Глава 1

Луиза и Реджинальд

Делегации, пришедшие попрощаться с прахом Жака дю Парке, покидали одна за другой Горный замок. На каменистой дороге, ведущей к Святому Петру, были видны огни сотен факелов, мерцающих каким-то нереальным светом.

Реджинальд де Мобрей, стоя на террасе и глубоко вдыхая свежий ночной воздух, задумался о будущем. Он не обращал совершенно никакого внимания на экипаж святого отца Ампто, этого парализованного служителя церкви, которого укладывали на носилки, лежащие прямо на повозке, принадлежавшей Ля Гаренну, Ля Усейю и капитану Байярделю.

Он смотрел на гору Пеле, возвышавшуюся с каким-то угрожающим видом. Его не было здесь во время последнего извержения вулкана, но он понял, что здесь произошло, пройдя по улицам Святого Петра, где еще в некоторых местах оставался пепел, развалины домов, почерневших от огня.

С другой стороны город стоял на склонах, спускающихся к морю. В домах уже зажигались огни. Он различал с террасы огни винокуренного завода, огни на кораблях, стоящих в заливе. Он прислушался и различил в ночной тишине звуки мельницы, работающей круглые сутки, дым от которой расстилался по всему побережью.

Он давно жил в тропиках и привык к беспокойству, которое охватывало его всякий раз с наступлением сумерек.

Он знал, что быстрое наступление ночи страшно пугало чернокожих, живущих в барранкосах, и что именно этот страх заставлял их верить в зомби, в воскресших мертвых и призраков.

Но в этот момент он почувствовал себя сильным, его охватило внезапное чувство облегчения, светлой веры в будущее. Ему казалось, что достаточно протянуть руки и в них окажется все, что он слабо различал в темноте, что он обнимет это и оставит навеки в своих руках.

Он безмолвно поблагодарил небо за то, что оно дало ему, за этот случай, сделавший из него того, кем он был — талантливым художником, использовавшим свой талант на зарабатывание денег. Он случайно оказался в этих местах в один из знаменательных и волнующих дней. Этот случай и сделал из него красивого джентльмена, перед которым не могла устоять ни одна женщина.

Последними выезжали на улицы Святого Петра члены Высшего Совета. Во дворе оставалось всего две лошади: лошадь гражданского лейтенанта Дювивье и Мерри Рулза. По-видимому, они оба возвращались в форт.

Мобрей не ошибся. Он увидел, как они говорили что-то на ухо Мари. Вероятно, они утешали ее и выражали свое соболезнование. Мари медленно кивала головой. Мобрею показалось, что на ее лице появилось какое-то твердое выражение. Она хорошо держала себя в руках и четко отвечала обоим мужчинам.

Потом Мерри Рулз и Дювивье вскочили на лошадей. Какое-то время еще раздавался стук копыт, и вскоре они перешли на рысь.

Затем появился Демарец и быстро закрыл за собой ворота.

Мобрей сказал себе, что ему больше нечего делать на террасе и что надо бы посидеть рядом с умершим.

Он вернулся в дом. Взволнованная Жюли металась по комнатам, словно у нее была какая-то важная работа, на самом деле она просто суетилась и ничего не могла делать.

— Здравствуй, Жюли! — сказал он ей с сердечной улыбкой.

— Здравствуйте, шевалье! — ответила горничная. — Боже мой, какой печальный день!

— Увы! — поддержал он и внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь понять, что он нашел в ней когда-то такого, что так сильно возбудило его чувства. — Да, — продолжил он, — колония понесла тяжелую утрату. Люди пока еще не понимают, до какой степени она невосполнима, но, думаю, скоро поймут.

Эти же слова он говорил Мари несколько минут назад.

Реджинальд не хотел их повторять, но чувствовал, что ему надо было выразить именно это, хотя он никогда не испытывал особой симпатии к дю Парке, могила которого могла бы послужить основанием к зданию его будущего.

Жюли уткнулась носом в фартук и всхлипнула. Шотландец улыбнулся. Ему просто было трудно поверить в то, что эта служанка настолько привязалась к своему хозяину, чтобы так искренне оплакивать его смерть.

Он подошел к ней, обнял за плечи и наклонился к шее, словно бы желая утешить ее.

— Моя маленькая Жюли, — тихо прошептал он, — я надеюсь, что вы приготовили мою спальню.

Она подняла мокрое от слез лицо и посмотрела на него с искренним удивлением.

— В чем дело? — спросил он, прижав ее к себе. — В чем дело? Разве мадам дю Парке не сказала вам, что я буду здесь ночевать? Боже мой! — сказал он, в то время как Жюли продолжала вопрошающе смотреть на него. — Эта женщина совсем потеряла голову от горя. Я понимаю, что она даже не подумала о том, что я был в доме. Как бы то ни было, Жюли, я вовсе не собираюсь ночевать ни на террасе, ни в лесу с этими черномазыми. Только этого мне не хватало!

— Если у вас есть вещи, я принесу их, — сказала служанка. — А потом приготовлю спальню, в которой вы были в ваш последний приезд.

— Спасибо, Жюли!

Он не выпускал ее из рук. Она сделала слабую попытку высвободиться, потому что ее горе было острее, чем желание не отказывать мужчине в его ухаживаниях, но все же, утерев слезы, она сказала с усмешкой:

— Ту же самую спальню, шевалье? И тогда мадам Луиза сможет легко найти вас!

— Ну, проказница! — сказал Мобрей, не повышая голоса. — Злая проказница!

Он засмеялся и еще крепче прижал ее к себе. Прижавшись губами к уху молодой женщины, словно играя с ней, он зарылся лицом в ее пушистые волосы, стараясь поцеловать мочку уха. Жюли слабо сопротивлялась.

— Да бросьте вы, моя крошка, думаю, вы ничего не забыли.

Жюли вздрогнула и отпрянула от него.

— Сначала будет мадам Луиза, затем я. А потом будут еще и две чернокожие Сефиза и Клематита. Да вы, впрочем, легко можете найти и других, если вам так нравятся рабыни.

— Нет. Сейчас мне нужна только одна и, я думаю, вас мне будет вполне достаточно.

Он говорил шутливым тоном, стараясь не оскорбить служанку и в то же время давая ей понять, что он думал о ней в глубине души. Этот человек любил сразу завоевывать женские сердца. Конечно, для этого требовалось некоторое искусство, но не настолько серьезное. На какое-то мгновение он задумался о Сефизе и Клематите. Это были настоящие матроны с потными лицами, жирные и какие-то вялые. Они были ему совершенно безразличны, но он снова повторил себе: «Ему были противны чернокожие, его тошнило от них и все-таки он их по-своему жалел. Было ли это вызвано половым чувством, или же в них было какое-то очарование, которое отсутствовало у их самцов?»

— Что касается черненьких, — сказал он опять с игривой улыбочкой, — я дождусь того момента, когда окажусь с одной из них на необитаемом острове, а потом посмотрю, что мне делать.

— Вы уж найдете, что! — воскликнула Жюли.

— Боже мой!

— Шевалье, вы мне противны! Если бы я была мужчиной, то считала бы, что спать с чернокожей все равно, что спать со скотиной…

— Вы что же, так презираете красивых чернокожих, моя прекрасная служаночка?

Жюли пожала в ответ плечами, но он схватил ее за руку, чего она не ожидала, и снова прижал к себе.

— Надеюсь, вы не забыли дорогу в мою спальню?! Очень надеюсь!

Он попытался поцеловать ее в губы, сказав при этом:

— Докажите мне, что у них такой же приятный кисловатый вкус, который мне так когда-то нравился.

— Отпустите меня! Сейчас должна вернуться хозяйка. Что если она нас застанет?!

— Мадам в трауре, — сказал он с какой-то жесткой ноткой в голосе. — Не думай об этом. Ладно, Жюли, до скорого! Бросьте на всякий случай белых камешков на дорожке, чтобы легче отыскать мою спальню.

— Но только не сегодня вечером!

— Почему же не сегодня вечером?

— О, шевалье! — воскликнула она с возмущением. — Сегодня вечером! А мой хозяин… он тут, рядом. Вы о нем, видимо, совсем забыли. Нет, нет, только завтра.

— Точно? — спросил он, словно придавал огромное значение ее ночному визиту в свою спальню.

— Да, — подтвердила она, — завтра.

Но она уже была завоевана, и мысль о том, что на кровати в соседней комнате лежит ее мертвый хозяин, исчезла из ее головы. Она снова подошла к Реджинальду и вдруг бросилась ему на шею, крепко поцеловав его, как бы подчеркивая этим, что она сдержит свое обещание.

Она убежала, словно молодая козочка. Реджинальд, смотревший ей вслед, восхитился ее свежестью, которую так трудно сохранить в тропическом климате.

Он тут же подумал о Мари. На какой-то миг в его глазах возник хрупкий силуэт хозяйки дома. Она совсем не выглядела на сорок лет. Однако у шевалье де Мобрея было много оснований думать, что ее жизнь была трудной. Он знал, что ее что-то все время мучило: долгая жизнь с дю Парке и недолгие любовные связи. Они не очень отравляли ей жизнь, но в запретном плоде накапливался яд, ибо она была для него запретным плодом. Надо было что-то предпринять и побыстрее.

Он стал медленно подниматься по лестнице. В это время в доме царила полная тишина, как будто он опустел. Не было слышно даже голосов чернокожих женщин. Лишь изредка тишина нарушалась писком маленькой ящерицы, бегающей по стене.

Он подумал, что делала Мари в этот момент, и представил ее преклоненной перед постелью умершего генерала. Он даже представил себе его изможденное от страданий лицо. Потом он подумал, что умерший был уверен, что его дело не останется незавершенным, ибо его жена и сын продолжат его. Он был убежден, что Мари найдет в себе силы сделать это.

Реджинальд подошел к двери Луизы де Франсийон и невольно прислушался. Как и все, Луиза говорила с акцентом, низким голосом. Обращаясь к детям, она учила их хорошему поведению, но это был голос вопиющего в пустыне, потому что Жак, которому было всего одиннадцать лет, совершенно не слушался свою гувернантку.

Мобрей вспомнил свою первую ночь, которую он провел с Луизой, и спросил себя, что у нее могло остаться в памяти, если после него она спала, вероятно, еще с кем-нибудь. Он сделал для себя вывод: «Я скоро это узнаю… Луиза Франсийон станет козырной картой в моей игре, которую я начал, полагаю, весьма удачно…»

Он усмехнулся, вздохнул с облегчением и весело зашагал дальше.

Напротив находилась комната, которую он занимал каждый раз, когда приезжал в Горный замок. Она еще не была приготовлена, но Жюли вскоре должна была принести его вещи и постелить постель. Пустая постель не очень-то прельщала шевалье!

Мари оставалась в комнате покойного мужа, и в этот вечер на нее можно было не рассчитывать. Она была в отчаянии, перед ней разверзлась пропасть, которую надо было как-то заполнить.

Он сделал несколько шагов и остановился перед едва приоткрытой дверью комнаты усопшего.

Луч света просачивался сквозь щель. Оттуда доносился горьковатый запах лаврового листа, свечей и тухловатый запах святой воды, напоминавший ему запах соборов, которые он посещал во Франции.

Он хотел в последний раз посидеть у постели покойного и сделал бы это, если бы у него в голове не появились новые мысли, связанные с резкой переменой обстоятельств, зависящих в свое время от генерала. Он тихо постучал в дверь и слегка приоткрыл ее. Мобрей не сомневался, что Мари услышала, хотя он и вошел очень тихо, но она даже не обернулась и не подала никакого знака, что почувствовала его присутствие. Он так себе ее и представлял, стоящую на коленях на маленькой подушечке перед постелью усопшего. Скрестив руки и слегка наклонив вперед голову, она горячо молилась. Зажженные свечи стояли по обе стороны кровати, и их свет колебался от малейшего дыхания, увеличивая тени на стене, придавая им какие-то демонические и страшные очертания.

Он подошел на цыпочках. Но его сапоги все же скрипнули, однако Мари по-прежнему не взглянула на него.

Мобрей подошел к ней, перекрестился, потом преклонил колено перед умершим: он видел, как это делают перед алтарями в римских церквях.

Мари оставалась неподвижной, словно была глуха и слепа. Реджинальд бросил взгляд на некрасивое лицо покойника, лицо человека с натянутой кожей цвета слоновой кости, с резко выдающимся носом, губами, ставшими совсем тонкими, и резко выделявшимися скулами. В этом безжизненном теле еще угадывалось величие и сила, с которой он так долго шел по жизни и которая делала его таким энергичным. На какое-то мгновение торжественная маска генерала до такой степени поразила шевалье, что он забыл о своих планах, и застыл неподвижно, как загипнотизированный. Однако Мобрей был не из тех, кого легко можно было вывести из строя. Он быстро справился с волнением, преклонил колено рядом с Мари, но не стал, как она, предаваться глубокой молитве, а, не глядя на нее, ласковым, чуть глуховатым голосом, который он научился делать поющим и гармоничным, как церковное пение, тихо сказал:

— Дорогая Мари! Дорогая Мари! Я понимаю ваше горе, ибо разделяю его. Однако как ваш искренний друг я хотел бы предостеречь вас от расслабления, ибо вам именно сейчас необходимо сохранить всю вашу силу. Вас могут застать врасплох. Если вы замкнетесь в вашем горе, то вам трудно будет жить дальше. Вы же сами знаете, что вам нужно оставаться сильной в физическом и моральном плане.

Мари перекрестилась и посмотрела на шевалье.

— Но подумайте о том, Реджинальд, что я его больше никогда не увижу. Мне нужно побыть с ним в эти последние минуты.

— Конечно, — сказал он, — и я совсем не думаю отрывать вас от его праха, скорее наоборот. Я просто хотел прийти к вам на помощь, дорогая моя. Вам следует немного отдохнуть, а я сменю вас…

— Речь идет не только о нем, но и обо мне. Чем дольше я буду рядом с ним, тем больше мне будет казаться, что он все еще со мной. Вы не можете понять, чего мне будут стоить завтрашние похороны, ведь я никогда больше не увижу это лицо, этого человека, который уйдет от меня навсегда!

— Я все отлично понимаю, Мари! Но перед вами стоит большая и очень сложная задача. Оставайтесь здесь, друг мой, до полуночи, а потом я сменю вас.

Она поразмыслила немного, глядя на охладевшее тело генерала. Казалось, что она сомневается, но в глубине души она сознавала, что шевалье прав. Ей еще только предстояло выполнить задачу, намного более тяжкую и тяжелую, чем та, которую выполнял ее супруг. В конце концов, она была всего лишь женщиной, и многие люди из ее окружения, большинство членов Высшего Совета, вероятно, надеялись воспользоваться слабостью, свойственной ее полу. «Но они ошибаются!» — сказала себе Мари, и чтобы доказать им это, ей потребуется вся ее сила воли и средства, которыми она располагала.

— Послушайте, Реджинальд, я останусь здесь до полуночи. Потом попрошу Луизу сменить меня. Ведь Луиза наша кузина. Только она слаба, и у нее плохие нервы. Вы смогли бы сменить ее потом. Я благодарю вас за ваши знаки дружеского внимания, которые вы оказываете нам в эти тяжелые минуты, шевалье.

Реджинальд поднялся с колен.

— Оставайтесь, Мари, — сказал он, — и ни о чем не беспокойтесь. Я пойду к мадмуазель Франсийон и обо всем с ней договорюсь. Оставайтесь до полуночи, а потом идите отдыхать, вы в этом сильно нуждаетесь.

Она признательно улыбнулась ему и поблагодарила. Реджинальд галантно поклонился ей, взглянул на покойника и вышел на цыпочках так же тихо, как и вошел.

Прикрыв за собой дверь, он уже не столь тихо вышел на лестничную площадку и спустился по лестнице.

Едва достигнув первого этажа, он встретился с Жюли.

— Ваша комната готова, шевалье, — сказала она ему.

Он игриво взял ее за подбородок:

— Надеюсь, что вы приготовили мне хорошую постель? — спросил он. — Я не люблю жестких постелей и обожаю простыни из тонкого сукна. Мне придется спать совсем немного, и я желаю, чтобы матрацы были мягкими.

— Думаю, что вы будете довольны, — бросила она, сделав вид, что собирается уйти.

Но он быстро догнал ее.

— Жюли, — прошептал он ей сладким голосом на ухо, — я думаю, что останусь здесь надолго, очень надолго. Вам бы понравилось, если бы я остался здесь жить?

Она кокетливо рассмеялась, но с сомнением покачала головой:

— Боюсь, шевалье, что ваше присутствие здесь создаст не очень-то приятную обстановку, — сказала она с улыбкой. — Петух в нашем курятнике — это очень соблазнительно, — добавила она, рассмеявшись еще громче. — Теперь здесь только женщины.

— Тихо, — сказал он, — тихо!

Он хотел еще что-то добавить, но она вырвалась и убежала в конторку. Тогда он сказал себе, что ему надо увидеться с Луизой де Франсийон, и что она, по-видимому, уже закончила укладывать детей. Он инстинктивно взглянул наверх.

Его высокие сапоги громко скрипели, но он и не собирался скрывать своего присутствия. Подойдя к двери девушки, он постучал и сразу же услышал голос Луизы:

— Войдите!

Он медленно повернул задвижку, сделал шаг вперед и закрыл за собой дверь со словами:

— Здравствуй, дружок!

Держа в одной руке тяжелый подсвечник, Луиза что-то искала в тяжелом сундуке. Она резко обернулась, настолько резко, что свечи едва не упали на пол. Луиза выронила кусок ткани, которую перед этим рассматривала. Она с трудом сдерживала биение своего сердца.

— Реджинальд! — воскликнула Луиза.

Какое-то мгновение она рассеянно искала место, куда поставить подсвечник, потом поставила его на ночной столик и подошла к нему.

Он не двинулся с места, стоя посередине комнаты, словно ожидая, когда она сама к нему подойдет.

Он развел руки, чтобы обнять ее, и она крепко прижалась к нему, счастливая, дрожа с головы до ног, как маленькое хрупкое животное, ищущее тепла.

Она не могла ничего вымолвить, кроме имени шевалье, которое неустанно повторяла, как бы убаюкивая себя. Это имя ей казалось музыкой:

— Реджинальд! Реджинальд!

Он нежно похлопал ее по спине, словно утешая ребенка:

— Я пришел к вам узнать, как вы поживаете, Луиза. Я только что слышал маленького Жака, который был просто невыносим, поэтому я не осмелился побеспокоить вас во время вечернего туалета.

— Жак не понимает, что происходит, — объяснила она. — Он еще не понимает, кого и что он потерял.

Она тихо заплакала на его груди, и он подумал, что эти слезы могут испачкать его кружевное жабо и помять гофрировку на тщательно отглаженной рубашке. Он осторожно отодвинул ее.

— Вы плачете, Луиза? — спросил он, слегка откашливаясь, затем добавил: — Ах, как я понимаю ваше горе!

Она буквально повисла на нем, ее ногти вонзились ему в спину.

— Я плачу не от горя, — призналась она несколько сердитым голосом, что удивило шотландского джентльмена, привыкшего видеть в ней робкую молодую девушку, незаметное существо, лишенное индивидуальности. — Нет, я плачу не от горя, а от радости, что вижу вас снова, дорогой Реджинальд!

Она подняла на него заплаканные глаза, блестящие, как свежая роса. Он прямо взглянул ей в глаза, снова улыбнулся и попытался высвободиться из ее объятий, но она так вцепилась в него, что ему пришлось применить силу. Потом ему показалось, что она была как пьяная, у нее дрожали губы, и она часто моргала глазами.

Дело в том, что Луиза плохо владела собой. Присутствие Реджинальда пробуждало в ней страсть огромной силы, страсть, которую она скрывала ото всех в Горном замке, которая ее терзала по ночам, когда приходили воспоминания о кратких мгновениях физического наслаждения с шевалье. В такие минуты она спрашивала себя, неужели все удовольствие от любви заключалось только в этих объятиях, но, не находя ответа, она все же чувствовала себя удовлетворенной и желала, чтобы это повторялось снова и снова.

Когда ее тело прижималось к шевалье, ее желание вновь просыпалось. Все ее существо требовало этого, она жаждала его ласк до такой степени, что ей казалось, будто она теряет голову.

В сильной экзальтации, которой Реджинальд не ожидал, она воскликнула:

— Реджинальд, мой милый! Мой любимый!

Нервное возбуждение девушки начинало беспокоить Мобрея. Ему бы очень хотелось попробовать ее в таком состоянии, он согласен был даже на всякие извращения, но боялся слишком резких чувств, могущих вызвать неожиданный нервный припадок по той причине, что эти чувства были до абсурда сильны. Он считал, что страсть, которая могла вызвать в любовных утехах всякую потерю контроля над собой, была очень опасна. Он все наблюдал как бы со стороны, не признавая никакого насилия и считая его излишним, ненужным и даже неприятным.

— Тише, тише, Луиза! — сказал он успокаивающим голосом. — Говорите потише, умоляю вас! Вы же знаете, что Жюли всегда где-то поблизости. Не хватало, чтобы она услышала нас. Всегда надо быть осторожным, избегать сплетен и ненужных разговоров! Ведь наша любовь должна оставаться в тайне, не так ли?

— В тайне? Но почему? — спросила она. — Почему даже сейчас?

— Потому что мы не можем, как раньше, выставлять напоказ наши чувства, нашу связь.

Вздохнув, она ответила:

— Кто же может помешать нам теперь?

— А Мари?

Луиза неопределенно развела руками и сказала:

— У Мари будет столько других дел, ей сейчас не до нас. Она с головой уйдет в политику. Теперь она даст мне больше свободного времени, чем после приезда в эту страну. И кроме того, — сказала она с некоторым вызовом, — я уже не ребенок! Нет, Мари не сможет ничего сделать, дорогой Реджинальд!

Воспользовавшись тем, что она несколько успокоилась, он незаметно высвободился из ее объятий и медленно, прошелся по комнате. Его лицо было серьезным и даже немного грозным. Казалось, он о чем-то глубоко задумался:

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, Луиза, — сказал он, — ошибаетесь, как никогда. Именно теперь Мари будет держать вас в железных рукавицах, чтобы избежать каких-либо возможных неприятностей после того, как она станет полновластной хозяйкой Горного замка. Чего только ни придумают и ни скажут, на что только ни будут намекать, узнав, что я — единственный мужчина, постоянно живущий в этом доме. Именно поэтому, дорогая моя, нам придется быть осторожными, как никогда.

Луиза бессильно опустила руки, и лицо ее помрачнело. Она тоже глубоко задумалась, но все же не совсем поняла щепетильность шевалье. Потом, как бы возмутившись, она стукнула ногой об пол:

— Что же, по-вашему, нам так и придется прятаться ото всех, скрывать нашу любовь? Убегать или, вернее, скрываться в какой-нибудь деревне, когда нам захочется целоваться, обманывать, если я захочу принадлежать вам? Вы слышите, Реджинальд, это что же, выходит, я не могу отдаться вам тогда, когда мне этого захочется?! Да это невозможно! Еще подумают, что я фригидная, без всякой воли, без желаний, неспособная на малейшую радость! Какая ошибка! Напротив, я ощущаю в себе необычайную страсть и желание, которые придают мне силы для борьбы!

Мобрей искоса поглядывал на нее, играя какой-то безделушкой, которую он нашел на ночном столике. Он задавался вопросом, правда ли было все то, что говорила Луиза, или просто она пыталась выказать себя такой женщиной, которой ей хотелось быть, но какой она вовсе не была на самом деле. Может, она бессознательно разыгрывала комедию? Слабым людям свойственно выдавать себя за людей, сильных духом. Она чем-то напоминала ему гасконских юношей из обедневших дворянских семей, которые приехали в Париж в надежде завоевать этот город. У них не было в кармане ни гроша, но они ходили с гордым видом, изображая из себя короля Испании, потому что на самом-то деле их хибары были грязны, карманы пусты, а одежда изношена до дыр. Когда ты просто нищ, приходится становиться гордым, а когда у тебя нет гордости, приходится делать вид, что ты вот-вот укусишь кого-нибудь. Может быть, Луиза де Франсийон была из таких?

Он положил безделушку на место, поднял бровь, словно желая выбросить из головы какую-то важную мысль, и снова обратился к девушке:

— У нас еще будет достаточно времени, дорогая моя, для того, чтобы принять какое-нибудь решение и подумать над тем, какой образ жизни вести. Ведь только что произошло трагическое событие, мешающее нам видеть вещи в их настоящем свете, потому что наше волнение мешает нам трезво размышлять. Я пришел к вам, чтобы справиться, что вы намерены делать сегодня вечером.

— Я буду дежурить у постели покойного.

— Я вас хорошо понимаю, моя дорогая Луиза. И я тоже. Я виделся с Мари. Мы договорились с ней, что она пробудет там до полуночи, затем вы смените ее, а потом я сменю вас. Однако я хотел вас спросить, что вы намеревались делать, когда я вошел к вам?

— Я хотела поесть немного фруктов, чтобы немного подкрепиться. Эта смерть выбила меня из колеи, — призналась она, — я устала от детей, которые ничего не понимают и стали просто невыносимы. Они совсем не слушаются меня и делают все мне назло.

— Тогда, дорогая моя, мы поедим фруктов вместе. Идемте, надо поторопиться. Нельзя заставлять Сефизу долго ждать.

Он взял подсвечник, подошел к двери и открыл ее. Луиза пошла в детскую, находящуюся рядом с ее комнатой, чтобы убедиться еще раз, что они спят. Мобрей взглянул на постель и нашел, что комната была очень уютной и еще более интимной после того, как он задул три свечи. Мобрей поставил подсвечник, хлопнул в ладоши, чтобы поторопить Жюли, которая тут же прибежала.

— Жюли, — сказал он, — прикажите приготовить для мадмуазель и для меня что-нибудь перекусить. Мы не голодны, но нам нужно приготовиться к ночному бдению. Принесите побольше фруктов.

— Хорошо, я скажу Сефизе, чтобы она принесла вам корзину фруктов.

— Апельсинов, бананов, ананасов и что-нибудь еще, — сказал Мобрей.

На подносе он увидел бутылку французского вина и несколько рюмок. Он налил немного и залпом выпил. Это взбодрило его. А в это время Луиза раскладывала вещи по местам в своей обычной бесшумной манере, словно ей хотелось всегда быть незаметной. Она наводила порядок на креслах, сдвинутых членами Высшего Совета и посетителями, которые приходили попрощаться с прахом генерала.

Мобрей не смотрел в ее сторону. Он размышлял. Он говорил себе, что эта малышка Луиза была все же по-своему привлекательной, несмотря на какую-то безликость, на то, что она не играла особой роли в этом доме, но, как он говорил себе уже не раз, в ее жилах был снег, готовый вот-вот растаять и даже закипеть.

Во всяком случае, он думал, что время проведет неплохо. Жаль, что она так быстро воспылала к нему, это смущало его, потому что ему нравилось недолго проводить время с одной и той же женщиной, ибо эти короткие встречи каждый раз резко возбуждали его своей неожиданностью. Случалось, что они и вовсе не имели продолжения.

Но он также думал и о Мари. Мари привлекала его сильнее, чем другие женщины, и была его самым главным козырем в игре.

Ему нравилось, что она сначала сопротивлялась, потом неожиданно уступила ему. Ее сопротивление придавало этому особую остроту, возбуждало желание. Ему надо было любовью держать ее в своих руках, чтобы делать в дальнейшем все, что ему хотелось, и чтобы она сделала для него то, что он потребует от Мари.

Однако едва ли Мари согласится на то, чтобы у нее была соперница в лице ее кузины.

Он понимал, что удержать при себе и Мари, и Луизу потребует от него настоящего искусства. Вероятно, это будет сделать трудно, тем более, что была еще и Жюли. А Мобрей знал, что однажды ему захочется побаловаться со служанкой на глазах Мари и Луизы. Понимая всю опасность ситуации, он не смог бы устоять перед этим желанием.

Он улыбнулся. В конце концов, может, ему и удастся провернуть это дело, ведь он был блестящим дипломатом. Ложь для того и существует, чтобы служить влюбленным, а порой их самым грязным и даже мрачным намерениям.

Он улыбнулся еще шире, потому что открыл для себя, что заставит Мари и Луизу терпеть его благосклонность то к одной, то к другой, а его влияние на них от этого еще больше усилится. А для этого ему было необходимо как можно быстрее и с еще большей ловкостью сделать так, чтобы Мари полюбила его еще сильнее, такой любовью, которая позволила бы победить ее даже в самые трудные минуты.

После смерти мужа она должна понять свою уязвимость. Слабая и одинокая, она будет нуждаться в поддержке и советчике. И он станет для нее советчиком-любовником.

Он уже представлял себе, какое согласие будет царить в этом доме, как благодаря ему, в таинственной обстановке политических интриг и комбинаций ему удастся целиком подчинить ее себе. А уж там он легко сможет уговорить ее дать согласие на связь с Луизой… Он сказал себе, что за это надо браться, не теряя времени.

Взглянув на мадмуазель Франсийон, отдающую приказы и советы по сервировке стола, Мобрей думал, что ему будет легче с нею, чем с Мари. Сжигающий ее огонь страсти говорил ему о том, что это было всего-навсего закомплексованное существо, всю жизнь сдерживающее свои желания и превратившееся в безликую женщину, которую всерьез-то нельзя было принимать, а не то, чтобы опереться на нее в трудный момент. Он уже предвидел, что любовь полностью изменит ее. Это будет настоящий ураган, когда она поймет, что ее любовь гораздо сильнее и глубже, чтобы удовлетвориться теми редкими ласками, которые он давал ей от скуки, ради развлечения, а может быть, чтобы немного успокоить ее.

Попавшись в его любовные сети, она уже никогда не сможет вырваться из них. Только он может доставить ей удовольствие, от которого она уже не сможет отказаться. И со временем ей ничего не останется, как согласиться на то, что он делит ее с Мари.

Довольный собой, он протянул руку к бутылке, принесенной Сефизой, и когда та уходила, он вкрадчиво спросил Луизу:

— Моя дорогая, не хотите ли выпить со мной немного французского вина? Самое лучшее средство для аппетита.

— Я не пью, — тихо ответила она.

— Но может быть, со мной вы не откажетесь выпить капельку? — сказал он настойчиво и, не дожидаясь ее согласия, наполнил обе рюмки, одну из которых протянул Луизе:

— За ваше счастье, Луиза!

— И за ваше, — ответила она в тон, поднеся рюмку к губам.

Он выпил залпом и весело воскликнул:

— Ну теперь за стол, мой дружок!

Словно он не понял, что счастье, по ее мнению, зависело только от него.

Он начал галантно ухаживать за ней: отодвинул ее кресло, подождал, пока она сядет, а затем сам сел напротив. Он окинул ее долгим обволакивающим взглядом, потирая руки. Она никак не могла решить, какой ей выбрать фрукт. Наконец выбрала и принялась есть, но делала это нехотя, так как не была голодна, ибо в ее голове роились сотни мыслей, отбивавших аппетит.

Заметив ее растерянность, он кашлянул и подал знак Сефизе, кукольное личико которой уже показалось в дверях:

— Идите-ка сюда, Сефиза! Подайте мне эту бутылочку. Это вино сохраняет свой вкус во рту при условии, если его выпить еще.

Негритянка быстренько принесла графинчик вина. От страха она вращала глазами, потому что этот шотландский джентльмен был на редкость респектабельным мужчиной. Ей никогда не доводилось встречать белых, особенно среди солдат, да еще с такими манерами, небрежными и уверенными. Никто из них не говорил с ней таким мягким голосом.

Сравнивая его с офицерами, живущими в форте, Сефиза сразу поняла, что Мобрей принадлежит к высшей касте.

Луиза взяла грейпфрут, который на местном наречии назывался шадек. Она положила его себе на тарелку и уже было собралась разрезать, как Реджинальд остановил ее движением руки:

— Позвольте мне, — попросил он учтиво.

Он положил фрукт себе на тарелку, разрезал ровно пополам, затем ловко очистив его, посыпал сахарным песком с корицей и сказал:

— А теперь советую вам, Луиза, все это запить вином. На моих островах этот фрукт едят именно так.

— О! Реджинальд, я уже много выпила, и у меня закружилась голова.

— И все же попробуйте. Вам потребуются силы в этот трудный момент.

Он подмигнул ей. Она немного удивилась его веселости в этот скорбный день, ей даже показалось, что он совсем забыл о генерале.

Реджинальд полил вином грейпфрут и протянул его Луизе. Затем он принялся очищать банан. Он ел его с видимым удовольствием, даже с наслаждением. Луиза опустила глаза и, как бы застыв, не произнесла ни одного слова.

— Да что с вами, Луиза? — воскликнул он наконец. — Вы же ничего не едите!

Она подняла на него мокрые от слез глаза и отрицательно покачала головой.

— В такой день мне ничего не лезет в горло. Нет, Реджинальд, будет лучше, пожалуй, если я поднимусь к себе и немного отдохну.

Он мельком посмотрел в сторону кладовой и, убедившись, что оттуда никто не выходит, сказал вполголоса:

— Отдохнуть? Как это? И вы могли бы сейчас заснуть, Луиза? И это в день моего приезда? А я-то только и думаю, как бы мне подольше побыть рядом с вами…

— И я тоже, разумеется. Но, видите ли, обстоятельства… Это просто невозможно, вы же сами отлично понимаете. Потом мне надо будет сменить Мари у изголовья покойного. Вдобавок я чувствую себя совершенно разбитой.

— Разбитой?! Нет, нет! Вам необходимо что-нибудь поесть.

— Едва ли я смогу.

— Ничего. Немного рома взбодрит вас. Нет ничего лучше для поднятия жизненного тонуса! Когда нашим морякам приходится выполнять какую-нибудь особенно тяжелую работу, им всегда дают двойную порцию рома, после которой они готовы взяться за любую работу.

Луиза горько усмехнулась и напомнила ему:

— Реджинальд, я не моряк, я всего лишь женщина.

— Слава Богу! — воскликнул он весело и хлопнул в ладоши, чтобы позвать Сефизу и попросить принести рома.

— Предупреждаю вас, что не буду его пить, — заявила Луиза.

— Поступайте, как знаете, но мне-то вы позволите выпить столько, сколько я хочу?

Она ничего не ответила ему. Мобрей взял графинчик из рук Сефизы и наполнил свою рюмку. Ему надо было слегка напиться, быть навеселе, чтобы сыграть первую большую сцену из спектакля, который он уже поставил в своем воображении.

Он выпил залпом, не глядя на нее, и, поставив рюмку на стол, добавил своим ласковым голосом с некоторой долей серьезности:

— Луиза, вы напрасно не последовали моему примеру. Мне думается, что двум влюбленным всегда надо действовать заодно.

Откинувшись слегка назад, прищурив глаза, он вынул из кармана брюк коротенькую курительную трубку и небольшой кисет из зеленой кожи. Открыв его, он набил трубку табаком и сделал знак Сефизе, чтобы она принесла зажженную свечу. Когда он разжег трубку, а Сефиза ушла, он встал и, обогнув стол, подошел к Луизе и прижался к ее спине животом, как если бы хотел сказать ей что-то по секрету. Она повернулась к нему. Но тут он рассмеялся, отшатнулся от нее и занял свое место, посмеиваясь и выпуская клубы дыма. Он смеялся спокойно и беззаботно. А глаза светились каким-то особенно ярким светом. Она вдруг почувствовала, как Мобрей крепко сжал ее ноги. От волнения и нежности прикосновения у Луизы потемнело в глазах, кровь застыла в ее жилах. Обеими руками она стиснула себе грудь.

Луиза спрашивала себя, что он ей сейчас скажет. Она наклонила голову, чтобы как-то скрыть свое волнение, но Мобрей все настойчивее и ловчее действовал своими ногами. Высокие каблуки шевалье были уже почти на уровне ее колен, и он пытался поднять их еще выше. Луиза почувствовала, что силы оставляют ее. Она приподняла голову, глазами умоляя его прекратить, давая понять, что сейчас не время, что лучше подождать, что сегодняшний вечер следовало посвятить молитве. Но в глубине души она не верила самой себе, опьянев от желания.

А Реджинальд продолжал попыхивать трубочкой. В его насмешливых глазах сверкало какое-то пламя, по являющееся у мужчин, которые чувствуют, что они уже победили, уже почти у цели… Рот его был чуть-чуть приоткрыт, он продолжал выпускать дым. Она видела его розовый язык, ловкий и умелый, которым он проводил по белоснежным зубам.

— Луиза, — сказал он наконец, стряхнув пепел в свою тарелку, — мне кажется, что вы действительно очень устали и что вам надо пойти спать.

Лицо молодой женщины слегка омрачилось. Она состроила очаровательную гримасу. Мобрей отлично понимал подобные выражения. Он сравнил Луизу с цветком еще в состоянии бутона, который должен вот-вот раскрыться, достигнув стадии зрелости. Он гордился этим, полагая, что это была его заслуга, что Луиза наконец-то поняла себя, и именно он открыл ей истинную природу ее чувств.

Она вздохнула. Значит, все, что он пытался сделать, чувства, которые он пробудил в ней, гладя ее ноги своими ногами, окончится простым и коротким словом «до свидания» и прощанием без всякой надежды на продолжение. А ведь еще несколько минут назад она думала о том, что этой ночью следовало только молиться, она убеждала себя, что ни о чем другом не помышляет.

Немного поколебавшись, она стряхнула с себя все огорчения и разочарования:

— Вы правы! Мне надо пойти отдохнуть.

Откинувшись назад, он стал покачиваться на стуле.

— Послушайте, Луиза, — сказал он, — ведь Мари будет у постели покойного до самой полуночи. А мы с вами не виделись так давно, и я полагаю, что нам найдется кое-что сказать друг другу. Если вы действительно решили не ложиться спать, я с удовольствием составлю вам компанию на некоторое время. Позвольте мне прийти в вашу спальню через несколько минут.

Ей показалось, что ее сердце готово разорваться, настолько сильно оно забилось. Ей не хватало воздуха, и она снова начала терять над собой контроль. Она тут же представила себе и прочувствовала всю сцену, разыгравшуюся у Мобрея во время его последнего приезда. Она вновь увидела себя лежащей на постели и шевалье, который склонился над ней, а потом навалился на нее всем своим телом.

— О! Реджинальд, — выдохнула она, — Реджинальд… Разве это возможно сегодня вечером?

— Раз вы не говорите, что это невозможно, и раз вы сами задаетесь этим вопросом, то, значит, это вполне реально, — ответил он, рассмеявшись во весь свой белозубый рот. — Я готов поспорить, что в том нервном состоянии, в котором вы сейчас пребываете после сегодняшних треволнений, вам едва ли удастся заснуть. Поговорим сегодня вечером, Луиза, мы только выиграем время…

Она была словно прикована к креслу, потому что шевалье все время держал ее ноги своими. Ей совсем не хотелось вырываться из этого плена, ей так нравились его многообещающие ласки. Она многое отдала бы за то, чтобы им не было конца.

— Вы помните, — внезапно спросил он, — как мы стали хорошими друзьями в тот день, когда я впервые приехал сюда, как мы с вами рисовали пастелью на природе? В этот самый день вы надели на себя платье такого цвета, который я предпочитаю…

— Да, — едва прошептала она, почувствовав, как что-то растаяло в ней при воспоминании об этом счастливом дне.

— И как потом все показалось мне осветившимся каким-то преображенным светом! — добавил он.

Его ноздри задрожали, словно его охватило какое-то сильное волнение, которое он не в силах был побороть.

— Луиза, — сказал он тихим голосом, — поспешите. Идите в свою комнату и ждите меня там. Через некоторое время я приду к вам.

Он высвободил ее ноги из плена. Она встала и пошла вверх по лестнице, ведомая какой-то непонятной силой.

Реджинальд налил себе еще, выпил, вытер губы салфеткой и последовал за ней, высоко неся в руке подсвечник, чтобы лучше видеть ступени.

 

Глава 2

В которой мадмуазель де Франсийон начинает придавать смысл своей личной жизни

Луиза повернулась, подойдя к своей двери, и подождала Мобрея. Он шел несколькими ступенями ниже, не ускоряя шага. Когда же он поравнялся с ней, то тихо сказал:

— Мне еще надо забежать в мою комнату, дорогая Луиза. Вот вам подсвечник, а мне хватит и одной свечи.

Не дожидаясь ответа, он взял одну свечу из подсвечника и пошел к себе. Мобрей накапал немного воска на ночной столик, поставил свечу и подождал, пока она прилипнет. Только потом он окинул взглядом свою комнату. В ней ничего не изменилось, если не считать отсутствия одного экземпляра Макиавелли, который забрала Мари. Он вспомнил о сцене, разыгранной перед ней, о споре об этом произведении, которое называлось «Речи о состоянии мира и войны».

Свет свечи, от которой немного пахло хлором, трепетал и деформировал тени на стенах. Комната казалась бы более печальной в этом полумраке, если бы Мобрея не охватили воспоминания. Он присел на постель, вынул свою трубочку и кисет с табаком. Он наощупь набил трубку, примяв табак большим пальцем. Некоторое время он оставался в задумчивости. Затем поднялся и пошел зажечь трубку от пламени свечи. Ладонью он вытер лоб, испачканный гарью от свечи.

Он не торопился. Он считал, что лучше не спешить к Луизе, и даже говорил себе, что хорошо было бы заставить ее немного подождать, усилив таким образом ее нетерпение.

Он спросил себя, как бы ему лучше организовать свою жизнь в Горном замке. Хотя эта комната была и удобна, и уютна, она больше не подойдет ему, если он станет одновременно и советником, и любовником Мари, любовником на каждый день, то есть когда он займет при ней место генерала, ибо он рассчитывал, конечно же, не открыто занять место умершего дю Парке.

Потом он подумал о Жюли, о Луизе и снова о Мари. Три женщины! Три женщины для него одного! Этого было для него, без сомнения, многовато, хотя он чувствовал в себе силу и желание удовлетворить всех троих. Однако это было связано с риском, который повлек бы за собой впоследствии кучу неприятностей. Слава Богу, что хоть Жюли не была ревнива. Она не создаст забот в доме. Зато у Мари был большой жизненный опыт, чтобы все это терпеть и притворяться непонятливой. Оставалась Луиза, которую надо было укротить как можно скорее, слепить из нее то, что ему было нужно, на свой вкус и в соответствии с той ролью, которую он ей отвел.

Он вытянул руку прямо перед собой и загнул три пальца. Раскуривая трубку, он загнул сначала мизинец — это была Мари, затем указательный палец — это мадмуазель Луиза де Франсийон и, наконец, третий — служанка Жюли. Да! Жюли могла соответствовать этому пальцу, она уже принесла ему столько пользы! Он-то знал, что порой слуги имели в доме больше влияния, чем сами хозяева. Во всяком случае, если Жюли примет правила его игры, то он будет знать все, что творится в доме, обо всех разговорах и сплетнях. Да, Жюли была козырной картой. А Мари? Мари! Это была сила, прикрытие, за которым он будет действовать самостоятельно. Мари станет игрушкой в его руках, марионеткой, которую он будет дергать за веревочки, заставляя танцевать, плакать, смеяться или бушевать от гнева, когда ему вздумается.

А какая же роль отводится Луизе?

Луиза была ширмой. Надо сделать так, чтобы люди не узнали, что он был любовником Мари. Это могло бы вызвать подозрения и даже ненависть. Ведь он был иностранцем, и ему не следовало никогда об этом забывать. Если заподозрят, что он был любовником Мари, он ничего не сможет сделать, и сама Мари будет безоружной, так как каждый раз, когда ей надо будет принять какое-нибудь решение в Высшем Совете, все сразу же подумают, что оно исходит от него. Она будет побеждена, и тогда никто не будет воспринимать ее всерьез. А Луиза была уже девушкой на выданье. Поэтому присутствие Реджинальда де Мобрея в Горном замке может быть легко объяснимо тем, что он ухаживал за ней с целью жениться.

И вот тогда никакие подозрения не падут на Мари, и ее репутация будет спасена. И даже если начнут говорить, что он был любовником мадмуазель де Франсийон, это не вызовет никаких последствий для Мари!

Он выбил пепел из трубки в богато украшенную тарелку, встал, подтянул брюки, задул свечу и, тихо ступая, пошел к двери и открыл ее.

И тут он услышал, как кто-то быстро отбежал от его двери, стараясь не производить шума. Мобрей резко перегнулся через перила, но в темноте различил только человеческую фигуру, быстро сбегающую по ступеням.

Улыбнувшись, он сначала подумал, что это была Жюли, которая, возможно, испытывала угрызения совести или, почувствовав внезапное желание, рискнула зайти к нему. Но поразмыслив немного, он отказался от этой мысли, ибо служанка была не из робких и, если бы ей захотелось войти к нему, то ничто не помешало бы ей это сделать. К тому же она не убежала бы, как воришка, застигнутый врасплох.

Все эти мысли пробежали в его голове настолько быстро, что неизвестный не успел достигнуть первого этажа. И в этот момент в лунном свете, проникавшем через окно, Реджинальд на мгновение различил тень и сразу же узнал этого человека.

Он был так удивлен, что почти закричал:

— Демарец!

Это был действительно слуга Демарец. После него это был еще один мужчина в Горном замке, мужчина, о котором он даже не подумал. Да он о нем просто забыл!

— Что этот человек делал за моей дверью, черт побери?! — подумал он с беспокойством.

Наверняка у слуги была причина следить за ним. Беспокойство росло, и Реджинальду стало так не по себе, что он был готов побежать вслед за ним и потребовать от наглеца объяснений. Однако он сдержался. Ни время, ни обстоятельства не позволяли устраивать скандал. Он сказал себе, что можно немного подождать, а завтра Жюли выяснит, почему Демарец так поступил. И он направился твердым шагом к двери Луизы.

Он уже было собирался тихо постучать, но едва поднял руку, как дверь распахнулась, и он увидел радостное, но слегка укоризненное лицо Луизы.

Она отошла на шаг, пропуская его. Он почти вбежал, как вор, который боится, что его схватят. Луиза бесшумно закрыла дверь и кинулась в его объятия.

Она надела длинную, широкую рубашку с лентами, спускающимися по шее и плечам, намазалась кремом, пахнущим жасмином. Это его позабавило, но желание Луизы сделаться более соблазнительной и притягательной не понравилось ему. Он желал ее только такой, какой видел каждый день. Он хотел Луизу без всяких ухищрений, без косметики и все-таки он пообещал себе сделать над собой усилие и принять ее такой, какая она была в этот момент, готовая к встрече.

Он страстно поцеловал ее в губы. Она была еще неопытной, неловкой, Эта неловкость была забавной, а поцелуй так потряс девушку, что ее охватила нервная дрожь. Реджинальд почувствовал, что она обмякла в его объятиях, словно у нее не было сил держаться на ногах. Он поддерживал ее, взяв одной рукой за талию. Талия у нее была тонкая, гибкая, тело плотное, с волнующими формами под рубашкой из тонкой шелковой ткани.

Луиза отбросила всякую стыдливость, идя навстречу всем желаниям Реджинальда, как бы желая показать ему, что она была более опытна, чем это могло показаться с первого взгляда. Она прижимала его к себе, к своим юным грудям с твердыми сосками. Она не хотела терять времени, пытаясь взять от него все. Долгими ночами она вспоминала те сладчайшие мгновения, которые провела с шевалье. Теперь она стремилась как можно больше получить от него и отдать ему всю себя.

Он приподнял ее своими сильными руками. Луиза почувствовала себя такой легкой и настолько принадлежащей ему, что ласково улыбнулась, давая понять Реджинальду, что он стал ее Богом, что она принимала его власть над собой, его волю, его желание.

Он положил ее на постель, сел рядом и, нагнувшись над ней, произнес:

— Надеюсь, нам никто не помешает?

— Никто! Никто не может прийти сюда, — заверила она его, прерывисто дыша, находя, что он напрасно тревожится пустяками в такой момент. — Нет, никто! Мари молится, Жюли спит… никто!

— А я не так уверен в этом, как вы, дорогая Луиза, — сказал он. — Я боюсь не Мари и не Жюли.

— Кого же тогда?

На лице шотландца вдруг снова появилась неопределенная улыбка, о которой невозможно было сказать, чего там было больше: иронии или лицемерия, но которую ни Мари, ни Луиза, ни Жюли еще ни разу не видели на лице галантного шевалье после его возвращения. Может, если бы они были предупреждены, если бы придавали этому большое значение, то заметили бы эту черту, но как могли они догадаться о том, что в словах этого тонкого, превосходного дипломата было правдой, а что игрой и притворством?

Так как он не отвечал и отвернул лицо, она настойчиво повторила, вдруг охваченная беспокойством:

— Но кто же, кто? Кто, по-вашему, мог следить за нами? И кому это нужно?

— Именно это я и хотел бы узнать, — сказал он, приподнимаясь. — Да, мне хотелось бы знать человека, живущего под этой крышей, который следит за нами. Без всякого сомнения, Луиза, у нас есть скрытые враги. Но какие у них намерения? Чего они от нас хотят? Этого я не знаю. Возможно, вы, Луиза, поможете мне выяснить это.

Она резко приподнялась, потом села, глядя на него:

— Не знаю, что и подумать обо всем этом.

В Горном замке, насколько она знала, у нее не было врагов. Мари горячо любила ее. Да и на Жюли она никогда не могла пожаловаться и была ею довольна. Негритянки преданно служили ей, были любезны, иногда просто безразличны. Нет, она не знала, кто бы это мог быть.

Реджинальд зашагал по комнате. На самом деле Демарец, которого он увидел лишь на мгновение, вызвал в нем непонятное чувство тревоги, усиливающееся от того, что это могло стать лишним препятствием к осуществлению его планов.

Кем был для него Демарец? Никем! Завтра он встретит его во дворе дома, и эта скотина сам не обрадуется встрече. Он у него еще попляшет так, что впредь неповадно будет подслушивать у дверей! Однако он не забывал о том, что, несмотря на тщательно разработанный план, малейшее препятствие, любой упущенный из виду пустяк мог разрушить все, что он задумал.

— Почему вы мне не отвечаете? — спросила Луиза. — Я догадываюсь, что что-то произошло, поэтому вы не смогли прийти пораньше. Почему бы вам не признаться откровенно в том, что произошло?

— Потому что я и сам еще ни в чем не уверен, — ответил он.

Они снова помолчали. Когда он убедился, что она взволнована не меньше, чем он, что острота, которую он хотел придать будущему наслаждению, заставив ее ждать, достигла нужной точки, он добавил:

— Когда я выходил из своей комнаты, я заметил тень неизвестного человека, быстро спускающегося по лестнице на первый этаж. Было так темно, что я не смог разглядеть, кто это, но мне кажется, что это мужчина. Совершенно очевидно, что за мной какое-то время наблюдали. Могу поклясться, что этот тип долго подслушивал у двери. Может, он хотел застать нас врасплох, предположив, что вы пришли ко мне? А может, его заинтересовало содержимое моих чемоданов? Во всяком случае, он свое получит, я поклялся, что разыщу его и отучу навсегда проявлять ко мне ненужное любопытство.

— Может, это был Демарец? — невольно предположила Луиза.

— Слуга? — переспросил он, сделав вид, что очень удивлен. — Боже мой! Демарец! А что он может иметь против меня? И главное, зачем ему за мной следить?

— Не знаю. Однако он мне не нравится. Вы видели его плутовское лицо? Его бегающие глаза? Я не могу смотреть на него без отвращения. Он имеет привычку с таким бесстыдством разглядывать вас, что начинает казаться, будто вы совершили какой-нибудь смертный грех. Грех, в котором нельзя даже раскаяться.

— Во всяком случае, — воскликнул он, разражаясь смехом, в котором чувствовались смелость и одновременно лицемерие, по которому Луиза, не будь она столь наивным существом, могла бы догадаться, как Реджинальд ненавидел генерала, когда тот был еще жив, — не столь важно Демарец это или другой, не так ли? Мы же не настолько наивны, как эти чернокожие, чтобы поверить в то, что это была душа усопшего генерала, спускающаяся по лестнице!

Луиза вздрогнула. Было так душно, что эта дрожь никак не могла быть от холода, а в эту тропическую ночь, несмотря на легкую ночную рубашку, она не могла бы замерзнуть.

Мобрей взял подсвечник и поставил его на ночной столик с выгнутыми ножками. Кровать находилась в полумраке, это создавало интимную обстановку для влюбленных. Луиза смотрела на Реджинальда, задаваясь вопросом, почему он теряет столько времени на пустяшные приготовления. Ведь она была готова с того самого момента, как он вошел, и уже решилась принадлежать ему, не находя смысла в его ухищрениях.

Но кажется, и он уже решился. Он распрямился и окинул ее вожделеющим взглядом.

Грудь Луизы вздымалась под рубашкой, ее фигура вырисовывалась на фоне мягкой постели. Он снова приблизился к ней и сел на край кровати, взяв ее груди в обе руки. Он почувствовал, как она вся напряглась, завибрировала, как выгнулась ее спина. Она рвалась к нему в каком-то отчаянном порыве, ей так хотелось снова слиться с ним в поцелуе. Играя, он целовал, словно украдкой, ее глаза, сначала один, потом другой, затем стал целовать шею, уши, лоб, нос, щеки. Он намеренно избегал ее влажных полуоткрытых губ — в этом состояло его искусство.

