Сегодня по городам и весям с весёлым перезвоном пролетают расфуфыренные свадьбы. Нередко показушные, они друг перед другом выпендриваются – у кого богатства больше, у кого приглашенные гости покруче, познаменитей.

Шумят-пылят такие свадьбы, вино и водку льют рекой, огромные букеты фейерверков запускают в небеса, дерзко и отчаянно шмаляют из пистолетов. Крики «Горько!» долетают до луны, до звёзд. Но зачастую горько уже по-настоящему становится чуть позже, когда наступает развод.

Старик Ярославцев иногда по телевизору смотрел на эту камарилью и говорил:

– Во, Микола, глянь-ка! С жиру бесятся! Глянь, какая машина у них – шестиметровый жеребчина с колокольчиками под дугой. Лентами его захомутали, цветами обсыпали. Нынче попьют, попляшут, а завтра барахло начнут делить, детишек пополам будут пилить – кому кого забрать. А я вот, например, на тракторе поехал свататься. И ничего, живём полвека.

– А почему на тракторе?

– Так не было этих жеребцов шестиметровых. Пришлось на тракторе. И ничего. Правда, чуть в тюрьму не загремел. За что? Да как тебе сказать, мил человек? Трудно жить в деревне без нагана. – Старик улыбался. – Ты, Микола, приходи, когда управишься с делами, я расскажу тебе хорошую рассказку.

После Крайнего Севера я купил квартиру в новом доме – старики Ярославцевы были соседями. Однажды вечером я с удовольствием послушал немудреную «рассказку», хотел записать, но забыл в суете и томлении духа. И теперь об этом приходится жалеть. Теперь, когда уже на белом свете нет стариков Ярославцевых, я нередко вспоминаю ту «рассказку». Особенно, когда перед глазами пестрят и мельтешат многочисленные свадьбы напоказ, торжество и веселье которых зачастую заканчиваются слезами.

* * *

Парень влюбился тогда – дело молодое, холостое и удивляться, казалось бы, нечему, только нужно было видеть Аполлона здешнего района. Обычно влюблялись в него, беспечного, кудрявого чёрта. Редкая вдовушка или другая какая свободная дамочка могли устоять перед ним, Серёгой Ярославцевым или попросту Серьгой – с ударом на буковку «е».

По уши втрескавшись, Серьга потерял покой, не спал ночами, смолил папиросы, выходя на мёрзлое крыльцо, точно оббитое студёным цинком.

«Надо что-то делать, – размышлял он, глядя на звёзды. – Чокнуться можно!»

Зима входила в силу. Первые морозы уже со скрипом «закручивали гайки». Налетали буйные бураны – в полях и огородах курганами стояло серебро.

В воскресенье утром Серьга прифрантился по случаю предстоящего «сватовства». Постоял перед зеркалом, подмигнул себе и решительно двинулся к автобусной станции.

Перед окошечком кассы парень отчего-то засмущался, будто кассирша – знакомая, раскрашенная тётя – отлично знала, куда и зачем этот фраер намылился.

– Мне один билетик до Раскатов, – небрежно попросил он, просовывая деньги в деревянное обшарпанное корытце.

Кассирша странно повеселела, глядя на Серьгу.

– До Раскатов? Ага! – Она улыбнулась. – Раскатал губу! – А что? – Ярославцев нахмурился. – В чём дело? – Автобусы не ходят, милый мой, – пропела кассирша.

Серьга слегка занервничал.

– Милый, да только не твой! А почему не ходят? Что, выходной?

Знакомая тётя снисходительно фыркнула.

– Ты чо, с луны свалился? Глянь, что творится кругом!

Парень вышел за двери и только теперь обратил внимание на свистопляску в небесах и на земле. Буран куражился такой, что заборы кое-где пьяно похилились, провода кое-где на столбах оборвались.

«А я прошел и даже не заметил! – удивился Серьга. – Любовь слепа! Ну, ладно, что же делать? В чайную сходить? Переждать всю эту канитель».

Ах, какая хорошая чайная была в райцентре. Ярославцев почему-то любил не только чайную, но даже само это название – теперь уже пропавшее из обихода. А тогда, в пору его молодости, чайная в районном центре была самым бойким, самым «центровым» местечком. Снеговьё за окнами шумело, ветер улюлюкал, а в чайной – тепло, светло и мухи не кусают. Завсегдатаи сидели за столиками, смолили табак, янтарное пивко потягивали – в посёлке был отличный пивзавод. Кое-кто «ерша» себе налаживал: водочку в пиво цедили, получая такую гремучую смесь, после которой трудно будет на своих двоих добраться до дому – на четвереньках, разве что.

В чайной работала Клава, бывшая подружка, одно время страстно желавшая захомутать холостого парнягу. Со всеми «бывшими» Серьга старался поддерживать нормальные отношения. И только лишь с недавних пор – с тех пор как втюрился – все эти «бывшие» стали смущать, напрягать, покалывая сердце иглами укора; очень уж беспечно жил он до сих пор – беспринципно как-то, неразборчиво.

– Тебе как всегда? – приветливо уточнила буфетчица. – Двести грамм для начала?

– Обижаешь. Мне пивка. – Для рывка?

– Да нет… Вообще…

– Ох, ты! – заметила женщина, упираясь руками в бока. – Куда это мы вырядились так?

– В город. В театр.

– Да ну? – засомневалась Клава. – С каких это пор по театрам?

– Ну, надо же когда-то начинать. – И кто там? Что за спектакля?

– Да про эту… Про Держиморду. Ну, то бишь, Диздимону.

Усмехнувшись, буфетчица подала полную кружку с белоснежной папахой пены.

– Держи, морда. Как живёшь-то?

– Лучше всех. – Улыбнувшись Клаве, он повернулся на голоса за спиной – знакомые ребята, сидящие в задымленном углу, позвали Ярославцева к себе за столик, но Серьга отказался, молча махнув рукой.

Хотелось побыть одному, обмозговать предстоящее сватовство, но не получилось.

Старый знакомый к нему подвалил.

