Выпавший ночью обильный снег быстро таял под мартовским солнцем, растекаясь грязным месивом по проезжей части дороги и тротуарам. Проклиная городские власти за отсутствие ливневой канализации, Новосельцев с трудом ковылял в свою лавочку. Несмотря на ранний час и непогоду, старик-газетчик, русский эмигрант, с которым он уже успел познакомиться, занимал свое обычное место на углу. Перекинувшись с ним парой слов о капризах местного климата, Новосельцев купил «Бессарабское слово». Непогода распугала покупателей, и он развернул газету. Пробежав заголовки и несколько сообщений из-за рубежа, он хотел уже отложить газету, как внимание его остановила заметка в разделе «Происшествия». Тигинский корреспондент сообщал, что в местном ремесленном училище, где временно размещены беженцы из СССР, обнаружен труп некоего Марчела Кравченко со следами тяжких побоев. Подробности пока неизвестны, однако предполагают, что несчастный беженец, которому удалось проскочить невредимым сквозь огонь чекистских пулеметов, стал жертвой большевистских агентов. Полиция уже приступила к анкете.

«Анкета»! Неужели нельзя сказать по-русски — «расследование», поморщился Новосельцев и перечитал заметку. Его не волновала участь, постигшая Марчела. Скорее, наоборот. В глубине души он даже почувствовал нечто похожее на удовлетворение. «Закономерный конец, этого следовало ожидать», — холодно констатировал Новосельцев. И тут же со смутным чувством тревоги и беспокойства вспомнил о русском коммерсанте из Чехословакии, с которым его познакомил покойный Марчел. Этот неведомо откуда взявшийся русский с чешской фамилией не выходил у него из головы. Он интуитивно чувствовал, что это не тот человек, за которого себя выдает. А вдруг существует связь между смертью Марчела и появлением этого русского? Если этот Мачек — советский агент, то в его интересах было убрать Марчела, который их познакомил. Теперь никто, кроме них двоих, не знает, что именно Марчел их познакомил, если Марчел сам не проболтался кому-нибудь из сигуранцы. Неужели этот Мачек все так хорошо рассчитал и подбирается к нему? Не зря же говорят, что искусство разведчика состоит в том, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте среди нужных людей. Рассказать обо всем комиссару Георгиу или Тарлеву? А если его и след простыл? Георгиу и Тарлев спросят: где вы были, господин Новосельцев, раньше? Опять он виноват. Да и о чем, собственно, докладывать, фактов у него никаких нет.

Рассуждая так, Новосельцев даже с собой не был до конца откровенен. Его удерживало другое. Встреча затронула за живое, напомнила о России. Мысли о родине, жене и сыне в последнее время неотвязно преследовали, даже во сне. Он просыпался среди ночи в холодной сырой комнате и с открытыми глазами дожидался утра. Жизнь в Кишиневе складывалась не совсем так, даже совсем не так, как ему представлялось. Здесь он так ни с кем и не сблизился, его мучило одиночество, чувство собственной неполноценности, даже унизительности своего существования. Полковник генерального штаба — а кто он теперь? Мелкий лавочник, содержатель явки, вербовщик, осведомитель.

Новосельцев так глубоко ушел в свои мысли, что не сразу услышал звяканье колокольчика на двери. Он поднял голову лишь тогда, когда под самым его ухом раздался громкий хрипловатый голос:

— Здравия желаю, господин полковник! О чем задумались, хотел бы я знать? Эдак всю вашу лавочку вместе с хозяином могут унести, — говоривший засмеялся своей шутке и изучающе устремил свой единственный глаз на Новосельцева. Другой покрывала черная повязка.

— Здравствуйте, господин полковник, — сдержанно ответил Новосельцев.

Фамилия одноглазого была Жолондовский, однако был он больше известен под кличкой Циклоп. Жолондовский был значительно старше Новосельцева и участвовал еще в русско-японской войне. Находясь в подпитии, что случалось довольно часто, он любил прихвастнуть своим боевым прошлым и с гордостью говорил, что глаз потерял при осаде Порт-Артура. Судьбы Новосельцева и Жолондовского в чем-то были схожи. Оба — полковники, оба служили в артиллерии, оба вкусили горький хлеб чужбины. Но, в отличие от Новосельцева, Жолондовский происходил из семьи шляхтича, владевшего до революции огромным поместьем на Украине. Революция лишила его всего. Он был из тех, по его же словам, эмигрантов, которые ничего не забыли и ничему не научились.

