1

И вот мы сидим возле пруда и плюем в его черные воды. Потому что ничего другого делать нам не остается. Это плевки от бессилия и от усталости. Моя усталость побольше, чем у Шумова, и потому мои плевки посмачнее, да и дальность полета у них побольше. Радуясь этому, я сдержанно улыбаюсь. Шумов смотрит на меня как на идиота, и я тороплюсь сказать что-нибудь дельное.

— Теоретически он должен всплыть, — говорю я, поглядывая на Шумова. Тот пожимает плечами и поплотнее кутается в шарф. От воды веет холодом.

— Необязательно, — отвечает Шумов. — Если ему в карманы сунули пару гантелей, то совсем необязательно.

— А-а... — тяну я, уважительно поглядывая на Шумова.

— Или он зацепился за какую-нибудь корягу, — продолжает бесстрастно рассуждать Шумов. — Короче, нужен батискаф. Или подводная лодка. Или — на самый тощий конец — водолаз. У тебя есть знакомый водолаз, который согласится полезть в эту вонючую лужу?

— Не-а, — говорю я после непродолжительного размышления.

— Тогда нам тут делать нечего, — решительно произносит Шумов. — Я вообще не люблю мертвецов, а уж мокрых и скользких — тем более...

Я грустно плюю в пруд. Своей полной микробов слюной я, безусловно, загрязняю окружающую среду, но в этой среде и без меня полно всякой дряни — окурки, яблочные огрызки, размокшие картонные коробки, куски пенопласта... Где-то тут еще должен быть труп. Теоретически.

Шумов встает, отряхивает джинсы и запахивает пальто. Он еще раз оглядывает большую черную лужу, начинающуюся в пяти сантиметрах от носков моих ботинок.

— А тут их, должно быть, немало, — хрипло произносит Шумов, и я не сразу понимаю, о чем это он. А потом понимаю, но на всякий случай переспрашиваю:

— Их — это мертвецов?

— Ага, — кивает Шумов. — Ты думаешь, что Тыква сюда только твоего знакомого сбросил?

— Не знаю...

— Место тихое, укромное. Особенно по ночам. Тут, наверное, целый склад мертвецов на дне. Теплая компания. То есть, наоборот, — холодная.

От этого жутковатого предположения волосы на моей голове пытаются зашевелиться, но я два дня назад коротко подстригся, поэтому шевелиться там особенно нечему. Да еще и вязаная шерстяная шапка прикрывает сверху мой «ежик», так что волосы под контролем. А вот ноги я срочно отодвигаю от края воды, будто из пруда могли в следующий миг показаться синие мертвые пальцы и потянуться...

— Между прочим, — Шумов повернулся ко мне, — к вопросу о мертвецах. Я забыл тебе сказать... Тыква предложил мне штуку баксов за твою башку.

— Э-э... В каком смысле? — растерянно спрашиваю я под сочувственным взглядом Шумова. Переход от теоретического обсуждения подводных мертвецов к практическим перспективам собственного существования кажется мне слишком резким.

— В прямом, — Шумов извлекает из кармана пальто револьвер. У меня отвисает челюсть, а в паху завязывается какой-то холодный ноющий узел. Неприятное ощущение. Я вдруг совсем по-новому посмотрел на пруд. Я понял, что вполне способен броситься в темную неприветливую воду и плыть к другому берегу под свист пуль, адресованных моей туповатой башке. Врешь, не возьмешь...

— Он предложил мне тебя пристрелить, — поясняет между тем Шумов, уже свыкшись, очевидно, с необходимостью все растолковывать мне до мелочей.

— За что? — предобморочно шевелю я губами.

— А я откуда знаю? — Шумов выбивает из револьверного барабана пустые гильзы, собирает их в горсть, размахивается и зашвыривает в пруд. — У Тыквы спроси, — он убирает револьвер в карман пальто. — Если тебе это так интересно. А лично я Тыкве сказал, что это несерьезное предложение. Просто оскорбительное предложение. Дело стоит чемодана алмазов, а мне предлагают тысячу долларов. Курам на смех... Тыква — он жадный, — скорбно произносит Шумов. — Ну и пусть мучается через свою жадность.

Шумов закашлялся, чертыхаясь по поводу немыслимо холодной в этом году осени. И я понимаю, что убивать меня сейчас не будут. А значит, и в холодную воду мне прыгать не придется. От сердца отлегло, в паху рассосался неприятный узел.

А эти алмазы... Задолбали меня уже с этими алмазами!!!

Если бы в моей удивительной стране проводился социологический опрос с не менее удивительным вопросом «Приходилось ли вам видеть чемодан, полный алмазов?», то я, как и девяносто девять процентов моих закаленных в борьбе с несчастьями соотечественников, ответил бы: «Нет, ясный перец!» И это естественно. Оставшийся процент состоял бы наполовину из ювелиров, на четверть из зажравшихся олигархов, которые чего только не видели в жизни, а также на четверть из любителей повыпендриваться. Эти мерзавцы заявили бы с кривой ухмылочкой, что, ясный перец, видели чемодан алмазов. Причем неоднократно. А потом с отвратительным хохотом добавили бы: «В кино!» или «По телевизору!».

Я бы такому выпендрежнику треснул по роже, чтобы не отрывался от народа. А потом напомнил бы, что в кино настоящие алмазы не показывают. Подсовывают вместо них всякую стеклянную лабуду. Имитация, как и все, что появляется в кинескопе. Некоторые идиоты покупаются, но я-то не из их числа. Я знаю, где алмазы есть, а где их нет. Ну и пока хватит об алмазах.

А вот если бы — еще более фантастическая гипотеза — проводился опрос на тему «Встречались ли вы с Лехой Мухиным?», то я бы стал тем редким счастливцем, который имел право гордо заявить: «Бывало...» Я видел Леху Мухина. Не скажу, чтобы это было какое-то умопомрачительное зрелище, но все же из ста опрошенных на улице людей вряд ли хоть один мог похвастаться счастьем знакомства с Лехой. Так что в каком-то смысле Леха был куда более редким экспонатом в нашем человеческом общежитии, чем чемодан алмазов.

Впрочем, если бы опрос проводился среди заключенных одною удаленного от мировых центров культуры исправительного учреждения (Пермская область), то знакомцами Лехи оказались бы все сто. Там Леху предпочитали называть не по фамилии, а по прозвищу — Бляха-Муха. Сам господин Мухин, отбыв с зоны в свободную жизнь, на такие вульгарные кликухи не отзывался. Он старался быть респектабельным, носил хорошие костюмы, настоящие шелковые галстуки и туфли из натуральной кожи... И прочие штуки, которые играют в современном обществе роль раскраски у африканских людоедских племен — дают понять, кто ты такой. Это мой дядя сказал, не я. Для меня это слишком закручено. Слова типа «современное общество» мне разве что в кошмарном сне приснятся, да и то я их наутро не вспомню. Только ДК мог такое ляпнуть. Дядя Кирилл. Пусть эти слова останутся на его совести. На его совести много чего уже уместилось.

Так вот, по поводу Бляхи-Мухи, то есть господина Мухина. Мне случалось видеть его при полном параде, то есть и при галстуке, и при часах золотых, и с сотовым телефоном у губы. Но в память врезалось мне не это. В память врезались мухинские очки в тонкой золотой оправе. Не уверен, что у Мухина и вправду были проблемы со зрением. Может, это была такая фишка, чтобы казаться умнее.

Так или сяк, но именно очки я запомнил. Иногда эти очки даже снились мне по ночам, и тогда меня пробирала дрожь.

Почему — объясню попозже.

 

2

— Скажи ему «да», — яростно прошептала Тамара и ущипнула меня за задницу. Я вздрогнул и посмотрел в зеленые Тамарины глаза.

— Зрачки расширены, — отметил я. — Пульс? — Я схватил ее за правое запястье. — Пульс явно учащенный... — Я почесал подвергшуюся грубому физическому насилию ягодицу. — К тому же — очевидно неадекватное агрессивное поведение. Вывод — дама пребывает в состоянии наркотического опьянения, хотя я не очень понимаю, как такое может быть — опьянение это одно, а наркотики совсем другое... В любом случае, — я ткнул себя в грудь, попав указательным пальцем точно в табличку «Начальник службы безопасности», — прошу на выход!

Я осторожно обхватил Тамару за талию, сделав вид, будто намереваюсь вытащить ее из-за кадки с пальмой в сторону выхода из бара. Шутку не поняли — Тамара резко высвободилась и треснула меня по руке:

— Брось свои дурацкие шутки! Я с тобой серьезно разговариваю!

— Нет, ты явно пере возбудилась... Холодного пива?

— Тебе за шиворот, — сказала с чувством Тамара. Она, кажется, и впрямь злилась. Я уже собрался выслушать ее, но эта женщина, как всегда, опередила меня.

— Ай! — вскрикнул я, когда Тамара ухватила меня за уши и таким неласковым способом приблизила мое лицо к своему.

— Это очень важно для меня, — монотонным гипнотизирующим голосом произнесла Тамара.

Я зевнул и покосился в сторону декольте ее вечернего платья. Это было действительно важно.

— Это очень важный клиент, — сказала Тамара. Я равнодушно промолчал. — Я получу шесть процентов с этой сделки, — наконец выдала она причину своего сумасшествия. — Это хорошие деньги, понимаешь?

— Ах, это ты по поводу денег завелась! — обиженно сказал я и снова почесал ягодицу. — А я-то думал...

— Что ты там ни думал, сейчас же шагай к нему за столик и делай приятное выражение лица...

— Придется сначала заскочить к специалисту по пластическим операциям...

— ...а когда клиент сделает тебе предложение, ты скажешь ему «да!», — добивала меня Тамара. — Понял? «Да!», — тут она переволновалась и слишком сильно потянула меня за уши. Я тихо зарычал и одарил Тамару таким взглядом, что она поспешила убрать свои пальцы и даже извинилась.

— Хорош я буду за столиком твоего клиента — с красными ушами, — проворчал я. — Ты все-таки сдерживайся... С твоими ногтями...

— Я извинилась, — напомнила Тамара. — А ты усвоил свою задачу? Сейчас мы договариваемся, завтра проворачиваем сделку, послезавтра оформляем бумаги, а в пятницу я буду весь день свободна. И буду в твоем полном распоряжении, — добила она меня окончательно.

— В полном распоряжении? — недоверчиво спросил я. За те три месяца, что Тамара трудилась в риелторской конторе, мы почти не виделись. У меня сложилось впечатление, что Тамару там гоняют по полной программе, хотя — опять-таки мое личное мнение — эта контора должна была уписаться от счастья, что к ним устроилась работать такая женщина. Могли бы просто повесить портрет Тамары (в полный рост) у входа в контору, и народ бы повалил валом.

Но, похоже, у риелторов были совсем другие взгляды на Тамару. Менее романтические.

— Это точно — насчет пятницы? — требовал я гарантий.

— Да, — мягко сказала Тамара.

— Весь день?

— Да.

— И всю ночь? И я смогу делать все, что захочу?

— Да.

— И я смогу рисовать акварельными красками у тебя на животике?

— Идиот!!! — скрипнула белоснежными зубами Тамара и мощным движением бедра выпихнула меня из-за пальмы. — Вон там, слева... — координировала она громким шепотом мои дальнейшие шаги. Я отмахнулся. Как-никак я работал в этом баре уже больше года, поэтому новые лица засекал сразу. Новое лицо тянуло лет на тридцать, у него были светлые волосы и очки в тонкой золоченой оправе. Лицо вообще было неплохо упаковано, да иначе и быть не могло, если Тамара так с ним носилась.

Но я-то не принадлежал к славному племени риелторов, поэтому не кинулся на шею блондину в очках. Я неторопливо прошелся по залу, поглядывая по сторонам и оправдывая этим значительным взглядом свою табличку. Я начинал здесь простым вышибалой, но, как ни странно, сделал карьеру — теперь у меня было двое подчиненных, а я, стало быть, назывался начальником службы безопасности. Большая ответственность. Я ответственно блуждал по бару и шпынял своих подчиненных, чтобы они делали свое дело. В данный момент похожий комплекцией на борца сумо Фарид сидел у входа и неодобрительно посматривал на всех входящих и выходящих. Фарид бы предпочел, чтобы вся эта публика сидела по домам и смотрела телевизор — тогда бы он сам смог бы спокойно поспать. Мой второй подчиненный, Антон, клеил возле стойки бара какую-то тощую девицу с черными распущенными волосами. Антон считал себя красавцем, но других в этом приходилось долго убеждать.

Я походя цыкнул на Антона, понуждая его к работе, потом развернулся и взял курс на блондина в очках. Я уже знал, как его зовут.

— Алексей, — блондин улыбнулся и протянул мне руку. Ладонь была небольшая, но крепкая. — А вы — Александр...

— Угадали, — без энтузиазма сказал я и сел напротив Мухина.

— Я не угадал, мне девушка сказала, — простодушно пояснил тот и снова улыбнулся. — Красивая, кстати, девушка. Я сначала думал ею, так сказать, заняться, но теперь вижу...

— ...что заниматься ею не нужно, — закончил я фразу.

— Именно это я и хотел сказать. — Мухин все улыбался, и меня это уже стало раздражать. Что значит эта его улыбка? Не может же он улыбаться из вежливости! Такое только в кино показывают, в фильмах про дореволюционную жизнь.

— О чем мужской разговор? — это из-за пальмы выпорхнула Тамара. Увидела, что ее клиент беспрестанно щерится, и решила, что дело на мази. Фальстарт.

— А так... — неопределенно брякнул я.

— О футболе, — уточнил Мухин.

— Значит, нашли общий язык, — удовлетворенно отметила Тамара. — Но о деле еще не...

Она двинула меня ногой под столом. Я ответил вполсилы, и у Тамары глаза вылезли на лоб от такого хамства.

— О деле мы пока не говорили, — сказал вежливый Мухин. — Я думал, что о деле мы переговорим попозже, а пока... — он кивнул в сторону коньяка и фруктов.

— Саша не может с нами долго сидеть, — отомстила мне за драку под столом Тамара. — Он же на работе...

— Ах да, — спохватился Мухин. — Начальник службы безопасности. Это солидно.

— Почему я и предложила обратиться к нему, — сказала Тамара с интонацией зубрилы-отличницы, которая все знает лучше остальных.

— Тома дает мне очень хорошие советы, — галантно заметил Мухин, обращаясь вроде как ко мне, но поглядывая на Тамарину грудь. Я считал, что обладаю эксклюзивными правами на эту грудь, и поэтому стал слегка нервничать. Чтобы отвлечь Мухина, я громко спросил, симулируя живой интерес:

— Ну так что у вас там за дело?

Мухин поспешно перевел взгляд на меня, изображая высшую степень расслабленности и спокойствия.

— Дело, в принципе, ерундовое, — сказал он. — Я и сам могу все сделать, но хочется иметь стопроцентную гарантию...

— Это очень разумно, — встряла в разговор Тамара. Шесть процентов со сделки не давали ей сидеть спокойно. — Алексей — новый человек в нашем городе. Его нужно поддержать, подстраховать....

— Но я-то не страховая компания, — сказал я. Тамара скорчила злую гримасу, а Мухин весело рассмеялся.

— Нет, конечно, вы не страховая компания, — проговорил он, поправляя перстень на пальце. — И мне не нужна страховая компания с ее услугами. Мне нужен надежный человек, который посидит рядом со мной полчаса.

— Просто посидит? — я недоверчиво хмыкнул. — Так не бывает. Наверное, сидеть придется на мине?

— Объясняю, — весело тряхнул головой Мухин. — Тома правильно сказала, я тут человек новый. Я, Саша, восемь лет в Якутии пахал, на алмазных шахтах. Работенка прибыльная, но климат тамошний меня уболтал. И я решил податься в теплые края. Поэтому я здесь.

— Какие же у нас теплые края? — не очень гостеприимно отреагировал я. — Теплые края — это Африка, а у нас зимой прохладно, у нас снег зимой...

— У вас теплее, чем в Якутии, — парировал Мухин. — Короче говоря, я решил здесь обосноваться. Присмотрел жилье...

Тамара при этих словах так активно заулыбалась и закивала, что меня чуть не стошнило. Как портит людей работа с недвижимостью!

Мухин заметил жизнерадостную мимику Тамары и заулыбался в ответ:

— Тома подыскала мне неплохую квартирку в полтораста метров... Мы сегодня с утра ездили смотреть, и я окончательно решил — то, что надо. Но за квартиру нужно платить.

— А вы думали, что у нас тут коммунизм? — не удержался я.

— Платить наличными, — уточнил Алексей, все еще излучая улыбку. Однако уголки губ у него дрогнули после моего нетактичного вопроса. — А у меня с собой только алмазы. Два чемодана алмазов. Я привез их с собой.

Я на всякий случай огляделся — не слушает ли кто нашу милую беседу. Вроде бы нет таких длинноухих. Дай-то бог. Я повнимательнее оглядел Мухина — теперь его улыбка казалась мне признаком слабоумия. Только идиот будет рассказывать про два чемодана алмазов первому встречному. Если он сейчас еще скажет, что эти чемоданы лежат у него в гостиничном номере под кроватью... Стоп. Если он идиот, то как тогда он раздобыл два чемодана алмазов? Это ведь явно не был подарок якутского начальства Мухину по поводу отъезда.

