Их нельзя назвать просто вещами, они были чем-то большим. А после смерти всей семьи Воскресенских, почти превратились в раритет. Обнаружив их, Света замерла в изумлении, словно откопала старинный артефакт, представляющий особую ценность. Крайнее удивление тут же сменилось радостью, а затем — огорчением и стыдом. Эти чувства были похожи на фейерверк, потому взорвались внутри нее так же ярко, и Света подумала, что подобное разнообразие непохожих друг на друга ощущений уже испытывала однажды — когда в двенадцатилетнем возрасте подарила маме на день рождения открытку с портретом Ирины Мирошниченко, которую стащила у матери школьной подруги. Такие открытки продавались в газетных киосках, они были черно-белыми, и зачастую на них изображались актеры советского кино. У мамы уже было несколько подобных карточек, на которых красовались Наталья Селезнева, Людмила Гурченко, Любовь Орлова, Ирина Алферова, Нонна Мордюкова, и Свете показалось, что открытка с Ириной Мирошниченко не будет лишней в ее коллекции. От такого сюрприза мама пришла в восторг. Еще бы, ведь он был куплен на деньги, которые дочка сама копила на протяжении нескольких месяцев — она складывала монеты в пустую пачку от папиных сигарет. «Космос», вспомнила Света, так назывались эти сигареты.

В тот момент Света почувствовала безграничную радость оттого, что смогла удивить родного человека. Мама спросила, где она взяла эту открытку, и Света с гордостью ответила, что купила ее в «Роспечати», куда зашла после школы, и сделала она это сама! Но одну деталь Света упустила: открытка была подписана, и адресовалась она уж точно не ее маме. Света отлично помнила, как дернулась правая мамина бровь, когда она перевернула карточку, будто страшное насекомое пролетело у нее перед глазами. Светина радость тут же сменилась огорчением, а на смену ему пришел жуткий, всепоглощающий стыд. Он напоминал изувеченного монстра, схватившего уродливой рукой ее за горло, отчего у Светы перехватило дыхание. Щеки тут же запылали, а глаза наполнились слезами.

Вот и сейчас при виде вещей, которые принадлежали Воскресенским, ее глаза защипали слезы, будто она снова вернулась в прошлое. Розовый слон («Слоник», она звала его «Слоник») с большой круглой головой и неестественно маленьким хоботом, черный галстук, украшенный красными цветами, и картонное ожерелье, кулон которого заменил высохший бутон розы. Она снова огорчилась тому, что упустила из виду эти вещи раньше. Ведь Воскресенские так дорожили ими при жизни. Анастасия Воскресенская даже как-то хотела спрятать самодельное ожерелье под стекло и повесить на стену, чтобы оно всегда радовало глаз.

Разум неожиданно провел параллель — такое ощущение, словно в ее голове кто-то начертил дугу — а память услужливо подсказала, что это ожерелье для Насти слепила Саша, ее шестилетняя дочь. В подарок своей матери на двадцать пятый день рождения. И сделала она это сама. Светины щеки вновь покраснели, и жгучий стыд зашевелился в груди, словно кто-то пальцем пощекотал ее душу.

Света обнаружила бусы в спальне на прикроватном столике. В комнате все еще витал едва уловимый аромат душистого мыла — сами куски мыла нашлись в шкафу и комоде, Настя хранила их под одеждой, защищая вещи от моли — а от Настиных платьев исходил слабый запах духов «Фрэнк Оливер» (Настя почему-то всегда произносила «Франк Оливер» с буквой «а»). Приятные духи, но слишком въедливые и стойкие. Света как-то побрызгала ими свой пиджак, и он пах до самой стирки. Хотя после стирки ей казалось, что она все равно улавливает далекий, как небо, аромат «Фрэнка Оливера».

