Телесериалы, или мыльные оперы, смотрят нынче в любой стране мира. Не обошло это поветрие и Корею. Правда, в отличие от России здесь не приживаются импортные драмы об экзотической зарубежной жизни. Корейцев, живущих в мононациональном и довольно закрытом обществе, интересуют в этом мире прежде всего они сами; и телевизионные страдания бедной девушки из провинции Чолла, обманутой коварным столичным красавцем, трогают их сердца несравнимо больше, чем разборки далеких мексиканских педро и урсул. Лично мне довелось увидеть по корейскому телевидению лишь один иностранный сериал — из жизни американских студентов. Он демонстрировался в дневное время на английском языке и предназначался, видимо, для корейских студентов, изучающих английский. Шел он, насколько могу судить по опросу моих знакомых корейских студентов, безо всякого успеха.

А вот отечественные телесериалы, или «драмы», как их здесь называют, популярны в Корее необычайно. Их смотрят все поголовно — и женщины, и мужчины, и молодежь, и старики.

Массовости этих зрелищ способствует и великое их многообразие. Драмы здесь штампуются с учетом возрастных и интеллектуальных запросов самых разных категорий населения. Гибко распределяется и время демонстрации. Мелодрамы, идущие утром и днем, затрагивают, как правило, молодежно-семейные темы, и предназначены для домохозяек в возрасте примерно от 25 до 35 лет. Днем идут фильмы для старшей аудитории, затем, часов в 5—6, подростковые сериалы, а вечером, когда возвращаются домой студенты и служащие, демонстрируются мелодрамы на более интеллектуальную тематику — производственную, университетскую или историческую. Поздно вечером идут сериалы для специфической молодежной аудитории, взращенной на американском кинематографе. Эти драмы помимо любовной лирики включают в себя элементы триллера, мордобоя и проч.

Все вышеперечисленные категории корейских мелодрам различаются в основном по антуражу, на фоне которого разворачиваются основные события. По сути же все они едины: это стопроцентное «мыло», художественный и интеллектуальный уровень которого в России оценили еще во времена рабыни Изауры.

Любопытно, кстати, отношение корейцев к «драмам». Известный парадокс российского зрителя, который понимает, что смотрит чушь, и тем не менее ее смотрит, в Корее полностью отсутствует. Корейский зритель внимает происходящему на экране с доверчивостью ребенка, без тени сомнения или сарказма. Причин этому много — и вообще доверчивость корейцев к тому, что вещают в эфире (раз говорят — значит, имеют на это право), и традиционное конфуцианское уважение к интеллектуальному труду (раз писатель написал пьесу, которую экранизировали, значит, она того стоит). Но главное, что делает Корею землей обетованной для создателей и распространителей всевозможных мыльных опер, — это знаменитая корейская чувствительность, в которой не стыдятся признаться даже мужчины.

Хотя корейская пословица говорит, что настоящий мужчина плачет только три раза в жизни: когда рождается, когда умирают его родители и когда гибнет страна, — реальность сильно отличается от этого постулата. Я, привыкшая к западным стандартам мужского поведения, была, признаться, сильно удивлена, когда не раз и не два слышала признания корейских мужчин в том, что они любят смотреть сентиментальные фильмы и часто плачут. Причем заявляли они это с гордостью, поскольку, видимо, считали подобную чувствительность свидетельством тонкой и высокоорганизованной психики.

Особенности корейской мелодрамы

Как известно, сериал, подобно любой разновидности «искусства для народа» (женскому роману, жестокому романсу, тюремной балладе и т. д.), имеет свои стойкие стереотипы. Стереотипы корейской мыльной оперы сильно отличаются от привычных нам, скажем, латиноамериканских. Корейские «мыльные» герои говорят на своем языке, непонятном западному человеку и при самом гениальном переводчике, — вот почему голубая мечта корейских кинематографистов о завоевании западного рынка в реальность упорно не воплощается.

