Сначала — об отношении к людям

Я уже упоминала о том, что корейцы — народ чувствительный и жалостливый. Корейцев трогают до слез прекрасные виды природы, они легко плачут над печальными песнями и телесериалами. Помню, как поразило меня это в первый раз: полный зал плачущих и сморкающихся аджумм во время демонстрации фильма «Письмо» — фильма, который у меня вызвал только приступ ехидных смешков. Когда я после сеанса попыталась объяснить ужаснувшейся моему цинизму подруге все натяжки, неправдоподобности, ходульные приемы фильма, которые мешали мне сочувствовать главному герою, она со мной вроде бы соглашалась, но, вспоминая подробности «Письма», снова заливалась слезами: «Его так жалко!» «Жалко» — это очень корейская эмоция. Вот почему в Корее быстро прижились западные системы благотворительной помощи и даже выработались свои. Например, во времена экономического кризиса во многих корейских семьях все домочадцы, вплоть до маленьких детей, ежедневно откладывали по ложке риса от каждого завтрака, обеда и ужина, чтобы в выходной отнести сэкономленное в церковь — для голодающих. Кампании сбора средств в пользу голодающих Северной Кореи, в пользу жертв тайфунов, в пользу больных детей и проч. всегда проходят в Корее с успехом. В последние годы корейцы стали помогать не только своим менее удачливым соотечественникам, но и голодающим африканцам. Чувствуется, что международные благотворительные акции для них — особый повод для гордости: вот, мол, как мы поднялись. Теперь не западный мир нам помогает, как было после войны, а мы сами кому хочешь поможем.

Но жалеют корейцы не только героев фильма и не только далеких голодающих. Что гораздо ценнее, они быстро проникаются сочувствием и к конкретному человеку рядом, попавшему в сложную ситуацию, и часто искренне стараются ему помочь — даже незнакомые люди. Стоит спросить дорогу на улице — и вы тут же оказываетесь в окружении небольшой толпы горластых корейских тетушек, каждая из которых старается получше объяснить и даже проводить вас до места назначения. Однажды я отстала от своей туристической группы в незнакомом городке одной южной провинции. Пошла искать своих — и заблудилась.

Передо мной расстилались рисовые поля, на которых работали крестьяне. Они во все глаза уставились на невесть откуда свалившуюся иностранку. Я спросила дорогу до гостиницы — и занятые люди оторвались от работы и с шутками проводили меня.

На прощание какая-то старушка крепко хлопнула по спине — иди, дескать, и больше не теряйся. Несколько раз мне приходилось попадать в Сеуле в глупую ситуацию — вошла в автобус, а кошелек оставила дома. И ни разу меня не ссаживали — или шофер снисходительно махал рукой и вез дальше, или какой-нибудь доброжелательный пассажир с улыбкой платил за меня.

Такую же доброжелательность и участливость в Корее я ощущала и со стороны большинства знакомых. Тот факт, что я живу за границей одна с маленьким ребенком, располагал их ко мне не меньше, чем к героине какого-нибудь слезливого сериала, брошенной на сносях коварным негодяем. По корейскому законодательству, в случае развода ребенок остается с отцом, и мой совершенно обычный для российского общества случай представлялся корейцам особенно драматичным. Больше всего трогал корейские сердца мотив «чужбины» в жизни нашей маленькой семьи. Хотя мы с дочкой чувствовали себя в этой стране превосходно и ни в чем, в общем-то, не нуждались, нас всячески старались обогреть и подкормить чем-нибудь домашним, Маше — сунуть какую-нибудь конфетку или игрушку, а меня даже выдать замуж за «доброго человека». Любые просьбы всегда выполняли охотно — посидеть ли с Машей, объяснить ли непонятное выражение в книге. Каждый раз, когда я просила кого-то из знакомых отредактировать текст моего выступления на семинаре или статью для корейского журнала, люди принимались за дело с большим энтузиазмом, работали несколько дней, отшлифовывая текст до состояния конфетки, — и никогда мне не удавалось вручить им деньги за эту непростую работу. «У тебя что, денег много?» — обычно отшучивались они. Точно так же мне ни разу не удавалось заплатить за себя в ресторане — корейские подруги и друзья всегда платили сами: «Тебе что, деньги некуда девать?»