Внешний осмотр мухинского черепа ничего не дал, а стало быть, только вскрытие могло показать, то ли Мухин дурак, то ли просто очень богатый человек.

— Мне нужно продать алмазы, чтобы получить наличные и заплатить за квартиру, — продолжал между тем Мухин. — По-хорошему, все это нужно везти в Москву, там я получу соответствующую цену. С другой стороны, в таких путешествиях всегда есть дополнительный риск остаться вообще ни с чем... Поэтому я нашел покупателя здесь, в городе. Я уже договорился о цене, это не так много, как в Москве, но это прилично. Как говорится, все на мази. И мне нужна лишь страховка: надежный, крепкий парень рядом со мной, пока я буду менять камушки на денежки...

— Надежный, крепкий парень — это я? — уточнил я, разглядывая свои кулаки.

— Это вы, — подтвердил Мухин. — Тома сказала, вы не подкачаете...

— Он не подкачает, — поторопилась заверить клиента Тамара. — Он согласен!

— Я согласен? — Я хмыкнул и неодобрительно посмотрел на Тамару. — Не гони, ладно?

— Конечно, обдумайте мое предложение, — сказал Мухин. — Умный человек никогда не соглашается сразу.

Я едва не покраснел от всех этих комплиментов — надежный, крепкий, умный. Это все я. Мне редко говорили что-то подобное, поэтому я и купился.

— А покупатели? — все-таки спросил я, уже зная, что не откажу милейшему парню Леше Мухину. — Кто они такие?

— С ними все в порядке, — заверил меня Мухин. — Это бизнесмены. Это не бандиты. Стрельбы не ожидается.

— Значит, могу свой ручной пулемет оставить дома...

— Гонорар — пятьсот долларов, — добавил Мухин, удовлетворенно читая радость на моем лице. — Само собой, после того, как все закончится. Сейчас у меня практически нет наличных.

— Ладно. — Я постукивал пальцами по столу. Тамару прельстили шесть процентов, а я... Мне хватило и пятисот зеленых. Полчаса посидеть. Хм...

— Я тут читал одну книжку, — медленно проговорил я, не глядя на Мухина. — Там главного героя тоже вот так пригласили подстраховать... Обещали, что все будет путем, что приедут долг возвращать, ну и чтобы не обсчитали, чтобы все нормально вышло... Он согласился, притащился на эту «стрелку», а там как понаехали на джипах с автоматами... Короче, все вышло наоборот.

— Это тебе Лимонад такие книжки подсовывает? — сердито спросила Тамара, но я ее не слушал, я поднял глаза на Мухина.

— Саша, — ласково произнес Мухин, — ну подумайте сами, разве я смог бы вас обмануть? Неужели я смог бы парить вам мозги, а вы бы не почуяли опасности? Вы же опытный человек, вы бы сразу все просекли, вы бы почувствовали... инстинктом. А раз ничего такого нет, то это значит, что все в порядке...

Он говорил это, глядя мне прямо в глаза, и я пробормотал, отводя взгляд:

— А я что... Я просто спросил...

— Понимаю, — сказал Мухин. — Значит, договорились. Тогда еще одна деталь — завтра приходите в пиджаке, Саша.

Я поморщился — терпеть не могу костюмы, а особенно галстуки.

— Это для солидности? — уныло спросил я.

— И для солидности тоже, — сказал Мухин. Он-то выглядел солидно в своем белом пиджаке, а я про себя знал, что не буду выглядеть солидно, даже если влезу во фрак от Версаче. Ну не судьба. Не дано природой.

Я вылез из-за стола, оставив Мухина с Тамарой за распитием коньяка, и подошел к стойке бара, шуганув Антона. За стойкой трудился небритый толстяк в пестрой майке — все звали ею Карабас, и он был владельцем «Золотой Антилопы». А значит, и моим начальником.

— Что это там за хмырь, с которым ты трендел полчаса? — буркнул Карабас, вытирая стойку. — Какое-то знакомое лицо... Где-то я его видел.

Я ухмыльнулся. Карабас страдал хроническим «дежа-вю». Каждое новое лицо пробуждало в мозгу Карабаса какие-то странные ассоциации, и Карабас начинал лихорадочно вспоминать, где он этого человека видел раньше. Когда я знакомился с Карабасом, тот был в своем репертуаре — нахмурился, ткнул мне пальцем в грудь и сказал:

— Ты же это... Ты раньше гаишником был. Ты меня оштрафовал в прошлом году на Лесном шоссе.

Потом я с полгода убеждал Карабаса, что ни я сам, ни мои родственники никогда не имели никакого отношения к госавтоинспекции. И, кажется, до конца так и не убедил.

— Этот парень только приехал из Якутии, — сказал я Карабасу, наблюдая за Мухиным. — Ты не мог его раньше видеть.

— Знакомая рожа, — упрямо повторил Карабас. — Кстати, у тебя в ГИБДД знакомых не осталось?

Я тоскливо посмотрел на Карабаса, тот пожал плечами и отстал. Тем временем Тамара и Мухин поднялись из-за стола и пошли к выходу. Мухин в белом костюме выглядел шикарно, но тут я вдруг вспомнил, что последним на моей памяти любителем белых костюмов был Тамарин муж, и кончил свою жизнь этот тип при весьма примечательных обстоятельствах — его изрешетили из автомата, когда он сидел за рулем своей машины. Между прочим, это произошло через три дня после нашего с ним знакомства.

«Ерунда, — подумал я. — Это ничего не значит». И я пошел вытаскивать из мужского туалета Антона с тощей брюнеткой. Молодежь совсем распустилась.

 

3

Первая неожиданность подкарауливала меня у дверей клуба «Белый Кролик», где должно было состояться «собрание» по алмазному вопросу. Неожиданность была одета в плащ небесно-голубого цвета. Она мило мне улыбнулась и неторопливо выбралась из такси.

— А ты что тут делаешь? — спросил я, сумрачно глядя на Тамару. — Кажется, тебя не нанимали страховать эту сделку...

— В присутствии красивой женщины все проходит проще и глаже, — подал голос Мухин. Он расплатился с таксистом, захлопнул дверцу машины и отошел на тротуар. В руках у него были два небольших кейса. Мухин перехватил мой взгляд и утвердительно кивнул. — Да, это они. Один чемодан с алмазами, другой я приготовил для денег.

— Вы же говорили про два чемодана... — напомнил я.

— Правильно, — согласился Мухин. — Но продаю я сегодня один, второй оставлю на потом. Есть еще какие-то вопросы?

— Нас пустят сюда? — Я мотнул головой в сторону вывески «Белого Кролика». — Здесь написано, что они открываются в четыре, а сейчас только два.

— Саша, — снисходительно улыбнулся Мухин. — Все на мази. Мы особые посетители, поэтому нас пустят сейчас. Если вам нетрудно, нажмите на кнопку звонка...

Это было нетрудно. За дверью завозились, очевидно, рассматривая нас в «глазок». Потом нас все же пустили. Это была вторая неожиданность. Я стал относиться к Мухину чуть более уважительно. Совсем уважительно я бы стал к нему относиться после показа содержимого чемодана, но до этого дело пока не дошло. Я не торопился.

Менеджер клуба показал нам лестницу, которая вела на второй этаж.

— Вас уже ждут, — негромко сказал он, обращаясь к Мухину. Тамаре он улыбнулся, а меня просто проигнорировал, хотя я и вырядился в пиджак. Вот так всегда.

— Тома, — сказал Мухин. — Поднимайтесь наверх, мы с Сашей вас догоним.

— Я провожу, — засуетился менеджер. Тамара жестом аристократки оперлась на его руку и зашагала наверх по ступеням. Мухин удовлетворенно кивнул и повернулся к лестнице спиной. Точнее, он загородил меня.

— Во-первых, — Мухин протянул мне чемодан. — Разделите со мной груз ответственности...

Кейс был не то чтобы очень тяжел, но явно не был пуст. Особого волнения при этом я не ощутил. Алмазы меня не возбудили. Кинуться с кейсом на улицу не тянуло. Мухин изучающе посмотрел на меня и понял мое состояние.

— Во-вторых, — освободившейся рукой он вытащил из кармана плаща какой-то сверток. — Положите это во внутренний карман пиджака...

— Это ствол, — обреченно сказал я и вздохнул, сокрушаясь по собственной тупости. Все-таки накололи меня! — Вы же говорили, что все будет тихо-мирно...

— Шерстяной носок, — невозмутимо сказал Мухин, запихивая мне сверток за пазуху. Я удивленно уставился на Мухина, потрогал сверток и убедился, что на пистолет не похоже. А на шерстяной носок — похоже.

— На кой черт мне носок? — тихо поинтересовался я. Мухин показал на лестницу, и мы двинулись наверх. Попутно Алексей негромко разъяснял:

— Носок тихо лежит у вас в левом кармане, слегка оттопыривая пиджак. Это все, что нам нужно. Если возникнет разговор на повышенных тонах, многозначительно поводите рукой по левой стороне пиджака. Это заметят, но никто не станет проверять — носок там у вас или ствол. Мы выглядим солидно, но ничем не рискуем, если вдруг явятся менты... То есть вы ничем не рискуете. У меня чемодан алмазов, и превратить их в чемодан шерстяных носков я не смогу при всем желании...

— А может и милиция нагрянуть? — насторожился я. Тяжесть чемодана в моей руке как будто возросла.

— Я ее не вызывал, — усмехнулся Мухин. — Но случиться может всякое, и лучше заранее обо всем подумать...

— Ладно, — сказал я. — Солидно чесаться под левой мышкой я смогу, но вот если вдруг дело дойдет до настоящей драки, то шерстяной носок против стволов не потянет...

— Да успокойтесь вы, — Мухин поморщился. — Не будет никакой драки. Солидные люди, бизнесмены. Это просто так принято — приходить на важные встречи в сопровождении мордоворота со стволом в кармане. Без этого меня сочтут лохом и постараются кинуть. Все, — понизил он голос, увидев в десяти шагах перед собой менеджера, который приглашал нас в отдельный кабинет. — Закончили разговоры. Теперь ты молчишь, смотришь на всех зверем, но держишь себя в руках. Не ссы, это продлится полчаса, не больше...

Слегка ошарашенный таким быстрым переходом на «ты», я переступил вслед за Мухиным порог кабинета. Менеджер немедленно закрыл за мной дверь, и от звука защелкнувшегося замка у меня по спине побежали мурашки.

Мухин между тем здоровался с покупателями, а Тамара уже сидела за столиком и наслаждалась своим завидным положением единственной женщины в этой компании, притягивая взгляды и слушая комплименты. Я в это время успел рассмотреть покупателей и сделал обнадеживающий вывод, что на бандитов эти трое и вправду не похожи. Не то чтобы я знал в лицо весь преступный мир города, но явных дегенератов среди троицы не наблюдалось. Особенно меня умилил тощенький старичок, у которого из ушей торчали пучки седых волос. Он восторженно смотрел на Тамару, чуть приоткрыв рот и поминутно чмокая губами в попытках что-то сказать. Однако слова никак не складывались, поэтому старичок просто сидел на своем месте, слегка вибрируя от возбуждения.

— А это, — Мухин обернулся и ткнул в меня пальцем, — мой помощник. Присаживайся, Саня. В ногах правды нет...

— Но нет ее и выше! — внезапно родил старичок и дребезжаще захихикал. У Тамары изумленно округлились глаза, а я, памятуя наказ Мухина, сохранил каменное выражение лица. Я изо всех сил старался выглядеть мрачным костоломом, любимое занятие которого — сворачивать челюсти и вышибать дух. Думаю, у меня получалось. Я только не знал, начинать мне уже чесать под левой мышкой или подождать мухинского сигнала.

— Садись, — повторил Мухин, и я решил повременить с чесанием. Мухин, Тамара и я сели по одну сторону стола, трое покупателей — по другую. Нас разделяли несколько бутылок с горячительным, водой и тарелки с аккуратно нарезанными мясными закусками.

Один из покупателей, грузный мужчина с большой круглой головой, покрытой редкими светлыми волосами, посмотрел на часы и решительно взялся за горлышко бутылки с водкой.

— Начнем с этого, — предложил он. — Само собой, дама может выбрать вино или шампанское...

— Я выбираю... — радостно начала Тамара, но тут Мухин бережно взял ее за локоток и посоветовал заткнуться. Ну, на самом деле он сказал так:

— Минутку.

Тамара сразу осеклась, а Мухин сказал покупателям:

— Обмыть сделку мы успеем всегда. И я хотел бы обмыть сделку уже после того, как мы покончим с главным. Считать деньги лучше на трезвую голову, так учил меня папа. Кончил дело — гуляй смело, и все такое...

— Кончил дело — слезай с тела! — отчаянно спошлил старичок и первым захихикал. Круглоголовый сочувственно посмотрел на своего престарелого компаньона и заметил, обращаясь к нам:

— Борис Ефимович — старейший специалист по алмазам в городе. К сожалению, возраст...

— Это женское общество так на него влияет, — добавил третий покупатель, молодой мужик в черном костюме. Я внимательно присмотрелся к нему и заметил, что пиджак у него с левой стороны оттопыривается. Шансов, что и там шерстяной носок, — один из миллиона. Хотя все шло гладко и напрягаться не было оснований. Я надеялся, что так же гладко все и закончится, после чего мы разойдемся, каждый унося в кармане свое.

— К делам, — заявил Мухин, мельком глянув на часы. Он запустил руку под стол и вытащил один из своих чемоданов. Я торопливо расчистил место на столе, и Мухин водрузил туда кейс. Троица напряглась в ожидании.

Мухин открыл кодовые замки, сделал театральную паузу, потом развернул чемодан к покупателям и открыл крышку. Из-за этой крышки я так и не увидел, что же там было в чемодане, но, судя по тому, как загорелись глаза троих сидящих напротив мужчин, я понял — именно этого они и ждали.

Мухин был подчеркнуто спокоен, Тамара ерзала на своем стуле, пытаясь заглянуть за крышку кейса, а я думал о том, что Мухин только что преподнес мне третью неожиданность. Мне почему-то казалось, что кейс окажется набитым шерстяными носками или какой-то подобной дрянью. Я не думал, что Мухин будет играть по-честному.

Сюрприз. Приятный сюрприз. Я облегченно вздохнул и даже подмигнул Тамаре. И это было ошибкой. Не то, что я ей подмигнул, а то, что я расслабился. Все еще только начиналось.

 

4

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка, — по-детски бормотал лучший в городе специалист по алмазам, запуская руку в недра кейса и выуживая оттуда прозрачный пакетик с маленькими светлыми камушками. — Я проверю вот этот, ладно?

— Ради бога, — развел руками Мухин и снова посмотрел на часы. Борис Ефимович нетвердыми пальцами вставил себе под бровь лупу и принялся разглядывать алмазы, бормоча какие-то никому не понятные слова и улыбаясь отстраненной дрожащей улыбкой.

— Превосходно, — наконец проскрипел старик. — Превосходное качество...

— Я знаю, — бесстрастно кивнул Мухин, — могу я теперь...

— ...характерные именно для якутских месторождений, — не мог остановиться эксперт. Мухин взял в руку вилку и слегка треснул ею по столу. Борис Ефимович испуганно замолчал, а круглоголовый недовольно поморщился от резкого звука, нарушившего доверительную атмосферу кабинета.

— Могу я теперь посмотреть на свои деньги? — почти шепотом спросил Мухин. — Могу я проверить качество ваших денежных знаков?

— Само собой. — Круглоголовый подмигнул мужику в черном костюме, и тот вытащил из-под стола большой полиэтиленовый пакет. Мухин быстро закрыл свой кейс и убрал его, освобождая место для пакета с деньгами. Пакет был торжественно водружен на стол. Мухин осмотрел его и проговорил без особого восторга:

— Выглядит солидно... Но нужно посмотреть, что там внутри.

— Ради бога, — теперь круглоголовый развел руками. — Машинка для счета купюр в задней комнате, как вы и просили.

— Ладно, — Мухин встал из-за стола, взял пакет и толкнул дверь, что вела в заднюю комнату. Если сам кабинет предназначался для закрытых встреч, то задняя комната, очевидно, предназначалась для абсолютно интимных мероприятий. Например, когда человек считает свои деньги.

— Саша, — сказал мне Мухин в дверях. — Присматривай за кейсом, присматривай за Томой. В общем, как договаривались. Я быстро.

— Угу, — сказал я, потому что именно «угу», на мой взгляд, соответствовало моему имиджу неразговорчивого костолома.

Дверь за Мухиным закрылась, и поскольку ни денег, ни алмазов на столе не осталось, все стали смотреть на водку и на Тамару. Потом у круглоголового родилась естественная идея совместить одно с другим.

— Тамара, — весело сказал круглоголовый. — Давайте потихонечку начнем наше застолье. Пока ваш друг занимается с финансами, мы займемся водочкой... Разрешите за вами поухаживать?

