В позднее воскресное утро в непривычной для себя роли советского гражданина, мужа, служащего музея, да еще строителя фантасмагорического купола («Ох, расстреляют меня за этот купол…», — горько размышлял он), Илья сидел на балкончике в общей кухне, решив рассовать все по полкам, что случилось с ним за неделю. В кухне, как обычно, возились и гремели посудой, но суета ему отчего-то не докучала, а даже наоборот, как бы связывала с реальностью, о которой он принялся с усердием размышлять. Если бы еще удалить из квартиры Вальку… — пятилетний разбойник был настоящим бичом коммунального очага и кровным врагом Каляма. Только что он добрался до картофельной кожуры, сделав из нее фейерверк, и теперь с ором бежал от матери.

Что, товарищи, до реальности… Тут у многих находит коса на камень: зная, как забить гвоздь (с чего, по крайней мере, начать — то есть с поиска молотка, а уж там как пойдет), сосредоточенно думать мы не обучены. Мысли извивались как штопор и никак не шагали строем, тем паче не воспаряли. Общая картина разваливалась. Илья жевал губы и хмурил лоб — это помогало, но ненадолго.

Москва жила своей жизнью. По Бульварному катили таксомоторы. Гражданки на Тверской разглядывали витрины, примеряя в воображении то, что не по карману к тому, что не по фигуре. Парни слонялись в парках, высматривая красавиц, которые затевали амуры, искушаясь на мороженое и чубастые головы в заломленных на затылок кепках. Работники пароходства, граверы, учетчики, домоуправы и прочие серьезные люди напротив — лишались шевелюр в парикмахерских Росткомбантреста. Девицы их волновали мало — хватало проблем с супругами, учтенными в паспортах, и одинокими сослуживицами. Топали на прогулку выводки одинаково одетых детей в сопровождении дородных подрумяненных воспитательниц, ругавших карапузов за сбитый строй. Все крутилось, неслось, кипело.

Илья закрыл глаза и сосредоточился, пытаясь зацепить что-нибудь внутренним взглядом, но ничего толкового не узрел — только удовольствие от тепла, мелкий сор под пяткой и бодрые перекаты гимна, летящего из соседской радиоточки. (Когда-нибудь Матиас ее выключит?) Под музыкальную канонаду шагал, громыхая сталью, «Союз нерушимый» — он же «Священная наша держава», как позже выяснилось. Над Кремлем сияла звезда.

Когда отыграл гимн, из раскрытого окна полилось «Счастье мое!» — и неплохо, доложу я вам, полилось! Илья еще сильнее зажмурился, прижавшись спиной к стене, и замер, наслаждаясь хрипотцой танго, отложив свои думы тяжкие.

Но вот танго иссякло, дробным маршем понеслись новости. Волшебство момента исчезло — кареты сплошь превратились в тыквы (отдельные — в рекордный по радиусу буряк). Илья сбросил сладостный морок, открыл глаза и вернулся к мыслям о невозвратном — вечере перед тем, как обнаружил себя здесь, перенесенным назад во времени.

Необычным было произошедшее, путана суровая нить Ариадны, притащившая его на этот залитый солнцем балкончик старой московской коммуналки. Он прекрасно знал его — только застекленным, с кадкой фикуса и сломанным вентилятором «Бош», который давно надо было выбросить.

Мудрая часть натуры советовала просто жить и не рыпаться, шептала, что все уже хорошо, а станет еще лучше. Вторая, муторная и дерзкая, призывала к бунту, метаться и искать выход. На языке вертелось «фантастика», но с разным уклоном.

В иную минуту он сомневался, тот ли он еще, кем он был, и кто он теперь вообще? То есть задавался вопросом, терзающим людей с воображением (а также в меру выпивших) с древних времен, ответ на который еще никто не нашел, разве Будда или Христос, но настолько широко Илья не шагал.