Как только она вошла в дверь, в ней заиграли два смешанных чувства. Первое чувство, распустившееся, как пион, словами можно было выразить лишь по-французски: deja vu. По ее ощущениям то, что должно случиться, уже было. Словно совсем недавно она нашла Настино ожерелье на прикроватном столике, и теперь это событие повторялось, будто кто-то перемотал ее жизнь на некоторое время назад, как кассету в видеомагнитофоне. А ведь прошло уже шесть месяцев с тех пор, как она была в этом доме последний раз.

Удивительно, рассудила Света, как быстро идет время. Течет, точно вода из крана, исчезая в сливном отверстии. Теперь этот дом пуст, как карман в ее блузе, в который Света никогда ничего не клала — не было такой вещи, которая могла бы туда поместиться. Как и не было на свете того, кто мог бы подойти этому дому, больше, чем Настя Воскресенская. Он всегда у Светы будет ассоциироваться именно с ней. Теперь же одинокие стены смотрели на нее мрачным взглядом, словно обвиняли ее в том, что случилось.

Второе чувство, окатившее ее неприятной холодной волной, имело под собой вполне реальную основу — ей стало больно. Словно она вдруг расковыряла недавно зажившую рану, и под засохшей болячкой выступили маленькие бусинки крови.

Ожерелье кольцом опоясывало фотографию в рамке, на которой семья Воскресенских была в полном составе. Настя за шею обнимала Сергея, и лицо ее сияло от счастья. Светилось жизнью. Между ними была Саша, она смеялась и пальцем указывала на пустое место от недавно выпавшего зуба. Света помнила, как делала это фото, когда они все вместе выехали за город к реке, помнила запах воды, резковатый, но, вместе с тем, такой сладкий, запах свободы, помнила стрекотание насекомых в кустах и пение птиц в кронах деревьев. Но еще она помнила свое раздражение оттого, что никак не могла собрать всю семью вместе, чтобы сделать фото, а также легкую зависть, в какой-то степени граничащую с обидой, потому что ее младшая сестра к 25 годам успела обзавестись мужем и ребенком, а Света была одинока. И ей вновь, уже в который раз стало стыдно.

Тотчас перед глазами возникла картина, которая напоминала кадр из какого-то чудовищного фильма: длинная процессия, вытянувшаяся от дома, в котором она сейчас находилась, на сотню метров вперед, и сопровождающая три гроба. Один из них в длину не достигал и метра.

Света осторожно взяла ожерелье в руки, бумага недовольно заскрипела, будто просила ее остановиться. Бутон розы грязно-бардового цвета пожух и стал похож на сердце, вырванное из груди. Приложив ожерелье к шее, она направилась к большому зеркалу, висевшему на стене над комодом. Из него на нее глядела высокая женщина с серо-голубыми миндалевидными глазами, которые достались им с Настей от мамы, светло-русыми волосами, в белой блузе и линялых джинсах.

Круги картона, нанизанные на нитку и раскрашенные желтым цветом, напоминали крупные цирконы. У ее племянницы определенно был талант, ведь не каждый ребенок в шесть лет сможет создать подобную вещь. До этого еще нужно догадаться. А каких фигурок она лепила из пластилина! Бабочки и божьи коровки были как живые. Даже Света в свои 29 лет не смогла бы сделать что-то подобное. Когда Саша просила ее слепить человечка, у нее выходила только бесформенная масса, отдаленно напоминающая фигуры людей. Как отрыжка, подумалось ей, и смешок вырвался из ее рта. Сдавленный и сухой, будто она подавилась комком шерсти.

— Прости, сестра, — сказала Света своему отражению. Или это было отражение Насти? — Я должна была отдать тебе эту вещь раньше.

«Ты должна перестать винить себя, — проговорил голос в ее голове, и ей показалось, что это сказало ее отражение. — Не можешь же ты до конца жизни обвинять себя в том, что не отдала ожерелье сестре?».

Действительно. Тем более, как она могла это сделать?

