После полутора месяцев в чужом времени, когда все более-менее утряслось, Илья вдруг понял, чего ему не хватает — не мифической свободы слова или Галкина в телевизоре, а огромных столичных моллов, в которых можно перекусить, посмотреть кино, сдать в химчистку брюки и обзавестись сотой футболкой «Найк» (потому что скидки).

Дитя новой России, он не застал такого чуда как магазины с вывеской «Молоко», в которых, не поверите, не купишь ничего, кроме молочных продуктов. Хочешь к кефиру булку — шагай по улице дальше: там, в квартале, будет искомый «Хлеб». Бросить на булку «Докторской» — милости просим: в соседнем переулке «Диета»; там же консервы в банках цвета щучьего плавника и замороженные обрубки под лозунгом «Субпродукты». За мылом — извольте в универмаг — через улицу за банями, совсем рядом.

«В один клик» не закажешь пиццу, суши вовсе неизвестны природе, и даже пару сапог тебе не доставят с сезонной скидкой. Ближайший телефон — у соседей, единственный в подъезде — предмет зависти остальных жильцов и ненависти обладателей к окружающим.

Где же ты, уютный ярлычок «Твиттера» с дурой-птичкой?! Где сто видов туалетной бумаги?

Илья сидел на стуле у подоконника, уперевшись коленями в батарею, и клеил по журналу модель доколумбовой каравеллы, в его исполнении больше походившей на ванну для мышей, пробитую барабанной палкой. Увлечение это было для него новым и необычным — он сам себе удивлялся, но теперь вечерами оставалась пропасть свободного времени, которое нужно было чем-то заполнить. У соседей его заполняли дети, рюмочка под огурчик, какие-то вечные походы куда-то и починка всего на свете — вещи буквально обязаны были ломаться, чтобы придать смысл жизни своих владельцев. Все это их с Варей не занимало (хотя над первым они прилежно трудились).

Илья решил читать больше книг, но столкнулся с нежданной проблемой: купить привычной литературы было решительно невозможно. Полки ужасали однообразием. Он уже был согласен на «Мушкетеров» — хоть двадцать, хоть сорок лет спустя, но и духу их не было в магазинах. Борьба старого и нового — «Жизнь Клима Самгина», «Хождение по мукам», «Тихий Дон» — слышанное, но не читанное им. Про нервного адвокатишку не хотелось, тем паче про поэтов и офицеров — ни свои, ни классово чуждые ему были неинтересны. Разве, «Тихий Дон» почитать? Он помнил великую экранизацию Герасимова, которую смотрел когда-то в гостинице под Самарой, где застрял почти на неделю и чуть не спился. Взял в библиотеке подборку «Роман-газеты», в ней добрался до речи Штокмана, потиранил себя еще и, в конце концов, отложил, заблудившись в титаническом полотне, сломавшись о непривычный язык и непонятную мотивацию.

Добрался до Тверской и спросил Бальзака, получив в ответ злой непонимающий взгляд девицы из-за прилавка, мгновенно уяснив, что требовать такое бесполезно и даже, очевидно, опасно. Едва ли она знала о Бальзаке и что такое он там писал, закрывшись в кабинете на Рейнуар, но это бы нисколько не помешало ей сдать «вредителя» «куда надо» и где наверняка знают. Илья поспешил убраться из магазина. В «Ленинку» с такой заявкой он тоже не стал соваться — за буржуазные вкусы могли «прописать» на Беломорканале.

Полстены в комнате на Мясницкой занимали книжные полки. Кое-что, задвинутое подальше, откуда не видно, — еще дореволюционные издания. Была там, среди романов на французском, немецком и итальянском (коими Илья не владел) подборка наивной русской фантастики. Листая ее, он вновь подумал, уж не написать ли самому со знанием дела книжицу футуристики? Имела бы, наверно, успех у рабочего класса ошеломительный. Что там — неуклюжий дирижабль с винтом под брюхом? Примитив. Районный масштаб. Звездные войны! Искусственный интеллект! Зомби! Мутанты! Бэтмэн! Известность. Авто с шофером. Почетное место на партсобрании. Или нет? — посадили бы, чтоб не сеял смуту, сгинул бы в Магадане, проклиная несуществующих марсиан. Поддавшись панике, Илья сжег рассказ про Клювина, нацарапанный в горячечном бреду, — на всякий случай.

«Мда, — рассуждал он, покрывая паруса клеем, — литературные экзерсисы лучше упражнять за границей. Останусь, товарищи, скромным читателем разрешенной литературы. А от иностранных книжек надо незаметно избавиться, да простит мне мой неизвестный предшественник. Надеюсь, не из-за них он растворился в пространстве?».

Так что, наткнувшись на статью о моделировании кораблей, занятии со всякой стороны положительном, Илья решил попытать счастья и, купив на толкучке инструмент, клея и пучок реек, занялся изготовлением первого своего шедевра. Результат оставлял желать лучшего, но он не сдавался, памятуя, что упорство даже дурака начиняет мудростью.

