Минула вторая неделя.

Вечер четверга согласно висевшему в «красном уголке» расписанию был посвящен навыкам спортивной стрельбы. Илья едва не проигнорировал этот факт, уже собравшись идти домой, когда активист, проныра и чудак Володька Зелинский, вытаращив глаза, подлетел к нему у самого выхода, сообщив фальцетом, что немедленно, не далее, чем через минуту от второго подъезда отправляется авто в стрелковый клуб, и что его только ждут.

Этот Зелинский, бывший каждой бочке затычкой, играл в самодеятельном спектакле красноармейца-разведчика с таким рвением, выкрикивая на весь зал «Тихо, нас могут услышать!», что на ум приходили мысли о сумасшествии.

Илья, отбросив всякую конспирацию, спросил его, где находится этот «второй подъезд», на что получил удивленный взгляд и никакой информации. Видение гонца сгинуло так же быстро, как явилось.

С грехом пополам, крикнув на бегу извинения ожидавшей его Вареньке, не осведомленной о тяготах общественной жизни мужа, он выбежал из музея, обогнул здание и нашел сначала грузовик крытый, увозивший, как вышло, в чистку половики, а затем уж у флигеля «Столярная М. ская» необходимый ему открытый «фиат», направлявшийся в клуб ОСОАВИАХИМа. Запыхавшийся от бега Илья вскарабкался на зеленый борт, пытаясь принять деловой и одновременно веселый вид, говоривший каждому: «Ну что же, товарищи, поехали! Пора-пора — постреляем!».

Куривший в окно водитель, позволив Илье подняться, но не сесть, дернул так резко, что тот распластался на полу, ушибив колени, принеся тем самым очередную жертву общественной жизни учреждения. Никто не видел, расползлись ли в тот момент губы шофера в мерзкой ухмылке, что могло статься, потому что позже, снова учинив такую проказу, но уже опрометчиво — с кубинским делегатом-социалистом, он был вытурен вон с работы и с тех пор развозил по столице хлеб, до конца дней ругая чернокожих, евреев и, по совершенно неизвестной причине, малоазийских болгар.

В кузове «фиата» помимо Ильи находились еще трое энтузиастов, разместившихся на жестких скамьях вдоль борта — нервического темперамента гражданин в тюбетейке, прошипевший на Гринева «растяпа», неуемный Кудапов с полотняным портфелем между колен, а также сама Каина Владиславовна Рюх, имевшая, к удивлению Ильи, разряд по стрельбе. Это обстоятельство настолько его поразило, что он пропустил мимо ушей ворчание гражданина под тюбетейкой, и всю дорогу слушал ее наставления в этом трудном, нужном для отчества деле, кидая взгляды то на диковинную Москву тридцатых, то (невольно) на содержимое кудаповского портфеля, в котором тот беспрестанно рылся, доставая неожиданные предметы — банку консервированных сардин, рукав от пиджака в клетку и тому подобное.

Когда выезжали из ворот МИМа, Илья с тоской проводил взглядом Вареньку, шедшую в ситце по тротуару, крикнув ей какую-то ерунду, махнул рукой и скроил извиняющуюся гримасу как у шимпанзе с нездоровой печенью. Она шутливо погрозила ему вслед кулачком, хотя насколько шутила — еще вопрос. Лицо новообретенной супруги выражало плохо скрываемое недовольство, ведь всегда есть подозрение, и немалое, что различного пошиба кружки и секции — только повод сбежать из дома. (Может быть, конечно, их не для того изобретали ответственные товарищи, имевшие целью облагородить, приобщить трудовые массы к цивилизации, но на деле ведь случается так и сяк…)

Грузовик долго вез в сторону Капотни, затем резко свернул на грунтовку, покрутился меж пустырей и, нырнув за рощей, остановился у КПП с длинным полосатым шлагбаумом, за которым, пропущенный часовым, встал у приземистого павильона с надписью: «ССК „Стрелок“».

Над округой слышались хлопки, пулеметный треск и несло едкой пороховой гарью. Птицы то и дело срывались стаями с крон, но, странное дело, кружили, не улетая, — то ли попривыкнув к стрельбе, то ли сознательно щекоча себе нервы.

Четверо вновь прибывших, откинув борт, ссыпались из кузова на асфальт, начинавшийся сразу же за шлагбаумом, и диковинным строем прошли в павильон, декорированный сверх всякой меры плакатами об огнестрельным оружии, саперном деле и методах распознания шпионов в трудовых коллективах. Одинокий плакат «Охраняй природу» смотрелся настоящим изгоем.

Илья, будучи на стрельбище новичком, шел последним, стараясь не ударить лицом в грязь, сделав что-нибудь неуместное, поскольку в каждом занятии есть порядок, незнание которого производит дурное впечатление на посвященных. Пройти в новом деле по тонкой грани, не тушуясь и не распуская хвост, — редкий талант.

