Выбрал момент, чтобы никто не видел.

Забрался на чердак.

Пыль, пауки. Запах прокаленной ржавчины. Шарю вокруг трубы. Вот и тетрадь. Только что же это такое? Пальцы все в саже. Края листов ломаются, рассыпаются в прах. Что случилось? Собираю листки, ползу к чердачному окошку. Сильно обгорели углы тетради. Нижняя часть почти на треть сгорела. Люди добрые! За что мне несчастье такое?!

Да, верно, Николка вскользь говорил, что звал Якова Модестовича каменку перекладывать. Как раз когда папаша в больнице лежал. А потом, как положено, хорошенько протопили, чтобы работу проверить. Труба, наверное, докрасна раскалилась. Вот бумага и обуглилась. Хорошо еще, что не вспыхнула. Плотная тетрадь в клеенчатом переплете. Были бы отдельные листы — все бы сгорело. Здесь же у окошка нетерпеливо листаю. Есть, много! Много страниц отцовским почерком исписано. Ох, что за невезение! Такая драгоценная рукопись чуть не сгорела. Теперь немножко отдышаться, сесть поудобнее и прямо здесь читать. С места не двинусь, пока не прочитаю.

Здравствуй, Миша…

Схватило дыхание. Ну здравствуй, папаша…

…Ты открыл этот конверт? Ты сделал это один, без меня? Увы, значит, моя предосторожность оказалась не лишней. С другой стороны, если ты все-таки читаешь эти строки, значит, она сыграла свою роль, пригодилась нам обоим. Бр-р-р… Я все же надеюсь либо сжечь это письмо в печке в день твоего возвращения, либо когда-нибудь подарить тебе его на память…

Вот и накаркал. Сжечь не пришлось, само сгорело. Лучше бы ты, папаша, его под балку сунул.

…Сегодня утром мы расстались, а вечером я взялся за эти записки. Я подумал: мало ли что может случиться, пока тебя нет. Поэтому хотя бы малую часть того, что тебе должно от меня узнать, я решил доверить бумаге. Буду каждый день приписывать пару абзацев, получится так, будто я с тобой беседую. Немного расскажу о себе, очень надеюсь, что не разочарую и не оттолкну тебя. Еще вкратце расскажу о том, во что, если бы не твое вступление в игру, должен был скоро посвятить тебя со всей значительностью, торжественностью, но и полной секретностью, в кругу немногочисленных верных сподвижников. Но, дорогой мой мальчик, если ты читаешь эти строки, значит, меня либо нет в живых, либо я очень далеко, и вряд ли мы скоро с тобой увидимся. Прости мне мои старческие сантименты. Знаешь ли ты, чего мне стоило с самых твоих юных, младенческих лет видеть в тебе не просто своего любимого сына, но и будущего ученика, и наследника нелегкой…

Обрыв. Перелистываю хрустящую, как сухая береста, страницу.

…но и достаточно обо мне. Ты даже сейчас совсем не тот, что был я в твои годы. Ты умнее, сообразительнее, любопытнее. Взрослее, в конце концов. Что-то сдвинулось с места в окружающем нас с тобой заколдованном мире. Впрочем, не буду забегать вперед, попробую рассказывать обо всем по порядку. И лучше даже не сегодня, а завтра.

Чувствую, как в глазах набухли слезы. Так ясно представил себе папашу сидящим вечером за столом, в круге света керосиновой лампы. Сидит он в своем свитере с кожаными налокотниками и пишет. Время от времени задумается, рассеянный взгляд скользнет на сторону, замрет в руке перо. А потом снова, как будто толкнули его, быстро-быстро запишет несколько строк и снова остановится. Сколько раз я эту картину видел? Сто? Тысячу? И эти строки он так же писал. Кажется, я даже угадать смогу, в каком месте он прерывался, а где быстро-быстро писал, несколько строк за одну минуту на бумагу выплескивал…

Итак, сначала о том, что интересует тебя больше всего. О древней истории и о том рубиконе, который люди, вернее последние их представители, перешли около двух с половиной веков тому назад. Миша, я здесь ограничусь буквально двумя словами, приводить подробности сейчас нет никакого смысла, о подробностях тебе поведают мои коллеги, если, разумеется, ты сам того пожелаешь. Для того чтобы адекватно воспринимать прежнее человечество, взлеты и падения его истории и, наконец, трагическое, нелепое, но в то же время и закономерное вымирание, тебе потребуется не один год умственного труда и размышлений. Поэтому сейчас приведу несколько основных фактов, канву событий.

