Над медленно вращавшимся островком поднималась заря. Ее источник — искра в чернилах космоса — находился так далеко, что наверняка уже не существовал, выгорев миллиарды лет назад и распавшись в прах. Красноватый след последней звезды высвечивал холодные, не знавшие ветров дюны, над которыми словно безумный дух носился их господин. Ни один телескоп не различил бы в черном небе ни огонька, но Кэ мог видеть почти незримое, слышать шорох самой вселенной, стряхивающей крошки за край.

Он смотрел на свои владения, медленно витая над ними, что гораздо приятнее, чем шагать, перебирая конечностями (тем более, когда можешь немного помухлевать, на время отбросив лишнее). Наслаждаясь видами своего творения, он всегда испытывал блаженство и гордость. Теперь к ним добавилось раздражение.

Собранный из ничтожных фрагментов, астероид имел рельеф, запутанный как овечья шерсть — сущий кошмар гольфиста и головоломка для топографа. Оба, попав сюда, через неделю бы спились от безнадеги.

В несколько прыжков Кэ переместился от подсвеченного звездой края к другому, за которым стояла лишь пустота. Узрев молекулу нафталина, тяжелую и громадную в сравнении с водородом — мелкой ненадежной добычей — он схватил ее, присоединив к общей массе острова. В последнее время ему везло: летя сквозь рассеянную туманность, он собрал уже полсотни таких жемчужин.

Опять-таки, раньше это привело бы его в восторг, но теперь он безразлично полетел дальше, словно отдал дань никчемной привычке.

Мелькнуло отвратительное сомнение: зачем вообще это нужно? К чему стараться? Не лучше ли, в самом деле, быть лишенным плоти и направления? Столько забот, переживаний, усилий… Кто он вообще? Кто мыслит? Летит? Желает? «Да кто ж я наконец?!», — мысленно возопил он за немцем Гете, о котором и знать не знал. Перед мысленным взором пронеслась цепочка воспоминаний.

Когда-то, еще не имевший имени, вечность бывший в одиночестве и покое, он вдруг обнаружил кого-то рядом, кто явился и, не замолкая, шептал ему о каких-то глупостях, рисовал нелепые устрашающие картины. Он сопротивлялся и старался его не слушать, но чем больше старался, тем громче и навязчивей становился шепот.

Измучившись, он долго напряженно следил за неприятным пришельцем… Пока однажды не пришел к выводу, что этот «другой» — он сам, непостижимым образом раздвоившийся. Тогда он впервые испытал страх и назвал себя Кэ, чтобы уберечься от всего, чем он не был сам.

Кэ терял покой, страдал от страха и одиночества. Его терзал голод. Мягкая пустота, частью которой он считал себя раньше, стала тяготить его. Желание чем-то ее заполнить росло, доводя до полного исступления. Но вокруг были лишь останки погасших звезд — холодные безжизненные туманности, разбросанные на необозримых пространствах. На них он и нацелил свои усилия, желая завладеть, сделать частью себя.

(Желать облако? Что за глупость? Но древний ребенок играл тем, что есть вокруг.)

Когда впервые, сосредоточившись, он сумел притянуть маленькую льдинку метана, то возблагодарил кого-то незримого, о ком ничего не знал, кроме своей вдруг возникшей веры, что этот неизвестный следит за ним и помогает ему добиться желаемого.

Так у Кэ появился бог. И появился алтарь — та самая ледяная крошка, рядом с которой он плыл, собираясь с силами.

Кэ одернул себя, возвращаясь к делам насущным. С таким упадническим настроем он бы до сих пор был бесплотен, бесформен и бесцелен — мыслящее ничто, растворенное в безграничном. Каждая молекула, атом, запутавшийся в его сетях — драгоценность. Нельзя это забывать! Нельзя отступать от главного! Масса, тяготение, форма — смысл его бытия. Долг перед ними — тот же долг перед богом. А сомнения… эти лживые червячки сомнений…

С новой силой подступил голод. Вспомнился огромный, наполненный материей мир, который сиял, тяготел, взрывался, рождая бесчисленные формы, от одного вида которых пробирала сладкая дрожь. Все это, все до последней капли, может стать им. И должно им стать! Если бы он только добрался до него!

Кэ не находил себе места, жаждал умчаться куда-нибудь, почувствовать стремительный и долгий полет, но знал, что стоит ему слишком удалиться от острова, тот разлетится в сосущей тьме, все усилия пойдут прахом. Еще немного, и он бы познал иронию, возможно, даже разразился гомерическим хохотом: стремясь обрести форму, стать ее господином, он сделался пленником и рабом своего собственного мирка, своего труда, плодами которого дорожил.

Кэ заложил петлю и резко остановился. У серого обелиска, прихваченного с пролетавшей кометы (то-то выдался праздник!), валялся необычный предмет, которого еще недавно здесь не было. Любой мальчишка в необъятном СССР в секунду распознал бы в нем милицейскую фуражку — сигнал опасности. Дети инстинктивно чувствуют угрозу, скрытую за благими намерениями. Их ненависть к учителям и цирковым дрессировщикам найдет немалое в оправдание. И вполне логично, что с трехлетнего возраста любой нормальный пацан чурается всяких типов, гоняющих его с соседского дерева. Вы спросите, откуда тогда берутся постовые, участковые и, тем более, высочайшего класса следователи, населяющие здание на Лубянке? Оттуда, оттуда же, милейший читатель, — из числа особо непримиримых хулиганов, тиранивших целые районы. Что если Тимур со своей командой в конце концов занялся разбоем? А Мишка Квакин — в погонах, с лоснящимся наганом и стальным взором — конвоировал бывших конкурентов куда-нибудь под Владимир?

Кэ всмотрелся в алую звезду на околыше. Она показалась ему прекрасной — застывшим в неподвижности совершенством. С внутренней стороны фуражки рыжей тушью значилось «с. Чудинов». Для Кэ это был просто узор.

Миры определенно сближались, оболочки сталкивались и рвались, внутрь одного то и дело просачивался другой. Кэ со злобой вспоминал тщедушное суетливое существо, закрывшее переход за секунду до того, как он успел им воспользоваться. Впрочем, форма существа показалась ему удобной. Он решил сделать себя таким же, но мороженые голуби, собаки и камни плохо для этого подходили. Нужно было еще подумать: возможно, он упустил что-то важное в конструкции.

Кэ поддел находку и, довольный собой, нацепил на яйцевидный покатый выступ, который вполне мог сойти за голову.