– Серьга! – стал канючить. – Христом богом прошу! – Сколько тебе? – Ярославцев руку запустил в карман. – Нет, я не про деньги, я застрял! – Мужик потыкал пальцем в сторону окна. – Здесь, недалече. Врюхался по самые по эти… Помоги.

– А куда ты в такую погодку попёрся?

– Баба в роддоме, хотел забрать. – Кого родил-то?

– Дочку.

– Бракодел! – укоризненно заметил Ярославцев. – Обабился!

– Ну, так что? Поможешь? – «Бракодел» заерзал на деревянном стуле.

– Я бы с удовольствием, – заверил парень, поправляя воротник белой рубахи, – только у меня другие планы.

– Серьга! Ну, это ж дело пяти минут! Я кума хотел попросить, а он уже, падла, кривой.

Отодвинув пивную кружку, парень взял салфетку из гранёного стакана – салфетки торчали букетом. Промокнувши губы, он нехотя поднялся. Молнию на куртке застегнул.

Откровенно говоря, он согласился только потому, что «бракодел» находился в родстве с завгаром – мужиком крутого нрава, который шкуру мог спустить с любого, кто самовольно взял бы какую-нибудь технику из гаража.

Буран тем временем угомонился.

Над крышами стылое солнце посматривало, будто через марлю – красно-жёлтым глазом моргало сквозь метельную труху, оседающую над посёлком. Дорогу во многих местах заснегопадило – горбатые сугробы взгромоздились.

Сломленные ветки валялись в палисадниках и возле оград, сухие «самолётики», слетевшие с клёнов. Снегири в малиновых рубахах сидели на берёзах, как женихи, насвистывали что-то своим невестам.

Серьга пришёл в поселковый гараж, где работал. Жестяные буквы «МТС» – машинотракторная станция – погнулись на крыше, как под хорошим молотком жестянщика. Над воротами навис голубовато-свинцовый гребень, искрящийся от солнца и грозящий грохнуться на голову тому, кто потревожит массивные ворота гаража.

Навстречу вышел сторож, попыхивая цигаркой, особенно ароматной в морозном воздухе.

– Во, какое было светопреставление! – качая головой, старик поцокал языком. – Я пошёл до ветру, дак чуть не сдуло…

– Железяку надо брать с собой, – посоветовал Серьга. – Какую железяку?

– Да любую. Заместо якоря. – Ярославцев хохотнул. – Чтобы ветром не унесло!

Сторож поморгал седыми глазками.

– Зубоскал ты, Серьга. Зачем припёрся? Чо не отдыхаш?

Войдя в гараж, парень скинул куртку и осмотрелся, где бы тут её пристроить, чтобы не запачкалась.

– С вами отдохнёшь! – Ярославцев рукава белой рубахи закатал «калачами». – Все машины колом встали на дорогах.

То один берёт за горло: помоги, мол, рожаю, то второй, то третий. Как будто я дизель какой, сутки напролёт могу пахать. Поправляя шапку, старик ухмыльнулся в жиденькую бороду.

– А ежли просят, так ты слупи с них, не продешеви. – Сторож подмигнул. – У меня закусочка найдётся. – Замётано, дедуля! – Серьга тоже подмигнул. – Мы так и сделаем.

Затоптав цигарку, сторож направился к воротам гаража, натянул рукавицы, испачканные мазутом, и приготовился отодвигать железную скобу, похожую на затвор от пушки.

Серьга нахмурился, потоптавшись возле пускового механизма.

В последнее время пускач капризничал, не желая запускаться одномахом, и Ярославцев беспокоился, как бы ни угваздать новенькую белую рубаху, неоднократно наматывая ременный жгут и дёргая с такой дурною силой – сухожилия порой трещали и в плечевом суставе немилосердно жгло. Но пускач в ту минуту будто изумился, впервые обнаружив около себя нарядного хозяина, а не того чумазого и частенько злого, который матюгался во время запуска, скрипел зубами и даже сапогом в сердцах пинал тугие траки.

Пускач завёлся вполоборота, пулемётным грохотом и сизым дымом наполняя сумрачный гараж. Воробьи, от холода нашедшие приют под крышей, заполошно взлетели, роняя перо и солому откуда-то сверху. Синичка с перепугу села на крышу трактора – и тут же брызнула под потолок.

Парень был доволен, едва не счастлив от такого запуска. – Открывай! Ворота в рай! – крикнул из кабины.

Белый гребень рухнул с верхотуры, когда громада трактора, сотрясая землю, стала выкатываться из ворот гаража. Гребень оказался плотный и тяжёлый – чуть лобовое стекло не расхряпал.

Веселея, парень погнал свой «паровоз» по переулку, наполненному свинцово-застывшими волнами снега.

Выдернув машину из сугроба возле роддома и получивши за это расчёт в виде «жидкой валюты», Ярославцев хотел возвращаться в гараж, но отчего-то замешкался, глядя вдаль. Буран окончательно выдохся и там, вдали, зазывно засинела полоска неба – звала в дорогу, по которой теперь только на тракторе и можно протолкнуться: никакой автобус не пройдёт.

Посидев за рычагами, посомневавшись, Серьга достал стакан из бардачка, отвинтил белоголовку и, недолго думая, залудил грамм двести, занюхал рукавом.

Сердце обожгло, и в голове зазвенело дивным перезвоном.

Глаза у парня вспыхнули, и скоро никаких сомнений не осталось. «Ехать надо! Ехать судьбе навстречу!» За посёлком, как ни странно, снегу не очень-то и много – ветер со свистом слизывал. Толстой броней на дорогах мерцала ожеледь – гололед. Осенние рваные листья, впаянные в лужи в колеях и на обочине, золотинками горели под солнцем. Небо совсем очистилось, когда Серьга с грохотом выехал за околицу. Кругом спокойно, ясно, даже празднично. Леса и поля впереди – насколько глаз хватало – отчаянно искрились. На голых кустах снегири покачивались диковинными цветами – распускали крылья, перепархивая подальше от дороги, сотрясаемой трактором. Откуда-то из оврага ветер неожиданно выволок шерстяной клубок перекати-поля, игриво погнал впереди «паровоза» – так называл свою технику Серьга.

