Октябрь в одну ночь обнял землю холодом, отшвырнув надежды на бабье лето. Граждане намотали шарфы и переобулись. Коты больше не валялись на солнцепеке, а только воровато трусили у самых стен, стараясь быстрее исчезнуть с виду. И деревья, шепнув «увы…», раскидывали оставшуюся листву, будто отказывая в родстве миллионам нищих, цепляющихся за рукава.

Нишикори бодрствовал шестую ночь. Керо, веривший в могущество своего патрона, все же начал беспокоиться за него. Никогда раньше он не слышал, чтобы учитель разговаривал сам с собой. Ему самому едва удавалось прикорнуть из-за этой неуемной возни. Скоро, если все пойдет как идет, кому-то придется беспокоиться уже за него, Керо, буде найдется такой доброжелательный человек в этой варварской стране, поклоняющейся звезде на башне.

В какой-то момент, отмечая результаты измерений в блокноте, Керо поймал себя на мысли, что перестал понимать, где он, который час и что вообще происходит, а просто записывал за учителем, когда тот требовал, не вдаваясь в смысл.

Отдернув штору, он долго смотрел на Театральный проезд осоловелыми от недосыпа глазами, пока Нишикори не окликнул его, в тысячный раз колдуя над механизмом — таинственным Лотосом Да-Он-Ли, созданным древними М. ми. Керо в этот миг остро завидовал идущим за окном пешеходам и всерьез задумался стать бухгалтером…

— Считаешь, проблема в этом старье?

Нишикори ткнул пальцем в бесценную реликвию, смутив трепетного в вопросах веры ученика: Лотос, как-никак, считался священной штукой. Вообще-то Керо учили как-раз ничему не верить и опираться на личный опыт. Но когда опыта гораздо меньше, чем вещей вокруг, как еще компенсировать недостаток?

Он не в первый раз замечал, что учитель имеет… весьма практичный взгляд на такие вещи. Смутное чувство подсказывало, что, если бы выдалась суровая зима и нужно было согреться, сэнсэй, не моргнув глазом, бросил бы в жаровню Двенадцать Священных Статуй. Хуже того, он бы приказал Керо трясущимися руками разжечь огонь, да еще поставить на него чайник!

— Нужно покормить черепаху, — тут уж, будь спок, это предназначалось ему.

Нишикори потер глаза и зевнул, будто не был «великим» и тэ дэ, а всего лишь усталым немолодым человеком, неделю просидевшем на корточках, беседуя сам с собой.

— И проветри тут. Душно, хоть топор вешай.

Последней фразы юноша не понял вообще, но по тону уловил, что учителя наконец добила усталость и есть шанс немного отдохнуть от его активности. Словно в наказание за такие мысли, Нишикори потребовал почистить и набить ему трубку мятным табаком, потому что от вишневого у него «уже ком стоит в горле».

Когда довольная жизнью черепаха была торпедой пущена в ванну с теплой водой и накормлена «беф а ля фисель» от шеф-повара «Метрополя», трубка вычищена, набита чем надо и почтительно подана учителю, а окно открыто осеннему хрусталю, пахнущему листвой и бензином, Керо сел на ковер и закрыл глаза, мечтая лишь об одном: превратиться в какой-нибудь предмет, которому плевать, что происходит вокруг. Камень в лесной глуши подошел бы лучше всего.

— Камни испытывают все то же, — раздалось над ухом юноши, вздрогнувшего от неожиданности. — Только процесс происходит медленнее. Они, как и мы — рождаются, сознают свою идентичность и сходят в круговороте бытия, воплощаясь в других камнях, пока ложность индивидуального Я не станет очевидной и ясной. Отличие составляют горы, но это сложно объяснить словами.

Учитель иногда вспоминал про свою роль и делился мудростью — как правило, в самый неподходящий момент.

— Да, сэнсей, — только нашелся ответить юноша, прокручивая пленку назад: уж не взболтнул ли он мысль вслух. Смущением Керо можно было дробить орехи.

— Кажется, я нашел ответ на вопрос, так волновавший меня в эти дни, — «и ночи», тут же добавил Керо. — Понятое мной отмечено печатью невероятности, — вещал Нишикори, прохаживаясь по номеру, в свойственной ему витиеватой манере средневекового правоведа.

