Многое изменилось на стройке за эти месяцы. Совсем иначе выглядит все вокруг. Раньше корпус представлял собой коробку из четырех стен, внутри которых темнела пустота. Теперь он был заполнен снизу доверху. Тот самый котел-барабан, который мы когда-то откапывали из-под снега, был смонтирован и установлен внутри коробки. Весь покрытый густой сетью труб, он был похож на гигантского паука. Только паутина была железная. Ее составляли причудливо изогнутые трубы — толстые и тонкие, длинные и короткие. Эти трубы мы резали и сваривали все это время. И теперь, наконец, наша работа, раньше казавшаяся бессмысленной, стала отчетливо видна. Наверху, среди этой железной паутины, работали монтажники.

Работы производились не во дворе, как раньше, а внутри корпуса. Здесь не было ветра, но зато воздух был пыльный и тяжелый. Первое время мне не нравилось здесь работать, но потом я привык. И уже не замечал ни духоты, ни пыли. Прораб Петрович ходил довольный. С планом мы справлялись, и была твердая надежда, что новая очередь войдет в строй в положенное время. Под Новый год состоялось собрание, на котором нас премировали за хорошую работу. Выступая, Петрович назвал нас ударной бригадой. Это, конечно, было очень приятно. Вообще настроение Петровича менялось в зависимости от того, какие у нас были успехи. Если он ходил веселый и шутил, значит, дела у нас на стройке идут неплохо. Если же Петрович хмурится и недоволен, значит, произошла какая-то задержка с арматурой, не подвезли нужные материалы или произошло какое-нибудь ЧП.

В этот день с самого утра все шло хорошо. Работали мы небольшими группами в три-четыре человека. Кое-кто из наших ребят приобрел еще одну специальность: стал монтажником. Наша группа — Гамид, я и Иса — получила от Петровича дневное задание. Я по-прежнему орудовал резаком. Иса сваривал трубы, а Гамид занимался монтажом: устанавливал трубы и перекрытия. Наступил обеденный перерыв. Мы первыми пришли в столовую. Быстро пообедали и вернулись в свой корпус. В нем еще было пусто. Но, несмотря на то что сейчас никто здесь не работал, в воздухе стояла пыль. Верней, не стояла, а кувыркалась. На солнце было видно, как пляшут бесконечную пляску пылинки. Гамид постоял, посмотрел на освещенный солнцем пролет и сказал:

— А ну, ребята, давайте освежим наши легкие.

Он отвернул головку кислородного баллона на пол-оборота и стал вдыхать кислород. Иса тоже подошел к нему и наклонился над баллоном.

— А ты чего? — сказал Гамид. И позвал меня: — Иди сюда, Мамед. Да чего ты боишься? Никого нет.

— Ну и что же, что никого нет, — ответил я недовольно. Мне было неприятно. Наверное, Петрович был бы недоволен, если бы застал нас за этим занятием. — Бросьте, нехорошо, — пытался я уговорить ребят.

— А чего тут нехорошего? — возразил Гамид.

Иса поддержал его:

— Всегда ты, Мамед, что-нибудь придумываешь. Тебе все не так. Ах, хорошо, — хвастал он, с шумом втягивая в себя воздух. — Красота!

Гамид подтолкнул меня к баллону и пригнул немного вниз мою голову. А Иса так пустил струю кислорода, что она била мне прямо в лицо. Струя была и вправду очень свежая и прохладная. Мне показалось, что я очутился где-то в горах высоко, у самых снегов. Там бывает такой прохладный и свежий воздух.

— Ну что, — спросил Иса, — теперь не будешь больше хныкать?

Но мне все равно это не нравилось, и я сказал:

— Зря вы это затеяли.

— Да мы уже сколько раз так пробовали, — отвечал Иса. — И ни разу ничего не случилось. Не бойся, пожара не будет.