«Если бы я вовремя вспомнила о нем, то могла бы незаметно положить ожерелье в гроб и накрыть его подолом Настиного платья, чтобы никто не видел. Или оставить на крышке гроба, когда его опускали в землю, и во всеобщей скорби никто бы не принял меня за сумасшедшую. Кроме того, Настя не постеснялась же надеть эти бусы себе на шею в свой день рождения, верно?».

Но теперь бусы Насте не нужны, и оставлять их здесь тоже не имело смысла — дом в скором времени будет продан, а новые хозяева, скорее всего, выкинут их в мусорное ведро.

«А ты ведь сделаешь то же самое, правильно?», — спросила она себя и, нахмурившись, отложила бусы в сторону. Завтра, когда будет вывозить вещи из дома, она решит, что с ними делать.

Сергеев черный галстук покоился на спинке кресла, словно он сам повесил его туда недавно. Странно, но в суматохе перед похоронами Света его даже не заметила. Настя приобрела этот галстук на распродаже в универмаге, однако, несмотря на смешную цену, он стал самой дорогой вещью Сергея. Более того, Сережа неоднократно акцентировал внимание на том, что сей галстук приносит ему удачу. Если он надевал его на работу, любая сделка, которая должна была совершиться, заключалась. Он работал в транспортной компании, занимающейся перевозкой грузов из одного города в другой, и его заработок упирался в проценты от количества заключенных договоров. Однажды Сергей пошутил, что размер его заработной платы зависит от галстука. Эта шутка переросла в суеверие, и Сергей стал носить галстук чуть ли не каждый день. Но в тот вечер, когда произошла авария, он его не надел.

Света провела подушечками пальцев по черной материи. Ткань была шершавой и холодной. В самом низу на галстуке Настей были вышиты красные цветы, которые придавали ему более эффектный вид. Сами цветы были абсолютно одинаковыми, единственное, что их отличало друг от друга — это наклоны лепестков. Лепестки первого цветка смотрели в одну сторону, лепестки второго — в другую, и так далее до бесконечности. Свете даже показалось, что они двигаются. Вращаются, как колеса автомобиля. В ее голове тут же всплыли слова полицейского, сообщившего ей о катастрофе, и Свете стало не по себе. Он утверждал, что когда прибыл на место аварии, переднее колесо автомобиля все еще вращалось.

Она порылась в бумагах, прихватила те, с которыми ей еще предстояло иметь дело, отложила в сторону вещи, которые хотела сохранить (среди них два фотоальбома, диски с записями свадьбы и первых Сашиных шагов). Сашины игрушки она сложила в сумку, так как собиралась пожертвовать их детскому дому. Вроде не такая уж и плохая идея, отвечающая интересам общества, однако когда Света прятала зайцев, медвежат, собак и белок в большую дорожную сумку, похожую на мешок, она напоминала неправильного деда Мороза, отбирающего новогодние подарки у детей. Одежда Воскресенских уже была упакована в чемоданы. В боковой карман одного из них она уложила и черный галстук Сергея. Завтра она отвезет их в социальную службу помощи населения. Воскресенским эти предметы гардероба больше не понадобятся, а малообеспеченным семьям пригодятся. Собственно, ради этого она и приехала в Настин дом — чтобы разобрать вещи, а часть из них раздать нуждающимся. Ожерелье своей сестры Света положила на письменный столик в детской, чтобы утром решить, что с ним делать.

Розового слона Света обнаружила, когда на улице уже стемнело. Низкие рваные тучи синюшного цвета, похожие на лоскуты старой мертвой кожи, заволокли небо. Над городом повисла тяжкая тишина, как перед сильным дождем. Еще немного, и небо вывернется наизнанку страшным ливнем. Какой шел в тот вечер, когда автомобиль, в котором находились Сергей, Настя и Саша, перевернулся и улетел в овраг.

Света не хотела рисковать, поэтому решила не возвращаться сегодня домой. Спать она собиралась лечь в детской. Оставаясь на ночь у Воскресенских, она всегда спала с Сашей. Кровать была довольно просторной, и они с Сашей не чувствовали себя стесненными. Обычно, Саша обвивала Светину шею руками, а носом прижималась к ямке между ключицами. И, конечно же, между ними тихо спал Слоник, видя игрушечные сны.