Более двухсот лет назад, в результате ряда генетических катаклизмов, вызванных неумеренным любопытством некоторых прежних исследователей, готовых на все ради так называемого прогресса науки; так вот, в результате этой глобальной катастрофы людям предстояло либо погибнуть как биологическому виду…

Погибнуть как биологическому виду! И Дмитрий Всеволодович то же самое говорил. Значит, так оно и есть. Один человек может ошибиться, а двое, да таких разных, — никогда.

Что же там дальше, за обожженным краем?

…таким образом, к концу двадцать первого века старой эры человек окончательно утратил приставку «разумный». Немотивированные убийства и самоубийства стали повсеместно распространенным явлением. Массовое распространение приобрел уход в «виртуал», иллюзорную реальность, созданную с помощью вычислительных машин, в котором с середины двадцать первого века человеческая личность могла бесконечно существовать без физического тела. В довершение всего к концу старой эры произошло несколько локальных ядерных конфликтов, сделавших значительную часть суши опасной для проживания. Террористы дважды пытались изменить орбиту земли, что означало бы гибель всей планеты. Ортодоксальные боговерующие готовились встречать конец света.

Все это, заметь, происходило с цивилизацией, которая в высших точках своего полета подарила миру величайшие культурные ценности, явила подлинные подвиги духа, сделала невероятные научные открытия. Многое из того, чего достигли наши злополучные пращуры, сейчас кажется чудом. Далеко не все из них были кровожадными дикарями, как тому нас учат в школах и университетах, не все из них были склонны к насилию и бессмысленному уничтожению себя и себе подобных. Лучшие из них задолго пытались предупредить человечество об опасности, предостеречь его от техногенного, информационного и биоинженерного безумия. Я много думал о том, где, в какой момент развития была допущена роковая ошибка? Какой шаг стал необратимым? Массовое коммерческое производство? Сверхоружие? Глобальное телевидение? Генное конструирование? Виртуальное существование? Вряд ли что-либо одно из этого скорбного списка могло бы…

Сколько всего нового! Половина слов мне просто непонятна. Подробнее бы, папаша, яснее! Что же это за судьба моя проклятая, как будто нарочно ускользает от меня то, чего больше всего достичь пытаюсь. Одни только пустозвонные слова мне достаются: генное конструирование, виртуальное существование. Слова без смысла, как ореховая скорлупа без ядра.

…в согласии с породившей их природной средой предпочли сначала подчинить ее себе, а потом и заменить суррогатами. Расплата за высокомерие и преступную беспечность наступила не сразу, но оказалась неимоверно высокой. Миша, скажу тебе откровенно, даже я, пытаясь представить себе закат старой эры, готов плакать от бессильной обиды. А каково тем, кому довелось жить в эти ужасные годы? Какие волны отчаяния прошлись по человечеству, сколько запоздалого раскаяния, сколько тщетного самобичевания, сколько суетливых полумер в свидетельствах тех лет! А с другой стороны, в это же самое время, в последние годы — мелкая политическая грызня, погоня за прибылью, как будто деньгами можно наесться перед смертью, смехотворные заботы и радости маленькой сегодняшней жизни, как будто завтрашняя…

Заболели от напряжения глаза. На чердаке даже у самого окошка темно. Надо на улицу, к свету. Осторожно прячу за пазуху ломкие листы. Спускаюсь по лестнице вниз. Во дворе оглядываюсь — никого не видно. Николка в поле, мать ушла к соседке, своей давней подруге. Часто к ней теперь ходит, плачет, вспоминает отца. В доме прохладно. Сажусь на диван, спиной к окну. Отдергиваю занавеску, чтобы было светлее. Продолжаю.

