В ветряный августовский день, в начале третьего по полудню, когда обед уже завершился, но столовая еще принимала нерасторопных, Илья вышел из нее в одиночестве и там, спасаясь от запаха вареной капусты, назойливых коллег и зеленой скуки, поднялся по узкой, лепившейся к стене лесенке. Она кончалась небольшой замусоренной площадкой с низким потолком и железной дверцей, в которую человек комплекции выше средней не пролез бы даже смазанный маслом.

Не будем скрывать, Илья был любопытен, даже любознателен иной раз. Совсем уж ватные фуфелы в жизни не пойдут на матфак (авторская шпилька гуманитариям) и вряд ли в чем-нибудь вообще преуспеют. Илья успешно его закончил, не менее успешно «забил» на науку в поисках пропитания, кое-что заработал на «черный день», но все еще грезил немного тайной, разбавленной до случайных статей и сериалов от «Би-би-си».

Теперь, поддавшись благородному чувству, он дернул на себя дверцу, ожидая, что та закрыта. Но она отворилась. В лицо ударил сквозняк с амбре душной складской утробы. За дверцей было темно.

Илья не был юн, но в происходящем виделось что-то сказочное, сматывавшее со счетчика годы — заброшенные тоннели, шкафы с секретом и тому подобные инструменты волшебного ремесла так преступно притягательны… Тем более, когда одолевает скука после обеда, основанного на капусте, постном масле и болтовне.

Глянув вниз и не обнаружив свидетелей, Илья боком шагнул за дверь. Сквозняк тут же с лязгом ее захлопнул.

Подавив едкую волну паники, он глубоко и шумно вдохнул, вытащил из кармана коробок и зажег спичку, обнаружив себя внутри длинного коридора, конец которого терялся где-то вдали. Спичка, от которой и так было мало толку, погасла, не дав рассмотреть детали. Когда сгорели вторая и третья, а глаза привыкли к темноте, оказалось, что проход слабо освещен — достаточно, чтобы продвигаться по нему, минуя расставленные преграды.

Илья медленно двинулся вперед, стараясь себя не выдать. Забытый коридор в старом огромном доме, буде не ведет к чулану со швабрами, непременно должен вести к загадке — общеизвестный в литературе факт.

Долгий и узкий, он тянулся, похоже, вдоль всего здания, иногда расширяясь до целых комнат. Свет в него пробивался из-за дверей, закрашенных окошечек-вееров и вентиляционных отверстий, зиявших под потолком. Ни одной лампы в нем не горело, пыльные рожки были пусты и упакованы в паутину. Под ногами постоянно что-то хрустело; пол прогибался и предательски скрипел на октаву — доски во многих местах подгнили.

Илья шел от двери к двери, методично исследуя каждую. Все они были заперты. Многие, судя по звукам, вели в музейные залы. Он вспомнил, что задрапированные или крашеные в цвет стен они действительно встречались тут и там, но вопросов, куда они ведут, у него раньше не возникало. Оказалось, что на темную изнанку храма Клио, куда редко захаживали ее жрецы.

Скорее всего, изначально коридор предназначался для слуг, обязанных принять у барина шубу, подать перемену блюд, собрать с барского стола, и мгновенно раствориться, ожидая следующих велений. Теперь в нем хранился музейный хлам, миллион засохших пауков да обитало семейство кошек, совершенно одичавших, метавшихся под ногами. Это было их царство, их неприкасаемая территория, на которую высадился вдруг, изнывая от изжоги и скуки, вражеский двуногий десант.

В полоске света мелькнула тень, быстрый шорох и чей-то предсмертный писк. Сверху, с губы карниза раздалось недовольное урчание. Илья счел за лучшее, пригнувшись, прикрывая лицо руками, быстро проскочить мимо. Кто знает, во что превращаются кошки в музейных закоулках, и какого становятся размера? На счет дурного характера сомневаться не приходилось. Подцепив с грохотом в потемках ведро, он миновал угрожающий перешеек и продолжил путь в неизвестность, стирая паутину с лица.

Еще одна лестница, шаткая и скрипучая, увела его вверх, где слышались женские голоса и остервенело печатала машинка, вторая спустила вниз, где что-то капало и журчало, третья — в неведомую подсобку, где, по звукам, возились двое (Илья глянул в выбитое окно, покраснел и деликатно удалился, отметив про себя на счет электрика).

