Не все в прошлом

Он медленно идет по улице, высокий и на удивление стройный старик. Лицо наполовину упрятано в меховой воротник, из-под теплой шапки остро выглядывают глаза и нос.

А в воздухе полнейшая неразбериха. Снежинки мечутся. Впечатление такое, будто бы кто-то их сеет сквозь сито. Причем сито это резко дергает из стороны в сторону. И вот они легкие, почти невесомые, шарахаются то влево, то вправо, хороводом идут, а затем, как бы нехотя, оседают на землю.

Погода, конечно, дрянь. Но кто на севере на нее обращает внимание. Жизнь идет своим чередом. Все, что нужно сделать сегодня, люди делают. Здесь не услышишь, как у южан: „Приду, если дождя не будет“… Коль нужно человеку идти, он идет при любом ветре, морозе, дожде.

Вот и он, Ракитов, идет сквозь эту снежную кутерьму. Добровольно идет. Никто его не принуждал. Да и кто принудит его, человека, разменявшего восьмой десяток. Правда, просили. Так, мол, и так. Организовали клуб юных моряков. С большим рвением ребятня к морскому делу тянется. Настоящий корабль для них отведен. Настоящего капитана ждут теперь в гости. Да не просто капитана, а старейшего, зачинателя тралового лова на Севере. Не здорово ли? Как же пренебречь их неуемным желанием услышать его. А рассказать у него есть о чем. Он только на 69-м году ушел на пенсию. Да и то инфаркт с ног сшиб, а то бы…

Он идет по центральному проспекту и останавливается на углу, где проспект пересекает улица Капитана Егорова. Долго всматривается в табличку, уже сотни раз читанную-перечитанную. Знавал он Егорова, Александра Александровича, знавал, знавал. Даже очень хорошо. Вместе не один год промышляли. На „ты“ были. Помоложе Ракитова годков на двенадцать Егоров, но это ничему не мешало. Жаден был Александр Александрович до работы и до жизни и умер не болея, как-то вдруг, собираясь в очередной рейс в море.

А теперь вот улица его имени. Не забыт! Это твой сегодняшний день, Егоров! Смотрит Ракитов на табличку и мысленно говорит: „Здравствуй, друг и товарищ“ и как будто бы слышит ответные, заглушенные ветром слова: „Здравствуй, Дмитрий Андреевич, здравствуй. Вот и свиделись снова…“

А справа, вон на тех гранитных сопках, изогнутая как лук улица Капитана Буркова. Издали, снизу, смотрит на нее Ракитов. Жаль, не подняться ему уже туда. Сердце, да и ноги подводят. Но ничего. Он такси возьмет и съездит туда на днях. Постоит также у таблички и побеседует с земляком, с побратимом…

Его ждут к двум часам на корабле. Идти трудно. Как назло, ветер все время налетает на грудь и швыряет в лицо снегом.

Ходок он уже, правду сказать, никудышный. Потому и вышел из дому загодя. Машину предлагали, отказался. Ему лишний раз самому пройтись по городу нужен повод. Врачи, жена, невестки так и следят, так и шпионят. Чуть что — целый переполох: „Ах, Дмитрий Андреевич на улицу пошел!“ Куда там! Разве они понимают, что для него значит вот так, шаркая подошвами, с частыми остановками пройти там, где он ходил размашистым шагом, еще тогда, когда и улиц этих не было, ходил, крепко ставя ноги, вразвалку, гордо неся свое крупное молодое тело.

Теперь все не такое, иное, новое. А те, исхоженные тропы и его молодость — все позади. Вот его ждут ребята на своем траулере. О чем он им будет говорить? О прошлом?!

Ракитов даже остановился. Стоял, чуть пошатываясь, сопротивляясь ветру. А и впрямь они-то на него и станут смотреть, как на посланца из прошлого. Факт.

В прошлом у него столько пережито и столько сделано, что на десятерых хватило бы. Но не только о прошлых временах будет у него сегодня речь. Кто сказал, что у него, старого помора, нет сегодняшнего дня? Никто не говорил. Это он сам тень на плетень наводит. Его все время не оставляют в покое: волнуют, теребят, спрашивают. И советами его дорожат. Еще как! Два сына у него штурманами, два внука в мореходном училище. Это ли не его сегодняшний день? А разве сегодняшняя встреча на учебном корабле не нынешний день его долгой жизни? Нет, дудки, не все в прошлом!

