Мы завершаем наше долгое путешествие по этическому универсуму Спинозы. Оглядываясь назад и охватывая единым взором интеллектуальное пространство его моральной философии, мы обнаруживаем, что на ее метафизическом горизонте отчетливо выступают особо яркие архипелаги и острова. Они представляют собой предметные воплощения наиболее значимых для этики Спинозы концептов и смыслов, обладающих собственными отличительными признаками, характеризующими неповторимую стилистику творца «Этики». В них также можно увидеть своеобразные ориентиры, позволяющие нам более уверенно продвигаться по причудливым лабиринтам его всегда непростой мысли. И всякий раз в нашем странствии, при каждой новой встрече с непостижимыми изобретениями его духа, когда мы обнаруживаем на них эту авторскую печать, мы говорим: «Здравствуй, Спиноза!»

Как мы знаем, этика Спинозы полагает в основание моральной жизни человека некоторый метафизический принцип – стремление всякого сущего, в том числе и человека, к сохранению своего бытия (esse), или существования. Более того, стремление к самосохранению определяется им как первое и единственное основание добродетели (virtus) (IV 22 королл.). Из этого следуют важные для моральной теории выводы следующего характера. Во-первых, метафизическая проблематика имеет для этики Спинозы определяющее значение, а учение о бытии, как это ни парадоксально, обретает исключительный и даже приоритетный статус в его моральной философии; во-вторых, этика Спинозы не только опирается на определенные метафизические основания – формально это не отличало бы ее от классических этических доктрин Аристотеля и Канта, которые также имеют под собой прочный онтологический базис, – но она необходимо включает метафизические концепты и в свой актуальный дискурс.

Онтология Спинозы, опирающаяся на платоническую традицию, принципиально различает два способа бытия, или два уровня существования всех реальностей – субстанциальный и модальный. Субстанциальный уровень предполагает, что из определения вещи, или из ее сущности, вытекает (следует) само ее существование.

Всякая субстанциальная форма наделена особыми метафизическими приоритетами – она идеальна, т. е. вечна, неизменна и неделима. Это характеризует природу порождающую (natura naturans), т. е. субстанцию как таковую и соответствующий ей разумный порядок вещей. Поэтому для реализации свойственного субстанции идеального способа существования ей достаточно дефиниции ее природы, т. е. отсутствия противоречия в ее определении. Такому виду бытия соответствует определение реального в его отличии от модального (I 15 схол.). Соответственно модальный аспект бытия представляет природу порожденную (natura naturata) – делимую, изменчивую и преходящую. Ее существование не вытекает из ее сущности, оно выходит за пределы свойственного ей понятия и потому оказывается зависимым от некоторых внешних детерминант. Но именно в модальной сфере, в обычном порядке природы (communis ordo), реализует себя аффективная компонента человеческого существа, составляющая основание его моральной жизни.

Серьезную проблему представляет собой определение природы в философии Спинозы и связанная с ним идея натурализма в его методологии. Мы не разделяем убежденности многих авторов в том, что Спиноза в полной мере следовал заявленной им натуралистической программе исследования реальностей человеческой жизни, особенно ее аффективной составляющей. Скорее всего, так называемый «натурализм» Спинозы должен всегда рассматриваться с серьезными поправками на теологический, метафизический, геометрический, этический, утилитаристский и другие контексты его приложения. Такого рода корреляции всякий раз вынуждали самого Спинозу вносить соответствующие, иногда кардинальные изменения в первоначально задуманный им натуралистический проект. Кроме того, как мы полагаем, геометрическая схематика универсума, господствующая в его главном трактате «Этика», не могла исчерпать всего содержания мыслимой им идеи природы.

Как представляется, для самого Спинозы самым общим и самым глубоким основанием для всех различающихся между собой типов Природы – протяженной и мыслящей, порождающей и порожденной, разумной и привычной – был причинный порядок, пронизывающий все устройство мироздания и подчиняющий себе все единичные модусы субстанции, независимо от их атрибутивной принадлежности и типологического многообразия. Возможно, что именно каузальная связь, сближающая между собой две фундаментальные структуры универсума – порядок идей и порядок вещей, – стала для Спинозы главной носительницей самой идеи Природы и реальным воплощением провозглашаемой им натуралистической модели познания.

Кроме того, осмысление понятия «природа» у Спинозы каждый раз требует соответствующей его идентификации с использованием того или иного конкретного контекстуального оператора. Барочная стилистика позволяет Спинозе прибегать к разнообразным способам выражения одной и той же исходной модели понимания природы. Мы выделили такого рода значимые операторы, определяющие характер представления идеи природы у Спинозы: геометрический (теорема и ее доказательство), логический (посылка и заключение), каузальный (причина и следствие), метафизический (сущность и существование) и наконец, теологический (сила и потенция Бога). Последний имеет особо важное значение для понимания характера мотиваций моральных действий субъекта в этике Спинозы. Из него следует, что никакой единичный элемент его системы (модус) не может претендовать на необходимость своего существования без участия более значимого метафизического или теологического оператора – Бога или субстанции. Отдельный модус субстанции, каким является единичный человеческий субъект, взятый сам по себе, не обладает той силой бытия, которая необходима, чтобы он мог существовать (на этом во многом строится критика Спинозой идеи наличия у человека свободной воли). Энергию бытия, которую этот модус заимствует у субстанции, Спиноза называет волей Бога. Деперсонализация божественной воли, или ее метафизическая транскрипция в этике Спинозы не исключают того, что ее решения различительны. В этом случае мы лишний раз убеждаемся в том, что его так называемый натурализм необходимо включает в себя иерархию сил или градацию суверенности компонентов его субстанциальной системы. Поэтому моральный человек в доктрине Спинозы не должен полностью полагаться на законосообразность событий природы как на достоверное свидетельство их морального достоинства. Для морального самоопределения ему необходимо ценностное различение фактов его природного бытия или событий его жизни.