Когда Света откинула одеяло, Слоник упал на пол, будто выпал из прошлого, и она охнула от неожиданности. Подняв игрушку, она сжала ее в руках, и Слоник отвел голову назад, будто говоря: «ну наконец-то ты пришла». Красивый плюшевый слон с большой шарообразной головой и маленьким хоботком, торчащим вперед. Его черные глаза смотрели на нее вроде бы с любопытством.

Она села на край кровати и прижала Слоника к себе. Любимые вещи Восресенских были здесь, в доме. Они словно случайно попались ей на глаза. Или, наоборот, хотели, чтобы она их нашла. Настино ожерелье, галстук Сергея и Сашин Слоник. Всего три вещи, а столько воспоминаний! И Света внезапно осознала, что не может просто так расстаться с ними. Не может убрать Слоника в сумку с игрушками и отдать его в детский дом. Да, пожертвование — мысль неплохая, но эти вещи для такой цели не годились. Она не могла себе представить, как кто-то надевает Сережин галстук. Не могла представить, что кому-то еще он может принести удачу. А вдруг все будет совсем наоборот? Что, если этот галстук был привязан только к одному человеку — к Сергею, который точно так же был привязан и к нему? Что, если другого человека он приведет к беде? Такое вполне могло быть.

— Глупости все это, — сказала она вслух. — Это всего лишь вещи.

И кто-то внутри нее спросил: «Правда? Всего лишь вещи?».

Света снова посмотрела на слона, и их взгляды встретились. Теперь любопытства в его глазах не было, они будто бы в чем-то ее обвиняли. Света не смогла вынести этого взгляда и отвела глаза в сторону.

Оставить эти вещи в доме она тоже не могла. Все-таки нужно дать им второй шанс. Вдруг они снова обретут таких же бережливых и любящих хозяев? У Слоника появится новая подружка, которая будет любить его не меньше, чем Саша, а галстук повяжет себе на шею какой-нибудь господин, которому удача нужна не меньше, чем кошке усы.

Света не знала, сколько времени просидела, прижав слона к груди, но в окно теперь заглядывала черная, как смоль, ночь. Первые капли дождя забарабанили по стеклу, а откуда-то сверху послышался могучий раскат грома, словно гигантские жемчужины рассыпались по небу. В тот же миг лампочка в детской моргнула, как удивленный глаз, и погасла. Комната потонула во тьме.

Света еще некоторое время посидела в темноте на краю кровати, а когда стала клевать носом — прилегла, не раздеваясь. Едва ее голова коснулась подушки, она уснула.

Ее разбудил какой-то звук. Вроде скрипнула входная дверь, и кто-то вошел в дом. Или это послышалось ей во сне?

По комнате прошел сквозняк, мягкий, как бархат, и принес далекий, почти незаметный запах. Чужой, но, вместе с тем, такой знакомый. Запах сразу же исчез, но когда струя ветерка снова проплыла по полу, появился вновь, и Света с уверенностью могла сказать, что знает этот сладкий, как вино, въедливый и навязчивый аромат. Знает того, кому он принадлежит.

«Франк Оливер».

По телу прошла дрожь, точно молния ударила ее в голову. Она мгновенно открыла глаза и уставилась в темноту. Дождь все еще барабанил по крыше, словно кто-то наверху сыпал пшено, желая покормить голубей. Деревья за окном шевелили ветками, похожими на иссохшие руки, их тени бродили по занавескам, как потревоженные духи. Дверь в детскую была отворена, дверной проем утопал во тьме, и Света слышала едва различимые шаги. Она с уверенностью могла сказать, что они приближались к комнате. К комнате, в которой лежала она!

«Нет, этого не может быть! — пронеслась мысль. — Никто не мог зайти в дом! Я же…».

