Шурик, Талка и Алёша пошли в лес за грибами с деревенскими ребятишками.

Галька, девочка лет девяти, идёт за вожака. На спине у неё большая плетушка, с которой ходят на реку полоскать бельё. Через плечо — толстая измочаленная верёвка. И хотя корзинка пуста, потому что ребята только ещё идут в лес, Галька шагает, наклонясь вперёд, будто несёт тяжесть. Она рассказывает идущим с ней рядом Алёше и Талке о том, какой тут у них хороший лес. Говорит она всегда так, будто сама пугается того, о чём сейчас говорит. Сказав две-три фразы, она умолкает на секунду и оглядывает слушателей. Глаза её — светло-зелёные с коричневыми крапинками в зрачках — тогда останавливаются, как у куклы, а губы вытягиваются вперёд, будто собираются попробовать, горяч ли в стакане чай.

Гальку вынянчила бабка Лампиада — одинокая старушка, живущая теперь на колхозном пенсионе. От бабки девочка и усвоила такую манеру рассказывать.

— Мы только до Попова Верха и пойдём. Дальше ты лучше и не суйся. Там дальше-то и не знамо что! Глушняк! А грыбов там, говорят, а малины! Под Поповом Верхом и то водит, а уже за ним — совсем тебя закружит!

— Кто закружит? — спрашивает Талка.

— Эх ты, не знаешь! Леший водит! Как почнёт вертеть тебя по лесу, так ты, сколько ни бейся, всё на одном месте очутишься.

— Предрассудки! Лешие только по телевизору и в мультфильмах бывают, — улыбается Шурик.

— А вот как он тебя заведёт в самую болотину, где ночью огни над трясиной стоят, да как заигогочет по-лошадиному — тогда по-другому заговоришь!

— Не пойду я под Попов Верх[Я домой хочу, — захныкал вдруг Гринька, топавший позади всех, рядом с Шуриком.

Шурик считался среди деревенских ребят умным и справедливым, и потому малыш Гринька всегда старался быть около него, под его защитой.

— Ну и не ходи. Кто тебя звал? Сам навязался. Эх, ты! Забоялся! А ещё в пионеры хотел, — хлопая ладонью по спине мальчишку, выговаривает Нина, старшая сестра Гриньки.

— Нинка! Не тронь малого! Чем приставать к нему, поправила бы на нём рубаху, — командует Галька.

Рубашка Грине мала. Он вырос из неё. Да попалась прочная — никак не рвётся. Приходится донашивать. Низ её — на резинке. При ходьбе она постепенно поднимается по животу кверху, и рубаху приходится часто одёргивать.

— А кто это их там включает на болоте, огни-то? — спросил Гринька.

— Ну и недотёпа ты, малый! Думаешь, на болото электричество, что ль, тоже провели? Огни горят, где людей позасасывало! Сами они, огоньки-то, загораются. Как только человек провалился в зыбь, так — фук красный язычок! А ночью кто заблудится и увидит те огни, думает: вот она, деревня-то! Пойдёт, бедняга, на них — и поминай как звали. Каюк! А над утоплым опять становится в болоте огонь.

— И чего ты, Галька, плетёшь? К чему пугаешь малого? А сама, поди, вовсе и не видала никаких огней. Как же! Вытащишь тебя ночью на болото! — засмеялась Нина.

— Сама-то я не была, умные люди сказывали.

Ребята вышли за околицу, спустились с горы. Дорога тут была широкая, утоптанная коровьими копытами.

— А вот это наша новая ферма, — перекинув на другое плечо корзину, говорит Галька, указывая на длинное кирпичное здание под черепичной крышей. — Полы там ну жёлтые-прежёлтые, что твой воск. Каждый день там по пять котлов кипятят. Моют пол только горячей кипячёной водой!

— Кипячёной водой? — удивляется Алёша.

— Эх ты, сразу видать, ничего не знаешь! Чтобы у коров молоко белей да гуще было, — отвечает Галька.

— Не слушайте вы её! Она вам наплетёт не знамо что, — говорит Нина.

— Одних дров сюда не навозишься, чтоб греть воду, — продолжает Галька.

— Как проведут газ, так и не надо больше возить коровам дров, — говорит Алёша. — Грей хоть сто котлов!

— А из чего делают газ? — спрашивает Нина.

— А его никто не делает. Он сам сделался. Все первые-препервые, древние леса, какие выросли на болотах, всякие листья превратились в газ, — отвечает Талка.

— Сгорели они, что ли? Почему же газ не вверх, а в землю ушёл? — недоумевает Нина.

— Тут такое дело, — оживился Алёша, обгоняя Гальку и оглядываясь на ребят. — Я вам сейчас всё объясню. Нам обо всём Анатолий Николаевич говорил. — Мальчик вздыбил чубчик, откашлялся, будто собираясь отвечать учительнице. — Сто или двести миллионов лет тому назад, точно я не запомнил, все первобытные растения — осоки там и папоротники — и всякое тогдашнее комарьё и дафнии всё падали и падали на болотистую землю. Их засасывало в топкую тину, и они всё уходили в землю. Воздух к ним сверху не пробивался никакой. А земля давила на них и давила. Деваться им было некуда, и из них получился газ.

