Мы остановились возле запертой двери «Холостяка» — я, Базилевич и еще два молодых сержанта, которых майор прихватил с нами. Ребята в форме, похожие, как близнецы, топтались за спиной командира и молча ждали указаний. Базилевич стоял слева от меня, смолил вонючий «Кэмел» и смотрел на черную дверь бара. Судя по пресной скуке на его лице, он до конца не понимал, зачем я их сюда привез. Я же застыл возле окна окна «Холостяка» и тщетно вглядывался в темноту за ним.

Бар Сурена находился в цокольном этаже кирпичной восьмиэтажки, во дворе которой мы стояли. Обычно «Холостяк» работал ежедневно до двух ночи, но сейчас дверь оказалась заперта, а за окнами была такая темнота, что ничего не удавалось разглядеть.

Полицейский «уазик» пришлось оставить прямо у подъезда — другого свободного места возле дома просто не нашлось. Ника с Ромкой напросились с нами и сейчас ждали в машине.

На улице стояла ночь. Ветер шуршал в листве растущих во дворе берез и тормошил белье на балконных сушилках. Тусклый диск луны с холодным равнодушием поглядывал с неба на нашу четверку. Во дворе никого не было. Лишь двое рослых мужиков в черных свитерах и «трениках» дымили на лавочке у соседнего подъезда, изредка бросая взгляды в нашу сторону.

Довольно долго мы топтались около двери «Холостяка». Потом Базилевич выплюнул бычок и, затоптав его носком туфля, вопросительно посмотрел на меня.

Разочарованный, я отошел от окон бара и кивнул на восьмиэтажку.

— Эта сволочь здесь же и живет, в этом подъезде. Только номера квартиры я не знаю.

— Ну, тогда он никуда от нас не денется, — заверил майор. — Завтра заглянем в их управляющую компанию и добудем список всех жильцов.

Вздохнув, я снова заглянул в темные окна бара.

Уезжать мне не хотелось. В горле, как репей, застряло подозрение, которое я опасался сказать вслух даже себе. И чтобы опровергнуть его или — не дай боже! — подтвердить, мне нужно было срочно войти в бар и все проверить.

— Я так и не понял, — вновь заговорил майор, — с чего вы взяли, что этот ваш Сурен тоже в этом замешан?

Ответить я не успел — в этот момент перед нами открылась дверь подъезда, и на улицу вышла бородатая фигура в черной, как у вора, шапке, и плотной кожаной куртке с меховым воротником. Человек остановился резко, будто напоролся на невидимый щит. Лицо его избороздили темные морщины, брови блестели сединой, щеки покрывала безобразная щетина пепельного цвета.

Сперва Сурен растерянно смотрел на полицейских, хлопая глазами, а потом скользнул взглядом по мне… и побледнел. В глазах его вспыхнул испуг, и он метнулся прочь через безлюдный двор.

Молодые полицаи тотчас кинулись вдогонку. К счастью, скорость и реакция у них были отменные. Сурена вмиг схватили, повалили на асфальт и заломили руки за спину. Дворик наполнил жалобный и в то же время возмущенный крик, потом Сурена подняли на ноги и повели к нам.

От поднявшегося шума в окнах дома замелькали лица, на балконах стали появляться силуэты жильцов. Мужики в свитерах, сидящие на лавочке, побросали сигареты и, отвесив челюсти, уставились на нас.

Из машины вышли Ромка с Никой и не меньшим удивлением стали следить за нами.

Базилевич почесал коротко стриженную голову, и на лице его мелькнул азарт.

Сурена подвели, и не успел майор и рта раскрыть, как армянин залепетал:

— Я не виноват! Это все он! Он все придумал! Сердцем дочери клянусь!

— Кто? — спросил майор брезгливо, глядя на Сурена.

Хозяин бара не ответил, лишь бросил на меня испуганный взгляд.

Я смотрел на него равнодушно, кусая затвердевшие от холода губы. Наверное, больше всего Сурена напугало то, что я стою сейчас живее всех живых, хотя ему сказали совершенно иное. Я протянул ладонь ему и сказал:

— Ключи от бара.

— В заднем кармане, — простонал он, потом один из полицаев лихо выудил оттуда блестящую связку ключей и бросил мне.