— Есть что-нибудь новенькое, Александр Васильевич? — спросил Циклоп. — Свежего материала, как я понимаю, достаточно. — Он хрипло засмеялся.

— Вы сегодня газеты читали, господин полковник? — Новосельцев кивнул на лежащий перед ним номер.

— Не успел, — пробормотал Циклоп, — а при чем здесь газеты? О наших делах они, слава богу, еще не пишут.

— Очень даже при чем. Вот, — он протянул газету, ткнув пальцем в заметку, которую только что прочитал.

Циклоп, далеко отставив от себя газету, на удивление скоро пробежал единственным глазом заметку.

— Нашли чем удивить. Ну и что такого случилось особенного? Обычное дело. Подрались холопы, пся крев. Марчела, конечно, жаль, способный был агент, однако ничего не поделаешь. Неизбежные издержки. Нам нужны люди и свежая информация, Александр Васильевич, — в голосе Циклопа зазвучали требовательные нотки, — вы давненько ничего нам не подбрасывали стоящего.

С Циклопом Новосельцева познакомил Тарлев вскоре после того, как помог открыть лавочку. Циклоп занимал какую-то незначительную должность в кишиневском трамвайном депо, где работало много русских эмигрантов. Однако служба в депо была отнюдь не основным его занятием. Одноглазый был резидентом «Интеллидженс сервис» в Кишиневе, о чем он сам сказал Новосельцеву, предложив сотрудничать. Удивленный, даже шокированный этим необычайным предложением, Новосельцев не дал определенного ответа и сразу сообщил обо всем Тарлеву. Пока Новосельцев говорил, снисходительная усмешка не сходила с полного лица майора.

— Вы должны пойти на сотрудничество с Циклопом. Это вполне достойный человек, которому мы доверяем. Советы, господин Новосельцев, наш общий враг, и мы обязаны работать сообща. Не понимаю, почему вас так удивляет его предложение? Вы поддерживаете точно такое же сотрудничество с господином Федоровским.

— Я действительно передаю господину Федоровскому кое-какие сведения, полученные из беженских источников, но исключительно для использования в газете, — горячо ответил Новосельцев.

— Неужели вы так действительно считаете? — удивился Тарлев. — Разве вам не известно, что Федоровский тесно сотрудничает с «Сюртэ женераль», особенно с ее «Сервис д'Ориан»? Службой Востока, — пояснил он по-русски.

— Я достаточно знаю французский, господин майор, чтобы понять, что это означает. — Новосельцев обиженно замолчал. — Однако…

— Однако, господин Новосельцев, — бесцеремонно перебил Тарлев, предоставьте нам самим решать, что к чему. Советы — наш общий враг, господин полковник, — уже мягче, как бы вразумляя Новосельцева, продолжал майор, — и мы должны выступать против них единым фронтом, не исключая, разумеется, и разведывательных служб. И потом, — Тарлев понизил голос, правительство недооценивает всю важность и значение нашей деятельности. Я говорю об этом с величайшим сожалением. Поэтому мы вынуждены оказывать кое-какие услуги нашим друзьям во Франции и Англии. Они на разведку денег не жалеют.

В тот раз Новосельцев поверил Тарлеву не до конца. Но однажды в лавку пришел молодой русский, судя по выправке, из бывших офицеров. Он передал Новосельцеву письмо Федоровского, в котором тот просил помочь подателю письма в переходе через Днестр, для чего ему, Новосельцеву, надлежало обратиться именно к Тарлеву. И тогда он окончательно убедился, что майор говорил правду. Свидание молодого офицера и Тарлева состоялось в лавке. Они долго беседовали, не стесняясь присутствия Новосельцева. Тарлев заверил, что румынские пограничники не будут чинить ему никаких препятствий, и обещал свести с лодочником-переправщиком Гицей, который перевезет его на тот берег. Удалось ли ему перейти границу, Новосельцев так и не узнал. Он видел, как русский под конец разговора вытащил из кармана толстую пачку денег — Новосельцев сразу узнал франки — и передал Тарлеву. Тот подержал пачку на ладони, подумал, отсчитал несколько купюр и протянул Новосельцеву. Избегая взгляда майора, Новосельцев деньги взял.

Эти сто франков обошлись ему дорого. Тарлев действовал уже открыто, не таясь. Регулярно встречался в лавке с Жолондовским и еще какими-то людьми, передавая им, а точнее, продавая сведения, стекающиеся по различным разведывательным каналам, в том числе и те, которые добывал Новосельцев. Эту же информацию Тарлев через Новосельцева пересылал Федоровскому в Париж, а тот, в свою очередь, — дальше, своим хозяевам. Информация, как не раз убеждался Новосельцев, носила случайный характер, не перепроверялась и часто была откровенной липой. Однажды поделился своими сомнениями по этому поводу с Тарлевым, однако тот цинично ухмыльнулся и махнул рукой.

