Знакомство старшего лейтенанта Степана Чобу с Москвой ограничивалось в основном Киевским и Казанским вокзалами, где он делал пересадки, когда ехал в отпуск и возвращался потом на учебу в Омскую школу милиции. Уже после ее окончания, когда Чобу начал службу в органах ОБХСС, ему пришлось задержаться в командировке в столице недели на две. На одном из консервных заводов Молдавии служба ОБХСС раскрыла крупное хищение лимонной кислоты на многие тысячи рублей. Следы преступления вели и привели тогда (как и сейчас тоже) в Москву. Командировка выдалась сложной, и он не успел толком увидеть столицу, хотя и запомнил, как добраться до улицы Огарева, где находится Министерство внутренних дел СССР, поскольку работал в тесном контакте с его сотрудниками.
Однако сейчас ему нужно было на Петровку, 38. Чобу только что вышел из поезда «Молдова» и остановился в нерешительности на привокзальной площади, на голову возвышаясь над снующими прохожими. Люди с тяжелыми чемоданами и сумками недовольно обходили высокого парня, не решаясь, впрочем, сделать ему замечание. В толпе мелькнула серая милицейская шинель. К Чобу неторопливо, с достоинством подошел юный сержант, приложил ладонь к фуражке с особым, столичным шиком и осведомился, куда направляется гражданин пассажир. «Неужели своего узнал?» — поразился Степан, одетый, по обыкновению, в штатское. Эта догадка Чобу не понравилась: неужто от него милицией за версту несет? Такое совсем ни к чему инспектору уголовного розыска. Однако когда сержант, услышав в ответ «Петровка, 38», удивленно вскинул глаза и с ног до головы оглядел человека в скромном черном пальто с маленьким простым чемоданом в руках, Чобу догадался: «Просто решил помочь приезжему гостю столицы. Предупредительный».
Сержант ни о чем больше не стал спрашивать, объяснил, что лучше всего ехать на метро, потому что там невозможно заблудиться, и Степан без труда добрался до площади Свердлова. Здесь толпа подхватила его, понесла к ЦУМу, и он оказался на Петровке. Дальше узкая улица забирала вверх, и Чобу пришлось пробираться сквозь толпу прежде чем он остановился возле высокого желтого здания Главного управления внутренних дел Мосгорисполкома. В просторном, отделанном мрамором вестибюле дежурный показал ему кабину с внутренним телефоном. Чобу набрал номер, и в трубке откликнулся бодрый голос:
— Майор Голубев слушает!
Пропуск выписали быстро, и лифт поднял его на четвертый этаж. Кроме Голубева, в кабине сидел совсем молодой длинноволосый парень в коричневой замшевой куртке. Чобу приложил руку к козырьку, чтобы представиться по всей форме, но майор приветливо сказал:
— С приездом, товарищ Чобу. Ваше начальство по телефону сообщило, что вас командировало. Будем знакомы. — Он крепко пожал ему руку. — А это, он обернулся к парню в куртке, — лейтенант Шатохин. Младший инспектор. Голубев снова улыбнулся: — Пока младший. С ним и будете в основном работать. И еще с одним человечком. При слове «человечком» Чобу бросил на него вопросительный взгляд, и Голубев пояснил: — Не нашим сотрудником, я хотел сказать. Есть у нас один типчик, мелкий фарцовщик, и человек тоже мелкий. У которого нашли ту самую вещичку по вашей ориентировке. Вы должны быть в курсе, я сам с полковником Ковчуком говорил по телефону. — Чобу кивнул. — Этот фарцовщик, некто Савицкий, судя по всему, случайно или по недомыслию оказался замешанным в одном мошенничестве — динамо, как они выражаются. Динамо, кстати говоря, самое примитивное. Но не в том дело. Потерпевший не заявил в милицию о пропаже культовых вещей, что нас весьма заинтересовало. Возникла идея выйти через Савицкого на этого «потерпевшего». — Майор изучающе оглядел сидящего перед ним человека с несколько грубоватыми чертами лица, его скромный серый костюм и задумчиво произнес: — Пожалуй, пусть старший лейтенант возьмет на себя Савицкого. Так будет лучше; приехал, мол, скромный коллекционер из провинции, старый товарищ. А тебя, Сережа, — обернулся он к Шатохину, — кто-нибудь из этой публики может узнать. О деталях договоритесь. И вообще, возьми под свое высокое покровительство нашего гостя из солнечной Молдавии.