И тут она вспомнила, что перед сном забыла запереть входную дверь. Она так увлеклась раскладыванием вещей, что не закрыла дверь на замок! А что, если это вор? Маньяк? Он знает, что она здесь, потому и направляется именно в ее комнату. Света подумала, что, возможно, он следил за ней, когда утром она подъехала к пустому дому. Он сидел в своей машине или прятался в кустах, но это не важно. Главное другое — он ждал наступления ночи, чтобы проникнуть в дом и напасть на нее. А вдруг у него есть нож? Кухонный нож, каким обычно разделывают мясо, с тяжелой рукояткой и большим широким лезвием. Он идет по коридору, осторожно ступая по половицам, чтобы не создавать шума, а лезвие поблескивает в его руках, как глаза покойника в свете полной луны…

«Прекрати нести чушь!» — оборвала она себя. Сердце гулко стучало в груди, а язык как будто прилип к нёбу. Света только сейчас обратила внимание, что все еще прижимает Слоника к себе. — Маньяк не стал бы брызгаться «Фрэнком Оливером».

Теперь Света отчетливо слышала шаги. Тяжелые шаги, приближающиеся к комнате. Под чуть заметным запахом духов пахло каким-то химическим раствором. Быть, может формалин? Крепкий, устоявшийся запах морга, запах покойников. И Света с ужасом вспомнила, что от Насти пахло именно так, когда ее тело привезли из морга. И чтобы перебить этот загробный запах, Света брызнула несколько раз на ее платье духами «Франк Оливер».

Ее внутренности скрутило, к горлу подступила тошнота. Она сцепила руки на шее Слоника, словно пыталась задушить мягкую игрушку, и почувствовала сильную боль оттого, что ногти впились в кожу. Ее обоняние будто обострилось, и под вонью химикатов и ароматом духов она угадала еще один запах — запах свежей земли.

В дом зашел труп, и, судя по шарканью ног, он был не один. Света была не просто напугана, она была в ужасе. Все было не так. Все! И она никак не могла дать объяснения происходящему. Дождь стучал по окну, но теперь он не напоминал падающее пшено, звук был такой, словно сотни мертвых пальцев скребли по стеклу. Бешеный вихрь склонял деревья и завывал у окна. Так воет ветер в пустых глазницах черепа, вытащенного из земли. Стены подрагивали от ветра, словно к дому приближался поезд. Поезд, полный мертвецов…

«Перестань!» — мысленно приказала себе Света. Она хотела произнести это вслух, но не смогла — будто бы лишилась дара речи. Она лежала, точно парализованная, и смотрела на темный провал двери, напоминающий портал в другой мир, из которого приближалось нечто.

Света мгновенно все поняла, как человек понимает смысл страшного сна, который только что видел. Настя, Сергей и Саша вернулись домой. Света не знала как, не знала почему, но она не сомневалась, что они пришли. Шаги были уже близко, и, спустя секунды две, в дверном проеме показалась сгорбленная фигура. Она вошла в комнату, покачиваясь, как язык жуткого колокола. Следом за ней в двери появилась вторая фигура. Судя по очертаниям, женская. Она упиралась о стену рукой, словно ей сложно было идти. И сейчас Света отчетливо почувствовала трупный запах. Запах гниющего мяса. Первая фигура прошла вперед, уступая место своим товарищам, и в детскую вошла третья. Это явно был ребенок. Он шаркал ногами по полу и смотрел вниз — так обычно делала Саша, когда была чем-то обижена. Только движения этой фигуры были какими-то заторможенными.

Существа тихо перешептывались, что-то бубнили себе под нос, и комната, казалось, бубнила им в ответ, словно имела собственный рот. Или будто сотни ртов скрывались в тенях, заполняющих детскую.

Свете хотелось закричать, отчаянный крик уже рвался из ее груди, но она все время повторяла себе, что они не должны догадаться о том, что она их видит. Потому что они не были призраками или духами, их тела не просвечивали стену, а, значит, они были чем-то гораздо опаснее.