— С удовольствием, — расцвела Тамара. Я, как и положено тупому садисту, исподлобья поглядывал на покупателей, иногда поигрывая желваками. Не уверен, что сумел их запугать, но что не понравился — это точно. Двести процентов.

— Присоединяйтесь, — предложил было мне круглоголовый. — Кажется, Александр?

Я проигнорировал его слова, и больше он ко мне не обращался, сосредоточившись на Тамаре. За пять минут круглоголовый успел сообщить, что зовут его Геннадий, что фамилия его Тыквин, что свободное время он посвящает охоте и что как раз в субботу он отправляется с компанией в одно чудное местечко, так что, если Тамара пожелает...

— Ну-у, — неопределенно протянула Тамара, покосившись в мою сторону. — Я подумаю, хотя...

— Что-то там Алексей задерживается, — вдруг заметил мужик в черном костюме.

— Наверное, вы ему дали слишком много денег, — пошутила Тамара, и Тыквин рассмеялся. Потом засмеялся Борис Ефимович, и смеялся он довольно долго, пока мужик в черном костюме деликатно не хлопнул эксперта по спине.

— Неудобно, — сказал Тыквин уже без тени улыбки. — Мы тут пьянствуем, а Алексея с нами нет. Александр, скажите ему, что мы его ждем и что если есть какие-то проблемы...

— Может, машинка сломалась? — предположила Тамара. — Такое часто случается...

— Ага, — согласился мужик в черном и почесался. Под левой подмышкой. Я забеспокоился.

С одной стороны, Мухин велел мне присматривать за алмазами и за Томой, а с другой стороны, они тут уже чесаться начинают. Так и до стрельбы дело дойдет, а значит, Мухину пора вернуться и вмешаться.

— Так, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — Тамара, пригляди за чемоданами, а я сейчас...

— Ты как будто в Америку уезжаешь, а не в соседнюю комнату выходишь, — с иронией заметил круглоголовый. — Не украдем мы твою Тамару. Если только она сама не захочет, чтобы ее украли...

— Я подумаю над вашим предложением, — кокетничала напропалую Тамара. Я осуждающе качнул головой в ее сторону и — специально для мужика в черном костюме — почесал себе под левой подмышкой. Чтобы знал — не он один тут такой крутой. Кажется, мужик меня понял.

А вот я ничего не понял. Абсолютно. Я даже подумал сначала, что это такая шутка. Потом я подумал, что это очень глупая шутка.

Потом я понял, что это никакие не шутки. И что все это очень серьезно с данной секунды.

Особенно для меня и для Тамары.

 

5

Просунув голову в дверной проем, я растянул губы в скупой улыбке, какую только и способен позволить себе жестокий дегенерат вроде меня.

— Еще минуту, — сказал я. — Он складывает деньги.

— Отлично, — кивнул слегка раскрасневшийся Тыквин.

Мужик в черном промолчал, а я посмотрел под стол и почувствовал себя еще хуже, чем секунду назад.

Но я еще не собирался сдаваться, я собрал остатки воли в кулак и проговорил, стараясь, чтобы мои слова звучали совершенно обыденно:

— Тамара...

Тамара увлеченно слушала какой-то бред, который вешал ей на уши лучший в городе эксперт по алмазам. Старичок норовил облобызать Тамару в губы, но она умело уворачивалась, подсовывая Борису Ефимовичу руки.

— Тамара, — повысил голос я.

— Что?

— Ты не забыла? Ты должна позвонить.

Тут впору было снимать фильм о вреде пьянства. Тамара успела хлопнуть две стопки и теперь соображала ужасающе медленно, да еще и не в том направлении.

— Я? — На меня уставился ее недоумевающий взгляд. — Позвонить?

— Ты должна позвонить, — тупо повторил я. — Иди позвони на работу.

— Зачем куда-то идти? — Тыквин был до омерзения галантен. — Можно позвонить прямо отсюда. — Он вытащил из кармана мобильный телефон. — Прошу, Тамара...

— По-моему, я никуда не должна звонить, — неуверенно пробормотала Тамара, с опаской глядя на черный «Эрикссон», протянутый Тыквиным. — Или должна? Что-то у меня с памятью...

Мне захотелось заорать на нее: «Дура! Ты должна брать ноги в руки и бежать отсюда!!!» Но и это, наверное, не помогло бы. Тамара сегодня была не в ударе.

А эта скотина в черном, должно быть, совсем не притрагивалась к спиртному.

— Минутка прошла, — напомнил он. — Где там Алексей?

— Действительно, — схватился за новую бутылку Тыквин, но сосед остановил его. Теперь они оба выжидающе смотрели на меня. А я молча смотрел на них. Низкий поклон Борису Ефимовичу, он на меня не смотрел, он все так же восторженно пялился на Тамару.

— Ну? — сказал Тыквин.

— Баранки гну! — в сердцах рявкнул я, и тут у мужика в черном не выдержали нервы — он ринулся через стол ко мне, снося по дороге со стола бутылки и блюда. Тамара испуганно вскрикнула, а я подождал, пока делегат от покупателей приблизится ко мне, и треснул его краем двери по лбу.

Мужик отлетел к столу примерно с такой же скоростью, что и мчался ко мне. Еще в полете он потянулся к левой подмышке, и я автоматически повторил его жест. Мягкая шерсть в пакете была податлива и до неприличия безобидна. Но Тыквин об этом не знал, он увидел, как я лезу под мышку, мигом протрезвел и ухватил своего компаньона за шиворот.

— Тихо!!! — заорал он на ухо мужику в черном. — И ты тоже — тихо!

Это уже было в мой адрес.

— Тих как мышка, — сказал я, но руку оставил за пазухой. Мужик в черном тяжело дышал, сверля меня яростным взглядом, а Тыквин по-прежнему держал его за шиворот. Тамара и Борис Ефимович наблюдали за нами с испугом и полным непониманием.

— Только без нервов, — прошептал Тыквин. — Только без нервов, и все кончится хорошо, и все останутся живы и невредимы...

— А я не против, — сказал я. — Но без нервов не получится.

— То есть?

— Вы сейчас очень расстроитесь.

— Как это?

— Там, — я показал на комнату позади себя. — Там никого нет.

— Как это?

— Так это!

— Алексея там нет? — уточнил Тыквин, а мужик в черном скрипнул зубами.

— Нет, — подтвердил я.

— И денег тоже нет?

— И денег нет. Машинка для счета купюр осталась.

— Ясно, — похоронным шепотом проговорил Тыквин. — Спокойно, спокойно, — повторял он, очевидно, в первую очередь для себя. — Спокойно. Ага, есть, — Тыквин поднял глаза на меня. — Допустим, Алексей исчез. Из комнаты, в которой нет окон. Где есть только одна дверь, и через эту дверь он гарантированно не выходил, потому что эта дверь была у нас перед глазами все время. Допустим, он исчез из этой комнаты вместе с деньгами. Но какого черта он это сделал, если алмазы-то здесь, в чемодане?! Зачем какие-то странные фокусы, если он и должен был уйти с деньгами, а я должен был получить эти алмазы?! Что за цирк?!

Я промолчал. Не хотелось огорчать Тыквина раньше времени.

— Ну-ка, — Тыквин заглянул под стол. — Вот, пожалуйста... — Он вытащил мухинский кейс и положил его перед собой. — Какого черта, а?

Я молчал. Я ждал, когда Тыквин сам все поймет.

— Кодовые замочки... — Тыквин яростно затряс чемодан, но тот и не думал открываться. Мужик в черном вздохнул, взял со стола длинный столовый нож и принялся энергичными сильными движениями вспарывать кейс, будто охотник, свежующий убитого зверя. Через пару минут ему удалось вырезать в крышке чемодана отверстие величиной с видеокассету. Резким рывком он выдрал последний кусок кожзаменителя, и Тыквин увидел содержимое чемодана.

— Это не алмазы, — удивленно проговорил Тыквин, и в следующие несколько секунд его лицо стремительно побагровело, и непонятно стало, то ли это человек, то ли диковинный овощ в костюме. — Это... — Он в ярости швырнул кейс на пол, и из отверстия в крышке посыпался всякий пластмассовый и металлический хлам.

Мужик в черном уже не церемонился. Он подскочил к Тамаре и приставил дуло пистолета к ее голове. Когда в его руке появился пистолет, я и не заметил. Я судорожно тискал шерстяной носок и думал, что Мухин все-таки оказался сволочью. Предчувствия меня не обманули. Правда, толку от этого не было никакого, потому что я плюнул на предчувствия и купился на «пятьсот баксов», и теперь меня вот-вот должны были прикончить.

— Где алмазы? — спросил мужик в черном.

— Понятия не имею, — честно сказал я. — Я могу лишь сказать, что у Алексея было два чемодана. Два одинаковых чемодана. Вот один из них, — я кивнул на распотрошенный кейс. — А где второй, я понятия не имею...

— В комнате? — предположил Тыквин. Я отрицательно покачал головой.

— Я сейчас этой девке мозги вышибу!!! — завопил мужик в черном костюме. — Где чемодан?! Этот ублюдок сказал тебе, когда выходил, — присмотри за моими алмазами! Где они?! Куда ты их засунула?!

— Девушку оставьте в покое, — попросил я, тиская носок. — Мало ли что сказал этот козел? Он всех нас кинул, это яснее ясного. Я думал, что под столом стоит чемодан с алмазами, а оказывается...

— Но ведь было два чемодана? — Тыквин из последних сил старался сохранять спокойствие. Я кивнул. — И я точно помню, что Алексей, мать его, входил в комнату без чемодана! У него пакет был в руках!!! И все!!! Не было у него чемодана! Чемодан где-то здесь!

Рассуждения Тыквина звучали логично, и я согласился:

— Здесь так здесь. Ищите...

— Я сейчас вышибу этой дуре мозги, — ответил мужик в черном костюме.

— Не надо! — пискнула Тамара.

— Это просто финиш!!! — схватился за голову Тыквин. Он пробежал мимо меня в заднюю комнату и тайфуном пронесся по ней, переворачивая все на своем пути. Естественно, ничего он не нашел и вернулся все с той же мыслью. — Это все, это финиш! Так кинуть!!! Так меня кинуть!!!

Но, как оказалось, это был только промежуточный финиш. В дверь кабинета требовательно забарабанили, пистолет сразу исчез под черным пиджаком, а Тыквин пошел открывать.

В коридоре маячили несколько крепких парней, а среди них затесался явно нервничающий менеджер клуба «Белый Кролик».

— Вы будете смеяться, — сказал он мрачно, — но к нам сейчас рвутся менты. Кто-то им стукнул, что у нас тут бандитская сходка... Так что ОМОН уже подтянулся.

Страшный грохот, заставивший всех вздрогнуть и обернуться на шум, означал, что Борис Ефимович упал в обморок.

 

1

По ощущениям это напоминало прогулку по лесу, которая кажется вполне беззаботной, пока при следующем шаге нога вдруг не проваливается в болотную жижу. А потом проваливается вторая нога. И понимаешь, что очутился в ООХСе — очень-очень хреновой ситуации, когда можно материть себя за то, что отправился шляться по лесу, а зачем — неизвестно.

Тамара, как ни странно, оказалась склонна к самокритике. Она всхлипнула и жалобно пробормотала, глядя на меня:

— Извини, что я...

— Все нормально, — сказал я. — Я уже привык.

Мне было понятно, что все теперь зависит не от Тамариных извинений, а от того, насколько убедительно я сжимаю шерстяной носок во внутреннем кармане и насколько свирепо смотрю по сторонам. Шанс выкрутиться был, тем более что сейчас Тыквин беспокоился совсем по другому поводу — его беспокоил ОМОН.

— У вас есть пять минут, чтобы уйти через кухню, — строго сказал менеджер. — Я не хочу, чтобы из-за вас весь клуб разнесли в щепки. Через пять, то есть через четыре с половиной минуты я открою ментам дверь.

— Мне хватит и двух минут, — мрачно произнес Тыквин и с грохотом сбежал по лестнице вниз. За ним последовал мужик в черном, который тащил с собой Тамару. Я ринулся было следом, но получил удар локтем под дых и очень удивился этому факту. «Неужели Борис Ефимович?» — подумал я, но тут все разъяснилось — старичка тащили под руки двое парней, которых я поначалу принял за работников клуба, но потом, увидев у себя за спиной еще две квадратные рожи, сообразил, что все это — тыквинский эскорт. Мои шансы стремительно падали.

Так или иначе, пора было уносить ноги, и я кинулся в сторону кухни. Двое с квадратными мордами стабильно держались в паре шагов позади меня. Я почувствовал, что увяз в ООХСе по самое горло, но все еще держался за сверток внутри пиджака. Уже чисто по привычке.

Как только мы выскочили во внутренний двор, дверь за нами захлопнулась, и оказалось, что все мы стоим слишком близко друг к другу — Тыквин, мужик в черном костюме, Тамара, эксперт в полуобмороке и четверо тыквинских охранников. Ну, и я само собой.

Тыквин нервно вертел головой, решая, куда бежать теперь, но вдруг встретился со мной взглядом. Глаза его вспыхнули яростью, рот открылся для какого-то очень душевного слова, но Тыквин все же сообразил, что сейчас не до разборок.

— Туда! — махнул он рукой, и вся толпа бросилась за ним. Двое мордоворотов привычно дышали мне в затылок. Я уже начинал к ним привыкать, как к какому-то неизбежному злу вроде перхоти.

— Сюда! — крикнул Тыквин, и мы повернули налево. Я понятия не имел, куда мы направляемся, но понимал, что меня и тыквинскую компанию сейчас объединяет одна светлая цель — сделать ноги от ментов. Стало быть, пока нам по пути. Хорошо бы еще улучить момент и на какой-нибудь развилке дернуть Тамару в сторону от мужика в черном костюме, только сделать это надо неожиданно, чтобы двое типов позади меня не успели среагировать. Я лихорадочно соображал на ходу, как бы устроить внезапный прыжок вперед, как вдруг тело Бориса Ефимовича куда-то исчезло с моего пути, а вместо этого передо мной встал Тыквин. Почему-то он именно стоял, а не бежал. И стоял с вытянутой вперед рукой. Рука заканчивалась кулаком, на который я с разбега налетел. Это было неприятно.

Но это была сущая ерунда по сравнению с двумя бегунами сзади, которые продолжили дело Тыквина и так мне наваляли, в таком хорошем темпе, что мне захотелось пригласить обоих на работу в «Золотую Антилопу» вместо сексуального маньяка Антона и лентяя Фарида.

— Давно хотел это сделать, — сказал Тыквин, стоя надо мной и потирая кулак. Он тяжело дышал, его волосы стояли дыбом, образуя что-то вроде редкого кривого частокола, но он был наверху, а я внизу. Совсем внизу. И у меня шла носом кровь.

— Ствол у него заберите, — велел мужик в черном. Меня встряхнули, перевернули, и чужая рука забралась мне во внутренний карман пиджака. Я тихонько и гадко захихикал, предвкушая выражение лиц всей честной компании.

— Это не ствол, — пробасил один из тех, что меня отмутузили. — Это шерстяной носок.

— Чего?!

Тыквин выматерился и растерянно посмотрел на мужика в черном:

— Ты что-нибудь понимаешь? Лично я, Олег, ни хера не понимаю! У него носок в кармане. Почему у него носок в кармане? Как мог тот козел исчезнуть из комнаты? Как?! Куда делись алмазы?

Олег ничего не ответил, остальные тоже молчали. Я знал, кто мог бы удовлетворить любопытство Тыквина, но этого человека сейчас среди нас не было. Иначе я бы первый разбил ему морду за его фокусы.

А поскольку Мухина не было, весь тыквинский гнев излился на меня. Это не значит, что он на меня помочился, нет, он просто раз десять пнул меня по разным частям тела. Наверное, лучше бы он на меня помочился, потому что это было бы не так больно. Нога у Тыквина оказалась тяжелой.

— Олег, посмотри, я его не прибил? — поинтересовался Тыквин, отходя от моего скрюченного тела.

— Нет, — сказал человеколюбивый Олег. — Можешь его еще попинать, но вообще-то нужно уходить. Вдруг менты неленивые попались...

— Сейчас мы уйдем, — кивнул Тыквин, приглаживая волосы. — Но сначала я скажу этому лоху пару нежных слов.

Кажется, он имел в виду меня.

— Мои деньги пропали, — сказал Тыквин. — Я думаю, что вы были в сговоре с этим уродом по имени Леша. Я думаю, что это Леша вызвал ментов, чтобы те вошли в клуб и не дали нам порезать вас с этой бабой на кусочки...

Я вспомнил слова Мухина: «Это не бандиты, это солидные бизнесмены». То ли Мухин соврал, то ли бизнесмен нынче пошел какой-то другой. Выродился.

— Все получилось немножко не так, — продолжал говорить Тыквин. — Бабки вы взяли, а вот уйти от нас не получилось. Поэтому я даю тебе, Саша, сутки. Сутки на то, чтобы ты вернул мне мои деньги. Или тот чемодан с алмазами. Если ты этого не сделаешь, я эту бабу, — он кивнул на Тамару, — лично порублю топором на фарш.