В этом случае натурализм Спинозы прибегает к помощи его метафизики. Мы отметили, что сам каузальный, или логический (геометрический) строй мыслимого им универсума изначально включает в себя ценностную иерархию бытия, придающую любому событию во Вселенной особый смысл, определяемый его местом в градации сущих. Спиноза рассматривает такое устройство мира как проявление Природы, которая часто выступает у него как синоним субстанции, или Бога. И в этом смысле любое событие в жизни мира или человека может рассматриваться как следствие естественного порядка вещей, не утрачивая своих моральных квалификаций.

Для этической доктрины Спинозы здесь важно то, что природный субстрат, Бог или субстанция мыслится им как своего рода высший критерий или модель нравственного бытия для всех производных из него частных сущностей (модусов). Вполне вероятно, что этическому различению жизненной сферы, осуществляемому в пределах моральных универсалий добра и зла, предшествовало первичное, более значимое и близкое к платонизму разделение метафизического пространства на два уровня, представляющих разную меру совершенства или интенсивности его бытия – природу порождающую и природу порожденную. Очевидно, что для Спинозы метафизическая градация (иерархия) сущих, реализованная в пределах субстанциального универсума, изначально заключала в себе несомненный ценностный смысл, хотя и не содержала в себе отчетливых этических коннотаций. Ведь сама субстанция в своих первичных определениях оказывалась по ту сторону добра и зла. Но если мы обнаружили, что первичная субстанциальная основа универсума нечувствительна к моральным различениям, то естественно напрашивается вопрос о том, каким образом метафизический субстрат бытия, по сути безразличный к этическим квалификациям, обретает свою моральную природу, открывающуюся нам в нашем человеческом опыте. Может быть, это происходит тогда, когда высшие начала бытия становятся для нас носителями Блага, то есть превращаются в цель моральных стремлений нравственного субъекта, тем более что в самом объективном порядке универсума они обладают высшими ценностными приоритетами. Но в системе мира у Спинозы такое превращение возможно только в том случае, если порядок причин, связывающий универсум цепью каузальных детерминаций, имеющих однонаправленный характер (от причины к следствию), претерпевает смысловую инверсию и обретает вектор движения, противоположный первоначальному. Воспользовавшись метафорой Гераклита, можно сказать, что в этот момент путь вниз (движение от субстанции к модусам, от причины к следствию или от посылки к заключению) становится путем вверх — модус хочет уподобиться субстанции, следствие устремляется к своей причине, а заключение тяготеет к посылке. Это означает, что человек исполняется моральной решимости и совершает нравственное деяние. В этом смысле моральная интенция человеческого ума оказывается противоположной обычному — естественному, или каузальному – устройству природы и может быть обозначена как движение «вверх по лестнице, ведущей вниз».

В этом случае мы вправе говорить об инверсии каузального порядка, господствующего в системе Спинозы. Ведь в метафизическом универсуме любая причина может рассматриваться еще и как цель стремлений, конститутивный и регулятивный принцип бытия для всего того, что из данной причины следует. Соответственно в иерархии моральных начал всякая действующая причина будет представлять собой моделирующее и нормативное основание для любого вытекающего из нее действия (человеческого поступка). Здесь раскрывается еще одна грань отношений между описанными нами конструктивными элементами каузальной структуры – следствие не просто вытекает из своей причины в соответствии с принципом каузальной детерминации, но и (в моральном смысле) телеологически устремлено к своей причине. При таком понимании каузальная детерминация получает ярко выраженный моральный смысл, а метафизическая номенклатура элементов субстанциальной структуры в этике Спинозы обретает форму нравственного императива, который мог бы звучать так: «Не будь модусом, стань субстанцией!»

Кроме того, в доктрине Спинозы моральная диспозиция сознания предполагает имитацию объективно существующих совершенств. Модус всегда, по мере своих сил, не только выражает природу субстанции, но и воспроизводит (отображает) образ субстанции, поскольку она служит для него высшей мерой совершенства, или высшим Благом. Характер отношений между модусом и субстанцией выражается у Спинозы в терминах каузальной, или метафизической зависимости. Субстанция наделена бытийной полнотой и самодовлением, поэтому она ни в чем не нуждается, модус же нуждается в ней как в источнике своего бытия и в своей причине. Между тем моральное начало, которое Спиноза связывает со стремлением всякого модуса пребывать в своем бытии (сохранять свое бытие), выражает разные потребности человека: метафизическую (стремление быть), логическую (иметь основание для своего бытия) и каузальную (опираться на определенную причину). А такого рода стремление является свидетельством некоторой нужды и несовершенства человека, или его природы. Отсюда следует, что высший интерес человеческого субъекта заключается в поиске незыблемых оснований для своего индивидуального бытия, или для сохранения своего единичного существования. Применительно к человеку эта фундаментальная метафизическая мотивация обретает качества субъективности и рациональности, а также включается в прагматический контекст и становится предметом морального интереса. В этом смысле для всякого морального субъекта субстанция не только являет собой образ высшего рода бытия, но и выступает как надежное основание для осуществления его естественного стремления к своему онтологическому совершенству. Последнее выражается в понятии свободы и находит свое воплощение в представлении Спинозы о свободном человеке, или мудреце (liber homo, sapiens).