Я подошел к двери «Холостяка» с ключами, но Базилевич забрал у меня связку и покачал головой. Он кивнул сержантам на «уазик». Парни заковали Сурена в наручники и затолкали в машину, а потом вернулись к нам.

Базилевич вынул пистолет из кобуры на поясе и, открыв дверь, вошел в «Холостяк». Вслед за ним ступили молодые, и лишь потом в бар разрешили войти мне.

Сначала внутри было ничего не разглядеть, потом щелкнул выключатель, и я сощурился от яркого света.

В баре не было ни души, и казалось, что он пустовал как минимум дня два. Спертый воздух, кисловатый запах пива, пыль на барной стойке и столах, грязные пятна на окнах, уйма мусорных пакетов на полу, бумага, пластиковые тарелки… Вывеска «Холостяк», которая всегда висела над барной стойкой, теперь куда-то исчезла.

Троица полицейских остановилась за порогом, и ребята начали осматриваться.

Я прошел вдоль зала и окинул взглядом бар.

Тихо. Пусто. Душно. Как и раньше, на некоторых столах белела россыпь уже знакомой штукатурки.

У стен бара неподвижными фигурами застыли шесть дублей-официантов в черных майках, джинсах, в фартуках, точь-в-точь похожие на своего хозяина Сурена. Глаза их были плотно закрыты, силиконовые лица бледно мерцали в тусклом свете ламп. Они были словно вампиры в спячке, только без гробов. «Спящими» дубли смотрелись безобидно, но после того что мне пришлось пережить, от одного взгляда на них меня бросило в дрожь.

Базилевич настороженно покосился на стоящих дублей, а молодые на всякий случай достали пистолеты.

Вскоре мне в глаза бросились свежие следы, которые вели к двум дверям слева от барной стойки.

Базилевич мягко толкнул первую, и она со скрипом отворилась. Включил свет — пустая кухня. Печь, посудомойка, раковина, двухэтажные горы посуды…

Майор приблизился к другой двери, попытался открыть и ее, но она не поддалась. Базилевич вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул. Прижавшись к двери плечом, майор приказал:

— Полиция. Откройте.

Из подсобки не донеслось ни звука, но чутье подсказывало, что там кто-то есть. Это ощутили и остальные — тень вролнения пробежала на лицах майора и сержантов.

— У вас одна минута, — предупредил Базилевич, и в голосе его лязгнула сталь. — Потом ломаем дверь.

Я напрягся, бросил взгляд на полицаев. Дверь была старой, деревянной, явно стоила копейки, поэтому выломать ее будет нетрудно.

Прошло еще немного времени. Я встал рядом с Базилевичем к двери вплотную и обратился к тишине за ней:

— Лень, ты лучше сам открой. Не создавай мороку.

Мои слова немного оживили тишину за дверью. По ту сторону раздалось шевеление, а после странный звук, похожий не то на стон, не то на вой собаки.

Я сглотнул набухший в горле ком.

Теперь я ни на грамм не сомневался.

Молодые полицаи настороженно переглянулись. Один из них положил ладонь на кобуру.

Базилевич снова постучал костяшками пальцев по двери и сказал громко:

— Раз…

Щелкнул замок, и Базилевич отскочил от двери, вскинув пистолет. Мышцы лица его напряглись. Не опуская оружия, он толкнул дверь ногой и отошел в сторону. Его напарники тоже отпрянули, как будто ожидали шквала выстрелов из помещения, и я последовал их примеру.

Но из подсобки не донеслось ни звука.

Я вернулся к дверному проему самый первый и пригляделся.

Темнота, хоть глаз коли. В нос шибануло вонью пота, мочи и перегара.

Базилевич запустил руку за пояс и, достав фонарь, направил его на дверной проем. Луч света вырвал бледно-желтые участки стен, вентиляционную решетку под потолком, а затем… тучный силуэт, сидящий в кресле.

Я сглотнул.

Спрятав фонарь, Базилевич вошел внутрь, и потом послышалось, как щелкнул выключатель. Я шагнул в подсобку следом за майором, прикрывая нос рукой от мерзостного смрада. Осмотрелся.