По жизни будучи пацифистом, никогда не державшим в руках оружия, он волновался, боясь чего-нибудь напортачить, и перебирал мысленно все, что знал о стрельбе — сцены боевиков, видеоигры и даже иллюстрации книжек Пришвина, сидевшие в голове с детства, на которых седовласый мужик с ружьем, в мешковатых штанах и блюзе бродил туда-сюда меж березок. Его старательно изображали добрым, но умный Илюша чувствовал взгляд убийцы и тихо ненавидел благообразного старикана, отказываясь читать и пересказывать с выражением.

Павильон выходил на огороженный бетонным забором пустырь, щедро освещенный прожекторами. Справа за столбами с «колючкой» виднелись массивные постройки, казавшиеся зловеще-черными в зреющих летних сумерках, мелькали часовые и стояли крытые брезентом грузовики; там происходила стрельба очередями и в россыпь, раздавались отрывистые команды, иногда бухала мина, которую, Илья на это очень рассчитывал, рвали не под живыми.

Все они — прибывшие музейные и еще четверо «увлеченцев», имевшихся в павильоне — поглядывали в ту сторону с любопытством. Стрельбище, на которое они прибыли, было чем-то вроде пристройки к настоящему армейскому полигону — шаланды, тросом подтянутой к красавцу-линкору, на борт которого не взойти ни при каких обстоятельствах.

Расписавшись в журнале и получив на руки по черному заряженному нагану, отряд музейных работников был отправлен к узким стойлам против мишеней, чтобы стрелять в них во имя ОСОАВИАХИМа.

Илья, немало ошарашенный обстановкой, отщелкнул предохранитель (пришлось подсмотреть, как это делают другие, потому что сам он понятия не имел, где находится эта штука) и нервно надавил на курок, продырявив пол под ногами и придя в ужас от перспективы второго выстрела.

Кто-то положил ему руку на плечо, сухо приказав:

— Спокойно. Дуло в пол. На предохранитель. Оружие на полку стволом к мишени, — и уже чуть благожелательнее: — Впервые, как вижу, на полигоне? Вы что, инструктажа не прошли?

Илья, не оборачиваясь, выполнил с грехом пополам команды, чувствуя испарину меж лопаток и на лице, ощущая себя униженным и покорным, как однажды в школьном спортивном зале, когда все, включая девчонок, лезли проворно на канат, а он никак не мог подтянуться и висел под хохот, раскачиваясь, пока учитель не отправил его в раздевалку утирать сопли. К счастью, из соседних кабинок не был виден позор его положения.

— Два глубоких вдоха. Раз… два. Теперь берите пистолет в правую руку. Не вертите! Дуло от себя, на мишень, сколько раз могу повторять? Руку перед собой на уровень плеча. Ствол параллельно земле. Снимайте с предохранителя. Наводите. Вдох — и задержали дыхание. Плавно жмите на спусковой крючок.

Илья, вспомнив сцену из дурного боевика, сжал губы, выдав челюсть вперед, и… произвел выстрел немногим лучший предыдущего. По крайней мере, фонтанчик брызнул не под ногами, а где-то в десяти метрах.

— Стоп! На предохранитель! Сдать оружие! — рявкнул голос из-за спины.

Илья осмелился обернуться, осторожно, как удерживаемую за голову змею, протянув пистолет инструктору, — подтянутому человеку во френче, с небывалым цветом седины ламантинового оттенка и загорелым вытянутым лицом. Маленькие глаза с гладкими веками без ресниц сверкали на мир влажной сталью. Дамасские клинки, а не глаза. Губы при этом жались в странной полуулыбке, казавшейся дружелюбной, и в то же время не предвещавшей ничего доброго. Если бы лицо Бенедикта Камбербэтча там немного подтянуть и здесь на чуть-чуть добавить, получилось бы нечто схожее. Но отмеченный Бенедикт тогда еще не родился, сравнить инструктора было не с кем.

— Вы неверно держите пистолет, — пенял инструктор Илье, пристально глядя на его шею, отчего ему инстинктивно хотелось вжать в плечи голову, а еще лучше — прикрыть чем-нибудь железным. — Неверно нажимаете на курок. Неправильно дышите. Дурно наводите на мишень.

— Вы перечислили все, что я делаю неправильно? — попытался пошутить Илья.

— Еще вы неудобно стоите, прогибаете спину и прижимаете локоть к животу. Так можно попасть в кита, если повезет вам и не повезет ему, — подвел инструктор сумму с неожиданной иронией.

— Как же мне стоять по-вашему?

— Как угодно — за пределами стрельбища.

Илья одновременно почувствовал обиду и вдохновение — все же инструктор был не конченной сволочью.

— Сурово, но недостижимо. Я приговорен высшим существом — Каиной Владиславовной Рюх, которая сейчас рядом и делает мировой рекорд в стрельбе по картону — и должен отбыть предписанный срок в вашем пороховом храме, — инструктор смотрел на кривляние чудака, не произнося ни слова. Несмотря на седину, он был немногим старше Ильи. — Гринев Илья Сергеевич, работник музея. По долгу службы, открою вам огромную тайну, мне приходилось стрелять только жеваной бумагой через трубочку. Но этот талант никто не ценит, так что не взыщите.

