=== Глава 1 ===

Синее небо заливает светом взлетную полосу, облака скользят легкими тенями по серой дорожке. Кругом поля с сочной зеленой травой — солнце, лето. Возле хищного матово-серебристого истребителя «Chort» виднеется высокая широкоплечая фигура офицера имперского флота. На форменном кителе сияют шестиконечные звезды. Сердце наполняется радостью, куртку на спине будто прорывают крылья. Я бегу и, хохоча, прыгаю на спину офицеру, обнимая за шею. А что? Ведь это же мой старший брат!

— Дан, — вскрикивает он, — ты… куришь?

Стряхивает меня с плеч и выдергивает изо рта мятый окурок.

— Ну… да, курю.

— На летном поле курить запрещено.

— А ты зануда, Корд!

Брат давит окурок носком ботинка и смеется.

— Откуда ты здесь?

— Вернулся полчаса назад. Хотел поскорее тебя увидеть, пришлось порасспросить… Есть у тебя время?

Корд внимательно смотрит мне в глаза.

— Для тебя, конечно, есть.

Лежим в траве, как на перине, а над нами проносятся снежные перья облаков. Ветер шумит где-то в вышине, ветер — для самолетов, для нас — тишина: война закончилась.

Поднимаюсь на локте. Брат лежит, закинув руку за голову, во рту травинка, взгляд совсем не такой, как обычно: мечтательный, рассеянный.

— Забавно, — говорит Корд, глядя в небо, — оседлали «Черта» в самом конце компании, он бесподобен.

— Жалеешь, что закончились бои?

— Прикуси язык! — прикрикивает брат. — Нет, конечно, жалею, что не прокатил на нем тебя.

— А ты хотел? — на миг от радостного детского предвкушения сделалось жарко в груди.

— Еще бы… — он грызет травинку и улыбается, — показать Ориму с высоты в десять тысяч.

Падаю рядом, зарываясь лицом в траву. Зачем мне Орима? Зачем мне твой «Черт», пусть он будет самым-самым бесподобным истребителем?! Главное, война закончилась, и мы оба живы! Вот за это благодарю и небо, и облака, и «Чертей», поднимающих в облачное небо пилотов имперского флота…

Темное окно портала осталось за спиной. Дьявол, дьявол, ну почему? Почему ОНИ всегда показывают такое, норовят задержать в своей глубине, дарят эфемерное, призрачное счастье, ломают волю? Тысячи тренировок и тестирований впустую, я едва не остался там, в ледяной пустоте… в траве на летном поле.

Стаскиваю шлем, отираю ладонью мокрое лицо, размазывая слезы, пот и кровь из разрезанной брови. Ждите меня, нарьяги, я иду по ваши души, если они у вас есть.

Помню эту дорогу. Вырубка в старом мертвом лесу, белые скрученные стволы, почти без ветвей, кора тоже обкрошилась. Не пойму, на что они похожи: на зубы гигантских монстров, на руки мифических горгон? Рыжая земля усеяна щепой, изрыта гусеницами боевой техники. Здесь мы шли, до капища еще три дня пути… Мне снова темно и душно от ярости. Весь этот гнусный мирок следует разнести ракетами, не оставить ничего живого, лишь голую дымящуюся землю.

Иду, спотыкаясь, по вырубке, дыхание схватывает, рука онемела ниже локтя. Пуля попала в щель между щитками, кость вроде не перебита — значит, заживет, да и лодыжка не болит, расходил. Все путем, Дан, — утешаю себя. Порталов в междумирье много, а меня никто не видел, потому они будут обыскивать все. Если Рагварна все-таки удалось убить, полковнику Логерфильду вскоре будет не до меня, да и нарьягам, ха-ха, тоже. Поэтому в Нарголлу я соваться не стану, а обойду ее десятой дорогой, пусть имперцы громят столицу (столицу? большое село) нелюдей, а мой путь пройдет по краю… Мне нужна правда и только правда — я должен узнать, кто и для чего развязал войну.

Забирая чуть влево, я иду по лесу. Помнится, невдалеке должна быть река, грязный желтый ручей, но мне сойдет и такой.

Рассвет вызолотил горизонт, когда я набрел на воду. Узкая темная полоска прорезала глинистую жесткую почву, давая влагу каким-то уродливым колючкам. Спускаюсь с невысокого обрыва, морщась от боли в лодыжке. Теперь можно отдохнуть и заняться раной, не хватает только загнуться в этой дыре от банального столбняка. Усаживаюсь на круглый валун (предварительно осмотрев на предмет пустынной живности) и скидываю с плеча ранец и ствол. Я основательно выгреб схрон, в поход отправился во всеоружии и с провиантом, которого хватит на месяц, если не жрать в три горла.

Сдираю щиток с плеча, вытаскиваю руку из рукава, зубами рву пакет первой медицинской помощи. Все проделываю автоматически. Пуля застряла в правом бицепсе, рана уже не кровит, но я не рискнул оставить все, как есть. Ковырнул ножом, скрипя зубами. Рядом сосудистый пучок, если повредить артерию, будет худо. Взял левее, под другим углом, и наткнулся на пулю. Дьявол! Кусочек свинца звякнул о камень, из раны хлынула кровь. Накладываю дезинфицирующую салфетку и затягиваю эластичный бинт, теперь инъекция анатоксина и можно заняться ногой.

Через полчаса я уже готов продолжать путь. Солнце еще не слишком высоко, но палит уже крепко, что ж тут творится в полдень? Иду вдоль ручья, здесь прохладнее, хотя компас на руке показывает, что отклонился от нужного направления. Капище на востоке, Нарголла южнее, а на северо-востоке по слухам дикие земли. Впрочем, теперь все земли севернее Нарголлы дикие: поселения разрушены, выжжены войной, лишь столица нарьягов еще держится, да в капищах прячутся безумцы, одержимые жаждой человечины.

В первое и единственное свое путешествие сюда я накрепко запомнил голую серую равнину, безжалостно выжженную солнцем, сухую, как глотка умирающего от жажды. Этот унылый пейзаж стал постоянным спутником моих кошмаров.

Ничего не изменилось, даже вблизи ручья жарко, тонкие пыльные ивы безжизненно свешивают ветки к воде.

Ботинки утопают в крупном, тяжелом от влаги песке, я стараюсь представить, что это тренировка, марш-бросок через цехимский перевал в полной выкладке, что в наушнике гремит хриплый голос старшины: «Вперед, ленивые свиньи, беременные черепахи! Шевелите окороками, припадочные суслики»… В наушнике тишина, во всем мире тишина.

Иду быстрым шагом, спеша добраться до кромки леса, пока солнце не скрылось за горизонтом. В случае погони легче затеряться в глухой чаще, даже если Логерфильд пошлет на поиски целый отряд, в чем лично я сомневаюсь, в лесу им ничего не светит. Спасибо старшине Гаррису…

День клонится к вечеру, запланированный маршрут пройден, углубившись в лес, я отыскал небольшую сухую полянку с густым кустарником. Надеюсь, крупного зверья здесь нет, а от змей и насекомых надежно защитит бронекостюм. Сквозь сплетенный узор корявых ветвей пробились последние багровые лучи. Они слепят глаза, окрашивают чащу огнем, но, несмотря ни на что, это красиво. Интересно, тебе бы понравилось?

Мысли о том, что подумал или сказал бы брат — моя любимая личная пытка. Я отдаю ей десять минут, смакуя раздирающую сердце боль, как что-то живое, еще оставшееся во мне. Тебе непременно понравился бы здешний закат, ты даже, возможно, рассказал бы историю о дальних-дальних краях, где когда-то бывал.

Лучи опускаются до самой земли, запутываются в длинных мягких травах (флора здесь почти идентична междумирской).

Я осматриваю рану, пока есть хоть чуточка света — не кровит и уже почти не болит. Достаю и вгрызаюсь зубами в питательный концентрат — гадкого вида и запаха брикет, почти безвкусный, но позволяющий легко подавить голод и восстановить силы. Водица, набранная в ручье, даже пропущенная через химический фильтр имеет металлический вкус и странный запах, но другой нет, и я, давясь, пью.

Стемнело. Разрывая тишину хлопаньем крыльев, взмывает вверх ночная птица, в траве заговорили сверчки.

Заворачиваюсь в одеяло, удобнее устраиваясь среди корней старого дуба: ранец под головой, винтовку в обнимку. В просвете крон висит тусклая крошечная звездочка. В детстве я верил, что звезды — это ангелы, кротко взирающие на наш грешный земной путь. Они ведут запись всех хороших и дурных дел, чтобы потом отчитаться в небесной канцелярии. Без шуток — наверняка, мой сегодняшний поступок перекрыл все добро, что я когда-либо совершил. Но я не жалею, совсем, то есть жалею, … что не сделал этого раньше.

 

=== Глава 2 ===

За весь прошедший год я не думал, наверное, так много, как за эти два дня, что пробирался сквозь чащу нарского леса. Неоформленные поначалу образы и предчувствия превращались в четкую картинку. Как много мы не замечаем за людьми, которых знаем слишком долго.

«Я так и не научил тебя видеть очевидное».

Почему во время нашей последней встречи у меня не возникло даже мысли, что ты прилетел в междумирье НЕ ТОЛЬКО для того, чтобы вытащить неразумного младшего братишку из той задницы, в которой я оказался? Я привык видеть тебя в форме имперского флота, а в тот день на тебе был десантный комбинезон с усиленной броней и полный комплект оружия. Но я списал это на боевую обстановку в междумирье.

Что ты собирался мне сказать? Почему Рагварн решил-таки атаковать нарьягов, несмотря на явную вину Штормзвейга? Что заставило его столь же неожиданно прекратить боевые действия и вывести войска из Нарланда, оставив лишь небольшой гарнизон в Крикхе для осады столицы?

Пока я не знаю, где и как буду искать ответы на все эти вопросы. Один, в чужом мире, среди равно враждебных нарьягов и солдат империи. Я даже не знаю языка этих земель, а ведь тут живут и люди, но решительно стискиваю зубы — отступать некуда! Я или найду правду, или умру, постаравшись забрать с собой в ад как можно больше обряженных в бусы нелюдей, и гори все синим огнем!

На третий день лес неожиданно кончился обрывом. Внизу золотится ломаная линия порожистой речки, веет свежестью и прохладой, радужные блики бьют в глаза. Я сощурился, но не стал опускать щиток шлема.

Насколько я помню, на другой стороне начинаются те самые дикие земли, остается решить — куда топать дальше? Однако сей животрепещущий вопрос пришлось оставить, что-то в дальнем блеске показалось мне подозрительным.

Повинуясь инстинктам, я грохаюсь на пузо, и вовремя: пуля с чавканьем ввинчивается в ствол столетней сосны у меня за спиной. Черт! Тысяча чертей на одной сковородке! Как же они меня нашли?

Перекатившись на спину, перевожу винтовку в режим одиночной стрельбы. Вскакиваю и одним прыжком преодолеваю расстояние до пышного куста ежевики. Еще одна пуля прошла в опасной близости от плеча. Залег в кустах, опустив-таки забрало шлема. Вот он, гад, на той стороне, за скалой! Как же его достать?

Настраиваю оптику на ствол, умный прицел отыскивает цель и фиксирует с точностью до миллиметра. Шорох. Хорошая реакция спасает меня и на этот раз. Снова вскакиваю и перебежками ухожу уже от второго — того, что стрелял из чащи. Обложили меня грамотно, подобрались совсем близко, а я и не заметил. Приходится вламываться в самый бурелом, чтобы уйти с линии снайпера на том берегу. Несусь, как дикий лось, ветки остервенело хлещут по шлему. Тот, второй, бежит за мной, я чувствую его. Так лиса, должно быть, чует догоняющую свору собак и ищет отнорок, чтобы скрыться, оторваться от погони.

Падаю плашмя. Пуля ударила в бронежилет. Слава Богу, не разрывная! Лежу, не дыша, не двигаясь и даже не думая, уткнувшись лицом в серый мох. Несколько минут ничего не происходит. Шлем никак не реагирует, значит, противник не пользуется передатчиком. Чего он ждет? Не стреляет, не кидает гранату, не связывается со своими по рации. Мгновения медленно накручиваются на клубок времени. Я жду, постепенно сходя с ума.

Наконец, шаги; хрустнула сухая ветка. Перекатываюсь и стреляю, не целясь, на звук, в своего стреляю — на парне форма имперского десанта! Он дергается от попадания, но не падает, и тоже разряжает мне в грудь штурмовую винтовку. Броня выдерживает и в этот раз, но боль сгибает меня пополам, вырывается из груди кашлем. Мне фантастически везет — с такого расстояния попадание почти всегда смертельно. Бросаюсь на парня, выбивая ногой винтовку из его рук, удар локтем в голову. Калечить, а тем более убивать его, я не хочу. Может, мы с ним вместе в бой ходили в шестой штурмовой, сидели в соседних окопах… Лица не разглядеть сквозь забрало, ни он, ни я не узнаем друг друга. Я преступник, но это не повод убивать своих в нарских лесах.

— Друг, не надо, я свой! — крикнул я, прижимая его к земле.

Солдат дернул головой, пытаясь вывернуться из моего захвата. Я проследил за его рукой и рванулся в сторону. Надрывая связки, убираюсь прочь из бурелома. Взрывная волна швыряет меня в сухой куст, из глаз брызжут искры. Куски дерна, какие-то ветки летят в разные стороны, стучат по спине, сзади бушует пламя.

Встаю, меня чуть ведет в сторону, из носа сочится кровь. Ныряя в жаркое злое пламя, отыскиваю останки несчастного десантника. Почему, для чего он подорвал себя? Кто отдал настолько бесчеловечный приказ?

Сбивая с одежды пламя, пытаюсь найти жетон с личным номером погибшего, но безуспешно. Я так и не узнаю, кто пытался убить меня, не жалея собственной жизни.

Однако расслабляться некогда — на том берегу меня поджидает второй номер. Я не придумал ничего лучшего, чем дождаться его здесь. Залег в кустах неподалеку от места трагедии, уповая на чудо, и оно свершилось. Не успел я по-настоящему соскучиться, как номер два появился в чаще. Этому обстоятельству я обрадовался вдвойне — значит, где-то поблизости есть мост на ту сторону.

Из пламени вырисовалась фигура: невысокий гибкий человек, в такой же форме, как у первого, но похожий отчего-то на подростка, наверное, из-за длинной снайперской винтовки за плечом.

Снайпер занялся тем, что только что делал я, но отыскать среди пепла и остатков плоти жетоны — мой и его товарища — разумеется, не смог.

Прыгаю ему на спину, сжимая горло одной рукой, пытаюсь скрутить ему руки. Парень, хоть и мелковат, ловко перебрасывает меня через плечо. Рухнув, тяну его за собой. Главное, фиксировать руку и не дать дотянуться до пояса. Кто знает, какой приказ отдал этим придуркам Логерфильд.

Легко перехватываю инициативу, вжимаю снайпера в пепел. Мне страшно хочется заглянуть ему под забрало. Тяну руку к его лицу и чувствую, как рука противника дергается вниз. Черт! Ну что за…!

Снова бросаюсь в сторону, на этот раз с задержкой. Снайпер сигает в другую сторону, и я, скрипя зубами от злости, понимаю, что на земле валяется обманка. Что за игры?

Бегу сквозь чащу, преследуя ловкую фигуру в камуфлированном комбинезоне. Бежать со всей поклажей не так легко, я отстаю, но упустить гада нельзя. Вскидываю винтовку и целюсь от бедра — извини, парень, ты сам виноват. Пуля ударяет в спину снайпера, но он не успевает еще упасть, как я всаживаю вторую, третью. Бегу к распростертому телу и уже понимаю, что сейчас будет. От грохота взрыва закладывает уши, аппаратура глушит, а гудящая волна пламени несется на меня, будто вестница апокалипсиса. В который раз уже припадаю к земле, в груди будто засел осиновый кол. Сдавленно кашляю, поднимаю забрало и со стоном выплевываю кровь. Огонь ревет, жадно обгрызает стройные стволы елей, пережевывает ломкий кустарник у их подножий. Мне горько и больно.

Как я и ожидал, среди останков снайпера жетона не нашлось. Приходится признать, что против меня послали не рядовой десант, а смертников, значит, охота развернулась нешуточная. Ни о каком походе в Нарголлу речи быть не может, чтобы выжить, мне придется превратиться в маленькую мышку и затеряться среди диких земель.

 

=== Глава 3 ===

Три недели блуждания в лесах диких земель показались тридцатью годами кошмара. Мой жетон остался на месте гибели солдат-смертников, а сам я долго плутал, стараясь сбить возможную погоню.

Наступила осень, я чувствовал ее бессонными ночами в хрустящих инеем листьях и промозглом тумане, наползающем из чащи. Никто больше не преследовал меня. Я вообще не видел ни одной живой души, даже птицы и зверье, кажется, покинули лес. Чем дальше, тем больше отличалась флора лесов от междумирской. Привычные ели сменились кряжистыми деревьями с жесткими скрученными листьями. Подножие леса устилали густые серо-коричневые мхи. На редких колючих кустах горят огнями ярко-красные ягоды, подозрительно смахивающие на клюкву.

Я устроился на ночлег в небольшом овражке, без страха развел костер. Теперь мне уже грезится встреча хоть с одной живой душой, даже посланной по мою грешную душу. Скоро закончатся плитки концентратов, и голод возьмет меня за горло.

Темнеет. Ворошу угольки сучковатой палкой, заставляя искорки танцевать в прохладном синем воздухе. Страшно быть одному в вымершем, выжженном войной мире. Мне кажется, эта проклятая земля — отражение меня самого, пустая и одинокая, звенящая неутолимой болью и ненужностью.

— Если бы ты знал, как мне не хватает твоего совета, брат, — шепчу я в ночь.

Ты знаешь. Ты всегда знал, о чем я думаю. Ты знаешь, что я сошел с ума…

Странный звук разодрал унылую, уютную тишину, заглушил треск костра. Крик! Живой человеческий крик, потом какое-то урчание, причмокивание, и снова наполненный мукой и ужасом вопль. Снимая на ходу предохранитель, бегу наверх по склону. Вглядываюсь в темную чащу, но долгое сидение у огня сыграло злую шутку — перед глазами танцует пламя. Стреляю на звук и только потом соображаю, что мог ранить жертву неведомого зла.

Зло кидается на меня из чащи и едва не сбивает с ног. Рука сама выдергивает клинок из ножен на предплечье и коротким без замаха ударом пронзает бок тяжеленной мохнатой туши. Коротко взвыв, зверь чуть разжимает стиснутые на локте (сустав спас щиток брони) челюсти. С разворота ударяю им о ближайшее дерево. Раненая зверюга — волк? — падает в мох, скулит. А я вскидываю винтовку и, уже разглядев стаю, расстреливаю ее на подступах. Ну и твари; если это волки, то какие-то мутировавшие — размером с пастушью овчарку и такие же волосатые. Кого же они рвали? Не слышно ни крика, ни стонов — неужели не успел?

Иду в чащу, напрягая зрение изо всех сил, раненых зверей добиваю ножом. Хоть одна радость — вместе гадкого брикета будет у меня на ужин шашлык, и тут слышу даже не стон, глухой всхлип. Бросаюсь на звук, как ненормальный. Дьявол! Неужели первая бездумная очередь подрезала и хищника, и его жертву? Зверь с перебитым хребтом яростно ворочает мордой, клацает зубами, пытаясь достать мою ногу, с длинных — в два ряда?! — зубов сочится слюна, глаза фосфоресцируют, как два фонаря. Вскидываю ствол и всаживаю пулю твари прямо в глаз, ее башка тяжело бухается на землю, но уцелевший глаз не перестает сверкать. Перешагиваю через тушу и приподнимаю голову жертвы. В темноте ничего не разглядишь, но по пальцам размазывается теплая жидкость. Вскидываю на плечо легонькое, будто детское, тельце и тащу к костру — жив или нет, разберусь там.

В овраге у костра укладываю на мягкий мох и замираю, пораженный двумя интересными открытиями: во-первых, вытащенный мною хоть и без сознания, но жив, а во-вторых, он нарьяг. Рука тянется к рукоятке ножа — добить тварь, которая наверняка ничем не лучше рвавших его плоть волков… И все-таки останавливаюсь; сажусь на траву, обхватывая голову ладонями. Нарьяг, лежащий передо мной, спасенный мною, еще мальчишка лет тринадцати, не старше. Тонкое хрупкое тело, лишенный волос череп, кожаные лоскуты и бренчащие деревянные бусы. Голова безвольно откинута, рот приоткрыт, худые руки раскинуты.

Нет! Я не зверь добивать ребенка, даже принадлежащего к проклятому роду убийц. Осматриваю раны — пулевых нет, две рваные от когтей на спине — разодрали основательно, до мяса. Инъекция противошокового, антисептический гель на раны, перевязывать пришлось своей рубашкой. Парень стонет, но не открывает глаз. Накрываю его одеялом и сажусь у костра.

Снова ворошу палкой костер. Предчувствие близких перемен заставляет сердце биться чаще. Мальчишка неспроста возник здесь, где-то поблизости должны быть поселения, а мне понадобится надежный проводник. Вот только положиться на нарьяга — все равно, что лично связать и затянуть на своей шее петлю.

Чуть позже вспоминаю о намерении поесть шашлыка, после месяца на брикетах от одной мысли о жареном мясе рот наполняется слюной, а желудок сладко сжимается. Потрошу труп неведомой зверюги, вырезаю грудинку и нанизываю куски на выстроганный прут. Огонь радостно лижет свежее, недавно рычавшее и бегавшее мясо; кровь и жир, шипя, падают на угли. Одуряющий запах, почти забытый запах другой, прошлой жизни, проникает в ноздри. Медленно поворачиваю прут на распорках.

Раненый шевельнулся, судорожно вздохнул. Вскакиваю, отбрасывая оружие с колен — против этих шаманов пули бесполезны, расплавят в полете, а вот броня композитная, с ней нарьяги справиться не могут, и все их сторожевые и боевые заклятья не пробьют мой костюм.

Парень открыл глаза и поднял голову, пальцы вцепились в мягкий мох, отыскивая что-то вокруг себя. Безумный взгляд шарит по темноте, останавливается на моем лице… Что-то мелькает в дрожащих зрачках нарьяга, непонятное, одинаково чуждое и ненависти, и благодарности за спасение. Медленно, рывками он откидывает одеяло, садится, подбородок дрожит, будто мальчишка силится что-то сказать. Мне стает не по себе, холодок пробирается под рубашку. Безумен? Только бы не стал колдовать! В следующий миг нарьяг вскакивает и хватает меня за руку, от неожиданности я отступаю, но длинные тонкие пальцы с отвратным алым маникюром крепко держат меня. Глаза парня снизу вверх ловят мой взгляд, он будто чего-то ждет, губы дергаются от невысказанных слов.

— Вернулся! — хрипит, наконец, простужено, с кошмарным акцентом, так что я едва понимаю, но на имперском. — Нар-одар, живой!

Он ждет, восхищенно глядя на меня, какого-то подтверждения, и я понимаю, что вот он — мой шанс. За кого бы меня ни приняла эта нелюдь, если я смогу завоевать доверие, у меня будет проводник в нарских землях. Киваю с улыбкой, худое, скуластое лицо озаряется радостью, будто свершилась мечта всей его жизни. Сердце тревожно екает — вдруг не смогу оправдать надежды страшного существа. Силы нарьягов непонятны и тем опасны для людей.

— Я знать, что Нар-одар вернуться, — быстро заговорил он, коверкая непривычную для него чужую речь, — за мной вернуться! Я быть готов!

Он указывает на нож и себе на грудь; на жалостливо выпирающих ключицах несколько ниточек деревянных бус. Я сдвигаю брови.

— Это позже, — говорю я, — сядь, поешь.

Мальчик распахивает глаза, на лице только они и выглядят живыми, хлопает изумленно ресницами, совсем как моя племянница Анж. Послушно кивает и снова ждет чего-то. Я сажусь у костра, кивком указывая место рядом с собой, нарьяг с готовностью хлопается рядом, подбирая под себя длинные, голые ноги. Худой-то какой! Не кормят их что ли?

— Вот, ешь.

Он берет палку с нанизанными на него кусками мяса, осторожно прикусывает, не переставая на меня глазеть. Внимательный, по-собачьи обожающий взгляд бесит меня; по коже у меня пробегают мурашки, я почти уверен, что мне ничего не грозит, меня признали каким-то Нар-одаром, но подсознательный страх перед неизвестным, чуждым сильнее здравого смысла.

— Нар-одар убить локхи? — спросил нарьяг.

— У Нар-одар есть имя, — огрызаюсь я. Мальчишка кивает, явно готовый к знакомству.

— Меня Дан зовут.

— Шиккорахир тор Ардир, — отвечает он.

— А покороче никак? Язык ведь сломаешь.

— Шику.

Киваю и протягиваю руку. Шику смотрит на мою ладонь, как на ничейный кусок золота, валяющийся на дороге, потом благоговейно приникает к ладони губами. О, мой Бог! За кого меня принимает этот фанатик!

— У нас принято знакомиться так, — сжимаю его ладонь своей и чуть встряхиваю, нарьяг послушно повторяет жест.

— Как ты ожить? — вдруг спрашивает он, сжимая кулаки. — Ты умереть на мои глаза! Я не верить! А ты… не солгать, вернуться…

— Я ожил? — переспрашиваю в изумлении. Шику взволнованно кивает, по его напряженному лицу прыгают отблески костра.

— Тебя забрать твои товарищи, так мне сказать Камфу и Алвано, я говорить, что ты — Нар-одар, а они говорить — человек. Пустой. Я… я… скучать.

— Меня забрали товарищи?

— На большие машины, да. А потом прийти человеки, много-много, машины, на небо, на земля… Я знать, они мстить за свой Нар-одар…

— Когда и где мы виделись с тобой, Шику? — с бешено стучащим сердцем я хватаю мальчишку за плечи, сжимаю и, наверное, делаю ему, раненому, больно.

— Один поворот назад, капище в красная пустыня, — не задумываясь, отвечает нарьяг, будто сотни раз возвращался мыслями в это место. Как и я. Потому что там, в том самом капище, подобные Шику твари растерзали тебя, ровно один год — поворот — назад.

Я отпускаю его плечи, в груди горит, будто сердце превратилось в горстку углей. Мы с тобой похожи, очень похожи… Были.

 

=== Глава 4 ===

Я так и не осмелился спросить о подробностях «моего» пленения и гибели. Вопрос засел во мне тупой раскаленной иглой, мне противна собственная слабость.

Во сне меня терзали кошмары. Я висел, распятый цепями, на шершавой горячей стене, а страшные, голые, в одних лишь побрякушках люди, гримасничая, ковыряли в свежих ранах ржавыми железяками. Лица их расплывались в дурнотном мареве, внутренности горели, но тело скручивал холод.

Проснулся на рассвете с тяжелой башкой, комбинезон покрыт инеем, пальцы занемели — одеяло пришлось отдать спасенному от волков нарьягу. Он, конечно, отказывался, пришлось применить свою власть Нар-одара. Сижу, дыханием отогревая замерзшие пальцы, полжизни отдал бы сейчас за сигарету. Мальчишка спит, до самого носа закутавшись в отвергнутое поначалу одеяло. Протягиваю руку и с удовлетворением замечаю, что лихорадка не началась, несмотря на жуткую худобу, пацан крепок и здоров.

Встаю и бреду по замерзшему лесу к маленькому озерцу (или большой луже, как посмотреть), где вчера набирал воду. От моих шагов по гладкой поверхности бежит рябь, в воде отражается бело-розовое небо проклятого мира, черные точки птиц бесцельно кружат над лесом, дожидаясь, когда люди уберутся из чащи и можно будет полакомиться мясом локхи.

Набираю полную фляжку воды, кидаю внутрь таблетку абсорбента, через пять минут можно будет пить. Что-то толкает меня взглянуть в водное зеркало, наклоняюсь и замираю, ошеломленный увиденным. Из озера на меня глядишь ты: черные глаза, тонкие губы, подбородок с ямочкой. Я никогда не видел тебя таким измученным, но это, несомненно, ты — только волосы чуть длиннее, да темные круги под глазами. Покачнувшись, чуть не падаю в воду, тупая игла в сердце проворачивается штопором. Неудивительно, что Шику обознался — восьмилетняя разница будто стерлась, я сделался копией Стального Сокола.