Высокое покровительство началось с того, что Сергей, взглянув на часы, спросил:
— Кажется, пора принимать пищу. Как смотрит на это мероприятие молдавский гость? Только учти, — он сразу перешел на «ты», — на мититей или костицу не рассчитывай, тем более, что сегодня, если не ошибаюсь, четверг.
— С мититеем подождем, товарищ лейтенант. Будешь в Молдавии, обязательно в Голешты съездим. Это мое родное село, возле самого Кишинева. Кроме мититеев, еще кое-что найдется. Так что приезжай, — в тон ему ответил Чобу. — А вот с четвергом я что-то не понял.
— Не понял? Тогда скажи: какой самый плохой день для рыбы?
Чобу развел руками:
— Честно говоря, никогда не думал об этом.
— Сразу видно, что «Литературку» не читаешь. — Четверг… Рыбный день в общепите. Пошли.
В огромном зале, как с удивлением отметил Чобу, было очень мало людей в форме. За столиками сидели люди в обычных костюмах, в основном молодые, совсем как в столовой какого-нибудь завода или учреждения; только женщин среди обедающих было мало.
Длинная очередь подвигалась быстро, и они, покончив с обедом, поднялись в кабинет Шатохина. Впрочем, кабинетом эту большую общую комнату можно было назвать лишь условно. Жестом показав на пустующие столы, Шатохин сказал:
— И так почти всегда. В бегах ребята. Розыскника ведь ноги кормят.
— А голова зачем? Чтобы фуражку носить? — Степан внимательно взглянул на собеседника, стараясь понять, шутит он или говорит всерьез.
— Да это я так, к слову пришлось. — Сергей немного смутился. Давай-ка о деле поговорим.
Он открыл сейф, достал лампадку и протянул ее Чобу. Маленькая лампадка утонула в его огромной ладони.
— Вот из-за этой штуковицы сыр-бор и разгорелся. Вы там у себя, небось, с ног сбиваетесь, а она уже в столице. И кто знает, где бы завтра оказалась. Очень охочие господа иностранцы до таких вещиц.
— А таможня? Там что ж, не досматривают этих самых господ? — удивился Степан.
— Таможня, конечно, контора серьезная, там не шутят. Однако провозят, например, в дипломатической почте, она ведь не досматривается. Да и не только дипломаты норовят провести. Ты и не представляешь, на какие ухищрения идут. Я тебе при случае расскажу подробнее. Интересно. Недавно вот один фирмач чуть не улетел к себе в Лондон или еще куда со старинной доской, иконой то есть, — Шатохин счел необходимым пояснить, что означает слово «доска». — И как хитро, скажу тебе, было задумано: записали старинную доску по-новой, эта мазня запросто снимается — и все. Размыли наши реставраторы — и ахнули: цены, оказывается, нет этой доске. «Иоанн Креститель» или «Ангел пустыни», называется — красиво, между прочим, звучит. Шестнадцатый век, византийская, говорят, школа.
— Постой, постой, как, говоришь, называется икона эта? — Степан вспомнил, что священник церкви архангелов Михаила и Гавриила называл в числе похищенных икону Иоанна Крестителя — по-молдавски «Иоанн Ботезаторул». — А где ее достал тот фирмач? — он с некоторой запинкой произнес незнакомое слово.
— В том-то и дело, дорогой товарищ, сами бы рады узнать. В картотеке похищенных она не числится, а купил на Большой Полянке, есть там одна контора… Все правильно оформлено. Не удалось пока, к сожалению, приемщицу допросить. В командировке она. Ну, и закрутился сам маленько.
— А может, уже приехала? Позвони прямо сейчас, а? — в голосе Чобу было что-то такое, что заставило лейтенанта сразу взяться за телефонную трубку. Уже набирая номер, он спохватился: — А в чем, собственно, дело, почему тебя так заинтересовала эта доска?
— А потому, что какого-то «Иоанна Крестителя» похитили из церкви в Молдавии. Тоже старинная была икона, священник показывал.
Шатохин, не набрав до конца номер, положил трубку на рычаг.
— Любопытно… Однако после этого не значит вследствие этого — как говорили древние римляне. Таких икон с крестителями знаешь сколько? Может, и не из вашей вовсе церкви доска.