Ракитов старался идти быстрее. Вот уже и залив недалеко. В снежной сутолоке ничего не видно, но он и так знает, за тем перевалом — порт и залив. На 14-м причале стоит траулер „Капитан Демидов“. На нем и состоится встреча. Кстати, Демидов. Ушел он из жизни совсем молодым. А каким помнит его Ракитов беспокойным и веселым. Ну и шустер был! Самый молодой капитан тех лет, а след очень и очень заметный оставил среди рыбацкого племени. Имя его хорошо памятно. Одна из банок в Баренцевом море его именем названа. Ее Демидов еще в 1937 году открыл. Стало быть, и он не забыт…

Ну, уже близко. Дмитрий Андреевич осторожно переступает через рельсы железнодорожного полотна. Дорога идет на уклон, а там уже до порта рукой подать.

— Значит, не все в прошлом, — говорит решительно вслух Ракитов, — да, не все! И даже не все в сегодняшних днях. Ракитовская банка тоже на промысловых картах обозначена. А там, как знать… Он лукаво подмигивает воображаемому собеседнику.

Но в это время послышались звонкие мальчишечьи голоса. Их много. Он ясно слышит, называют его имя:

— Дмитрий Андреевич, а мы вам навстречу вышли!

— Дмитрий Андреевич! Дмитрий Андреевич…

Обступили. Взяли под руки. Звенят, улыбаются.

— Ах, пострелы.

Шубейки нараспашку, лица пунцовые, горят.

Хотел было пожалеть Ракитин, что помешали ему помечтать о завтрашнем дне. Да не стал. Успеется еще. Вот сегодняшнее плотно обступило его. Крепко взяло, увлекает. „Ну, ну, — усмехается Ракитов, — увлекайте. Я не против“.

И он совсем уже не обращает внимания ни на ветер, ни на снег, а старается идти в ногу с окружившими его пареньками.

 

Печень акулы

(Рассказ в письмах)

Начальнику тралового флота

Уважаемый товарищ начальник!

К вам обращается за помощью из Сибири недавно демобилизованный сержант Семынин. Моему тяжелобольному отцу, инвалиду Отечественной войны, врачи посоветовали испытать последнее средство — печень акулы.

Вот с этой просьбой я и обращаюсь к Вам: пришлите, пожалуйста, печень акулы, это наша единственная надежда. Все расходы по пересылке будут оплачены.

Адрес указан на конверте.

К сему В. Семынин.

Резолюция на письме В. Семынина

„Нач. отдела рыбообработки т. Буренину. Срочно пошлите на промысел радиограмму о просьбе сержанта.

Н. Ермолаев“.

Радиограмма на промысел

„Всем капитанам судов тралового флота тчк Надо поймать акулу тчк Срочно нужна печень акулы тчк В Сибири больной человек ждет вашей помощи тчк“.

Калерия, здравствуй!

Напрасно ты думаешь, что я просто ленюсь писать письма и поэтому говорю, что жизнь у нас идет однообразно и дни похожи друг на друга, как волны в море. Это действительно так. Вахты сменяют подвахты, все идет колесом. Оно так и должно быть. В море-то мы ходим не в поисках разнообразия, а добывать рыбу.

Правда, мне как радисту (радист — уши корабля, говорят моряки) предоставлена некоторая привилегия, на подвахту я могу и не выходить. Но из моих предыдущих писем ты уже хорошо поняла, что и моя работа не из легких. Поэтому, Калерия, не лень, а нехватка свободного времени, порой, причина тому, что я редко пишу. Но сегодня я не могу не поделиться с тобой и не рассказать об одном событии, которое произошло вчера.

В полдень, только я заступил на вахту, была получена радиограмма из управления флота о том, что для больного человека нужно немедленно выслать печень акулы. Радиограмма была адресована всем кораблям флота. Но когда я ее передал нашему капитану, то он стал действовать так, как будто она только ему.

Он сразу же вызвал к себе (вернее, ко мне в радиорубку) старшего мастера по добыче рыбы, консервного мастера и еще несколько человек и приказал им: „Как только в трале окажется акула, немедленно доложите мне. В Сибири умирает человек, и печень акулы может его спасти“.

Через десять минут о приказе уже знал весь экипаж. Когда поднимался трал, все собирались на палубе. Но, как на зло, акулы не попадались. И только после третьего траления кто-то истошно закричал:

„Акула!“

Вся палуба была засыпана рыбой разных пород, но ее, цветом напоминавшую оцинкованное железо, полутораметровую акулу теперь уже видели все. Ты не можешь представить, Калерия, как мы обрадовались ей!