Итак, что же это за язык, что за особенности?

Первое, что бросается в глаза при просмотре корейской мелодрамы, — необычайная даже для сериала примитивность актерской техники, характерная скорее для провинциального театра XIX века, чем для современного зрелища. Все фальшиво, натужно и вымученно до чрезвычайности. Действующие лица находятся в состоянии непрерывной, как сказали бы в старые времена, аффектации. Заламывание рук, слезы величиной с перепелиное яйцо, душераздирающие вопли с искаженными лицами и обмороки героев здесь вещи совершенно обыденные, и если за стенкой у соседей слышатся истерические крики, не спешите вызывать полицию — скорей всего, это корейская семья самозабвенно погрузилась в перипетии любимого сериала.

Конечно, такой исполнительский схематизм отталкивает западного зрителя от корейских фильмов. Как бы ни ругали мы с вами голливудские творения, очевидно, что средний уровень игры актеров в них куда выше. Это понятно — ведь там собирают со всего мира и лучшее, и лучших. В корейском же «мыльном» кинематографе явно прослеживаются лишь свои родные корни, а именно — незатейливые представления на деревенских рынках. Сейчас все больше молодых корейских актеров учатся за рубежом, в странах, где драматическое искусство имеет более утонченные традиции, соответствующие эстетическим потребностям сегодняшнего дня. Приятно осознавать, что в число стран, куда едут учиться корейцы, входит и Россия. (Кстати говоря, негоже и нам забывать о том, что пару веков назад сценическая Россия тоже ходила в ученицах у иностранцев.

Станиславский и Михаил Чехов не появились бы у нас без прочного освоения русскими французского и итальянского театрального опыта.) Хочется надеяться, что обучение за границей тоже пойдет корейскому кинематографу на пользу.

Вторая причина, по которой западному зрителю трудно воспринять корейскую мелодраму, — это ее тематика. В отличие от тех же латиноамериканцев с их знойными сюжетами, корейские авторы, как правило, создают свои драмы на заурядном бытовом материале. Их героев не съедают крокодилы, не давят роскошными лимузинами коварные завистники, не травят медленным ядом роковые разлучницы. Проблемы и события корейской мыльной оперы, как правило, очень обыденны, и западному зрителю, скорее всего, покажутся скучными. Но именно эта узнаваемость изображаемого на экране и делает родные сериалы столь привлекательными для корейцев. Помню, как делился своими чувствами по поводу сериала «Баня», представляющего, на мой взгляд, на редкость занудное бытописание семьи содержателя бани, знакомый сотрудник «Самсунга»: «Там все как в жизни — как у меня, у родственников… Очень реалистично семейные проблемы описываются. Очень, очень жизненный сериал».

Что же это значит — «жизненно»? Это значит, что герои корейских сериалов, как и реальные корейцы, редко нежатся под бананом. Они не разгуливают по пляжам в соблазнительных бикини, поигрывая загорелой мускулатурой. Вместо всего этого действующие лица корейской драмы… едят. Большую часть экранного времени корейский герой проводит за столом. При помощи еды он объясняется в любви, выражает свое самочувствие, отношение к происходящему и к собеседнику, демонстрирует материальное положение, открывает свой духовный мир. Собственно говоря, еда — основной критерий, по которому различаются типажи корейской мелодрамы. Скажи мне, что и как ты ешь, — и я скажу, кто ты.

Вот несколько примеров наиболее характерных типажей.

1. «Дружная семья». Непрерывно коллективно чавкает за столом под реплики типа: «Ням-ням, вкусно. Да, тетя всегда вкусно квасит кимчхи. — Как это у тебя так хорошо получается? У меня никогда не получается кимчхи так вкусно. — Ну, ты же знаешь, что я всегда готовлю с душой. В еду надо вкладывать душу» (произносится с необыкновенно драматичным нажимом в голосе).