— Я тоже не ценю этот талант, находя его слишком уничтожительным. Можете называть меня Максим Палыч, — отрекомендовался инструктор.

— Очень приятно.

— Возможно. Так что, вы действительно вознамерились продвинуться в навыках стрельбы?

— Сожалею, но это так. Как сказано, это решено за меня. Можете мне помочь?

— Могу попытаться дать вам эту возможность. Стрельбу, как и любое другое дело, можно освоить только собственными стараниями, прилежно следуя инструкциям.

Было, было в этом человеке что-то, что выводило из себя меньше чем за минуту. Но имелось и едва уловимое очарование, как если бы вы вдруг встретили в очереди за мылом инопланетянина в лиловом берете, читающего Шекспира.

— Попытайтесь, очень вас прошу! Иначе мне не оправдаться перед отправившей меня кровожадной гарпией. В наказание она может определить меня в хор. Хотя, кажется, туда я тоже записан…

— Не сомневаюсь, Илья Сергеевич, вам гарантирован оперный триумф — по сравнению с тем, какой из вас стрелок. Отдышитесь от болтовни. Встаньте ровно, опустите плечи и поднимите локоть чуть выше… Без пистолета пока.

Илья протер рукавом очки и постарался предписанное исполнить со всей тщательностью.

Когда выстрелы отгремели, а две обоймы разлетелись в разные точки мира, он остался вполне доволен собой и даже поблагодарил (мысленно) Каину Рюх за новое в его жизни.

Сама она, раскрасневшаяся, с просветленным лицом, выйдя из кабины, жизнерадостно пропела: «Прекрасный вечер!», — и вышла из павильона, закурив сигарету. На земле точно бы нашелся мужчина, в этом Илья не сомневался, который, встретив гражданку Рюх в этом счастливом эпизоде ее жизни, мог пригласить ее на ужин с далеко идущими планами. Возможно, пришлось бы просеять больше, чем скромное население Европы, хорошо поискать в Индии и Китае, пошарить в прериях Колорадо, но он бы наверняка нашелся, и ему, возможно, было бы менее семидесяти.

Еще через четверть часа, когда было назначено уезжать, у выхода на полу обнаружился одинокий портфель Кудапова, обладателя которого, между тем, нигде не было видно. Ворчливый тип в тюбетейке, сидя на табурете, чистил щеткой брюки, и на вопрос, не знает ли он, где его коллега, ответил, что местопребывание Кудапова ему неизвестно и не преминул вставить, что никогда не доверял ему, и что искать его можно где угодно, даже на румынской границе.

На злопыхателя махнули рукой, потому что дело оборачивалось серьезным. Исчезать ни с того, ни с сего на военном объекте категорически запрещалось, тем более с пистолетом.

Однако же Афанасий Никитович будто провалился сквозь землю, посеяв в сослуживцах растерянность. Грешным делом, его высматривали даже на освещенном электричеством пространстве между павильоном и мишенями, но простреленного тела не обнаружили. В воздухе запахло преступным умыслом, если не сказать — мистикой.

Когда поиски ни к чему не привели, взвинченная как штопор Каина Рюх, доверившись древнему инстинкту, громко и надсадно крикнула во всю глотку: «Гражданин Кудапов! Где вы?!». Природа не обделила ее голосом, так что вздрогнули даже часовые за изгородью.

— Отставить! — заорал на нее инструктор.

Но на крик к павильону уже мчались люди в погонах, хватая на бегу револьверы, выданные им вовсе не для учебы.

— Молчать всем! Отставить стрельбы! — заорал Максим Палыч, приходя в бешенство.

В наставшие после этого секунды тишины серебристой рыбкой скользнула в волнах надежда: откуда-то из-за стен в глубине здания слышался приглушенный стук, какой бывает, когда чем-то остервенело лупят о железную дверь. Все ринулись туда, но не все были пущены, потому что шум происходил из служебных внутренних помещений.

Богу лишь известно, как, каким образом немолодой, страдающий артритом Кудапов, который, как выяснилось, искал, чем запить пилюлю, пролез через два кордона в поисках воды, и как, не имея ключа, который не мог иметь, отворил он стальную дверь, за которой был обнаружен запертым в узком и глухом коридоре с оружием в руках и эмалированной кружкой, которой колотил в дверь.

— Да как же ты, лысый боров… — вопрос застрял в горле красноармейца, когда он увидел глаза перепуганного Кудапова. — Пистолет, пистолет отдай!

Спаситель живо выпроводил лазутчика, придерживая за ворот. Такого несчастного взгляда как у завотделом античности в момент извлечения из теснин служебного коридора он не видел ни до, ни после.

Уже в темноте заждавшийся «фиат» подхватил команду и выбросил где-то у Нагорной, наотрез отказавшись везти до центра. В результате лишь к полуночи измотанный замерзший Илья очутился дома, не без труда изловив попутку и еще квартал проперев пешком.

— Настрелялся, пришел… Что, война что ли? — недовольно спросила Варенька, поворачиваясь в постели.

— Нет еще, через десять лет, — автоматически ответил Илья.