Около четырех утра Илья, грязный, исцарапанный, без очков и в одном ботинке (да-да, с недостающим пальцем ноги, я не забыл) стоял в прихожей, пытаясь объяснить Вареньке совокупно все перечисленное. Хуже всего пришлось придумывать на счет пальца, потому что история с маньяком под Патриаршим мостом и последующем чудесным перемещением на Пречистенку потребовала бы развить сюжет — но в другом совершенно месте, где непременно бы выплыло кое-что, что он точно не хотел объяснять. (Илья был убежден, что ему не место в психушке, хотя все меньше и меньше.)

Отмытый и перевязанный молчаливой недовольной супругой, он устроился, насупившись, на кровати, более всего боясь заснуть, потому что чувствовал, что реальность стала какой-то уж совсем ненадежной, мягкой и дырявой как кусок сыра. Но тело взяло свое и к шести утра он мертвецки спал, ощущая себя летящим в бездну. Вокруг кружила мучная пыль, забиваясь в нос, глаза и рот, в облаках которой всплывали неизвестные ему символы. Аппетитно пахло свежей выпечкой.

«Зовите меня Алисой!», — приветствовал он группу граждан, с любопытством рассматривавших его, пролетая мимо них вниз. Блеснули вспышки щекастых «никонов», послышался непонятный говор.

— Дэва о-карада-о таисэцу-ни! — крикнул ему вслед толстяк с узкими как ребро монеты глазами.

— А, етит твою! Интуристы! Фак ю, япона-мать! — прокричал Илья, проваливаясь все глубже, отплевываясь кусочками теста.

Оживленные встречей граждане остались далеко вверху.

Наконец впереди показалось дно, что радовало и пугало одновременно. Никакого спасительного стога под Ильей не было — только серые плиты, твердые и неприветливые на вид.

Мистерию прервал звон будильника.

— Ну, ты как? — спросил женский голос — откуда, Илья не понял. С пространством вообще творилось что-то неладное.

— Нормуль, — неожиданно бодро ответил он и перевернулся на другой бок. Простыня под ним была мокрой, хоть выжимай.

— Как нога? Чай пойдешь пить? Или принести?

Илья отдался женскому милосердию и напился чаю в постели.

— Болит?

«Еще как», — сказал он про себя Илья и отрицательно замотал головой. Варя сдернула с него одеяло. Бинт пропитался кровью.

— Нужно срочно наложить швы, а то воспалится. Как тебя угораздило вообще?! Сейчас же рассказывай. Голову скоро потеряешь!

— Голову пусть — умнее буду. Лишь бы не другое, — хмыкнул он, слезая с кровати на пол.

— Да иди ты… дурак, — отмахнулась Варенька и вышла, не забрав чашку.

Теперь Илья сидел на балкончике, стараясь не обращать внимания на кухонный шум. Быстровы затеяли званый ужин, оккупировали все чашки, ножи и примусы, пытались даже его увести в рабство, заставив чистить картофель, но Илья, ссылаясь на боевое ранение, сбежал от них, театрально подволакивая ногу.

Не было отбоя от желавших индивидуально и скопом посмотреть на его увечье. На фоне быстровского глаза, травмированного при починке титана в ванной, потеря пальца при загадочных обстоятельствах было событием в высшей степени интригующим, сделав Илью на час героем и жертвой навязчивой популярности.

Утром, по настоянию супруги, они смотались вместе в травмпункт, вызвав удивление фельдшерицы: культя сформировалась и почти заросла, чего по хирургическим канонам не могло быть. В графу «диагноз» поставили: «Травматическая ампутация мизинца правой стопы (застарелая)», на чем страдальца отпустили домой, на всякий случай прописав йод и разрешив в лечебных целях испить водки, но не более полулитра, с закуской, малыми дозами в течение дня.

— На тебе прям как на коту зарастает! — похвалил Гринева Быстров и удалился нарезать сало. Калям проводил его алчным взглядом.

Итак, Илья сидел, глядя на пустой двор, и пытался сложить очередную головоломку. На душе его было неспокойно.

Митинг в музее. Кабак. Драка. Кошмарный монгол с щипцами. Асфальт Пречистенки, на котором он оказался, не помня, как, лежа на животе перед булочной. Путь домой. Досада за потерянный туфель (стоило подумать о нем, заныл фонтом пальца). По крайней мере, не мутило голову от похмелья, что уже неплохо — выпили они вчера порядочно.

Тут возникла гнусная мысль: не Нехитровым ли все это подстроено? Изворотливый типчик этот Борис! Умный приспособленец и вообще подозрительный. Мысль была такой скверной и в то же время логичной, что отделаться от нее было невозможно. И местечко-то выбрал он, и вел туда так упорно. Илья в конце концов утвердился в своей догадке, и даже решил позвонить коллеге, напроситься на разговор «по душам», но осекся, вспомнив факт своего спасения, который никак не мог объяснить. Поверить, что Нехитров способен к телепортации, даже с его талантами проходимца, было невозможно. Скорее всего (тут мы проголосуем двумя руками), дело состояло в чем-то другом.

Что касается Бориса Аркадьевича, раз зашел разговор о нем, то он не был он ни виновным, ни правым, и вообще к истории под мостом не имел ни малого отношения, а маялся сейчас с компрессом на голове, уговаривая жену налить водки или добить его прямо тут — что она обещала сделать, если он не прекратит ныть. Вернувшись на извозчике ночью, он долго стоял у двери, убеждая заплетающимся языком супругу впустить его; обещал провести над собой работу, отдых в Крыму и колонковую шубу. Наконец был впущен, раздет и под наблюдением препровожден в ванную — но в правах не восстановлен до вечера, пока все ни забылось само собой.