Не знаю, то ли статус одинокой матери с ребенком помогал, то ли просто везло на хороших людей. У многих моих знакомых кёпхо (советских корейцев), которые занимаются в Корее в основном мелким бизнесом, о местных жителях складывалось далеко не такое радужное впечатление. Мне рассказывали всякое… Но тут дело, думаю, в среде, с которой человек преимущественно общается. Челночный бизнес и в России, и в Корее, и в любой иной стране мира — сфера, сама по себе далекая от душевности. Я же общалась в основном с образованными людьми, представителями среднего класса. И эти люди в большинстве своем относились ко мне сердечно.

Тем сильней было мое удивление, когда от западных иностранцев, которые тоже общаются преимущественно с образованным слоем корейского общества, я слышала подчас совсем другое мнение о корейцах. «Корейцы жестоки и безжалостны», — говорили мне. И свою оценку объясняли корейским отношением не к людям, а к животным: «Вы видели, в каких ужасных условиях содержатся у них домашние питомцы? А Сеульский зоопарк? Это же концлагерь!» Аргумент, на первый взгляд, веский — в западной культуре отношение к бессловесным тварям всегда считалось лакмусовой бумажкой, по которой проверяется человек. Можно ли на основании отношения к животным назвать корейцев жестокими? Разберемся.

Индустрия домашних питомцев, как и зоопарк, возникла в Корее совсем недавно. Это — явное следствие обогащения страны и ее активного подключения к доминирующей в современном мире западной культуре. Для традиционной же корейской культуры животные для души, животные как домашние питомцы, как друзья — явление абсолютно чуждое. Как любое чуждое явление, приживается оно не без определенных трудностей. Для того чтобы понять психологическую подоплеку отношения современного корейца к животным, невозможно обойтись без экскурса в историю.

Как это было в Корее…

Собачки, рыбки, кошечки, мышки и барсучки для старого поколения корейцев звучат скорее названиями пищевых продуктов, нежели обозначениями милых сердцу существ. Удивляться не приходится. Голод заставлял корейцев пробовать на зуб буквально всех «братьев наших меньших». Кто-то приходился по вкусу, в ком-то находили лечебные свойства, поедание кого-то превращали в ритуал. В результате практически все животные полуострова оказались так или иначе задействованы в корейском рационе. А любить душой тех, кого любишь желудком, — это уже патология. В результате в Корее сформировалось свое, весьма далекое от сентиментальности, отношение к животным. Иначе говоря, «птичку» корейцам не жалко. Западный исследователь корейской литературы Брайен Маерс обратил внимание на то, что в корейских романах начала XX века часто повторяется один и тот же художественный прием: показывая героя в расстроенных чувствах, автор заставляет его бежать по улице и… пинать подвернувшуюся под ноги собаку. Я и сама не раз замечала это, например, в произведениях Ли Ги Ена («Родная сторона», «Земля» и т. д.), где так поступают сугубо положительные персонажи. Если в западной литературе этот прием безусловно изобличил бы жестокого негодяя, то в корейском романе — это всего лишь свидетельство того, что герой юн и порывист. Он выглядит так же невинно, как герой западного романа или фильма, срывающий в порыве мятущейся души цветущую веточку (правда, сейчас на голливудском экране и веточки не посрываешь — «зеленые» заклюют).

Когда я переводила «Сказание о Чхунхян», отметила еще одну любопытную деталь. Описывая юную девушку весной, неизвестный автор заставляет ее брать камень и… бросать его в иволгу.

Такая вот милая, игривая девичья шалость.

