В следующий день после университетского семинара (трое чудаков в холодной преподавательской и пустой чай) М. решил пройтись, освободив голову от расчетов, совершенно измотавших его. В последнее время он, убедив себя в том, что находится буквально в шаге от открытия какой-то важной закономерности, сидел за ними безвылазно, и даже позеленел от бессонных штудий. Плохо ел. Бормотал под нос. Короче, во всей красе страдал от ума.

Словно разбуженный в полдень филин, он то и дело останавливался, щурясь на солнце, вдыхая горьковатый февральский воздух, дико поглядывал на людей. Затем решился на большой крюк, дошел до Поляны, обогнул парк и в конце концов свернул на помянутую Бровицким улицу и уже почти миновал ее, вспомнив про его вчерашний рассказ. По всему судя, дом и дворик слева были именно теми, что так огорошили Бровицкого. Дом, кстати, старый и неухоженный, дворик скудный, и деревья вокруг него — чахлые, сгорбленные и жалкие. Теперь они стояли без листьев, навевая видом тоску по чему-то безвозвратно утраченному, как бывает, когда смотришь на покинутое жильцами место.

Решив подтрунить по возвращении над соседом, М. усмехнулся, подошел и посмотрел за ограду… Где сидел тот самый старик с глазированной головой, синими как небо глазами, прямой, высокий, в черном долгополом пальто. Впрочем, не было никаких сомнений, что он жив: сидевший повернул голову и в ответ посмотрел на М. цепко и внимательно, будто искал в нем беглого вора. Затем кивнул и, опираясь на трость, поднялся, явно собираясь заговорить.

Из вежливости М. подошел вплотную к ограде, готовый выслушать всегдашнюю стариковскую чушь — про политику, погоду и вредство женщин; даже потянулся за папиросами угостить, если тот попросит… А когда моргнул, был уже внутри, во дворе, стоя на размякшем снегу перед с белоглавым. Не дав опомниться, тот сплел совершеннейшую нелепость бойким профессорским баритоном, будто возвращаясь к только что прерванному разговору:

— Так я приглашаю вас зайти в гости! Скоро время обеда, а мне строго запрещено врачами принимать пищу в одиночестве — из-за язвы: один я переедаю и потом мучаюсь коликами неделю. Хорошо? Называйте меня Магнифер Гедеонович. А вас я знаю.

М., не желая терять лица под напором старого господина, кивнул в знак согласия, даже не спросив, откуда тот его знает, и пошел за ним под взглядом какой-то женщины, вешавшей белье на грязных веревках, натянутых поперек двора. Сзади нее терся худой головастый мальчуган лет шести, норовивший стащить прищепку. У арки дворник с лопатой курил в усы. Мирная замечательная картина. М. невольно вспомнил про свое детство, проведенное в Житомире и в Одессе, — дворики, белье, кошки, запах жареной рыбы…

Сам того не заметив, он уже миновал пролет, следуя за назойливым стариком. Глянул сквозь окно и увидел, что двор теперь совершенно пуст! — ни дамы, ни мальчишки, ни дворника. Рука сама потянулась перекреститься и бежать вон. Но бросаться в панике наутек, когда уже решился идти, было неприличным. Он внутренне сжался, словно готовясь принять удар, и нащупал в кармане револьвер, с которым не расставался в последний год.

Однако нападения не последовало. Старик, шедший впереди, по-черепашьи посмотрел на него, и по взгляду его читалось, что он знает о терзаниях гостя, терзания эти считая полнейшей чушью:

— Не тревожьтесь вы так, я действительно ждал и хотел вас видеть. Вчера этот ваш товарищ, который рассмешил меня своей выходкой… Ему, кстати, не откажешь в наблюдательности. Да-да… Передавайте ему привет, если встретите. Он ведь меня каким-то колдуном посчитал, пожалуй! А с виду рациональный молодой человек. Вот к чему приводит гуманитарное образование.

Старик, пока говорил, поднялся по лестнице и толкнул лишенную таблички дверь, которая легко и беззвучно отворилась. Соседняя с надписью «Музыкальный критик П. М. Глухих» была накрест заколочена досками.

— Проходите. С вами никакой контрреволюции не станет… Революции, впрочем, тоже. Оружие свое можете оставить без опасений — никто его не сопрет в передней, и оно, уверяю, вам не понадобится.

