До больницы я добрался не иначе, как чудом. То и дело натыкался на «тройки» громобоев, дважды по мне стреляли неизвестные: один раз из рогатки (стальной шарик угодил прямо в грудь, но толстая подкладка пуховика смягчила удар), второй раз — из огнестрела (к счастью, мимо). Приходилось залегать и прикидываться частью рельефа, пока опасность в лице очередного одинокого защитника Младова не уходила прочь. И не было никакой разницы, кого изображать. Стоило уйти в тень, красться вдоль стен домов, как тут же откуда ни возьмись появлялись громобои, и приходилось улепетывать от них со всех ног. А шел в открытую, прикидываясь захватчиком — запросто мог пальнуть из окна какой-нибудь местный «патриот».

Но громобоев было больше, много больше.

Один раз, заглянув в небольшой дворик, я снова стал свидетелем, как бандиты сгоняют в кучу людей из домов. Не знаю, зачем они это делали: просто развлечения ради или по какому-то сценарию — но видеть на все это было жутко. Полураздетые женщины прижимали к себе хнычущих детей, молили разрешить им вернуться обратно в квартиры. Многие вставали на колени, взывали к милосердию. Мужчин было мало, а те, что были, в основном угрюмо молчали и прятали глаза. А громобои глумились…

Стрельба не стихала, спонтанно возникая то справа, то слева, то спереди, то сзади. Гремели новые взрывы. Кто-то еще может сопротивляться? Кто вообще может сопротивляться? Дружины, в которых проводил выходные бывший Сонечкин жених? Рядовые обыватели, охраняющие родных и близких, вроде того же Чупрова? Остатки городской полиции? Против них полторы тысячи хорошо подготовленных и организованных головорезов. Даже если все не примкнувшие к громобоям мужчины Младова встанут на защиту своих домов, результат очевиден заранее.

Возле больницы уже хозяйничали мародеры. У ворот стоял небольшой коммерческий грузовичок, в который спешно загружали какие-то коробки. Наркотики тырят, догадался я. И не только их: вон один молодчик поволок какой-то медицинский прибор, похожий на монитор от аппарата УЗИ. Конечно, бери пока можно — вот извечный девиз завоевателя. Наверняка все банки и многие магазины также подверглись разграблению. На фоне такой вольницы сокровища Юрьевских так, мелочевка. Вот где настоящая прибыль!

Погрузку медикаментов и прочих материальных ценностей охраняли мальчики с автоматами Калашникова, но они больше были заняты чесанием языков, нежели своими обязанностями. Я решил обойти территорию клиники и зайти с обратной стороны, очень надеясь, что там никого нет, и я не привлеку к себе ненужного внимания. Понадеялся, блин. Стоило перелезть через ограду и, пригнувшись, потрусить в сторону погруженного в темноту главного корпуса, как мне в спину прилетел камень.

— Твою мать…

Прямо в поясницу. Несколько секунд я беспомощно корчился на снегу, нелепо перебирал ногами и пытался набрать в грудь хоть немного морозного воздуха. Когда вдохнуть наконец получилось, весь кислород тут же снова был выдавлен из меня навалившейся человеческой массой.

— Это тебе ни к чему, друг, — ласково прошептала масса мне на ухо, и я почувствовал, как железные руки выкручивают у меня из пальцев револьвер Яниного отца. Вот кто действительно в безопасности, подумалось вдруг. Надо было к нему съездить, ведь собирался же. Яна даже адрес дала…

Потом меня легонько приложили по виску, и я ненадолго ушел из реальности.

— Человеческая жизнь имеет более одного аспекта.

— Чего? — я хотел было открыть глаза, но по ним так ярко хлестанул свет фонаря, что пришлось спешно зажмуриться. Проклятые светодиоды, и кто их только придумал…

— Я говорю, что зело разносторонняя ты личность, Филипп Анатольевич. Вроде, знаю я тебя недавно, но человек ты неплохой, как мне казалось. А вот крест на тебе не христианский вовсе. Кстати, христианского как раз нет.

— Ах, это… — я не глядя сорвал с груди белый громобойский знак. — Так безопаснее было.

— Для кого безопаснее? Для тебя?

— Для меня в том числе. Лев, где Яна?

— Здесь Яна, — в лицо мне снова посветили фонарем, но Лев (а это и вправду был он) грубо рыкнул: — Ваня, хорош человека слепить! И ты тоже, хорош. Валяться, то есть.

