— Можешь считать, это моя последняя услуга тебе. Уже завтра я улетаю обратно в Австралию. Кстати, ничего, что я перешел на «ты»?

— Что вы вообще здесь делаете?

Все еще пребывая в состоянии вакуумного шока, я едва ли удивился бы, даже если вместо «ты» он начал бы обращаться ко мне «ваше превосходительство». Машина везла нас в сторону Москвы. Добренко сидел за рулем и всем своим видом демонстрировал, что не очень настроен на долгие задушевные разговоры. Казалось, его нисколько не беспокоили ни запах, исходивший от моей одежды, ни тот факт, что сразу после тюремной скамейки мой зад уселся в роскошное кожаное сиденье его «Порше». Возможно, он и вправду не запаривался такими мелочами. С его-то доходами…

Мой вопрос тем временем не остался без ответа.

— Я приехал по делам, совсем ненадолго. Думал тихонько все провернуть, не привлекая к себе ненужного внимания… старых знакомых. Но правду говорят, что Москва — большая деревня. В театре можно встретить соседа, а в метро — Кобзона. Забавно, что мы увиделись, правда?

— Забавнее не придумаешь. Я надеялся встретиться с вами не раньше, чем лет через пятьдесят.

Добренко посмотрел на меня сквозь солнечные очки. Зачем он их нацепил? Солнце ведь уже садится да и светит сбоку, а не в лицо. На всякий случай я решил уточнить:

— Я полагал, что вы умерли.

— Ах, вот оно что. Теперь понял. Со своей стороны я полагал, что ты немного умнее и сообразительнее. Иначе не стал бы помогать. Неужели я ошибся?

— Не совсем понимаю, в чем заключается ваша помощь. И вы так и не ответили, как нашли меня.

Добренко усмехнулся в редкие усы.

— Отвечу в обратном порядке. Находясь в Москве, я поддерживал связь всего лишь с несколькими самыми близкими своими друзьями. Один из них сейчас руководит управлением внутренних дел… Не важно, где. Скажем там, довольно высокий пост. До него дошла информация, что некто Павел Телига через свои старые связи — в том числе, через его подчиненных — наводит справки о неких Всеволоде Новикове и Марии Петуховой. Его это никоим образом не заинтересовало. Поначалу. Однако неожиданно в разговоре промелькнуло и твое имя. А мой друг в курсе той истории, что произошла полтора года назад. Более того, он несколько раз бывал у меня в Первоцветово… Но это тоже не имеет отношения к делу. В общем, я тут же был поставлен в известность, что мой старый знакомый снова впутался в темную историю. Я заинтересовался. Не составило труда выяснить, что твой дальний родственник из Германии пал жертвой промышленного шпионажа. Причем, шпионажа настолько грубого, что даже стыдно говорить. Схема — глупее не придумаешь. Разучились нынче люди работать, микроскопами гвозди забивают… Короче. Своих выходов на Петю Первого у меня не было, однако я был в крусе всех происходящих событий. Прости, но вмешиваться я не собирался — мы с тобой не такие уж закадычные друзья. Следил, скорее, из любопытства.

— Но вы вмешались, — прервал я его рассказ. — Произошло что-то экстраординарное?

— Разумеется, произошло. Ты со своей женой каким-то образом умудрился выйти на Петю и, более того — увести добычу у него из-под носа. Этими своими выходками вы перешли черту, которую нельзя переходить. Тут дело даже не в деньгах — как я понимаю, заказ был довольно рядовым. Дело в репутации. Упустив вас, он, выражаясь по-японски, потерял лицо перед коллегами по цеху. Ты сам понимаешь, нельзя злить вора в законе. И, тем более, нельзя его унижать. А вы разозлили и унизили.

— Даже так…

Не скажу, что я очень уж удивился — все-таки, пока сидел в камере, успел кое-что обмозговать, — но под ложечкой неприятно кольнуло. Увы, диагноз полностью подтвердился.

— Тебе очень повезло, что мне оперативно доложили о произошедшем, — продолжил меж тем Добренко. — Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, чтобы после этой истории вы смогли спать спокойно и не вздрагивать от каждого шороха за окном. Петя — авторитет, но и я человек не последний, найду, как повлиять. Постараюсь взять вас под свою защиту. Но такие дела не проворачиваются быстро. Поэтому, боюсь, в ближайшие несколько дней за вашу безопасность не поручится никто. В том числе и твой покорный слуга. У меня, увы, осталось не так много ресурсов в этой стране… Благодаря твоим же усилиям, кстати.