М. словно во сне вошел внутрь и снял пальто, оставив в нем пистолет.

— Я вообще далек от каннибализма и от политики — заглавной его формации. Все теперь только об одном говорят, — ворчал старик, сдирая одну об одну колоши, — война, война… Войны начинаются в головах. Люди просто сотворены безумными. Внуки Каина. Снова на Подоле была стрельба! Туфли надевайте, полы холодные.

М. вдел ноги в остроносые персидские туфли, на которые указал хозяин. Целая полка таких же была в прихожей, а эти, словно ожидая его, стояли сразу у входа.

«… на Подоле была стрельба…» — в мыслях М. встал аптекарский дом с балконом, висящим над мостовой, где, будто вчера, он курил сигару, сердясь на дурацких теток. Какая ерунда, эти застольные пикировки, когда тут такое! Жив ли вообще аптекарь Мильн, владелец гипсового черепа и прекрасной библиотеки? Впрочем, на бинты сейчас самый спрос. Врачей и провизоров всякое войско должно беречь в собственных интересах. Так пусть же и его, весельчака и пропойцу, сбережет оно вместе с его Катиш. Но что имел в виду этот странный тип, сказав «если встретите» про Бровицкого?

В этих мыслях он прошел сквозь большую богато обставленную переднюю, освещенную матовыми шарами под потолком, миновал несколько дверей и оказался в совсем уже огромной гостиной, обставленной разномастно и вычурно.

Хозяин, шедший все время впереди, остановился у стеклянного столика с целым арсеналом бутылок и налил два бокала скотча.

— Но не будем о грустном, не для того я вас пригласил, молодой человек, чтобы упиваться ностальгией и беспокойством о будущем. Есть темы и поважнее.

Стены квартиры покрывали картины и коллажи всевозможных размеров (в массе весьма безвкусные), посвященные в основе морской тематике — фрегаты, форты и маяки, дополненные странными неуместными деталями, вроде сигарных этикеток или птицы додо с ведром в клюве. Самый большой коллаж находился над камином рядом с полотном Айвазовского, отчего выглядел еще уродливей и страннее. На нем был изображен двухмачтовый парусник на рейде, рядом — выступающий из моря утес. Фото, составленное из отдельно отпечатанных прямоугольников, было настолько смутным, что о том, что это именно парусник, можно было догадаться лишь стоя у противоположной стены, спиной упираясь в крейсер с ершиком вместо якоря. Флагом бригантине служил полосатый шарф, прибитый к стене гвоздями.

— Судя по теме… экспозиции… вы много путешествуете?

М., обескураженный всем увиденными и вообще смешавшийся, в глазах у которого рябило уже через пять минут в этом доме, предпочел выглянуть в окно. Как на грех, стекла в нем были цветными, превращавшими двор, без того унылый, в сущую пародию на реальность. Ни белья, ни тетки в нем так и не появилось.

— О, да! Когда-нибудь, возможно, я приглашу вас с собой, — загадочным тоном сказал Магнифер, отдернув тяжелую занавеску. — Восхитительно, правда? — и, не дождавшись ответа, крикнул прямо в ухо гостю: — Захар!!!

М. подпрыгнул от неожиданности.

На пороге вырос искомый Захар — сутулый старик с подносом под мышкой, и недружелюбным тоном спросил:

— Чего изволите?

— Скоро позвонят. Подашь. И трубку не бросай! Знаю я…

— Позвонят… — просипел слуга, глядя на хозяина исподлобья.

Вид он имел затейливый: атласная вышиванка, шаровары и бесформенные войлочные пантолеты, диссонирующие с ярмарочным нарядом. М. был уверен, что они выданы лакею специально — из тех же соображений, что усадили додо с ведром на рубку океанского лайнера.

— Чаю нам подай!

— Кушать изволите или пустой подать? — ядовито осведомился Захар.

Но хозяин уже отвернулся от него, увлек Илью к окну на другой стене, выходившему на узкий проспект, и принялся тыкать пальцем в ползущие вдоль него повозки, становившиеся синими из зеленых слева и наоборот справа, согласно череде стекол:

— Вот, посмотрите только на эти… средства передвижения! Мало бед с ямщиками, так еще нужно запрудить город авто, чтоб вообще было не повернуться!

