Глава 1

Залив Кей-де-Фер

С самого раннего утра раздавался лай собаки со склона холма, на котором росло множество кокосовых пальм. Время от времени ружейные выстрелы разрывали воздух. Тогда люди, занятые работой в устье реки Арси, прекращали ее и поднимали головы в ожидании победного крика. Но напрасно.

Вооружившись мачете и абордажной саблей, с которой никогда не расставались, они с упорством срезали ветки бамбука для изготовления корзин и циновок. Несколько хижин стояло прямо на берегу моря, в коптильнях горел огонь, выбрасывая вверх искры и клубы дыма. Так постепенно строился лагерь.

Задрав сутану и обнажив худые ноги, покрытые жесткими рыжими волосами, отец Фовель, прислонившись к большому камню, читал требник, стоя лицом к океану.

С этой стороны остров Мари-Галант действительно омывался океаном, более зеленым и темным, чем Карибское море.

Франсуа де Шерпрей, помощник капитана судна «Атлант», прохаживался взад и вперед с задумчивым видом по песчаному пляжу, покрытому кокколоба с красными плодами и ярко-красными листьями.

Густые манцениллы, от которых падала смертоносная тень, настолько переплелись, что приходилось их поджигать, чтобы высадиться на берег и добраться до равнины, не рискуя получить страшные ожоги от ядовитого сока.

Небо и море сливались на горизонте в одну четкую линию, отливавшую всеми цветами радуги. Под этой линией простирался зеленоватый слой воды, посередине которого покачивался корабль, удерживаемый якорями.

Снова раздался лай собаки, на этот раз еще более злой, после которого последовал ружейный выстрел.

Отец Фовель оторвался от требника и вздрогнул, потому что сразу же за выстрелом со склона холма раздался крик.

Шерпрей обернулся, посмотрел на священника и с улыбкой, похожей на угрожающую гримасу сказал своим замогильным голосом.

— На этот раз он ему попался!

— Надеюсь, что он его убил с Божьей помощью?! — сказал отец. — Ни в чем нельзя быть уверенным. Я знаю этих животных. Они пожирают христианина со своеобразными церемониями. Сначала хватают его за ноги, трижды окунают в воду, вытаскивают на поверхность, чтобы бедняга мог в последний раз полюбоваться небом, а затем заволакивают его в тину и сжирают.

— Нам все это известно, — сказал помощник капитана «Атланта» сухим тоном. — Но кажется, что на этот раз наш капитан поймал его.

— Не совсем уверен, — ответил отец Фовель. — Эти животные не боятся крупнокалиберных пуль, и даже смертельно раненые, они уходят в свое логово, чтобы там сдохнуть в тишине и подняться наверх уже мертвыми только на третий день.

Шарпрей пожал плечами в ответ на эту речь и насмешливо сказал:

— Еще два слова проповеди, монах, и я пойду собирать пожертвования у прихожан.

Священник не успел ответить, потому что раздались новые крики. Обернувшись, они увидели капитана Лефора, бегущего со всех ног с поднятым над головой ружьем. Он был обнажен по пояс, а с его мокрых штанов стекала вода.

Флибустьер кричал:

— Ко мне, ребята! И захватите самую прочную сеть, потому что животное больше вашего капитана!

— Вы что, убили его? — спросил удивленный монах.

— Идите к пруду, — сказал Лефор с важным видом, — и вы увидите, как он молится четырьмя лапами, поднятыми к небу, лежа в воде, словно в кропильнице!

С десяток человек бросились к пруду, а Лефор положил свое разбойничье ружье на песок и сел перед хижиной рядом с церковнослужителем. Он выглядел очень усталым.

Обильный соленый пот, смешанный с каплями воды, стекал по его мощной груди, на которой росли курчавые волосы и виднелись жировые складки. Ему было слегка за сорок, но лоб его был по-прежнему гладок и высок, из-под густых ресниц выглядывали разбойничьи глаза. Большой толстоватый нос, переломанный посередине, толстые губы и массивные щеки придавали ему какой-то животный вид. Его светлые острые глаза говорили о том, что он может испытывать очень сложные чувства и что он способен на все, как на хорошее, так и на плохое.

Франсуа де Шерпрей долго рассматривал капитана и заметил, что от разогретого солнцем здоровяка шел какой-то дым, словно от хвороста, который вот-вот может вспыхнуть.

Медленным шагом он подошел к нему, потому что помощник все делал тихо и осторожно даже тогда, когда ему приходилось вынимать шпагу или стрелять из пушки.

— Когда монах кончит читать свой требник, может, он займется коптильней?

— Конечно! — воскликнул Лефор. — А что, разве он ею еще не занялся? Я голоден так, что смогу съесть убитого мною крокодила вместе со всем экипажем «Атланта»!

— Извините, — вежливо заметил Шерпрей, — но «Атланта» больше нет, и вы это хорошо знаете. После дела с этим чертовым голландским экипажем, убившим пятерых наших людей, есть только корабль, называющийся «Пресвятая Троица».

— Дьявол! Я больше этого не буду забывать! — успокоил его Лефор. — Однако это не должно помешать проклятому монаху приготовить копченое мясо.

Священник закрыл требник, выпущенный в прошлом году, которым он удовлетворялся за неимением другого, и крикнул:

— Иду! Иду! Плохо будет матросам, если они не приготовили свинину и черепашье мясо, как я им приказал!

Подпрыгивая, словно ноги его путались в сутане, он пошел на другой конец пляжа, где четверо матросов с азартом играли в кости.

С минуту Лефор смотрел на удаляющегося священника, затем его взгляд заскользил по морю.

И тут Шерпрей увидел, как капитан вдруг быстро вскочил, словно под ним вот-вот разорвется пороховая бочка.

— Тысяча чертей! — выругался Лефор. — Вы видели что-нибудь подобное?

Своим здоровенным указательным пальцем, толстым и согнутым, как банан, он указал на море.

Не спеша Франсуа де Шерпрей поднес руки к глазам, защищая их от солнца, и долго стоял неподвижно.

Лефор строил разные гримасы. Он первым заметил корабль, медленно плывущий под пассатом. Он плыл, словно скользя по льду. Видимый с берега размером чуть меньше чайки, с развернутыми парусами, он походил на морскую птицу, парящую на ветру и могущую в любой момент нырнуть в воду, чтобы поймать рыбу.

Шерпрей пробормотал несколько слов, которые мог расслышать только Лефор, потому что бриз относил в сторону слова помощника капитана, стоявшего с поднесенными к лицу ладонями, словно он отдавал какую-то команду.

— Черт побери! Шерпрей, я впервые слышу из ваших уст приятное слово, — сказал Лефор.

— Господин капитан, — возразил Шерпрей глубоким голосом, оставаясь при этом абсолютно спокойным, — я хотел бы заметить, при всем моем глубоком к вам уважении, что от такого упрека я потерял бы галс, если бы я не был старым моряком. Я сообщаю вам о французском корабле, о котором могу судить по форме его носовой части, точно такой же, как у бочонка для сельдей, и вы уже довольны? Сколько раз я сообщал вам подобное, когда мы были в море? И всякий раз в ответ я слышал от вас только брань.

Лефор почесал затылок.

— Пусть я буду проклят, Шерпрей! — воскликнул он. — Но вы, клянусь, никогда ничего не поймете в нашем ремесле! Вы говорите: в море. Черт побери! А что мне сделает в море французский корабль? Разве мы воюем с нашими? Вы когда-нибудь видели, чтобы я гонялся за другими кораблями, кроме испанских и английских?

— Да, господин капитан. Я еще не забыл этот экипаж, убивший пятерых наших людей самым наглым образом! Доказательством тому служит тот факт, что сейчас на мне сапоги начальника экипажа, а на вас камзол командующего, и вам стоит только приподнять сутану отца Фовеля, чтобы увидеть у него за поясом пистолеты старшего канонира.

— Ладно, ладно! — крикнул флибустьер, рассердившись на то, что он был неправ. — Если я и надел этот камзол, то только потому, что он мне к лицу, как удар ножом в глотку разбойнику вашего пошиба. Сапоги, которые вы носите, случайно не жмут вам так, что рагу лезет назад из вашего желудка? Что касается отца Фовеля, лейтенант, то не говорите мне о нем ничего плохого: он стреляет из пистолета, как волшебник, а сейчас готовит для нас похлебку, которую я не отдал бы за все пушки «Атланта»!

— «Пресвятой Троицы», — снова поправил его Шерпрей, не повышая тона.

Лефор пожал плечами и снова взглянул на море, в то время как его помощник с достоинством откашлялся.

— Захват этого голландского корабля, может, был нашей ошибкой, — продолжил Лефор задумчивым голосом, словно его вдруг охватило угрызение совести. — Бог свидетель, что я не желаю голландцам зла, потому что среди них у меня много друзей. Конечно, это была ошибка. Несчастный случай, Шерпрей. Ослепление. Ведь яркий свет тропиков портит зрение. Во всяком случае, — сказал он гневно, — эти проклятые голландцы убили пятерых наших товарищей, поэтому мы их отправили на корм акулам!

Помощник одобрил его слова кивком головы с самым серьезным видом. Лефор видел, как кадык то поднимался, то опускался на его длинной и худой шее.

— И, однако, я счастлив от того, что вы объявили мне о прибытии французского корабля, — сказал флибустьер. — Клянусь Богом, сейчас мне больше хочется жратвы, чем боя; у меня живот к спине прирос. Вы и я достаточно покрыли себя славой на каждой морской волне, и поэтому будет вполне справедливо подумать немного и о своем желудке.

Он повернулся, взглянул в сторону отца Фовеля, занятого приготовлением копченого мяса, и добавил:

— Пока монах закончит готовить, голод успеет превратить меня в кровожадного людоеда.

Священник был слишком занят своим делом и не обращал внимания на сарказмы и угрозы капитана. Он наблюдал за тем, как коптится свинина и мясо черепахи, и дел у него было по горло.

Жаркое тропическое солнце отполировало его череп, ставший похожим на старую кость. Зато у него была длинная и жиденькая, плохо ухоженная бородка, которая не могла скрыть его волчьих зубов. Он подвернул свою серую сутану, засунув ее полы за пояс из кожи рыжего цвета, сильно стягивающий его в талии. Чтобы ему было удобнее работать, он положил оба пистолета с медными рукоятками, украшенными дерущимися львами, прямо у очага, на котором жарились свинья и черепаха.

Сейчас он вливал в брюхо свиньи вино из Малаги, которое он черпал из бочонка из-под пороха.

У свиньи были рассечены передние ноги, вынуты внутренности и снята кожа. Она висела на четырех колышках не очень высоко от земли. Под ее белой жирной тушей весело потрескивал огонь.

Туша дикой свиньи была нашпигована дичью, которую матросы «Пресвятой Троицы» подстрелили на острове. Теперь она тушилась там, словно в глиняном горшке.

По флибустьерскому обычаю отец Фовель все время подновлял испаряющийся сок, вливая малагу в брюхо свиньи. Это вино было когда-то захвачено у испанцев.

По всей бухте Кей-де-Фер разносился аромат специй, которые были добавлены в дичь святым отцом с тщательностью гурмана: лимон, ваниль, зеленый и красный перец, молоко кокосового ореха.

Время от времени со стороны холма раздавался ружейный выстрел, после которого появлялся человек с лицом, заросшим волосами, похожий на лесного жителя, в штанах из грубой ткани, в какой-то колом торчащей рубахе, с высоким колпаком на голове, натянутым до самых бровей, с ружьем в руке. Этот тип подходил к монаху и бросал ему под ноги то куропатку, то попугая, то другую какую-нибудь птицу. Отец Фовель приказывал другому пройдохе ощипать этих птиц и бросал их в брюхо свиньи.

В нескольких таузах отсюда стояла другая зажженная коптильня, но около нее не было никого. Там жарилась огромная черепаха прямо в панцире. Она была нафарширована рыбой, пойманной шляпами в море. В нее тоже были добавлены различные специи.

После каждого ружейного выстрела монах выпивал стаканчик малаги, затем брал маленький вертел и пробовал им, готово ли мясо, стараясь не проткнуть свинью, потому что монах просто обожал соус с вином. Свинья поджаривалась, принимая золотистый цвет, набухала и трескалась в нескольких местах от огня, поддерживаемого отцом Фовелем, который время от времени подбрасывал туда хворост.

Шкура с передних ног дикой свиньи шла на носки охотникам, убившим ее.

Когда принесли крокодила, убитого Лефором, капитан великодушно отказался от кожи с его лап, из которой можно было сшить сапоги, и тогда флибустьеры стали тянуть жребий. Затем один умелец вырезал кожу с брюха крокодила, которая должна была пойти на изготовление ремней или груш для пороха.

В лагере флибустьеров царило веселье, все работали здесь на общее благо, все были равны и объединены священным братством, именуемым Береговым Братством.

Солнце сверкало над их головами, и его лучи падали перпендикулярно на все окружающие предметы, от которых не было даже тени.

Лефор снял штаны и обнаженным вошел в теплую зеленоватую воду. Какие-то студенистые кубики с черным ядром в большом количестве плавали на поверхности воды. В нескольких таузах от капитана матрос с пистолетами в обеих руках наблюдал за морем. Ему было поручено высматривать акул и сразу же стрелять в воздух, как только он заметит ее плавник.