Суббота между тем тянулась как резиновый шланг. Утро прошло в постели… гулять было не охота… потом обед, сон… улицы спрыснул дождь… Минуло пять, а из дома еще не выходили.

Варенька что-то подшивала, сидя у шкафа, и была неразговорчива. За окном кто-то истово бил ковер, вытрясая пыль, шелестела радиоточка и Быстровы жарко спорили о каких-то дачных делах — где брать штакетник и куда ставить, и отчего он, собака, портится…

Тут Зинаида Львовна перешла на крик, проделав это у самой двери Гриневых. Николай Валерианович не остался перед супругой в долгу. Валька, скакавший в коридоре на коне-палке, свалился и заревел, врезавшись в какую-то дрянь. Ребенок этот, пусть ему будет счастье, никогда не хныкал и не гнусавил, а орал юным басом так, что кора летела с деревьев.

Терпение Ильи лопнуло.

— Варь…

— Да-а?

— Может, пойдем куда-нибудь? Что дома сидеть?

— Ну, пошли… А куда-а?

— По центру прогуляемся, что ли? В ГУМ, может?

— Ой! В ГУМ — пошли.

— Тебе бы чего хотелось?

— Ну-у… — Варенька надула губки. — А сколько есть денег?

— Допустим, сорок копеек.

— Да ну тебя! — шутливо рассердилась она. — Какие сорок копеек?

— Хорошо, не сорок. Ну, не знаю… Рублей ндцать можно в расход. Идем?

— Я девушка трудящаяся, свою зарплату имею, — особым тоном сказала Варенька, откладывая шитье, и даже голову наклонила для эффекта. — Кладу на бочку еще червонец к твоему ндцать. Идем, кавалер! Ща, тапки только протру… Я же тебе не жаловалась еще! — всплеснула она руками, будто что-то ему рассказывала, а про главное забыла сказать. — Представляешь, какой-то жлоб на Лубянке накатил мне вчера на ногу велосипедом. Мерзавец! Впрочем, он извинился. Симпатичный такой мерзавец…

— Так, сердце мое болтливое, еще слово — и я ухожу в горы. Видела, объявление в музее? Набирают в геологоразведку на Урал. Запишусь, и пусть меня пожрут там караморы.

— Караморы никого не жрут. Даже я их не боюсь. Темнота!

Через двадцать минут они уже летели по Китай-городу. Было к шести и солнце валилось за теплые скаты крыш. Асфальт был черным и чистым. С тенями растекалась прохлада.

В сравнении с Москвой будущей на улицах почти не было авто, так что Илье, привыкшему к толчее шныряющих колесниц, проспекты казались пешеходными зонами — в лучших традициях «мэра три-эс» — там, где следовало больше бояться посконного наглеца-извозчика, а не пары выползающих за ворота «Фордов» с дачниками. Варенька же, напротив, опасалась урчания каждой развалюхи с мотором и то и дело дергала мужа за рукав, чтоб смотрел в оба. В то же время могла легко наорать на ломовика, сунувшись под самую морду лошади, да еще и потянуть ее за уздцы. Илья лошадей боялся, они его тоже недолюбливали.

Так, гуляя об руку по Ильинке, они добрались до ГУМа и встали во втекающий в здание поток — разномастный, словно идущий на карнавал. «Братья» из Средней Азии шли на приступ целыми аулами, утомившись, садились кагалом на пол и пытались обосноваться прямо посреди галереи, мешая всем и вся подходить к витринам. Илье казалось, вот-вот — и они разведут костры, установят юрты и достанут откуда-нибудь овец… Но тут являлся суровый страж и стойбище разгонял, холодно игнорируя национальные традиции и чувства верующих. Илья не раз слышал в толпе английскую и немецкую речь, но, когда оборачивался, никак не мог разобрать, кто и с кем говорил. Огромный и усатый поляк гордо обгрызал эскимо, казавшееся спичкой в его руке, разговаривая с худосочной девицей в шляпке, которой досталась сладкая вата размером с испуганную сову.

Насмотревшись на пестрый люд и сами схватив мороженое, они поднялись во второй этаж, где было чуть посвободней, и начали изучать товар. Точнее, этим занялась Варенька. Илья же больше разглядывал потолок, вспоминая, как недавно ходил по ГУМу с деловой знакомой из РБК, подыскивая подарок нужному человеку. Знакомая, кстати, была симпатичной и имелась у них с Ильей история несколько лет назад, прервавшаяся как-то из-за отъезда и не нашедшая продолжения. Тундра бывала от раза к разу, так что Илья был весьма настроен возобновить, тем более, по слухам, знакомая эта только что развелась… Но, что об этом теперь?

Если смотреть на потолок, мало меняющийся с годами, то можно было представить, что сейчас двухтысячные и немножко поностальгировать, чем он и занялся, ведомый зигзагами за рукав, пока не ткнулся грудью в косяк какого-то входа.