Новосельцев окончательно понял: громкие слова Тарлева, Федоровского и прочих «идейных» борцов против большевиков — не более чем ширма. Главное, что их действительно интересовало, — это собственный карман. Постепенно он стал свыкаться со своей двойной, даже тройной жизнью лавочника, вербовщика и агента-связника, содержателя явочной квартиры, тем более, что эта жизнь имела и свои преимущества: ему тоже кое-что перепадало.

Лишь когда Тарлев завел разговор о жене и сыне, оставшихся в Петрограде, он взглянул на себя как бы со стороны и ужаснулся, как низко пал.

— Помните, Александр Васильевич, — мягко начал Тарлев, — мы говорили о вашей семье, оставшейся в Петрограде. Я сказал тогда, что мы вернемся к этому разговору.

При первых же словах Тарлева Новосельцев внутренне насторожился. Он уже достаточно узнал своего собеседника, чтобы понять: Тарлев завел об этом речь неспроста, он что-то задумал.

— Так вот, — продолжал Тарлев, — пришло время вернуться к этому разговору. По нашим данным, супруга ваша Мария Григорьевна пребывает в добром здравии и проживает с сыном по адресу: Литейный проспект, 129, квартира 15. Вы ведь там и до октябрьского переворота жили, не так ли? Тарлев взглянул на Новосельцева, желая убедиться, какой эффект произвели его слова.

Новосельцеву показалось, что сердце проваливается куда-то вниз, а ноги стали ватными, он никому, даже Федоровскому, не говоря уже о Тарлеве, не называл адреса жены. Стало быть, майор не лгал.

— Помнится, — сказал Тарлев, делая вид, что не заметил реакции своего собеседника, — я обещал вам помочь передать жене весточку. Однако мы не альтруисты, как вы имели возможность убедиться, — деловым тоном добавил майор, — и потому, в свою очередь, ожидаем от вас кое-каких услуг.

— Каких именно? — глухо пробормотал Новосельцев, догадываясь, к чему тот клонит.

— Самых обычных, — господин полковник, — Тарлев даже улыбнулся. Видите ли, руководство, — он простер руки к потолку, — требует активизации разведработы. Пока, к сожалению, нам похвастаться нечем, выжимаем информацию у беженцев, перебежчиков и прочей мелочи. Они же не располагают ничем существенным. Подбираем крохи. Готовится солидная акция, переброска опытных сотрудников на ту сторону для оседания. Вот мы и вспомнили о… вашей супруге. Им нужна будет надежная крыша, пока прочно не осядут. И братец ваш нас тоже весьма интересует, но об этом потом. Я, конечно, понимаю ваше беспокойство за судьбу близких, — в голосе Тарлева послышались вкрадчивые нотки, — но поверьте старому разведчику: ничего страшного. Поживут у них недельку-другую, и все.

— Я подумаю над вашим предложением, — нерешительно пробормотал Новосельцев.

— Некогда думать, господин полковник, — жестко сказал Тарлев. — Надо действовать, и немедленно.

— А что будет, если я откажусь?

— Дело ваше, Александр Васильевич, однако могу сказать, что будет очень плохо. — Новосельцев уловил скрытую угрозу и согласился.