…тесь! Ваш прекрасный и безумный мир доживает последние дни! Опомнитесь! Сделайте хотя бы маленький шажок назад! Может быть, тогда и не понадобится то страшное лекарство, та инъекция, которая уже наполнила собою шприц и вот-вот будет вам всем насильно введена! Потому что ведь нашлись и те, которые прямо смотрели в лицо страшной угрозе и не смирились с почти неизбежной гибелью.

Об этом я, пожалуй, напишу в другой раз.

Следующий отрывок здесь же, написан другими чернилами.

Миша, здравствуй. Не брался за дневник несколько дней. Произошло много важных событий, и ты непосредственный участник этих событий. Ваша историческая победа и беспримерный круглосуточный марш. С точки зрения исследователя и новейшего историка, во всех произошедших событиях очень много нового и интересного. Отдельные, разрозненные случаи все более сливаются в некую закономерность. Появляется обнадеживающая тенденция. Забегая немного вперед, скажу — кажется, у вида хомо сапиенс есть шанс выжить и не оставаться при этом тяжелыми больными в смирительных рубашках. Видел на экране тебя. Написал тебе взволнованное, немного сумбурное письмо, о чем сейчас уже немного…

Ох, письмо, письмо. Не от него ли все беды? Не прочитал все-таки ли его проклятый Ярыжкин? Так и есть, наверное, прочитал. Иначе как они папашу в нашей глуши нашли? За разговорами с Ярыжкиным я ничем себя не выдал. Да и выдавать тогда было нечего. Разве что на мяче неправильное слово написал. Так ведь случайно получилось, у каждого могло так выйти. Слово запретное, так этот змеюка мне сам потом сказал. Зачем же он сказал? А наживку закидывал, вот зачем. Хотел посмотреть, что я ему отвечать буду.

…в том, что предлагаемые меры выглядели чудовищно. Неконституционно, аморально, бесчеловечно — никакое самое сильное определение не было бы преувеличением. Но это был единственный шанс, даже не шанс, а призрачная возможность получить этот шанс в будущем. Составился своего рода заговор, последний и самый грандиозный переворот в богатой потрясениями истории прежнего человечества. Приготовления заняли добрый десяток лет и едва не оказались запоздалыми. На орбитальные спутники были секретно доставлены специальные…

А если так, то и Дмитрий Всеволодович обо всем знает. Невозможно, чтобы Ярыжкин самому князю не доложил. Или возможно? Неужели у этих особых тренеров такая тайная власть? Вот ужас! А может быть, и не знал Дмитрий Всеволодович ничего. Очень мне хотелось бы, чтобы без его ведома это злодейство свершилось. Ярыжкин дал своим сослуживцам сигнал, а те к отцу наведались. Князь тут вообще ни при чем, он игрой занимается. Но что же тогда получается — в каждом городе, в каждой области есть такие вурдалачьи тренеры? И никуда, получается, добрым людям от них не убежать? Вот несчастье! Верно говорили мне — познания умножают печаль. Еще год назад ни о чем таком и не задумывался, жил просто, цели имел ясные. А что теперь? Сплошные терзания. Зато теперь у меня глаза открыты, не слепец я, как люди вокруг.

…отдаленно сравнимое по эффекту с сильным успокоительным, подавляет в человеке агрессию, склонность к насилию, жажду власти, но также и сексуальность, любознательность, стремление к творчеству, поиски счастья, желание объяснить окружающий мир. В первые дни никто ничего не понял. Всеми людьми овладела страшная апатия и безразличие ко всему на свете. Те из государственных или полицейских чинов, кто пытался взять ситуацию под контроль, тоже быстро сдались; очень скоро их уже не интересовали ни свое недавно высокое положение, ни странная спячка, охватившая людей. В некоторых странах спецслужбы и военные по инерции пытались воспрепятствовать неясным переменам, но были подавлены, кое-где не обошлось без крови. Сами заговорщики и их сторонники защитили себя от воздействия терапии с помощью особого приспособления, основу которого составляет тонкая титановая пластина, выстилающая черепную коробку изнутри и закрывающая мозг. Эта…

Вот ведь какая жалость! Отрывок про титановую пластину сгорел. Ну, что там на обороте?

