§ 1. Рациональная реконструкция и интерпретация «исторического»

Философия как форма (способ) духовного освоения мира с ориентиром на вскрытие предельных оснований его бытия изначально заявила о своей рациональности. Эта апелляция к разуму обеспечила философии возможность быть оппонентом обыденного сознания, которое, в основном, довольствуется верой и ограничивается феноменальным представлением о мире.

Становление рациональности как особого типа мышления сопряжено с «осевым временем», когда в жизни общества попадают под сомнения ценностные ориентиры и традиции, идеалы и принципы, когда складывается новый исторический вызов, настоятельно требующий адекватного ответа. Благодаря рациональности, философия истории заявляет о себе как критика сущего и рефлексия должного, как самосознание определенной исторической эпохи. Но этот «Фонарь Диогена» не есть раз и навсегда принятое средство освоения мира, инструмент познания исторического. Феномен рациональности имеет собственную историю своего становления и развития.

Рациональность эволюционирует от проторациональности на уровне античности до классической, когда она демонстрирует гуманистическое освоение мира в целом (человек выступает мерой всех вещей мира), затем трансформируется в неклассическую в эпоху Нового времени, где разум рассматривается как средство освоения мира, а позже она инверсирует в постклассическую, где разум выступает в качестве саморазвивающейся субстанции мира и, наконец, через критику «формальной рациональности» и апелляцию к гуманистическим традициям она заявляет о себе в форме постнеклассической рациональности.

Первый тип рациональности сложился в античности, когда были сформулированы антропологические принципы освоения мира, предложена идея самопознания, идея меры, были разработаны логико-методологические процедуры познания и выработан понятийно-категориальный аппарат (См.: философию софистов, Сократа, Платона, Аристотеля). Рациональность античности, подготовив парадигму космоцентризма, сама стала ее продуктом, воплощением единства разума, добра и красоты, гармонии, порядка и справедливости. Но при всех достоинствах космоцентризм препятствовал рассмотрению человеческой истории как особой сферы бытия, принципиально отличной от природы. История человеческого рода, как и судьба человека (микрокосмоса) оказывались в прямой зависимости от процессов, протекающих в макрокосмосе, непреложными атрибутами которого оставались вечность и неизменность, ибо естественным состоянием мира с позиции космоцентризма является круговорот, вечное возвращение, предполагающее бесконечное повторение того, что уже было. Для человеческого детства — это был оптимальный вариант освоения мира и закрепление итогов первого опыта через его повторение.

Первый тип рациональности (классический), с одной стороны, выступал как мышление с ориентацией на освоение бытия мира, поиск его оснований, а, с другой стороны, он демонстрировал разумность мира и логический порядок бытия в мире.

Второй тип рациональности (неклассический) складывается в Новое время. Приоритетами этой рациональности выступает не мироздание, не взаимосвязь бесконечного и конечного через отношение бытия мира и бытия в мире, а методология научного познания мира. Складываются два смысловых употребления термина «рациональность». Первый обозначает область логических исследований процедуры получения знания, когда логическое и рациональное отождествляется и реализуется в формах: «понятие», «суждение» и «умозаключение». Второй — сферу философского исследования науки, где устанавливается мера эффективности исследовательской процедуры в соответствии с определенным идеалом. Но и в первом и во втором случае разум рассматривается как средство освоения мира.

Третий тип рациональности (постклассический) складывается в рамках немецкой философии, которая заявила о себе в форме «панрационализма» и «панлогизма». Если классическая рациональность античности рассматривала проблему самопознания и демонстрировала разумность мира, которая в условиях Средневековья обретает форму творения и самопознания природы, а неклассическая рациональность Нового времени рассматривает разум как средство научного освоения мира, то постклассическая рациональность немецкой философии и особенно философии Гегеля демонстрирует разум как субстанцию мира в ее развитии и отчуждении в опредмеченных формах бытия, где логика развития мира совпадает с логикой освоения и преобразования мира. Но последующее признание конструктивной роли бессознательного в обустройстве человечества, инверсия панрационализма теории в формальную рациональность практики, равную социальной иррациональности привели к осознанию ограниченности разума, определению его пределов. Этому содействовал и основательный анализ природы научных революций, исследования механизма социо-культурной и социально-экономической обусловленности научного освоения мира, преодоление устаревших моделей научного познания (См.: работы известных методологов науки Т. Куна, И. Лакатоса, П. Фейерабенда, К. Поппера, С. Тулмина, М. Фуко и др.). Все это привело к тому, что в XX веке складывается новая рациональность, которая заявляет о себе как постнекласичесская рациональность.

Четвертый тип рациональности ставит под сомнение тождество логики и разума, рациональности и научности. Этот тип рациональности апеллирует к гуманности через критику научного цинизма, через критику абсолютизма науки, и утверждает необходимость поиска социо-культурной обусловленности науки. Наука должна осознать, что она средство, а не самоценность.

Предпосылками этого типа рациональности явилось положение о неустойчивости окружающего нас мира, а также идея конструктивного хаоса, порождающего многообразие человеческих миров, функционирование которых обеспечивается не столько всеобщими, сколько региональными законами.

С точки зрения новой рациональности любое событие социальной действительности имеет три временных измерения: свое прошлое, настоящее и будущее. Отправной точкой отсчета познания выступает не аксиома (основная характеристика второго типа рациональности), а «метафора».

Так сложился переход от постклассической рациональности к постнеклассической. И каждый тип рациональности накладывал свою печать на становление и развитие философии истории, предметом которой выступает «историческое» как особый уровень бытия в мире. И в каждом случае складываются свои концепции постижения истории и свои способы ее объяснения.