«Что же, что же, что же…». Он зевнул, плюнул за перила, где бабки сидели на солнцепеке, и заерзал на неудобном шатком сидении — деревянном ящике из-под яблок, бывшем единственной мебелью на балконе. Затем решительно встал, и как был в майке и жеваных льняных брюках, вышел из дому, отправившись сквозь Ильинский сквер к набережной Москвы-реки, чтоб продолжить размышления у воды. Говорят, иным оно помогает.

Трудно не задаться вопросом, что, в конце концов, произошло с ним в ту ночь, и нас он также волнует. Хотя бы из эгоистических соображений: раз такое приключилось с Гриневым, то и мы не можем быть в безопасности. Уверены вы, что утром проснетесь в своей постели? Хорошо, с «постелью» перестарался — такое бывает без всякой мистики по причинам вполне понятным. Но в другом-то времени?! Что делать тогда и куда бежать?

«Может, пойти признаться? — рассуждал Илья, глядя на мост, по которому шныряли автомобили в сторону Кремля и обратно — красивые, словно идущие от самой идеи авто, а не прагматичные их потомки, моргающие ксеноном. — Но кому?!

А ведь я еще молодец — иной бы запаниковал и наделал дел… не считая первого дня, конечно, но тут уже извините! Шутка ли? Вареньке, кстати, спасибо, что удержала. Прихожу, например, в милицию я, и что? Даже как сказать и что писать в заявлении? Бред. Упрятали бы меня в психушку. Я б на их месте сам упрятал к ежам лесным!

Ну, а если в какой-нибудь институт?

— Добрый день! Я к вам прибыл из будущего!

— Да-да, рассказывайте, товарищ! Это же сенсация! Срочно собрать всех академиков!

— Внемлите ж, темные предки: в будущем нет СССР, доллар по сто рублей, а вода дороже бензина. Прошу незамедлительно исследовать мой феномен, я бесценен для науки и техники!

Нет, даже так:

— Прошу немедленно вернуть меня обратно с секретным заданием партии и правительства!

И вот я в той же палате, здравствуйте! Кстати, прояснить бы, кем был тот другой, за кого меня принимают, и что стало с ним? Хоть выписывай вопросы в тетрадь и ходи с ними по Москве:

— Здравствуйте, товарищ рабочий! Как прошла заводская смена? Прет ли план, все дела? Ответьте на пару простых вопросов для журнала «Наука и жизнь», я не займу у вас больше одной минуты. Первый вопрос: что вы думаете о перемещениях во времени? Мда?.. А если вообще не употребляли?

Ничего, кроме мистики не приходит в голову. Может, это вообще иллюзия? Может, сейчас двухтысячные, а Варенька, Нехитров и прочие… Ну, как в «Шоу Трумана»?».

Тут включился прагматичный Илья и веско обозначил свою позицию: «Вот он я — благополучный советский гражданин, человек женатый и положительный, прописан в центре Москвы, знаю, как себя применить, живем с супругой не хуже других, нарожаем вскоре детей, сразу на расширение подадим… И стоит, кстати, как советовал жук Нехитров, подумать о диссертации. А то, что за спиной слышатся насмешки неведомого нахала, все это устроившего и наслаждающегося моей мукой, так это ничего, это пройдет, пройдет… Хотелось бы найти только эту личность, которая просаживает на столетье время, чтобы поморочить голову бедолаге-фарцовщику».

Когда-то, в журнале, кажется, он читал про индийского бога Индру, по прихоти обернувшегося хряком, и как непросто было этого довольного жизнью хряка убедить, чтоб вернулся назад править небесным царством. Случайно подсмотренный сюжет теперь навязчиво преследовал Илью и снился ему не раз. То он расталкивает лежащего в грязи бога, забывшего собственную природу, а тот ругает его дурными словами. То сам он — свинья свиньей и не желает стать человеком.

Дрянной сон. Индийцы бы посчитали его кощунством, а психиатры забили тревогу. Вытравить морок не помогла даже выпитая с Быстровым водка — с привкусом керосина, от которой страшно болела голова утром. (Неужто и в Союзе продавали «паленую»? )

Прошлое, в то же время, не забывалось, оставаясь вполне реальным. Он живо помнил магазин на Арбате, «тандем» в телевизоре, Киркорова в перьях, Тундру без всего на кушетке… Ничего с его памятью не происходило. А происходила вселенская тоска и невозможность спокойно спать по ночам.