— Пожара не будет, говоришь? — раздался рядом с нами голос Петровича. (Мы и не заметили, как он подошел.) — Ну и молодцы, ну и ударная бригада! — Петрович быстро закрыл кран баллона. — Кто ж это вам разрешил так расходовать кислород? И ты, Мамед, такое себе позволяешь, а еще комиссар.

«Комиссар! Откуда он узнал, что меня так прозвали ребята, — подумал я. — Вот он какой, Петрович. Всегда занят работой, озабочен, а сам все видит и знает». А он продолжал нас ругать, ругал он всех троих. Ну, а я, конечно, не мог же ему сказать, что я тут ни при чем. Я не хотел, а Гамид и Иса меня заставили. Я только сказал:

— Мы никогда больше не будем так делать.

Петрович посмотрел на Ису и Гамида. Они молчали. Я подмигнул им, чтобы они тоже извинились. Но Гамид сделал вид, что он не понимает меня, а Иса отвернулся, словно не о нем шла речь. Это меня очень рассердило. Сами сделали нехорошее дело, поступили как бараны, которые топчут покос, а теперь делают вид, что ничего не понимают. На счастье, Петровича кто-то окликнул. Он заспешил и не стал больше говорить с нами. Бросил только:

— Ладно, чтобы это в последний раз было. Пора оставить баловство. Не маленькие.

Петрович ушел, а я набросился на Гамида и Ису:

— Это вам так не пройдет! Обязательно скажу Лене и другим ребятам тоже. Вот увидите, как они посмотрят на это.

Я сам нисколько не сомневался, что им здорово попадет от ребят. Видно, и Гамид с Исой поняли, что им влетит. Оба присмирели и сказали, что признают свою вину. Гамид, по-моему, говорил искренне. А Иса пробормотал что-то, а сам смотрел исподлобья, словно придумывал, какую устроить каверзу. Давно мы с ним не ссорились, с Исой. И я к нему совсем по-другому стал относиться. Но тут я вдруг вспомнил прежние обиды, а может, и не вспомнил, а просто здорово разозлился и решил, что больше не позволю Исе командовать. Если виноват, пусть по-настоящему это признает. Я подступил к нему и сказал:

— Что ты еще бормочешь? Или у тебя языка нет? Как спорить — ты вон какой говорливый, а тут вдруг онемел. Ну, говори как следует.

Гамид тоже стал на мою сторону.

— Ладно тебе, — сказал он. — Виноваты, что же спорить?

— А я что? Я и не спорю, — сказал Иса, на этот раз, как мне показалось, уже по-честному.

Приходя в общежитие после работы, мы первым делом включали радио. Слушать голос диктора было очень приятно. Каждый день он сообщал какую-нибудь радостную весть. Фашистов били по всем фронтам. То и дело торжественный голос диктора извещал, что советские войска освободили какой-нибудь город. И от наших краев их уже прогнали далеко. Мы все чаще и чаще вспоминали наше училище, говорили о том, что скоро, наверное уже скоро, отправимся в обратный путь. Какие это были хорошие разговоры! В один прекрасный день подадут состав и мы погрузимся и поедем. И бомбежки не будем бояться. Говорят только, что фашисты оставили после себя сожженные и разрушенные города, уничтожили заводы и фабрики. Все это надо будет восстанавливать. Теперь мы были рады, что приобрели новые профессии. Они пригодятся на стройке.

Вечером мы сидели в общежитии возле печки. И, хотя в комнате было тепло, понемногу подбрасывали в огонь дрова. Иногда в печи раздавался громкий треск. Казалось, кто-то стреляет там. Это лопалась кукуруза, которую мы пекли на огне. Кукурузу — целый мешок початков — притащил нам в подарок наш Коста Фунтич, которому привез гостинец брат, приехавший с юга. Это было очень приятное занятие — печь кукурузу и потом грызть теплые зерна. Как давно мы не пробовали этого лакомства! Ведь в Сибири кукуруза не росла. И, конечно же, мы разговаривали о скором отъезде, мечтали о том, что наконец повидаем своих родных.