XX век подтвердил опасность мифа о всесилии человеческого разума. Только сегодня становится понятным, а стало быть, и приемлемым кантовское пожелание смирить гордыню разума. Место вопроса «что ты можешь» занимает проблема «кому это нужно». Актуализируется проблема будущего человечества, напрямую связанная с решением глобальных проблем, которые возникли, в том числе и по вине науки.

За такими предостережениями следует и предложение переосмыслить философию истории, не забывая, что она имеет дело с предельными основаниями бытия человечества, с проблемами его развития на уровне становления и ставшего.

Философия истории имеет дело со способом духовного освоения мира через призму таких парных категорий как бесконечное и конечное, добро и зло, прекрасное и безобразное, земное и небесное, настоящее и будущее, смерть и бессмертие, истина и заблуждение, прогресс и регресс и т. д. Такой подход позволяет философии истории решать проблему осмысления предельных оснований «исторического» и интерпретации исторического сознания в его динамике, когда прошлое, настоящее и будущее заявляют о своей рядоположенности. Но практически все от меченные категории проходят по реестру «метафизики», ибо они ориентированы на реальность, которая не располагает своей протяженностью и длительностью, что существенно усугубляет историческую практику, вызывает определенные сомнения.

И если предметом философии выступает метасистема «природа — общество — человек» в целом, на уровне ее предельных оснований, то предметом философии истории на уровне освоения «исторического» выступают принципы отношения человека к миру, позволяющие ему адекватно осознать свое природное, социальное окружение и самого себя, связав прошлое, настоящее и будущее.

Долгое время философия истории носила региональную форму своего выражения, в основе которой лежал «европо» или «азиоцентризм». Статус аксиомы этой необходимости приобрел лейтмотив Р. Киплинга о том, что «Запад и Восток никогда не поймут друг друга». Хотя были и приятные исключения. В.С. Соловьев в своей концепции «Великого синтеза» философии, науки и религии мечтал соединить западный академизм и восточную мудрость.

Осознание того, что философско-исторический процесс имеет не региональный, а глобальный характер, с трудом пробивает себе дорогу, но пробивает. Этому содействует сложившаяся концепция глобализации процессов мира. И, похоже, что XXI век уже расстанется с идеей региональной философии истории и обретет понимание того, что философия истории вненациональна, внерелигиозна, внеполитична. Она общечеловеческая. Суть философско-исторического мышления заключается в том, чтобы, оттолкнувшись от предельных оснований бытия в мире, осмыслить настоящее, реконструировать прошлое и определиться со своим будущим, отдавая себе отчет, что сложившаяся система «природа — общество — человек» довольно сложное образование, где каждый элемент развивается по своим законам, демонстрируя статус системы в метасистеме. Более того, любая случайность объективного или субъективного характера создает точку бифуркации (коллизию) любого элемента системы, что полагает многовекторное разрешение сложившегося кризиса. И выбран будет один вектор из многообразия возможного, а все предшествующее развитие превратится в строительный материал этого вектора. В конечном итоге, это может привести к существенной редакции направленности дальнейшего развития системы. Но такое положение не только, не перечеркивает значимость философии истории для дальнейшего развития человечества, а наоборот актуализирует ее значение.

До середины XIX века философия истории претендовала на объяснение истории регионального развития человечества через абстрактные схемы, идейные мотивы. В середине XX века развернулась критика спекулятивной философии истории, которая объясняла реальность, принимая в качестве исходной посылки умозрительные построения картины мира, с ориентиром на торжество субстанции, где «метафизика» истории не оставляла места для «физики» истории. В ходе критики сложились два подхода рассмотрения истории человечества. Один подход предлагал исследовать историю человечества исключительно как процесс деятельности людей, как диалог сложившихся объективных условий и наличного субъективного фактора.

Другой подход предлагал рассматривать историю исключительно как результат деятельности, фиксируемый в культуре, в ее опредмеченном, овеществленном и отчужденном от людей состоянии.

Во втором случае историческая реальность предстает как сумма документов, вещественных следов и памятников человеческой деятельности. Но в этой ситуации теория попадает в зависимость от эмпирических методов чувственного уровня освоения исторического, ибо во внимание принимаются документы, фрагменты определенного прошлого, вещдоки, но не люди. Появилось расхожее мнение, что вещи могут «сказать» больше, чем люди. В действительности эмпирический факт далеко не всегда имеет основание для экстраполяции на все целое, а тем более на открытие определенной закономерности развития человечества. К этому следует добавить и то, что из поля зрения научного исторического познания «выпали» проблемы, характеризующие историю как социальный процесс, который имеет свою специфику по сравнению с процессами, протекающими в природе.

Попытка преодолеть метафизику обернулась сближением истории с физикой, когда жизнь людей воспринимается исключительно по логике вещей. Наметился сдвиг исследовательского поиска от метафизических схем к эмпирическим фактам. Натуралистическая (естественно-научная) ориентация позитивизма редуцировала историю до предметной наблюдаемости, что обеспечило выделение в истории областей археологии и этнографии, социальной и культурной антропологии. Были сформулированы гипотезы о происхождении человека. Но это своеобразный «позитив» позитивизма обернулся потерей возможности вырабатывать предпосылочное знание целого (общего) для теории истории. Проблему мировой истории позитивизм объявляет псевдопроблемой. История редуцируется до уровня региональной.