Лефор шумно плескался, словно кит, выбрасывая через ноздри воду, которую он набирал в рот. Стоя неподалеку, Шерпрей неотрывно смотрел на линию горизонта.

Ветер внезапно стих, и корабль, по его утверждению французский, словно застрял на линии, образованной при слиянии неба с водной гладью океана.

Он взглянул на «Пресвятую Троицу», бывшего «Атланта», и увидел, как от нее отделилась лодка, в которой находились семь или восемь человек. Он сразу же подошел к отцу Фовелю и сказал ему вполголоса:

— Вон едут негритяночки, которых вы собираетесь крестить, мой отец, потому что этого хочет капитан. Однако, я считаю, что крестить этих девиц с кожей такого же цвета, что и мои сапоги, значит дразнить дьявола среди мужчин, изголодавшихся по женщинам, да еще вдобавок в такой момент, когда вот-вот будет готово жаркое!

— Я спрашиваю себя, — ответил священнослужитель, — будет ли Всевышний искать еще возможность вырвать из когтей дьявола заблудшие создания? Главное — это привести девиц в лоно единственной настоящей религии. Впрочем, на Сен-Кристофе они многое повидали!

— Я отлично знаю, — продолжил помощник, — что лишь из-за жалости капитан Лефор посадил их на свой корабль, когда мы вынуждены были покинуть Низкую Землю. Испанцы вернутся, и тогда они попадут к ним в лапы, а значит, мы отняли у них добычу. Когда они были на низкой Земле, матросы всегда могли при необходимости найти их там, на нашем же корабле они очень и очень рискуют с нашими парнями. Боюсь, что мораль может пострадать, ибо всегда опасно оставлять женщин наедине с мужчинами, а особенно на нашей широте.

Отец Фовель помешивал дичь, которой была нашпигована свинья. Он остановился с поднятой деревянной вилкой и сказал:

— Настоящая чистота — это внутренняя чистота, и сожительство полов в той ситуации, в которой мы находимся, не имеет никакого значения, особенно, если эти негритяночки будут окрещены!

Успокоенный Шерпрей не стал больше настаивать на этом вопросе. Он проявил восхищение кулинарным искусством монаха и сделал такой вывод:

Вы так мило благословляете этих пташек, святой отец, что будет просто приятно, клянусь Богом, принять причастие из ваших рук.

— Договорились, сын мой, — воскликнул монах. — Если вы так спешите посмотреть, что происходит в том мире, то я могу вам при случае помочь!

Шерпрей ничего не ответил на шутку монаха и снова стал вглядываться в океан. Лодка приближалась к берегу. Два матроса, один впереди, другой сзади, гребли с такой силой, что весла сгибались при каждом гребке. С ними было пятеро негритянок. Похоже, что те, кто собрал их вместе, хотел представить образцы различных цветов кожи, получившихся в результате спаривания черных и белых.

Оттенки кожи варьировались между самым темным, цвета черного дерева, до самого нежного, цвета персика, а посреди — цвета киновари и шафрана.

Когда лодка достигла берега, Лефор вышел из воды. Флибустьер, занятый наблюдением за акулами, постреливая из пистолетов, чтобы отпугнуть, их, заткнул их за пояс и принялся энергично растирать спину капитана влажным песком, потому что от студенистых кубиков на коже у него появилось раздражение.

Смеясь и щебеча, словно птички, негритянки побежали к коптильне. Они были очень молоды: самой старшей было лет восемнадцать, а самой младшей — шестнадцать. Но под тропическими лучами солнца они рано созрели, как впрочем, и окружающие их растения.

Если бы не различный цвет кожи, их можно было бы принять за сестер, ибо все пятеро были хорошо сложены, в ярких хлопчатобумажных блузках одинакового покроя. Их молодые крепкие груди поддерживались платками, завязанными на спине. Круглые плотные бедра четко вырисовывались под юбками, едва прикрывающими колени.

Не спрашивая разрешения, они окружили священнослужителя и вооружились очищенными от коры ветками, используя их как вилки.

Они внимательно осмотрели разнообразную дичь, тушившуюся внутри свиньи. Вынутая из соуса птица доставалась той, которая кричала и смеялась громче всех.

Их крики без труда заглушали визгливые крики попугаев. Отец Фовель отошел от коптильни, решив дать указания флибустьерам, занятым изготовлением соусниц из банановых листьев, которые они связывали с четырех углов.

Лефор, надев штаны, орал во всю глотку, что он умирает с голоду.

Но только сейчас он заметил негритянок, толкающихся перед коптильней. Те продолжали что-то щебетать и испускать громкие крики, в особенности, когда к ним приближался кто-нибудь из матросов, делавший вид, что ему надо что-то поправить в коптильне, где жарились свинья и черепаха. А он хлопал кого-нибудь из них по заду своей широченной ладонью. Лефор ощутил, что его охватывает огромная радость и ощущение мира и покоя.

В этот момент в устье реки Арси раздался крик, и все, как один, повернули головы в этом направлении.

Вытянув указательный палец в сторону горизонта, матрос указывал на что-то такое, от чего вскоре все будут просто потрясены.

 

Глава 2

Крещение и пиршество

Все смолкли, за исключением пяти негритянок: охотники, только что принесшие дичь, флибустьеры, готовившие что-то вроде стола, те, кто наполнял сосуды вином.

Все головы разом повернулись в сторону, куда указывал флибустьер, стоявший на берегу.

Большими шагами, но как всегда не торопясь, Франсуа де Шерпрей подошел к Лефору. Тот при его приближении даже не повернул головы.

Помощник кашлянул, чтобы привлечь внимание капитана, но Ив не отрываясь смотрел на море.

— Эскадра! — сказал тогда Шерпрей.

Лефор далеко сплюнул и яростно потер свою грудь, вокруг которой роилось полчище насекомых.

— Опять французы, конечно, скажете вы мне, господин Шерпрей? — произнес он, состроив презрительную гримасу.

— Пока трудно определить, — ответил лейтенант, ничуть не смутившись. — Однако, судя по тоннажу и посадке, все три корабля одинаковой высоты, то есть это бочки для сельдей, которые до сих пор строят только у нас!

И действительно, рядом с парусником, замеченным утром, покачивались на волнах два других корабля, словно по мановению волшебной палочки появившиеся из морских глубин.

Издали они казались маленькой точкой, но старые морские волки, всегда наблюдавшие за возможным появлением какого-либо парусника, сразу же заметили их своим острым глазом. Лучи солнца, падающие прямо на мачты, отбрасывали серебристые блики, похожие на блики волн.

На лице Лефора появилось не то чтобы обеспокоенное выражение, а скорее серьезное и суровое.

Шерпрей продолжил:

— Видно, что их гонит бриз и что они отдались его воле. Если ветер не стихнет, то к ночи они доплывут до бухты Майбуа. Но если они не будут лавировать, то пристанут к берегу Гале.

Лефор запустил пальцы в свою густую шевелюру.

— Жаль, — сказал он, — что эти люди так запаздывают. Но не могли же они знать, что в бухте Кей-де-Фер состоится крещение пяти молодых негритянок, которые понравились бы мужчине со вкусом. Да еще два блюда жаркого, которого хватило бы для этих экипажей на целую неделю. По правде говоря, лейтенант, я с удовольствием поговорил бы с этими соотечественниками. На Мартинике у меня осталось много друзей, от которых я, к сожалению, давно не имею никаких вестей.

Все уже знали, что по мнению помощника капитана это были французские корабли и что, следовательно, не могло быть и речи о богатой добыче. Моряки вернулись к своим занятиям. Негритянки стали почаще получать по заду или поцелуи за ушко, отчего кричали еще громче и пронзительнее, но к парусникам интерес уже пропал.

Отец Фовель, безразличный ко всем этим проделкам, тоже подошел к капитану и сказал:

— С этой стороны океана все готово к празднику, сын мой. Хорошо бы не терять больше времени.

— Отлично! — воскликнул Лефор. — Вы слышали, Шерпрей? Наш монах досконально знает свое дело как в вопросе священнописания, так и в вопросе празднеств. Значит, за стол!

— Может, — подсказал священник, — не стоит терять из виду горизонт?

— Разве речь идет не о французах, приятель? — спросил капитан с насмешкой в голосе. — Чего нам опасаться соотечественников?

— Дело в том, что на страже три матроса, один из которых сидит в гальюне, и я считаю, что не будет лишним поставить наблюдателя на Марселе!

— Лейтенант, — сказал Лефор, — раз вы говорите, что это французы, то мне было бы стыдно за то, что я остерегаюсь их, и даже за то, что делаю вид, будто остерегаюсь. У нас уже готова свинина, которая не может больше ждать, а также черепаха, ожидающая своей очереди. Окрестим, Бога ради, этих негритяночек, ибо наш монах спешит, и за стол! За стол!

Раздались два выстрела, и, словно сбегаясь на дележ добычи, флибустьеры сразу же собрались около коптильни. Держа сосуд в руке, отец Фовель собирался начать службу.

У священнослужителя был суровый вид, говорящий о том, что сейчас ему было совсем не до шуток, потому что он собирался приступить к крещению. Он терпеливо ждал, когда обученные им пираты построят женщин в ряд перед ним. Он ждал, держа в руке сосуд, наполненный солью крупного помола. Это была обыкновенная соль серого цвета, в которую он опускал пальцы свободной руки, словно молол ее и взвешивал на глаз.

Негритянок развеселила мысль, что они участвуют в столь необычной церемонии. Лефор обещал им не только по большому куску свинины, которую они обожали, но еще и приличную дозу рома. За исполнение этого обещания они готовы были креститься даже два раза, потому что они просто не понимали, чему радуются матросы, стоявшие вокруг них, так как они сами раздавали счастье, но счастье это было не духовного порядка, а более простое и понятное.

Когда матрос по прозвищу Сорви-Ухо закончил их выстраивать в соответствии с цветом кожи, а не росту, отец Фовель подошел к ним и пробормотал слова, которые их сильно рассмешили. Эти глупые девицы верили больше в кабаллистические заклинания своих колдунов, чем отцу Фовелю.

Впрочем, одна вещь придавала, по их мнению, некоторый авторитет этому человеку: два пистолета под сутаной, которыми он поигрывал то ли в растерянности, то ли желая припугнуть, но с таким огнем в глазах, что ни у кого не возникло больше желания улыбнуться.

Лефор, Шерпрей и другие флибустьеры стояли вокруг наставляемых. Всё эти люди, не знающие другой работы, кроме абордажа, стояли с абсолютно серьезным видом.

Отец Фовель попросил негритянок открыть рот и вместо того, чтобы просто посыпать немного соли на губы, он бросил в каждый широко открытый перед ним рот по горстке грубой слюдообразной соли.

Только когда им разрешили закрыть рот, все пятеро стали гримасничать и отплевываться с гневными возгласами.

Полные взаимного сострадания, они хлопали друг друга по спинам, вопили, что у них все горит во рту, к большой радости матросов, получающих в море так мало удовольствия.

Наконец Сорви-Ухо принес два сосуда с водой, и несчастные подумали, что наконец-то смогут затушить огонь во рту.

Но служитель культа дал им понять, что пить еще было нельзя, что они смогут досыта напиться позже, ибо, благодаря Богу, в трюме голландского корабля, взятого несколько дней тому назад, было столько питьевой воды, что несколько вспомогательных колониальных частей могли бы утолять жажду в течение года.

Сразу после этого, вместо того, чтобы смочить водой их лбы, он неожиданно вылил за шиворот двум первым девицам содержимое двух протянутых ему сосудов. Другим не пришлось долго ждать, потому что Сорви-Ухо уже сбегал к Арси и вернулся к коптильне.

Для них это было приятной игрой, и негритянки принялись смеяться над этим странным ритуалом, даже не подозревая, насколько он противоречил правилам религии. Впрочем, они думали только о жареной свинье, которую скоро должны были разрезать на части, и о вине, чтобы хоть как-то утолить жажду.

Когда последняя мулатка была облита, в воздухе раздались два ружейных выстрела.

Флибустьеры окружили только что крещеных девиц, вовлекая в хоровод, напоминающий оргию, ибо бедра и грудь негритянок тряслись в такт их прыжкам.

Лефор смеялся, глядя отеческим взором, как все веселились. Матросы уже начали прикладываться к вину. Оно было прохладным, потому что с утра его опустили в ледяную воду Арси. Когда каждый опустошил содержимое своего бананового листа, Лефор хлопнул в ладоши и объявил:

— А теперь поедим, господа, поедим!

Каждый сел там, где нашел место. Самые игривые рядом с одной из негритянок, начинающей беспокоиться, что ей придется отбиваться от мужских рук вместо того, чтобы поесть.

Наконец отец Фовель стал разрезать тушу свиньи. Люди передавали друг другу сосуды, в которые святой отец наливал вина. Когда все выпили, капитан приказал налить еще по одной порции малаги. Поднеся сосуд ко рту, он воскликнул:

— За нашего любимого короля, друзья мои!

Все хором подхватили:

— За нашего любимого короля!