— Или да, или нет, или может быть, — как говорят наши соседи одесситы. — Чобу сдержанно улыбнулся, еще не веря в удачу. — Звони.
Шатохин набрал наконец номер. Оказалось, что Лариса Петровна Добровольская (так звали приемщицу) уже вернулась из командировки в Суздаль и завтра обязательно будет, поскольку день приемный.
Отдел экспорта Всесоюзного художественного производственного комбината Министерства культуры СССР размещался в старинной церкви Григория Неокесарийского на улице с непривычным для уха Степана Чобу названием — Большая Полянка. Возле церкви стояла, о чем-то непринужденно беседуя, группа подчеркнуто модно одетых парней. Не прекращая разговора, они окинули Чобу и Шатохина оценивающим наглым взглядом и отвернулись.
— Барыги, перекупщики, — брезгливо пояснил Сергей. — Для них мы не представляем интереса, это они сразу усекли. В приемные дни слетаются. Воронье.
Чобу с удивлением посмотрел на своего спутника.
— Так если вы их знаете, почему не берете?
— Почему не берем? Берем, конечно, но всех сразу не возьмешь. Сам знаешь — с поличным нужно задержать, а это не просто. Осторожно работают. Приходит, к примеру, какая-то божья старушка, икону сдать хочет: деньги нужны. Здесь цену назначают реальную, как они говорят. А какая она реальная… одно название. На руках такая доска стоит много дороже. И деньги, заметь, выдают только после реализации, да еще на сберкнижку перечисляют. Пока дойдут… Тут и подкатывается к старушенции один из этих: «Бабушка, тебе за икону сколько дают?» — «Да восемьдесят рублев, милый человек». А «милый человек» вытаскивает пачку денег: «На тебе, бабуся, сто — очень мне икона твоя нравится, коллекционер, мол, я». И все дела. Понял, как это делается? Однако здесь промышляет мелкая рыбешка. Есть и покрупнее, акулы.
Заведующий отделом, немолодой интеллигентного вида мужчина, сидел в большой комнате со сводчатым, украшенным старинной росписью потолком. Стены комнаты почти сплошь были оклеены репродукциями творений Андрея Рублева, Феофана Грека и других знаменитых иконописцев. На броских рекламных плакатах слова «Русская икона» повторялись на разных иностранных языках. Степану стало как-то не по себе. В ярких красочных плакатах было что-то отталкивающее, кощунственное.
Заведующий как старого знакомого приветствовал Шатохина, который был здесь своим человеком и не обращал внимания на интерьер. Он представил своего спутника, не слишком вдаваясь, впрочем, в особые подробности.
Заведующий пожал руку Степана и, как бы прочитав его мысли, обронил:
— Это — для иностранцев, — он обвел руками стены с репродукциями. Реклама — двигатель торговли, хотя торговля у нас особая. То, что представляет художественную или историческую ценность, иностранцам не продается. Передаем в музеи. Специальная комиссия отбирает.
— Само собой, — согласился Шатохин, — но в комиссии ведь тоже люди, а людям свойственно ошибаться.
Заведующий обидчиво поджал губы:
— За все годы, что я здесь работаю, таких случаев не было. Я говорю о грубых ошибках. Конечно, можно спутать век или школу — северную, псковскую или там московскую… Ведь право подписи под иконой церковь предоставляла самым знаменитым иконописцам. А в остальном все в порядке.
— Ну и отлично, — Шатохин не стал пока посвящать зава в историю с превращением Николая Угодника в Иоанна Крестителя. — Мы, собственно, не к вам, а к Ларисе Петровне. Кое-что уточнить требуется.
Услыхав свое имя, одна из двух женщин, сидящих в другом углу комнаты, оторвала голову от бумаг, узнала Шатохина и улыбнулась. Улыбка очень шла ее миловидному округлому лицу.