Возвращаюсь в лагерь. Не знаю, чем ты завоевал сердце странной нелюди, но воспользуюсь твоим последним подарком и пройду твоей дорогой и дальше, пока не доберусь до правды.

Скрюченную фигурку нарьяга вижу издалека. Шику сидит ко мне спиной и тоже дует на пальцы, на бритом затылке жуткое багровое клеймо в виде странной руны, лопатки выпирают даже сквозь одеяло.

— Нар-одар! — вскакивает парень мне навстречу, и я, наконец, могу его разглядеть.

Ростом Шику мне до плеча, заморыш заморышем, побрякушки дурацки болтаются на обтянутых кожей косточках. Зато светло-голубые глаза живые, умные, не то что пустые гляделки встречавшихся мне прежде нарьягов. Не красавец, конечно, но если откормить…

— Нар-одар! — он протягивает мне руку.

— Зови меня Даном.

После рукопожатия он заглядывает мне в лицо с надеждой, словно ребенок, ожидающий прогулки в парк аттракционов.

— Расскажи, Шику, откуда ты здесь взялся?

В прозрачных глазах шамана отражается розовеющее небо, он кусает обветренные губы.

— Я быть… охранять рабы… Мы идить от арвана… — он задумался, подыскивая подходящее слово в имперском, — селение, нет?

— Понял, от селения вы шли куда?

— На Грот Ферро… там мммм… железо?

— Рудник, — догадался я, и мне в голову пришла удачная мысль, — что было дальше?

— Они напасть… стрелять, все умереть, а я не смочь… Они увести рабы…

— Они — это кто?

— Бунторы… бунтовщики…

— Мятежники?

— Да, мятежники. Всех убить… — горестно резюмировал он.

— Как же ты спасся? — полюбопытствовал я.

— Расплавить пули.

Шику дергает плечом и кривится от боли.

— Дай-ка осмотрю твои царапины, а потом поедим, а то живот уже подводит.

Осторожно сдираю повязки с располосованной спины нарьяга, он шипит, и того и гляди укусит. Раны мне категорически не нравятся, я безжалостно колю парню антибиотик и, залив царапины гелем, заматываю остатками рубашки. От «одежды» моего нового приятеля меня передергивает, надо бы переодеть в человеческое, да где тут купишь?

— Снимай свои побрякушки, — решительно требую я.

— Нар-одар шутить? — изумленно хлопает светлыми ресницами Шику.

— Нар-одар не шутить…тьфу! Не шучу я, понял?

Нарьяг медленно кивнул. Я рискую, не так уж мне режут глаза эти дурацкие бусы, но нужно проверить, насколько мальчишка готов подчиниться своему Нар-одару (знать бы еще, что значат эти слова). Он подчиняется, сдирает с запястий и шеи ритуальные украшения.

— Брось в костер.

Бусы летят в кострище, я разжигаю огонь, Шику невозмутимо глядит, как пламя лижет его побрякушки. Что-то вытаивает, выгорает из деревянных бусин, какие-то кусочки, как капельки ртути, лежат на алых углях.

— Нар-ода… Дан, взять Шиккорахир в долина Душ? — уточняет парень.

— Куда?

Я раздумываю. Что ты мог пообещать мальчишке, Корд, чего Шику теперь настойчиво требует от меня? Не понимаю! Ты всегда лучше ладил с детьми, и со своими, и с чужими: Анж обещал кукол, Киму — конфеты, Шику пообещал забрать с собой… куда?

С просветленным лицом нарьяг указал глазами на небо. Черт! Ты не мог сказать ему ТАКОЕ! Простодушный шаманчик наверняка не так понял…

— Я жив, Шику, — со всей убедительностью, на какую способен, говорю я и протягиваю руки. Он опускается на колени и прижимается щекой к моей ладони. Стыд от обмана жгучим перцем жжет мне глаза и горло.

— Мне нужно кое-что доделать здесь, понимаешь? — шепчу вмиг охрипшим голосом. — Я пока не могу туда, — указываю на небо.

Шику улыбается, обветренная губа лопнула, показалась капелька крови.

— Я пойти одна дорога с Нар-одар-Дан, — заверяет он.

Облегченно выдыхаю и непреклонно выдергиваю руку.

— А теперь завтракать и в путь, кстати, далеко тот рудник, куда ты провожал рабов?

— Семь день и семь ночь.

— Отлично.

 

=== Глава 5 ===

До горной цепи мы добрались к вечеру пятого дня, протопав не меньше семидесяти миль.

— Шику, как будет по-вашему река?

— Каррахим, — с готовностью отвечает нарьяг.

— А озеро?

— Карраши.

— Облако?

— Тенгарр.

— Карраши арркем тенгарр, правильно?

— В озере отражаться облака, — кивает Шику, — Нар-одар-Дан прав.

В детстве и юности я ненавидел учиться. С равным отвращением относился к математике и биологии, физике и механике, но языки всегда давались мне легко. Грубое каркающее наречие нарьягов запоминается легко и естественно, будто я долгие годы живу в этих, забытых богом, краях.

Идем сквозь прогретый солнцем лес, красивый, прозрачный и безжизненный: ни птиц, ни мелкого зверья не видно, да и крупное не суется. Зверюги, напавшие на Шику, по его словам, вовсе не дикие, мятежники специально выводят псов, с дурацким названием локхи. Разглядев их утром после бойни, я изумился фантазии местных доморощенных генетиков: крупные, твердолобые черепа снабжены четырьмя ноздрями, глаза близко посажены, широкая пасть сверкает двумя рядами зубов — за первым, массивным, прячется ряд поменьше. Шерсть длинная, скатавшаяся в твердые колтуны, а под шерстинками мелкие роговые чешуйки — прямо броненосец, а не собака.

К счастью, больше мы не встречали локхи. Мятежники, видимо, посчитали, что расправились с мальчишкой нарьягом, и ушли.

— Против кого они бунтуют, Шику?

— Против верховный Харру, правитель Нарголлы, — объясняет Шику. Мы то и дело переходим с нари на имперский и обратно, довольно хорошо друг друга понимая. Правда, парень, наверное, уже стер язык отвечать на мои вопросы, но все равно отвечает, поясняет, рассказывает и при этом смотрит так, как не смотрела ни одна влюбленная девушка — с обожанием и восхищением.

— Чем он не угодил им?

— Харру — мудрый и справедливый правитель, — отвечает Шику, — но могущество нарьягов вызывать зависть у людей. Когда рабы на рудниках стали самовольно покидать Грот Ферро, нападать на детей Звезды, Харру решить собрать охрану. Заключить договор с чужаками.

— Ты имеешь в виду междумирье? — удивляюсь я. Шику озадаченно пожимает плечами.

— Земли, что за окном… Там живут похожие на Нар-одар, но сердца их черны.

— Харру покупал у междумирья оружие и людей?

— Нарьяги не уметь воевать, — переходя на имперский, печально кивает парень.

— А что вы отдаете взамен? Ну, тем, чьи сердца черны?

— Ферро, у нас много рудников…

— А как же ваша магия? — восклицаю я. Шику смотрит большими глазами.

— Нар-одар шутить? Что есть магия?

Глотаю застрявший в горле ком. Черт! Едва не выдал себя! Надо быть осторожнее.

До сих пор я не видел, чтобы нарьяг пользовался своими шаманскими свойствами. Шику разрушил мое представление о смертоносной нелюди: обычный мальчишка, сообразительный, простодушный, легкий на подъем. К великому моему удивлению, на его лысом меченом черепе стали пробиваться волосы.

— Зачем нарьяги бреют головы? — меняю тему разговора, и опять он удивляется безмерно. Потерев щетину на подбородке, демонстрирую, как я бреюсь по утрам. Чуть подумав, Шику качает головой:

— Я не бриться, нет…

Теперь удивляюсь я:

— Ты сказал, что расплавил пули, как ты это сделал?

— Меня научить Камфу.

— Я понимаю, что тебя научили, но как ты это делаешь?

Он напряженно думает.

— Как Нар-одар дышать?

Все понятно, Шику не может объяснить механизма действия магии, это на уровне рефлексов.

— Ну, а показать можешь?

Нарьяг кивает, закусывает губу и, хмурясь, смотрит куда-то в центр моей груди. Мгновение ничего не происходит, а потом… описать такое невозможно. Мне кажется, что меня затянуло в портал помимо воли, вокруг закручивается воздух, и я, будто внутри огромного персонального смерча, не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, грудь горит, легкие плавятся от натуги.

— Хватит!

Шику моргает и, кивнув, отпускает меня. Я почти падаю, лицо мальчика плывет перед глазами — впечатляющая демонстрация! Похоже, магия нарьягов направлена на дестабилизацию пространства. То же они проделывают и с металлами: разрушается структура кристаллической решетки, ножи словно плавятся, но при этом температура не повышается ни на градус.

— Нар-одар не сердится? — с тревогой спрашивает Шику, я натягиваю на лицо улыбку.

Ты просто кладезь информации, мой мальчик, воистину мне подфартило встретить именно тебя!

— Нар-одар не сердится, — протягиваю руку к его голове таким привычным родным жестом, игла в сердце впивается еще на один оборот.

Вечерами я почти забываю, что Шику нарьяг. Без бус, в моей рубашке и со смешным ежиком волос, он кажется обычным пацанчиком. Мы сидим рядом и смотрим на огонь, крутя прутья с нанизанными на них тушками цакв. Брикеты концентрата давно закончились, и Шику наловчился ловить странных волосатых существ, похожих на змею с лапками ящерицы. На вид они ужасны, но есть вполне можно, мясо на вкус напоминает курицу.

— Расскажи о своих родителях, Шику.

— Я плохо помнить, только маму… Но лицо не помнить, только голос, песни…

Киваю. Я тоже смутно помню родителей, наверное, потому, что их все время не было дома.

— Мама пела о прекрасный мир, где жить наши предки, о бесстрашный герой, кто несет свет звезды туда, где темно… Она ждать, но не успеть… дождаться, да?

— Верно.

— Нар-одар, — вдруг спрашивает Шику, — расскажи о тот прекрасный мир, где ты жить.

Что я могу ему рассказать? Что пришел из мира, где живут люди с черными сердцами? Что родился в этом мире, рос, воевал, играл в футбол в дополнительном составе оримской сборной, а потом подставил брата и развязал войну? А еще и перебил посольство его соплеменников?

Качаю головой.

— Я ничего не помню о том мире, Шику. Извини.

 

=== Глава 6 ===

Еще через два дня мы достигли горной цепи. Подножия гор облепили дохленькие серые елочки, а верхушки — седые облака.

— Сможем миновать перевал до темноты, Шику?

— Опасно.

— Тогда переночуем здесь.

Нам попалась маленькая пещерка, наверное, в таких же наши дремучие предки устраивали свои семейные гнездышки. Шику убежал в лес ловить ужин, а я развел костер и наломал лапника — спать на земле становится холодно.

Сидим у костра друг против друга в ожидании ужина, цаква мирно подрумянивается, потрескивая на пруте. Шику кутается в мою рубашку, подтянув к себе босые, исколотые хвоей ступни. В пещеру заглядывают далекие искорки звезд. Цаква начала дымиться, снимаю ее с огня, подношу ко рту и заставляю себя вонзить зубы в жареную тушку. Тонкие косточки противно хрупают.

— Шику, не лови больше этих змей, от них изжога одна. Аутотренинг, что цаква вкусная и полезная, уже не помогает.

Нарьяг сокрушенно кивнул, всем видом выражая скорбь.

— Далеко еще твой Грот Ферро?

— За перевалом. Нар-одар будет дорогой гость, Наару встретить с хорошее угощение.

Сильно сомневаюсь, что неведомый Наару так уж мне обрадуется, но мальчику о моих сомнениях знать не следует.

Шику склоняет голову к плечу, думает о чем-то невеселом, хмурит светлые брови совсем по-взрослому.

— Нар-одар опасно идти рудник, — наконец встревожено говорит он, — там быть Камфу.

По его тону понимаю, что Камфу я должен вспомнить.

— Ты наказать Камфу за нарушенность обряд? — спрашивает Шику.

Его вопросы застают врасплох, мальчик будто проверяет меня на вшивость.

— Как Камфу нарушил обряд?

— Он не дать молить об одарении, он вырезать ррицу не от святость… Он… Ты не помнить? — вскрикивает пораженный до глубины души нарьяг. — Про ррицу?!

Качаю головой:

— Шику, я плохо знаю ваш язык. Что такое ррица и причем тут святость?

Шику в отчаянии смотрит на меня. Он указывает на живот и начинает объяснять, как по-нарски звучат печень, почки и селезенка, как происходит обряд «обретения души».

У меня темнеет в глазах.

— Камфу взять ррицу, — моргая от набегающих слез, поджимает губы Шику, — он вырезать у Нар-одар печень и жарить ее для Алвано. Как ты не помнить?!

Мои нервы не выдерживают. Едва выскакиваю из пещеры, желудок без сожаления избавляется от остатков цаквы. Падаю на колени, упираясь руками в покрытую колючей хвоей землю, меня колотит озноб, живот скручивают спазмы тошноты, хотя желудок уже пуст. Отплевываюсь тугой желчью, свесив голову до земли. Мне хочется умереть или заплакать, внутри будто свернулся, растопырив иголки, дикобраз.

Теперь больше не получится делать вид, что ничего не произошло. Я готов узнать правду о последних часах твоей жизни, какой бы она ни была. Иду в пещеру к Шику, хватаю за грудки и подтягиваю к себе.

— Быстро рассказывай, что эти нелюди сотворили с Ко… со мной!

Губы мальчишки трясутся, отплясывая ту же пляску, что и мои колени.

— Нар-одар совсем не помнить?

— Нет! Говори!

Глаза у него делаются на пол-лица, он затравленно кивает и начинает рассказ. Я слушаю, боясь пропустить даже звук.

Однажды наставник Шику Камфуххир арк Умшир объявил ему, что берет с собой в красные пески. Шику покинул Нарголлу с ним и большим отрядом «пустых» (так нарьяги называют наемников из междумирья, название, в общем, говорит само за себя). Возглавлял отряд некто Алвано, командор, человек приближенный к верховному Харру. Его присутствие вызывало в Шику необъяснимый трепет. Если остальные были просто «пустые», Алвано носил в груди самое черное из сердец.

Отряд по пути проводил зачистку мятежных поселений, карательные операции проводились быстро и жестко, повстанцев убивали после жестоких пыток, в которых даже хладнокровный Камфу не видел смысла. Шику оставляли сторожить пленников. Мальчик подозревал, что Камфу его проверяет. Зная, как незавидна участь ослушников, он старался изо всех сил, ни стоны мятежников, ни слезы и мольбы их жен и дочерей не разжалобили его сердца. Кто они ему, эти люди, безмолвный скот, посмевший пойти против детей Звезды, против верховного Харру, который знает обо всем, что творится в его землях. Шику привык спокойно смотреть на кровавые ритуалы шаманов Нарголлы. Не равнодушно, а именно спокойно, ибо люди, как и скот, не имеют души, но соответствующий ритуал способен возродить духовное начало, и у престола Нар-шина они, прозревшие, будут благодарны своим мучителям.

Ехали долго внутри жутких железных коробок, наполненных спертым и раскаленным воздухом. Их трясло на всех колдобинах, что-то все время дребезжало, пищала аппаратура, ругались наводчики. Когда Шику с «пустыми» добрались до красной пустыни, мальчик был совершенно измучен дорогой.

К счастью, лагерь в красных песках был раскинут вокруг бывшего капища. В прохладе темных мраморных стен Шику вознес молитву и благодарение всевидящему Нар-шину. Он там и уснул, а проснувшись на другое утро, увидел, что весь лагерь едва не ходит ходуном: «пустые» облачаются в уродливую броню, проверяют свое странное оружие, моторы боевых машин надсадно воют. Шику обеспокоился — неужели снова в дорогу, но Камфу, увидев ученика, лишь махнул рукой и ничего не произнес.

В полдень на площадку перед капищем, рыча, ворвалась одна из машин. «Пустые» выпрыгнули из нее, как тушканы, следом вытащили мертвые тела в странной пятнисто-серой форме. Шику поглядел и скривился — люди. Что творится? Бездушные существа со своим глупым оружием и дурно пахнущими машинами рвут на части его прекрасный мир, отравляют своим присутствием, будто имеют на это право, а верховный Харру и Камфу потворствуют им в этом. Затем из бронированного нутра машины показался человек в военной форме и броне, он легко спрыгнул навстречу Алвано и Камфу. Шику вздрогнул. Он, словно локхи, почуял исходящий от этих двоих панический страх. Человек, несмотря на принадлежность к бездушной расе, был примечательным, даже Алвано терял всю внушительность и горделивую стать рядом с ним. «Офицер имперского флота», — шептались «пустые».

Шику вздохнул. Мало нарьягам хлопот с междумирьем, зачем ссориться еще и с Империей? Болтают, что Империя — это страшная сила. Алвано, видно, боялся, так он лебезил перед чужаком, приглашая к себе на разговор. Камфу тоже трясся, и это удивило и напугало мальчика, ведь наставник до сих пор казался абсолютно хладнокровным. Шику не стал ломать себе голову, его мнения никто не спрашивал, и его не касались дела Камфу. На ночь мальчик устроился в капище, долго молился перед сном, на душе было тягостно. Ночью его разбудили голоса. Протерев глаза, он увидал, как двое солдат тащат того самого офицера, что прибыл днем, третий идет за ними, дуло его винтовки упирается чужаку меж лопаток. Следом шли Камфу и Алвано. Наставник заметил Шику и подозвал к себе.

— Шику, удачно, что ты оказался здесь, — сказал он, — останешься охранять пленника, никому ни слова о том, что здесь увидишь и услышишь.

Мальчик послушно кивнул.

— Запомни главное: этот чужак — враг, враг самого верховного Харру и всех нас.

Тем временем пленника спустили в ритуальное помещение, когда Шику оказался там, «пустые» вставляли в пазы крепления цепей. Чужака вздернули и распяли на цепях.

— Давай! Вставай! — орали солдаты, дергая за цепи, заставляя пленника встать на ноги, — чего скалишься? Вот тебе! Мало, да?

— Все вон! — вдруг рявкнул Алвано, и солдат словно ветром сдуло. Шику тоже попятился, он боялся Алвано, боялся Камфу, но еще больше боялся пленника, даже безоружного и прикованного.

— Шику, — скомандовал наставник, — останься тут.

Мальчик не посмел отказаться, забился в угол, где стоял большой старый сундук, и присел на корточки. Ему хотелось закрыть глаза и заткнуть уши, не видеть, не слышать, не знать того, что сейчас здесь случится, но это было невозможно. Шику видел, как к пленнику приблизился Алвано и коротко, без замаха ударил по лицу. Голова чужака дернулась, из разбитой губы побежала струйка крови.

— Теперь ты скажешь мне, кто тебя послал, — гаркнул Алвано.

— Меня никто не посылал, — раздался спокойный голос имперского офицера, — я сам пришел, по делам.

— Мы взяли вашего человека, я все знаю.

— Если знаешь, зачем спрашиваешь?

— Сколько вас тут? Чего вы лезете в наши дела? Думаете, вам, имперцам, все можно?

Пленник пожал могучими плечами.

— Не понимаю, о чем ты, командор?

— Не понимаешь?!

Алвано выхватил из-за пояса револьвер и приставил ко лбу имперца.

— Может, это сделает тебя догадливее?

Чужак снова пожал плечами. В свете лампад лицо Алвано налилось краснотой, на лбу выступили капли пота. Никогда прежде Шику не видел командора в таком бешенстве. Алвано чуть сдвинул прицел и нажал на курок. Громыхнуло так, что заложило уши, удушливо запахло порохом. Мальчик спрятался за сундуком, боясь пошевелиться.

Убил? Нет! Пленник поднял голову. Алвано оскалился в усмешке.

— Освежилась память?

Молчание. «Он, верно, сумасшедший», — подумал Шику с недоумением. Снова выстрел, брызги крови, страшная, неживая тишина.

— Молчишь? — спросил Алвано. — Молчи, посмотрим, что ты завтра запоешь.

Алвано развернулся и буквально вылетел из капища. Камфу с отвращением глянул на пленника, подошел к Шику.

— Перевяжи ему раны и гляди в оба. Он должен есть и пить, не доживет до завтра — Алвано тебя расстреляет.

Шику понял, что это не шутка.

Воду и бинты ему принесли солдаты, охраняющие капище снаружи. Шику сидел на сундуке и оттягивал, сколько мог, момент, когда ему нужно будет подойти к чужаку. Страшно! Люди всегда уступают силе, люди боятся боли, темноты и смерти. Они — слабые существа, озабоченные лишь инстинктом продолжения рода, но этот…

В нем было что-то неправильное. Шику понял это особенно остро в тот миг, когда на негнущихся ногах подошел к пленнику, чтобы перевязать его раны. Имперский офицер поднял безвольно опущенную голову и… улыбнулся ему. Его блестящие черные, как капли смолы, глаза смотрели тепло и ободряюще.

— Перевязать, — хрипло сказал Шику.

Пленник кивнул. Мальчик взялся за скрутку бинтов. Алвано прострелил чужаку предплечье и бедро, серая ткань пропиталась кровью, став коричневой. Пленника надо было раздеть, но Шику не осмелился и как смог намотал бинты поверх одежды.

— Спасибо, — негромко проговорил пленник, — как тебя зовут, мальчик?

— Шику.

— Не бойся, Шику.

— Я не боюсь.

На самом деле он очень боялся, у него тряслись колени и руки, бинт дважды падал на пол. Потом он напоил пленника и снова забрался в угол, решив, что до утра офицер имперского флота точно доживет.

День тянулся бесконечно. Пленник молчал, Шику тоже не хотелось заводить с ним разговора. Вечером пришел Камфу, поглядел на пленника и велел Шику вытащить из сундука одеяло и лечь у ног чужака. Это мальчику не понравилось. Ему было неудобно и неуютно, резкий запах крови бил в ноздри. Он долго вертелся на твердом полу, но все же задремал, и уже сквозь дрему услыхал тихое пение.

— Дальняя дорога вьется на закат, потерпи немного, раненый солдат…

Шику распахнул глаза от какого-то смутного чувства, его будто окатило теплым воздухом. Что-то светлое и хрупкое затрепетало в груди мальчика, но что, он не мог понять, и просто лежал, притворяясь спящим, и слушал.

Он хорошо пел, этот чужак с дырой вместо души. Нарьяг даже на минуту усомнился в ее отсутствии, уж больно цепляла его собственную душу эта мелодия. Она царапала, выжимала слезы, хотя слов Шику почти не понимал.

 

=== Главы 7–8 ===

Глава 7

Алвано снова краснел и снова орал, пытаясь вытащить из пленника хоть какие-то сведения. Шику, который пугался его пуще смерти, даже испытал ощущение удовлетворения от того, что усилия Алвано были напрасными. Камфу не пришел, и мальчик снова забился в свой угол. К счастью, Алвано даже не вспомнил о его присутствии. Он зверел от спокойствия пленника, его молчания и упрямства.

— Значит, бесполезно, говоришь?

Командор грубо, рывками разодрал пропитавшиеся кровью бинты.

— Посмотрим, как ты сейчас запоешь, сокол ты мой!

Алвано всунул в свежую, едва затянувшуюся рану на бедре длинный, зубчатый нож и провернул. Шику показалось, он оглох от скрипа собственных зубов, или это пленник стискивал свои, чтобы не издать ни стона. Мальчик зажмурился, сердце стучало в груди, как запутавшаяся в силках птица. Он ждал крика, стона, хоть какого-то звука, но пленник молчал.

Зато орал и бесновался Алвано:

— Разрежу на куски! Паскуда! Говори! Кричи! Проси о пощаде! Я отпущу тебя!

Тишина.

— Кто тебя послал? Сколько вас здесь? Какая связь? Отпущу, понимаешь? А иначе — ты не представляешь, что с тобой будет!

Молчание. Шику не выдерживает и открывает глаза, от увиденного кружится голова. Стены забрызганы алым, струйки медленно сползают вниз. Тело пленника бессильно обвисло в цепях, пальцы побелели.

Мальчик вскочил. В нем бушевала непонятная неуместная ярость. Вот сейчас…сейчас в руках Алвано распадется, расползется, как гнилушка, его нож.

— Чего тебе? — резкий окрик командора отрезвил его, окатил с головы до ног ледяным страхом.

Алвано повернулся к нему, глаза его дико горели. Шику показалось, что «пустой» сейчас убьет его.

— Проваливай, Алвано! — вдруг окрикнул пленник. — Мне нечего сказать, хочешь убить — убей.

Командор замер, будто его ударили по голове, затем снова повернулся к своей жертве.

— Нет, не надейся, что умрешь легко и быстро, сокол. Будешь умирать столько, сколько нужно, чтобы развязать твой поганый язык.

Он ушел, но вернулся через пару часов и снова кричал, требовал, грозил. Он словно свихнулся от упрямства и стойкости имперского офицера. У Шику ныли виски от крика Алвано и гнетущего молчания пленника.

Командор испробовал все, на что была способна его извращенная фантазия садиста. Пахло кровью и паленой кожей, пленник бессильно болтался в цепях, так и не проронив ни стона. Устав от бесплодных попыток, Алвано выволок мальчика из угла, где тот прятался, закрыв глаза и уши, и рявкнул:

— Перевяжи, чтоб к утру был жив!

И ушел.

Шику тоскливо поглядел ему вслед, потом с опаской подошел к пленнику. Тот выглядел совсем плохо. И вокруг столько крови! Мальчик вздохнул и взялся за бинты. Кое-как ему удалось унять кровь, но в голове занозой засела мысль: если бы Шику так не боялся Алвано, он помог бы чужаку умереть или бежать, потому что происходящее в ритуальной зале меньше всего походило на ритуал. Верховный Нар-шину не одобряет бесцельного мучительства и непременно строго накажет и Алвано, и Камфу.

Шику зачерпнул ковшом воду из ведра и поднес к губам пленника. Тот жадно припал к ковшику, пил, струйки текли по лицу, размывая кровь.

— Спасибо, Шику, — еле слышно сказал он потом, — ты не волнуйся,… я продержусь до утра… а потом — лучше беги.

— Почему? — сдавленно спросил мальчик.

— Потому что… больше ждать… не будет смысла.

Ошеломленный этими странными словами, нарьяг поспешил забраться в свой угол. Пленник задремал или потерял сознание, а Шику поджал коленки и задумался. Что крылось за словами чужака о каком-то ожидании, в котором больше нет смысла? Что с ним самим случилось сегодня, неужели он действительно мог спорить с Алвано? А этот пленник, «пустой», проявил заботу о нем? Мир сошел с ума!

Вечером, когда Шику поднялся наверх за ужином, его позвал Камфу.

— Как там этот?

— Без сознания, учитель, — ответил мальчик, борясь с накипающим внутри раздражением.

— Он что-нибудь говорил?

Шику покачал головой.

— Плохо, Шику, — костлявые пальцы до боли сжали плечо, — ты должен расспросить его. Это очень важно, постарайся втереться в доверие.

— Но как? Он все время молчит! Даже под пытками молчит! Что он за существо?

— Обыкновенный «пустой», мой мальчик, — пугающе ледяным тоном ответил Камфу.

Шику вырвался.

— Не верю! «Пустые» визжат, как свиньи, и лебезят, чтоб спасти свои шкуры! А этот чужак не такой! Он, он…

— Шику! Это враг! Страшный и непредсказуемый враг! Такого врага надо уничтожить, если не можешь сломать.

Он сказал это так громко, что Шику стало неловко. Вдруг услышит пленник внизу! Хотя, будто это секрет! Мальчик поежился.

— Он знает, что умрет, — промолвил наставник, помолчав, — умрет скоро и страшно. Понимаешь, каково у него на душе?

Оба вздрогнули от этой внезапной оговорки.

— Я понял, учитель.

— Иди.