Я наконец разомкнул веки и обнаружил, что лежу на старой больничной кровати. Прямо на холодной металлической сетке. Даже простынки никто не подстелил, только под голову запихнули какой-то комок тряпья. Ни черта не видно, в зрачках все еще пляшут разноцветные пятна от фонарика. Очень влажно, отвратно пахнет тухлой водой. И лекарствами. И еще человеческим потом.

— Где Яна? — повторил я свой вопрос. — И где мы вообще? Долго я лежал?

— Недолго, — ответил голос Льва. — Минут десять. Мы в подвале поликлиники. Как только этот ад начался, мы собрали всех, кого смогли, и привели сюда.

— Молодцы, — похвалил я, пытаясь приподняться. — Много вас?

— Человек сорок. Тише, тише! Все в порядке.

Это где-то поблизости раздался еще один взрыв. Люди заволновались, по подвалу невидимой волной пробежал испуганный шепот.

— Многие уже ушли, — продолжил за Льва его помощник Ваня, от которого слегка несло перегаром. — Остались только нетранспортабельные больные, три врача, медсестра и санитарка. А те, кто не ушел…

— Застряли наверху, — закончил за него Лев. — Мы сделали вылазку, чтобы поискать оставшихся. Нашли одного. Да на тебя наткнулись… Сейчас так редко встречаешь своих.

— Удача-то какая, — я дотронулся до поясницы и взрогнул от острой боли. — Блин… Вы мне там, часом, не отбили чего-нибудь жизненно важного?

— Все у тебя в порядке. Я смотрел. Хорош ныть, пойдем к Яне.

Яна находилась в соседнем помещении, размерами больше походившем на кладовую. Воздух здесь был не таким сырым и холодным — работала небольшая батарея, — поэтому здесь собрали всех «лежачих» и детей. Имелось и освещение — подвешенный к потолку карманный фонарик. За детьми присматривала пожилая медсестра, тихонько отругавшая вошедших. И так тесно, еще ходят тут, тепло наружу выпускают! Но Лев тихонько приложил палец к губам, и назревающий конфликт моментально угас. По всему видно, что персонал больницы его уважает.

Дочка Елены лежала у самой стены. Я с удовлетворением отметил, что на выделенной ей кровати есть матрас, голова девочки покоится на подушке, а сама она укрыта одеялом. Рядом с Яной, прижавшись к ней, как к родной матери, мирно сопел маленький мальчик лет четырех. Ему было тепло, он безмятежно улыбался во сне. Ну, хоть кому-то в этом городе сейчас хорошо.

Яна тоже спала.

— Мы дали ей седативного, — объяснила медсестра. — Она нервничала жутко, рвалась спасать мать. Детей только пугала. Вы родственник?

— Практически, — соврал я.

— Хорошо. Она обрадуется, когда проснется.

— Посмотрел на красу? — Лев вежливо взял меня под локоть и отвел в сторонку. — Теперь слушай сюда. Дело есть. Чрезвычайное.

— Какое дело? — заинтересовался я.

Не скажу, что мне очень улыбалось снова вылезать наружу, под ясны очи громобоев со товарищи, но и отсиживаться, словно крыса, в затхлом подвале, пока остальные защищают город — довольно сомнительный вклад в фонд будущих воспоминаний о годах молодости. Да и пример Чупрова меня вдохновил: я хотел действовать. Поэтому готов был выполнить просьбу друга, несмотря на несомненный риск, связанный с предстоящим поручением.

Лев придвинулся ко мне поближе и сказал на ухо:

— Эти нехристи растаскивают лекарства.

— Знаю, — кивнул я. — Сам видел.

— После того, как они возьмут все, что им надо, — Еремицкий перешел на шепот. — Поликлинику наверняка подожгут. Чтобы замести ненужные следы, уничтожить улики. Нужно им помешать.

— Каким образом?

— Самым простым: подняться наверх и потушить пламя.

— Нет, — возразил я. — Если мы полезем из подвала и выдадим себя, они наверняка решат, что внизу тоже есть чем поживиться. К тому же, мы для них не угроза, а, скорее, ненужные свидетели.

— Резонно, — подумав, согласился Лев. — Что сам предлагаешь?

— Предлагаю… — я задумался. — Нужно совсем отвлечь их от больницы. Сделать так, чтобы они как можно быстрее свернули погрузку. И свалили нафиг. Но такое можно провернуть только извне, снаружи.

— Предлагаешь обходной маневр?