Наконец, еще полностью одетый, он лег рядом с Луизой. Теперь он знал, что ни за что на свете она не отпустила бы его и не согласилась бы лишить себя того удовольствия, которое она предчувствовала.

Он ловко приподнял ее рубашку, погладил круглое, гладкое колено, потом поднялся до бедер, которые она инстинктивно сжала, мизинцем и указательным пальцем он раздвинул их, словно раковину, и некоторое время нежно гладил прохладную кожу.

Луиза тяжело дышала. Иногда все ее тело резко вздрагивало. Закатив глаза, она чувствовала себя в каком-то нереальном мире. А он осматривал ее, как лечащий врач, следил, как поднималось ее волнение, ничего не упуская из виду. Он был только зрителем, смотревшим на все критическим взглядом, с холодной головой и большим опытом.

— Реджинальд! Реджинальд! — простонала она, словно взывая о помощи, ибо она чувствовала, будто куда-то проваливается, ее сердце билось так сильно, что готово было вырваться из груди.

— Моя нежная Луиза, — прошептал он ласковым голосом, — вы не отдаете себе отчета в том, что с каждой минутой вы принадлежите мне все больше и больше. Я хочу, чтобы вы принадлежали мне полностью, вся и навеки.

Это волшебное слово «навеки» разлилось в ней волнами, поднимающимися все выше и выше. Оно отвечало чему-то, что пробудилось в ней вместе с любовью. Мысль о постоянстве, без которого никакая страсть не могла бы существовать и без которого любое человеческое чувство кажется просто суетой, пустяком, какой-то безделушкой.

Она отвечала ему в тон, постоянно повторяя его имя:

— Реджинальд! Реджинальд!

Ей хотелось плакать, но она сама не смогла бы объяснить причину этих слез: то ли радость, то ли неудовлетворение или сожаление о том, что она не ощущала раньше подобного блаженства? Ее грудь вздымалась от усилий, которые она делала, желая сдержать рыдания. Она повернулась на подушке, чтобы спрятать свое лицо. Он тоже приподнялся, долго разглядывая ее. Ему необходимо было все увидеть, чтобы лучше судить о проделанной работе.

Говоря по правде, как бы ему ни было приятно, он сам не испытывал особого волнения. Он просто развлекался, удовлетворяя свое желание. И кроме того, ему хотелось лишний раз убедиться, не потерял ли он своего мастерства, которое так любят женщины. Он знал, что у женщин бывают разные эрогенные зоны, и опытный мужчина легко может возбудить любую из них.

Она повернула голову и взглянула на него с удивлением от того, что его удовольствие так быстро кончилось. Он улыбнулся ей с притворной нежностью и произнес:

— Надо, чтобы вы любили меня, Луиза, чтобы вы любили меня больше всего на свете, даже больше Бога! Я не какой-нибудь фат и даже человек без особых претензий, но мне кажется, что я заслуживаю такую любовь. Вы чувствуете себя способной на такую любовь, иначе говоря, способны вы обожать меня?

Она протянула к нему руки, как бы придавая вес своим словам:

— О, Реджинальд! — воскликнула она в истоме.

— Ваш голос говорит «да», — ответил он. — Но мне хотелось, чтобы вы выразили это словами. Вы чувствуете себя способной обожать меня?

— Но я вас уже обожаю, Реджинальд! — воскликнула она. — Разве вы этого не чувствуете, разве вы не видите? Я дышу только для вас. И я вас так ждала. Каждый вечер мое сердце было рядом с вашим, оно звало вас. У меня было ощущение, что несмотря на то, что вы находились где-то далеко, мое сердце билось в таком же ритме, что и ваше!

— Хорошо, — Сказал он несколько холодно, — мне хотелось бы, чтобы так продолжалось до самой нашей смерти.

— Значит, и вы любите меня? — заметила она.

Он улыбнулся снова, покачав головой.

— О, Луиза, моя дорогая Луиза! Как же мне нравятся ваша чистота, ваша искренность, ваша невинность! Вы спрашиваете, люблю ли я вас. А разве я сделал что-нибудь такое, чтобы вы могли сомневаться? Разве я не сказал вам во время моего последнего приезда, что непременно к вам вернусь? Разве я не вернулся? Разве я не сказал, что принесу вам счастье? Что, я не сдержал своего слова?

— О, да! Если бы вы знали, как я счастлива!

— Я хотел бы, чтобы вы были так же счастливы со мной, как и, я с вами, — нежно прошептал он. — Я человек, который уже много прожил. Вы знаете, что я объехал весь свет, видел разных людей, и плохих, и хороших. Я мог бы сказать, что сама жизнь сделала меня зрелым человеком. Никто, как я, не знает цены девичьей невинности и чистоты! Этому нет цены…

— О, Реджинальд! А я-то думала, что вы презираете меня!

Она положила свою руку на его и погладила в знак признательности. Она уважала себя, а благодаря ему это уважение выросло стократ. Как теперь она будет уверена в себе! Как возрастет ее гордость, а вместе с нею и радость жизни, которую она только что открыла для себя, потому что Реджинальд, наконец, передал смысл ее жизни, состоящей только в любви. В любви Реджинальда!

Он, не отрываясь, смотрел на нее. Потом попытался прощупать ее еще раз. Ему давно было известно, что девственницы именно потому, что невинны, становятся невольно сладострастны, неожиданно похотливы и развратны, когда попадают в руки опытного в любви мужчины. Луиза давала ему еще один пример. Все, чего бы он у нее ни попросил, она выполнила бы с радостью, восхищенная новым удивительным открытием. Именно такая острота требовалась ему от этой интрижки, которая была вдобавок полезна для реализации его планов.

Он счел, что Луиза была готова и находилась в отличной форме. Теперь, когда она слепо обожала его, не было никакой причины для того, чтобы в какой-то момент она могла бы поссориться с Мари или Жюли.

Но, будучи опытным дипломатом, он сказал:

— Нам надо остерегаться, дорогая Луиза. Я дал вам это только что понять, сказав, что за мной следили. Без сомнения, кто-то хочет знать, как я веду себя в этом доме. Я должен действовать осторожно и тонко. Не доверяйте всяким сплетням и пересудам. Если догадаются о наших отношениях, то постараются прервать их или причинить нам зло, а вдобавок могут и оклеветать. Вы хорошо меня поняли?

Она кивнула, давая понять, что поняла.

Все, что он говорил, было так прекрасно!

— Да, да, — продолжил он. — Возможно, станут разносить слухи о том, что я любовник Мари или же ваш, только для того, чтобы отнять власть у вашей кузины, или же просто, чтобы очернить вашу семью. Вся хитрость должна состоять в том, чтобы люди поверили, что я никакой не любовник ни Мари, ни ваш, а что, например, я любовник Жюли.

Она улыбнулась самодовольно. Ей трудно было представить Реджинальда в постели со служанкой.

— Да, да, — повторил он, — именно Жюли могла бы служить нам отличным прикрытием. Время от времени, чтобы позлить наших врагов, я буду делать вид, что ухаживаю то за Мари, то за вами. А на словах я не буду скрывать, что мне нравится Жюли.

Теперь он сам засмеялся от дьявольской шутки, которую сыграет с потенциальными клеветниками. Луиза обожала его. Разве она могла не доверять ему?

Он встал и, пройдясь по комнате, сказал:

— Главное, Луиза, не принимать всерьез того, что вам могут наговорить.

Она не ответила, потому что была просто в восхищении от него.

— Вы обещаете мне это? — строго спросил он. — Надеюсь, вы мне доверяете?

— Конечно, Реджинальд!

Он расстегнул свой камзол, подошел к подсвечнику и задул все три свечи.

Потом повернулся лицом к Луизе и сказал:

— Снимите вашу рубашку, Луиза. Здесь жарко. Этот мирный лунный свет не должен оскорбить вашего целомудрия. А теперь поторопитесь, уже поздно, и Мари скоро будет ждать вас.

 

Глава 3

Похороны

Колокола церкви Святого Петра неустанно звонили. И без того обжигающее солнце сверкало в голубоватом небе, по которому проплывали серебристые облака. Двери дома были настежь открыты, и не было видно ни одного чернокожего: они давно ушли на работу.

Закончив свой туалет, Реджинальд, напомаженный, надушенный, в одежде, очищенной от пыли, смотрел в окно через открытое окно. Две лошади, привязанные к железным кольцам у входа, отчаянно тянули свои головы к зелени, но не могли до нее достать.

До самого утра Мобрей оставался в комнате покойного генерала. Он покинул ее только тогда, когда двое людей принесли гроб. Тогда он пошел в комнату Мари, чтобы предупредить ее, что покойного уже кладут в домовину. Потом он вернулся к себе, чтобы немного привести себя в порядок, так как тяжелая ночь несколько утомила его.

Две лошади во дворе принадлежали как раз тем людям, которые привезли гроб. Сразу было видно, что это были не боевые лошади: широкие бока, крепкие спины, ноги, несгибающиеся, словно колонны. Они были такими тяжелыми и корявыми, что Реджинальд улыбнулся при мысли, что их наездники сидели бы на них, как на постели.

Он был готов. Потом он вышел, сказав себе, что, может быть, нужен Мари и что во всяком случае его присутствие рядом с ней в этот последний момент ей необходимо.

Когда он вошел в комнату генерала, гроб уже был накрыт крышкой.

Это был массивный ящик из дерева ценной породы, сколоченный совсем недавно, поэтому, пока эти двое добирались от церкви Святого Петра до Горного замка по дороге, освещенной ярким солнцем, из дерева начал выделяться сок. Сразу было видно, что гроб был сколочен наспех, потому что в тропиках надо делать все быстро, ибо человек, умерший утром, должен быть похоронен уже вечером того же дня.

Мари была там. Она стояла и смотрела, как люди вбивали последние колышки в дерево. Она смотрела на гроб, не мигая. Она даже не повернулась, когда Мобрей вошел и встал с ней рядом, скрестив руки на груди и приняв такое же скорбное выражение, как и у вдовы. Он не произнес ни слова.

Свечи еще горели. Ставни были чуть приоткрыты, чтобы рабочим было посветлее. Они уже заканчивали работу и собирались уходить.

Луч солнца играл на медных украшениях по углам гроба и на ручках.

Рабочие раболепно попрощались и направились к двери, которая в этот момент открылась: Луиза де Франсийон стояла на пороге. Оглядев все вокруг, она сказала:

— Здравствуй, кузина.

— Здравствуй, Луиза, — ответила Мари твердым голосом.

Реджинальд перехватил красноречивый взгляд, которым Луиза поприветствовала его. Но он продолжал стоять с невозмутимым видом, подмигнув и слегка пошевельнув губами, не произнеся при этом ни слова. Он настолько был удивлен самообладанием Мари, что повернулся и внимательно посмотрел на нее.

Вдова генерала была бледна, однако какая-то непонятная сила читалась на ее лице. Она не обращала внимания ни на Луизу, ни на шотландца. Видимо, она молилась про себя, взволнованно и глубоко, не отрывая взгляда от гроба из красного дерева, который отнимал у нее навсегда любимого человека. Затем она перекрестилась и обернулась, чтобы взглянуть на двух стоящих рядом с ней людей.

Она заметила усталое, даже измученное лицо Луизы и сказала:

— Вы устали, кузина. Вам тоже надо хорошо отдохнуть. Благодарю вас от всего сердца за ваше участие и заботу в эти тяжелые для меня часы, а также и вас, шевалье. К несчастью, мои дорогие друзья, вас еще ждут испытания.

— Мадам, — ответил Реджинальд, — вы знаете, что можете рассчитывать на меня, как на родственника, как на брата, всегда и при любых обстоятельствах.

— Я это знаю, шевалье, и еще раз благодарю вас.

Затем, обратившись к кузине, она сказала:

— Луиза, я хотела бы попросить вас принять вместо меня всех, кто придет попрощаться…

Девушка кивнула головой в знак согласия, и Мария продолжила:

— Мне надо приготовить траурную одежду.

Не прибавив больше ни слова, она покинула комнату твердым шагом.

Реджинальд и Луиза остались вдвоем. Девушка была сильно взволнована. Мобрей спрашивал себя, было ли это от того, что она находится рядом с ним, храня в своем сердце нежную и грешную тайну, связывающую их, или же из-за торжественного момента, который она переживала, стоя у гроба.

Луиза приблизилась на шаг к шевалье и произнесла слабым голосом:

— Реджинальд, я чувствую себя просто разбитой, я больше не могу. Мне кажется, что у меня нет больше сил присутствовать на похоронах. А вы?

— Я, — сказал он несколько холодным тоном, — я думаю, что не пойду в церковь Святого Петра на эту церемонию. По некоторым причинам, я полагаю, что мое присутствие может не понравиться некоторым людям.

— Как это? Вы же были другом генерала и его жены!

— Все это так. Если бы генерал не занимал столь высокий пост на острове, я не колебался бы ни секунды. Но надо трезво смотреть на вещи и быть откровенным. Не подумайте, что я циник, дорогая Луиза, но я могу сказать, что на похоронах речь пойдет скорее о преемнике губернатора Мартиники, чем о том, кого провожают в последний путь. Вы подумали о тех интригах, которые начнутся? Вы задавались вопросом, во скольких людях проснулось властолюбие после этой смерти?

— Это правда. Но вы, Реджинальд, вы же не имеете к этому никакого отношения!

— Я, — сказал он с некоторым величием, — я — иностранец и не должен об этом забывать. Иностранец, которого, может быть, ненавидят из-за его национальности. Если бы я присутствовал на похоронах генерала дю Парке, меня бы обязательно обвинили в тайном приготовлении какого-нибудь дворцового переворота.

Она опустила голову.

— А вам, Луиза, придется сделать усилие, перебороть себя и обязательно присутствовать на похоронах.

Она с трудом проглотила слюну с таким видом, как если бы хотела сказать: «Как жаль, а мне так хотелось бы остаться с вами!»

Он схватил ее за запястье и таинственным ледяным тоном наставительно сказал вполголоса:

— Луиза, помните, что отныне мы не вправе совершать ни малейшей ошибки, мы не можем себе позволить даже самую маленькую неосторожность.

Он отпустил ее руку и подошел к окну, потому что какой-то шум невольно привлек его внимание. Ставни были полуоткрыты. Он наклонился и увидел, как несколько всадников въезжали в железные ворота.

— Вот, — сказал он почти с презрением, — люди, которых вы должны принять. Поторопитесь, Луиза!

Подойдя к ней, он почти силой вытолкнул ее в коридор, словно боялся, что она некстати начнет какие-нибудь словесные излияния.

С огромным облегчением Реджинальд де Мобрей наблюдал через просветы ставней, как уезжал небольшой кортеж, увозивший на пушечном лафете, запряженном в три лошади, тело генерала дю Парке. Кортеж направился в форт Святого Петра.

Капитаны Байярдель, Лестибудуа де Ля Валле, господин ле Вассер и колонист Ля Фонтен держали ленты покрова на гробе.

Шотландцу не хотелось никого видеть. Он заперся в своей комнате, но все же время от времени подходил к окну, наблюдая за происходящим. Он увидел, что Мари в сопровождении отца Шевийяра и отца Боннеона вышла во двор. На ней была длинная черная вуаль, держалась она хорошо. Он не мог не восхититься мужеством, с которым она преодолевала свое огромное горе, той силой воли, которую она проявляла в этот трудный час.

Затем он услышал, как стих стук лошадиных копыт, смолкли религиозные песни, исполняемые представителями миссий, которые шли за гробом в это солнечное утро, казавшееся праздничным, а не траурным.

Кортеж был уже далеко, когда Реджинальд медленно спустился по лестнице в большой салон.

Колокола Святого Петра продолжали звонить. Затем Реджинальд пошел на кухню. Открыв дверь, он увидел обнявшихся Сефизу и Клематиту, которые плакали и причитали. Увидев его, они стали издавать еще более отчаянные крики, а потом сделали вид, что собираются убежать, словно их застали врасплох. На самом же деле негритянки были потрясены скорее атмосферой торжественности, царившей во время короткой и простой церемонии в Горном замке, чем самой кончиной губернатора Мартиники.

Реджинальд с раздражением взглянул на них, потом спросил почти грубым тоном:

— Где Жюли?

Его тон был таким твердым и повелительным, что негритянки сразу умолкли. Однако они не ответили, и Реджинальду пришлось повторить вопрос.

Они заговорили на своем наречии.

Реджинальд не стал настаивать и, со злостью хлопнув дверью, направился в комнату служанки. Когда он пересек салон, то вдруг увидел Демареца.

Слуга Демарец был высокого роста и плотного телосложения. Однако его портила сутулость, свойственная крестьянам, всю жизнь работающим на земле. У него был низкий лоб, на который спадали свалявшиеся волосы, плутоватые, глубоко посаженные глаза. Он не спеша направлялся в сторону двора, где у него были какие-то дела. Первым желанием Реджинальда было подойти к нему и выяснить причину его любопытства. Но тут он вспомнил, что оставил шпагу в своей комнате, под рукой у него не было даже кинжала, чтобы припугнуть наглеца так, как тот того заслуживал. Он пристально посмотрел вслед удалявшейся фигуре. Внешне упрямый и тупой, тот шел прямо, даже не повернув головы, и, по-видимому, не заметив шевалье. Тогда Реджинальд подумал, а не ошибся ли он накануне, приняв воровато убегающего по лестнице человека за слугу Демареца? Ведь было так темно, и он, конечно же, мог ошибиться. Однако тот факт, что он ясно видел мужской силуэт, в то время как в Горном замке из мужчин были только он да Демарец, показался ему достаточным доказательством.

Он решил пока оставить этот вопрос и постучал в комнату Жюли. Не дожидаясь ответа, он повернул ручку и при этом снова взглянул в сторону удалявшегося слуги. Тот остановился на улице и взглянул на окно, словно наблюдая за Реджинальдом. Шотландец почувствовал приступ страшного гнева. Если бы не Жюли, которая как раз появилась в этот момент, он без сомнения бросился бы за ним вдогонку. Увидев Реджинальда, она радостно воскликнула:

— Добрый день, шевалье! Вам что-нибудь нужно?

— Да, черт подери! — воскликнул он, теряя терпение. — Хорошей шпаги и здоровенной палки мне бы вполне хватило, чтобы проучить этого негодяя, который подслушивает у моих дверей и следит за мной!

— О ком вы говорите? — спросила, смеясь, служанка.

— О Демареце!

Жюли засмеялась еще громче, грациозно покачивая головой, от чего ее красивые букли затряслись.

— Что вы хотите сделать с Демарецем? Как это ему удалось довести вас до такого состояния?

Реджинальд взглянул на молодую женщину — ее изящество, красота и веселость сразу сделали свое дело: он почти остыл. Весело улыбнувшись, он ответил:

— Ах, плутовка! Мне кажется, что вы расскажете мне больше об этом типе, чем я сам могу додумать!

— Вряд ли, мой господин.

— Неужто? Вы что же думаете, что я настолько глуп и слеп, чтобы не догадаться, что Демарец был вашим любовником?

— Моим любовником? Вот это да!

— Не притворяйтесь, Жюли! Я отлично помню, как однажды вечером вы намекнули мне на это. Вы не хотели остаться со мной, потому что Демарец ждал вас в вашей постели, сказали вы мне.

— А почему бы и нет, в конце концов? — бросила Жюли равнодушным тоном.

Мобрей строго посмотрел на Жюли, почувствовав укол ревности.

— Так знайте же, что это мне совсем не нравится. Надеюсь, что этот человек немного для вас значит, но он так нагло повел себя со мной, что, учтите, я больше не потерплю, чтобы этот мерзавец вертелся вокруг вас.

— Если я правильно поняла шевалье, мне запрещается принимать его у себя? — спросила молодая женщина, не моргнув глазом, продолжая улыбаться еще более насмешливо.

— Вы правильно поняли меня, Жюли. С сегодняшнего дня я считаю своим долгом заставить уважать этот дом, — заявил он с пафосом. — Ни под каким предлогом я не позволю, чтобы он стал пристанищем разврата, отрицающим всякую мораль и дающим пищу низкой и грязной клевете, порочащей его обитателей, в особенности после смерти генерала!

— Следовательно, это надо понимать как то, что вы вмешиваетесь в мою личную жизнь. Значит, отныне я не свободна в своих поступках?

— Вы догадливы. Именно это я и хотел сказать.

— Выходит, вам можно развратничать, а нам с Демарецем нельзя?!

— Да! В противном случае я просто выгоню его.

Жюли сделала вид, что размышляет. Затем эта плутовка сказала:

— Вообще-то, может быть, вы и правы, шевалье. Я обязательно поговорю об этом с мадам дю Парке. Я расскажу ей о тех замечаниях, которые вы мне сейчас сделали, и попрошу ее сделать так, чтобы комната Демареца находилась подальше от моей.

Затем, немного помолчав, она добавила:

— Может, вы поменяетесь с ним комнатами? — подала она мысль с ироничной улыбкой.

— Вы напрасно шутите, моя дорогая Жюли, по такому серьезному вопросу. Откуда взялся этот Демарец?

— Генерал привез его из Франции вместе с мадмуазель де Франсийон.

— И чем он занимается?

— Выполняет разные работы. Он не отказывается ни от какой работы, ни от тяжелой, ни от работы, требующей ума. Он от нее никогда не отлынивает, он неутомим. Верно вам говорю!

— Достаточно! Достаточно, Жюли!

Он прошелся по комнате и снова заговорил:

— Впрочем, я пришел к вам не за этим. Я хотел пригласить вас прогуляться в окрестностях замка.

Мгновение она стояла с открытым ртом, затем сделала ему глазки, как могла их делать только эта веселая бестия, и лукаво спросила:

— А как же моя работа, шевалье? Ведь у меня много дел! Вы не подумали о том, что после похорон сюда вернется куча народу из церкви Святого Петра? Людей надо будет покормить и напоить? Вы же понимаете, что их надо встретить достойно.

Реджинальд ответил, откашлявшись:

— Самое лучшее — это принять их так, чтобы у них раз и навсегда отпало желание возвращаться сюда. Я вижу, вас это очень удивляет? Я считал вас более понятливой. Ведь теперь, когда в этом доме не будет больше генерала, обладающего такой властью и силой воли, могу поспорить, сюда будут приходить только за тем, чтобы поухаживать за мадам дю Парке. И если мадам кому-нибудь уступит, есть возможность, что однажды она заметит, что пригрела в своем доме одних лишь змей.

— Как бы то ни было, — возразила Жюли с апломбом, — но сейчас хоронят нашего бедного генерала, и я не могу оставить дом. Однако я догадываюсь о ваших намерениях. Не могли бы вы потерпеть до вечера?

Он улыбнулся, вспомнив о свидании в ее комнате. Значит, она не забыла его? Несмотря на то, что сердита на него, она все-таки ухитрится прийти к нему на свидание.

— Если бы вы оставались, как и прежде, моей милой подружкой, вы бы не отказались прогуляться со мной на природе. Мне ведь столько нужно вам сказать. Но с того момента, как этот олух-слуга стал подсматривать в мою замочную скважину, я стал подозрителен и остерегаюсь говорить здесь.

— У нас с вами еще будет много времени для этого, шевалье, поверьте мне. Но вы должны понять, что сегодня у меня слишком много дел в доме, чтобы терять время на пустяки.

Реджинальд почувствовал легкий укол, однако он понимал всю серьезность ситуации. Он понял, что Жюли была крепким орешком, и отступился. Он глубоко вздохнул и сказал:

— Мне кажется, я начинаю ненавидеть этого Демареца. Как этот негодяй смеет следить за мной?! Кстати, мне бы хотелось узнать одну вещь. Я заметил что он плохо говорит на своем родном французском языке.

— Ну конечно. Ему приходится говорить на другом языке, на котором здесь все говорят.

— Ах вот как? И что же это за язык? — спросил заинтересованно Реджинальд.

Она потянула время, посмеиваясь, а потом ответила:

— Креольский!

Креольский язык был настоящей тарабарщиной, содержащей французские или, скорее всего, нормандские слова, затем пикардийские, гасконские, иногда бретонские, деформированные вдобавок ужасным произношением черных рабов. Они изобрели с виду облегченный синтаксис, который был на самом деле очень сложным, как, впрочем, и их перевернутые мозги.

— Вы разве совсем не понимаете его, шевалье? — игриво спросила Жюли, довольная тем, что уличила его в беспомощности.

В ответ Реджинальд улыбнулся:

— Ошибаетесь, моя красавица. Отлично понимаю. Не забывайте, что я давно живу на этих островах.

И преднамеренно выгнув свою мощную грудь, обтянутую цветастым жилетом, он внезапно произнес на чистом креольском наречии, посмеиваясь про себя:

— Когда женщина бежит на небольшое расстояние, она поддерживает сиси руками, а когда на большое, она отпускает их.

— О, шевалье! — рассмеялась Жюли, притворившись, что возмущена, потому что на самом деле она все отлично поняла и подумала, что это касается ее лично. — О, шевалье, значит, вы для этого приглашаете меня на прогулку?

Смеясь, он отрицательно покачал головой. Он был доволен, что во всем разобрался. Значит, Демарец не был ни у кого на службе и не являлся шпионом. Да и кому бы могло прийти в голову в чем-то подозревать Реджинальда, заставив следить за ним такую дубину, как этот слуга?

Мобрей пытался убедить себя в том, что его опасения были напрасны. Демарец был слишком туп и ограничен, чтобы работать шпионом.

— Вы не знаете, Жюли, — спросил он как бы невзначай, — чем занимался Демарец до своего приезда на Мартинику?

— Знаю. Он был слугой в семье дю Парке. Кажется, у мадам Миромениль.

Он с облегчением почувствовал, как улетучиваются его последние опасения и сомнения. Но как бы то ни было, шпион Демарец или нет, он при первом же случае свое получит. Реджинальд подождет того момента, когда Демарец снова задержится у дверей его комнаты, и тогда слуге не сдобровать.

— Милая Жюли, — принялся за свое Реджинальд, — раз уж вы не хотите прогуляться со мной в окрестностях, то хотя бы поцелуйте меня, как целуются влюбленные после ссоры.

Она лукаво улыбнулась и внезапно спросила:

— Шевалье, а что, ваша лошадь по-прежнему хромает?

— К чему этот вопрос?

— Да так. Просто я вспомнила одну поездку с вами и лошадь, которая хромала. Вы даже часто останавливались, чтобы дать ей время передохнуть.

Он сразу вспомнил свой первый приезд на Мартинику. Особенно тот момент, когда после бурно проведенной ночи в объятиях Мари, он встретил служанку Жюли и сразу же почувствовал к ней вожделение.

Он хитро улыбнулся. Она даже не догадывалась о его намерениях, когда он схватил ее за оба запястья и попытался поцеловать.

Эта игра понравилась Жюли, потому что она всегда была готова уступить. К тому же эта схватка с шевалье ее даже несколько возбудила. Однако она тогда так ловко отвернула голову, что было видно, что она не в первый раз сопротивляется мужчине, при этом так, что не сразу поймешь, сопротивляется она его настойчивости или завлекает его.

Однако сегодня она была неумолима. Мобрей смирился с неудачей и сказал:

— Вы мне напомнили поведение Анны Австрийской несколько лет тому назад в епископском саду в Амьене. Сначала она кинулась в объятия герцога Букингемского, в которого была безумно влюблена, а когда дело приняло серьезный оборот, она вдруг принялась кричать и звать на помощь.

— Лично я считаю, — с уверенностью сказала Жюли, — что этот крик королевы является доказательством того, что она вовсе не любила герцога.

— Скорее всего, — ответил он, — королева закричала от того, что герцог слишком медлил!

В это время он выпустил ее, но, спохватившись, снова пошел в наступление. Вполне возможно, что на этот раз он получил бы свое, если бы в этот момент не раздался орудийный салют из сотен пушек, от которого затряслась земля и Горный замок.

Несмотря на свою невозмутимость, Реджинальд вздрогнул и забыл о Жюли. Служанка тоже вздрогнула, но первая пришла в себя.

— Шевалье, — воскликнула она со смехом, — вы испугались! Но это же просто форт отдает нашему несчастному генералу последние почести.

Он не дослушал ее фразы до конца, так как и сам догадался. На его лице вновь появилась игривая улыбка:

— Я схожу в свою комнату, Жюли, за морской подзорной трубой, и с террасы замка мы увидим, что там происходит.

Глядя на лафеты пушек, из которых не стреляли со времен Карибской войны и которые стали зарастать травой, они совершенно забыли о ссоре.

Мобрей осматривал рейд в подзорную трубу. В разных местах он видел различные инциденты и по этому поводу издавал возгласы. Жюли с нетерпением требовала, чтобы он дал ей посмотреть. Передав ей подзорную трубу, он встал у нее за спиной и, крепко прижимаясь, советовал, в какую сторону лучше смотреть. Жюли говорила, что видела обитателей форта, которые плакали, уткнувшись носом в платки, что голубые и зеленые галуны различных родов войск вспомогательной части на фоне синего моря ей очень понравились. Мобрей в этот момент занимался другим делом. Он снял руки с плеч служанки и начал водить ими по груди и бедрам, словно лепил статую. Жюли не сопротивлялась, потому что эти ласки уже не волновали ее, она будто не замечала их. Мобрей мог подумать, что, привыкнув к такому обращению, она просто стала бесчувственной.

Передав, наконец, ему подзорную трубу, она воскликнула:

— О, Боже! Моя работа! Шевалье, я теряю здесь с вами время, а все из-за вас!

Он ничего не ответил и посмотрел в свою очередь на залив.

Он увидел около пятидесяти совершенно голых мужчин, выкрасившихся ярко-красной краской, которые выстроились в каре при входе на кладбище. Это была делегация с карибских островов. Чуть поодаль стояли солдаты вспомогательной части во главе с офицерами верхом на лошадях. Солдаты держали в руках мушкеты и пики, опущенные вниз в знак траура. А в это время пушечными выстрелами, гремевшими над фортом, люди выражали свою скорбь над гробом горячо любимого господина, который был им скорее отцом.

Вскоре орудийные залпы смолкли. Кортеж рассыпался и затем вновь выстроился на дороге. Он растянулся на три километра, а когда тронулся в путь к форту, то напомнил разноцветную извивающуюся змею, ползущую по зеленой траве прерии.

Реджинальд де Мобрей закрыл трубу. Он поискал глазами Жюли, но та уже ушла.

Он пожал плечами. Пора начинать новую игру. Реджинальд оставил служанку заниматься своими делами, а сам вернулся домой и стал ждать Мари и людей, которые должны были прийти обязательно вместе с ней, чтобы выразить ей свое соболезнование. Одни для того, чтобы поддержать Мари в ее неутешном горе, другие, чтобы поглазеть, как она будет держаться в ее новой роли вдовы.

 

Глава 4

Разглагольствования по поводу умершего

Те, кто надеялся увидеть, как Мари воспримет свой траур, были разочарованы, по крайней мере, в начале приема.

Многие выразили желание проводить вдову до самого замка. В большом салоне, где местами еще сохранились следы разрушений после извержения Горы Пеле, находились отец Шевийяр и отец Бонненон, настоятель монастыря иезуитов, большой друг и покровитель покойного. Несмотря на свой преклонный возраст, он, не колеблясь, приехал из форта Руайяль в форт Святого Петра. Рядом с ними был Мерри Рулз де Гурселя, шталмейстер, майор, на ответственность которого отныне, как, все полагали, будет возложена большая ответственность и в руках которого будет сосредоточена большая власть.

Военные были представлены капитаном Байярделем, капитаном Лестибудуа де Ля Валле и господином де Ля Усейемом, командиром роты колониальной вспомогательной части. К ним потом присоединились колонисты Босолей, Сигали и Виньон, которые всегда были верны генералу.

В других группах находились господин де Вассер, отец Фейе, настоятель доминиканского монастыря, колонист де Пленвилль дю Кабре, далее шли судья Фурнье, лейтенант Дювивье, занимающийся гражданскими и уголовными делами, интендант Лесперанс и, наконец, капитан Ля Гаренн, который подходил то к одной, то к другой группе, прислушиваясь к тому, о чем говорили.

Мерри Рулз изобразил на своем лице печаль сообразно обстоятельствам. Когда в течение грандиозных похорон, о которых все долго вспоминали потом, люди выражали свое горе, Мерри Рулз оставался суров и неприступен. Трудно было сказать, о чем он думал, глядя на жесткое выражение его оплывшего красного лица. Однако те, кто знал его лучше, могли бы увидеть скрытое беспокойство и нетерпение. Дело в том, что он не без основания считал, что в ближайшее время его власть и состояние будут поставлены на карту. Он задавался вопросом, сможет ли Мари заменить своего мужа. Решит ли Высший Совет, что она не способна выполнять столь сложные функции? Маловероятно, так как Мари может сама потребовать стать преемницей своего мужа, потому что, в конце концов, именно губернатор острова назначал членов этого Совета, который должен был назвать королю нового губернатора. Впрочем, не столь важно, станет ли Мари преемницей Жака дю Парке. В любом случае Мерри Рулз, майор острова, будет чем-то вроде регента. Надо только, чтобы Мари повиновалась ему, слушала его и следовала его советам. Слабая женщина в трауре, ей бы заниматься своими детьми, а не руководить островом. Если даже Мари не захочет занять пост дю Парке, Высший Совет, вне всякого сомнения, не назначит Мерри Рулза на этот высокий пост.

Правда, такое назначение Высшим Советом должно быть утверждено самим королем. Но знал ли король о том, что происходит на Мартинике? Наложит ли он вето на назначение Мари?

После смерти дю Парке Мерри Рулз только и думал об этом и, как видно, не он один.

Однако он заметил, что ему стали чаще оказывать знаки уважения, словно этим хотели добиться его расположения и дружбы.

Отец Бонненон, настоятель монастыря иезуитов, человек высокой культуры и всеми уважаемый, который был назначен на этот пост благодаря протекции кардинала де Ришелье, оценившего тонкость его ума и прозорливость, всегда уделявший внимание проблемам майора, был, по-видимому, занят в этот момент другими вопросами.

Поэтому сейчас он делал с определенной целью замечания, которые все слушали с большим вниманием.

Реджинальд де Мобрей вышел наконец к гостям из своей комнаты, иначе могли бы подумать, что он собирался прятаться там все время, чтобы избежать этой компании. Он спустился неслышным шагом, стараясь пройти незамеченным, что было сделать довольно легко, так как каждая группа была слишком увлечена разговором, и никто не повернул головы в его сторону. Мобрей направился к отцу Бонненону и Мерри Рулзу.

Подходя к ним, он услышал, как настоятель говорил:

— Мой дорогой майор, я уже сказал капитану Байярделю об опасности, грозящей острову и его процветанию со стороны этих морских пиратов, которых вооружил командор де Пуэнси на своем острове Сен-Кристоф. Я говорю об этих людях, грабящих как испанцев, так и англичан, с которыми, однако, мы не находимся в состоянии войны. Они подходят даже к нашим берегам и убивают наших несчастных колонистов.

В этот момент отец Бонненон заметил кавалера де Мобрея. Реджинальд низко преклонил колено и с почтением приветствовал его. Иезуит ответил ему улыбкой и легким наклоном головы.

— Святой отец, — сказал шотландец, видя, что настоятель замолчал, — позвольте мне напомнить, что я нанес вам визит несколько лет тому назад, когда приезжал к генералу дю Парке, чтобы сообщить ему секрет отбеливания сахара.

Он уже было собрался напомнить, как уговорил голландских специалистов выдать их секрет, когда отец Бонненон дал ему понять, махнув рукой, чтобы он не продолжал.

— Я хорошо помню вас, сын мой. Вы шотландец по имени Мобрей.

— Совершенно верно, — ответил кавалер.

Мерри Рулз окинул Реджинальда долгим взглядом, по которому трудно было судить, выражал ли он ненависть, злобу или беспокойство. Однако он приветствовал его взмахом своей шляпы с пером. Кавалер ответил на это приветствие.

— Я приехал, господа, в день смерти этого великого человека, которого похоронили сегодня. Могу сказать, что я высоко ценил его необыкновенные качества, — сказал Реджинальд. — Кончина генерала явилась большим ударом для Мартиники и ее жителей.

Он глубоко вздохнул и снова заговорил:

— Святой отец, я слышал, как вы говорили об этих морских пиратах, убивающих и грабящих беззащитных колонистов. Я думаю, что речь идет о людях, которых называют флибустьерами и которые бороздят карибские воды без всякого стеснения. Во время моих путешествий я слышал много страшных рассказов о том, как эти люди обходятся с пленными. Мне даже рассказали, что один капитан с острова Сен-Кристоф приказал посадить на кол одного английского капитана, но ведь так не обращаются даже с простыми матросами!

— Однако, вы сами шотландец! — вставил отец Шевийяр с легкой улыбкой.

— Ну и что же! — ответил Мобрей, нисколько не смущаясь. — Если я говорил об английском капитане, так это не от того, что сам я не англичанин, а шотландец. Никто лучше меня не знает, что бывают, к сожалению, английские флибустьеры, столь же жестокие и низкие, как и флибустьеры этого командора де Пуэнси. Кстати, я хотел бы напомнить вам, что этот де Пуэнси был долго связан с капитаном Варнером с острова Сен-Кристоф, а он мой соотечественник.

Мерри Рулз выслушал с большим вниманием рассказ шотландца. Ему тоже приходилось видеть, как действуют флибустьеры. Он не мог забыть методы капитана Лефора, как и того, что тот сделал с ним и с лейтенантом Ля Пьеррьером.

Никто так не ненавидел флибустьеров, как Мерри Рулз, никто на Мартинике так не желал их уничтожения, как он. Впрочем, он уже решил, что каждый арестованный экипаж флибустьеров должен быть повешен сразу же, как будут получены доказательства их грабежей и убийств.

Он решил уточнить:

— Я дал указание, чтобы все пираты, которые будут пойманы у наших берегов, были сразу же казнены. К моему большому сожалению, я вынужден сегодня сказать, что покойный генерал придерживался по этому вопросу иного мнения и часто противодействовал моим проектам.

Мобрей внимательно взглянул на майора. Он никогда ему не нравился. Он не мог забыть, что Мерри Рулз хотел купить Гренаду и гренадцев у генерала дю Парке, когда он сам хотел сделать это приобретение на имя де Сериллака, и что ему удалось это сделать только благодаря своей дипломатии, в особенности благодаря тонкому подходу к Мари, не гнушаясь прибегать то к ласкам, то к угрозам.

Тут вновь заговорил отец Бонненон:

— Господа, мне особенно докучает сегодня голландский корабль — я говорю голландский, потому что члены его экипажа родом из этой страны — на корабле был поднят черный флаг, развевающийся с неописуемой надменностью. Вооруженные до зубов, они вывешивают эту эмблему убийства и преступления — черный флаг!

— Святой отец, может, вы нам расскажете, что сделал этот голландец? — вкрадчиво спросил Мобрей.

— Ну, конечно! Этот корабль прибыл с месяц тому назад в Анс де Реле. По-видимому, он приплыл со стороны канала Сент-Люси и уже попытался было бросить якорь у острова Святой Анны, когда увидели там карибских дикарей, занимающих до сих пор эту часть острова, и испугались их. Жители с Сент-Люси видели это. Короче говоря, этот корабль бросил якорь у острова Анс де Реле. С него сошло примерно двадцать разбойников. Она напали на город, опустошили все, захватили табак и сахарный тростник. Но и этого им показалось мало… Эти мерзавцы принялись за женщин. Мужья самых красивых из них остались живы благодаря лишь самоотверженности их несчастных жен, согласившихся на издевательства этих негодяев.

На лице Мерри Рулза появился страх.

— У нас только три корабля береговой охраны, — сказал он. — Этого совсем недостаточно для обеспечения нашей безопасности. Придется приказать капитану Байярделю, чтобы он обращался с этими разбойниками так же, как он обращается с кучкой карибских дикарей.

— Да, — согласился отец Шевийяр. Эти голландцы много себе позволяют. Мне сказали, что недавно видели английский корабль с флибустьерами около Фонд Капота. Нет никакого сомнения в том, что у этого английского экипажа были те же намерения, что и у голландского, о котором только что говорил настоятель, но, к счастью, колонисты были предупреждены и встретили пиратов с мушкетами в руках, и английский корабль должен был ретироваться.

— Англичане опаснее французских или голландских флибустьеров, — с уверенностью сказал отец Бонненон. Шевалье де Мобрей извинит меня, если я скажу, что несмотря на то, что мы и не находимся в состоянии войны с этой страной, видно, что она стремится захватить наши владения. Нам уже много раз приходилось защищаться от них. Кромвелю хотелось бы стать нашим покровителем, как и покровителем своей страны, — добавил он с тонкой усмешкой.

— Я бы больше боялся англичан, чем голландцев, — заверил отец Шевийяр.

Реджинальд повернулся к нему. Он был немного бледен и, несмотря на усилия, которые делал над собой, воскликнул:

— Вы напали на меня за мою национальность, отец мой, но позвольте мне все-таки защитить англичан, напомнив вам, что совсем недавно один французский пират по имени Лефор высадился со своим экипажем в форте Святого Петра и напал на него. И под таким флагом, что один английский корабль посчитал своим долгом прийти вам на помощь.

Он не смог продолжить, потому что кто-то прервал его громким голосом:

— Что вы сказали, месье? Что вы сказали? Сможете ли вы повторить такому человеку, как я, то, что вы только что сказали?

Мобрей резко обернулся и узнал капитана Байярделя, который, услышав имя Лефора, произнесенное громко, покинул свою группу, чтобы защитить своего лучшего друга.

На какое-то мгновение Реджинальд растерялся, но потом решился и твердо произнес:

— Я напомнил, месье, о том, что какое-то время тому назад французский пират напал на форт Святого Петра.

— Вы лжете, месье! — гневным голосом сказал капитан, выпрямившись во весь свой гигантский рост очень сильного человека. — Вы лжете, потому что пиратом, имя которого вы больше не осмеливаетесь произнести, был капитан Ив Лефор. Ив Гийом Лефор, месье, и потому что на остров должны были напасть карибские дикари и англичане одновременно, — англичане сговорились с дикарями, — Лефор вмешался и выстрелил из пушки. Вам нужны доказательства, месье? Поговорите об этом с мадам дю Парке. Она вам расскажет, что только благодаря вмешательству Лефора остров, ее супруг, она сама и жители его были спасены.

Мобрей дрожал всем телом. В его глазах светилась ненависть. Он проклинал себя за то, что начал этот разговор, хотя в его планы и входило уничтожить всех флибустьеров, которые мешали делам англичан в водах Карибского моря, он не мог стерпеть того, что этот дерзкий гигант обозвал его лжецом и, кроме всего прочего, опроверг его слова.

Он сглотнул, взял себя в руки и ответил сухим, но вежливым тоном:

— Я, видимо, был неправильно информирован, месье. Вы могли бы просто сделать мне замечание по этому поводу. Судя по тому, как вы говорите, у вас есть немало доказательств в пользу вашего друга. Однако никто вам не позволял обзывать меня лжецом. Подобного оскорбления я вам никогда не простил бы, капитан, если бы не учитывал ваше нервное состояние в этот момент.

— Я к вашим услугам, месье, — ледяным голосом ответил Байярдель. Если вы требуете сатисфакции, я всегда готов.

Положив руку на эфес рапиры, он посмотрел на врага.

Тут вмешался отец Бонненон, который развел своими ласковыми руками обоих мужчин:

— Дети мои! В такой печальный день! Прошу вас, никаких ссор! Всем присутствующим здесь необходимо, как никогда, сохранять самообладание и не горячиться. Как вы думаете, капитан Байярдель, что бы сказал генерал дю Парке, если бы увидел, с какой быстротой вы хотели выхватить вашу шпагу в тот момент, когда все погружены в глубокий траур?

— Святой отец, — спокойно ответил Байярдель, — генерал знал, что моя шпага была всегда между ним и его врагами. Она всегда и при любых обстоятельствах служит моим друзьям и моим господам. И ни место, ни время, ни возможные последствия моего поступка не помешают мне скрестить мою шпагу с любым, кто осмелится напасть на тех, кто дорог мне.

— Капитан Байярдель! — воскликнул строгим голосом майор Мерри Рулз. — Пока что еще я командую моими солдатами! И прошу вас успокоиться.

Все еще кипящий Байярдель, много повидавший в жизни, который однажды со своим другом Лефором держал Мерри Рулза на конце шпаги, собирался было что-то возразить, когда Мерри Рулз властным жестом вновь остановил его:

— Капитан Байярдель, вы ответите за свое поведение, которое я рассматриваю как приказ подчиниться. Достаточно, вы можете идти.

Гигант оглядел всю группу и поклонился, прежде чем уйти.

Ссора не прошла незамеченной для других. Она лишь усилила беспокойство колонистов, таких, как Босолей, Виньон и Сигали.

Эти люди, живущие более реальной жизнью, чем военные и даже священники, думали не только об их достоянии, но и трудностях, которые могли возникнуть вследствие изменений, которые произойдут в администрации острова, например, изменение меры веса, новые налоги и обложения, иначе говоря, все новые постановления, способные их разорить.

Поэтому они потихоньку прислушивались. Они пришли сюда, чтобы выведать что-нибудь, что помогло бы им понять, какое будущее может ожидать их.

По правде говоря, они не очень-то доверяли Мари дю Парке. Они восхищались ее супругом за твердость характера, смелость и выдающиеся качества руководителя, принесшие ему известность; легендарная приветливость и патриархальный метод управления способствовали укреплению и процветанию колонии. Но они не знали того, что его жена играла не менее важную роль во всех его начинаниях. Для них же Мари была такой, какой описывали ее Ля Пьеррьер, сам Гурселя и десяток других человек, которые говорили о ней, что она была доступной женщиной, поддающейся любовным соблазнам, потому что она была красива, что у нее было много поклонников и что она явно имела связь с иностранцем.

Поэтому они с подозрением отнеслись к тому, что тот отсутствовал на похоронах генерала, и были неприятно удивлены его внезапным появлением в салоне. Этим человеком являлся шевалье Реджинальд де Мобрей.

Да, это был тот самый иностранец, о котором всегда упоминали, вспоминая дни, когда Мартиника чуть было не оказалась в руках англичан, это был тот самый человек, сопровождавший Мари в тот день, когда один шпион пробрался на остров, чтобы собрать для врагов все необходимые сведения.

Вот почему они внимательно прислушивались к тому, что говорил Байярдель.

Босолей, Виньон и Сигали подошли к этой группе в тот самый момент, когда капитан удалялся. Он еще не успел подойти к двери, как Босолей, посоветовавшись взглядом со своим товарищем, заявил:

— Господин майор, мои друзья и я невольно слышали то, о чем вы только что говорили с нашими уважаемыми святыми отцами Бонненоном и Шевийяром.

Все разом поглядели на него.

— Нам бы хотелось быть уверенными в дальнейшем — и я полагаю, что выражаю мнение большинства колонистов — повторяю, уверенными в том, что ни один пират, ни один дикарь не приблизится отныне к берегам нашего острова без нашего на то позволения.

Отец Шевийяр, сидевший рядом с настоятелем, поднялся, чтобы ответить колонисту:

— Сын мой, — сказал он елейным голосом, — есть разные пираты и флибустьеры, есть и разные дикари.

Рядом раздался голос. Это говорил колонист Пленвиль дю Кабре:

— Что означает это различие? — спросил он. — С каких это пор, святой отец, когда жизнь нашей семьи в опасности и все наше добро может быть отнято, а плоды нашего упорного труда могут быть превращены в пепел по вине некоторых нечестивцев, с каких это пор делается различие между мошенником, который грабит, насилует и убивает, и разбойником, который убивает, насилует наших женщин и дочерей, забирая все наше имущество? Есть ли на земле хоть один убийца, которого не накажет небо? Вас послушать, так можно в это поверить!

— Сын мой, — ответил отец Шевийяр все тем же елейным голосом, — есть пираты, совершающие преступления, о которых вы говорите, но есть также и французские флибустьеры, которым мы обязаны — я повторяю это вслед за капитаном Байярделем — не только нашей свободой, но и жизнью наших жен и дочерей! И когда я говорю это, я имею в виду капитана Лефора.

На мгновение он остановился, услышав ропот, и вновь заговорил, но уже более резким тоном, отчеканивая каждое слово:

— Можно не любить Лефора, можно считать его морским разбойником! Как служитель Церкви, я даже думаю, что он совершил немало грехов, я бы даже сказал смертных грехов! Но не забывайте, господа, что именно этот человек с горсточкой своих людей вырвал нас из когтей карибских дикарей, как справедливо сказал капитан Байярдель, в тот самый момент, когда эскадра английских кораблей, якобы шедшая нам на помощь, сразу же исчезла после выстрелов его пушек.

Голос церковнослужителя был слышен во всем салоне, и он обращался уже не к группе людей, а ко всем присутствующим. Его голос звучал словно под высокими сводами церкви, ширился, и каждый почувствовал дрожь в груди. Никто не промолвил ни слова.

— Кроме того, — снова заговорил отец Шевийяр, — я сказал, что есть разные дикари. Ведь наша религия учит прощать. Сегодня я видел собственными глазами с полсотни карибов на похоронах человека, который смог их понять и вести с ними переговоры по-человечески, уважая их достоинство, чтобы больше не повторялись кровавые побоища, свидетелями которых мы с вами были. Разве вы сочли дикарями тех, кто пришел бросить горсть земли на гроб человека, которого мы хоронили сегодня с должным почтением? Обдумывайте ваши слова, дети мои! Я предостерегаю вас от взаимной ненависти, от всякого рода клеветы и махинаций, которые могут иметь место на нашем острове после смерти его владыки, память которого мы чтим и всегда будем чтить. Не забывайте, что некоторые заинтересованы в том, чтобы посеять раздор в наших рядах! Мы объединимся вокруг человека, который станет преемником нашего генерала дю Парке, кто бы он ни был, ибо он будет назначен Высшим Советом, который назначен, в свою очередь, нашим усопшим, о котором мы все скорбим.

Решив, что он достаточно сказал, отец Шевийяр умолк и снова сел. Он, без сомнения, полагал, что все было окончено и что каждый вернется к начатому разговору.

Капитан Байярдель уже подходил к двери, когда вдруг услышал этот взволнованный голос, говорящий в защиту Лефора. Тогда он остановился, чтобы до конца дослушать речь. Теперь, как и Шевийяр, он полагал, что инцидент исчерпан.

Каково же было его удивление, когда он услышал слова колониста де Пленвилля:

— Прошу извинить меня, святой отец, но я не могу безоговорочно принять аргументы, выдвинутые вами. Есть дикари, которых мы можем принять в нашу среду, как например те, которые спустились сегодня с холмов, чтобы отдать последние почести нашему генералу. Но есть также между Басс-Пуэнтом и Кюль де Саком и англичане, решившие добраться до наших жилищ и перерезать наши семьи! Вы это знаете лучше, чем кто-либо другой! Что касается меня, то я твердо заявляю, что буду уничтожать их всех без разбору без малейшего угрызения совести!

Раздался одобрительный шепот, который он прервал еще более громким голосом:

— Что же до капитана Лефора, то мы все знаем, что он разбойник! В прошлом дезертир, которому генерал когда-то спас жизнь. А потом он стал убийцей, загубившим жизнь двадцати лучших колонистов нашего острова, заманив их в ловушку. Недовольный этим результатом, он вдобавок сделал все для того, чтобы многие из наших были приговорены к смертной казни, обвиненные им как участники заговора. Я знаю, что эти люди были в конце концов помилованы генералом, однако Лефор не имел к этому помилованию никакого отношения. А еще я хочу напомнить, что Лефор продался командору де Пуэнси, предварительно продав ему губернатора Ноэля Патокля де Туази. С этого самого дня он обзавелся кораблем, вооруженным самим де Пуэнси!

Конечно, капитан Байярдель не мог слушать дальше. Быстрый, как молния, он вытащил из ножен свою длинную рапиру и воскликнул громовым голосом:

— Пусть умрет наглец, посмевший произнести столь гнусную ложь!

Он резко оттолкнул капитана де Ля Гаренна и Лестибудуа де Ля Валле, которые тщетно пытались удержать его: рапира уже сверкала, словно молния, среди разноцветных мундиров.

Капитан Байярдель был не из тех, кто предает. Оказавшись перед колонистом Пленвиллем, он воскликнул тем же громовым голосом:

— Дайте оружие этому человеку! Пусть ему дадут оружие, тогда я смогу впихнуть назад в его глотку все те глупости, которые он изрек здесь в вашем присутствии!

Белый, как мел, Пленвилль отступил назад, ища выхода. Он знал, каким великолепным фехтовальщиком был капитан, и у него не было никакого желания сражаться с Байярделем.

— Шпагу! Шпагу этому презренному болтуну! — продолжал в исступлении кричать капитан, ища налившимися кровью глазами, у кого бы вытащить из-за пояса шпагу, чтобы бросить ее к ногам своего врага.

Ослепленный от гнева, не владея больше собой, он заметил шпагу майора Мерри Рулза. Одним прыжком он оказался рядом с майором и уже собирался схватить его рапиру, как вдруг с верхних ступеней лестницы раздался ровный, холодный и властный голос человека, хорошо владеющего собой. Даже если бы вдруг в этот момент заговорил сам покойный генерал, он бы не произвел такого впечатления.