Единственный, похожий на штиблету автомобиль, неподвижно стоял в тени на противоположной стороне улицы, и стоял там, судя по сугробу под ним, уже давно. Сетования Магнифера о запрудивших город авто, вероятно, адресовались ему персонально:

— Я каждую ночь вскакиваю от их шума. Окно не отворить! — жаловался старик.

М. не стал спорить: чего доброго, странный джентльмен распсихуется. Бежать, бежать из этого дома! Ведь чувствовал, что с дедом не все в порядке! Надо поуспокоить его и аккуратненько удалиться… Успеть бы прихватить сапоги… А пока — нейтральный вежливый разговор:

— Чего ж вы не переедете куда-нибудь? За город, в особняк? — поинтересовался М. слащавым тоном, стараясь подыграть явно безумному хозяину, потихоньку просачиваясь на выход.

Магнифер между тем бесцеремонно схватил его за локоть, всучив бокал с янтарной пахучей жидкостью.

— Не могу! Не могу оставить без присмотра, — не совсем понятно ответил он, разводя руками. — Селяви.

— Квартиру-то? — отстранился М., подозрительно глядя на бокал. — Можно консьержу заплатить. Или тот же Захар присмотрит.

— Да нет! Какой консьерж? Причем здесь квартира вообще?! — вспылил Магнифер, будто М. ляпнул несусветную глупость. — Ах, да… Я не о ней вовсе. Город, милейший. Го-род, — повторил он по слогам. — Невозможно его оставить. Немыслимо. Да что город? Вообще — все! Может, чаю еще вам, молодой человек? Отменный китайский чай! Как они его привозят теперь, в такие-то времена… Вы как считаете, а? Ведь это ж с ума сойти почем далеко — Китай! Сычуань, Цзянсу, Шаньдун, как бишь этот… Чжэцзян.

Неизвестно, сколько бы ушло времени на перечисление провинций Поднебесной, если бы внимание хозяина не переключилось вдруг на бронзовую фигуру, занимавшую консоль у окна — дама весомых форм держала за загривок козу, другой рукой защищая грудь. На то и другое, вестимо, посягал кто-то невидимый, не вошедший телесно в композицию.

— Так еще чаю? — спросил Магнифер с совершенно безумным видом.

Что сказать на это «еще», когда чаю вовсе не приносили?

— Не стоит, благодарю вас. На самом деле я ужасно спешу, совершенно забыл, что договорился и меня ждут. Такая интересная обстановка у вас…

— Захар!!! — не слушая лепет М. взревел хозяин.

В глубине квартиры что-то грохнулось, послышался зверский топот. В проеме возник лакей, держа в руках пантолеты, в которых, видимо, нельзя было споро передвигаться.

— Чаю же! Сколько ждать?!

— Пристал идол… — под нос проворчал лакей, и уже громче, будто глухому, ответил недовольно хозяину: — Когда ж мне его готовить, если вы все дергаете да дергаете? Захар, да Захар… Захар, да Захар…

— Ну хамить! А не звонили еще?

— Так вы бы первый услышали, что звонят! Аппарат-то вон он, у вас, на стене висит, чтоб его! Я вам как с кухни-то услежу?

— Ой, да ладно, ладно… — замахал руками Магнифер, примирительно морща губы. — Вот, молодой человек торопится. Вы ведь торопитесь?

— Еще как! Я пойду, пожалуй? — окончательно сконфузился М., решив, что ему прозрачно намекают на выход, что было и славно и обидно одновременно. Согласитесь, что по своему решению уходить солидней.

— Зря, зря… Мари отличные приготавливает эклеры, очень рекомендую. На правах старшего… хм… по званию… Так сказать, полковник от бижутерии… Еще раз советую вам подумать. Итак, время пошло с нуля! Ан, дуэ, туа! Не угодно ли вам откушать со мною чаю? — торжественно возвестил Магнифер, выставив вперед подбородок.

М. мог поклясться, что старый господин получал удовольствие от этого цирка. «Напрочь, напрочь безумный тип!», — заключил он и решительно двинул к выходу, где все так же стоял Захар. Подойдя вплотную к слуге, глядя сверху вниз на овитую пушком плешь, он уже хотел оттолкнуть его, как в темном коридоре явилось божественное видение — дева в васильковом кюлоте, с белозубой улыбкой на лице, прекраснее которой М. не видел в жизни…

«Ой…» — грохнулась его воля, и он остался неподвижно стоять над пахнущим мокрой псиной Захаром.