Тем нашим читателям, кто намерен в связи с этими фактами тут же объявить корейцев бессердечными злодеями, должна решительно возразить — это не так. Корейцы по природе, по душе не агрессивны. Сужу об этом не только по личному опыту общения. В корейском искусстве — а это верный показатель! — не встретишь кровавых сцен, сцен насилия, которыми изобилует, например, изобразительное искусство Японии. Хотя сейчас, кажется, тенденция к насилию в искусстве стала появляться — один хваленый боевик «Шири» чего стоит. Но это новая и явно американская тенденция. Традиционная же модель корейского обращения с животными объясняется, на мой взгляд, одной причиной — корейцы просто были всегда бедны и голодны, а голод не располагает к гуманизму по отношению к животным.

…и в России

Читатель может возразить, что старая Россия тоже была бедна, но собак, своих преданных друзей, не ела. Не есть-то не ела. А вот пинать — еще как пинала. Нам, современным собаколюбцам, в это почти невозможно поверить. Сейчас у нас принято писать о всеобщем хорошем воспитании детей в царское время. Однако реальность была куда суровей. Если и были какие-то зачатки гуманистического воспитания, то только у самой верхушки общества, у отпрысков «верхних 5%». А обычные российские дети тоже мучили животных, и больше всего, конечно, подростки из бедных семей. У простого народа нравы были еще те. Перечтите на досуге «Каштанку», или дореволюционные рассказы Бориса Житкова, или воспоминания дрессировщика Владимира Дурова — да хотя бы книги Горького о детстве и юности. И причина тогдашнего отношения россиян к животным была опять же не в какой-то исконной жестокости наших людей, а в бедности и убогости жизни основной части народа. Федюшка — сын столяра, вытаскивающий ради развлечения у Каштанки из желудка кусочек мяса на веревочке (сцена эта доводила до слез моих школьных подружек, теперь над нею плачет дочка), ребенок из бедных городских слоев — что он видел вокруг, кроме пьянства, грязи и тяжкого труда взрослых? Откуда было взяться гуманизму в его душе, если гуманизма не было — и не могло быть — вокруг.

И все же в целом старая Россия была богаче и благополучней, а посему и нравы были помягче, чем в Корее совсем еще недавнего времени. Понятие о том, что бессловесную скотину мучить не годится, в морали русского народа всегда существовало, хоть далеко не всегда эта мораль реализовывалась на практике. Сказки, в которых пожалевший щуку или змею герой неожиданно обогащался или получал помощь. Пословицы: «Божья тварь Богу работает», «Погоняй коня не кнутом, а овсецом», «Блажен человек, иже скоты милует». Приметы: «Не пинай собаку — судороги вытянут», «Кота убить — семь лет ни в чем удачи не видать». В корейском фольклоре ничего подобного мне не попадалось — увы… Жизнь в старой Корее была жестока — и не только к животным. Палками били не только собак, но и, к примеру, отца великого корейского поэта Ким Со Воля, которого таким образом лечили от душевной болезни (дело происходило в 20-х годах XX века). По совету шаманок бил палкой его родной отец (дед поэта). Страшные крики избиваемого, от которых будущий поэт убегал в горы, шаманки объявляли криками злого духа, поселившегося в душе больного, и советовали бить еще сильнее. Любимая женщина Ким Со Воля — Осун, его

Беатриче, которой посвящены самые чистые, самые возвышенные и трогательные строки корейской поэзии: «Цветок шиповника», «Выкликание души», — жила, терпя постоянные побои алкоголика-мужа, за которого против воли ее выдали родители, и умерла совсем молодой. А вы говорите — собаки… Нищета, отсталость и жестокость нравов — три лошади из одной упряжки.

Сытый голодного не разумеет

К сожалению, этот аргумент никогда не принимается на Западе всерьез. Ну и что, что бедность, говорят европейцы и американцы. У нас тоже были экономические проблемы, «великая депрессия» в 30-е годы, например, так мы ж собак не пинали…