— Что это за люди, желающие драться на шпагах в тот день, когда каждый должен предаться всей душой воспоминаниям и скорби? Кому пришло в голову сеять смуту в умах людей? Кто посмел забыть, что еще вчера генерал дю Парке правил здесь во имя счастья и процветания нашего острова, во имя справедливости? Кто посмел обвинить такого человека, как Ив Лефор, а также и других верных генералу дю Парке людей, которым он дарил свою дружбу?

Воцарилась мертвая тишина. Все головы разом повернулись в сторону говорящей. Это была Мари. Она продолжила:

— Капитан Байярдель, прошу вас удалиться. Я понимаю, что горестные минуты, которые мы только что пережили, могли разгорячить головы, однако я не потерплю, чтобы проявляли неуважение к памяти генерала дю Парке в тот самый день, когда его положили в землю.

Байярдель вложил свою рапиру в ножны. Широким жестом взмахнул он своей шляпой и пошел к выходу, громко стуча сапогами со шпорами.

Когда он вышел, Мари медленно стала спускаться по лестнице.

Гордым взглядом окинула она озадаченных присутствующих, онемевших от чарующей красоты, естественной красоты, подчеркнутой траурной одеждой и вуалью, легкой, как дымка. Под ней виднелось ее побледневшее лицо, и все же вуаль не могла скрыть странного блеска ее глаз.

Все были поражены тем, что черты ее лица больше не выражали горя, напротив, она была полна решимости и твердости.

Все смотрели на нее, не сводя глаз. Остановившись посреди лестницы, она обвела медленным взглядом каждого по очереди всех собравшихся в салоне мужчин. Вначале ее взгляд остановился на Мерри Рулзе, который не смог скрыть впечатления, произведенного на него появлением вдовы, затем на Мобрея, лицо которого сияло от восхищения.

Остудив свой гнев, Мари заявила строгим и серьезным тоном.

— Господа, мне хотелось бы подождать немного, пока в ваших сердцах воцарится мир, только тогда я смогу начать разговор об одном из самых важных вопросов, от решения которого зависит судьба нашего острова. Но только что виденное мной заставляет меня думать, что вместо того, чтобы вернуть желанный мир время только лишь горячит ваши умы. Этот инцидент явился лишним подтверждением того, какой невосполнимой потерей для Мартиники явилась смерть моего несчастного супруга генерала дю Парке. Я предвижу опасность того, что люди начнут ненавидеть друг друга и ссориться. Поэтому я прошу вас забыть о разногласиях, словно их никогда не было.

Она смолкла на минуту, чтобы оценить впечатление, произведенное ее словами, но, так как по-прежнему царило молчание, продолжила:

— Некоторые из вас беспокоятся о будущем. Они боятся дикарей и пиратов. Но я спрашиваю их, почему они так боятся, что, разве они хуже защищены, чем при жизни генерала? В случае нападения карибцев или флибустьеров я первая возьму в руки оружие. Я не забыла — и прошу вас не забывать об этом, — как я защищала этот замок от дикарей, сама стреляя из пушки и мушкета.

Она снова умолкла. В каком-то смысле она сейчас выдвинула косвенным образом свою кандидатуру на преемственность своему супругу, и каждый мог ясно понять ее планы.

Мари продолжила:

— Я намерена как можно быстрее собрать семейный совет, чтобы вынести решение о судьбе моих детей. Моему Жаку только одиннадцать лет. Но он является наследником своего отца, и если он пока еще не может управлять вместо него, то, по крайней мере, должен сохранить свою собственность.

Заметив, что многие кивают головами в знак одобрения, она быстро добавила:

— Прошу майора Мерри Рулза собрать завтра же здесь, в Горном замке, членов Высшего Совета, а также всех офицеров рот вспомогательной части, настоятелей обеих миссий, а также именитых граждан, которые всегда проявляли верность моему покойному супругу и известны своей лояльностью.

Она кончила говорить. Последовало долгое молчание, словно все ожидали чего-то еще, но она сделала вид, что уходит обратно, и тотчас же несколько человек во главе с майором, капитаном Ля Гаренном и отцом Шевийяром бросились к лестнице, чтобы удержать Мари.

Она остановила их, подняв руку:

— Мне надо отдохнуть и прежде всего помолиться, — сказала она ровным голосом. — Я очень огорчена тем, что пришлось вмешаться, чтобы укротить взрыв эмоций. В конце концов, может быть, будет лучше, если все разрешится как можно быстрее. До завтра, господа!

С этими словами она гордо и величаво поднялась к себе.

Несколькими минутами позже визитеры ушли в форт Святого Петра.

 

Глава 5

В которой шевалье де Мобрей разворачивает свои батареи

Как только отец Бонненон и отец Шевийяр последними покинули Горный замок, Реджинальд бросился в комнату Мари.

Его лихорадило и, несмотря на желание казаться сдержанным, все его лицо светилось от радости.

Поэтому, когда он постучал в дверь и получил разрешение войти, он воскликнул с нескрываемым восторгом:

— О, Мари! Дорогая Мари, вы были просто неотразимы! Мне кажется, мало кто из женщин был бы способен проявить такое достоинство. Я внимательно наблюдал за вами: вы не сделали ни одного промаха, а ваша простота и твердость просто сразили всех.

— Благодарю за комплимент.

Его приход оторвал Мари от глубокого раздумья. Когда она сказала ему «войдите», он заметил, что она стояла на коленях на скамеечке для молитв. Как только он вошел, она поднялась и присела на банкетку из бархата гранатового цвета.

Он приблизился к ней, все еще находясь в состоянии экзальтации.

— Мне очень хотелось, Мари, выразить вам восхищение. Говорят, что в моей стране женщины очень холодны и в тяжелые моменты принимают гордый вид. Это, без сомнения, из-за нашего сурового климата: у нас много холодных озер и часто бывают туманы. Но я не верю, чтобы какая-нибудь великосветская дама Шотландии могла бы сравниться с вами.

Мари не смогла сдержать счастливой и нежной улыбки. В глубине души она гордилась его похвалой. У нее был вкус к власти и то, что сказал ей любезный шевалье, являлось доказательством тому, что она обладала необходимыми качествами, чтобы стать преемницей своего мужа до совершеннолетия маленького Жака.

— Что вы хотите этим сказать, Реджинальд? — спросила она.

Он сел рядом с ней и заглянул ей в глаза.

— Мари, я думаю, что ваше вмешательство сегодня вечером послужило вам больше, чем можно было надеяться. Вполне очевидно, что майор Мерри Рулз хотел выдвинуть свою кандидатуру на заседании Высшего Совета на пост генерал-лейтенанта Мартиники. Но вы одним ударом разрушили все его планы.

— Что это означает?

— Это означает, дорогая Мари, что завтра Совет не сможет вам ни в чем отказать! Впечатление, которое вы произвели на всех присутствующих, сыграет в вашу пользу, Мари: сегодня по городу пойдут слухи о том, что завтра вы займете место вашего покойного супруга.

— А я не так, как вы, уверена в положительном решении вопроса, Реджинальд, — ответила она спокойно. — Вы сами говорили о Мерри Рулзе и его планах. Если до этого момента мне и удалось провалить его планы, его жажда власти от этого не уменьшится. От такого честолюбивого человека, как майор, можно ожидать всего. Он ловок, гибок, не настаивает, когда чувствует, что над ним взяли верх. Однако при необходимости он без колебания прибегнет к клевете, чтобы только победить меня. Бог знает, на какие измышления он способен сейчас в кругу своих друзей!

— Не бойтесь, — с уверенностью сказал Мобрей. — Не так уж он опасен. Хотя, если хорошенько подумать, то сейчас он может найти у вас только одно слабое место. Во всяком случае, мы знаем это и сможем немедленно отразить все его нападки.

— Какое слабое место?

— Ну как же! Вы же слышали стычку колонистов Босолея и Пленвилля с майором и капитаном Байярделем.

— Конечно. И что же?

— Спор начался с некоторого несогласия относительно значения нескольких слов. Отец Шевийяр считал, что не надо смешивать карибских дикарей, пришедших на похороны генерала дю Парке, со злодеями, которые нападают на остров, и что не надо было называть флибустьеров с острова Сен-Кристоф пиратами. В общем эти рассуждения были бы не столь важны, если бы не вмешались колонисты, выразив в несколько повышенных тонах свои опасения. Они не чувствуют себя в безопасности, ибо эти две угрозы висят над ними постоянно. Их страшит, что в любой момент они могут быть разорены. Если им верить, то они боятся больше флибустьеров, чем дикарей.

— Можно подумать, что они забыли, чем обязаны этим флибустьерам! — воскликнула Мари в негодовании. — Боже, насколько же коротка их память! Да если бы не Лефор и Байярдель, остров дважды мог быть подвергнут разорению, его просто бы сожгли, а невинная кровь лилась бы рекой!

— Мне об этом ничего не известно, — скромно признался Реджинальд. — Не мне судить, ведь меня не было здесь в этот момент. Но в чем я уверен, так это в том, что флибустьеры действительно представляют собой постоянную опасность. Не спорю, что люди вроде Лефора и Байярделя, которых вы, кажется, очень уважаете, могли оказать огромные услуги острову Мартиника. Однако не забывайте, что есть и другие пираты, которые без колебаний разорили бы его, если бы только были уверены в своей удаче.

Мари откашлялась с некоторым раздражением, а Мобрей настойчиво продолжал:

— Не сердитесь, дорогая Мари, во всяком случае, не надо сразу в штыки воспринимать все, что я желаю вам сказать. Пока другие пираты только и ждут случая, чтобы напасть на остров, Лефор и Байярдель, может, даже готовы прийти им на помощь.

Мари с сомнением покачала головой:

— Вы что-то путаете, Реджинальд, и сгущаете краски.

Реджинальд уловил в ее голосе нотку сомнения, указывающую на то, что она начинает сдаваться. Это придало ему больше уверенности. Стало быть, Мари действительно не была твердо убеждена, как это накануне утверждала, в верности Лефора и Байярделя, что, однако, не помешало ей выразить им свою признательность. Но она знала Лефора, его беспринципность, непосредственность, храбрость, жажду риска и склонность к авантюрам, которые всегда руководили его поступками. Что же до Байярделя, то разве не был он верным подручным Лефора? Да! Мари вынуждена признать, что она ни в чем не могла рассчитывать на людей, тем более защищать их в деле, обреченном на проигрыш ввиду азартности их натур.

— Надеюсь, — вкрадчиво сказал шевалье, — что вам не придется выбирать между наследством, которое вы должны сохранить для ваших детей, и Лефором? Вы должны осознавать свои обязанности по отношению к сыну, хотя бы в память о его достойном отце. А Лефору, который, может быть, пока еще и честный человек, но стоящий на грани преступления, вы ничем не обязаны. Ради бочки рома и слитка золота он способен предать любого. Вряд ли можно рассчитывать на такого человека. Если же общественное мнение осудит его, вы тоже не сможете не осудить его, иначе подумают, что вы сознательно губите себя и детей.

— Не осудить его! — повторила она с волнением в голосе.

— Именно так! — сказал он ледяным тоном. — И я готов объяснить вам, почему. Потому что прежде всего вы должны осознавать свои обязанности по отношению к вашему ребенку. Вы должны даже пожертвовать собой ради него. Кроме того, — а это вас уже обязывает осудить Лефора и Байярделя — завтра вы предстанете перед Высшим Советом Мартиники. Вы много выиграете, если покажете в Совете, что горите желанием удовлетворить общественное мнение. А если вы пойдете против него, то считайте, что проиграли. Понимаете?

— Я понимаю, — неуверенно ответила Мари. — Я понимаю, что общественное мнение осудило Лефора и Байярделя. Ведь так? Следовательно, завтра я должна пожертвовать и тем, и другим?

Реджинальд смотрел на нее с еще большим восхищением, чем тогда, когда она говорила, стоя на лестнице замка. Он поближе придвинулся к ней, чтобы можно было дотронуться до нее, и, взяв ее за руку, сказал:

— У вас проницательный ум, Мари! Но вы не совсем правильно поняли меня. Лефор и Байярдель не такие уж простаки. Поэтому надо, чтобы вы четко и ясно заявили, что вы решительно настроены на беспощадную войну с дикарями и флибустьерами, кем бы они ни были.

Помолчав минуту, он продолжил:

— И потом, кто может с уверенностью сказать нам, жив ли Лефор или погиб в каком-нибудь новом походе?

— О! Я так не думаю! — ответила Мари с уверенностью.

— Кто знает? Лефор — это олицетворение беспорядка и зла. Под этим именем подразумеваются все пираты, корсары и морские разбойники, терроризирующие трудовое население этих краев.

Он подождал, какова будет ее реакция, но поскольку она продолжала молчать, добавил:

— Осудите их, Мари! Да, объявите им войну с завтрашнего дня! И тогда вы вырвете у Мерри Рулза его главный козырь. Его кандидатура или, по крайней мере, попытка, которую он обязательно сделает, чтобы получить место, которое по праву принадлежит вам, во имя вашего сына Жака Диеля Денамбюка, опирается, могу в этом поклясться, на программу: «любой ценой оградить остров от флибустьеров и дикарей».

— Насколько мне известно, Байярдель — не флибустьер, не пират, — заметила Мари тихим голосом. — Однако его, таковым считают. Этот человек очень предан мне, и я отвечаю за его лояльность и моральные качества. Кроме того, Байярдель выполняет на острове почетную работу и имеет высокое звание: он начальник береговой охраны острова от дикарей.

— Флибустьеры — это те же дикари, — ответил Реджинальд.

— Ну и дальше что?

— А то, что Байярдель будет гоняться за пиратами, если он лоялен! Он победит их или погибнет в сражении, если он такой верный и храбрый, каким вы его описываете. В противном случае, если он лишен этих добродетелей, ему нетрудно будет перейти на сторону врага, и вот тогда его нужно будет повесить, как и других.

— Ах! — воскликнула Мари, дав понять шотландцу, что сердце ее разрывается на части — Вы плохо судите об этих людях! Вы не знаете, чем я обязана им.

— Я знаю, — твердо сказал он, — но вы можете потерять из-за них наследство вашего сына.

Наступило тяжелое молчание, во время которого шевалье не отрываясь смотрел на Мари. Затем он продолжил:

— Я хотел бы, друг мой, сказать вам еще многое, чтобы вы встали на верный путь. Надеюсь, вам известно, что я объездил почти весь свет и что за двадцать лет моих путешествий я много повидал. Говорю вам об этом, потому что знаю, что «Речи о состоянии мира и войны» Макиавелли являются вашей настольной книгой. И все-таки я чувствую, что вы слушаете меня в пол-уха. Цель оправдывает средства, так-то! Никто вам не говорит, что нападая на пиратов, вы осуждаете Лефора. С другой стороны, подчиняясь воле народа, вы подчиняетесь королю.

— Королю? — изумилась она.

— Именно так, — ответил он. — У меня с собой есть копия приказа, отданного губернатору Гваделупы, в котором Его Величество доводит до сведения через своего министра следующее: «… зло, причиняемое пиратскими набегами настолько очевидно, что командующий эскадры, идущей в Пуэнт-а-Питр, получил приказ захватывать всех пиратов, встреченных в море, и доставлять их в Гваделупу, где их будут судить как разбойников в соответствии с действующими указами». В этом указе есть добавление, — уточнил он. — «Флибустьеры должны быть информированы о намерениях. Его Величества с тем, чтобы эти люди с момента получения приказа проявили склонность, как этого желает Его Величество, к обработке земли или же занятию торговлей, являющимся главным способом поддержки колонии…»

— Но, — воскликнула Мари, — неужели Его Величество так плохо информировано, не знает, что без этих флибустьеров многие враги нашей страны без всяких колебаний будут останавливать наши корабли, чтобы уморить нас с голоду? Ведь дело в том, что господин де Пуэнси создал свой собственный флот с тем, чтобы французские корабли не могли быть остановлены голландскими, испанскими… и даже английскими кораблями, — добавила она после некоторого колебания.

— Не означает ли это, дорогая Мари, что вы решили не подчиниться королю, общественному мнению и тем самым потерять наследство, которое должен получить ваш сын? Какая важность, если один или два корабля не прибудут на место, зато маленький Жак не потеряет того, что он должен получить по праву!

Она схватилась за голову обеими руками; Реджинальд просто добивал ее своими аргументами. Она думала о Лефоре, от которого давно не было известий, о Байярделе, давшем ей клятву служить верой и правдой. Она говорила себе, что осудить Лефора означало бы ранить в самое сердце начальника береговой, охраны. Могла бы она осудить этих двух мужчин, которым она так многим была обязана, если не всем своим счастьем, оставшись хорошей матерью и верной супругой в своем вдовстве?

Но реальная жизнь брала свое, и она часто повторяла себе, что в государственных делах чувства никогда не приводят ни к чему хорошему.

Реджинальд был прав: в первую очередь надо было сохранить любой ценой наследство маленького Жака. А уж потом подумать, как действовать дальше.

По ее мнению, необходимо было сначала решить самые неотложные вопросы. Впрочем, она это и делала, поспешив собрать Высший Совет на следующий же день после похорон своего дорогого мужа, в то время как она думала только о сыне и желала жить теперь только для него.

Реджинальд нежно похлопывал ее по руке. Она не отнимала ее, ибо не видела в этом жесте шотландца ничего предосудительного, а всего лишь проявление симпатии и чистой дружбы.

Шевалье был слишком тонким человеком и понимал, что было бы абсолютно несвоевременным начинать ухаживания, которые должны были окончиться для него победой, ибо он давно поборол сопротивление Мари. Почему теперь, когда ее муж умер, она отказала бы ему в любви, которой она сама так жаждала при жизни генерала?

Он следил за борьбой, которая происходила в ней, и чувствовал, что его аргументы достигли цели.

Если бы он не сдерживал себя, то сейчас потер бы руки от удовольствия.

Действительно, все теперь было ясно. Мари потребует утверждения на пост, который занимал генерал, и без труда добьется этого от Высшего Совета, тем более, что ее программа будет такой же, как и программа Мерри Рулза, ее главного соперника. Эта программа будет сильно отличаться от той, которую проводил в свое время губернатор острова дю Парке. Когда Мари станет генерал-лейтенантом острова Мартиники, Реджинальд будет давать ей советы и руководить ею. Тогда все препятствия, стоящие на пути реализации его планов, исчезнут. Он сможет спокойно призвать на помощь своих братьев-англичан. Те захватят остров. Он же станет, в свою очередь, губернатором, единственным губернатором со всеми вытекающими отсюда последствиями.

А в настоящий момент он стремился только к одному — к уничтожению французских флибустьеров.

Он выпустил руку Мари, встал и сделал несколько шагов по комнате. Затем вернулся к ней той же походкой, как человек, размышляющий о чем-то и взвешивающий слова, чтобы придать им более глубокий смысл.

— Дорогая Мари, — произнес он наконец, — было бы излишне советовать вам поразмыслить о том, что я вам только что сказал перед началом заседания Высшего Совета, который вы назначили на завтра. Говоря вам все это, я поступаю как хороший советник, как верный и преданный друг и честный человек. Вам не надо будет долго раздумывать, чтобы понять в конце концов, что я прав. А сейчас я посоветовал бы вам хоть немного отдохнуть. Эти дни вымотали вас, друг мой. Уже поздно, и вам лучше пойти лечь спать, чтобы завтра предстать свежей и бодрой перед людьми, среди которых вы найдете немало врагов.

— Спасибо, Реджинальд. Вы правы, я очень устала и пойду лягу. Вы мне дали немало доказательств вашей преданности, и я не буду подвергать сомнению и оспаривать советы человека, имеющего такие замечательные качества, как у вас, дипломата высшего класса.

Помимо своей воли Реджинальд выпятил грудь. Он взял верх!

Он поклонился ей. Мари подала ему руку для поцелуя. Тот приложился к ней губами и подержал ее несколько дольше, чем того требовал этикет, но, однако, сдержанно, чтобы Мари не нашла неприличным этот жест в том состоянии, в котором она сейчас пребывала.

— Отдохните хорошенько! До завтра! — нежно сказал он.

Он удалялся, пятясь назад и словно все еще сомневаясь в решимости Мари, пригрозил ей шутливо пальцем, как это делают непослушным детям, сказав при этом.

— Не забывайте, когда вы установите право маленького Жака на пост губернатора острова, надо будет перейти к истреблению пиратов и флибустьеров, которые правят в здешних водах. Вас изберут единогласно, если вы скажете, что борьба начнется сразу же, как только вас утвердят правительницей. Итак, до свидания, друг мой.

Он открыл дверь и бесшумно вышел. Затем направился в свою комнату ждать Жюли.

 

Глава 6

Мерри Рулз и колонист — де Пленвилль

Таверну под вывеской «Во славу Королевы» в основном посещали моряки, высадившиеся на берег, и отплывающие матросы. Днем там обговаривались различные дела, так как торговый квартал и рынок находились в двух шагах от таверны. Здесь можно было обменять чернокожую девственницу на негра плотного сложения или раба, сильного как Геркулес, на двух молодых негров. А можно было их просто купить. Колонисты, спускаясь с холмов на ярмарку, обедали обычно в таверне «Во славу Королевы», выпивали стаканчик какого-нибудь местного или французского вина и уходили по своим делам.

Случалось, что они засиживались в таверне допоздна, тогда Безике, хозяин таверны, предоставлял в их распоряжение комнату, кишащую тараканами, и постель из соломенного тюфяка со множеством других насекомых.

Отсюда был слышен запах табака со всего света: голландского, атильского, португальского, и плохого табака с Мартиники.

Это заведение ни в чем не уступало другой таверне под названием «Большой Ноннен, подковавший гуся», пользующейся на Мартинике большим успехом.

Построенная из дерева и стоящая неподалеку от реки за пределами форта, она отражалась в зеленоватых водах залива. Из открытых дверей можно было видеть иногда лес из мачт кораблей, качающихся на легкой волне.

К тому же у хозяина таверны были свои обычаи. Он знал, как следует обходиться с тем или иным командиром корабля, прибывшим из Франции с полной мошной и товарами, которыми был забит трюм. Он знал, что надо быть осторожным и с неграми: бывали случаи, когда прибывали очень богатые капитаны с сотнями черных, но больных оспой или чумой.

И наконец, в отличие от своего конкурента «Большого Ноннена, подковавшего гуся», он строго запрещал вход в свою таверну наполовину свободным неграм и освобожденным мулатам, при виде которых могла разбежаться вся его клиентура, любившая хорошо поесть, но не любившая цветных. Его посетители время от времени могли побаловаться с черными девчонками, но только с очень молоденькими.

Колонист де Пленвилль соскочил с коня перед таверной «Во славу Королевы» и на минуту остановился под масляным фонарем, раскачивающимся на ветру на конце цепи. Морской воздух был в этот день более терпкий и соленый, чем обычно. Несколько кораблей со сложенными парусами стояли на якоре. Набережные были безлюдны.

Пленвилль нагнулся, нашел железное кольцо, привязал лошадь и неспешно вошел в таверну.

Посетителей было немного. За одним столиком сидели три моряка с голландского брига, направляющегося на Сен-Кристоф и сделавшего здесь остановку. За другим — два колониста, один с острова Макуба, другой с Фон-Сапота. Они пили, разговаривая и вспоминая грандиозные похороны, на которых вместе присутствовали.

Пленвилль выбрал укромный уголок, подальше от посторонних глаз, сел за столик и подозвал хозяина Безике, которому заказал кувшинчик сухого игристого вина из Сюрена. Затем, вынув трубку, тщательно набил ее, даже не обращая внимания на то, что табак сыпался ему на бархатные штаны и кожаный пиджак.

Пленвилль был тем самым седовласым мужчиной, с которым майор Мерри Рулз встречался на его плантации Карбе, когда за несколько дней до кончины генерала повсюду на острове зрел бунт, умело поддерживаемый людьми вроде него, которые, помимо слишком высоких налогов и новых твердых цен на табак, ром и сахар, находили тысячу предлогов для недовольства.

У него по-прежнему были длинные седые волосы, спадающие до плеч. Густые брови почти закрывали слишком низкий лоб с глубокими морщинами. Было видно, что когда-то он был крепким и довольно полным мужчиной, а его руки еще хранили следы твердых трудовых мозолей.

Но под жгучими лучами тропического солнца он высох, а ладони его стали более нежными после того, как он начал использовать на плантациях большое количество рабов. Это означало, что его дела пошли в гору с того дня, когда Жак дю Парке встречался с ним, то есть когда он сам выступил против де Сент-Андре.

Он курил трубку, выдыхая через нос и рот огромные клубы дыма. Время от времени он вынимал ее изо рта, чтобы смочить губы в золотистом вине, которое он пил медленными глотками, причмокивая языком, находя, что это пойло куда приятнее, чем ром, изготавливаемый им подпольно вопреки закону.

Он не выказывал никакого нетерпения, но несмотря на праздный вид, который он придавал себе, в голове его роилось множество мыслей.

Во-первых, его слова, произнесенные в Горном замке. Он был удовлетворен ими, но до сих пор дрожал, от страха при воспоминании об угрозе капитана Байярделя. Еще немного и тот проткнул бы его своей шпагой. Ну и разбойник этот Байярдель! Осмелился напасть на такого старика, как он! Такой же разбойник, как и Лефор… Он говорил себе, что отныне ему придется постоянно быть настороже, избегая встреч с этим яростным воином. Он даже вздрогнул при мысли о том, что тот может добраться до его плантации Карбе и спровоцировать дуэль. Слава Богу, у него там была хорошая охрана из крепких рабов, а также пара пистолетов, которыми при необходимости он продырявит голову любому, кто приблизится к его дому.

Правда, Мерри Рулз позволил себе выступить против Байярделя, так как считал, что у него достаточно власти, чтобы урезонить этого зарвавшегося капитана.

И, наконец, Пленвилль вспомнил о разговоре, состоявшемся в его доме с майором за несколько дней до выступления Бурле против генерала. В его память врезались последние слова их разговора — четкие, ясные, точные.

Он думал также и о Мари дю Парке, которую считал всего лишь ловкой куртизанкой, одной из тех, что называют потаскухами. У нее были любовники, но этого мало, она к тому же совершила предательство! Ведь она и раньше имела связь с этим шевалье де Мобреем, шпионившим в пользу англичан. Еще немного и тому удалось бы сделать так, что англичане завладели бы Мартиникой. Мари заслуживала тюрьмы! Тем более, что шпион снова был в ее доме.

Он улыбнулся, вспомнив ответ Мерри Рулза на подобное замечание:

— Она сядет! Я вам говорю, что она сядет в тюрьму! Там у нее будет достаточно времени подумать о своем поведении. Не знаю, кто смог бы вызволить ее оттуда! Впрочем, у нас с ней давние счеты. Десять лет тому назад я впервые поклялся, что возьму реванш…

Вот, что сказал ему тогда майор. Теперь, когда генерал был мертв, Мари дала понять, что попросит у Высшего Совета утвердить ее в должности покойного мужа…

Позволит ли это сделать Мерри Рулз?

Услышав шум, поднявшийся в таверне, он вздрогнул, но увидя, что это были лишь два колониста, которые уходили, едва держась на ногах и поддерживая друг друга, он успокоился. Ром и французское вино сделали свое дело. Пленвилль был доволен тем, что они уходят Человек, которого он ждал, не имел никакого желания быть узнанным, а таверна «Во славу Королевы» была единственным местом, где они могли встретиться, не вызывая подозрений. Сидящие поодаль голландские моряки не представляли опасности, так как ни слова не понимали по-французски.

Он вооружился терпением, потому что, во-первых, был уверен, что майор придет на встречу, во-вторых, потому что Мерри Рулз сказал ему сам: «Нет человека терпеливее меня: если я ждал десять лет, подожду еще и две недели…».

Да, через две недели ситуация может проясниться, если только Мерри Рулз хочет этого так же сильно, как и он.

В этот момент новый шум привлек его внимание. Дверь открылась, и человек в черной накидке вошел в таверну. Незнакомец огляделся, словно искал кого-то глазами. Заметив, наконец, колониста, он направился прямо к его столику. Ему теперь незачем было скрывать свое лицо. Он снял накидку, и Пленвилль, удовлетворенно улыбнувшись, узнал майора Мерри Рулза.

— Итак? — спросил он, начиная разговор.

Майор спокойно уложил свою накидку на спинку стула, уселся поудобнее, громко хлопнул в ладоши, чтобы позвать Безике, и лишь потом сказал:

— Я испугался за вас сегодня вечером, Пленвиль! Этот капитан, черт его побери, быстр, как молния! Он не пощадил бы ваших седин, если бы кто-нибудь протянул вам свою шпагу. Он убил бы вас!

Пленвилль кашлянул с недовольным видом, но промолчал, потому что хозяин таверны подходил к ним с новым кувшинчиком французского вина и с кружкой для майора. Как только он удалился, Пленвилль сказал:

— Надеюсь, вы сделаете так, что этот заносчивый нахал понесет наказание. Вы говорили о неподчинении. Если в гарнизоне царит строгая дисциплина, то большего и не надо, чтобы отправить наглеца на виселицу.

— Тихо, тихо! Братец, — воскликнул Мерри Рулз, — вы уж слишком! Повесить Байярделя было бы не совсем дипломатичным… Мне думается, что Мари дю Парке питает слабость к этому типу.

— И под каким номером он у нашей генеральши? — спросил Пленвилль со злой усмешкой.

Он произнес слово «генеральша» с большим презрением.

— Мне не известно, — сухо ответил майор, — впрочем, это и не важно. Похоже, что с этой женщиной достаточно провести некоторое время, и она…

— Во всяком случае, — прервал его Пленвилль, у которого было еще немало причин для беспокойства, — протеже он генеральши или нет, я все-таки надеюсь, что его судьба скоро решится благодаря вашим стараниям.

— Как это?

— Черт побери! Разве вы не майор Мартиники? Разве у вас нет власти над ним? Разве сегодня вечером не он устроил скандал, достойный наказания?

— Гм… Но какое же наказание? Какое наказание можно назначить этому задире, не рискуя вызвать недовольство генеральши?

Пленвилль с силой ударил кулаком по столу.

— Черт побери! — воскликнул он, обуреваемый яростью. — Вот уже час, как вы толкуете мне про эту генеральшу! Вы похожи на кролика, который теряет память в промежутке между двумя пробежками! Вы что, уже забыли, что говорили мне по поводу этой дю Парке? Потаскуха, связанная со шпионом-иностранцем… с тем, который имел неосторожность вернуться и вновь остановиться под крышей ее дома. Эта дрянь заслуживает тюрьмы! И вы были такого же мнения, что и я, когда мы рассчитывали на Бурле с тем, чтобы он нам помог охладить пыл генерала.

— Тихо! Тихо! Вы говорите так громко, что разбудите моряков, спящих на палубе в порту. Спокойно братец! Все в свое время.

Словно желая успокоиться, Пленвилль осушил стакан до дна. Он снова набил трубку и зажег ее. Помолчав для важности, он произнес:

— В первую очередь надо перекрыть дорогу этой потаскухе. Мы с вами оба слышали, что она намерена просить у Высшего Совета назначения на пост генерал-лейтенанта Мартиники. И вы позволите ей это сделать? Не пошевельнете пальцем? Вы даже не вмешаетесь? А ведь именно вам, людям вашего характера, следует выполнять эту обязанность!

— Я не могу помешать ей созвать Совет.

— Однако вы можете выступить на Совете, сказав, что собой представляет ее дружок, помешав таким образом Совету удовлетворить ее притязания и честолюбие.

— Как это?

— Она такой же предатель, как и Мобрей!

— У вас есть доказательства?

— Какие доказательства?!

— Доказательства сговора, шпионажа, предательства Мобрея и Мари дю Парке. Приведите мне хотя бы одно, и я с удовольствием доведу его до сведения членов Верховного Совета. Но, увы, друг мой, нельзя сказать, что этот человек предал только лишь потому, что является иностранцем, в особенности, если его страна не находится в состоянии войны с вашей. Однако надо набраться терпения. Я думаю, что скоро мы сможем добыть это доказательство. Присутствие шотландца в Горном замке говорит о том, что этот малый что-то задумал. Но что? Вот это-то нам и надо выяснить. Когда мы это узнаем, мы сможем действовать. Поверьте, этот человек не будет медлить. И тогда…

В подтверждение своих намерений майор сделал жест, как будто он поворачивал ключ в двери.

Пленвилль не сводил с него глаз. Он был разочарован разговором. Мерри Рулз не только не был намерен избавиться от Байярделя, но и чувствовал себя безоружным перед этой шлюхой Мари.

Он заметил:

— Но ведь вы не собираетесь согласиться с тем, что эта женщина станет генерал-лейтенантом?

— А у вас есть способ помешать?

Размашистым жестом Пленвилль отбросил назад свои густые седые волосы и холодно ответил:

— Может быть, и есть.

— Тогда я слушаю вас, — весело сказал Мерри Рулз, — если у вас есть идея на этот счет, выкладывайте ее побыстрее, а я клянусь вам, что она не пройдет мимо моих ушей.

Колонист напустил на себя важный и умный вид.

— Вы говорите, что генеральша питает слабость к Байярделю? Но Байярдель связан с Лефором. Это уж точно, иначе бы он не защищал его так горячо. А Лефор — морской разбойник! Если мы явимся на Совет с твердым намерением добиться от нового губернатора немедленно начать самые решительные действия против флибустьеров и дикарей, нас поддержит все население острова.

— Без сомнения. Прошу вас, продолжайте.

— Кажется, что в планы мадам дю Парке не входит борьба с флибустьерами, потому что она, разумеется, будет их защищать. Следовательно, по этому пункту мы сможем ее победить. Генеральше ничего не останется, как ретироваться и заняться штопаньем чулок.

Мерри Рулз сухо откашлялся и, отхлебнув немного из кружки, бросил холодным тоном:

— Я не согласен с вами.

— Не согласны?! И почему же? — спросил удивленный Пленвилль.

— Потому что в ваших рассуждениях есть один недостаток…

— Какой, черт побери?! Скажите же мне!

— Просто вы не подумали о Мобрее.

— К черту Мобрея! Пусть его посадят в тюрьму, а потом повесят, только не говорите мне больше об этом шотландском мерзавце!

Мерри Рулз наблюдал за разгневанным Пленвиллем с улыбкой сочувствия.

— Вы забываете, Пленвилль, — сказал он наконец, — что шевалье Реджинальд де Мобрей — известный дипломат. Он был другом герцога Букингемского французской королевы и покойного короля. Он, возможно, до сих пор является человеком Кромвеля. Он знаком со многими, а для простого шевалье это, без сомнения, означает, что он очень умен. Я навел справки и узнал только что от Дювивье, что этот самый Мобрей, возможно, сыграл определенную роль в попытке женить одного разорившегося английского принца на племяннице Мазарини. Думаю, вы слышали об этой истории.

— Да, неудавшаяся женитьба…

— Итак, Мобрей — один из самых тонких и хитрых дипломатов. И если сейчас он находится рядом с Мари дю Парке, так это для того, чтобы дать ей ряд умных советов, поверьте мне. И будьте уверены, что пункт, о который споткнулась бы на Совете Мари, по вашему мнению, не был упущен шотландцем.

— Но не согласится же она на войну с флибустьерами!

— Согласится! Она полна амбиций и не только влюблена, она еще и мать, и ей нужно сохранить наследство Жака Денамбюка. А для него она сделает все и поэтому, клянусь вам, всякие там Лефоры и Байярдели будут мало значить для нее, какие бы услуги ни оказывали они ей в свое время.

— Если Мобрей дает ей советы, то как же, по-вашему, получается, что он заинтересован в том, чтобы флибустьеры были уничтожены?

— Вы рассуждаете, как ребенок, — сухо ответил майор — Я вынужден напомнить вам еще раз, что попытка англичан захватить форт Святого Петра провалилась лишь потому, что Лефор со своим кораблем «Атлант», вооруженным шестьюдесятью четырьмя пушками, прибыл раньше их. И если я еще в своем уме, то уверен, что Мобрей давно уже точит зуб на Лефора. Кроме того, если он работает на Кромвеля, — а я в этом уверен, — он первый, как никто, заинтересован в полном уничтожении французских флибустьеров.

— Ну и дела! — воскликнул Пленвилль с некоторым сомнением. — Вы мне открываете много нового!

Рулз сделал вид, что не понял насмешки.

— А когда я говорю «французские флибустьеры», я в первую очередь имею в виду Лефора!

Пленвилль грубо выругался на креольском наречии и сказал:

— Если вы и дальше намерены говорить загадками, то я никогда вас не пойму! Объясните мне, пожалуйста, майор!

— Но ведь все же очень просто! Не надо иметь диплом бакалавра Сорбонны, чтобы понять, что пираты, являющиеся врагами англичан, это не только наши пираты и флибустьеры, но также и люди вроде Лефора и Байярделя. Без них Мартиника была бы легко доступна для кораблей Кромвеля. Теперь вы понимаете, почему шевалье де Мобрей даст совет Мари дю Парке начать сражение с корсарами? А в качестве предлога он, конечно, выдвинет тот аргумент, что для нее сегодня это будет единственным способом одновременно удовлетворить общественное мнение и Высший Совет.

С минуту Пленвилль казался просто убитым. А Мерри Рулз продолжал все более настойчиво:

— Вот почему я нашел ваше замечание не совсем удачным.

— Тогда, — сказал колонист, — мы обязаны будем согласиться на то, чтобы эта гадина была избрана на пост губернатора Мартиники? Дьявол меня подери, мне надо было бы дать ей выпить яду, когда она пришла ко мне в прошлый раз в поисках убежища! Во всяком случае, мы бы избавились от нее навсегда!

— Да, мы действительно ничего не сможем сделать, — подтвердил Мерри Рулз.

Пленвилль рассмеялся жестко и насмешливо:

— Ну что же, майор, комплиментов вы от меня не услышите. Я еще храню в памяти ваши слова, которые вы произнесли у меня дома в Карбе. Хотите, я повторю их слово в слово? Но я предпочитаю спросить у вас, сдерживаете ли вы свое слово? Выходит, все эти десять лет, готовя вашу месть, как вы мне сказали, вы позволяете этой честолюбивой мерзавке делать все, что ей угодно? Значит, позволив ей занять первое место на острове, вы надеетесь, что вы, я и мои друзья получим желаемые должности?

— Именно так! — ответил майор без тени смущения.

— И каким же это образом, спрашиваю я вас? Я задыхаюсь от одних пустых слов, я просто увязаю в них! А мне хотелось бы, чтобы мы не тянули и перешли к делу!

— Замолчите! — остановил его Рулз. — Вы, кажется, начинаете заговариваться и раздражаете меня. Если бы я сам хоть чуть-чуть мог разобраться во всем этом, я бы не стал столько времени тратить на вас, слышите вы? Повторяю, столько времени, потому что в данную минуту мне необходимо быть уже в другом месте, а не здесь. Да, в другом месте, где у меня есть срочные дела! А теперь слушайте меня внимательно. Нет на свете человека, который бы ненавидел больше, чем я, этого негодяя Реджинальда де Мобрея! Вы спросите, почему? Это старая история. Когда-то дю Парке дал мне понять, что продаст мне Гренаду. Тогда я продал свое имущество во Франции, чтобы сделать эту покупку. И вот в тот самый день, когда я собрал необходимую сумму для покупки Гренады, этот шевалье де Мобрей явился к генералу и прямо у меня перед носом купил остров на имя некоего господина де Серийяка. А генерал даже и не подумал извиниться передо мной. Что касается мадам дю Парке, у нее тоже не нашлось для меня ни одного утешительного слова.

— Я вижу, что вас не надо особенно жалеть, — сказал Пленвилль с некоторым презрением в голосе. — В то время вы могли бы купить мельницы и перегонные фабрики. А я хотел купить всего лишь плантации сахарного тростника и табака, которые у вас на Мартинике есть, но сегодня я у вас ничего не стал бы просить.

Движением руки майор Рулз приказал ему замолчать, а сам продолжил:

— Мне надо рассчитаться с Мобреем. И с Мари тоже: она надсмеялась надо мной, растоптала меня, но зато и научила кое-чему. Но все это неважно! За все надо расплачиваться. И Мари дю Парке заплатит, клянусь вам! Я обычно никогда не повторяюсь. Но в настоящий момент мы ничего не в силах сделать. Единственным способом для нас помешать занять ей пост генерал-лейтенанта была как раз борьба с пиратами. Сегодня вечером я слышал разговор Мобрея с отцом Бонненоном и отцом Шевийяром, из которого я понял, что он принял решение: при необходимости подтолкнуть Мари к борьбе с Лефором. Будь вы, братец мой, чуть прозорливее, вы бы догадались, каким путем нам теперь следует идти.

— Как же так! Мы ведь ищем доказательство того, что Мобрей шпион! Нет ничего проще, если в наших руках будет доказательство тайной связи Мари с Мобреем!

— Доказательства у нас будут. А пока не будем больше говорить о борьбе с флибустьерами. Пусть они поступают, как им вздумается. Зато в нужный момент мы сможем доказать, что уничтожение единственных защитников острова явилось подлинным предательством. Да, да, братец, именно так. И пусть Мари, завтрашний генерал острова, отдает нам приказы уничтожить флибустьеров. А вот когда через некоторое время у наших берегов замельтешат мачты и паруса английских кораблей, мы сможем кричать во весь голос о предательстве.

— Блестяще! — воскликнул Пленвилль. — А для Мари это будет означать только одно — тюрьму!

— Безусловно. А для Мобрея — веревку!

— Я согласен с вашим хитрым планом. Он должен удастся.

Рулз приосанился и, плеснув в кружку вина, выпил залпом, удовлетворенный в глубине души тем, что был так хорошо понят. Потом, словно бы невзначай, продолжил:

— Но это еще не все!

— Что же еще? — спросил колонист.

— Я говорю, что это еще не все. Мы одновременно схватим и Байярделя.

Лицо Пленвилля просветлело. Он задышал в полную грудь, а глазами так и сверлил собеседника.

Мерри Рулз продолжил:

— Я хочу добиться от генеральши, чтобы она отдала приказ атаковать флибустьеров. Хотя публично, вы слышите, публично я ничего не намерен делать, чтобы потом меня не смогли обвинить в том, что я оказывал на нее давление и подталкивал к этому шагу. Но как только она отдаст приказ атаковать флибустьеров, я вызову капитана Байярделя и направлю его на остров Мари-Галант.

— На Мари-Галант?

— Вот именно, на Мари-Галант! Разве вы не знаете, Пленвилль, что испанцы напали на Сен-Кристоф, и что многие флибустьеры временно укрылись на острове Мари-Галант? Так вот. Байярдель пойдет на этот остров с тремя кораблями береговой охраны. И одно из двух — или удача улыбнется ему, или он будет побежден. А если он победит, то, значит, сам убьет своего друга Лефора. А если победят его, он, насколько я его знаю, не переживет поражения. Во всяком случае, победу будем праздновать мы, а не другие.

Пленвилль сглотнул слюну, сердце его отчаянно билось.

— Я восхищаюсь вами, майор! — искренне произнес он. — Я просто восхищаюсь вами! Никто, кроме вас, не заслуживает права быть губернатором нашего острова! Нет, никто! Мы должны добиться удачи! Ваш план — это подлинный стратегический шедевр: одним ударом скомпрометировать Мобрея и эту шлюху Мари. Для одного — веревка, а для другой — тюрьма и высылка! И Лефор с Байярделем будут уничтожены разом!

— Именно так, — сказал майор со скромным видом. — К счастью, я могу разобраться, кто с нами и кто при первом же удобном случае станет действовать в открытую.

— А вы подумали, кем вы сделаете меня после победы? — спросил Пленвилль.

— Я вижу вас на посту прокурора-синдика. Это означает, что тогда у вас будет на острове даже больше власти, чем у меня. Но для этого, братец, надо набраться терпения, умоляю вас! Не надо быть ночной бабочкой, в безумии бьющейся о стекло, не находя выхода.

Он осушил кружку до дна и добавил:

— Уже поздно. Хорошо, разговаривая, строить планы, но надо также делать все для того, чтобы они осуществились. Благодаря Богу, у меня славная лошадь! До скорого, мой друг!

 

Глава 7

Ночной визит, который мог бы быть любовной серенадой

Пленвилль был бы сильно удивлен, если бы увидел, в каком направлении поскакал майор. Однако позднее время и усталость сделали свое: он попросил хозяина отвести его лошадь в конюшню и дать ему комнату для ночлега.

А в это время Мерри Рулз скакал во весь опор в сторону Горного замка. Он время от времени пришпоривал коня, ветер свистел в его ушах. Конечно, думал он, было слишком поздно для визита к такой даме, как Мари дю Парке. Но он убеждал себя, что не может одновременно быть повсюду: и на встрече с Пленвиллем, и в доме у вдовы. Он понимал всю важность встречи с колонистом и ни за что на свете не отказался бы от нее. Сейчас с полным знанием стратегии и блестящей дипломатии он возводил новое здание, в котором Пленвилль был для него чем-то вроде опоры. Однако именно сейчас, как никогда, ему нужно было переговорить с Мари.

Да, колонист де Пленвилль был бы страшно изумлен, если б узнал тайные мысли своего сообщника.

Войдя в комнату, отведенную ему хозяином таверны, он принялся выгонять из нее маленьких спящих ящериц и лишь потом стал укладываться в постель. Он все время улыбался самому себе. Дела оборачивались, в конце концов, не так уж плохо. То, что ему сейчас сказал Мерри Рулз, давало надежду на скорую и полную победу. Придет время, и они рассчитаются с этой Мари и с ее шотландцем, а также с капитаном Байярделем. Он станет прокурором-синдиком! Старый план, разработанный с майором несколько лет назад в глубокой тайне, план, в который еще совсем недавно никто бы не мог поверить, приобретал конкретные формы и должен был вот-вот осуществиться. Их общие стремления наконец-то полностью удовлетворены.

И все-таки он плохо знал Мерри Рулза. Ведь у него было и без того много власти, так как он являлся мэром острова. После смерти дю Парке власти у него прибавилось. Зачем же тогда он плел все эти сети заговора? Организовать заговор значило идти на риск. Ведь заговор мог быть раскрыт, а в этом случае жди веревки, в лучшем случае — изгнания. В то время как на том месте, которое он занимал, он мог бы, набравшись терпения, подождать, пока Мари начнет делать промахи, и тогда придет его час. Он мог также сделать так, чтобы Мари стала его союзницей. А быть союзником Мари могло рано или поздно привести к тому, что он станет генерал-лейтенантом острова при условии, конечно, что он станет для Мари таким союзником, каким сам хотел.

Когда Мерри Рулз впервые увидел Мари, она произвела на него неизгладимое впечатление. Однажды он признался ей в этом. В то время, когда покойный генерал был пленником командора де Пуэнси, он даже готов был предать его заместителя Ля Пьеррьера, полностью доверявшего ему, чтобы добиться от Мари того, чего он так страстно желал и что она отдавала, по его мнению, с такой легкостью любому и каждому. Но не ему! Она оттолкнула его, а этого он ей никогда не простит!

Сейчас он был готов все забыть и попытаться еще раз, но только немного иначе.

Да, Пленвилль был бы сильно удивлен, если бы узнал, какие намерения толкнули его сообщника в глухую ночь отправиться в Горный замок.

Когда майор добрался до террасы, на которой был построен замок, в небе появилась яркая луна и осветила маленькие бегущие облачка. Его лошадь, подрагивающая от усталости и испуганная ночными тенями стала потихоньку успокаиваться. Она, видимо, уже увидела контуры здания и знакомую решетку въездных ворот. Чтобы поберечь лошадь, Мерри Рулз перевел ее на шаг.

Подъехав к монументальным воротам, он соскочил с лошади и пошел вперед, ведя ее за поводья.

Замок, казалось, мирно спал. Ни одно окно не светилось. И тут только он признался себе, что было действительно слишком поздно для визита к такой даме как Мари дю Парке, и что его выходка могла плачевно закончиться для него. Но тут же он подумал, что причины, побудившие его приехать в столь поздний час, были столь важны, что он воспрял духом. Он отбросил сомнения и сказал себе, что, поговорив с ним несколько минут, вдова сама будет рада тому, что он находится рядом с ней.

Подойдя вплотную к воротам, он крикнул что есть силы:

— Эй, эй!

При этом он с силой потряс решетку, чтобы создать шум, способный разбудить всех обитателей замка.

К его большому удивлению какая-то тень отделилась от низкой стены, ограждающей замок со стороны холма, с противоположной стороны залива.

Мерри Рулз подумал было, что разбудил запоздавшего раба, возвращающегося после закрытия помещения, где он жил. Но по раздавшемуся голосу он понял, что это был белый человек. Он увидел, что это был мужчина, сидевший до его приезда в какой-то подозрительной позе.

— Что за шум? — спросил незнакомец. — И кто вы? Что нужно вам в столь поздний час? Здесь все спят…

По голосу чувствовалось, что человек был в плохом настроении и даже разгневан, что очень не понравилось майору, и он ответил резким тоном:

— Я майор Мерри Рулз. Прошу вас открыть ворота, так как я должен сделать мадам дю Парке очень важное сообщение.

— Минуту! — ответил человек. — Сначала я должен убедиться, что это именно вы.

Он подошел медленным шагом, слегка согнув спину, что делало его похожим на крестьянина. Рулз тотчас же узнал его: луна выглянула из-за тучек и осветила слугу. Майор крикнул:

— Демарец! Вы что, не узнаете меня?

— Узнаю, господин майор, — подтвердил слуга. — Но лишняя осторожность никогда не помешает. Я уверен, что найдутся разбойники, которые смогут подделать ваш голос. Сейчас таких разбойников полным-полно.

Слуга произнес это таким злым и убежденным тоном, что Мерри Рулз почувствовал, что вот-вот рассмеется. Однако он спросил:

— А вы сами-то, Демарец, что делали в такой час на улице? Вы говорите, что все спят. Может, вы высматриваете разбойников, о которых только что мне сказали?

— Так оно и есть, господин майор. Во всяком случае одного из них, на котором я отыграюсь, будьте в этом уверены.

Слуга открыл замок большим ключом.

— И что это за бандит?

— Некий шевалье де Мобрей. Грязный англичанин, который даже не хочет признаться в том, что он англичанин, называя себя шотландцем! Но меня не проведешь! Нет!

Рулз стал слушать внимательнее, не находя больше повода для смеха.

— А что, черт побери, этот человек мог вам сделать? — спросил Рулз заинтересованно. — Он, кажется, очень волнует вас. Уж не порол ли он вас?

— Еще чего! Порол! Ну и скажете вы! Пусть только хоть раз попробует. Он узнает, кто я такой!

Ворота уже были открыты. Рулз передал уздечку Демарецу, а сам стал шарить у себя за поясом. Нащупав там кошель, он протянул его слуге:

— Держите, Демарец, — сказал он, — это вам. Вы отличный парень. Может, хоть это вас утешит, если шотландец вам сделал что-то плохое.

Подождав минуту, пока Демарец подбрасывал в руке кошель, чтобы определить его вес, в котором к его радостному удивлению позвякивали золотые монеты, Рулз продолжил:

— Я все же предполагаю, что между вами произошло какое-то недоразумение. Ведь шевалье — честный человек.

Демарец недобро усмехнулся:

— Ничего себе, честный! Господин майор, этот мерзавец щупает всех девиц, которые попадаются ему под руку. Я сам видел это. А теперь он вертится вокруг Жюли. Как вы догадываетесь, это не может мне доставить удовольствие, потому что эта чертова девица дала мне понять, что любит меня и что согласна стать моей женой. Мне ничего не остается, как следить за англичанином. Я слежу за ним со дня его возвращения в замок. А сегодня вечером этот негодяй нашел все-таки способ завлечь мою Жюли к себе в комнату.

— И вы за этим наблюдали с террасы? — спросил Рулз, враз разочарованный.

— Да, господин майор. Я подождал, пока свет в его комнате будет погашен. В этот момент Жюли была уже там с ним. А теперь, когда свечи погашены, Жюли не вернулась в свою комнату. Черт бы побрал этого шотландца!

Мерри Рулз начал терять терпение. Любовные неудачи слуги ничуть не волновали его. Он надеялся узнать о Мобрее что-нибудь еще и уже собирался попросить Демареца пойти разбудить Мари, как ему в голову пришла внезапная мысль. Он окинул оценивающим взглядом ссутуленную фигуру слуги и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Я думаю, Демарец, что ваши подозрения не лишены оснований. Не вы единственный, кто не доверяет ему, как вы говорите, англичанину. И правильно делаете, что следите за ним. Продолжайте! При необходимости приходите ко мне рассказать, что вам покажется компрометирующим или подозрительным в его поведении. Вы уже получили кошель. Отныне всякий раз, как вы мне дадите интересные сведения о нем, будете получать еще. Это может оказаться для вас не только способом отомстить этому человеку, соблазнившему вашу Жюли, но и раз и навсегда избавиться от его присутствия.

Демарец сделал движение, словно хотел броситься на колени в знак признательности. Но что-то удержало его. Однако, исполненный благодарности, он воскликнул:

— О, господин майор! Вы можете рассчитывать на меня. С этого момента я не выпущу его из поля моего зрения. Я буду следить за ним днем и ночью. А ночью я вижу, как кот. Можете довериться мне.

— Очень хорошо, парень. А теперь ступайте и предупредите мадам дю Парке, что у меня для нее есть важное сообщение.

— Идите за мной, господин майор.