Несколько позже этнология, социология и неофрейдизм выявили те аспекты человеческого бытия, которые проходят по реестру ненаблюдаемой социальной деятельности, но выступают мощным фактором развития социального мира, вызывая изменения как на уровне коллективной, так и личной жизни. И эти изменения столь существенны, что их нельзя не принимать во внимание. Натуралистическая (естественнонаучная) ориентация исторического позитивизма потерпела фиаско, предпочитая делать ставку на следствие и игнорировать причину. Изучение прошлого проходило по схеме: результат, средства, условия; деятельность людей. За кадром оставалось отношение людей к миру, к системе «природа, — общество, — человек».

Отношение к вещам и отношение к другим может быть явленным или скрытым. Но именно отношение и является ключевым в истории. Место исторического (научного) факта должно занять «со-бытие», где научное гносеологическое отношение в системе «субъект-объект» уступает место философско-историческому отношению «субъект-субъект», что влечет за собой необходимость иной методологии, других методов освоения истории, ориентированных не на «логику вещей», а на «логику поступков».

Поступок, как единица деятельности человека, может быть простым или сложным, сознательным или бессознательным, но именно поступок, а не вещи скрывает подлинный мотив и цель отношения человека к миру. Через расшифровку деятельности в конкретных отношениях, «со-бытие», как определенная совокупность общественных отношений, вступает в диалог с исследователям и открывает ему свое содержание, демонстрирует свою сущность.

Исследователю исторического прошлого не следует забывать, что тот или другой способ производства обеспечивает не только товар-вещи, но и человека. А этот человек, будучи «продуктом» конкретного способа производства и челом своего века, всегда остается уникальным и неповторимым. И эту уникальность он демонстрирует через свое отношение к миру… В одних и тех же условиях один решает дилемму, что «лучше: ужасный конец или ужас без конца», а другой в тех же условиях чувствует себя достаточно комфортно. Но и от первого и второго, а не от вещей зависит содержание региональной истории.

От людей и их жизнедеятельности зависит какой путь изберет, в конечном итоге, мировая история, какие средства она востребует на свое осуществление. И на этом пути, несомненно, появятся и новые факты, и новые «вещдоки» в том числе и для будущих историков натуралистической (естественно-научной) ориентации. Другими словами, в процессе освоения «исторического» речь идет не о приоритетах, а о разумном соотношении «метафизики» и «физики» в плане осуществления принципа дополнительности, когда решается проблема общего и единичного, целого и части.

Современная философия истории основывается на полилоге рациональности, в котором участвуют философия и культурология, политология и социология, мифология и религиоведение и т. п. При всей разноплановости их дискурсов, их объединяет взаимоопределенность и взаимодополнительность. Приоритетной ценностью становится осознание полифоничности концепций философии истории. Старые схемы и догмы, мифологемы и утопии теряют свою ценность на фоне становления нового сообщества людей. Глобализация современной жизни и интернационализация культуры обусловливают необходимость осознать и принять иные ценности, адаптировав чужой опыт. Все это порождает потребность в новых мировоззренческих ориентирах, способных обеспечить преемственность поколений и переход к новым, более совершенным формам бытия.

Для философии истории «историческое» не является самоочевидным, оно требует значительных усилий, направленных на формирование условий диалога «исторического» и его исследователя. И одно из важнейших условий заключается в том, что ключевые лица истории следует оценивать по условиям времени и обстоятельств, в которых они пребывали, а не примеряя их деяния к условиям сегодняшнего дня.

Не менее важным условием становления и функционирования современной философии истории является осмысление и принятие положения о том, что исторический процесс имеет не региональный, а глобальный характер.

История — это всегда реконструкция, более легкая на уровне следствия, более трудная на уровне причины. Первый путь еще не гарант истины, ибо одно и тоже следствие может быть результатом разных причин. Второй путь так же не исключает возможность заблуждения. Но эти заблуждения отчасти можно профилактировать, совершенствуя методологию философии истории, делая «событие» прозрачным на сколько это возможно, замещая логику «вещей» логикой «поступка», а может быть в силу необходимости реализуя и принцип дополнительности.

Философия истории может востребовать через «событие» процесс жизнедеятельности людей, рассмотреть движущую силу истории. Она может вскрыть проблемность, публичность и неопределенность человеческого поступка, и тогда в рамках процессуальной картины бытия общества деятельность людей предстает как проблемно-смысловое поле, где процессуальное и фактическое соединяется через мир поступка, единого и неповторимого, осязаемого и мыслимого. И этот поступок совершается во взаимосвязанном и взаимозависимом мире.

Это наиболее оптимальный путь расшифровки исторического события в мире, который предпочел региональности глобальность, как условие новой цивилизации, идущей на смену цивилизации, рожденной в эпоху модерна. Какой будет новая цивилизация — это один из вопросов компетентности философии истории, когда она заявляет о своей способности быть футурологией, обеспечивая осмысление вектора будущего с учетом прошлого..

Вопрос о новой цивилизации сопряжен с трудностями появления еще одной движущей силы истории — коммуникации, которая успешно конкурирует с такой движущей силой истории как производство. Если в условиях индустриального общества способ производства как единство конкретных производительных сил общества и соответствующих им производственных отношений обусловливал состояние общественного и индивидуального сознания, то в условиях становления информационного общества ситуация существенно изменяется. Важным является не только что производит общество, но и как оно воспроизводит себя в системе общественных отношений. В связи с этим возникает необходимость существенной редакции понятия «рациональность».

В сферу современного понимания рациональности включается все, что обеспечивает достижение цели. Это и то, что «вчера» таковым не являлось. К примеру, миф, религия и обыденное сознание. История больше не мыслится как предзаданный процесс. Она суть способ существования, проявления и осуществления всех явлений и процессов мира, центром пересечения которых выступает человек в многообразии своих отношений с миром. Поскольку для человека история — это основание поиска смысла его жизни, то философия истории и должна обеспечить ему эту возможность, расшифровав содержание и ценность этих отношений.