…исполнился двадцать один год, мне тоже сделали имплантацию. Никогда не забуду своих ощущений в первые дни после операции! Очень двойственные чувства: как будто проснулся и стряхнул с себя остатки длительного, тягучего сна, получил возможность слышать, видеть, двигаться наяву. А с другой стороны — тот сон был таким сладким, постель такой теплой, а ночь бесконечной, что было непонятно, радоваться ли состоявшемуся пробуждению или огорчаться. За считанные дни я понял, как уродлив и комически страшен наш мир. Егор Евгеньевич, мой отец и твой дед, стал мне незаменимой опорой в первое время и наставником всю жизнь, до самой его кончины. Ты сейчас в испуге ощупываешь свою голову? Не беспокойся — У тебя никакой пластины нет. И самое главное — никогда не должно было появиться. Тебе она не нужна.

Но я опять забегаю вперед.

Очень скоро на месте остатков прежней цивилизации возникла эдакая глобальная клиническая пастораль. Остатки человеческих сообществ стремительно превращались в стада миролюбивых гуманоподобных дегенератов. Люди бросали…

Вот и про титаноголовых людей прояснилось. Никакие не чудища они, не преступники. Просто защищали себя от ядовитой терапии, чтобы изыскания продолжить. А папашины чувства я, кажется, понять могу. У меня ведь в последние дни тоже словно пелена с глаз упала. Вся подлость и низость, что у некоторых людей в душе спрятана, стала мне видна. Районный комиссар, который Ваську для собственного удовлетворения столько времени гнобил; тренеры, ради игрового успеха готовые людей на смерть в снегах послать; князья, измену против главного тренера замыслившие. Непроста жизнь, и люди вокруг разные. Ох, разные…

…что от него осталось, вымерло почти полностью. Один за другим отключались гигантские интернет-серверы, опутавшие своей призрачной паутиной весь мир, и десятки миллиардов человеческих сущностей, отказавшихся от телесной оболочки в поисках нового Эдема, в мгновение ока таяли без следа, так и не поняв, что с ними произошло.

В гораздо более выгодном положении оказались фермеры и жители небольших городков. Они умели или, по крайней мере, понаслышке знали, как нужно обрабатывать землю и разводить скот, владели простейшими ремеслами, имели хотя бы элементарные навыки выживания. Но и они неуклонно деградировали, оставив в своем обиходе лишь самые примитивные орудия и обходясь самой простой пищей и одеждой. Тем не менее именно сельское население, составлявшее в прежнем мире несколько процентов от всей популяции, в большинстве своем сумело выжить и заложило основу нынешней патриархальной цивилизации.

Инициаторы научного заговора были потрясены плачевными результатами своего опыта. Люди снова оказались в железном или бронзовом веке, причем двигались теперь не вперед, а назад, стремились не вверх, а вниз.

И тогда появилась Игра. Да, примерно через…

Вот мы и до игры добрались. До чего же жалко, что края обгорели! Сколько ценного знания пропало безвозвратно. Хорошо еще, что большая часть уцелела. Примерно две трети написанного сохранилось.

…свыше, но только вместо спасательного круга тонущему человечеству бросили футбольный мяч. Ученые к тому времени уже были готовы признать свой эксперимент провалившимся и, расколовшись на два лагеря, спорили только о способе его прекращения. Одни предлагали прекратить терапию, пока это еще в их силах, и предоставить людей самим себе. Другие соглашались оставить человечество в покое, но только под воздействием терапии. Увлеченные своим спором, ученые не сразу заметили, что мир немного, на бесконечно малую величину, но изменился. Искра, случайно упавшая на воз сырого сена, затеплилась и не погасла. За десять лет Игра приобрела всеобщую популярность, через двадцать играла уже вся Европа, а через тридцать стало неоспоримо ясно, что вырождение человечества приостановлено. Неожиданным образом Игра оказалась двигателем новой эволюции, заменив собой все прежние катализаторы: власть, славу, богатства, любовь, зависть, месть (продолжать этот список можно до бесконечности). Все это исчезло или почти исчезло, подавленное терапией, но появилась Игра, спасение и болезнь нового мира, чудовищная насмешка истории, ее последняя причудливая спираль.

Игра стала соблазном и смыслом жизни для опростившегося человечества, как если бы Адам в раю получил от змея не яблоко соблазна, а мяч. На полях закипели страсти, в игру направились остатки (или новые ростки?) людского эгоизма, честолюбия, творческой…

На дворе шум, топот.