— Полно вам! — весело приказала дева, разматывая шарф у зеркала в глубине передней. — Я все слышала. Вы несносны, Магнифер Гедеонович! — она заметно грассировала и ставила ударение на «фер».

«Если это ее единственный недостаток, то она само совершенство», — подумал романтический М., не зная, что делать дальше.

— Дайте мне несколько минут привести в порядок дам шуз! И прикажите подать обед, я голодна как зверь… А-а-а, Заха-а-ар! Живо, живо, старый лентяй! Аллюр!

— Вот и Мари! — воскликнул обрадованный хозяин. — Захарушка, голубь, ну иди, иди уже, наконец… Скатерть камчатную! — вечно ты эконом. В квадратной столовой накрывай. Радость-то! — и, М.: — Пойдемте, помоем руки, Мари ужасно строга на это. Я вас угощу табаком от «Филип Моррис» под французский старый коньяк, какого и гетману не достать! Но виски допейте все же — столетнике, как-никак.

Магнифер заговорщицки подмигнул, увлекая М. за рукав. Теперь он казался почти нормальным, разве немного возбужденным.

Через полчаса компания собралась в уютной светлой столовой, к которой примыкала остекленная веранда с мозаичным полом, уставленная бочками с деревцами. За обильной зеленью не было видно, куда она выходит, ясно лишь, что снаружи солнечный день. Воздух был наполнен цветением.

М. представлял себе так и сяк обветшалый дом, где располагалась эта квартира, но никак не мог объяснить, в какой его части они находятся. Квартира была огромна. Комнаты, переходы, лестницы… Уж тем более, никакого намека на зимний сад с улицы видно не было, за это он ручался.

Столовая, где они сидели, была совершенно не похожа на прочие помещения, которые видел М., мрачноватые и нелепо обставленные, — легкая мебель, свет, плавные беленые своды и фрески из греческой мифологии, весьма искусно написанные. Все они были посвящены одному герою, а именно Одиссею: справа от двери была Итака начальная, провожающая героя в путь, слева — вновь обретенная после странствий (убиенный женихов автор деликатно упустил).

— Не пренебрегайте и нашим обществом, не все же отдавать античным героям, — рассмеялась Мари, глядя на засмотревшегося на фрески М.. — Мы редко принимаем гостей, хотя гости не так уж редки у нас.

М. бесконечно смутился, а последнюю фразу вообще не понял, поэтому срочно схватил маслину и зачем-то начал ее анатомировать на тарелке, из чего, конечно, ни на йоту не вышло проку: скользкая штука выпрыгнула на скатерть, оставив на ней пятно.

— Ужасно извиняюсь… — промямлил молодой человек, и так рассердился на себя, что за одно рассердился и на других. — Прямо музей у вас какой-то, страшно шагу ступить.

— Возможно-возможно… А вам, я смотрю, искусство не симпатично?

— Да какое это искусство?! Ну, это-то, пожалуй, еще да — какой-то сюжет, основа, а там в комнатах, извините, пародия на живопись. Бред просто! Не все, не подумайте — я ценю. Там ведь и прекрасные картины висят. Но шарф вместо флага?! Даже как-то…

— Вы откровенны. Бред? Может быть. Это дело вкуса. А с другой стороны, этот, как вы выражаетесь, бред стоит немалых денег. С чего бы?

— От бескультурья, — отрезал М., сам себе поражаясь: зачем было встревать в этот спор, да еще в резких тонах? Хуже того, ему, ни горчичного зерна не знающего в искусстве. Тот случай, когда язык говорит за нас, и лучше бы он молчал!

— А вы каких художников предпочитаете? — поинтересовалась красавица Мари, поднимая тонкий бокал на свет. Ее губы подрагивали в полуулыбке, алые как вино.

— Я…

Почему в голове всплывает только «Шекспир», когда так надо сказать другое?! Чего такого сделал этот англичанин, если ты себя-то не сразу вспомнишь, а он, гололобый хитрец с бородкой, тут как тут, во всей красе, будто дядя родной, смотрит с портрета, врезавшегося в память с гимназии, и рассуждает многозначительно: «Быть или не быть…»?

