Маленький краб в стакане

[3]

На Лабрадоре зима — паршивая штука…

С января, или раньше, начинал пугать капитанов лед. Ураганные ветры, туманы, рваные тралы, заверты — ничего так не выводило их из равновесия, как лед.

Васильев тоже боялся льда.

Его траулер «Лось» незаслуженно носил такое гордое имя. Был «Лось» судном с изношенной машиной, гнилым корпусом и не имел никакого ледового класса. Честно говоря, узнай Регистр, что «Лось» болтается во льдах, не миновать скандала. Но план по филе есть план по филе, и его не выполнишь на Джорджес-банке.

На Лабрадор Васильев пришел перед Новым годом. Рыба шла хорошо, ее не успевали обрабатывать. Люди работали весело, каждый понимал, что еще веселее будет на берегу, когда придут они за получкой.

Уже разменяли вторую сотню тонн рыбопродукции, когда появились льды. Двое суток швырял норд-вест водяную пыль, быстро падала температура, и в эфире зазвучали тревожные голоса капитанов.

Капитаны повздыхали, поохали на совете и принялись добывать рыбу во льдах. Искали разводье и набивались в него так, что грозила опасность шарахнуть друг друга или в лучшем случае сцепиться тралами, что тянулись за кормой на добрый километр. Хлопот, конечно, прибавилось. Тут же сновали юркие бортовики-иностранцы, добавлял страху туман и неожиданные снежные заряды. Локатор работал, не переставая, и капитанам ночью не приходилось спать.

Не спал и капитан Васильев.

Больше всего боялся он получить пробоину от удара о льдину во время вытравливания ваеров, когда хочешь или не хочешь, а дай машине полный ход и старайся держать судно точно на курсе, иначе так завернешь трал, что, распутывая его, палубная команда устанет материться, но какой тут к чертям точный курс, когда торчат кругом ледяные обломки размером с пароход, — зелено-синие дьяволы…

Риск, разумеется, был. Он усугублялся тем, что существовал приказ, настрого запрещавший капитанам входить в лед. Не только промышлять, но даже входить в лед возбранялось. Но приказ приказом, а… Короче, все знали, что на Лабрадоре лед и что флот на Лабрадоре, и приказ сохранял свою силу. Сгорит капитан: иди сюда, голубчик… Обойдется — значит обойдется.

Проходили дни. Если дул норд-вест, льда прибавлялось, и флот искал рыбу в новых квадратах. Задувал восточный, приносил с Гольфстрима теплый воздух, жал ледок к канадскому берегу, и становилось полегче.

Ночью капитан не раздевался. Сбросив сапоги, он ложился на кривой диванчик. Иногда приходил к Васильеву сон, но капитан просыпался при каждом толчке и лежал в темноте, ожидая новых толчков, болезненно морщился. Потом поднимался с дивана, накидывал шубу и в тапочках на босу ногу выходил на мостик.

Тяжел был крест у капитана Васильева, но нес его он достойно. В то утро затих остовый ветер, и проглянуло ненадолго солнце. Лед разогнало, обнаружилась обширная полынья, и рыба ловилась на удивление. Скоро ее некуда было складывать, забили треской два ящика на палубе, бункер полный, да последний трал вытянули тонн на пятнадцать, он так и остался лежать целиком на оттяжках.

Легли в дрейф, объявили подвахту, и штурман записал в журнале: «Уборка рыбы».

Васильев спустился на фабрику.

На шкере за бункером стояло человек восемь. Капитан поприветствовал их. Ребята, одетые в желтые робы, бородатые, веселые, ладные такие парни, обернулись, заулыбались ему, и ножи замелькали быстрее. Тот, что стоял у правого края, вдруг протянул капитану ладонь.

— Смотрите, букашка какая, — сказал он, — паучок…

Васильев увидел маленького краба. Совсем маленького, ну с наперсток от силы. Краб протянул под себя ножки, черные глазки его настороженно глядели на капитана, грозно топорщил он рыжие усы. Словом, вид был у краба решительный, неприступный, и паучка он, действительно, напоминал.

— Дай-ка сюда, — сказал Васильев и осторожно пересадил краба на свою ладонь.

«Ольге сувенир будет, — думал он, выбираясь с фабрики, — забавный крабишко».

Ольга любила диковинки, привозимые с моря. Команда, удивительное дело, об этой страсти узнала довольно скоро, и капитану несли в каюту обломки коралловых веток, морских ежей, ракушек, омаров, если дело бывало на Джорджес-банке. На Лабрадоре такого добра не густо. Он опустил краба на стол. Гость с минуту не шевелился, потом выдвинул правую клешню, поцарапал ею стекло, неожиданно приподнялся и бочком заскользил к настольной лампе.