В двух шагах от нас в ободранном коричневом кресле, откинув голову на спинку, развалился Леня. Выглядел он так, будто не спал целые сутки и вдобавок по нему проехался бульдозер. На нем были широкие спортивные штаны с дырками на коленях и помятая светло-зеленая рубашка, которую он расстегнул до самой груди. Лицо приобрело болезненно-землистый цвет, распухло, глаза были воспаленные и красные, а щеки требовали бритвы. Под ногами его валялась пустая бутылка из-под водки. Рядом с горлышком на полу блестела резко пахнущая лужица.

Леня шевелил губами и смотрел куда-то в пустоту бессмысленным туманным взглядом. Нас он будто не заметил.

— Твою ж мать, — проворчал Базилевич, и лицо его искривила брезгливая гримаса. Он отошел от кресла, прикрыв нос ладонью, и спрятал пистолет в кобуру.

Полицаи за спиной у командира сморщились и отошли в сторону.

Один я не сдвинулся с места и смотрел на Леню пристально, прямо в глаза.

— Привет, бро, — сказал я.

Мой голос привел Леню в чувство, как пощечина. Он встрепенулся в кресле, вскинув голову, и посмотрел на меня сонно-пьяными глазами. Лоб друга рассекала бурая царапина, губы покрыты белой пленкой, на волосатой груди темнело мокрое пятно. Судя по запаху, Леня пролил на себя водку.

Мгновение спустя в глазах его мелькнуло нечто знакомое, родное, от того старого друга А потом во взгляде его вспыхнула такая злоба, что мне сделалось не по себе.

В этом потном толстом волосатом теле был не Леня.

Был кто-то другой, предатель и подонок, которого я никогда не знал.

— Мужик, ты встать-то можешь? — спросил грубо один из полицаев, подойдя к нему.

Леня промычал в ответ свое излюбленное «бляха» и что-то еще, но других слов было не разобрать. Похоже, он подозревал, что мы его найдем, и от волнения высосал целую бутылку водки.

Наступило напряженное молчание. Полицаи сначала хотели сразу заковать Леню в наручники и увести, но Базилевич их остановил. Он словно ощутил, как накалился воздух между мной и Леней, как невидимыми нитями сплелась тесная связь между преступником и мной, и дал мне время.

Только я стоял, будто прибитый к полу, и не мог сказать ни слова. В груди зияла пустота, как от сквозного выстрела. Наверное, такой исход событий мог бы пошатнуть меня, сломать на время, только я уже предполагал, что найду в баре Леню. Я начал подозревать его еще, когда увидел штукатурку в волосах у дубля. Взвесив эту жуткую пугающую мысль, я собрал все подозрения в кулак и поехал в «Холостяк», чтобы убедиться наверняка.

И вот теперь это случилось.

Когда молчание изрядно затянулось, Базилевич вынул из кармана пачку «Кэмэла» и, развернувшись к своим бойцам, скомандовал:

— Уводите.

Полицаи подошли к креслу, в котором сидел Леня, и подняли его на ноги. Мой друг не сопротивлялся. Он трудом удерживался на ногах, шатался, изо рта вылетало хриплое бульканье и неразборчивое бормотание. Леню заковали в наручники, а потом повели прочь из подсобки. Когда его проводили мимо нас с Базилевичем, я уловил тухлую вонь мочи.

Вскоре шумно лязгнула дверь бара, и мы с майором остались в помещении одни. Базилевич уже бродил по подсобке с сигаретой в зубах и осматривался. Я последовал его примеру.

Да, посмотреть здесь было на что. Помещение смахивало на огромный погреб размером с жилую комнату. Здесь было сыро, стены — голый бетон, под ногами, весь в пыли, покоился старый коричневый ковер. В погребе не было ни одного окна, а освещали его две тусклые лампы на стене. На полу белела уже знакомая штукатурка, осыпавшаяся с потолка.

В тени подсобки, недалеко от кресла, где недавно сидел Леня, стоял дубль. Рослый здоровяк в однотонном сером костюме, очень похожий на хозяина. Смуглая кожа, лысина, растрепанные угольные волосы, пивной живот…

Я мрачно усмехнулся. Как же мастерски Леня меня развел! Ну просто редкостная сволочь!