Демарецу потребовалось немало времени, чтобы зажечь канделябры. Этот человек, с виду такой увалень и нерасторопный, был настолько соблазнен предложением майора, что оставил ему свечу и попросил подождать в салоне.

Медленно, бесшумно, кошачьим шагом он поднялся по высокой лестнице, ведущей в комнату Мари и тихонько постучал в дверь.

Сидя внизу, Мерри Рулз видел тень слуги, деформированную и размноженную светом свечей. До него донесся короткий разговор. Через дверь разбуженная Мари требовала объяснений. Он услышал, как Демарец ответил ей:

— Майор, мадам… Да! Он говорит, что это очень важно…

После томительно долгих минут тишины Демарец спустился и, подойдя к Рулзу, объявил:

— Мадам крайне удивлена. Она не хотела вставать, потому что очень устала. Но я настоял, и она примет вас через несколько минут…

Майор поблагодарил его взглядом и уселся в кресло.

Демарец удалился на несколько шагов, чтобы пойти к себе в комнату. Однако он отошел недалеко. Словно спохватившись, он вернулся к майору своим размеренным шагом и заговорщическим тоном, наведшим Рулза на мысль, что он внезапно нашел себе друга, на которого можно положиться до самой смерти, добавил:

— Этот англичанин, господин майор, до добра не доведет! Смею заверить вас, что этот тип приносит несчастье и вредит всем, кто имеет с ним дело. Вы можете положиться на меня, я не буду знать отдыха до тех пор, пока его не повесят!

С этими словами он удалился так же тихо, как и появился.

У Мерри Рулза были все основания быть довольным собой. Он подумал, что непредвиденная встреча со слугой является для него счастливым предзнаменованием и что его приезд к Мари принесет ему удачу.

Ему не пришлось долго ждать. Генеральша, удивленная столь поздним визитом человека, о котором она, без сомнения, постоянно думала, но который вряд ли должен был прийти первым, быстро накинула на себя легкое платье. Мари провела несколько раз гребнем по волосам, немного подкрасилась, чтобы лицо не казалось таким бледным. Бросив последний взгляд в зеркало, она осталась довольной своим видом. Она была готова к приему гостя. Однако, пока она совершала свой туалет, ее не покидала мысль, а не ошибся ли Демарец, и был ли этот человек, ожидающий ее в салоне, действительно Мерри Рулзом?

Ее одолевали сомнения. Будучи свидетельницей последних событий, которым она положила конец, Мари спрашивала себя, не стал ли Святой Петр, в свою очередь, театром жестоких событий, похожих на те, которые были спровоцированы Байярделем. Не зрел ли на Мартинике бунт на следующий день после смерти человека, которому удавалось поддерживать мир на острове? С некоторых пор головы многих были чрезвычайно разгорячены.

Очевидно, произошло что-то действительно очень серьезное, раз майор Рулз приехал в Горный замок в такой поздний час, если это только действительно был майор!

Она была почти готова. Она подвязала потуже поясок легкого платья, чтобы сделать потоньше начинающую полнеть талию, что, однако, не наносило никакого вреда ее грации, потому что, будучи уже в теле, она знала, что все еще остается желанной. Хотя у нее не было намерений соблазнить майора. Она не забыла о его визите, нанесенном после ужасного случая с негром Кинква. Она вспомнила, как Рулз юлил, рассуждая о каких-то пустяках, вспоминала его разглагольствования о морали, о послушании солдат и о его внезапной смене поведения. Из холодного, трезвомыслящего и непримиримого человека он превратился вдруг во влюбленного юношу, не знающего, как скрыть свою неутомимую страсть. Он был так беспомощен и неловок, когда признавался ей в этой страсти. Однако он не терял надежды на удачу. Как же она надсмеялась над ним тогда, с каким искусством дала ему выговориться, не подавая ему никакой надежды, но и не отталкивая окончательно.

«Наверняка Мерри Рулз забыл об этом, — уговаривала она себя. — Да и действительно, это было так давно! А если он этого и не забыл, то возраст и время должны были набросить свою волшебную вуаль на тот эпизод, и он, наверное, сегодня бы только рассмеялся над этим…»

Но Мари ошибалась. Мерри Рулз никогда не забывал обид. А эта обида была для него настоящим оскорблением, за которое он должен был отомстить.

Когда Мари спускалась по лестнице, вероятно, они подумали об одном и том же. Мерри Рулз видел салон, в котором он сейчас ожидал Мари, таким, каким он был несколько лет тому назад, только без следов разрушения. Окно перед ним было тем самым окном, за которым он впервые подумал стать властелином Мари. Как же она была тогда красива!

Мерри Рулз считал, что, несмотря на свои сорок лет, Мари все еще была в его вкусе. Однако в глубине души он с едва осознаваемой горечью подсчитал, сколько времени было потеряно даром! Его молодость, его безумная и горячая молодость ушла безвозвратно. Он никогда больше не предстанет перед Мари молодым, и у майора возникло такое чувство, что его чего-то лишили Он один, говорил себе Рулз, не воспользовался ею. А на какие только уступки он не пошел бы! Он готов был на все, даже на то, чтобы Мари делила его с другим, лишь бы обладать ею. Но он не смог добиться ее и именно в этом чувствовал себя оскорбленным. Однако сейчас он надеялся взять реванш, ибо, став вдовой, Мари, видимо, думала теперь только об одном, кроме, конечно, поста генерал-лейтенанта, — как найти второго отца своим детям, отца, который смог бы их защитить, отца, обладающего властью, который сделает ее сильнее в десять раз.

Думая обо всем этом, он испытывал какую-то сладость, одновременно ощущая привкус пепла, привкус его поражения.

Раздавшийся рядом голос заставил его вздрогнуть.

— Здравствуйте, майор!

Он вскочил. Мари стояла рядом с ним вся в белом, как призрак в мерцающем свете свечей. Она подошла бесшумно, так как была в сандалиях на мягкой коже, изготовленных колонистами, живущими на холмах; эти сандалии были мягче и бесшумнее, чем кошачьи лапки.

— Мадам, — произнес он, низко поклонившись и сняв шляпу, которой он провел по полу, пропустив ее сначала через руку, — мадам, позвольте вашему покорному слуге выразить самые глубокие чувства уважения.

Мари заметила, что в его обычно холодном голосе появились оттенки теплоты. Это заставило ее подумать про себя: «Значит, я ему нужна. Но он так сразу в этом не признается. Смогу ли я догадаться, что ему надо?»

— Майор, — сказала она, — я полагаю, что только очень серьезные события привели вас в столь поздний час да и при таких обстоятельствах. В чем дело?

Он надел свою шляпу с пером на парик, потер в замешательстве руки, он действительно был в замешательстве, не ожидая такой лобовой атаки.

Мари догадалась и любезно сказала ему:

— Садитесь, майор.

И сама села рядом с ним.

Легкая ткань платья плотно облегала ее соблазнительные формы. Она положила ногу на ногу, и Рулз не без волнения задержал свой взгляд на ее круглом колене и на безупречном изгибе ее бедер. Но в особенности его пьянил теплый запах женского тела, естественный запах постели, которую Мари только что покинула из-за него. Во всей этой сложной гамме опьяняющих запахов было что-то животное и тонкое, возбуждающее чувства. Мерри Рулз стал терять голову, как это уже было с ним однажды в этом же самом салоне.

— Слушаю вас, майор, — повторила Мари мягким голосом, словно не замечая его волнения. — Что происходит?

Взяв себя в руки, он сказал серьезным и в то же время уважительным тоном:

— Прошу извинить меня, мадам, за столь поздний визит, но думаю, вы согласитесь, что мне трудно было перенести на завтра то, что я хочу вам сказать. Действительно, завтра было бы поздно. Совет уже соберется…

— Итак? — холодно спросила она.

— Вы знаете, что я председательствую на Совете?

— Да, знаю. Ведь сам генерал утвердил вас в этой должности, ведь это он назначил вас членом Высшего Совета.

— Абсолютно верно, — подтвердил он, вдруг подстегнутый поведением Мари. — Абсолютно верно. И, следовательно, вы понимаете, что я могу быть вам чем-то полезным?

Мари слегка отодвинулась, чтобы лучше разглядеть его:

— Майор, — сказала она с улыбкой, — должна ли я понимать это, как то, что в этот поздний час вы хотите провести что-то вроде репетиции завтрашнего заседания Совета?

— А почему бы и нет? — спросил он смело. — Вы полагаете, что уже с сегодняшнего дня вы выиграли? И напрасно. Разве вы не подумали о ваших врагах, которые завтра приложат все усилия к тому, чтобы победить вас? Я буду иметь честь руководить дебатами в качестве президента, поэтому-то я и приехал к вам попросить о том, чтобы вы обсудили со мной, каким образом можно будет довести их до конца в вашу пользу. Для этого, — поспешил он добавить, — я постараюсь сделать все, что в моих силах. Я душой и телом предан вам. Я действительно считаю, что пост генерал-лейтенанта Мартиники принадлежит вам по праву до нового указа, во имя вашего несовершеннолетнего сына.

— А разве вам не известно, — заметила она, — что не Совет назначает губернатора, а сам король?

— Я знаком с контрактом на продажу острова, мадам. Но если Совет назначит вас, у короля не будет никакой причины отменять его решение. Мне хотелось бы, мадам, чтобы вы видели во мне только друга. Но у меня сложилось впечатление, что вы не доверяете мне, словно я не дал вам тысячу доказательств моей верности и преданности. Стоит ли мне просить вас вспомнить те разговоры, которые мы когда-то вели здесь же наедине?

— У меня хорошая память. Я действительно вспоминаю… Вы говорили мне о вашем сердце военного человека, которое совсем не так огрубело, как могли подумать, и в котором еще сохранилось много нежности. Не так ли? В тот день вы даже были очень настойчивы, майор!

Она снисходительно рассмеялась и добавила:

— Боже мой, как мы были молоды тогда! Эти воспоминания остаются в нас и как-то скрашивают осень нашей жизни.

— Мадам, в этом краю, — заметил он с особой нежностью в голосе, — не бывает осени, вы это отлично знаете. Вся тропическая флора пользуется вечной весной. Посмотрите на деревья, которые распускают свои почки в то время, как в нашей стране они уже оплакивают опавшие листья.

— Вы красиво говорите, — сказала она одобрительно. — Но я не думаю, что вы прискакали из форта Святого Петра в замок в столь поздний час, чтобы поговорить со мной о цветах, деревьях, почках и листьях.

— Бывают в жизни моменты, когда стоит, как я полагаю, ворошить воспоминания. Это помогает людям лучше понять друг друга, и в особенности увидеть, какой дорогой следовало бы им идти, если они, конечно, совершили ошибки.

— Я не ошибаюсь, — сказала она ледяным голосом.

— Вы уверены в этом? Бывает, что в жизни люди идут по проселочной дороге или, проще говоря, по маленьким красивым дорогам, идущим вдоль главной дороги. Как часто хочется пройти одной ногой по этой маленькой дорожке, чтобы хоть немного отдохнуть, а другой продолжать шагать по большой, если обе ведут к одной и той же цели, не так ли?

— Я не хочу даже пытаться понять вас, потому что слишком устала, месье. Жаль, что все слуги спят, я хотела предложить вам выпить какого-нибудь прохладительного напитка, но, правда, я не рассчитывала на ваш визит сегодня, и…

— И все же вы должны уделить мне еще несколько минут. Никто лучше меня не знает, как вы нуждаетесь в отдыхе. Но, дорогая мадам, в вашей жизни наступил переломный момент, настолько важный, я даже сказал бы, настолько серьезный, что вы должны сделать над собой усилие, перебороть себя. Завтра для вас наступит решающий день! Вы уверены, что сделали все для того, чтобы удача была на вашей стороне?

— Речь идет не об удаче, а о предстоящих дебатах. Высший Совет вынесет решение. А я полагаю, что он состоит из честных людей!

— В таком случае, как ваш, есть всегда какая-то доля удачи, — заметил Мерри Рулз с некоторой дерзостью, потому что сдержанность Мари вызвала в нем былую горечь и разочарование.

Как это так?! Он пришел помочь ей, предложить свои услуги, он пришел как друг, как советчик, а в ответ получил холодный прием, увидел ее надменность, почти оскорбленное, даже какое-то покровительственное достоинство!

— Да, всегда есть какая-то доля удачи, — повторил он настойчиво. — Одно слово, произнесенное в неподходящий момент — и все потеряно. Вы и не заметили, как потеряли большинство голосов. Какую программу вы намерены предложить?

Она улыбнулась краем губ и подумала, что отлично поняла цель его визита: выяснить, какие обязательства она возьмет на себя перед Советом.

— Вы очень любопытны! — воскликнула она почти игриво. — Во всяком случае больше, чем я сама, потому что я еще ни на минуту не задумывалась о том, что скажу завтра. Какие обязательства? А разве я должна их брать? Да и потом, мы и весь наш скорбящий народ совсем недавно похоронили человека, сделавшего этот остров богатым и процветающим, ставшим нашей гордостью. Я была всего лишь женой этого человека, который ничего не скрывал от меня. Если я прошу согласия на то, чтобы стать его преемницей до совершеннолетия моего сына, который имеет на это полное право, разве я должна брать на себя какие-либо обязательства? Всем жилось хорошо во время правления дю Парке. Мне остается сказать только одно: я продолжу дело моего несчастного супруга.

— Вы хорошо сказали, — одобрил Мерри Рулз, — очень хорошо сказали.

— Во всяком случае, от всей души!

— Да, да, вы очень хорошо сказали, — повторил он, — но этого недостаточно. Смерть генерала вызвала настоящую революцию. И я полагаю, что вы поняли это сегодня вечером во время ссоры капитана Байярделя с колонистом Пленвиллем. Да, революцию. Дело не только в том, что люди мыслят сегодня уже иначе, чем вчера — и неизвестно, почему, но и в том, что они потребуют от преемника генерала конкретных обязательств. И если преемником дю Парке станет женщина, какова бы она ни была, люди будут, несмотря ни на что, доверять женщине меньше, чем мужчине. Нужно с большой твердостью изложить свою программу, из которой они поймут ее цели и амбиции.

— Я не проявляю никаких амбиций, требуя того, что по праву принадлежит моему сыну. Я только стремлюсь к тому, чтобы он получил принадлежащее ему по праву.

— Я понимаю вас, мадам…

Мерри Рулз опустил голову. Он не думал, что Мари будет в таком расположении духа. Она вовсе не казалась усталой, как сама об этом только что говорила, и прекрасно стояла за себя.

Он поднял голову и взглянул на вдову. Та, абсолютно владеющая собой, смотрела на него твердым взглядом, полным достоинства, без малейшего волнения.

Она сделала движение, словно хотела встать, давая этим понять, что их разговор окончен. Тогда Рулз быстро схватил ее за руку, чтобы заставить сесть на место, со словами:

— Мне хотелось бы, мадам, чтобы вы уделили мне еще минуту.

— Вы же знаете, как я устала, — сказала она, — прошу вас, говорите быстрее.

Он продолжал держать ее руку, нежно, но с таким упорством, что она была вынуждена снова присесть на банкетку. Он не выпускал ее руки, такой теплой, с шелковистой кожей, тонкими пальцами, как на полотнах итальянских художников, изображающих молящихся мадонн. Ему было очень приятно пожимать ее слегка, а так как она сидела, он осмелел и продолжил:

— Вероятно, мадам, вы забыли, что я вам тогда сказал. Вы нуждались в покровительстве, и я вам его предложил. Вы в тот день подали мне некоторую надежду, но ни разу не осчастливили меня своим обращением ко мне. Я хочу напомнить вам, что мое обещание остается в силе: я буду защищать вас.

— Очень мило с вашей стороны, — ответила она, — я не премину при случае обратиться к вам за помощью.

— Но сейчас именно тот самый случай! Мари, позвольте мне предостеречь вас! Не доверяйте советам, которые вам будут давать заинтересованные люди. Эти советы послужат только их собственным интересам.

— О ком вы говорите?

— Вы сами догадываетесь, — сказал Рулз, понизив голос. — Да, вы догадываетесь!

— Уточните вашу мысль, майор, прошу вас!

— Вы думаете, я боюсь? Нет! Я говорю о шотландце, который живет у вас и чье присутствие здесь во время траура абсолютно неуместно. Вы вынуждаете меня на откровенность. Подумали ли вы что могут сказать о вас, увидев, что на следующий же день после смерти генерала к вам приезжает иностранец? Иностранец, о котором, к несчастью, ходят разные подозрительные слухи.

— Я не знаю, о каких подозрительных слухах вы говорите. Во всяком случае, каковы бы они ни были, они абсолютно безосновательны. Шевалье Реджинальд де Мобрей был другом генерала… Да и я сама могла убедиться в том, что это здравомыслящий человек большой эрудиции…

Майор глубоко вздохнул. Он все еще не выпускал ее руки и вдруг сильно сжал ее и с жаром произнес:

— Мари, будем союзниками! Прошу вас, не отказывайте мне в дружбе, которую я предлагаю. Не отталкивайте с презрением симпатию, которую вы вызвали во мне и которую я храню в глубине души с того самого дня, когда впервые увидел вас. Не пренебрегайте моими советами!

Она с удивлением взглянула на него, Он напомнил ей всем своим видом, горячностью, звучавшей в его голосе, тот самый день, когда пришел к ней после случая с негром Кинквой. Она тогда спрашивала себя, что это был за человек. Она не верила ему. И вот уже второй раз с неслыханной дерзостью он пришел, чтобы выразить свою любовь к ней. Когда же он говорил правду? Когда приходил угрожать ей от имени Ля Пьеррьера или же когда он говорил о своих нежных чувствах, которые она пробудила в нем? Лгал ли он, заявив, что не доверяет Мобрею? Не являлось ли предложение стать его союзником всего лишь ловким маневром с его стороны?

Всякий раз, когда майор приходил поговорить с ней наедине, он начинал с угроз, а потом вдруг начинал говорить о своих нежных чувствах. Может быть, такова была его манера ухаживать за женщинами? Может быть, в глубине души он был робок и не осмеливался говорить открыто, а хотел сначала показать свою силу, власть, опасность, которую он представлял, если вдруг его оттолкнут, а уж потом признаться в своей страсти?

«Мне надо постараться понять его, — прошептала она про себя, — тогда я, может быть, смогу сама испытать к нему симпатию?».

Она почувствовала, что тон, которым говорил майор о своих чувствах, и его постоянство взволновали ее. Ведь прошло столько лет, и она давно забыла его первое объяснение в любви. Во всяком случае, она придавала ему так мало значения.

От Мерри Рулза не ускользнуло ее волнение, и какое-то легкое опьянение овладело им. Он подумал, что Мари наконец-то поняла его, что наконец она ответит на его чувство. Его голова закружилась, он еще крепче сжал ее пальцы. Однако фраза, которую она уронила, быстро отрезвила его:

— Я очень тронута, майор. Я не хочу, чтобы вы думали, что я не дооцениваю вас. Но, согласитесь, что мы так мало знаем друг друга. Вы редко приходили сюда, да и то чисто с официальными визитами. С генералом вы говорили только о политике.

— Но это было против моей воли! — воскликнул он искренне. — По правде говоря, всякий раз, как мне приходилось бывать здесь, я никого не видел, кроме вас! Ах, Мари, Мари! Как же я любил вас! И какую сильную страсть я до сих пор к вам питаю! Если бы вы только знали, с какой горечью я думаю об ушедших годах, об этом, я бы сказал, утерянном времени! У меня такое впечатление, что меня лишили чего-то необъяснимого, не поддающегося описанию, что, видимо, является счастьем. У меня такое впечатление, что меня обокрали.

Он замолчал на минуту и окинул ее самым нежным взглядом, каким на нее еще никто не смотрел. Потом продолжил:

— Но вы можете сегодня все вернуть! Все!

Она не знала, что ей ответить. Она подумала, что, может быть, его надо было утешить ласковым взглядом, однако не давая ему повода надеяться на большее, но когда она повнимательней взглянула на него, то увидела, что перед ней сидит толстый человек с кукольным лицом, отвислыми щеками, чьи волосы, аккуратно спрятанные под париком, вероятно, уже были седыми. И этот человек объяснялся ей в любви! Вдруг он показался ей просто смешным. Ее волнение прошло, ей хотелось смеяться. Но она сдерживала себя, потому что несмотря ни на что, не могла смеяться над чувствами этого неудачливого воздыхателя, ибо в любой страсти есть что-то такое, что внушает уважение. Однако она и не думала подавать Мерри Рулзу ни малейшей надежды. А всего лишь любезное слово может заставить его надеяться на, Бог знает какой, экстравагантный роман!

— Сейчас не совсем удачный момент, чтобы говорить об этом, — мягко заметила она.

— Высший Совет соберется завтра!

— Надеюсь, что Совет не имеет никакого отношения к чувствам, которые вы ко мне испытываете?

— Я предложил вам мою поддержку, защиту, любовь.

— Послушайте, майор, — сказала она таким голосом, словно не хотела оскорбить его, нежность которого просто подслащивала жесткие слова, — я согласна на вашу поддержку и защиту. Но не говорите мне сегодня о любви! Прошу вас!

— Значит, я не могу надеяться, что когда-нибудь вы проявите ко мне малейшее нежное чувство? — воскликнул он с дрожью в голосе. У него запершило в горле, он был тем более разочарован, что на какой-то момент безумно поддался надежде на взаимность.

— Повторяю, не будем говорить об этом сегодня.

— Произнесите хоть одно слово надежды, одно только слово!

Она высвободила руку и положила ее ему на плечо, словно желая утешить его.

— Мое сердце все еще разрывается от горя, — призналась она. — Человек с раненым сердцем ни о чем судить не может. Однако скажу вам со всей откровенностью, что в ближайшее время вряд ли смогу кого-нибудь полюбить.

Он резко отпрянул.

— И это все, что вы можете мне сказать? Это все, что вы можете сказать человеку, пришедшему отдать всего себя вам?! — воскликнул он.

Рулз встал и посмотрел на нее с высоты своего роста. Он был так взволнован, что не знал, куда девать руки, которые он то клал на эфес шпаги, то прижимал к кружевам камзола.

И вдруг он зло рассмеялся:

— Это у вас-то ранено сердце?! Как же! Вы не сможете больше никого полюбить?! И вы считаете, что я поверю вашим лживым словам? Скажите их кому-нибудь, только не мне! Ведь в вашем доме находится этот человек, это же отвратительно! И я думаю обо всех других его предшественниках, о тех, к которым вы проявляли слабость, что позволяет мне думать, что вы просто смеетесь надо мной, употребляя таким образом глагол «любить»!

Она резко встала и, высоко подняв голову с пылающим от гнева лицом, крикнула:

— Достаточно, месье! Вы оскорбляете меня!

Рулз глубоко вздохнул.

— Извините меня, мадам, — сказал он, немного успокоившись. — Страсть берет верх надо мной. Если вы не простите меня, значит, вы никогда не имели ни малейшего представления о том, как я люблю вас, Мари! Увы, я вижу, что вы презираете меня. Вы отняли у меня надежду. Но как же мне не взбеситься, когда я вижу здесь этого шотландца?!

— Довольно! — оборвала она его глухим голосом.

Он опустил голову, потом, приняв внезапно какое-то решение, сказал:

— Я ухожу. Однако хочу сказать вам следующее. Я предложил вам свою защиту и советы. Вы отвергли их, предпочтя им советы какого-то иностранца, который работает — а у меня есть все основания так предполагать — на свою страну в ущерб нашей. Остерегайтесь, Мари! Вы попадетесь на удочку! Он заставит вас совершить кучу непростительных ошибок, размах которых вы даже не можете себе пока вообразить.

Он говорил так резко, серьезно и убедительно, что ей стало страшно.

— Например? — спросила она.

Натянув свои кожаные перчатки, он собрался было уходить, но остановился и твердо сказал:

— Я убежден, что этот человек советует вам удовлетворить общественное мнение. Так знайте, общественное мнение не удовлетворяют, а создают или хотя бы смягчают! В последний раз говорю вам: будьте осторожны!

Напряженным шагом Рулз направился к двери. Перед тем, как открыть ее, он повернулся и, сделав широкий взмах рукой, сказал на прощание:

— Настанет такой час, Мари, когда вы придете ко мне искать защиты. И тогда вы, может быть, подарите мне то, в чем отказываете сегодня так безжалостно.

Мари его почти не слушала. Она была изнурена и без того, а этот разговор окончательно разбил ее. Она слышала, как закрылась дверь, затем цокот копыт по плитам двора.

Неопределенно и с каким-то безразличием она махнула рукой. Что мог ей сделать этот Мерри Рулз де Гурселя? Конечно, он был председателем Высшего Совета, но это был еще не весь Совет!

Она медленно поднялась к себе в спальню и легла. Она думала о том, что сказал ей Мери Рулз. Она не верила ни единому слову майора о шевалье де Мобрее. Очевидно, что майор ревновал, и это ревность заставляла его так плохо говорить о Мобрее.

То, что Реджинальд стал предметом таких яростных нападок, сделало его в глазах Мари еще более симпатичным.

 

Глава 8

Перед заседанием Совета

Первый, о ком подумала Мари, проснувшись, был Мерри Рулз и его вчерашний визит. Боже! Как же она устала, если так крепко спала! В другое время подобный визит майора, его угрозы и предсказания, произнесенные перед уходом, вызвал и бы у нее страшную бессонницу.

Она распахнула окно, и лучи солнца заиграли в ее комнате. Негры, работающие на плантациях сахарного тростника, медленно брели по виднеющейся вдалеке дороге. По краям плантации росли банановые пальмы и яркие цветы. Всюду царило спокойствие. Не ощущалось даже дуновения ветерка, листва кокосовых пальм оставалась неподвижной. Солнце, как на картине, отсвечивало в ней золотом.

Мари подумала о маленьком Жаке, которого надо было одеть в траурный костюм, чтобы представить его Высшему Совету. «Лишь бы костюм был уже готов», — вяло подумала она. До этого она попросила об этом Луизу, но сама Луиза тоже выглядела такой усталой и разбитой.

Она отошла от окна и пошла готовиться. Она ощущала какую-то неопределенную, необъяснимую тревогу. Ведь она была так доверчива еще день назад! Неужели этот ночной визит майора поверг ее в такое состояние?

У нее было такое впечатление, будто она впервые увидела вещи в их истинном свете. Если еще накануне она была уверена в своем праве, убеждена, что почтенные люди города и честные люди, входящие в Совет, не могли поступить иначе, кроме как утвердить ее в должности губернатора, то теперь ей казалось вполне возможным, что этой ночью могли иметь место различные махинации и маневры. Разве визит Мерри Рулза не был одним из этих маневров? Что скрывалось за этим визитом? Что замышлялось?

Сейчас она была недовольна собой и ругала себя за то, что так резко обошлась с ним. Она нажила себе врага и серьезного: он же председатель Совета! Человек, который будет руководить прениями! Ах, до чего же она оказалась негибкой, грубо оттолкнув его, отняв всякую надежду у человека, которому хотелось так надеяться!

Тогда она призвала на помощь всю свою волю, всю хитрость, сказав себе, что Бог не покинет ее, потому что она не для себя требовала, а для сына. Именно это она и должна была сказать на заседании Совета.

Мари положила перед собой гребень, румяна и долго смотрела на себя в зеркало. Несмотря на свое осунувшееся и побледневшее лицо, она нашла, что еще очень красива. Мари знала, что красота, ее зрелая красота в полном расцвете сил, когда горячая кровь играет в жилах, как у молодых, явится серьезным и даже главным козырем в глазах собрания мужчин, большая часть которых не раз окидывала ее восхищенным взглядом.

Дом понемногу просыпался. До нее доносился стук дверей, посуды, затем она услышала визгливые крики и узнала в них голоса Сефизы и Клематиты.

Нельзя было терять ни минуты.

Прием Высшего Совета в Горном замке требовал полной перестановки мебели в салоне, где должно состояться заседание. Это было самое большое и прохладное помещение. В нем можно было не только поставить столы, но и много стульев, хотя и было оговорено, что почетные люди города, не входящие в Совет, могут тоже присутствовать на дебатах и, если им не хватит места, им придется постоять.

Как настоящий хозяин дома, шевалье де Мобрей, не спросив ни мнения Мари, ни чьего-либо другого, руководил расстановкой мебели. Для этого он позвал негра Кинкву, настоящего геркулеса, Сефизу и Клематиту. Он давал указания, заставляя переделывать то, что приказал сделать несколько минут назад, возвращаясь к внезапно возникшей идее. Он ни на минуту не забывал, что Мари должна предстать в самым выгодном для нее свете.

Накануне шотландец был поражен царственным достоинством Мари, говорящей, стоя на верхней ступеньке лестницы, обращаясь к Мерри Рулзу, Пленвиллю и Байярделю. Казалось, что в ее поведении и позе было что-то театральное. Он говорил себе, что Мари должна предстать перед Советом внизу этой лестницы, а члены Ассамблеи будут находиться напротив нее, в глубине салона, сидя за столами, расставленными полукругом Рулз и другие обязательно вспомнят ее внезапное появление накануне. Впечатление от этого еще больше усилится.

Когда приготовления были закончены, Мобрей приказал служанкам принести напитки из соков фруктов, собираемых на острове. Они наполнили большие кувшины ромом и французским вином, затем принесли за куски с острыми специями, возбуждающими жажду.

Когда все было закончено, Реджинальд заглянул к Луизе де Франсийон.

Она одевала осиротевшего ребенка, казавшегося со всем маленьким в черной одежде, наскоро сшитой для церемонии. Ребенок, видимо, еще не осознавал, что происходит, и то, что готовилось, казалось ему игрой. Реджинальд дал ему небольшой урок достаточно строгим голосом, наказав ему вести себя скромно, не произносить ни одного слова до тех пор, пока его о чем-нибудь не спросит какой-нибудь из членов Совета или мать, при этом отвечать как можно короче. После этих наставлений он отправил Жака в его комнату, а сам, повернувшись к Луизе, сказал с улыбкой на устах:

— Надеюсь, что все пройдет хорошо, не так ли? Вы устали, друг мой! Ничего, зато потом отдохнете. Вы этого вполне заслуживаете.

Она не разделяла его веселости, не сводя с него влюбленных глаз, в которых был также и упрек.

— Реджинальд, — сказала она нежным голосом, — вы отлично знаете, что этой ночью я не спала. Мне надо было сшить одежду, а вы даже не зашли ко мне.

Уловив упрек в ее голосе, Реджинальд с уверенностью ответил:

— О! У меня было столько дел, Луиза! Вы думаете, что на Совет можно прийти просто так, не обсудив заранее того, что надо будет сказать?

— Думаю, что вы правы. Но хотя бы на несколько минут! Я думала, что вы придете, услышав, как открываются наружные ворота.

— Этой ночью? — осторожно спросил он, скрывая свое удивление. — Наружные ворота? Входная решетка, вы хотите сказать?

Она утвердительно кивнула головой и добавила:

— Я все время прислушивалась. Мне так хотелось, чтобы это были вы. Но я была страшно разочарована, это был всего лишь майор Мерри Рулз.

На этот раз удивление Мобрея было так велико, что он потерял всякую осторожность.

— Черт побери! — воскликнул он. — Вы говорите, что Мерри Рулз был здесь этой ночью? Почему же я ничего не слышал? А что ему было надо?

— Он попросил позвать мою кузину. Демарец не спал и открыл ему.

Реджинальд нервно прошелся по комнате, о чем-то задумавшись. Потом снова подошел к Луизе и вкрадчиво спросил:

— И Мари приняла его? Где? О чем они говорили?

— Не знаю. Он подождал ее в салоне. Мари так устала, что не хотела к нему спускаться. Но Демарец добился своего, и она спустилась в салон к майору. Я, правда, не знаю, о чем они говорили, потому что была страшно разочарована, что это были не вы.

— И долго длился разговор? — настойчиво спросил он.

— Не помню. Но в какой-то момент мне показалось, что они ссорятся. До меня долетали обрывки их разговора, потому что иногда они говорили слишком громко. Но я не поняла, о чем. А потом они стали говорить тише.

Она подошла к нему и улыбнулась. Луизе хотелось сменить тему разговора и перейти к другому, более близкому ее сердцу. Желая обнять его, она раскрыла объятья и сказала:

— Это нелюбезно с вашей стороны покидать меня. Вы хорошо знаете, Реджинальд, что я живу только ради вас, дышу, думаю, существую только ради вас, и если мы сейчас расстанемся, я умру.

Она надоела ему. Мобрей считал, что каждое дело надо делать в свое время. Луиза могла бы наконец это понять. То, что она ему сейчас сказала, вновь возвращало его к политике и дипломатии. Надо было приниматься за работу! Какая уж тут любовь!

— Вы уверены, что не ошиблись? Вам не приснилось это, моя дорогая Луиза? Я просто не вижу причины, ну никакой причины, из-за которой майор Мерри Рулз мог прибыть сюда этой ночью.

— Однако как майор беспокоит вас! А обо мне вы даже и не думаете больше…

Она внезапно кинулась ему на шею. Мобрей, стараясь не отталкивать ее, спросил еще раз:

— Вы говорите, Луиза, что ему открыл ворота Демарец? Что, черт побери, делал там этот Демарец в это время? Конечно, было уже очень поздно и поэтому я ничего не слышал. Во всяком случае около полуночи. И что же он делал во дворе в этот час, черт его побери?!

Поведение слуги все больше и больше тревожило его. Теперь он задался вопросом, а не шпионит ли Демарец в пользу Мерри Рулза? Это могло быть для него очень опасным!

— Поцелуйте же меня, — умоляла Луиза. — Как вы сегодня холодны, Реджинальд! Вы меня больше не любите! Если бы я знала, то ни за что бы не стала говорить о Мерри Рулзе.

— И были бы неправы.

— Что может нам сделать майор? Насколько мне известно, речь больше не идет о том, чтобы я стала его женой.

Он обвел ее взглядом, полным сожаления. Как и большинство влюбленных с чистой душой, она все переносила на свою любовь, все рассматривала только через призму своей любви. Словно и не было других, более важных дел!

И все-таки надо было использовать эту невинную душу. Он решил, что лучше ей и дальше заблуждаться:

— Может быть, Мерри Рулз ревнует вас ко мне, вы понимаете? Мне хотелось бы поэтому узнать, что он мог сказать Мари. Ах, Луиза, дорогая вы моя, я же предупреждал вас, что мы столкнемся с различными махинациями и клеветой!

Он заметил, как она побледнела.

— Луиза, я пойду к Мари и выясню, что произошло. А вас я попрошу ничего ей не говорить. Позвольте мне действовать самому.

Он привлек ее к себе и обнял за плечи. Она задрожала с головы до ног. Тело ее было таким нежным и прохладным, словно после купания.

Он нежно поцеловал ее долгим поцелуем, потому что ему было приятно получить вновь немного удовольствия от этого готового отдаться ему тела, взывавшего к любви.

Немного отстранившись от нее, он сказал:

— До скорого, Луиза! Пойду повидаюсь с Мари.

И, едва переступив порог, он тут же забыл о ней, хотя его пальцы хранили запах духов, которыми молодая женщина просто поливала себя, воображая, что так она будет более желанной.

Подойдя к двери Мари, Реджинальд резко постучал. В ответ он услышал ее голос:

— Кто там?

— Это я, Реджинальд, — быстро ответил он. — Вы еще не готовы?

— Почти.

— Могу я видеть вас?

— Пожалуйста, если вы так торопитесь.

Повернув ключ в двери, он вошел.

Сидя перед зеркалом, Мари занималась своим туалетом. Она не успела надеть свое траурное платье и сидела просто в рубашке на бретельках, обнажающих ее ровную, немного полную спину, блестящую, как перламутр. В изгибах ее рук образовались маленькие складки, впрочем, очень милые. Она сидела к нему спиной и, взглянув на его отражение в зеркале, спросила не выпуская из рук румян:

— Что случилось, шевалье? Вы в таком нервном состоянии!

— Я восхищаюсь вашим спокойствием, Мари, в такой день!

— Произойдет то, что и должно произойти, шевалье, — ответила она. — Когда я сегодня вставала тоже находилась в крайнем беспокойстве, но я переборола себя. В конце концов, Высший Совет должен войти в мое положение.

Он подошел к ней. Она продолжала свою работу: подкрасила ресницы и отогнула их вверх, напудрила щеки и подкрасила губы. Казалось, она не обращает на него никакого внимания и ведет себя так, словно рядом с ней стоял не Мобрей, а Луиза.

Шотландец почувствовал себя слегка задетым. Глядя на ее плечо девственной белизны, на котором едва держалась бретелька рубашки, он вспомнил тот день, когда впервые увидел Мари. Она только что была в объятиях Ля Пьеррьера и полуодетая отдыхала в гамаке. Ему нужно было только протянуть руку, чтобы схватить ее, все еще разгоряченную после объятий человека, исполняющего обязанности губернатора.

Кожа ее была словно шелк телесного цвета. Эта зрелая женщина показалась ему более соблазнительной, чем юная Луиза. Он слегка повернулся, чтобы лучше разглядеть ее в зеркале. Он увидел ее великолепную пышную грудь, шею без единой морщинки, высокую и крепкую, и его охватило страстное желание.

— Могу ли я быть чем-нибудь вам полезен? — спросил он проникновенным голосом, которым говорил редко, только в случаях, когда у него возникало желание или сильное волнение.

— Я не понимаю вас, Реджинальд, — ответила она спокойно. — Вы входите ко мне весь взвинченный, почти потрясенный, и спрашиваете, какую услугу вы можете мне оказать. Ведь вас привело сюда какое-то срочное и важное дело, не так ли?

— Я хотел бы узнать, — ответил он, немного смешавшись, — хорошо ли вы запомнили все то, что мы вчера решили.

— Абсолютно все. Я ничего не забыла и полагаю, что буду хорошо выглядеть перед всеми этими старыми господами.

— Без всякого сомнения, — подтвердил он, смеясь. — Если бы они увидели вас сейчас, то, безусловно, каждый из них в отдельности согласился бы на все, что вы ни пожелаете, и даже на большее.

— Спасибо, — ответила она. — А теперь будьте так любезны позвать Луизу, чтобы она помогла мне надеть вуаль.

Не ответив ничего и не выполняя ее просьбу, Реджинальд кончиками пальцев провел по соблазнительному плечу Мари. Он ожидал, что она вздрогнет, но она словно ничего не чувствовала и, как бы не догадываясь о его намерениях, спросила:

— В чем дело, Реджинальд?

Осмелев, он положил на плечо ладонь и стал его гладить. Она повернулась и подняла на него удивленные глаза. На ее лице он прочел некоторое неодобрение. Медленно покачав головой, она сказала:

— Прошу вас, Реджинальд! О чем вы думаете в такой момент!

— Извините меня, — сказал он взволнованным тоном. — Я вновь вижу… Да, да, я вновь увидел себя здесь, на этом самом месте, вместе с вами. Это было так чудесно, так приятно, что я не смог устоять. Соблазн…

Мари не стала настаивать. Казалось, что у нее были другие дела, и ей было не до возражений. Ей некогда было терять время на разговор с шотландцем. Он воспользовался этим.

Подкрасив губы, Мари настойчиво повторила:

— Ну же, Реджинальд! Сделайте то, о чем я вас просила: пойдите за Луизой. Вы теряете время!

Он сделал шаг назад и проговорил с чувством:

— Надеюсь, Мари; что между нами нет секретов, не правда ли?

На этот раз она вздрогнула, столько тайного смысла было в этом вопросе.

— Какие секреты могут быть между нами?

— Вы что-то скрываете от меня, Мари, — ответил он.

Она рассмеялась и спросила:

— Что же, Боже мой? Что я могу скрывать от вас, Реджинальд?

Их взгляды встретились. Они смотрели, не отрываясь, друг на друга. Взгляд Мобрея был изучающим и жестким. Взгляд Мари — недоверчивым и менее уверенным.

— Мерри Рулз виделся с вами этой ночью, — бросил он.

Мари сделала удивленное лицо:

— Кто это вам сказал, шевалье?

— Я сам это слышал. Почему вы мне ничего не сказали?

— Не знаю.

И она не лгала, потому что не задавалась вопросом, надо ли рассказывать шотландцу об этом ночном визите. И не то, чтобы она забыла это сделать или просто скрыла от него визит, или делала из этого какую-нибудь тайну. Она об этом не подумала, так как не придавала значения ночному визиту, а потому и не сообщила о нем своему доверенному лицу и советнику.

— Странно, что вы не знаете, — сказал он с горечью. — Ведь если вы не будете откровенны со мной, я не смогу вам помогать. Как тогда я могу доверять вам? Я же вам все говорю, ничего не скрывая. Вы в курсе всех моих планов и поступков. Моя жизнь вся у вас как на ладони, чистая, как хрусталь!

— Я знаю это, Реджинальд! Но этот визит не имел никакого значения: майор пришел поговорить со мной о любви, если уж вы все хотите знать.

— Как? — спросил он с удивлением. — О любви?

Она громко рассмеялась и добавила:

— Да, кажется, он влюблен в меня с того самого дня, как увидел впервые. Он выразил желание защищать меня, помогать мне во всем и, Бог знает, что еще.

— Он не подозревает, что я ревнив, очень ревнив, — сказал Мобрей с оттенком угрозы, а потом добавил: — Вы не понимаете, Мари, что этот человек может притвориться влюбленным только за тем, чтобы лучше управлять вами, оказывать на вас влияние. Он хочет усилить свое могущество, чтобы однажды обобрать вас и ваших детей.

— Вы принимаете меня за дурочку, право слово!

— А какое чувство испытываете к нему вы, Мари?

— Никакого, — твердо ответила она ему, — никакого. Сама мысль попасть в объятия этого человека отвратительна мне и возмущает меня. О! Ни за что и никогда! — добавила она с силой. — Никогда я не позволю этой туше дотронуться до меня пальцем. Он ни на что не может рассчитывать, кроме поцелуя моей руки.

Реджинальд подошел к ней, улыбаясь, счастливый тем, что его страхи были напрасны. Он протянул руки, чтобы обнять ее.

— Реджинальд, — ответила она ему, уворачиваясь. — Прошу вас, не надо!

Но он уже обнял ее:

— Дело в том, что я тоже люблю вас, Мари, дорогая моя! — говорил он. — Я люблю вас больше всего на свете и уверен, что и вы так же любите меня. Мы так давно не принадлежали друг другу!

Она сделала новую попытку высвободиться:

— Но не в этот момент, шевалье…

— Тише! — сказал он, нежно поцеловав ее в шею. — Тише! Не говорите мне больше ничего. Я могу и подождать, но я знаю, что вы будете моей навсегда, как и я буду принадлежать только вам.

— Лучше позовите Луизу, шевалье.

Она боялась, что не сможет устоять, и хваталась за все, что могло вырвать ее из колдовских чар Реджинальда.

— Мерри Рулз говорил с вами обо мне? — спросил он, не выпуская ее из рук.

— Да, и самые ужасные вещи. Вы можете догадаться, как я его приняла…

Он поцеловал ее еще раз. Она ощущала на своем теле, на груди теплоту его рук.

Но он внезапно сказал:

— Я покидаю вас, дорогая Мари. Пойду за Луизой. Главное, не забывайте моих советов. И тогда вас ожидает победа.

Услышав стук копыт, он подбежал к окну. Посмотрев сквозь ставни во двор, он обернулся и сказал:

— А вот и ваш влюбленный, Мари, майор Мерри Рулз собственной персоной. А с ним отец Бонненон и отец Фейе. Поторопитесь. А я пойду прикажу подать им прохладительные напитки.

Она укоризненно вздохнула:

— Из-за вас я потеряла кучу времени!

Но, прежде чем уйти, он сказал в дверях:

— Я буду в своей комнате, пока будет проходить церемония. Знайте, что душой и телом я с вами, что я молюсь за вас! Желаю удачи!

 

Глава 9

Совет

Когда Мари открыла дверь своей комнаты, чтобы выйти на лестницу, она услышала гул разговоров, ведущихся в салоне.

Она заставляла Совет ждать себя. И когда сказала об этом Луизе, пристегивающей ее вуаль, та ответила:

— Они подумают, что это кокетство. И вы понравитесь им еще больше, когда они увидят вас, потому что сегодня вы очаровательны.

Когда дверь была уже открыта и она собиралась выходить на лестницу, Луиза удержала ее немного за руку и искренне сказала:

— Удачи вам!

Реджинальд желал ей того же.

Мари подошла к перилам, украшенным каменными стойками. Взглядом она обвела зал. Около пятидесяти человек толкались там в беспорядке, и Мари подумала, что это было в ее пользу.

Как и обещал, Реджинальд приказал подать напитки, многие члены Совета все еще держали в руках бокалы, когда она предстала перед их восхищенными взорами.

Все посмотрели в ее сторону, и в салоне воцарилась тишина. Мари увидела председателя Мерри Рулза де Гурселя. В шляпе с пером, в камзоле синего цвета, в вышитых перчатках, с рапирой для торжественных случаев он выглядел очень важно.

Рядом с ним стояли отец Бонненон, спокойный и безмятежный, с легкой улыбкой на тонких губах; отец Тенель и отец Шевийяр с ясным и острым взором.

Она сразу же опустила на лицо вуаль и трижды, поприветствовав собравшихся наклоном головы, сделала несколько шагов по направлению к лестнице.

В относительной тишине советники спешно занимали предназначенные им места, но не сели до тех пор, пока Мари не спустилась по лестнице в салон. Она снова поприветствовала их. Когда она уже собиралась пройти вперед, ее одиннадцатилетний сын Жак вышел из буфетной. Он был так смущен и даже потрясен при виде столь необычного стечения народа, а также видом своей матери в черной газовой вуали, что зарылся лицом в ее юбки, ища у нее защиты.

Нежной рукой Мари погладила его по голове, словно хотела придать ему уверенности.

Они представляли собой трогательную картину, от которой никто не мог оторвать глаз и которая заставляла растаять даже самые черствые сердца.

Члены собрания расселись наконец по местам. Почти сразу же поднялся Мерри Рулз. Резким движением он отбросил назад длинные перья своей фетровой шляпы и медленно произнес:

— От имени членов Высшего Совета прошу вас, мадам, принять выражение нашего искреннего соболезнования. Вы пожелали пригласить нас в этот замок, и никто, из нас не забыл, что еще вчера здесь жил человек, пользующийся нашим полным уважением, к которому мы испытывали сыновью любовь, ибо он был нашим отцом-защитником, этот великий владыка Мартиники, которого мы чествуем сегодня в вашем лице и в лице его наследника, юного Жака Диеля Денамбюка.

Он остановился на минуту, чтобы Мари смогла увидеть, как члены Совета одобрили его слова, кивая головами в знак согласия.

— Мадам, — продолжил он, — с чувством самого глубокого к вам уважения мы готовы выслушать заявление, которое вы собираетесь нам сделать.

Мари почувствовала, как сильно забилось ее сердце. Она ощущала на себе множество устремленных на нее глаз, которые смотрели не отрываясь. Она понимала, какое впечатление произвела своим траурным платьем, своим поведением, осанкой, полной печальной грации. На нее смотрели люди, большинство из которых были испытанными в боях офицерами, которые больше думали о пушках, порохе и шпагах, чем о женщинах. Некоторые из них были уже трясущимися стариками, но все еще помнящими свою бурную молодость, ибо правильно говорят, что тропический климат возбуждает чувства и продлевает мужскую потенцию.

Майор Рулз умолк, сел на свое место за столом и принял позу, говорящую о том, что теперь слово за вдовой генерала дю Парке. Зал затаил дыхание в ожидании того, что скажет Мари. Она слегка отстранила от себя маленького Жака, однако оставив руку на его светловолосой голове, и прижала его к своему бедру, словно боясь, что ему угрожает опасность.

Мари медленным взглядом оглядела стол от одного края до другого. Она знала всех в лицо. Все присутствующие здесь побывали в этом замке при жизни дю Парке. И все они говорили генералу о своем уважении к нему и клялись в верности.

Возможно ли было такое, чтобы в сердцах этих людей было столько коварства, что за столь короткое время они забыли о святых обещаниях, данных ее несчастному мужу?

Она заметила капитана Байярделя, стоявшего справа от нее около двери, безразличного к заседанию Совета, но являвшегося свидетелем этой сцены. Огромного роста, он стоял, как скала. Она увидела это открытое лицо, его мужественный рот, из которого вылетали порой грубые слова, но как бы он ни выражал свои мыс ли, речь шла всегда о чести, достоинстве и верности. Да, шпага Байярделя была всегда к услугам его соперников! Да, она по праву могла рассчитывать на него! Вид Байярделя так успокоил ее, что она произнесла без всякого волнения.

— Господа, я хочу сказать вам всего несколько слов. Вы все знаете, на каких условиях генерал-лейтенант дю Парке, мой супруг, купил остров Мартинику у компании «Американские острова» Генерал дю Парке умер, и вот перед вами его наследник, его сын Жак Диель Денамбюк, которому одиннадцать лет. В соответствии с договором о продаже только король имеет право назначать генерального губернатора. Если бы мой сын Жак был совершеннолетним, не возникло бы никаких вопросов, и он стал бы преемником своего отца в качестве генерал-лейтенанта Мартиники. В любом случае решать Его Величеству. Но требуя своего полного права, а также и права наследника генерала дю Парке, прошу вас в ожидании решения Его Величества доверить мне пост губернатора острова вплоть до нового указа от имени моего несовершеннолетнего сына.

Она произнесла все это очень просто, не стараясь произвести какого-либо эффекта, рассчитывая только на свой траур и на впечатление, которое мог произвести на души этих людей ее маленький светловолосый сын

Заявление было принято спокойно при полной тишине, потому что именно этого от нее и ожидали.

Так как Мари считала, что ей больше нечего добавить, потому что она выразила свою единственную просьбу, Мерри Рулз спросил:

— Это все, что вы хотите нам сказать, мадам?

— Я считаю, — объяснила Мари, — что изложила членам Совета кратко и ясно сложившуюся ситуацию и что я потребовала только то, что по праву принадлежит мне.

Мерри Рулз утвердительно кивнул головой. Потом провел взглядом справа налево и спросил:

— Есть ли кто-нибудь из членов Высшего Совета, кто хотел бы задать вопрос мадам дю Парке?

Некоторое время стояла полная тишина, и майор уже собрался было закрыть заседание, чтобы перейти к тайному обсуждению кандидатуры Мари в Совете, когда лейтенант Дювивье поднял руку и попросил слова:

— Я хотел бы задать один вопрос мадам дю Парке, — сказал он.

— Мы слушаем вас, — ответил Мерри Рулз.

Дювивье вобрал в себя воздух. Судя по его пылающему лицу и нервным движениям, он был очень взволнован. Но он все же начал:

— Мы должны с вами избрать преемника генерал-лейтенанта дю Парке. Без сомнения, у его наследника Жака Денамбюка есть права. Мы никогда не будем их оспаривать. И мы будем их оспаривать еще меньше по достижении им совершеннолетия. Но мы знали и помним нашего генерала дю Парке. Это был солдат, который умел сражаться. Он сумел дать отпор нарождающимся бунтам, усмирить дикарей. Он отбил атаки наших врагов. Так вот сейчас мы назначим человека, которому, может быть, завтра придется принять в подобных же обстоятельствах военные решения, обучать войска и снова встать на защиту страны. Не скрою, господа, что у меня возникают сомнения, потому что человек, желающий стать преемником нашего генерала, — женщина. Конечно, — добавил он поспешно, — у этой женщины множество добродетелей: она сама принимала участие в защите Мартиники не хуже наших самых храбрых солдат. Но может ли женщина решать стратегические задачи? Я хорошо понимаю, что у нее будут советники и что мы, члены Высшего Совета, будем всегда рядом и в любой момент придем на помощь. Но мне хотелось бы знать, чтобы улеглись обоснованные страхи нашего населения по поводу нового нападения карибцев, что намерена делать мадам дю Парке, если мы назначим ее на пост исполняющей обязанности губернатора?

Не дожидаясь, когда председатель даст ей слово, Мари ответила ледяным голосом:

— То, что я сделала уже однажды. Я зарядила свои мушкеты и пушки и стреляла из них. Короче, я отбила атаку карибцев. Я хотела бы спросить присутствующих, кто мог бы похвастаться тем же, что было сделано в этом доме? Мне пришлось, если вы не забыли, отбросить карибцев за пределы территории, и это было тогда, когда мой муж, генерал дю Парке, был болен.

Краем глаза Мари увидела Байярделя. Тот занервничал, поминутно хватаясь за эфес своей рапиры.

— Я отдаю должное храбрости мадам дю Парке! — воскликнул Дювивье, который начинал все больше и больше горячиться. — Я знаю, что в настоящее время, к несчастью, нам угрожают пираты и разбойники которые на своих хорошо вооруженных кораблях нападают на некоторые незащищенные наши города на берегу моря. Вчера был разграблен Сент-Люс. Сегодня — Фонд Капот, а завтра будет Макуба. Эти люди, утверждающие, что они наши соотечественники, а на самом деле французы только по происхождению, потому что они были вооружены человеком, предавшим корону и связанным с англичанами острова Сен-Кристоф, я имею в виду командора де Пуэнси. Эти люди, вооружив свой флот, скоро захотят захватить и разграбить форт Святого Петра!

За столом прошелся легкий ропот.