Тамара побледнела и стала медленно оседать наземь.

— Прикидывается, — сказал Олег, но на всякий случай поймал Тамару в падении. Тыквин вообще не обратил на нее внимания. Он стоял надо мной, возвышаясь, как Лермонтов над Кавказом.

— Усек? — осведомился Тыквин. — Сутки. И время уже пошло.

Я поплевал кровавой слюной на землю и медленно сел. Я знал, что должен объяснить Тыквину что-то важное, но не мог вспомнить, что именно.

А тот брезгливо посмотрел на мое разбитое лицо, достал из кармана визитную карточку и бросил мне в ноги.

— Позвонишь по этому телефону, — сказал он. — И большая просьба — приноси все деньги сразу. Не таскай их по частям. А то я буду возвращать тебе по частям эту женщину...

— Плевать, — с усилием проговорил я. Важная вещь не вспоминалась, вспомнился дурацкий фильм, в котором у главного героя тоже забирали подругу в заложницы. — Плевать мне на эту бабу, я ее совсем не знаю. Только сегодня ее впервые увидел. Рубите ее на фарш, если вас так голодняк задолбил...

По моим расчетам, после таких слов Тамару должны были отпустить на все четыре стороны. Черта с два.

— Это меня ты не знаешь?! — зашипела мгновенно вышедшая из обморока Тамара. — Это со мной ты только сегодня познакомился?! Да как у тебя язык повернулся такое сказать!!!

— Ну ты и полная дура, — не сдержался я.

— Вот спасибо! Вот молодец, поддержал в трудный момент! Значит, рубите меня на фарш, да? Я запомню, Саша, я все запомню...

— Достаточно, — махнул рукой Тыквин. — Мне все с вами ясно. Условия остаются прежними — сутки.

— Да я не знаю этого Леху! — крикнул я. — Я с ним только вчера познакомился!

— У тебя фантазии нет ни хера, — сказал Тыквин. — Одно и то же, одно и то же...

— Да где я его теперь найду?!

— Не знаю, — пожал плечами Тыквин. — Тебе придется постараться.

— Саша! — донесся вопль Тамары, которую тащили прочь по переулку. — У меня в конторе! Есть его адрес! Если поторопишься, то успеешь!

Тыквин усмехнулся этим словам и зашагал вслед за Олегом и другими, когда я сложил пальцы в кулак и прохрипел:

— Если... Если хоть один волос с ее головы...

— Да пошел ты, — равнодушно бросил Тыквин и резко взмахнул ногой. Носок его ботинка вонзился мне в подбородок. Я увидел высоко в небе холодное осеннее солнце, а потом закрыл глаза. Земля подо мной стала мягкой, как перина, и я поплыл на ней по большой черной реке без берегов.

Потом перина исчезла, и я пошел на дно.

 

2

...Из динамиков на соседней даче гремела музыка, Тамара покачивала ногой в такт ритму и даже что-то тихонько напевала себе под нос. Еще иногда она поправляла челку, но, в принципе, можно было обойтись без этого, потому что лично мне Тамарина привлекательность казалась всегда бесспорной.

— Девушка хорошо влияет на моего племянника, — сказал ДК. Его музыка как раз не радовала, а скорее раздражала, но из-за присутствия Тамары на своей даче он терпел.

ДК было за сорок, причем так далеко, что ближе к пятидесяти. Когда-то у ДК был старший брат, а у меня когда-то был отец. Потом в один не самый прекрасный день на горной дороге белая «Волга» сорвалась с обрыва, и у меня не стало родителей. У ДК не стало старшего брата, а у нашего города не стало прокурора. Впрочем, это было так давно, что при воспоминаниях у меня не выступают слезы на глазах и не встает комок в горле. У ДК — тем более. Я вообще не могу представить ДК погрязшим в депрессухе или распускающим нюни. Мне вообще иногда кажется, что ДК появился на свет в результате каких-то секретных генетических экспериментов, и способность плакать в программу эксперимента не была заложена. Для описания ДК годились слова «поджарый», «жилистый», «сильный», «жесткий», «спокойный», а вот слова «нервный», «впечатлительный», «расслабленный» рядом с ним и не валялись. В целом все это, наверное, было хорошо, но иногда я начинал побаиваться ДК, как будто это был не брат моего отца, а кто-то совсем чужой... И даже не совсем человек.

Но в тот день у меня было совсем иное, благодушное отношение к ДК. И все поначалу было хорошо.

— Девушка хорошо влияет на моего племянника, — сказал ДК, поглядывая на Тамару. — Хорошо бы закрепить такое влияние на постоянной основе...

— Вот еще! — фыркнула Тамара. — Я молодая свободная женщина, только что сбросившая с себя цепи брака...

Надо сказать, что цепи брака Тамара сбросила не сама. Ей в этом помогли. Совсем незнакомые Тамаре, но очень добрые люди. Я тоже внес в этот процесс посильную лепту. Лепта заключалась в том, что я стоял спиной к машине Тамариного мужа, когда эту машину дырявили из автомата. Ну, само собой, дырявили не только машину, но и того, кто в ней сидел. То есть Тамариного мужа. Ну а если бы не стоял спиной, то я... Теоретически можно предположить, что я бы заслонил ее мужа своим героическим телом. Но практически я все же стоял спиной. И когда я обернулся, Самарин муж был уже мертв на все триста процентов. Менты назвали это «заказным убийством», Тамара же теперь объявила то же самое «сбрасыванием оков брака». Сколько людей, столько и мнений. Называется плюрализм.

Убийц Тамариного мужа так и не нашли, но в ходе следствия выяснилось, что существует целая куча людей, имеющих к мужу Тамары серьезные претензии, так что оставалось лишь удивляться, как этого солидного господина не пришили раньше. Тамару интересовало тогда не столько «кто убил?», как «куда этот болван спрятал наши деньги?». Поясню, что «болван» — это ласковое прозвище мужа.

Для поиска пропавших денег Тамара наняла меня, посчитав, что раз охранник не закрыл своего босса широкой грудью от пуль, он должен обеспечить нормальную жизнь безутешной вдове. Поясню, что безутешной вдовой себя считала Тамара, хотя со стороны этого заметно не было.

Денег мы так и не нашли, но я тем не менее видел два положительных последствия в долгих суматошных поисках: во-первых, я похудел на три килограмма, во-вторых, я близко познакомился с Тамарой.

Настолько близко, что пригласил ее на дачу к своему дяде. Это было в конце лета, мы сидели на свежем воздухе, и я испытывал странное чувство, глядя на свою спутницу. Наверное, это называлось чувством гордости. Я гордился собой. В том смысле, что у меня есть такая замечательная подруга. Лучше всех предыдущих. Потом я, правда, вспомнил, что и про прошлую свою девушку думал точно так же. Короче говоря, нет конца совершенству...

Не знаю, гордилась ли мной Тамара. Если и гордилась, то, наверное, где-то в глубине души. Вслух она пока говорила другое.

— Обаяние у вашего племянника действительно есть, — продолжала перемывать мне косточки Тамара, — правда, очень своеобразное...

ДК иронично глянул на меня, хмыкнул и сказал:

— Согласен.

— К тому же свет клином не сошелся на вашем племяннике...

Я улыбнулся этой милой шутке, а ДК изумленно спросил:

— Неужели?

— Я молодая свободная женщина, — напомнила Тамара тем, кто подзабыл. — Симпатичная, — она поправила челку. — К чему мне скоропалительные решения? Свет клином не сошелся на Саше. Например, мне нравятся и мужчины в зрелом возрасте...

— О! — вырвалось у ДК. Я продолжал улыбаться Тамариным шуткам.

— Я вас имею в виду, — сказала Тамара.

— Да? — ДК подался вперед, глаза его как-то странно засветились. Я снисходительно ухмылялся: надо же, ДК не понимает, что с ним шутят. Или понимает, но подыгрывает Тамаре?

Оказывается, он не понимал. Оказывается, он все принял за чистую монету. Вот уж седина в бороду, а бес в ребро. Или не в ребро?

— Ну тогда, Саня, — ДК значительно посмотрел на меня, — тогда у нас с тобой будут не родственные отношения, а отношения свободной конкуренции. Лично я такую женщину упускать не собираюсь...

— Особенно если она сама идет в руки, — добавила не без кокетства Тамара, и я чуть не упал со стула. Если это была игра, то она вышла за разумные рамки. Я только хотел об этом заявить, но тут Тамара меня опередила:

— Давайте сделаем так: сыграем в «дурака», и кто из вас двоих первым проиграется три раза подряд, тот едет в город за шампанским, потому что у нас кончилось шампанское. А кто не проиграет...

— Тот остается с девушкой в приятном уединении, — сразу сообразил ДК и сдержанно улыбнулся. — Что ж, идея неплохая. Но ничего не получится. Я не держу дома карт.

— Ничего, — успокоила его Тамара. — Я попросила Сашу купить колоду, и сейчас мы все это устроим.

Я молча достал из кармана колоду карт и бросил на стол. Я много чего сейчас хотел сказать Тамаре, но сказать это нужно было наедине. Поэтому я просто сжал зубы и стал ждать, что будет дальше.

— Ха, — сказал ДК, вытряхивая карты из колоды. — В молодости я частенько зарабатывал неплохие деньги, играя в преферанс. У меня математический склад ума, поэтому...

— Посмотрим, — не выдержал я этого самодовольного трепа. — Посмотрим, какой у кого склад ума...

— Давненько мне не приходилось брать карты в руки... — потирал руки ДК. Тамара безмятежно покачивала ногой, а я бы мог со своей стороны добавить, что мне тоже давно не приходилось крапить карты. Но прошлой ночью я был занят именно этим.

В игре по высоким ставкам все средства хороши.

 

3

Солнце, все такое же холодное, скупо грело землю. Стало быть, крепко я вздремнул после контакта с тыквинским ботинком. Но волновала меня не боль в подбородке, не слипшиеся от крови волосы на затылке. Меня волновало время.

К счастью, эти уроды разбили мне часы. Теперь я мог с точностью до минуты назвать время, когда пошел отсчет двадцати четырех часов — четырнадцать сорок три. Другой вопрос — а сколько часов уже прошло? И главный вопрос — как мне уложиться в остаток суток, если я до сих пор понятия не имею, где можно найти пакостника Леху в его дурацких позолоченных очках?!

Я встал, отряхнулся и на подкашивающихся ногах потащился вперед по переулку. Через несколько минут я уперся во что-то знакомое. Еще через несколько минут сообразил, что это задворки клуба «Белый Кролик», стало быть, я тащился не вперед, а назад. И, стало быть, соображалка у меня сейчас работала на уровне игрушечного электрического автомобиля — если не в эту сторону, так в другую. Я не без труда развернулся и зашагал назад. То есть вперед.

Так я выбрался на какую-то довольно оживленную улицу. Однако радости по поводу возвращения к людям я не испытывал. Люди, учитывая мою разбитую морду, тоже не бросались мне на шею, а брезгливо морщились и торопливо проходили мимо. Но мне не было нужно, чтобы мне вешались на шею, мне не нужно было сочувствие, я хотел иного.

— Который час? — хрипло выдавил я из себя, но усатый прохожий, не сбавляя ходу, бросил:

— Вытрезвитель уже работает.

— Пошел ты! — рявкнул я с неожиданной даже для себя злостью. Оказывается, я был не в настроении. Но ведь у меня имелась на то уважительная причина!

Короче говоря, зря они все так на меня смотрели. На улице между тем холодало, и мысли мои стали постепенно проясняться то ли от холода, то ли от того специального упражнения для активизации мозга, которому меня научил друг по кличке Лимонад. Я массировал виски и одновременно в частом ритме прижимал и отнимал подбородок от груди. Лимонад утверждал, что это упражнение из репертуара индийских йогов. Совсем уж стопроцентным средством для прояснения рассудка была стойка на голове, чтобы к мозгам прилила кровь, но я был в неподходящем для таких трюков состоянии.

Я вспомнил прощальный выкрик Тамары. Нет, не тот, где она именовала меня кретином, а тот, где она советовала мне посетить ее контору и найти там адрес Лехи, человека с двумя чемоданами алмазов и одним чемоданом денег.

Теперь у меня была конкретная цель. Я не очень изящно, но все же запрыгнул в троллейбус, и тот повез меня в сторону Тамариной конторы по торговле недвижимостью. У стоящего рядом мужчины я подсмотрел на «Командирских» время — шестнадцать десять. Получалось, что я провалялся на холодном асфальте больше часа. Плохо. Так и простудиться недолго. Не говоря уже о том, что этот час был бездарно вычеркнут из суток, отведенных мне на поиски Лехи. Я и так-то не очень надеялся на успех, а тут еще тикающие стрелки уносили и уносили мое время...

Больше всего я боялся, что в Тамариной конторе случится какой-нибудь короткий день или еще нечто подобное. Поэтому, вывалившись кулем из троллейбуса, я не пошел, а побежал, но не очень быстро, поскольку знал — если упаду на большой скорости, то встану не скоро. Голова все еще кружилась, а руки и ноги, признавая общее руководство головы, не спешили исполнять ее распоряжения. Бардак, короче говоря.

О приближении к офису риелторской конторы я догадался по шеренге иномарок, выстроившихся вдоль стены кирпичного двухэтажного здания. Это лучше всякого годового отчета говорило о том, что торговать жильем — дело прибыльное. Гораздо более прибыльное, чем быть вышибалой в баре. Оставалось только надеяться, что когда-нибудь к нам в бар заявится отмечать свой профессиональный праздник пара риелторов, напьется до посинения, и тогда я с чувством глубокого удовлетворения вышвырну их за порог. Это будет мой маленький праздник, моя маленькая месть за те минуты унижения, которые я пережил, пытаясь подняться на крыльцо этой чертовой фирмы. Крыльцо было построено словно не для нормальных людей, а для каких-то кривоногих. Но я-то нормальный, и потому мои нормальные ноги все соскальзывали со ступеней. Пару раз я даже чуть не грохнулся наземь, но потом посмотрел на разбитые часы, собрался с духом, ухватился за поручень и втащил свое тело наверх. Но это было только начало.

К достоинствам капиталистического предприятия можно отнести то, что с этого предприятия не слиняешь раньше времени. То есть, если бы я пахал на такую контору, это было бы не достоинство, а совсем наоборот. Но сейчас меня радовало, что они еще не закрылись.

К недостаткам капиталистического предприятия я бы отнес дурную моду ставить на входе охранников. Как правило, это или бывшие, или переодетые менты. А значит, разговаривать с ними простому парню вроде меня очень тяжело. Как правило, мы друг друга не понимаем.

Так случилось и на этот раз.

— Куда?

Сказано было лениво и неприветливо. Ладно, пусть я не мэр и не двадцатилетняя блондинка с буферами наперевес, но можно же все-таки и повежливей.

— Туда, — в тон охраннику ответил я и попытался проскользнуть внутрь, и даже голова моя успела проскочить к вожделенной цели, а вот ноги не успели, и охранник могучим плечом стал выдавливать меня обратно, многозначительно похлопывая ладонью по своему верному другу — резиновой дубинке.

Пришлось вступить в переговоры.

— Тут у вас работает одна девушка, — нехотя буркнул я, подавляя в себе желание звездануть охраннику по тупой башке. Он же, судя по выражению лица, готовился сделать то же самое. Что значит — работники из одной сферы.

— Девушек тут у нас завались, — медленно отозвался охранник. Можно было подумать, что это он так хвастается.

— Локтева Тамара Олеговна, — уточнил я, косясь на электронные часы за спиной охранника. Время утекало. Я бездарно тратил его на разговоры с тупыми охранниками. Если это можно было назвать разговором.

— Ну, — сказал охранник, ломая зубами пластинку жвачки.

— Мне нужно...

Тут в коридоре появился толстый мужик лет пятидесяти, стриженный под «ежика». На нем был костюм цвета морской волны и желтый в крапинку галстук. Со стороны казалось, что шею толстяка обвила змея, а ее хвост болтается едва ли не между ног у «ежика».

— Что тут за дела? — сказал толстяк лениво и неприветливо, только его лень и его неприветливость были почище лени и неприветливости охранника.

— Э... — сказал охранник, собрался с мыслями и отрапортовал: — Это к Локтевой.

— Ее нет, — бросил толстяк, разворачиваясь и унося свое упитанное тело в глубины офиса. — Она отъехала с клиентом...

Он мне это говорил! Да я лучше их всех знал, куда Тамара поехала и что из этого вышло!

— С клиентом, ясно?! — Охранник обрадовался тому, что появился повод выставить меня за дверь, и медленно приступил к решению этой задачи. А я крикнул вслед колобку цвета морской волны:

— Мне не сама Локтева нужна, мне нужен адрес...