Особая потребность в философии истории возникает в эпоху постмодерна, когда обрушилась старая шкала ценностей, а новая еще не сложилась, что обернулось утратой жизненных ориентаций в мире, где рациональное и иррациональное, добро и зло, истина и ложь легко конвертируются. В этих условиях человек, как никогда раньше, нуждается в отправной точке отсчета своего становления и развития. И в этом ему может помочь философская рефлексия исторического процесса в лице философии истории, которая опирается на новую рациональность. Для определения новой рациональности становится важным не столько логическая непротиворечивость (визитная карточка классической рациональности), сколько наличие смысла и цели, которые всегда ценностны в своей основе. Но при этом признаками рациональности остаются познаваемость, т. е. доступность пониманию, обоснованность, ясность и категориальная приемлемость. Изменение взгляда на рациональность влечет за собой переосмысление природы иррационального, которое можно сегодня классифицировать по следующим основаниям:

• принципиально непостижимое — (природа божественного);

• дорациональное — (не осмысленное, но подлежащее рефлексии);

• внерациональное — (не контролируемое человеком, бессознательное);

• инорациональное — (то, что отличается от принятых стандартов);

• иррациональное — (то, что приводит к бессмысленной трате сил).

Из пяти (!) позиций, вторая, третья и четвертая при определенных условиях могут пополнить «банк» рационального, существенно уточнив понятие новой рациональности как особого типа мышления в условиях XXI века.

С позиции новой рациональности философия истории XXI века и пытается ответить на вопросы:

— что такое история, какова ее сущность, имеет ли она свой смысл, располагает ли она своими универсальными законами, кто является ее субъектом, и, наконец, каково место и роль человека в истории?

— Может ли человек постигнуть историю, и если да, то каким образом. Доступна ли она его разуму?

— Какой способ бытия «исторического», каковы формы его проявления и осуществления?

Разнообразие ответов на эти вопросы и порождает разнообразие философско-исторических концепций постижения истории, в которых есть свои объективные основания, своя мера субъективности и своя рациональность, обусловленная конкретным временем и его возможностями.

Решая проблему взаимосвязи региональной и мировой истории, рассматривая соотношение единичного и общего, части и целого в каждом конкретном историческом событии, историк может и обязан профилактировать свою субъективность. Для этого ему следует востребовать основную идею философии истории, ее категории и опираться на принципы взаимосвязи, взаимодействия и взаимообусловленности элементов, составляющих конкретное событие. Методология философии истории позволит ему отследить событие на уровне его становления и ставшего, оценить его опредмеченное состояние и значимость для настоящего и будущего.

 

§ 2. Миф, религия, философия — ступени постижения истории

Понять остроту проблем, стоящих перед философским осмыслением истории, можно лишь обратившись к их истокам, рассмотрев путь их эволюции. Предпосылкой формирования всеобъемлющего концептуального постижения истории являются её архетипы в форме мифологического и религиозного образа.

Мифология представляет собой особый тип мироориентации с претензией вырабатывать не только соответствующие способы взаимодействия с миром, но и различные формы воздействия на мир. Заговоры, обряды и ритуалы предполагали достижение желаемых результатов.

Мифологическое мировоззрение характеризуется, прежде всего, взаимосвязью, взаимозависимостью и взаимопревращением в системе «природа — общество — человек». Оно выступает фактором социализации человека, обеспечивая системную упорядоченность — тотем; организуя ойкумену (заселенное пространство); создавая пантеон (место для богов); формируя культуру страха, ритуала и табу. Формой общности людей выступает община на основе кровного родства. Это родство она проецировала на весь окружающий мир, реализуя принцип тотального «генетизма». Чем и объясняется факт размытости границ между природным и социальным, индивидуальным и общественным, физическим и духовным, словом и делом, а также факт инверсии человека в животное, растение, камень и обратно. Представление о реальности и сама реальность в культуре мифа воспринимаются как некое тождество.

Вера в тотем, анимизм, гилозоизм, фетишизм породила обыденное сознание с его ориентиром на освоение принципов взаимосвязи, взаимодействия и взаимообусловленности. Реализация этих принципов через обряды и ритуалы обеспечивала переход от хаоса к космосу, от стихии к порядку, где мир представал упорядоченным, целостным, очеловеченным.

«Очеловечивание» осуществлялось в двух ипостасях. В процессе эмпирической (профанной) деятельности и опосредованно через пантеон — место духов предков, впоследствии богов. Через священную (сакральную) деятельность богов происходило творение космоса из хаоса.

Мифическая картина мира оформила первую парадигму, ориентированную на передачу социального опыта от поколения к поколению. Суть этого опыта заключалась в обеспечении равновесия системы «природа — общество — человек». Эта система предстает в своей синкретичности (нерасчлененности). Миф принципиально социален, ибо нацелен на поддержание установленного порядка и применения санкций в случае его нарушения.

Карл Хюбнер в своей работе «Истина мифа», как и А.Ф. Лосев в «Философии истории античности» убедительно доказывают рациональное основание мифа, в силу чего миф служил надежным ориентиром в мире, обеспечивая «тело» и «душу» первой общности людей.

Движение от хаоса к космосу задает историческому времени характер линейности, а несовершенство социального космоса порождает мифологему «золотого века» с ярко выраженной ретроспективной ориентацией (См.: мифологию Древнего Китая, Древней Индии, Древней Эллады). Деградация космоса ставится в зависимость от нравственного состояния общества (См.: дидактический эпос Гесиода «Труды и дни» в переводе Вересаева, где Гесиод повествует о 5 (!) веках (эпохах) человеческой истории от золотого до железного, где неправедные деяния людей привели к тому, что богини Совесть и Правосудие оставили их).