— Да. Обожаю обходные маневры. Можно сказать, это мой любимый маневр. Но у них там охрана с калашами, а нас всего трое.

— Четверо. Дмитрий Семенович в разведку пошел. Он бывший военный, кстати. А охрану обязательно трогать? Можно ведь просто…

— Нет, нельзя просто, — перебил его я. — Нужно либо прогнать их совсем, либо уничтожить тачку с наркотой. Если мы не можем противостоять грабежу, попробуем хотя бы лишить противника трофеев.

— Это опасно… — Лев почесал затылок и зачем-то дотронулся указательным пальцем до кончика носа. — Но ты прав. Все сопротивляются, и мы тоже должны. Пусть по улицам провинции метет суховей…

Я снова забрал себе пистолет отца Яны. Второй ствол — подарок почившего громобоя Пахома — достался Дмитрию Семеновичу, отставному военному, майору, а ныне хирургу. Он также взял на себя общее руководство операцией. И в качестве подмоги на «передовой», конечно же, выбрал именно меня.

— Слушай сюда, молодой, — глядя на это морщинистое, сложившееся в какой-то жуткой ухмылке лицо, мне было очень сложно заставить себя поверить, что его владелец по диплому значится врачом. — Твоя задача проще некуда. Мы выберемся наружу, и разделимся. Я зайду с северо-запада, ты — с юга. Первый, кто выйдет на позицию, открывает отвлекающий огонь. Второй — подбирается к машине и бросает в нее Молотова. План понятен?

— Если под «проще некуда» вы подразумеваете, что я должен незамеченным пробраться к охраняемому транспорту и под автоматным огнем попасть в него бутылкой, да еще и так, чтобы он загорелся — то конечно, какие вопросы…

— А ты шутник, — отставной военный радостно осклабился (оказывается, то, что я видел до этого, улыбкой не являлось, просто прикус такой), и мне стало по-настоящему страшно. — И балабол. Ладно, не ссы. Я им такое устрою, такое покажу… Они про тебя и думать забудут. Сможешь вразвалочку подойти и ножиком гуттаперчу с руля соскрести.

— Занятная аллегория…

Блин, надеюсь, я первым выйду «на позицию». Пусть сам свои бутылки с керосином бросает. И нафига я вообще это все предложил? Боевой запал исчез бесследно, одно воспоминание осталось.

Дмитрий Семенович меж тем уже успел потерять ко мне всякий интерес.

— Лев, мой еврейский брат, ну где ты там?

— Сам ты еврейский брат, — отозвался Еремицкий, внося в помещение два пол-литровых бутыля из-под водки, до половины заполненных какой-то желтоватой жидкостью и заткнутых сверху тряпичными пробками. — У меня русская фамилия. И происхождение. И вообще вот, держите. В сортире сварганил, чтоб не воняло тут.

— А почему бутылки не полные? — с нервным смешком спросил я.

— Тоже мне шутник нашелся… — огрызнулся доктор. — Желтые, из туалета… Смешно, просто обхохочешься. Сколько было, столько и сделал. Держи на свою гранату, умник.

Я обиделся. А потом понял, что он волнуется за меня, и обижаться перестал.

Мы втроем выбрались на воздух. После душной атмосферы подвала февральский морозец приятно щекотал ноздри, наполнял мышцы силой. Даже боль в пояснице почти утихла. Но тут задул легкий ветерок, и нас тут же накрыл удушливый запах горелого пластика. На западе продолжало полыхать, на севере, за рекой — тоже. Отдаленная стрельба не утихала ни на секунду, заглушая собой все прочие звуки, откуда-то доносился исступленный нечеловеческий вой. Внезапно стало еще темнее: погасли последние электрические лампы. Теперь город освещался только огнем пожаров.

— Подстанцию грохнули, — пробормотал Дмитрий Семенович. На его глазах я изумлением увидел выступившие слезы. — Что ж вы делаете, нелюди… Эх, Младов, Младов… Родина моя малая. При фашистах такого не было.

— Если ты хотел врагов, кто же тебе смел отказать… — вполголоса вторил ему Лев.