Выглядываю в окно — Николка стремглав бежит через двор. Спрятать тетрадь! Куда? Николка уже грохочет в сенях. Бросил через плечо на подоконник. Руку отдернул, будто от горячего, и тут же сам устыдился. Что же это я, от родного брата скрываться готов?!

— Мишка! Беда! Мяч потеряли!

Я и не сообразил в первую секунду, о чем речь идет. А потом будто молнией ударило — немцы у нас мяч забрали. Все наши старания напрасными оказались.

— Как отобрали? Как такое случилось?

— Никто не знает! Матвей Прохоров утром в Малоярославце был. Полчаса назад по радио объявили! Наши все в Калугу ехать собираются, к экрану! Тебя звать велели. Поедешь?

На мгновение я заколебался. Вспышками пришли на память зрительные картины, как мы шли на немца в атаку, как потом в снегах катили мяч, как Дмитрий Всеволодович бумаги с картами на столе раскладывал и подолгу диспозиции разбирал, как Петька длинный пас через все поле придумал и в жизнь претворил…

И все это как будто не со мной было, как будто в интересной книжке про все это вычитал.

— Нет, Николка, не поеду я…

Брат смотрит с недоумением.

— Больно мне, братец, будет на все это смотреть.

Солгал я Николке. Не столько больно, сколько… неинтересно. Могли я себе представить, чтобы игра, да еще в такой переломный, трагический момент интереса у меня не вызвала? Сейчас для меня ничего нет важнее отцова письма.

— А мне поехать можно?

— Отчего же нет? Езжай. Когда вернешься?

— Завтра к полудню буду. В трактире у Хлудова заночуем.

Хлудов наш земляк, из Вельяминова. Своих без ночлега не оставит. Даже если в трактире мест нет, на конюшне или на сеновале всегда пристроит.

— Ну, поезжай, я маме скажу, что отпустил тебя.

В первый раз Николка в Калугу без старших поедет. Не один, конечно, со знакомыми, но все-таки. Почти взрослый уже. Все хозяйство теперь на нем, пусть привыкает, пусть и взрослое развлечение себе позволит — у экрана в толпе зрителей потоптаться да покричать.

Брат быстро переоделся в чистое, побросал в сумку дорожные припасы, сорвал с вешалки картуз.

— Бывай, Миха!

И все равно грустно мне сделалось. Есть во всем этом что-то неправильное. Потеряли все-таки мяч. Добились князья своего, не дали Петьке гол забить. Да и противник, наверное, защищался отчаянно. Чтобы немецкую оборону проломить, нужно четко действовать, все силы в кулак собрать. А у нас что? Разброд и метания. Каждый за своей выгодой смотрел.

Столько людей зря трудилось, и жизнью своей жертвовало, и здоровьем. Вот так. Завтра Николка расскажет подробности, а я пока отцовское завещание дочитаю.

…народы, не забывшие своего языка и реликтов культуры, объединились вокруг игровых команд, как на заре старой эры объединялись вокруг воинских дружин. Очень скоро для обслуживания Игры появились государственные институты, сословия, общественные отношения, дипломатия, пресса. Игра заменила собой все: спорт, войну, искусство, науку, книги. Революционеры-ученые, опомнившись от изумления, схватились за Игру, как за соломинку. Установленные на городских площадях экраны, а также мгновенно расплодившиеся спортивные издания и целая армия обозревателей донесли игру до каждого человека. Все, кто не участвовал в Игре и не обслуживал ее, стали зрителями. Лоботомированное человечество, казалось, было спасено. Или, по крайней мере, получило шанс. Пока люди гоняли по полям мяч и благодаря этому не опускались до варварского состояния, виновники их трагикомического положения пытались осмыслить сложившуюся ситуацию и отчаянно искали выход из положения. Хрупкое равновесие зарождающейся футбольной Эры сулило надежду и определенный запас…

А ведь я и сам о чем-то таком догадывался. Затем и игра, чтобы прежние кровожадные привычки вытеснить. Тогда что же получается — в игре для людей не зло, а благо?

Дальше, дальше…

Здравствуй, Миша.