Шику спустился вниз с подносом, пленник никак не отреагировал на его появление. Шику поставил поднос и опасливо приблизился к человеку.

— Эй! — окликнул он. — Поешь, иначе ослабеешь совсем.

Пленник поднял обескровленное лицо, кажется, он дремал. Шику отступил на шаг назад.

— Поешь.

— Дай воды, — попросил пленник.

Шику дал ему напиться, потом опустил ладонь в ведро и провел по лбу человека. Голова его была горячей, начался жар. Что-то непонятное заворочалось, запульсировало внутри и потянуло за язык:

— Почему ты молчишь, чужак? Разве стоит твоя тайна жизни, которая дается вам, людям, лишь однажды?

— Я ничего… не скрываю, — ответил пленник, — мне… нечего сказать.

— Тогда солги, люди всегда лгут!

— Если я солгу, прикрывая себя,… пострадают невинные.

— Тебя убьют!

— Я… знаю, — спокойно ответил человек.

— И тебе не страшно? — недоверчиво сощурился Шику.

Пленник поднял бровь и скривил разбитые губы.

— Так надо,… чтобы спасти других.

Он выбился из сил, голова снова безвольно упала на плечо. Шику, мучительно сомневаясь в своих намерениях, ослабил цепи, позволяя пленнику встать на колени и опустить руки.

— Шику, тебе… попадет, — сказал пленник. Мальчик покраснел, словно сделал что-то стыдное, но дернул за цепь, еще больше ослабляя ее.

— Я не боюсь! — с вызовом бросил он.

Чем нарьяг, дитя Звезды, хуже какого-то пришельца из чужого мира, где живут люди с черными сердцами?

Он завернулся в одеяло, прислонившись к стене рядом с пленником. Его тревожили злые мысли, он сердился на Алвано и Камфу, на упрямого пленника, который своим поведением перечеркивал все, что Шику внушали в Нарголле. И еще в голове вертелась мелодия, которую напевал вчера имперский офицер. Шику уснул. Проснулся глубокой ночью, в ритуальном зале осталась лишь одна невыгоревшая лампада.

Тишина. Шику подскочил и затряс пленника за плечи, ему показалось, что тот не дышит.

— Что,… Шику? — раздался измученный голос.

— Спой песню, которую вчера пел.

Чужак посмотрел на мальчика, как на сумасшедшего.

— А…эту…

Долгая дорога

Вьется на закат.

Потерпи немного,

Раненый солдат.

В горькую годину

Мир горит огнем,

Потерпи, родимый,

Скоро отдохнем…

Шику пробрала дрожь. Смутные образы возникали у него в голове, сменялись другими, становилось все непонятнее и непонятнее. Глухой голос проникал в самое сердце, разбивал скорлупу холода, тоски и обреченности. Шику всегда знал, что он — избранный, он — нарьяг, принадлежащий к высшей касте. Он умел терпеть лишения, постоянные занятия со строгим наставником, боль в костях после очередного «рывка» и одиночество.

Но память! Память взяла свое, растревоженная знакомой мелодией, она запутала Шику в пелену давно забытых событий.

Темный узкий барак, свет из щелей пробивается в многолюдное помещение. На треноге в котле булькает постная похлебка, в пыли возятся дети. Вокруг суетятся женщины, но их серые лица напоминают покойницкие. Шику сидит на коленях матери, она что-то шьет, тихонько бормоча под нос песню. Вдруг в барак врывается женщина, волосы ее растрепаны, она кричит что-то страшное, и мама до боли сжимает Шику в своих объятьях. Потом появляются нарьяги. Люди падают перед ними на колени, расстилаются на земле, а они забирают детей. Забирают и его, Шику, вырывают из уютных объятий матери. Она истошно кричит, не пускает, мальчик пищит от боли и страха. Кто-то вступается, отталкивает нарьяга, закрывает мать Шику спиной. Мальчик знает его, он был сильным и храбрым, он пришел из дальних земель, где все свободны и счастливы. Его зарубили, а Шику отняли у матери и с другими детьми забрали в Нарголлу.

В эту темную долгую ночь Шику не спал. Убедившись в отсутствии собственной души, в рабском прошлом и бессмысленном будущем, он провел ее возле раненого имперского офицера, стирая пот, текущий по его горячему лицу, меняя промокающие повязки и напевая под нос вспомнившуюся песню.

— Шику, — очнувшись под утро, сказал пленник, — беги.

— Мне некуда бежать, — ответил мальчик, — и незачем. Никто не ждет меня ни в одном месте на всем свете…

— Если бы я был свободен,… я забрал бы тебя с собой… в большой прекрасный город,… в Ориму.

— Если бы ты мог бежать, — сказал Шику, — я отпустил бы тебя и пошел за тобой, а так… я останусь с тобой до конца.

— Спасибо, Шику.

Глава 8

Утром в капище вошли Алвано и Камфу. Командор оглядел пленника и тряхнул Шику за шкирку.

— Как ты посмел ослабить цепи, уродец?

— Вы велели, чтобы он дожил до утра, — ответил трясущийся мальчик. После ночного озарения он понял, что даже Камфу не заступится за него, учителю нет дела до какого-то раба без души. Он ничуть не дороже этого пленника, даже дешевле, он не знает ничего такого, что представляло бы ценность для командора.

Он из рода рабов — человек, как и Алвано, как и пленник. Нет, пленник не такой! Шику видел и рабов, и «пустых» из чужого мира за окном портала. Никто из них не вел себя так, как имперский офицер.

Алвано еще раз тряхнул мальчика и отшвырнул под ноги пленника.

— Разбуди его.

Шику воззрился на окровавленного офицера, потряс его за плечи, как ночью — толку совсем чуть.

— А вот так? — взревел Алвано и, схватив ведро с водой, окатил пленника с головой.

Тот дернулся, вода ручейками стекала по осунувшемуся скуластому лицу, по черным коротким волосам.

— Проснулся, сокол? Настроен побеседовать? Нет? Жаль! Сегодня мы возвращаемся в Нарголлу, так что времени у тебя в обрез. Скажешь по-хорошему — отпущу с миром, нет — пойдешь в расход, возиться с тобой некогда.

Пленник вздохнул и опустил голову. Алвано взревел, как раненый локхи, и ударил его по лицу, еще раз и еще, потом, не останавливаясь, ударил ногой по колену, в бок, и снова уже, видимо, плохо понимая, что творит.

Шику сжимался в комок при каждом ударе, словно обезумевший командор избивал его самого. Наконец, Алвано выдохся.

— Говори, у меня нет времени.

— Пошел ты, Алвано! — четко выговорил пленник.

Командор затрясся, глядя в лицо упрямца, которого не смог сломать.

— Ты будешь умолять прикончить тебя, скотина! — взвыл он. — Камфу, он твой.

Наставник выступил вперед. Его высокая и тощая, как жердь фигура, возвысилась над пленником, как десница правосудия. Шику пробрал холодный пот. Нет! — кричало все у него внутри, — не может быть! Они не посмеют! Это же не просто человек, а настоящее дитя Звезды! Он (не нарьяги, которые произошли от рабского рода), он — посланник Нар-шина в землях наров. А его убивают ни за что!

— Шику, разведи священный огонь.

Нет! Нет, нет, нет! На подкашивающихся ногах мальчик побрел к алтарному камню, где в центре шестиконечной звезды лежал камень-пламень. Над ним возвышалась тренога с крючком для котла. Пока Шику возился с камнем, раздался треск материи — Камфу разорвал на пленнике рубаху, обнажая торс. Он действовал спокойно и быстро, будто и в самом деле проводил обряд. В этом была жестокая, чудовищная фальшь, потому что Шику знал — никакой это не обряд, это страшная месть Камфу и Алвано тому, кого они не смогли понять и сломить. Месть настоящему Нар-одару, посланнику Звезды.

Камфу деловито и бестрепетно взял изогнутый ритуальный нож и вонзил пленнику в пах, потянул вверх, распарывая внутренности. Шику зажал обеими руками рот, чтобы не закричать. Тело пленника выгнулось, рот раскрылся в беззвучном крике… Все потеряло очертания, скрылось в дымке слез. Мальчик ничего не слышал из-за отчаянно колотящегося сердца и собственных всхлипов. Пленник не кричал, Камфу и Алвано тоже молчали. Потом Шику, скорчившийся возле алтаря, услыхал шаги. Камфу подошел и подвесил на крюк над огнем истекающее кровью мясо. Печень.

Нарьяги — мастера продлевать мучения еще живой жертвы, вырезая постепенно все органы, пока не дойдет очередь до сердца.

Шику тоже владел секретами мастерства. Он пообещал себе, что вырежет черные сердца Алвано и Камфу и зажарит их на священном огне.

Ритуальное помещение наполнилось запахом горящей плоти. Пленнику оставалось жить от силы несколько минут. Шику не мог заставить себя поднять глаза и увидеть истерзанное тело имперского офицера.

— Вот и все, — засмеялся вдруг Алвано, сумасшедший смех эхом разнесся по капищу, — скоро ты сдохнешь, как последняя собака… Я все равно найду и уничтожу всех твоих шпионов! Открой глаза! — он грубо схватил пленника за подбородок и повернул к себе. — Что ты там шепчешь?

— Вернусь… ты сам… сдохнешь, как собака…, - выговорил умирающий и потерял сознание.

Шику бросился в свой угол, забился за сундук, пряча лицо в коленях. Рыдания душили его, крупная дрожь колотила тело.

— Эй, пацан! — с издевательским смешком крикнул Алвано. — Чтоб дожил до утра, понял?

Мальчик крепко сжал виски ладонями, и милосердное забытье вскоре распахнуло ему объятья.

Он очнулся спустя несколько минут и поднялся за водой. Поставив ведро на пол, зачерпнул немного ковшиком и поднес к губам пленника. Тот не шелохнулся. Шику щедро смочил ладонь холодной водой и приложил к пересохшим, покрытым корками губам умирающего, умыл его, бережно проводя двумя мокрыми ладонями по изможденному лицу.

— Очнись, — умоляюще шептал он, слегка тряся за плечо. Пленник поднял веки.

— Нар-одар! — вырвалось у мальчика.

— Не бойся, — шепнул он, — это не страшно…

Шику еще раз сумел привести умирающего в чувство. Пленник уже не мог говорить, изо рта текла кровь. Шику, давясь от слез, снова смочил его губы водой, имперский офицер открыл уже стекленеющие глаза. Он и Шику встретились взглядом, словно последнюю частичку жизни отдал странный упрямый пленник чужому мальчишке из рабского рода.

— Забери меня с собой! — попросил Шику.

Губы шевельнулись, но последних слов мальчик так и не расслышал.

Просидев остаток ночи у ног мертвого пленника, наутро Шику ждал жестокой расправы, но Алвано и Камфу не обратили на него внимания. Тело Нар-одара расковали и выволокли на площадь, где бросили рядом с телами других мертвых солдат. Алвано приказал набить им животы свинцовыми пулями. Задыхающийся от рыданий Шику безмолвно наблюдал за глумлением над погибшими и все сильнее ненавидел командора, но еще больше — пляшущего под его дудку Камфу.

После этой истории наставник решил, что Шику ненадежен и отправил мальчика на охрану рудника.

Я читал заключение медэксперта и сам, обливаясь слезами, готовил тело к похоронам. Но догадываться и знать вовсе не одно и то же.

Шику говорил долго, половину слов в его горестном рассказе я не понимал, но это неважно. Я будто прожил те дни в проклятом капище с вами.

Внутри тугая струна гудит тупой, ноющей болью. Опускаю взгляд на огонь: угольки покрылись пестрым пеплом.

Шику с мокрым лицом и красными глазами минуту смотрит на меня и вдруг срывается с места, выскакивает из пещеры. Сижу, протянув заледеневшие ладони к огню, держу их долго, так что пальцы начинает щипать. Зато в голове сложилась мозаика. В ней не хватает всего нескольких кусочков, но я вижу — картинка совсем не такая, какой я ее себе представлял. Я многого не знал о тебе, и о нарьягах тоже, но уж теперь точно докопаюсь до правды.

Где же мальчишка? Выхожу из пещеры. Звезд слишком мало, и они далеко; в лесу темно, как в черной дыре.

— Шику!

Не отзывается.

— Шику, хорош дурить! — кричу в темноту. — Иди сюда!

Все, — обреченно думаю я, — до перевала пара шагов, приведет ко мне Алвано и этого своего наставника. Вот только я им живым не сдамся, у меня же нет пиралгезина. Да и у тебя его не было… Это мне в бреду померещилось.

На душе камень весом в тонну. Приваливаюсь к скале, курить хочется до невозможности. Достаю кремниевую зажигалку и щелкаю, представляя, как беру сигарету, сую в рот, затягиваюсь…

В памяти всплывает песенка, что так понравилась Шику. Ты напевал ее, когда бывал в мрачном расположении духа.

Дальняя дорога

Вьется на закат.

Потерпи немного,

Раненый солдат

В горькую годину

Мир горит огнем.

Потерпи, родимый,

Скоро отдохнем!

Нам до перевала

Дотянуть чуть-чуть,

Но стальное жало

Раздробило грудь.

Вот за тем пригорком

Будет медсанбат.

Не сдавайся только,

Раненый солдат…

Далека дорога

Под стальным огнем.

Потерпи немного -

Скоро отдохнем.

Шику появляется из темноты, бросается ко мне, вписываясь в живот лбом, как футбольным мячиком.

— Нар-одар! — всхлипывая, шепчет он, — ты простить Шику?

— Ну чего ты? Я же ничего… Шику, прекрати!

Плечи его трясутся от старательно сдерживаемых рыданий, он обнимает меня так, словно хочет раздавить.

— Все, все, успокойся, лучше скажи, там, на руднике, будут эти твои Алвано и Камфу?

— Только Камфу, Алвано сейчас далеко.

Ну что ж, спасибо и на том. А теперь спать, завтра будет трудный день.

 

=== Глава 9 ===

Шику сладко сопит во сне. Костер погас, я сижу, прислонившись к стене и обхватив колени, вспоминаю тот день.

Внеочередной дозор моего взвода. Дождь накрапывает, в клубе музыка, танцы, но мы мокнем, глядя в туман. Запищала рация, голос Ларсена звучит весело:

— Дан! Тут девушка!

— Какая еще девушка?

— Красивая, — со смешком, не по уставу отозвался солдат.

— «Феечка» что ли?

— Сам ты «феечка»!

Девушка, которую привели Ларсен и Стоун, плакала. Неброско одетая, не накрашенная, она была красива, как Белоснежка. Ее хотелось подхватить на руки и унести подальше от имперских позиций, куда-нибудь в Пансилию, на золотые пляжи.

Лина-Линочка, девушка-Белоснежка, неужели ты знала обо всем, когда плакала передо мной? Или тобой, как игрушкой, играл отец? Лидер Умано точно замешан в этой истории, и кто-то из старших офицеров штаба.

Что же ты такого узнал, Корд? Кого защищал своим молчанием? Зачем вообще прилетел из Аргонны на базу Рагварна? Мы так и не успели толком повидаться…

Едва небо над лесом становится серым, я расталкиваю не выспавшегося Шику, и мы выдвигаемся навстречу моим кровным врагам.

К вечеру выходим к горной деревушке. Нас встречает тишина. Бараки для рабов зияют открытыми дверями, цепи ворот порваны, земля изрыта грубыми протекторами колес и траками гусениц.

Шику оглядывается на меня, его глаза сверкают в темноте, потом бросается вперед, смешно размахивая руками, и замирает перед телом нарьяга.

Можно не сомневаться, что живых мы здесь не встретим — мятежники перебили охрану, а рабов увели.

— Нар-одар!

Подхожу ближе. Нарьяг в странных одеждах из красной шерсти лежит, раскинув руки в пыли, бусины раскатились по земле, грудь разворочена разрывной пулей. Хочется плюнуть в ненавистную рожу нелюди, но замерший рядом Шику говорит:

— Его имя Наару, он быть добрый, делать бусики.

Мне стало стыдно, ведь именно этот нарьяг не сделал мне зла, жил себе, бусики мастерил.

Идем по улице к дому начальника. Дом словно воткнут на площади и смотрится среди бараков так же, как войлочная шляпа среди цилиндров. По дороге Шику останавливается.

— Это Закри, а вон там Шангу, им быть по пятнадцать поворотов…

Война не щадит никого, ни на нашей стороне, ни на чужой. Идем дальше по мертвому селению; там и тут лежат тела наров и людей, защитников рудника.

Дверь особняка вывернута из петель.

— Шику, видишь где-нибудь своего Камфу?

Мальчик отрицательно трясет головой.

— Где же он?

Буквально влетаю в дом, там все перевернуто вверх дном, но нет ни живых, ни мертвых. Я вою волком от ненависти — мой враг ушел. Пока я осматривал дом, Шику стащил все трупы на площадь и сложил в жуткую поленницу. В руках мальчишки заполыхал факел.

— Зря ты это, Шику.

Нарьяг поджал губы. Знаю, иначе он не может, в Нарголле ему основательно задурили голову всякими обрядами. Сидя на крыльце, я терпеливо жду, когда Шику закончит. Огонь неохотно вцепляется в одежду мертвецов, в доски, откуда-то принесенные мальчиком.

Шику садится рядом, вопросительно заглядывая мне в лицо — не сердится ли Нар-одар? Нет, не сердится.

Запах по селению идет отвратный, темный, густой дым заполнил площадь. Огонь разгорается все сильнее, и постепенно становится неважно, что горит в нем. Из огня мы выходим и в огонь возвращаемся…

Знакомый звук заставляет вскочить. Шику не понимает в чем дело, но тоже вскакивает. На площадь с ревом врываются две боевые машины пехоты. Я стою спокойно — все равно не уйдешь, если пустят пулеметную очередь. Шику кидается вперед, пытаясь закрыть меня своей тощей спиной.

Я стою, хотя изображать спокойствие под двумя пушками не слишком комфортно. Крышка люка откидывается, несколько человек покидают БМП, рассредоточиваются по площади. Все они хорошо вооружены — винтовки, разглядел даже с подствольником, — но на военных не похожи. Мятежники, — догадался я. Вот с кем судьба свела.

Люди приближаются к нам, берут на прицел. Поднимаю руки, шипя мальчишке, чтобы убрался подальше. Шику похож на ощерившегося пса под дулом охотничьего ружья.

— Кто такие? Чего здесь бродите? — спрашивает, перекрикивая рев огня, худощавый человек лет сорока в замызганной куртке и камуфляжных штанах.

— Неместные мы, проездом тут, — не успев прикусить язык, несу я околесицу. Больно нелепы эти доморощенные вояки. Хотя рудник-то разорили, и шутить с ними не стоит.

— Да, вижу, что не местные, — хмыкает командир бригады, — особенно пацан твой.

— Пацана не тронь, — с угрозой делаю шаг вперед, короткой подсечкой отправляю Шику на землю, — он не из этих.

— А ты сам из которых? Одет, как ориман, да только кто вас разберет.

— Бывший командир десантно-штурмового отряда «Вепрь».

— О, как! — изумленно вскидывается главарь мятежников. — А чего ж бывший?

— В бегах.

— О как! — восклицают уже трое. — Чего натворил?

Равнодушно пожимаю плечами. Мятежники переглядываются.

— Серый, да он дурит нас, из живодеров он, погляди на его рожу! — выступает рослый рыжебородый мужик (про таких говорят — поперек себя шире). — Глаза нелюдские, как у тех, что детишек да баб…

— Заткнись, Гера! — сощуривается главарь и кивает мне. — Ступай в избу, побеседовать надо.

Но винтовку не опускает. Я усмехаюсь:

— Милости прошу, только ты вперед, а то еще запрешь меня и подожжешь дом.

— А ты непрост, — одобряет главарь, — пошли.

— Мальчик останется на крыльце, — говорю я, кивая Шику, чтобы не смел спорить. Тот глядит глазами брошенного щенка, но не спорит, всецело доверяя своему Нар-одару.

Командир повстанцев первым входит в дверной проем, за ним я и еще трое мятежников. Рыжий Гера любовно поглаживает подствольник, накрученный на новехонькую штурмовую винтовку, еще двое молчаливо демонстрируют готовность стрелять по первому сигналу командира.

Главарь мятежников устраивается на уцелевшем диване, я придвигаю себе стул.

— Сергей, — протягивает руку главарь. У него умное волевое лицо, высокий с залысинами лоб и колючие глубоко посаженные глаза. Подбородок пересекает выпуклый багровый шрам.

— Дан.

— Рассказывай, — велит Сергей, — от того, насколько ты будешь убедителен…

— Зависит моя жизнь, — заканчиваю я.

Гера зло оскаливается, поглаживая пальцем спусковой курок винтовки. Я улыбаюсь.

— Мое имя Дан Райт, я бывший командир шестого взвода десантно-штурмовой бригады аргоннской дивизии. Вне закона.

— Что же ты натворил, Дан Райт? — интересуется Сергей.

— Уничтожил посольство нарьягов в Штормзвейге и убил командора Рагварна.

В комнате повисло нехорошее молчание.

 

=== Глава 10 ===

Гусеницы траками вспарывают мягкую лесную землю. Мы трясемся на броне, спина Шику прижимается к моему боку. Парнишка напряжен и внимателен, он думает, что нас тащат в плен и полон решимости не допустить второй смерти своего Нар-одара. Повстанцы — умный народ, не лезут к мальчишке, но зыркают злобно, для них он — отвратительная нелюдь. Да и я — подозрительный чужак, веры которому нет.

А я и не спорю.

Караван — две машины пехоты и допотопный фургон ползут до безобразия медленно. Места внутри нам не досталось, да и не больно хотелось. Снаружи свежо, темно и беззвездно, нескончаемые леса. А куда еще могут забраться партизаны?

Наутро показалось селение. Оборона поставлена, что надо: замаскированные ямы, мины, растяжки. На первой линии окопов нас окликнули, высунулся Гера и завопил:

— Сами с усами, — и нас пропустили.

Селение мятежников довольно большое: приземистые каменные дома под черепичными крышами, псы на цепях, подозрительно напоминающие локхи, длинные бараки, чтоб разместить вновь прибывших. С размахом живут, но видно, что в любую минуту они готовы сорваться с места и прятаться по бесконечным лесам диких земель.

Навстречу выбегают люди: кое-кто с оружием, женщин мало, детишек и вовсе не видать. На нас с Шику глядят с опаской, как на диких зверей.

Сергей и его бойцы выбираются из люка. Командир бросает короткие распоряжения, куда расселить бывших рабов, кому оказать помощь. Потом, не оглядываясь, обращается ко мне:

— Иди за мной.

Спрыгиваю с брони и иду за ним, а Шику — за мной, как приклеенный. В спину нам недвусмысленно упираются вороненые дула винтовок Геры и седого хмурого мужика Матвеича.

Сергей приводит нас в штаб: полуподвальное помещение с керосинкой на столе, лавки, на заплесневелых стенах карты местности.

— Садись.

Шику он игнорирует, не понимая, зачем я тащу за собой опасного парня. Мои слова о безоговорочной преданности и послушании нарьяга не произвели на командира повстанцев впечатления, но пристрелить мальчика он не осмелился.

Сажусь на лавку, приваливаясь к стене, спина ноет после долгой дороги. Гера устраивается напротив, демонстративно укладывая винтовку на колени, Матвеич, наоборот, садится за стол, вытаскивает из нагрудного кармана очки с толстыми линзами и сломанной дужкой и погружается в изучение какой-то карты.

Сергей придвигает стул поближе ко мне. Его поза, напряженная, со скрещенными на груди руками, мне не нравится.

— Так, значит, охотишься за Алвано? — уточняет он.

Киваю. Шику взъерошивается, я кожей чувствую исходящий от него страх.

— А если мы тебе поможем, согласишься кое-что сделать взамен?

— Отчего не согласиться, — пожимаю плечами, — у нас на добро отвечают добром.

— Да, брешет поди, собака! — ухмыляется Гера.

Сергей тоже не очень-то мне верит. Молчу, чего с ними спорить?

— Ладно, — не спуская с меня глаз, роняет он, — оставайся у нас пока. Алвано сейчас далеко, но ему придется вернуться сюда. Живи, только за пацаном своим приглядывай. Узнаю чего, с нелюдем у нас разговор короток.

Я соглашаюсь, хотя и не очень уверен в Шику.

Тут дверь распахивается, и в штаб влетает девушка. Да какая девушка, девчушка, с белокурыми кудрями и глазищами на пол-лица, в пехотной военной форме на три размера больше. Она с визгом кидается на шею сразу смутившегося Сергея.

— Папочка, папочка! Вернулся, родненький! — тараторит она.

Я опускаю глаза.

— Это Танюшка, дочка моя, — неохотно представляет ее командир, отдирая от себя детище, — Таня, погоди. Как ты себя ведешь, у нас гости.

Взгляд украдкой в нашу сторону; ресницы, как крылья диковинных бабочек, хлопают медленно и удивленно.

— Ну, все, за мной, ребята, — направляется к двери Сергей. — Да сиди ты, рыжий, — добавляет он, обращаясь к вскочившему было Гере.

Мы с Шику безропотно следуем за командиром. Селяне таращатся на нас. Сергей, чем-то довольный, насвистывает незамысловатую мелодию. Сворачиваем в тихий дворик, командир стучит в ставень и тут же открывает дверь.

Дом, как каменный валун, врос в землю, окошки едва виднеются над обомшелым фундаментом. Три ступеньки вниз, и мы оказываемся в небольшом помещении. Здесь тепло и светло, в середине стоит удивительное сооружение из беленых кирпичей, от него идет уютный жар. В кухне по локоть в муке хлопочет женщина, высокая и статная, в длинной юбке и растянутой домашней кофте, волосы убраны под платок.

— Здравствуй, Вера, — наклонив голову в низком проеме, входит Сергей, — не приютишь ли жильцов?

— Отчего нет? — женщина бросает короткий взгляд в нашу сторону. — Втроем веселее.

— Ну, тогда распоряжайся, а я пойду. Да, и накорми гостей.

— Когда я, Сереж, гостей не кормила? — усмехается мятежница.

Командир повстанцев ушел, а хозяйка, отряхнув муку, протягивает руку в знак приветствия.

— Меня Верой звать.

— Я Дан, а это Шику.

У нее жесткое скуластое лицо с большим, но изящным носом и поджатыми тонкими губами. Под испытующим взглядом темно-синих глаз мне как-то неловко, будто я обманываю гостеприимную хозяйку.

— Мальчика устрой на печи, а сам будешь спать на лавке, вон там, — говорит Вера, — скидывайте вещи и мойте руки, завтракать будем.

Сложив ранец и оружие, повожу затекшими плечами. Шику жмется ко мне, приходится отправить его за шторку. Надо раздобыть ему человеческую одежду, наверняка у них тут есть, может, тогда вид мальчика не будет резать окружающим глаза. Кто знает, сколько нам тут жить до появления Алвано.

Вера показала, как пользоваться допотопным алюминиевым умывальником. Мою руки, хозяйка подает грубое, расшитое петухами полотенце и приглашает к столу. Из отверстия в беленой громаде — печке — Вера вынимает лист с румяными горячими пирогами, ставит перед нами, наливает из глиняного горшка в стаканы ледяное молоко. После плиток концентрата и мерзкой цаквы Верины пироги становятся для меня райской едой. Беззастенчиво набиваю живот под внимательным взглядом хозяйки, в ее глазах прыгают смешинки. А когда я, объевшийся, не могу сдержать зевок, она кивает на приготовленную — и когда только успела — на лавке постель.

— Отдохните с дороги, ребята, вечером Матвеич на танцы приглашает.

Сил удивляться уже не осталось, я засыпаю, едва голова касается подушки.

 

=== Глава 11 ===

Вечером меня, расталкивая, будит Вера. Сажусь на лавке, не сразу понимая, где нахожусь.

— Дан, тебя Сергей зовет.

— Куда идти? — озираюсь я в поисках Шику.

— К Матвеичу. По улице прямо, у колодца направо свернешь. Да ты сразу увидишь.

— Где Шику?

— Мальчик спит.

Смотрю в ее спокойное лицо.

— Ты не испытываешь ненависти к нарьягам?