Почувствовав невольное одобрение, Дювивье осмелел и продолжил:

— Мы недавно узнали, что на Сен-Кристоф напали испанцы. Эскадра из семидесяти кораблей, — а на некоторых из них установлено до семидесяти пушек, — напала на Сен-Кристоф, чтобы отомстить этим морским разбойникам за их лихоимство. Флибустьеры скрылись, по-видимому, на острове Черепахи или на острове Мари-Галант. Пока они на острове Черепахи, нам нечего опасаться. Но подумали ли вы, господа, о том, что достаточно одной ночи плавания, чтобы все морское отребье, все эти разбойники, осужденные королем в его различных указах, переданных губернаторам островов его министром, собрались в нашем порту? Некоторые, кажется, намерены привлечь этих флибустьеров к обработке земли, другие считают, что их лучше повесить. Я лично придерживаюсь мнения последних. Потому что прежде всего мы должны подумать о женщинах и детях, о трудолюбивых колонистах, которые не должны даром терять времени на войну, чтобы с риском для жизни защищать полученные земельные наделы. Говорю вам, господа, эти флибустьеры, представляющие собой опасность для всех других островов, включая и Мартинику, должны быть уничтожены! Я говорю об этом не случайно. Если бы генерал дю Парке был сейчас с нами, мы бы поставили перед ним эту проблему. И сейчас, когда нам надо подумать о новом правительстве, я думаю, что необходимо спросить у женщины, просящей о нашем доверии, как она полагает поступить, чтобы оградить наши семьи от нависшей над ними угрозы со стороны флибустьеров.

Дювивье сел и подождал, пока пройдет дрожь, он сердился на себя, что так повысил голос.

Мерри Рулз повернул голову к Мари и сказал:

— Вы слышали, мадам, выступление лейтенанта Дювивье? Он задал вам конкретный вопрос. Я добавил бы к нему следующее: остров Мартиника, часто являвшийся объектом нападений, создал себе приличную оборону. Хватает и оружия, и солдат. Капитан Байярдель руководит береговой охраной острова, под его командованием находятся три корабля: «Святой Лорен» «Бык» и «Дева из порта Удачи». Я уверен, что капитан Байярдель всегда будет вести непримиримую борьбу с разбойниками, защищая берега нашего острова Вам слово, мадам дю Парке.

Мари облизнула пересохшие губы. Она с минуту смотрела на Байярделя, оглушенного такой похвалой майора. В глазах у него стоял вопрос, какую же цель преследовал Рулз при этом.

Гордо подняв голову, она сказала:

— Я разделяю беспокойство нашего населения и поэтому говорю, что, как в прошлом, так и в настоящем я готова сражаться. Бесспорно, что флибустьеры, не де лающие никакого различия между французами с Мартиники и врагами нашей страны, должны быть уничтожены, как преступники. Они будут повешены.

Мари умолкла. Мерри Рулз взглядом обратился к Дювивье. Тот кивнул ему в ответ, давая понять, что удовлетворен ответом.

Тогда подал знак отец Шевийяр, желающий взять слово. Майор тотчас предоставил его настоятелю.

— Я хотел бы предостеречь вас, господа, от всякого поспешного решения и не спешить разрушать то, что при случае послужит нам для защиты нашего острова. Я согласен, что надо уничтожить разбойников, но уничтожить флибустьеров, вредящих английским, голландским и испанским корсарам, лишающим нас каждый день продовольствия, которого нам так не хватает, мне кажется менее разумным. Может, все-таки надо сделать какое-то различие между ними?

Дювивье подскочил, словно этот вопрос касался его лично:

— А что, эти пираты разве делают разницу между англичанами, не являющимися нашими открытыми врагами, испанцами, голландцами и своими соотечественниками с острова Мартиника? Если они так жаждут ратных подвигов, почему бы им не повернуть оружие против карибцев? Я хочу спросить мадам дю Парке, решилась ли она на то, что в случае ее избрания на пост губернатора до совершеннолетия сына, она незамедлительно приступит к уничтожению флибустьеров, укрывшихся на острове Мари-Галант?

— Мадам, — сухо сказал Мерри Рулз, — вам слово для ответа.

— Незамедлительно! — твердо повторила Мари. — И по этому поводу сразу же будут отданы приказы. Я рассчитываю на майора Мерри Рулза, который должен будет принять необходимые для этого решения.

— Отлично! — воскликнул майор. — Я предлагаю вам подумать, господа. Мы сейчас удалимся на тайное совещание.

Члены Высшего Совета вышли на террасу замка. Их тайные дебаты ограничились, по-видимому, простой консультацией, ибо все сошлись в одном: уничтожить флибустьеров. Мари была достаточной гарантией, чтобы все сомнения рассеялись в голове Дювивье и его сторонников.

Жюли, Сефиза, Клематита ходили от одной группы к другой, подавая всем напитки. Было очень жарко, и кувшины опорожнялись с огромной скоростью.

Стоя у окна, Реджинальд де Мобрей с беспокойством смотрел сквозь прикрытые ставни, пытаясь догадаться по движению губ этих господ, чем окончатся дебаты. Особенно он следил за Мерри Рулзом. Но майор прекрасно владел собой, и на его лице ничего не отражалось. Только иногда по легкому наклону головы можно было догадаться, что он соглашался с тем или иным замечанием. Но как угадать его тайные мысли?

Наконец, один за другим, советники вернулись в салон и снова заняли свои места.

Мари и ее сын Жак сели на свои места напротив членов Высшего Совета. Она тоже пыталась прочитать по их лицам, какой вердикт они вынесли. Впрочем, несмотря на легкое беспокойство, которое Мари пыталась скрыть, она была уверена в себе.

Когда водворилась тишина, Мерри Рулз встал и торжественно произнес:

— Мадам, ваша просьба показалась вполне законной членам Высшего Совета, которые решили доверить вам пост генерал-лейтенанта Мартиники вплоть до нового приказа, который будет исходить от вашего, пока еще несовершеннолетнего, сына Жака Денамбюка. Однако, следуя прерогативам Его Величества, члены Совета приняли решение срочно направить посланника, который даст отчет королю о временно принятых мерах и попросит его соизволения их санкционировать. Кроме того, Совет решил, что вы сами можете назначить этого посланника.

Первые слова майора влили в сердце Мари огромную радость. В этот момент она даже не подумала о том обязательстве, которое ей пришлось принять. Она уже забыла и о Байярделе, и о Лефоре. Наконец-то она получила то, чего так страстно желала! И счастье сделало ее неблагодарной.

Она еще раз обвела взглядом всех присутствующих, ища того, кого она могла бы отправить к королевскому двору в качестве посланника.

Байярдель не попал в поле ее зрения. И по понятной причине: взбешенный до предела, он предпочел вскочить на коня и отправиться в форт Святого Петра. Могла ли Мари назначить его, невзирая на странные похвалы майора в адрес Байярделя?

Мари увидела господина Левассера, о котором она знала только хорошее, снискавшего симпатию большинства членов Совета.

— Я хотела бы поблагодарить Высший Совет, — начала она, — за то, что он вынес беспристрастное решение в пользу моего права. Что касается посланника, то я думаю, господа, что господин Левассер, которому мы все доверяем, мог бы выполнить это поручение к Его Величеству.

Все посмотрели на колониста, который встал и сказал с волнением в голосе:

— Это большая честь для меня, мадам! Но мой возраст и мои болезни, думаю, не позволят мне выдержать столь долгое и опасное путешествие. Я бы посоветовал мадам выбрать вместо меня всеми уважаемого человека, который лучше, чем я, сможет защитить правое дело и которому всегда доверял генерал дю Парке, человеку, который оставался до последней минуты у его смертного ложа, я говорю, господа, об отце Фейе.

Тот сразу же согласился, и этот выбор был единодушно одобрен.

Перед тем, как разойтись, члены Совета составили протокол о прошедшей церемонии и о передаче власти в руки генеральши. К обеду все разошлись.

На другой же день все жители Святого Петра и большинство колонистов с других концов острова собрались на площади форта в ожидании прибытия кортежа.

Мари с детьми Жаком, Адриенной, Мари-Луизой и Мартиной сидели на специально построенном помосте.

Майор Мерри Рулз в сопровождении членов Высшего Совета предстал первым. Поприветствовав мадам дю Парке своей шпагой, Мерри Рулз принес ей клятву верности.

В этот момент раздался тысячеголосый возглас:

— Да здравствует генеральша!

Затем начался парад. Семь рот вспомогательной части под командованием господина Усея представили свое оружие и тоже дали клятву верности.

Потом последовали церковнослужители, почтенные жители острова, а затем и простой люд.

В тот же вечер Мари приняла в замке отца Фейе, пришедшего попрощаться с ней. Он собирался сесть на корабль, который мог довезти его до Сен-Кристофа, где он пересядет на другой корабль, плывущий во Францию.

Доминиканец пришел к ней также и для того, чтобы дать ей последние советы, рекомендуя хранить память о муже и впредь продолжать его политику, благодаря которой остров достиг такого благополучия и процветания. После напутствия отец Фейе еще раз выразил Мари глубокое соболезнование, находя искренние слова утешения в ее тяжком горе.

За время церемоний шевалье де Мобрей ни разу не появился. Ему надо было выждать какое-то время, прежде чем развернуть свои широкие действия.

Мерри Рулз со своей стороны тоже даром не терял времени.

Было достаточно того, что Мари произнесла несколько слов:

«… я рассчитываю на майора Мерри Рулза, который должен будет принять необходимые меры для решения этого вопроса», чтобы он утвердился во мнении, что пришло его время, и его власть усилится в десять раз.

В конце концов, он уже управлял втайне, как серый кардинал. У него будет достаточно времени, чтобы развернуть все свои батареи и стать единственным и полновластным хозяином Мартиники.

 

Глава 10

Майор Мерри Рулз не теряет времени

Во второй половине дня стояла невыносимая жара, загнавшая людей в дома и хижины. Казалось, что весь город вымер. С холмов, расположенных вдоль берега реки Отцов, насколько позволяло зрение, можно было увидеть только несколько фигурок негров, работающих в поте лица на плантациях, которые тянулись вдоль дорог. Корабли неподвижно стояли на рейде, а море было совершенно гладким, без единой ряби, словно скатерть из расплавленного свинца.

Возвращаясь из миссии иезуитов, капитаны Байярдель и Ля Гаренн спускались с холма. Их лошади шли медленным шагом. Они почти не разговаривали, потому что в такую жару любое движение требовало усилий, но их лица выражали сильное недовольство.

Затем они выехали на деревянный мост, переброшенный через реку, и громкий цокот лошадиных копыт заглушил шум речного потока, где когда-то Лефор любил ловить рыбу вместе с отцом Фовелем.

В нескольких шагах от реки находился постоялый двор «Большой Ноннен, подковавший гуся». Подъехав к нему, они не сговариваясь, натянули поводья, остановились у входа и соскочили с лошадей. По-прежнему не произнося ни единого слова, мужчины привязали лошадей к железным кольцам. Байярдель вошел первым.

Сильно хлопнув в ладони, он громко окликнул:

— Эй, хозяин, друг мой! Два пунша, да побольше рома и поменьше сиропа. Приготовьте, дорогой, их так, как если бы вы их готовили для себя!

Таверна была пуста. Хозяин высунул свой нос и, узнав посетителей, побежал готовить напитки.

Над еще неубранными столами роились тучи комаров. Мухи с наслаждением угощались остатками вина, соусов и специй.

Ля Гаренн подошел к товарищу, который в этот момент с силой ударил себя по щеке, чтобы убить большущего надоедливого комара, и спросил:

— Где бы нам поудобнее сесть?

— Давайте сядем вон там, капитан, — ответил Байярдель, указывая на стул перед чистым столом. Сам он сел рядом, поставив между ног мешавшую ему рапиру. Хозяин, приветствуя гостей, принес им холодного пунша с плавающими в нем ломтиками лимона. Ля Гаренн попробовал напиток, и лицо его расплылось в улыбке. Довольный, что угодил, хозяин удалился. Что же до Байярделя, то тот едва понюхал его, даже не пригубив. Он вздохнул так, словно сердце его разрывалось. Пошевелив ногами, обутыми в сапоги, чтобы найти удобное положение, он покачал головой и, наконец, сказал:

— Видите ли, приятель, если бы неделю тому назад мне сказали, что у вдовы генерала не будет больше никаких сложностей, чтобы стать преемницей своего покойного супруга, то не было бы на всем свете человека счастливее меня. Ведь нашлось же на этом острове, где большинство — сплошные мерзавцы, две дюжины людей, которые признали ее право на это и поступили честно. Но черт побери! Если бы кто-нибудь сказал мне, что Мерри Рулз станет союзником Мари дю Парке в этом деле, я бы без сожаления убил бы его, как вот этого комара! Не в моих привычках, приятель, безнаказанно позволять насмехаться надо мной!

Ля Гаренн одобрительно кивнул головой, потом, немного подумав, сказал:

— Что касается меня, я никогда не поверю в то, что собака может соединиться с крокодилом. Рано или поздно тот сожрет собаку. И я уверен, что крокодил-майор что-то задумал и хорошенько предварительно над этим поразмыслил. Точно говорю вам, братец, что все то, что сегодня вроде бы идет хорошо, не завтра, так послезавтра выйдет из строя.

— После сильного ветра всегда что-нибудь выходит из строя! — согласился Байярдель, грустно произнеся эту сентенцию. — Мне бы очень хотелось выяснить, что же задумал этот Мерри Рулз. И грубо выругавшись, он добавил:

— Клянусь вам, что не менее чем через час я буду это знать! Ведь майор вызвал меня как начальника береговой охраны в форт не за тем, чтобы сказать мне, как он меня уважает. А такой человек, как я, приятель, понимает толк в разговоре и сможет выведать кое-что у этого проходимца. Иначе я потеряю свое имя, звание и все остальное!

— Надеюсь, что так и будет, — одобрил его Ля Гаренн, принимаясь за второй кувшинчик. — Но что этому Мерри Рулзу надо от вас, черт его побери?!

Байярдель, отхлебнув немного пуншу, засмеялся так, что задрожал его живот, и сказал:

— В моем возрасте становишься немного плутоватым. За пятнадцать лет жизни в тропиках я многому научился, в том числе и распознавать людей. Когда такой человек, как майор Мерри Рулз, расхваливает тебя перед Высшим Советом в Горном замке, то надо быть очень осторожным. Людей злостью не завоевывают. А так как накануне этот же самый майор обвинил меня в неподчинении, в том, что я явился причиной скандала, и во всех других грехах, за самый невинный из которых человека можно вздернуть на дереве, то вы понимаете, что я не ожидаю ничего хорошего.

Байярдель кашлянул, осушил свой кувшинчик и продолжил:

— Могу поклясться на своей рапире, что майор уже приказал приготовить для меня сырую и вонючую темницу, в которой я в полной тишине буду вспоминать о добродетелях моего несчастного покойного генерала.

Ля Гаренн заерзал на стуле:

— Приятель, я знаю людей, которые не дадут вам в ней засидеться!

— Спасибо, капитан. Но сила теперь на стороне майора, потому что он зашагал рука об руку с мадам дю Парке.

— Но эта дама, капитан, не позволит…

— Никогда не узнаешь ни о чем люди думают, ни что они намерены делать! Есть только одна вещь на свете, которой я доверяю и которая меня никогда не подведет…

С этими словами Байярдель поднял свою рапиру и громко стукнул ею об пол, воскликнув громовым голосом:

— Вот этому клинку! Своей рапире, которая начинает ржаветь от того, что я давно не протыкал ею тело какого-нибудь мерзавца. Эта рапира, приятель, не предает того, который никогда сам не предавал!

— Вы из тех людей, которые мне нравятся, — ответил Ля Гаренн с воодушевлением. — Я тоже самое могу сказать и о своей шпаге, которая всегда будет на вашей стороне!

— Спасибо, приятель! Хорошо сказано! — воскликнул Байярдель, хлопнув в ладоши, чтобы позвать хозяина.

— Эй, любезный! Еще два пунша! Точно таких же!

Офицеры пили, чтобы как-то заглушить свое волнение, потому что только теперь начинали понимать, кого все население Мартиники потеряло со смертью генерала дю Парке.

Они надеялись, что вдова генерала продолжит линию, которой тот придерживался в своем управлении. Мерри Рулз уже получил власть, которую он вроде бы не намеревался использовать против Мари, потому что она сама поддерживала его.

Байярдель допил свой кувшинчик, потом резко встал, так что зазвенела его рапира.

— Приятель, — сказал он, — время идет, а майор ждет. Надеюсь, что господь Бог не оставит меня.

— Желаю вам всего наилучшего, — ответил Ля Гаренн. — Я буду ждать вас здесь, и вы расскажете мне о том, что произойдет.

— Ждите меня, — сказал начальник береговой ох раны таким веселым тоном, словно прогнал из головы свои мрачные мысли. — Ждите меня, мой друг, и пей те, но постарайтесь не заполнять себя до краев, а то треснет ваш камзол!

Он рассмеялся, бросив на стол несколько монет, и вышел.

Прибыв в форт Святого Петра, Байярдель оставил лошадь охраннику и быстрым шагом пересек двор. Он выпрямился во весь свой высокий рост, и ленты его эполетов развевались на ходу. Положив руку на эфес рапиры, гордо выпятив грудь, он вошел в галерею, ведущую в бывший кабинет губернатора, занятый теперь майором, начальником гарнизона. Поднявшись на второй этаж, Байярдель был неприятно удивлен, увидев там нескольких человек, сидящих на лестничной площадке в ожидании, когда их примет Мерри Рулз. Он был удивлен еще больше, заметив среди посетителей колониста де Пленвилля.

Тот сидел рядом с молодым джентльменом с обезображенным и неприятным лицом. Взглянув на него повнимательней, он сказал себе, что этот молодой человек мог быть идеальным соратником колониста, столько лицемерия и ханжества было в выражении его отвратительного лица. Пленвилль, улыбавшийся до сих пор, сразу застыл при виде Байярделя, остановившегося в нерешительности.

Байярдель едва сдержал закипевшую злость на этого человека, которого он поставил в Горном замке на место.

Однако он сделал вид, что останавливается, и его рука, лежащая на рапире, нервно задергалась. Он подошел к посыльному, который сказал ему:

— Майор уже спрашивал о вас, капитан. Он вас примет немедленно.

И действительно начальник береговой охраны был сразу же приглашен в кабинет Мерри Рулза. Тот сидел, повернувшись спиной в три четверти к окну. На столе лежало множество бумаг, на которые он небрежно положил свою парадную шпагу.

Байярдель приветствовал майора, сделав широкий жест шляпой с пером и остановившись в нескольких шагах от рабочего стола.

Мерри Рулз откинулся в кресле и несколько мгновений разглядывал капитана. Затем с едва заметной улыбкой сказал:

— Здравствуйте, капитан береговой охраны!

Байярдель надел свою шляпу, придал уважительное, но вместе с тем твердое выражение своему лицу и подождал, когда заговорит майор.

Но Мерри Рулз склонился над столом, сделав вид, что читает документы, словно не замечая присутствия капитана.

Он нарочно испытывал терпение Байярделя, который, разглядывая майора, вспоминал, как по приказу Лефора, в сопровождении около двухсот флибустьеров он держал его под своей шпагой, предварительно отняв его собственную, и отвел его вместе с Ля Пьеррьером под стражу в форт вплоть до нового приказа.

Однако как меняются времена! Теперь власть перешла в руки этого негодяя. И более того, Мари, которой следовало бы остерегаться его, по-видимому, стала доверять ему! Байярдель стоял по стойке «вольно», опершись на одну ногу, потом сменил положение и откашлялся, чтобы напомнить о своем присутствии, после чего Мерри Рулз соизволил поднять голову и промолвить:

— Капитан береговой охраны Байярдель, я намерен дать вам чрезвычайно важное поручение. Мы долго говорили с госпожой генеральшей об этой миссии и пришли к соглашению в том, чтобы ее руководство было доверено именно вам.

При других обстоятельствах Байярдель возгордился бы, но сейчас он не ощутил особой радости, а даже наоборот с трудом сдерживал неприятную дрожь.

— Да, — продолжал Мерри Рулз, — это не только одно из самых опасных поручений, но оно еще требует от исполнителя отличных знаний стратегии и, по нашему мнению, только вы можете выполнить его.

Он улыбнулся, окинув капитана добрым взглядом:

— Ведь генерал дю Парке назначил вас начальником береговой охраны, чтобы защитить остров от дикарей. Вы командуете не только вспомогательной частью, но и тремя кораблями, чьи экипажи представляют собой силу, куда большую, чем две вспомогательные части. Вы не раз доказали свою храбрость и силу. Следовательно, вы годитесь для нападения на остров Мари-Галант.

Голосом, выражавшим полнейшую растерянность, словно из подземелья, Байярдель повторил:

— Напасть на Мари-Галант?

— Абсолютно верно! — сухо ответил майор. — Колонистам Мартиники надоели дикари и флибустьеры, которые грабят и убивают их семьи. Надо уничтожить флибустьеров, и вам, капитан Байярдель, предоставляется честь сделать это!

Байярдель почувствовал, что он весь дрожит. С трудом сдерживая себя, он пробормотал:

— Господин майор, вы уверены, что мадам дю Парке придерживается того же мнения? Вы полагаете, что она действительно хочет уничтожить флибустьеров на острове Мари-Галант?

— Как?! — гневно воскликнул Мерри Рулз. — Как?! Вы сомневаетесь в том, что госпожа генеральша будет согласна с тем, чтобы было уничтожено это гнездо хищных птиц? Кто позволил вам в этом сомневаться? Да знаете ли вы, что этим вы наводите грязную клевету на госпожу губернаторшу? Скажите на милость, он еще осмеливается предполагать, что мадам не хочет защитить жителей ее острова от морских разбойников!

— Я не сказал ничего подобного, господин майор, — поспешил оправдаться Байярдель. — Я всего лишь выразил желание узнать, действительно ли госпожа губернаторша решила уничтожить флибустьеров.

Мерри Рулз зло прищурил глаза, чтобы лучше разглядеть капитана, стоявшего перед ним на почтительном расстоянии и нервно теребившего свою рапиру.

Он притворно вздохнул и сказал угрожающим тоном, в котором, однако, чувствовалась радость победы:

— Следует ли мне понимать вас так, капитан, что вы отклоняете мое предложение командовать экспедицией, цель которой — нападение на остров Мари-Галант? Следует ли мне считать, что вы отказываетесь подчиниться? Полагаю, вы догадываетесь, чего будет стоить вам этот отказ?

— Господин майор, — громовым голосом ответил капитан, да так громко, что его раскаты отдались в животе Рулза, — господин майор, вы слишком торопитесь и странным образом толкуете мои слова! Кто говорил вам о непослушании?! Кто говорил вам об отказе выполнить поручение?

Он сделал несколько шагов к столу Рулза, который инстинктивно прикрылся руками, словно желая защититься.

— Вы решили уничтожить Мари-Галант, — продолжил он, — и я всего лишь спросил, исходит ли это решение от госпожи губернаторши. Я никогда не посмею воспротивиться приказу мадам дю Парке, ни единому ее желанию. Ее личность свята для меня, как и личность ее покойного супруга, генерала дю Парке.

— Солдат не обсуждает приказы, а выполняет их, — язвительно вставил майор.

— Именно поэтому я без всякого колебания готов подчиниться мадам дю Парке.

— В таком случае вам остается мало времени на подготовку. Не теряйте его даром! Такова воля генеральши.

Поскольку Байярдель не мог взять под сомнение слова Рулза, то он простоял, не сказав ни слова, несколько минут. Рулз воспользовался этой передышкой, чтобы встать и поискать в бумагах, валявшихся на его столе, документ, который он обнаружил под своей шпагой. Развернув его перед капитаном, он приказал:

— Подойдите поближе, капитан!

Байярдель подчинился и, едва взглянув на документ, сразу же узнал карту острова Мари-Галант, составленную отцом Фейе два года тому назад, в 1656 году.

— Вот набросок, который вы возьмете с собой, — сказал Рулз. — Это копия, а карта останется в форте.

Он провел ногтем с севера на юг и с востока на запад острова.

— Как видите, — объяснил он, — Мари-Галант имеет форму окружности. Две реки разделяют его на две части, в одной из которых она образует большие пруды с горько-соленой водой.

Указательным пальцем он снова провел по восточному побережью.

— Между Анс-дю-Вено и Анс-на-Гале вы видите два красивых залива, в том самом месте, где эти реки впадают в океан. Это заливы Кей-де-Фер и Анс Мабуйя. Сюда-то вы и направите три своих корабля, капитан.

Мерри Рулз вобрал в себя воздух, приосанился и смело встал перед Байярделем:

— Лейтенант Дювивье получил кое-какие сведения, по которым после нападения на Сен-Кристоф часть экипажей флибустьеров, штаб-квартира которых находилась на этом острове, укрылись на острове Черепахи, Эти люди не интересуют нас. Они, по-видимому, рас положились там, чтобы преграждать путь галеонам и с большим успехом нападать на испанские колонии. Но другие флибустьеры обосновались в этой части острова Мари-Галант, между заливами Лей-де-Фер и Мабуйя. Присутствие этих пиратов всего в нескольких часах плавания от наших берегов является для Мартиники постоянной и серьезной угрозой. Голод волка из леса гонит. В скором времени у флибустьеров с Мари-Галант не останется ничего, кроме воды. Когда их запасы истощатся, они набросятся на нас хотя бы с целью добыть пропитание. И если форт Святого Петра сможет отразить любое нападение, то совсем иначе обстоят дела в форте Руаяль, который плохо вооружен и плохо укреплен с его малочисленным гарнизоном. Стоит ли говорить вам о том, капитан, что такие деревни, как Карбе, Фонд Капот, Анс-де-Реле и Диамант, не смогут оказать никакого сопротивления этим разбойникам? Следовательно, их уничтожение становится необходимым. И кроме того…

Он остановился и посмотрел прямо в глаза колосса, чтобы придать больше веса своим словам:

— И кроме того, — продолжил он с силой, — это приказ короля: флибустьеры являются разбойниками, и с ними следует поступать, как с разбойниками, иначе говоря, их надо повесить.

Байярдель слушал майора, не моргнув глазом. Ему казалось, что он видит какой-то кошмарный сон. Он видел, как майор развернулся, отошел от стола и сделал несколько шагов, наклонив голову вперед, словно о чем-то размышляя. Наконец Рулз снова приблизился к нему и сказал:

— Капитан, я думаю, нет необходимости напоминать вам об опасности подобного похода. Пираты довольно хорошо вооружены, у них есть все: и пушки, и порох. Но у вас они тоже будут. Кроме того, вам, думаю, известно, какая идет о них слава: они никогда не отступают и скорее всего дадут убить себя на месте, чем сдадутся. Вам известен также их бессовестный метод ведения боя, их презрение к чести, к данному ими слову. А как они поступают с пленными, превращая их в дьяволов, которые пострашнее карибских дикарей! Итак, их уничтожение входит в вашу задачу. Однако вам надо будет изловчиться и сделать так, чтобы взять живыми в плен большинство из этих разбойников. Если по приказу короля они должны быть повешены, то это надо будет сделать здесь. Мы должны подать яркий пример, чтобы навести страх на тех, кому захочется стать пиратами, а также навести страх на тех, кто не попадется в наши сети, чтобы им не повадно было впредь подходить к нашим берегам.

Мерри Рулз еще раз внимательно взглянул на капитана, который оставался неподвижным и молча слушал его. Тогда майор решился спросить:

— Вы хорошо поняли меня, капитан Байярдель?

— Да, господин майор, — твердо ответил капитан.

На лице Рулза появилось удовлетворенное выражение, и он добавил с улыбкой:

— Я знаю, капитан, — сказал он голосом, в котором впервые за время их разговора послышались мягкие нотки, — что у вас есть друзья среди флибустьеров. Я даже скажу, что среди них есть один, который вам особенно дорог. Вы знаете, о ком я говорю. Это Ив Лефор, который, по моему мнению, печально прославился своими действиями, в некотором смысле спасительными для нашей Мартиники, но их недостаточно для того, чтобы заставить нас забыть, что этот Лефор является в конечном счете пиратом, как и все другие, вором, убийцей, дезертиром и предателем. Вы солдат и должны подчиниться вашему королю. Следовательно, вам придется забыть о дружбе с этим человеком, если, к примеру, ваши силы столкнутся с его силами. С Лефором надо будет поступить точно так же, как и с любым другим морским разбойником!

Байярдель сильно побледнел, но не двинулся с места ни на сантиметр.

— Спешу сказать вам, — добавил майор, — мало вероятно, что вы столкнетесь с Лефором и его людьми. В сведениях, полученных лейтенантом Дювивье, ничего не сказано о том, что в районе острова Мари-Галант был замечен его «Атлант». Но так как этот Лефор с репутацией сумасшедшего разбойника может с риском для своей жизни и жизни экипажа прийти на помощь своим соратникам, плавающим под черным флагом, надо быть всегда начеку.

Несмотря на сильное волнение, Байярдель кивком головы показал, что он все понял и что выполнит свой долг, каким бы трудным он ни был.

— Еще одну минуту, — задержал его майор. — К вам в помощники я назначил лейтенанта Бельграно, старшего канонира, Шарля де Шасенея, опытного моряка, и Жильбера Дотремона, молодого, полного сил и отваги человека. Я также добавил вам бесстрашных парней колонистов Ляшикотта и Эрнеста де Ложона. Все эти люди, как вы знаете, геройски проявили себя бок о бок с генералом дю Парке во время нападения Гренады на карибцев. С вами будет цвет нашего острова, и вы не должны потерпеть неудачу!

С минуту помолчав, майор повторил:

— Вы не должны потерпеть неудачу, капитан Байярдель, иначе вас могут заподозрить в слабости и, я бы даже сказал, в сочувствии к разбойникам Вы не должны позволить, чтобы подозрение такого рода запятнало вашу репутацию.

С омертвевшей душой Байярдель. кивнул в знак согласия, не произнеся ни слова.

— Вот так, — сказал майор в заключение — Вы должны отдать якоря как можно быстрее.

Беседа была закончена. Мерри Рулз снова уселся в кресло и протянул карту начальнику береговой охраны, стараясь избегать его взгляда. Байярдель молча взял ее, развернулся и щелкнул каблуками. Громко стуча сапогами со шпорами, он пошел к монументальной двери.

Минутой позже он спускался по лестнице с побледневшим лицом, но с гордо поднятой головой. Он едва взглянул на колониста Пленвилля, которого посыльный вызывал к майору.

Пленвилль с радостью оглядел угрюмое лицо капитана. Теперь ему нечего было бояться. Он уже чувствовал, что одержал первую победу над своим врагом. Сейчас он побежит к Мерри Рулзу, чтобы убедиться в этом, получить подтверждение тому, что Байярдель был отправлен на верную смерть или на бесчестье и что, даже если Байярдель одержит победу, то она не принесет ему никакого удовлетворения, ибо жизнь его будет отравлена навсегда!

Он встал, и его товарищ, тот самый молодой джентльмен с косыми глазами и уродливым лицом, которого Байярдель заметил, придя сюда, последовал за ним. Они оба стояли рядом и улыбались, ожидая, когда Байярдель скроется из виду.

Наконец колонист Пленвилль был приглашен к майору. Он попросил своего друга подождать немного и вошел к майору первым.

— Ну здравствуйте, Пленвилль! — воскликнул майор, однако не подымаясь из-за стола и не идя к нему навстречу.

— Здравствуйте, майор! Увидев походку капитана, я сразу догадался, что вы проделали неплохую работу.

— Да, Пленвилль! Жребий брошен!

Колонист потер руки и, увидев стул, сел на него.

— Шевалье де Вилле пришел вместе со мной, — сказал он после минуты молчания. — Этот молодой человек стал вашим ярым приверженцем. Для него вы самый великий человек на свете, и я думаю, что это очень хорошо, потому что у него, видимо, есть сильные покровители при дворе.

— Во всяком случае, он это утверждает.

— И это правда! Я мог бы поклясться. Король взял его семью под свою защиту. Без всякого сомнения, он может быть нам очень полезен.

— Мне хотелось бы этого, — сказал Рулз. — Я приму его. Боже мой! Он совсем не требователен: он просит у меня всего-то клочок земли. В случае удачи будет очень просто удовлетворить его желание. А в случае провала я ничем не буду ему обязан.

— Ему все удастся сделать, — сказал Пленвилль. — Этот человек ни перед чем не остановится для удовлетворения своего тщеславия. Он умен и хитер. Вы сами сможете судить об этом.

— Когда он отправляется?

— Как можно раньше. Он намерен поехать вслед за отцом Фейе. И я считаю, что он прав. Тут будет замешан дьявол, если ему не удастся утереть нос этому достойному священнику.

— Ну хорошо! Пусть войдет, — сказал Рулз. — Сходите за ним, и посмотрим вместе, что мы можем сделать.

Выйдя во двор форта, Байярдель глубоко вздохнул. Он был сильно ошеломлен и шел, словно пьяный. Все, что сказал ему Мерри Рулз, еще звучало в его ушах, и он не мог поверить в реальность данного ему поручения. И все же! Потребовав свою лошадь, он прямо вырвал поводья из рук факелоносца, который привел ее, и вскочил на коня, даже не поприветствовав часового.

Он поскакал в сторону таверны.

Прибыв туда, Байярдель увидел Ля Гаренна на прежнем месте, который ожидал его с нетерпением. Ля Гаренну не надо было ни о чем спрашивать начальника береговой охраны, ибо по его виду он уже догадался, что произошло или должно было произойти.

Байярдель сел напротив него, поставив между ног свою длинную рапиру.

— Глупцы! — воскликнул он. — Они жертвуют островом ради бессмысленных страстей!

Ему трудно было говорить, так как ненависть всколыхнулась в нем. И только немного придя в себя, он добавил:

— И губернаторша согласна! Она жертвует походя нашей единственной надежной обороной, хотя и нелегальной! Принято решение об уничтожении флибустьеров, друг мой, и человеку, сидящему перед вами, поручено это сделать!

В нескольких словах капитан пересказал разговор с майором. Ля Гаренн был просто ошеломлен. Он сказал:

— Если флибустьеры будут уничтожены, на Мартинике наступит голод!

— Да, — решительно подтвердил Байярдель. — Голод, которому обрадуются все английские пираты! А потом ни один корабль из Франции с продуктами питания не пересечет линию тропиков! И не будет никого, чтобы перекрыть им путь.

— И ничто им уже не помешает высадиться на острове. Разве Форт Святого Петра сможет отразить нападение эскадры английских кораблей?

Байярдель думал о Мари, о немыслимом решении, принятым ею, о том, что она предала Лефора, потому что этим решением выносится ему приговор.

— Ах, приятель, не говорите мне о женщинах, которые хотят руководить мужчинами! — воскликнул капитан. — У них память короче, чем у комара! Они никого и ничего не уважают и не чтят. А уж если попадутся в руки жулика, то становятся смешными марионетками в его руках!

— И вы собираетесь подчиниться? — осторожно спросил Ля Гаренн.

— А как я могу поступить иначе? Разве я не присягнул генеральше и не являюсь подданным короля?

— Вообще-то да! — ответил Ля Гаренн с замешательством.

— Ох, с каким бы удовольствием я проткнул бы своей шпагой этого майора, — сказал в заключение Байярдель. — Молите Бога, чтобы такой случай когда-нибудь представился, и тогда, друг мой, клянусь вам, что не заставлю его томиться в ожидании.

 

Глава 1

Залив Кей-де-Фер

С самого раннего утра раздавался лай собаки со склона холма, на котором росло множество кокосовых пальм. Время от времени ружейные выстрелы разрывали воздух. Тогда люди, занятые работой в устье реки Арси, прекращали ее и поднимали головы в ожидании победного крика. Но напрасно.

Вооружившись мачете и абордажной саблей, с которой никогда не расставались, они с упорством срезали ветки бамбука для изготовления корзин и циновок. Несколько хижин стояло прямо на берегу моря, в коптильнях горел огонь, выбрасывая вверх искры и клубы дыма. Так постепенно строился лагерь.

Задрав сутану и обнажив худые ноги, покрытые жесткими рыжими волосами, отец Фовель, прислонившись к большому камню, читал требник, стоя лицом к океану.

С этой стороны остров Мари-Галант действительно омывался океаном, более зеленым и темным, чем Карибское море.

Франсуа де Шерпрей, помощник капитана судна «Атлант», прохаживался взад и вперед с задумчивым видом по песчаному пляжу, покрытому кокколоба с красными плодами и ярко-красными листьями.

Густые манцениллы, от которых падала смертоносная тень, настолько переплелись, что приходилось их поджигать, чтобы высадиться на берег и добраться до равнины, не рискуя получить страшные ожоги от ядовитого сока.

Небо и море сливались на горизонте в одну четкую линию, отливавшую всеми цветами радуги. Под этой линией простирался зеленоватый слой воды, посередине которого покачивался корабль, удерживаемый якорями.

Снова раздался лай собаки, на этот раз еще более злой, после которого последовал ружейный выстрел.

Отец Фовель оторвался от требника и вздрогнул, потому что сразу же за выстрелом со склона холма раздался крик.

Шерпрей обернулся, посмотрел на священника и с улыбкой, похожей на угрожающую гримасу сказал своим замогильным голосом.

— На этот раз он ему попался!

— Надеюсь, что он его убил с Божьей помощью?! — сказал отец. — Ни в чем нельзя быть уверенным. Я знаю этих животных. Они пожирают христианина со своеобразными церемониями. Сначала хватают его за ноги, трижды окунают в воду, вытаскивают на поверхность, чтобы бедняга мог в последний раз полюбоваться небом, а затем заволакивают его в тину и сжирают.

— Нам все это известно, — сказал помощник капитана «Атланта» сухим тоном. — Но кажется, что на этот раз наш капитан поймал его.

— Не совсем уверен, — ответил отец Фовель. — Эти животные не боятся крупнокалиберных пуль, и даже смертельно раненые, они уходят в свое логово, чтобы там сдохнуть в тишине и подняться наверх уже мертвыми только на третий день.

Шарпрей пожал плечами в ответ на эту речь и насмешливо сказал:

— Еще два слова проповеди, монах, и я пойду собирать пожертвования у прихожан.

Священник не успел ответить, потому что раздались новые крики. Обернувшись, они увидели капитана Лефора, бегущего со всех ног с поднятым над головой ружьем. Он был обнажен по пояс, а с его мокрых штанов стекала вода.

Флибустьер кричал:

— Ко мне, ребята! И захватите самую прочную сеть, потому что животное больше вашего капитана!

— Вы что, убили его? — спросил удивленный монах.

— Идите к пруду, — сказал Лефор с важным видом, — и вы увидите, как он молится четырьмя лапами, поднятыми к небу, лежа в воде, словно в кропильнице!

С десяток человек бросились к пруду, а Лефор положил свое разбойничье ружье на песок и сел перед хижиной рядом с церковнослужителем. Он выглядел очень усталым.

Обильный соленый пот, смешанный с каплями воды, стекал по его мощной груди, на которой росли курчавые волосы и виднелись жировые складки. Ему было слегка за сорок, но лоб его был по-прежнему гладок и высок, из-под густых ресниц выглядывали разбойничьи глаза. Большой толстоватый нос, переломанный посередине, толстые губы и массивные щеки придавали ему какой-то животный вид. Его светлые острые глаза говорили о том, что он может испытывать очень сложные чувства и что он способен на все, как на хорошее, так и на плохое.

Франсуа де Шерпрей долго рассматривал капитана и заметил, что от разогретого солнцем здоровяка шел какой-то дым, словно от хвороста, который вот-вот может вспыхнуть.

Медленным шагом он подошел к нему, потому что помощник все делал тихо и осторожно даже тогда, когда ему приходилось вынимать шпагу или стрелять из пушки.

— Когда монах кончит читать свой требник, может, он займется коптильней?

— Конечно! — воскликнул Лефор. — А что, разве он ею еще не занялся? Я голоден так, что смогу съесть убитого мною крокодила вместе со всем экипажем «Атланта»!

— Извините, — вежливо заметил Шерпрей, — но «Атланта» больше нет, и вы это хорошо знаете. После дела с этим чертовым голландским экипажем, убившим пятерых наших людей, есть только корабль, называющийся «Пресвятая Троица».

— Дьявол! Я больше этого не буду забывать! — успокоил его Лефор. — Однако это не должно помешать проклятому монаху приготовить копченое мясо.

Священник закрыл требник, выпущенный в прошлом году, которым он удовлетворялся за неимением другого, и крикнул:

— Иду! Иду! Плохо будет матросам, если они не приготовили свинину и черепашье мясо, как я им приказал!

Подпрыгивая, словно ноги его путались в сутане, он пошел на другой конец пляжа, где четверо матросов с азартом играли в кости.

С минуту Лефор смотрел на удаляющегося священника, затем его взгляд заскользил по морю.

И тут Шерпрей увидел, как капитан вдруг быстро вскочил, словно под ним вот-вот разорвется пороховая бочка.

— Тысяча чертей! — выругался Лефор. — Вы видели что-нибудь подобное?

Своим здоровенным указательным пальцем, толстым и согнутым, как банан, он указал на море.

Не спеша Франсуа де Шерпрей поднес руки к глазам, защищая их от солнца, и долго стоял неподвижно.

Лефор строил разные гримасы. Он первым заметил корабль, медленно плывущий под пассатом. Он плыл, словно скользя по льду. Видимый с берега размером чуть меньше чайки, с развернутыми парусами, он походил на морскую птицу, парящую на ветру и могущую в любой момент нырнуть в воду, чтобы поймать рыбу.

Шерпрей пробормотал несколько слов, которые мог расслышать только Лефор, потому что бриз относил в сторону слова помощника капитана, стоявшего с поднесенными к лицу ладонями, словно он отдавал какую-то команду.

— Черт побери! Шерпрей, я впервые слышу из ваших уст приятное слово, — сказал Лефор.

— Господин капитан, — возразил Шерпрей глубоким голосом, оставаясь при этом абсолютно спокойным, — я хотел бы заметить, при всем моем глубоком к вам уважении, что от такого упрека я потерял бы галс, если бы я не был старым моряком. Я сообщаю вам о французском корабле, о котором могу судить по форме его носовой части, точно такой же, как у бочонка для сельдей, и вы уже довольны? Сколько раз я сообщал вам подобное, когда мы были в море? И всякий раз в ответ я слышал от вас только брань.

Лефор почесал затылок.

— Пусть я буду проклят, Шерпрей! — воскликнул он. — Но вы, клянусь, никогда ничего не поймете в нашем ремесле! Вы говорите: в море. Черт побери! А что мне сделает в море французский корабль? Разве мы воюем с нашими? Вы когда-нибудь видели, чтобы я гонялся за другими кораблями, кроме испанских и английских?

— Да, господин капитан. Я еще не забыл этот экипаж, убивший пятерых наших людей самым наглым образом! Доказательством тому служит тот факт, что сейчас на мне сапоги начальника экипажа, а на вас камзол командующего, и вам стоит только приподнять сутану отца Фовеля, чтобы увидеть у него за поясом пистолеты старшего канонира.

— Ладно, ладно! — крикнул флибустьер, рассердившись на то, что он был неправ. — Если я и надел этот камзол, то только потому, что он мне к лицу, как удар ножом в глотку разбойнику вашего пошиба. Сапоги, которые вы носите, случайно не жмут вам так, что рагу лезет назад из вашего желудка? Что касается отца Фовеля, лейтенант, то не говорите мне о нем ничего плохого: он стреляет из пистолета, как волшебник, а сейчас готовит для нас похлебку, которую я не отдал бы за все пушки «Атланта»!

— «Пресвятой Троицы», — снова поправил его Шерпрей, не повышая тона.

Лефор пожал плечами и снова взглянул на море, в то время как его помощник с достоинством откашлялся.

— Захват этого голландского корабля, может, был нашей ошибкой, — продолжил Лефор задумчивым голосом, словно его вдруг охватило угрызение совести. — Бог свидетель, что я не желаю голландцам зла, потому что среди них у меня много друзей. Конечно, это была ошибка. Несчастный случай, Шерпрей. Ослепление. Ведь яркий свет тропиков портит зрение. Во всяком случае, — сказал он гневно, — эти проклятые голландцы убили пятерых наших товарищей, поэтому мы их отправили на корм акулам!

Помощник одобрил его слова кивком головы с самым серьезным видом. Лефор видел, как кадык то поднимался, то опускался на его длинной и худой шее.

— И, однако, я счастлив от того, что вы объявили мне о прибытии французского корабля, — сказал флибустьер. — Клянусь Богом, сейчас мне больше хочется жратвы, чем боя; у меня живот к спине прирос. Вы и я достаточно покрыли себя славой на каждой морской волне, и поэтому будет вполне справедливо подумать немного и о своем желудке.

Он повернулся, взглянул в сторону отца Фовеля, занятого приготовлением копченого мяса, и добавил:

— Пока монах закончит готовить, голод успеет превратить меня в кровожадного людоеда.

Священник был слишком занят своим делом и не обращал внимания на сарказмы и угрозы капитана. Он наблюдал за тем, как коптится свинина и мясо черепахи, и дел у него было по горло.

Жаркое тропическое солнце отполировало его череп, ставший похожим на старую кость. Зато у него была длинная и жиденькая, плохо ухоженная бородка, которая не могла скрыть его волчьих зубов. Он подвернул свою серую сутану, засунув ее полы за пояс из кожи рыжего цвета, сильно стягивающий его в талии. Чтобы ему было удобнее работать, он положил оба пистолета с медными рукоятками, украшенными дерущимися львами, прямо у очага, на котором жарились свинья и черепаха.

Сейчас он вливал в брюхо свиньи вино из Малаги, которое он черпал из бочонка из-под пороха.

У свиньи были рассечены передние ноги, вынуты внутренности и снята кожа. Она висела на четырех колышках не очень высоко от земли. Под ее белой жирной тушей весело потрескивал огонь.

Туша дикой свиньи была нашпигована дичью, которую матросы «Пресвятой Троицы» подстрелили на острове. Теперь она тушилась там, словно в глиняном горшке.

По флибустьерскому обычаю отец Фовель все время подновлял испаряющийся сок, вливая малагу в брюхо свиньи. Это вино было когда-то захвачено у испанцев.

По всей бухте Кей-де-Фер разносился аромат специй, которые были добавлены в дичь святым отцом с тщательностью гурмана: лимон, ваниль, зеленый и красный перец, молоко кокосового ореха.

Время от времени со стороны холма раздавался ружейный выстрел, после которого появлялся человек с лицом, заросшим волосами, похожий на лесного жителя, в штанах из грубой ткани, в какой-то колом торчащей рубахе, с высоким колпаком на голове, натянутым до самых бровей, с ружьем в руке. Этот тип подходил к монаху и бросал ему под ноги то куропатку, то попугая, то другую какую-нибудь птицу. Отец Фовель приказывал другому пройдохе ощипать этих птиц и бросал их в брюхо свиньи.

В нескольких таузах отсюда стояла другая зажженная коптильня, но около нее не было никого. Там жарилась огромная черепаха прямо в панцире. Она была нафарширована рыбой, пойманной шляпами в море. В нее тоже были добавлены различные специи.

После каждого ружейного выстрела монах выпивал стаканчик малаги, затем брал маленький вертел и пробовал им, готово ли мясо, стараясь не проткнуть свинью, потому что монах просто обожал соус с вином. Свинья поджаривалась, принимая золотистый цвет, набухала и трескалась в нескольких местах от огня, поддерживаемого отцом Фовелем, который время от времени подбрасывал туда хворост.

Шкура с передних ног дикой свиньи шла на носки охотникам, убившим ее.

Когда принесли крокодила, убитого Лефором, капитан великодушно отказался от кожи с его лап, из которой можно было сшить сапоги, и тогда флибустьеры стали тянуть жребий. Затем один умелец вырезал кожу с брюха крокодила, которая должна была пойти на изготовление ремней или груш для пороха.

В лагере флибустьеров царило веселье, все работали здесь на общее благо, все были равны и объединены священным братством, именуемым Береговым Братством.

Солнце сверкало над их головами, и его лучи падали перпендикулярно на все окружающие предметы, от которых не было даже тени.

Лефор снял штаны и обнаженным вошел в теплую зеленоватую воду. Какие-то студенистые кубики с черным ядром в большом количестве плавали на поверхности воды. В нескольких таузах от капитана матрос с пистолетами в обеих руках наблюдал за морем. Ему было поручено высматривать акул и сразу же стрелять в воздух, как только он заметит ее плавник.

Лефор шумно плескался, словно кит, выбрасывая через ноздри воду, которую он набирал в рот. Стоя неподалеку, Шерпрей неотрывно смотрел на линию горизонта.

Ветер внезапно стих, и корабль, по его утверждению французский, словно застрял на линии, образованной при слиянии неба с водной гладью океана.

Он взглянул на «Пресвятую Троицу», бывшего «Атланта», и увидел, как от нее отделилась лодка, в которой находились семь или восемь человек. Он сразу же подошел к отцу Фовелю и сказал ему вполголоса:

— Вон едут негритяночки, которых вы собираетесь крестить, мой отец, потому что этого хочет капитан. Однако, я считаю, что крестить этих девиц с кожей такого же цвета, что и мои сапоги, значит дразнить дьявола среди мужчин, изголодавшихся по женщинам, да еще вдобавок в такой момент, когда вот-вот будет готово жаркое!

— Я спрашиваю себя, — ответил священнослужитель, — будет ли Всевышний искать еще возможность вырвать из когтей дьявола заблудшие создания? Главное — это привести девиц в лоно единственной настоящей религии. Впрочем, на Сен-Кристофе они многое повидали!

— Я отлично знаю, — продолжил помощник, — что лишь из-за жалости капитан Лефор посадил их на свой корабль, когда мы вынуждены были покинуть Низкую Землю. Испанцы вернутся, и тогда они попадут к ним в лапы, а значит, мы отняли у них добычу. Когда они были на низкой Земле, матросы всегда могли при необходимости найти их там, на нашем же корабле они очень и очень рискуют с нашими парнями. Боюсь, что мораль может пострадать, ибо всегда опасно оставлять женщин наедине с мужчинами, а особенно на нашей широте.

Отец Фовель помешивал дичь, которой была нашпигована свинья. Он остановился с поднятой деревянной вилкой и сказал:

— Настоящая чистота — это внутренняя чистота, и сожительство полов в той ситуации, в которой мы находимся, не имеет никакого значения, особенно, если эти негритяночки будут окрещены!

Успокоенный Шерпрей не стал больше настаивать на этом вопросе. Он проявил восхищение кулинарным искусством монаха и сделал такой вывод:

Вы так мило благословляете этих пташек, святой отец, что будет просто приятно, клянусь Богом, принять причастие из ваших рук.

— Договорились, сын мой, — воскликнул монах. — Если вы так спешите посмотреть, что происходит в том мире, то я могу вам при случае помочь!

Шерпрей ничего не ответил на шутку монаха и снова стал вглядываться в океан. Лодка приближалась к берегу. Два матроса, один впереди, другой сзади, гребли с такой силой, что весла сгибались при каждом гребке. С ними было пятеро негритянок. Похоже, что те, кто собрал их вместе, хотел представить образцы различных цветов кожи, получившихся в результате спаривания черных и белых.

Оттенки кожи варьировались между самым темным, цвета черного дерева, до самого нежного, цвета персика, а посреди — цвета киновари и шафрана.

Когда лодка достигла берега, Лефор вышел из воды. Флибустьер, занятый наблюдением за акулами, постреливая из пистолетов, чтобы отпугнуть, их, заткнул их за пояс и принялся энергично растирать спину капитана влажным песком, потому что от студенистых кубиков на коже у него появилось раздражение.

Смеясь и щебеча, словно птички, негритянки побежали к коптильне. Они были очень молоды: самой старшей было лет восемнадцать, а самой младшей — шестнадцать. Но под тропическими лучами солнца они рано созрели, как впрочем, и окружающие их растения.

Если бы не различный цвет кожи, их можно было бы принять за сестер, ибо все пятеро были хорошо сложены, в ярких хлопчатобумажных блузках одинакового покроя. Их молодые крепкие груди поддерживались платками, завязанными на спине. Круглые плотные бедра четко вырисовывались под юбками, едва прикрывающими колени.

Не спрашивая разрешения, они окружили священнослужителя и вооружились очищенными от коры ветками, используя их как вилки.

Они внимательно осмотрели разнообразную дичь, тушившуюся внутри свиньи. Вынутая из соуса птица доставалась той, которая кричала и смеялась громче всех.

Их крики без труда заглушали визгливые крики попугаев. Отец Фовель отошел от коптильни, решив дать указания флибустьерам, занятым изготовлением соусниц из банановых листьев, которые они связывали с четырех углов.

Лефор, надев штаны, орал во всю глотку, что он умирает с голоду.

Но только сейчас он заметил негритянок, толкающихся перед коптильней. Те продолжали что-то щебетать и испускать громкие крики, в особенности, когда к ним приближался кто-нибудь из матросов, делавший вид, что ему надо что-то поправить в коптильне, где жарились свинья и черепаха. А он хлопал кого-нибудь из них по заду своей широченной ладонью. Лефор ощутил, что его охватывает огромная радость и ощущение мира и покоя.

В этот момент в устье реки Арси раздался крик, и все, как один, повернули головы в этом направлении.

Вытянув указательный палец в сторону горизонта, матрос указывал на что-то такое, от чего вскоре все будут просто потрясены.