К словам он относился бережно как к жемчужинам, с упоением пересыпая их в своей ментальной шкатулке — или, лучше сказать, в сундуке размером с амбар, вмещавшем массу полезных штук, о которых пишут наугад щелкоперы-фантасты и псевдо-визионеры всех мастей. В монастыре Керо заставляли читать множество трудов этих расплодившихся проходимцев, чтобы привить от ложного знания. Иногда оно было… весьма увлекательно. Он бы под пыткой никому не признался, что сам не свой от «Таинственного острова» Жюля Верна и даже помышлял украсть книжку из монастырской библиотеки, после чего в раскаянии три ночи просидел лицом к стене. (После «Мадам Бовари» Флобера он сидел перед стеной шесть.)

Предметы мебели, стоявшие на пути Нишикори, были сдвинуты к стенам, чтобы он на них не натыкался. Японец так и не понял назначения сумасшедшего количества безделушек, собранных в одном месте. Трюмо приводило его в бешенство, остальное раздражало в различной степени. Значительным прогрессом стало освоение вертящегося рабочего кресла, изобретенного гораздо позже его первого воплощения в безымянной северной деревушке, что вполне его извиняло. Единственной же бесспорно положительной частью «люкса» японец упорно считал ванную, так что, отвлекаясь по естественной нужде от занятий, он ворчал о том, чтобы съехать в какое-нибудь «нормальное место» с этого «портового склада», лишь бы там было «сие чудо городского обихода».

Повисла минута неловкой тишины. Точнее, неловкость чувствовал Керо, который был отчего-то убежден, что должен всегда отвечать на слова учителя, хотя последний так вовсе не считал.

— Вот ответ: вблизи нас находится не менее двух искомых. В этом заключено все дело. Там, на сто сороковой долготе, — он показал трубкой на восток, — это невозможно определить, а здесь совершенно ясно.

Несмотря на предобморочное состояние, Керо понял, о чем толковал учитель. Трудно представить степень совершенства в Игре, позволявшую провернуть такое. Чисто теоретически это, безусловно, было возможным, но настолько невероятно, что даже близкому к просветлению Нишикори понадобилось несколько суток, чтобы смириться с такой идеей.

В дверь постучали. Керо уже подскочил, чтобы снова развернуть горничную, неделю пробивавшуюся в номер навести порядок, но Нишикори примирительно махнул рукой:

— Пусть женщина выполнит свою работу, у нас весьма неопрятно.

Горы грязной посуды, по-цирковому балансирующие на всех поверхностях, красноречиво подтверждали эту теорию. Захваченные с собой припасы подошли к концу еще под Иркутском и вылазки Керо в ресторан были единственным развлечением последних недель. Поначалу пришлось смириться с тем, что требование кина сырого палтуса и горшка риса вызывает у торговцев и официантов истерику. Не было ни маринованных слив, ни тофу, ни пучка нори, которые можно найти в лачуге всякого бедняка на родине. Кажется, в этой варварской стране вообще не понимали, чем и как следует питаться. Принцип пяти цветов на столе также был неизвестен аборигенам. В результате, поселившись в гостинице, Керо просто приказывал нести в номер все, что казалось ему наименее подозрительным, и уже там омлет с севрюжьей икрой и порционные судачки а-натюрель проходили оценку на съедобность.

Юноша пошел к двери, на ходу заправляя в штаны рубаху. Встреча с дамами всегда вызывала у него нервозность, в отличие от учителя, равнодушно смотревшего на грешные красоты и вообще на большинство существ, предметов и общественных проявлений. Из всего разнообразия живого он более всего почитал черепах, утверждая, что те успешно воплощают принципы вселенской гармонии, хотя, да, необходимо признать, являются безнадежно тупыми тварями.

Перед тем как отодвинуть щеколду, Керо глубоко вдохнул, дважды поплевал на ладони и провел ими по «ежику» волос. Затем, спохватившись, отхлестал себя по щекам, чтобы взбодриться от недосыпа. Таким образом приведя себя в порядок, он предстал гостье во всей красе…

Настенька Ключевская впервые наяву увидела призрака, который оказался еще страшнее, чем те, снившиеся ей порой по ночам, когда она засыпала на диване с книжкой Лавкрафта.

Существо, открывшее дверь «люкса», имело плоское пергаментное лицо, почти лишенное подбородка, покрытое подозрительными пунцовыми пятнами, будто кто-то отходил его отборной керченской сельдью за бранные слова на Пасхальной службе. Узкие щелки глаз на опухших веках, небритые щеки и жидкая кисточка усов под приплюснутым мягким носом идеально подчеркивали образ.