«Хватит мотаться как этот клубок! Пора прибиться к берегу!» – размышлял он, прибавляя газу, чтобы догнать перекати-поле.

Траки на голых пригорках, отполированных ветром, гремели как по железу, искры выдирали из камней на поворотах, когда Ярославцев азартно рвал на себя фрикционы – рычаги управления. Зацепившись за что-то посредине дороги, перекати-поле закрутилось юлой и пропало под грохочущими гусеницами, льющимися в виде серебристого ручья.

Впереди показался берёзовый колок, и Серьга заметил тёмное какое-то пятно, выделявшееся на белом фоне.

«Ещё один страдалец! – понял он, приглядываясь. – Тоже, блин, торопится в роддом!»

Это был сосед – Анатолий Трусов, характером своим никак не подтверждающий фамилию. Рисковый мужик, порой даже отчаянный, Трусов несколько часов назад погнал на легковушке в соседнее село, где его поджидало срочное дело. И вот теперь легковушка беспомощно лежала на брюхе – не смогла протаранить высокую оловянную застругу, наискосок «застругавшую» дорогу в берёзовом, редком лесочке.

Остановившись, Серьга соскочил на снег. – Загораем? – спросил, здороваясь.

– Не хуже, чем в Крыму, – пробормотал сосед, протягивая руку.

Серьга усмехнулся.

– Только загар, смотрю, какой-то больно синий. Что, движок не работает?

– Движок в порядке.

– А почему не греешься в кабине?

– Бензину мало. Берегу, чтоб дотянуть до дому.

– Ясно. И давно ты здесь?

– Давно. Уж думал, ночевать придётся. Денёк-то выходной. Никто не ездит.

– Ну, считай, что повезло. – Ярославцев показал на трос, кольцами намотанный сзади трактора. – Бери. Цепляй. Холодный трос, как змей в посеребрённой шкуре, зашипел, упруго извиваясь на снегу, стальными колючками раза три укусил через перчатки Трусова – ужалил до крови.

– Готово! – крикнул сосед, почёсывая исколотую ладонь. – Садись за руль, выравнивай колёса! – скомандовал Серьга.

Трос натянулся, вибрируя, затрещал, кое-где надрывая самые слабые стальные струны. Оглянувшись, парень в кабине сверкнул зубами и прибавил газу – до отказу. Легковушка вздрогнула всем телом – выскочила пробкой из сугроба, едва не расквасивши морду о заднюю гусеницу.

Сосед, почти в последнюю секунду успевший затормозить, моментально потерял «синий загар» – лицо побледнело. Он угрюмо выбрался из легковушки и посмотрел на маленький разор – до столкновения с трактором оставалось три-четыре сантиметра.

– Ну, ты даёшь! – Трусов ошарашено покачал головой. – А если бы…

– Если бы да кабы не считается! – Серьга оскалился. – Всё путём. С тебя пузырь.

– Само собой. – Сосед только теперь обратил внимание на белую рубаху тракториста, новую куртку, новые ботинки. – ты куда и по какому случаю при таком блистательном параде? – Свататься еду! – Серьга смотрел ему прямо в глаза.

Трусов пожал широкую мозолистую лапу своего спасителя. – Хохмач! – похвалил, закуривая. – Гляди, чтоб голову не открутили…

– Замучаются пыль глотать! – с улыбкой ответил Серьга, запрыгивая на гусеницу и добавляя нечто непонятное: – Мне это дело доктор прописал…

– Какое дело?

Ярославцев хохотнул.

– А дело тёмное! Под одеялом!

Глядя вслед грохочущему трактору, сосед покачал головой: «Хороший парень. Жалко только – с придурью».

В районе Серьга считался бабником, отчаянно гуляющим напропалую. Доходило до того, что разъярённые мужики – отцы благородных семей – грозились поймать, ноги выдернуть и даже оскопить. В ответ на это парень беспечно улыбался говорил: «Зачем вы, девочки, красивых любите? Одни страдания вам от меня!» Улыбка у него редчайшая – открытая, бесхитростная. Когда Серьга улыбался, точно хвастался ровненьким чистым рафинадом, – становилось понятно, почему он пользовался спросом, этот высокий, тёмно-русый чёрт в мазутной телогрейке или в промасленной рубахе – смотря какое время года на дворе. Сам Ярославцев никогда не предпринимал попыток соблазнить кого-то. Он просто шёл по жизни, своей дорогой топал, а на обочинах то там, то сям торчало бабьё-репьё, за рукава цеплялось, за штаны.

– А я причём? – говорил он в гараже, когда случалось выпивать после получки. – Я не виноват, и вообще – мне это дело доктор прописал.

На него смотрели с недоумением.

Здоровенный завгар, в кулаке у которого за столом почти не заметен гранёный стакан, сурово спрашивал:

– Чего это доктор тебе прописал? Девок портить?

– Не портить, а это… – Парень делал странный жест, потом отмахивался. – Замнём для ясности.

* * *

Серьга – детдомовский парень, родился в военную пору, голодал, холодал. Может, поэтому, а может, по другой какой причине в организме у него оказался небольшой, но коварный изъян. Узнал он об этом случайно, когда попал в больницу после аварии – на машине работал в ту пору. Долго лежал с переломами ребёр. От нечего делать заигрывал с медсёстрами, небылицы рассказывал, шутил с докторами, каждое утро делавшими обход. Шутил, шутил, а после переключился на серьёзный, доверительный шепот.

– Доктор! Что такое? – допытывался он. – Давно гуляю, устали не знаю, и хоть бы одна залетела.

– Куда залетела? – не понял седовласый врач. – Ну, в том смысле, что – детишек нет.

Степенный, седовласый врач предложил обследоваться, и вскоре после этого ошарашил парня: не суждено вам, дескать, быть отцом.

Серьга помрачнел.

– А может быть, ошибка? Доктор пожал плечами. – Не исключено.

Ярославцев пытливо смотрел на него.

– А как проверить? Где?