Все страсти и грехи этого мира оказались зримы ему как бы некому бесплотному духу, витающему по замку. Прорезавший здание коридор становился то шире, то уже, спускался, поднимался, бессчетно поворачивал, и ни в какую не желал прекратиться. Иные его части были до потолка заставлены ящиками, там и тут стояли шкафы с моделями из папье-маше, подшивками и какой-то посудой… стремянки, фанера, доски… и пыль, пыль, пыль.

Он все шел и шел, и уже мерещилось, что теперь никогда не выйти, что он так и сгинет здесь, отделенный от мира лишь зыбкой стенкой. Однако, как нас учит наука, все имеет размеры и все конечно, даже Великая стена в Поднебесной. Завершался этот продолжительный лаз выводком несгораемых шкафов, за которыми была дверь, запертая изнутри на щеколду. Илья, вдоволь насладившийся зазеркальем, с облегчением шагнул за нее, и, щурясь от света, оказался на просторной площадке, с которой сбегала вниз широкая каменная лестница — такая же запущенная, в трещинах и потеках, как все вокруг.

Вероятно, лестница эта, ведущая во внутренний двор, раньше была парадной: кольца от испарившейся бесследно дорожки, обрубки резных перил, потолок с лепниной, на стенах — остатки цветной мозаики, изображавшей сцены древнегреческих мифов. Во всяком случае, Геракл с рахитичным летящим из кустов львом был узнаваем даже для дилетанта. Если представить себе, как это выглядело раньше… Странно было видеть такое расточительство, тем более в стенах учреждения, созданного оберегать прошлое для потомков, но — увы, увы…

Облик этого места разительно контрастировал с символикой диктатуры пролетариата, в чем, видно, и состояла причина ярого небрежения им и его упадка. Все здесь безмолвно кричало о том, что лишь недостойный невежда может подать к обеду белое сухое после красного полусладкого или не знать французского.

«Сколько ж мы потеряли вечного, пытаясь обрести новое», — философично посетовал Илья, разглядывая Геракловы распущенные вихры. Герой не обратил на него внимания, поглощенный ловлей коротколапого льва, у которого не было ни шанса.

Затем М. спустился вниз — до заколоченного досками выхода. Развернувшись, пройдя под изогнутым пролетом, «на удачу» толкнул массивную створу, которая нехотя поддалась, и оказался на пороге длинной двухсветной залы, от вида которой перехватывало дыхание.

Часть окон в ней были намертво забита фанерой, сквозь оставшиеся сочился тусклый окрашенный цветными стеклами свет, превращавший залу в подводный фантастический мир, заселенный неподвижными фигурами. От входа во все стороны и до противоположной стены пространство в ней занимали тесно расставленные фигуры. В иных местах между ними не осталось даже прохода — помещение явно не предназначалось для показа, а использовалось как скопище «старорежимного хлама», к которому, видно, относилось все, что успело накопить человечество. Пол, кроме узкой тропинки в центре, был густо покрыт пылью — ровеснице пещерной живописи.

Илья вошел, притворив за собою дверь, и медленно двинулся между разновеликих статуй, озираясь как турист в джунглях. Дальние, тронутые основательно паутиной, терялись за пьедесталами, головами и торсами ближайших, за ветвями их рук, мечей и простертых жезлов. Богиня в шлеме взирала с укоризной на возню обнаженных борцов, сцепившихся в каком-то интимном действе; вепрь хватал за бедро свирепого мужика с копьем; пастушок, подмигивая крестьянке, играл на обломанной свирели с явным расчетом на поцелуй… Целый мир был втиснут в эту заброшенную галерею, и всяк вошедший невольно становился ее частью.

Как сомнамбула Илья прошел сквозь неровный строй, стараясь ничего не задеть. Добравшись до середины прохода, со всех сторон окруженный застывшими фигурами, он, сам себя удивив, испытал какой-то животный ужас, и готов был бежать оттуда, сломя голову, лишь бы самому не окаменеть среди статуй, не видеть бесконечную чреду теней, которым они были свидетелями, не слышать шепот сгинувших поколений. Разум его на мгновение помутился, так что он — случайный комок живого среди каменного безмолвия — упал на колени и зажмурился.