— А не тот ли нервный тип из подвальчика все подстроил? — кольнуло Илью прозрение. — Надо бы навестить его…

Так оно или нет, но Илья пришел к убеждению, что все это неспроста, и великан этот, мать его, имеет отношение к его необыкновенной истории. Впервые он почувствовал, что нашел зацепку, которая может ему помочь во всем разобраться. Как бы теперь ее обнаружить? Только в каком-нибудь… хм… более безопасном виде.

Но иные зацепки приходят сами.

Нишикори крепко врезался в его память. Он вообще, как бы это сказать… запоминался. И вот кошмар ожил: несколько дней спустя на Манежной Илья увидел его в толпе.

Он не побежал и не стушевался, но, объятый решительностью, проводил великана до «Метрополя» и неделю после следил за ним, взяв в счет отпуска.

На грех, японец (Илья скоро убедился в том, что он японец) ни полдня не сидел спокойно в своем роскошном номере, а мотался взад-вперед по Москве и пригородам, ехал то в Мытищи, то в Одинцово, однажды укатил в Ленинград и пробыл там двое суток, чуть не сведя с ума своего преследователя, который все время ждал на вокзале, кидаясь к каждому поезду. Пришлось соврать жене о командировке — рискованный шаг, когда работаешь с благоверной в одном учреждении.

Упорству Ильи мог позавидовать инспектор Мегре, если бы не один нюанс: всюду рядом с кустарем-детективом терся неприметный раскосый парень, известный под именем Керо, вполне сходивший за сына казахской степи, на которого никто не обращал внимания.

Вернувшись из Ленинграда, Нишикори направился в «Метрополь», из которого очень скоро вышел, чтобы сесть на поезд в Дубну.

По дороге Илья его потерял.

Не было ни малейшего сомнения в том, что японец садился в соседний с ним вагон, заняв один сиденье, рассчитанное на троих обычных людей, и что не было его среди выходивших, но… факт остается фактом — интурист сгинул.

Когда Илья, взвинченный и разбитый, наплевав на все, вернулся домой, его поджидал пренеприятный сюрприз: жуткий тип, за которым он бегал почти неделю, сидел на стуле в их с Варей комнате, положив руки на колени, и пристально смотрел на него. Рядом на полу, как ни в чем не бывало, в солнечном пятне вылизывался предатель Калям, вполне довольный собой и гостем.

Бежать, очевидно, было бессмысленно. Но Илья попробовал.

Минутой позже он смотрел на комнату снизу вверх, прижатый к половику двумя центнерами японца.

— Что вам нужно? — промычал он, стараясь вдохнуть поглубже.

Ему было страшно и к тому же жалко новых раздавленных очков, лежавших у него перед носом.

— Решение, — пространно ответил гость.

— Какое? — просипел Илья, царапая щеку о половик.

— Я буду спрашивать и слушать. Ты — отвечать правду. Можешь выбрать смерть.

Илья оценил талант убеждения, дарованный его гостю, и лихорадочно согласился, не заботясь о чувстве собственного достоинства и прочих штуках, сильно мешающих выживанию. В итоге в ближайший час он по шагам рассказал о себе, своей жизни «до», «после» и вообще, помянув М. и старательно обходя Вареньку, которую (ему было приятно это осознавать) он хотел максимально оградить от всех неурядиц. И еще он понял, что впервые так последовательно и просто излагает суть происшедшего с ним, в том числе самому себе, и что сердце утешается этим, а ум приходит в порядок.

Японец внимательно его выслушал, глядя в пол. Лицо его ничего не выражало.

Судя по шуму, раздавшемуся за дверью, в квартиру начали возвращаться жильцы. Илья заметался мыслями, не представляя, как предупредить Вареньку об опасности, но тут Нишикори встал и молча вышел, буднично и просто, словно приходил спросить спичек. На минуту в квартире затихли крики, что казалось в принципе невозможным.

Илья в лицах представил эту картину: огромный японец в черном является в коридоре ошарашенной коммуналки и движется как танкер к выходу, заслоняя собою свет. Уверенный, что сейчас же в дверь просунется чья-нибудь любопытная голова, он подошел к окну и принял скучающий вид, на ходу пнув кота-коллаборациониста, всю историю дремавшего у ног заморского гада. Беспринципная тварь не пожелала пошевелиться, лениво приоткрыв один глаз.

— Получишь ты у меня селедки, контра! — погрозил Каляму Илья, выглядывая из-за шторы во двор.

Интуриста не было видно. Откуда-то возникла уверенность, что вопрос исчерпан и сюда он никогда не вернется. Наконец за долгие месяцы Илья почувствовал мир в душе и даже какую-то окрыленность.

Действительно, не прошло минуты, как дверь отошла без стука и в щель между нею и косяком протиснулась голова Ярвинена — самого, по-видимому, шустрого, благодаря зарядке и растираниям. Илья лениво по-мхатовски обернулся, вопросительно взглянув на пришельца.

— Э?.. — лишь проблеял тот.

Илья непонимающе поднял бровь.

— Ах, этот… По работе, коллега из Японии, академик и самурай. Будет делать доклад в Кремле, просил консультаций, — небрежно сказал Илья, будто о самом пустячном деле. — Там немец пожилой сегодня не появлялся? С переводчиком?

Сосед отрицательно потряс головой, вытаращив глаза.

«С немцем я, однако, переборщил», — подумал Илья, но слово не воробей.

— Ну, ладно, ладно… Если придет, скажите, что приму после чая.

Матиас Юхович отчаянно закивал, пообещав, что вдруг если, то он немедленно.

После этого японец Илью действительно больше не беспокоил (хотя, мерзавец, и не вернул пальца!).

В следующий вечер Илья постучался в квартиру М..