У него тоже был дубль. Это его я обнаружил в ванной с «перерезанным» горлом, когда приехал вчера к Лене домой. Он прекрасно знал, что меня мутит от одного вида крови, и разыграл этот спектакль, чтобы выбить меня из равновесия и запугать. Он знал, что я не смогу и близко подойти к залитой кровью ванне, и использовал это себе на пользу! Иначе я бы быстро разглядел, что вместо Лени в ванной — манекен. Какая же ты сука, Лень…

Еще некоторое время разглядывал копию друга, потом бросил взгляд в другую сторону помещения. Слева от нас с Базилевичем располагался длинный стол с компьютером. На столе лежали кипы исписанной бумаги и безымянная синяя папка.

Я подошел к компу, стукнул по клавишам, и он сразу ожил. Компьютер был в режиме ожидания, и я смог увидеть, чем здесь занимался Леня. На экран была выведена система управления дублем Кирилла Образцова. В самом верхнем окошке виднелся айпи-адрес копии, список его умений и все кнопки управления, которые позволяли дергать моего дубля за ниточки.

Нахмурившись, я присмотрелся функциям: к ним добавились «стрельба из огнестрельного оружия», «спортивный бег» и «два вида рукопашного боя».

Я, разумеется, не мог даже представить, что он когда-нибудь сможет вытворять такое.

Впрочем, не только я.

Никто не мог, включая Гофмана.

Значит, Леня управлял моей копией прямо из этой подсобки. Установил программу на компьютер, а потом Игнат взломал дубля, и они стали играть в мою жизнь, словно в компьютерную «бродилку» на прохождение квестов.

И в конце этой игры меня должны были убить.

Базилевич подошел к столу и, взяв синюю папку, начал изучать содержимое.

Я молча стоял перед компьютером, перебирая по крупицам хлынувшие мысли в голову. Вот почему дубль так правдоподобно скопировал Кирилла Образцова. В этом заслуга Лени. Кто, как не он, мог знать меня лучше всего? Леня знал все: мои привычки, слабости, пристрастия и страхи, знал, где я работаю, бывал в моей квартире, хорошо общался с Никой…

Сурен наверняка замешан в этом деле только косвенно. За хорошие деньги он предоставил Лене и Игнату убежище, где они провернули подмену и благополучно выдворили меня из квартиры.

Базилевич отвлек меня от мыслей, протянув мне открытую папку. В ней я увидел фотографии моей квартиры. На них было запечатлено все по отдельности: мой книжный шкаф, мои гантели, которые пылились в углу уже два года, наша с Никой двуспальная кровать, кухня, туалет и ванная. Каждый уголок комнаты был сфотографирован отдельно. Когда Леня, интересно, умудрился столько наснимать?

Еще в папке были фотографии моих родителей, мои детские фото, фото с выпускного, кадры наших совместных попоек с Леней и другие фрагменты моей жизни.

Захлопнув папку, я швырнул ее на пол и отвернулся. Было гадко, мерзко и обидно. От одной мысли, что, общаясь со мной, Леня параллельно разбирал на пазлы мою жизнь и все выписывал в блокнот, стало погано на душе.

Базилевич поднял на меня задумчивый взгляд и спросил:

— И кем вам этот парень приходился?

— Другом детства, — сказал я тихо, сглотнув горечь во рту. — Лет одиннадцать были знакомы.

— Ёперный бетон. — Майор цокнул языком, покачав головой.

Я продолжил осматривать рабочий стол Лени и среди горы бумаг обнаружил кое-что интересное. Это были распечатки моих новостей, колонок и статей за все три месяца, что я работал в «Экспресс-инфо». Рядом лежало еще несколько листов, исписанных вдоль и поперек корявым почерком Лени.

Я пробежал глазами и текст и узнал новость о боевых дублях, за которую Гофман грозился затаскать меня по судам. Текст писался и переписывался много раз, на листах были видны пометки и замалеванные буквы.

Я невольно улыбнулся.

— Он даже мой стиль скопировал каким-то образом, — присвистнул я. — Долго, наверное, тренировался, сволочь. Писка-то из Лени вообще никакой.

Базилевич взял листы бумаги, просмотрел бегло и бросил на стол.

— И нахрена им все это понадобилось? — спросил он. — В смысле — подменять вас и устраивать весь этот цирк?

Я посмотрел на часы, потом на дверь подсобки.

— Это долгая история. Завтра утром я приеду в участок и обо всем подробно расскажу.

Базилевич кивнул, и мы с его сержантами покинули бар.