Какое-то время он стоял так, стараясь уцепиться за нить рассудка, пока птичий свист за окнами не привел его снова в чувства. Стоило вновь посмотреть туда, на цветной витраж, озаренный солнцем, — морок расточился, на его месте осталась лишь эта запруженная как трамвай зала, полная старых статуй, забытая на полу газета и терпкий запах каменной пыли.

— Я рехнулся! — громко сказал он сам себе, и резко с вызовом распрямился, угодив теменем в свиток какого-то римского протектора, недовольного восстаниями плебеев.

Илья погрозил протектору кулаком (видимо, от лица всех плебеев), и пошел дальше, наметив целью темную высокую дверь в конце — сестру той, через которую оказался здесь.

— Как пить дать, она заперта еще с семнадцатого, и за ней — мумия старого графа у карточного стола, — бодро сказал он, решив, что разговор с собой — лучший способ поддержать сокрушенный дух.

Душевные масти горожан вообще пребывают в хроническом авитаминозе, а тут еще эти полеты во времени и дворцовые тайные коридоры…

— Подумать только, — качал головой Илья, всматриваясь в диковинного грифона, — да все, что выставлено там наверху, не стоит сотой доли того, что брошено здесь как ненужный хлам. С ума сойти! Идиоты!

Тут он живо представил бесформенную, словно вылепленную из глины фигуру Вскотского в черном нахохленном пиджаке. На фоне напряженного торса дискобола, созданного древним гением, она напоминала…

— На кого же он похож, этот Вскотский?.. На глиняного голема, вот на кого! — заключил Илья. — «Господин Горшок». Истукан с газетной вырезкой в башке вместо заклинаний. Долой ублюдка с престола! — пророкотал он, задрав голову, и тут же оглянулся, не в силах отделаться от мысли, что пара-другая статуй над ним презрительно усмехнулись.

Пройдя галерею, он обнаружил, что и там дверь не заперта, а за нею находится просторный кабинет с кладовкой, заполненной всяким хламом, с разбитыми фаянсовыми удобствами. Высокие окна кабинета не были изгажены фанерой, все стекла, хотя и грязные, стояли на месте, отчего Илья испытал необъяснимую радость — хоть что-то посреди этой разрухи оставалось в порядке! Сквозь них проступали кроны, внутренний двор покоем с заросшей плиткой, и облезлый забор, рассекавший его надвое, — символ так и не начатого ремонта.

Нижняя часть окон находилась почти вровень с землей, так что Илья легко выбрался наружу, оказавшись в уединенном тенистом месте, с которого не было видно ни одного официального присутствия в этажах напротив, а кроны и балкон укрывали сверху. Звуки городской возни долетали из-за окружающих крыш будто бы из другого мира.

— Добро пожаловать в заброшенное поместье, князь! Земля Санникова какая-то, терра инкогнита посреди Москвы.

Илья уселся на каменном уступе, слушая возню голубей, а затем, вдоволь насладившись уединением, забрался обратно в кабинет и решил, пока светло, исследовать его содержимое. Зажигать свет, буде лампа еще годна, казалось ему рискованным — обнаружат и выпрут, да еще подвергнут обструкции, лишенцы.

С первой же минуты он намерился сделать это место своим тайным убежищем… и, возможно, источником дополнительных поступлений.

Невозможно поверить, что в Москве в какую-то эпоху не было «черного рынка». Илья, не подумайте, не был вором, но если вещь лежит просто так, не нужная никому?.. Жизнь кое-чему его научила. В эти минуты его наполнял восторг незадачливого пирата, ставшего вдруг хозяином несметных сокровищ — оставалось только как-нибудь уберечь себя и свое добро посреди кишащего эскадрами океана.

Кабинет был обставлен в том самом, знакомом по кино стиле, предполагающем бокал бренди и трубку у пылающего камина. Дремлющий бульдог прилагался, как и миссис Хадсон — с чайником и пресловутой овсянкой. Большой стол с зеленым сукном, кожаные кресла, необъятный массивный шкаф. Даже напольный глобус стоял в углу, выставив наружу бурое пятно Африки с жилами потемневших рек.