— Здесь все их ненавидят, — холодно отзывается она, — но мы не нападаем первыми. Мой совет тебе — смотри в оба. Если что-то насторожит, ребята пристрелят твоего парня без колебаний.

— Он ребенок.

— Он — опасная тварь.

Оглядываюсь на печь, где в тепле сопит Шику.

— Вера, мальчика надо переодеть, ты найди ему что-нибудь… А я потом расплачусь, чем смогу.

— Ладно, — усмехается хозяйка, — иди, Серега ждать не любит.

После теплой избы от вечерней прохлады чуточку знобит. Сумерки сделали лес непроглядным; ароматно пахнет хвоей и дымом. Иду на свет и попадаю туда, где меня ждут.

Дверь большого дома с низкими, как амбразуры, окнами распахнута настежь. Гомон, музыка и смех несутся из ярко освещенных комнат, в воздухе витает запах сигаретного дыма, от которого в вожделении сводит скулы. Вхожу, и смех затихает. В избе много народа, занятого разными делами: обсуждают новости, играют в домино, три женщины, видно жены мятежников, снуют с выпивкой и закуской. На колченогой табуретке сидит сам Матвеич в очках и с гармошкой в руках. В углу я заметил Сергея с дочерью и двумя мужчинами в мятых штормовках и десантных штанах с карманами.

В воцарившейся тишине командир машет мне рукой, я иду к нему. Меня рассматривают, как верблюда в зоосаде.

— Ребята, это Дан Райт, — представляет меня Сергей. — Дан, знакомься, Костя. — Мне протягивает руку невысокий белобрысый парень. Руки у него, как две кувалды.

— И Федор, — этот выше ростом и смуглее кожей, уши торчат, как две спутниковые антенны.

Знакомлюсь, жму ладони. Еще какой-то чернявый парнишка подбегает ко мне, тянет руку, заглядывая в лицо снизу вверх.

— Аркашка, брысь, — сдержанно рыкает Сергей, и Аркашка — несуразный парень, ровесник Шику — уносится по своим делам.

— Садись, Дан, чего мнешься, — велит командир повстанцев, Костя двигается, освобождая мне место.

Сажусь на лавку между Костей и Таней, изба снова наполняется разговорами, переливами странной мелодии, на меня перестают коситься.

— Звал меня? — спрашиваю Сергея.

— Не по делу, просто так, узнать поближе, показать, как мы живем.

— Я думал, есть новости об Алвано, — помимо воли вырывается у меня.

Сергей качает головой.

Матвеич растягивает гармошку, мелодия заглушает разговоры. В центр просторной залы мужчина с седыми висками выводит женщину в простом платье. Нежно придерживая за далеко не хрупкую талию, кружит в вальсе, а чуть погодя, к ним присоединяется вторая пара.

Смотреть на танцующих приятно. Но женщин мало, поэтому многие украдкой заглядываются на Танюшку, и только присутствие Сергея их останавливает.

Мне мучительно хочется курить. Спрашиваю сигарету у командира повстанцев, тот усмехается, мол, не курю, и тут же Костя с Федей с двух сторон протягивают мне картонки ужасной контрабандной «звезды», которую курят только прожженные шусты. Разжившись вожделенным куревом, выхожу на крыльцо. Небо почернело, слилось с темными еловыми стенами леса. С удовольствием раскуриваю папиросу, втягиваю в легкие ароматный дым и впервые за долгое время чувствую себя на вершине блаженства.

И тут по закону подлости появляется Гера, с торчащей бородой, в расстегнутой на волосатом пузе куртке, он приближается вразвалочку, что-то насвистывая под нос. Я гляжу в темноту, делая вид, что его тут нет. Гера тоже старательно игнорирует меня, но у самых ступенек с размаху наступает мне на ногу. Только надежные десантные ботинки спасают меня от перелома. Я хватаю его за шею и резко бью под пятку, Гера падает на спину плашмя и грозно воет. Не выпуская папиросу из зубов, смотрю, как бородач поднимается, бросается ко мне с кулаками, каратэк недоделанный. Хук в голову он встречает с поистине боксерским спокойствием и снова бросается в атаку.

— Морда имперская! — орет Гера. — Предатель, лазутчик!

Машет кулаками, попадает вскользь мне по скуле. В голове взрываются искорки, я уже плохо соображаю, кто передо мной, бью ногой в живот. Гера с уханьем сгибается и тут же бросается на меня, пытаясь по-медвежьи обхватить руками.

— Георгий! Прекрати!

Дворик быстро заполнился людьми, а из дома все выбегают любопытствующие. Сергей хватает за локти Геру; кто-то, вроде Федор, оттаскивает меня. Гера пинается и дергается, но щуплый командир довольно легко удерживает бородача.

— Серега, этот гад первый на меня набросился! Кому ты поверил? Он же засланный! Ну че ты лыбишься, че лыбишься, говорю?!

Смешно. Народ галдит, женщины ахают, Таня блестящие глазищи распахнула, — испугалась, видно.

— Гера, заткнись, — вполголоса велит Сергей, и бородач неохотно успокаивается.

— Он первый полез, — бурчит он.

— Блин горелый, — вставляет Костя, — что за сопли: первый, второй… Ты мужик или нет? Соберись!

Гера сопит и вытирает разбитый нос.

— Значит так: еще раз поссоритесь, пойдете на пару на болота клюкву собирать. Ясно? — строго бросает Сергей.

Рыжий кивает, недовольно кривя рот, шмыгает носом.

— Теперь обнялись и пожали друг другу руки.

Видно, у них это какой-то ритуал. Приходится-таки вытерпеть объятья Геры, даже похлопать его дружески по спине.

— Герка, баня-то готова? — спрашивает Костя. — Покажем гостю баньку, да по-черному.

Спустя пятнадцать минут я лежу голый на длинной лавке в горячей бане. Куда там элитным саунам Оримы: жарко, но не душно, свежий аромат дубовых листьев щекочет ноздри. Пот пробирается сквозь поры, мускулы расправляются, становятся упругими, наливаются приятной расслабленностью.

На соседней лавке Сергей мычит от удовольствия. Входит Гера, босой и обмотанный ниже пояса куцей простыней.

— Ну, держись, проходимец, сейчас я тебя попарю так, что позабудешь мать родную.

Окатывает меня из шайки горячей, но не обжигающей водой и шлепает меж лопаток густым дубовым веником. Еще раз, и еще, бьет, как гладит — неужели и правда не затаил злости? Окатывает водой снова и берется за Сергея. Я лежу, голову туманит от приятной жары. Здесь, среди странных повстанцев, я чувствую себя на удивление спокойно, а ожидание появления Алвано наполняет мою жизнь смыслом.

За полночь, когда все гулянья закончились, и самые стойкие расползлись по домам, мы с Сергеем расположились в штабе.

— Выпьешь? — спрашивает командир повстанцев, откручивая крышку походной фляжки.

Качаю головой. Сергей наливает себе и опрокидывает рюмку, занюхивая рукавом. Потом без слов бросает мне на колени потрепанную папку.

— Что это?

— Читай.

В Ориме все данные давно на электронных носителях. Открываю папку и читаю досье. На фото темноволосый человек с крупным переломанным носом, выразительным ртом и большими черными глазами. Ничего особенного, кроме родинки над бровью.

«Ромари Алвано, 37 лет. Родился в Полле-Монти, в семье оримских эмигрантов. Закончил филфак Оримского университета, преподавал описательные науки в школе для мальчиков.

В 956 году участвовал в локализации междоусобного конфликта в Буцалло. Проявил себя дисциплинированным и инициативным служащим, получил чин сержанта. В 958 году окончил курсы подготовки младшего офицерского состава и был направлен для подавления восстания в Шерли. В 960 году в чине лейтенанта в составе 4-ой моторизованной дивизии направлен в Арбе. В ходе боев проявил храбрость и выучку, награжден «Серебряной звездой Оримы». В 964 году участвовал в подавлении второй волны буцалльского восстания. Проходил подозреваемым по делу о нарушении прав военнопленных в Ходхольме, однако военно-полевой суд не доказал вину. В 966 году дезертировал из вооруженных сил империи и присоединился к террористической организации «лефтхэнд». Замешан в нескольких международных конфликтах. Подозревается в организации терактов в Лоу и Дермене.

С 969 года возглавляет оборону Нарголлы в чине командора войск, имперскими спецслужбами объявлен в международный розыск».

— Вот человек, которого ты ищешь, — говорит Сергей, — скажи, ты уверен в своих силах?

— Уверен.

— Будь по-твоему. Скоро он не сможет оставаться в стороне, ему придется перебросить сюда войска. Надеюсь использовать твой опыт на полную катушку.

— Я согласен.

 

=== Глава 12 ===

Месяц тянется бесконечно долго. Я болтаюсь по окрестностям, изнывая от безделья и злости, Шику всюду ходит за мной. Видеть его нестерпимо, но оставлять в лесной деревушке невозможно. Повстанцы, с легкостью привыкшие ко мне, нарьяга на дух не переносят. Не знаю, за кого мне страшно больше. В случае стычки Шику может натворить бед, но скорее найдет пулю в голову.

Впрочем, нарского в нем почти не осталось: Вера перешила на мальчишку камуфляж, сидит одежка мешковато, но неплохо. Волосы на его голове отросли и почти прикрыли жуткую руну на затылке. Стряпня нашей хозяйки тоже пошла на пользу. Шику хоть и кажется щупленьким, но уже не напоминает больного запущенной формой дистрофии. От нечего делать я показал ему несколько приемов рукопашного боя, и мальчишка с упорством бультерьера взялся их отрабатывать.

Шло время, а в селении мятежников ничего не происходило, было от чего остервенеть.

— Нар-одар, — в очередной раз заводит волынку Шику, — давай уйдем отсюда.

За месяц он выучился говорить по-имперски вполне сносно.

— Шику, ты опять?

— Нар-одар… — заставлять его называть меня по имени — бесполезное занятие, я привык к забавной кличке, — чего мы ждем? Алвано никогда не сунется в эти леса, ему легче запустить как их…

— Ракеты? — подсказываю я.

— Да, ракеты.

— У Алвано есть авиация?

— Есть. В Нарголле нельзя летать на ваших железных птицах, они падают и разламываются на куски, но ракеты у командора есть такие…

— ПРЗК? Противоракетный зенитный комплекс?

Шику трясет головой, откуда ему знать названия. Но неужели у Алвано такая военная мощь? Что же тогда мы сможем с горсткой плохо обученных лесных мужиков?

Только отступать мне некуда.

— Шику, мы остаемся до прихода командора, и все, точка. Вставай, устал что ли?

— Нет.

— Тогда смотри сюда. Наносишь прямой удар кулаком в лицо, я ухожу с линии атаки, захват, потом за локоть и поворот корпуса. Попробуй теперь сам.

Уставшие и веселые к вечеру мы возвращаемся в деревню. По мере приближения глаза Шику тускнеют, плечи опускаются — он среди врагов, снова жмется ко мне и молчит. Вера выходит нам навстречу в куртке и штанах, заправленных в высокие походные ботинки, в руке — винтовка, на плече — ранец.

— Где бродите? — сердито бросает она. — За мной, к Сергею.

— Что стряслось?

— Почем я знаю? Там услышим.

Сердце колотится от радостного предчувствия. Наконец-то! Возможно, скоро я увижу Алвано, черт, я жду его, как невеста жениха. Нам хватает минуты, чтобы забрать вещи и оружие.

В штабе тесно, отыскиваю знакомые лица: Гера, Костя, Федор, Матвеич — все необычайно серьезны.

— Ребята, Вера, идите сюда, — зовет Сергей. Мятежники пропускают нас; Веру — с особенным уважением. Наша хозяйка, к моему изумлению, вынимает из ранца настоящий современный ноутбук, выводит на экран спутниковую карту местности и приближает настолько, что видны мельчайшие детали. Сергей усмехается моему удивлению:

— Что, думал, мы тут лаптем щи хлебаем?

Пожимаю плечами и гляжу на карту.

— Рудник Кин-Крид, — поясняет командир повстанцев, — охрана находится здесь и здесь, — указывает стрелкой на сторожевые вышки с двух сторон узкого ущелья. Спутниковая связь с базой осуществляется отсюда, — курсор замирает на квадратике здания. Высаживаемся ниже по тропе, разбиваемся на тройки. Костя, вы идете первыми и блокируете связь боевиков с базой. Матвеич и компания — на вас сторожевые вышки. Мы с Даном выводим людей, остальные прикрывают.

— Сколько человек охраны на руднике? — деловито почесывает переносицу Костя.

— Немного, — отвечает Вера, — десятка два да пять нелюдей.

Кажется, все понятно и добавить уже нечего, но вечно недовольный Гера орет:

— Уйдут, как пить дать, уйдут! У гаденышей везде ходы и отнорки!

— Ну и что мы можем? В первую очередь надо вывести людей…

— А потом разнести все к чертям, — не успокаивается Гера.

— Только придется перекрывать тракт с другой стороны тоже, — встревает Федя.

Сергей качает головой:

— Не пойдет, Герка прав — уйдут шахтой.

— Заложим тротила в штольни, и все дела, — уперся Георгий.

— Исключено.

— Серега! Я сам останусь, понял? Ни одна крыса нарьягская не прошмыгнет!

— Да это бред сивой кобылы! Там так долбанет, что мама не горюй! Если бы ты, твою мать, своими мозгами ….ыми подумал, может, дошло бы! — Сергей не выдержал и грохнул кулаком по столу. Сразу, как по волшебству, воцарилась тишина.

Я пытаюсь вычленить из явно ругательной фразы крупицу смысла. Колоритные высказывания русов в который раз ставят меня в тупик. Шику тоже напряженно хмурится, не понимая, причем тут лошадь, о которой печалится мать Сергея. Вера тихонько кладет руку мне на плечо:

— Стойкое лексическое сочетание, — шепчет на ухо, видя мое замешательство. — Означает, что оппонент произнес нечто, лишенное смысла.

Оглядываюсь и замечаю легкую улыбку на тонких губах женщины.

— Сергей прав, — громко и уверенно говорит она, — горный массив сложноструктурный. В Кин-Криде добывают никель и кобальт — глубоколежащие пласты. Взрывы могут привести к сильным разрушениям.

Гера стоит багровый, даже борода, кажется, покраснела. Спорить с командиром никто из мятежников больше не решается. Вера принялась складывать ноутбук в набитый аппаратурой ранец.

— Все, ребята, по машинам, трястись долго, мы должны добраться до рассвета.

На пороге Сергей придержал меня за плечо.

— Дан, погоди.

Мы остаемся одни.

— Пацаненок твой уж больно внимательный, не шпион ли?

— Шику при мне все время. Как, по-твоему, он может сливать информацию? Телепатически? — с усмешкой говорю я.

— Если бы нелюди еще и телепатией владели, я б сам себе веревку потуже затянул, — кривится Сергей, — и чем ты так его пленил?

— Спас от локхи, которых ваши натравили, — пожимаю плечами.

— Ладно, пусть так, — кивает командир повстанцев, — но ты все ж присматривай за ним.

«А я буду смотреть за тобой», — заканчиваю его мысль. Для меня эта вылазка будет своего рода экзаменом, а их я страсть как не люблю.

На площадке возле колодца выстроились все двенадцать человек, участвующих в походе.

— Оружие к смотру, — командует Сергей, и разношерстная орава, наконец, становится похожа на маленький отряд. Я гляжу на Шику, тот поджимает губы, делает серьезный вид, как взрослый. Подтягиваю на нем броню, пришлось повозиться, чтобы подладить щитки под мальчишку.

Грузимся в БМП: мы с Шику, Сергей и Марат — оператор-наводчик. Во второй машине — Костя, Матвеич, Вера и еще какой-то рослый парень. Броневой фургончик заняли Георгий с Федей. Взревев моторами, наша колонна покинула лесное селение.

 

=== Глава 13 ===

Пока трясешься по лесным кочкам, лучше всего спать. За час до высадки проверяю оружие, связь и функции шлема. Датчик выдает координаты, внешнюю температуру и сигналит о наличии радиоактивного излучения в 40микрорентген в час.

Водитель умело выруливает на горный серпантин и глушит мотор, мы выбираемся и дальше идем пешком. Легконогий Шику идет рядом, он больше не жмется ко мне, не похоже, что ему страшно.

Скала нависает темной громадой, воздух хрустит морозцем. Сергей останавливается и командует в передатчик:

— Костя, пошел. Времени вам пять минут.

Ждем у скалы, за поворотом торчат две сторожевые будки, к которым подобралась группа Матвеича. В наушниках тишина. Холодно. Хочется курить. Пять минут истекло.

— Костя, что там у вас?

Тишина.

— Можно, я пойду?

— Нет, Дан, ребята справятся.

Не хочет отпускать от себя, проверяет, ладно, не буду спорить. Через девять минут от начала отсчета раздаются один за другим три взрыва: чуть пораньше — центральный пункт, потом сторожевые посты.

— Пора! — жестом показывает Сергей, и мы втроем устремляемся к руднику.

Ворота сорваны и искорежены взрывом. Группа Матвеича пропускает нас в огонь и прикрывает сзади. Сергей врывается на закрытую территорию рудника.

— Бараки за складами, — кричит в микрофон.

Мы несемся по объятому огнем периметру, без сканера трудно ориентироваться в черно-красном пространстве. Кто-то выскакивает прямо на меня, жму на спусковой крючок, очередь срезает охранника. Рядом Сергей тоже поливает во все стороны очередью из «зубра».

— Туда, — указывает он на длинное приземистое здание, огороженное забором с колючей проволокой поверху.

Дьявол! Под напряжением. Драгоценная минута уходит на то, чтобы перекусить провод, находящийся под током. Просыпается и истошно воет сторожевая сирена. Сергей проскальзывает мимо меня, прикладом крушит замок барака.

— Стой! — ору я.

Распахнутую дверь сносит, рвет с петель резкий порыв ветра, сравнимый с взрывной волной. Нарьяги! Кидаю тело в проем, сшибая Сергея на пол. Икры скручивает судорога, да такая, что звенящие от боли мускулы едва не разрывают кожу. Падаю на колени, понимая, что ничего уже не могу, рядом корчится Сергей.

В искрящейся зелеными точками темноте вижу приближающиеся худые, как скелеты, фигуры нарьягов. Костистое лицо склоняется надо мной. Чертовы бусики! Кто-то орет в наушник, но я не понимаю, кто и что, ненависть и бессилие раздирают меня.

Тут что-то врезается в тощую фигуру, нарьяг опрокидывается навзничь. Ветер воронкой закручивается где-то в пустоте помещения. Костлявые фигуры отчего-то падают, будто их уносит собственный вихрь.

— Нар-одар!

Шику помогает мне подняться. Не теряя ни секунды, поливаю растерявшегося врага длинной очередью, спустя мгновение темноту разрывает и «зубр» командира повстанцев.

— Молодец, Шику! Но что за черт! Куда они дели людей?

— Там ближе к штольням склады, — отвечает не потерявший присутствия духа Сергей.

На выходе нас ждет сюрприз из разряда неприятных — наверху со скал заговорил пулемет, струя разрывных пуль пролегла у наших ног.

— Ложись! — ору я, падая пузом на землю, Шику и Сергей валятся рядом.

Где-то впереди мелькают фигуры наших ребят, но, чтобы устранить невидимого пулеметчика, надо ползти наверх.

— Сергей, я уберу его.

Ползу до барака, там бегом, пробив себе лаз гранатой, выбираюсь к укрепленным штольням. Карабкаюсь по отвесной скале, кошек у меня нет, придется справляться так, на голом энтузиазме. Впрочем, высоко лезть мне не надо — уже отсюда вижу гада, удобно устроился, будто подсказал кто. Навожу оптику — алый луч скользит по черным камням, нажимаю на спуск, гранатомет рявкает, как сердитый пес. Камни сыплются вниз, что-то там догорает.

К моему возвращению наши уже прочно заняли вражеский лагерь. Сергей руководит эвакуацией бывших нарских рабов, мне только кивнул. Зато Шику радостно стиснул мне руку, заглядывает в глаза преданно и с мольбой.

— Ну что еще?

Кивает на опустевший барак. Ах, вот оно что! Он помог мне убить своих соплеменников, теперь я должен разрешить ему выполнить обряд сожжения. Подхожу к Сергею, тот сердито отмахивается: «Давай, только быстро!» Мы с Шику (а куда мне деваться) стаскиваем в кучу тела нелюдей, мальчик приносит откуда-то канистру бензина и дрова, поджигает, огонь вцепляется в красные одеяния нарьягов, как голодный зверь. Что творится в душе мальчишки в этот миг — страшно подумать.

Спустя полчаса мы снова трясемся в десантном отсеке БМП, теперь уже обратно. Сергей глядит уважительно, но будто с затаенным сомнением.

Сомнения он озвучил на одной из остановок, когда, оставив спящего Шику в машине, я вышел покурить.

— Дан, — втягивая влажный лесной воздух, он вдруг закашлялся, — ты не разочаровал меня, молодец! А уж мальчишка твой — просто клад… при условии, что верен тебе.

— Что за намек? — сдвигаю брови я.

— Никаких намеков, — морщится Сергей, — говорю тебе в лицо — нас ждали, сам-то не заметил?

— Заметил, — неохотно признаю я.

— Как ты думаешь, кто?

Мне не нравятся его вопросы.

— Мы с Шику все время были у тебя на глазах, провалами памяти страдаешь?

Сергей улыбается и хлопает меня по плечу.

— Не обижайся, Дан, я вижу — ты хороший парень, вот только… прежде такого у нас не было.

Я не отвожу глаз, хотя Сергей буквально грызет меня взглядом.

— Понимаю, мы с Шику пришлые и потому подозрительны, чего уж. Я никак не могу доказать свою невиновность, да и не стану!

Теперь командир повстанцев улыбается светло и открыто.

— Почему-то я верю тебе. Не держи на меня обиды, я в ответе за остальных.

Гашу окурок и забираюсь в машину. Шику крепко спит. А что если… да нет, это бред, как его там, сивой кобылы.

 

=== Глава 14 ===

Шику пришлось долго уговаривать сходить к Матвеичу, собственно и не к Матвеичу, а на гулянья по поводу удачного освобождения с рудника Кин-Крид трех десятков человек. Мы разгромили укрепления нарьягов за какие-нибудь полчаса и не потеряли ни одного бойца.

Мальчик медленно шнурует ботинки.

— Шику, поторопись.

— Нар-одар, можно мне остаться?

— Нет. Чего ты боишься? Не съедят же тебя, в самом деле.

Мальчик смотрит на меня с укором. Я, не подумав, ступил на очень тонкий лед.

— Я хочу, чтобы ты пошел, хватит дичиться, пора привыкнуть к людям.

— Здесь враги, «пустые», — огрызается Шику.

— Прекрати, — осаживаю я мальчишку, — никакие они не «пустые», ничем не хуже нас с тобой, ты ж сам Сергея спас в Кин-Криде.

— Я спас Нар-одара.

Медленно выдыхаю, стараясь подавить злость: упрямства Шику хватит на целый караван верблюдов.

— Пойдем, — я выхожу из избы, не оглядываясь. Через минуту нарьяг нагоняет меня, приноравливается к шагу.

Нас встречают, как героев. На этот раз столы вынесли на улицу, широкие столешницы ломятся от пирогов и разносолов, а женщины не перестают таскать все новые блюда. Матвеич на своей колченогой табуреточке растягивает меха гармошки. Замечаю среди суеты Сергея с Костей, командир повстанцев выглядит довольным, и я знаю почему: вместе с рабами мы увели с рудника много оружия и даже старенький БТР.

— Дан, а мы только тебя вспоминали, — крепко пожимает мне руку Сергей, — молодец, что сам явился и мальца привел.

— Слыхали, с Крикхой третий день нет связи? — озабоченно спрашивает Костя. — Интересно, это политика или диверсия?

— Конечно, политика, Костенька, — вмешивается вынырнувшая откуда-то Вера, — однажды в Оримском дворце правительства вырубился генератор. За три минуты, пока чинили, семь миллиардов фунтов со счета военной корпорации перекочевали в банковские книжки заинтересованных лиц. Думаете, диверсия? Нет, политика, ибо через месяц была объявлена вторая Аргоннская кампания.

Пораженный, смотрю на нашу хозяйку: утром она разбирала и чистила винтовку, как заправский вояка, а теперь иронично рассуждает об особенностях военно-экономической политики Оримы. Женщина из лесного селения!

Вера смеется, стягивая с головы платок, волосы у нее короткие, едва достают до плеч, но густые, гладко-черные, как смола. Где-то внутри заскреблись подозрения: на руднике Кин-Крид нас ждали, единственной, кто мог передать сведения о вылазке мятежников, была она. Не потому ли напросилась с нами…

Мы садимся за длинный стол. Шику от неловкости глядит в скатерть, очерчивая пальцем расшитые цветы. Напротив нас — Таня, наряженная в смешное розовое платье, в накинутой на плечи шубке, гладит толстую серую кошку. Повстанцы и освобожденные звенят рюмками, празднуя свободу, их пламенные речи и взгляды наполняют простое слово необычайно острым, мучительно-счастливым смыслом. Я пригубливаю водки за свою собственную свободу — за скорое освобождение мира от двух бесчеловечных монстров: Алвано и Камфу.

Потом все наваливаются на еду, за разговорами пустеют кувшины и блюда. Наступают ранние осенние сумерки. Сергей негромко беседует с одним из освобожденных. Танюшка, о чем-то шептавшаяся с Матвеичем, вдруг возникает предо мной. Толстая кошка выскальзывает из ее рук и мягко шлепается на землю.

— Я приглашаю вас на танец, Дан, — голосок дрожит, будто девчушка вот-вот заплачет.

Матвеич растягивает меха, мелодия разливается по опустевшему почти двору, и мне остается лишь согласиться. Поднимаюсь, она глядит снизу вверх, маленькая и решительная. Беру ее холодные ладошки, украдкой косясь в сторону командира повстанцев, моя ладонь опускается на девичью талию. Никогда еще я так не смущался, танцуя с девушкой, да и девушек таких нет в Ориме. А я больше не солдат прославленной имперской армии, а разыскиваемый международный преступник.

Танюшка кусает губы и дышит так часто, будто задыхается. Странная какая, за месяц даже не заговорила ни разу, а тут… И что с ней делать прикажете?

Еще одна пара присоединяется к нам — Вера и Сергей. Вальсируют красиво: командир — немного неумело, а хозяйка наша с неуловимой грацией светской женщины. Волосы ее свободно спадают на плечи, точеная шея изгибается в такт музыке. За ее домашним обликом я даже не замечал, что Вере едва ли больше тридцати. Сомнения терзают меня все сильнее, забываю даже о Танюшке, но девочка тут же напоминает о себе, доверчиво прижимаясь к моей груди. Черт! Только бы Сергей не заметил!

В лесу темнеет. Музыка все льется, танцующих становится больше. Я смиряюсь с судьбой и, бережно придерживая Таню за талию, думаю о своем.

Истошный крик выдергивает меня из путаных мыслей, как из сна.

— Ты! Поганая нелюдь! Отпусти, тваааарь…

Отстраняя Танюшку, бегу на крик, за мной еще кто-то (наверное, Сергей и Вера). Ох, не надо было оставлять Шику без присмотра! Ведь на минуту…

Толпящиеся повстанцы пропускают меня. Возле опустевших, но еще не убранных столов, замер Шику — ссутулившийся, весь какой-то скрюченный, как испуганный котенок. Чуть дальше корчится здоровяк Гера, его тело неестественно выгнуто, руки и ноги вывернуты под невероятными углами. Гера орет благим матом, ярость его сменилась страхом, а ругань нечленораздельным завыванием.

Прыгаю вперед, обхватывая Шику за ноги обеими руками, подминаю мальчишку под себя. Спину, икры стягивает судорога, меня колотит, будто наступил босой ногой на оголенный провод.

— Шику… это я, — выдыхаю с рвущимся из груди кашлем.

Мальчик стонет сквозь стиснутые зубы — я сильно его прижал. Судорога отпускает и меня, и Геру.

— Аааа, урод! — Гера воет, как бешеный пес. Встает с грозным видом, лицо перекошено, но на плечах у него повисают Костя с Федей.