Простим девушке из добропорядочной семьи невольный вопль ужаса. В самом деле, постояльцы «Метрополя» обычно выглядят совершенно иначе. Не будет преувеличением сказать, что, обычно они выглядят как полная противоположность уведенному — солидные люди в дорогой одежде без огрызка карандаша за ухом и запаха непроветренного подвала.

Керо, нервы которого и так были на пределе, отпрянул от двери и упал навзничь, споткнувшись о собственную ногу. В целом монастырская подготовка делала его чем-то средним между гимнастом и диверсантом, отлично владеющим своим телом и шестьюдесятью тремя видами оружия, но в частности его никогда не учили правильно реагировать на перепуганных девушек, тем более с визгом швыряющих в него тряпкой.

После нескольких междометий и потирания ушибленных частей тела инцидент был исчерпан и стороны снова встретились на пороге, разглядывая друг друга в упор. В то же время нервозность юноши не только не улетучилась, но значительно укрепилась, поскольку он, кажется, в жизни не видел ничего прекраснее Настеньки. Тряпка сама собой перекочевала из рук в руки — и это было трогательно как сцена в слезливом фильме, в которой дева на прощанье одаряет платком любимого, уходящего на войну. В подходящей ситуации кусок мокрой фланели прекрасно заменяет платок и дает не меньший подвод для поцелуя.

Парень бы так и стоял, уставившись на атласный воротничок гостьи, если бы в ванной не послышались плеск и стук падающего на пол камня.

— Ахо! — воскликнул Нишикори.

Керо дернулся как марионетка, исчезнув в глубине номера. Забренчали перекрываемые вентили, шум воды стих, и какой-то великан в белой пижаме прошлепал босыми ногами через номер, держа в руках черепаху. Настенька, верная профессиональному долгу, уже было собравшаяся помочь, снова замерла на пороге, приняв за лучшее вызвать администратора.

Когда, в конце концов, номер был приведен в порядок (не считая мебели, расставлять которую по местам Нишикори категорически запретил), и настало время вечерней молитвы, Керо, шатаясь от усталости, опустился коленями на ковер, закрыл глаза… а затем открыл их, обнаружив себя лежащим на том же месте. Только в окна теперь ярко светило солнце и на низком столике у дивана кто-то расставил нарядный золоченый сервиз с видами сельской жизни. Жизнерадостный чайник по-свойски подмигнул ему «зайчиком» и продолжил неспешную беседу со сливочником в форме коровы. В открытое окно летели гудки автомобилей, говор и цок копыт. Было никак не меньше десяти.

Нишикори горой восседал на стуле, казавшемся под ним щепкой, и намазывал ложкой толстый слой икры на ломоть батона. Лицо его было сосредоточенным и бесстрастным, словно он готовился к битве. Поверженный бутерброд исчез в один мах, вслед за ним опрокинулась ажурная чашка чая, щедро сдобренная сливками из «коровы».

Керо чувствовал себя опозоренным. Развалиться на ковре перед учителем как собака… Кошмар! Он болванчиком вскочил на ноги и почтительно поклонился, не смея поднять глаза, и так остался стоять, пока его патрон расправлялся с очередным бутербродом.

Нишикори раскурил трубку и удовлетворенно откинулся на спинку дивана.

— Ты бы мог изобрести сон, если бы его не придумали до тебя, — тяжелым басом произнес он с необычным добродушием в тоне.

Керо решил на него не покупаться, считая провинность слишком тяжелой. Скажем прямо, ему вообще было не до нюансов.

— Простите, учитель, — промямлил он во впалую грудь, глядя на зеленые ромбики ковра, плывущие в ворсистом бежевом океане.

Тут, будто на грех, он почувствовал адский голод, неуместный как жаба на подушке, и громко сглотнул слюну. Ароматы накрытого к завтраку стола были сногсшибательны.

Нишикори еще какое-то время держал паузу, которой, казалось, не будет конца. Если бы Керо посмел посмотреть ему в лицо, то с удивлением обнаружил бы на нем усмешку.

— Что же, считай, что твоя провинность исчерпана, — наконец смилостивился он. — Ешь.

К своему удивлению, вышедший из оцепенения Керо обнаружил на столике второй прибор, включая кучу неудобных стальных предметов на крахмальной салфетке, к которым никак не мог привыкнуть.

Вряд ли Нишикори руководствовался гуманными соображениями, когда, отложив трубку, приступил к поглощению блинчиков с вареньем, но юноша почувствовал себя гораздо свободнее, увидев, что патрон занят своими делами и не собирается развивать скользкую тему дисциплины. Он почтительно подошел к столу, опустился на колени и вцепился сразу в три куска ветчины, выложенной веером поверх нарисованного луга с косцами. Счастье было так близко…

— Ты должен научиться есть вилкой, — тут же все испортил Нишикори, указывая подбородком на чайник.