Из протокола допроса Добровольской Ларисы Петровны, 29 лет, приемщика-товароведа отдела экспорта Всесоюзного художественного производственного комбината имени Е. Вучетича, образование высшее, разведена, один ребенок, не судима…
…По существу заданных мне вопросов поясняю:
…Икону «Николай Угодник» сдала молодая женщина лет двадцати четырех, очень красивая брюнетка, хорошо одетая. Я ее запомнила, потому что такие клиенты у нас бывают редко. В основном иконы приносят пожилые люди. Она сказала, что «Николай Угодник» ей достался в наследство от умершей бабушки, и она решила его продать. Каких-либо особых примет у нее я не заметила, могу только повторить, что она была хороша собой, производила впечатление интеллигентной женщины. Держалась непринужденно, но мне показалось, что она волнуется, нервничает, видимо, ей трудно было расставаться с иконой, единственной, как она сказала, памятью о бабке. Паспорт у нее был в порядке, без паспорта мы вообще не принимаем. С оценкой она согласилась сразу. Деньги мы выдаем только после реализации, причем не на руки, а перечисляем на сберкнижку. Номер названной ею сберкассы и номер счета записаны в бухгалтерии. Думаю, что при встрече эту женщину могу узнать в лицо…
МЛАДШЕМУ ИНСПЕКТОРУ МУРАЗаведующая сберкассой № 87/069 (подпись)
ЛЕЙТЕНАНТУ ШАТОХИНУ С. Д.
В связи с вашим запросом сообщаю, что в сберкассе 87/069 счета № 1265 не имеется. Фамилии Боровиковой Анны Ивановны среди вкладчиков не числится, и сберкнижка ей не выдавалась. На имя Боровиковой А. И. поступило денежное перечисление в размере 120 (сто двадцать) рублей, которое осталось невостребованным и находится на балансе сберкассы.
Торговый зал комиссионного магазина был плотно забит людьми, преимущественно молодыми. Однако покупали здесь редко. В основном смотрели. Протиснувшись к прилавку, юнец вожделенно пожирал глазами соблазнительно отливающее никелем японское радиоэлектронное чудо. Тут же, возле прилавка, стихийно возникали дебаты. Молодые люди обнаруживали незаурядную эрудицию, обсуждая сравнительные достоинства «Грюндига» или «Акая».
Продавцы с неприступным видом прохаживались вдоль уставленных иностранной аппаратурой полок, снисходительно посматривая на толпившуюся молодежь.
В первое посещение магазина Степан тоже пробился к прилавку и, взглянув на баснословные цены, чуть не ахнул. Выбравшись из толчеи, поискал глазами Савицкого и услышал над самым ухом:
— Порядок, начальник, здесь я.
Уже несколько дней они с Савицким, как на работу, ходили в этот самый большой в столице комиссионный магазин иностранной радиоаппаратуры. Собственно говоря, работой эти хождения были только для инспектора уголовного розыска, а не для его спутника. Однако Савицкий не роптал, был точен, словом, не нарушал условий джентльменского соглашения, как назвал это вынужденное сотрудничество Шатохин. Лейтенант же держался в стороне, где-то на улице, и Чобу его почти не видел, но знал, что в нужный момент Сергей обязательно появится. Этот момент, однако, не наступал.
Присмотревшись, Чобу убедился, что магазин живет второй, особой жизнью, которая ни для кого не была тайной. Он уже знал в лицо завсегдатаев магазина, вызывающе одетых молодчиков с наглыми и в то же время вкрадчивыми манерами. Будто случайно задрав рукав пиджака (как правило, кожаного), они сновали в толпе, выставив левую руку, на которой переливался всеми цветами радуги под хрустальным стеклом циферблат. Это были фарцовщики, промышляющие японскими и швейцарскими часами. Время от времени кто-нибудь из них, пошептавшись с покупателем, выходил с ним на улицу, и сделка совершалась вдали от посторонних глаз. Купля-продажа товаров помельче — сигарет, противосолнечных очков, жевательной резинки, дисков, магнитофонных кассет и прочих традиционных товаров фарцовщиков происходила тут же, в магазине.
Среди этой публики у Савицкого оказалось много знакомых, с которыми он непринужденно перемигивался, жал руки. «Как рыба в воде, — брезгливо отметил про себя Степан, — вернее, в грязной воде».