Мифы периода становления письменной культуры носят эсхатологический характер. Они повествуют о вселенском пожаре или потопе, но и то и другое не означает гибель мира. Вселенские катаклизмы ведут к возрождению и обновлению, к очищению мира от «порчи». Место хаоса занимает космос как мера упорядоченности и организованности.

Но миф — это не только далекое прошлое. Он является составной частью мировоззрения в любую эпоху. Простота и образность мифа, его синкретизм и этическая нагруженность помогают на индивидуальном уровне преодолевать принципиальную ограниченность сознания, достойно встречать одиночество и переживать отчуждение, находить оптимальную для собственного понимания модель объяснения происходящих событий, обретать выдуманную, но удобную почву под ногами со своей мерой понятий свой-чужой, добро и зло, прекрасное и безобразное. Это обеспечивает возможность сформировать взгляд на историю, в которой не происходит ничего нового, где время обратимо и «это пройдет», ибо «ничто не ново под Луной» в условиях, когда меняется только форма, а содержание сохраняется.

Однако мифологизация истории на индивидуальном уровне влечет за собой не только упрощение, схематизм, но и рождает фатальность, пассивность, нечувствительность к происходящим событиям, а стало быть, и безответственность за судьбу мира. Не следует забывать, что мир — это не только Вселенная, это и мир нашего окружения, семья, среда обитания, рабочий коллектив. Стало быть, мифологизация истории — это не только позитив, но и издержки, которые негативно сказывались на судьбе человечества.

Для мифологического мировоззрения характерна вера в абсолютную трансцендентность. Другими словами, мифологическое мировоззрение порождает внеличностное, внесоциокультурное начало, которое определяет судьбу бытия в мире, в том числе и судьбу бытия человека, его историю. В результате человеческая деятельность попадает в зависимость от этого начала. Это начало выступает как первопричина. Первоначало диктует вечно повторяющуюся схему, которая включает: рождение — расцвет (золотой век) — истощение (деградацию) — катастрофу (вселенский пожар или потоп) — возрождение — расцвет — деградацию — катастрофу, и т. д. Катастрофа — это не конец, а начало. И в этом смысле апокатастасиса не следует бояться, ибо он есть естественное восстановление разрушенной гармонии мира. Апокатастасис есть утверждение вечности над временем, Эона над Хроносом, возвращение на круги своя (в исходное положение).

Общий пафос мифотворчества — это внесение в природную и социальную сферу порядка, который обеспечивал переход от хаоса к космосу, устанавливал равновесие между природой и культурой, помогал разрешить противоречие жизни и смерти. Антиномия жизни и смерти снималась мифологическим представлением о загробной жизни, содержание которой определялось мерой соблюдения норм поведения при жизни.

Таким образом, миф принципиально не только социален, но и рационален так как ориентирован на объяснение и санкционирование установленного порядка. Другое дело, что рациональность мифа особая. При всей похожести на другие формы рациональности, она похожа только на себя. Мифологическому времени соответствовал и мифологический историзм, который можно определить как «сменяющуюся неизменность», обеспечивающую передачу социального опыта от поколения к поколению. Деградация космоса и нарастание хаоса ставится в зависимость от нравственного состояния в системе «природа — общество — человек».

В целом, мифологизация истории демонстрировала ее упрощение и схематизм, покой и веру, что «и это пройдет», фатализм и пассивность, а стало быть, и безответственность за свое отношение к миру.

Если миф можно рассматривать в качестве первой ступеньки постижения истории, то религия как производное мифа претендует быть еще одной ступенькой освоения человеческой истории человечества.

Возникновение единобожия (монотеизма) внесло существенную редакцию в толкование времени и, соответственно, в понимание истории человечества.

Место безличного космоса, равнодушного к человеку, занимает Всевышний, для которого нет ничего важнее собственного творения и таковым является человек. Поэтому Бог постоянно вмешивается в дела человеческие, управляет ходом истории. В отличие от мифологического представления, религиозный образ истории обретает характер необратимого линейного процесса. Необратимость времени, уникальность каждого момента означает конец мифологическому «вечному возвращению», повышает ценность истории, ибо речь идет об испытании людей на пути их спасения. Спасение возможно благодаря усилиям души, которая «обязана трудиться», т. е. стремиться к Богу, преодолевая тяготы земного бытия.

Первоначально апофатическая богословская концепция заявляет о том, что сущность Бога недоступна человеческому разуму, но она может открыться прямо и непосредственно в форме озарения, ибо божественной милости озарения удостаиваются не «знающие», а «верующие» — чистосердечные, ведущие праведный образ жизни.

Христианство сформировало первую концепцию всемирной истории. Таковой является история единого человеческого рода, произошедшего от Адама и Евы, но утратившего свое естественное единство вследствие грехопадения. С тех пор миру Божиему противостоит мир земной, который несет на себе печать грехопадения. Мир земной тленный, ибо подвержен порокам.

За несовершенство и зло земного мира отвечает человек, и только человек. Искупление «первородного греха» и является условием «возвращения» человека к исходному состоянию райского блаженства.

Всемирная история предстает как история деяний Господа. Она включает: Творение — Воплощение Христа — Второе пришествие — конец Тысячелетнего Царства. На этом пути каждый временной интервал (прошлое, настоящее и будущее) заявляет о своей самодостаточности.

В своей монографии «Категории средневековой культуры» А.Я. Гуревич подчеркивает, что «наличие этих опорных точек во времени с необычайной силой „распрямляет“ время, „растягивает“ в линию и вместе с тем создает напряженную связь времен, сообщает истории стройный и единственно возможный в рамках этого мировоззрения план ее развертывания» (См: монографию М., 1984., с. 121).