— Эге, брат, — сказал капитан, — так ты со стола свалишься, а я не замечу и наступить на тебя могу…

Он принес из спальни стакан и, ухватив краба двумя пальцами, опустил его на донышко. Маленький краб поскреб-поскреб лапками стенки и успокоился, а Васильев поставил стакан на стол, выключил лампу и стал писать Ольге письмо. Но дело подвигалось плохо.

Капитан вздохнул, повертел ручку, отложил ее в сторону, постучал по стакану и стал рассказывать крабу про Ольгу. Никогда не говорил о ней, а тут рассказал, как познакомились, приглянулись друг другу, как долго тянулись случайные встречи, был отпуск в Карелии, безмятежное время, вторая молодость капитана, радость такая, что заходилось сердце, и расплата за нее…

Три года назад была у капитана жена и дочь. Дочь взрослая, в аспирантуре уже училась. И тут — Ольга… И не красавица, вроде, так, обычное дело. Но сошел с ума капитан Васильев, развелся с женой, по-хорошему, правда, и, прожив на свете полвека, снова стал женихом. Ольге тогда исполнилось двадцать пять…

Хорошо было капитану и плохо. Шуму наделал много. Решительно все его осуждали, год целый не пускали в море, болтался на ремонте да в подменных командах, словно хуже стал знать рыбацкое дело.

Потом все немного забылось, дали Васильеву пароход. Рыбу ловил он порядком, не хуже тех, чьи имена мелькали в газетах. Сам он на газеты не рассчитывал, хотел лишь «фитилей» не получать.

Но покоя не было. Мучила Васильева мысль, нехорошая такая. И оснований не было, а мучила…

Капитан поднялся из-за стола, достал сигареты из ящика, распечатал пачку, аккуратно снял прозрачную бумажку, положил ее в пепельницу, размял табак, обирая крошки, нащупал в кармане кителя зажигалку. Но курить расхотелось, он отложил сигарету и подмигнул пленнику с рыжими усами:

— Тебе не понять, малыш, как трудно бывает такому большому крабу…

С вечера вновь потянул восточный ветер. Он принес туман, снежные заряды вперемежку с дождем. Лед исчез начисто. До наступления темноты успели сделать пару добрых тралений и снова завалились рыбой.

А утром пришел стармех. Он долго мялся, что-то бубнил под нос и вдруг объявил, что пропускает втулка, надо приподнять, а то вода в картер проходит. Словом, машину часика на два нужно раскидать, и будет ли на это разрешение капитана.

— Ты что это, дед? — сказал капитан. — А всю ночь о чем думал?

«Дед» промолчал, чего тут оправдываться, лучше помалкивать, но из каюты не пошел. Значит, решил Васильев, это у него серьезно. Он вышел на мостик. Крутили снежные заряды, но локатор показывал чистое море. Группа осталась южнее, они никому здесь не мешали. Приходилось дать стармеху «добро».

Двигатель быстренько разбросали, и тогда ворвался к капитану третий штурман и объявил, задыхаясь, что судно несет на айсберги.

Васильев проглотил забивший горло комок и повернулся к штурману.

— Не было айсберга, не было! — закричал тот. — Минуту назад смотрел.

— Прикинь дрейф, — сказал Васильев.

Он знал, что такое бывает. Редко, но бывает. Когда лучи локатора не отражаются от ледяной горы и отметка на экране не возникает. Случай редкий. Да и что толку орать на штурмана сейчас?

Капитан рванул рукоятку машинного телеграфа к слову «Готовьсь», но внизу обиженно, — шутите, что ли, — вернули стрелку в прежнее положение. И тогда у Васильева подогнулись колени.

— Стармеха на мостик! — крикнул он.

Прибежал позеленевший «дед», заикаясь, сказал: часа через три приготовят машину.

— Ты любишь салат из крабов? — зловещим голосом спросил капитан. — Так вот, через три часа крабы салат из тебя приготовят…

Стармех умчался в машину. На мостике собрались все штурманы и молча смотрели на неотвратимую гору, длиною в полмили и ростом в пять таких траулеров, как их «Лось».

«Вот и пришло мое время, — подумал Васильев, — а так, вроде, наладилось все…»

Умирать ему было не страшно, за себя он не боялся. Люди — о них думать надо. И он думал только о них, даже забыл про Ольгу, когда радист соединял его с флагманом группы.

Флагман был из молодых, плавал раньше у Васильева старпомом, мужик башковитый и деловой.

Когда на аварийной волне его позвали для разговора с «Лосем», он весело приветствовал капитана и спросил, что у него стряслось. Васильев коротко доложил.

Флагман молчал. Да и что он мог сказать? Выругаться разве — так не принято в эфире.

— Далеко, верно, а? — спросил, наконец, флагман. — Зря паникуешь, поди…

— Да нет, Александр Васильевич, — спокойно сказал капитан, — понимаешь, близко уже… Нужна помощь.