Выпив, все набросились на свинину, обильно политую лимонным соком, посыпанную перцем и солью.

Трапеза длилась несколько часов.

Негритянки насытились первыми. Приходилось силой впихивать им в рот длинные ломтики свинины, с благочестием отрезаемые святым отцом. Когда они сопротивлялись, то кто-нибудь из флибустьеров подходил к ним и зубами отрывал выступающий изо рта кусок свинины. Всем было невероятно весело.

Как было принято в подобных случаях, вино никогда не пили маленькими глотками, и если один из приглашенных вел себя слишком робко, то Лефор заставлял его выпить полную чару мадеры — наказание, не применяемое к негритянкам, потому что в день их крещения они имели право на более уважительное отношение. Вполне возможно, что их берегли для других развлечений, о которых, впрочем, они наверняка уже догадывались по тому, как заигрывали с ними флибустьеры.

Но наступил момент, когда у самого Лефора уже не осталось ни сил, ни желания заставлять кого-либо пить или съесть еще кусок мяса. Его живот настолько округлился, что стал выпирать из-за ремня, а волосы на груди встали дыбом.

Моряки начали петь и кричать громче, чем до этого кричали негритянки. Они уже не понимали, что говорили, зато негритянки, переев, тихо кудахтали, как куры, которые только что снесли яйцо.

Однако они повели себя вполне расторопно, когда, воспользовавшись первыми вечерними тенями, самые предприимчивые матросы стали хватать их за талию и валить в еще теплый песок. Из уважения к святому месту, где их крестили, они убегали подальше, но не очень далеко. Они скрывались от любопытных глаз за густой растительностью и поджидали там тех, кто еще не задремал после столь обильного возлияния и такого количества съеденного мяса.

Прижавшись спиной к серой скале, Лефор тщательно набивал свою трубку, а неподалеку от него Шерпрей курил цигарку из табака, захваченного у голландцев. Будучи самым спокойным человеком из всех, во всяком случае самым уравновешенным, он стоял и переваривал пищу.

Но его благодушное состояние длилось недолго. Вдруг он вздрогнул. Показывать свое беспокойство было не в его привычках. И тут Лефор его спросил:

— Что-то вы не в себе, приятель. Может, вас мучают угрызения совести?

— Черт меня побери! Должно быть, мне померещилось…

Он перекинул цигарку в другой угол рта и, протянув руки в сторону океана, спросил:

— Корабли исчезли?

— И вправду! — согласился капитан, не выказав при этом большого удивления. — А жаль, мне так хотелось встретиться с нашими парнями!

Шерпрей долго размышлял о чем-то. Потом сказал решительно:

— Мне кажется, они бросят якоря в Гале.

— Тем хуже для них, — заключил Лефор. — Там они встретятся с капитаном Ля Шапеллем, а тот едва ли предложит им свинину и черепашье мясо.

 

Глава 3

Поход капитана Байярделя

Фрегат «Дева из порта Удачи» обогнул юго-восточную оконечность острова Доминик, даже не встретив ни одного из карибцев-людоедов, которых все так боялись.

Корабль повернул на восток, чтобы бриз дул ему в паруса и гнал его на большой скорости к берегам острова Мари-Галант.

Но вскоре пришлось остановиться, чтобы подождать «Быка» и «Святого Лорана». Подводная часть у них была смазана хуже, и они были тяжелее, поэтому с, каждой минутой отставали все больше и больше.

Когда солнце было в зените, Байярдель наконец увидел землю, похожую на серое облако, плавающее на глади воды. Когда некоторое время спустя его догнали два других корабля, он посмотрел в подзорную трубу и узнал Кафарнаум, а за ним бухту Анс-на-Гале.

Вдоль золотистых песчаных берегов тянулась густая растительность. Высокие пальмы, слегка наклоненные бризом, дувшим с берега, поднимали к небу свои листья, под которыми простирались заросли манцинеллы и гигантского молочая.

Ему не было необходимости вести дальше свою «Деву из порта Удачи», чтобы увидеть в бухточке Анс-на-Гале за красноватого цвета скалами; с зелеными и серыми пятнами силуэт неподвижно стоящего корабля со спущенными парусами.

При виде его сердце Байярделя сильно забилось. Он напрасно искал глазами название в носовой части этого корабля, напрасно пытался узнать в нем изящную и мощную форму «Атланта» капитана Лефора. Повторив, что Лефора не было в этих местах, как утверждал майор Мерри Рулз, он снова отдал приказ остановиться.

Минуту спустя по его указанию прибыл господин де Шамсеней. Старый моряк, самый опытный после Любюка на всей Мартинике, нашел начальника береговой охраны сидящим в своей узкой каюте, склонившим голову над развернутой картой.

Байярдель был мрачен. Он курил трубку без всякого удовольствия, а скорее всего по привычке. При появлении Шамсенея он поднял голову и спросил без всяких предисловий:

— Вы видите эту карту?

Он указал на набросок, переданный ему в форте Святого Петра майором Рулзом. Шамсеней уважительно кивнул головой.

— Так вот, мы находимся здесь, — продолжал Байярдель, отчеркнув на карте точку, находящуюся на море к северу от Кафарнаума. Через несколько часов мы можем достичь Анс-на-Гале. В этом заливе стоит в засаде корабль. Без сомнения, это корабль флибустьеров, если точны сведения, которыми мы располагаем.

Шамсеней кивнул головой в знак согласия.

— Месье, — продолжил Байярдель более ясным и уверенным голосом, — в нашу задачу входит завладеть им. Это — приказ короля! И вам надлежит выполнить его. Мы действительно должны очистить остров от разбойников, занявших его. Пока вы будете атаковать корабль, я поднимусь на «Деве из порта Удачи» до Анс Мабуйя, затем до бухты Кей-де-Фер. Вы сядете на «Святого Лорана» и возглавите военные действия с помощью старшего канонира Бельграно Жильбера Дотремона и лучших воинов. Я оставлю вам «Быка», который при необходимости придет на помощь, но в принципе я хотел бы сохранить этот корабль, чтобы использовать его только в самом крайнем случае. Я намерен направить его туда, где будет самая большая опасность. А если он вам не понадобится, вы направите его ко мне, как только доведете до конца вашу операцию.

— Хорошо, капитан, — ответил Шамсеней. — Ваши приказы будут выполнены.

Байярдель сложил карту, вынул изо рта трубку и вытряхнул пепел, постучав головкой о ноготь мизинца. Потом он откинулся на своем стуле, словно хотел получше разглядеть Шамсенея.

— Шамсеней, — сказал он тихим низким голосом, — мне хотелось бы еще Многое вам сказать. Присядьте и послушайте меня.

Заинтригованный моряк подчинился.

Байярдель откашлялся, чтобы прочистить горло, и продолжил:

— Я отлично знаю, что такие солдаты, как мы, всегда подчиняются данным им приказам и, в частности, приказам короля. Так вот, я полагаю, что будет серьезной ошибкой уничтожить этих флибустьеров, которые защищают Мартинику от нападений англичан, позволяя французским кораблям пройти беспрепятственно к нашим берегам. Но есть факт, против которого мы ничего не можем сделать: надо уничтожить их, потому что таков приказ. Для этого мы здесь и находимся.

Он умолк на мгновение и внимательно посмотрел на собеседника.

Шамсеней был спокойным и уравновешенным человеком. Он не испытывал особого уважения к генералу дю Парке, вместе с которым воевал когда-то против карибцев на Гренаде. Не будучи женоненавистником, он не терпел все же, когда женщины вмешивались в мужские дела, и полагал, что война и политика — удел мужчин.

— Капитан береговой охраны, — сказал он вежливым и степенным голосом. — Я придерживаюсь такого же мнения. Мне тоже не по сердцу дурное намерение нашей губернаторши.

Движением руки Байярдель прервал его:

— Не нам судить о действиях мадам дю Парке. Высший Совет дал ей много власти; на ней лежит большая ответственность, и я считаю, что она сильный человек, который сможет справиться с возложенной на нее задачей. Во всяком случае, повторяю, не нам судить о ней, нам, у которых нет ни ее власти, ни ее ответственности.

— Я допускаю это, — согласился Шамсеней.

— Я хотел бы вам сказать, — продолжил Байярдель, — что люди, с которыми нам придется сражаться, являются в первую очередь нашими соотечественниками, и я никогда не смогу этого забыть. Их считают преступниками, и в нашу задачу входит взять их, не так ли? Хорошо! Пусть будет так! Но мы сделаем это, месье, с аккуратностью, являющейся первой нашей добродетелью. Я думаю, что вы не станете атаковать этот корабль пушечными выстрелами! Нет! Постараемся в первую очередь занять выгодную позицию, такую стратегическую позицию, которая поставит флибустьеров в столь невыгодное положение, что вы сможете захватить их без боя. И только после этого я советую вам начать с ними переговоры и заставить их сдаться. И чтобы не было убитых! Боже мой, если Мерри Рулз не изменит своего решения, то они будут повешены в форте Святого Петра, но наши руки не будут обагрены кровью.

— Позвольте спросить, капитан, несмотря на приказ короля уничтожить их, многие флибустьеры действительно имеют разрешение на плаванье?

— Говорят, что это так, но я не видел этих разрешений.

Шамсеней кашлянул и улыбнулся:

— Вы знаете, что командор де Пуэнси давно пользуется милостью, как раз с того Момента, когда он купил остров Сен-Кристоф. Он не только сам выдал много разрешений на охоту, но добился разрешений для других корсаров за подписью самого кардинала Мазарини.

— Ну и что? — спросил Байярдель, почувствовав, что от этих слов его отчаяние немного стало отступать.

Шамсеней, вздохнув, сказал:

— Одно из двух. Или разрешения господина де Пуэнси, одобренные Его Величеством, действительны, и тогда майор Мерри Рулз и генеральша дю Парке попадают в двусмысленное положение по отношению к королю, или же они недействительны. Но если мы уничтожим людей, поддерживаемых королем, то нас будет ждать суровое наказание.

— Ваше замечание справедливо, — заметил Байярдель после минутного молчания, — к несчастью, этот вопрос должен быть решен в форте Святого Петра теми, кто имеет на это право. Теперь поздно. У нас есть поручение, которое мы обязаны выполнить.

Байярдель встал, Шамсеней тоже.

— Месье, — сказал затем капитан, — на лодке вы доплывете до «Святого Лорана». Принимайте необходимые меры.

— Еще одно слово, капитан, — сказал моряк. — Значит, я не должен принимать во внимание никакого разрешения и действовать строго в соответствии с приказами майора?

— Абсолютно верно, — ответил Байярдель. — Но, однако, сначала убедитесь, что перед вами действительно флибустьеры, а не честные коммерсанты.

Шамсеней поклонился капитану, открыл дверь и вышел.

Оставшись один, Байярдель еще раз обдумал то, что он только что услышал. Вообще-то Шамсеней был прав. Если король подписал разрешение на плавание, то генеральша совершила преступление, дав указание уничтожить флибустьеров, имеющих эти разрешения! Преступление, заключающееся в оскорблении Его Величества!

С быстротой молнии он представил себе все последствия, вытекающие из подобной попытки, гнев короля, наказание. Он спросил себя, не являлось ли это махинацией Мерри Рулза и его сообщников с целью окончательно дискредитировать генеральшу не только в глазах народа, но и перед Его Величеством для того, чтобы лишить ее прав на управление островом. Однако он слышал из собственных уст мадам дю Парке, что она была намерена напасть на этих пиратов, которые якобы угрожали Мартинике. Но, может, она сама что-нибудь не так поняла? Указ короля о пиратах разве касался флибустьеров, вооруженных командором де Пуэнси? Не воспользовались ли ее противники неясностью текста для того, чтобы заставить ее принять неверное решение?

Байярдель почувствовал, что к нему возвращается надежда. Теперь он сердился на Мари за то, что она не последовала его советам, за то, что не отстранила Мерри Рулза и даже, вопреки всему, стала его союзницей. Она могла потерять все, связавшись с этим плутом.

Сильно огорченный, он подошел к портику и увидел, как Шамсеней отплывает в лодке от «Девы из порта Удачи» по направлению к «Святому Лорану». Он сглотнул и почувствовал, что у слюны был привкус пепла.

Тут он вспомнил, как Лефор и он сам предупреждали Мари быть осторожной с Мерри Рулзом и этим шотландцем Реджинальдом де Мобреем.

Неужели она не приняла во внимание ни одного из этих замечаний?

Почему же она связалась с человеком, который мог только ненавидеть ее, не скрывая своих намерений добиться поста губернатора? Как она смогла после всего того, что сказал ей Лефор о Мобрее, снова и надолго приютить этого шотландца под своей крышей? Этот Мобрей злоупотребил ее доверием, воспользовавшись ее гостеприимством, и передал экипажам Кромвеля планы обороны острова. Ведь это именно он спровоцировал нападение карибцев. Он направил тогда английские корабли на Мартинику с целью завладеть островом, воспользовавшись битвой против дикарей.

И все это Мари пропустила мимо ушей!

Славный капитан чувствовал себя растерянным и огорченным. По его мнению, Мари была просто безрассудной и непостоянной женщиной, поддающейся любому влиянию. И несмотря на то, что она была женщиной с характером и обладала большой силой воли, она рисковала и могла проиграть, продолжая эту опасную игру.