Керо с сожалением отложил ветчину, вытер руки о салфетку и почтительно налил учителю чаю.

После чаепития Нишикори сел на пол лицом к двери, взял со стула газету, пробежал глазами передовицу, а затем отринул ее, взял другую и тоже не стал читать, переключившись на третью.

В номер постучали — меленько и гадко, будто не для того, чтоб ему открыли, а посмеяться над постояльцами. Нишикори насупился — его лоб наехал на лицо, а глаза совершенно сузились, так что было не ясно, видел он ими что-нибудь, кроме изнанки век, или нет. Керо, нормально поесть которому, видимо, было не суждено, разочарованно поплелся к двери.

Не успел он к ней подойти, та начала сама собой открываться. Послышался стон заунывной песни, от которой у юноши зачесались уши. Он невольно обернулся на патрона, но тот все так же сидел, напоминая одетый в кимоно камень, к которому ветром прибило «Правду». Песенка стала громче, дверь полностью раскрылась, а между тем, за нею никого не было.

Керо посмотрел влево и вправо, пытаясь понять, что тут, к хренам собачьим, происходит, но не обнаружил ничего, кроме пустого коридора с изумрудной дорожкой. В конце его из-за угла вышел официант в белом пиджаке с большим подносом в руках, на котором стоял одинокий чайник. Двигался он фантастически быстро и в три секунды уже был у номера, толкая Керо подносом. На узком смуглом лице горели угольки глаз. Тощий нахал отвратительно улыбался и лез в номер, плюя на элементарные приличия.

Керо уже собрался ударить его в колено, но тот неведомо как протиснулся, оказавшись прямо перед Нишикори, поставил на пол блестящий чайник и с размаху огрел японца подносом. Надоедливая песенка прекратилась.

Сцена была комичной и странной одновременно, похожей на дурной сон. Керо подлетел к патрону, чтобы защитить его, недоумевая, почему грозный воин сам не вышиб вон наглеца, а продолжил неподвижно сидеть, получив удар по макушке. Вместо этого Нишикори расплылся в идиотской улыбке. Керо совершено растерялся.

Наглый официант, между тем, словно у себя дома, упал в кресло и выдал, лениво жестикулируя:

— Однажды… когда Седьмой Патриарх прогуливался по улицам… к нему подошел человек с вопросом, его ли он встретил. Меня, ответил Патриарх. Потом подумал и сказал: нет, не меня. А потом подумал еще: все-таки меня, но не ты.

— Я давно понял эту притчу, Макото. Много раз. И всегда по-новому, — сказал Нишикори, доставая из кармана очки. Ни следа оцепенения на нем больше не было. — Ты, я вижу, преодолел скуку и все же отправился в путешествие. Благодарю, что заехал. Как поживает настоятель, веселого ему Колеса Сансары?

— Я ненадолго, у меня дела… в как бишь его?.. Ужгороде. Славяне и вообще — азиаты придумали столько забавных звуков! У-у-у-ж-ж-ж, — протянул Макото, вытянув губы трубочкой. — Simpatico! Милый городок, я там бывал и оставил, кажется, одну вещь… Настоятель? Знаешь, после твоего отъезда он перестал музицировать, за что вся братия тебе благодарна, поскольку общеизвестно, что после этого — значит по причине этого. Так что не возвращайся, прошу тебя от лица несчастных. Теперь он коллекционирует открытки со слонами, что гораздо спокойнее для нас всех. Надеюсь, он не ринется разводить их самих — это станет настоящей катастрофой для монастыря.

— Макото, ты явился вовремя и сделал, что было необходимо. Еще раз благодарю. Теперь я твердо знаю ответ.

— Надеюсь, ты знаешь и вопрос?

— Несомненно.

Нишикори встал, оправил складки одежды и воззрился с высоты на Керо, стоявшего рядом с ним и совершенно обалдевшего от происходящей муры:

— Сегодня седьмой день — день отдохновения. Мы выйдем в город.

Это прозвучало торжественно и нелепо — будто они и так не находились в центре огромного людского термитника.

Макото между тем растворился, оставив после себя впечатление сверхъестественного нахальства и простывший чайник с инвентарным номером на боку. Керо было потянулся к нему, но патрон предостерег его это делать. Через короткое время чайник также исчез.