Через пять месяцев мне предстояло рожать, и я ужасно нервничала – причем боялась, дурочка, не самого процесса родов, того, кто у меня родится.

Не знаю почему, но я постоянно представляла себе негритенка, совершенно черного, но с рыжими волосами в тугих завитках. Я – светлая, у Алекса кожа была чуть смуглая, и даже намеков на негритянские черты не было. Однако я изводила себя дурацкими предположениями, что, возможно, в каком-то поколении у Алекса были настоящие негры, и теперь никто не может предугадать, какие гены унаследовал ребенок.

Я не могла думать ни о чем, кроме этого. Я приходила в отчаяние, думая: «Как я буду гулять в России с черным малышом? А если их будет двое? О!» – хотя какая Россия и какие негритята, а? Но картинка «я и два черных ребенка» ввергала меня в непреходящую панику.

Короче, как Алекс ни успокаивал меня – я нервничала тем больше, чем ближе был День Эр. Настроение менялось каждую минуту: то смех, то слезы, то злость, то радость...

Мама Зейнаб заметила мое состояние и поняла мои переживания. Она достала из своего большого сундука великолепный браслет из бирюзы. В центре браслета красовался глаз из мелких камушков горного хрусталя. Мама Зейнаб долго объясняла Алексу значение этого украшения. Он слушал мать внимательно, а потом встал перед ней на колени и поцеловал ее руки.

Браслет торжественно надели мне на левую руку, Алекс попросил меня заварить свежего чая, а сам позвонил по домофону Абдурахману, чтобы тот купил и принес пирожных.

Через пятнадцать минут мы уселись в гостиной за большим круглым столом, и Алекс пересказал мне историю, которую только что поведала ему мать.