Он представил, как Мерри Рулз потирает руки, Этому человеку без труда удастся свалить всю ответственность за уничтожение флибустьеров на генеральшу. И когда колонисты станут страдать от голода, увидев приближение английских кораблей, без всякой надежды на то, что хотя бы один французский быстроходный корабль придет им на помощь, тогда они поймут, что поступили неблагоразумно. А поступая так опрометчиво, они и не подумают обвинить себя в том, что подтолкнули губернаторшу на этот путь! Конечно, по их мнению, это она будет виновата во всем. С другой стороны, если не будут приняты во внимание разрешения на плавание, то король будет этим очень недоволен. А генеральшу просто отстранят от должности, потому что изворотливый Мерри Рулз всегда сможет сказать, что он только исполнял приказы.

Капитан испытывал отвращение и чувствовал себя просто убитым.

Господин де Шамсеней уже поднялся на борт «Святого Лорана», и с портика Байярдель видел, как лодка, доставившая его туда, возвращалась обратно. Но что бы он ни думал об этом, он не мог воспротивиться приказу, даже такому отвратительному.

Сложив руки рупором, он громко отдавал команды, а когда лодка подошла к борту фрегата, моряки на реях уже натягивали паруса.

В то время как «Дева из порта Удачи» плыла на север по направлению к мысу Мабуйя и заливу Кей-де-Фер, господин де Шамсеней собрал в каюте, выбранной им на «Святом Лоране», своих старших офицеров.

Этому человеку никогда не везло в делах. Сначала он был простым моряком, потом оставил море и занялся обработкой земли. Но вскоре его плантация захирела, потому что он повсюду посадил один сахарный тростник. Вскоре он оставил это занятие. Все дело было в том, что некий господин Трезел, другой колонист, получил монополию на выращивание сахарного тростника на всем острове. А участок земли, купленный Шамсенеем, оказался непригодным для возделывания табака и индиго. Тогда, несмотря на то, что возделывание сахарного тростника было снова всем разрешено, чтобы люди не могли разориться окончательно, Шамсеней снова попытался, вернуться в морской флот.

Вначале он был весьма спесивым, но неудачи образумили его. В течение какого-то времени он сам был ярым флибустьером и однажды в присутствии Мерри Рулза сказал во весь голос, что эти люди умеют делать только две вещи: грабить и убивать.

Но времена изменились, а с ними изменился и господин де Шамсеней. С годами он стал по-другому смотреть на авантюристов с островов и, как он сам дал понять капитану Байярделю, сегодня был менее уверен в том, что эти флибустьеры были столь опасны для колонии.

Во всяком случае, этот человек, независимый и любивший командовать, теперь чувствовал меньше уверенности в себе.

Он собрал в каюте молодого Жильбера Дотремона, лейтенанта Бельграно и колонистов Ля Шикотта и Эрнеста де Ложона и в нескольких словах поведал им о поручении, данном ему капитаном Байярделем.

Шамсеней смог давно оценить этих людей, с которыми он воевал еще против карибцев. Жильбер Дотремон был молодым человеком, рано разочаровавшимся в колонии и который правильно поступил, оставив ее и пойдя на военную службу, Шамсеней не без оснований подозревал его в ухаживаниях за Мари дю Парке, хотя и не знал, как далеко зашли эти ухаживания.

Бельграно был старшим канониром, от которого не требовалось особых знаний стратегии. Что же касается двух остальных колонистов — Ля Шикотта и Эрнеста де Ложона, то можно было сказать, что никакое, даже безумно опасное дело, не могло испугать их. Наоборот, всякая рискованная операция, даже та, которую почти невозможно было провести, всегда привлекала их обоих.

Когда все четверо поняли, что от них требуется, первым взял слово Эрнест де Ложон. Он не испытывал ни особой антипатии, ни симпатии к флибустьерам, и лишь мысль о битве оживляла и вдохновляла его.

— Господин де Шамсеней, — заявил он, — я считаю, что мы только подвергнем опасности наши войска, если начнем переговоры с флибустьерами, как вы нам сказали. Я знаю, что говорят о них на Мартинике. Испанцы называют их прокаженными, а наши колонисты — разбойниками. Видимо, так оно и есть! По определению, разбойники — это темные, бесчестные личности, иными словами, предатели. Как можно будет довериться их слову, которого мы сможем добиться от них? Доверившись этим людям, мы рискуем получить нож в спину. Я такого мнения, что их надо прямо атаковать с оружием в руках, с пушечными выстрелами.

— К сожалению, у меня приказ капитана береговой охраны господина Байярделя действовать так, как я вам сказал: начать переговоры, чтобы избежать большого количества жертв, предварительно убедившись в том, что перед нами действительно флибустьеры.

Он взглянул на Ля Шикотта, который, уловив вопрос в его взгляде, сказал:

— Мне кажется, что мой товарищ де Ложон высказал правильную мысль. Этим людям нельзя доверять. Давайте нападем на них, часть уничтожим, а других привезем в форт Святого Петра, где многим колонистам будет приятно увидеть, как они болтаются на деревьях.

Шамсеней собрался было уже открыть рот, чтобы повторить свои замечания, как к нему подошел Жильбер Дотремон. Он был элегантен и породист, и многие колонисты Мартиники недолюбливали его, потому что почти все женщины колонии смотрели только на него. Но в нем, однако, не было ничего фатовского. Это был благоразумный человек с твердым характером, великолепного телосложения. Он любил белых женщин, хотя и не пренебрегал порой и негритянками, которых часто встречал на плантациях своего отца.

Он потер руки по привычке, напоминающей немного манеры шевалье де Мобрея, что сыграло в свое время неплохую службу молодому человеку в его отношениях с Мари, и сказал с большой обходительностью:

— К сожалению, господа, мне кажется, что господин де Шамсеней не спрашивает нашего мнения, как нам надо действовать. Вероятно, оттого, что он получил конкретные приказы от капитана Байярделя, которому высшие власти города поручили командование походом и который сам получил конкретные указания, как надо действовать в этой ситуации.

Эрнест де Ложон бросил на Жильбера взгляд, который бы испепелил его, будь у него на то воля.

— Присутствующий здесь лейтенант Бельграно, — воскликнул он, — скажет вам, что лучший способ заставить умолкнуть этот экипаж, так это потопить его выстрелами из пушек. Не так ли, лейтенант?

Человек, к которому обратился де Ложон, оглядел мутным взором колонистов и перевел его на Шамсенея. Казалось, ему все было безразлично, настолько он ушел в себя.

— Безусловно, — сказал он наконец, — метко пущенное ядро может вывести из строя самый мощный корабль.

Взволнованный услышанным, де Шамсеней встал и сказал дрожащим от гнева голосом:

— Господа, как вам правильно заметил господин Дотремон, речь идет не о победе над врагом путем его уничтожения, а о том, как сделать так, чтобы взять как можно больше пленных живыми. Или эти люди сдадутся в плен — надеюсь, что им это зачтется, — или же, если они будут упорствовать и захотят сражаться, мы предпримем ответные меры. Во всяком случае, нам надо будет связаться с ними и приступить к переговорам. Мне больше нечего к этому добавить, господа, за исключением того, что заметил мне начальник береговой охраны: «Солдат должен подчиняться, а не обсуждать приказы». А среди нас только солдаты! Вы должны показать, господа, что умеете выполнять приказы. Вот так!

Четверо мужчин поняли, что разговор окончен. Они направились к двери, но капитан добавил им вдогонку:

— Берем курс на Анс-на-Гале. Господин Дотремон, доведите, пожалуйста, это до сведения экипажа, и чтобы никто не смел предпринимать каких-либо действий без моего приказа.

 

Глава 4

«Принц Генрих IV» и капитан Ля Шапелль

«Принц Генрих IV» был оснащен тремя мачтами: фок-мачтой, грот-мачтой и бизань-мачтой. Капитан Ля Шапелль жил под ютом, где находилась каюта Совета с окнами с обеих сторон.

Солнце медленно садилось за холм, но жара все еще стояла невыносимая, так что пришлось оставить палатку, сделанную из треугольных парусов, снятых с мачты в хвостовой части, которую капитан использовал только при сильном ветре, потому что она помогала выводить корабль на курс и правильно его вести.

Как и люди с Кей-де-Фер, Ля Шапелль увидел три корабля капитана Байярделя и тут же понял, что это были французские корабли.

Бесстрашный в бою, Ля Шапелль стал осторожным после недавнего нападения испанцев на Сен-Кристоф. Он смог спастись только благодаря скорости корабля, у которого была облегченная носовая часть, отчего нос был немного приподнят, но что, по мнению моряка, позволяло кораблю иметь лучшую устойчивость на волнах.

Сначала он был заинтригован тем, что три парусника легли в дрейф. Затем он увидел, что первый, самый большой корабль «Дева из порта Удачи» отошел от других, и успокоился. Ля Шапелль был убежден в том, что когда в море возникает необходимость в помощи другого корабля, то он, как на зло, никогда не встречается, но если потребуется избежать посторонних кораблей, то почти всегда нарываешься на эскадру.

Он решил отдохнуть на Анс-на-Гале. Дело было не в том, что он испугался одного или двух кораблей какой-нибудь страны, а в том, что в этой бухте он находился в невыгодном положении, если бы захотел дать бой или если бы в этом возникла необходимость.

Поэтому-то он старался не терять из виду передвижения «Быка» и «Святого Лорана». С этой целью он поставил на наблюдательный пост матроса, прозванного Арраш-Персилем за то, что тот был бурлаком и тянул плоскодонные корабли по Луаре до того, как стал моряком. В то время как Арраш-Персиль наблюдал за морем, Ля Шапелль накачивался ромом, опрокидывая стакан за стаканом.

Солнце закатилось за вершины холма, возвышающегося над бухтой, и жара, как по волшебству, сразу же спала. В этот момент Арраш-Персиль подошел к капитану с сообщением:

— Они скоро дождутся ветра, капитан. Видите, они стараются маневрировать так, чтобы им дул попутный ветер, и скоро будут здесь. А самый хилый из них плетется сзади.

Ля Шапелль ничего не ответил. Осушив последний стаканчик рома, он встал и принялся натягивать себе на голову колпак из синего сукна, похожий на ночной, но слишком большой, вроде тех красных колпаков, которые носили бретонские моряки.

Он не спеша натянул свою кожаную куртку в жирных и красных пятнах, подтянул такие же грязные штаны из грубой ткани, едва доходившие ему до бедер. Затем размеренным шагом направился в рулевую рубку. Там он отдал приказ поднять якорь, паруса, чтобы встать на ветер, и велел кормчему отчалить.

Он понял, что на всякий случай надо было выйти из бухты, чтобы «Принц Генрих IV» с сорока шестью пушками на борту мог свободно перемещаться вокруг врага, а при необходимости обратиться в бегство.

Вскоре ветер надул паруса фрегата, который величественно вышел в открытое море. Однако, не желая, чтобы у французов создалось впечатление, что он пытается скрыться, он быстро убрал паруса и стал ждать.

Через какое-то время можно было уже прочесть на носовой части идущего впереди парусника его название «Святой Лоран». Ля Шапелль медленно набил трубку и с любопытством стал ждать последующих событий.

Ему не пришлось долго испытывать своего терпения: «Святой Лоран» уже находился почти на расстоянии пушечного выстрела, и можно было разглядеть членов экипажа, стоящих на палубе.

Ля Шапелль увидел, как на мачте был поднят флаг с геральдической лилией.

Он вынул изо рта трубку и сказал Арраш-Персилю, стоявшему поблизости и тоже не терявшему из виду ни единого маневра соперника:

— Не могу понять, какую ошибку совершил этот французский корабль…

В этот самый момент «Святой Лоран» сделал холостой выстрел из пушки.

— Впрочем, не так уж глупо, — сказал Ля Шапелль. — Это говорит о том, что мы имеем дело с осторожным человеком. Поднимите на мачту наш флаг с геральдической лилией, Арраш-Персиль, если вы, конечно, найдете его, ибо он мог куда-нибудь запропаститься за то время, что мы не пользуемся им.

Затем он позвал старшего канонира, которому приказал тоже выстрелить из пушки.

Не меняя позы, Ля Шапелль услышал взрыв и увидел, как железная опора пушки повернулась на оси.

— Очень хорошо! — сказал он. — Больше ничего не делать, пока он не приблизится.

«Принц Генрих IV» стоял против ветра, и для «Святого Лорана» не составляло никакого труда подойти к нему. Но он не сделал этого. Шамсеней прервал маневр, когда убедился, что он мог быть услышан флибустьерами. Он схватил рупор и прокричал:

— Корабль Его Величества «Святой Лоран», капитан Шамсеней!

Ля Шапелль ответил таким же тоном:

— Фрегат «Принц Генрих IV», капитан Ля Шапелль с острова Сен-Кристоф.

Название острова Сен-Кристоф сказало Шамсенею больше, чем длинная речь. Он сразу же понял, что Байярдель не ошибся, и что его не обманули: он действительно имел дело с кораблем флибустьеров. С видом заговорщика он взглянул на стоявших рядом Жильбера Дотремона, Ложона и Ля Шикотта, потом поднес рупор ко рту и громко сказал:

— Капитан Ля Шапелль, у меня к вам дело. Мне дано поручение, касающееся вас. Не могли бы вы подняться на борт моего корабля?