— Серега, эта нелюдь… Надо пристрелить его, че вы все стоите, это же дикий зверь!

— Ты сам как зверь, — Сергей встает между драчунами, — мальчик без повода не полезет.

— Дай, я сам его… — снова рвется Гера, разметав держащих его мятежников.

— Не срамись! — сердито прикрикивает командир. — Мало чести ребенка убить! Иди, проспись, завтра поговорим.

Только тут я понял, что Гера пьян, как говорят русы, «в дупелину». Его налитые кровью глаза бестолково шарят по толпе.

— Да вы че, ребята? — изумленно роняет Гера, в сердцах машет рукой и нетвердой походкой бредет в темноту.

Шику стоит, потупив глаза. Я взъерошиваю короткие волосы на его макушке, он коротко вздыхает. Мы направляемся домой, не оглядываясь, да никто и не пытается нас остановить.

Раскуриваю сигарету, немного успокаиваюсь.

— И чего ты взъелся на дурака этого? Позвал бы меня.

Шику молчит, он кажется таким маленьким и одиноким. Как же ему тяжело тут, наверное, под ледяными ненавидящими взглядами. Не надо было оставлять его одного, знал же, парнишку любой может обидеть, а потом этому любому сильно не поздоровится.

— Нар-одар сердится?

— Да за что? — усмехаюсь я, — всегда хамам морды бил, бью и тебе советую.

Лукавая улыбка озаряет хмурое лицо мальчишки.

 

=== Глава 15 ===

На другое утро мы с Шику отправились на стрельбище. Я твердо решил не выпускать нарьяга из виду ни на минуту.

Солнечно. Сосны стоят, как золотые праздничные свечи. Шику бежит вперед, а я не спешу, курю, сунув руки в карманы, и думаю. За два месяца мятежники разорили три рудника и перебили охрану, сопровождавшую караван рабов. Когда, в какой момент лопнет терпение у Алвано? И что будет, когда полки наемников и нарголльской нечисти обрушатся на лесное селение? Будет даже не битва — бойня. При всем уважении к Сергею его мятежники не годятся для серьезных военных действий. До сих пор спасала неожиданность, с которой совершались вылазки, но с приходом командора Нарголлы у повстанцев не останется шансов.

Выйдя на полянку, где развешаны деревянные мишени в виде контуров человеческого тела, вижу забавную картину. Шику и Таня что-то разглядывают в жесткой, пожухлой траве, причем девушка все время подпрыгивает, коротко взвизгивая и охая. Интересно, что они там нашли? Наконец Шику достает из травы цакву — длиной с полметра, пушистую, яростно дрыгающую хвостом и лапами. Танюшка визжит и хохочет до слез.

— Ой, мамочки, смешная-то какая! Ой, что ты делаешь? Фу, я не хочу, держи ее сам! Эй, зачем, ну зачем ты ее?

Шику, свернувший шею оказавшейся ненужной цакве, швыряет тушку в кусты и недоуменно пожимает плечами. Не дожидаясь, пока Таня набросится на нарьяга с кулаками (ну все девушки таковы), выхожу к ним.

— Нар-одар!

— Дан!

Оба кидаются ко мне, как щенки к хозяину. Шику удивил: на Таню он реагирует как-то иначе, чем на всех остальных, вроде бы ее присутствие не раздражает мальчишку, даже, напротив, радует. Остается воспользоваться этим наблюдением.

— Танюшка, ты что здесь делаешь?

— Стреляю, — смущенно опускает глазки, щеки наливаются румянцем.

— И хорошо?

— Из десятки выбиваю семь, — с гордостью отвечает она. Я замечаю, что мешковатый камуфляж идет девочке даже больше, чем розовое платье.

— Будешь выбивать девять, — обещаю я.

Утро проходит довольно плодотворно. Шику старательно постигает военные премудрости, в его упорстве видится желание понравиться не только мне, но и девочке столь презираемого им рабского рода. Может быть, это первый шажок к преодолению той пропасти, что разверзлась между ним и людьми. Таня лезет из кожи вон, чтобы показать, какая она смелая и умелая воительница, а мне хочется убить Сергея за то, что потащил девчонку в леса.

Шику плавно, как я учил, нажимает на спусковой крючок. Отдача чувствительно бьет его, парнишка кривится от боли и досады — промазал, сощуривает глаза и с трудом передергивает затвор винтовки. Я знаю, он не уйдет со стрельбища, пока не поразит хотя бы одну мишень. Мы с Танюшкой, сидя на бревне, греемся в ласковых лучах осеннего солнышка. Таня не решается заговорить, мнет рукава куртки и шмыгает носом.

— Скажи, Таня, — осторожно задаю интересующий меня вопрос, — ты Веру давно знаешь?

Она так удивляется, что уже без робости заглядывает мне в лицо. С торчащими в разные стороны светлыми кудряшками девочка похожа на одуванчик.

— Не очень, она не из наших.

Конечно, девочка хочет поговорить о другом, но я развиваю интересующую меня тему.

— Откуда же она?

— Вера — вдова имперского офицера. Она была связисткой при штабе, а когда мужа убили, к нам пришла.

— Ты уверена?

— В чем? — удивляется Таня.

— Ну что все так, как она говорит. Может, засланная?

— Ты что, Дан! — возмущенно восклицает девушка. — Если бы ты видел, как она мучилась, как умывалась слезами…

— Ладно, оставим это.

Мне очень стыдно, но подозрения, хоть и приутихли, совсем не пропали. Шестнадцатилетней девочке так просто запудрить мозги.

— Ну, а ты сюда как попала?

— Я же с папой тут, папочка у меня самый лучший, самый смелый, самый незаменимый…

Знаем-знаем, Анж так же говорила.

— Ну вот, когда у меня братишку забрали нарьяги, а маму убили (она никак Борьку отдавать не хотела), отец сам взрывчатку сделал и тюремщиков убил. Они спали, а потом от них мокрого места не осталось…

Прикрываю глаза: ее слова — будто железо по стеклу. Вера говорила, что здесь все кого-то потеряли. Я не особенный, только ненавижу чуточку сильнее, чем остальные или даже не чуточку.

Шику радостно восклицает — он попал в мишень, еле поднимает тяжелую винтовку, салютуя мне, и снова ложится — разыгрался азарт.

— Почему он называет тебя каким-то народаром, а, Дан? — спрашивает Танюшка. Пожимаю плечами. Она смеется, словно невзначай касаясь рукой моего локтя.

— Он смешной, так защищает тебя, будто зверек.

Она говорит так непринужденно, словно забыла об отнятом брате. Я не забыл.

— Шику — человек, и гораздо лучше многих других, Таня. А теперь хватит отдыхать, бери винтовку, ты еще даже восьмерку не выбиваешь.

После обеда я все же решил поговорить с Сергеем. Командир встретил меня, как старого друга.

— Хорошо, что зашел, Дан.

— У меня к тебе разговор, — бросил я.

— У меня, представь, тоже. Садись.

Я устраиваюсь за столом напротив Сергея, перед ним лежат карты. Значит, планирует очередное нападение.

— Ты опытный вояка, Дан, командовал взводом.

Киваю, интересно, к чему он ведет?

— Хочу отдать в твое распоряжение отделение. Муштруй их, как хочешь, у вас в армии дисциплина что надо.

Как это русы говорят: не было печали — черти накачали?

— Сергей, ты понимаешь, что все бесполезно? Против Алвано нужны ракетные установки, к тому же в твоем отряде дисциплиной даже и не пахнет.

— Вот и наведи порядок, — с нажимом отвечает командир, — а за ракеты не волнуйся, в нужный момент имперцы поддержат нас.

— Крота не вычислили?

Сергей покачал головой.

— А это не Вера? — напрямую спрашиваю я. Да не привык я ходить вокруг да около!

— Нет, Дан, — тихо отвечает он. — Что смотришь? Я тоже думал о ней, приглядывал… Не она это, так что не наговаривай на девчонку. И еще…

Понимающе киваю.

— Про Шику хочешь спросить?

— Отчего мальчик так привязан к тебе?

— Я спас его от локхи, — терпеливо повторяю я.

— Ты не знаешь нарьягов, — в упор глядит Сергей, — они совсем другие. У них нет страха смерти и боли, их натаскивают, как гончих, на человеческое мясо, им переворачивают мозги безбожными экспериментами. Ты пришел из другого мира, Дан, и думаешь, что Шику просто благодарный мальчик, но ты ошибаешься.

От его слов мороз меня пробирает до костей, или в штабе так холодно? Сергей продолжает охрипшим голосом:

— Скажу правду: я мечтал заполучить такое оружие — послушный нарьяг, который сможет противостоять своим сородичам. Вы оба — моя невероятная удача. Только, пожалуйста, постарайся, чтобы повторения вчерашнего не было. Не все думают тут так же, как я. Мальчика убьют без колебания, тот же Герка…

Он вдруг сгибается в жестоком приступе кашля, закрывая рот обеими руками, я вежливо отворачиваюсь. Потом Сергей вытирает рот платком, виновато бросает:

— С семи лет на руднике, силикаты, холод… В общем, Дан, бери ребят и муштруй.

 

=== Глава 16 ===

— Мы на месте, — докладываю по прибытии. В наушнике шлема глухо раздается голос Сергея:

— Ждите команды.

— Занять позиции, ждать моей команды, — передаю бойцам, и мы залегаем в густом ивняке.

На этот раз рудник большой, на холмистой местности, отлично защищенный от атак с земли и воздуха. В бинокль рассматриваю местность — моему отделению выпала почетная миссия уничтожить обнаруженный в лощине ДОТ.

Серо, моросит дождь. Рядом лежит и трясется от холода Шику. Чуть поодаль Федор, двое близнецов с последнего рудника: Йохан и Йорих, долговязые крепкие парни, и Гера, попросившийся ко мне в группу. После драки отношения у нас почти приятельские, Герка из тех людей, что понимают лишь один довод — чужую силу. Думаю, простодушный здоровяк увязался следить за Шику, которого отчего-то до сих пор люто ненавидит. Кроме группы людей Сергей дал нам самоходную гаубицу и артиллерийский расчет в составе трех человек.

ДОТ замаскирован по всем правилам обороны — двухамбразурный, он приник к склону холма, и его сложно разглядеть не то что со спутника, а даже вблизи.

Ждем сигнала командования, Сергей отчего-то тянет время, минуты бегут.

— Дан, че мы ждем? — взрывает тишину несдержанный Гера.

— Разговорчики!

Гера затыкается. М-да, дисциплина…

Наконец отзывается Сергей:

— Дан, мы готовы, начинайте.

— Есть, — связываюсь с оператором расчета и передаю приказ командира. Через секунду длинная пушка начинает плеваться огнем, кучно укладывая снаряды в подозрительный холм. Не отрывая глаз от бинокля, наблюдаю, как ужасающе медленно вскрывается огневая точка. ДОТ отзывается трассирующими очередями.

— Лежать! — ору я своим, чтобы не думали даже головы поднять.

В ту же минуту случается то, чего я боялся больше всего — отзывается второй ДОТ. Снаряды с необычайной точностью ложатся почти рядом. Мятежники мои дрогнули — артиллерийский обстрел сильно нервирует даже бывалых солдат.

— Не прекращать огонь! — кричу в микрофон.

— Куда? — растерянный голос наводчика.

— По огневой точке, мать вашу!

— По первой или второй?

Я выдаю замысловатое ругательство.

— По первой!

— Боеприпас на исходе.

Сергей врывается в эфир:

— Что там у вас, Дан?

— Второй ДОТ просмотрели, сволочи!

— Справитесь? — еще издевается, гад.

Огонь оставляет на холме глубокие, дымящиеся воронки. Я быстро объясняю отделению нашу задачу, надеюсь, меня поняли правильно.

— Шику, останься здесь.

— Нар-одар! А что…?

— Прикрой меня.

Мальчик кивает, глядя в оптический прицел, с его меткостью — только бы не попал мне в спину.

— За мной!

Используя для укрытия ямы и рытвины, пробираемся к ДОТу. Огонь над головами явно не способствует укреплению духа, размытая земля скользит под ногами.

— Вперед! — срываю голос, подбадривая ребят. — Шевелите лапами, бегемоты!

Воздух вибрирует от огромного количества раскаленного металла. Из груди вырывается стон облегчения, когда группа достигает площадки перед огневой точкой, где орудиям нас не достать. Приказываю операторам переключаться на второй ДОТ, а близнецам заминировать дверь. Кидаемся мордой в грязь, взрыв разметает комья земли, клочки дерна и разорванный металл двери.

— Гранаты!

Выдираю чеку, выжидаю две секунды и бросаю в открывшийся проем, ребята повторяют за мной. Закидываем гранатами каземат и ждем. Страшный грохот, земля под ногами ходит ходуном, будто сам Сатана вознамерился выбраться из преисподней.

Врываюсь в очищенное помещение каземата. Бойцы деловито осматривают, есть ли кто живой и целы ли орудия.

— Йохан, Йорих, остаться здесь и вести огонь по второму ДОТу, Гера, за мной.

Под прикрытием своих мы пробираемся ко второй огневой точке, спина холодеет при мысли, что могут быть еще скрытые ДОТы и ДЗОТы. Разведка у нас не на высоте, скажем мягко.

И снова по воронкам от снарядов ползем вперед.

— Гера, дверь!

Бородач послушно прикрепляет к замаскированной под скалу бронированной двери кусок пластита. Прижимаю голову к камню, внушительный обломок стены попадает по шлему. В наушнике раздается голос Сергея:

— Как дела, Дан?

Едва открываю рот, раздается стрельба где-то неподалеку. Да что за черт! Сколько их тут?! Отправляю туда расчет, здесь им все равно делать нечего, а сам натягиваю респиратор.

— Гера, прикрой.

Бросаю в рваный зев ДОТа две газовые гранаты и прыгаю следом. Первый же попавшийся получает ногой в живот, сбивает второго. Открываю огонь, очередь косит противника, а те, кто успевает выскочить в проем, попадают в ласковые объятья Георгия. Наконец, все заканчивается. В наушнике что-то трещит, видно, помехи. Над полом, над телами врагов вьется пыль. Осматриваю каземат: артсистемы прошлого поколения, ящики боеприпасов к ним — весьма неплохо.

Выбираюсь наружу, голова будто разламывается на части — здорово меня оглушило.

— Гера!

Ноги едва не подкашиваются от увиденного — здоровяк Гера лежит опрокинутый навзничь, шлем пробит выстрелом в упор, над переносицей черное отверстие от пули, кровь двумя темными струйками растеклась по лицу, заполнила глазные впадины. Рядом валяется убитый враг. Но не это страшно — возле мертвецов стоит Шику, мой Шику… Я выдергиваю винтовку из так и не разжавшихся рук Геры. Мне не надо даже смотреть, я знаю, что у него просто-напросто заклинило патрон в стволе.

Яростно щелкаю микрофон шлема, пытаясь восстановить связь, и, наконец, сквозь немыслимые помехи ловлю нужный канал.

— Рядовой Хольд, доложите обстановку.

— Господин командир отделения, — раздается голос Йохана, — огонь по цели прекращен, занимаемся погрузкой снарядов.

Остается надеяться, что никто ЭТОГО не видел: артиллеристы расстреливали ДЗОТ, а близнецы таскали ящики с боеприпасами.

— Нар-одар! — Шику опускается на колени, прижимая к груди винтовку.

— Заткнись, бестолочь, — устало произношу я, — только попробуй проговориться, нас обоих разорвут на кусочки.

Шику судорожно сглатывает, на тонкой, как у гусенка, шее дергается кадык. Кивает, но в убийстве ничуть не раскаивается, его беспокоит лишь то, что он расстроил своего кумира.

Вызываю Сергея:

— Командир, — докладываю я, — приказ выполнен, огневые точки противника уничтожены.

— Потери?

— Один человек. Засада нарьягов, применили магию.

Молчание.

— Ты не ранен, Дан,… у тебя такой голос?

— Чуточку оглушен.

— Немедленно выводи своих, и присоединяйтесь к нам, тебе окажут помощь.

 

=== Глава 17 ===

Оглушило меня не чуток, только я в разгаре боя этого не заметил. Пока шел до наших позиций в рощице, в глазах начало темнеть, и я почти рухнул возле ног Сергея. Меня подхватили, сдернули шлем, липкий от крови, бережно потащили куда-то.

Помню, как болтало в командирской БМД, казалось, что каждый трак вдавливается не в лесную землю, а в мою несчастную башку. Но нет худа без добра, зато мне не пришлось объяснять про Геру, думал я, то и дело выныривая из глухого беспамятства.

Как прибыли в селение, помню смутно. Были какие-то голоса, целый гул, нет, девятый вал голосов и громкий женский плач (кто же может так обо мне плакать?), отвратная вонь нашатыря и качающееся небо.

Просыпаюсь в избе Веры, в углу, за ситцевой шторой. У моих ног сидит Таня, лицо бледное, с красными, как у кролика глазами. Что случилось? Кто-то умер? Так и спрашиваю, со стоном приподнимаясь на локте. Она подпрыгивает от моего голоса, глядит, как на ожившего покойника.

— Ой, мамочки! — восклицает, сложив ладошки на груди. — Очнулся, Господи, спасибо!

— Таня, ты чего такая… Ревешь что ли? Танюшка, не плачь! Не надо же…

Она не слушает мое бормотание, прижимается к груди:

— Все думали, ты умрешь! — навзрыд. — Дан, никто не надеялся… Я так боялаааааась…

— Не реви, — смущенно утешаю ее, — пулю для меня еще не отлили, чтоб убить имперского десантника, такой ерунды слишком мало.

Танюшка всхлипывает, но уже успокоенная, просто от избытка чувств. Я падаю на подушку, голова тяжелая, словно внутрь через воронку залили свинец.

— Отец велел позвать его, если ты очнешься, — говорит Таня, — но можно… я попозже ему скажу? А пока посижу с тобой?

— Можно, — шепчу, закрывая глаза, — сиди, а я подремлю.

Я сижу на подоконнике, подтянув колени к груди. За окном настоящий оримский дождь: густая беспросветная пелена мороси, стекающие с крыши, струйки звенят в водосточной трубе. Дую на стекло и вывожу пальцем букву V, пририсовываю к ней двойку и украшаю вензелями.

Корд, я ужасно устал, запутался так, что распутывать нет ни сил, ни желания. Мне не хватает твоих звонков с другого конца света, наших редких ночных разговоров, после которых все непонятное выстраивается в стройную логическую схему. Я скучаю.

— Здравствуй, Дан.

Ты возникаешь рядом, кладешь руку на плечо, и все сразу становится неважно.

— Так, — провожу рукой по лбу, — почему я опять тебя вижу? Снова бред?

— У тебя черепно-мозговая травма.

— Отличный способ тебя увидеть: посильнее долбануться обо что-нибудь твердое, — замечаю я.

— Совсем необязательно, — ты едва сдерживаешь смех, — достаточно просто захотеть.

— Как просто! Взял и захотел! Ты понимаешь, что я ничего на свете не желаю больше, чем оказаться сейчас с тобой! — взрываюсь я.

Ты сжимаешь мои плечи, успокаивая. Тебя, кажется, больше занимает дождь, чем мои метания. Что мертвым до проблем живых?

— Я тоже скучаю, Дан.

— Правда?

— Правда.

Меня переполняет замешанная на боли эйфория, распирает изнутри так, что я не могу сделать вдох. Легкие горят, в горле застревают слова, которых не знаю, которых нет ни в одном языке мира — слов, что передали бы мои чувства. Живому мне нет возврата в Ориму, к тебе. Я будто грешник, перед носом которого захлопнулись врата рая, но музыка и свет еще льются в узкую щелку.

— Как он? — голос надо мной немыслимо громкий.

— Утром проснулся, поговорил со мной, а потом снова уснул.

— Плохо, похоже, все серьезнее, чем мы предполагали.

Почему они кричат? Почему голоса дробятся, будто эхо в подворотне?

Открываю глаза.

— Можно потише, мать вашу!

По щекам Тани снова бегут слезы, Сергей встревожен, позади, сложив руки на груди, стоит Вера. Только сейчас до меня доходит, что все говорили шепотом.

— Нормальная реакция при травме — его все раздражает, — сообщает хозяйка. — Дан, голова болит?

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Голова туго стянута повязкой, тяжелая, но боли нет.

— Нет.

Лица светлеют от облегчения, ну надо же, какая забота! Через полчаса прогоняю всех от своей кровати и медленно-медленно тащусь на крыльцо покурить. Сергей помогает мне сесть и протягивает пачку сигарет.

— Дан, — глядя в землю, говорит он, — хочу сказать тебе… спасибо. Спасибо, друг! Ты сделал там, на руднике, то, чего не смог бы никто другой.

— Но ведь…

— Жертвы неизбежны на любой войне. В отряде всего погибло четверо, семь раненых, но то, что ты сделал, спасло весь отряд.

— Да ладно, — отмахиваюсь я, выпускаю колечко дыма и смотрю, как оно медленно рассеивается.

Сергей кашляет, вытирает рот рукавом, мне почему-то кажется, что он тоже невыносимо хочет затянуться.

— Для тебя есть еще одно задание, — говорит он, — потом, как отлежишься, поправишься…

— Какое?

— Выяснить местонахождение аэродрома противника. Придется пробираться в глубокий тыл врага, но тебе, я думаю, не впервой.

Киваю, позабыв про повязку, виски стягивает от боли, но в груди зарождается искорка радости — в логово Алвано я готов отправиться хоть сейчас.

— Согласен.

— Я не сомневался. Не торопись, подлечись пару дней, а там…

К нам подходит Шику, молча опускается на колени рядом со мной. Сергей подмигивает мальчишке и уходит — он ничего не знает о Гере…

 

=== Глава 18 ===

На другой день мне полегчало, но Вера не выпустила из дома и заставила лежать. Шику с виноватым видом сидел возле меня, изредка осмеливаясь заглянуть в глаза, весь его по-собачьи преданный и скорбный вид выражал глубочайшую степень раскаяния. Я пытался заставить себя вновь относиться к нему, как прежде, но ниточка, протянувшаяся между мной и маленьким нарьягом после рассказа о тебе, уже оборвалась, и у меня ничего не получалось.

Танюшка тоже крутилась рядом, они с Шику о чем-то шептались в уголке и наперебой кидались ко мне, если у меня вдруг возникала какая-то потребность. Закинув руки за голову, я размышлял о предстоящей разведке. Ошалев от неизвестности, попросил у Веры ноутбук и углубился в изучение спутниковых снимков местности.

Прошли похороны погибших. Выведенных с рудников людей уже не устраивали в селении, а переправляли куда-то вглубь диких земель. Это был знак, что Сергей ожидает нападения в ближайшее время. Срочно сооружались укрепления, пристреливались орудия, мятежники сновали туда-сюда с мрачными и решительными лицами.

На третий день даже совместные усилия Веры и Тани не смогли удержать меня в постели, голова почти не болела, а времени не оставалось. Мы с Сергеем обсудили план действий.

— Мы встроим тебе в каску микрофон и камеру, так мы сможем получать информацию немедленно. Однако пойдешь ты без прикрытия, и рассчитывать придется только на себя.

— Знаю, не маленький.

— Аэродром хорошо замаскирован, со спутника его не видно, а имперской авиации тот район недоступен, так что все зависит от твоей удачливости.

— На чем туда добираться?

— Скутер тебя устроит? — спрашивает Сергей.

— Ого! — удивляюсь я. — У вас и такое есть?

— Не удивляйся, мы были на снабжении имперской армии, до недавних пор… У нас неплохое вооружение. Скутер «Астра», летает низко, скорость до двухсот километров в час — не много, но тебе хватит.

Еще как хватит. Ни разу не пилотировал скутер в лесу, но подниматься выше нельзя, нарьяги увидят — костей не соберешь.

Киваю, мы снова склоняемся над картами. Местность, которую предстоит обследовать, обширная, со сложным ландшафтом. Туда бы отряд послать, да некого.

Возвращаюсь домой, Шику ждет меня на крылечке. Он научился чувствовать мое настроение и не кидается ко мне с радостным криком: «Нар-одар!»

— Шику, — зову я его, мальчик вскакивает, — как день прошел?

— Ходил на стреляльную поляну, с Таней, — мне кажется, или на впалых щеках заиграл румянец?

— Я смотрю, вы подружились?

— Таня спрашивать про Нар-одара, — коротко отвечает Шику. Мне становится смешно. Что ты будешь делать с этой девчонкой?

Мы садимся на крылечко. Солнышко ласкает лицо мальчика бледно-золотыми лучами. А на носу — что это? — веснушки.

— Шику, скажи, тебе ведь неплохо здесь? — спрашиваю я.

Мальчишка хмурится, задумчиво ковыряет носком ботинка спутанную корнями землю.

— Что значит «не плохо», Нар-одар? — спрашивает он.

— Ты привык жить здесь, правда?

Шику обреченно кивает, ну да, привык, а куда ему деваться?

— Я отлучусь ненадолго, — говорю, — на несколько дней, не больше, дождись меня здесь, ладно?

Нарьяг вскакивает, раздувая ноздри и сжимая кулаки, еще немного, кажется, и он затопает ногами.

— Нар-одар хочет бросить Шику? У врагов, в плену?

— Нет! — возражаю я. — Ты не пленный, а Сергей и Вера — тебе не враги. Они присмотрят за тобой.

— В гробу я видеть их забота! — срывается Шику, употребляя выражение, подслушанное у русов.

Я беру его за руку, усаживаю рядом.

— Я в разведку, туда и обратно. Найду логово Алвано и вернусь, понимаешь? Потом мы вместе туда пойдем, но сейчас я должен лететь один.

— Но почему?! — звенящим от слез голосом спрашивает Шику.

— Потому что скутер рассчитан на одного, а добираться на наземных машинах нет времени, — убедительно отвечаю я, — только поэтому.

Мальчик закусывает губу, пытаясь справиться с постыдными рыданиями.

— Нар-одару опасно идти одному, Шику поклялся защитить, но здесь… я ничего не смогу. Шику не нужен Нар-одару?

— Конечно, нужен! — сердито хватаю его за тощие плечи и разворачиваю к себе. — Не болтай ерунды! Я скоро вернусь. А воевать нам еще долго, так что смирись с обстоятельствами и жди…

Пока я говорю, Шику, не мигая, смотрит на мои губы.

— Я буду ждать, — сдавленно шепчет он, и весь расслабляется, будто внезапно обессилев.

С облегчением выдыхаю. Голова ноет, и рана чешется под повязкой. Из Вериной избы выскакивает Танюшка, в расстегнутой куртке, растрепанная.

— Дан, Дан! — кричит она. — О чем тебе говорил папа? Надеюсь, он не отправляет тебя снова за тридевять земель?

Вот так скромница! Недавно боялась глаза поднять, а теперь уже ведет себя, как ревнивая жена при гулящем муже. Мне становится неловко, будто я чем-то обязан и не могу вернуть долг.

— Нет, Сергей всего лишь показал мне план фортификации.

— Если ты ничем не занят, пойдем к Матвеичу вечером, потанцуем, и Шику возьмем.

Танюшка светится от счастья, кажется, что в ней горит лампочка, смех и радость рвутся из ее хрустально-голубых глаз. Будь мы в другом месте и в другое время, возможно, я бы не устоял и поддался ее детскому искреннему обаянию, но нынешний Дан разобьет девочке сердце.

— Татьяна! — на крыльцо выходит Вера и сердито притопывает ногой. — Не приставай к Дану, он ранен, лучше поди, милая, тебя отец, небось, давно ждет.

— Ничего не ждет, он все со своими сооружениями и артсистемами… Скоро спать будет в сарае, в обнимку с пулеметом, — обиженно говорит Таня, запахивая курточку на груди.

— Как тебе не стыдно, — отвечает Вера, и Танюшка заливается румянцем, как зимнее яблочко, — на вот, отнеси отцу ватрушки, он там весь день голодный сидит. А вы, мальчики, идите в дом, ужинать будем.