Яркая вспышка молнии на мгновение озарила комнату электрическим светом, после чего детская снова погрузилась в темноту, как корабль, потонувший в черной бездне. Но перед Светиными глазами осталось страшное изображение, похожее на фотографию, сделанную извращенным фотографом, который запечатлел на снимке мертвецов, вылезших из своих могил. Она поймала себя на том, что разум, сам по себе, в панике ищет, как отгородиться от происходящего. Ищет и не находит.

Тело Насти уже поддалось разложению. Гниющее мясо свисало с рук и блестело от дождя. Кожа практически слезла с лица, обнажив белый череп и зубы. Нос провалился, и теперь на его месте была ямка, как между ключицами, куда обычно прислонялась Саша, когда они со Светой спали в одной постели. Она двинулась к письменному столу, при этом ее шатало, как при морской качке, словно совсем недавно она сошла с лодки. Она взяла в руки картонное ожерелье и повесила его себе на шею.

Существо, которое когда-то было Сергеем, склонилось над одной из сумок. Его волосы выпали, и теперь на голове блестела лысина. Или это был голый череп? Света услышала жужжание молнии — он открыл боковой карман одной из сумок и выудил оттуда какую-то вещь. Галстук! Это был его галстук. Только теперь в его мертвых руках он напоминал вырванный с корнем язык, а красные цветы были похожи на разводы крови.

Светино дыхание остановилось. Сквозь страх она почувствовала, как из глубин ее подсознания поднимается другое чувство, которое кололось, как иголка. Это был стыд. Она снова почувствовала себя двенадцатилетней девочкой, стащившей у матери школьной подруги открытку с портретом Ирины Мирошниченко. Тогда мама не стала ругать ее, она говорила спокойно, но в тоне ее голоса угадывались сила, скрытая угроза. Света никогда больше не хотела слышать этот тон. Мама сказала, что брать чужое нельзя, что нужно отнести открытку обратно и извиниться перед своей одноклассницей и ее матерью. Света так и сделала, случай этот засел в ее сознании крепко, как гвоздь, и у нее больше не возникало мысли украсть что-нибудь. Даже что-то недорогое и ненужное.

Однако сейчас это ощущение вернулось, как возвращается кошмар, который уже когда-то снился, и от которого у тебя расслабило мочевой пузырь. Когда видишь такой кошмар, кажется, что от него нет спасения.

Как она вообще могла распоряжаться вещами, которыми дорожили Воскресенские? Ей нужно было сразу же вернуть их владельцам или хотя бы отнести на кладбище после погребения. Она сама виновата в том, что хозяева вернулись за своими вещами.

Света увидела, что ребенок направился к ней. Она прикрыла веки, чтобы не выдать себя, и теперь видела комнату сквозь паутину переплетенных ресниц. В ту же секунду маленькая рука, белая, как рыбье брюхо, протянулась и схватила розового слона, которого Света все еще держала. Мертвые пальцы дотронулись до ее руки, и по Светиному телу пробежали мурашки. Желудок будто ухнул вниз, а неприятный холодок зашевелился на затылке. Кожа мертвеца была холодной и мягкой, как мокрый шелк. Как раскисшее мыло. Света ослабила пальцы, и Саша забрала Слоника. Она прижала его к груди, как вещь, по которой скучала долгие годы.

Визит Воскресенских занял не больше трех минут, но ей они запомнились, как серия страшных кадров на фотопленке.

Мертвецы вышли из комнаты. Но прежде чем уйти, Настя повернулась и посмотрела на Свету, будто хотела попрощаться со своей сестрой. Теперь навсегда. Света вжалась в кровать от этого взгляда. Как только входная дверь скрипнула и захлопнулась, она вскочила и бросилась к окну, выходившему на передний двор. Она увидела, как они прошли по тропинке, три жутких фигуры во мраке ночи. Семья, вернувшаяся с того света за своими вещами, которые Света собиралась пожертвовать службе доброй воли. Перед тем как скрыться во тьме, дочка взяла за руку свою маму. Света еще некоторое время смотрела в окно, которое было подобно большому рту, открывающемуся в мир, где покойники могут покидать кладбище и бродить по домам.