Ля Шапелль, старый морской разбойник, был совсем неглуп и неплохо знал свое дело на палубе судна. У него создалось впечатление, что дело, которое касалось его, было весьма темным. Кроме того, он уловил в голосе Шамсенея угрожающую нотку.

Он пнул ногой ногу Арраш-Персиля и сделал ему жест рукой. Матрос сразу же побежал на палубу. Ля Шапелль не успел и рта раскрыть, как посередине корабля, там, где стояла грот-мачта, с десяток флибустьеров уже открывали люк, в котором были сложены ядра, другие бежали со всех ног вдоль верхних перил, подняв вверх пробойники, шомпола, неся чаны с водой.

Если бы в сгущающихся сумерках Шамсеней мог видеть лицо пирата, то обнаружил бы, что оно внезапно просияло, а губы вытянулись в странной улыбке. Но флибустьер напропалую врал ему в ответ:

— К моему большому сожалению, я не могу покинуть корабль. С этого расстояния вы не можете видеть, что сделали со мной эти чертовы англичане Кромвеля! Но вы можете поверить мне на слово, ведь с вами говорит капитан «Принца Генриха IV»: я не то, что бегать, я и ходить-то не могу, потому что ядром мне раздробило бедро в Порте Руаяль на Ямайке. С тех самых пор я могу стоять только на деревянном костыле.

Шамсеней не успел заговорить снова, как тот добавил:

— Однако, капитан, вы можете подняться к нам на палубу, где вас примут по всем святым законам гостеприимства.

Несмотря на наступающую темноту, Ля Шапелль увидел, как Шамсеней по очереди наклонялся к своим соратникам, словно спрашивая их мнения. Он терпеливо подождал, полагая, что этим только выиграет время и что матросы на фрегате скоро подготовят все к бою, если в этом возникнет необходимость.

Шамсеней снова взял рупор и спросил:

— Капитан Ля Шапелль, вы говорите, что вы с Сен-Кристофа?

— Абсолютно верно.

— Вы, случаем, не флибустьер?

— Флибустьер и все такое прочее! — дерзко крикнул в ответ Ля Шапелль, что не прошло незамеченным на «Святом Лоране». — Да, флибустьер, имеющий разрешение на плавание, подписанное самим командором де Пуэнси.

Он увидел, как Шамсеней снова советуется со своими. На борту фрегата все уже было готово для отражения нападения и даже для эффективного отпора. Ля Шапелль проверил, откуда дует ветер. Повернув штурвал так, чтобы поставить корабль под ветер, он ловким маневром мог поставить фрегат напротив левого борта «Святого Лорана». Тогда они дадут залп железными ядрами и пойдут на абордаж, если им будут угрожать.

— У меня приказ провести у вас досмотр и допросить вас, — крикнул Шамсеней. — Мне не хотелось бы причинить вам ни малейшего зла, но генерал-губернатор Мартиники приказал своим службам береговой охраны захватить всех флибустьеров, которые засели на острове Мари-Галант, и сопроводить их в форт Святого Петра, где их будут судить. Вам не будет нанесено ни малейшего ущерба, если вы добровольно согласитесь следовать за нами. Я, со своей стороны, возьму на мой корабль часть вашего экипажа и пришлю к вам несколько человек для вашей охраны.

Ля Шапелль плюнул в море так далеко, как только мог, чтобы выразить свое презрение. Он только спросил вкрадчивым голосом:

— Допросить кого? Кого сопроводить в форт Святого Петра и кого судить?

— Вас и ваш экипаж.

Ля Шапелль не помнил, чтобы когда-нибудь в тропиках люди были столь вежливы перед тем, как вздернуть на веревке доброго и храброго моряка.

Однако капитан был очень чувствителен к вежливому обращению, поскольку сам он был начисто лишен этой добродетели.

Он хрипло кашлянул в свой рупор и сказал таким тоном, словно был напуган:

— Дело в том, ваша милость, что мне не хотелось бы, чтобы меня судили, и, полагаю, что моему экипажу этого так же не хочется, как и мне. Мы клянемся Богом, что неповинны в приписываемых нам преступлениях, а святость наших нравов так же, как и наша скромная жизнь в прошлом, могут послужить лучшим гарантом этому.

Шамсеней снова переговорил с Дотремоном и с двумя колонистами. Вдали сквозь густой туман едва можно было различить силуэт «Быка», державшегося на расстоянии, как и было ему приказано. Но Ля Шапеллю плевать было на то, что происходило с этой стороны. Он наблюдал за средней надстройкой на «Святом Лоране» и был очень удивлен, когда вдруг увидел, что капитан передавал рупор стоящему рядом с ним человеку, которого он не знал. Это был Эрнест де Ложон, который сказал гневным голосом:

— Говорить о своей невиновности вопреки явной очевидности, когда речь идет о каком-нибудь флибустьере с Сен-Кристофа, значит наносить оскорбление достоинству королевских властей!

— Прошу извинить меня, ваша милость, — воскликнул Ля Шапелль медовым голосом, — но не имел чести быть представленным вам.

— Потеряв честь, вы теперь теряете голову! — сказал в ответ потерявший терпение Ложон, потому что только он и Ля Шикотт думали, что пират насмехается над ними. — Но если вы настаиваете на своей невиновности, мы захватим вас без всяких церемоний…

— Ну, ну! — ответил весело флибустьер, которого все это сильно забавляло. — Если я должен быть повешен, потому что я невиновен, то к чему же меня приговорят, если я действительно согрешил бы?

Снова рупор перешел в Другие руки.

Разгневанный Ля Шикотт просто вырвал его из рук своего друга и прорычал капитану фрегата:

— Так вы решились сдаться или нет? Нам следует вас потопить, или же вы согласитесь добровольно, без всякого сопротивления последовать за нами в форт Святого Петра?

— В форт Святого Петра, чтобы нас там судили? — переспросил Ля Шапелль, будто он плохо понял.

— Да, где вас будут судить!

Экипаж «Генриха IV» больше не мог скрывать своего веселого настроения. Он знал давно своего капитана и полностью доверял ему во все времена. Впрочем, эти люди уже ничего не боялись. На металлических решетках было полно зарядных картузов, запалы дымились, забойники были в сильных руках двадцати матросов.

Не каждый день Ля Шапелль так веселил своих людей. Он продолжил:

— Чтобы нас судили! Но как? По десяти заповедям или же по французским законам?

— Каналья! — крикнул Ля Шикотт. — Каналья, делающая различие между заповедями Бога и французскими законами!

— Знаю! Знаю! — крикнул Ля Шапелль. — Я выгляжу, конечно, очень требовательным, потому что, желая быть осужденным в соответствии с заповедями господа Бога, я требую того, что не делалось в этом королевстве вот уже в течение тысячи лет! Но это неважно.

Ля Шикотт тоже был сражен. Понимая, что его гнев пересилит разум и что он рискует дойти до крайности, он предпочел передать рупор Шамсенею, отвечающему, по сути, за все действия. Никто не мог действовать без его приказа.

Шамсеней, несмотря ни на что, спокойно спросил:

— Спрашиваю в последний раз, капитан Ля Шапелль, вы решились сдаться и следовать за нами в форт Святого Петра? Прошу вас ответить мне «да» или «нет».

— Вот вам мой ответ! — крикнул Ля Шапелль.

Он повернулся лицом к экипажу:

— Все по местам! — скомандовал он, положив руки на пистолеты. — Горе тому, кто мне не подчинится! Если они решат смыться, постарайтесь сделать так, чтобы ваши ядра летели быстрее, чем они!

Двадцать пушек на правом борту «Принца Генриха IV» выстрелили одним залпом. Корабль окутало дымом.

Ля Шапелль, не покидавший своего поста, заметил над этим облаком, в котором еще порхали горящие частицы пороха, как взлетели вверх три верхних опоры, словно соломинки, унесенные сильным порывом ветра.

Он схватил пистолеты и стал стрелять, останавливаясь только для того, чтобы перезарядить их. Теперь выстрелы из мушкетов раздавались из-под нижних парусов «Принца Генриха IV». «Святой Лоран» вяло отвечал. То ли от страха, то ли от того, что лейтенант Бельграно не мог находиться одновременно около двух пушек, но выстрелы не доходили до цели.

В какой-то момент Шамсеней увидел Ля Шапелля, который исполнял на средней надстройке корабля какой-то дьявольский танец. Он солгал, потому что у него были целы обе ноги, что не мешало ему вопить, показывая с насмешкой на один из сапогов:

— Поднимайся ко мне на борт, капитан! Я приготовил для вас хороший выстрел из моей деревянной ноги!

Взглянув в сторону открытого моря, Шамсеней увидел следующее: «Бык», находящийся здесь для того, чтобы прийти ему на помощь в случае необходимости, поднял паруса и бежал от выстрелов, так как по нему тоже стреляли из пушек, установленных в носовой части «Принца Генриха IV».

Он увидел, что их покинули, и чувствовал себя растерянным. Шамсеней подумал, что его судьба только что определилась, и смело принял решение. Он посчитал, что если ему суждено погибнуть, то он, по крайней мере, погибнет вместе с этим флибустьером.

Он никому не сказал об этом. Да ему и не дали бы этого сделать, так как Дотремон, Ля Шикотт и Ложон бегали по палубе, подбадривая голосом и жестами храбрых матросов с его корабля. Он надеялся единственно на то, что встревоженная канонадой «Дева из порта Удачи» вернется и заставит умолкнуть этот страшный пиратский корабль, казавшийся неуязвимым.

Но на это ему нельзя было рассчитывать, так как «Дева из порта Удачи», видимо, была уже далеко, и все, включая и его самого, могли погибнуть до того, как она вернулась бы.

Он готовился умереть, как солдат, солдат, слепо подчиняющийся приказу, несмотря на собственное мнение.

 

Глава 5

У капитана Лефора

Прислонившись к вулканической бомбе, держа в одной руке трубку, а в другой кувшинчик вина, Ив Лефор смотрел, как вокруг начали появляться ночные тени. Кокосовые орехи на пальмах напоминали огромных грифов, задремавших в листве. Морские птицы исчезли. Вот-вот должна была наступить глубокая тьма.

Но в бухте Кей-де-Фер не было тихо. Добрая половина матросов «Пресвятой Троицы» приняла разумное решение поспать прямо в теплом песке пляжа, словно на матрацах. Остальные продолжали петь и кричать. Все запевали разные песни, и это пение было похоже на какие-то нестройные выкрики. Один пел о том, что ему хочется выпить, другой нежным и меланхоличным голосом пел песню о любви. Было просто поразительно, как люди ухитрялись спать в этой оргии непрекращающихся звуков. Правда то, что хорошая пища и горячительные напитки являлись для них самым лучшим снотворным. И, наконец, были еще флибустьеры, довольствовавшиеся небольшой дозой вина, которые продолжали гоняться за негритянками, крещенными утром, убегавшими от них в кусты.

Они тоже пели, и девицы им подпевали. Несмотря на штурмовые атаки, блестяще ими выдержанные, негритянки проявили удивительную жизнестойкость.

Побывав в колючих зарослях с одним, они возвращались к устью Арси, без сомнения, для того, чтобы подхватить нового воздыхателя, Там сидел какой-то меломан, наигрывающий местный танец на однострунном инструменте, а другой отбивал такт на барабане, а негритянки приплясывали, выделывая танцевальные фигуры, при этом припевая:

Танцуй календу!

Не капитан платит за негров,

Он заставляет их платить самих,

Чтобы устроить праздник!

Танцуй календу!

Танцуй календу!

Капитан устроил бал

Для негров.

Танцуй календу!

Танцоры прибегали при виде их соблазнительных телодвижений и трясущихся грудей, повторяя их движения живота при каждом барабанном ударе. Девушки танцевали с таким выражением лица, словно приглашали матросов совокупиться. Самые ловкие матросы, во всяком случае те, кто еще держался на ногах, делали высокий прыжок и падали у ног избранниц.

Одни отходили подальше, пытаясь поцеловать своих танцовщиц в затылок или в губы. Сначала они не сопротивлялись столь ясным предложениям, но в тот самый момент, когда матросы приближали к ним свои губы, они вырывались из их объятий. При этом они смеялись визгливыми, зазывающими голосами, которыми могут кричать только попугаи.

В этом спектакле, видимо, было что-то притягательное, так как вокруг собралось много зрителей, уже пресытившихся и утомленных, но которым доставляло видимое удовольствие смотреть на этот танец, опьяняющий их, как только что выпитое вино.

Некоторые хлопали в ладоши, сложив их таким образом, чтобы звук был сильнее и резче, чем крики негритянок: «Танцуй календу!»

Затем, словно вспугнутые выстрелом птицы, они разбегались по кустам. Это говорило о том, что, несмотря на внешнюю грубость, флибустьеры все-таки сохраняли приличия.