— Адреса сотрудников мы не сообщаем! — заученно рявкнул охранник и вытолкал меня за дверь. Здорово у него это получилось, я даже подумал, а не пригласить ли мне его в «Золотую Антилопу» на место Фарида, но тут же вспомнил, что два кандидата у меня уже есть. А этот балбес с дубиной все же туповат — не дослушал меня до конца, не понял, какой именно адрес мне нужен. Если бы он выталкивал меня чуть помедленнее, я бы успел ему рассказать, что умение выслушать человека — очень важная штука. Например, трудился в «Золотой Антилопе» один деятель по кличке Электровеник. Это его Карабас так приложил. Полностью фраза звучала так: «Шустрый как электровеник». Электровеник был не просто шустрым, он был фантастически шустрым. Но он не дослушивал людей до конца. Как-то в город приехала делегация муниципальных чиновников из Москвы по обмену опытом. Что они там меняли на свой опыт, я не знаю, но к полуночи человек шесть этих меняльщиков закатились в «Антилопу». За порядком следил как раз Электровеник, и ему показалось, что один из меняльшиков слишком шумит. Электровеник тонко намекнул гостю из столицы, чем может для него закончиться эта ночь, но гость был в слишком хорошем настроении и не обратил на Электровеника должного внимания. Через десять минут Электровеник молча подошел к гостю из столицы, молча взял его за грудки и решительно выкинул на улицу. Точнехонько в ближайшую лужу. Перед полетом гость пытался произнести слово, которое, по его мнению, могло избавить его от бездарного полета.

— Я супре... — успел он произнести, а потом уже стал резко набирать скорость. Отлучившийся покурить Карабас обнаружил по возвращении одинокого улыбающегося Электровеника. Вся московская делегация вылавливала коллегу из лужи.

— Ты чего щеришься? — подозрительно спросил Карабас.

— Да вырубил тут одного, — поделился радостью Электровеник. — Чтобы не залупался. А то заладил: «Я супермен, я супермен...» Алкаш чертов.

Наутро протрезвевший супрефект настучал о недружественной акции Электровеника куда надо, и городские власти, которые тряслись над обменом опытом с Москвой так, будто меняли наш мусор на московское золото, посоветовали Карабасу принять меры. Карабас без особой грусти уволил Электровеника и вернул на работу меня. Месяцем раньше Карабас увольнял меня. Совсем за пустяки — я выбил несколько зубов депутату городской Думы.

Того депутата потом пристрелили в глухом лесу, но уже без моего участия. Судьба супрефекта мне неизвестна, а Электровеник, кажется, работает учителем физкультуры. Это я к тому, что время идет, и с каждым часом все как-то меняется. Уже темнело, а я находился все там же. В смысле — на той же стадии поисков. На нуле.

Злобно скрежеща зубами, я ходил вокруг риелторской конторы. Потом мне стало прохладно, и я забежал в магазин через дорогу. Тут я увидел в стеклянной витрине свое отражение и понял причину неприветливости охранника. С такой рожей можно либо пустые бутылки по помойкам собирать, либо трясти прохожих по темным переулкам. Кровь и грязь смешались и засохли на моей физиономии, которая и так-то не была никогда слишком фотогеничной.

Я отыскал неподалеку парикмахерскую, вошел и решительно сел в кресло. Парикмахерша, увидев мое лицо в зеркале, вздрогнула, но все же подошла.

— Стричься? — осторожно спросила она.

— Сначала умываться, — сказал я. — А уже потом все остальное.

Пятнадцать минут спустя я посмотрел в зеркало, увидел свое обновленное отражение и вдруг подумал, что от человека в зеркале можно ожидать чего угодно. Этот человек был коротко пострижен, умыт и выбрит, но вот глаза... Но вот сведенные на переносице брови...

Я чуть было не испугался человека в зеркале, но вовремя вспомнил, что это — я!

И вспомнил, что времени у меня остается совсем ничего.

 

4

...Первую партию выиграл ДК. Когда это случилось, он улыбнулся и подмигнул мне, словно подначивая: «Ну что же ты?» Он не знал, что выиграл эту партию лишь потому, что мне так хотелось. Мне хотелось сделать неизбежный проигрыш ДК не слишком обидным, я хотел создать видимость борьбы.

Вторую партию выиграл я, и ДК пробурчал что-то невнятное по поводу медленного восстановления прежних способностей. Третью партию выиграл я, и ДК озабоченно наморщил лоб. Я почти физически ощутил его напряжение, желание победить. Мне было странно на это смотреть и даже где-то было жалко ДК. Поэтому я дал ему выиграть четвертую партию. ДК воспринял это как само собой разумеющееся.

Тамара поначалу смотрела на нас с улыбкой, но потом улыбка с ее лица исчезла. Она тоже поняла, что кое-кто из играющих не считает это игрой.

— Может... — осторожно начала она после четвертой партии, но ДК, даже не взглянув в ее сторону, отрезал:

— Все, сейчас я его размажу...

Сказано это был так жестко, что Тамара замолчала, растерянно уставилась на меня, но и я уже ничего не мог изменить. Это же была не моя идея.

Под конец у меня возникла мысль — сдать партию, доставить ДК удовольствие. А уж Тамара потом пусть сама выкручивается, объясняет, что все это было шуткой. Однако я словно заразился исходившей от ДК серьезностью. Я злорадно посмотрел на вперившегося в свои карты ДК, скользнул взглядом по «рубашкам» и аккуратно выложил на белый пластик стола две карты, которые ДК заведомо не мог отбить.

— Три — два, — тихо сказал я и добавил слова, которые, может быть, мне не следовало произносить: — Ну так кто кого размазал?

ДК молча шевелил губами, глядя на мои и свои карты.

— Кажется, я переоценил свои способности, — сказал он наконец, и я облегченно вздохнул про себя — миновало.

— Ну да, — поспешно подхватил я, — ты же играл в преферанс, а это более сложная игра, ты, должно быть, перемудрил...

— Может быть, — согласился ДК, но глаз от карт не отрывал.

 

42

... — Ну все, хватит об этом, — вмешалась Тамара. — Это была неудачная идея...

— Это смотря какая идея, — медленно произнес ДК, переворачивая одну из карт и внимательно разглядывая ее «рубашку». Он посмотрел на меня, а я посмотрел на него. — Вот эта идея, — ДК постучал кончиком пальца по карточной «рубашке», — она совсем неплоха... Но стоило ли это делать?

— Извини, — быстро сказал я. — Извини и... И забудем.

— Забудем?!

Тамара тяжело вздохнула и отвернулась от стола.

— Ты так просто говоришь это — «забудем». Настоящий мужчина не должен так быстро отказываться от своих слов и поступков. Забудем... — ДК хмыкнул. — Ничего себе... Я снова в тебе разочаровался.

— Начинается! — вырвалось у меня.

— Продолжается, — возразил ДК. — Ты все еще ведешь себя, как пацан, хотя тебе уже не семнадцать лет, ты все еще...

— А ты на себя посмотри! — перебил я его. — Ты просто подскакиваешь на месте, ты сам на себя не похож, и все из-за чего — из-за карт? Или из-за дурацкого предложения вот этой вот... — Я ткнул пальцем в сторону Тамары. — Это у нее шуточки такие дурацкие, понимаешь?

— Давайте и вправду забудем... — повернулась к нам Тамара.

— Ты теперь помалкивай! — рявкнул я.

— А что это ты с ней так грубо? — нехорошо прищурился ДК.

— О господи! — Я откинулся на спинку стула и криво усмехнулся. — Мне казалось, что в твоем возрасте из-за женщин с ума уже не сходят...

— Я не схожу с ума, — холодно сказал ДК. — Я просто утверждаю, что ты играл нечестно. Вот и все. Ты вел себя недостойно. Ты вел себя погано.

— Я не думал, что ты будешь беситься из-за этого.

— Я не бешусь, — сказал ДК. — Я просто снова не вижу в тебе мужчины. Я вижу мелкого пакостника, который знает, что не победит в честном бою, а потому...

— Какой еще там бой! — схватился я за голову. И тут сообразил, что мы ругаемся тет-а-тет. Тамары больше за столом нет!

Я вскочил, огляделся вокруг и увидел, что калитка приоткрыта. Я вышел и побежал по тропинке в одну сторону, потом в другую, но Тамары нигде не было. Облазив все окрестности, я злой как черт вернулся обратно и толкнул калитку. Но та была заперта. Я сгоряча треснул по калитке кулаком, но потом понял, что дело это бесперспективное.

ДК мне с тех пор не звонил, а я однажды набрал его номер, но голос в трубке сказал, что номер временно не обслуживается. ДК больше не хотел иметь со мной дел.

Надо сказать, что я не слишком переживал по этому поводу. Пока мне не разбили часы.

 

5

Теперь я подходил к Тамариной конторе куда осторожнее. Как тигр подкрадывается к пасущейся антилопе. То есть это мне хотелось выглядеть тигром, а уж как сложится на самом деле... Жизнь покажет.

Иномарок перед офисом было уже поменьше, и я дождался, пока их не станет совсем. Одним из последних запихнул свое полное тело в «Тойоту» давешний «ежик», чей костюм цвета морской волны назойливо маячил из-под светлого кашемирового пальто. В половине седьмого машин на стоянке не осталось, и большинство окон в здании погасли. Свет горел лишь на первом этаже, и мне из моего наблюдательного пункта была видна часть темной фигуры охранника за стеклянными дверями вестибюля. Я решил, что пора действовать.

У меня было два плана. Первый заключался в том, что оставшийся в одиночестве охранник не будет таким сволочным, как в присутствии начальства. Я объясню ему ситуацию, насколько это можно объяснить постороннему человеку, попрошу помочь... Я порылся в карманах и нащупал несколько купюр. Ну да, можно будет использовать и этот аргумент.

Мое выбритое и вымытое лицо вкупе с новой стрижкой не обманули охранника. Он кинулся ко мне, словно увидел давнего заклятого врага. И он уже не похлопывал по дубинке, он сразу ее ухватил поудобнее и занес для удара. Нет, стоило его все же пригласить в «Золотую Антилопу».

— Куда? — угрожающе взревел охранник, но я уже миновал дверь и был внутри помещения.

— Стой, — миролюбиво сказал я. — Стой, дай я тебе все объясню...

— Нечего объяснять! — Он снова стал оттеснять меня к дверям. — Рабочий день закончен, тебе тут делать нечего!

— У меня проблема...

— Проблема у тебя сейчас будет еще почище! — многозначительно пообещал охранник. И в подтверждение своих слов треснул мне дубиной по ляжке.

— Надо было по руке, — сказал я, морщась от боли. — Ты хочешь, чтобы я ушел, а сам лупишь по ногам! Вдруг сломаешь, как я тогда уйду?!

— Уползешь, — ухмыльнулся охранник.

— Смешно, — согласился я. — Знаешь, я тоже работаю таким вот...

— А меня не чешет, кем ты работаешь. — Охранник снова замахнулся дубинкой. Грубость и нежелание выслушать посетителя — вот его явные недостатки. С недостатками нужно бороться. Я прыгнул вперед, обхватил охранника, прижав его руки к корпусу, и двинул ему своим невысоким лбом в переносицу. Это был мой план номер два.

Потом я осторожно разжал свои объятия и дал охраннику сползти на пол. Вот теперь можно было спокойно работать.

Я оттащил оглушенного парня за конторку и положил рядом с ним на пол дубинку. А то ведь проснется, искать будет. Расстроится, если не найдет.

Потом я порылся в ящиках его стола и нашел большую коробку с ключами. Я забрал их все и пошел к двери комнаты, где работала Тамара. Как-то я поджидал ее в конце рабочего дня и видел, из какой комнаты она выходила. Не думал, не гадал, что мне это пригодится.

Ключи были помечены каким-то непонятным шифром, а на самой двери никаких табличек не было, поэтому пришлось подбирать ключи наугад. Через пять минут я подумал, что ключей здесь слишком много. Через шесть минут я понял, что истекаю потом. Через шесть с половиной я вспомнил, что охранник не обязан целую вечность валяться без сознания после реализации моего плана номер два. Я только собрался ввести ему повторную дозу снотворного, как вдруг очередной ключ повернулся в замке, и дверь плавно открылась, подалась вперед, будто приглашая меня заглянуть в недра риелторской конторы, хранящие сотни тайн и сюрпризов. Будь у меня время и будь у меня мозги, я наверняка нарыл бы в здешних бумажных завалах кучу ценной информации, которую можно было бы потом продавать по десять баксов за лист.

Но времени у меня не было, а мозги мои после службы в армии и работы на Карабаса стали — как бы это помягче выразиться? — слегка деформированными. Они не очень подходили для интеллектуальных трудов. Поэтому я не стал отвлекаться, я просто подскочил к шкафам и, не зажигая света, довольствуясь лишь коридорным освещением, в темпе раскидал с полсотни папок, пока мне под руку вдруг не попалась подходящая: «Заявки на покупку». Дата стояла подходящая — год и месяц нынешние.

— Фух, — довольно сказал я, прижимая папку к груди, но тут же моя радость испарилась, потому что из коридора послышался невнятный звук. То ли сквозняком захлопнуло форточку, то ли охранник пришел в себя и пытался что-то предпринять. Второе предположение мне не очень понравилось, поэтому я, как был, с папкой у груди, выскользнул в коридор и осторожно глянул в направлении выхода из конторы.

Так и есть. Охранник больше не валялся на полу, он сидел за своим столом, одной рукой поддерживая голову — ох и болела она у него сейчас, должно быть! — а другой манипулировал с телефонным аппаратом. Кажется, он даже набирал какой-то номер. Ясно, какой...

— Положь трубку! — свирепо сказал я, подкравшись к охраннику на цыпочках.

— А?! — вздрогнул он и обернулся, но трубку, на свою беду, из рук не выпустил.

— Положь трубку, тебе говорят!!! — рявкнул я и изо всех сил треснул охранника по черепу, а потом ударил еще, еще и еще, пока он, наконец, не затих. Я даже запыхался. Вырубить человека с помощью картонной папки с документами — это большое искусство, и, как любое искусство, оно требует времени и усилий.

Правда, я не был уверен, что охранник вырубился. По-моему, он просто притворился, закрыв глаза. Он понял, с кем имеет дело. С психом.

А я посмотрел на электронные часы на стене и действительно распсиховался. Я швырнул папку на стол, раскрыл ее и пустил свой указательный палец в краткое путешествие по списку желающих приобрести недвижимость. Я помнил, что Леха нацелился на пятикомнатную квартиру, и это облегчило мне поиски.

Номер в списке у Лехи был подходящий — тринадцатый. Рядом было написано, что Мухин А.П. проживает в гостинице «Интурист», номер 632. Я не стал выдирать листок из папки. Еще не хватало, чтобы на меня потом повесили кражу конфиденциальных документов фирмы. Я просто запомнил — «Интурист», 632.

Напоследок я погладил охранника по многострадальной голове. Та дернулась, как от удара током.

— Я ничего не взял, — сказал я. — Папку поставь на место, кабинет закрой. И никто ничего не узнает. Ведь не в твоих интересах раздувать скандал? Могут и уволить за недостаточную бдительность...

Охранник ничего не ответил, продолжая изображать потерю сознания. Я не возражал.

— И еще одно, — назидательно сказал я и поймал себя на мысли, что говорю прямо как ДК. Но я все же сказал: — Старайся сначала выслушать человека, а уже потом мочи его дубинкой. Веди себя культурно. Ты же не вышибала в кабаке...

Я вышел из конторы, но не побежал на троллейбус, а встал за угол, чтобы понаблюдать за действиями охранника. Минуты через три тот осторожно поднял голову, огляделся... И повесил снятую телефонную трубку. Потом взял со стола ключи и папку. И пошел по коридору ликвидировать следы моего налета.

Выходит, правду говорят — во всех людях есть что-то хорошее. Только нужно это хорошее разглядеть. И еще нужно заранее отобрать у человека резиновую дубинку.

 

6

...Через пару дней после исторической игры в карты я подкараулил Тамару возле ее дома. Мне не терпелось выразить ей свои чувства. И еще — просто интереса ради — я хотел послушать, что она скажет в свое оправдание.

Сначала она сказала:

— Ой! А, это ты...

— Ждешь кого-то другого? — мрачно поинтересовался я.

— Вообще никого не жду, — сказала Тамара и пошла мимо меня к подъезду, легкомысленно помахивая сумочкой. Я потащился следом, бросив перед этим тоскливый взгляд на Тамарин «БМВ», красующийся у подъезда. Когда-то Тамара обещала продать эту машину, чтобы из полученных средств заплатить мне за те бесценные услуги, которые я ей оказал в трудные дни после гибели мужа. Но время шло, а обещание как-то подзабылось. В смысле, Тамара его подзабыла. А когда я об этом напоминал, она делала удивленные глаза и спрашивала обиженным тоном:

— Что же мне потом, пешком ходить?

Я в свою очередь указывал Тамаре, что пешая ходьба полезна для здоровья, на что Тамара возражала, что со здоровьем у нее все в порядке.

— Где тебя носило? — спросил я, налюбовавшись на «БМВ».

— У меня было собеседование, — бросила через плечо Тамара.

— Прием документов в кулинарный техникум закончился, — съязвил я.

— Буду работать в фирме по продаже недвижимости, — гордо заявила Тамара, остановившись у лифта.

— Ну да, — недоверчиво сказал я. — Еще чего. Ты что, специалист? У тебя же образования нет.