Отныне история приобретает телеологический (целеполагающий) характер. Линейность и необратимость, а также «конец времен» все расставляют на свое место, выносят справедливый приговор каждому «по делам его», делают историю особо значимой в жизни человека, побуждают его стремиться к спасению.

В отличие от мифологического (синкретического) образа истории с ориентиром на циклы природы и ритмы Вселенной, религиозный образ истории, расщепив время на прошлое, настоящее и будущее, заявляет о своей значимости. Властно вторгаясь в жизнь человека, религиозный образ истории заставляет его определиться со смыслом жизни, и сделать выбор своего образа жизни. Идея апокатастасиса сменяется идеей апокалипсиса — вселенской катастрофы природы и общества, как представительства земного мира.

Что касается «светской истории», то она практически не рассматривается в «священной истории», но постоянно соприкасается с ней и поэтому обретает свой смысл. Никому не дано постичь всю полноту Божественного замысла, который реализуется в конкретных исторических событиях, но долг каждого узреть в них «волю Божью» и содействовать плану «конечного спасения», а стало быть, и своего спасения, ибо человек не безличная частица космоса, а высшее творение Бога. Идея личного спасения органически связана со спасением человеческого рода, а индивидуальная судьба с судьбой всего человечества.

Религиозная картина мира подготовила парадигму теоцентризма. Мировая история предстала как история деяний Господа, где прошлое, настоящее и будущее заявили о своей самодостаточности. Время вытянулось в одну линию, сообщив истории план её развертывания от начала к концу.

Первая хронология мировой истории принадлежит Евсевию Кесарийскому. Он разделил историю всех народов на два периода — «до рождества Христова» и «после рождества Христова», указав на кульминационный момент исторических событий — Воплощение Господа.

Но со всей полнотой христианская «идея истории» нашла свое отражение только в наследии Августина Аврелия (354–430), свидетеля угасания Рима — вечной империи.

Интерес Августина Аврелия к истории был вызван не столько падением Рима в 410 году, сколько последующей полемикой вокруг объяснения причин этого события. Одни объясняли падение Рима местью языческих богов за то, что римляне приняли христианство. Другие видели в этом событии предвестие конца человеческой истории. Августин не разделяет эти оценки. В падении Рима он видит закономерный характер, когда «низшее» (государство) заявило о своем желании быть выше «высшего» (церкви).

Августин разрабатывает концепцию исторического процесса в форме учения о двух «градах»: земном и небесном, основанных, соответственно, на любви к себе и на любви к Богу. История человечества мыслится как процесс, конечной целью которого является достижение «вечного мира в Боге», когда «церковь воинствующая» превратится в «церковь торжествующую».

Человечество в своем развитии проходит ряд стадий от младенчества до глубокой старости, реализуя историческое время. Время возникает из вечности (Зона) вместе с актом божественного творения, а затем распадается на три периода — прошлое, настоящее и будущее. Прошлое — это память, будущее — надежда и только настоящее — есть реальность. А если так, то история есть актуальное бытие настоящего, из которого по необходимости можно мысленно переноситься то в прошлое, то в будущее. Поскольку время имеет начало, то оно должно иметь и свое завершение. Отсюда историческое время по Августину эсхатологично. Оно, демонстрируя борьбу и победу добра над злом, несет исключительно моральный смысл и заявку на линейный характер.

Человеческой истории Августин противопоставил священную историю. История предстала как борьба между градом земным, государством этого мира, с одной стороны и градом Божьим, государством Бога — с другой. В этом великом противостоянии государства мирского и государства божественного заключается таинственная основа и смысл истории, которая одновременно является историей борьбы святого и светского.

Происхождение двух сообществ относится к началу времен, когда падение возгордившихся ангелов, наделенных смешанной природой, привело к тому, что наряду с государством Божьим появилось государство дьявола. Адам, который одновременно принадлежал к божественному и к светскому, своим первым грехом повторил грех гордыни падших ангелов, и среди людей возникло земное (светское) государство как полная противоположность государству божественному.

Первыми представителями этих государств-антагонистов были, с одной стороны, праведник Авель, с другой — братоубийца Каин. Затем соответственно Израиль и языческие народы, град Бога Иерусалим и град дьявола Вавилон, и, наконец, на последнем этапе истории — католическая церковь и Рим (Новый Вавилон).

По своей сути град Божий и град земной принципиально отличаются друг от друга.

• У них различны господин и управитель. У первого — Бог, у второго — боги и демоны.

• У них различные граждане. В первом — избранные праведники, исповедующие единого истинного Бога, во втором — отверженные почитатели богов и себялюбцы.

• У них различные позиции. У первого — опирающаяся на смирение любовь к Богу, доведенная до презрения к себе, у второго — основанная на гордыне любовь к себе, доведенная до презрения к Богу.

Проводя своеобразный сравнительный анализ Божьего и светского града Августин пишет: «Два града созданы двумя видами любви: град земной — любовью к себе, доведенной до презрения к Богу, и град небесный — любовью к Богу, доведенною до презрения к себе. Первый полагает славу свою в себе самом, последний — в Боге. Ибо ищет первый славы среди людей, а величайшая слава другого есть Бог, свидетель совести. Один во славе своей возносит свою голову, второй же говорит своему Богу: „Ты, Господи… слава моя, и Ты возносишь голову мою“. В одном господствует похоть, руководящая и правителями, и народами его; в другом служат друг другу по любви и повелевающие правители, и послушные им подчиненные. Первый град — в лице своего правителя — превозносит собственную силу; второй же говорит своему Богу: „Возлюблю Тебя, Господи, крепость мою“.