Консервный мастер Сеня Коваленко не стал прибегать к помощи рыбообработчиков, взял шкерочный нож и сразу приступил к делу. Он действовал быстро и, могу тебе сказать без преувеличения, красиво. Мы не успели и глазом моргнуть, как он вспорол брюхо хищницы и, нащупав рукой печень, ловко вырезал ее всю.

Вскоре он принес в каюту капитана несколько банок с законсервированной акульей печенью. Банки передали на ТХС, которое, доставив на промысел почту, в тот же день взяло курс на Мурманск.

Я тебе написал подробно об этом случае, потому что сам был удивлен. Ты бы видела, как близко к сердцу приняли чужую беду моряки. Хотя задание поймать акулу получили трое-четверо человек, выполняли его, в сущности, и волновались за исход все сто, даже не зная толком, в какой мере больному может помочь эта печень.

Вот какое было у нас дело, Калерия. На этом заканчиваю. О себе подробнее напишу в следующем письме. Будь здорова.

С морским приветом Олег.

Северная Атлантика,

борт БМРТ „Некрасов“.

Начальнику тралового флота

„Докладываю, что посылка с законсервированной печенью акулы, согласно Вашему приказу, отослана сегодня в 14–00 авиапочтой в адрес сержанта Семынина.

Начальник отдела рыбообработки Буренин“.

Уважаемый тов. Семынин!

В бассейновой газете мы поместили заметку о том, что по Вашей просьбе для тяжелобольного отца была выслана экипажем БМРТ „Некрасов“ посылка с печенью акулы. Кстати, в последующие дни печень акулы для Вас была заготовлена и на ряде других кораблей. Хотелось бы знать, как проходит лечение больного, как он себя чувствует? Напишите нам. Это интересует всех моряков.

Литработник Л. Локтев.

Здравствуйте, товарищ Локтев!

Вам пишет Всеволод Потапович Семынин. Находясь в армии, я получил из дому письмо о том, что мой отец тяжело болен. Мне дали отпуск, и я поехал домой. Врачи считали, что делать операцию уже поздно. А незадолго до этого в журнале „Знание — сила“ я прочитал, что один канадский ученый успешно экспериментирует на животных, прививая им рак и исцеляя экстрактом из печени акулы. Об этом я рассказал местным врачам. Оказалось, они знают не только об опытах канадского медика.

Они показали мне газету с письмом женщины из Омска. Она писала: „Когда получила посылку с печенью акулы, то я от радости заплакала. Теперь мой отец словно родился заново, поверил в свои силы“.

„Да, — сказали мне врачи, — болезнь запущена, остается испытать последнее средство — печень акулы. Но как скоро мы ее сможем достать?“

Вот тогда и пришла мне в голову мысль написать в траловый флот.

Печень была доставлена очень быстро, но, очевидно, заказал я ее уже слишком поздно. За три дня до получения посылки мой отец Потап Епифанович умер от рака легких.

Но я очень признателен заведующему отделом рыбообработки тов. Буренину, капитану траулера тов. Соколу и всем товарищам, помогавшим им, за их отзывчивость. Посылку я отнес в городскую больницу.

Я думаю, хотя и не моего отца, но других больных печень акулы сможет исцелить, и пусть не считают рыбаки Мурмана, что их труд был напрасным.

Вот, пожалуй, и все, что я могу Вам сообщить.

С уважением,

Семынин.

 

Димка

Димка — это белый пес с рыжим пятном на спине. Трудно сказать, какой он породы. Но он по-своему симпатичен, хвост держит бубликом, даже осанку соответствующую имеет. И главное — чистоплотен. У белых собак шерсть, порой, даже серый цвет принимает. А этот всегда бел. Морда у него умилительная, на ней точно нарисован черный, блестящий треугольник носа. Морду вверх задерет, осклабится и полное впечатление будто смеется.

О Димке рассказывают целые истории. Говорят, что он не только на многих кораблях побывал, а даже на судах разных бассейнов. Будто бы его „списали“ с черноморского траулера и пересадили в водах Атлантики на плавбазу из Калининграда. А теперь он на Мурманском БМРТ.

Моряки к собакам питают особое расположение. Некоторые привечают кошек, птиц; однако собак на судах чаще всего держат.

На БМРТ Димка вел себя, как, наверное, и на всех других кораблях. Ни к кому в частности не проявлял особого расположения. Со всеми был ровен и шаловлив. Правда, если кто уж сильно навязывался в друзья, тех он избегал, но не злобно, а как бы шаля. Опустит морду к палубе, расставит пошире передние ноги, качнется влево-вправо и увильнет в сторону. Только его и видели.