Тарлев продиктовал ему письмо к жене и, внимательно прочитав, спрятал в карман. С тех пор прошло уже немало времени, однако ответной весточки не приходило. Тарлев уходил от прямого ответа на его вопросы, отделываясь ничего не значащими заверениями, и Новосельцев решил: случилось самое худшее — агента при переходе границы схватили и нашли при нем письмо. Правда, оно носило невинный частный характер, не имело адреса и не давало повода для подозрений, однако лишь при одном условии: если агент будет молчать. Новосельцев же слишком хорошо знал людей Тарлева, которых он сам же ему и вербовал. Провалившийся агент, спасая свою шкуру, на первом же допросе выложит все, до последней ниточки. Вообще в этой истории, пришел к выводу Новосельцев, было много неясного. С человеком, ушедшим на ту сторону, Новосельцев не встречался и не знал его в лицо. Сопоставив некоторые факты, он пришел к выводу, что Тарлев использует его в собственных интересах, и человек, ушедший с его письмом, не имеет отношения ко второму отделу румынского генштаба и работает на другую разведку, скорее всего на «Интеллидженс сервис». Там щедро оплачивают подобные услуги. Впрочем, в этом мог убедиться и сам Новосельцев, когда завербовал и передал Циклопу двух перебежчиков с той стороны. Циклоп не поскупился, причем заплатил не какими-то леями, а английскими фунтами. После подготовки с помощью Тарлева их переправили через Днестр, и они словно в воду канули. Циклоп несколько раз с упреком говорил Новосельцеву, что тот подсунул ему людей, у которых не было за кордоном надежной крыши. Именно это и стало, по его мнению, причиной провала. Новосельцев думал по-другому, однако держал свое мнение при себе: он лучше Циклопа изучил завербованных. Это были жалкие, опустившиеся, без всяких моральных устоев, людишки. Один — мелкий растратчик, бежавший из ссылки, другой — тупой деревенский парень, дезертировавший из армии. Новосельцев почти не сомневался, что они, перейдя границу, просто-напросто струсили, понимая, что в случае разоблачения вышки не миновать, и сами сдались пограничникам в надежде облегчить свою участь.

После провала этих агентов Циклоп все настойчивее и чаще заводил с Новосельцевым разговор о брате, живущем в Севастополе, и тот горько пожалел, что проговорился Жолондовскому в минуту откровенности. Циклопа весьма интересовала «крыша» на квартире солидного, занимающегося частной практикой врача, да еще в таком городе, как Севастополь. Однако Новосельцеву вовсе не хотелось ставить под угрозу свободу, а может быть, даже жизнь близкого человека. Ему и без того не давало покоя отсутствие вестей от жены, к которой ушел человек Тарлева, и он под всяческими предлогами отклонял домогательства Циклопа. Тот же становился все назойливее, сулил большие деньги.

Вот и теперь Циклоп завел разговор о крыше для агента, которого его начальство готовит для глубокой, как он выразился, разведки в Советском Союзе. Новосельцев не выдержал и в сердцах сказал:

— Господин полковник, я родственниками не торгую.

Циклоп растерянно заморгал своим единственным глазом, потом деланно рассмеялся.

— Зато торгуете родиной, господин Новосельцев.

Новосельцев весь вспыхнул.

— Как и вы, господин Жолондовский.

— Ошибаетесь, коллега. Я поляк, и моя родная Польша, слава Иисусу Христу, наконец-то освободилась от москалей.

Это было уже явным оскорблением. Самолюбию Новосельцева был нанесен чувствительный удар. Однако он молчал, затрудняясь в ответе.

— Господин полковник, — глухо выдавил он, — я не отвечаю оскорблением на оскорбление, да вас и нельзя оскорбить, и потому не желаю продолжать этот разговор. Прошу вас оставить меня одного.

Жолондовский удивленно уставился на него, потом неторопливо шагнул к двери и уже в дверях угрожающе бросил:

— Вы еще пожалеете об этом разговоре, полковник.

Он хлопнул дверью с такой силой, что колокольчик, жалобно зазвенев, чудом не оторвался.

Весь день Новосельцев ходил сам не свой. Циклоп даже не подозревал, какой болезненный удар нанес он ущербному самолюбию своего коллеги. Скова и снова возвращаясь к этому разговору, Новосельцев со всей ясностью представил себе всю унизительность своего положения и с беспощадной откровенностью признавал, что Циклоп прав. С нетерпением дождавшись вечера, он закрыл вдруг опостылевшую лавку и поплелся домой, если можно было считать домом комнату, во всем хранящую отпечаток убогого пансионного уюта, отчего она выглядела еще непригляднее.

В таком состоянии и застал его Фаркаши. Новосельцев не ожидал этого визита, однако встретил любезно, раскупорил бутылку вина, подвинул полный бокал гостю. Фаркаши кивком поблагодарил и, не прикасаясь к бокалу, осведомился:

— Что это с вами сегодня, Александр Васильевич? На вас лица нет. Неужели смерть Марчела так подействовала?

— А вы откуда знаете, что он умер… вернее — погиб? Хотя, что это я спрашиваю, в газетах ведь написано.

— Вот именно, — Фаркаши отхлебнул из бокала. — Знаете, Александр Васильевич, я давно хотел вас спросить: что связывало вас, интеллигентного, образованного человека с этим Марчелом?

— А вас, господин Мачек? — вопросом на вопрос ответил Новосельцев.

— Меня? — удивленно переспросил Фаркаши. — Абсолютно ничего. Мы встретились случайно. Я уже рассказывал.

