Трудолюбивы ли корейцы? Странный вопрос, скажете вы.
Трудолюбие этого народа, равно как и его соседей, японцев и китайцев, давно сделалось национальным стереотипом, так что утвердительный ответ на этот вопрос гарантирован даже со стороны тех, кто в реальной жизни с корейцами никогда не сталкивался. Многие россияне всерьез убеждены в том, что всякий кореец прямо-таки рождается трудолюбивым как пчела — с наследственной сверхзадачей работать и работать на благо родного улья.
Первое впечатление от Кореи — именно такое: уважение к труду, доходящее до культа, пронизывает всю жизнь страны.
Менталитет корейцев построен на твердом постулате: работать должен каждый, ибо только усердная работа, и ничто иное, приносит в жизни успех. Поэтому в Корее работают даже нищие. В поездах метро вы почти не встретите примитивного клянченья:
«Подайте убогому!» — оно здесь работает слабо. Корейский нищий, как правило, либо поет под магнитофон (часто, кстати, довольно неплохо), либо продает в поездах жевательные резинки чуть подороже обычного.
В Корее работа занимает в жизни мужчины основное место. Это не просто источник дохода, это пульс и средоточие его жизни. Ни о каких хобби здешний народ не имеет представления. Все, чем кореец занимается помимо работы (курсы иностранных языков, компьютер и т. д.), так или иначе связано с карьерными соображениями. Если кореец направился в горы, бассейн или на теннисный корт — будьте уверены, что время там он будет проводить с сослуживцами или «нужными людьми». Кореец, горящий на работе, имеющий всего несколько дней отпуска в году, — это не герой-стахановец, а норма здешней жизни.
С работой здесь срастаются плотью и кровью, и когда ее лишаются, то начинают просто пропадать, как показали это массовые увольнения во время экономического кризиса. Остаться без работы плохо в любом обществе, но если для русского человека сокращение — это лишь одна из пакостей, выкинутых в очередной раз родным государством, неприятность, с которой нужно справиться, то для корейца — это крах всего святого в жизни. Немудрено, что реагируют на увольнения здесь куда круче нашего — бросаются с крыш, избивают с горя жен, по-черному запивают, просаживают в карты последние семейные накопления и проч. Трудно было предположить ранее, что лояльный мистер Ким в аккуратненьком костюмчике способен выкидывать такие темпераментные кренделя — и все потому, что лишился службы.
Всего этого, казалось бы, достаточно, чтобы объявить корейцев тружениками мира номер один. Это утверждение близко к истине, хотя и не без некоторых особенностей, которые неизбежно бросаются в глаза всякому, кто приближается к корейской жизни вплотную.
Панфиловец над пустой тетрадкой
Я об этих особенностях вспоминаю всякий раз, когда приходится бывать во время сессии в библиотеке университета. В эти дни она набита битком и смотрится необыкновенно фотогенично. Так и хочется заснять на пленку этих юношей и девушек, снедаемых прилежанием и жаждой знаний и обложенных на удивление толстыми книжками. Но если восхищенному журналисту взбредет в голову задержаться в храме знаний минут на 10, он легко заметит, что отнюдь не всегда книжки эти студент читает. Гораздо чаще он просто сидит, уставившись в пустую тетрадку, причем делает это с непостижимым упорством и терпением. Книга может быть раскрыта, может нет — тут подход индивидуальный. Но с места этот мученик науки не сойдет, как панфиловец, до самого закрытия библиотеки.
Иностранные специалисты, работающие в корейских фирмах, отмечают подобный феномен и в деловой сфере. Корейский служащий может во время рабочего дня пить кофе, курить, листать справочник, ковырять в носу, вертеть карандаш — но ни при каких обстоятельствах не уйдет домой, когда ему положено — в 6 или 7 часов вечера. Ни начальство, ни коллеги его просто не поймут. Да и родную жену скорее всего хватит удар, появись ее благоверный самсунговец или хёндаевец на пороге дома при свете дня. Кодекс чести примерного корейского служащего предписывает ему дневать и желательно ночевать на работе (пусть даже он в это время от нечего делать рассматривает игривые картинки в Интернете), а жену и детей помнить по фотографиям на рабочем столе.
Встает элементарный вопрос: кому и зачем это надо?