Остаток ночи она провела на кухне за чашкой кофе. Пару раз еще гремел гром, и Света вздрагивала, точно ей на плечо опускалась рука мертвеца. Звук этот был подобен хрусту ломающейся челюсти. Она размышляла над тем, что произошло, и никак не могла дать этому объяснения. Сердце успокоилось, но как только она вспоминала взгляд мутных Настиных глаз, смотрящих на нее из-под сползшей со лба мертвой кожи и поблескивающих в темноте, оно снова начинало гулко стучать о грудную клетку. Случившееся не могло быть сном, точно так же, как не могло быть и явью. Однако цепочка беспорядочных грязных следов, протянувшаяся от входной двери до детской комнаты, говорила об обратном.

Под утро, когда прекратился дождь, и Светина голова будто наполнилась ватой от бесконечных раздумий, а глаза — песком (землей, они наполнились могильной землей), она уже знала, как поступит с этим — засунет подальше, в темный подвал сознания, и сделает вид, что ничего подобного не было.

Она проснулась, когда яркое солнце заглядывало в окна, предлагая начать новый день. Ее голова покоилась на сложенных на столе руках, а рядом стояла чашка с недопитым кофе. Она потерла глаза и мгновенно вспомнила, что произошло ночью. Или этого не было на самом деле? Следы в коридоре высохли и теперь были просто грязными разводами. Может, они были здесь с самого начала, а она их не заметила?

Света вышла на улицу и села в машину. Шея ныла от неудобной позы, в которой она уснула. Она посмотрела на свое отражение в зеркале заднего обзора. Волосы растрепаны, кожа на лице побледнела, под глазами залегли глубокие тени. Чем не призрак, пугающий детей по ночам?

По пути на городское кладбище, когда деревья и дома проносились мимо окон, словно танцевали бешеное танго, ей в голову пришла мысль: а была ли у нее такая вещь, которой она дорожила так же сильно? Она перебрала в голове свои платья, кофточки и юбки, которые висели в шкафу, шарфы и перчатки, лежащие на полке в коридоре, сувениры, подаренные сотрудниками по работе и близкими друзьями, но среди них не нашла ту вещь, за которой могла бы вернуться даже после смерти. Такой вещи у нее не было. У нее не было самодельного ожерелья, которому она радовалась бы каждый день, как ребенок, не было галстука, приносящего удачу, и розового слоника, согревающего в дождливые ночи.

Кладбище напоминало отдельный город со своими улицами и кварталами. По пути к могиле семьи Воскресенских ей встретилась пожилая пара — мужчина и женщина, держащие друг друга за руки (перед глазами тут же возникла ясная картина: Саша, взявшая за руку свою маму при выходе из дома), но они только мельком взглянули на нее и ушли по своим делам. Значит, она не призрак. Она живая.

Деревья тихо перешептывались, как духи, а где-то вдалеке звенели колокола. Света подошла к могиле, в которой вот уже шесть месяцев лежали Сергей, Настя и Саша, и замерла, будто ее ударили по голове мешком с тряпьем. Из земли на могиле торчал какой-то предмет, похожий на побег странного розового растения.

Она действительно это увидела?!

Ее глаза закрылись, и сознание стало тихонько ускользать. В темноте под веками церковные колокола звенели особенно громко. Словно монеты, падающие на крышку гроба. Все, что было ночью, произошло на самом деле, в этом Света теперь нисколько не сомневалась. Да, именно так, потому что когда она вновь открыла глаза, видение не растворилось. Из земли по-прежнему торчал маленький — по сравнению с неестественно большой головой — хобот Слоника…