Именно спокойный голос Васильева внушил флагману тревогу. Он поднял на ноги всех, и через десять минут на мостике «Лося» знали, что к ним идут два траулера с юга, а с севера в ледяных полях пробивается спасатель «Стерегущий».

Айсберг надвигался. Океанская зыбь мерно поднимала и опускала траулер, и Васильев зажмурился, представив, что будет с «Лосем», когда волна бросит его на ледяную стену.

— Объявите тревогу, — сказал он старпому, — готовьте шлюпки, пусть люди знают, что им придется оставить судно. Только без паники, время пока есть.

Шлюпки готовили к спуску, и капитану оставалось только ждать. Он был спокоен, мысленно простился с миром и, вспомнив об Ольге, пожелал ей счастья.

По его команде штурманы надели спасательные пояса и стояли рядом, словно верные его оруженосцы. Рулевой принес еще один нагрудник, и второй штурман протянул его Васильеву.

— Это для вас, Олег Петрович, — сказал он.

Капитан недоуменно глянул и молча отвел протянутую руку.

«Чудаки-ребятишки, — подумал он, — это вам еще плавать и плавать, а мне-то нагрудник к чему…»

Прибежал радист, сказал, что «Стерегущий» снова требует на пеленг поработать. Поработали на пеленг. Спасатель подбодрил: скоро, мол, подойду.

Тянулись минуты, и самым тягостным была невозможность сделать хоть что-то для спасения корабля. Эта безвыходность сжигала мозг и сдавливала сердце. А ветер тем временем с силой давил на высокую надстройку «Лося» и гнал траулер на ледяную гору.

«Парусность большая, — механически отметил Васильев, — вот и несет».

Подошел старпом и негромко сказал, что шлюпки готовы к спуску.

«Парусность… Постой, постой, — подумал капитан, — кажется, выходит…»

— Боцман! — крикнул он и обернулся.

— Здесь!

Из-за спины старпома выдвинулась приземистая фигура боцмана.

— Живо все брезенты собери на баке, чехлы там всякие, живо!

Старпом недоуменно взглянул на капитана.

— Парус! — крикнул Васильев. — Понимаешь, Григорьич, парус!

— Ясно! — рявкнул старпом и вслед за боцманом бросился с мостика вниз.

Смешон и жалок был парус, сооруженный в лихорадочной спешке матросами.

По команде с мостика его подняли на баке между фок-мачтой и грузовой стрелой, служившей в качестве гика. Но он поймал ветер, этот парус, наполнил им свои складки и заставил траулер сойти с роковой линии, привязавшей судно к ледяной горе.

Медленно, очень медленно уходил в сторону «Лось». Казалось, что и нет никакого отклонения, и хлопоты напрасны, но с каждой минутой синяя скала все больше и больше сдвигалась к корме, и скоро всем стало ясно, что траулер айсберга не коснется.

Они отошли от него на милю, когда из снежного заряда вывернул верткий трудяга-спасатель. «Стерегущий» увидел «Лося», и басовитый не по размерам гудок ударил в уши не промолвивших ни слова рыбаков.

И вдруг качнулась ледяная гора, из бездны побежали стены, облизанные водой. Айсберг потерял равновесие и с оглушительным шумом перевернулся.

Поодаль маячил спасатель и с него изумленно глядели на ледяную глыбу и на диковинный траулер, ползущий от нее под парусом.

Потом родились легенды и стопка объяснений, написанных капитаном «Лося» и его стармехом. Все это потом. А сейчас все молчали на мостике «Лося», и каждый понимал, что нарушить молчание должен капитан.

Васильев сдвинулся с места, шагнул к третьему штурману, не сводившему с айсберга глаз, тронул за плечо и кивнул в сторону трюмных брезентов, распяленных на фок-мачте.

— Ну, чем не клипер? — весело сказал он.

Все повернули головы, заулыбались и вздрогнули разом, когда звякнул телеграф и вслед за звонком дернулась стрелка: «Готова машина».

Васильев бросился к рукоятке и поставил ее на «Малый ход».

— Убрать паруса! — крикнул он и усмехнулся:

«Действительно, клипер. Комедия…»

В каюте капитан долго стоял перед зеркалом и водил расческой по жестким, отросшим за время рейса волосам, серым от седины.

«Придется красить, что ли», — горько подумал он и, издеваясь над собой, вслух произнес:

— Так, что ли, жених?

Голос показался Васильеву хриплым, он прокашлялся и повернулся к маленькому крабу в стакане.

— А что ты скажешь, брат?

Краб молчал. Он всегда молчал, но Васильеву казалось, будто краб отвечает ему.

Сейчас капитан ничего не услышал. Он осторожно вынул его из стакана и опустил на стекло письменного стола. Краб не шевелился. Васильев потрогал пальцем тоненькие лапки, они оставались неподвижными.

Маленький краб умер.