Господин де Шерпрей смотрел на эту картину с абсолютным безразличием. Совесть у него была действительно спокойна. То, что ответил ему отец Фовель на его уместное замечание относительно опасной близости двух противоположных полов, ободрило и успокоило его. Действительно, чистота — это внутреннее качество человека, а негритянки были внутренне чисты вот уже несколько часов, и, следовательно, не было ничего плохого в том, чтобы люди весело отпраздновали пять крещений, которые состоялись сегодня утром.

В это время монах бродил с видом человека, потерпевшего кораблекрушение, вокруг остатков жаркого. Держа в руке длинный острый нож, который он использовал утром при готовке, он то тут, то там срезал с костей свиньи остатки мяса и небольшие ломтики сала, оставшегося на панцире черепахи. Оставшегося мяса и сала хватило бы на то, чтобы насытить голодного людоеда, а у отца Фовеля был желудок, как у старой девы, который мог переварить все. Он опустошал также и калебасы, наполовину наполненные вином, недопитым флибустьерами.

С наслаждением обсасывая свиную кость, он подошел к задремавшему капитану Иву Лефору. Тот с трудом взглянул на серую сутану, но монах сказал тихим голосом:

— Знаете, сын мой, что эту бухту не зря называют Кей-де-Фер — Железные скалы? Здесь много песчаных отмелей, представляющих большую опасность для плавания. Я отлично понимаю, что вам это известно, потому что вы приказали сначала прозондировать дно, прежде чем заплыть сюда и поставить на якорь «Пресвятую Троицу». Но предположим, что вдруг поднимется ветер, как это часто случается в море: ваш корабль может тогда сесть на мель…

— Надеюсь, святой отец, — ответил Лефор, сделав над собой большое усилие, чтобы заговорить, — что вы попросили вашего Господа Бога о том, чтобы с нами не случилось подобного.

— Да, конечно!

— Тогда чего нам бояться, спрашиваю я вас?

— Сын мой, — продолжил отец Фовель, — ведь сказано, что тот, кто ждет небесной помощи, должен сначала попытаться помочь себе сам.

— Вы никогда не убедите меня, монах, в том, что Господь Бог не способен сделать того, что он хочет, не прибегая к чьей-либо помощи! Вы каждый день твердите нам, что Бог повсюду, во всем, и что только Его воля исполняется на этой земле, поэтому я не понимаю ваших теперешних опасений.

Неподалеку от них Шерпрей шагал взад и вперед по пляжу, о который разбивались тихие волны. Внезапно он остановился, вытянув свою худую длинную шею, и нахмурил брови.

Однако, не изменяя своим привычкам, он не спеша направился к капитану, разговаривающему со священником.

— Вы слышите? — спросил он у них.

— Забодай тебя корова! — воскликнул Лефор. — Как можно что-нибудь расслышать среди этих бабских криков и барабанного стука, от которого просто сходят с ума эти девицы с кожей финикового цвета?

— Прислушайтесь, — посоветовал помощник, — прислушайтесь получше, прошу вас. Мне кажется, что я привык к боям, и догадываюсь, что где-то вдали стреляют из пушек!

Резким и гибким движением, на которое, казалось бы, был не способен этот громадный полусонный человек, Лефор вскочил на ноги. Последовав совету Шерп-рея, он и отец Фовель внимательно прислушались. Но они ровно ничего не услышали.

Лефор покраснел от гнева.

— Святой отец, — приказал он, — скажите, чтобы они прекратили орать и петь. Остановите эту музыку и барабанный грохот, иначе я размозжу кому-нибудь башку, если у меня на это найдется время!

Но монах даже не двинулся с места. Он просто приподнял сутану и выхватил два голландских пистолета, которые он зарядил накануне, и выстрелил в воздух. Как по волшебству, на острове воцарилась тишина, которая, впрочем, длилась недолго.

Со всех сторон сбежались флибустьеры: от устья реки, от холма, от кустов, покинув своих негритянок с юбками, задранными на голову, — чтобы узнать, в чем дело. Другие, у которых был крепкий сон, просто перевернулись на другой бок, чтобы не слышать грохота, который мог вырвать их из состояния приятного оцепенения.

— Тихо! — прорычал Лефор. — Тихо! Всем внимательно слушать!

Все разом затихли.

И тут Лефор убедился в том, что Шерпрей не ошибся. Вдали раздавался какой-то неясный глухой гром, но это была не гроза, потому что сухие разрывы раздавались в ночном воздухе приблизительно через равные интервалы.

— Порази меня гром, если на той стороне острова не идет настоящий бой! Вы слышите выстрелы со стороны Анс-на-Гале?

Взглянув на Шерпрея, он медленно подошел к нему и сказал с насмешливой улыбкой:

— Ну что, господин помощник, кажется, это ваши знаменитые французские корабли задают пороху нашему другу Ля Шапеллю! Странные они какие-то, эти французские корабли, если они охотятся на добрых и храбрых флибустьеров!

Шерпрей в ответ только пожал плечами. Он составил себе мнение, и ничто на свете не могло поколебать его: все доводы капитана были напрасны.

— Осторожность, — начал отец Фовель торжественным тоном.

— Кто говорит об осторожности? — воскликнул Лефор. — Кто говорит об осторожности, когда напали на одного из наших? Может, кто-то хочет сбежать? Пусть выйдет вперед и назовет себя. И, черт побери, он может быть уверен, что Ив Лефор сразу же даст ему понюхать, чем пахнет жженый порох!

— Спокойнее, сын мой, прошу вас, — продолжал монах. — Я просто говорил, что осторожность требуется для того, чтобы мы поднялись на судно и были готовы ко всякой неожиданности.

— Подняться на судно?! — ответил Лефор со страданием в голосе. — Подняться на судно?! Да покажите мне того, кто смог бы в такую темень провести нашу «Пресвятую Троицу» среди этих песчаных отмелей, называемых подводными скалами!

Он по очереди посмотрел на монаха, на Шерпрея, потом оглядел всех присутствующих матросов:

— Если среди вас найдется человек, думающий, что сможет выйти из гавани, не поцарапав днища судна и не сев на мель, то я передам ему командование кораблем. Полагаю, что все будут согласны с тем, что мы увеличим его долю в нашей следующей добыче!

Всем было настолько очевидно, что темнота помешает маневрированию среди опасных песчаных и илистых отмелей, преграждающих проход через залив, что никто не ответил.

— Смелее! — продолжил капитан, снова обращаясь к флибустьерам. — Чего стоите, как вкопанные, куча растяп?! Поживее за работу! Я сказал: десять человек! Сорви-Ухо возьмет на себя командование. Сорви-Ухо, послушайте меня. Вы подниметесь с этими десятью ягнятами на борт судна, взяв с собой столько гранат и бочек с порохом, сколько сможет выдержать лодка. Прихватите с собой достаточное количество запасов. Те, кто останется здесь, должны будут почистить свои мушкеты, чтобы не было осечек при стрельбе.

Он сделал резкий полуоборот и, казалось, стал искать среди окружавших его людей знакомое лицо. Он остановил свой взгляд на флибустьере по прозвищу Трос, потому что длинный, высохший и бледный, как северянин, тот был похож на непросмоленный канат. Его длинные ноги создали ему славу самого быстрого бегуна на всех островах.

— Трос, братец мой, — обратился он к нему, — пока мы будем маневрировать, сбегайте и посмотрите, что творится в окрестностях Анс-на-Гале. Если бой идет на берегу, постарайтесь довести до сведения Ля Шапелля, что мы идем к нему на помощь. А если на воде, не теряйте времени на любование фейерверком, а возвращайтесь обратно еще быстрее. Вперед!

Все стали расходиться по своим местам, выполняя приказы Лефора. Лодку спустили на воду. Отец Фовель перезарядил свои пистолеты и с хитрым видом похлопывал себя по животу.

Негритянки, конечно, поняли, что происходит, и как-то быстро погрустнели. Речь, разумеется, больше не шла о том, чтобы безумствовать в кустах. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу с испуганным видом, вращая глазами и сверкая белками в ночи, которая все больше сгущалась.

Ни один флибустьер больше не замечал их присутствия. Настал опасный момент, и все они занялись своим оружием. То там, то здесь еще лежали храпящие во сне флибустьеры, утомленные жарой, вином и мясом.

Лефор принялся трясти их. Одного он пнул ногой в бок, другому вылил на голову полную калебасу воды. Те разом сбросили с себя оцепенение. Сразу поняв, в чем дело, они взялись за работу, за исключением одного, который спал так крепко, что рыгнул в лицо трясущего его капитана. Затем он повернулся на другой бок, при этом выругавшись так, что даже отец Фовель, который был ко всему привыкший, покраснел. Теряя всякое терпение, Лефор схватил пистолет и выстрелил прямо над ухом матроса. Тот вскочил, словно ошпаренный кот.

— Корабль с правого борта! — прокричал капитан, громко рассмеявшись.

Флибустьер не стал больше слушать. Он уже был на ногах, держа в руках ружье. И все-таки ему понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, что речь шла не о паруснике в море, а о приготовлениях к осаде.

В этот момент вернулась лодка, нагруженная порохом и гранатами. Тогда капитан взглянул на негритянок и сделал им знак, чтобы они готовились занять места в лодке, когда она будет разгружена, затем он поручил Сорви-Уху отвезти их на борт корабля, потому что на берегу они только бы мешали.

Каждый стоял на своем посту, покуривая трубку или выпивая стаканчик рома на посошок. Наступила глубокая ночь. На Кей-де-Фер воцарилась какая-то странная тишина. Казалось, что все забыли, что еще час тому назад здесь развернулась дьявольская оргия.

Шерпрей прикинул в уме, что такому человеку, как Трос, бегавшему быстрее зайца, не понадобится много времени, чтобы вернуться из Анс-на-Гале.

Никто не высказывал ни малейшего беспокойства, потому что, по сути, такова была повседневная жизнь этих людей: попировали — и в бой. Конечно, они были огорчены, что, может быть, на этот раз им ничего не удастся взять.

Трос еще не вернулся. Шерпрей, не отрывая от моря глаз, подошел к Лефору и сказал ему своим медленным замогильным голосом, идущим словно из трюма с галетами:

— Если не ошибаюсь, я вижу фонарь на носовой части, почти на уровне морской поверхности.

Он указал рукой в сторону горизонта. На небе стали то там, то здесь зажигаться звезды, ярко блестела луна. Стало настолько светло, что можно было различить оснастку «Пресвятой Троицы». Вдали по-прежнему раздавались пушечные выстрелы, а временами в небе отражалась кровавая молния: без сомнения, это был выстрел из большой плохо заряженной железной пушки, порох которой сгорал прямо в воздухе.

— Я скорее подумал бы, что это светящаяся рыба, потому что свет вашей носовой лампы слишком бледен, господин де Шерпрей.

— Этот фонарь зеленого цвета, — с обычным упорством продолжил помощник, — и если глаза, как всегда, не обманывают меня, то скажу вам, что это трехмачтовик, фрегат, носовая часть которого забирает воду при каждом наплыве волны, а его штурвал выходит из воды при плохой погоде. По этому огню я могу судить, что это флагман, собирающийся лечь в дрейф.

Этот разговор доходил до ушей матросов. Они окружили капитана и его помощника и еле слышным шепотом повторяли друг другу, что тоже видели свет, о котором говорил Шерпрей.

Какое-то время Лефор хранил молчание, потом прервал его и сказал следующее:

— Мне понадобится хороший канонир на борту «Пресвятой Троицы». Было бы глупо пренебречь положением, в котором находится наш корабль, ни разу не выстрелив из наших пушек. Если бы наш монах не был бы занят чтением своего требника, тряся при этом бородой, то именно его я направил бы на борт корабля.

— Здесь! — быстро ответил священник, засовывая требник за пояс. — Здесь! Я хотел бы, капитан, чтобы вы не зря обращались ко мне.

— Тогда, — сказал с улыбкой Лефор, — возьмите с собой с десяток наших лучших пиротехников, прыгайте в лодку и ждите приказа стрелять. Прошу вас ничего не предпринимать до того, как мы дадим вам с берега знак, что решили отбросить этих разбойников.

Свет на носовой части фрегата стал более ярким. Теперь его было видно намного лучше. Силуэт корабля вырисовывался все четче и четче, словно он выходил из густого тумана.

По мере приближения «Девы из порта Удачи» к берегу, матросы Лефора начали волноваться и нервничать. Все были готовы к встрече. Они уже забыли о Тросе, который должен был принести известия из Анс-на-Гале.

— Итак, дети мои, — повторил капитан, — если это наши враги, то, надеюсь, вы сможете им доказать, что гостеприимство Берегового Братства — не пустое слово! Черт побери! Что касается меня, то клянусь на своем клинке, что заставлю капитана этой бочки для сельдей проглотить скелет нашей свиньи.

— А я, — с обычной медлительностью вмешался Шерпрей, — я обязуюсь заняться помощником при условии, что вы будете так добры оставить мне панцирь черепахи, чтобы я по-своему сделал для него гребень!

— Обещаю, Шерпрей!

Потом Лефор повернулся ко всем и сказал:

— Все слышали: чтобы никто не дотрагивался ни до свиных костей, ни до панциря черепахи! Разрази меня гром, если, друзья мои, спектакль, который я вам обещаю, не компенсирует вам этих убытков!