 

Глава 2

Крещение и пиршество

Все смолкли, за исключением пяти негритянок: охотники, только что принесшие дичь, флибустьеры, готовившие что-то вроде стола, те, кто наполнял сосуды вином.

Все головы разом повернулись в сторону, куда указывал флибустьер, стоявший на берегу.

Большими шагами, но как всегда не торопясь, Франсуа де Шерпрей подошел к Лефору. Тот при его приближении даже не повернул головы.

Помощник кашлянул, чтобы привлечь внимание капитана, но Ив не отрываясь смотрел на море.

— Эскадра! — сказал тогда Шерпрей.

Лефор далеко сплюнул и яростно потер свою грудь, вокруг которой роилось полчище насекомых.

— Опять французы, конечно, скажете вы мне, господин Шерпрей? — произнес он, состроив презрительную гримасу.

— Пока трудно определить, — ответил лейтенант, ничуть не смутившись. — Однако, судя по тоннажу и посадке, все три корабля одинаковой высоты, то есть это бочки для сельдей, которые до сих пор строят только у нас!

И действительно, рядом с парусником, замеченным утром, покачивались на волнах два других корабля, словно по мановению волшебной палочки появившиеся из морских глубин.

Издали они казались маленькой точкой, но старые морские волки, всегда наблюдавшие за возможным появлением какого-либо парусника, сразу же заметили их своим острым глазом. Лучи солнца, падающие прямо на мачты, отбрасывали серебристые блики, похожие на блики волн.

На лице Лефора появилось не то чтобы обеспокоенное выражение, а скорее серьезное и суровое.

Шерпрей продолжил:

— Видно, что их гонит бриз и что они отдались его воле. Если ветер не стихнет, то к ночи они доплывут до бухты Майбуа. Но если они не будут лавировать, то пристанут к берегу Гале.

Лефор запустил пальцы в свою густую шевелюру.

— Жаль, — сказал он, — что эти люди так запаздывают. Но не могли же они знать, что в бухте Кей-де-Фер состоится крещение пяти молодых негритянок, которые понравились бы мужчине со вкусом. Да еще два блюда жаркого, которого хватило бы для этих экипажей на целую неделю. По правде говоря, лейтенант, я с удовольствием поговорил бы с этими соотечественниками. На Мартинике у меня осталось много друзей, от которых я, к сожалению, давно не имею никаких вестей.

Все уже знали, что по мнению помощника капитана это были французские корабли и что, следовательно, не могло быть и речи о богатой добыче. Моряки вернулись к своим занятиям. Негритянки стали почаще получать по заду или поцелуи за ушко, отчего кричали еще громче и пронзительнее, но к парусникам интерес уже пропал.

Отец Фовель, безразличный ко всем этим проделкам, тоже подошел к капитану и сказал:

— С этой стороны океана все готово к празднику, сын мой. Хорошо бы не терять больше времени.

— Отлично! — воскликнул Лефор. — Вы слышали, Шерпрей? Наш монах досконально знает свое дело как в вопросе священнописания, так и в вопросе празднеств. Значит, за стол!

— Может, — подсказал священник, — не стоит терять из виду горизонт?

— Разве речь идет не о французах, приятель? — спросил капитан с насмешкой в голосе. — Чего нам опасаться соотечественников?

— Дело в том, что на страже три матроса, один из которых сидит в гальюне, и я считаю, что не будет лишним поставить наблюдателя на Марселе!

— Лейтенант, — сказал Лефор, — раз вы говорите, что это французы, то мне было бы стыдно за то, что я остерегаюсь их, и даже за то, что делаю вид, будто остерегаюсь. У нас уже готова свинина, которая не может больше ждать, а также черепаха, ожидающая своей очереди. Окрестим, Бога ради, этих негритяночек, ибо наш монах спешит, и за стол! За стол!

Раздались два выстрела, и, словно сбегаясь на дележ добычи, флибустьеры сразу же собрались около коптильни. Держа сосуд в руке, отец Фовель собирался начать службу.

У священнослужителя был суровый вид, говорящий о том, что сейчас ему было совсем не до шуток, потому что он собирался приступить к крещению. Он терпеливо ждал, когда обученные им пираты построят женщин в ряд перед ним. Он ждал, держа в руке сосуд, наполненный солью крупного помола. Это была обыкновенная соль серого цвета, в которую он опускал пальцы свободной руки, словно молол ее и взвешивал на глаз.

Негритянок развеселила мысль, что они участвуют в столь необычной церемонии. Лефор обещал им не только по большому куску свинины, которую они обожали, но еще и приличную дозу рома. За исполнение этого обещания они готовы были креститься даже два раза, потому что они просто не понимали, чему радуются матросы, стоявшие вокруг них, так как они сами раздавали счастье, но счастье это было не духовного порядка, а более простое и понятное.

Когда матрос по прозвищу Сорви-Ухо закончил их выстраивать в соответствии с цветом кожи, а не росту, отец Фовель подошел к ним и пробормотал слова, которые их сильно рассмешили. Эти глупые девицы верили больше в кабаллистические заклинания своих колдунов, чем отцу Фовелю.

Впрочем, одна вещь придавала, по их мнению, некоторый авторитет этому человеку: два пистолета под сутаной, которыми он поигрывал то ли в растерянности, то ли желая припугнуть, но с таким огнем в глазах, что ни у кого не возникло больше желания улыбнуться.

Лефор, Шерпрей и другие флибустьеры стояли вокруг наставляемых. Всё эти люди, не знающие другой работы, кроме абордажа, стояли с абсолютно серьезным видом.

Отец Фовель попросил негритянок открыть рот и вместо того, чтобы просто посыпать немного соли на губы, он бросил в каждый широко открытый перед ним рот по горстке грубой слюдообразной соли.

Только когда им разрешили закрыть рот, все пятеро стали гримасничать и отплевываться с гневными возгласами.

Полные взаимного сострадания, они хлопали друг друга по спинам, вопили, что у них все горит во рту, к большой радости матросов, получающих в море так мало удовольствия.

Наконец Сорви-Ухо принес два сосуда с водой, и несчастные подумали, что наконец-то смогут затушить огонь во рту.

Но служитель культа дал им понять, что пить еще было нельзя, что они смогут досыта напиться позже, ибо, благодаря Богу, в трюме голландского корабля, взятого несколько дней тому назад, было столько питьевой воды, что несколько вспомогательных колониальных частей могли бы утолять жажду в течение года.

Сразу после этого, вместо того, чтобы смочить водой их лбы, он неожиданно вылил за шиворот двум первым девицам содержимое двух протянутых ему сосудов. Другим не пришлось долго ждать, потому что Сорви-Ухо уже сбегал к Арси и вернулся к коптильне.

Для них это было приятной игрой, и негритянки принялись смеяться над этим странным ритуалом, даже не подозревая, насколько он противоречил правилам религии. Впрочем, они думали только о жареной свинье, которую скоро должны были разрезать на части, и о вине, чтобы хоть как-то утолить жажду.

Когда последняя мулатка была облита, в воздухе раздались два ружейных выстрела.

Флибустьеры окружили только что крещеных девиц, вовлекая в хоровод, напоминающий оргию, ибо бедра и грудь негритянок тряслись в такт их прыжкам.

Лефор смеялся, глядя отеческим взором, как все веселились. Матросы уже начали прикладываться к вину. Оно было прохладным, потому что с утра его опустили в ледяную воду Арси. Когда каждый опустошил содержимое своего бананового листа, Лефор хлопнул в ладоши и объявил:

— А теперь поедим, господа, поедим!

Каждый сел там, где нашел место. Самые игривые рядом с одной из негритянок, начинающей беспокоиться, что ей придется отбиваться от мужских рук вместо того, чтобы поесть.

Наконец отец Фовель стал разрезать тушу свиньи. Люди передавали друг другу сосуды, в которые святой отец наливал вина. Когда все выпили, капитан приказал налить еще по одной порции малаги. Поднеся сосуд ко рту, он воскликнул:

— За нашего любимого короля, друзья мои!

Все хором подхватили:

— За нашего любимого короля!

Выпив, все набросились на свинину, обильно политую лимонным соком, посыпанную перцем и солью.

Трапеза длилась несколько часов.

Негритянки насытились первыми. Приходилось силой впихивать им в рот длинные ломтики свинины, с благочестием отрезаемые святым отцом. Когда они сопротивлялись, то кто-нибудь из флибустьеров подходил к ним и зубами отрывал выступающий изо рта кусок свинины. Всем было невероятно весело.

Как было принято в подобных случаях, вино никогда не пили маленькими глотками, и если один из приглашенных вел себя слишком робко, то Лефор заставлял его выпить полную чару мадеры — наказание, не применяемое к негритянкам, потому что в день их крещения они имели право на более уважительное отношение. Вполне возможно, что их берегли для других развлечений, о которых, впрочем, они наверняка уже догадывались по тому, как заигрывали с ними флибустьеры.

Но наступил момент, когда у самого Лефора уже не осталось ни сил, ни желания заставлять кого-либо пить или съесть еще кусок мяса. Его живот настолько округлился, что стал выпирать из-за ремня, а волосы на груди встали дыбом.

Моряки начали петь и кричать громче, чем до этого кричали негритянки. Они уже не понимали, что говорили, зато негритянки, переев, тихо кудахтали, как куры, которые только что снесли яйцо.

Однако они повели себя вполне расторопно, когда, воспользовавшись первыми вечерними тенями, самые предприимчивые матросы стали хватать их за талию и валить в еще теплый песок. Из уважения к святому месту, где их крестили, они убегали подальше, но не очень далеко. Они скрывались от любопытных глаз за густой растительностью и поджидали там тех, кто еще не задремал после столь обильного возлияния и такого количества съеденного мяса.

Прижавшись спиной к серой скале, Лефор тщательно набивал свою трубку, а неподалеку от него Шерпрей курил цигарку из табака, захваченного у голландцев. Будучи самым спокойным человеком из всех, во всяком случае самым уравновешенным, он стоял и переваривал пищу.

Но его благодушное состояние длилось недолго. Вдруг он вздрогнул. Показывать свое беспокойство было не в его привычках. И тут Лефор его спросил:

— Что-то вы не в себе, приятель. Может, вас мучают угрызения совести?

— Черт меня побери! Должно быть, мне померещилось…

Он перекинул цигарку в другой угол рта и, протянув руки в сторону океана, спросил:

— Корабли исчезли?

— И вправду! — согласился капитан, не выказав при этом большого удивления. — А жаль, мне так хотелось встретиться с нашими парнями!

Шерпрей долго размышлял о чем-то. Потом сказал решительно:

— Мне кажется, они бросят якоря в Гале.

— Тем хуже для них, — заключил Лефор. — Там они встретятся с капитаном Ля Шапеллем, а тот едва ли предложит им свинину и черепашье мясо.

 

Глава 3

Поход капитана Байярделя

Фрегат «Дева из порта Удачи» обогнул юго-восточную оконечность острова Доминик, даже не встретив ни одного из карибцев-людоедов, которых все так боялись.

Корабль повернул на восток, чтобы бриз дул ему в паруса и гнал его на большой скорости к берегам острова Мари-Галант.

Но вскоре пришлось остановиться, чтобы подождать «Быка» и «Святого Лорана». Подводная часть у них была смазана хуже, и они были тяжелее, поэтому с, каждой минутой отставали все больше и больше.

Когда солнце было в зените, Байярдель наконец увидел землю, похожую на серое облако, плавающее на глади воды. Когда некоторое время спустя его догнали два других корабля, он посмотрел в подзорную трубу и узнал Кафарнаум, а за ним бухту Анс-на-Гале.

Вдоль золотистых песчаных берегов тянулась густая растительность. Высокие пальмы, слегка наклоненные бризом, дувшим с берега, поднимали к небу свои листья, под которыми простирались заросли манцинеллы и гигантского молочая.

Ему не было необходимости вести дальше свою «Деву из порта Удачи», чтобы увидеть в бухточке Анс-на-Гале за красноватого цвета скалами; с зелеными и серыми пятнами силуэт неподвижно стоящего корабля со спущенными парусами.

При виде его сердце Байярделя сильно забилось. Он напрасно искал глазами название в носовой части этого корабля, напрасно пытался узнать в нем изящную и мощную форму «Атланта» капитана Лефора. Повторив, что Лефора не было в этих местах, как утверждал майор Мерри Рулз, он снова отдал приказ остановиться.

Минуту спустя по его указанию прибыл господин де Шамсеней. Старый моряк, самый опытный после Любюка на всей Мартинике, нашел начальника береговой охраны сидящим в своей узкой каюте, склонившим голову над развернутой картой.

Байярдель был мрачен. Он курил трубку без всякого удовольствия, а скорее всего по привычке. При появлении Шамсенея он поднял голову и спросил без всяких предисловий:

— Вы видите эту карту?

Он указал на набросок, переданный ему в форте Святого Петра майором Рулзом. Шамсеней уважительно кивнул головой.

— Так вот, мы находимся здесь, — продолжал Байярдель, отчеркнув на карте точку, находящуюся на море к северу от Кафарнаума. Через несколько часов мы можем достичь Анс-на-Гале. В этом заливе стоит в засаде корабль. Без сомнения, это корабль флибустьеров, если точны сведения, которыми мы располагаем.

Шамсеней кивнул головой в знак согласия.

— Месье, — продолжил Байярдель более ясным и уверенным голосом, — в нашу задачу входит завладеть им. Это — приказ короля! И вам надлежит выполнить его. Мы действительно должны очистить остров от разбойников, занявших его. Пока вы будете атаковать корабль, я поднимусь на «Деве из порта Удачи» до Анс Мабуйя, затем до бухты Кей-де-Фер. Вы сядете на «Святого Лорана» и возглавите военные действия с помощью старшего канонира Бельграно Жильбера Дотремона и лучших воинов. Я оставлю вам «Быка», который при необходимости придет на помощь, но в принципе я хотел бы сохранить этот корабль, чтобы использовать его только в самом крайнем случае. Я намерен направить его туда, где будет самая большая опасность. А если он вам не понадобится, вы направите его ко мне, как только доведете до конца вашу операцию.

— Хорошо, капитан, — ответил Шамсеней. — Ваши приказы будут выполнены.

Байярдель сложил карту, вынул изо рта трубку и вытряхнул пепел, постучав головкой о ноготь мизинца. Потом он откинулся на своем стуле, словно хотел получше разглядеть Шамсенея.

— Шамсеней, — сказал он тихим низким голосом, — мне хотелось бы еще Многое вам сказать. Присядьте и послушайте меня.

Заинтригованный моряк подчинился.

Байярдель откашлялся, чтобы прочистить горло, и продолжил:

— Я отлично знаю, что такие солдаты, как мы, всегда подчиняются данным им приказам и, в частности, приказам короля. Так вот, я полагаю, что будет серьезной ошибкой уничтожить этих флибустьеров, которые защищают Мартинику от нападений англичан, позволяя французским кораблям пройти беспрепятственно к нашим берегам. Но есть факт, против которого мы ничего не можем сделать: надо уничтожить их, потому что таков приказ. Для этого мы здесь и находимся.

Он умолк на мгновение и внимательно посмотрел на собеседника.

Шамсеней был спокойным и уравновешенным человеком. Он не испытывал особого уважения к генералу дю Парке, вместе с которым воевал когда-то против карибцев на Гренаде. Не будучи женоненавистником, он не терпел все же, когда женщины вмешивались в мужские дела, и полагал, что война и политика — удел мужчин.

— Капитан береговой охраны, — сказал он вежливым и степенным голосом. — Я придерживаюсь такого же мнения. Мне тоже не по сердцу дурное намерение нашей губернаторши.

Движением руки Байярдель прервал его:

— Не нам судить о действиях мадам дю Парке. Высший Совет дал ей много власти; на ней лежит большая ответственность, и я считаю, что она сильный человек, который сможет справиться с возложенной на нее задачей. Во всяком случае, повторяю, не нам судить о ней, нам, у которых нет ни ее власти, ни ее ответственности.

— Я допускаю это, — согласился Шамсеней.

— Я хотел бы вам сказать, — продолжил Байярдель, — что люди, с которыми нам придется сражаться, являются в первую очередь нашими соотечественниками, и я никогда не смогу этого забыть. Их считают преступниками, и в нашу задачу входит взять их, не так ли? Хорошо! Пусть будет так! Но мы сделаем это, месье, с аккуратностью, являющейся первой нашей добродетелью. Я думаю, что вы не станете атаковать этот корабль пушечными выстрелами! Нет! Постараемся в первую очередь занять выгодную позицию, такую стратегическую позицию, которая поставит флибустьеров в столь невыгодное положение, что вы сможете захватить их без боя. И только после этого я советую вам начать с ними переговоры и заставить их сдаться. И чтобы не было убитых! Боже мой, если Мерри Рулз не изменит своего решения, то они будут повешены в форте Святого Петра, но наши руки не будут обагрены кровью.

— Позвольте спросить, капитан, несмотря на приказ короля уничтожить их, многие флибустьеры действительно имеют разрешение на плаванье?

— Говорят, что это так, но я не видел этих разрешений.

Шамсеней кашлянул и улыбнулся:

— Вы знаете, что командор де Пуэнси давно пользуется милостью, как раз с того Момента, когда он купил остров Сен-Кристоф. Он не только сам выдал много разрешений на охоту, но добился разрешений для других корсаров за подписью самого кардинала Мазарини.

— Ну и что? — спросил Байярдель, почувствовав, что от этих слов его отчаяние немного стало отступать.

Шамсеней, вздохнув, сказал:

— Одно из двух. Или разрешения господина де Пуэнси, одобренные Его Величеством, действительны, и тогда майор Мерри Рулз и генеральша дю Парке попадают в двусмысленное положение по отношению к королю, или же они недействительны. Но если мы уничтожим людей, поддерживаемых королем, то нас будет ждать суровое наказание.

— Ваше замечание справедливо, — заметил Байярдель после минутного молчания, — к несчастью, этот вопрос должен быть решен в форте Святого Петра теми, кто имеет на это право. Теперь поздно. У нас есть поручение, которое мы обязаны выполнить.

Байярдель встал, Шамсеней тоже.

— Месье, — сказал затем капитан, — на лодке вы доплывете до «Святого Лорана». Принимайте необходимые меры.

— Еще одно слово, капитан, — сказал моряк. — Значит, я не должен принимать во внимание никакого разрешения и действовать строго в соответствии с приказами майора?

— Абсолютно верно, — ответил Байярдель. — Но, однако, сначала убедитесь, что перед вами действительно флибустьеры, а не честные коммерсанты.

Шамсеней поклонился капитану, открыл дверь и вышел.

Оставшись один, Байярдель еще раз обдумал то, что он только что услышал. Вообще-то Шамсеней был прав. Если король подписал разрешение на плавание, то генеральша совершила преступление, дав указание уничтожить флибустьеров, имеющих эти разрешения! Преступление, заключающееся в оскорблении Его Величества!

С быстротой молнии он представил себе все последствия, вытекающие из подобной попытки, гнев короля, наказание. Он спросил себя, не являлось ли это махинацией Мерри Рулза и его сообщников с целью окончательно дискредитировать генеральшу не только в глазах народа, но и перед Его Величеством для того, чтобы лишить ее прав на управление островом. Однако он слышал из собственных уст мадам дю Парке, что она была намерена напасть на этих пиратов, которые якобы угрожали Мартинике. Но, может, она сама что-нибудь не так поняла? Указ короля о пиратах разве касался флибустьеров, вооруженных командором де Пуэнси? Не воспользовались ли ее противники неясностью текста для того, чтобы заставить ее принять неверное решение?

Байярдель почувствовал, что к нему возвращается надежда. Теперь он сердился на Мари за то, что она не последовала его советам, за то, что не отстранила Мерри Рулза и даже, вопреки всему, стала его союзницей. Она могла потерять все, связавшись с этим плутом.

Сильно огорченный, он подошел к портику и увидел, как Шамсеней отплывает в лодке от «Девы из порта Удачи» по направлению к «Святому Лорану». Он сглотнул и почувствовал, что у слюны был привкус пепла.

Тут он вспомнил, как Лефор и он сам предупреждали Мари быть осторожной с Мерри Рулзом и этим шотландцем Реджинальдом де Мобреем.

Неужели она не приняла во внимание ни одного из этих замечаний?

Почему же она связалась с человеком, который мог только ненавидеть ее, не скрывая своих намерений добиться поста губернатора? Как она смогла после всего того, что сказал ей Лефор о Мобрее, снова и надолго приютить этого шотландца под своей крышей? Этот Мобрей злоупотребил ее доверием, воспользовавшись ее гостеприимством, и передал экипажам Кромвеля планы обороны острова. Ведь это именно он спровоцировал нападение карибцев. Он направил тогда английские корабли на Мартинику с целью завладеть островом, воспользовавшись битвой против дикарей.

И все это Мари пропустила мимо ушей!

Славный капитан чувствовал себя растерянным и огорченным. По его мнению, Мари была просто безрассудной и непостоянной женщиной, поддающейся любому влиянию. И несмотря на то, что она была женщиной с характером и обладала большой силой воли, она рисковала и могла проиграть, продолжая эту опасную игру.

Он представил, как Мерри Рулз потирает руки, Этому человеку без труда удастся свалить всю ответственность за уничтожение флибустьеров на генеральшу. И когда колонисты станут страдать от голода, увидев приближение английских кораблей, без всякой надежды на то, что хотя бы один французский быстроходный корабль придет им на помощь, тогда они поймут, что поступили неблагоразумно. А поступая так опрометчиво, они и не подумают обвинить себя в том, что подтолкнули губернаторшу на этот путь! Конечно, по их мнению, это она будет виновата во всем. С другой стороны, если не будут приняты во внимание разрешения на плавание, то король будет этим очень недоволен. А генеральшу просто отстранят от должности, потому что изворотливый Мерри Рулз всегда сможет сказать, что он только исполнял приказы.

Капитан испытывал отвращение и чувствовал себя просто убитым.

Господин де Шамсеней уже поднялся на борт «Святого Лорана», и с портика Байярдель видел, как лодка, доставившая его туда, возвращалась обратно. Но что бы он ни думал об этом, он не мог воспротивиться приказу, даже такому отвратительному.

Сложив руки рупором, он громко отдавал команды, а когда лодка подошла к борту фрегата, моряки на реях уже натягивали паруса.

В то время как «Дева из порта Удачи» плыла на север по направлению к мысу Мабуйя и заливу Кей-де-Фер, господин де Шамсеней собрал в каюте, выбранной им на «Святом Лоране», своих старших офицеров.

Этому человеку никогда не везло в делах. Сначала он был простым моряком, потом оставил море и занялся обработкой земли. Но вскоре его плантация захирела, потому что он повсюду посадил один сахарный тростник. Вскоре он оставил это занятие. Все дело было в том, что некий господин Трезел, другой колонист, получил монополию на выращивание сахарного тростника на всем острове. А участок земли, купленный Шамсенеем, оказался непригодным для возделывания табака и индиго. Тогда, несмотря на то, что возделывание сахарного тростника было снова всем разрешено, чтобы люди не могли разориться окончательно, Шамсеней снова попытался, вернуться в морской флот.

Вначале он был весьма спесивым, но неудачи образумили его. В течение какого-то времени он сам был ярым флибустьером и однажды в присутствии Мерри Рулза сказал во весь голос, что эти люди умеют делать только две вещи: грабить и убивать.

Но времена изменились, а с ними изменился и господин де Шамсеней. С годами он стал по-другому смотреть на авантюристов с островов и, как он сам дал понять капитану Байярделю, сегодня был менее уверен в том, что эти флибустьеры были столь опасны для колонии.

Во всяком случае, этот человек, независимый и любивший командовать, теперь чувствовал меньше уверенности в себе.

Он собрал в каюте молодого Жильбера Дотремона, лейтенанта Бельграно и колонистов Ля Шикотта и Эрнеста де Ложона и в нескольких словах поведал им о поручении, данном ему капитаном Байярделем.

Шамсеней смог давно оценить этих людей, с которыми он воевал еще против карибцев. Жильбер Дотремон был молодым человеком, рано разочаровавшимся в колонии и который правильно поступил, оставив ее и пойдя на военную службу, Шамсеней не без оснований подозревал его в ухаживаниях за Мари дю Парке, хотя и не знал, как далеко зашли эти ухаживания.

Бельграно был старшим канониром, от которого не требовалось особых знаний стратегии. Что же касается двух остальных колонистов — Ля Шикотта и Эрнеста де Ложона, то можно было сказать, что никакое, даже безумно опасное дело, не могло испугать их. Наоборот, всякая рискованная операция, даже та, которую почти невозможно было провести, всегда привлекала их обоих.

Когда все четверо поняли, что от них требуется, первым взял слово Эрнест де Ложон. Он не испытывал ни особой антипатии, ни симпатии к флибустьерам, и лишь мысль о битве оживляла и вдохновляла его.

— Господин де Шамсеней, — заявил он, — я считаю, что мы только подвергнем опасности наши войска, если начнем переговоры с флибустьерами, как вы нам сказали. Я знаю, что говорят о них на Мартинике. Испанцы называют их прокаженными, а наши колонисты — разбойниками. Видимо, так оно и есть! По определению, разбойники — это темные, бесчестные личности, иными словами, предатели. Как можно будет довериться их слову, которого мы сможем добиться от них? Доверившись этим людям, мы рискуем получить нож в спину. Я такого мнения, что их надо прямо атаковать с оружием в руках, с пушечными выстрелами.

— К сожалению, у меня приказ капитана береговой охраны господина Байярделя действовать так, как я вам сказал: начать переговоры, чтобы избежать большого количества жертв, предварительно убедившись в том, что перед нами действительно флибустьеры.

Он взглянул на Ля Шикотта, который, уловив вопрос в его взгляде, сказал:

— Мне кажется, что мой товарищ де Ложон высказал правильную мысль. Этим людям нельзя доверять. Давайте нападем на них, часть уничтожим, а других привезем в форт Святого Петра, где многим колонистам будет приятно увидеть, как они болтаются на деревьях.

Шамсеней собрался было уже открыть рот, чтобы повторить свои замечания, как к нему подошел Жильбер Дотремон. Он был элегантен и породист, и многие колонисты Мартиники недолюбливали его, потому что почти все женщины колонии смотрели только на него. Но в нем, однако, не было ничего фатовского. Это был благоразумный человек с твердым характером, великолепного телосложения. Он любил белых женщин, хотя и не пренебрегал порой и негритянками, которых часто встречал на плантациях своего отца.

Он потер руки по привычке, напоминающей немного манеры шевалье де Мобрея, что сыграло в свое время неплохую службу молодому человеку в его отношениях с Мари, и сказал с большой обходительностью:

— К сожалению, господа, мне кажется, что господин де Шамсеней не спрашивает нашего мнения, как нам надо действовать. Вероятно, оттого, что он получил конкретные приказы от капитана Байярделя, которому высшие власти города поручили командование походом и который сам получил конкретные указания, как надо действовать в этой ситуации.

Эрнест де Ложон бросил на Жильбера взгляд, который бы испепелил его, будь у него на то воля.

— Присутствующий здесь лейтенант Бельграно, — воскликнул он, — скажет вам, что лучший способ заставить умолкнуть этот экипаж, так это потопить его выстрелами из пушек. Не так ли, лейтенант?

Человек, к которому обратился де Ложон, оглядел мутным взором колонистов и перевел его на Шамсенея. Казалось, ему все было безразлично, настолько он ушел в себя.

— Безусловно, — сказал он наконец, — метко пущенное ядро может вывести из строя самый мощный корабль.

Взволнованный услышанным, де Шамсеней встал и сказал дрожащим от гнева голосом:

— Господа, как вам правильно заметил господин Дотремон, речь идет не о победе над врагом путем его уничтожения, а о том, как сделать так, чтобы взять как можно больше пленных живыми. Или эти люди сдадутся в плен — надеюсь, что им это зачтется, — или же, если они будут упорствовать и захотят сражаться, мы предпримем ответные меры. Во всяком случае, нам надо будет связаться с ними и приступить к переговорам. Мне больше нечего к этому добавить, господа, за исключением того, что заметил мне начальник береговой охраны: «Солдат должен подчиняться, а не обсуждать приказы». А среди нас только солдаты! Вы должны показать, господа, что умеете выполнять приказы. Вот так!

Четверо мужчин поняли, что разговор окончен. Они направились к двери, но капитан добавил им вдогонку:

— Берем курс на Анс-на-Гале. Господин Дотремон, доведите, пожалуйста, это до сведения экипажа, и чтобы никто не смел предпринимать каких-либо действий без моего приказа.

 

Глава 4

«Принц Генрих IV» и капитан Ля Шапелль

«Принц Генрих IV» был оснащен тремя мачтами: фок-мачтой, грот-мачтой и бизань-мачтой. Капитан Ля Шапелль жил под ютом, где находилась каюта Совета с окнами с обеих сторон.

Солнце медленно садилось за холм, но жара все еще стояла невыносимая, так что пришлось оставить палатку, сделанную из треугольных парусов, снятых с мачты в хвостовой части, которую капитан использовал только при сильном ветре, потому что она помогала выводить корабль на курс и правильно его вести.

Как и люди с Кей-де-Фер, Ля Шапелль увидел три корабля капитана Байярделя и тут же понял, что это были французские корабли.

Бесстрашный в бою, Ля Шапелль стал осторожным после недавнего нападения испанцев на Сен-Кристоф. Он смог спастись только благодаря скорости корабля, у которого была облегченная носовая часть, отчего нос был немного приподнят, но что, по мнению моряка, позволяло кораблю иметь лучшую устойчивость на волнах.

Сначала он был заинтригован тем, что три парусника легли в дрейф. Затем он увидел, что первый, самый большой корабль «Дева из порта Удачи» отошел от других, и успокоился. Ля Шапелль был убежден в том, что когда в море возникает необходимость в помощи другого корабля, то он, как на зло, никогда не встречается, но если потребуется избежать посторонних кораблей, то почти всегда нарываешься на эскадру.

Он решил отдохнуть на Анс-на-Гале. Дело было не в том, что он испугался одного или двух кораблей какой-нибудь страны, а в том, что в этой бухте он находился в невыгодном положении, если бы захотел дать бой или если бы в этом возникла необходимость.

Поэтому-то он старался не терять из виду передвижения «Быка» и «Святого Лорана». С этой целью он поставил на наблюдательный пост матроса, прозванного Арраш-Персилем за то, что тот был бурлаком и тянул плоскодонные корабли по Луаре до того, как стал моряком. В то время как Арраш-Персиль наблюдал за морем, Ля Шапелль накачивался ромом, опрокидывая стакан за стаканом.

Солнце закатилось за вершины холма, возвышающегося над бухтой, и жара, как по волшебству, сразу же спала. В этот момент Арраш-Персиль подошел к капитану с сообщением:

— Они скоро дождутся ветра, капитан. Видите, они стараются маневрировать так, чтобы им дул попутный ветер, и скоро будут здесь. А самый хилый из них плетется сзади.

Ля Шапелль ничего не ответил. Осушив последний стаканчик рома, он встал и принялся натягивать себе на голову колпак из синего сукна, похожий на ночной, но слишком большой, вроде тех красных колпаков, которые носили бретонские моряки.

Он не спеша натянул свою кожаную куртку в жирных и красных пятнах, подтянул такие же грязные штаны из грубой ткани, едва доходившие ему до бедер. Затем размеренным шагом направился в рулевую рубку. Там он отдал приказ поднять якорь, паруса, чтобы встать на ветер, и велел кормчему отчалить.

Он понял, что на всякий случай надо было выйти из бухты, чтобы «Принц Генрих IV» с сорока шестью пушками на борту мог свободно перемещаться вокруг врага, а при необходимости обратиться в бегство.

Вскоре ветер надул паруса фрегата, который величественно вышел в открытое море. Однако, не желая, чтобы у французов создалось впечатление, что он пытается скрыться, он быстро убрал паруса и стал ждать.

Через какое-то время можно было уже прочесть на носовой части идущего впереди парусника его название «Святой Лоран». Ля Шапелль медленно набил трубку и с любопытством стал ждать последующих событий.

Ему не пришлось долго испытывать своего терпения: «Святой Лоран» уже находился почти на расстоянии пушечного выстрела, и можно было разглядеть членов экипажа, стоящих на палубе.

Ля Шапелль увидел, как на мачте был поднят флаг с геральдической лилией.

Он вынул изо рта трубку и сказал Арраш-Персилю, стоявшему поблизости и тоже не терявшему из виду ни единого маневра соперника:

— Не могу понять, какую ошибку совершил этот французский корабль…

В этот самый момент «Святой Лоран» сделал холостой выстрел из пушки.

— Впрочем, не так уж глупо, — сказал Ля Шапелль. — Это говорит о том, что мы имеем дело с осторожным человеком. Поднимите на мачту наш флаг с геральдической лилией, Арраш-Персиль, если вы, конечно, найдете его, ибо он мог куда-нибудь запропаститься за то время, что мы не пользуемся им.

Затем он позвал старшего канонира, которому приказал тоже выстрелить из пушки.

Не меняя позы, Ля Шапелль услышал взрыв и увидел, как железная опора пушки повернулась на оси.

— Очень хорошо! — сказал он. — Больше ничего не делать, пока он не приблизится.

«Принц Генрих IV» стоял против ветра, и для «Святого Лорана» не составляло никакого труда подойти к нему. Но он не сделал этого. Шамсеней прервал маневр, когда убедился, что он мог быть услышан флибустьерами. Он схватил рупор и прокричал:

— Корабль Его Величества «Святой Лоран», капитан Шамсеней!

Ля Шапелль ответил таким же тоном:

— Фрегат «Принц Генрих IV», капитан Ля Шапелль с острова Сен-Кристоф.

Название острова Сен-Кристоф сказало Шамсенею больше, чем длинная речь. Он сразу же понял, что Байярдель не ошибся, и что его не обманули: он действительно имел дело с кораблем флибустьеров. С видом заговорщика он взглянул на стоявших рядом Жильбера Дотремона, Ложона и Ля Шикотта, потом поднес рупор ко рту и громко сказал:

— Капитан Ля Шапелль, у меня к вам дело. Мне дано поручение, касающееся вас. Не могли бы вы подняться на борт моего корабля?

Ля Шапелль, старый морской разбойник, был совсем неглуп и неплохо знал свое дело на палубе судна. У него создалось впечатление, что дело, которое касалось его, было весьма темным. Кроме того, он уловил в голосе Шамсенея угрожающую нотку.

Он пнул ногой ногу Арраш-Персиля и сделал ему жест рукой. Матрос сразу же побежал на палубу. Ля Шапелль не успел и рта раскрыть, как посередине корабля, там, где стояла грот-мачта, с десяток флибустьеров уже открывали люк, в котором были сложены ядра, другие бежали со всех ног вдоль верхних перил, подняв вверх пробойники, шомпола, неся чаны с водой.

Если бы в сгущающихся сумерках Шамсеней мог видеть лицо пирата, то обнаружил бы, что оно внезапно просияло, а губы вытянулись в странной улыбке. Но флибустьер напропалую врал ему в ответ:

— К моему большому сожалению, я не могу покинуть корабль. С этого расстояния вы не можете видеть, что сделали со мной эти чертовы англичане Кромвеля! Но вы можете поверить мне на слово, ведь с вами говорит капитан «Принца Генриха IV»: я не то, что бегать, я и ходить-то не могу, потому что ядром мне раздробило бедро в Порте Руаяль на Ямайке. С тех самых пор я могу стоять только на деревянном костыле.

Шамсеней не успел заговорить снова, как тот добавил:

— Однако, капитан, вы можете подняться к нам на палубу, где вас примут по всем святым законам гостеприимства.

Несмотря на наступающую темноту, Ля Шапелль увидел, как Шамсеней по очереди наклонялся к своим соратникам, словно спрашивая их мнения. Он терпеливо подождал, полагая, что этим только выиграет время и что матросы на фрегате скоро подготовят все к бою, если в этом возникнет необходимость.

Шамсеней снова взял рупор и спросил:

— Капитан Ля Шапелль, вы говорите, что вы с Сен-Кристофа?

— Абсолютно верно.

— Вы, случаем, не флибустьер?

— Флибустьер и все такое прочее! — дерзко крикнул в ответ Ля Шапелль, что не прошло незамеченным на «Святом Лоране». — Да, флибустьер, имеющий разрешение на плавание, подписанное самим командором де Пуэнси.

Он увидел, как Шамсеней снова советуется со своими. На борту фрегата все уже было готово для отражения нападения и даже для эффективного отпора. Ля Шапелль проверил, откуда дует ветер. Повернув штурвал так, чтобы поставить корабль под ветер, он ловким маневром мог поставить фрегат напротив левого борта «Святого Лорана». Тогда они дадут залп железными ядрами и пойдут на абордаж, если им будут угрожать.

— У меня приказ провести у вас досмотр и допросить вас, — крикнул Шамсеней. — Мне не хотелось бы причинить вам ни малейшего зла, но генерал-губернатор Мартиники приказал своим службам береговой охраны захватить всех флибустьеров, которые засели на острове Мари-Галант, и сопроводить их в форт Святого Петра, где их будут судить. Вам не будет нанесено ни малейшего ущерба, если вы добровольно согласитесь следовать за нами. Я, со своей стороны, возьму на мой корабль часть вашего экипажа и пришлю к вам несколько человек для вашей охраны.

Ля Шапелль плюнул в море так далеко, как только мог, чтобы выразить свое презрение. Он только спросил вкрадчивым голосом:

— Допросить кого? Кого сопроводить в форт Святого Петра и кого судить?

— Вас и ваш экипаж.

Ля Шапелль не помнил, чтобы когда-нибудь в тропиках люди были столь вежливы перед тем, как вздернуть на веревке доброго и храброго моряка.

Однако капитан был очень чувствителен к вежливому обращению, поскольку сам он был начисто лишен этой добродетели.

Он хрипло кашлянул в свой рупор и сказал таким тоном, словно был напуган:

— Дело в том, ваша милость, что мне не хотелось бы, чтобы меня судили, и, полагаю, что моему экипажу этого так же не хочется, как и мне. Мы клянемся Богом, что неповинны в приписываемых нам преступлениях, а святость наших нравов так же, как и наша скромная жизнь в прошлом, могут послужить лучшим гарантом этому.

Шамсеней снова переговорил с Дотремоном и с двумя колонистами. Вдали сквозь густой туман едва можно было различить силуэт «Быка», державшегося на расстоянии, как и было ему приказано. Но Ля Шапеллю плевать было на то, что происходило с этой стороны. Он наблюдал за средней надстройкой на «Святом Лоране» и был очень удивлен, когда вдруг увидел, что капитан передавал рупор стоящему рядом с ним человеку, которого он не знал. Это был Эрнест де Ложон, который сказал гневным голосом:

— Говорить о своей невиновности вопреки явной очевидности, когда речь идет о каком-нибудь флибустьере с Сен-Кристофа, значит наносить оскорбление достоинству королевских властей!

— Прошу извинить меня, ваша милость, — воскликнул Ля Шапелль медовым голосом, — но не имел чести быть представленным вам.

— Потеряв честь, вы теперь теряете голову! — сказал в ответ потерявший терпение Ложон, потому что только он и Ля Шикотт думали, что пират насмехается над ними. — Но если вы настаиваете на своей невиновности, мы захватим вас без всяких церемоний…

— Ну, ну! — ответил весело флибустьер, которого все это сильно забавляло. — Если я должен быть повешен, потому что я невиновен, то к чему же меня приговорят, если я действительно согрешил бы?

Снова рупор перешел в Другие руки.

Разгневанный Ля Шикотт просто вырвал его из рук своего друга и прорычал капитану фрегата:

— Так вы решились сдаться или нет? Нам следует вас потопить, или же вы согласитесь добровольно, без всякого сопротивления последовать за нами в форт Святого Петра?

— В форт Святого Петра, чтобы нас там судили? — переспросил Ля Шапелль, будто он плохо понял.

— Да, где вас будут судить!

Экипаж «Генриха IV» больше не мог скрывать своего веселого настроения. Он знал давно своего капитана и полностью доверял ему во все времена. Впрочем, эти люди уже ничего не боялись. На металлических решетках было полно зарядных картузов, запалы дымились, забойники были в сильных руках двадцати матросов.

Не каждый день Ля Шапелль так веселил своих людей. Он продолжил:

— Чтобы нас судили! Но как? По десяти заповедям или же по французским законам?

— Каналья! — крикнул Ля Шикотт. — Каналья, делающая различие между заповедями Бога и французскими законами!

— Знаю! Знаю! — крикнул Ля Шапелль. — Я выгляжу, конечно, очень требовательным, потому что, желая быть осужденным в соответствии с заповедями господа Бога, я требую того, что не делалось в этом королевстве вот уже в течение тысячи лет! Но это неважно.

Ля Шикотт тоже был сражен. Понимая, что его гнев пересилит разум и что он рискует дойти до крайности, он предпочел передать рупор Шамсенею, отвечающему, по сути, за все действия. Никто не мог действовать без его приказа.

Шамсеней, несмотря ни на что, спокойно спросил:

— Спрашиваю в последний раз, капитан Ля Шапелль, вы решились сдаться и следовать за нами в форт Святого Петра? Прошу вас ответить мне «да» или «нет».

— Вот вам мой ответ! — крикнул Ля Шапелль.

Он повернулся лицом к экипажу:

— Все по местам! — скомандовал он, положив руки на пистолеты. — Горе тому, кто мне не подчинится! Если они решат смыться, постарайтесь сделать так, чтобы ваши ядра летели быстрее, чем они!

Двадцать пушек на правом борту «Принца Генриха IV» выстрелили одним залпом. Корабль окутало дымом.

Ля Шапелль, не покидавший своего поста, заметил над этим облаком, в котором еще порхали горящие частицы пороха, как взлетели вверх три верхних опоры, словно соломинки, унесенные сильным порывом ветра.

Он схватил пистолеты и стал стрелять, останавливаясь только для того, чтобы перезарядить их. Теперь выстрелы из мушкетов раздавались из-под нижних парусов «Принца Генриха IV». «Святой Лоран» вяло отвечал. То ли от страха, то ли от того, что лейтенант Бельграно не мог находиться одновременно около двух пушек, но выстрелы не доходили до цели.

В какой-то момент Шамсеней увидел Ля Шапелля, который исполнял на средней надстройке корабля какой-то дьявольский танец. Он солгал, потому что у него были целы обе ноги, что не мешало ему вопить, показывая с насмешкой на один из сапогов:

— Поднимайся ко мне на борт, капитан! Я приготовил для вас хороший выстрел из моей деревянной ноги!

Взглянув в сторону открытого моря, Шамсеней увидел следующее: «Бык», находящийся здесь для того, чтобы прийти ему на помощь в случае необходимости, поднял паруса и бежал от выстрелов, так как по нему тоже стреляли из пушек, установленных в носовой части «Принца Генриха IV».

Он увидел, что их покинули, и чувствовал себя растерянным. Шамсеней подумал, что его судьба только что определилась, и смело принял решение. Он посчитал, что если ему суждено погибнуть, то он, по крайней мере, погибнет вместе с этим флибустьером.

Он никому не сказал об этом. Да ему и не дали бы этого сделать, так как Дотремон, Ля Шикотт и Ложон бегали по палубе, подбадривая голосом и жестами храбрых матросов с его корабля. Он надеялся единственно на то, что встревоженная канонадой «Дева из порта Удачи» вернется и заставит умолкнуть этот страшный пиратский корабль, казавшийся неуязвимым.

Но на это ему нельзя было рассчитывать, так как «Дева из порта Удачи», видимо, была уже далеко, и все, включая и его самого, могли погибнуть до того, как она вернулась бы.

Он готовился умереть, как солдат, солдат, слепо подчиняющийся приказу, несмотря на собственное мнение.

 

Глава 5

У капитана Лефора

Прислонившись к вулканической бомбе, держа в одной руке трубку, а в другой кувшинчик вина, Ив Лефор смотрел, как вокруг начали появляться ночные тени. Кокосовые орехи на пальмах напоминали огромных грифов, задремавших в листве. Морские птицы исчезли. Вот-вот должна была наступить глубокая тьма.

Но в бухте Кей-де-Фер не было тихо. Добрая половина матросов «Пресвятой Троицы» приняла разумное решение поспать прямо в теплом песке пляжа, словно на матрацах. Остальные продолжали петь и кричать. Все запевали разные песни, и это пение было похоже на какие-то нестройные выкрики. Один пел о том, что ему хочется выпить, другой нежным и меланхоличным голосом пел песню о любви. Было просто поразительно, как люди ухитрялись спать в этой оргии непрекращающихся звуков. Правда то, что хорошая пища и горячительные напитки являлись для них самым лучшим снотворным. И, наконец, были еще флибустьеры, довольствовавшиеся небольшой дозой вина, которые продолжали гоняться за негритянками, крещенными утром, убегавшими от них в кусты.

Они тоже пели, и девицы им подпевали. Несмотря на штурмовые атаки, блестяще ими выдержанные, негритянки проявили удивительную жизнестойкость.

Побывав в колючих зарослях с одним, они возвращались к устью Арси, без сомнения, для того, чтобы подхватить нового воздыхателя, Там сидел какой-то меломан, наигрывающий местный танец на однострунном инструменте, а другой отбивал такт на барабане, а негритянки приплясывали, выделывая танцевальные фигуры, при этом припевая:

Танцуй календу!

Не капитан платит за негров,

Он заставляет их платить самих,

Чтобы устроить праздник!

Танцуй календу!

Танцуй календу!

Капитан устроил бал

Для негров.

Танцуй календу!

Танцоры прибегали при виде их соблазнительных телодвижений и трясущихся грудей, повторяя их движения живота при каждом барабанном ударе. Девушки танцевали с таким выражением лица, словно приглашали матросов совокупиться. Самые ловкие матросы, во всяком случае те, кто еще держался на ногах, делали высокий прыжок и падали у ног избранниц.

Одни отходили подальше, пытаясь поцеловать своих танцовщиц в затылок или в губы. Сначала они не сопротивлялись столь ясным предложениям, но в тот самый момент, когда матросы приближали к ним свои губы, они вырывались из их объятий. При этом они смеялись визгливыми, зазывающими голосами, которыми могут кричать только попугаи.

В этом спектакле, видимо, было что-то притягательное, так как вокруг собралось много зрителей, уже пресытившихся и утомленных, но которым доставляло видимое удовольствие смотреть на этот танец, опьяняющий их, как только что выпитое вино.

Некоторые хлопали в ладоши, сложив их таким образом, чтобы звук был сильнее и резче, чем крики негритянок: «Танцуй календу!»

Затем, словно вспугнутые выстрелом птицы, они разбегались по кустам. Это говорило о том, что, несмотря на внешнюю грубость, флибустьеры все-таки сохраняли приличия.

Господин де Шерпрей смотрел на эту картину с абсолютным безразличием. Совесть у него была действительно спокойна. То, что ответил ему отец Фовель на его уместное замечание относительно опасной близости двух противоположных полов, ободрило и успокоило его. Действительно, чистота — это внутреннее качество человека, а негритянки были внутренне чисты вот уже несколько часов, и, следовательно, не было ничего плохого в том, чтобы люди весело отпраздновали пять крещений, которые состоялись сегодня утром.

В это время монах бродил с видом человека, потерпевшего кораблекрушение, вокруг остатков жаркого. Держа в руке длинный острый нож, который он использовал утром при готовке, он то тут, то там срезал с костей свиньи остатки мяса и небольшие ломтики сала, оставшегося на панцире черепахи. Оставшегося мяса и сала хватило бы на то, чтобы насытить голодного людоеда, а у отца Фовеля был желудок, как у старой девы, который мог переварить все. Он опустошал также и калебасы, наполовину наполненные вином, недопитым флибустьерами.

С наслаждением обсасывая свиную кость, он подошел к задремавшему капитану Иву Лефору. Тот с трудом взглянул на серую сутану, но монах сказал тихим голосом:

— Знаете, сын мой, что эту бухту не зря называют Кей-де-Фер — Железные скалы? Здесь много песчаных отмелей, представляющих большую опасность для плавания. Я отлично понимаю, что вам это известно, потому что вы приказали сначала прозондировать дно, прежде чем заплыть сюда и поставить на якорь «Пресвятую Троицу». Но предположим, что вдруг поднимется ветер, как это часто случается в море: ваш корабль может тогда сесть на мель…

— Надеюсь, святой отец, — ответил Лефор, сделав над собой большое усилие, чтобы заговорить, — что вы попросили вашего Господа Бога о том, чтобы с нами не случилось подобного.

— Да, конечно!

— Тогда чего нам бояться, спрашиваю я вас?

— Сын мой, — продолжил отец Фовель, — ведь сказано, что тот, кто ждет небесной помощи, должен сначала попытаться помочь себе сам.

— Вы никогда не убедите меня, монах, в том, что Господь Бог не способен сделать того, что он хочет, не прибегая к чьей-либо помощи! Вы каждый день твердите нам, что Бог повсюду, во всем, и что только Его воля исполняется на этой земле, поэтому я не понимаю ваших теперешних опасений.

Неподалеку от них Шерпрей шагал взад и вперед по пляжу, о который разбивались тихие волны. Внезапно он остановился, вытянув свою худую длинную шею, и нахмурил брови.

Однако, не изменяя своим привычкам, он не спеша направился к капитану, разговаривающему со священником.

— Вы слышите? — спросил он у них.

— Забодай тебя корова! — воскликнул Лефор. — Как можно что-нибудь расслышать среди этих бабских криков и барабанного стука, от которого просто сходят с ума эти девицы с кожей финикового цвета?

— Прислушайтесь, — посоветовал помощник, — прислушайтесь получше, прошу вас. Мне кажется, что я привык к боям, и догадываюсь, что где-то вдали стреляют из пушек!

Резким и гибким движением, на которое, казалось бы, был не способен этот громадный полусонный человек, Лефор вскочил на ноги. Последовав совету Шерп-рея, он и отец Фовель внимательно прислушались. Но они ровно ничего не услышали.

Лефор покраснел от гнева.

— Святой отец, — приказал он, — скажите, чтобы они прекратили орать и петь. Остановите эту музыку и барабанный грохот, иначе я размозжу кому-нибудь башку, если у меня на это найдется время!

Но монах даже не двинулся с места. Он просто приподнял сутану и выхватил два голландских пистолета, которые он зарядил накануне, и выстрелил в воздух. Как по волшебству, на острове воцарилась тишина, которая, впрочем, длилась недолго.

Со всех сторон сбежались флибустьеры: от устья реки, от холма, от кустов, покинув своих негритянок с юбками, задранными на голову, — чтобы узнать, в чем дело. Другие, у которых был крепкий сон, просто перевернулись на другой бок, чтобы не слышать грохота, который мог вырвать их из состояния приятного оцепенения.

— Тихо! — прорычал Лефор. — Тихо! Всем внимательно слушать!

Все разом затихли.

И тут Лефор убедился в том, что Шерпрей не ошибся. Вдали раздавался какой-то неясный глухой гром, но это была не гроза, потому что сухие разрывы раздавались в ночном воздухе приблизительно через равные интервалы.

— Порази меня гром, если на той стороне острова не идет настоящий бой! Вы слышите выстрелы со стороны Анс-на-Гале?

Взглянув на Шерпрея, он медленно подошел к нему и сказал с насмешливой улыбкой:

— Ну что, господин помощник, кажется, это ваши знаменитые французские корабли задают пороху нашему другу Ля Шапеллю! Странные они какие-то, эти французские корабли, если они охотятся на добрых и храбрых флибустьеров!

Шерпрей в ответ только пожал плечами. Он составил себе мнение, и ничто на свете не могло поколебать его: все доводы капитана были напрасны.

— Осторожность, — начал отец Фовель торжественным тоном.

— Кто говорит об осторожности? — воскликнул Лефор. — Кто говорит об осторожности, когда напали на одного из наших? Может, кто-то хочет сбежать? Пусть выйдет вперед и назовет себя. И, черт побери, он может быть уверен, что Ив Лефор сразу же даст ему понюхать, чем пахнет жженый порох!

— Спокойнее, сын мой, прошу вас, — продолжал монах. — Я просто говорил, что осторожность требуется для того, чтобы мы поднялись на судно и были готовы ко всякой неожиданности.

— Подняться на судно?! — ответил Лефор со страданием в голосе. — Подняться на судно?! Да покажите мне того, кто смог бы в такую темень провести нашу «Пресвятую Троицу» среди этих песчаных отмелей, называемых подводными скалами!

Он по очереди посмотрел на монаха, на Шерпрея, потом оглядел всех присутствующих матросов:

— Если среди вас найдется человек, думающий, что сможет выйти из гавани, не поцарапав днища судна и не сев на мель, то я передам ему командование кораблем. Полагаю, что все будут согласны с тем, что мы увеличим его долю в нашей следующей добыче!

Всем было настолько очевидно, что темнота помешает маневрированию среди опасных песчаных и илистых отмелей, преграждающих проход через залив, что никто не ответил.

— Смелее! — продолжил капитан, снова обращаясь к флибустьерам. — Чего стоите, как вкопанные, куча растяп?! Поживее за работу! Я сказал: десять человек! Сорви-Ухо возьмет на себя командование. Сорви-Ухо, послушайте меня. Вы подниметесь с этими десятью ягнятами на борт судна, взяв с собой столько гранат и бочек с порохом, сколько сможет выдержать лодка. Прихватите с собой достаточное количество запасов. Те, кто останется здесь, должны будут почистить свои мушкеты, чтобы не было осечек при стрельбе.