 

=== Глава 19 ===

Взгляд человека в кадре похож на взгляд загнанного зверя, такое же пронзительное отчаяние прорывается сквозь ярость и боль. Выстрела не слышно, но в миг, когда пуля прошивает кости черепа, по лицу будто проходит тонкая нервная дрожь. Глаза стекленеют почти мгновенно, убитый опрокидывается на спину…

Кадры из фильма… нет, документальные съемки, черно-белые, с пляшущей рябью… Неизвестный корреспондент заснял расстрел оккупантами связанных пленников, горящие дома, женщину, лежащую на обочине с голыми ногами и задранной юбкой, детишек двух и пяти лет, обессилевших от голода, и крупного стервятника, ожидающего неподалеку близкий обед. Монитор снова идет пестрой рябью: видно уже совсем плохо, как имперские войска врываются в дома и выносят оттуда все, что посчитают ценным… На сером асфальте Ходхольма растекаются черные лужи невинно пролитой крови…Запись прерывается, будто кто-то внезапно разбил объектив камеры.

Свет включается так резко, что я на миг слепну. С трудом приходя в себя после чудовищных кадров, деревянной рукой тянусь к стакану воды. Я не узнаю бункера, где нахожусь, людей, сидящих рядом со мной за длинным полированным столом и даже себя в сером мундире имперского флота.

Передо мной на столе подшивка бумаг, рассеяно листаю ее, и постепенно до меня доходит… Военно-полевой суд. Начальник штаба, майор Вильямс, замполит Сото Григория и я (или ты?). Я удивительно спокоен в тот миг, когда моя рука подписывает смертный приговор двенадцати военнослужащим второго десантного батальона империи. Смертный приговор с отсрочкой до окончания боевых действий в Ходхольме.

Вскакиваю в холодном поту, сердце колотится, будто пробежал десять миль в полной выкладке, футболка насквозь мокрая. В избе темно, даже воздух кажется черным и густым, как смог, я никак не могу отдышаться.

— Что с тобой, Дан? — глухо звучит голос Веры из-за шторки. Я вскакиваю, босые ноги леденит мерзлый пол.

— Вера, ты помнишь что-нибудь о Ходхольме? — кидаюсь к ней.

Хозяйка уже сама выходит мне навстречу, завязывая пояс на байковом халате, зажигает свечу на столе.

— Ты имеешь в виду восстание Огненной Девы или черную среду?

— Я имею в виду год, год, когда в Ходхольме базировался второй десантный батальон! — ору я, как припадочный, будто от ее ответа зависит моя жизнь.

— Январь 965-го, первый и второй десантный батальоны, и 4-ая моторизованная дивизия направлены на подавление восстания Огненной Девы в Ходхольме. — Вера вынула откуда-то портативный ноут, нацепила на нос очки. — Конфликт был локализован, но партизанская война продолжалась до августа 966-го, вот, гляди.

Двигаю к себе компьютер и остервенело роюсь в систематизированных военных сводках. Мне нужны все военные действия, в которых принимал участие второй батальон, командиром которого был ты. Двигаю курсор по строчкам: Буцалло — Шерли — Арбе — снова Буцалло — Ходхольм… Я ладонями сжимаю голову с глухим стоном. Неужели все эти годы ты знал Ромари Алвано? Неужели тебя с твоим с убийцей что-то связывало?

Ты ничего мне не рассказывал о нем, впрочем, ты вообще мало что рассказывал, а я воспринимал тебя безотносительно твоей службы.

Но военно-полевой суд приговорил Алвано к расстрелу… Ты приговорил его (или все-таки я?).

Сижу, тупо уставившись в мерцающий экран. Вера, которую удивительным образом преобразили очки на переносице, с сочувствием кладет мне на плечо мягкую ладонь.

— Кошмар приснился?

— Да, кошмар…

— Бедный мальчик, — тихо шепчет она, — это все контузия.

Я не спорю. Да какая разница, что она там себе подумает, какое мне до них дело?

— Танюшка крепко влюбилась, — невпопад говорит Вера.

— А? — до меня с трудом доходит, о чем она.

— Девочка места себе не находит из-за тебя.

— Я-то тут причем?

— Нравишься ей, вот причем. Ты мог бы начать все с начала, знаешь, ведь время лечит.

— Лечит? — спрашиваю в крик. — Тебя вылечило?

Ее ладонь исчезает с моего плеча. Пусть! Не хочу ничего, хватит, наигрался с Линой в идеальную семью. Кофе с тостами по утрам, воскресные пикники, бильярд в офицерском клубе, фальшь, фальшь, сплошная фальшь…

— Это не про меня, Вера. Моя душа выгорела, я — каратель, и ничего не желаю больше, чем крови! — почти кричу я, а она тихо спрашивает:

— Кто у тебя?

— Брат.

Именно в эту минуту я осознаю, как тяжело мне было молчать, держать все в себе и терпеть разрывающую нервы боль. У меня их, нервов, наверное, не осталось уже. Я начинаю говорить, память захлестывает меня с головой, каждое слово разжигает огонь в груди, плавится свинцом. Говорят, если выговоришься — станет легче. Неправда, мне легче не стало! Все осталось прежним, только о моей беде узнал еще один человек. И, глядя в глаза этого человека, — красивые синие глаза за бликующими стеклами очков — я чувствую себя не столь одиноким, как прежде.

В отличие от остальных, Вера не унижает меня жалостью, наоборот, криво усмехнувшись, говорит:

— Все это очень печально, но объясни, почему ты обвинил себя?

— Я же говорил! — раздражаюсь я, мне кажется, что она невнимательно слушала. — В междумирье…

— Я поняла про Штормзвейг, про Лину тоже… Но, Дан, — она разворачивает ко мне экран, где высвечена сделанная мной таблица дат, — вот оно — твое оправдание.

— Что ты имеешь в виду?

— Если б ты не поддался на провокацию, твоего брата выманили бы другим способом. Не смотри на меня так, я очень хорошо понимаю тебя. Нет, — твердо остановила она мои возражения, — ничего не говори. Он тебя любил… я думаю, и вряд ли хотел бы, чтоб ты лез в логово Алвано.

— А больше некому, Вера, — отзываюсь я, — я один, один за двоих.

Вера Строгова, вдова офицера, смотрит на меня странным задумчивым взглядом. С таким видом можно решать интегральное уравнение, записанное у меня на лбу. Потом встает, и, отодвинув заслонку печки, достает кружку топленого молока и заботливо завернутые в полотенце ватрушки.

— Выпей молока, и больше никакие кошмары тебя не потревожат. Давай, утром тебе рано вставать.

На рассвете я забираюсь в скутер, меня провожают Вера и Сергей. Кроме них только Шику знает о моем рейде. Если кто-то сольет информацию, вычислить шпиона будет нетрудно.

Солнце показывается из-за кромки леса, превращая его в розовый хрусталь. Шику спит, и я рад, что нарьяг не провожает меня, надеюсь, его никто не обидит в мое отсутствие, об этом я лично просил Сергея.

Вера в последний раз проверяет встроенную в новый шлем камеру. Я подключаю каску к батарее костюма, и умная электроника послушно выдает на сканер параметры среды.

Сергей кивает и стискивает мою ладонь.

— Береги себя, Даня! — говорит он. — Помни, сроку тебе — неделя, не больше.

Улыбаюсь и завожу двигатель — не сомневайтесь, я вернусь.

 

=== Глава 20 ===

Путь до Наршинкур — пика Звездного Бога — занял три дня. Никогда еще я не был так внимателен, пилотируя скутер. «Астра» — один из самых совершенных летательных аппаратов своего класса с двумя почти бесшумными винтами, сделанный из особых сплавов, поглощающих радио- и инфракрасное излучения, он практически незаменим в условиях, требующих соблюдения секретности. Размер винтов, объем двигателя, вместимость кабины пилота — все это я мог рассказать среди ночи назубок. Ты, окончивший летный курс при военной академии Оримы, потратил немало часов, вбивая в меня, непутевого, разные премудрости. Можно сказать, штурвал истребителя был моей любимой игрушкой.

Но нынешний полет оказался сложным. Пошел снег, мягкие комья слипшихся снежинок плавно опускались вниз, мгновенно облепляя ветровое стекло. Системы управления не справлялись с навигацией, связь с базой исчезла, но этому обстоятельству я был только рад — мне хотелось одиночества.

Когда впереди показывается пик, — около восьмисот метров в высоту, не заметить невозможно, — я решаю рискнуть и поднять машину над лесом. Как и система скутера, на миг теряю ориентацию. Все вокруг такое белое, что непонятно, где небо, а где земля, будто завис в пенно-белой пелене тумана. Вцепляюсь в штурвал, ладони от напряжения вмиг становятся мокрыми. Система думает и усиливает подогрев и очистку ветрового стекла. Снежные комья превращаются в струйки и тут же срываются в стороны, подхваченные воздушным потоком.

Пик Наршинкур темнеет подножием, вокруг него разбросаны черные треугольники елок. Мерно работают винты моей серебристой машины, я лечу, понимая, насколько сильно рискую. Из-за смены высоты вдруг налаживается связь, сердитое лицо Веры появляется в маленьком мониторе на панели управления:

— Где ты?

— Квадрат шестнадцать — ноль три, высота двести метров, скорость семьдесят миль в час, — рапортую я. Вера хмуро отвечает:

— Хорошо, ты почти на месте, будь осторожен.

— Твоими молитвами.

Кружу у подножия пика, аппаратура тихонько пищит, стеклоочиститель старательно елозит по ветровому стеклу. Склоны горы покрыты ползучими лиловатыми кустарниками с причудливыми очертаниями.

Отклоняясь вправо, прочесываю квадрат за квадратом, понемногу набираю высоту. На радаре пусто, но у «астры» он слабенький, ловит только большие крейсеры, поэтому самым полезным инструментом остаются глаза, в которых уже рябит от снежных танцев.

Темнеет, я решаю спуститься — в темноте скутер практически бесполезен, и тут вижу его: широкофюзеляжный, грузовой самолет R-11, аналог имперского «Горба», медленно и плавно заходит на посадку. Щелкаю пальцами тумблер:

— Вер, я, кажется, нашел его.

В эфире молчание, потом раздается Верин голос:

— Ты уверен?

— Попробую подойти поближе.

— Нет, — ее голос чуть дрожит или это помехи? — не рискуй.

— Не волнуйся, время есть, я дойду до него сам.

Скутер ныряет в белую пелену, скользит между соснами, выискивая удобное для посадки место. Даже хорошо, что скоро ночь — к утру найду воздушную базу нелюдей.

Загружаю в карманный навигатор предполагаемые координаты цели, задаю машине режим ожидания и откидываюсь в кресле — спину ломит от долгого полета. Вытаскиваю из-под сиденья термос со сладким чаем, неизменную плитку концентрата (куда же без них?) и, не особенно торопясь, перекусываю. До цели немногим больше трех миль, правда, по заснеженному лесу, но мне не привыкать.

На душе как-то муторно. Так бывает, когда сталкиваешься с чем-то неприятным, после чего остается гадкое ощущение, хотя причину его уже и не помнишь. Ладно, черт с ним, все равно хуже уже не будет! Пора идти! Открываю люк и выбираюсь из скутера, внезапно осознавая, как соскучился по свежему влажному воздуху, не пропущенному через пластины кондиционера. Снег тут же облепил лицо, буквально окутывая его приятной прохладой. Синие сумерки сделали мою машину невидимой даже вблизи. Маскирую скутер сосновым лапником, чтоб уж наверняка. Ранец на спину, гранаты в подсумок, в руки винтовку, ну что ж, вперед!

Иду по не слишком глубоким сугробам, темнота не смущает, от снега светло и даже уютно. С коротким хриплым криком срывается с ветки потревоженная птица. Сверяюсь с навигатором, от траектории пути не отклонился, но в предполагаемом месте ничего нет. Только лес — такой же густой и непроходимый бурелом, как и возле пика Наршинкур. Делаю самое простое, что возможно в моем положении — забираюсь на верхушку дерева. Вокруг темнота и снег. Дьявол, неужели ошибся? Но я же четко видел «Горб», такую бандуру ни с чем не спутаешь!

Тут некстати вклинивается Вера:

— Дан, что там у тебя?

— А ты не видишь? На дереве сижу!

— Зачем?

— Гнездо вью! Что за идиотские вопросы?

Короткий смешок.

— Спокойно, нулевой результат — тоже результат, возвращайся.

— Вера, я видел самолет, я не псих и доверяю своим глазам.

Она помолчала.

— Я тебе тоже верю, дай мне координаты, где ты видел его.

— А держаться мне чем, зубами за ветку? Погоди полчаса.

Я выключаю связь, собираюсь слезать, и тут вспыхивает небо, подсвеченное с земли десятками прожекторов. Розоватые рыхлые тучи нависают над скалами и лесом, роняют из неуемной утробы тучи снежинок. Алый крошечный огонек пульсирует в толще тучи. Как ни смешно, я держусь, чем придется, чтобы только настроить навигатор на нужный курс. Есть!

Остаток ночи провожу в пути. Утром, миновав патрули, надо сказать, весьма неумелые, уже своими глазами вижу серые коробки ангаров, склады и вышку-радар. Аэродром маленький, всего три посадочные полосы, но техники сюда согнали на целый полк.

Снова включаю связь и настраиваю камеру.

— Я на месте, координаты… — навигатор выдает нужные параметры с точностью до десятой градуса.

— Спасибо, Дан, ты умница! Увеличь разрешение камеры, я сниму технику.

Вера что-то колдует, ее дыхание в наушнике странным образом успокаивает.

— Все, я закончила. Дан!

— Ау?

— Немедленно уходи оттуда, у тебя семь часов, чтобы покинуть восемнадцатый квадрат, поторопись.

— Но почему…?

— Райт, ракеты уже наводят, времени мало. Слышишь, что я говорю?

Слышу. Вот только это последнее, что я слышу — аппаратура отказывает. Я поднимаю винтовку, но понимаю, что патрон прирос к патроннику. Ощущаю себя жутко беспомощным, стискиваю ладонь, с хрустом ломая навигатор.

Их трое, нарьяги. Одежда уже не похожа на нищенские лохмотья — меховые куртки и добротные штаны, заправленные в высокие сапоги, но бритые черепа и костистые лица не спутаешь ни с чем. Один из них делает шаг ко мне. Я никогда его не встречал, однако он — мой давний знакомый, порождение кошмаров, я сразу его узнаю и протягиваю руки с одной целью — задушить, но в тот же миг проваливаюсь в темноту.

 

=== Глава 21 ===

Маленький нарьяг, очевидно, сильно преувеличил возможности Камфу. После первой же атаки меня должно было разложить на молекулы (если верить словам Шику), но я прихожу в себя в относительно целом виде. Открыв глаза, понимаю, что лежу на полу в каком-то бункере, даже шлем с меня не сняли, только разоружили. Возможно, Камфу и не собирался меня убивать.

Не шевелясь и почти не дыша, обдумываю положение, в котором очутился. Не припомню, чтобы было хуже, но это вовсе не повод сдаваться. Поворачиваю голову — в небольшом помещении с промерзшими каменными стенами кроме меня находятся трое: сам Камфу и два солдата (не нарьяги!) в безликой форме и шлемах с забралами. Нарьяг немедленно реагирует на мое движение — делает шаг вперед, и я понимаю, что если не остановлю его, он остановит меня.

— Con`o! Сдурели?! — ору я охрипшим после беспамятства голосом. — Где Алвано, maricones?!

Убийца брата замирает в удивлении. Его лицо остается бесстрастным, но блеклые глаза становятся черными от расширившихся зрачков. Я поднимаюсь на локтях и, словами Сергея, кую железо пока горячо:

— Нет, я не нанимался на такую работенку! Три дня ползу по лесам, чтобы нарваться на таких maricones и получить по башке! Не, это не по мне! Дайте мне связь с доном Ромари, у меня для него приятные новости!

— Ты — человек Алвано? — недоверчиво спрашивает Камфу, хоть и на имперском, но лает, как все нарьяги.

— Hijos de puta! Сколько тебе объяснять?! Достали меня разговоры, где дон?

Камфу кривит лицо, и без того похожая на жуткую костяную маску рожа становится вовсе пугающей.

— Командор прибыть за два часа после завтрак, — уже не лает, а скрипит он в отчетливом отвращении к Алвано и таким, как он. Но лучше пусть он ненавидит меня, как прихвостня Ромари, чем как мятежника, перебившего посольство.

— А сейчас сколько? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Восемь часов после полуночи, — отвечает он.

Меня охватывает злое ликование, щемящая радость заполняет все мое существо от кончиков пальцев до последнего нейрона головного мозга. Оба моих врага будут здесь, когда на аэродром обрушатся ракеты с ядерными боеголовками. Неважно, сумею ли я выбраться отсюда, главное, месть свершится! Корд, я сделал это!

Продолжаю играть спектакль, деваться-то некуда. Сажусь на полу, но при попытке подняться один из солдат бьет прикладом винтовки мне в грудь. Падаю, разражаясь ругательствами, перекатываюсь на живот и пытаюсь подняться, но меня сбивают с ног, тяжелый десантный ботинок врезается в бок. Не больно, но чувствительно.

— Caramba! Да вы обалдели! Немедленно свяжите меня с доном Алвано, он вам покажет!

— Заткнись! — отчетливо произносит твой убийца.

Подходит ко мне, лежащему, и приседает на корточки. Я вздрагиваю от страшного хруста его коленей, ощущение, будто там что-то переломилось. Видеть лысый, блестящий в свете ламп череп тоже страшно.

— Что за весть ты нести Алвано?

— Не твое дело! — рычу я, распластанный на полу, как краб. — Ты заплатишь мне за все!

Солдат надо мной поднимает приклад, с молчаливой угрозой занося его надо мной. Сквозь забрало я не вижу его лица, мне кажется, это что-то донельзя механическое, и если нанести ему рану, он истечет машинным маслом.

— Ладно, — неожиданно соглашается Камфу, — пойдем со мной, поговорить с командор.

Такой поворот меня удивил. Я даже растерялся на миг, но карты розданы и приходится играть тем, что есть. Под двумя дулами винтовок и взглядом нарьяга, кряхтя, поднимаюсь, стараюсь незаметно напрячь и расслабить все мышцы, чтобы быть готовым к бою.

Мы идем длинным безликим коридором. Низкий потолок кое-где течет, на полу и стенах круглые бурые разводы, впереди уныло мигает аварийная красная лампа. Мы идем долго, я стараюсь запомнить расположение дверей. У каждой двери чуть сбиваюсь с шага, пытаясь уловить сквозняк — возможно, где-то есть выход, но пока мне не везет.

Камфу первым входит в полукруглое помещение, где на столах громоздится радиолокационная аппаратура. Интересно, что здесь вообще делают нарьяги? Зачем они оказались на аэродроме? Бункер уж больно напоминает бомбоубежище, здесь вполне можно пересидеть небольшую ядерную войну. Черт! Надо выманить Камфу на поверхность!

Меня грубо вталкивают в аппаратную, я валюсь на колени с очередным потоком колоритной брани. Камфу дает солдатам знак выйти и запирает дверь, мы остаемся одни. Нет, я оказываюсь наедине с кровожадным зверем, растерзавшим тебя.

Камфу пытливо глядит на меня, потом берет трубку телефона и, не отводя глаз, набирает номер, что-то переключает на панели. Аппаратную заполняют громкие гудки.

— Говори, — командует нарьяг.

И тут же в трубке раздается высокий мужской голос:

— Чего тебе надо, Камфу? — Алвано тянет гласные и съедает окончания, в его голосе сквозит неясная извращенность, следы несдержанности и порока. Хотя это, возможно, мое предубеждение.

— Отвечай ему, — шипит Камфу.

Я проглатываю застрявший в горле ком.

— Buenos días, дон! — радостно ору на всю аппаратную, — а этот псих не пускал меня поболтать с тобой! Между прочим, по лесам на пузе ползти холодно и сыро, а тут такой приемчик! Gracias, caro!

Алвано молчит, задумчивое сопение в эфире, мурашки бегут по моей спине. Наконец, командор произносит:

— Кто это? Мммм… Педро?

— Нет, блин, Святая Дева! — бурчу я, с облегчением замечая, что Камфу слегка расслабился.

— Педро, ты зачем там? — голос Алвано становится напряженным.

— Ты же сам сказал, caro, как закончу, идти сюда, — возмущенно отзываюсь я. Топчусь возле стола, стараясь, чтоб движения выглядели бестолково. Надо подобраться к нарьягу на расстояние броска.

— Я такое сказал?! Nino, ты придурок! — взрывается командор. — Я тебе куда велел топать, а? Nino, Педро…

Я резко разворачиваюсь и запускаю трубкой в лицо Камфу, тот от неожиданности вскидывает руки. Прыгаю, стараясь зафиксировать его конечности. Нарьяг настолько легкий, что мы вместе валимся на пол, длинные сухие пальцы впиваются мне в шею. Рыча от напряжения, я сжимаю тонкое хрупкое горло нелюди. Странно, что острый щитовидный хрящ еще не треснул под моими стальными пальцами; зато мне уже трудно дышать.

Шум привлекает внимание охраны, дверь грохочет под ударами. Командор Алвано надрывается по громкой связи, перемежая общеимперские и новоиспанские ругательства.

Наконец дверь не выдерживает, с отвратительным дребезжанием рвущегося металла выворачиваются петли. Я с остервенением сжимаю глотку Камфу, вскакиваю, поднимая невесомое тело нарьяга, укрываюсь им, как щитом. В нас не рискуют стрелять, ведь Камфу еще слабо дергается. Я не сразу замечаю, на что направлены его усилия, а зря: резкий тычок в бок, между пластинами брони, будто ножом, парализует дыхание. Я не могу ни шевельнуться, ни вдохнуть, все вокруг снова кружится в дикой разноцветной карусели. Только не это! Он успел активировать свою страшную силу и… победил меня.

 

=== Глава 22 ===

Я прожил в междумирье больше года, и совсем не скучал по родному дому. Больше того, с ужасом представлял, как войду туда, где мне все напоминает о беззаботном детстве. Я так и не решился съездить домой.

Но здесь, в землях кровожадных наров, я очень скучаю по дому. Изнурительно и бессмысленно тоскую теперь, когда сам для себя закрыл последнюю дверь.

Наш родной дом в старинном стиле, почти не тронут влиянием хай-тека. Он напоминает мне замок древнего короля — высокие потолки, скрипящая деревянная лестница, лампы в виде свечей. Под ногами толстый красный ковер, а вся мебель пузатая, с гнутыми ножками.

Валяюсь на диване в гостиной, кто-то заботливо подсунул мне подушку под голову. Кто-то? Ты, конечно.

Ты сидишь в любимом кресле, закинув ногу на ногу, непривычно домашний в джинсах и футболке, в шлепанцах на босу ногу… странно, я так привык видеть тебя в форме. Ты читаешь «Орима Таймс», как всегда по вечерам, когда бываешь дома.

Я так рад, так рад, что все кончилось. Сон, бред, жизнь — что это было? Наконец мы дома, и теперь уже навсегда, вот только я себя чувствую гадко, интересно отчего?

— Проснулся?

— Черт! — я пытаюсь повернуться, но у меня ничего не выходит, по мне будто проехал асфальтоукладчик. У тебя немного виноватое лицо:

— Извини, ты потерял сознание, и мне пришлось действовать твоими руками.

Поднимаю к глазам ладони: они в засохшей крови, даже под ногтями отвратительные черные каемки.

— Я… убил Камфу?

Ты качаешь головой.

— Нет, его — нет, но ты успел выбраться.

— А как я нашел выход?

— Иногда полезно просто спросить того, кто знает, — пожимаешь плечами ты. Я гляжу на свои руки — да уж, полезно.

— И что было дальше?

— Да ничего особенного, ты добрался до скутера и теперь лежишь в нем.

Значит, не умер, почти с разочарованием понимаю я. Но Алвано и Камфу на базе аэродрома, скоро туда ударят ракеты, и от твоих убийц не останется даже радиоактивного пепла.

— Корд, скажи, а ты желал мести?

— Что? — ты неохотно отрываешься от газеты.

— Ну, мне казалось, это важно — отомстить твоим убийцам?

Ты склоняешь голову к плечу, глядишь задумчиво, будто через меня.

— Здесь не так много вещей, которые кажутся по-настоящему важными. Что мне действительно ценно — это твое спокойствие, хоть один из нас должен быть счастлив — один за двоих.

Я борюсь с подступающим комком слез в горле — при жизни ты никогда не говорил мне ничего подобного. При жизни мы вообще мало времени проводили вместе, но сейчас у нас есть шанс наверстать.

— Скажи правду, Корд, ты призрак или просто проекция моего сознания?

— А тебе какой вариант больше нравится?

— Ну… не знаю. Мне трудно смириться, невыносимо думать, что тебя нет.

Ты смеешься и меняешь тему:

— Я видел Анж, Вики привозила ее в Ориму делать операцию на глазах. Они были у нас дома.

— У малышки испортилось зрение?

— Да, она много читает. Но сейчас уже все хорошо, Анж здорово выросла.

— Я не видел ее год, — сокрушенно вздыхаю я, — но Вики посылала мне фотографии, ее и Кима, они у меня с собой, сейчас найду…

Начинаю хлопать себя по карманам. Ты укоризненно качаешь головой:

— Дан! Ты не сможешь мне их оставить…

Как все странно, думаю я. Этот дом, мой брат с газетой в руках — все кажется таким реальным, и в то же время ничего этого нет, я лежу без сознания в тесной кабине скутера в заснеженном нарском лесу. Кажется, я начинаю привыкать к раздвоенности и принимать все странности жизни, будто так и должно быть.

— Дан, тебе пора! — ты встаешь и помогаешь мне подняться. — Немедленно заводи винты! Твое время истекло!

Мне не хочется, но я стискиваю зубы.

— Я же смогу сюда еще прийти, да?

— Да, — киваешь ты, — только сейчас спасайся!

Неумолимая сила выбрасывает меня в проклятый мир. Ветровое стекло скутера залеплено снегом, в кабине темнота, включаю аккумулятор и стеклоочистители. Снег неохотно плавится на стекле. Руки у меня действительно в крови — гадость какая! Медленно крутятся, набирая скорость, лопасти винтов, неохотно поднимают легкую «Астру» в воздух. Уверенно поворачиваю скутер к селению мятежников. Навигатор я разбил, но бортовая система вполне способна запомнить простые координаты курса.

Спустя полчаса меня нагоняет взрывная волна. Машину переворачивает в воздухе, швыряет вперед, я тяну штурвал изо всех сил, уворачиваясь от некстати оказавшегося на пути дерева. Приходится посадить скутер, но это большой риск — ели могут завалить хрупкую машинку так, что потом не выберешься. Жду, руки чуточку дрожат, я закрываю глаза, восстанавливая дыхание. Поистине эта авантюра была опасной, и выбрался я чудом, благодаря тебе. Губы растягиваются в улыбку, в груди теплеет. Шальная мысль возникает в голове: если бы можно было связаться с Вики и узнать, возила ли невестка в Ориму Анжелику, я бы точно знал, сон или явь мои странные видения.

Через час все стихает. Снегом и ветками скутер завалило по самые винты. Я выжидаю пару минут и, натянув маску и наглухо заблокировав шлем, выбираюсь из кабины, очищаю от снега и мусора, осматриваю, нет ли повреждений. Мне везет, с «Астрой» все в порядке, и я продолжаю путь туда, где меня уже не ждут живым. Связь с базой никак не желает восстанавливаться, так что я свалюсь на головы мятежников приятным сюрпризом.

Однако судьба выкидывает очередной финт. В однодневном переходе до убежища горючее заканчивается: то ли Сергей что-то не рассчитал, то ли бак все-таки оказался поврежден. Опустившись на заснеженную поляну, я дожидаюсь ночи и выпускаю сигнальную ракету. Остается надеяться, что меня подберут. Я перекусываю и, слишком уставший, безо всякой тревоги заваливаюсь спать.

Утром меня нашли Костя и Матвеич, они так крепко обнимали меня, что едва не поломали ребра. Скутер заправили; прежде чем отправиться в путь, я затянулся сигаретой.

— Как там, в лагере?

— Нормально, готовимся, — неуверенно отвечает Костя, а Матвеич отводит глаза. Я не слепой, вижу — что-то случилось. Что?

— Войска перебазируются на юг, — поясняет Матвеич, — нападения ждем оттуда. Имперцы обещали подмогу.