— Мы не хотели врагов, — возразил старый хирург. — Они сами пришли. Ладно, некогда гутарить, выступаем. Жаль, оружия маловато…

Сразу за зданием основного корпуса больницы располагался обширный пустырь, тянущийся до самой Волги. Именно этим путем эвакуировался персонал вместе с «ходячими» больными. Мы же разошлись в разные стороны: я направо, к уже знакомой ограде, через которую не так давно относительно успешно перелезал, Дмитрий Семенович — таким же путем, но налево. Лев остался караулить у входа в подвал. Он был вооружен лишь тяжелым пожарным топором, так что в гипотетической перестрелке мог послужить разве что в роли принимающего огонь на себя. Или живого щита. Но ни того, ни другого, к счастью, не требовалось — у нас все было продумано. Вроде бы.

Я быстро преодолел открытое пространство, перебрался через решетчатый забор и оказался на улице. Оглянулся назад: Еремицкого не видно, затаился надежно. Можно действовать. Четырехэтажный дом через дорогу не подает никаких признаков жизни — укроемся в его тени, а затем коротенькой перебежечкой к следующему дому, потом несколько гаражей-ракушек, еще дом…

Не вдаваясь в излишние подробности, скажу, что на этот раз пронесло.

До заветного грузовичка оставалось не больше полусотни метров. Из-за угла я отчетливо видел фигуры с автоматами и снующих возле них людей. Они больше не таскали коробки — видимо, погрузка уже завершена, — но машина все равно не трогалась с места. Задержка? Или подпаливают главный корпус?

И вдруг, в тот самый момент, когда я уже собирался начать «отвлекающий маневр», моя роль в предстоящем спектакле кардинально изменилась, вместо активного действа сведясь к участи пассивного зрителя. Ну, почти пассивного.

И почти зрителя.

— Ребята, атас!

— Накрывай их, накрывай!!!

— Ложись!

Воздух вдруг взорвался вспышками выстрелов и треском автоматных очередей. Прежде, чем я успел хоть что-нибудь сообразить или разглядеть, все, кто был возле машины, оказались сражены пулями и безжизненно рухнули на заснеженную землю. Непонятно откуда появилось пятеро до зубов вооруженных мужчин в черных масках, точно таких же, как у громобоев — они тут же бросились к грузовичку. Один из них с ходу дал две очереди по железной обшивке кузова, второй — по убегавшему охраннику. Стрельба тут же стихла, так же быстро, как и началась. Победители взяли машину в полукольцо.

— Готовы, — громко констатировал один из бойцов, пнув ногой поверженного врага. — Проверьте остальных. Возможно, кто-то остался внутри.

— Эти не страшны, — заявил второй.

Еще несколько выстрелов — и все было кончено. Все свидетели произошедшего были ликвидированы. Все, кроме одного. Я же просто стоял за углом дома и качал головой, как китайский болванчик. Мой мозг просто отказывался фиксировать увиденное. Немало зла довелось мне лицезреть за свою жизнь, но подобной холодной безжалостности я еще не встречал. Даже со стороны громобоев. Мне не хотелось признавать, что эти люди на нашей стороне. Я не желал выходить к ним, благодарить за помощь. Я боялся их.

И, как выяснилось, не напрасно.

— Эй, там кто-то есть, — вскинутое дуло автомата сверкнуло огнем. Я успел отпрянуть, и смерть лишь выщербила каменную крошку из стены.

— Окружайте, — прозвучала тихая команда, меж тем хорошо расслышанная мной в морозном воздухе этой страшной февральской ночи.

Нет, это не свои. Эти не позволят мне уйти.

У меня был только один путь: внутрь, в дом. Но все подъезды заперты, на окнах квартир первого этажа прочные решетки, а лезть на второй не получилось бы чисто физически — подготовка не та. Тогда, бросив бесполезную теперь бутылку с Молотовым, я побежал вдоль стены, надеясь, что мне повезет, и хоть одно из окон окажется свободным. На что еще мне было надеяться?

Вот оно! Почти в самом конце дома, но я нашел его! Окно без решеток! Плевать, что наглухо закрытое — это ненадолго. Сейчас мы его… Черт, а долбануть-то по нему и нечем: никаких подходящих камней под ногами. Рукой тоже не стукнешь: стеклопакет, многокамерный профиль. И высоковато для нормального замаха. Боже, о чем я думаю!

В общей какофонии ночного хаоса как-то одиноко и сиротливо прозвучало еще два выстрела. Это заставит их хоть не намного, но умерить прыть. Я тоже вооружен. Когда преследователи обнаружили разбитое окно, я был уже внутри.