Он сделал резкий полуоборот и, казалось, стал искать среди окружавших его людей знакомое лицо. Он остановил свой взгляд на флибустьере по прозвищу Трос, потому что длинный, высохший и бледный, как северянин, тот был похож на непросмоленный канат. Его длинные ноги создали ему славу самого быстрого бегуна на всех островах.

— Трос, братец мой, — обратился он к нему, — пока мы будем маневрировать, сбегайте и посмотрите, что творится в окрестностях Анс-на-Гале. Если бой идет на берегу, постарайтесь довести до сведения Ля Шапелля, что мы идем к нему на помощь. А если на воде, не теряйте времени на любование фейерверком, а возвращайтесь обратно еще быстрее. Вперед!

Все стали расходиться по своим местам, выполняя приказы Лефора. Лодку спустили на воду. Отец Фовель перезарядил свои пистолеты и с хитрым видом похлопывал себя по животу.

Негритянки, конечно, поняли, что происходит, и как-то быстро погрустнели. Речь, разумеется, больше не шла о том, чтобы безумствовать в кустах. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу с испуганным видом, вращая глазами и сверкая белками в ночи, которая все больше сгущалась.

Ни один флибустьер больше не замечал их присутствия. Настал опасный момент, и все они занялись своим оружием. То там, то здесь еще лежали храпящие во сне флибустьеры, утомленные жарой, вином и мясом.

Лефор принялся трясти их. Одного он пнул ногой в бок, другому вылил на голову полную калебасу воды. Те разом сбросили с себя оцепенение. Сразу поняв, в чем дело, они взялись за работу, за исключением одного, который спал так крепко, что рыгнул в лицо трясущего его капитана. Затем он повернулся на другой бок, при этом выругавшись так, что даже отец Фовель, который был ко всему привыкший, покраснел. Теряя всякое терпение, Лефор схватил пистолет и выстрелил прямо над ухом матроса. Тот вскочил, словно ошпаренный кот.

— Корабль с правого борта! — прокричал капитан, громко рассмеявшись.

Флибустьер не стал больше слушать. Он уже был на ногах, держа в руках ружье. И все-таки ему понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, что речь шла не о паруснике в море, а о приготовлениях к осаде.

В этот момент вернулась лодка, нагруженная порохом и гранатами. Тогда капитан взглянул на негритянок и сделал им знак, чтобы они готовились занять места в лодке, когда она будет разгружена, затем он поручил Сорви-Уху отвезти их на борт корабля, потому что на берегу они только бы мешали.

Каждый стоял на своем посту, покуривая трубку или выпивая стаканчик рома на посошок. Наступила глубокая ночь. На Кей-де-Фер воцарилась какая-то странная тишина. Казалось, что все забыли, что еще час тому назад здесь развернулась дьявольская оргия.

Шерпрей прикинул в уме, что такому человеку, как Трос, бегавшему быстрее зайца, не понадобится много времени, чтобы вернуться из Анс-на-Гале.

Никто не высказывал ни малейшего беспокойства, потому что, по сути, такова была повседневная жизнь этих людей: попировали — и в бой. Конечно, они были огорчены, что, может быть, на этот раз им ничего не удастся взять.

Трос еще не вернулся. Шерпрей, не отрывая от моря глаз, подошел к Лефору и сказал ему своим медленным замогильным голосом, идущим словно из трюма с галетами:

— Если не ошибаюсь, я вижу фонарь на носовой части, почти на уровне морской поверхности.

Он указал рукой в сторону горизонта. На небе стали то там, то здесь зажигаться звезды, ярко блестела луна. Стало настолько светло, что можно было различить оснастку «Пресвятой Троицы». Вдали по-прежнему раздавались пушечные выстрелы, а временами в небе отражалась кровавая молния: без сомнения, это был выстрел из большой плохо заряженной железной пушки, порох которой сгорал прямо в воздухе.

— Я скорее подумал бы, что это светящаяся рыба, потому что свет вашей носовой лампы слишком бледен, господин де Шерпрей.

— Этот фонарь зеленого цвета, — с обычным упорством продолжил помощник, — и если глаза, как всегда, не обманывают меня, то скажу вам, что это трехмачтовик, фрегат, носовая часть которого забирает воду при каждом наплыве волны, а его штурвал выходит из воды при плохой погоде. По этому огню я могу судить, что это флагман, собирающийся лечь в дрейф.

Этот разговор доходил до ушей матросов. Они окружили капитана и его помощника и еле слышным шепотом повторяли друг другу, что тоже видели свет, о котором говорил Шерпрей.

Какое-то время Лефор хранил молчание, потом прервал его и сказал следующее:

— Мне понадобится хороший канонир на борту «Пресвятой Троицы». Было бы глупо пренебречь положением, в котором находится наш корабль, ни разу не выстрелив из наших пушек. Если бы наш монах не был бы занят чтением своего требника, тряся при этом бородой, то именно его я направил бы на борт корабля.

— Здесь! — быстро ответил священник, засовывая требник за пояс. — Здесь! Я хотел бы, капитан, чтобы вы не зря обращались ко мне.

— Тогда, — сказал с улыбкой Лефор, — возьмите с собой с десяток наших лучших пиротехников, прыгайте в лодку и ждите приказа стрелять. Прошу вас ничего не предпринимать до того, как мы дадим вам с берега знак, что решили отбросить этих разбойников.

Свет на носовой части фрегата стал более ярким. Теперь его было видно намного лучше. Силуэт корабля вырисовывался все четче и четче, словно он выходил из густого тумана.

По мере приближения «Девы из порта Удачи» к берегу, матросы Лефора начали волноваться и нервничать. Все были готовы к встрече. Они уже забыли о Тросе, который должен был принести известия из Анс-на-Гале.

— Итак, дети мои, — повторил капитан, — если это наши враги, то, надеюсь, вы сможете им доказать, что гостеприимство Берегового Братства — не пустое слово! Черт побери! Что касается меня, то клянусь на своем клинке, что заставлю капитана этой бочки для сельдей проглотить скелет нашей свиньи.

— А я, — с обычной медлительностью вмешался Шерпрей, — я обязуюсь заняться помощником при условии, что вы будете так добры оставить мне панцирь черепахи, чтобы я по-своему сделал для него гребень!

— Обещаю, Шерпрей!

Потом Лефор повернулся ко всем и сказал:

— Все слышали: чтобы никто не дотрагивался ни до свиных костей, ни до панциря черепахи! Разрази меня гром, если, друзья мои, спектакль, который я вам обещаю, не компенсирует вам этих убытков!

Лефор с присущим ему красноречием еще долго разглагольствовал на эту тему, и Шерпрей удивился про себя, что на этот раз тот не заговорил обо всех капитанах, плавающих под знаменитым черным флагом: Монтубане, Барракуде, Ляпотри, к именам которых почти всегда прибегал Лефор, чтобы придать побольше веса своим аргументам. Но после того, как он сам повзрослел под флагом флибустьеров, он все реже и реже обращался к душам своих бывших командиров. Дело в том, что его имя вызывало в Мексиканском заливе такое же волнение, как имя любого из этих флибустьеров, особенно знаменитых своими кровавыми подвигами и храбростью. Капитан «Пресвятой Троицы» не уступал им в храбрости, но, может, в его грубой оболочке билось еще не совсем огрубевшее сердце, да и вообще он был слишком чувствительным по отношению к поверженному врагу, чтобы его имя было высечено на стенах Пантеона гигантов пиратского дела.

Именно об этом думал помощник капитана, когда Трос вбежал в круг флибустьеров. По его словам, он бежал долго, ни разу не остановившись. Добежав до Гале, он сразу вернулся, едва взглянув на великолепный фейерверк, устроенный на море, о котором ему говорил Лефор.

Он сказал, что успел увидеть схватку двух кораблей, один из которых уже стал здорово давать крен на левый борт. Это была французская посудина, а не корабль капитана Ля Шапелля. По его мнению, было бы напрасным вмешиваться в эту драку, которая должна будет закончиться в пользу их товарища еще до того, как они успеют прибыть к нему на помощь. К тому же их присутствие на берегу не принесло бы никакой пользы матросам с фрегата «Принц Генрих IV».

Лефор с большим волнением выслушал гонца, и, когда тот закончил, сделал следующий вывод:

— Я верю в нашего приятеля Ля Шапелля. Этого человека не возьмешь ни горшком смолы, ни двадцатью большими пушками, ни, тем более, сотней мушкетов.

С этими словами он бросил Тросу мешочек с золотыми монетами и дал ему знак, чтобы он лег отдохнуть на песке. Флибустьер ответил, что ему надо немного времени, чтобы перевести дыхание, утверждая, что вскоре он сможет участвовать в бою, который он не пропустит ни за что на свете. Он даже признался, что именно поэтому он так быстро бежал на обратном пути.

Не успел он закончить, как с десяток флибустьеров одновременно громко и грубо выругались.

Движимые каким-то предчувствием, все повернули головы в сторону моря, и вскоре причина их гнева стала понятна.

Находясь еще довольно далеко, трехмачтовик бросил якорь. Его название было все еще невозможно разглядеть. Но несколько лодок уже стояли на воде под его пузатым корпусом. Люди спустились в них по веревочным лестницам и по порядку расселись по местам. Может быть, из-за большого расстояния казалось, что они проделали все это без единого звука. Но через какое-то время все поняли, что матросы, собирающиеся высадиться на берег, не хотели, чтобы их заметили, потому что как только две первые лодки отплыли от борта фрегата, флибустьеры ясно уловили мерные и мягкие гребки весел, шлепающие по воде в едином ритме.

— Даю чайник французского вина против ковша соленой воды, — прошептал Шерпрей, — что эти разбойники идут по направлению к «Пресвятой Троице».

Тут раздался прерывистый смех Лефора.

— Храни их Бог от этого! — сказал капитан. — Потому что на борту находится человек, который без всякого сомнения, скажет первым, что небо, если оно карает, начинает с того, что ослепляет того, кого оно хочет погубить; но я знаю этого человека: во всех тропиках ему нет равных ни в том, как он умеет прочесть мессу, ни в том, как прирезать разбойника! Вы скоро услышите голос его пушки, или я больше не ваш капитан!

Шерпрей не ошибся: две первые лодки плыли к «Пресвятой Троице».

— Они захватят наш корабль! — сказал кто-то.

— Хотел бы я увидеть, как они это сделают! — ответил Лефор.

— Спорим! — предложил Шерпрей. — Чайник французского вина против пинты соленой воды.

— Ставлю! — подтвердил Лефор. — Но при условии, что я лично займусь капитаном.

— А как, капитан, вы узнаете его в такой темноте? — спросил с усмешкой Сорви-Ухо.

— Очень просто! Это должен быть какой-нибудь потаскун с лентами вокруг воротничка, с вышитыми манжетами на рукавах и со шляпой с рыболовную сеть с гусиными перьями.

— Договорились, — подтвердил Шерпрей, — как только мы увидим похожего человека со шляпой, которую вы нам обрисовали, мы тут же направим его к вам.

К своему большому удивлению флибустьеры увидели, что после того, как лодки подплыли к фрегату, люди, сидящие там, начали разговор с человеком, перегнувшимся через борт. Луч света, идущий резкой прямой линией серебристого цвета до самого горизонта, осветил в этот момент голову этого человека. По голому черепу, круглому и похожему в лунном свете на золотое яблоко, все сразу признали в нем отца Фовеля.

— Клянусь кровью Господа Бога, что мне очень хотелось бы знать, о чем это наш задрипанный братец договаривается с этими людьми! — воскликнул Лефор.

— Он продает нас! — ответил Шерпрей с издевкой.

— Видимо, не очень дорого просит! — ответил капитан. — Вы один, помощник, стоите больше, чем весь груз!

Лодки уже отплывали от борта фрегата, направляясь к берегу.

— Вот они и к нам плывут! — воскликнул кто-то.

— Приготовимся! — сказал другой.

— Осторожно, мои ягнятки, — приказал капитан. — Лучше сначала посмотрим, что будет делать наш отец Фовель.

Едва Лефор успел закончить, как пламя вырвалось из портика «Пресвятой Троицы». Столб воды, образовавшийся примерно в двух таузах от первой лодки, говорил свидетелям этой сцены, что достойный священник промахнулся.

Но отец Фовель, однако, не сильно огорчился этим. Три выстрела раздались в ночной тишине, и три ядра упали рядом с двумя лодками. Оттуда послышались нечеловеческие крики, несколько человек бросились прямо в воду, вероятно, подумав, что было прямое попадание в их лодку.

Со стороны фрегата Байярделя тоже раздались крики, но это были крики ярости, бешенства. На «Деве из порта Удачи» времени не теряли. После выстрела из большой пушки там поняли, что имеют дело с пиратами и что было напрасным делом начинать с ними переговоры. Но там также поняли, что большинство флибустьеров находилось на берегу. Конечно, их корабль было легко захватить, но надо было еще точно выполнить поручение капитана береговой охраны: он должен взять в плен флибустьерский экипаж.

Для этого еще несколько лодок быстро спустили на воду. Единым и быстрым движением — ибо теперь им не было никакого смысла стараться плыть бесшумно — матросы с фрегата занимали в них боевые места, держа под мышкой свои мушкеты, подвесив к поясам гранаты и сабли.

В первых двух лодках люди были настолько напуганы выстрелами, что не знали, в каком направлении им надо грести, поэтому они легли в дрейф в ожидании непонятно какой помощи. Может быть, она придет от их товарищей, которые бряцали оружием и переругивались.

Лефор разделил своих людей на две группы: одна укрылась в кустах, другая направилась к устью реки Арси, где невысокие скалы могли скрыть их от взглядов и в то же время защитить. Его план, изложенный в нескольких словах, состоял в том, что надо было людям дать возможность высадиться на берег. Может, они сначала захотят там переговорить, прежде чем открыть огонь? Во всяком случае капитан хотел знать, с кем он имеет дело, потому что он утверждал, что с англичанами надо воевать иначе, чем с голландцами, а с португальцами иначе, чем с испанцами. А тем более, если речь шла о французах! Но он никак не мог понять, неужели кучка его соотечественников приплыла для того, чтобы искать ссоры с ним и с капитаном Ля Шапеллем?

В сопровождении Шерпрея и Троса он пошел укрыться за кустами кокколобы, чьи широко раскинутые листья могли, каждый, свободно прикрыть половину человеческого тела.

С этого места флибустьеру было видно все, что происходило на воде. Луна освещала эту картину мягким и нежным светом, который бы привел в восторг художника, особенно яркие светящиеся точки на ружейных стволах, на доспехах и саблях, сверкающих под ее лучами.

Четыре широкие лодки с солдатами подплыли к первым двум. Они успели поднять на борт тех, кто в панике бросился в воду. У нападающих воцарился порядок. Видя людей, подплывающих к песчаному берегу в открытую, что, конечно, свидетельствовало об их храбрости, но также и о безумной неосторожности, Лефор догадывался, что его матросы уже больше не могли терпеть.

Какие прекрасные мишени были перед ними! Учитывая, что флибустьеры были великолепными стрелками, разведчиками, уменье которых стало просто легендарным, было маловероятным, что кто-нибудь из этих храбрых солдат остался бы целым и невредимым!

Все лодки причалили к берегу одновременно. С ловкостью и уверенностью, говорящими о длительной тренировке, люди, сидевшие в них, прыгнули в воду до того, как лодки были закреплены, после чего они вытащили их носовую часть на берег.

Несколько минут спустя на берег высадились примерно около шестидесяти хорошо вооруженных и решительно настроенных человек.

Отец Фовель, остававшийся на борту «Пресвятой Троицы», не подавал о себе никаких знаков. Стоя в тени скалы, фрегат напоминал мертвый корабль, похожий на призрак, без освещения и огней.

Лефор тихо посмеивался, догадываясь об уловке священника.

Действуя таким образом, тот просто-напросто разделил десант надвое. В то время как шестьдесят солдат высаживались на берег, остальная часть экипажа оставалась на борту для предупреждения нападения. А флибустьерам, остававшимся на берегу, оставалось меньше людей, с которыми им придется вступить в бой. Когда они выведут этих солдат из строя, им будет легче победить других.

Шерпрей прервал насмешливый смех капитана, сказав ему:

— Мне кажется, капитан, что я обнаружил вашего человека.

— Моего человека?

— Ну, того типа с ленточками вокруг воротничка, с вышитыми манжетами на рукавах и со шляпой с гусиными перьями. Их капитана, вот кого! Того, кому вы запихнете в рот скелет свиньи.

— Ах ты, черт побери! А ну-ка покажите мне, где прячется эта нахальная шавка?

Помощник показал ему рукой:

— Вон там, — ответил он и, хмыкнув, добавил: — Знаете ли, капитан, если, конечно, мои глаза не обманывают меня, эта нахальная шавка почти такого же роста, что и вы!

 

Глава 6

Байярдель против Лефора

Лефору не понадобилось много времени для того, чтобы различить среди солдат, выстроившихся в ряд на песке, капитана Байярделя. Однако он в нем не признал начальника береговой охраны из-за бледного лунного света и широкой шляпы, скрывавшей лицо. К тому же гнев просто ослепил его. В этом человеке он видел только того, кто имел наглость быть с ним одного роста, разбойника, державшего себя слишком вызывающе и прибывшего с намерением напасть на него.

— Сто тысяч чертей! — выругался он громовым голосом, донесшимся до устья реки Арси. — Нам предстоит отличная битва! Обещаю вам это! Мы раздробим черепа этим разбойникам!

Абсолютно не испугавшись этих страшных угроз, храбрый капитан «Девы из порта Удачи» вышел из строя и направился к тому месту на берегу, где песок был сухим. Он спокойно приближался без всякого прикрытия, являя собой отличную мишень для ружья.

— Он мой! — прорычал Лефор. — Клянусь, что изуродую того, кто посмеет дотронуться до него!

— Выстрел в человека, плавающего под королевским флагом, является преступлением! заявил Байярдель таким ровным голосом, что его трудно было сразу узнать. — Так могут поступать только пираты, те самые, которых мне поручено уничтожить или навсегда изгнать с тропических островов.

Он остановился на минуту, переводя дыхание. Затем продолжил:

— Если вы не воры, то вам нечего прятаться и стрелять без предупреждения. А значит, по своей воле или силой, но вы поплывете со мной в форт Святого Петра, где вас будут судить по приказу Его Величества. Но поскольку вы французы, как я понял по вашим выкрикам, я решил поступить с вами несколько мягче, несмотря на ваши преступления. Я не собираюсь ни нападать на вас, ни тем более уничтожать, что я легко мог бы сделать, учитывая силы и вооружение, которыми я располагаю и которые, без сомнения, превышают ваши. Поэтому предлагаю вам следовать за мной, если без раскаяния, то, по крайней мере, без предательства. Я возьму вас на свой корабль и отвезу на Мартинику.

Флибустьер, укрывшийся за невысокими скалами на берегу Арси, прокричал голосом попугая, а другой крикнул надтреснутым козлиным голосом:

— Он говорит, как богослов!

Третий им вторил:

— Ну прямо, как в соборе под звуки органа!

Лефору не понадобилось много времени, чтобы понять, что со времени его отплытия из Сен-Кристофа произошло что-то серьезное. С чего это вдруг король, которому флибустьеры отдавали десятую часть своей добычи, объявил на них охоту? Почему он ставит их теперь вне закона? Почему он издал декрет о том, что их следует судить? А для человека, много повидавшего в своей жизни, слово «судить» означало «повесить».

Выправка капитана, его храбрость и вежливость произвели, однако, на Лефора хорошее впечатление. Никто больше, как Лефор, не был столь чувствителен к вежливому обращению. Поэтому, не желая оставаться в долгу, он вышел из засады и, сделав несколько шагов по направлению к капитану, сказал:

— Месье, я узнаю в вас вежливость французского офицера. Клянусь вам, что никто не был бы более счастлив, чем я, оказать вам помощь в выполнении той трудной миссии, которую вам поручили. Трудной, судя по вашим словам, особенно для нас. Вы говорили сейчас, месье, если не ошибаюсь, о ворах, о преступниках, об оскорблении королевского флага. Но вас обманули! Никогда более набожная рука не стреляла в вас из пушки! Никогда, клянусь вам, господин офицер! Ибо человек, державший в одной руке запал, другой перелистывал требник!

— Значит, вы решились следовать за мной? — спросил Байярдель с надеждой в голосе.

— Увы, месье! — ответил Лефор. — Я обязан защищать интересы моих людей, и вы стали бы презирать меня, если бы я поступил иначе. Нет, месье, мы не последуем за вами! Рядом со мной двести парней, которые предпочтут, чтобы дьявол подул им в задницу, чем пойти за вами. Не так ли, ягнятки?

— Да! — хором подхватили флибустьеры.

— Вы слышали, месье? — спросил Лефор, выпятив грудь, словно в этой темноте можно было разглядеть его царственную надменность. — Так вот, месье, если вы храбрый человек, как это видно из ваших слов, вам следует обнажить ваш клинок и подойти ко мне, а наши матросы, со своей стороны, уладят в обоюдных интересах наши разногласия. Черт побери! Я немного бы дал за ваших! Но должен предупредить вас, что я торжественно поклялся заставить вас проглотить ртом и задницей кости свиньи, которую мы только что сожрали. Пусть заберет меня дьявол, если это не произойдет через минуту!

Не договорив, Лефор тут же обнажил свою шпагу. Из осторожности, опасаясь, что флибустьеры не сдержатся, увидев, что их капитан обнажил клинок, Байярдель отпрыгнул назад и присоединился к своим соратникам, которые сами пытались укрыться за бортами своих лодок.

В наступившей тишине можно было услышать, как королевские солдаты снимали предохранители с замков своих мушкетов, потом щелканье пистолетных курков.

— Взгляните! — крикнул Лефор, раздосадованный на то, что остался один на пляже, в самой середине. — Взгляните, какие храбрецы служат в королевском морском флоте! Это они только на словах такие сильные! С вами говорят, провоцируют вас, стоя на большом расстоянии. Но когда перед вами стоит настоящий мужчина и надо переходить от слов к действиям, в вас остается столько же смелости, сколько в клеще, застрявшем в липкой корке сыра!

Выругавшись, Байярдель ответил:

— Кто бы ты ни был, мерзавец, я сотру тебя в порошок за такие слова!

Капитан береговой охраны еще никогда и никому не позволял так обращаться с собой. Он весь дрожал от гнева. Байярдель снова подошел к Лефору, его тяжелые сапоги со скрипом увязали в песке.

Он тоже обнажил клинок, сказав при этом:

— Я проткну тебе твой зад до самых корней зубов!

— Святой Боже! Наконец-то ты хоть заговорил по-человечески! — воскликнул Лефор, несказанно развеселившись. — Ну вот я и увидел мужчину в этом скопище девственниц! Ко мне, капитан! Ко мне! Видимо, черт побери, небо благословило вас на то, чтобы вам в последний раз представилась честь скрестить шпагу на гальке острова Мари-Галант с той, которую я держу в руках, самой благородной на всех островах! С той самой, которая убьет вас!

Они встали наизготове, их рапиры скрестились. Серебристая и гибкая сталь засверкала в свете бледной луны. В тени густых зарослей только по этому отблеску шпаг дуэлянтов можно было догадаться о наносимых друг другу ударах.

Лефор зло подсмеивался, дразня своего противника. Так как королевские войска и флибустьеры еще не вступили в бой, он понимал, что сотни глаз наблюдали за ним. А этому геркулесу только того и было надо: зрителей. Он обожал поражать толпу своими речами, поведением и подвигами.

Тогда он заявил нежным со множеством лукавых оттенков голосом:

— Какое удовольствие, месье, какое удовольствие для меня встретиться с людьми, у которых такие хорошие манеры, с людьми вежливыми, воспитанными и все такое прочее! Могу поспорить, что вы знаете латынь. Но хотелось бы мне знать, зачем вам все это понадобится через несколько минут, когда вам придется заглотить скелет моей съеденной свиньи? И все же вы, конечно, умный человек. Даже очень умный: я догадался об этом с первого взгляда. Я очень огорчусь на всю жизнь, если лишу Его Величество такого достойного и блестящего слуги! Когда я был помощником капитана Барракуды, с которым мы взяли фрегат «Паллас» на абордаж, по уши в крови, месье…

— Заткнись, каналья! — прорычал Байярдель. — Барракуда был подлым пиратом, но даже ему не захотелось бы иметь помощником такого разбойника, как ты!

— Трус! — крикнул Лефор. — Ты заберешь свои слова обратно с этим ударом.

Он выбросил вперед шпагу до отказа, но Байярдель спокойно парировал удар, рассмеявшись:

— Я видел только одного человека из экипажа Барракуды, — заявил он. — Это был настоящий мужчина, не то, что ты!

— Лжец! Я последний! Я их всех знал, они все умерли, как и их капитаны! И ты скоро отправишься туда же к ним, когда я заставлю тебя погреметь костяшками так, как мне нравится. Получи! Тысяча чертей! Да, видно, небо на твоей стороне! Я знал только одного человека, который мог отразить такой удар: это был капитан Монтобан. Вот это был человек, этот капитан Монтобан!

После яростной атаки Байярделя Лефор был вынужден отойти назад. Он подумал, что рискует жизнью, разговаривая так много. Но чтобы не пасть в глазах своего соперника, он счел нужным добавить:

— Какое для вас счастье, братец, что я дал эту клятву! Я не могу убить вас! Ведь если я вас убью, то вы не сможете поточить зубы о кости моей свиньи, и вдобавок я обещал это зрелище моим ягнятам. Я вам только ляжку проткну. Да, ляжку, в двух сантиметрах от сапога, а плотник проверит своим угольником, соврал ли я.

В этот момент хлопнули два выстрела, и рядом с ними сотня флибустьеров разом набросилась на людей короля. В воздухе раздались какие-то дикие крики и вопли. Затем посыпались ругательства, послышались пистолетные выстрелы, к которым примешивался звон холодного оружия.

В темноте удары редко попадали в цель. После того, как мушкеты были разряжены, взялись за мачете и топоры. У некоторых солдат с «Девы из порта Удачи» были алебарды, но они не могли их использовать против разъяренных людей, нападавших на них, прыгавших, как дикие кошки, бегающих из стороны в сторону в живописном беспорядке и не боявшихся абсолютно ничего.

Стесненные своими одеждами, люди Байярделя сражались по строгим правилам, выученным в фортах, стоя тесными рядами бок о бок. Люди моря, свободно чувствующие себя в своих штанах и рубахах из грубой ткани, прыгали, ползали, нападали одновременно сзади и спереди, и каждый действовал, как ему заблагорассудится, что было в привычках Берегового Братства. Некоторые, желая позлить врага, слизывали кровь с клинков.

То там, то здесь уже раздавались стоны раненых. Но Лефор и Байярдель не прекращали сражаться. Они видели только друг друга, думали только друг о друге, сыпя взаимными оскорблениями с дерзостью, противоречащей правилам дуэли. Они не жалели ни сил, ни ударов, ибо поняли, что являются достойными друг друга соперниками.

Произнеся пару дерзких фраз, Лефор продолжал расхваливать достоинства своего врага. Он объяснял ему, что еще не убил его лишь потому, что его сдерживала клятва оставить ему жизнь, и что лишь по этой причине он ни разу не пнул его своим знаменитым сапогом, отправившим к праотцам много добродетельных христиан. Однако, щадя Байярделя, он рисковал своей собственной жизнью. Трижды капитан береговой охраны едва не пропорол его здоровенный живот. Один рукав у него был разрезан, и покалывание, которое он ощущал в области мышцы, говорило, что он первым пролил кровь.

Но это привело его в еще большую ярость. Он стал атаковать с еще большей силой, наступая, а потом отступая. Он хотел таким образом измотать своего соперника, но тот был, видимо, такой же закалки, как и его собственная шпага. Он был изворотлив, мускулист, с сильными ногами, позволяющими делать великолепные выпады. Каждый выпад флибустьера ловко отбивался, после чего Байярдель резво наступал.

— Дьявол! — сказал он наконец. — Когда вы меня окончательно разозлите, капитан, я врежу вам сапогом! А от этого еще никому не удалось оправиться! Этот сапог перешел ко мне от капитана Кида с корабля «Королевская корона», и я отправил в лучший мир немало бедняг, которые лишь имели наглость осмелиться косо посмотреть на меня! Я вспоминаю о некоем Лазье, который подох от этого удара, потому что не смог переварить железо. Пусть меня повесят, если…

— Вы будете повешены! — крикнул Байярдель. — Будьте уверены! И в этом вы можете рассчитывать на меня! Да, так вот просто повешены на фонарном столбе в форте для вразумления населения, или же на рее!

— Ваша милость! — ответил флибустьер с иронией. — Как говорил Барракуда, этот проклятый пират, душа которого вышла через его распоротый живот, тот, кому суждено быть съеденным акулой, не умрет от клинка! А этот человек знал цену словам.

— Я уже где-то это слышал, — сказал Байярдель, отступая, словно его охватило какое-то сомнение. — Черт побери, разбойник, ты повторяешь хорошо выученные уроки, стараясь этим посеять во мне сомнения.

— Клянусь всеми святыми, месье, кажется, у вас сжалось горло! Я беспокоюсь о костях моей свиньи!

— Отбросьте всякий страх! Этот клинок откроет дверь вашей проклятой душе! А если не он, то дело доведет до конца пеньковая петля, которую приготовят для вас в форте Святого Петра!

— Будьте уверены, что я буду в форте Святого Петра, и пусть Господь сделает так, чтобы уши у его жителей стали покороче. Но короткие или длинные, их все равно значительно поубавится на острове после моего отплытия! Слово Лефора!

Байярдель отскочил назад, словно под ногами у него оказалась бочка с порохом, и крикнул громовым голосом:

— Дьявол меня побери! Я поклялся бы в этом!

— Эй, братец! Так не покидают приличное общество! Вас что, уже начали привлекать свиные кости?! Или же вы испугались за ваши почки?

Но Байярдель продолжал отступать перед разгневанным и в то же время насмешливым соперником, готовым преследовать его хоть до середины моря, если в этом будет необходимость. Капитан береговой охраны только слабо отбивался. Он уже не нападал, а все время повторял с изумленным видом:

— Черт возьми! Лефор! Лефор!

— Ну да, Лефор! Лефор собственной персоной, бодрый, как бабочка, мой милый, всегда готовый проткнуть вам глотку и выпустить из вас кишки! — прокричал флибустьер с гордостью, не понимая причины внезапного отступления противника.

Но так как тот продолжал отступать, он крикнул ему:

— Ко мне! Дьявол, ко мне! Остановитесь, приятель! Вы что же, так струсили, что хотите нырнуть в воду?

Наконец Байярдель взял себя в руки.

Сильным ударом шпаги наотмашь он заставил флибустьера опустить свою и крикнул:

— Умоляю вас, Лефор, остановитесь, Бога ради! Вы можете убить вашего лучшего друга, который ничего не сможет сделать для того, чтобы помешать вам в этом. Я — капитан Байярдель!

Ужаснувшись, Лефор остановился. Он почувствовал, что горячие слезы готовы брызнуть мощным потоком из его глаз.

— Байярдель! — пробормотал он. — Байярдель! Возможно ли это?

— Да, — ответил тот с огорчением и тоской в голосе, опустив свою рапиру. — Это именно я, ваш слуга!

— И я скрестил с вами рапиру! — воскликнул моряк. — Я никогда себе этого не прощу! Никогда!

Лефор воткнул свою рапиру в песок и развел руки, раскрыв свою широкую грудь.

— Если вы мне друг, Байярдель, друг в моем понимании, то прошу вас ударить меня в грудь вашей рапирой. Это все, чего я заслуживаю. Я не смог бы пережить подобное!

— Что вы! Что вы! — ответил Байярдель, охваченный волнением. — Не хватало еще убить вас теперь! Лучше обнимемся поскорее и остановим таким образом эту кровавую бойню.

Он указал рукой на людей, сражающихся вокруг них. Крепко обнявшись, они побежали к сражающимся.

— Остановитесь, черт побери! Остановитесь, ягнятки мои! — крикнул Лефор во всю грудь. — Произошла ошибка! Это наши друзья!

— Прекратить огонь! — крикнул в свою очередь Байярдель. — Кто продолжит, будет иметь дело со мной! Ну же! Прекратите! А сейчас будем есть и пить.

— Правда, черт побери! — сказал Лефор, подойдя к своему давнему другу. — Я ведь только раз даю слово. Вам действительно придется, Байярдель, съесть свиные кости!

 

Глава 1

В которой Лефор и Байярдель не приходят к согласию

Над Кей-де-Фер разгорался день, ослепительный и яркий, как это обычно бывает в тропиках, где солнцу неведомы сомнения утренних и вечерних зорь. Море снова приняло свой зеленоватый цвет с изумрудными разводами в тех местах, где оно невидимо прозрачно над коралловыми рифами.

На океанском рейде с убранными парусами неподвижно стояла «Дева из порта удачи» со спущенными якорями, а по бортам рассыпалось около сотни человек ее экипажа, которые взволнованно и даже с некоторым беспокойством спрашивали друг друга, что там могло такое случиться, чтобы так хорошо начавшаяся битва, которую они наблюдали издали, вдруг внезапно закончилась.

И тем не менее они могли видеть, что оба экипажа побратались и теперь суетились вокруг раненых, не разбирая, где свои, а где чужие, а об оружии забыли думать.

«Пресвятая Троица» была старым, практически обреченным судном. Ее огромный корпус, ощетинившийся пушками, черные отверстия дул которых виднелись над обоими бортами, подставлял солнечным лучам свою ободранную обшивку.

Кто-то побежал за отцом Фовелем, чтобы он причастил троих умирающих, которые жутко стонали, лежа на палубе. Примирение недавних противников имело то преимущество, что эти несчастные смогли получить последнее напутствие священника.

После этого достойный пастырь направил свои заботы на раненых, которым уже оказывалась помощь со стороны флибустьеров и со стороны королевских моряков, независимо от того, к какому лагерю относились довольно многочисленные раненые.

Остаток ночи прошел в беспрестанных заботах о тех, кому в недавнем бою достались пули, удар алебардой или саблей.

Хотя от природы он был весьма любопытным, отец Фовель не задал ни одного вопроса; не надо быть большим психологом, чтобы по смущенному и недовольному виду обоих капитанов догадаться, что они сожалели об этом столкновении, обязанном своим возникновением воле случая. Монах сразу узнал Байярделя, к которому испытывал необъяснимую симпатию. Но в схватке погибли трое, и еще около двенадцати человек было ранено, что являло собой довольно грустную арифметику этой глупой случайности.

Вид крови и страшных открытых ран не мог, конечно, чрезмерно впечатлить людей подобной закалки. За время своего пребывания в колонии они видели и не такое. Лефор, Байярдель и сам францисканец не забыли резню в форте святого Петра, но эта странная прихоть судьбы, жертвой которой они стали, вступив в сражение друг с другом, вызвала у них мысль о том, что небо сейчас не на их стороне.

Все раненые были уже перевязаны. С бушприта срезали брамсель, разрезали его на три части и завернули в них тела трех умерших, которых затем сбросили в море с борта фрегата.

Байярдель с усталым видом, спрятав лицо в ладони рук, упал на мелкий горячий песок пляжа, когда Лефор медленно подошел к нему.

Сейчас флибустьер был без своей широкополой шляпы. Он подставлял солнцу голую грудь, поросшую удивительно длинными вьющимися волосами. Он сел рядом с Байярделем и сказал ему:

— По-моему, приятель, настало время нам разобраться. Забирайте своих раненых, а я возьму моих…

— К сожалению, все, кто умер, мои люди, — ответил Байярдель. — У вас, капитан, под началом банда настоящих разбойников!

— Н-да… Я очень расстроен, — признался Лефор, понизив голос. — Но эта жара может повредить нашим раненым, поэтому отправьте своих на судно, а я сделаю то же с моими…

— Я уже дал приказ, и скоро лодка отвезет их на «Деву», но не могу не повторить, что я потерял в два раза больше людей, чем вы.

Поскольку Лефор не нашелся, что на это ответить, тот, помолчав, снова сказал:

— Я спрашиваю себя: все ли флибустьеры так сражаются? И я содрогаюсь от мысли, когда думаю, что может случиться в Ансе-на-Гале, где я оставил Шамсенея против такого же храбреца, как вы? И что может произойти с «Быком»?

Авантюрист слегка прокашлялся, а затем делано развязным тоном ответил:

— Вчера мы действительно слышали довольно сильную пальбу со стороны Гале. Именно поэтому мы и насторожились. Я послал туда одного своего матроса, который передвигается быстрее урагана, и этот человек, Фран-Фюнен, вернулся, сообщив, что одно из судов сильно кренится на правый борт. Но это был, совершенно точно, не фрегат «Принц Генрих IV», потому что Фран-Фюнен может по памяти нарисовать силуэт любого судна из Сен-Кристофа и знает «Принца Генрих IV», как свои штаны. И мне не хотелось бы, приятель, советовать вам молиться за людей со «Святого Лорана», нет. Но все же, если у вас есть свободная минута, подумайте о них!

— Я так и знал, — воскликнул Байярдель с выражением глубокого отчаяния, — во всем виноват этот майор Мерри Рулз, черт бы его побрал!

— Я лично всегда считал этого человека негодяем с большими претензиями, — сказал в свою очередь Лефор безо всякого нажима и спокойным голосом. — И я никогда не мог поверить в то, что у него на Мартинике будет достаточно авторитета и он сможет командовать такой экспедицией, как ваша…

— Ах, приятель, если бы был жив генерал дю Парке, начало у всего этого не было бы таким убийственным!

— Эй! — заволновался флибустьер. — Что вы там такое рассказываете? Неужели генерал Парке…

— Да, мой друг, скончался! Как я вам и сказал! И умер, как настоящий, храбрый солдат, которым он всегда был до самого последнего мгновения.

Лефор запустил пальцы в бороду, что служило у него признаком глубокого раздумья.

Мгновенно перед ним возникло множество воспоминаний. Он увидел себя на «Макарене» сражающимся, как только что против Байярделя, но уже против молодого губернатора дю Парке. Он вспомнил, как того взяли в плен и как он сам делал все возможное, чтобы освободить его; захват де Туази… Внезапно он смягчился. Затем изменившимся голосом, в котором чувствовалось намного больше волнения, чем ему хотелось бы показать, он спросил:

— А теперь, когда генерал умер, кто его замещает? Надеюсь, не Мерри Рулз?

— Конечно, нет, но все равно! Высший Совет поставил его на место Мари дю Парке до совершеннолетия старшего сына, Жана Денамбюка.

Флибустьер быстро посчитал на пальцах и заявил:

— Мальчику сейчас не больше одиннадцати лет, если я не ошибаюсь?

— Точно одиннадцать лет! И до совершеннолетия ему еще очень далеко! За это время в Реке Отцов утечет много воды!

— Послушайте, — перебил с нетерпением Лефор, — можете вы мне объяснить, при чем здесь во всей этой истории Мерри Рулз?

— Мерри Рулз и генеральша, — с горечью объяснил охранник, — стали теперь самыми большими друзьями.

Лефор со всего размаха ударил кулаком по ладони:

— Немыслимо! — воскликнул он. — Приятель, уж не смеетесь ли вы надо мной? Этого не может быть! Я столько предупреждал ее относительно этого лицемера!

— Но тем не менее такова истина! Как только генеральша пришла к власти, Рулз не нашел ничего более срочного, чем начать кампанию против флибустьеров, которые так же, как и вы, ушли из Сен-Кристофа и избрали базой Мари-Галант; потому что, как ему кажется, они угрожают безопасности Мартиники.

— Боже милосердный! Вы говорите: угрожают безопасности Мартиники?

— Совершенно верно. Таково мнение мадам генеральши, самого Мерри Рулза, а также большинства колонистов острова! Когда майор возложил на меня эту отвратительную миссию, то уверял, что вас нет в этих водах. Черт побери! Он отлично знал, что мы — друзья! Тем не менее он дал мне понять, что может так случиться, и мы окажемся друг против друга. Именем короля мне было приказано, что при встрече я должен буду обращаться с вами, как с любым пиратом! Но, чтобы быть до конца справедливым, надо сказать, что ваши друзья из Сен-Кристофа ведут себя в последнее время слишком вызывающе! Они напали на несколько деревень на южном берегу Мартиники и при этом грабили, разбойничали и насиловали женщин!

— Вы путаете пиратов и флибустьеров, — возразил Лефор. — У меня есть настоящая подорожная, подписанная рукой самого командора де Пуэнси, и я отсчитываю в королевскую казну десять процентов от любой добычи!

— Однако есть приказ короля покончить со всеми флибустьерами. Мне просто кажется, что во Франции не знают, что происходит в этой части света! Я напрасно пытался доказывать генералу и майору, что, покончив с флибустой, мы поставим под угрозу жизнь на Мартинике! На нас сразу же набросятся английские пираты и начнут грабить продовольствие на всех судах, идущих сюда, и никто не сможет уже бороться с ними! То же самое сделают и испанцы, потому что законы здесь такие, что все принадлежит тому, кто первым захватит добычу!

— И генеральша не поняла этого?

— Ни генеральша, ни майор. Попробуйте сказать сумасшедшему, что он безумен, — он ведь никогда вам не поверит! Правду говорят, что небо лишает разума того, кого хочет погубить! И я говорю вам, приятель, что у мадам генеральши с майором еще будут неприятности! Будь я проклят, если ей удастся надолго сохранить свою власть! Из-за Рулза она быстро потеряет доверие всех! А те, кто сейчас заставляет ее воевать против флибустьеров, завтра первыми будут обвинять ее именно в этом, когда ощутят надвигающийся голод! Тогда все и поймут то, о чем мы с вами сейчас говорим. Я говорил об этом же и с Ля Гаренном. Мы с ним единственные на острове, кто так думает.

С неожиданной яростью Лефор принялся колотить себя кулаками в грудь так, что она зазвенела. Он поднялся на ноги и сделал вокруг Байярделя несколько кругов по песку, на который падала его непомерно большая тень. На его торсе перекатывались мощные, огромной величины мускулы.

— Черт бы их всех побрал! — принялся ругаться он. — Но они скоро все сами поймут! Я вам говорю, Байярдель, что они все поймут сами и очень скоро! Даю им на это один месяц! Да, понадобится всего один месяц поста, и я пойду посмотрю, как пауки будут вить паутину меж их зубов! Когда у этих мерзавцев во рту начнет расти мох из-за того, что им долго не приходилось шевелить челюстями, когда они от голода все согнутся в три погибели, я уверяю вас: тогда они поймут!

— К сожалению, тогда будет слишком поздно, — заметил Байярдель.

— Слишком поздно, слишком поздно! — все больше злился Лефор. — Да, нет же! Знаете, друг мой, чтобы отплатить майору за ваш сегодняшний подвиг, мне так и хочется направить свои пушки прямо в лоб форту Сен-Пьер и задать этому Мерри Рулзу такого же перца, как когда-то карибам! Милосердный Боже! Если бы командор де Пуэнси послушал меня, я прямо завтра направился бы туда! Осталось только хорошенько прицелиться, и я бы поджег штаны на заднице у этого майора, чтобы посмотреть так ли хорошо он танцует календу, как и мои негритянки!

— Не забывайте, — напомнил ему Байярдель, — что сама генеральша подписала приказ Мерри Рулза! Отчасти потому, что она взяла обязательство перед Высшим Советом как можно скорее начать эту экспедицию, коль скоро Совет дал ей такие полномочия.

Лефор опять начал теребить бороду. Он никак не мог уразуметь, что ему говорили, и чувствовал, что совсем запутался. Смерть дю Парке была для него ужасным несчастьем, гораздо большим, чем недавнее решение короля покончить с флибустой. Сейчас он думал о Мари, этой женщине, которой он всеми силами старался помочь, которую он уважал, всячески поддерживал и спасал… Он доверял ей безгранично и отдал бы за нее свою жизнь! Ради нее он защищал Мартинику от карибов, затем — от англичан… Скажи она одно только слово, и он бросился бы в огонь; чтобы понравиться ей, он совершил бы невероятные подвиги!

Он возвратился к Байярделю и упал на песок рядом с ним.

— Увы! — снова начал Байярдель, — это не все! Мне надо вам рассказать еще кое-что.

Лефор бросил на своего товарища затравленный взгляд и нахмурил брови.

— Приятель, — сказал он, — я считал, что этого уже больше, чем достаточно! Что там еще?

Потом, немного подумав, он жестом велел капитану пока помолчать, затем подозвал Касс-Экута и приказал тому: — Возьми лодку и поезжай на судно. Привези один бочонок рома и один — малаги. Не надо забывать про наших солдатиков! Они хорошо сражались, а тот, кто хорошо сражается, имеет полное право выпить! Клянусь Богом, мое старое сердце столько испытало в эту ночь, что может не выдержать, если ему на помощь не придет хорошая порция рома!

Касс-Экут уехал, и он снова повернулся к Байярделю, изобразив на лице вопрос. Тот вначале медленно проглотил слюну:

— Вы помните одного шотландца по имени Реджинальд де Мобрей? — спросил он.

— Бог мой! Тот предатель? Это как раз то самое, чего мне не хватало для украшения реи на бизань-мачте!

— Так вот, Мобрей вернулся в Горный замок. Он сошел на берег точно в день смерти генерала. И сразу прочно бросил якорь в его доме. И больше оттуда не выходит… О, в день похорон он выглядел очень скромно, так же, как и на заседании Высшего Совета. Но тем не менее он там, жив и здоров и прекрасно выглядит. От такого человека, как он, следует ожидать любой пакости! Генеральша тоже это когда-нибудь поймет…

— Сила Господня! Но я же говорил ей об этом предателе! Я объяснил, что этот негодяй находится у Кромвеля и что именно он выдал майору Пенну планы обороны форта Сен-Пьер и самого замка!

Байярдель пожал плечами и смиренно закончил:

— Чтобы мы там ни говорили, а с места мы так и не сдвинулись, и ничего от этого не изменится. С одной стороны, Мерри Рулз со своими непомерными амбициями, который не остановится ни перед чем, чтобы занять место генерала, а с другой стороны, Мобрей, который, конечно, не забыл о своем поражении и не успокоится, пока не продаст остров англичанам!

— Они, что, договорились действовать сообща?

— Не думаю, — признался Байярдель. — У них слишком различные интересы. Поговаривают, что у Рулза есть старая обида на Мобрея за то, что тот купил у генерала остров Гренаду для графа де Серилла, а он хотел сам приобрести этот остров для себя…

Лефор злобно рассмеялся.

— Если я правильно понимаю то положение, в котором оказалась эта достойная дама, управляющая таким большим островом, я бы сказал, что она сейчас живет в настоящем змеином гнезде!

— Это точно. Но в конечном счете сын генерала рискует потерять все!

— Я помню этого ребенка, — произнес авантюрист с выражением угрюмой нежности. — Тогда это был очень милый малыш. Не знаю, есть ли у него качества отца, но в память о нем я бы не советовал тем негодяям, которые сейчас окружают генеральшу, пытаться принести зло маленькому Жаку! Слово Лефора, это может им стоить шкуры! С моими двумя сотнями людей и шестьюдесятью четырьмя пушками я могу просто взорвать весь остров даже с большим успехом, чем Лысую гору!

— Очень жаль, — с иронией отметил Байярдель, — что вы не подумали об этом несколько дней тому назад! Тогда бы мы не оказались сейчас в таком положении!

Касс-Экут вытаскивал лодку на берег, а флибустьеры сбежались к нему со всех сторон, чтобы помочь достать бочонки. Крики радости, которые сопровождали эту операцию, говорили о том, что все забыли не только убитых и раненых, но и о том, что у солдат и флибустьеров были абсолютно другие заботы, чем у их капитанов.

Касс-Экут принес им два больших кувшина с пуншем из малаги. Сверху плавала большая долька зеленого лимона. Лефор взял свой кувшин и, прежде чем начать пить, положил дольку в рот, пососал ее, а потом выплюнул на песок.

Стало уже довольно темно.

Обычно Лефор сохранял оптимизм даже в самых сложных ситуациях; однако теперь у него было такое впечатление, что все его усилия принести добро как самой генеральше, так и острову окажутся напрасными и будут разрушены этой бандой мерзавцев, которые только и ждут подходящего момента.

Байярдель выпил половину своего кувшина одним глотком. Наконец, то же самое сделал и Лефор, после чего с удовольствием щелкнул языком о нёбо и произнес:

— Надеюсь, приятель, что вы не позволите совершиться стольким преступлениям и непременно вмешаетесь?

— Бог мой, — признался Байярдель, — а что я могу сделать?

Бесполезно спасать людей против их воли, ведь что бы вы для них ни сделали, редко бывает так, что они не затаят на вас из-за этого обиду! Для примера я могу привести известный вам случай с Верморелем, тем самым колонистом, который терроризировал свою жену за то, что она обманывала его с другим колонистом из Морн-Фюме по имени Симон. Однажды жена Вермореля уговорила своего любовника Симона убить мужа, но как только Симон выполнил ее просьбу, она больше не пожелала его видеть и даже стала ненавидеть до такой степени, что была готова сама сообщить о случившемся судье Фурнье! Но только один Бог знает, каким мужем был на самом деле Верморель! И поэтому, если бы я хотел или, по крайней мере, мог что-то сделать, чтобы освободить правительницу дю Парке сразу и от шотландца и от ее майора, то, ей-Богу, я боюсь, что она мне этого никогда не простит!

— Здесь буду действовать я, — важно сказал Лефор.

Байярдель удивленно на него посмотрел.

— А что именно вы собираетесь делать? — спросил он.

— Пока не знаю, приятель. Дайте мне закончить этот стакан рома. На дне я, без сомнения, найду решение.

— Ха-ха, — рассмеялся Байярдель. — Если вы собираетесь напасть на Сен-Пьер со своими пушками, то у вас ничего не выйдет! Прежде всего, это будет означать пиратское нападение, и вас за это приговорят к виселице, что более вероятно, чем если бы вы находились в руках Мерри Рулза!

— А что еще? — спросил Лефор, видя, что его товарищ не хочет говорить дальше.

— А еще — я вам этого не позволю!

— Вот что! Хотел бы я знать, как же вы мне сможете помешать, мессир капитан? Да, да, мне ужасно это любопытно!

— Я не позволю вам это по одной-единственной причине, — заявил тот. — Потому что вы — мой пленник!

Лефор отпрянул и так посмотрел на своего приятеля, как будто тот внезапно сошел с ума или выпрыгнул из собственных сапог.

— Говорите, ваш пленник? — высокомерно переспросил он.

— У меня на руках приказ короля, согласно которому я должен, хочу я этого или не хочу, но с наименьшими потерями захватить любого флибустьера, которого я только найду на острове Мари-Галант либо в его водах. Это как раз ваш случай, мой друг, к моему огромному сожалению, но я обязан считать вас своим пленником, иначе я окажусь в положении предателя Его Величества!

Лефор сжал губы и странно улыбнулся:

— Черт бы меня побрал, приятель, но вы рассуждаете хуже, чем пробитый барабан! — воскликнул он. — Но тем не менее все могут слышать то, что вы думаете… К сожалению, как раз в тот момент, когда вы это говорили, мне пришла в голову вот какая мысль: «Послушай, говорил я сам себе, ты стал пленником этого храброго капитана Байярделя и его солдат. Как же мне с ними поступить? Как с испанцами, и тогда повесить их на рее, или как с англичанами, и тогда протащить их под килем на корм рыбам?» И я сомневался…

— И вы были неправы, Лефор, да, да, совершенно неправы, потому что неверно поставили вопрос. У вас же не было никакого королевского приказа, а у меня — есть!

— Ну, ну, — перебил его Лефор. — Все это просто собачий бред. А я вам говорю, что это вы — мой пленник, вы и ваши матросики, и что вы не сможете покинуть этот остров без моего разрешения!

— А мне кажется, дружок, — заговорил Байярдель, которому в голову ударила кровь, и он сделался красным, — что вы стали жертвой двусмысленности. Посмотрите на ваше судно. На нем никого нет. Несколько выстрелов с моей «Девы», и оно умоется до самых верхушек мачт! И не забывайте, что вся прислуга находится на своих местах!

— Нет, это вы заблуждаетесь, мессир капитан охранного судна, — с убеждением в голосе настаивал Ив Лефор. — Вы не заметили, что сейчас отлив и ваша «Дева» кренится на левый борт, потому что она села на мель! Хотелось бы мне знать, как вы сможете выбраться отсюда без помощи «Пресвятой Троицы»? Разве вам неизвестно, что все острова Кей состоят из песка и грязи, и то, что в них увязнет, ни за что на свете не выберется из них без посторонней помощи?

— Это не важно, друг мой! Нам поможет Бог. Он очень хорошо умеет распутывать то, что сам запутал! А пока, прошу вас отдать мне вашу шпагу!

— Бог мой! — ответил флибустьер. — Посмотрите только. И вы так вежливо меня об этом просите! К тому же вам должно быть известно, что вы — единственный человек, которому я позволил бы дотронуться до нее!