2. «Семья в ссоре». Каждый надуто ест в своем углу. Причем желательно какую-нибудь дрянь, вроде рамена или покупного гамбургера. Голодные дети постоянно подбегают к маме и просят поесть. Расстроенная мама посылает их подальше.

3. «Строгий, но справедливый отец». Поклонник традиционной корейской кухни. Ест с обстоятельным кряхтеньем и причмокиванием под содержательный диалог: «Я же говорю — на завтрак надо подавать только кимчхи-чиге (суп из кимчхи). — Папа, но нельзя же ежедневно есть кимчхи-чиге. — А я говорю, варите. Это здоровая национальная пища. От нее хорошо работает желудок.

А после обеда надо пить зеленый чай. Только зеленый чай, а не кофе. Кофе пить вредно» (произносит свои увещевания громко, убежденно, по-левитановски чеканно).

4. «Выпендрежный красавчик западного образца, злодей—погубитель главной героини». Не ест здоровой национальной пищи. Водит девушку по дорогим западным ресторанам, где звучит страстная музыка и коварно поигрывает вино в бокалах.

5. «Героиня в расстроенных чувствах». Не ест ничего, несмотря на уговоры родни и друзей. Уговаривают на протяжении серии ее раз 10, под печальные звуки скрипки — и, вторя скрипке, она будет со стонами отказываться. Может упасть в обморок от продолжительного голодания на нервной почве. Может напиться так, что ее тут же вывернет наизнанку при выходе из ресторана, — идея ее «вечной женственности» при этом в глазах корейского зрителя нисколько не страдает.

6. «Энергичный, но недалекий друг (подруга) главного героя (героини)». Противоположность вышеописанному типажу. Введен для того, чтобы оттенить тонкую душевную организацию главного героя. Ест все подряд, с чавканьем и громким неадекватным смехом.

7. «Заботливая мать». Ну, с этой вообще все ясно. Бесконечно бродит по рынкам, что-то режет, парит, мешает в кастрюле, чтобы потом попытаться с маниакальным упорством запихнуть все приготовленное в домочадцев, особенно в Девушку В Растрепанных Чувствах (как вы догадываетесь, безуспешно).

8. «Пожилой богач, вышедший из народа». Ест в дорогих ресторанах, но периодически тянет в рот всякую гадость, вроде печеного батата, продаваемого уличным торговцем. Сие странное действие имеет яркую ностальгическую окраску — оно означает, что герой не забыл, откуда он вышел. Поедание батата будет сопровождаться западной романтической песней, слова которой к упомянутому корнеплоду не имеют никакого отношения.

Все эти и другие персонажи бесконечно едят и страстно обсуждают съеденное, шумно готовят и с надрывом спорят о том, какая пища более здоровая… Думаю, читатель уже понял: победное шествие корейской мелодрамы по голубым экранам западного мира — вещь весьма проблематичная.

Лямур по-корейски

А где же основа основ привычных нам сериалов — любовь?

Есть ли она в корейской мелодраме? Есть-то она есть, но… уж очень корейская. То есть он любит ее, она любит его, но воссоединиться они не могут. И мешает им не какая-нибудь потусторонняя злодейка Сара, а родные родители. Родители в корейской мелодраме — инстанция высшая и последняя, некая сила природы, действия и решения которой сомнению не подвергаются.

Сила эта действует весьма своевольно и прихотливо. Чаще всего упирается и не разрешает нашим героям жениться. Что-нибудь да не понравится родителям в избраннике (це) своего 25—30-летнего дитяти — или нос, или уши, или данные гороскопа, или послужной список двоюродного прадедушки. И тогда прогремит, как гром с ясного неба, грозное: «Нет! Не разрешаю!» Могут еще и затрещину дать, чтобы быстрее дошло. В ответ герои заливаются слезами величиной с перепелиное яйцо, отказываются от еды, долго гуляют по берегу Хангана на холодном ветру, напиваются в стельку… и сочетаются браком с тем, кого нашли мама с папой.