— Главное не образование, — веско заметила Тамара, — а умение обаять клиента. А уж с этим я справлюсь.

Способности Тамары по части обаяния мне были отлично известны. Спорить не имело смысла, и я приступил к основному.

— Какого черта ты все это устроила?

— А? — Тамара невинно захлопала ресницами. — Где? Что?

— Карты, — напомнил я. — Это же была твоя идея.

— Ну и? Что было плохого в этой идее? Приятно вечерком перекинуться в хорошей компании...

— Ты предложила не просто игру, ты предложила игру на приз. А призом объявила себя.

— Господи, да это же была шутка, шутка! Что ты так взвился?!

— Ты знаешь, что это шутка, но ДК-то не знал! Он-то принял это за чистую монету!

— Это уже его личные проблемы, — сказала Тамара. — Да и ты хорош! Зачем тебе понадобилось крапить карты? Да еще и так топорно, что ДК смог все понять?

Я промолчал.

— Вот видишь, — укоризненно посмотрела на меня Тамара. — Ты тоже делаешь глупости, которые трудно потом объяснить...

— Я просто хотел выиграть, — нехотя проговорил я. — Ты сказала, что мы будем играть в карты... И я хотел выиграть, чтобы ты... Ну, чтобы ты увидела, что я лучше ДК. Я же видел, что он к тебе неровно дышит.

— Ой, Саша, ну ты и дурак, — покачала головой Тамара. — Ой, я даже и представить не могла, какой ты дурак...

— Дурацкая идея была твоя, — упрямо повторил я. — Сначала ты велела мне купить карты, а уже потом я...

— Все, все, — замахала на меня руками Тамара. — Слышать об этом больше не хочу!

Кабина лифта открылась, и Тамара поспешно юркнула внутрь. Уже из кабины она задумчиво посмотрела на меня и нажала на кнопку «стоп» в тот миг, когда двери стали закрываться.

— Ты со мной? — спросила она.

— А ты хочешь? — спросил я. Она молча кивнула, и я прыгнул в кабину, которая почему-то при этом вздрогнула и жалобно заскрипела. Тамара нажала кнопку своего этажа. Кабина поехала наверх, и Тамара как бы между прочим проговорила:

— Видишь, и совсем необязательно для этого портить колоду карт...

— Я дурак, — согласился я.

— Поэтому позвони ДК и извинись.

— Вот еще, — фыркнул я.

— Сейчас я выкину тебя из лифта, — пригрозила Тамара.

— Он и сам хорош, — буркнул я, но пообещал позвонить и принести свои извинения за нечестную игру. Я ведь и звонил. К счастью, ДК не ответил, а больше я и не пытался с ним связаться. Не было никакого желания общаться. Думаю, сам ДК испытывал по отношению ко мне примерно такие же чувства. Ну и черт с ним.

 

7

Вот если бы у меня было два чемодана с алмазами да в придачу еще и чемодан с деньгами, а еще если бы я знал, что бывший хозяин этих денег рвет на себе волосы от злости... Я бы тогда срочно рванул из города к чертовой матери. И ни за какие коврижки не сунулся бы в свой гостиничный номер. Номер 632 в гостинице «Интурист».

Мухин был не глупее меня, и потому в гостинице его не оказалось. В отделанном мрамором вестибюле «Интуриста» меня тормознули на удивление злые секьюрити, которые затем транспортировали меня к стойке администратора и заставили позвонить в номер 632.

Трубку никто не брал, и я печально вздохнул.

— Ну? — дохнул на меня мятой из раззолоченной пасти охранник. — Теперь ты понял, что тебе нечего тут делать?

— А если он спит? — предположил я.

— СПИД? — заржал второй. — А если у него СПИД, ты хотел сказать? Ну тогда ты влип...

Я печально посмотрел на эти жизнерадостные рожи. Пробивать их байками о профессиональной солидарности вышибал всего мира было так же перспективно, как проделывать швейной иглой отверстие в гранитной стене. Тут требовался иной подход.

— Мне нужно пять минут, — сказал я, разглаживая помятую сотенную купюру, которую я только что вытащил из кармана. — Я поднимусь, постучу в номер... Если там действительно никого нет, я уйду. Честное слово.

— Честное слово ценится дороже сотни, — обиженно сказал один из охранников. Я добавил еще пятьдесят, и эти два комода расступились, мгновенно потеряв ко мне всякий интерес. Я кинулся к лифтам, горько сожалея об утраченных деньгах. Знал бы, что так обернется, полез бы с черного хода. Да и вообще — слышал я, что в «Интуристе» самые высокие в городе расценки на блядей, но вот чтобы и охрана тут драла три шкуры... Перебор.

Лифт ехал на шестой этаж, а я думал о том, что все идет, как и должно идти. Мухин со своими чемоданами давно смотался из гостиницы. Возможно, он уже свалил из города. Значит, я впустую теряю время. Кроме гостиницы, у меня никаких ориентиров нет, и это значит, что шансов найти Мухина — ноль целых хер десятых. Протаскаюсь вот так всю ночь и весь завтрашний день, все будет впустую, и в результате Тамару порубит топором этот козел по мерзкой фамилии Тыквин...

Меня аж передернуло от этой мысли. В нелучшем состоянии я вышел из лифта в коридор шестого этажа. Неудивительно, что у меня сразу появилось желание вышибить дверь номера 632. Причем с разбегу и немедленно.

Но я страшным усилием воли заставил себя посмотреть на часы, а потом не менее страшным усилием внушил себе, что время у меня еще есть. Можно оставить дверь на петлях. Виси себе с миром.

Однако постучал я в дверь 632 номера хорошо. Сурово так постучал, как, наверное, налоговый полицейский в дверь офиса стучит, когда у него за спиной сотня омоновцев и два бронетранспортера, не считая поддержки с воздуха. После кулаков в ход пошли ноги, и дежурная по этажу примчалась ко мне на хорошей скорости, привлеченная грохотом. Это она сказала — «грохот». Лично я так не думал. Я вообще не обращал внимания на такие мелочи.

— Вы что?! — У дежурной аж очки встали дыбом. — Что вы делаете?

— Где вот этот вот... — я задохнулся, не в силах подобрать достойного слова в дополнение к фамилии Мухин.

— Я не знаю, где он. — Дежурная втиснулась тощим телом между мной и дверью, чтобы предотвратить дальнейшее уничтожение казенного имущества. Мой кулак повис в воздухе.

— Я вообще его не видела сегодня, — уверяла дежурная. — Я заступила в десять, и в это время его в номере уже не было... Так что хватит ломать двери!

— А я ломаю?! — оскорбился я. — Я просто постучал! Если бы я захотел сломать эту жалкую пародию на дверь, то сейчас бы тут щепки летали по всему этажу...

— Что вам нужно? — дежурная поставила вопрос ребром.

— Мне нужен Мухин, — откровенно сказал я.

— Ну так зайдите завтра.

— Чего? — не понял я. — Какое завтра?

— Он же не выписался из гостиницы. Значит, рано или поздно появится. Или сегодня вечером, или завтра утром.

Я отошел от двери, печально вздыхая, потирая кулак и думая о наивности дежурной — если человек проплатил номер на неделю вперед, это не значит, что он собирается жить тут хоть лишний день. Это трюк, это отвлекающий маневр, рассчитанный на идиотов, которые купятся и будут сидеть под дверью номера 632 еще семь дней.

Но я-то не идиот. Так мне кажется. УДК по этому поводу есть другие соображения, ну да черт с ним, с ДК.

— Знаете... — Я прислонился к стене и посмотрел на дежурную исподлобья, стараясь выглядеть растерянно и жалобно. — Я ведь не могу ждать его до завтра. Мне нужны бланки.

— Какие бланки?

— Бланки нашей фирмы, — сказал я, ощущая внутри какое-то немыслимое сочетание страха и восторга. Мне было страшно от того, что я вдруг стал врать напропалую, и я кайфовал от того, что вранье перло из меня, как фарш из мясорубки «Мулинекс». Я совсем не думал, но слова тем не менее вылетали одно за другим, складываясь в нечто целое.

— Мы с ним, — я гневно махнул рукой в сторону закрытой двери номера 632, — в одной конторе работаем. У нас сегодня вечером подписание договора с важной фирмой, и я должен был забрать у него бланки договоров... Но его нет! — Я нервно задергал головой. — А мне через час нужно быть уже на подписании... Если я эти бланки не добуду... Шеф меня потом поимеет и в хвост, и в гриву!

Выдав эту фразу, я даже поежился, как бы представляя свою страшную участь. Дежурная, однако, не изменилась в лице.

— Он меня просто убьет, — добавил я. — Этот Мухин, он давно уже в фирме работает, ему ничего не будет. А меня только месяц назад взяли, так что всех собак на меня повесят! — Я с горя треснул себя кулаком по лбу. Оказалось, что это больно. Но я на всякий пожарный двинул себя по черепу еще разок, а уже потом бросил осторожный взгляд на дежурную.

Хладнокровной стерве было меня совсем не жаль. Я стал подумывать уже о том, не начать ли мне биться головой о стену, как вдруг хладнокровная стерва ожила и неуверенно спросила:

— Ну... А что я, собственно, могу сделать?

— Откройте мне его номер, — быстро выпалил я, молитвенно складывая ладони. — Я заберу бланки и улетучусь отсюда в один миг!

У дежурной лицо стало меняться так, как будто я только что предложил ей заняться сексом в извращенной форме. Впрочем, сама мысль о сексе с хладнокровной стервой была извращением.

— Что вы такое говорите? — процедила она. — Как это я вам открою чужой номер?

— Это не чужой номер! Это номер моего товарища по работе! — затараторил я. — Он мне как родной, этот козел, который непонятно где шляется! Он, когда придет, вам спасибо скажет!

— Зато что мне скажет начальство, если узнает?..

— Не узнает! — решительно заявил я. — Мы сейчас по-быстрому все обделаем...

Неожиданно даже для самого себя я взял дежурную под ручку и направил ее в сторону маленькой комнатушки, где стоял письменный стол, а в ящике стола лежали ключи от номеров, еще там висел на стене перечень обязанностей дежурной по этажу, но я не хотел обращать внимание на эту глупую бумажку.

— Куда?! Куда?! — сдавленным голосом заверещала дежурная, пытаясь избавиться от моей руки. — Я все равно вам не дам ключей, я даже не знаю, кто вы такой...

— Коллега по работе, — напомнил я, не выпуская женщину и непринужденно подталкивая ее бедром в нужном направлении. В нужном мне направлении.

— Откуда я знаю, что вы коллега? Документы мне пока жите, что вы коллега! Где ваши документы? — Слово «документы» стало для дежурной последним рубежом обороны. Она выскользнула из моих рук и шмыгнула в свою комнатушку, не переставая повторять: «документы, документы, документы...»

Я почесал в затылке. Мысли копошились, как ленивые мухи поздней осенью. Я, конечно, мог отыскать в карманах какую-нибудь бумажку с печатью, но ни в одной из этих бумажек не значилось, что я являюсь товарищем по работе Алексея Мухина, большого специалиста по «кидняку».

Я снова почесал в затылке, но мысли не стали от этого вертеться быстрее. Тогда я посмотрел на часы. Восемъ часов вечера. И где я? Все в той же глубокой заднице, что и после знакомства с кулаком Тыквина. У меня нет ничего. Кроме быстро утекающего времени.

— У меня... — я лихорадочно захлопал по карманам, одновременно строя очередную жалобную физиономию. — У меня нет сейчас с собой документов.

— Ну так что же вы от меня хотите? — развела руками дежурная.

— А вы запишите, — неуверенно сказал я. — Запишите, я вам продиктую... Фамилию, имя, отчество, паспортные данные... Потом, если что, найдете меня...

— Как это — запишите? — продолжала махать руками дежурная.

— Моя фамилия Альтшуллер. Зовут Роман Абрамович. Работаю в ТОО «Якутская алмазная компания». Паспортная серия...

После того как я назвал фамилию Альтшуллер, дежурная переменилась в лице, как-то нехотя взяла ручку и стала записывать на листке бумаги весь тот бред, который я диктовал. Вероятно, бред звучал правдоподобно. Вероятно, она думала, что, если бы я захотел соврать, я бы назвал фамилию поприличнее, чем Альтшуллер. Кто же в здравом уме и трезвой памяти полезет в евреи? К тому же дежурная слазила в ящик стола, достала мухинскую регистрационную карточку и отыскала нужную строчку:

— Да... Из Якутска он приехал, все верно. Вы тоже из Якутска приехали?

— Конечно! — трагически воскликнул я. — Только я у родственников остановился, а не в гостинице! Думал сэкономить, а тут вон что получается... Где этого дурака черти носят?! — уже десятый раз я задавал этот риторический вопрос, совершенно не надеясь получить на него ответ.

— Я все записала, — строго проговорила дежурная. — И если что...

— Конечно! — Я едва не бросился с поцелуями на дежурную, но в последний момент сдержал свой порыв, чтобы, вывернув шею, пробежать глазами строчки регистрационной карты Мухина. Ничего особенного — год рождения, место прописки... Кстати о прописке — я выдал дежурной полную лажу по поводу Альтшуллера, за исключением адреса. Но по этому адресу проживал никакой не Альтшуллер, а мой приятель по кличке Лимонад. Зачем я это сделал — черт его знает. Некогда было придумывать фальшивый адрес. Я же еще не наловчился так врать, как Мухин. Но у меня все впереди.

 

8

К счастью, дежурной не пришло в голову идти за мной в номер 632 и контролировать мои действия. Иначе пришлось бы снова что-то выдумывать, пришлось бы выкручиваться и объяснять, почему я ищу бланки договоров в платяном шкафу, в ванной комнате и тому подобных неподходящих местах. Но меня-то на самом деле интересовали, конечно же, не бланки, которых в природе не существовало, меня интересовали следы пребывания Мухина в номере, меня интересовали зацепки, которые могли направить меня дальше по следу.

Но таких зацепок Мухин не оставил. Этот алмазный магнат, этот олигарх недоделанный, он оставил в номере россыпью всякие безделушки, которые в целом создавали впечатление, что в помещении кто-то живет, однако по следу меня направить не могли ни старая зубная щетка, ни пачка городских газет, ни синие шлепанцы, ни черная спортивная сумка. Абсолютно пустая, но выставленная на середину комнаты, чтобы броситься в глаза любому, кто сюда войдет. А еще здесь была она...

Она лежала на столе. Стол, в свою очередь, стоял возле окна, и легкий сквозняк неминуемо сдул бы листок бумаги на пол, поэтому Мухин заботливо придавил ее пепельницей. Ее — то есть записку.

Записка не так бросалась в глаза, как черная спортивная сумка или шлепанцы возле кровати, но она непременно должна была попасться на глаза тому, кто решил бы внимательно обыскать номер. Оставалось только предположить, кто, по мнению Мухина, должен был сюда наведаться с неофициальным визитом.

Я подошел к столу, отложил в сторону пепельницу и взял в руки записку. Нет, ожидали здесь явно не моего появления. Во всяком случае, мне текст записки ничего не говорил.

Там было написано: «Барыня будет сердиться. Леша». Смысла в этом, на мой взгляд, не было никакого. Но это только на мой взгляд. Проблема заключалась в том, что моему взгляду была доступна лишь часть картины, ну а тот, кто видел все...

Он, наверное, понимал, что означают эти четыре нелепых слова, небрежно нацарапанные на листе бумаги и оставленные на столе... В конце концов и я узнал их смысл. И не обрадовался.

 

1

Бывают лица круглые, бывают лица квадратные, но вот лица треугольные до того дня попадались на моем жизненном пути крайне редко, да и то больше по пьяни. Тут же я был трезв на сто процентов, а геометрическая форма белого пятна над кожаной курткой не менялась по мере того, как я приближался к конторке дежурной по этажу. У парня был очень узкий подбородок и очень широкий лоб, еще более бросавшийся в глаза из-за короткой стрижки. Впрочем, мне не было до него никакого дела. Я кивнул на ходу дежурной, что должно было означать: «Все, я закончил свои дела». Дежурная как-то слишком нервно улыбнулась, а парень с треугольной рожей вдруг сделал маленький шажок назад и оказался у меня на пути.

— Извините, — сквозь зубы процедил я и задвинул парня на место. Тот удивленно вытаращился, не ожидая такого оборота дела, но мне некогда было вступать в долгие разговоры, которые неизбежно закончились бы матом и свернутыми набок челюстями. У меня вообще было хреновое настроение. А у кого оно было бы хорошее после всех этих событий?

Я был возле лифта, когда дежурная ожила и подала голос:

— Ключ...

Я чертыхнулся, подошел к конторке и выложил перед дежурной ключ от мухинского номера, после чего вернулся к лифту.

— Спасибо, — сказала дежурная мне в спину.

— Шестьсот тридцать второй, — добавил гнусавый голос. Я обернулся, огляделся и не увидел никого, кроме дежурной и типа с треугольной рожей. Из чего я сделал вывод, что гнусавый голос принадлежит Треугольному. Бедняга, с таким лицом, да еще и голосок не ангельский... Его, должно быть, совсем девушки не любят. При воспоминании о девушках я снова занервничал, посмотрел на часы и решил не отзываться на гнусавости треугольной рожи.