Вдруг на заводе громко завыла сирена. Мы мгновенно вскочили. Мы не поняли сначала, в чем дело. Тревога? Но здесь, в глубоком тылу, и в более тяжкие времена не бывало ни налетов, ни бомбежек. Здешние жители никогда не слыхали тревожного воя сирен. Даже мы о нем забыли в последнее время. Что же это такое?

— Наверное, авария, — сказал кто-то.

И сразу же несколько голосов подхватило:

— Авария!

Мы бросились во двор. Да, на заводе случилась беда. Издали было видно пламя, просвечивавшее сквозь окна в том корпусе, где мы в последнее время работали. Клубы дыма вились и ползли по наружной стене. Не сговариваясь, мы бросились к заводу. Сирена умолкла. Но когда мы подбежали к горевшему корпусу, то услышали громкий голос Петровича. Он кричал в рупор, повторяя одно и то же много раз:

— Всем выйти из помещения! Всем покинуть корпус! В пламени находится баллон с кислородом! Возможен взрыв! Всем немедленно покинуть помещение!

Вниз торопливо спускались рабочие. Доносились тревожные голоса, крики. Кто-то отдавал какие-то распоряжения. Бегали люди, тащили песок и лопаты. Мы с Леней очутились у входа в корпус. Отсюда было видно, как на площадке второго этажа пляшет пламя.

— Баллон, — тревожно говорил Петрович, опустив рупор.

Все уже покинули корпус. И несколько человек, взявшись за руки, старались оттеснить толпу подальше от корпуса.

— Баллон, — повторил Петрович. — Еще немного, и пламя доберется до него.

— Сейчас приедут пожарные.

— Будем надеяться.

— А что, если опоздают и пламя доберется туда раньше, чем они приедут? — спросил Леня, протиснувшись к Петровичу.

Тот в ответ досадливо махнул рукой.

— Что? Взрыв — вот что! — сказал чей-то голос. — Может так ухнуть, что котел разлетится! Тогда пиши пропало. Все насмарку.

— Ну где же пожарные? — нетерпеливо оглядываясь, спрашивал Петрович, ни к кому не обращаясь.

Было видно, что он очень нервничает. Он так и держал в одной руке рупор, а другой то и дело проводил по глазам, словно ему было больно смотреть на горящий корпус. Пламя неровным красноватым светом освещало его лицо, четко обозначив морщины.

— Знаете что! — крикнул Леня. — Надо оттащить баллон на другой конец площадки!

Петрович ничего не ответил, только опять махнул рукой. Ведь огонь подползал уже к тому месту, где лежал баллон, и взрыв мог произойти в любую минуту. Но Петрович не успел ничего сказать, как Леня нырнул под руками людей, оцепивших корпус, и бросился к выходу.

— Назад! — закричал Петрович. — Немедленно назад!

Но Леня уже был у выхода. Было видно, как он подбежал к железной лестнице, ведущей на верхнюю площадку, и, прикрывая от дыма руками лицо, быстро поднимался вверх.

— Вернись! — закричал Петрович, но голос его сорвался, и крик получился негромкий.