Иголка из скалы
И вот тут объяснение может дать любопытная сказка, по происхождению китайская, однако имеющая широкое хождение в Корее. Герой сказки делает себе лодку из ствола дерева при помощи… иголки. В другом варианте этой сказки, включенном в корейские учебники по «морали» (есть такой предмет в корейской школе), некая старушка делает себе иголку из куска скалы, отбивая ее колотушкой. Эта пожилая леди вошла в корейский учебник не как пример старческого слабоумия, а для того, чтобы дать понять другому герою той же сказки, каким важным делом является труд. Иными словами, и герой, ковыряющийся в стволе иголкой, и энергичная старушка — это символы корейского трудолюбия.
Чему же учит эта сказка сегодняшних корейских детей? Тому, что труд — это самоценность. Труд зачастую не ради результатов, а ради самого процесса. Чтоб, как говорят в армии, служба медом не казалась.
Усердный недосып
Проявляется это порой в самых нелепых, на взгляд западного человека, формах. Например, не спать перед экзаменами и учиться ночи напролет примерно за неделю до них считается для корейского абитуриента делом чести. Это выражается в популярной студенческой поговорке: «Четыре часа спишь — провалишься, три часа спишь — поступишь» (спать четыре часа считается много). На защите диплома студент должен выглядеть зеленым и дохлым, иначе вызовет подозрение в недостаточном усердии.
Мою иностранную подругу, например, накануне защиты диплома в Сеульском университете научный руководитель напрямую укорил за слишком цветущий вид — неоспоримое свидетельство ее лени. И никто не задается здесь все тем же элементарным вопросом: зачем это надо? Эффективно ли подобное многочасовое просиживание штанов в офисах и библиотеках без сна и отдыха? Способен ли утомленный мозг сотворить что-то новое или хотя бы запомнить старое?
Нет, такой вопрос никому не приходит здесь в голову. Ибо отдыхать — это всегда плохо, это безделье, а работать — всегда хорошо. Таким немудреным принципом руководствуется корейская мать старшеклассника, безжалостно стягивающая одеяло с сына на рассвете — после того как он до двух ночи прокемарил над книжкой. Нечего дрыхнуть! Вставайте, сэр, вас ждут великие дела! Примерно такой сценарий своей нелегкой жизни нарисовал мне знакомый корейский школьник. По данным статистики, в среднем школьник в старших классах (особенно в престижной школе, вроде школы иностранных языков) спит не более 5—6 часов в сутки. Чтобы не заснуть на уроках, дети применяют всякие взбадривающие штучки, вроде препаратов женьшеня или так называемого карандаша от сна (им мажут веки, чтобы не заснуть). То, что корейские старшеклассники вообще ходят на своих ногах, объясняется, думаю, тем, что остальные часы они досыпают над книжками.
Хуже всего приходится юным дарованиям. Эти начинают не высыпаться с раннего детства. Я была знакома с одной корейской девочкой, которая в свои пять лет уже мечтала о выходных. Она имела неосторожность проявить талант к пению. И хотя известно, что в таком нежном возрасте голос еще не сформировался и учить пению ребенка рано, воодушевленные родители наняли ей целый полк учителей — развивать и натаскивать до полного изнеможения. Зачем? Все по тому же принципу старой сказки — труд ради труда.
Страна очкариков
С культом труда связана одна любопытная особенность корейцев, которую замечают все гости страны. Заключается она в том, что в Корее… любят носить очки. Образ корейца в очках стал привычным даже в восприятии Запада. В австралийских «мультикультурных» рекламах корейцы всегда изображаются одетыми в аккуратненькие костюмчики, с книгой или лэп-топом в руках — и в непременных золоченых очках.
(Вообще золоченые очки — забавная деталь. По непонятной мне причине мода на оправы в Корее на редкость консервативна. За те пять лет, что я прожила в этой стране, стили одежды и обуви менялись каждый сезон. И только очки оставались одинаковыми — продолговатые, металлические, золотого или серебряного оттенка.)
В Корее действительно у многих людей плохое зрение, в том числе и, увы, у детей, даже совсем маленьких. В интернациональном детском садике, в который ходила моя дочка, около трети корейских детишек носили очки — факт довольно грустный.