Перечитал уже написанное, поставил себя на твое место и ужаснулся. Не примешь ли ты это письмо за бред сумасшедшего? Столько всего необычного и даже, с твоей точки зрения, невероятного. К тому же тебе еще труднее. Во-первых, тебе не имплантирована пластина, у тебя нет этого гнетущего, но и отрезвляющего шока упавшей с глаз темной повязки. И во-вторых, вместо традиционного посвящения в сопровождении документов и кинофильмов ты всего лишь читаешь письмо и вынужден верить мне на слово.

Верь мне, Миша. Я тебя не обманываю.

Но у тебя есть и преимущество. Если я, и твой дед, и прадед, и прапрадед — все мы получали посвящение в виде некоего наложенного на нас бремени, и вернуть все назад у нас не было возможности, то ты стоишь перед свободным выбором. Ты можешь взять на себя этот груз, но можешь и отказаться от него. А можешь взять, но не весь, а лишь посильную тебе часть. Возможно, ты один из первых людей новой эры, имеющих свободу выбора и право распоряжаться своей жизнью.

Я очень надеюсь, что будут и другие люди, более или менее адаптировавшиеся к терапии, что природа возьмет свое, и вода жизни рано или поздно источит наложенные на всех нас оковы.

Итак, я продолжаю. С самого начала…

Верю я тебе, папаша, не сомневайся. Каждому твоему слову верю, и прочитанному, и безвозвратно сгоревшему.

Свобода распоряжаться своей жизнью? А разве не было ее у меня раньше? Ведь мог я остаться в Зябликове, или стать, как отец, ветеринаром, или завести в Малоярославце ремесло. Но мне больше по душе ученье, вот я и выбрал дорогу в Университет. И в игру сам пошел, без принуждения. Наверное, папаша другой выбор имеет в виду: выбор между обычной жизнью и его тайным послушанием. Но как раз этот выбор меня, кажется, и миновал.

…шло, и спустя еще несколько десятилетий в научных кругах распространилось новое веяние. Многие стали полагать, что род человеческий теперь сам найдет выход, и достаточно в этом ему не препятствовать, чтобы тем или иным вмешательством снова не поставить планету на грань катастрофы. Действительно, к тому времени, всего за сто лет новой эры, население Земли, освобожденное от войн и самоубийственного бегства в виртуал, увеличилось вчетверо (а к настоящему времени уже и в десять раз!). Заново осваивались брошенные земли, отстраивались города, складывалась государственная власть. Появлялись новые традиции, новая мифология, особенные общественные, межличностные и семейные отношения. Игроков нужно лечить и восстанавливать? Развивалась медицина. Люди желали знать все о своих кумирах и великих играх прошлого? Появилось подобие литературы и журналистики. Игра вовлекала в себя огромные массы обслуживающего персонала. Совершенствовались управление и государственный аппарат. Так постепенно произошла подмена объекта приложения сил. Из спасителей и реаниматоров прежнего человечества ученые превратились в исследователей и наблюдателей человечества нового. Первыми руководителями новых государств чаще всего были сторонники ученых или даже некоторые из них самих. Потом возникли разногласия. Правителям новых государств, очень быстро привыкшим повелевать своими послушными народами, далеко не всегда нравился этот контроль извне, эта ответственность за деяния незнакомых им предшественников. Президентам и королям, которые никогда не знали другой жизни, устройство их государств казалось разумным, гармоничным и единственно правильным. О прошлом…

Как же все сложно! Не умещается в голове. Позже надо еще раз все перечитать. Только без советчика все равно полной картины не сложится…

…годы новой эры примерно две трети участников исследований отказались от сопровождения эксперимента. В самом деле, к чему копаться в прошлом, если народы, случайно возвращенные в золотой век, процветают и благоденствуют? Зачем хранить копии картин Рембрандта, если появилось новое искусство, как то же знаменитое «Солнце» Клаудио Гардиани, созданное из ста тысяч оттенков желтого цвета, или жилые дома в форме животных и плодов, столь популярные во Франции? Некоторые радикалы даже пошли на то, чтобы хирургическим путем, с опасностью для жизни, лишить себя защитной пластины и таким образом полностью присоединиться к новому кроткому человечеству. Но другие не пожелали снять с себя ответственность за некогда предпринятый и далеко не законченный опыт, хотя возможности для воздействия на процесс и даже для наблюдений существенно сократились. Со временем эта часть исследователей превратилась в некую секту посвященных, подобие всемирной масонской ложи, тайных хранителей огня. Мы уверены, что огромный материал, накопленный нами, когда-нибудь пригодится.