— Ты что, Гринев, уснул на ходу? Ну-ка просыпайся. Я сюда, — пропела Варенька и мгновенно растворилась в отделе.

От двери вглубь, минуя манекены и продавщиц в синем, тянулась металлическая стойка с образцами. Десятки жакетов разных фасонов висели на плечиках рядком, являя собой, по-видимому, соблазнительнейшую картину для дам, которые деловито крутились вокруг них, что-то такое нащупывая в манжетах, будто там им могли оставить тайное послание английского короля. Такового не обнаружив в одном, они спешно переходили к другому экземпляру, проделывая с ним то же, а затем шли к третьему, четвертому, и дальше, дальше, поддевая взглядом облака разноцветных шарфиков у прохода.

По какой-то системе жакет вдруг выдергивался из ряда и оказывался тщательно рассмотрен с фронта, с боков и сзади — до шовчиков на подкладке. Большая часть изделий отсеивалась, и лишь одно-два переносились дамою, имевшей загадочное выражение лица, в тесную примерочную кабину. Остальные, кружащие у ассортимента, провожали ее взглядами, делая мысленную отметку.

— Как у Марлен! — радостно воскликнула Варенька, рассматривая покупку.

— Куда лучше. Ты в нем просто сияешь! — поспешно отозвался Илья, не сразу сообразив, о какой Марлен идет речь. Затем в памяти вспыхнул образ дамы с мундштуком на черно-белом фото — элегантный и наигранно-синтетический.

— Госпожа Дитрих была бы польщена знакомством с такой красавицей, дорогая, — светски добавил он, зарабатывая очки, за что был награжден поцелуем.

«Значит, правильно вспомнил…».

Покупка привнесла в отношения невиданный подъем чувств. Илья невольно вспомнил знакомых женщин из своей прежней жизни, удивить которых можно было лишь купив Виндзорский замок и тут же под камеры покончив в нем с собой во имя добра. Единственным отличием была Тундра — вот уж уникальная личность! — привести в восторг которую мог, наверное, только какой-нибудь древний, неизвестный науке досель горшок с прахом доисторического мурзы, и чтобы упокоенный с ним гарем сам ей откатил камень, провел экскурсию и вписал себя в каталог.

Они шли вдоль Москвы-реки, глядя на воду и ряд освещенных закатом зданий. Вечер сложился как нельзя лучше, погоды стояли великолепные. Варенька пританцовывала от счастья и непрерывно о чем-то говорила: речи не могло быть — надеть драгоценную вещь сейчас… она блеснет в ней потом… над поводом нужно еще подумать… одно ясно: Ирка сто раз издохнет от зависти, и Дарья Петровна тоже, и остальные, коим несть числа. Тут же Илье было открыто, что Ирка эта беременна, только скрывает, хотя всем понятно, и что это от того самого (кто он, не уточнялось, но ясно было, что проходимец), а Дарья Петровна — тупая старая грымза, пропахшая нафталином.

Жизнь крутилась как никогда и радость наполнила Илью под завязку, отчего он вдруг ощутил пинок энтузиазма в районе крупа и решился на то, чего отчаянно и справедливо боялся: поведать тайну первого утра здесь, о котором так неловко было вспоминать.

Начал издалека, несколько раз сбивался, перешел в конце концов к главному и не успел закончить, когда Варенька странно на него посмотрела. Он, конечно, ожидал ее недоверия, утомительного долгого разговора или насмешки… Но ничего этого не случилось — только испытующий острый взгляд, прижавший его к земле. Нет, не так даже: сквозь ее глаза на него взглянула какая-то древняя общая для всех женщин мудрость, возникшая раньше членораздельной речи, позволявшая им бессчетные века вынашивать и растить детей, кормить, лечить и оберегать, а также удерживать мужей от очередной опасной глупости. Поскольку в процессе эволюции в основном выживали мужчины, способные прочесть этот сигнал, и счастливое это свойство нам передается от пращуров, Илье на секунду показалось, что под ногами разверзлась пропасть, а сверху хлынул ледяной дождь.

— Только пообещай больше никому никогда об этом не говорить, ладно?

Поверила она ему или нет — невозможно было понять. Сам бы он себе не поверил. Где-то глубоко зашевелилась досада и смутное прозрение того, что женщине важна не какая-то там «правда-истина», любимая Пифагором, а то, что сейчас все в порядке и не должно становиться хуже, и что для этого нужно делать поменьше глупостей. А также нет никаких сомнений, кто именно из них двоих к глупостям тяготеет как кот к рыбьему хвосту.

Не успел Илья собраться с ответом, как Варенька вдруг снова превратилась в понятную и простую, довольную мужниным подарком жену, за которой он шел, словно причастившейся, в бессловесном сне до самого дома, подбирая слова, которые все оказывались не теми. Уже во дворе, миновав ворота, ступив в гулкую темноту подъезда, он наконец пришел к чему-то, и впервые сказал ей то, что не говорил никому со студенческой скамьи и, определенно, еще никогда не говорил всерьез.