Пустая спальня: застеленная кровать, трюмо с зеркалом, шкафчик. Нужно скорее бежать отсюда! Но не сразу и не бездумно наутёк. Сейчас они полезут внутрь, и тогда я их…

Но первой внутрь полетела граната — я едва успел выскочить в коридор. Бабахнуло так, что зазвенело в ушах, врезался в противоположную стенку коридора и машинально приложил руки к голове: не идет ли кровь? Но кровь была только от стекольных порезов. Следом за гранатой в оконный проем просунулось дуло автомата. Несколько коротких очередей, приглушенных, словно через вату (последствия взрыва) — и тишина. Я так и остался стоять, недвижимый, безмолвный, и, что самое главное — невредимый. Стоял и понимал, что надо уходить. Если меня отрежут через входную дверь, наступит окончательная финита ля комедия. Но шок от взрыва и потрясение от всего увиденного и пережитого за эти несколько часов не давали мне сдвинуться с места. И я не шевелился. Я не боец, не солдат. Я даже в армии не служил! Чего вы от меня хотите? Чтобы я дрался? Я не умею, не приучен. И не имею ни малейшего желания, чтобы меня заставляли. Сам же напросился…

А вдруг они просто уйдут? Тогда я отсижусь здесь до утра, а там… А там будь, что будет. Я не хочу, не могу идти наружу. Нечего стыдиться простого животного желания выжить, чтобы продолжить свой род. Нет позора в том, чтобы отступить перед превосходящим противником. Нет трусости, если ты… Стоп, а это еще что такое?

Глаза. Прямо на меня смотрели человеческие глаза. В упор. Я непроизвольно дернулся в сторону, перенеся вес с одной ноги на другую, и под подошвой ботинка тотчас что-то громко захрустело. Это каким же истуканом надо было стоять, чтобы до сих пор сохранять полнейшую тишину? Черт, черт, черт! Глаза, проклятые глаза! Всего лишь отражение в повернутом ко мне полубоком трильяжном зеркале, сам хозяин глаз находится сейчас в соседней комнате, за стеной. И он точно не враг мне, а просто жилец, который, как и многие, пережидает бедовую ночь. Не враг.

А вот снаружи заметно оживились.

Кто-то запыхтел, зашевелился.

Кто-то лез в окно!

«Бах!»

Расстояние — пять шагов. Руки трясутся, как у наркомана после суточной ломки, но оружие — не травмат. Промазать сложно, если знаешь, как целиться. Боец в маске грузно вывалился обратно на улицу, глухим «Ох!» известив о встрече своего тела с землей. Нет, не зря я в тир ходил, не зря.

Снова показалось дуло «Калашникова»…

Не дожидаясь, окончания слепой «артподготовки», ломанулся в соседнюю комнату. Как бы ни торопился я покинуть разгромленное жилище, оставлять ее обитателей на расправу разъяренным бандитам… Нет, я, конечно, трус, но не настолько.

Лишь бы только сами жильцы меня не зашибли с перепугу.

— Уходим все, живо! — выпалил я, перекрикивая грохот автоматных очередей, и не глядя бросился к двери, ведущей в лоджию. — У вас сквозная квартира! Как это прекрасно! Ну же, идем, пока нас не окружили!

Обернулся — посреди комнаты стоят двое детей. Мальчик и девочка. Держатся за ручки, глазенки большие, перепуганные. Дети, значит. Вы что, издеваетесь?!

— Нам одеться? — доверительно спросил мальчик. — Тут холодно.

Выстрелы как раз смолкли.

— Нет, — отрезал я, пихая все еще дымящийся револьвер в карман и подхватывая его на руки. — Тут недалеко, так добежим.

Мы вылезли через противоположное окно на улицу и пустились наутек. Дети бежали, в чем были: домашняя одежда, тапочки. И рядом я такой, в полной зимней экипировке. Дикое зрелище, должно быть.

К счастью, вдогонку нам никто не стрелял.

Ребятишек я в итоге отвел в больничный подвал к Еремицкому. Пришлось заложить небольшой вираж, чтобы выйти к поликлинике со стороны пустыря. По пути нам повстречалась раненая женщина и потерявший очки полуослепший пенсионер — их мы тоже взяли с собой.

На месте Лев первым делом сообщил мне, что Дмитрий Семенович из «рейда» так и не вернулся: враги наших врагов вышли как раз с той стороны, откуда он должен был подбираться к громобоям, и пожилой хирург ничего не успел предпринять. А ведь на его месте вполне мог бы оказаться я, если бы карта легла чуть иначе. Снова повезло.

Машина с погруженными в нее наркотиками и медицинским оборудованием уехала в неизвестном направлении.