На Чобу никто не обращал внимания. Смерив наглым изучающим взглядом его потертое пальто, фарцовщик уже не проявлял к нему интереса: на этом заезжем фраере не заработаешь. «Хотел бы я видеть твою морду, паскудник, со злостью думал Степан, — если бы ты знал, что перед тобой инспектор уголовного розыска». Со смешанным чувством отвращения, возмущения и собственного бессилия старший лейтенант наблюдал за происходящим изо дня в день торжищем. Впервые ему была отведена роль стороннего наблюдателя. Степану стоило немалых трудов сдержать желание отвести в отделение какого-нибудь из этих молодчиков, однако он понимал, что этим может сорвать всю так тщательно задуманную операцию. Приходилось терпеть.
Время от времени в магазине появлялся наряд милиции, и тогда всю эту публику сдувало, как ветром. Иногда милиционеры выводили кого-нибудь на улицу и увозили в отделение. Наступало временное затишье, после которого все возвращалось на круги своя.
Тот, кого искали, не появлялся.
После очередного похода на Садово-Кудринскую Чобу сказал в сердцах:
— Послушай, Сергей, меня от этой публики воротит, не могу больше… Да и не появляется этот «потерпевший». Вдруг Савицкий все выдумал?
— Я тебя понимаю, но что поделаешь, наше дело такое. Давай-ка сходим на Димитрова. Попытаем счастье там. Авось повезет.
Поезд метро остановился на станции «Октябрьская». В город вели два выхода, и Степан в нерешительности остановился, не зная, какой выбрать. Спрашивать у спутника ему не хотелось. Савицкий же, видимо, поняв, в чем дело, предупредительно показал:
— Нам сюда, начальник.
Степан недовольно поморщился:
— Какой я тебе начальник? Сколько раз говорил: называй просто по имени.
За то время, что они провели вместе, Чобу успел присмотреться к своему «верному» спутнику и понял: не такой уж он, Борис Савицкий, потерянный человек. Парень как парень, только много дури наносной в голове. Легкомысленный, избалованный, с ленцой. Степану, выросшему в многодетной крестьянской семье, где ценили вещи не за моду, а за добротность и элементарные удобства, было трудно понять психологию Бориса и ему подобных, у которых на уме только одно: шмутки и обязательно фирменные, рестораны и прочее. «Выбить бы из него эту дурь — глядишь, и человеком бы стал».
Поглощенный своими мыслями, Чобу не заметил, как лента эскалатора кончилась, но Савицкий вовремя предупредил:
— Осторожно, споткнетесь. Приехали. — Он уже не называл Степана начальником, но и по имени обратиться тоже не решился.
Они вышли на улицу, и Чобу по своему обыкновению осмотрелся на новом месте. На противоположной стороне широкого проспекта раскинулся старинный особняк красного кирпича.
— Французское посольство, — с некоторым оттенком почтительности в голосе пояснил Савицкий. — И это вот — тоже, — он показал на возвышающийся рядом большой дом, архитектура которого резко отличалась от других зданий непривычными модернистскими формами и маленькими, смахивающими на бойницы, окнами. «Московских морозов, что ли, французы испугались?» — подумал Чобу. До них донеслись громкие голоса играющих в посольском дворе ребят. Здесь, в Замоскворечье, старинном уголке Москвы, французская речь в устах малышей, резвящихся так же, как и все дети на свете, звучала странно и непривычно.
Комиссионный магазин № 15 считался своего рода Меккой коллекционеров антикварных произведений искусств. Степан, едва войдя в обширный торговый зал, сразу приметил: публика здесь посолиднее, чем на Садово-Кудринской. И вообще магазин походил больше на выставку антиквариата, чем на предприятие торговли. Скульптуры, вазы, подсвечники, картины были выставлены не только на полках, но и умело расположены прямо в зале, усиливая это сходство. Покупатели, среди которых было много иностранцев, вели себя почти так же, как на выставке. Они медленно прохаживались по залу, останавливаясь возле заинтересовавшего их экспоната, вполголоса обмениваясь впечатлениями. Ровный гул голосов лишь иногда нарушал восторженный возглас какого-нибудь экспансивного кавказца. Преисполненные собственной значительности продавцы отвечали на вопросы с видом опытных музейных гидов.
Внимание Степана привлекла бронзовая скульптура: мужчина с суровым выражением заросшего бородой лица и поднятой рукой устремился вперед; чуть позади шла женщина. В одной руке она держала рог, другой опиралась на льва. Мощную грудь царя зверей украшал щит с надписью: «Лекс». Чобу знал, что по-латыни это означает «закон». Однако смысл скульптуры, которая называлась «Фортуна», для него остался загадкой. Он взглянул на цену с табличкой — восемь с половиной тысяч. «Машину можно купить», — простодушно подумал Степан.