— Я… разных предпочитаю. Голландских М. ов в основном, — выкрутился М., мысленно отмахиваясь от Гамлета, принца датского.

— Вот, Мари! — Магнифер аж подскочил на стуле. — Я всегда говорил, что молодым нравятся утрехтские караваджисты. Их живопись эротична. Это возраст. Когда смотришь на «Старый с молодой» Тербрюггена в двадцать, видишь только грудь и улыбку женщины. Проходят годы… и вдруг, ба! — различаешь старика, казавшегося раньше лишь темным местом, — Магнифер широко улыбнулся, обнажив белые как у юноши зубы. — К моему возрасту, миль пардон, грудь уже надоедает и очкастый пердун в берете кажется интересней дамы: с ним явно можно поболтать за стаканчиком в тихий вечер, а с этой развеселой красоткой — двух слов не свяжешь. Всему свое время, всему свое…

Мари заливисто рассмеялась.

— Вы бесподобны — оба! Один и другой порет чушь, и с такой чарующей убежденностью. Марафон абсурда. Добавлю, чтобы не отставать от вас в глупости: наречем это ординарное «кьянти» «фалернским» и выпьем за здоровье всех философов и их бочки! Vivat stulti!

Девушка в два глотка прикончила свой бокал и встала из-за стола, бросая салфетку на пол.

— Молодой человек, хватит мучить маслину! Проводите меня в оранжерею. И возьмите вон ту корзинку, станем собирать апельсины.

Вдвоем они прошли на веранду, а Магнифер, как ни в чем не бывало, достал из кармана мышь и принялся кормить ее крошками.

В стеклянную крышу, необыкновенно чистую и прозрачную, отвесно лупило солнце. При этом воздух был прохладен и свеж.

Протиснувшись сквозь листву, М. с любопытством взглянул наружу: три четверти открывшегося пейзажа занимало небо, и лишь внизу простирался город — смутно и далеко, будто смотришь с большой горы. Что за город, М. не мог понять. По его суждению, в Киеве не было столько башен. Но он не был вполне уверен.

— Как такое возможно?.. — ошарашенно спросил он, не сводя глаз с пейзажа.

— Что именно? — спросила Мари, отрывая оранжевый плод от ветки.

— Где мы? Вы чем-нибудь меня опоили?

— Ну, в самом деле! Это просто хамство какое-то! — девушка с силой бросила апельсин в корзину, так что он вылетел из нее на цветную плитку. — Стала бы я вас опаивать, нужно очень…

— Но это ведь невозможно! Волшебство какое-то!

— Волшебство — вот! — очередной апельсин полетел в корзинку (на этот раз в ней оставшись). — Думаете, далеко забрались? Хм… Расстоянием во вселенной никого не удивишь. Вы же математик, не так ли? Знакомы как-никак с астрономией? — в ее голосе звучала издевка. — А вот апельсинов — раз-два и обчелся. И никто, заметьте, не знает, откуда они взялись. Примите же это чудо как дар и прекратите свою истерику. Наслаждайтесь!

«Оба, отец и дочь (М. почему-то сразу решил, что Мари дочь хозяина) — ужасные демагоги!».

Набрав дюжину плодов, они вернулись в столовую, где Магнифер теперь курил сигару. Мышь бесцельно бегала по столу, слишком сытая, чтобы лезть в тарелки.

— Я вам коньяку обещал, так пойдемте. Закусывать коньяк нужно сыром или устрицами, мой вам совет. Но уж никак не лимоном, конечно, как делают те, кто ничего в этой жизни не понимает, копируя за теми, кто сознательно желает перебить вкус. Вы же не из тех, я надеюсь? Сырную тарелку с собой берите… этот, проволоне, выкиньте из нее — слишком соленый для коньяка.

Миновав галерею, полную работ Брейгелей, и комнату с огромным пустым аквариумом, они оказались в библиотеке. По трем его стенам шли высокие шкафы с книгами, четвертую от пола до потолка занимало окном с видом на прибой. К маяку, возвышавшемуся на мысе, двигалась маленькая фигурка с собакой. К этому моменту М. уже исчерпал способность удивляться и лишь отметил, что собака — скорее всего, ретривер.

— Мне, без обиняков, нужна помощь в непростом деле, — Магнифер посмотрел в глаза М. и поднял бокал. — Мало кто для него подходит. Прозит!