Даже мудрые в первом граде, ведя жизнь человеческую, добивались благ тела и души, или того и другого вместе. Те же из них, кто смогли познать Бога, и не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмышленое их сердце, называя себя мудрыми (то есть, превозносясь в своей гордыне и похваляясь своей мудростью), обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся. Именно к почитанию идолов этого рода пришли они — и вожди, и ведомые — и поклонялись, и служили твари вместо Творца, который благословен во веки, аминь. В другом же граде вся человеческая мудрость — в благочестии, в почитании истинных Богов, в ожидании как награды не только общества святых, но и ангелов; да будет Бог все во всем.

Оба града имеют своих посланников на небе. Это восставшие ангелы и те, ангелы, кто сохранил верность Богу. На земле они разнятся как потомки Каина и Авеля, так что эти два библейских персонажа выступают символами двух сообществ. На этой земле гражданин светского государства выглядит повелителем и господином мира, гражданин небесного града — пилигримом, странником. Первый правдою самою определен к вечному проклятию, второй — к спасению» (См.: Августин Аврелий. Исповедь. М., Республика, 1992. - 332 с.).

История предстает перед нами в свете, принципиально ином, который родился в представлении греков. Она имеет начало творения и конец сотворенного мира с пограничным моментом в виде воскрешения и страшного суда. Три существенных события маркируют бег исторического времени.

Во-первых, это первородный грех со всеми вытекающими последствиями. Под его знаком идет становление исторического времени.

Во-вторых, это ожидание прихода Спасителя. Оно проходит под знаком жизнедеятельности людей с ориентиром на меру ответственности за свою жизнь.

В-третьих, это воплощение и страдания Сына Божьего с образованием его дома — Церкви, когда человек в лице церкви обретает посредника в своем отношении к Богу.

По Августину Бог не только Творец-Демиург, но и Учредитель времени. В своей «Исповеди» Аврелий Августин размышляет, что есть время, отдавая себе отчет, что это очень трудный вопрос. Если бы ничего не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничего не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы настоящего времени. А как может быть прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? И если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность. Настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое.

С точки зрения Аврелия Августина, строго говоря, нет трех времен, а есть настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Из этого следует, что время существует только в опыте человека, в переживании событий душой человека.

По Августину душа человека есть вместилище и мера времени. Она измеряет прошлое с помощью памяти, настоящее в акте созерцания, будущее в процессе ожидания. Душа способна вырываться из потоков времени и соприкасаться с вечностью.

Для человека, пребывающего в тленном мире, время становится средством спасения. Время позволяет даже последнему грешнику раскаяться, направить свою любовь к Богу и стать гражданином Града Христа. Царство Божие с приходом Христа и его искупительной жертвой уже существует, но окончательно не установилось, оставаясь конечной целью и человека, и человечества. Судный день неизбежен. «Народ благочестивый восстанет для того, чтобы остатки своего „ветхого“ человека переменить на „нового“. Народ нечестивый, живший от начала до конца ветхим человеком, восстанет для того, чтобы подвергнуться вторичной смерти» (См.: Аврелий Августин. Об истинной религии).

Воскрешение праведных предполагает преобразование их плоти, которая подчинится духу и станет «духовной», ибо человек есть существо духовное.

Аврелий Августин выделяет в мировой истории 6 эпох: «От сотворения Адама до потопа; от потопа до Авраама; от Авраама до царя Давида; от Давида до вавилонского пленения; от вавилонского пленения до рождения Христова; от рождения Христова до конца света».

Что касается истории эмпирической (светской, профанной), то она обретает смысл только через события «священной» истории, которая несет в себе Божественный промысел. Другими словами, смысл истории по Августину заключается в победном шествии христианства во всемирном масштабе, в установлении «Града Божия». Августин не только выстраивает периодизацию светской истории, но и поднимает проблему становления человеческой личности. Творцом истории является Бог. План её становления, развития и конца известен только Богу. Цель истории — торжество добра и увеличение числа тех, кого Августин называет гражданами Града Божьего.

Вместе с тем, в философии Августина можно видеть ряд несогласованных положений. Он пытается объяснить историю людей, не вникая в содержание их деятельности. Его заключения носят характер априори. Он знает заранее, что должно быть и что будет, если люди отклоняются от заданного пути.

Общие выводы.

I. Религиозный образ истории, в отличие от мифологического, существенно повысил ценность времени, а стало быть, и ценность человеческой истории. Она обретает смысл, направленность, последовательность событий, имеющих свое начало и конец.

II. Теология Средневековья не внесла ничего принципиально нового в концепцию философии истории Аврелия Августина. Даже Фома Аквинский оказался нечувствительным к проблеме времени. Его больше интересовала вечность, хотя в Европе зарождалась цивилизация, для которой первоценностью была не вечность, а конкретное физическое, химическое, биологическое, социальное, антропологическое, технологическое время. Но несмотря на схематизм, теологическая интерпретация исторического процесса в форме: «творение — жизнь в раю — грехопадение — судный день — конец истории — личное спасение», была существенным шагом на пути становления исторического сознания.

Этическая интерпретация Бога придавала истории воспитательный характер, инициировала характеристики ответственного бытия, формами которой выступают честь, совесть и долг. Она сплавляла человеческую судьбу с Божественным промыслом, давала рекомендации к личному спасению, прививала человеческое человеку.