— И что нам делать? — не заметив брошенной в свой адрес колкости, первым делом я подумал о Вере и не на шутку перепугался. — Моя жена! Она в порядке?

— Увы, не знаю. Я послал ей сообщение, чтобы она вместе с Марией при первой же возможности прибыла по названному адресу. Небольшой загородный дом, то немногое, что еще осталось у меня здесь, в России. Думаю, вам всем будет лучше ближайшую неделю провести там.

— Но Сева и Ден должны вернуться в Германию. Не кажется ли вам, что так для них будет безопаснее?

— Возможно. Но это уже решайте сами. Я же высказал свое мнение: как минимум неделю вы должны вести себя, как мышки.

— Понятно… Спасибо.

Было бы верхом неблагодарности требовать от него большего. Этот человек, появившийся в тот момент, когда, казалось, уже не на кого было рассчитывать, выручил всех нас. И выразил готовность выручить еще раз, в будущем. И все это при том, что когда-то я самолично стал причиной его краха!

— Не подумай, что я злюсь на тебя за прошлое, — он словно угадал мои мысли. — Вы со своим дотошным братцем позволили мне многое переосмыслить, за что я очень вам благодарен. И не только я. Отец и дети тоже.

Слышать подобное было в радость, однако меня в данный момент меня занимали несколько иные темы.

— Геннадий Романович… Могу я позвонить жене с вашего телефона?

— С моего не можешь. Но твой лежит на заднем сиденье. В пакете, вместе с остальными вещами. Если, конечно, его не прибрали к рукам эти милые люди в погонах.

— Ух ты! Спасибо!

Батарея почти села. И не удивительно: семнадцать пропущенных вызовов и семь сообщений! И все от Веры. Нет, одно от Ирины: сообщает, что с Павлом все в порядке. Это хорошо. Но сначала жена.

— Она у тебя эмоциональная, — заметил Добренко, когда наш десятиминутный разговор с Верой наконец благополучно завершился.

— Еще какая…

Ситуация немного прояснилась. Девушки действительно находились в загородном доме, куда их заманили звонком с посулом, что там они будут просвещены относительно нашей судьбы. Не только Вера и Маша, но и Валя подалась вместе с ними. Одну лишь Свету оставили присматривать за собакой. На мою попытку наехать по теме «Как плохие дяди разводят доверчивых девочек, и почему доверчивые девочки не должны быть такими доверчивыми» я получил некислую отповедь, общий смысл которой сводился к тому, что пусть я осел, но жена волнуется даже за осла. В общем, они прибыли на место назначения, а через час — то есть, примерно двадцать минут назад — полицейская машина привезла живых и почти невредимых Игоря, Севу и Дениса. Теперь все ждут только меня.

— Мы скоро тоже прибудем, — ответил Добренко на мой молчаливый вопрос. — Я решил дать небольшой крюк, чтобы не привлекать лишнего внимания.

— Вы останетесь с нами?

— Нет. Я уже сказал, мне надо будет уехать.

— Сразу же?

— Сразу же.

— Значит, мы снова не поговорим, — не сумел скрыть я накатившего разочарования. Как только поутихло волнение за Веру, мой интерес к Добренко всколыхнулся с новой силой — слишком уж много было связано с ним такого, что не просто оторвать от сердца.

— Поговорим? — удивился он. — О чем ты хотел со мной поговорить?

— Ну… О многом.

— Например?

— Например, о вас, о вашей семье. Как Эля?

— Все такая же маленькая, — Геннадий Романович улыбнулся. — Только глаза повзрослели. Кстати, не исключено, что вы скоро увидитесь. Она хочет поступать в Москву следующим летом.

— Здорово! — это действительно была хорошая новость, я искренне обрадовался. — А генерал Балагутин?

— С ним все хорошо. Сердце, правда, временами беспокоит. Мельбурн с его морским климатом и частыми перепадами давления — не для него.

— А близнецы?

— Проходят курс реабилитации. Вроде бы, есть положительные сдвиги.

— Это хорошо…

— Закончились вопросы? — участливо поинтересовался Добренко, стоило лишь мне запнуться.

— Нет, нет! — горячо возразил я. — Просто… Ну да, закончились.