Место буквально взывало к любопытству. И начинать, как в детективном романе, надлежало с письменного стола, которым мог владеть только высшей касты чиновник, при звании и регалиях, какие оборванцу Гриневу даже не снились.

— А экспроприация — это весело, господа! — подмигнул он глобусу.

По виду, столом кто-то часто пользовался — если не буквально вчера, то в последнее время точно. Он был примерно чист, и двуцветный карандаш лежал на стопке серых блокнотов, приготовленных для письма. На крышке — миллион разновеликих предметов: подсвечники, фигурка обнаженной плясуньи, батальон нэцкэ (примерно одетых), колокольчик в форме сидящего на пне кролика, башенка-хронограф, застывший на половине десятого — и дальше в ассортименте. Не хватало только ценников на бечевке.

С привычкой арбатского антиквара Илья прикинул возможные барыши — выходило не так уж дурно. Не родившийся еще Каляда пришел бы в полный восторг и не меньше месяца просидел, шлифуя выводок тучных путти слоновой кости — века, может статься, семнадцатого.

Рядом с гигантом — пасынок — низкий малахитовый столик с прибившимся к нему пуфом, кофейной чашкой и погашенным билетом на «Турбиных».

На пуфе — книжка с интендантским отчетом экспедиции, шедшей в Индию сквозь Тибет и Непал. Географические познания Ильи были так себе, но куда поместить Лхасу, Дели и Катманду он нашелся, хотя и не в один миг. Не считая карандашных набросков гор, сплошь координаты и столбики, под каждым — сумма с загадочной припиской «З. р.» — не иначе «Золотой рубль». Судя по итогу, экспедиция влетела казне в копеечку.

Бросив, где была, книжку, Илья переключился на ящики большого стола. Один был пуст. В другом — разбросаны кнопки и лежал малиновый томик, немало его озадачивший: «О половом вопросе. Мысли Гр. Л. Н. Толстого, собранные Владимиром Чертковым». Забираться в такие дебри Илья не рискнул и графские мысли преступно проигнорировал.

В нижнем, рядом с шикарной кожаной готовальней, он обнаружил целую кипу подшитых в папку листов, испещренных черточками и точками, как в игре в «феодала», только линии здесь часто пересекались и кружили спиралями, заставляя глаза слезиться. Усевшись с находкой на подоконник, он несколько раз попытался проследить какую-нибудь из них, но каждый раз сбивался, как если бы хотел пересчитать деревья на ходу поезда.

— Мистика какая-то… — бормотал он, снова соскакивая с маршрута.

Хуже того, если неподвижно смотреть, начинало казаться, что сквозь лист прорезываются объемные фигуры, как в картинках «волшебный глаз», мешавшиеся между собой самым неприятным манером.

Все страницы в кипе были пронумерованы и аккуратно сложены по порядку — 400 эпизодов неведомой бумажной баталии. Многие из них сильно выбивались по форме — кусок упаковочной бумаги, перевернутый бланк учета, пара промокашек, и даже страница с рецептом пудинга, злостно вырванная из поваренной книги. Такое впечатление, будто неизвестному приходилось вдруг и без подготовки продолжить игру в самый неподходящий момент, так что он выкручивался как мог.

Кто-то провел, наверное, сотни часов, вычерчивая эту странную паутину. Илья припомнил голливудские триллеры, в которых безумцы вели кошмарные дневники, сшитые жилами мертвецов. В голове завертелись мысли про смертные грехи, древние эстампы и бруклинских полицейских с бумажными стаканчиками, по которым служителя порядка отличить вернее, чем по значку.

— Какой-то безумный геймер, скрывающийся под личиной госслужащего. А ведь, очень может быть, я сегодня видел его в столовой, или еще где-нибудь — здесь, в музее, — подумал Илья и из озорства подрисовал в листе закорючку.

В галерее за дверью раздался скрежет. Илья не обратил на него внимания. В эту минуту его терзали вопросы: кто бывает тут и на каких правах — официально или так? Подумав, Илья решил, что так — вряд ли кому-то могли выделить лучший, чем директорский, кабинет да еще в заброшенном крыле здания.