Однако астрономические цены не смущали покупателей, жаждавших стать обладателями этих красивых, но с точки зрения Степана совершенно бесполезных в доме вещей, безмолвных свидетелей «красивой» жизни своих бывших хозяев — помещиков, заводчиков, купцов. Какой-то полный обрюзгший пожилой человек, ни секунды не колеблясь, выложил за старую керосиновую лампу две сотни. «Вот чудак, некуда, видимо, деньги девать, — снова удивился Степан — Такие лампы мы давно у себя в Голештах повыбрасывали».
Он поискал глазами Савицкого. Тот оказался в поле зрения, как всегда. Степан заметил, что в этом роскошном магазине-салоне его спутник чувствует себя не в своей тарелке, держится скромно и вообще как-то присмирел. Видимо, солидная публика, атмосфера выставки и баснословные цены его подавляли. Борис подошел ближе, негромко произнес:
— Нету, не вижу нашего… простите, вашего, клиента.
Вечером, как было заведено с самого начала, Чобу и Шатохин сидели в МУРе, подводя итоги прошедшего дня. Степан, сообщив о неутешительных результатах своего посещения магазина антиквариата, поделился с Сергеем своими впечатлениями:
— Цены там, скажу тебе, с ума можно сойти. И за что только люди такие деньги платят. Какой-то чудак за старую керосиновую лампу две сотни отвалил.
Сергей с улыбкой слушал своего коллегу.
— Не такой уж он чудак, как ты думаешь. Эти люди зря денег на ветер не бросают. Антикварный бум. Мода на ретро. И, кроме всего прочего, выгодное помещение капитала. Дешевле эта лампа уже никогда не станет. Дороже — пожалуйста. — Он сделал паузу, как бы для того, чтобы его собеседник до конца проникся его словами. — Ты, наверное, заметил, сколько там иностранцев сшивается? Они тоже ведь разбираются, что к чему. Да и нам с этим бумом работенки прибавилось. Сам же видишь. У вас там потише, а в столице… Ты даже представить не можешь, на какие хитрости идут, чтобы обмануть таможню. Один отправлял контейнером мебель за границу. Обыкновенную, современную. Поглядели ее на таможне — странные какие-то книжные полки. И что ты думаешь? Икону нашли. Огромная была, из нескольких досок составлена. Этим и воспользовались. Аккуратненько разъяли ее по стыкам, обшили шпоном — и полки готовы. У сына одного знаменитого композитора, ныне покойного, ее купили. За 22 тысячи. Это мы уже после, как сам понимаешь, установили. А там, — Шатохин показал рукой на окно, в котором слабо светились последние лучи заходящего солнца, — такая доска все сто тысяч долларов потянет, если не больше. Понял, что делают?
— Как не понять, ловко. — Сергей искоса взглянул на собеседника, удостоверившись, что тот слушает его с неподдельным интересом, продолжал: — Или вот вазу антикварную везли. Заляпали ее глиной, расписали кое-как — под современную, вроде кувшина получилась, какие на рынке продают. Тот же прием, что и с «Ангелом пустыни». А еще был случай, и смех и грех. Зацепила таможня одного фирмача с коллекцией старинных российских орденов и медалей. Я их потом видел. Красивые. Отправили эти ордена на экспертизу. Оказались — фальшивые. Да так здорово сделано, что от подлинных не отличишь. А того мастера, чья это работа, так и не нашли. К сожалению. Золотые руки у человека. Мы бы ему подыскали подходящую работенку. После определенного срока, разумеется, — улыбнулся Шатохин. Однако это что, кустарщина, если откровенно. Вот на Западе… — заметив удивленный взгляд Степана, продолжал Шатохин, — вот где это дело поставлено действительно на широкую ногу. Ты слышал когда-нибудь о Хечте?
В ответ Чобу только пожал плечами.
— А о бароне Тиса фон Рекке?
— С баронами в последнее время встречаться что-то не приходилось. Не было, понимаешь, подходящего случая.
— Очень жаль, среди баронов попадаются весьма заслуживающие внимания инспектора угрозыска. Но сначала о Хечте, хотя он и не барон, а просто миллионер.