Рожа сама напомнила о себе.

— Меня тоже интересует шестьсот тридцать второй...

— Ничего интересного там нет, — сказал я, рассматривая кнопку вызова лифта.

— Как сказать...

Я прислушался к шуму идущей наверх кабины и ничего не ответил.

— Самое интересное там — это, конечно, жилец, — продолжал гнусавить Треугольный. Что-то скрипнуло, и я понял, что скрипит кожаная куртка, а это значит, что Треугольный сдвинулся с места. Он что, хочет прыгнуть ко мне на спину? Бедняга, он не в курсе, что у меня сегодня очень хреновое настроение. В обычный день я бы просто сломал ему руку, а сейчас я запросто могу скинуть его в шахту лифта. Если он еще хоть раз скрипнет у меня за спиной.

— Вы случайно не знаете, где сейчас ошивается этот козел? Я имею в виду Мухина...

— Нет, — сказал я. Уже позже у меня мелькнула мысль, что этого типа стоило прижать к стенке и выпытать у него все, что он знал про Мухина. Ведь если мы оба его искали, значит, нам стоило обменяться информацией. Хотя бы в одностороннем порядке. Но тогда, стоя возле лифта, я был слишком зол и слишком напряжен, чтобы нормально соображать.

— Я бы мог вам заплатить за информацию о его местонахождении, — сказал Треугольный, — подумайте...

Эта его фраза тоже должна была навести меня на мысль, что глупо так резко срываться, что нужно выжать из Треугольного все, что можно. В конце концов такая мысль меня посетила, но я к тому времени был уже далеко от гостиницы.

Открылись двери лифта, и я вошел в кабину, прислонился к стене, вынужденно повернувшись лицом к треугольному типу. Тот был совсем рядом и гипнотизировал меня взглядом чуть раскосых глаз.

— Подумайте, — повторил он. — Мне очень нужен Мухин...

Согласно его совету, я подумал. Махнул вперед левой рукой и разжал пальцы. Скомканная бумажка, обнаруженная мною на столе в мухинском номере, спланировала на пол, к ногам треугольного типа.

— Если вы ищете Мухина, — сказал я, — то это для вас.

То ли двери лифта закрывались очень медленно, то ли парень с треугольной рожей оказался суперпроворен, только еще прежде, чем лифт тронулся с места, записка оказалась в его пальцах, в секунду его глаза пробежали ее короткий текст.

Последнее, на что я обратил внимание, прежде чем сомкнувшиеся двери скрыли от меня интерьеры шестого этажа и парня в кожаной куртке на их фоне, было его исказившееся лицо. Я только не совсем понял — была ли это внезапная радость или столь же внезапный испуг или злоба...

Одно я мог сказать точно — записка произвела впечатление.

 

2

Дальше я перемещался словно на автопилоте — я спустился на лифте в вестибюль, вышел на улицу, сел в троллейбус... Минут через десять я запоздало сообразил, что еду куда-то не туда. Я выскочил на следующей остановке, однако легче мне от этого не стало — то ли это была дальняя незнакомая мне окраина, то ли в вечернем сумраке улица приобрела неузнаваемый вид. Тусклые огоньки фонарей лишь подчеркивали, насколько сильна и густа окружающая меня темнота.

Это лишь добавило мне злости. В том числе злости на самого себя. Ну а злиться и соображать у меня никогда не получалось, поэтому сориентироваться в темных улицах я так и не смог и, увидев огни фар, бросился к подвернувшемуся «жигуленку», как на спасительный огонь маяка.

Возможно, что в мыслях у водителя не было идеи заниматься частным извозом в столь позднее время, но только другого варианта у него не оставалось после того, как я пулей бросился под колеса его машины. Оказался я все же не под колесами, а на заднем сиденье.

— "Золотая Антилопа", — сказал я и махнул рукой, что означало «трогай!». Мне нужно было успокоиться и собраться с мыслями, а лучшего места для таких занятий, чем «Золотая Антилопа», я не знал. Ну, то есть, возможно, они и существовали в природе... Какие-нибудь читальные залы академических библиотек или удаленные от городов специальные медицинские клиники. Я догадывался, что нечто подобное должно где-то быть, но мне такое пока не попадалось, потому приходилось решать все свои проблемы в «Золотой Антилопе». Кстати, там же можно будет стрельнуть у Карабаса полсотни, чтобы расплатиться с водилой — в ходе визита в гостиницу мои карманы понесли невосполнимые утраты, и теперь оттуда раздавалось негромкое пение романсов.

Я сделал спокойное и самоуверенное выражение морды, чтобы водила не догадался о моем финансовом положении, и даже попытался что-то насвистывать в такт магнитоле. То ли мелодия оказалась слишком сложной, то ли губы меня не слушались — короче, лажа вышла вместо пения. Я посмотрел на циферблат часов, что мирно тикали себе на приборной доске и не подозревали, что с каждой секундой дела мои становятся все хуже. Ну и Тамарины тоже. Судя по стрелкам, до полуночи оставалось примерно полчаса. Я постарался высчитать, сколько еще мне осталось, учитывая, что на счетчик меня поставили в четырнадцать сорок три. Цифры почему-то не складывались, и я решил посчитать другое — сколько часов уже безвозвратно канули в вечность, пока я бестолково, тупо, по-дурацки... Короче говоря, пока я в своем обычном стиле пытался отыскать Мухина. Примерно то же самое, что искать иголку в стоге сена.

Эти цифры у меня тоже не сложились, и я совсем скис — мало того, что у меня в башке не было никаких идей по поводу поисков Мухина, у меня явно вообще отмирали клетки головного мозга. Уже не получалось складывать простые числа. Так и до психушки недалеко.

Так что, когда мы подкатили к «Золотой Антилопе», настроение у меня было хуже некуда. Руки тряслись, подбородок дрожал, и водила стал с опаской поглядывать в свое зеркальце. У него были на это основания.

— Погоди, — пробормотал я в ответ на выжидающий взгляд шофера, — сейчас я вынесу тебе деньги...

— Может, не надо? — кажется, в его голосе не было иронии.

— Надо, надо, — сказал я и кинулся к дверям «Антилопы». Возле этих самых дверей стоял на нетвердых ногах хорошо одетый мужик и, судя по выражению лица, решал для себя важный вопрос — то ли сейчас сблевать, а потом войти в бар, то ли войти в бар и уже там все сделать. Появление таких типов служило верным знаком того, что веселье в разгаре и в «Антилопе» очередной аншлаг.

У дверей я случайно задел локтем задумчивого мужика, того понесло куда-то в сторону и там вывернуло.

— Всегда вам рады, — по привычке проговорил я, толкнул дверь и тут же налетел на что-то твердое. Твердым предметом оказалась коленка Фарида, и это колено было частью Фаридовой ноги, а всю ногу Фарид вытянул, чтобы перегородить проход.

— Народу полно, — пояснил Фарид, встретившись со мной взглядом.

— Ну так закрой дверь, — посоветовал я.

— Так они же выходят, — лениво протянул Фарид. — Сначала закроешь, а потом ходи всем открывай... Ногой проще.

— Черт с тобой, — сказал я, оставив на будущее упоминание об обнаруженных сегодня мною двоих претендентах на Фаридово место. Ногой он, видите ли, работает... — Черт с тобой, дай мне лучше полсотни, — сказал я, нервно сжимая и разжимая пальцы.

— Полсотни баксов? — уточнил деловой Фарид, запуская широкую пятерню в левый карман.

— Рублей, рублей! — нетерпеливо дергался я, а Фарид с восточной невозмутимостью запустил руку в правый карман и выудил оттуда приличную пачку денег, перехваченную резинкой. Одну купюру он выделил мне.

Деньги я взял, но вид пачки заставил меня нахмуриться. Я в свое время тоже сидел в «Антилопе» на дверях, но почему-то карманы мои никогда не были столь заполненными, как у Фарида. Странно. Вероятно, что-то я в этой работе не просек.

Я выскочил на улицу и отдал деньги водителю «жигуленка». Кажется, он даже удивился.

Этот вопрос был урегулирован, и я поспешил в «Антилопу» собираться с мыслями. Благополучно миновав коленку Фарида, я целеустремленно двигался в сторону стойки бара, расталкивая танцующих, как вдруг раздался истошный вопль Карабаса:

— Полночь!

Я вздрогнул и остановился. На самом деле этот выкрик означал лишь то, что в ближайшие пять минут Карабас будет бесплатно поить шампанским всех девиц, которые успеют к нему прорваться. Кстати, «всех» — это были только слова, потому что на деле Карабас ограничивался лишь одной бутылкой дармового напитка. Зато визгу, толкотни и восторгов было на целый ящик.

Но мне было не до шампанского, хотя эти длинноногие лошади на каблуках едва не сшибли меня с ног, устремившись на водопой. Я снова подумал о времени. Уже наступили новые сутки, а стало быть, все меньше оставалось у меня часов и минут... и секунд...

Пока я пришел в себя и пока проталкивался к Карабасу, пятиминутка счастья закончилась, девки схлынули, и Карабаса я обнаружил погруженным в разговор с каким-то мужичком невысокого роста в сереньком костюме, с прогрессирующей лысиной. Судя по физиономии Карабаса, ему этот разговор удовольствия не доставлял — обычное дело, нудный поддатый клиент.

Я вспомнил о своих служебных обязанностях, взял мужичка под мышки и переставил на несколько метров в сторону от стойки, поближе к танцующим девицам. Может, кто-нибудь его подцепит. Или он кого-нибудь снимет.

— Слушай, Карабас, — обратился я к хозяину «Антилопы», который, слушая меня, не переставал манипулировать шейкером, но делал это как-то заторможенно. Без огонька. — У меня проблема. Мне нужно срочно найти того мужика... Что?

Я не сразу это понял, но потом все же до меня доперло — у Карабаса были какие-то странные глаза. Такие бывают у моего приятеля Лимонада, когда он обкурится травой и изумленно-восторженно взирает потом на окружающий мир. Карабас дряни не курил, он употреблял только натуральные продукты, то есть водку.

— Чего ты так на меня таращишься? — напрямую поинтересовался я. Карабас поманил меня пальцем и прошептал почти на ухо:

— Крут, крут. Не ожидал.

— Чего ты не ожидал? — раздраженно спросил я.

— Я бы так не смог, — продолжал изъясняться загадками Карабас. — Я бы поостерегся...

Ну точно — крыша у меня поехала. Я не мог складывать числа, а теперь еще и не понимал Карабаса. Он говорил какие-то простые вещи, а я в них не врубался. Все, финиш. Следующая станция — дурдом.

— Мне нужно выпить, — выдавил я из себя. — Срочно. С этим в «Антилопе» никогда проблем не было. Карабас понимающе кивнул, на миг задумался, а потом плеснул мне белого мартини. Я только взял бокал в дрожащие пальцы, как рядом нарисовался давешний мужичок в сером. Девки на него не клюнули.

— Только сиди молча, ладно? — сказал я ему. — Не действуй людям на нервы. У меня и так день хреновый выдался...

Карабас изменился в лице и куда-то пропал. Но я уже не обращал на него внимания.

— А что так, Саня? — внезапно подал голос мужичок в сером, и я почувствовал, что мартини идет куда-то не туда. — Какие у тебя вдруг неприятности случились?

Я некоторое время отчаянно боролся с мартини, направив его в конечном итоге по пищеводу вниз, как и было задумано. А потом повернулся к мужичку в сером и заглянул ему в лицо. Раньше я как-то не догадывался это сделать.

— Лев Николаевич? — осипшим голосом произнес я, не веря своим глазам точно так же, как только что не поверил своим ушам. — Это вы?

— Разве меня можно с кем-то спутать? — грустно улыбнулся Лев Николаевич. — Разве я похож на какого-нибудь артиста? Или на певца?

— Ну... — после всего того, что я уже сделал сегодня с подполковником милиции Львом Николаевичем Лисицыным, требовалось каяться, каяться и снова каяться. Или говорить комплименты. — Вы немного похожи на этого... На Клинта Иствуда, — брякнул я, надеясь, что Лисицын оценит сравнение.

— Да? — осторожно переспросил Лисицын. — Но он же негр. По-моему.

Я в этот момент согласился бы с Лисицыным в чем угодно, но Карабас возмущенно рявкнул:

— Еще чего! Белее белого!

— Вот оно как, — сказал Лисицын, принимая от Карабаса кружку с пивом. Непонятно было, то ли он решил, что над ним издеваются, то ли всерьез был польщен сравнением. — Стало быть, ты, Саня, спутал меня...

— С Клинтом Иствудом, — немедленно подтвердил я, чувствуя носящийся в воздухе запах легкого безумия. — Со спины запросто можно спутать. Если в я знал, что это вы, Лев Николаевич, так я бы ни за что...

Мне стоило добавить, что я ни за что и никогда бы не предположил, что подполковник милиции Лисицын забредет в «Золотую Антилопу», будет стоять рядом со мной и дуть на пену... Но я тактично промолчал.

— А что же у тебя за проблемы? — по-отечески заботливо спросил Лисицын, искоса поглядывая в мою сторону. — Помятый ты какой-то...

— А он всегда такой! — немедленно прикрыл меня Кара-бас. Чтобы Лисицын не заглянул ему в искренние глаза, Карабас спрятался под стойкой и гремел там какими-то бутылками, изображая неотложную ответственную работу.

— Проблемы... — Я постарался беззаботно махнуть рукой, но вышло нечто вроде эпилептических конвульсий. — Так, ерунда. Это личное, Лев Николаевич.

— Личное? — Лисицын наморщил лоб. — Это у тебя все с той... Как ее? Тамара, да?

— Тамара, — сказал я, стараясь быть спокойным. Лисицын, между прочим, посмотрел на часы, и от этого случайного жеста меня прошиб пот.

— Ну, как у вас с ней? Все нормально?

— Нормально, — сказал я.

— Ну и слава богу, — кивнул Лисицын. — Хотя, — добавил он тут же, отставив кружку с пивом, — если у вас все нормально, тогда с кем же проблемы?

Я молча смотрел на Лисицына, тот молча смотрел на меня, затем со вздохом произнес:

— Хотя это, конечно же, не мое дело. Это ваше личное дело, не правда ли?

Я кивнул. Слов у меня уже не осталось.

— Вы только поосторожнее, — посоветовал Лисицын. — Чтобы без жертв и разрушений. Я ведь знаю, чего от вас обоих можно ожидать...

— Ха-ха, — сказал я, невинно улыбаясь. — А сами-то, Лев Николаевич, решили расслабиться сегодня, да?

— Если бы, — мрачно проговорил Лисицын, и, как по мановению волшебной палочки, из-под стойки возник Карабас. — Дела у меня к вашему милому заведению...

— Какие? — поторопился спросить я, чтобы перевести, наконец, разговор в более безопасное русло. Карабас знал, о чем речь, и, судя по выражению лица, не считал эту тему безопасной. Однако вопрос был уже задан.

— Не слишком хорошие, — Лисицын полез во внутренний карман пиджака и выложил на стойку передо мной несколько цветных фотографий, на которых в разных ракурсах был запечатлен холеный упитанный мужчина лет пятидесяти с седыми висками.

— Красился? — спросил я, тыча пальцем в виски.

— Почему? — удивился Лисицын.

— А не клеится со всем остальным, — сказал я, прищуриваясь для пущего понта. — Весь он такой гладкий и сладкий, как поросеночек, а седина просто так не появляется, она появляется от напрягов...

— Гонишь, — сказал Карабас, строя скорбное выражение лица. — Уж сколько у меня в жизни было напрягов — никому столько не пожелаю! И где, спрашивается, моя благородная седина? — Он наклонил взлохмаченную голову в сторону подполковника и потряс ею для убедительности.

— Действительно, — сказал Лисицын.

— Может, ты не там смотришь? — предположил я. — Может, у тебя седые волосы под мышками? Или еще где...

— Очень смешно, — фыркнул Карабас и исчез под стойкой.

— Но вообще-то этого типа мы ищем не для того, чтобы проверять, натуральная у него седина или нет, — проговорил Лисицын, опасливо поглядывая на разошедшихся студенток коммерческого колледжа, одна из которых сняла бюстгальтер и теперь лихо вращала им над головой. Лисицын на всякий случай втянул голову в плечи.

— А зачем вы его ищете? — поддержал я беседу, хотя мне было глубоко плевать на седого мужика. В то же время я не мог просто так послать Лисицына. Во-первых, Лисицын бы это запомнил, и это бы вылезло мне потом боком. Во-вторых, это было просто неприлично, потому что наши с Лисицыным отношения несколько выходили за рамки обычных отношений нормального человека и мента. Одна из причин заключалась в том, что Лисицын был знаком с моим отцом, вторая — именно Лисицын в свое время расследовал убийство Тамариного мужа. А стало быть, он очень хорошо знал, что представляет собой Тамара, что представляю собой я... Короче говоря, ссориться мне с ним было не резон. Я и не стал ссориться, я решил дослушать до конца.

— Мы его ищем, потому что он пропал, — глубокомысленно изрек Лисицын.