Сытый голодного не разумеет. Что такое «великая депрессия» в Австралии, я понимаю сейчас, когда смотрю австралийские художественные фильмы-страшилки об этом времени («Кадди» и т. д.): для нашего народа, для народа Кореи, всегда живших по настоящему тяжело, знавших и настоящие войны, и настоящий голод, эти фильмы, где дефицит дамских чулок и масла изображается как трагедия, просто смешны. Что такое «великая депрессия» в Англии, хорошо видно по документальным книгам Джеймса Хэрриота: «Среди йоркширских холмов», «Собачьи истории» и т. д. — бедный деревенский ветеринар в 1930-е годы разъезжает на машине, звонит клиентам-фермерам по телефону. Фермеры (тоже якобы бедные и страдающие от ужасов депрессии) разводят породистых собак, в глухой провинции проводятся выставки экстерьера домашних животных, в стране находятся деньги на финансирование общества защиты животных от дурного обращения…

Устойчивым, благодушным покоем веет от этих книг и фильмов. Очевидно, что временный спад производства в сытых странах даже близко не может сравниться с той истинной нищетой, в которой веками жила Корея. Там визг собак не мог волновать — там людям надо было ежедневно унимать плач голодных детей. Ни европейцы, ни американцы понять этого, увы, не в состоянии.

Как это сейчас

Сегодня бедность отошла в прошлое. Кажется, что так и было в Корее всегда — блестящие машины, освещенные тысячью огней улицы, нарядные детишки с конфетками во рту. Но все это — приметы лишь последних 25—30 лет жизни страны. Собачки же в попонках и рюшечках, черепашки в подводных дворцах, рыбки в дорогих аквариумах с подсветкой — эти приметы еще моложе, минимум лет на 20. В 2000 году корейскому обществу кинологии исполнилось всего 13 лет.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что к домашним животным в Корее по-прежнему относятся по-другому, нежели на Западе, где это — многовековая традиция. Хотя для собачек в современной Корее шьют попонки и подушечки, раскрашивают их шерсть в разные цвета, навешивают цветастые заколочки на челки, к собаке по-прежнему не испытывают того пиетета, тех очеловечивающих эмоций, которые характерны для западных любителей животных. Пусть даже корейская хозяйка целует свою собачку и кладет ее с собой в постель, эта маленькая питомица для нее скорее живая игрушка и предмет престижа, чем душевный друг. Хозяйка гораздо больше озабочена красотой поводка, чем физическими нуждами своей собачки. Любой западный «зеленый», ознакомившись подробнее с содержанием собачки или кошки в корейском доме, упадет в обморок. Животное почти не гуляет, дома часто сидит целый день на привязи. Чтобы кошка не царапала паркет, ей обрезают когти. Чтобы собачка лаем не беспокоила соседей, ей порой делают операцию по удалению голосовых связок. Едят корейские собачки исключительно концентраты или рис и кимчхи с хозяйского стола. Неудивительно, что мрут корейские питомцы как мухи. Если в России любитель собак, прежде чем завести животное, прочитает горы книг по уходу за ним, полгода будет выбирать породу, а потом столько же ходить на выставки, выбирая производителя, то в Корее ко всему этому относятся с абсолютной легкостью. Покупают с рук у метро, не озаботясь ни прививками, ни состоянием здоровья животного — выживет так выживет, умрет так умрет. И, судя по всему, особенного огорчения последний вариант не вызывает — ну, сломалась игрушка, новую купим. Часто эти живые игрушки именно для такого временного пользования и продают: например, рыбки в наглухо запаянных фигурных аквариумах продаются не в живых магазинах, а в сувенирных.

Сеульский зоопарк. Ах, этот Сеульский зоопарк! Он расположен на живописных холмах, снабжен и фуникулером, и красочными автобусами, и искусственными озерами. Человеку там — раздолье. А вот животным… Маленькие клетки, залитые бетоном полы, ни зелени, ни деревьев в клетках, ни убежища, где можно спрятаться от лавины орущих посетителей. Звери нервные, облезлые. Зимние вольеры, где в крошечных клетках почти без света, заросшие навозом проводят холодное время года носороги и бегемоты. Ладно, не будем о печальном. Это вам не зоопарк в Сиднее, одним словом.