Во многих странах приостановление наблюдений прошло мирно, у нас, с нашей самодержавной традицией власти, и в некоторых других государствах имели место гонения и даже казни. Ты удивишься, но, увы, подобные вещи оказались…

Вот оно! Казни! Значит, не вся дикость и людоедство в прошлом остались! Но зачем же исследователи от своего труда отказались? Непонятно. Если уж взялся за дело, надо делать его до конца. Чего стоит, к примеру, наполовину вырытый колодец или прерванный на середине рассказ? Ничего. Так и здесь. Дело, конечно, совсем другого охвата, но ведь и народ за него взялся недюжинный, лучшие из лучших. Неясность какая-то здесь…

…влияния и власти вне Игры. Вообще, многое в новой истории удивительным образом повторяет старую. И очень часто, особенно в нашей стране, у власти оказываются люди, не побрезговавшие ради этого подлостью, предательством и даже убийствами. Именно от подобных репрессий и бежал в наши края Борис Генрихович Штайн, ставший впоследствии Игорем Прокофьевым, твоим прапрадедом. Бежал с большим архивом, провидчески угадав грядущее мракобесие. Бежал с одной целью — не допустить полного забвения, сохранить свою крупицу сведений о том, что было раньше, как начался великий и ужасный эксперимент, что было сделано уже в новой эре.

Ему удалось обмануть преследователей и спрятаться в глухом поселении Вельяминово. Зябликова тогда еще не было, а Вельяминово насчитывало не более ста пятидесяти дворов. Как раз тогда победоносно закончилась игра с австрийцами, и в шумихе…

Борис Генрихович Штайн. Фамилия немецкая. Неужели иноземцем был наш предок? И не за это ли бежать ему пришлось? Но ведь папаша мой давно уже Прокофьев, три поколения с тех пор минуло. И все равно умертвили его. Значит, не в национальности дело, а в другом. В чем же? В том, что нынешние людоеды-властолюбцы дорогу к власти себе расчищают и устилают свой путь человеческими жизнями. Как страшно…

…нет, я ошибся, не восемьдесят два, а восемьдесят три года назад. Впрочем, это неважно.

Спустя десять лет возникла новая деревня, наше милое Зябликово, и Игорь Прокофьев стал одним из его первых поселенцев. Место это он выбрал не случайно — глухой угол на стыке трех районов и двух областей, в стороне от больших дорог, но в то же время всего в ста сорока километрах от Москвы. Здесь и укоренился род Прокофьевых, землемеров, учителей, ветеринаров и даже простых землепашцев в миру, и в то же время видных, авторитетных членов нашего сообщества. Достаточно сказать, что дважды, в сто шестьдесят четвертом и в сто девяносто девятом годах наши работы направлялись в Исландию и были там высоко оценены. Ах, да — буквально два слова об Исландии. На этом северном острове располагается некогда один из крупнейших, а ныне единственный из сохранившихся в практически нетронутом виде научных институтов. Там сложилась уникальная ситуация. Из-за удаленности от остального человечества население острова в игре не участвует и от этого совершенно одичало, вернулось в родоплеменной строй и едва поддерживает навыки обработки металлов и каменного строительства. Но там же, в Исландии, по сей день работает многочисленная и самая активная исследовательская группа, не прекращавшая…

Сколько всего я не знаю и, может быть, никогда не узнаю! Если бы можно было папашу хоть на один день воскресить! Слушал бы его и слушал без устали. Что теперь говорить. Как будто черствую краюху вместо обещанного каравая я получил, по самому краешку великого знания прошелся и снова в кусты свернул. Кружи, плутай, сам себе дорогу ищи.