Лефор с присущим ему красноречием еще долго разглагольствовал на эту тему, и Шерпрей удивился про себя, что на этот раз тот не заговорил обо всех капитанах, плавающих под знаменитым черным флагом: Монтубане, Барракуде, Ляпотри, к именам которых почти всегда прибегал Лефор, чтобы придать побольше веса своим аргументам. Но после того, как он сам повзрослел под флагом флибустьеров, он все реже и реже обращался к душам своих бывших командиров. Дело в том, что его имя вызывало в Мексиканском заливе такое же волнение, как имя любого из этих флибустьеров, особенно знаменитых своими кровавыми подвигами и храбростью. Капитан «Пресвятой Троицы» не уступал им в храбрости, но, может, в его грубой оболочке билось еще не совсем огрубевшее сердце, да и вообще он был слишком чувствительным по отношению к поверженному врагу, чтобы его имя было высечено на стенах Пантеона гигантов пиратского дела.

Именно об этом думал помощник капитана, когда Трос вбежал в круг флибустьеров. По его словам, он бежал долго, ни разу не остановившись. Добежав до Гале, он сразу вернулся, едва взглянув на великолепный фейерверк, устроенный на море, о котором ему говорил Лефор.

Он сказал, что успел увидеть схватку двух кораблей, один из которых уже стал здорово давать крен на левый борт. Это была французская посудина, а не корабль капитана Ля Шапелля. По его мнению, было бы напрасным вмешиваться в эту драку, которая должна будет закончиться в пользу их товарища еще до того, как они успеют прибыть к нему на помощь. К тому же их присутствие на берегу не принесло бы никакой пользы матросам с фрегата «Принц Генрих IV».

Лефор с большим волнением выслушал гонца, и, когда тот закончил, сделал следующий вывод:

— Я верю в нашего приятеля Ля Шапелля. Этого человека не возьмешь ни горшком смолы, ни двадцатью большими пушками, ни, тем более, сотней мушкетов.

С этими словами он бросил Тросу мешочек с золотыми монетами и дал ему знак, чтобы он лег отдохнуть на песке. Флибустьер ответил, что ему надо немного времени, чтобы перевести дыхание, утверждая, что вскоре он сможет участвовать в бою, который он не пропустит ни за что на свете. Он даже признался, что именно поэтому он так быстро бежал на обратном пути.

Не успел он закончить, как с десяток флибустьеров одновременно громко и грубо выругались.

Движимые каким-то предчувствием, все повернули головы в сторону моря, и вскоре причина их гнева стала понятна.

Находясь еще довольно далеко, трехмачтовик бросил якорь. Его название было все еще невозможно разглядеть. Но несколько лодок уже стояли на воде под его пузатым корпусом. Люди спустились в них по веревочным лестницам и по порядку расселись по местам. Может быть, из-за большого расстояния казалось, что они проделали все это без единого звука. Но через какое-то время все поняли, что матросы, собирающиеся высадиться на берег, не хотели, чтобы их заметили, потому что как только две первые лодки отплыли от борта фрегата, флибустьеры ясно уловили мерные и мягкие гребки весел, шлепающие по воде в едином ритме.

— Даю чайник французского вина против ковша соленой воды, — прошептал Шерпрей, — что эти разбойники идут по направлению к «Пресвятой Троице».

Тут раздался прерывистый смех Лефора.

— Храни их Бог от этого! — сказал капитан. — Потому что на борту находится человек, который без всякого сомнения, скажет первым, что небо, если оно карает, начинает с того, что ослепляет того, кого оно хочет погубить; но я знаю этого человека: во всех тропиках ему нет равных ни в том, как он умеет прочесть мессу, ни в том, как прирезать разбойника! Вы скоро услышите голос его пушки, или я больше не ваш капитан!

Шерпрей не ошибся: две первые лодки плыли к «Пресвятой Троице».

— Они захватят наш корабль! — сказал кто-то.

— Хотел бы я увидеть, как они это сделают! — ответил Лефор.

— Спорим! — предложил Шерпрей. — Чайник французского вина против пинты соленой воды.

— Ставлю! — подтвердил Лефор. — Но при условии, что я лично займусь капитаном.

— А как, капитан, вы узнаете его в такой темноте? — спросил с усмешкой Сорви-Ухо.

— Очень просто! Это должен быть какой-нибудь потаскун с лентами вокруг воротничка, с вышитыми манжетами на рукавах и со шляпой с рыболовную сеть с гусиными перьями.

— Договорились, — подтвердил Шерпрей, — как только мы увидим похожего человека со шляпой, которую вы нам обрисовали, мы тут же направим его к вам.

К своему большому удивлению флибустьеры увидели, что после того, как лодки подплыли к фрегату, люди, сидящие там, начали разговор с человеком, перегнувшимся через борт. Луч света, идущий резкой прямой линией серебристого цвета до самого горизонта, осветил в этот момент голову этого человека. По голому черепу, круглому и похожему в лунном свете на золотое яблоко, все сразу признали в нем отца Фовеля.

— Клянусь кровью Господа Бога, что мне очень хотелось бы знать, о чем это наш задрипанный братец договаривается с этими людьми! — воскликнул Лефор.

— Он продает нас! — ответил Шерпрей с издевкой.

— Видимо, не очень дорого просит! — ответил капитан. — Вы один, помощник, стоите больше, чем весь груз!

Лодки уже отплывали от борта фрегата, направляясь к берегу.

— Вот они и к нам плывут! — воскликнул кто-то.

— Приготовимся! — сказал другой.

— Осторожно, мои ягнятки, — приказал капитан. — Лучше сначала посмотрим, что будет делать наш отец Фовель.

Едва Лефор успел закончить, как пламя вырвалось из портика «Пресвятой Троицы». Столб воды, образовавшийся примерно в двух таузах от первой лодки, говорил свидетелям этой сцены, что достойный священник промахнулся.

Но отец Фовель, однако, не сильно огорчился этим. Три выстрела раздались в ночной тишине, и три ядра упали рядом с двумя лодками. Оттуда послышались нечеловеческие крики, несколько человек бросились прямо в воду, вероятно, подумав, что было прямое попадание в их лодку.

Со стороны фрегата Байярделя тоже раздались крики, но это были крики ярости, бешенства. На «Деве из порта Удачи» времени не теряли. После выстрела из большой пушки там поняли, что имеют дело с пиратами и что было напрасным делом начинать с ними переговоры. Но там также поняли, что большинство флибустьеров находилось на берегу. Конечно, их корабль было легко захватить, но надо было еще точно выполнить поручение капитана береговой охраны: он должен взять в плен флибустьерский экипаж.

Для этого еще несколько лодок быстро спустили на воду. Единым и быстрым движением — ибо теперь им не было никакого смысла стараться плыть бесшумно — матросы с фрегата занимали в них боевые места, держа под мышкой свои мушкеты, подвесив к поясам гранаты и сабли.

В первых двух лодках люди были настолько напуганы выстрелами, что не знали, в каком направлении им надо грести, поэтому они легли в дрейф в ожидании непонятно какой помощи. Может быть, она придет от их товарищей, которые бряцали оружием и переругивались.

Лефор разделил своих людей на две группы: одна укрылась в кустах, другая направилась к устью реки Арси, где невысокие скалы могли скрыть их от взглядов и в то же время защитить. Его план, изложенный в нескольких словах, состоял в том, что надо было людям дать возможность высадиться на берег. Может, они сначала захотят там переговорить, прежде чем открыть огонь? Во всяком случае капитан хотел знать, с кем он имеет дело, потому что он утверждал, что с англичанами надо воевать иначе, чем с голландцами, а с португальцами иначе, чем с испанцами. А тем более, если речь шла о французах! Но он никак не мог понять, неужели кучка его соотечественников приплыла для того, чтобы искать ссоры с ним и с капитаном Ля Шапеллем?

В сопровождении Шерпрея и Троса он пошел укрыться за кустами кокколобы, чьи широко раскинутые листья могли, каждый, свободно прикрыть половину человеческого тела.

С этого места флибустьеру было видно все, что происходило на воде. Луна освещала эту картину мягким и нежным светом, который бы привел в восторг художника, особенно яркие светящиеся точки на ружейных стволах, на доспехах и саблях, сверкающих под ее лучами.

Четыре широкие лодки с солдатами подплыли к первым двум. Они успели поднять на борт тех, кто в панике бросился в воду. У нападающих воцарился порядок. Видя людей, подплывающих к песчаному берегу в открытую, что, конечно, свидетельствовало об их храбрости, но также и о безумной неосторожности, Лефор догадывался, что его матросы уже больше не могли терпеть.

Какие прекрасные мишени были перед ними! Учитывая, что флибустьеры были великолепными стрелками, разведчиками, уменье которых стало просто легендарным, было маловероятным, что кто-нибудь из этих храбрых солдат остался бы целым и невредимым!

Все лодки причалили к берегу одновременно. С ловкостью и уверенностью, говорящими о длительной тренировке, люди, сидевшие в них, прыгнули в воду до того, как лодки были закреплены, после чего они вытащили их носовую часть на берег.

Несколько минут спустя на берег высадились примерно около шестидесяти хорошо вооруженных и решительно настроенных человек.

Отец Фовель, остававшийся на борту «Пресвятой Троицы», не подавал о себе никаких знаков. Стоя в тени скалы, фрегат напоминал мертвый корабль, похожий на призрак, без освещения и огней.

Лефор тихо посмеивался, догадываясь об уловке священника.

Действуя таким образом, тот просто-напросто разделил десант надвое. В то время как шестьдесят солдат высаживались на берег, остальная часть экипажа оставалась на борту для предупреждения нападения. А флибустьерам, остававшимся на берегу, оставалось меньше людей, с которыми им придется вступить в бой. Когда они выведут этих солдат из строя, им будет легче победить других.

Шерпрей прервал насмешливый смех капитана, сказав ему:

— Мне кажется, капитан, что я обнаружил вашего человека.

— Моего человека?

— Ну, того типа с ленточками вокруг воротничка, с вышитыми манжетами на рукавах и со шляпой с гусиными перьями. Их капитана, вот кого! Того, кому вы запихнете в рот скелет свиньи.

— Ах ты, черт побери! А ну-ка покажите мне, где прячется эта нахальная шавка?

Помощник показал ему рукой:

— Вон там, — ответил он и, хмыкнув, добавил: — Знаете ли, капитан, если, конечно, мои глаза не обманывают меня, эта нахальная шавка почти такого же роста, что и вы!

 

Глава 6

Байярдель против Лефора

Лефору не понадобилось много времени для того, чтобы различить среди солдат, выстроившихся в ряд на песке, капитана Байярделя. Однако он в нем не признал начальника береговой охраны из-за бледного лунного света и широкой шляпы, скрывавшей лицо. К тому же гнев просто ослепил его. В этом человеке он видел только того, кто имел наглость быть с ним одного роста, разбойника, державшего себя слишком вызывающе и прибывшего с намерением напасть на него.

— Сто тысяч чертей! — выругался он громовым голосом, донесшимся до устья реки Арси. — Нам предстоит отличная битва! Обещаю вам это! Мы раздробим черепа этим разбойникам!

Абсолютно не испугавшись этих страшных угроз, храбрый капитан «Девы из порта Удачи» вышел из строя и направился к тому месту на берегу, где песок был сухим. Он спокойно приближался без всякого прикрытия, являя собой отличную мишень для ружья.

— Он мой! — прорычал Лефор. — Клянусь, что изуродую того, кто посмеет дотронуться до него!

— Выстрел в человека, плавающего под королевским флагом, является преступлением! заявил Байярдель таким ровным голосом, что его трудно было сразу узнать. — Так могут поступать только пираты, те самые, которых мне поручено уничтожить или навсегда изгнать с тропических островов.

Он остановился на минуту, переводя дыхание. Затем продолжил:

— Если вы не воры, то вам нечего прятаться и стрелять без предупреждения. А значит, по своей воле или силой, но вы поплывете со мной в форт Святого Петра, где вас будут судить по приказу Его Величества. Но поскольку вы французы, как я понял по вашим выкрикам, я решил поступить с вами несколько мягче, несмотря на ваши преступления. Я не собираюсь ни нападать на вас, ни тем более уничтожать, что я легко мог бы сделать, учитывая силы и вооружение, которыми я располагаю и которые, без сомнения, превышают ваши. Поэтому предлагаю вам следовать за мной, если без раскаяния, то, по крайней мере, без предательства. Я возьму вас на свой корабль и отвезу на Мартинику.

Флибустьер, укрывшийся за невысокими скалами на берегу Арси, прокричал голосом попугая, а другой крикнул надтреснутым козлиным голосом:

— Он говорит, как богослов!

Третий им вторил:

— Ну прямо, как в соборе под звуки органа!

Лефору не понадобилось много времени, чтобы понять, что со времени его отплытия из Сен-Кристофа произошло что-то серьезное. С чего это вдруг король, которому флибустьеры отдавали десятую часть своей добычи, объявил на них охоту? Почему он ставит их теперь вне закона? Почему он издал декрет о том, что их следует судить? А для человека, много повидавшего в своей жизни, слово «судить» означало «повесить».