— Вот видишь, Филипп. Ты слишком мало знаешь меня, чтобы понимать, чем можно интересоваться, а чем — нет. Я же знаю про тебя достаточно много, чтобы вообще ни о чем не спрашивать. Таким образом, беседы у нас не получится, как бы это тебя ни печалило. Поэтому я предлагаю закончить. Тем более, мы уже почти приехали.

Машина действительно как раз въезжала в очередной дачный поселок, коих в окрестностях, как я успел заметить, была тьма-тьмущая. Честно говоря, я понятия не имел, в каком районе мы находимся, и какое ближайшее шоссе ведет до Москвы. Разберемся еще.

Добренко меж тем целиком погрузился в наблюдение за дорогой.

— Вы странный человек… — не выдержал я. — Приходите из ниоткуда, чуть не с того света, помогаете мне, а затем также молча уходите, не сказав ничего сверх того, что я должен знать.

— Именно так, — кивнул он.

— Что вы хотите взамен за вашу… помощь?

— Ровным счетом ничего.

— Не понимаю…

— А чего тут понимать, Филипп, — «Порше» затормозил перед невысоким решетчатым забором, за которым высился аккуратный коттедж красного кирпича. В окнах горели огни. — Ты ничего не можешь мне дать. Я помню про долг твоему брату Илье — думаю, ты уже тоже в курсе (я согласно кивнул). Но мне кажется, я с лихвой искупил его еще тогда, позволив вам уйти. Сейчас я помогаю тебе просто так. Просто потому что…

— Просто почему?

— Просто потому что ты неплохой человек. Потому что ты нравишься моей дочери. Потому что ты отпустил моих сыновей, хотя мог отдать их полиции. Потому что ты помог мне вернуть семью, которую я чуть не потерял по собственной глупости. Потому что у тебя замечательная жена. Потому что тебя выгнали с работы. Потому что больше никто тебе не поможет. Потому что ты молод, а мы, люди пожившие, должны помогать младшим. Потому что… Тебе мало? Я могу продолжить.

— Достаточно. Из всего сказанного вами я могу судить, что на моем месте мог оказаться кто угодно.

— Мог бы, — согласился Добренко. — Но этот «кто угодно» оказался где-то в другом месте. А ты здесь. Поэтому это место называется твоим.

— Не знал, что вы еще и философ…

— Это не философия, это софистика. Мнимое доказательство. Когда-то она считалась подразделом философии — кто-то и сейчас ее туда относит — но по мне, софизмы суть не более, чем разговорный прием. О философии мы с тобой поговорим как-нибудь в другой раз.

— Если он будет, — не сдержался я. — Этот другой раз.

Я ни на грамм не поверил его объяснению. Уж чересчур странный порыв альтруизма со стороны человека, который изначально не собирался вмешиваться, ибо «не такие уж мы с тобой закадычные друзья».

— Разумеется, — невозмутимо ответил Добренко. — Если он будет. Мы приехали, если ты не заметил. Тебя ждут.

Посмотрев в окно, я увидел, что на крыльце стоят наши: Вера, Ден, Валя… В груди перехватило от волнения. Кажется, я до сих пор не понимал, что мы все ходим по краю. И лишь сейчас, увидев своих друзей и родных, я вдруг увидел — скорее, почувствовал, чем осознал, — от какой смертельной опасности избавляет нас этот человек. На глаза мои навернулись слезы.

— Спасибо… Спасибо вам.

— Ну, будет, — нахмурился Добренко. — Не хватало еще трогательных прощаний. Помнишь, как ты уходил той ночью в усадьбе, когда забрал от меня Аню? Я буду рад, если сейчас ты поступишь точно так же. Просто уйдешь.

— Хорошо, да… Сейчас.

Негнущимися пальцами потянул ручку на себя, дверь послушно открылась. Отстегнув ремень безопасности, я буквально вывалился наружу.

— Пакет с вещами, — неуклюже перегнувшись, Геннадий Романович достал с заднего сиденья пакет и протянул его мне. — Запомни, что я сказал: как мышки.

— Я запомнил. Но как я узнаю…

— С тобой свяжутся. Все. До встречи, Филипп. Передаю тебя на руки жене.

— Любимый! — налетевшая Вера чуть не сбила меня с ног. — Родной мой, ты цел, с тобой все хорошо! Я так боялась за тебя…

В лицо пахнуло бензином. Оглянувшись, я увидел, что «Порше» стремительно удаляется по ровной ухоженной улочке. Через четыре дома он исчез за поворотом.

Последний луч солнца скрылся за линией горизонта.