– Да всё там же… – Доктор устало усмехнулся. – Гуляй, казак. Глядишь, да и получится.

– Ну, да! – угрюмо согласился парень. – Как в той песне.

Если долго мучиться, что-нибудь получится.

Однако время шло, и ничего пока не получалось. Серьгу это стало сначала раздражать, а потом повергло в тихое уныние, которое он тщательно прятал от людей, привыкших к тому, что этот парень – вечный зубоскал. И Серьга не разочаровывал людей. Он хорошо умел держать улыбку и хорошо умел держать удар. Два этих качества – помимо прочих – были для него как два крыла, позволяющих орлом лететь по жизни.

Задумавшись, он чуть не проехал мимо росстани, заваленной горбатыми снегами и обставленной частоколом стройненьких берёз.

Чем ближе становилось до Раскатов, тем сильнее горело груди – Серьга волновался как тот школьник, который плохо выучил урок. В конце концов, не выдержал и, остановившись, открутил белоголовку – хлебнул для храбрости. Не сказать, чтобы Серьга боялся, но всё-таки робость прижигала сердчишко – не каждый день приходится на «паровозе» ездить на такое свидание. Судьба решается, можно сказать.

Погоняя дальше свой гремящий «паровоз», Серьга изумлялся: «Ты посмотри, что деется! Приехала в Раскаты какая-то бабенка, взяла за шкирку и встряхнула – душу вынула из человека. Вот ведь как бывает, хоть «караул» кричи!»

* * *

Кареглазая, фигуристая Люся Белозёрова из города в деревню перебралась недавно – месяца три назад. У неё был сынишка – вихрастый, конопатый сорванец, любитель из рогатки пострелять по соседским курам и петухам. Как раз благодаря тому парнишке Ярославцев первый раз и увидел Люсю. Камень из рогатки, пролетевши мимо цели, щелкнул по кабине трактора; во время уборочной Серьга пластался на полях возле Раскатов, заехал в деревню, возле которой была заправочная для хлебоуборочной техники. Женщина, увидев, что трактор остановился, вышла за калитку, давай ругать проказника. А тот оказался с характером – отбежал от матери и опять прицелился в беднягу-петуха. Серьга засмеялся – нравились ему такие непокладистые, глазёнками сердито сверкающие мужички. Он сам в детдоме был такой – только успевали окна застеклять.

– Иди сюда, – позвал он, спрыгнув наземь. – Как тебя звать, стрелок?

– Никак. – Мальчонка смотрел настороженно.

– Хорошее имя – Никак. Ну, подойди. Что? Боишься?

– Ну, вот ещё! – парнишка подошел.

Присев на корточки, Серьга попросил доверительным тоном:

– Отгадай загадку, Никак Никакович. Без крыльев летает, без кореньев растёт. Что такое? – Серьга показал глазами на месяц, берестой белеющий в предвечернем небе.

Не утруждая себя отгадками, мальчонка бухнул напрямую:

– А ты меня на тракторе прокатишь?

– Запросто. – Серьга подмигнул. – Если мамка с папкой разрешат.

Парнишка засопел.

– А папки нету. Он в кладовке. Ну, то есть, в этой, как её?

В командировке.

– И давно он в той кладовке?

Промолчав, мальчишка засмотрелся на чёрные усы – Серьга недавно отрастил.

– Дяденька, а почему у тебя брови под носом растут? Серьга чуть не упал, схватившись за живот, – хохотал до слёз.

– А тебе не нравится? Ну, значит, я их сбрею – эти брови под носом. – Он ещё хотел потолковать с парнишкой, но тут подошла суровая мама – за руку увела сынишку.

И вот тогда-то, при первом взгляде на эту женщину, Серьгу будто молния прожгла. Нечто подобное он испытал в полях однажды летом, когда разгулялась гроза и ослепительно-жарко шарахнула над головой; Серьга за сердце схватился в тот миг, сел на землю, оглушённый, и подумал, что всё – душу богу отдаст.

После уборки он приехал в Раскаты, где жил закадычный дружок. Посидели за поллитровкой, поговорили за жизнь, и Серьга – старательно скрывая сердечный интерес – вскоре узнал, что Люся Белозёрова живёт без мужа. И в тот же вечер сдуру он постучался к ней, но строгая, характером твёрдая Люся даже не пустила на порог – незваный гость, да плюс ещё в подпитии. «Да хотя бы и трезвый, – думал Серьга позднее, – с каких это щей среди ночи будет она привечать незнакомца? Много медведей таких бродит по пасекам, на дармовщинку мёд собирает!»

* * *

Деревенские крыши торчали уже над снегами в полях, а над крышами колосились дымки в тихом воздухе. Это были Раскаты. Километра четыре оставалось до них.

И вдруг Серьга увидел милиционера, выходящего из-за деревьев и по-хозяйски властно машущего своей полосатой дубиной.

В груди заныло. Он затормозил и тут же взял папиросу зубы – водочный запах отбить.

«Сейчас будет лекция о вреде алкоголя, – затосковал он, покидая кабину. – А главное, путёвки нету, чёрт возьми. – Он ухмыльнулся. – Ну, я же непутёвый, так и скажу».

Он спрыгнул с гусеницы, шапку сбил на бровь.

– Я вас категорически приветствую! – улыбаясь, прокричал милиционеру с дубиной.

Однако тот стоял, не шелохнувшись. Стоял, смотрел куда-то за деревья.

И Серьга посмотрел туда. И обалдел, приоткрывая рот, – чуть папиросу не выронил.

Из-за деревьев показались ещё два милиционера, одетые в бронежилеты, с касками на головах, с небольшими боевыми автоматами.

«А чего это они? Кого-то ловят?» – У Серьги малость отлегло от сердца.

Краснощёкие автоматчики задубели в засаде. – Ты один? – хмуроброво спросил старший.

– Один. А что такое?

Не поверив, старший подошел, в кабину заглянул. – Никого по дороге не видел?

– Нет. Ну, то есть, видел Тольку Трусова. Он застрял на своей легковушке, я выдернул.