В чужом времени, хотя и знакомом, по сути, месте, его мучили приступы одиночества. Варенька… Она-то как не заметила?! Во всем этом, в их случайных для него отношениях был обман, и совесть мучила его, когда он думал о ней. Комната, постель, завтраки-обеды, служба под одной крышей… Какое-то сумасшедшее шапито с элементами эротического разбоя!

А квартира? Бардак, тесно, чужие люди, ванную не примешь по-человечески. Кстати-кстати! — уж не квартирка ли тут шалит? Ведь, что ни говори, перенесся он, лежа в своей постели, и в ней проснулся, спикировав в май тридцатого. Могло, наверное, протащить и дальше — в неолит, к дикарям без примуса и сортира, если бы он, скажем, проспал до половины двенадцатого?

Идея, между прочим, не лишена привлекательности — только не в неолит, пожалуйста, а попозже. Чтобы декольте, арабские скакуны, пейзажи и непременно фонтан с медной гидрой, одевающей венок на голову героя с лицом Гринева. Век, скажем… Когда там случилось Возрождение? С его-то багажом знаний можно там неплохо устроиться. Например, «изобрести» вакцину от оспы, паровой двигатель, арифмометр, законы притяжения, импрессионизм… Нет, за импрессионизм сожгли бы. Остальное бы тоже не оценили: человечество того — штука неблагодарная. Вспомните про Бруно и Галилея.

«Кстати, пенициллин-то уже открыли? Сколько жизней можно спасти! Связаться с какими-нибудь биологами, подсказать им — пусть плотнее займутся плесенью. Анонимку, что ли им написать?

Господи! Атомная бомба! Баллистические ракеты! Интернет! Я ж такое могу устроить! — Илью подкинуло от пронзившей мысли. — Не все, конечно, мне в науке известно, не буду франтовать, но что-нибудь-то я наскребу, как-то окончил «высшее». Да он опасен для истории, этот Гринев! Хуже страшного вируса, потому что вирус лишен рассудка, а отставной программист им снабжен и легко может вывалить такое, что тряхнет мир.

А вдруг это миссия? Вдруг я избранный? Найти кнопку, от которой бабахнет. Или наоборот — не бабахнет. Мир на краю гибели, единственный шанс — отправить в прошлое шалопая а-ля Брюс Уиллис, который что-нибудь там исправит. Инструкций никаких, некогда объяснять, сам должен догадаться. Но что? Предупредить о войне с Германией? — не поверят. В минуту пустят в расход как дезинформатора.

Как это вообще работает? Вдруг я что-нибудь сделаю и будущее нарушится? Сотру из истории сам себя? Ладно, если себя, а если, скажем, «тандем» — и Россия накроется медным тазом, а Америка совсем победит? С этим делом нужно быть осторожней. Не случайно все так гладко сложилось — происки врагов. Даже Варенька не заметила, что живет теперь с другим человеком, а уж в таких-то делах должна бы…».

Его снова придавил стыд: влез в чужую постель… Не по своей воле, конечно, но ведь, факт, влез!

«Завтра на службу, кстати…». От этой мысли нервно крутануло желудок. «А вечером с Варенькой идем в гости, и потом она обещала дома…». Крутнуло ниже, и гораздо приятней.

Так он размышлял, гуляя по шумной набережной, не придя к определенному выводу. Иные мудрецы, впрочем, утверждают, что мысль приходит сама собой, а человек — лишь пустой сосуд, который нужно мыть снаружи водой, а изнутри — вином. Может, и ему когда-то придет ответ, когда он будет готов (вечное утешение дураков).

От переживаний Илья купил эскимо и уселся на каменные ступени, глядя на печальное как старческое лицо облако над крышей будущего «Кемпински». По Москве-реке плыли утки — против течения, удивляя своим упрямством. Он был совершенно уверен, что хоть вниз, хоть вверх — им один хрен, но эти все гребли и гребли.