— Нам очень не хватало тебя, Дан, — вставляет Костя, сжимая мне плечо ладонью, и я окончательно убеждаюсь, что дело нечисто. Но оба молчат, как рыбы, и не скажут, если только не применить к ним пытки. Ладно, поживем — увидим.

Поздним вечером я опускаю скутер на площадке перед штабом, там специально для меня не побоялись включить прожектора. Глушу двигатели и выпрыгиваю из кабины. Меня встречают: Сергей, Танюшка, Вера, ребята из моего отделения. Пересчитываю всех по головам — слава Богу, все живы. Таня не дает мне опомниться, кидается на шею, щеки мокрые, из груди, из самого нутра рвется рыдание. Машинально обнимаю девчонку за талию. Тут подходят и остальные, Сергей отдирает от меня дочь, сам скупо улыбается, похлопывает по спине. Минуту принимаю поздравления, тревожно оглядываясь.

— А где Шику?

Ответом мне становится молчание.

 

=== Глава 23 ===

— Значит, ушел?

Мы с Сергеем и Таней устраиваемся на лавке в избе Веры. Хозяйка сооружает ужин, выставляя на стол тарелки и плошки, в середину — горшок с ароматными горячими щами.

— Ушел, — сокрушенно отвечает Сергей, — пойми, Дан, мы пытались его остановить.

Остановить?! Да разве можно остановить нарьяга? Надеюсь, он больше никого не убил.

— Ребята догнали его, но подойти не смогли, стали стрелять по ногам… — командир вздыхает, опуская от стыда глаза, будто это он стрелял по ногам тринадцатилетнему мальчишке. — Он расплавил пули, а потом и ружья и ушел.

— Никого не тронул?

Сергей качает головой.

Таня жмется к моему локтю.

— Может, он пошел за тобой? — спрашивает она.

— Нет, — говорю я, — я лгал ему, он посчитал меня предателем и ушел к своим.

— Как так?

Вкратце рассказываю им, как Шику принял меня за тебя, и что я все это время поддерживал его заблуждение. Наверняка мальчик подслушал наш с Верой разговор ночью перед вылазкой. Где были мои мозги?! Лучше бы я откусил себе язык!

Испуганно всплеснув руками, Вера восклицает:

— Боже мой, Дан! Да ведь теперь он станет мстить тебе, причем с таким же фанатизмом, с каким прежде защищал!

Сергей и Таня переглядываются с таким видом, будто мне только что объявили смертный приговор. А я представляю, как мальчишка идет по заснеженному лесу, путаясь в нелепом большом камуфляже. Каково ему возвращаться к своим после того, как убивал их на стороне мятежников? Что творится в его сердце после моего, как он, несомненно, решил, предательства?

— Не будем об этом, — меняю я тему, — Матвеич рассказал, что войска Нарголлы перебазировались на юг?

— Так и есть, — говорит Вера, снова открывает ноут и поворачивает ко мне, — они станут наступать отсюда, — тычет пальцем в нечеткий снимок со спутника. — Здесь сосредотачивается техника противника. Имперцы заняты сейчас у столицы. Зацепить с крейсера мы не можем: там много мирных поселений, так что почти стопроцентная вероятность, что нам придется встать заслоном на пути к диким землям.

— И, Дан, — добавляет она, — командор спасся. Что-то насторожило Алвано, и он развернул эскадрилью.

— Черт! — в сердцах мой кулак опускается на стол, тоненько дребезжат тарелки, — все-таки спасся, мерзавец!

В такой вечер я больше не хочу ни о чем думать. Сергей предлагает сходить к Матвеичу, Танюшка глядит немигающими влажными глазами, и я соглашаюсь. Эта ночь — одна из последних спокойных ночей, скоро на нас обрушится огненный дождь, в котором практически невозможно выжить. Я планировал покинуть лагерь до решающей битвы, где упрямых мятежников, несомненно, разгромят, но теперь понимаю: не могу. Не могу уйти и бросить Танюшку, Веру, ребят, да и некуда мне идти. Алвано сам придет сюда, а уж я встречу, так встречу!

Нас заждались. В жарко натопленной избе не протолкнуться, но для нас тут же находится место. Меня поздравляют, без конца произносят здравицы, разливая по стаканам мутный самогон. Я быстро устаю от шума, голова начинает ощутимо побаливать.

— Давай, — Сергей предлагает мне рюмку, холодную, запотевшую, аж крупные капельки катятся по прозрачному боку. Вера подносит на блюдце ломтики соленых огурцов.

— Ты же знаешь, я не пью, — с отвращением морщусь я.

— За победу! — сурово произносит командир, так что отказаться невозможно. Опрокидываю в себя ледяную жидкость, но по пищеводу словно прокатывается комок огня.

Давлюсь, закусывая хрустящим огурчиком, вытираю рот рукавом и вымученно улыбаюсь:

— За победу!

Все вокруг начинает расплываться, губы не покидает глупая улыбка. Мне совсем нельзя пить, просто ни грамма, я давно заметил. Меня немедленно посещают идиотские мысли, что жизнь прекрасна, а я способен свернуть горы. Залихватски подмигнув Сергею, делаю шаг к Тане и протягиваю руку.

— Потанцуем?

От искрящегося в глазах девочки счастья хочется зажмуриться, я ругаю себя последними словами, но отступать некуда. Матвеич с готовностью растягивает меха гармони. Рядом с ним крутится нелепый парень Аркашка, что-то громко рассказывает, смеясь невпопад. А Шику один в снежном лесу…

— Дан, о чем ты думаешь? — шепчет Таня, прижимаясь ко мне. От ее пушистых волос пахнет хвоей и костром, лучших духов для девушки я не знаю. Сердце пытается вместить новые ощущения, трещит по всем шрамам, не в силах справиться.

— О Шику, да?

— Нет, — отвечаю, чтобы не расстраивать ее.

— Тогда о чем? — допытывается Танюшка.

— О тебе, ты очень красивая.

Бог мой, куда меня несет?! Что она теперь подумает? «Молчи, идиот», — говорю я себе и прикусываю язык. Танюшка млеет, уютно устроив голову у меня на груди.

Скоро женщины окропят слезами могилы, если будет, что окроплять и кому. Пусть радуется, пока есть чему.

Мы вальсируем одни, почти все разошлись, в печи гаснет огонь. Наконец добряк Матвеич сжимает гармошку, она протяжно стонет и затихает.

— Все, ребята, — улыбается он в усы, — спать пора, идите по домам.

Оглядываюсь: все уже разошлись, даже Сергей и Вера. Танюшка берет меня за руку, мы выходим в темноту. Снег хрустит под ногами. Тихонько бредем до ее дома и останавливаемся на крыльце, я чувствую себя подростком, впервые пригласившим девушку в кино.

— Зайдешь к нам? — с надеждой спрашивает Таня. Ей, как и мне, не хочется, чтобы вечер заканчивался.

— Тебе спать пора, Танюшка, — провожу по ее волосам, она кривится:

— Я не маленькая, могу и ночь не спать. Ведь ты же вернулся! Ты вернулся, а они тебя уже не ждали… Я одна ждала!

— Спасибо тебе, солдату важно, чтоб его кто-то ждал.

— Если нужно, — шепчет она, — я готова ждать всю жизнь, ты только возвращайся. Шику говорил, что ты бессмертный.

— Он ошибся.

Девочка качает головой, облачко пара вырывается из приоткрытого рта. Она ж замерзла совсем!

— Нет, ты необыкновенный, ты побеждаешь там, где победить нельзя, и всегда возвращаешься. Ты — настоящий герой!

Я отступаю назад.

— Извини, Танюшка, устал. Перелет тяжелый был… сама понимаешь.

— Понимаю, — серьезно соглашается она, — а завтра погуляешь со мной? Папа, конечно, потащит тебя смотреть укрепления, но хоть на часик приходи ко мне.

Улыбаюсь. Мягкие губы девочки приоткрыты, пар изо рта завивается колечками. В груди щемит, я отступаю на шаг, медленно поворачиваюсь и ухожу. Танюшка провожает печальным и нежным взглядом, за который я сам себя ненавижу.

 

=== Глава 24 ===

Дверь не заперта, лишь накрепко закрыта, чтобы из избы не уходило тепло. Ныряю в душную темень и сразу прикладываю замерзшие ладони к сухому жаркому боку печи, по всему телу пробегают мурашки удовольствия. Греюсь и окончательно прихожу в себя. Стыдно, Дан, стыдно давать надежду девочке — ничего же не будет, только Танюшка напрасно потеряет покой.

Стаскиваю куртку, рубашку, ботинки. Стоять босиком на прохладном полу удивительно приятно, особенно если спал в обуви несколько суток кряду. Иду к умывальнику и ополаскиваю лицо. Интересно, почему все привычные действия я нахожу сегодня такими новыми, необыкновенными, будто смотрю на вещи под другим углом. Близость смерти так действует? Надышаться жизнью, наглядеться на дорогих людей, сказать все нужные слова, унести за грань память о хорошем…

Стою у окна, глядя на заснеженный лес. В низкое окошко видны только синие сугробы и гнутые ветки малинника, примыкающего к Вериной избе.

— Дан, ты вернулся? — сонно спрашивает хозяйка из-за занавески. — Ты, наверное, голодный, сейчас встану.

— Нет, не беспокойся, я совсем не голоден.

Но Вера все равно встает. На ней домашнее платье, значит, ждала, легла, не раздеваясь.

— Давай хоть чаю попьем. А хочешь… у меня домашнее вино есть, вишневое?

— Нет, лучше чай.

— Хорошо.

Вера ставит большой закопченный чайник на печь, а сама садится за стол, подпирая щеку ладошкой.

— У тебя челка на глаза лезет, — говорит она, — давай подстригу?

— А ты умеешь?

Она подходит ко мне, касается кончиками пальцев волос, они действительно отросли дальше некуда и сильно мешают. Руки Веры будто ненароком соскальзывают на мои голые плечи.

— Ты очень красивый, Дан, по тебе, наверное, девчонки сохли? Ты же в Ориме родился?

— Да, на Оливер-стрит, старый район.

— Я бывала в Ориме, пару раз. Мне нравятся ваши парки, нигде больше во всем мире нет таких тихих скверов.

Киваю, перед глазами Лонг-парк, в двух кварталах от нашего дома. Мы с тобой совершали утренние пробежки по его безлюдным аллеям.

— И еще оримский стадион — гигантская воронка, я в первый раз боялась идти на игру, мне дали билет с местом на высоте чуть ли не под облаками.

Оримский стадион самый большой в мире, он может вместить до двухсот тысяч болельщиков. Верхний ряд кресел вознесен на высоту десятиэтажного дома, но всем прекрасно видно, что творится на поле, благодаря почти полусотне мониторов.

— Ты болельщица?

— А то! Все любят оримский футбол!

Ее ладони так и лежат у меня на плечах. Это становится опасно: Вера — не наивная Танюшка, у меня может не хватить выдержки. А она все понимает и будто даже добивается, чтобы я потерял контроль.

— Давай потанцуем, Дан, — прямо просит Вера, совершенно ясно провоцируя меня. Я кладу руки ей на талию, и женщина тут же задает ритм сама, уверенными и привычными движениями хорошей танцовщицы. Странное действо, танец без музыки, захватывает нас. В темноте легко теряется ориентация, лунные блики мелькают перед глазами, только ощущение жара, стук сердца, путаные мысли. Все происходящее не реальнее полузабытого сна. Внутри поднимается темная волна первобытного инстинкта, одного из основополагающих: жажды обладания. Рука скользит по изгибу талии, другая гладит напряженную спину, сильное поджарое тело взрослой женщины чутко отзывается на прикосновения.

— Вера, чайник кипит, — хрипло шепчу я, теряя самообладание.

— Пожалуйста! — неожиданно измученным голосом молит она. — Еще чуть-чуть, я ведь почти поверила…

Я резко отстраняюсь.

— Поверила, что я — это он? — заканчиваю фразу за нее. Вера опускает руки.

— Прости меня… мне было так хорошо… впервые за долгое время, — голос ее сбивается. Передо мной не та Вера, которую я знаю.

— Хватит! — я отворачиваюсь, упираясь руками в подоконник. — Никто и никогда не заменит нам ушедших! Ты предаешь память мужа, представляя себе такое!

Она мгновенно ощетинивается:

— Ты лицемеришь, Дан! Будто не знаешь, как пусто и холодно по ночам! Как потихоньку сходишь с ума от видений! Как слепнешь от слез и согласен на все, лишь бы хоть чуточку согреться!

Я думал, что меня никто не понимает, а оказывается и у других то же самое: неизбывная, сверлящая душу боль. Каково Сергею, потерявшему жену и сына? Танюшке? Остальным…

Вера опускается на лавку и замирает сгорбленная, положив руки на колени. Мне хочется обнять ее, но я не могу ТАК! Быть заменой кому-то, заведомо лучшему, напоминать о не случившемся счастье — это выше моих сил.

Чайник разрывается от кипящей воды, снимаю его с печки и ставлю на стол. Вера приходит в себя, зажигает свет и принимается заваривать травяной чай. Будто ничего и не было. По избе плывет нежный аромат мяты и мелиссы. Мы оба успокаиваемся, старательно делая вид, что все произошедшее случилось не с нами. Пьем чай, дуя на кружки. Сначала молча, потом болтая обо всем на свете.

— Вот ты давно здесь, Вер, скажи, что думаешь о феномене нарьягов?

— Я думала, ты скажешь «магия», — иронизирует она.

— Ха-ха! Ты мне еще про драконов или эльфов расскажи.

— Без шуток, в штабе есть и такие, кто всерьез считает наров нечистью.

— Глупости, — возражаю я, — Шику никакая не нечисть, его забрали из человеческого поселения и подвергли каким-то ритуалам, а скорее процедурам. Память мальчик почти потерял, потому и рассказать ничего толком не мог, но я думаю, дело в бесчеловечных манипуляциях, из-за которых нормальные дети превращаются в чудовищ.

— Тебя бы в штаб, — качает головой Вера, — ты явно понимаешь больше, чем тамошние исследователи.

— Если попаду к имперцам, меня расстреляют за измену, — усмехаюсь я.

— Ты ничего не знаешь? Порталы с внешним миром перекрыты.

— Как такое может быть?!

— Понятия не имею, но это факт. Так что вряд ли о твоих подвигах знают в штабе под Нарголлой.

Вот так новость! Неужели действительно не знают? Нет, не может быть: те двое камикадзе охотились за мной неспроста.

— Дан, у тебя есть какой-то план?

— Есть.

— Какой, можно узнать?

Я улыбаюсь, глядя ей в глаза, дую на горячий чай.

— Идти до конца…

 

=== Глава 25 ===

Мой взвод (меня повысили до взводного) упорно долбил подмерзшую землю. Я копал окопы наравне со всеми, находя в работе возможность отвлечься от гнетущих мыслей. Как известно, нет пытки мучительней, чем ожидание.

Даже лес, кажется, замер в предчувствии неотвратимых событий. Птицы и зверье, которого здесь в изобилии, попрятались по гнездам и норам, наступила тишина, за которой придет грохот орудий.

— Дан, к командиру! — кричит кто-то.

Кладу лопату черенком поперек ямы, подтягиваюсь и вылезаю из окопа. Бегу, на ходу привычно одергивая и поправляя одежду (никак не избавлюсь от армейской привычки), по дороге, вынырнув из кустов рябины, за мной увязывается Аркашка:

— Дядя Дан, дядя Дан! А ты куда? Можно я с тобой? А тебя Танечка искала, ей-то что сказать?

Смешной парнишка: глаза чуть косят в разные стороны, волосы буйными смоляными кудрями выбиваются из-под кроличьей шапки, падают на плечи.

— Я по делам, Аркашка, скажи Тане, что сегодня не приду.

В штабе уже собрались Костя, Федор и Матвеич, Сергей кивает мне и взглядом указывает на лавку.

— Завтра, — произносит он только одно слово, но всем уже ясно.

— Дождались! — вскакивает несдержанный Федя.

Я смотрю на Сергея, и мне становится не по себе. Командир повстанцев болезненно-бледен, на скулах красные пятна, глаза тоже покраснели и сухо блестят.

— Ребята, — глухо говорит он, — имперцы застряли под Нарголлой — проклятые нары впервые за много месяцев нанесли массированный удар по имперским частям. Генерал Девория направил нам на выручку полк, но они придут с опозданием… Крепитесь, ребята!

Чего-то подобного я ожидал, но вовсе не рад догадке. Взводные молчат, Сергей заходится в приступе кашля. Я отвожу глаза. Ползание по окопам явно не идет на пользу командиру, и Танюшка от тревоги плачет по ночам.

— Все! — с трудом выговаривает Сергей, — идите к своим. Дан, — оклик застает меня у двери, — останься, надо поговорить.

Я устраиваюсь на краешке стола. Не знаю почему, но мне неловко смотреть ему в глаза, наверное, потому, что шансов у нас нет. Можно лицемерно бить себя в грудь и поднимать собственным примером воинский дух бойцов, но все это не отменит данности: мы остались одни. Последний заслон перед ордой врага, точнее, маленькая заслоночка.

— Мы не выстоим, — говорит Сергей. Я уважаю его за это признание. Бывший каторжник, родившийся на руднике и едва овладевший грамотой, он действительно талантливый командир с горячим сердцем и холодным умом. Но сейчас предо мной просто человек, человек, которому тяжело.

Сергей наливает себе в рюмку из фляжки.

— Будешь?

— Нет.

— Правильно, перед боем не стоит, в другое время — напился бы…

Эк его подкосило! Вливает в глотку алкоголь и сгибается в рвущем легкие кашле, платок и ладони в крови.

— Даня, — шепчет он, отдышавшись, — на тебя вся надежда. Выведи Таньку, сбереги девочку, Христом Богом прошу!

— Куда? — изумляюсь я. — Поздно уже, мы обложены со всех сторон! Раньше надо было думать, когда в тыл людей отправляли.

— Она уперлась, такая упрямая, вся в мать!

Вид у него — краше в гроб кладут. Он разглядывает свои пальцы, оттирает платком и молчит, наверное, подбирая подходящие слова.

— Ты знаешь, где скутер. Бак починили, горючего хватит на три сотни миль…

— На скутере через кольцо оцепления?! — мне кажется, он бредит. Или нет, просто перебирает варианты и не может найти выхода.

— Что тебе еще надо? БТР? Бери БТР! С твоей удачливостью вы выберетесь! Я давно заметил, над тобой будто крыло ангела…

— Ну-ну, прям ангела, — я начинаю беситься, потому что тоже не вижу выхода. Даже если он даст мне танковую роту, мы не пробьемся через окружение. Единственный шанс — стоять до последнего на огневом рубеже, может кто-то и выживет до прихода имперцев.

— Ты понимаешь, о чем меня просишь, Сергей? Я преступник, за мной охотятся спецслужбы. Я ищу Алвано и не успокоюсь, пока не придушу эту тварь! Из меня никудышный пестун…

Командир сверлит меня глазами.

— Мне больше некого просить, — хрипло говорит он, — Танюшка верит тебе. Обещай, что присмотришь за ней, она — хорошая девочка…

— Да знаю, — в сердцах бросаю я.

Что-то во мне гнется, сжимается, как пружина. Не могу я, не могу ему отказать! А еще не могу бросить глупую, упрямую, влюбленную в меня девчонку… Она ж осталась из-за меня.

— Хорошо, тогда попрощайся с Таней, я заберу ее сейчас.

Лицо Сергея светлеет, губы растягиваются в подобии улыбки.

У дверей нас поджидает Аркашка.

— Дядя Сережа! Дядя Сережа! А я с тобой можно пойду?

Сергей кривится, будто надкусил мороженое больным зубом. Дурачок Аркашка — вторая после Тани головная боль командира. Я недоумевал, отчего эту липучку не отправили в тыл? Оказывается, из-за Танюшки, раз она тут, то и Аркашка из лагеря ни ногой. Теперь малец носится по лагерю без дела и отвлекает людей глупыми вопросами.

Перехватив страдальческий взгляд Сергея, я говорю:

— Аркашка, пойдешь ко мне адъютантом?

Парень радостно скачет вокруг нас и размахивает руками, изо всех сил выражая, как счастлив быть мне полезным.

— А как же дядя Сережа? — на минутку огорчается он, как будто дядя Сережа пропадет без него.

— Ничего, дядя Сережа обойдется, — ухмыляюсь я.

Таня, конечно, радуется моему визиту. Прыгает на шею, как котенок, щекочет пушистой шевелюрой, но, когда я предлагаю ей собраться и поцеловать отца, глаза девочки наполняются слезами. Она морщит нос, стараясь сдержаться, как- никак настоящая мятежница, но вскоре уже вовсю рыдает на плече Сергея.

Я выхожу на крыльцо, предоставляя им возможность поговорить наедине. Затягиваюсь сигаретой — надо же, как быстро привык к гадкому, вонючему табаку… Аркашка болтается рядом, бросает жареные подсолнечные семечки бойким желтогрудым синицам.

Сергей с дочерью появляются через четверть часа. Танюшка уже не плачет, только глаза красные и шмыгает нос.

— Пойдем.

Беру ее за руку. Она оглядывается на отца испуганно и немножко виновато. Аркашка семенит за нами, о чем-то трещит, он не заметил и не понял, что отец и дочь расстались навсегда.

 

=== Глава 26 ===

В густых зимних сумерках мы покидаем лагерь, выставив лишь охранение. Бойцы моего взвода действуют спокойно, слаженно, как на учениях. Сказалась ежедневная муштра, которую так ненавидели свободолюбивые повстанцы. Впереди идет Йохан, я замыкаю, не выпуская из виду Таню и Аркашку.

Парень норовил сбежать к Сергею, но я не пустил. Рядом с Аркашкой шагает хмурый широкоплечий Йорих — у него не забалуешь. Таня сосредоточенно топает рядом, устала, ноги увязают в сугробах, но не жалуется. Я сам подтянул на ней щитки брони («Какой ты заботливый, Дан!»), заставил нацепить шлем («Я в нем такая некрасиваяааааа!»). Все это лишний вес, я понимаю, как ей трудно, и не сержусь, когда приходится вытаскивать девочку из заснеженных ям.

Наша позиция в овражке у родника. Отлично укрепленная и замаскированная огневая точка, таких по лесам разбросано множество. Нам с Сергеем не давал покоя крот в селении, и настоящую схему укреплений не видел никто, кроме нас двоих.

— Йохан, твое отделение дежурит первым, — говорю я, — в полночь сменит отделение Игоря, остальным отдыхать.

Они даже не разговаривают, занимая койки, настроение у всех подавленное. Танюшка притихла в уголке, только Аркашка возбужден. Он то рвется в лагерь, то начинает что-то напевать себе под нос, то дергает за рукава бойцов, приставая с расспросами.

Наконец, становится тихо. Я подхожу к прикрытой сеткой бойнице — слышно, как снаружи шумит ветер. Порыв ветра холодит разгоряченное лицо. Снова ожидание. Черт, когда же оно закончится? Иди же сюда, дон Алвано, я жажду встречи с тобой!

Ночью началась бомбежка. Грохот раздался прямо над головой, посыпались комья земли, воздух наполнила едкая пыль.

Вскакиваю и кричу:

— Воздушная тревога! Без паники. Взвод, стройсь!

Бойцы выстраиваются в шеренгу.

— Вырубить генератор, провести осмотр оружия.

Привычные действия отвлекают их. Сейчас главное — сохранить холодную голову, не допустить паники. Грохот раздается ближе, земля ходит ходуном, от поднявшейся пыли трудно дышать.

— Респираторы надеть.

Тишина в казарме резко контрастирует с далекими еще разрывами. Лес гудит, воют винты истребителей, холм, будто живую агонизирующую плоть, сотрясает дрожь.

— Дан, мне страшно, — сквозь какофонию шума прорывается голос Танюшки, — нас ведь не заметят?

Внезапно такая злость берет:

— Страшно?! А о чем ты думала, когда отец тебя в тыл отправлял? Думаешь, в игрушки тут играем? Нет, девочка, тут война! А теперь марш в казарму чистить винтовку.

— Но Дан…

— Обращаться ко мне по форме и только в случае необходимости.

Она отпрыгивает от меня, как будто я превратился в тигра или медведя. Глазищи распахнуты, даже в полутьме, освещаемой аварийной лампочкой, видно, как блестят слезы страха и обиды.

Танюшка забивается в уголок, коленками зажимая здоровенную винтовку, кто-то из ребят кидает ей защитную маску.

Холм снова встряхивает.

— Дан, что эти сукины дети делать? — Йохан не очень гладко говорит по-имперски.

— Вакуумные бомбы, — говорю я, и с усмешкой, — по ложным целям.

Йохан кривит толстые губы в улыбке. Братья Хольд нравятся мне своим неизменным хладнокровием.

Лес стонет, раскуроченный взрывами, с надрывным плачем валятся вековые сосны. Я стою у бойницы, где воздух свежее. С детства не выношу замкнутые пространства, если придется просидеть в этом каземате несколько суток, я окончательно сойду с ума. Тоненькое подвывание слышится даже через грохот. Оглядываюсь: Аркашка забился под стол с переносной радиостанцией, обхватив руками коленки. Вытаскиваю его оттуда за шкирку и бешено сопротивляющегося отправляю в казарму. В боевом отсеке остается только отделение Йохана.

Подхожу к Танюшке, она похожа на испуганного котенка, сажусь рядышком на корточки.

— Умеешь молиться?

— Да… господин взводный, — шепчут припухшие от рыданий губы.

— Молись.

Встаю и ухожу, до утра уже не отхожу от бойниц и радиостанции. Утром разрывы стихают.

— Дан! — хрипло кричит в передатчик Сергей, — Дан Райт!

— Да, командир, — отзываюсь я, стаскивая с лица маску, — докладываю: потерь нет, разрушений нет, взвод готов к бою.

— Понял тебя…

Он хочет спросить про Таню, но сдерживается.

— Потерь личного состава нет, — повторяю я.

— Отдыхайте.

Я передаю приказ отдыхать, а сам иду к Танюшке. Девочка уснула, сидя в углу, спиной к ледяной стене и в обнимку с винтовкой. Аркашка снова подбегает ко мне, довольный, что, наконец, прекратился страшный грохот, который он принял за падающие с неба звезды.

— Дядя Дан! Отпусти погулять! Здесь воздух плохой, совсем дышать нечем.

Бедняга, думаю про себя, у парнишки те же проблемы, что и у меня, запускаю пальцы в немытую кудрявую шевелюру (шлем он давно стащил).

— Нельзя, Аркашка, — говорю, — там снаружи злые, жестокие враги, они убьют тебя.

— Я спрячусь, — хитро подмигивает он, — быстро убегу.

— И приведешь врага сюда! Нельзя, терпи! Ты же мужчина.

Аркашка надувается, как воздушный шарик, но тут же выпускает пар и насвистывает что-то веселое.

На столе уже стоит котелок вареной холодной картошки, черный хлеб, луковицы и соль в бурачке. Завтрак. Бойцы уплетают нехитрое угощение и травят байки.

— И не врите, — сердито возражает кому-то Игорь, с хрустом разгрызая сочную луковицу, — локхи не чудовища, я вырос с этими милыми созданиями. Они добрые, ласковые зверушки…

— …которые одним легким движением челюстей перекусывают бедренную кость, — хихикает Макс, известный балагур, звякая ложкой в стакане с чаем, — заливай больше, любитель домашних животных.

— Локхи вывели в Нарголле, это дьявольское семя…

Я падаю на койку и забываюсь в коротком сне.

 

=== Глава 27 ===

Просыпаюсь от монотонной болтовни. Солдатам в укрытии нечем заняться, свободные от дежурства у орудий играют в замусоленные карты на желание. Вот только что кого-то заставили встать на голову в чем мать родила.

— Макс, слышь… — зовет Марат, смуглый парень с бритой головой.

— Ась? — отзывается тот.

— У тебя девушка есть?

— А то ж.

— И ждет тебя, как думаешь?

— Ждет, конечно.

Потом кто-то достает губную гармошку. В глухой душной казарме раздаются сначала невнятные, потом все более мелодичные звуки.