– А больше никого? – Да нет. А что стряслось?

Милиционеры, приглушённо переговариваясь, обошли зачем-то кругом трактора. Потом один из них открыл планшетку и показал фотографию какого-то бритоголового молодца.

– Посмотри внимательно. Не встречал?

– Нет. – Серьга потоптался, докуривая. – Я могу идти? Ну, то есть, ехать…

– Свободен. – Старший спрятал фотографию. – Если встретишь, так будь осторожен. Позвони в милицию.

– Обязательно. А что он натворил?

– Много чего, – нехотя ответил милиционер. – Расстрел просто так не дают.

– Вот ни хрена себе! – Ярославцев присвистнул, сдвигая шапку на другое ухо. – Как же там охраняют, если они бегут из-под расстрела?

Старший мрачновато пошутил: – Ну, встретишь, так спроси.

– Договорились. – Серьга улыбнулся, ещё не веря счастью своему. – Ну, так что? Я погнал, мужики?

– Давай, да только поосторожней. – Милиционер нахмурился. – Выпил и лезешь за руль…

Серьга забрался в кабину и, чувствуя себя в безопасности, закричал, посмеиваясь:

– Командир, а тут нету руля! Тут фрикционы!

– Давай, давай! – Милиционер сердито махнул рукой. – Дави по холодку!

– Как скажете! – И Серьга со всей дури надавил на газ.

Земля под «паровозом» затряслась. Снег посыпался с вершины сосенки, растущей на обочине. Между ветвями синицы порскнули.

Милиционеры, глядя вослед, покачали головами в касках. Сзади на кабине красовалось грозное предупреждение:

«НЕ ВЕРЬ ЖЕНЕ И ТОРМОЗАМ!»

После встречи с милиционерами настроение стало портиться. Продолжая двигаться к Раскатам, настороженно поглядывая по сторонам, Серьга вспомнил свою бывшую подружку, ту, что пиво подавала в чайной.

«Всё хотела, чтобы я на ней женился. А у самой мужик сидит в тюряге. Так он за кражу загремел, какой расстрел? Правда, там уже мог намотать». Потом он вспомнил другую кралю – и у неё муженёк парился за колючей проволокой. Затем ещё одну зазнобу вспомнил – и у неё супружник за решёткой.

«Мать честная! – Ярославцев поразился. – Все мужики по лагерям. По пионерским. Эх, ну да ладно, оставим эту весёлую тему. Надо вот тут, наверно, повернуть. Так быстрее будет».

Сокращая дорогу, он поехал по заснеженному лесочку, распугивая снегирей и синиц, глухаря, тетёрку. Инстинктивно пригибая голову и морщась – будто берёзовые ветки хлестали не по кабине, а по голове – Серьга ломанулся напропалую. Свежие сугробы, наскирдованные между деревьями, взрывались как пуховые перины – холодные, искрящиеся перья летели на лобовое стекло, на разогретый капот, на котором подрагивали радужные капельки воды, подкрашенные ядом машинного масла.

Под гусеницами трещал кустарник, молоденький сосновый подрост ломался, зелёными ежатами разбегаясь по снегу. Испуганные рябчики взлетали с заснеженных деревьев; дикие голуби – клинтухи, чем-то кормившиеся на полянке.

Родник впереди обозначился – пар над снегом кудрявился. Переехав небольшой ручей, серебристой ниткой раскрутившийся от клубка-родника, Серьга остановился. Выйдя из кабины, помахал руками и попрыгал, разминая затёкшие косточки. Попил зуболомной водички. Умылся, восторженно охая, ощущая родниковую, жгучую свежесть. Посмотрел на небо.

«Красота! – Он поцарапал под сердцем. – Построить бы вот здесь хорошую избу, жениться бы на Люсе Белозёровой и жить, пахать земельку, траву косить – покосы тут шикарные!» И почему-то вспомнилось – в памяти мелькнуло – далекое послевоенное детство, когда он, конопатый отрок, босиком ходил в ночное с табунами лошадей; как хорошо там было, и тут можно устроиться неплохо.

Сорока затрещала невдалеке, отвлекая парня от мечтаний.

Он поглядел – сороку не увидел, только заприметил, как снежная труха рваной лентой с дерева посыпалась.

Серьга хотел вернуться к «паровозу», только вдруг что-то шкурой почувствовал. Что? Это было трудно объяснить.

С ним такое случалось уже в тайге на делянке, где он сутками вкалывал на лесовозе; однажды вот так же – спиной – он почувствовал, а потом увидел матёрого медведя, затаившегося в нескольких шагах за деревом.

Не делая резких движений, парень повернулся, бегло посмотрел по сторонам. Нет, никого поблизости. Правда, чуть позднее он заметил белку. Усмехнулся, поправляя шапку.

«Во, чертовка! Шастает и паровоза даже не боится!» В нескольких шагах от родника белка доставала свои запасы – кедровые орешки из-под снега. Полюбовавшись проворным зверьком, Серьга подумал: «Вот поймать бы! Пацану в подарок!» Высовывая кончик языка от напряжения, он пошел на цыпочках – снег заскрипел крахмалом. Белка вскинула голову, мгновенно отпрянула и замерла, подняв трубою роскошный хвост. Чёрный глаз её, похожий на ягодку, влажно блестел в полумраке под кедром.

«Ладно, – Серьга улыбнулся, – живи, пока я добрый!» Он повернулся – уходить. И в этот миг неподалёку ветка сухо щелкнула. Белка стрелой взлетела на вершину кедра – снег посыпался, хвоинки и тонкая кора, напоминающая луковую чешую.

Присмотревшись, Серьга увидел за кедрами бородатого старика – рвал рябиновые гроздья, пристукнутые морозом.

– Дед! – приветливо окликнул он. – Здорово!

– Видали и здоровей, – приближаясь, ответил старик.

Солнце горело над плечом старика – Серьге плохо видно. Памятуя встречу с милиционерами, парень спросил:

– Ты никого чужого здесь не видел, дед?

– А ты? Родня мне?