Вот тут-то и начинаются их страдания. В особенности это касается девушки. Потому что на сцену выходит главная баба-яга корейского фольклора всех времен — Ее Величество Злобная Свекровь. Выходит и начинает тиранить бедную героиню, как старослужащий салагу. Чего только не придумывает, чтобы сжить беднягу со света. То редьку заставит резать правильными пятиугольниками, то потребует кланяться свекру под углом ровно 78 градусов — ни больше ни меньше. Невестка все покорно терпит, заливаясь уже знакомыми нам слезами. От непосильной работы и стрессов она в конце концов оказывается на больничной койке под капельницей.

О капельницах и поносах

О, эта капельница корейской мелодрамы! Тебя не минует ни один положительный герой. Под капельницей лежат они сами.

Под капельницей обязательно оказываются их родители. Корейские режиссеры щедро прописывают капельницу и от сердечных болей, и при выкидышах, и от стрессов. И, конечно, от поносов.

Поносят корейские положительные герои весьма часто и всегда — неспроста. Расстройство желудка в корейской мелодраме имеет тот же высокий символический смысл, что в западной — сердечный приступ. В особо трагические минуты, когда мексиканский герой хватается за сердце, корейский бежит в туалет, откуда вскоре раздадутся выразительные звуки. Им будет вторить печальная музыка, а домочадцы — внимать происходящему со скорбными лицами.

Корейский хеппи-энд

Поели, поплакали, посидели в туалете, полежали под капельницей… Ну, и чем же сердце успокоится? По закону жанра, финал должен быть счастливым. Но счастье, как известно, каждый понимает по-своему. Корейский «счастливый конец» интересен тем, что абсолютно нелогичен. Откуда придет избавление, догадаться невозможно до самой последней серии. Известное правило Чехова о ружье, которое, будучи повешенным на стену в первом акте, должно обязательно выстрелить в последнем, в корейской мелодраме не работает абсолютно. Злобная свекровь вдруг может превратиться в милейшую старушку и сильно облегчить этим жизнь страдающей героине. Постылая жена положительного героя, на протяжении 30 серий здоровая и настырная, как бык, вдруг окажется под пресловутой капельницей, а оттуда, к удовлетворению зрителей, плавно отправится на тот свет, открыв для разлученных влюбленных дорогу к светлому совместному будущему. Богатый надменный красавчик, также ставший на пути наших героев, попадет под машину, и, хотя слеза с перепелиное яйцо все же скатится со щеки чувствительной девушки по этому поводу, вытирать ее будет уже возлюбленный. Иначе говоря, конфликт в корейской драме разрешается всегда «сверху» и практически никогда не является следствием действий самих героев.

Их дело — не действовать, а пассивно и разнообразно страдать.

А дело зрителей — оплакивать эти страдания.

Грудь вперед, походка от бедра

Правда, сейчас под воздействием западных идей феминизма ситуация становится не столь однозначной. В последней серии поведение самой главной героини может диаметрально измениться. Покорная невестка, которую на протяжении всего фильма не бьет только ленивый, неожиданно превращается в крутую феминистку и борца за свою свободу и личное достоинство. Голос ее, доныне тихий и жалобный, приобретает визгливые истерические нотки. Ходить девушка начинает такой уверенной походкой, что земля под ней сотрясается. Если раньше машину вела еле-еле, то и дело опуская голову на руль от расстройства чувств (это на загородном шоссе-то!), то теперь мчится, чуть не сбивая прохожих (нельзя все же баб за руль пускать, нельзя!). Может врезать кому-то пощечину… В общем, с точки зрения эстетической наша героиня не слишком выигрывает от своего неожиданного перевоплощения — напоминает кота Леопольда, принявшего на грудь озверина.