Герой долго шлялся по лесам, убивал всяческих чудищ и раздаривал молодильные плоды ведьмам-пенсионеркам, наконец, наступил хеппи-энд — молодец нашел искомую девицу, а я вскочил с больной головой.

— Заняться нечем? Чистить оружие! — ору так, что осевшая пыль снова поднимается в воздух.

Бойцы вскакивают, прячут за спину карты, проигравшие — шмотки. И эти люди пережили бомбежку!

— Так все давно почищено, — оторопело встревает Макс.

— Значит, сапоги и пуговицы! Взвод, равняйсь! Смиррно! Сто отжиманий! Выполнять приказ! Рядовой Веселков, два наряда вне очереди!

— За что?!

— Три наряда.

— Есть, — вытягивается Макс.

Во мне до сих пор все клокочет:

— Вы что тут развели? Мы в окружении! Война идет! Наши бойцы, возможно, умирают, а вы тут на раздевание играете! Стыдно!

Они стоят предо мной темные, как туча.

— Нечего нас стыдить, мы в бой, как на праздник пойдем, — сощурившись, сжимает кулаки Игорь, плечистый бородатый мужик — самый старший в моем отряде. — А сидеть тут, как мыши в норе, тошно да противно. Это имперцы вон год под Нарголлой торчат, ни мычат, ни телятся, а мы воюем.

Я делаю шаг ему навстречу, Игорь распознает в моем движении угрозу и бросается с такой же грацией и выучкой, как покойный Гера. Пропускаю его и слегка придаю ускорение в плечо, Игорь кувыркается, башкой таранит койку, на которой мирно сопит Танюшка. От грохота девочка вскакивает с постели, испуганно трет глаза; растрепанная со сна, с круглыми глазами, она похожа на совенка.

Кто-то сзади прыгает мне на спину, сжимает горло. Макс! Бросок через плечо, юморист летит следом за Игорем под многострадальную Танину койку.

— Ну, кто еще хочет попробовать?

Желающих больше не находится.

— Взвод, выполнять приказ! — едва разжимая челюсти, сведенные злостью, выдавливаю я. Вижу, как они обижены, готовы меня без соли съесть.

Секунду стоит грозовое молчание, потом все ложатся на пол. Спины и плечи мерно поднимаются, слышно тяжелое дыхание трех десятков солдат. Потерпите, ребята, выведу вас из окружения, и наши пути разойдутся.

Минуту наблюдаю за взмокшими спинами и ухожу в боевой отсек, где дежурные не отходят от узких щелей бойниц. Свет проникает сюда тонкими лучами, чуть поддувает, и оттого после жаркой казармы кажется прохладно.

Снег пошел, да такой крупный, густой, за пеленой ничего не видно. Молодец, Таня, святое дитя, вымолила у небес нам отсрочку.

Хочется курить, но нельзя. Опять ожидание, минуты ползут еле-еле, неохотно собираясь в часы. В каземате непривычно тихо: дисциплина налажена, бойцы при деле, даже Аркашка не шумит. Стоп! А где же Аркашка? В казарме его не было, я заглядываю на склад — никого. Черт! Триста тысяч чертей! Неужели удрал? Но как умудрился?

Дежурный испуганно трясет головой.

— Как мальчик сумел проскользнуть мимо? Как сам открыл бронированную дверь?

— Не знаю… — блеет дежурный.

— Не знаю, — передразниваю я, — четыре наряда вне очереди.

С досадой гляжу в бойницу. Искать бесполезно, снегу столько навалило, что легкие следы давно исчезли.

— Господин Райт, — обращается ко мне церемонный Йорих, — разрешите пойти на поиск мальчик.

— Бесполезно, — отмахиваюсь я.

— Я попытаться найти след, скоро вернуться.

— Ладно, — неохотно соглашаюсь, — даю тебе час, потом возвращайся.

Йорих кивает, пожимая широкими плечами, он похож на добродушного медведя. Уходит, я притворяю за ним дверь.

Проходит час, другой, темнеет. Я с сожалением понимаю, что ждать бесполезно — Йорих не вернется. Жаль парня, боец был что надо!

— Дан… — дергает меня за рукав Танюшка, — господин командир…

— Чего тебе?

— Аркашка отозвался, он в лагере у папы.

Вот так новости!

— Как отозвался, когда? Ты трогала радиостанцию?! Я же велел никому не трогать!

— Даже мне? — изумилась Таня. — Думаешь, я шпионка?!

— Таня! — я крепко сжимаю ее локти, внутри поднимается бешеное раздражение, — я же сказал, ничего не трогать без разрешения! Зачем ты включала станцию?

— Да не трогала я ее! — пищит девчонка, от обиды по щекам снова текут слезы. — Я по передатчику!

— Какой передатчик? Дай сюда!

Забираю у нее плоскую черную коробочку из пластика, поцарапанную, с одной кнопкой и дырочками.

— Мне Аркашка дал, он сам собрал, у него такая же, — объясняет Таня. — Он сейчас у папы в укрытии, можешь сам спросить.

Я верчу передатчик в руках, брезгливо, как ядовитого жука. Такой собрать любой малыш сможет, не то что Аркашка. Вдали что-то загромыхало. В тихом, полном снега, будто тумана, воздухе несется вибрирующая струна взрыва. С веток падают белые шапки.

Давлю на кнопку, в передатчике раздается какое-то шипение, что-то грохочет и снова шипит. Бросаю его на пол и прикладываю по коробке подошвой, пластик противно хрупает под ногой. Среди черных обломков корпуса блестит что-то округлое, металлическое. Поднимаю, и стон вырывается из груди: у меня в руках стандартный усовершенствованный радиомаячок, какими оснащают спецслужбы.

— Взвод! К оружию! — ору я, и ребята вскакивают с коек, как ошпаренные. — Уходим! Шевелитесь же, динозавры хромоногие!

Начинается суматоха. Танюшка цепляется за меня, как утопающий за спасательный круг. Радиостанция воет дурным голосом, я переключаю заедающий тумблер.

— Райт! Уходите! — кричит в эфир Сергей. — Имперцы в однодневном переходе от нас! Уходите на Марьин ключ, мы вас прикроем…

Голос тонет в грохоте взрыва над головой, с потолка сыплются крупные комья земли.

 

=== Глава 28 ===

Наши орудия с грохотом выплюнули из стального нутра противотанковые ракеты.

— Мне нужно четыре добровольца прикрыть отступление.

Вызвались шестеро, среди них бородач Игорь и Веселков Макс.

— Рядовой Хольд, вы принимаете на себя командование взводом. Приказ командира — отступать до Марьина ручья навстречу нашим имперским союзникам. Приказ ясен?

— Господин взводный, — пристально глядя мне в глаза, сжимает кулаки Йохан, — разрешите остаться на огневом рубеже.

Он сейчас напоминает мне меня самого, я тоже не отвожу взгляд:

— Рядовой Бобров, принимаете командование, приказ выполнять!

Я сам встаю у амбразуры, готовый прикрыть уходящих пулеметным огнем. У нас есть несколько минут, пока противник не подберется достаточно близко, чтоб открыть пальбу навесными снарядами.

Время истекает очень быстро. В боевом отсеке пыль, пахнет раскаленным металлом, орудийная прислуга, сбиваясь с ног, таскает ящики с боеприпасами. Я уже вижу их в перископ: темные кряжистые «каракурты», с массивной башней и усиленной броней. Два, три, четыре…

— Огонь! — командую я.

Ракета находит один из танков, гусеница в клочья, зато нам в стену врезается снаряд. Часть кладки обрушивается, в полутемную нору врывается слепящий свет. Дьявол! Пора уходить, скоро тут станет очень жарко!

Подтаскиваю к образовавшейся амбразуре гранатомет, оптика шлема облегчает наводку. Слежу за траекторией полета. Плавное падение снега разрывает смертоносный снаряд, красиво, как на учениях, попадает в башню. Зловеще медленно поворачивает пушку «каракурт», что идет левее.

— Ложись! — ору я и падаю на Таню, она придушенно пищит.

Вскакиваю, подхватываю девчонку под пузо, поднимая на ноги.

— Уходим!

Мы успеваем выскочить, как кошки из горящего дома, прежде чем взрыв осколочного снаряда разносит наше убежище. Нас встречают пулеметные очереди. Белый мир ослепляет, но умный сканер за долю секунды создает затемнение, оптика вычисляет цели.

— Вперед, мать вашу! — вместо приказа вырываются нечленораздельные ругательства. Подствольник с рявканьем избавляется от гранаты.

Пригорок вздрагивает от рвущегося фугаса. Ребята ныряют в лес, а я вдруг понимаю, что не мы — главная цель «каракуртов». Отделение Сергея все же пробилось к нам. «Мустанги» мятежников, могучие танки М-7, пробираются через овраг. Холм снова дрожит, ударная волна выбивает землю из-под ног. Я вжимаюсь мордой в мягкий снег, поднимаюсь, отплевываюсь уже на бегу и вижу ужас! Иначе и не назовешь: Танюшка летит с криком «папочка», спотыкается и валится в воронку, а над ней величественно и презрительно вздымает пушку «каракурт».

Вскидываю гранатомет на плечо, попискивает оптика. Сердце замерзло, словно комок льда. Выпускаю снаряд, бегу к Тане, проще говоря, к черту в зубы!

Мятежники палят по нарским танкам, те обрушивают на них поистине смертоносный огонь. Из горящих «мустангов» выскакивают люди и тут же попадают под косящие очереди пулеметов. Каким-то чудом я живым добегаю до воронки, съезжаю вниз на пятой точке и хватаю Таню. Девчонка вскрикивает, дергается в сторону, будто обезумев от страха.

— Руку! — я уже не могу говорить нормально, только кричу. — Руку давай, дура!

Ползком выбираемся из воронки, и тошнота подкатывает к горлу: едкий черный дым клубится по перелеску, черной копотью оседая на снег.

— Бежим! Скорее!

Она цепенеет на миг, а потом вдруг выдергивает руку, срывается с места — откуда только взялась такая прыть?!

— Стой, бестолочь!

Пускаюсь за ней, прощаясь с жизнью. Спиной чую смерть, затылком — алый луч прицела.

— Папа! Папочка! — Танюшка сдирает горло криком, распластывается в снегу возле горящего танка с распоротым траком. Трясущимися руками ощупывает лицо, руки, бока лежащего командира мятежников, не может сообразить, дуреха, что все, осколок фугаса разворотил всю грудь. Я подхватываю ее под плечи, придаю ускорение легким пинком.

— Идем! Все уже, все!

Она вырывается с такой силой, какой в шестнадцатилетней девочке никогда не было.

— Отпусти, сволочь! Папа мой…

Перекидываю ее через колено и, что есть силы, прикладываю ладонью по ягодицам. Так крепко, что отбитая рука ноет.

— Бегом марш!

Девочку всю колотит, она уже ничего не соображает, а «каракурты» издевательски медленно ползут к нам. Времени препираться нет, хватаю Танюшку за руку и почти волоком, как мешок картошки, тащу в бурелом. Мы долго бежим, потом идем. Грудь разрывает жар, футболка прилипла к телу, пот со лба заливает глаза. Становится темно, и нас, кажется, больше не преследуют.

Сканер выдал направление, до места не больше пяти миль.

— Я устала, — навзрыд кричит Таня, — я больше не могу!

— Минус семнадцать. Мы замерзнем, едва только остановимся.

Она упрямо встает. В темноте только глазищи заплаканные сверкают, да виден клубящийся изо рта пар.

— В чем дело?

— Ты сволочь! — хрипло кричит девочка. — Я тебе верила, а ты! Мой папка там, а ты…

— Твой отец не там, — внятно говорю я, — он мертв.

Таня рыдает в голос, выкручивает руку. Я усиливаю хватку, но девчонка и не думает сдаваться, пытается двинуть коленкой по причинному месту. Бросаю винтовку и с силой притягиваю ее к себе.

— Тихо, милая! Тихо, потом! Все мне потом скажешь, моя хорошая! Не сейчас! — маленький кулачок ударяет мне в бок. Она бьется, как рыбка в сачке, но потихоньку затихает, уставшая, согретая моим жаром.

— Пойдем?

Кивает, слишком обессиленная, чтобы спорить. Мы топаем по сугробам еще два часа, пока не выбираемся к Марьину ручью, где укрыта техника и где нас встречают уцелевшие мятежники. От двух сотен осталась едва ли четверть, из взводных, кроме меня, только Матвеич. Костя, тяжело раненный осколком фугаса, стонет в землянке. Хотелось бы надеяться на лучшее, но шансов, что парень доживет до утра, почти нет.

 

=== Глава 29 ===

Сегодня Алвано сполна рассчитался с мятежниками за дерзкие налеты на рудники.

Колонна потрепанных в бою с нарами «Мустангов» и БТРов ползет по лесным оврагам, переваливаясь через кочки и с трудом объезжая поваленные сосны. Ведет колонну Матвеич, я замыкаю. Экипаж подавленно молчит, танк покачивается на рессорах, Таня рядышком шмыгает носом. Съежилась, как воробушек, слезы глотает, рукой то и дело вытирая покрасневший нос.

Машина, как настоящий мустанг, подпрыгивает на кочке, и девочка вскрикивает.

— Ты чего? Ударилась?

Болезненно морщит нос:

— Сидеть твердо.

Я вспоминаю, как со всей дури приложил девчонку по мягкому месту, чуть руку не отбил, вот идиот!

— Иди сюда, тут мягче.

Танюшка рукавом вытирает глаза и несмело встает. Я тяну ее к себе, устраиваю на коленях и провожу рукой по спине с торчащими даже через куртку лопатками.

— Так лучше?

— Да, — еле слышно отвечает она.

— Все будет хорошо, — говорю, целуя ее кудрявую макушку, — скоро мы будем в безопасности. Ты молодец! Все выдержала!

Мгновение Таня обдумывает мои слова и снова разражается рыданиями. Боль потери может лишь притупляться, но она навсегда засядет в сердце стальной занозой, не даст спать ночами, выпивая по капле силы и терпение. Таня еще ничего этого не знает и просто плачет, а мне пронзительно жаль ее.

— Папочка! — всхлипывает Танюшка, а перед глазами стоит твоя дочь, маленькая гордая Анж. Интересно, Вики сказала детям, что их отца нет в живых? Год прошел, а я не удосужился навестить племянников, пока жил в междумирье. Очень часто, замыкаясь на себе, мы не видим тех, кому еще хуже.

— Не плачь, Танюшка, боль пройдет, — шепчу на ухо девочке, — мы еще будем радоваться мирной жизни.

— Правда? — она поднимает мокрые глаза, такие доверчивые, что неловко обманывать даже во благо.

Таня вздыхает.

— Знаешь, Дан, ведь все вышло, как папа хотел. Он боялся умереть раньше, задохнуться во сне, — ее шепот едва слышен, — не хотел, чтоб я видела, вот и отослал от себя. Он был добрый, папка мой…

Обнимаю ее крепко, Танюшка утыкается лицом мне в плечо, уже не сдерживая рыдания.

— Не обижаешься на меня?

Девочка слабо улыбается, качает головой. Усталость берет свое, Таня прижимается ко мне, как-то устраивается на неудобном панцире брони, сворачиваясь в компактный комочек.

— Поспи, — снова касаюсь губами макушки.

— Угу.

Под мерное гудение двигателя девочка засыпает, сопит тихонько и изредка вздрагивает. Откидываюсь назад, болит голова, а в глаза будто насыпали песка. Дьявол! На душе будто могильная плита лежит. Я, видно, крепко рассорился с головой, когда решил, что могу встретиться в этом бою с командором Алвано. Авангард нарголльской армии растоптал наши жалкие огневые рубежи, даже не вспотев. Возможно, мы могли бы пару дней прятаться в лесах, вести партизанскую войну, благо погода позволяет, но нас сдали. Аркашка по ошибке или недоразумению притащил в лагерь передатчик. Кто-то подбросил, а дурачок без раздумий подобрал понравившуюся вещичку, а я думал на Веру.

Сердце сжимается, горло перехватывает от бессильной злости. Ее не нашли, Вера была с группой Федора и, вероятно, погибла при отступлении. Оттуда никто не выбрался. Стыдно признаться, но за Веру я беспокоился меньше всего. У нее была выдержка, какой не встретить у закаленного в боях солдата, она никогда бы не потеряла голову даже в самом горячем бою.

Вспоминаю ее голос, низкий, чуть с хрипотцой, и сквозь сталь — нотка грусти, никому, кроме меня, не заметная… Она так и не стала моей женщиной, сейчас я эгоистично жалею об этом и сам себе противен. Вера…

…Вера, Сергей, Федя, северный медведь Йорих Хольд… Все жертвы бесчеловечной бойни отпечатались в памяти, как раскаленные клейма. Осталась самая малость — добраться до Ромари Алвано.

Прикрываю глаза, заставляя себя хоть немного подремать, но мысли возвращаются к проигранной битве и неопределенному будущему. Как примут меня мои соотечественники? Под Нарголлой остались 3-ий и 6-ой пехотные полки и первая танковая дивизия. Командует гарнизоном полковник Стивенс, хорошо знавший нашего отца. Если информация о моих выходках не просочилась на спутник, мне помогут пробраться в Нарголлу и отыскать Алвано. Но порталы перекрыли после моего бегства (как и кто это сделал, черт побери?), и те двое, подорвавшие себя, охотились за мной не на шутку, так что от бывших сослуживцев стоит ожидать любых сюрпризов. В любом случае выбора нет, надо доставить Танюшку туда, где она будет в безопасности.

Час до рассвета, хоть немного бы подремать, пока не началось. Но тут «Мустанг» подпрыгивает на кочке, ревет двигатель, прибавляя скорость, нас бросает в сторону. Водитель не заметил яму в темноте?

— Дан, нарьяги! — кричит радист в переговорное устройство.

— Дьявол! Ну что за день!

Я спихиваю с колен проснувшуюся Татьяну. Тут же где-то внизу раздается глухой хлопок, танк шарахается в сторону, накренившись влево. Девчонка визжит, пытаясь подняться. Боковую броню прошивает снаряд, в орудийном отсеке так жутко громыхает, что едва не лопаются барабанные перепонки, по стальному телу «Мустанга» бежит мелкая дрожь.

Я лихорадочно пытаюсь справиться с оптикой, система подавления гасит снаряды, летящие в нас. Помощи ждать неоткуда — вся колонна атакована. Уроды! Потому они нас и не догоняли, что решили устроить засаду. Обездвижили; осталось методично расстрелять. Я матерюсь, разворачивая пушку, отсеки наполняет едкий дым, горит машинное отделение, а экипаж не отзываются.

— Маску надень! — кричу я Тане и сам натягиваю кислородный прибор. Пушка без устали посылает снаряды в укрывшегося в овраге врага, но из-за повреждения башни мы не можем целиться, как следует.

Я пытаюсь связаться хоть с кем-то из колонны. Все молчат. Еще один снаряд пробивает броню, другой разрывается поблизости, и я остаюсь без пушки.

Поворачиваюсь к Танюшке, она забилась в угол, изо всех сил вдавливая в лицо маску. Тащу ее к выходу почти на ощупь. Девочка обмякла, как тряпичная кукла, видно успела наглотаться дыма прежде, чем сообразила натянуть маску.

В черных едких клубах ничего не видно. Дергаю изо всех сил герметично запаянный люк — не поддается, башню перекосило и крышку люка заклинило. В отчаянии долблю по нему прикладом, из груди рвется крик, похожий на вой — я боюсь замкнутого пространства!

 

=== Глава 30 ===

Если есть ад, то он, наверное, такой… Дым, огонь и стенки стальной коробки, которая должна была уберечь от смерти, а стала ловушкой.

В последний раз отчаянно тяну рычаг и отдергиваю руку — пальцы, локоть, а потом и спину стягивает до боли знакомая судорога.

…Никогда еще не видел, как плавится титановая броня: вокруг крышки люка воздух сгущается, матовая поверхность ползет волнами, потом болты просто вытекают из своих гнезд, я едва успеваю шарахнуться в сторону. А я-то думал, что хуже уже не будет! Но если за дело берутся нарьяги, преисподняя кажется курортом.

Композитные сплавы превращаются в странно перекрученную бугристую субстанцию, которая крошится кусками и опадает вниз.

Как просто! Сейчас нас закидают гранатами, и все кончится. Меня разбирает смех. Надо бы проститься с жизнью, поцеловать напоследок губы Танюшки, бессильно повисшей на моем плече, но я удобнее перехватываю винтовку и Татьяну. Держитесь, суки, я иду!

Темно-синие предутренние сумерки сделались красными от пылающих танков, черные стволы сосен расчерчивают футуристическую картину ровными полосами. Среди всей этой сцены — мечты художника-авангардиста Ландкрауза — только одна фигура — нарьяг. Поверх меховой куртки и кожаных, заправленных в сапоги штанов болтаются красные лохмотья, похожие на основательно разодранную тунику. Ветер треплет темно-алую тряпку, в отблесках огня знакомое лицо кажется донельзя вымученным, Шику пытается держаться, но мне кажется, он сейчас упадет.

Вытаскиваю Таню, окончательно сомлевшую, когда люк едва не обрушился на наши головы, укладываю на нетронутый снег под кривой сосенкой.

— Спасибо, Шику, погоди, я сейчас…

Снова запрыгиваю на горящую броню танка.

— Там не быть живые, — говорит он надтреснутым голосом.

Правду говорит? Я пытаюсь понять, кто мне нынешний Шику: друг или враг? Что сейчас творится в его промытых нарьягами мозгах?

— Я сейчас, — говорю с нажимом и прыгаю в люк. Однако мне так и не удается пробиться в машинное отделение, за перегородкой бушует пламя, ясно, что спасать уже некого. Едва покидаю раненого «мустанга», внутри взрывается остаток боезапаса, ударной волной меня швыряет в снег.

Сдергиваю кислородную маску и вдыхаю ледяной дымный воздух, кружится голова. Шику медленно движется ко мне, краем глаза я вижу его, чувствую исходящую от него угрозу, но не могу даже пошевелиться. Что-то внутри не дает мне сопротивляться, я не могу поднять винтовку и попытаться остановить нарьяга прежде, чем он своей странной силой остановит мое сердце.

Со стоном приподнимаюсь на руках. Шику идет, шатаясь, голова его не покрыта, отросшие было волосы снова стали выпадать, и теперь шевелюра мальчика покрыта жуткими проплешинами, как у онкологических больных. Скулы выпирают под тонкой бледной кожей, глаза глубоко запали. Он хрипло, со свистом дышит, но… он никогда еще не был таким сильным.

— Ты похож на загнанную лошадь, дружище, — говорю я и понимаю, что несмотря ни на что, не боюсь его. Не потому, что мальчик не опасен или слаб, а потому, что мы связаны на всю жизнь чужой смертью.

— Каррихра! — выкрикивает Шику хрипло. — Лжец! Нар-шина запретил ложь. Ты обмануть меня! И умереть за это!

Что тут скажешь, он прав! С трудом встаю на ноги, все тело ломит.

— Убьешь меня? Ну, давай!

Ужас дрожит в зрачках парнишки вместе с отблесками пламени. Он вздергивает подбородок, будто пытается отвернуться, но глаз отвести не может.

— Ты не Нар-одар! Вы оба лжецы, ты и твой брат!

Криво улыбаюсь, глядя на его сомнения.

— Да, я солгал тебе, накажешь меня? Распорешь живот и съешь ррицу?

Шику стискивает худые кулачки, на него больно смотреть: он весь трясется. Что с ним сделали? Снова бесчеловечные эксперименты? Недаром у него теперь такая силища! Мальчика надо лечить.

— Нет, — с надрывом шепчет он, — просто убью. Ты не достоин жизни, посланник Звезды не лжет…

— Он просто молчит, — усмехаюсь я, вспоминая ваши с ним разговоры. Ты молчал, чтоб не солгать, по глазам Шику вижу, что и он это понял.

— Ты не Нар-одар! — кричит он, протягивая вперед дрожащие руки, будто пытаясь защититься. — Он тоже! Он мертв, он солгал мне и умер!

Темная чаща разносит его крик. Я делаю шаг навстречу и накрываю его ладони своими.

«Ты можешь прийти, когда захочешь».

«Я хочу! Хочу!»

Мой старый дом. Почему же так темно? Все портьеры закрыты. Ах да, сейчас ведь ночь, но в гостиной горит торшер, и мягкий свет очерчивает круг возле кресла.

Кажется, ты даже не удивлен, когда видишь, что я не один, встаешь нам навстречу.

— А, Шику, здравствуй. Привет, Дан. Чай уже готов, пойдемте за стол.

Шику удивленно озирается, цепляясь за мою руку. Мы усаживаемся на кухне, ты разливаешь чай по фарфоровым чашкам из старого сервиза. Ты всегда заваривал божественный чай, нигде и никогда я не пробовал ничего подобного. Только у тебя и еще у мамы.

На столе в корзинке зефир и печенье. Ты садишься напротив нас, будто определяя границу, кладешь подбородок на сцепленные пальцы и задумчиво наблюдаешь, как мы пьем чай: я с удовольствием, Шику — с опаской.

— Останешься со мной, Шику? — вдруг спрашиваешь ты. Мальчик переводит растерянный взгляд с меня на тебя и обратно, мучается выбором. Мы с тобой переглядываемся с улыбкой, нам не надо слов, чтобы понять друг друга.

— Почему ты не предлагаешь остаться мне? — спрашиваю.

— Потому что это твой дом, ты и так рано или поздно вернешься сюда.

— Лучше рано, — иронизирую я.

— Лучше поздно, — хмуришься ты.

— Шику, пей чай, он не отравлен. О, зефир! — я хватаю лакомство из корзинки, но ты не бьешь меня по руке, как в детстве. — Шику, попробуй, это тебе не цаква.

Мне, наконец, удается заставить его улыбнуться. Мальчик несмело протягивает руку и пробует незнакомую штуку, кивает, мол, вкусно.

— Ну, так что? Останешься? — спрашиваешь ты. Мордашка Шику светится от счастья.

Мне становится немного грустно.

— Тогда мне пора, — говорю я, вставая, — дела, дела…

В первый момент мне кажется, что все случившееся приснилось: горящий «Мустанг», Шику, чаепитие… Я снова лежу в танке, ощущая спиной каждую кочку.

— Проснулся?

Знакомое лицо склоняется надо мной, круглое, с хитрыми зелеными глазами и угольно-черными бровями. Голос тоже кажется знакомым, но, хоть убей, не могу вспомнить, кому он принадлежит.

— Не узнал, — с притворной грустью констатирует незнакомец, на самом деле он вполне весел, — Райт, дубина, это же я, Жан Веньяр к твоим услугам.

— Богатым будешь, — шепчу, чувствуя, что голос куда-то подевался. Сколько же я провалялся на снегу?

Теперь я его узнал, твой приятель по академии, командир танковой роты, Веньяр. Другого такого шутника и не сыщешь во всех вооруженных силах империи. Рядом с Жаном сидит полусонная Танюшка.

— Жан, как я здесь оказался? — спрашиваю, хватая его за руку.

— Вы попали в засаду. Ты как-то выбрался из танка, девочку вытащил. Ай, какая красивая девочка, сам бы такую вытащил!

— Жан!

— Тут мы подоспели, пугнули их, нары и убрались, они сейчас умные стали, на рожон не лезут, но ты с одним сцепился, не помнишь? — Веньяр задумчиво наморщил нос.

— Помню, — чуть не в крик говорю я, — что было дальше? Куда он делся?

— Он тебя заворожил, — уже серьезно продолжает Жан, — вы оба упали. Мы поостереглись стрелять, и девочка очнулась, закричала нам. Ну, так он потом поднялся, а ты остался лежать.

— Он сказал что-то?

Веньяр странно смотрит на меня, будто врач, прикидывающий, сколько взять с больного за лечение.

— Нет, ничего не сказал. Он… заплакал.

— А потом?

— Потом ушел. Он еле живой был, доходяга, даже патроны тратить не стали.

Жан усмехается и протягивает фляжку. Я делаю глоток и не чувствую вкуса, только аромат крепкого коньяка. Пью, то ли за здравие, то ли за упокой моего маленького спасителя.

Конец первой части.