– Тоже правильно. – Парень улыбнулся. – Ну, будь здоров. – Погоди. – Старик, покряхтывая, одолел сугроб выше колена. – Ты далеко путь-дороженьку держишь?

– До Раскатов.

– Вот хорошо. А может, подвезешь? Парень пальцем постучал по своей шапке. – А мозги растрясти не боишься? – Ничего. Зато не пешкодралом.

– Ну, полезай. Только нет, погоди, – вспомнил Серьга. – Я сам открою. Дверцу там заедает.

Сели, поехали по бездорожью. В кабине грохотало как в середине тучи грозовой – толком не поговоришь, поэтому сначала ехали молчком, но Серьгу это вскоре утомило: компанейский парень, говорливый.

– Дед! Я почему про чужого спросил? – Он вкратце рассказал о встрече с милиционерами. – Представляешь, дед?..

Расстрел!.. На курок нажать легко, а потом попробуй, воскреси, если окажется, что человек не виновен. Сколько случаев таких! – Парень достал папиросы. – Не куришь, дед? Бери, пока я добрый.

Попутчик папироску молча взял.

– Вот я и говорю… – беззаботно тараторил Серьга. – От сумы до тюрьмы очень близко. Взять хотя бы мой пример. Меня же в армии едва не засудили! Представляешь? За то, что я будто бы стибрил секретную карту. А я тогда дневальный был, убирал у командира в кабинете. Потом хватились – карты нету. Где? Ну, и давай меня трясти как грушу. Крысы штабные.

Через день нашли – за тумбочку упала. Представляешь? Так что с выводами спешить не надо. Он, может, потому и тягу дал, что нет на нём вины. Вот я, например, нагрешил бы, не дай-то бог, так я бы никуда не побежал – пускай стреляют, что ж теперь, лучше поскорее от греха избавиться. Так я рассуждаю, дед? Не так? Ты как на это дело смотришь со своей седоволосой колокольни?

Старик молчал, нахмурившись, сосредоточенно глядел вперёд и папиросой пыхтел, растрясая пепел на бороду, на грудь.

Ярославцев покосился на него и ощутил неясную тревогу. Что-то смутило и насторожило в этом бородатом облике, окутанном облаками табачного дыма.

Серьга хотел повнимательней приглядеться к старику, но впереди маячил новый мост, перед которым дорога шла в наклон – тут не зевай.

Неподалеку от Раскатов построили этот мост в середине лета, устроили торжественную сдачу в эксплуатацию, начальство приезжало, громкие речи толкали, красную ленточку перерезали.

И вот теперь на новеньком мосту снова народ суетился, будто ленточку перерезать собрались. Машина с тёмной будкой подкатила – перед мостом раскорячилась так, что ни проехать, ни пройти. На обочине виднелся мотоциклет с коляской, сверкающей в лучах предвечернего солнца.

Наклоняясь к уху Ярославцева, дед попросил:

– Притормози!

– Что? Растрясло? Ну, я же говорил.

Трактор остановился.

– Разворачивайся! – приказал попутчик, свирепо сверкая глазами.

Парень замер в недоумении. – Дед, я не понял юмора…

– Я сказал, разворачивайся! – Попутчик из-за пазухи выдернул наган. – Живее!

«О! – промелькнуло в голове у Серьги. – Здравствуй, дедушка Мороз, борода лопатой! Так она же приклеена, борода! Как я раньше-то не заметил?»

– Что-то я оглох на паровозе. – Серьга старался не глядеть на оружие. – Растрясло, дедуля? Да? Я ж говорил…

– Заткнись! – Ствол упёрся в висок Ярославцева. – Разворачивайся!

В груди у парня стало жутковато-весело и жарко. Надавивши на газ, он отчаянно рванул фрикционы. Трактор взревел, крутанувшись юлой.

– Ну? – Серьга зубы оскалил. – Что дальше?

– Вперёд!

– В том смысле, что назад?

– Нет! – попутчик потыкал стволом. – Поехали вот там, по льду!

– Ты что? Опупел? Мы провалимся. – Парень ладонью похлопал по дрожащему рычагу. – Ты знаешь, сколько весит мой паровоз?

Попутчик, наливаясь кровью, покрутил барабан над виском Ярославцева.

– Я мозги тебе вышибу! Трогай!

Серьга потянулся к пачке папирос – зажата железною скобкой у лобового стекла.

– Тяжело в деревне без нагана, да? – Он усмехнулся. – Я покурю. Перед дальней дорожкой. А ты, если торопишься, садись на моё место, понужай.

В эту минуту машина от моста отвалила. Покачиваясь на сугробах, стала приближаться к трактору.

«Дедуля» развернулся и ударил рукояткой по голове.

У Серьги зубы клацнули – папироса выпала. Кровь горячей змейкой поползла по виску, по щеке – капнула на белую рубаху. Раскалёнными глазами посмотрев на ряженого деда, он сквозь зубы процедил:

– Ну, ладно! Поедем, красотка, кататься…

Угрожающе урча, трактор медленно пополз по крутому обрыву. Угол наклона оказался опасным – правая гусеница на мгновенье потеряла опору и вхолостую затарахтела по воздуху.

– Всё! – вслух подумал Серьга. – Сейчас перевернёмся!..

Нет, бляха-муха!.. Фу! Вот повезло…

Дальше он молча поехал.

«Выдержит? Нет? – Он вглядывался в лёд. – А если провалюсь и утоплю? Меня же тогда самого расстреляют…»

Ледяная броня возле берега была капитальной – протоку стужа прохватила до самого дна. А вот дальше… Сердце жарко дёрнулось, когда Серьга дальше погнал свой «паровоз». Из-под шапки поползли крупные капли пота. (Надо сказать, что Серьга ненавидел лёд; батя у него на «дороге жизни» под Ленинградом ушёл под лёд, из кабины полуторки выскочить не успел).

Руки-ноги парня сами собой работали, привычно и проворно подстёгивая трактор.

– Куда ты прешь, дубина? – раздался крик под ухом. – А куда? – Ярославцев окрысился. – Куда тебе надо? – К железной дороге!