…что не обижу тебя признанием, что и ты, и вся наша семья, и многие из наших знакомых были для нас с Егором Евгеньевичем, твоим дедом, объектом научного интереса. Особенно ты, да-да, не удивляйся. Ты всегда был любознательным, живым мальчиком, интересовался, в отличие от большинства сверстников, окружающим тебя миром. Это при том, что, в отличие от нас с Егором Евгеньевичем и Евгением Андреевичем, ты — открыт. У тебя обнаружился сильный врожденный иммунитет к терапии. И есть все основания полагать, что твой случай не единичный. Возьми хотя бы нашего друга Василия — какую страсть, какое мужество и в то же время беспощадность к противнику проявил он в вашей знаменитой схватке! Он действовал как древний воин, а ведь у него тоже нет никакой пластины. Не исключено, что в будущем человечество еще более адаптируется к терапии. И что тогда? Повторение старого? Или начало нового пути? Я очень надеюсь на последнее. Помню, кстати, как поразил ты нас с Егором Евгеньевичем, когда высказал предположение, что на земном шаре, помимо Евразии, могут существовать также и другие острова и континенты, на которых, возможно, обитают люди. Тебе тогда только-только исполнилось пятнадцать лет, но ты оказался прав, попал в самую точку. На западе от Евразии, за Атлантическим океаном, лежит американский континент, почти такой же населенный, как Европа. Обитатели этого континента тоже играют в игру, но из-за узости перешейка, соединяющего северную и южную части материка, игра у них не одна, а две. Южные американцы играют в игру, очень похожую на нашу, а северные играют по другим правилам, но суть и общественное значение игры в целом те же. В Африке из-за…

Последний лист. Вот и все.

Нет, погоди. К тетради приколот клочок бумаги, крупно исписанный красным карандашом. Почерк другой. Торопливый, дрожащий.

Мишенька, к сожалению, я оказался прав и моя предосторожность пригодилась. Вчера меня посетили два человека. Представились обозревателями, спрашивали о тебе, сказали, что будет серия материалов о героях Ржавой горы. Я сразу заподозрил неладное, я узнал эти серые плащи, эти собачьи морды, и сегодня в своих подозрениях утвердился. У меня сильный жар, температура перевалила за сорок, я еду в лазарет и оттуда уже совершенно точно не вернусь. Миша, портфель я переправил в надежное место. Забудь о нем на долгое время. Живи тихо, неприметно, поступай в Университет, каждое полученное там зернышко знания старайся очистить от шелухи. Со временем тебя разыщут, представят материалы, доскажут все, что я не успел. А может быть, уже и некому будет. Мы все теперь как на ладони. Прощай, Миша.

P.S. Оставляю тебе маленький подарочек на память обо мне и всей нашей ученой династии. Эта вещь из старой эры, и не просто из старой эры, а из ее так называемого девятнадцатого столетия, когда прогресс еще казался благом, а научные достижения ошеломляли. Принадлежала эта вещь твоему прапрадеду Борису Штайну, основателю зябликовской семьи, а до этого его предкам во многих поколениях. Вещица эта символическая, обрати внимание, там на задней стороне…

Все. Неровный обгоревший край листа. Как будто прервали разговор, не дали закончить. Бегу обратно в баню, лезу наверх. В темноте больно ударился головой. Снова шарю вокруг трубы. Сверточек. Внутри что-то твердое. Сердце в груди прыгает, как будто самую главную тайну жизни мне сейчас узнать предстоит. Тряпица снаружи сильно обуглилась, но внутри цела. Бережно разворачиваю. Темная деревянная бляшка. Ощупываю, ползу на коленях к окошку. Металлический замочек, кнопка для пальца. Потянул — раскрылось. Увеличительное стекло. Навел на ноготь большого пальца. Очень сильное, хотя и небольшого размера. Само стекло желтоватого опенка, в одном месте выщерблинка. На футлярчике тусклая золотая надпись: «Алеше за успехи и прилежание». И все. Кто был этот Алеша, отличный ученик и любимый сын? Мой давний-предавний предок еще в той, страшной и манящей старой жизни? Папаша в записке так и пишет. Жалко, что последний лист тоже обгорел. С мягким деревянным щелчком складываю стекло обратно. Тяжеленький кружочек отполирован многими ладонями до благородного матового блеска. Настоящая реликвия. Через четыре сотни лет и тысячи рук до меня добралась. Буду хранить.