— Что вы хотите?

— Есть вещи, о которых любят поговорить, но в существование которых, на самом-то деле, никто не верит. Их в большинстве и нет — пшик, фантазия. Но кое-что все-таки существует.

— Предупреждаю: я не буду участвовать ни в какой авантюре.

— Вы уже и так в ней участвуете.

— Нет, не так! Вы даже не представляете, насколько не так! Фокусами меня не обманешь.

М. с силой бросил свой бокал в окно — одно из стекол разбилось. В комнату влетел шум прибоя. «Все-таки это не картинка», — отметил он.

— Не картинка, конечно! А вы что думали? И бежать никуда не нужно. Беда в том, возвращаясь к теме, что за некоторыми вещами нужно присматривать.

— Ну и что за вещь? Не Ноев Ковчег, случайно? — ухмыльнулся М..

— У Ноя был целый флот, к слову. Не на одном же судне, представьте сами, вывезли тысячи пар зверья? А та вещь, о которой я, небольшая, не переживайте.

— Ну так выкиньте ее в море!

— Обнаружат, — с грустью сказал Магнифер. — Она сама себя обнаружит. Не считайте остальных дураками!

— Да что за вещь?! И с какой стати мне помогать? Кто решил? Вы? Да я вас впервые вижу! Простите за окно и хватит на этом. Не думаю, что вам нужен полтинник на стекольщика?

М. рассердился и совсем запутался. Ему казалось, что с минуты, когда он переступил порог квартиры, прошли годы. Магнифер, глядя ему в глаза, ответил весьма серьезно:

— Окно — пустяки. Почему вы? Потому, что вы достаточно невежественны для этого, — М. попытался протестовать, но тот остановил его жестом. — Я знаю, что ничего не знаю, как однажды сказал Сократ… когда его спросили, кто заплатит за ужин. Считайте, что вы невежественны в высшем, в сократовском смысле, если вам это потрафит. Не все ли равно, в конце концов? Мне вот абсолютно плевать, что вы считаете меня сумасшедшим. Скажу, только не обижайтесь, обида — это удел мелких: вы невежественный, но умный молодой человек, но в науке вас ничего не ждет — вы недостаточно любопытны и слишком ленивы, при том пугливы. В общем, то, что необходимо. Руки идиота ненадежны, самодовольного ханжи тем более, а трясущиеся ручонки гения слишком опасны. Когда-нибудь ваш тип личности назовут нормальным.

— И что это за штука? Краденый «парабеллум»? — М. все не сдавался, играя тоном, хотя чувствовал, что на самом деле провалил спор.

— Ценю ваше плоское чувство юмора. Нет, даже не «кольт». Будьте внимательны сейчас, потому что следующее, что я скажу — не шутка и не завеса, но абсолютная, чистая, незамутненная правда.

— Хм?

— Я. Не. Знаю. Что. Это.

Магнифер замолчал, пошел к шкафу и выдвинул из него ящик, достав оттуда длинный обитый кожей футляр; затем открыл его на столе, щелкнув рычажком. В футляре лежал черный испещренный резьбой цилиндр высотою в локоть и дюймов пяти в диаметре.

— Теперь это ваша гордость, и ваше бремя. Сегодня счастливый день!

— Да уж, счастье… — скривился М..

— Это я о себе, — Магнифер посерьезнел. — Берите. Я бы рассказал вам, но любые инструкции бесполезны. Знание само найдет вас — и будет ровно таким, как необходимо.

После этого он будто захлопнулся, больше не проронив ни слова. Глаза Магнифера сделались серы и безразличны. Человек на пирсе вошел в маяк и закрыл за собою дверь, пропустив собаку вперед. На горизонте проступили очертания корабля.

М. не помнил, как покинул загадочную квартиру, как и сколько шел, обнаружив себя стоящим с футляром в руках у дома, где, кажется, еще этим утром бился с запутанным интегралом — как давно было это утро!

Ни одного окна не светилось. Вдалеке брехали собаки. Крыса метнулась из-под ног, забежав в лишенный дверей подъезд.

Поддавшись внутреннему движению, истоки которого неизвестны, — а может таинственный предмет начал действовать на него — быстрыми шагами М. миновал дом, не зная куда идет, но уверенный, что дело само устроится. В кармане пальто рядом с револьвером лежала пачка немецких марок.