– Я чужие мысли не читаю.

– Заткнись!

– Не ори, а то пешком пойдёшь.

Серьга исподлобья смотрел куда-то вдаль, уже окутанную сиреневой предвечерней дымкой. Горы на том берегу становились кирпично-красными. Над краем бора – над заснеженными крышами деревни – стальным обломком накалялся тонкий месяц. Тени с берега сползали, чёрными заплатами латали серебристый снег.

Потрясая наганом, «дедуля» снова стал орать над ухом.

– Там полынья! Куда ты прёшься?.. Фары-то включи! Желтоватый свет полоснул по ледяному руслу. Впереди курился тоненький дымок.

– А чо ты испугался, как дешевый фраер? А? – Серьга смотрел, не скрывая презрения. – Тебе же вышка светит. Какая разница, как подыхать?

– Поворачивай, курва! – заревел «дешевый фраер». – Убью! Мне нечего терять!

Лед под ними потрескивал, пружинисто и плавно проседая, – белёсые молнии разлетались по сторонам. Показалась тёмная вода – следом за трактором побежала, «наматываясь» на блестящие гусеницы. Из-под пола откуда-то в кабину потянуло студеным бездонным духом.

– Давай назад! – Детина бороду с себя сорвал отчаянье. – Назад! – А я куда?..

– Назад! Мать твою…

Облизнув пересохшие губы, Ярославцев рывком распахнул свою дверцу.

– Открывай! – закричал пассажиру. – Прыгай, хрен моржовый! Я кому говорю?

Детина подёргал за ручку.

– Сука! – заскулил. – Не открывается!

«Ну, да!» – вспомнил Серьга; пассажирская дверь заедала в последнее время – открывалась только снаружи.

– Вот так-то, – пробормотал он, – вам, козлам, говоришь, не хлопайте дверцей, так вы же не понимаете.

– Иди, открой! – Детина запаниковал. – Ага, сейчас! Забегу впереди паровоза…

– Открой, сказал, падла! Убью!

Серьга наотмашь ударил по руке пассажира. Наган полетел, кувыркаясь, и пропал под ногами.

Парень бросил рычаги и на подножку выскочил, но потом опять – за рычаги. Стискивая зубы, посмотрел назад. Чёрная вода, подкрашенная светом зари, тянулась далеко за трактором – как чернозёмная пахота. Гусеницы всё глубже и глубже вязли в той пахоте.

Надо было прыгать, а он всё медлил, медлил – жалко чёртов «паровоз».

«Батя тоже думал, что успеет!» – пронеслось в голове. Студёная вода – крупными брызгами – на стекло летела из-под гусениц. В кабину – в раскрытую дверцу – с перезвоном заползали куски оловянного льда с пятаками багровых вмороженных листьев. Серьга собрался руку протянуть – пассажирскую дверцу попробовать открыть. Но пассажир в это время нагнулся – нашарил наган под ногами.

«Да пропади ты пропадом!» – подумал Серьга, выскочив быстрее пули.

* * *

В районной милиции парня мурыжили несколько часов подряд, заставляя рассказывать, а потом писать и переписывать показания по поводу утопленного трактора и человека наганом.

– Слушай! – возмущённо рыкнул Серьга, обращаясь к молодому, упитанному лейтенанту. – Я тут за ночь роман накатал. Сколько можно?

Прочитав последний вариант показаний, лейтенант остался доволен.

– Лев Толстой отдыхает рядом с такой загогулиной! – похвалил он, пряча бумагу в папку. – Ладно, свободны пока. – Что значит, «пока»?

– Там будет видно.

– Да? – Ярославцев занервничал. – Вам очки не купить? – Какие очки?

– А такие! – Серьга шишку потрогал на голове. – Тут куда уж виднее! Меня, бляха-муха, чуть не прихлопнули, и я же крайний. Лихо получается.

– Успокойтесь. – Лейтенант поправил фуражку. – Идите, женитесь.

Остановившись у порога, парень огрызнулся. – А вот это тебя не касается!

– Не тебя, а вас.

– Правильно. Всех вас это ничуть не касается. Нечего лезть. Лейтенант собрался покурить. Шумно дунул в папироску.

Сунул в рот.

– Вы хоть знаете, кто это был?

– Кто? Где?

– Ну, в тракторе с вами…

Серьга пожал плечами. – Бандюга. А что? Разве нет?

Помолчав, лейтенант чиркнул спичкой, но не прикурил – неожиданно резко погасил огонёк.

– Это был гражданин Белозёров. Муженёк её.

– Да иди ты… – растерянно выдавил Серьга.

– Да, да! – Лейтенант зажёг вторую спичку. – Это был он. В бегах…

Округляя глаза, Ярославцев покачнулся, точно обухом треснутый. Вышел на крылечко отделения и потоптался, не соображая, куда идти.

Студёная заря цвела вдалеке над крышами.

«Это утро? – обескуражено гадал он. – Или это вечер?» Только теперь к нему пришла чугунная усталость, и он, слабея в коленках, поторопился присесть на лавочку под фонарём.

Покурил, глядя в небо, где гасли морозные крупные звёзды. Покачал головой, глядя в землю.

* * *

Потом он долго ехал на автобусе. Отрешённо глядел за окно.

Перед глазами мелькали заснеженные сосны, берёзы, поля со стогами, пригорки, до камней зализанные ветром. Кустики полыни торчали из сугробов. Суровая, пустынная дорога, чуть озарённая холодным солнцем, то там, то здесь была испятнана «кровушкой» залётных снегирей.

Дорогу почти всю уже прочистили, но кое-где встречались свежие заструги, которые приходилось штурмовать с разгону, и не всегда удачно: и шофёру, и пассажирам приходилось шуровать лопатой. Пассажиры бухтели, недовольные такой затяжною поездкой, а Серьга, тот напротив, был доволен – ничего хорошего там, куда он ехал, не предвиделось.

В посёлке уже знали о происшествии, причём вся эта история успела обрасти такими слухами, что бабка, у которой он квартировал, сильно изумилась, когда увидела живого квартиранта.