Корейские родители под влиянием общего ажиотажа вокруг «раннего обучения» начинают очень рано учить детей читать и работать на компьютерах — лет с 3—4. Конечно, на зрение это действует плохо. Образование и близорукость напрямую связаны между собой: по статистике, до эпохи всеобщей грамотности в Корее, как и в других странах Дальнего Востока, близоруких людей практически не было.
И все же — почему именно очки? В наше время в развитых странах их серьезно вытесняют контактные линзы, есть и оперативные пути исправления близорукости. Но создается впечатление, что все это как-то не очень пользуется спросом в Корее.
А дело в том, что носить очки в Корее считается красивым, ибо в массовом сознании очки – свидетельство высокого интеллекта, образования, утонченности, то есть тех качеств, которые в Корее высоко ценятся. И если на Западе близорукость рассматривают как побочный отрицательный эффект образования, стараются его скрыть, надевая линзы, то корейцы близорукость, наоборот, всячески подчеркивают, надевая очки даже тогда, когда легко можно обойтись и без них (бывает, надевают даже очки с простыми стеклами). Очки для корейца — безусловный плюс. Они означают, что человек потрудился на славу.
Таким образом, очки в Корее превратились в необходимый предмет туалета образованного человека, признак интеллигентности. Примерно как у нас в послевоенные годы шляпа и очки считались признаком «городской штучки» — помнится, в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» звучала фраза: «А еще очки одел! Интеллигент! Вырастили вас на свою голову!» И видимо, именно этой своеобразной эстетикой можно объяснить ту беспечность, с которой корейские родители относятся к детской близорукости. Ведь недаром в корейской рекламе в качестве представителя нового образованного поколения часто изображают младенца в очках — вот, мол, такой маленький, а уже такой умный.
Конечно, не только корейцы связывают образованность, утонченность с очками. Те, кто интересуется жизнью западных телезвезд, мог легко заметить, что в последние годы громила Ван Дамм тоже вдруг стал носить очки в золотой оправе, хотя деньги на хорошие линзы он, думается, мог бы найти. Цель очевидна: показать белому свету, что хоть он и Ван Дамм, но книжки тоже читать умеет.
Культ труда и его результаты
Иностранцев, которые работают с корейцами бок о бок, обычно настолько раздражает вся эта мазохистская показуха (тем более что корейцы часто требуют ее и от них, как требовали от моей подруги замученного вида перед экзаменом), что они готовы порой всю корейскую жизнь, весь труд свести только к этому. Если на белого новичка Корея еще производит впечатление работящей, трудолюбивой страны, то поживший здесь с год иностранец — это, как правило, уже закоренелый скептик, который, услышав распространенное выражение «hard-working Korean» («упорно работающий кореец»), обычно заливается истерическим хохотом (что называется, довели человека).
И забывает скептик, что есть, есть у корейского труда результаты. Не говоря уже об экономических достижениях всей страны, достаточно вспомнить те бытовые стороны корейской жизни, которые мы давно воспринимаем как должное. Море недорогих симпатичных кафе и ресторанчиков. Дешевые быстрые химчистки отличного качества. Магазины и аптеки, открытые почти круглосуточно. Ночные рынки. Парикмахерские и салоны красоты, где тебя приведут в божеский вид без всякой очереди за минимальную плату. Уютные баньки, где можно и поспать, и перекусить. Везде — высокое качество работы и вежливое обслуживание. Оно в Корее не просто вежливое — оно сердечное, и это тоже идет от культа хорошего, старательного труда, труда с улыбкой.
Лучше всего атмосферу корейского обслуживания характеризует волшебное слово «Собисы!» (искаженное английское service, означающее в Корее: — «Это просто так, берите бесплатно!»). Оно в Корее звучит везде. С этим замечательным словом вам в корейском магазине бесплатно заворачивают товар в подарочную упаковку. Бесплатно подливают супчика в ресторане, если хозяйка видит, что ваш ребенок уписывает его за милую душу. Бесплатно укрепляют дужки очков в оптике и протирают стекла на специальной машинке, даже если вы зашли в магазин просто поглазеть на витрины и ничего не заказали. Вам «просто так» почистят обувь, если вы пришли только укрепить шатающийся каблук, бесплатно отутюжат и почистят брюки, если вы забежали их подшить. Помню, как я отправила 6-летнюю дочку в соседнюю булочную за батоном. Она вернулась обратно с батоном, деньгами и запиской от хозяйки: «Извините, но Ваш любимый батон сегодня подгорел. Я посылаю Вам его «собисы». В следующий раз я буду работать усерднее». Батон же был лишь слегка румяней обычного.