У камбуза он никогда не торчал, словно понимал, псина, что все равно позовут, когда будет надо.

Еще одна особенность. Уже больше месяца прожил на БМРТ и ни разу не лаял. Моряки даже удивляются: и с чего бы его не держат на одном месте? Не вредный, не злой. Живет, никому не мешает.

Надо сказать, что Димка был большим любителем кино и собраний. Сойдутся моряки в салон на киносеанс. Димка среди них. Сидит не близко и не далеко, а так, чтобы хорошо было видно, и ждет. Начнется картина — смотрит внимательно. Иногда вздрагивает, приподнимается. Но, в общем, ведет себя спокойно. Только, когда на экране собака или кошка, или там курица появится, начинает оглядываться и слегка повизгивает.

На собраниях совсем по-иному держится. Усаживается впереди всех, на виду у президиума. Правое ухо приподнято, левое свисает. Смотрит прямо в рот докладчику.

Выступал на одном собрании боцман. Человек уже в годах. Дело свое знал, но тогда к нему капитан какие-то претензии предъявил. Видно было, что боцман тяжело переживал свою промашку, и конечно, старался все обстоятельно объяснить. А тут на глаза Димка попался. Морда показалась глуповатой, чуть на бок, и ухо торчит. Боцман посмотрел на пса, запнулся и нить своей мысли потерял. Стоял, глаза таращил на собаку и ничего произнести не мог. На лбу у него испарина выступила, по лицу краснота пошла. И он тут как гаркнет:

— Пшел вон!

Пес даже сразу не понял, что это к нему относится, но боцман сделал шаг вперед и замахнулся на него ногой. Вокруг засмеялись. А Димке было не до смеха. Он, опустив хвост, вышел из красного уголка.

С тех пор боцман стал для Димки врагом номер один. Но и тут пес повел себя не так, как другие собаки. Он просто избегал попадаться боцману на глаза. Правда, поговаривали на судне, что якобы капитан как-то срочно вызвал к себе боцмана, а тот в это время после подвахты отдыхал. Его разбудили. Он мигом встал, надел один сапог, а второго на месте не оказалось, он и в рундуке смотрел, и в ящике стола, не нашел.

Решил надеть ботинки, но второго тоже не обнаружил, бросился за тапками и тех не было, вернее, один лишь валялся.

„Димкина работа“, посмеивались матросы. Но в точности никто не знал, так ли это. Были и сомневающиеся. Уж больно мудреное дело, чтобы Димка догадался утащить из каюты всю обувь только на левую ногу…

Шло время. Обстановка на промысле складывалась благоприятно. Рыбу едва успевали убирать и обрабатывать. Вахты сменялись подвахтами. Все уставали, все недосыпали. Но промысловики такую пору не хают. Рыба ловится, и это главное. Собраний, конечно, тогда не устраивали.

А уже на переходе домой в самый раз подвести итоги. Вот и собрались снова в красном уголке. Пришел и Димка. Сидит как ни в чем не бывало. Боцман в двух шагах, а пес и глазом не ведет. Началось собрание. Выступали капитан, помполит, рыбмастер. Взял слово и боцман.

Вышел вперед, откашлялся и только первые слова произнес, как вдруг послышалось неожиданное для всех „Гав“.

Боцман, однако, не обратил на это никакого внимания, только голос повысил. Но за каждым его словом, точно рефрен, следовало:

— Гав! Гав! Гав!

Ну, президиум, конечно, возмутился. Прогнали Димку. Он ушел, но когда закончилось выступление боцмана, снова появился, правда, вперед не полез, а уселся у самой двери.

Выступлений было много. И тралмейстер, и рыбообработчики, и консервный мастер, и механики — все говорили. Димка сидел, посматривал на выступающих, но не так внимательно, как раньше. По ходу собрания возникли какие-то спорные вопросы. И боцман снова взял слово. Только встал, только начал говорить, а у Димки правое ухо — дыбом, и он во все горло:

— Гав! Гав! Гав!

Тут уже все рассмеялись. Злопамятным оказался пес. Ну, боцман после собрания сразу распорядился, чтобы этого чертового дворняги и духу не было на БМРТ.

— Как в порт войдем, гнать в три шеи!

…Бедный Димка. Так вот, оказывается, в чем причина твоей неоседлости.