Леню заволокло дымом. Петрович сжал кулаки и застыл. Застыл не только Петрович. Вся шумная толпа мигом стихла, и в наступившей тишине было слышно, как шуршит и потрескивает пламя. Ужас сколько прошло времени! А Лени все не было видно. Вдруг там, на площадке, послышался шум и стук катившегося баллона. И тут же вынырнул из пламени Леня. Но какой у него был вид! Его рубашка вся была огненной. Леня не спускался, а прыгал вниз по лестнице, и пламя прыгало вместе с ним. Петрович, бросив рупор, кинулся Лене навстречу, снял с себя пальто и прикрыл им Лёнины плечи. В это время во двор въехала пожарная машина. Пожарники мгновенно протянули шланг, и на Леню обрушилась струя воды, окатив стоявшего рядом с ним Петровича. Следом за пожарной машиной подъехала «скорая помощь». Столпившиеся впереди люди заслонили от меня Леню и Петровича. Я увидел Леню уже лежавшим на носилках, когда его вносили в машину люди в белых халатах. Им помогал Гамид. А рядом стоял Петрович и дул на свои руки. Обжегся, когда тушил горящую одежду на Лене. Врач наклонился к нему и что-то сказал, но Петрович сердито замахал головой. Наверное, не хотел ехать в больницу на перевязку. Пожар потушили. Но мы еще долго толпились на заводском дворе. Ко мне подошла Зина и сказала, что они с Валей и Салимат хотят поехать в больницу, но не знают, куда именно отвезли Леню. Я оглянулся и увидел Валю. Она стояла, прислонясь к мокрой от водяных струй стене, и плакала. Салимат утешала ее, приговаривая:

— Сейчас поедем. Сама увидишь. Живой.

— Гамид уехал на «скорой помощи» вместе с Леней, — сообщил кто-то из наших ребят, — я видел, как он садился. Я тоже хотел, но врач не разрешил. Сказал: «Кто-нибудь один». Сейчас узнаем, куда его увезли.

— Это я… — сказал вдруг Иса каким-то странным голосом.

— Ты что? — повернулась к нему Салимат.

— Это я виноват, — повторил Иса. — Я не укрепил вовремя насос от бензобачка. Бензин утекал. И наверное, попала искра от сварки. Наверху работали сварщики. Вот и вспыхнул пожар.

Я слова не мог сказать от возмущения.

— Ты… Ты… — начал я и вдруг замолчал, увидев расстроенное лицо Исы.

Он горевал по-настоящему. Какой он ни был, Иса, но Леню он любил. Все-таки они дружили. Да и, может, это ему теперь кажется, что он забыл закрыть баллон.

— А ты точно помнишь, что оставил? — спросил я его.

— Нет, — сказал он. — Но я… однажды такое случилось. Меня даже Петрович ругал за это.

Я все думал, сказать или нет Петровичу про Ису. Теперь-то все разно нельзя ничем помочь. Да и неизвестно, отчего произошел пожар. Потом мы узнали, что пожар начался совсем в другом месте, а не там, где работал Иса. Причину установить не удалось.

К Лене в больницу мы поехали все вместе. И Петрович с нами. Он сгоряча не послушал врача, да и не до того было в тот момент. Но теперь, когда пожар был погашен и все успокоилось, обожженные руки его сильно болели, и он решил поехать к врачу.

— Только бы с Леней все обошлось, — сказал Петрович, когда мы влезли в трамвай.

Мы усадили его на скамейку возле окна, а сами стояли вокруг, чтобы Петровича не толкали. Лицо у него побледнело от боли, но сам нас успокаивал. А еще он сказал, что Леня предотвратил взрыв и корпус не очень пострадал от пожара. Ведь кругом были металлические конструкции, и огонь мало чем мог поживиться.

— Честь и хвала Лене, — говорил Петрович. — Он настоящий герой. Только бы все обошлось.