Так работает Корея. По принципу — лучше перестараться, чем прохлопать ушами. Лучше пересидеть в офисе, чем уйти, что-то недоделав. Лучше подстраховаться и прислать бесплатный батон, чем рисковать потерять постоянного клиента. Как всегда в таких случаях, граница между сутью и имиджмейкерством стерта. Но общее движение-то поступательное. У культа труда есть отличные результаты.
Забывает, например, иностранец о том, что ездит в этой стране на дешевых хороших машинах, пользуется неплохой и опять же дешевой аппаратурой. А ведь люди, которые все это сделали, в огромном большинстве своем происходят не из интеллектуальной среды. Отцы и матери инженеров и менеджеров из «Самсунга» и «Тэу» — это, как правило, простые крестьяне, рабочие и мелкие торговцы. И то, что их дети достигают сейчас высот мировой технологии, то, что за 30 лет корейцы смогли вырвать страну из тяжелой нищеты и поднять ее до уровня стран преуспевающих и современных, — объясняется прежде всего культом трудолюбия, который вошел в плоть и кровь корейского народа — пусть порой и в странных для нас проявлениях, пусть и со смешными перехлестами.
Желтая угроза
В то время как на Западе, где накоплен достаточный уровень материального состояния, все меньше слышится разговоров о труде и все больше — о некоем «фане», который человек должен якобы непрерывно получать от жизни, корейцы живут, руководствуясь все той же вековой мудростью: безделье — грех, труд — добродетель. Если в американской школе обучение детей превращено в бесконечную фиесту с полным отсутствием дисциплины, с разговорами о «праве ребенка на отдых» и проч., то корейцы по-прежнему стаскивают одеяло со своих детей на рассвете, заставляя их вставать и учиться, ибо нет для корейца кошмара страшнее, чем сын-лодырь.
И вековая мудрость эта, какой бы примитивной ни казалась она нам, просвещенным, — работает. Сейчас на Западе все чаще слышатся разговоры о «желтой угрозе», то есть нашествии азиатов, которые в недалекой перспективе могут потеснить белого человека с его доминирующей мировой позиции. Лично я в это верю, и первая же поездка в Австралию убедила меня в этом еще больше. Несмотря на всю мою глубокую симпатию к очень приятным, доброжелательным, веселым белым австралийцам, я должна была признать: работать так, как корейцы (японцы, вьетнамцы, китайцы), они просто не хотят. Избалованная за пять лет жизни в Сеуле, я была поражена тем, как неудобно устроена жизнь в Австралии — преуспевающей белой стране: какие дорогие там товары и старые машины, как трудно найти по вечерам открытый магазин, по выходным — работающую аптеку, как невозможно быстро проявить пленку, постричься без предварительной записи… Сейчас, после продолжительного пребывания на австралийской земле, я к здешней сфере обслуживания несколько привыкла, хотя список того, чего в Австралии нет, я могу продолжать и продолжать. Но в тот первый приезд разница с Сеулом была даже не разительной — разящей. Чистые столы, по-настоящему горячий кофе, еду на подносах я могла найти тогда только в восточных ресторанах — там, где без устали бегали маленькие улыбчивые азиаты, ставшие внезапно такими милыми моему сердцу.
Как затосковала я там по родной Корее, в частности по моему дорогому дядюшке из соседнего фотоателье, который, знала я, проявит все мои австралийские пленки через полтора часа, да еще сделает скидку в цене за их количество. Как предвкушала встречу с любимым парикмахером, к которому я зайду в воскресенье вечером и он наконец-то сделает из меня человека за 7 тысяч вон (5 долларов), а моей дочке, ожидающей конца скучной процедуры, даст в это время комиксы и конфетку, а то еще по своей инициативе подкрасит ей прядь в какой-нибудь модный фиолетовый цвет — «собисы», «собисы»… Какой отрадой наполнялась моя душа при мысли о соседнем корейском ресторанчике, в котором хоть и подаются осточертевшие мне за пять лет рис и кимчхи, но там, я знала, я не отравлюсь, как отравилась в австралийском, том самом, где обслуживала неторопливая белая официантка, несомненно ловящая в тот момент фан…
И о многих таких прелестях Кореи я не перестаю тосковать до сих пор.