Новосельцев, припадая на правую ногу, прошелся по комнате, постоял возле двери.

— Извините, господин Мачек, я вам не верю. Кто вы?

В жизни разведчика бывает свои звездный час, когда на карту поставлено все, и решение надо принимать сразу, немедленно. Он машинально взглянул на черный кожаный портфель, который принес с собой и поставил в углу. Новосельцев поймал этот взгляд и по выражению лица гостя догадался, что с портфелем связано нечто важное. Внутренний голос подсказал Фаркаши: «Сейчас ты должен это сделать». В портфеле лежали письмо жены Новосельцева и ее снимок вместе с сыном, доставленные вчера курьером с той стороны. Он открыл портфель и достал пакет.

— У меня есть кое-что для вас, Александр Васильевич, — он передал пакет.

Новосельцев обеспокоенно повертел пакет в руках, надорвал бумагу. В нем оказался конверт без надписи. Он быстро вскрыл его, достал исписанный листок бумаги, узнал почерк жены и изменился в лице. Фаркаши, чтобы не мешать, отошел в сторону, издали наблюдая, как на лице Новосельцева сменялась целая гамма чувств: удивление, радость, недоверие, надежда…

— Откуда это у вас, господин Мачек? — наконец пробормотал он, не выпуская из рук листок.

— С той стороны, разумеется, откуда же еще. Что пишет супруга? — он мог бы и не задавать этого вопроса, потому что знал содержание письма.

Разыскать Марию Григорьевну Новосельцеву в Ленинграде его коллегам из Центра не составило труда, и они сумели убедить ее передать письмо и фотографию.

— Маша пишет, что у них все в порядке, — он положил письмо на стол и стал рассматривать фотографию. — Почти не изменилась, а ведь сколько лет прошло. Зато сына не узнать. Совсем взрослый. Она пишет: учится в политехническом институте. Нет, этого не может быть. Мистика какая-то. Не поверю, пока не увижу своими глазами.

— Так в чем же дело, Александр Васильевич? Что вам мешает, что вас удерживает здесь?

— Ничего. — Он сказал это, не раздумывая, как о давно решенном. — Но куда мне деваться, кому я нужен?

— Знаете, что я вам скажу? Возвращайтесь-ка на родину. Там вас ждут.

— Чтобы поставить к стенке, — он невесело усмехнулся.

— Вы уже наделали в своей жизни немало ошибок. Не делайте еще одну, самую, может быть, непоправимую. Никто вас к стенке не поставит… Никогда не поздно искупить вину перед родиной.

— А кто вы, собственно такой, чтобы говорить от имени родины? — в голосе Новосельцева проскользнули нотки недоверия и злости. — Я на своем веку достаточно повидал патриотов, все говорят от имени России, а на деле… — он не договорил и махнул рукой.

— Кто я такой, не так уж важно. Главное уже сказал: я с той стороны. И представил веские доказательства, — Фаркаши показал на письмо и фотографию. — Теперь все зависит от вас. Решайте, Александр Васильевич.

Они проговорили до рассвета. Вернее, говорил один Новосельцев, Фаркаши слушал, изредка прерывая уточняющими вопросами. Его собеседник вел рассказ сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Фаркаши чувствовал, что Новосельцев ничего не утаивает и хочет выговориться до конца. У него оказалась хорошая память, но у слушателя еще лучше. Фаркаши многое узнал о Федоровском, Тарлеве, Марчеле, Жолондовском и всей подоплеке операции «Днестр», фамилии и приметы агентов, завербованных Новосельцевым и засланных на советскую сторону.

За окном забрезжил рассвет, когда Новосельцев передал свой разговор с Циклопом, и, устало откинувшись на спинку стула, сказал:

— Ну вот и все, господин Мачек. Я буду вас так называть, мне нравится это имя, хотя оно и не ваше. Теперь все.

— Нет, не все, Александр Васильевич. Постарайтесь помириться с Циклопом и примите его предложение.

Новосельцев некоторое время размышлял, потом улыбнулся и тихо произнес:

— Хорошо… Теперь я окончательно понял, кто вы, господин Мачек.

Фаркаши пришел в гостиницу ранним утром, а после обеда, в назначенный по телефону час, уже входил в особняк профессиональной гадалки мадемуазель Раи. Гадание затянулось, и клиенты мадемуазель Раи терпеливо дожидались в приемной, пока она не освободилась и не пригласила пышную молодящуюся брюнетку, чья очередь была первой.