— А болотные огни тоже газ, — перебил Алёшу Шурик. — На дне зыбучих трясин, глубоко-преглубоко, гниют всякие болотные микробы и травы и тоже превращаются в газ. А когда там, в зыбкой земле, этот газ найдёт хоть самую маленькую щёлочку, даже в сто раз меньше ушка тонюсенькой иголки, он, газ, — фр-р! — и по-ошёл наружу! А как даст молния по болоту — и, пожалуйста, загорелись болотные огни.

— Уй ты! Здорово-то как! — обрадовалась Нина.

Ребята обогнули заросший орешником овраг, пересекли пустошь и оказались в берёзовом лесу. Трава тут росла густая, невысокая. Чистые, праздничной белизны деревья были видны до самых корней. Тонкие, отяжелённые густыми листьями ветки берёз местами висели над самой землёй, будто роясь кончиками листьев в траве. Ветер тут шёл верхом, касаясь только вершин. Солнце пробивалось в зелёные окна между деревьев, и повсюду, как живые, колыхались в траве ярко-восковые разливы света.

Берёзовый лес покато уходит к речке Снеткин Ключ. Вода в ней, затемнённой кустарниками и деревьями, всегда холодная и торопливая. А за речкой поднимается Попов Верх. Деревья там огромные. Стволы у них высокие, как телевизионные антенны. Только толстые, как заводские трубы. Отсюда, из березняка, ребятам кажется, что на верхушках деревьев на Поповом Верху лежат кучами облака.

— Только, чур, уговор: не расходиться. Артелью ходить будем. А то, гляди, отобьёшься, тут он тебя и закружит! В такую чапыгу заведёт, так там и останешься!

— Есть хочу! Отведите меня домой, — захныкал опять Гринька. — Шурка, чего она опять меня пугает! Не вели ей!

— Есть он захотел! Только пообедали!

— А зачем? Почему он кружит? — не унимается Гринька.

— Потому, что у всех людей одна нога короче, а другая длинней, — говорит Шурик и легонько стукает Гриньку ладонью по лбу, чтобы он лучше понял.

— Ещё чего! Вот это сказанул! — хохочет Галька. — Хромые люди-то, что ли?

Гриня садится на траву и вытягивает ноги, сравнивая длину.

— Обманываешь всё! Нет у меня длинной ноги. Обе ровные, нехромые! — радуется Гриня, стуча пятками по земле.

— Ну вот, не закружит тебя леший. Можешь не бояться, — смеётся Талка.

— Смотрите-ка, ребята! — показал Шурик ребятам зелёный лист. — Одна половинка у него вон как разрослась, а другая съёжилась. И вон, у другого листа тоже! Сейчас я расскажу, какой леший кружит человека, — обещает Шурик.

— Исть хотца! — всхлипнул мальчик.

— Гриня, не бойся. Шурик тебе сейчас всё про лешего объяснит, и ты перестанешь их пугаться, — сказала Нина.

— Рассказал один такой! Сколько ты, Шурик, живёшь на свете? Всего ничего! А бабушке Лампиаде скоро сто годов! Она их сколько перевидела, этих леших!

— Мне рассказывал отец. А он — день и ночь в лесу. Знает всё про леса. И у него знаешь сколько книг про траву и деревья! Даже в шкафу не умещаются.

— Так то вон про што, а не про лешего, — сомневается Галя.

Ребята сошлись поближе к Шурику. Так они двигались рядком, собирая то грибы, то позднюю землянику. Грибы клали в корзинки, а ягоды в рот.

Грибов было много в том году. Они высовывали из травы и из-под папоротников свои береты. Боровики — коричневые, подосиновики — оранжевые, рыжики — серо-зелёные.

Все грибы были крупными, твёрдыми, на них, казалось, можно штопать чулки.

— Батюшки мои! Гляньте-ка на вот этот-то листок! — закричала Галька. — Как его перекособочило! Одну-то сторону разнесло, как щёку от больного зуба, а другая совсем тощая.

— Ой, и правда! — радостно удивляется Нина, рассматривая листок.

— Ну, вот видишь! Отец нам сколько раз говорил, куда ни глянь — везде отличается правая сторона от левой, — торжествует Шурик.

Ребята притихли, задумчиво рассматривая травинки, листья, стебли и, к удивлению своему, во всём замечая неодинаковость. Талка набрала для своей коллекции всяких листьев, стараясь, чтоб половинки их были разными…

— А леший? — насупясь, спрашивает Гриня.

Шурик посмотрел на свои руки, сложив ладонь с ладонью.

— Вот, глядите сюда. У любого человека отличаются левые руки и ноги от правых. Правые руки — развитей, сильней; правая нога тоже лучше развита и потому делает шаг длинней левой. А бывают левши, у которых левые руки и ноги развитей правых. Но таких мало. У нас в деревне только и есть один левша — Пашка-левак.