— Послушайте, капитан, нам придется еще долго беседовать, если мы продолжим в таком же духе. Разрешите мне объяснить вам ваше положение. У меня есть, как я вам уже об этом говорил, королевский приказ, и он является священным, потому что исходит от короля, вернее, от королевской власти, что, впрочем, одно и то же. Я не могу стать предателем. И я обязан доставить вас вместе с вашими людьми, в Сен-Пьер. Но уже там, поскольку моя миссия может считаться законченной, у меня не будет никаких причин оставаться вашим врагом. И, честное слово Байярделя, я употреблю все свои силы, чтобы чем-то вам помочь! А до тех пор позвольте мне сохранить верность своей клятве и быть верным Его Величеству!

— И я, капитан, — ответил Лефор, — думаю, что тоже связан клятвой! Я торжественно поклялся, что затолкаю в вас и снизу и сверху кости той свиньи, которую мы вчера съели! К моему большому сожалению, вы сами вынесли себе приговор!

Байярдель собирался ответить, и один Бог знает, чем бы все это закончилось, потому что из ярко-красного его лицо стало просто фиолетовым, как вдруг раздались такие крики и такой вой, что оба приятеля вскочили, уверенные в том, что на лагерь напала банда диких карибов…

 

Глава 2

Где Лефор и Байярдель находят верный способ положить конец возникшему между ними недоразумению

В направлении холма перед зарослями из манцениллы и байахонды они увидели группу из двух десятков королевских солдат и флибустьеров, которые от всей души по-настоящему дрались. Красно-синяя форма и начищенные сапоги были разодраны почти в лохмотья и скоро стали бы похожими на непрезентабельную одежду флибустьеров, если бы оба капитана не вмешались и не прекратили драку с помощью угроз и уговоров.

Байярдель схватил первого попавшегося ему под руку в этой куче и, не разбирая, свой он или чужой, отбросил его далеко в сторону. А флибустьер таким же образом вытаскивал драчунов по одному и швырял их на песок. У многих на лицах были следы крови, но все они были красными от злости.

Капитаны были вынуждены обнажить шпаги и, пользуясь ими, как палками, добились, наконец, какого-то порядка.

Все произошло из-за Фран-Фюнена, который невинно заявил, что ему очень жаль, что королевские солдаты не такие храбрые и не так хорошо дерутся, как флибустьеры. Для подкрепления своего заявления он привел цифры убитых и раненых с той и другой стороны. Тут же один из солдат Байярделя, который находился рядом с ним, схватил его поперек туловища и бросил на землю. После этого драка приняла массовый характер, но, к счастью, никто не воспользовался оружием.

Потери составили несколько разбитых носов и порванных ушей, а также было потеряно несколько позолоченных пуговиц от мундиров. И теперь те, у кого оказались расстегнутыми куртки, искали в песке среди обломков кораллов эти драгоценные предметы, которые служили лучшим украшением форменной одежды.

— Ну, хватит, — сказал Лефор, который снова обрел свое обычное хладнокровие. — Касс-Экут, дай этим свиньям еще выпить, но чтобы ничего похожего больше не было! Черт бы вас побрал, вам здорово повезло, что пороху у нас осталось не так много!

Но тут он снова повернулся к своим людям, которые смотрели на него с некоторого расстояния с определенным беспокойством, потому что среди подчиненных образовалось два лагеря, и уже флибустьеры ни за что на свете не стали бы пить вместе с солдатами короля. Поэтому он сказал:

— Чтобы вас наказать, мои ягнятки, я вынужден буду лишить вас сегодня очень интересного зрелища! Да, да! И все будет именно так, как я сказал!

Тут он замолчал и стал не торопясь осматривать горящими глазами, в которых очень хорошо был заметен синеватый стальной блеск, свою команду, давая тем самым понять, чего в итоге они лишились из-за своего поведения. Затем он повернулся к Байярделю, который тем временем принялся ругать своих матросов.

Те показывали кулаки флибустьерам, а они, в свою очередь, переговаривались между собой и выкрикивали в адрес своих противников обидные ругательства.

— Молчать! — крикнул Лефор. — Я вам говорю: молчать!

И только после того, как он уверился, что все его услышали, продолжил:

— Ягнятки мои, уверяю вас, что свое наказание вы обязательно получите! Вот тут, — и он показал на Байярделя, — стоит достойный капитан, который в доказательство нашей с ним дружбы, а я вам клянусь, что не вру, должен был проглотить кости от той свиньи, которую мы вчера съели, в чем я тоже поклялся. Это было бы такое зрелище, которого никто из вас никогда не видел, а если кто-то будет возражать, то он солжет! Так вот, я считаю, что этот благородный капитан справился со своей задачей на сегодня! И ваше наказание состоит в том, что вы не увидите, как королевский офицер глотает скелет дикой свиньи! А теперь разойдитесь, или я вам всем по очереди переломаю кости!

И эти люди, которые не боялись ни Бога, ни черта, рассеялись, как комариный рой.

Лефор прошел несколько шагов по направлению к берегу и стал ждать, пока Байярдель закончит со своими. Через некоторое время капитан подошел к нему:

— Итак, мессир, — бросил ему флибустьер, — вы продолжаете настаивать на том, чтобы арестовать меня вместе с моими людьми и доставить всех в Сен-Пьер?

Байярдель нахмурился и ничего не ответил.

— Если да, — продолжал Лефор, — то нет ничего проще: стоит только сказать слово моим овечкам. Как вы только что сейчас видели, и я в этом не сомневаюсь, они набросятся на ваших солдат, как стая голодных собак на колбасу, и превратят их в настоящее месиво… Подумайте!

— Приятель, — ответил Байярдель слегка дрогнувшим голосом, — вы при всех объявили о вашей глупой клятве, что я проглочу кости дикой свиньи. И я хочу вас спросить, что было оскорбительного для меня в вашем публичном заявлении. Такая дикая идея могла родиться только в вашей черепной коробке. Но, черт побери!

— Минутку! — перебил Лефор. — Если вам так нравится эта еда, считайте, что я ничего не говорил! Я хотел воспользоваться возможностью заслуженно наказать моих людей, чтобы не подвергать вас не менее заслуженному наказанию…

— Послушайте, Лефор! — воскликнул Байярдель, у которого уже кончалось терпение, — если вы не прекратите, то я могу подумать, что солнце, ром, золото и женщины окончательно помрачили ваш рассудок! Прошу вас, дайте мне сказать слово! Мне кажется, что вы так ничего и не поняли в нашей с вами ситуации.

— Слушаю вас, — заявил с важным видом флибустьер.

— Тогда наберитесь терпения, потому что мне для этого нужно время… Сначала я вам сказал, что вы — мой пленник. Это — наилучший для вас выход, мой друг. Да, и не делайте таких глаз, как у умирающей газели: я повторяю, что для вас это идеальный выход для достижения вашей цели, а именно: очистить окружение мадам генеральши от обступившей ее сволочи. Я сам вас доставлю на Сен-Пьер. Вас сажают в тюрьму. Вы хорошо следите за ходом моих мыслей?

— Продолжайте, — ответил Лефор, — вы проповедуете намного лучше, чем отец Фовель, а он-то — святоша до кончиков ногтей!

— Я вас привожу на Сен-Пьер и отдаю майору Рулзу. Я не скрываю от вас, что именно с этого момента ваше положение становится и впрямь опасным, потому что вышеупомянутый майор видит перед собой только одну задачу: перевешать всех флибустьеров, которые попадутся ему под руку. А поскольку я не верю, что он питает к вам какую-то особую симпатию и даже, наоборот, то вы рискуете порадовать ту самую виселицу, которую смастерили на самой высокой башне крепости. А вот я после того, как закончится моя собственная миссия, уже смогу выступить в вашу защиту, а дальше, мне кажется, вы поняли меня с полуслова! Вы, по-видимому, помните, как мы с вами арестовали этого же самого майора Рулза и лейтенанта Ля Пьеррьера? Я сделаю то же самое. Даю слово, что вы просидите в тюрьме не больше двадцати четырех часов. Но зато после этого вы окажетесь в таких обстоятельствах, что будете действовать по своему собственному усмотрению, и рядом с вами буду я. Мы избавим генеральшу от всех негодяев, которые предают ее, и тогда либо Рулз, либо ее шотландец украсят собой ту виселицу, о которой я вам говорил. Но, разве вам не нравится мой план?

— Нет, — ответил Лефор сухо и с выражением твердого убеждения в голосе. — Он содержит множество обязательств, которые мне в высшей степени претят. Если вы дадите мне три минуты, то я их вам перечислю. Прежде всего я не желаю отправляться на Сен-Пьер иначе, как на моем собственном судне «Пресвятая Троица», вместе с моим помощником, господином Франсуа де Шерпреем и Судовым священником Фовелем. Первый из них худой, как охотничья собака, а второй — скучен, как старая дева, но оба обладают некоторыми исключительно ценными качествами. У Шерпрея — зрение, подобного которому больше нигде не найти; другой же очень меня забавляет, и я решил, что если он не умрет раньше меня, то именно он даст мне последнее причастие перед смертью. И еще: ничто не говорит мне, что ваше вмешательство будет настолько своевременным, что вырвет меня из когтей этой совы, майора. И, наконец, приятель, я — человек, который всеми силами ненавидит тюрьму, и вдруг по своей воле соглашусь сесть в эту невеселую крепость даже на двадцать четыре часа, тогда как было бы куда проще простого напасть на город с моими овечками.

На этом месте Байярдель тяжело вздохнул.

— Нет, нет, — пояснил Лефор, — не притворяйтесь благородной дамой, у которой непорядок с желудком, — вы этим меня не растрогаете. Я раз и навсегда решил пойти на Сен-Пьер тогда, когда сочту нужным, и с теми людьми, которых выберу сам. Я сосчитал, что у меня сорок металлических пушек, сорок фунтов пороха на тридцать три фунта снарядов, из них двадцать — медных, которые точно попадают в цель на шестьсот шагов, есть еще четыре камнемета! Никто лучше Касс-Экута их не зарядит и не набьет зажигательные снаряды, и вы можете сто раз объехать вокруг света, пока найдете монаха, который так же хорошо, как мой, обрезает абордажные канаты и поджигает фитили. Вы-то теперь это знаете, а Мерри Рулз сможет в этом убедиться завтра, если мне этого захочется. И я еще думаю, приятель, какую рожу скорчит этот Мерри Рулз, если я привезу вас к нему в качестве пленника?

— Во имя нашей дружбы! — воскликнул Байярдель, — прошу вас, Лефор, хотя бы час побыть серьезным и постараться за это время решить, что нам делать!

— А вы думаете, что я шучу? Неужели у вас возникла мысль, что я смогу шутить в то время, когда вы мне рассказываете о тюрьме, о виселице и о Мерри Рулзе?

Королевский капитан разозлился, закрыл себе уши ладонями и сделал вид, что встает.

— Подождите секунду, капитан, — произнес флибустьер с неожиданной мягкостью в голосе. — Я тоже составил кое-какой план и хочу знать ваше мнение о нем.

Байярдель вернулся на свое место и обратил на своего старого приятеля удивленный и заинтересованный взгляд. Сначала на его лице выразилась явная надежда, но потом его, видимо, одолели сомнения, потому что он сказал:

— Предупреждаю вас, мой друг, что если я снова услышу от вас прежний вздор, то уйду.

— Но все же постарайтесь выслушать и тогда поймете!

— Слушаю вас…

Лефор немного помолчал, как бы приводя свои мысли в порядок. Из кармана штанов он достал короткую трубку и не торопясь набил ее крепким табаком. Когда он закончил с этим делом, то подозвал Фран-Фюнена и велел ему принести тлеющего трута, чтобы зажечь табак. Затем кашлянул, сплюнул и вытянул на песке свои длинные ноги. Сторожевой капитан смотрел на него и не мог никак понять, к чему тот клонит, но, по всей видимости, у Лефора была довольно интересная идея, так как он предпринял необычные для него меры предосторожности перед тем, как начать говорить.

Наконец, он сказал:

— Если мне не изменяет память, вы рассказали, что генеральша и майор Мерри Рулз при согласии большинства колонистов Мартиники решили положить конец флибусте, по крайней мере, в окрестностях Мари-Галант?

— Именно так, — подтвердил Байярдель, — но, кроме этого, их решение находится в полном соответствии с королевским приказом, в котором сказано, что всякий морской разбойник должен быть доставлен в ближайший порт, предстать перед судом и быть повешен, не забывайте об этом!

— Так вот, я говорю, что со стороны этих достойных особ, правительницы Мари дю Парке и майора, была допущена ошибка в трактовании приказа Его Величества. Именно! Иначе как же могло случиться такое, что самый заинтересованный в этом деле человек, я имею в виду командора Пуэнси, которому поручено от имени короля подписывать подорожные, не был поставлен об этом в известность? Господин Мерри Рулз, должно быть, совершил сознательную ошибку: он для своей выгоды перепутал пиратов и флибустьеров, как он спутал морских разбойников и корсаров!

— Мне это неизвестно, — признался капитан. — Я получил приказ и должен подчиниться.

— А ведь вы совсем не любопытны, приятель…

— Но к чему здесь мое любопытство? Разве я могу нарушить приказ, что бы в нем ни было написано, после того, как дал клятву верности?

— Именно здесь у вас, военных, слабое место! Посмотрите: если я завтра отдам своим ягняткам глупый приказ, никто меня не послушает! У нас каждый волен действовать по своему усмотрению, лишь бы не мешал другому. Но речь не об этом. Пока вы тут философствовали, я спрашивал себя, что подумает командор де Пуэнси, если узнает о том, что король переменил свое решение относительно флибустьеров? Еще я спросил себя, что он подумает о Мерри Рулзе, если узнает, что тот действовал по своей собственной воле?

— Мерри Рулз находится в своей крепости, и ему наплевать на то, что подумает о нем Лонгвилье де Пуэнси…

— Интересно, — со странным выражением ответил Лефор.

— Да тут все ясно! — стал уверять его Байярдель. — Не делайте вид, что верите, будто командор пошлет в Сен-Пьер эскадру, чтобы кого-то наказать! Мартиника, слава Богу, принадлежит Франции, так же, как и Сен-Кристоф. И нападение на него будет означать со стороны де Пуэнси мятеж против короля!

В качестве ответа Лефор сначала усмехнулся, а затем сказал, обращаясь к своему другу:

— А вы не припоминаете, приятель, отношение де Пуэнси к присланному сюда наместником господину де Туази? Он был прислан сюда Его Величеством, чтобы принять под свое управление все острова Сен-Кристоф, но командор приказал обстрелять судно, на котором тот прибыл. Король, а вернее, кардинал, был очень недоволен… Но разве из-за этого положение де Пуэнси стало хуже? Наоборот!

— Можно напасть на человека, как, например, на господина де Туази, это — да, — признал Байярдель, на которого пример произвел большое впечатление, — но — на город? На город, расположенный на французском острове!

— Согласен с вами. Но хотел бы задать один вопрос. Не кажется ли вам, что у нас существует власть, которая превышает власть Мерри Рулза? Я говорю о короле Франции. И его же власть, я полагаю, выше, чем у верховного правителя островов, господина де Пуэнси? Ведь так? И поэтому у меня не выходит из головы, что наш добрый король Луи чего-то не углядел. Если все в порядке, то он не мог дать командору полномочия, которых тот просит, а после этого еще и майору Мартиники — для того, чтобы уничтожить…

— Вы правы! — подтвердил Байярдель.

— В этом случае, мне кажется, что сейчас нужно идти не в Сен-Пьер, как вы предлагаете, а срочно предупредить командора о том, что происходит. О, вы его еще не знаете, мессир! Вы увидите, что он подпрыгнет до потолка, когда услышит, что я ему расскажу! И еще увидите, как ему подыграет Лавернад! Тогда держись, Мерри Рулз!

А поскольку Байярдель молча слушал, то Лефор продолжал:

— Сейчас только господин де Пуэнси может принять решение; только он один сможет разобраться в том, что скрывается за действиями майора. Бог мой, ведь он обладает властью над всеми Антильскими островами!

— Значит, вы хотите пойти в Сен-Кристоф прежде, чем в Сен-Пьер? — спросил охранник.

— Да, — согласился флибустьер и добавил, — как только я вам верну свободу, капитан, вам и вашим людям, — то подниму якорь и направлюсь прямо к Басс-Терр! — Байярдель в ярости схватился за голову:

— Но это — совершенно не мое дело, совершенно! А мой приказ? Вы подумали, какую роль буду играть во всем этом я?

— Конечно, нет!

— Приятель, я не могу вернуться в Сен-Пьер без вас!

— А я не пойду в Сен-Пьер до тех пор, пока не поговорю с командором!

— Фу, — воскликнул Байярдель, — вы ведь знаете, как быстро расходятся слухи в этой части света, и поэтому командор вполне в курсе решений майора и генеральши, да и Высшего Совета! Так что вы ошибаетесь!

— А кто бы ему мог это рассказать?

— Откуда мне знать… А впрочем, постойте. Совет отправил отца Фейе к Его Величеству, чтобы сообщить ему о своем решении назначить мадам дю Парке наследницей генерала, потому что вам должно быть известно, что только один король может назначить нового правителя. Совет действовал таким образом из уважения к Его Величеству; но может случиться и так, что король не одобрит решение Совета. Отец Фейе отправился на Сен-Кристоф, чтобы там найти судно, которое сможет доставить его во Францию. А все монахи болтливы, как сороки, и меня бы сильно удивило, если он не рассказал там о нашем деле!

— Тем более, — ответил Лефор, — мне необходимо поговорить с командором! Если Мартиника отправляет кого-то к королю, то почему бы не сделать того же командору? Я сам с удовольствием прогуляюсь во Францию!

— Вы не хотите ехать в Сен-Пьер? А моя честь, приятель? Вы слишком дешево цените мою честь!

— Капитан Байярдель! — воскликнул Лефор. — Никто не собирается торговать честью такого человека, как вы! У вас на поясе висит то, с помощью чего вы сможете заставить себя уважать! Окажись я на вашем месте, то выбирал бы одно из двух!

— Говорите, я вас слушаю.

— Вернитесь к вашему майору и скажите ему: «Я пошел в Мари-Галант и натолкнулся на капитана Ля Шапелля, который встретил меня и сразу вывел из строя два моих судна до того, как вырезал на них весь экипаж. Затем я повстречался с моим другом, Лефором, и после уверения в своей дружбе он разбил меня в пух и прах, а затем отпустил на свободу, на что я с удовольствием согласился. Он предупредил меня, что придет за вашими ушами лично. Сейчас он слишком занят, но вам стоит подождать».

— Кончайте ваши шутки!

— Я совершенно серьезен. Я говорю вам, что бы сделал, будь я на вашем месте. А что может вам грозить, если вы скажете все это майору? Сорок суток ареста или виселица… Но существует и другое решение, и оно меня бы тоже устроило.

— Говорите.

— Отправляйтесь вместе со мной в Сен-Кристоф, если уж я не хочу идти с вами в Сен-Пьер! И клянусь вам, мой друг, что прежде, чем солнце зайдет три раза, у вас в кармане будет подорожная, подписанная собственной рукой правителя. У него такая красивая подпись, и хоть вы и не чувствительны к деликатным вещам, но все равно, будете просто счастливы!

— И не думайте об этом, Лефор! Мне нужно вернуться в Сен-Пьер, увы, даже без вас. А мой бедный «Святой Лоран»! А «Бык»!

Флибустьер встал.

— Вам повезло, капитан Байярдель, — заявил он, — что среди ваших друзей есть такие люди, как я! Вам возвращается не только свобода, но я вам еще и помогу… Мы вместе с вами доберемся до Анса-на-Гале и, если до этого времени Ля Шапелль не истребил до единого всех ваших людей, я договорюсь с ним, чтобы он вернул вам тех, кто еще остался.

Несмотря на неудачу своей миссии, Байярдель протянул руку своему старому товарищу:

— Согласен, приятель! В конце концов, черт бы их всех побрал и Мерри Рулза и всех тех мерзавцев, которые крутятся возле него… Ладно, я вернусь в Сен-Пьер… И буду вас ждать. И дай Бог, чтобы ждать пришлось не так долго! Не забывайте, приятель, что если вы не поторопитесь, ваш старый товарищ, Байярдель, может сгнить в какой-нибудь вонючей яме!

— Можете на меня рассчитывать! — закончил Лефор.

 

Глава 3

Под вывеской «Копающая лошадь»

При приближении к бухте Басс-Терр на «Принце Генрихе IV» погасили три из четырех носовых огней, по которым во время перехода ориентировались на «Пресвятой Троице».

Ночь была почти что черной, и очертаний берега невозможно было разобрать; смутно виднелись лишь величественные силуэты некоторых стен и башен форта, который как бы растворялся на фоне фиолетового моря.

Лефор стоял на носу судна и смотрел, как Ля Шапелль ложился в дрейф. Похожие на маленьких паучков люди из экипажа «Принца Генриха IV» ползали по снастям и убирали паруса. Лефор спокойно выбил трубку. Ночной ветер далеко разнес искры. Ив смачно плюнул в море. Он скорее по запаху, чем по внешнему виду, узнал бухту Басс-Терр. Морские водоросли гнили вместе со всеми теми нечистотами, которые местные жители сбрасывали в океан. Сверху целый день палило яркое солнце, но с особой силой запах ощущался после заката, когда ветер с суши относил его в открытое море.

По периметру порта мерцали сторожевые огни, а в самой бухте огней было неисчислимое множество.

По ним Лефор довольно точно мог определить количество и тип стоявших в бухте судов. Невзирая на строгий последний указ короля, на многих парусниках горели три-четыре сигнальных фонаря, которые располагались либо на носу, либо на вантах грот-мачты. На самых никудышных, может быть, из боязни, скромности или безразличия горел лишь один сигнал на корме.

Но Лефору и не надо было больше, чтобы понять, что о недавнем сражении с испанцами все уже забыли, потому что на Сен-Кристофе было довольно много корсаров и флибустьеров. Еще никогда в бухте не собиралось столько шхун, бригов и фрегатов.

Однако Ля Шапелль удачно маневрировал среди этого леса мачт, и можно было видеть, как его собственные мачты осторожно и даже элегантно, никого не задевая, продвигались вперед.

Наконец его сигнальные огни остановились, и флибустьер услышал, как поскрипывает цепь спускаемого якоря. Скоро в тишине ночи раздался голос, который обращался к нему. Он сразу же узнал голос Ля Шапелля; тот спрашивал Лефора, останется ли он на борту или сойдет на берег.

— У меня свиданье в «Копающей лошади»! — ответил капитан «Пресвятой Троицы».

— Странно, — ответил Ля Шапелль, который понял намек, — у меня тоже!

Две небольшие лодки отделились в скором времени от бортов, и обе почти одновременно коснулись дна за несколько метров до береговой линии. Оба капитана, не задумываясь, спрыгнули с лодок и по воде дошли до берега. Они были вполне прилично одеты, то есть в целые штаны, куртки с лентами, а на голове у каждого была шляпа, украшенная перьями. Ля Шапелль сразу же заговорил:

— Бог мой, как я рад, что наконец-то могу поговорить с вами, ведь мне так много надо рассказать.

— А я, — ответил Лефор, — не буду говорить до тех пор, пока мы с вами не выпьем хорошего вина: я знаю, в «Лошади» дают такую штуку, которая может воскресить кошку, что сдохла месяц назад!

— Тогда вашему приятелю, Байярделю, придется наполнить ею все свои бочонки для питьевой воды, чтобы восстановить экипаж! Не знаю, говорил ли он вам, но мы, как бы это сказать, причесали его людей против шерсти! И это просто чудо, что его плотник смог оставить на плаву «Святого Лорана»! Черт возьми, если бы это был такой фрегат, которые мне так нравятся, хорошо отделанный, широкий, с узкой кормой, как хвост ласточки, то я бы его пощадил, и сам стал бы там жить. Но это была всего-навсего старая развалина, изъеденная червями.

— Не слишком-то хвастайте, дружище Ля Шапелль, — ответил Лефор. — Эта развалина совсем неплохо стояла против ваших пушек. Я, конечно, не хотел вас обидеть…

— Стояла против моих пушек? Сам не знаю, почему я его пожалел! Если бы я захотел…

— Если бы захотели, — перебил Лефор, — дьявол схватил бы вас за задницу! А пока пойдем в «Лошадь» и выпьем доброго сюренского вина!

Отдав нужные приказы матросам, они оба направились к городу по прибрежному песку, на котором гнили морские водоросли и всякий мусор. Было еще не слишком поздно, но уже довольно темно. Последняя стража еще не прошла, и несмотря на комендантский час, многие таверны были открыты.

Лефор и Ля Шапелль свернули на узкую немощеную улочку, которую так хорошо знали. Она вела прямо к «Копающей лошади», с которой приятели тоже были отлично знакомы, потому что именно в ней они встретились в первый раз. Это был притон, в котором проигрывали последнюю добычу. Там можно было занять под будущие доходы, поесть и выпить в кредит, вволю поиграть с сидящей у тебя на коленях пухлой француженкой, неизвестно как попавшей сюда испанкой или метиской, которую ее хозяин сдавал на ночь за пару пистолей.

В «Копающей лошади» в перерывах между двумя партиями в карты и танцами составлялись планы дальних экспедиций к портам Новой Испании. Там шпионы, прибывшие из стран Мексиканского залива, продавали тем, кому было интересно, маршруты тяжелых галеонов, груженных золотом, бумагой и драгоценными породами дерева; именно в этой таверне создавались прожекты самых смелых предприятий, там билось само сердце флибусты.

Каждую неделю из Сен-Кристофа, как щупальца гигантского осьминога, выползали на запад и на юг корабли флибустьеров с награбленным золотом, драгоценными камнями и одеждой богатых идальго, захваченных на неприятельских галеонах.

Капитаны шли не торопясь и за всю дорогу не сказали друг другу ни одного слова, и только их подкованные железом сапоги издавали резкий стук о жирную и мокрую мостовую.

— Хотелось бы мне знать, — вдруг сказал Ля Шапелль, — почему вы, капитан, заставили меня отказаться от части добычи в пользу этого Байярделя? Я не могу забыть, что двое моих людей были убиты, а одна из мачт здорово пострадала, черт возьми! Конечно, я тоже доставил им немало хлопот, но это ведь совсем не причина, чтобы вмешиваться!

— Все это совершенно правильно, — перебил его Лефор, — но вы поступили абсолютно верно, когда отпустили на свободу этих несчастных и сделали все остальное, о чем я вас просил, без всякой торговли.

— А можно мне узнать, по какой причине?

— Если вы согласитесь подождать, пока мы дойдем до «Лошади», то там у меня скорее развяжется язык, и я вам все объясню. Нельзя же быть таким нетерпеливым! А пока я вам могу сказать только одно: иногда надо уметь делать уступки… В этом и состоит секрет счастливой жизни: своевременно делать уступки… Сегодня, поверьте мне, мы очень удачно поместили свой капитал!

— Гм, — ответил, покашляв, флибустьер. — Уступки, помещение капитала. Мне это не по нраву, и я никогда не делал уступок, мне не слишком нравится делать свои дела втемную! Мои пушки и шпаги тоже никогда не делают уступок, и я нахожу, что хорошо поместил свой капитал только тогда, когда вижу перед собой испанский галеон с золотом!

— Бросьте, — ответил Лефор. — Я всегда считал вас достойным и приличным человеком. А теперь вижу, что у вас соображения не больше, чем у майора Мартиники! Вы — обычный рядовой авантюрист, как любой из матросов моей команды! Вы бы никогда не стали другом пирата Барракуды. Естественно, он был разбойником, но всегда оставался джентльменом до кончиков ногтей, а если и ненавидел своих врагов, то порой мог позволить себе некоторые фантазии… Фантазия, мессир, вот то, чего вам так не достает!

— Скажите пожалуйста! При чем тут в нашем деле джентльменство, фантазия и все остальное? И как связан с этим делом майор Мартиники?

— А при всем! — ответил Лефор. — Он, как говорил капитан Монтобан, который знал латынь, греческий и многое другое, чего вы никогда не сможете вбить в свою тупую голову, «дэус экс махина» всей нашей истории! Он сам, по своей собственной воле, решил объявить беспощадную войну и уничтожить флибусту!

Ля Шапелль рассмеялся:

— Хорошо начал! — заметил он. — Ну, и что?

— Что? А вы не поняли, что Байярдель — мой друг? Разве вы не поняли, что я вернулся на Сен-Кристоф и попросил вас меня сопровождать только для того, чтобы сообщить обо всем нашему доброму командору? Если господин де Пуэнси решит наказать майора Мартиники, то нам в этом поможет капитан Байярдель, который, а мне это отлично известно, не из забывчивых и к тому же прекрасный друг! Вот то помещение капитала, которое мы с вами сделали, Ля Шапелль!

Тот пожал плечами:

— Дохлая кошка не мяукает, — ответил он. — Мне кажется, что если бы вы пустили ко дну «Деву из порта удачи», а я — «Святого Лорана», а после этого перебили бы весь экипаж, то больше уже никогда их не встретили…

— Оставался еще «Бык»!

— Фу! «Бык»! При первых же выстрелах из пушек он поставил все паруса и пустился на юг, только его и видели!

— Вот-вот! Он тоже составил часть того, что я называю «помещением капитала»! Наконец-то мы дошли! А теперь, дружище, быстро входите и доставайте свой кошелек!

Когда Лефор вошел в крепость, она, казалось, начала просыпаться. Открывались окна; то там, то здесь звучали военные мелодии, которые были похожи на приветственные гимны встающему солнцу. Во дворе солдаты сновали по своим утренним делам. Флибустьер прошел мимо караула и важно ответил на приветствие дежурного офицера. Он пересек двор, стуча подковами сапог по неровно лежащим плитам, и через маленькую дверь попал в узкий коридор, который хорошо знал. Как раз сюда он вошел два года назад для того, чтобы просить командора отпустить на свободу генерала дю Парке в обмен на губернатора «ин партибус», Патокля де Туази; этот коридор вел прямо в кабинет Лавернада, помощника командора.

Лавернад поднимался очень рано и работал до самой темноты без отдыха. Он пользовался полным доверием командора, хотя ему едва исполнилось тридцать лет. У него был хороший вкус, и он следил за собой. Его парик был всегда отлично причесан, руки и лицо напудрены и надушены, но все это не могло скрыть темного загара — печати тропиков, наложенной на этого благородного и полного энергии человека.

Лефор остановился перед дверью кабинета и постучал. До него почти сразу дошел неясный ответ, и тогда он смело открыл дверь.

— Лейтенант Лавернад, я вас от всей души приветствую, — произнес он, проходя к столу, за которым работал офицер.

Лавернад поднял голову и узнал флибустьера. С самого первого дня он испытывал к Иву, и не скрывал этого, глубокое уважение. Он улыбнулся, но тут же на его лице выразилось неподдельное удивление. Он резко поднялся и воскликнул:

— Здравствуйте, капитан Лефор! Уже вернулись? Что случилось? Я думал, что вы на Мари-Галант?

Ив с важностью надул грудь. Одной рукой он погладил усы, а другой коснулся рукоятки шпаги.

— На самом деле, лейтенант, я побывал на Мари-Галант и уже вернулся. Я с моими людьми даже подумал, что мы совершаем легкую прогулку! И я вернулся… Но мне очень повезло, что я не зашел в Сен-Пьер.

— А! — ответил с новой улыбкой Лавернад. — Вы, Лефор, хотя и кажетесь грубым человеком, а на самом деле очень чувствительны! Вы не можете оставаться долго вдали от Сен-Кристофа, к тому же вам так хотелось повидаться со своими друзьями с Мартиники… Затем он слегка помрачнел и добавил:

— К сожалению, вы бы не нашли там тех, кого так любите!

— Мне это известно, — заметил флибустьер — Мне сообщили о смерти генерала дю Парке.

— А мы узнали эту печальную новость от отца Фейе, который прибыл к нам позавчера и сейчас ожидает судна, чтобы отправиться во Францию.

— Мне это также известно, — задумчиво ответил Ив. — На Мари-Галант можно многое узнать. Что бы там некоторые ни думали, этот остров не такая уж пустыня!

Лефор с удовольствием заметил на лице офицера выражение удивления. Затем продолжил:

— Я там даже встретил старого товарища по оружию. Он как раз хотел отвезти меня на Мартинику. И пришлось довольно потрудиться, чтобы он оставил эту мысль…

— Я спрашиваю себя, почему же вы не согласились, — ответил Лавернад. — Мне кажется, что мадам дю Парке, которая еще никак не может пережить своего горя, была бы просто счастлива вас видеть!

— Видеть! — произнес флибустьер.

Лавернад подумал, что тот просто повторяет его последнее слово и не стал уточнять. Ив небрежно прошелся несколько раз по комнате. Он снова вернулся к письменному столу, когда Лавернад уже уселся за него, и тогда сказал:

— Да, я мог бы попасть в Сен-Пьер и, в некотором смысле, потратил бы на это только один день приятного плавания, учитывая, что ветер был попутный… Но вы меня узнаете, лейтенант. Я терпеть не могу проявлений чувств по отношению к себе, и у меня существует такой принцип, что почести нужны только обезьянам. А на Мартинике майор не придумал бы ничего лучшего, как встретить меня при стечении всего местного населения, с милицейской гвардией, трубами и барабанами…

Лавернад не смог сдержать смех:

— Видите, Лефор, вы стали известным человеком! Скоро в Сен-Пьере повесят ваше изображение!

— Именно это и хотел сделать майор, — заверил его Лефор. — Представьте себе, он перед главной башней крепости приказал возвести настоящий пьедестал, и все для того, чтобы встретить меня!

Лавернад улыбнулся с еще большей иронией.

— Только, — продолжал флибустьер, — на этом самом пьедестале стояла настоящая виселица с настоящей веревкой!..

И, чтобы придать своему рассказу еще больший эффект, он двумя руками обхватил себя за шею, в то время как глаза лейтенанта чуть не вылезли из орбит.

— Эй! — воскликнул он, перестав смеяться. — Что вы такое говорите? Повесить вас, Лефор? А за что?

— Ну, — ответил Ив. — Меня, либо кого другого. Кавалера де Граммона, Ля Шапелля, какая разница… Любого флибустьера… Что вы хотите: люди на островах соскучились и хотят развлечься, как только можно. Они, как дети, придумывают себе игры. Теперь им вздумалось вешать флибустьеров под тем предлогом, что существует приказ короля. Но как и те дети, которые играют в опасные игры, случается и так, что они разбивают себе носы!

— Постойте, — нахмурился Лавернад, — говорите яснее! Что означает эта ваша история?

— Я бы и сам хотел знать, лейтенант. Как раз поэтому я и поторопился сюда, на Сен-Кристоф… Вот что случилось. В Кей-де-Фер мы поймали такую свинью, которой вы, уж простите, ни в жизнь не видели. Отец Фовель готовил на кухне и задерживался. Короче, все шло своим ходом, как вдруг на нас пошло французское судно. Капитаном на нем был мой старый друг, которого и вы хорошо знаете, Байярдель. Значит, так. Байярдель получил, как капитан охранного судна, задание истребить всех флибустьеров, находящихся на Мари-Галант, под тем предлогом, что они угрожают безопасности Мартиники!

Лавернад не выдержал и стукнул кулаком по столу:

— Но это же безумие!

— Возможно. Так решили правительница Мартиники, вдова генерала дю Парке, и майор Мерри Рулз, основываясь как бы на приказе Его Величества, в котором говорится, что любой захваченный флибустьер должен быть доставлен в ближайший порт и там осужден… Осужден и, конечно, повешен!

— Это ошибка, — произнес, несколько успокоившись лейтенант. — Нам известен этот приказ. Он касается только разбойников и пиратов. Но у наших флибустьеров есть подорожная, которая их охраняет!

— У майора Мерри Рулза другое мнение. И я повторяю: именно по этой причине я не стал терять времени и поспешил к вам, чтобы сообщить обо всем командору. Со мной вместе прибыл капитан Ля Шапелль, и он может подтвердить истинность изложенных мной фактов. Кстати, Ля Шапелль серьезно повредил одно из судов, принадлежащих Мартинике. Если бы я не вмешался, то он перебил бы весь экипаж!

Лавернад задумчиво поглаживал подбородок.

— Вы правильно сделали, что приехали, — произнес он. — Надо как можно скорее сообщить обо всем командору. Не могу сказать, что он решит, но точно знаю, что он будет очень недоволен! В какой-то мере этот майор пренебрег его собственной подписью!

— Совершенно верно!

— На Сен-Пьер надо будет отправить посыльного и потребовать у правительницы объяснений.

— Наглецы из форта Сен-Пьер повесят вашего посыльного! Но позвольте мне, лейтенант, высказать одно предложение! Доверьте это послание мне. Я рискну головой, если мне разрешат пойти в Сен-Пьер на «Пресвятой Троице» с моими людьми и шестьюдесятью пушками!

Лавернад опять удивленно посмотрел на флибустьера, но затем оставил этот интересный предмет и ответил:

— «Пресвятая Троица»? А «Атлант»? Что с ними стало?

— Как сказать? — ответил флибустьер уклончиво. — Вы должны знать, лейтенант, что тропическое солнце очень вредно действует на глаза. И заставляет нас часто совершать ошибки… Так, нам случилось однажды принять за испанца одного голландца, который не соизволил ответить на наш вежливый выстрел. И, Боже мой, мы его сразу пустили ко дну! Тогда я подумал, что будет лучше изменить название…

— Такие подвиги, Лефор, приведут вас когда-нибудь на виселицу! Уж будьте уверены! Я вас предупредил. И если об этом узнает командор, то отберет у вас подорожную!

— И он будет очень неправ! — не смущаясь, заявил Ив. — Ведь если мы на данный момент не в состоянии войны с Голландией, то это не может длиться вечно? А если не с Голландией, так с Англией! Я всего лишь немного опередил события. Зато мы можем быть уверены, что в решительный момент тот самый фрегат не выступит против нас ни в каком сражении! Как абсолютно правильно говорит Ля Шапелль: дохлая кошка не мяукает!

Лавернад недовольно двинул плечами.

— Послушайте, Лефор, — наконец сказал он. — Я увижусь с командором и предоставлю ему факты. Приходите сегодня после полудня, возможно, он сам захочет с вами поговорить, чтобы узнать все детали этой неразберихи на Мари-Галант. И скажите Ля Шапеллю, чтобы без моего разрешения не покидал Басс-Терр. Он и его свидетельские показания тоже могут понадобиться.

— Прекрасно, лейтенант. Но не забывайте, что никто лучше меня не знает дорогу до Сен-Пьера! А поскольку там все готово к моему приему…

 

Глава 4

Шевалье де Вилле

«Маргарита» капитана Бельяра стояла на воде так неподвижно, что со своим круглым брюхом напоминала севшую на мель громадную бочку.

Лефор быстрыми шагами шел вдоль причала, несмотря на безжалостное солнце, под лучами которого с него градом лил пот, и он вынужден был вытирать себе глаза обратной стороной ладони.

Среди целого леса мачт, которые маячили перед его глазами, он довольно скоро рассмотрел то, что ему было надо. Он остановился и довольно долго разглядывал судно, поднеся к глазам ладонь в виде козырька для защиты от солнца. Так ему удалось разглядеть человека Лет шестидесяти, который стоял, опершись рукой на поручень, и курил трубку, постоянно сплевывая в воду и рассматривая при этом разбегающиеся круги. Флибустьер тоже вынул свою трубку и зажег ее, чтобы придать себе вид обычного прохожего. Когда он приблизился на расстояние нормального крика, то, вынув трубку изо рта, позвал:

— Эй, на «Маргарите»!

Капитан Бельяр вздрогнул, как человек, которого грубо вырвали из сладкого сна. Он поднял голову и стал глазами искать того наглеца, который так неприятно его потревожил.

На нем была надета треуголка синего цвета, украшенная фиолетовыми лентами, которые поднимались в воздух при малейшем ветерке, а затем снова с легкостью колибри опускались на его плечи. Одет он был в зеленоватого цвета куртку, на которой солнце и морская соль оставили затейливые разводы более светлого цвета. На куртке не было многих пуговиц, а посередине живота она была небрежно стянута нешироким кожаным ремнем; зато его сапоги были совершенно необычного вида. Они были выше колен и сверкали на солнце голубоватым блеском, толстые подошвы стучали по палубе при каждом шаге, как молоты.

— Эй! — ответил капитан.

— Эй! Капитан Бельяр, — повторил Лефор.

— Эй! — повторил капитан, как какое-то шутливое эхо.

Но ему самому было вовсе не до смеха. Просто у него был темперамент флегматика и почти всегда — сонный вид. Ив постарался скрыть, насколько его все это раздражало. Он только спросил себя, умеет ли старый волк говорить по-французски. И он спросил так любезно, как только мог:

— Эй, капитан! Это вы собираетесь во Францию?

— Ну!

— А когда примерно?

Ив ясно увидел, что тот неуверенно поднял плечи, но вообще ничего не ответил.

Лефор почувствовал, что начинает краснеть, и с некоторым вызовом заметил:

— Черт возьми, капитан, я не знаю, откуда вы, но уверен, что не из моих краев. А у вас что, все такие разговорчивые?

— Как когда.

Ив глубоко затянулся, выпустил облако дыма и продолжил:

— Есть ли у вас на судне священник, отец по фамилии Фейе?

— Есть.

— Он сейчас на борту?

— Нет, черт побери.

— Когда он вернется?

Последовало то же пожатие плечами.

— Святой Кабр! — выругался флибустьер. — Я сейчас возьму лодку и вытащу из вашей глотки те слова, которые так не желают оттуда выходить. Тут у меня, — добавил он, стукнув по рукоятке шпаги, — самый лучший штопор. Слово Ива Лефора, он так же хорошо развязывает языки, как и отрезает их!

— Эй, там, — проговорил капитан, — вы что, и вправду капитан «Атланта», Лефор?

— Ну, — ответил Ив, полностью повторяя манеру разговора своего собеседника.

— Не вы ли прибыли сегодня ночью вместе с капитаном «Принца Генриха IV» Ля Шапеллем?

— Да.

— И не вы ли собираетесь отправиться во Францию?

— Нет, черт побери!

Он вынул трубку изо рта, выбил ее и опустил в карман штанов, который служил специально для этой цели, судя по многочисленным следам и пятнам.

— В таком случае, — решил капитан «Маргариты», — вы можете взять лодку и ехать на судно. Здесь и поговорим. У меня есть вино из Арпахона и ямайский ром; я там стоял на ремонте… Сам я из Нормандии, и у нас разговаривают так же, как и везде!

Ив отвязал конец привязанной близко лодки и прыгнул в нее. Сделав несколько сильных гребков, он оказался у борта «Маргариты». Он увидел свисавшую с высокого борта судна веревочную лестницу, конец которой для большего удобства был опущен прямо в воду. Он так ловко взобрался по ней, что это вызвало у старого моряка некоторое удивление. Как только Лефор встал ногами на палубу, капитан не спеша направился к нему.

— Приветствую вас, командор! — произнес он, потому что знал, что капитан торгового судна считает высшей степенью вежливости такое обращение.

— И я вас приветствую, — ответил тот. — Мне очень приятно, что я могу посмотреть на лицо, которое вам дал Господь Бог! Я уже давно слышу о вас. О вас рассказывают такие истории, что я уже готов подумать, что вы вообще не существуете на этом свете, а только в воображении людей из тропиков! Правда ли, что вы один смогли поставить на место сорвавшуюся с креплений пушку?

Ив приосанился, выпятил грудь, подкрутил кончики усов и поиграл шпагой:

— Черт побери! — воскликнул он. — И не одну, а десять или двадцать пушек! На военных судах такое случается чуть ли не каждый божий день!

— Мне еще рассказывали, что вы можете поднять взрослую лошадь одним движением, если встанете под нее?

— Подумаешь! — ответил Лефор. — Вы только дайте мне настоящую лошадь из моих краев под хорошим седлом и крепкую, надежную балку над головой. И тогда поспорю с вами на мешок пистолей, что только силой рук и ног смогу заставить ее даже скакать!

Бельяр восхищенно присвистнул. После всего, что он слышал про этого человека, он не мог не поверить в то, о чем тот рассказывал.

— Тогда, — сказал он, — я буду иметь честь выпить стакан вина с самым сильным человеком, которого я когда-либо встречал за свою долгую жизнь!

— У нас, — небрежно ответил Лефор, — все идет по восходящей: чем человек сильнее, тем больше он пьет. Это вполне нормально. Молодой матрос имеет право съесть только три сухаря, а капитан — дюжину!

— Идемте, идемте, — попросил Бельяр и сам направился по коридору.

Скоро оба пришли в капитанскую каюту, в которой царила страшная жара, чего ни один, ни другой не заметили. Из чулана Бельяр достал два немытых латунных стакана с засохшими на дне остатками прежде выпитого и бутылку вина приятного розового цвета.

— Капитан Лефор, — заявил он при этом, — вы заметили, что я не очень-то разговорчив. Это — ваша большая ошибка. Ни один человек не любит так поговорить, как ваш покорный слуга, но то верно, что я не собираюсь разговаривать с каждым проходимцем, который появляется на этой чертовой пристани в Басс-Терре, где нет ни единого кнехта, чтобы как следует ошвартовать судно; тогда я командовал бы не красавицей «Маргаритой», а Ноевым Ковчегом! Каждый день появляется два-три десятка бездельников, которые хотели бы уехать во Францию. И у каждого есть какая-то причина, чтобы убраться отсюда! Вот смотрите, прямо вчера мне пришлось искать место для шевалье де Вилле, который вместе с отцом Фейе приехал с Мартиники и для которого у него, кстати, было срочное сообщение. Мадам правительница Мартиники написала письмо, из-за которого мне пришлось дать ему место на палубе под навесом, вместе с моими матросами!

— Я вижу, что ошибся, — сказал Лефор, принюхиваясь к вину, которое ему протягивал капитан Бельяр. — Потому что вы говорите исключительно по делу! Черт побери! Ваше вино мягко, как бархат! Но мне интересно, что бы такое мог рассказать отцу Фейе этот шевалье де Вилле? Ваше вино, капитан, настоящий нектар: еще пара стаканов, и я смогу сломать ваш брамсель или грот!

— Оно, и вправду, хорошее. Я не могу сказать, кто такой этот шевалье… У него было, как я вам уже говорил, письмо от мадам дю Парке к отцу Фейе, но признаюсь, сам я его не читал… Из всех пассажиров ему не терпится уехать больше всех. От страха, что может пропустить отправление, он не сходит на берег! Пока он живет внизу. И все время что-то пишет, чертит, я уж не знаю…

— А на что похож этот посланник?

— На боевого петуха, мессир; на боевого петуха, который потерял свои шпоры! Лицо у него смотрит в сторону, как будто его кто-то хорошенько ударил сбоку чем-то тяжелым, нос похож на мой кливер, когда дует ветер.

— Ничего себе, красавец! — заметил Лефор и допил свой стакан. — Еще десяток таких, как он, в Сен-Пьере, и майор может быть уверен, что ноги моей там не будет! А отец Фейе?

— Отец Фейе? У этого аппетит, как у девицы, которая недавно сбежала из монастыря! С одной стороны, я рад, что он едет с нами: он хоть и ест за десятерых, но только он один имеет право служить мессу, да он один только это и умеет делать. Это — очень ценный человек, когда попадаешь в мертвый штиль или начинается эпидемия. У меня команда, набранная в Португалии, и никогда не знаешь, что они могут придумать. Однажды, когда мы попали в циклон, они связали юнгу по рукам и ногам и бросили его акулам, чтобы море ус покоилось… Но я также знаю, что иногда достаточно доброй молитвы, чтобы утихомирить этих людей!

— Да, — ответил Лефор. — Мне хотелось бы поговорить с отцом Фейе. Жаль, что его здесь нет. У меня много друзей на Мартинике: хотелось бы знать, как они там? Есть один майор, Мерри Рулз, о котором я теперь постоянно думаю…

— Пусть это вас не волнует, — раздался вдруг тоненький голосок. — Я видел его неделю назад.

Лефор резко поднял голову. В открытом проеме двери, который служил вентиляцией в этой тесной каюте, показался тонкий человек, лет тридцати.

— Ну, вот! — воскликнул капитан Бельяр. — Входите, шевалье де Вилле! У нас еще осталось вино, выпейте с нами!

— С удовольствием, — ответил вновь прибывший. — С кем имею честь, господа? — спросил он, глядя только на Ива.

Флибустьер встал, помахал перед собою перьями своей шляпы и ровным голосом проговорил:

— Капитан Ив Лефор.

— Я весьма польщен, — ответил молодой человек и галантно поклонился.

В это время Ив его внимательно рассматривал и нашел, что он очень напоминает портрет, нарисованный Бельяром: молодой боевой петух, потерявший свои шпоры. С одной стороны его лицо было вдавлено, как на некоторых монетах, которые слишком долго были в обращении, и с другой стороны на них видно что-то вроде затертого барельефа. Можно было подумать, что этому лицу когда-то была нанесена пощечина огромной силы. К тому же, несмотря на вежливые манеры и наигранное изящество, у него был ускользающий взгляд, умный и вместе с тем беспокойный, то, что при первом знакомстве придавало ему довольно опасный вид.

— Как я слышал, вы — друг майора Мерри Рулза? — спросил шевалье с улыбкой, которой он старался придать приветливое выражение.

— Бог свидетель! — ответил Ив искренним тоном. — Мы постоянно думаем друг о друге, как только оказываемся неподалеку. А общие воспоминания мешают нам спокойно спать!

— Как мне приятно встретить друга такого прекрасного человека! — воскликнул Вилле. — Еще никогда, да, да — никогда в своей жизни я не встречал более приятного человека, чем этот майор! Прямой, честный, деятельный!

— О! Это совершенно правильно: деятельный! — сморщившись, подтвердил Ив. — Он все-таки старался быть настороже.

— К тому же — очень достойный человек! — продолжал де Вилле.

— Что бы вы ни говорили, но все равно никогда не скажете о нем так, как думаю я, — закончил Ив и достал свою трубку.

Бельяр смотрел на них сонными глазами, наливал им вина и отпивал из своего стакана.

— Давно ли вы его знаете? — спросил де Вилле.

— О! — ответил Лефор и поднял вверх свои огромные руки. — Много, много лет! А вы?

— По сути, наше с ним знакомство началось совсем недавно. Надо вам сказать, что я путешествую для собственного удовольствия. Но когда я говорю: «для собственного удовольствия», то это не совсем верно. Слава Богу, у меня есть достаточное состояние, и я мог бы жить на доходы с капитала во Франции. Но меня очень привлекает именно эта часть света. В прошлом году я сел на одно голландское судно и увидел по очереди Мексику, Флориду, куда мы заходили пополнить запасы пресной воды, Ямайку и другие острова. Я искал такое место, куда мог бы когда-нибудь скрыться… И предаться мыслям, — добавил он через некоторое время тоном невинной девушки.

— Поздравляю вас! — ответил Лефор и прикурил от огня, который протянул ему Бельяр.

— Вот так, меньше двух недель назад я и попал на Мартинику. Меня сразу же приняли в лучшем обществе. Следует сказать, что у меня есть много рекомендательных писем от таких людей, что мне можно позавидовать! К моей семье проявляет интерес Его Величество, что является для всех нас исключительной честью. Граф де Граммон — мой родственник! Ребенком я играл с де Гишами и Бражелоннами… Короче, то ли благодаря этим письмам, то ли из-за моих личных достоинств меня приняли на Сен-Пьере с огромной любезностью. Особенно майор Мерри Рулз.

— А вы не встретили правительницу, мадам дю Парке? — с небрежным видом спросил флибустьер.

— Конечно же, я встретился с этой дамой, которая была еще в глубоком трауре. Она даже передала со мной письмо отцу Фейе, когда узнала, что я еду на том же судне, что и он.

Лефор тихонько кашлянул и потянулся за своим стаканом.

— Как мне говорили на Сен-Пьере, эта дама в последние годы была образцом добродетели и сделала очень много хорошего, — продолжал де Вилле. — Я не знаю, — несколько смутившись добавил он, — могу ли я говорить с вами совершенно откровенно, но мое собственное впечатление может быть несколько обманчивым, поскольку я лично видел мадам генеральшу лишь очень короткое время и то — урывками, но должен признаться, что она сейчас находится не на высоте своего положения…

— Вам, конечно, показалось, что Мерри Рулз разбирается в делах куда больше?

— Безусловно! Впрочем, вполне вероятно, что именно его король назначит приемником генерала дю Парке. А я для этого не пожалею своих сил, — добавил он с тонкой усмешкой. — Внимание короля к нашей семье позволяет мне заранее считать успешными те шаги, которые будут мною предприняты в пользу Мерри Рулза! К черту! И пусть мне не говорят о возможности наследования должности! Насколько мне известно, генерал дю Парке не был монархом, поэтому его сын отнюдь не может быть его наследником!

Флибустьер почувствовал, как у него на спине выступил холодный пот, а по всему телу пробежала дрожь. Ему пришлось сделать нечеловеческое усилие, чтобы как-то сдержаться и довольно спокойно ответить:

— Стало быть, вы окончательно решили обосноваться на Мартинике после того, как ваша миссия в пользу майора будет успешно завершена?

Он специально сделал ударение на словах «ваша миссия». Это не ускользнуло от внимания шевалье, который в ответ лицемерно улыбнулся:

— Я вижу, мессир, — сказал он, — что мы понимаем друг друга. Вы — умный человек. Речь на самом деле идет о «миссии». Да, да я останусь на Мартинике. Благодаря майору мне удалось купить плантацию около Фон-Куэ.