«Мама, чувствуешь — Кореей пахнет!» — мечтательно произносит дочка, проходя мимо австралийской булочной. Запах свежеиспеченных булочек у нее ассоциируется исключительно с Кореей, хотя круассаны и пончики вовсе не корейские национальные блюда, и «западная» Канберра, казалось бы, имеет на них больше прав. Булочки в Австралии, конечно, пекут. Но редко где найдешь в Канберре нечто подобное, например, булочным кафе сети «Парижские круассаны» в Сеуле. Парижское в них только название, работает в булочных корейский персонал. Открываются эти кафе в 7 утра, и уже в это время в них можно позавтракать свежей сдобой с горячим ароматным кофе, сидя в уютных креслах у окон и глядя на пробуждающийся город. В этих недорогих заведениях чисто, изящно, стильно все до последней детали — от фирменных сахарниц на столах до белых накрахмаленных колпаков пекарей. Разнообразие булочек, пирожков, пирожных поразительное — и все равно то и дело появляются какие-то новые разновидности. С каждым годом все вкуснее, все «западней» становится кафе.
За всем этим стоит колоссальный, систематический, неустанный труд. И я не удивлюсь, если лет через 20 сеть подобных корейских кафе-булочных раскинется в Австралии, причем уже под названием «Сеульские круассаны», и полностью захватит местный рынок. И можно будет тогда сколько угодно говорить, что сеульских круассанов не бывает, что изначально в Корее булочек не пекли, что это наша славная западная традиция, нагло присвоенная азиатами. Надо было меньше расслабляться, скажут критикам корейцы, и будут совершенно правы. Как говорится в одной безжалостной басне: «Ты все пела — это дело, так поди же, попляши».
Постскриптум: отношение к труду в России
Говоря об отношении к труду в Корее, не могу не затронуть тему, близкую моему сердцу. Не могу не сказать о российском отношении к труду. К сожалению, нет в России культа труда.
Более того — к труду у нас отсутствует и элементарное уважение. Это притом, что ленивыми русских назвать никак нельзя, несмотря на все перестроечные саморазоблачения. Лениться можно лежа под бананом или на солидном пособии богатого государства. А поскольку ни того, ни другого наша Родина никогда не могла нам предложить, работать русским приходилось всегда, и весьма напряженно: кому добровольно, кому принудительно, кому ради выживания, кому ради высокой творческой идеи — словом, так же, как и корейцам, как большинству человечества со времен Адама и Евы. Но отношение к труду как к проклятию, какому-то недоразумению, которого надо скорее стыдиться, чем гордиться, всегда отравляло россиянину трудовую жизнь — и свою, и чужую (вспомним, какой непопулярной фигурой был отличник в советской школе). Живет в нашем работящем, в общем-то, народе детская вера в волшебную возможность устроиться в жизни не работая — благодаря природному таланту, красоте или «умению жить». Живет среди интеллигенции миф о Моцарте как о гениальном бездельнике в противовес трудолюбивому и, следовательно, бездарному Сальери. И если корейцу надо преувеличить свои труды, чтобы быть правильно понятым в обществе, то россиянин, особенно человек умственного труда, предпочтет о своих трудах умолчать — не от природной скромности, а чтобы не заподозрили в его трудолюбии отсутствие ума или способностей.
Жизнь наглядно демонстрирует нам, каким разрушительным для общества может стать неуважение к труду. Куда стали стремиться, к примеру, многие наши соотечественницы в сегодняшней, буржуазной России? Увы, многие, слишком многие — не к высотам карьеры, независимости, нового образования, как это характерно для женщин из развитых стран и тех же кореянок, а к поискам так называемого «спонсора» — богатого иностранца или отечественного бандита. Женщины эти готовы мириться со всеми унижениями рабского, по сути дела, положения содержанки — под влиянием все той же наивной мечты устроиться в жизни не работая, при помощи прирожденной красоты или ловкости.
А чего удивляться: содержанка вызывает в российском обществе куда больше уважения, чем женщина трудолюбивая, самостоятельно стоящая на ногах. Можно винить за это коммунистическое прошлое, Горбачева, Путина, мировой сионизм — кому что милее. Но мне кажется, что корни этого удручающего явления лежат все там же — в глубоком, традиционном неуважении россиян к труду как основе нормальной жизни.