Бросив обратно папку, он помассировал пальцами глаза, оглядел пол, стены и потолок на предмет колдовских орнаментов (как он их себе представлял), но те были чисты и вполне нормальны, если не считать громоздкой потрескавшейся лепнины, угрожающе висевшей над головой.

— Не обвалилась бы эта хрень…

В шкафу был хлам в паутине и засохших личинках — туда не заглядывали лет двадцать. На видном месте, отдельно от остальных бумаг десяток рукописных доносов с начальственной резолюцией на верхнем: «Вон обоих в шею!».

Внушительная газетная подшивка царственно возлежала в одном из кресел, прикрытая выцветшей картой Польши. Илья решил ее полистать и тут совершил ошибку: с размаху метнул на стол, едва не задохнувшись от едкой пыли. Он минуту давился ею, вылезши по плечи в окно, и желал только одного — глотка ржавой гнилой воды смыть с горла эту отраву. Прокашлявшись до горючих слез, он посмотрел на часы: почти семь, пора покидать оазис.

Илья решил не оставлять следов своего посещения — из какой-то деликатности, что ли… не хотелось казаться варваром — место было слишком торжественно и обязывало к порядку. Но в последнюю минуту он передумал и оставил на столе записку «to whom it may concern» с просьбой ответить тут же (правда, не подписавшись и печатными буквами).

Затворив окно, он бережно вернул на место подшивку, прикрыл картой, оглядел еще раз с порога кабинет и вышел из него в залу. Ее наполняли тени, ставшие теперь почти черными. На Илью снова накатил ужас — бездонный и беспредметный, будто сейчас вся эта каменная армада двинется на него и сделает что-нибудь нехорошее. Странно, в обыденной жизни и не подумаешь, что взрослый человек может пугаться каких-то статуй, но механика наших чувств не слишком от нас зависит.

— Что за глупости, Илья Сергеевич! Мыслишь мозгом ящерицы, словно дикарь, — пристыдил он себя.

Но облегчения не почувствовал. Ящерицын мозг не склонен к самоанализу, но делает, что умеет от сотворенья: требует убраться от непонятного (возможно, отбросив хвост).

Илья ускорил шаг, но не мог не заглядеться на этот каменный лес. Статуи завораживали. Дискобол, Венера (ведь это Венера?), юноша с мечом (явный сноб, которому хотелось поддать пинка)…

У самого выхода (как он не заметил ее сначала?) на низком пьедестале, похожем на кусок железнодорожной платформы, стояла скульптура болезненно-желтого оттенка, изображавшая обнаженного мужчину в нетипичной для антики позе идущего. В натуральную величину ростом, она была лишена героической выправки, и вообще смотрелась обескураживающе просто — средних лет обыватель, бредущий по дому голышом в поисках пижамы. Казалось, автор задался целью отразить каждый нюанс человеческого тела в ущерб высокой идее, остановившись в миллиметре от того, чтобы сотворить из камня живое: скульптура поражала натуралистичностью. Если так изобразить женщину… Миф про Пигмалиона явно имел под собой основу.

Коротковатые пальцы, жилы и волоски, складки под никчемными мужскими сосками. Ни тебе пружинистых мышц, ни тупой убежденности на лице, которая так завораживает художников. Мужское достоинство не трепетных габаритов… Сеть морщинок вокруг глаз прорезали контуры, которые могли означать лишь одно — очки…

Илья замер, не в силах оторвать взгляд. И тут его пробрал холод: в чужом времени и в чужой личине, в этом странном месте он смотрел на свое собственное лицо, вырезанное богам лишь известно когда и как из куска паросского мрамора!

Все смешалось в доме Облонских, как писал нам классик. Все смешалось. Никакие правила не работали. В голове Ильи летали коровы и раки свистели на пригорках.

Он собрал в кулак волю и обошел вокруг изваяния. Все так, все на месте, даже родинка на плече отмечена резцом М.. Никаких имен и прославляющих изречений. Единственный символ на пьедестале — глубоко вырезанная «лямбда», напоминавшая усталого пешехода.

Проделав обратный путь тем же способом, Илья сбежал по лестнице у столовой, пересек пустующее фойе, сдал ключ недовольному задержкой вахтеру, и вырвался из музея прочь, растворившись среди прохожих, желая одного — не увидеть во сне продолжения этой сумасшедшей встречи.