– А мне сказали, ты, милок, утоп! – прошептала старуха, крестясь.

– Нет, – утешил Серьга. – Оно не тонет…

Самокритика эта прозвучала довольно серьёзно. На него навалилась тоска и печаль: «паровоз» утопил, человека угробил; какой бы ни был, но человек. Серьга хотел выпить и забыться, но по горькому опыту знал – потом будет ещё хуже. Надо на трезвую голову пережить всю эту дребедень. Хорошо бы уехать куда-нибудь на самую далёкую делянку, зарыться в косматую хвойную глушь и на пару с волком от тоски повыть.

Размышляя на эту тему, он переоделся и пошёл на работу. Мужики в гараже его встретили – кто с сочувствием, кто с затаенным злорадством: «Добегался, красавчик, допрыгался!».

Завгар по прозвищу Гар Гарыч – постоянно гаркал на мужиков – едва не с кулаками набросился на бедолагу.

– Ты чо наделал? Я тебя под суд…

– Правильно, – равнодушно согласился парень. – Сначала под суд, а потом под расстрел.

– Ты не умничай! – Завгара больше всего разозлило странное спокойствие парня. – Зачем ты сел на трактор? Кто тебя просил?

– Свояк твой. Бракодел несчастный.

– Какой бракодел? Чо ты гонишь?

– У твоего свояка, – стал рассказывать Серьга, – баба дочку родила, вот он и попросил машину из сугроба выдернуть.

– Допустим. – Гар Гарычу крыть было нечем. – А в Раскаты зачем попёрся?

– А вот это не твоё собачье дело.

Завгар побагровел – никогда ещё с ним Серьга так не разговаривал.

– Чо? Как ты сказал? Я не расслышал.

– Ни чо! Пыль с ушей надо смахивать…

– Ты зубки-то мне не показывай, а то я их могу пересчитать! – Гар Гарыч кулаком шарахнул по столу, будто кувалдой. – Что? За Люськой решил приударить? Ты у меня за всё ответишь, сучий потрох! Я тебе такую Люську покажу…

Серьга слушал, слушал, сидя в прокуренной коморке у завгара. Поднялся, подошёл к столу.

– А может, тебя тоже утопить? Как трактор, или как Муму. Мне ведь это запросто. Семь бед, один ответ.

Завгар, здоровенный бычина, растерялся, глядя парню в глаза – необычайно глубокие, невыразимо печальные.

* * *

Ясные зори стояли до самой середины декабря. Мороз давил, да так, что люди лишний раз носы на улицу не высовывали, даже за ёлками в бор не спешили. Потом отпустило немного. В синем, выстывшем небе облака полосками потянули своё волокно – это значит, к теплу. Ярким солнцем, вынимающим слезу, снега заполыхали в полуденной округе.

Прошёл почти месяц, прежде чем Серьга снова приехал в Раскаты. (Трактор, поднятый со дна, долго пришлось ремонтировать, потом направили в тайгу на лесосеку).

Люся Белозёрова встретила его с какой-то тихой, потаённой радостью.

– А где парнишка? – громко с порога спросил Ярославцев. – Спит.

Серьга на шёпот перешел. – А я привёз вам ёлку. – Вот спасибо. А где?

– Там, в сенях. – Он покашлял в кулак. – Ты извини, что я так поздно.

– Ну, что же теперь? Проходи. Он робко потоптался у порога.

– Я только что с делянки. Понимаешь?

– Понимаю. Проходи. Есть будешь?

Парень улыбнулся – широко и нежно. – Не заработал ещё.

– Как это?

– Пойду, пока светло, штакетины поправлю возле ворот, снег со двора покидаю…

– Да ладно, потом.

– Потом суп с котом.

– Почему? – Хозяйка улыбнулась. – Суп у меня с курицей. Серьга засмеялся, выходя во двор.

Вечер был морозный, тихий – даже на другом краю села слышно, как хрустят шаги запоздалого какого-то шагальщика. Луна, уже почти полная, медленно вспухала над тайгою, над берегом. Снега, разгораясь голубовато-холодным огнём, сияли на десятки, а может быть, на сотни километров завьюженной матушки-Сибири. Воробьи под застрехи прятались, негромко переговариваясь о чём-то перед сном. Сахаринки изморози витали в воздухе, сластили на губах.

Вернувшись в избу, парень долго молчал. Сидел, кулаками похрустывал под столом. Потом поднялся, глядя женщине в глаза.

– Люся! Давай-ка, выходи за меня замуж!

Ресницы у хозяйки вздрогнули.

– Что? – Она улыбнулась. – Прямо сейчас?

– Я серьёзно! – Серьга подошёл и взял её за плечи. – никому ещё не предлагал. Ну, честно. Всё будет путём. Усыновлю парнишку. Без проблем. Я сам детдомовский – не сладко без отца. Ну, что молчишь? Не нравлюсь, так и скажи.

Пауза вышла томительной, мучительной. – Нравишься, – тихо призналась женщина. Крепкой ладонью Серьга погладил её по голове. – Ну, вот и всё. Замётано.

Женщина вздохнула, глядя куда-то на реку, мерцающую белыми лунными зайцами.

– Серёжа! Дело в том, что нам…

– Что – вам? Ну, говори. – Нам надо уезжать отсюда.

– Во! – Он руки опустил. – Вы же только приехали! – Не знаю, как сказать. – Она к столу присела, потеребила край скатёрки. – Трудно мне здесь будет. После всего того, что на реке… Ты понимаешь?

Он помолчал, глядя в окно. Ёлку в дом занёс. Потом только твёрдо заверил, пожав плечами:

– Уедем, какой разговор?! Хоть завтра соберемся и уедем. Женщина молча прижалась к нему.

Парень обнял её. Поцеловал.

Тихо было в горнице, тепло, уютно. Всё крепче, всё гуще пахло оттаявшей ёлкой, сулящей скорый Новый год и, может быть, новую жизнь. Потрескивала печь, бросая золотистые блики на потолок. Луна обворожительно сияла за окном. И глаза сияли – от любви.