Выправка капитана, его храбрость и вежливость произвели, однако, на Лефора хорошее впечатление. Никто больше, как Лефор, не был столь чувствителен к вежливому обращению. Поэтому, не желая оставаться в долгу, он вышел из засады и, сделав несколько шагов по направлению к капитану, сказал:

— Месье, я узнаю в вас вежливость французского офицера. Клянусь вам, что никто не был бы более счастлив, чем я, оказать вам помощь в выполнении той трудной миссии, которую вам поручили. Трудной, судя по вашим словам, особенно для нас. Вы говорили сейчас, месье, если не ошибаюсь, о ворах, о преступниках, об оскорблении королевского флага. Но вас обманули! Никогда более набожная рука не стреляла в вас из пушки! Никогда, клянусь вам, господин офицер! Ибо человек, державший в одной руке запал, другой перелистывал требник!

— Значит, вы решились следовать за мной? — спросил Байярдель с надеждой в голосе.

— Увы, месье! — ответил Лефор. — Я обязан защищать интересы моих людей, и вы стали бы презирать меня, если бы я поступил иначе. Нет, месье, мы не последуем за вами! Рядом со мной двести парней, которые предпочтут, чтобы дьявол подул им в задницу, чем пойти за вами. Не так ли, ягнятки?

— Да! — хором подхватили флибустьеры.

— Вы слышали, месье? — спросил Лефор, выпятив грудь, словно в этой темноте можно было разглядеть его царственную надменность. — Так вот, месье, если вы храбрый человек, как это видно из ваших слов, вам следует обнажить ваш клинок и подойти ко мне, а наши матросы, со своей стороны, уладят в обоюдных интересах наши разногласия. Черт побери! Я немного бы дал за ваших! Но должен предупредить вас, что я торжественно поклялся заставить вас проглотить ртом и задницей кости свиньи, которую мы только что сожрали. Пусть заберет меня дьявол, если это не произойдет через минуту!

Не договорив, Лефор тут же обнажил свою шпагу. Из осторожности, опасаясь, что флибустьеры не сдержатся, увидев, что их капитан обнажил клинок, Байярдель отпрыгнул назад и присоединился к своим соратникам, которые сами пытались укрыться за бортами своих лодок.

В наступившей тишине можно было услышать, как королевские солдаты снимали предохранители с замков своих мушкетов, потом щелканье пистолетных курков.

— Взгляните! — крикнул Лефор, раздосадованный на то, что остался один на пляже, в самой середине. — Взгляните, какие храбрецы служат в королевском морском флоте! Это они только на словах такие сильные! С вами говорят, провоцируют вас, стоя на большом расстоянии. Но когда перед вами стоит настоящий мужчина и надо переходить от слов к действиям, в вас остается столько же смелости, сколько в клеще, застрявшем в липкой корке сыра!

Выругавшись, Байярдель ответил:

— Кто бы ты ни был, мерзавец, я сотру тебя в порошок за такие слова!

Капитан береговой охраны еще никогда и никому не позволял так обращаться с собой. Он весь дрожал от гнева. Байярдель снова подошел к Лефору, его тяжелые сапоги со скрипом увязали в песке.

Он тоже обнажил клинок, сказав при этом:

— Я проткну тебе твой зад до самых корней зубов!

— Святой Боже! Наконец-то ты хоть заговорил по-человечески! — воскликнул Лефор, несказанно развеселившись. — Ну вот я и увидел мужчину в этом скопище девственниц! Ко мне, капитан! Ко мне! Видимо, черт побери, небо благословило вас на то, чтобы вам в последний раз представилась честь скрестить шпагу на гальке острова Мари-Галант с той, которую я держу в руках, самой благородной на всех островах! С той самой, которая убьет вас!

Они встали наизготове, их рапиры скрестились. Серебристая и гибкая сталь засверкала в свете бледной луны. В тени густых зарослей только по этому отблеску шпаг дуэлянтов можно было догадаться о наносимых друг другу ударах.

Лефор зло подсмеивался, дразня своего противника. Так как королевские войска и флибустьеры еще не вступили в бой, он понимал, что сотни глаз наблюдали за ним. А этому геркулесу только того и было надо: зрителей. Он обожал поражать толпу своими речами, поведением и подвигами.

Тогда он заявил нежным со множеством лукавых оттенков голосом:

— Какое удовольствие, месье, какое удовольствие для меня встретиться с людьми, у которых такие хорошие манеры, с людьми вежливыми, воспитанными и все такое прочее! Могу поспорить, что вы знаете латынь. Но хотелось бы мне знать, зачем вам все это понадобится через несколько минут, когда вам придется заглотить скелет моей съеденной свиньи? И все же вы, конечно, умный человек. Даже очень умный: я догадался об этом с первого взгляда. Я очень огорчусь на всю жизнь, если лишу Его Величество такого достойного и блестящего слуги! Когда я был помощником капитана Барракуды, с которым мы взяли фрегат «Паллас» на абордаж, по уши в крови, месье…

— Заткнись, каналья! — прорычал Байярдель. — Барракуда был подлым пиратом, но даже ему не захотелось бы иметь помощником такого разбойника, как ты!

— Трус! — крикнул Лефор. — Ты заберешь свои слова обратно с этим ударом.

Он выбросил вперед шпагу до отказа, но Байярдель спокойно парировал удар, рассмеявшись:

— Я видел только одного человека из экипажа Барракуды, — заявил он. — Это был настоящий мужчина, не то, что ты!

— Лжец! Я последний! Я их всех знал, они все умерли, как и их капитаны! И ты скоро отправишься туда же к ним, когда я заставлю тебя погреметь костяшками так, как мне нравится. Получи! Тысяча чертей! Да, видно, небо на твоей стороне! Я знал только одного человека, который мог отразить такой удар: это был капитан Монтобан. Вот это был человек, этот капитан Монтобан!

После яростной атаки Байярделя Лефор был вынужден отойти назад. Он подумал, что рискует жизнью, разговаривая так много. Но чтобы не пасть в глазах своего соперника, он счел нужным добавить:

— Какое для вас счастье, братец, что я дал эту клятву! Я не могу убить вас! Ведь если я вас убью, то вы не сможете поточить зубы о кости моей свиньи, и вдобавок я обещал это зрелище моим ягнятам. Я вам только ляжку проткну. Да, ляжку, в двух сантиметрах от сапога, а плотник проверит своим угольником, соврал ли я.

В этот момент хлопнули два выстрела, и рядом с ними сотня флибустьеров разом набросилась на людей короля. В воздухе раздались какие-то дикие крики и вопли. Затем посыпались ругательства, послышались пистолетные выстрелы, к которым примешивался звон холодного оружия.

В темноте удары редко попадали в цель. После того, как мушкеты были разряжены, взялись за мачете и топоры. У некоторых солдат с «Девы из порта Удачи» были алебарды, но они не могли их использовать против разъяренных людей, нападавших на них, прыгавших, как дикие кошки, бегающих из стороны в сторону в живописном беспорядке и не боявшихся абсолютно ничего.

Стесненные своими одеждами, люди Байярделя сражались по строгим правилам, выученным в фортах, стоя тесными рядами бок о бок. Люди моря, свободно чувствующие себя в своих штанах и рубахах из грубой ткани, прыгали, ползали, нападали одновременно сзади и спереди, и каждый действовал, как ему заблагорассудится, что было в привычках Берегового Братства. Некоторые, желая позлить врага, слизывали кровь с клинков.

То там, то здесь уже раздавались стоны раненых. Но Лефор и Байярдель не прекращали сражаться. Они видели только друг друга, думали только друг о друге, сыпя взаимными оскорблениями с дерзостью, противоречащей правилам дуэли. Они не жалели ни сил, ни ударов, ибо поняли, что являются достойными друг друга соперниками.

Произнеся пару дерзких фраз, Лефор продолжал расхваливать достоинства своего врага. Он объяснял ему, что еще не убил его лишь потому, что его сдерживала клятва оставить ему жизнь, и что лишь по этой причине он ни разу не пнул его своим знаменитым сапогом, отправившим к праотцам много добродетельных христиан. Однако, щадя Байярделя, он рисковал своей собственной жизнью. Трижды капитан береговой охраны едва не пропорол его здоровенный живот. Один рукав у него был разрезан, и покалывание, которое он ощущал в области мышцы, говорило, что он первым пролил кровь.

Но это привело его в еще большую ярость. Он стал атаковать с еще большей силой, наступая, а потом отступая. Он хотел таким образом измотать своего соперника, но тот был, видимо, такой же закалки, как и его собственная шпага. Он был изворотлив, мускулист, с сильными ногами, позволяющими делать великолепные выпады. Каждый выпад флибустьера ловко отбивался, после чего Байярдель резво наступал.

— Дьявол! — сказал он наконец. — Когда вы меня окончательно разозлите, капитан, я врежу вам сапогом! А от этого еще никому не удалось оправиться! Этот сапог перешел ко мне от капитана Кида с корабля «Королевская корона», и я отправил в лучший мир немало бедняг, которые лишь имели наглость осмелиться косо посмотреть на меня! Я вспоминаю о некоем Лазье, который подох от этого удара, потому что не смог переварить железо. Пусть меня повесят, если…

— Вы будете повешены! — крикнул Байярдель. — Будьте уверены! И в этом вы можете рассчитывать на меня! Да, так вот просто повешены на фонарном столбе в форте для вразумления населения, или же на рее!

— Ваша милость! — ответил флибустьер с иронией. — Как говорил Барракуда, этот проклятый пират, душа которого вышла через его распоротый живот, тот, кому суждено быть съеденным акулой, не умрет от клинка! А этот человек знал цену словам.

— Я уже где-то это слышал, — сказал Байярдель, отступая, словно его охватило какое-то сомнение. — Черт побери, разбойник, ты повторяешь хорошо выученные уроки, стараясь этим посеять во мне сомнения.

— Клянусь всеми святыми, месье, кажется, у вас сжалось горло! Я беспокоюсь о костях моей свиньи!

— Отбросьте всякий страх! Этот клинок откроет дверь вашей проклятой душе! А если не он, то дело доведет до конца пеньковая петля, которую приготовят для вас в форте Святого Петра!

— Будьте уверены, что я буду в форте Святого Петра, и пусть Господь сделает так, чтобы уши у его жителей стали покороче. Но короткие или длинные, их все равно значительно поубавится на острове после моего отплытия! Слово Лефора!

Байярдель отскочил назад, словно под ногами у него оказалась бочка с порохом, и крикнул громовым голосом:

— Дьявол меня побери! Я поклялся бы в этом!

— Эй, братец! Так не покидают приличное общество! Вас что, уже начали привлекать свиные кости?! Или же вы испугались за ваши почки?

Но Байярдель продолжал отступать перед разгневанным и в то же время насмешливым соперником, готовым преследовать его хоть до середины моря, если в этом будет необходимость. Капитан береговой охраны только слабо отбивался. Он уже не нападал, а все время повторял с изумленным видом:

— Черт возьми! Лефор! Лефор!

— Ну да, Лефор! Лефор собственной персоной, бодрый, как бабочка, мой милый, всегда готовый проткнуть вам глотку и выпустить из вас кишки! — прокричал флибустьер с гордостью, не понимая причины внезапного отступления противника.

Но так как тот продолжал отступать, он крикнул ему:

— Ко мне! Дьявол, ко мне! Остановитесь, приятель! Вы что же, так струсили, что хотите нырнуть в воду?

Наконец Байярдель взял себя в руки.

Сильным ударом шпаги наотмашь он заставил флибустьера опустить свою и крикнул:

— Умоляю вас, Лефор, остановитесь, Бога ради! Вы можете убить вашего лучшего друга, который ничего не сможет сделать для того, чтобы помешать вам в этом. Я — капитан Байярдель!

Ужаснувшись, Лефор остановился. Он почувствовал, что горячие слезы готовы брызнуть мощным потоком из его глаз.

— Байярдель! — пробормотал он. — Байярдель! Возможно ли это?

— Да, — ответил тот с огорчением и тоской в голосе, опустив свою рапиру. — Это именно я, ваш слуга!

— И я скрестил с вами рапиру! — воскликнул моряк. — Я никогда себе этого не прощу! Никогда!

Лефор воткнул свою рапиру в песок и развел руки, раскрыв свою широкую грудь.

— Если вы мне друг, Байярдель, друг в моем понимании, то прошу вас ударить меня в грудь вашей рапирой. Это все, чего я заслуживаю. Я не смог бы пережить подобное!

— Что вы! Что вы! — ответил Байярдель, охваченный волнением. — Не хватало еще убить вас теперь! Лучше обнимемся поскорее и остановим таким образом эту кровавую бойню.

Он указал рукой на людей, сражающихся вокруг них. Крепко обнявшись, они побежали к сражающимся.

— Остановитесь, черт побери! Остановитесь, ягнятки мои! — крикнул Лефор во всю грудь. — Произошла ошибка! Это наши друзья!

— Прекратить огонь! — крикнул в свою очередь Байярдель. — Кто продолжит, будет иметь дело со мной! Ну же! Прекратите! А сейчас будем есть и пить.

— Правда, черт побери! — сказал Лефор, подойдя к своему давнему другу. — Я ведь только раз даю слово. Вам действительно придется, Байярдель, съесть свиные кости!