роза.

Кандида отрицательно покачала головой. Спасти Джозефа уже было нельзя, но предать его она не могла. Офицер неожиданно улыбнулся.

— Впрочем, это не имеет значения. Мы знаем. Англичанин рассказал. В башне. Мои люди уже схватили его. — Затем, повернувшись к Гвистерини, офицер добавил: — Итак, мой патриотический друг, что нам следует сделать с этими предателями?

— Расстрелять. И я сделаю это сам.

— Расстрелять? Но, мой друг, мы же не варвары. Американские бомбы каждую ночь убивают наши семьи, но воевать с женщинами и детьми не в наших правилах. А вот мужчины — другое дело. Пожалуй, все-таки следует освободить героя войны, — добавил эсэсовец после небольшой паузы. — Он и так уже получил свое. А старика взять.

— Нет! — дико закричала Роза и рванулась вперед. Она упала на колени и обхватила начищенные до блеска офицерские сапоги. — Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, пожалуйста…

Только сейчас Кандида поняла, что бесстрастно и совершенно спокойно произнесенные слова офицера означали смертный приговор, который вынесли отцу.

Два солдата уже успели оттащить Розу и поднять ее на ноги, но она тут же вновь рухнула на иол.

Все они, словно по команде, начали кричать. Кандида разобрала голос Тео, затем надрывные рыдания матери.

Солдаты бросились к Винченцо и оттащили его от остальных.

Кандида кинулась к отцу, но удар прикладом отбросил ее на пол. Она не сразу смогла подняться, а когда наконец ей это удалось, она как завороженная уставилась на ладони, сплошь покрытые кровью.

Офицер кивнул своим людям.

— Тащите его.

— Роза! — громко крикнул Винченцо. — Роза! Я люблю тебя.

Кандида закрыла лицо руками.

— Дети, я люблю вас тоже! — кричал Винченцо. — Молитесь за меня!

Через несколько секунд во дворе раздались выстрелы.

Кандиде показалось, что теперь она всю жизнь обречена бродить без дороги в полной тьме. Ноги не слушались, голова кружилась.

Она с трудом выбралась из леса на опушку и посмотрела на одинокую башню, которая, словно перст, указывала куда-то в пустое небо.

Медленно Кандида подошла к двери. Ноги промокли, дрожь не прекращалась ни на секунду, хотя холода Кандида не чувствовала.

Башня была пуста. Одежда и вещи Джозефа разбросаны на полу. У камина лежала наполовину разодранная «Божественная комедия» Данте. Кандида подняла книгу и стала ее разглядывать, словно в этих черных строчках заключалась разгадка всей ее несчастной жизни. Затем бросила книгу на пол.

Ночь медленно опускалась на лес. Кандида вышла и стала смотреть на снег.

Она пришла сюда, чтобы похоронить своего возлюбленного, но его забрали.

Но даже когда эта несложная мысль проникла в замутненное сознание, Кандида еще долго не могла справиться с собой и покинуть это место, а продолжала ходить вокруг башни, будто разыскивая что-то.