В 1971 году, рассказал Шатохин, этот американец купил через посредника за 100 тысяч долларов античную чашу «Кратер с Сарпедоном», которую грабители похители на раскопках вблизи Рима, и контрабандным путем вывез ее из Италии в Швейцарию. В этой стране вывоз произведений искусства не запрещен, и предприимчивый торгаш от искусства продал чашу ньюйоркскому музею «Метрополитен» уже за миллион долларов. Респектабельный барон Тиса фон Рекке вместе с лордом Хайрвудом, братьями Рокфеллерами, Полем Гетти и другими тузами капиталистического мира входил в международный совет торговцев произведениями искусства. Как оказалось, этот «любитель» и «знаток» искусства был самым настоящим уголовником, наводчиком. Во время посещений ателье художников, частных собраний барон выбирал объект для кражи. Более того, человек с громким титулом возглавлял целую банду, которая похищала и продавала предметы искусства. Сеть таких хорошо организованных банд активно действует во многих странах Европы, Америки и Азии.
Предполагают, что ежегодно из музеев, храмов, частных собраний похищается произведений искусства на десятки миллиардов долларов, причем многие из них — при прямом участии аукционов и художественных галерей. В печати то и дело мелькают сообщения, проливающие свет на преступления дельцов от искусства. Респектабельный дом «Сотби», например, посылает своих людей в разные страны, где они под видом безобидных туристов фотографируют в церквах и храмах скульптуры и картины. Потом специалисты тщательно изучают фотографии и выбирают жертву. Остальное уже дело техники — воровской, разумеется. Десятки шедевров знаменитой кускской школы, похищенных таким образом, перекочевали из древних перуанских храмов в частные собрания толстосумов.
Шатохин приводил факты, в общем, довольно широко известные, однако Степан многое из того, что он рассказал, слышал впервые.
— У одних там что же, полиции нет? — с некоторым недоумением спросил он. — А этот… Интерпол знаменитый?..
— Да что там — Интерпол, — усмехнулся Сергей. — Ну, арестовали этого жулика-барона, допустим. А за ним фигуры покрупнее. Киты. Мультимиллионеры. Они ведь скупают для своих коллекций. К такому никакой Интерпол не подступится. Плевать они на него хотели. Есть такой коллекционер — Саймон, американец. Так он не скрывает, что купил за миллион статуэтку бога Шивы, украденную в Индии, да еще похваляется: я, мол, за год выложил за произведения искусства азиатских стран около 16 миллионов. Считай, почти все ворованное. Вот тебе и Интерпол. Да о чем тут говорить, если для таких вот коллекционеров строят особые хранилища, где они держат свои ворованные коллекции, причем под охраной полиции. Такие вот дела, — подытожил Сергей свою импровизированную лекцию, — на сегодня хватит.
Чобу отправился в гостиницу, чтобы завтра снова занять свой пост на улице Димитрова. Ему уже изрядно надоело это шатание по магазинам, не давшее пока ощутимых результатов. Но за свою сравнительно недолгую службу в уголовном розыске он успел усвоить истину: путь к успеху подчас долог, труден и требует большого терпения.
Утром они обошли забитый обычной магазинной публикой зал, и Савицкий предложил заглянуть в помещение, где принимают вещи на комиссию. Здесь сидели люди со скучными лицами, дожидаясь своей очереди. Время от времени кто-нибудь бросал нетерпеливый взгляд на заветную дверь, за которой происходило таинство приема на комиссию. Дверь отворилась, выпуская очередного сдатчика, моложавого мужчину среднего роста. Его округлое простоватое лицо выражало удовлетворение. Видимо, мужчина остался доволен оценкой. Савицкий всмотрелся в его расплывшееся в самодовольной улыбке лицо и крепко сжал руку Степана. Тот все понял.
Мужчина быстро пересек двор и направился к белому «Запорожцу», стоявшему на обочине. Молодая красивая женщина, сидевшая в машине, о чем-то спросила его, он кивнул и включил газ. И тотчас за ним тронулась «Волга» с шашечками. Таксист, молодой серьезный парень, наконец-то дождался своих пассажиров, таких же, как и он, серьезных молодых людей.
Старший инспектор уголовного розыска Степан Чобу возвратился в приемную и, не обращая внимания на протесты очереди, скрылся за заветной дверью.