Вот и наша остановка. За оградой во дворе длинное здание больницы с большими окнами. Мне уже приходилось здесь бывать, и не потому, что я болел. Я ведь горец. А горцы все крепкие и здоровые. Недаром к нам в горы приезжают лечиться больные люди со всего света. Говорят, горный воздух самый здоровый. Наверное, это так и есть. И старики у нас долго живут. В нашем ауле, например, живет один старик, которому уже сто с лишним лет. А в соседнем ауле у него старший брат. Наш старик к нему всегда в гости ходит. А тот к нам редко. Потому что он старший и младший должен его уважать. Зато, когда он к нам приходит, его весь аул приветствует. Все ему кланяются и желают здоровья. А он отвечает: «Спасибо. Я здоров. Здоров, потому что некогда болеть». Он и вправду еще работает. Пасет овец. А сыновья и внуки помогают ему. Вот какие у нас в горах крепкие люди! А в больницу мне пришлось идти, когда в глаз мне попала стружка. Женщина в белом халате, сидевшая в окошке, спросила меня, что мне нужно. Я сказал, и она что-то записала на листке и велела другой женщине отвести меня куда-то. Она сказала: «К окулисту вне очереди». Я не знал, кто такой окулист, и побаивался. «Мне к врачу», — сказал я женщине, которая меня провожала. «А я тебя куда веду? — недовольно ответила она. — Тут все к врачу». Она ввела меня в кабинет. Возле стола сидел старенький доктор с большим зеркалом на лбу. Я первый раз видел такого доктора. Я-то вообще был у доктора только один раз, когда поступал в училище. Но тот доктор был без зеркала. У него была только трубка, которую он прикладывал то к спине, отчего было щекотно, то к груди и говорил: «Дыши. Не дыши». Доктор с зеркалом заглянул мне в глаз. Сказал: «Стружка» — и магнитом вытащил острую металлическую крупинку. Он мне потом показал ее. Глаз еще продолжал побаливать, но смотреть стало гораздо лучше и уже больше не терло так сильно под веком. «Как же это вы, молодой человек? — спросил доктор. — Без очков работали?» И как только он догадался!

Теперь же женщина в окошке не велела нас никуда вести. А сказала, чтобы мы подождали. Скоро выйдет врач. Мы сели на скамейку и сидели молча. Только Петровича пропустили на перевязку. И он ушел куда-то по коридору. Врач вышел всего на несколько минут. Он сказал, что состояние у Лени тяжелое. Наверное, придется делать переливание крови.

— Может быть, среди вас найдутся желающие отдать свою кровь для товарища? — сказал врач.

— Я желающий, — ответил я.

— И я, — сказал Иса.

— И я! — в один голос закричали девушки.

— Лучше у меня возьмите, — попросил я врача. — Я здоровый, никогда ничем не болел. И Леня от моей крови скорей поправится.

— И я тоже здоровая, — сказала Валя.

— Вы ее не слушайте, — сказал я врачу, — в горах люди здоровее.

Врач посмотрел на нас и сказал:

— Не спорьте. Вы хорошие ребята. Я скажу Лене, что у него верные друзья. Но кровь мы возьмем у того, у кого будет подходящая группа. Вы ведь слышали, наверное, что человеку не всякую кровь можно перелить, а только ту, которая ему подходит. Но вообще, если среди вас есть желающие стать донорами, вы можете прийти к нам. Пройдете медицинскую комиссию и сдадите кровь. Она пригодится для раненых бойцов. А сейчас идите домой. Придете утром.

Мы подождали Петровича. Он вскоре вышел. Руки у него были забинтованы. В это же время появился и Гамид. Он приехал вместе с Леней, и его пропустили на второй этаж. Там он ждал, пока врачи осматривали Леню, но самого Леню он увидел только тогда, когда его везли на специальной каталке в палату. Но поговорить с ним Гамиду не удалось.

Ребята в общежитии ждали нас с нетерпением. Все сразу набросились с вопросами. Валя больше не плакала. Зина рассказывала, что сказал врач, и повторяла:

— Я обязательно стану донором.

А я думал: «Было бы хорошо, если бы у Лени оказалась моя группа крови. Мы бы тогда с ним стали кровными братьями. И был бы Леня для меня старшим братом».

В это время в общежитие пришел Коля. Он еще днем уехал в город по каким-то делам и не знал, что произошло на заводе. Он вошел веселый и с порога закричал:

— Эй, друзья, чего нос повесили? Или у нас не ударная команда, а похоронная?

Девочки замахали на него руками. А Зина подошла к нему и стала шепотом рассказывать обо всем, что у нас случилось.