Поставив вопрос о соотношении конечного и бесконечного, изменчивого и вечного; сформулировав проблему смысла жизни человека и смысла истории человечества, христианская концепция мировой истории заложила основания той философии истории, которая сложилась усилиями А. Тойнби, и Т. де Шардена, М. Хайдеггера и К. Ясперса, Вл. Соловьева и Н. Бердяева, а еще раньше Вольтера и Гегеля, Гердера и других. Приняв во внимание мифологический и религиозный образы истории эти мыслители вышли на её философский дискурс, рассматривая историю через призму категорий развития, становления, ставшего и отчуждения.

Идея истории, возникшая в рамках религиозного мировоззрения, оказалась чрезвычайно продуктивной для развития философской рациональности. Представление о едином Боге породило и представление об универсальной истории человечества. Освобожденная от религиозной оболочки идея единой истории заложила основания концептуального постижения всемирной истории, положила начало философии истории. Таким образом, мифологический и религиозный образы истории подготовили рациональную форму ее освоения.

2. Восточная философия тяготела к интуитивному познанию и углубленному самосознанию, а европейская философия через категорию меры выходит на рациональное отношение к действительности, что существенно увеличивает возможности адекватного объяснения мира. Античные мыслители справедливо полагали, что нарушение меры влечет переход объект а в иное состояние. Если «отец истории» Геродот полагал, что история людей предопределена изначально интересами богов (См.: Цицерон. Диалоги: О государстве. О законах. — М., 1994, — с. 90), то другой историк античности — Фукидид исторические события связывает с действиями людей (См.: Фукидид. История. В 2-х т., Т. 1. — СПб., 1994. — с. 30). Но взгляды историков не стали предметом сравнительного философского анализа, хот я проблема появления государства как авторитета власти попадает в поле зрения и Плат она, и Аристотеля. Эту проблему авторитеты философской мысли античности рассматривают, не обращаясь к историческому наследию (См.: Платон. Государство//Собр. Соч.: В 4-х т., Т. З. М., Мысль, 1994, — с. 79–420; Аристотель. Политика// Соч.: В 4-х т., Т. 4. М., Мысль, 1983, — с. 375–644).

Аристотель упоминает Геродота, да и то, чтобы показать превосходство поэзии над историей в проникновении в сущность событий прошлого. «Поэзия, — подчеркивает Аристотель, — философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история о единичном» (См.: Аристотель. Поэтика// Соч.: В 4-х т., Т. 4. М., Мысль, 1983, — с. 655).

Пожалуй, первым, кто заявил о необходимости причинного объяснения событий, был Демокрит. Все поступки людей он рассматривал через призму их потребностей. Такой вывод нам, живущим в третьем тысячелетии кажется естественным и простым. Но не следует забывать, что одна из существенных характеристик гениального — это его простота, прозрачность, очевидность (См.: Богомолов А.С. Античная философия. М., МГУ, 1985, — с. 147).

Становление исторического сознания в условиях античности особое. В пределах парадигмы космоцентризма «изменчивость» воспринимается как норма неизменного мира. Отсутствует концептуализация истории как приоритетной сферы человеческой жизни, движение которой имеет определенную направленность и необратимость.

Обобщая вклад античных мыслителей в объяснение истории, следует подчеркнуть:

— рассмотрение истории в качестве результата человеческой деятельности;

— поиск причин исторических событий;

— рациональное объяснение мотивов человеческой деятельности.

IV. Следующий шаг в формировании концептуального постижения и объяснения истории связан с мыслителями Средневековья. С утверждения христианства оформляется историческое сознание, сложились методологические принципы универсализма и провиденциализма, номологизма, эсхатологизма и периодизации.

Принцип универсализма ориентировал исследовать события в контексте истории всего мира, начиная с появления человека; выходить за пределы конкретной ойкумены и рассматривать событие через призму общечеловеческих ценностей, не ограничиваясь интересами конкретной общности людей.

Принцип провиденциализма ориентировал рассматривать историю как воплощение замысла Бога, где нет «персон, пользующихся особым благоволением». Этот принцип обеспечил отказ от античного объяснения истории через поступки героев, полубогов и богов.

Принцип номологизма заставлял в исторических событиях искать закономерность, видеть в единичном общее.

Принцип эсхатологизма ориентировал осознавать будущее как грядущее настоящее, выстраивая временную связь событий.

И, наконец, принцип периодизации требовал от исследователя выделять эпохальные события как отправную точку от счет а всех последующих явлений. Периодизация конкретизировала процедуры объяснения, заложив определенную направленность событий «до» и «после». История воспринимается как нечто творимое, что обусловило возможность становления концептуального объяснения смысло-исторического сознания.

V. Несмотря на теологический «окрас», Средневековье заложило базу исторической методологии, сформировало у историков определенную методологическую культуру, обеспечило мыслителям эпохи Возрождения возможность внести свой вклад в освоение истории. И вот в своих работах Н. Макиавелли формулирует и обосновывает тезис о том, что историю творит не столько Бог, сколько люди. Ориентируясь на свои земные интересы и опираясь на «мораль силы», люди творят историю, даже не подозревая об этом (См.: Макиавелли Н. История Флоренции. М., Наука, 1987, — с. 321; Государь. М., 1990, — с. 73–75).

Контрольные вопросы и задания.

1. Проследите эволюцию рациональности в ее собственных исторических формах от проторациональности до постнеклассической рациональности и определите ее возможности.

2. Определите специфику рациональной реконструкции «исторического» и его интерпретацию.

3. Насколько целесообразно рассматривать миф как первую ступень постижения истории?

4. Что дала религия и ее время для осознания и осмысления истории?

5. Роль и значение философии как инструмента освоения истории.

6. Определите исследовательскую зависимость историка от его мировоззрения.

7. Определите необходимость методологической культуры в освоении и оценке «исторического».