Значит ли это, что корейцы жестоки? На мой взгляд, это означает только то, что они еще недостаточно богаты или, точнее, недостаточно привыкли к своему новообретенному богатству. А поскольку экономическое развитие идет в Корее семимильными шагами, то и перспективы содержания животных дома и в зоопарках здесь вполне обнадеживающие.

Как это будет

Особенно сияющее будущее ждет в Корее, мне кажется, собак, ибо это — предмет острополитический. Я уже писала, что традиционное поедание собачины в Корее вступает в резкое противоречие с западной культурой, для которой это — попрание всего святого, о чем западные гости страны часто открыто заявляют корейцам, бурля и пузырясь при этом от собственной праведности.

На дворе — эпоха глобализации, и с неистовыми зарубежными защитниками животных приходится считаться. Вот почему средства массовой информации в Корее делают сейчас все возможное, чтобы всячески откреститься от старой традиции. В стране издаются национальные атласы собаководства, авторы которых пишут об изображенных там собаках исключительно как о друзьях и украшениях традиционного корейского дома. В журналах для иностранцев, например «Когеа now», корейские журналисты с большим сочувствием пишут о развитии индустрии похорон домашних питомцев. Открытие международной выставки декоративных собак в Сеуле подается чуть ли не как главная новость дня и освещается всеми СМИ Кореи. Снимаются фильмы вроде «Квартиры номер 31—32», где дама с садистскими наклонностями готовит под соусом любимую собачку мужа, и тот, возмущенный ее жестокостью, тут же с ней разводится. Следующей жертвой психопатки будет ее соседка, которую она тоже убьет. Таким образом, в сознании корейского зрителя выстраивается логическая цепочка: от убийства собаки до убийства человека — один шаг.

Несмотря на явную подражательность всей этой околособачьей шумихи, я нисколько не сомневаюсь в том, что уже следующее поколение корейцев будет воспринимать ее как неотъемлемую часть национальной культуры. Если, конечно, темпы экономического роста Кореи не замедлятся. Книги по психологии домашних собак и просторные зоопарки будут в Корее столь же обыденным явлением, как сейчас — нарядные резиновые перчатки, без которых даже самая заскорузлая провинциальная аджумма в нынешней Корее не станет мыть посуду. К хорошему человек быстро привыкает.

А то, что «хорошее отношение к лошадям» — это действительно хорошая вещь, а не баловство, которым молодежь с жиру бесится, как подчас говорят корейские старики, я убеждена. Пусть на Западе оно порой пропагандируется с эмоциональными излишествами, любовь и жалость к животным сами по себе — явления безусловно прогрессивные. Это — бесспорное свидетельство материального и морального благополучия общества.

Неудивительно, что нынешние корейские дети, которые живут в несравнимо лучших материальных условиях, чем их родители (и при этом, что очень важно, в обществе морально здоровом, ориентированном на доброту, взаимопомощь и гуманность), растут более добрыми существами, которых боль «меньших братьев» не оставляет равнодушными. Помню, как рыдал, не стесняясь даже меня, один мой корейский ученик: решив наказать его за двойки, его мама выбросила любимую собачку. «Где она сейчас? Ей же холодно, она есть хочет», — плакал здоровенный мальчишка, у которого уже начали пробиваться усики. Нет сомнений, что, в отличие от матери, для которой было все равно что выбросить — живое существо или машинку на батарейке, мальчик видел в собачке не игрушку, а живую душу.

Иностранная школа, куда ходила моя дочка, находилась в Сеульском детском парке, куда школьники ходили гулять на переменках. Сторож в парке на заднем дворе держал в тесных клетках животных — собаку и кроликов. Для какой цели, можно только догадываться. Корейские дети из Машиного класса начали со сторожем тихую войну — они открывали клетки и выпускали пленников на волю. Конечно, этот детский протест был наивным — сторож бегал потом и, громко ругаясь, загонял животных обратно, — но желание освободить живые души было продиктовано самыми добрыми и гуманными чувствами.

…Как бы хотелось, чтобы ни голод, ни война не помешали этим детям пронести свои гуманные чувства к созданиям малым через всю жизнь и приумножить ту сумму добра, которая уже существует на корейской земле.