— Я правша! — размахивает правой рукой и радостно смеётся Гринька.

— Почти у всех людей правая нога шагает шире, чем левая. По этому самому всегда в большом лесу, а в поле ночью и в туман человек кружит и кружит.

Ребята начинают мерить свои шаги и длину ног.

— Вот это здо́рово! Как это мы раньше не догадывались! А то валили всё на лешего, — делая большие глаза, восхищается Галька.

— А я правша, а я правша! — прыгая на правой ноге, радуется Гринька, освободившись от страха перед лешим.

Дети уже набрали свои корзиночки доверху. Только Га́лина большая плетушка никак не наполняется.

— Вот завистная Галька! Хватит. Все Засеки не оберёшь. Пойдём, — зовёт Нина.

— Вы посидите тут, отдохните, я чуть ещё пособираю. Плетуху тяжело таскать, я её высыплю около вас, а с пустой пойду.

Галя уходит в сторону речки, аукаясь.

Когда Галя пропала за деревьями, Шурик подошёл к кучке её грибов, убрал из неё верхние, с посиневшими срезами на ножках рыжики и добавил туда две пригоршни мелких грибов из своей корзинки. Потом сверху опять положил приметные рыжики. За Шуриком подошли Талка и Алёша и добавили в кучку грибов из своих корзинок и сверху замаскировали теми же рыжиками. Подошёл было и Гринька. Он был парень артельный. Куда все — туда и он. И, хотя у него было очень мало грибов, он хотел половину отсыпать.

— Сиди уж! Обойдутся без тебя, — отстранила его Нина.

Галя скоро вернулась. Ей повезло. У Снеткина Ключа она напала на опят. Она взглянула на свои оставленные на траве грибы и округлила глаза:

— Вроде грибов прибавилось, а?

— Подросли, пока ты уходила, — засмеялся Алёша. — Клади в плетушку, а то не уместятся.

— Давай помогу тащить-то, — подошла к ней Нина.

— Смогу и одна, — ответила Галя, взваливая на спину плетушку.

Дети тихонько пошли к деревне. Из корзин пахло свежими грибами. На почерневших от грибов кончиках пальцев ребят тоже, казалось, стоял аромат тугих подберёзовиков и смуглых, толстоногих боровиков.

— Ты, Талка, листьев-то сколько насобирала? Уж не газ ли станешь из них делать? — спрашивает, смеясь, Галька.

— Газ, двас! Правша, левша, правша, левша, — командуя сам себе, вышагивает Гринька. — А старинные грибы тоже оборотились в газ? А лизуны?

— Какие лизуны? — спросила Талка.

— Улитки, — пояснила Нина. — Они снизу прилипают к шляпкам грибов и, как языком, слизывают всю мякоть.

— И улитки и ракушки тоже сделались газом, — сказал Алёша.

Старая, кирпичная, семь на восемь изба бабки Лампиады стоит близ края деревни в тени раскидистых вётел. На лавочке, у серых деревянных сеней, сидит сама старая Лампиада и смотрит на опускающееся к Засекам солнце. Оно закрыто широким сиреневым облаком, и только видны длинные, в четверть неба, неслепящие глаз его лучи, косо опирающиеся на дымчатые далёкие леса.

— Я сейчас, — говорит Галя и, поправив на спине плетушку, идёт к бабке.

— Никак, ты, Галька? — радуется старушка.

— Вот грибочков тебе, — говорит девочка и выкладывает из плетушки часть грибов в ведро, стоящее рядом с бабкой на лавочке.

— И не боитесь одни в лесу? А как закружит? — делая большие глаза, говорит Лампиада.

К бабке подходят ребята. Они наперебой рассказывают ей про листья и ноги, про папоротники и дафнии.

— А я правша, правша! — орёт Гринька. — Я знаю, из чего газ делается!

— Ох, искусители! А ведь и у меня одна нога, наверное, больше другой. Всю-то мою жизнь мне давило левую ногу! Раньше-то, давно ещё, жал мне всё левый лапоть. Я грешила на лапотника: думала — плетёт через пень колоду! После мне жал ботинок левый. Думала — дал маху сапожник! А сейчас давит левый тапочек. Уж так жмёт! Прислала мне их на днях, тапочки-то, племянница из Первомайска. На газопроводе она там работает. Какой-то склад, што ли, для газа делают.

Бабка, обрадовавшись слушателям, ещё долго рассказывает про племянницу, про её работу на строительстве газохранилища. Взглянув опять на ноги, она говорит:

— Нога эта, левая, у меня, выходит, всю жизнь была больше. Вот кто меня водил по лесу-то! Беда!

— Ты, бабка Лампиада, левша, а я правша, — говорит с видом знатока Гринька. — А дрова теперь не будут рубить для коровника. Газом топить будут!

Дети, взяв корзинки с грибами, идут домой.

Лампиада смотрит на свои разные ноги и пытается озорно, по-молодому, притопнуть чечётку подошвами жёлтых спортивных тапочек.