Смех смехом, а если серьезно, то тенденция эта в корейской мелодраме очень важна. Особенно если учесть, какая огромная масса людей смотрит в Корее эти сериалы и как серьезно их воспринимает. При всей фальшивой условности, при всей дремучей примитивности мелодрамы учтем — героиня, которая нашла в себе силы уйти из дома, где ее подавляли и тиранили, может послужить душевной опорой и примером для какой-нибудь корейской девочки, оказавшейся в той же ситуации (сама ситуация, увы, для Кореи не так уж редка). Героиня активная и сильная, не позволяющая себя унижать. Героиня, добивающаяся высот на службе, талантливая и умная… Пусть таких женщин на корейском экране будет побольше. Это как раз то западное влияние, которое можно только приветствовать.

Эротические потуги

Что не скажешь, увы, о другой западной тенденции, которая все активнее утверждается в корейском кинематографе вообще и в мелодраме в частности. Это — изображение сферы собственно любовных отношений героев. Корейские фильмы, всегда отличавшиеся редким для нашего испорченного времени пуританизмом, включают в себя все больше элементов эротики. Еще совсем недавно любовь на корейском экране исчерпывалась тем, что герои держались за руки под крики чаек или, как лошади, клали друг другу головы на плечи под печальную музыку. Теперь режиссерам эти художественные приемы кажутся недостаточно выразительными. Героев начинают по поводу и без повода раздевать, сплетать в объятиях, заставляют страстно целоваться и содрогаться в любовных конвульсиях.

Умом, конечно, понимаешь, что увлечение «обнаженкой» — это своеобразная детская болезнь, которой неминуемо переболевает любой национальный кинематограф, прежде чем стать зрелым и спокойным. Да и совсем уж крамольных сцен в мелодраме все же не увидишь. Однако ситуация в корейском кинематографе ухудшается еще и тем, что его нынешняя подростковая гиперсексуальность сочетается с подростковой же неумелостью актеров. Герой так старательно и серьезно вытягивает губы при поцелуе, героиня так хлопает глазами и двигает плечами, тужась изобразить экстаз, что в целом зрелище напоминает пародию и созданию лирического настроения (по крайней, мере у западного зрителя) никак не способствует. Причины подобной некомпетентности лежат, видимо, в том, что в Корее, стране всегда бедной и патриархальной, традиционно не сложилась своя эротическая культура (для нее нужна и свобода, и материальный достаток, на худой конец хотя бы теплый климат), и то, что силятся изобразить сегодня на экране корейские актеры, является для них, в общем-то, новинкой, заимствованием из западных фильмов. Так что эротические мотивы, по крайней мере на данном историческом этапе, к сильным сторонам корейских фильмов не относятся.

И все же, все же…

Сколько бы ни ругали мы, иностранцы, корейские сериалы, корейцы их смотрят и любят. Даже в Австралии, в Канберре, где я сейчас живу, есть пункт проката свеженьких корейских мелодрам. Признаюсь, что я, автор этих строк, в том пункте проката — постоянный клиент. Начала я посещать его с целью сугубо практической — чтобы не забыть язык и корейские реалии. Сейчас же просмотр на сон грядущий парочки серий об очередной победе кимчхи-чиге над пиццей в доме тетушки Чо или о перипетиях женитьбы сына дядюшки Ана на дочери его начальника стал для меня насущной потребностью, почти ритуалом — как вечерняя чашка мятного чая с медом. Дочка тоже привыкла засыпать под звуки корейских голосов с экрана. «Мне от них так спокойно на душе делается», — призналась она мне как-то. И я с ней полностью согласна.

Конечно, художественные достоинства этих фильмов оставляют желать лучшего. Но, несмотря на это, в чем-то я корейцам завидую. Если народу хочется видеть на экране самого себя, а не внимать, затаив дыхание, сагам про будни иностранного миллионера, значит, свои собственные будни его вполне устраивают.