— Неужели? — удивился я. — Как это его угораздило?

— Угораздило, — дал исчерпывающий ответ Лисицын. — Америдис его фамилия. Не приходилось слышать?

— Не-а, — решительно замотал я головой.

— Я тоже фамилию раньше не слышал, — вмешался Карабас. — А вот рожа... Сдается мне, похожий мужик на прошлой неделе пустые бутылки тут на углу собирал. Костюмчик на нем, правда, не такой шикарный был, но так ведь не в костюме дело, а в человеке...

— Сильно сказано, — одобрил я. Давно было замечено, и не только мной, что после полуночи Карабаса тянуло на философствование.

— Вряд ли он собирал бутылки, — сказал Лисицын. — Не его профиль. Его профиль — это финансовые операции. Странно, что вы не слышали его фамилию. Года три назад накрылась фирма, которую он создал. Из тех фирм, что набирали у доверчивых граждан денежные вклады, а потом испарялись... Этому бедняге не повезло, на Канары он смотаться не успел, его взяли и довели дело до суда...

— Я же вам вроде немного наливал, товарищ подполковник, — с ухмылкой проговорил Карабас. — А вы уж такие сказки рассказываете...

— Его оправдали, — пояснил Лисицын, и Карабас удовлетворенно заметил:

— Ну, вот это уже похоже на правду.

— Его оправдали в связи с какими-то там обстоятельствами... А потом он всплыл чуть ли не в правительстве. Ну, не в самом правительстве, а где-то рядом. То ли консультантом, то ли советником...

— Он кого-то обул в правительстве, — быстро сказал Карабас. — Правильно? И теперь его ищут. Так?

— Не знаю, какие у вас основания так рассуждать... — Лисицын нахмурился и чуть отодвинулся от Карабаса, как бы подчеркивая, что не хочет иметь ничего общего с такими опасными мыслями. — Две недели назад господин Америдис приехал к нам в город. А назад в Москву не вернулся...

— Значит, — подхватил Карабас, — кто-то из бывших вкладчиков подкараулил господина Америдиса на улице и, так сказать, выместил все, что накопилось. С последующим расчленением тела и утоплением оного.

— Почему бы вам не поступить на работу в наш аналитический отдел? — язвительно поинтересовался Лисицын. — С такими мыслями далеко пойдете...

— Я у вас не смогу работать, — признался Карабас. — Я встаю поздно. И форму терпеть не могу...

По лицу подполковника было понятно, что общение с Карабасом его порядком утомило, и я счел своим долгом вмешаться:

— А почему вы ищете Америдиса в «Золотой Антилопе»?

И почему вы вообще лично этим занимаетесь? Неужели помоложе никого не нашлось — всяких там Вась и Коль? — Я вспомнил парочку жизнерадостных подчиненных Лисицына, любителей оттачивать искусство рукопашного боя на подследственных.

— Вася и Коля тоже в загоне, — сказал Лисицын. — Сам понимаешь, если у человека куча знакомых в министерстве, причем не только в нашем... Когда такой человек пропадает, то гоняют всех, не смотрят на звания и возраст. Вроде бы видели его в вашем кабаке. Я вот и решил наведаться, порасспросить...

— Вот, — торжествующе произнес Карабас. — Я же вам говорил! Я его здесь видел!

— С бутылками-то? Вряд ли...

— Его накачали наркотиками, переодели в тряпье и внушили, что он бомж, — немедленно заявил Карабас. — Так сейчас расправляются с политическими противниками в цивилизованных странах. Убийство — это слишком просто, это примитив, это уже немодно... Зомбирование — вот актуальная штука!

— Нет, пожалуй, нам в аналитический отдел психи не нужны, — рассудительно сказал Лисицын. — Вот разве что в Москву, в министерство тебя рекомендовать... Так что, Саня, — подполковник посмотрел на меня, — не видел его?

Я отрицательно покачал головой.

— Не исключено, — Лисицын обращался уже к Карабасу, — что мне придется наведаться сюда еще раз. Уже по полной программе — с ОМОНом...

— Фу, как пошло, — поморщился Карабас.

— ...с переписыванием фамилий всех людей, которых мы тут застанем. С допросом каждого из этой компании. Авось кто и припомнит гражданина Америдиса. Суеты, правда, много будет, ну так что ж поделаешь, — Лисицын развел руками и отошел от стойки.

— Дот ведь загадка природы, — зло бросил Карабас. — Чуть что — громят именно меня! Будто единственный кабак в этом вшивом городе!

— Единственный кабак с такой репутацией, — уточнил Лисицын. — Это же у вас летом сломали челюсть депутату городской Думы. А потом его нашли убитым.

— Во-первых, ему не сломали челюсть, ему просто выбили несколько зубов, — уточнил я, потому что знал обстоятельства инцидента лучше, чем кто бы то ни было. Кроме, разумеется, самого бедняги-депутата. Но с мертвого что возьмешь?

— А во-вторых, убили-то его не у нас, — продолжил Карабас. — А в-третьих, раз он депутат, пусть пишет законы, а не шастает по кабакам...

— Это ваше личное мнение, — холодно произнес Лисицын. — А мое личное мнение состоит в том, что скоро к вам наведаются гости. И если вы что-то знаете по поводу исчезнувшего гражданина Америдиса, то скажите сейчас, не дожидаясь теплой беседы в отделении милиции...

— Я сегодня же позвоню своему юристу, — важно сказал Карабас. — И он будет наготове.

Лисицын снова развел руками, как бы говоря: звони кому хочешь, но неприятностей тебе не избежать.

Подполковник двинулся к выходу, протискиваясь среди разгоряченной молодежи, и я, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, бросился следом. Карабас понял меня по-своему и напутственно прошептал скороговоркой:

— Да, да, успокой его, уболтай...

Но я-то кинулся вслед за Лисицыным совсем не ради убалтывания. У меня был другой интерес — свой собственный.

 

3

— И тебе еще не надоело все это? — Лисицын сделал жест рукой, под которую попало и здание «Золотой Антилопы», и две юные шлюшки, клеившиеся к забрызганному грязью «мерсу», и мусорные баки, забитые пустыми бутылками и пивными банками. Вокруг было куда больше всякого дерьма, но поскольку из осветительных приборов работали только луна и вывеска «Антилопы», многое скрывалось в темноте. Впрочем, и от того, что было видно, Лисицын брезгливо морщился.

— Неужели ты не можешь найти работу поприличнее?

Он спрашивал это уже в десятый раз. А я так и не придумал вразумительного ответа на этот вопрос. Я просто пожал плечами.

— Н-да, — осуждающе смерил меня взглядом Лисицын. — Ну а насчет этого Америдиса? Ты на самом деле не в курсе?

— А какой мне смысл врать? — простодушно сказал я и тут же посочувствовал подполковнику. — Что, затрахали вас московские начальники?

— В хвост и в гриву, — нехотя признался Лисицын. — Целую неделю уже продолжается этот дурдом... — он мотнул головой, словно желая избавиться от кошмара с Америдисом, как избавляются от назойливого видения. — А у тебя, значит, все нормально? — Подполковник испытующе посмотрел на меня, и я не разочаровал его.

— Не совсем, — сказал я.

— Ага, — удовлетворенно кивнул Лисицын. — Я же слышал там, в кабаке...

— Не то чтобы серьезные проблемы, но вообще-то...

— Если я чем-то могу помочь, — Лисицын значительно потряс меня за локоть. — Ты не стесняйся, обращайся...

Я раскрыл рот, но потом задумался, что же мне говорить, и в результате из моего раскрытого рта раздалось лишь невнятное «Э-г-м-г-м...». Лисицын терпеливо ждал, пока мои мысли оформляются в какой-нибудь членораздельный эквивалент. Ждать ему пришлось долго, потому что соображал я туго.

Вопрос заключался в том, что именно я могу сказать Лисицыну? Сказать ему все — то есть что Тамару взяли в заложницы, и если я до двух часов дня не добуду гражданина Мухина с чемоданом денег, то ее порежут на куски? Сказать-то можно. И Лисицын наверняка согласится помочь. Но что из этого выйдет? Один-то Лисицын это дело не потянет, он же не супермен. Значит, придется ему ставить под ружье всю свою команду. А команда у него еще та. Недолго мне довелось общаться с Колей и Васей, но я успел сделать выводы, что кто-то из них стучит о ментовских делах известному авторитету Гиви Хромому. Где гарантия, что никто не стучит тыквинской компании? А если кто-то стучит, то Тыквин моментально обрубит все хвосты, чтобы никто потом к нему придраться не мог. А потом порубит Тамару, чтобы уж совсем замести следы. Ну а чуть позже грохнет меня, чтобы не совался за помощью в милицию. И это будет уже совсем печальный конец.

Когда я все это обдумал, выкладывать Лисицыну стопроцентную правду-матку мне вдруг расхотелось.

— Ну так что там у тебя? — подбадривал меня Лисицын.

— Э... — сказал я. — Ну-у-у... Мне тоже надо найти одного парня.

— Какого парня?

— Одного козла, — мрачно сказал я. — Деньги он у меня взял. И слинял. Боюсь, что из города он свалит, ищи-свищи его потом...

— Дело серьезное, — оценил Лисицын. — А как фамилия этого орла?

— Мухин, — сказал я. — Зовут Алексей. Жил он в гостинице «Интурист», номер 632. Лет двадцать пять — тридцать.

— Мухин, — повторил Лисицын и задумался. — Где-то я слышал... Мухин...

Я напряженно уставился на подполковника, ожидая чуда — вдруг выяснится, что час назад Мухин был задержан за пьяный дебош в привокзальном кабаке и теперь парится в камере предварительного заключения.

Однако в ту ночь чудес на мою долю не досталось.

— Просто распространенная фамилия, — сказал наконец Лисицын. — Ну, лады, поспрашиваю я у наших про твоего Мухина. Через недельку перезвони. — Он дружелюбно улыбнулся, а у меня чуть не встали дыбом остатки волос на голове.

— Через недельку?!

— Ну да, — спокойно ответил Лисицын. — Сам понимаешь, сейчас вся городская милиция ищет человека по фамилии Америдис. Не до Мухина им. А что ты так вздрогнул? Что за спешка?

— Ну как... — промямлил я. — Чем быстрее, тем лучше...

— Оно конечно, — согласился Лисицын. — Только быстрее не получится. — Он посмотрел на часы, и этот жест заставил меня сморщиться, словно от жгучей боли. Стрелки тикали, унося время и унося надежды.

— Ты домой? — спросил Лисицын. — Или ты еще...

— Мне еще нужно тут... — пробурчал я. — По работе. Проследить, чтобы все...

— Понимаю, — закивал Лисицын. Он зашагал к своей старенькой «Волге», но по дороге обернулся и сказал, досадливо хлопнув себя по лбу: — Кстати... Недавно снова попало мне в руки то дело...

— Какое дело? — не понял я.

— То самое, про которое я тебе говорил, — на лице подполковника возникла полуулыбка-полугримаса. — Когда я еще был зеленым пацаном, то одно мое дело прокурор завернул на доследование. Этим прокурором был твой отец, Саня...

— А-а, — сказал я. Не было сейчас ничего более далекого от меня, чем давние дела, из-за которых мой покойный папа когда-то взгрел молодого Лисицына.

— Надо же, одиннадцать лет прошло, — с тоской в голосе сказал подполковник, и я с удивлением понял, что Лисицын вовсе не так стар, как мне казалось. Всего одиннадцать лет назад он был зеленым пацаном... Всего одиннадцать лет назад мой отец был жив.

— Я посмотрел по датам, — продолжал между тем Лисицын, — получается, что все это было прямо перед тем, как твой отец ушел в отпуск. Перед тем, как он поехал на Кавказ... И там эта автокатастрофа...

— Ну да, — сказал я.

— Получается, что это было последнее дело, которым занимался твой отец.

— Может быть, — сказал я. Можно было добавить, что поскольку мой отец был городским прокурором, то он наверняка занимался сразу несколькими делами, а не только тем, за которое получил взбучку молодой Лисицын. Но я ничего не добавил. Если Лисицыну нравилось думать, что между ним и мной существует какая-то связь, — ради бога.

— Н-да... — вздохнул подполковник.

— А этого Америдиса сколько уже ищут? Неделю? — вдруг спросил я.

— Примерно так, — подтвердил слегка удивленный Лисицын. — А что?

— Если его нигде нет уже неделю, это значит, что он мертв, — сказал я, повернулся и пошел в «Антилопу». Позже я понял, что брякнул это из злости — Лисицын не мог помочь мне, и я решил сказать какую-нибудь гадость в ответ.

Сказать-то я это сказал, но вот только мне от этого лучше не стало. Тем более не стало от этого лучше Тамаре.

 

4

— Уболтал? — с надеждой спросил Карабас, занося над моим бокалом бутылку мартини.

— Нет, — честно признался я, и бутылка немедленно исчезла из рук Карабаса.

— Ну на нет и суда нет, — мрачно проговорил Карабас, почесывая щетину на щеках. — Закроюсь на санитарный день, пусть привозят свой ОМОН. А ты... — он бросил на меня недовольный взгляд. — Ты иди вытаскивай Антона из сортира. Он снова затащил туда какую-то девку. Вбей, пожалуйста, в его тупую башку, что он здесь не один, что другие люди тоже хотят...

— Я разберусь, — пообещал я. — Только вот сначала я хотел узнать...

— Чего еще?

— Да вот на днях приходил сюда такой белобрысый парень в очках...

— Твоя подруга его приводила, да? — Карабас расплылся в улыбке, обрадовавшись тому, что память его не подкачала. — Помню я этого друга, помню. И — я тебе уже говорил об этом — знакомая у него рожа. Где-то я его раньше видел.

— Забудь, — махнул я рукой. — Забудь, что ты его где-то раньше видел, сосредоточься на том, что он был здесь вчера.

Карабас понимающе кивнул, почесал под мышкой, шмыгнул носом и сказал:

— Ну. Сосредоточился.

— Мне нужно его найти.

— Пф! — затрясся в ироническом хохоте Карабас. — Пф! Иши, Саня, ищи... Только я-то тут при чем, если я его видел всего полчаса... Он что, твою подругу увел? Пф!

— Не смешно, — сказал я. — Я должен найти этого типа, и точка. А башка у меня не варит. Поэтому я хочу с тобой посоветоваться. Может, у тебя какие-нибудь идеи возникнут...

— Тогда позвони мне часа в три, — посоветовал Карабас. — Я как раз просплюсь, голова у меня будет более-менее свежая... Если я сегодня больше не буду пить. А если буду, то позвони часа в четыре.

Меня просто убивало, как они все легко обращались со временем — и Лисицын, и Карабас. «Позвони мне через недельку». «Позвони мне часа в три». Как им объяснить, что у меня нет столько времени, как им объяснить, что я не могу ждать ни до трех, ни до четырех, ни тем более до следующей недели?!

— Будет слишком поздно, — выдавил я из себя. Меня подмывало взорваться отчаянным воплем, заглушить гремевшую из динамиков музыку, чтобы Карабаса акустической волной отбросило к стене и чтобы все бутылки за его спиной разлетелись вдребезги... Но я сдержался, сцепил зубы и выговорил только три слова, которые мог сказать без вреда для Тамары: — Будет слишком поздно.

— Поздно... — проворчал Карабас, автоматически точными движениями вскрывая пивные бутылки и отправляя их по стойке. — Ну а сейчас моя голова тоже ничего не соображает. Эта чертова музыка меня будто молотком лупит по черепу... То ли раньше было — «АББА», Джо Дассен...

Прежде чем Карабас окончательно погрузился в долгое ностальгическое перечисление кумиров своей юности, я успел вставить:

— Он приехал из Якутии. Остановился в «Интуристе». Собирался продавать алмазы. Потом пропал.

— Адриано Челентано, — сказал Карабас, мечтательно прикрыв глаза. — Вот это я понимаю... — Он открыл глаза и с омерзением огляделся вокруг. — Нет, это совсем не Челентано... Куда пропал?

— Вот в этом-то и вопрос. Я был в «Интуристе», но там им и не пахнет.

— Он продал алмазы, — рассудительно произнес Карабас. — И свалил с деньгами. В Москву или там в Рио-де-Жанейро. В зависимости от того, сколько денег он срубил. Вот и все, Саня. Все очень просто. Лично я бы на месте белобрысого ни секунды не оставался в городе, имея кучу денег. А у него ведь была куча денег?

Я ничего не сказал, но Карабас все прочитал по моему лицу.

— Он свалил из города, — сказал Карабас и сочувственно похлопал меня по плечу. — Все, расслабься. Я тебе помогу, — он вытащил из-под стойки мартини.

— Он не мог свалить из города, — с отчаянием выкрикнул я, и Карабас, как мне показалось, даже слегка испугался. — Не мог, и все!

— Как знаешь, — сказал Карабас. — Я тебе высказал свое мнение, а ты уж сам...

— Он не мог свалить из города, — упрямо повторил я, когда Карабас уже отошел в сторону кассы и не мог меня слышать. Я повторил это не для Карабаса, я повторил это для самого себя. Он не мог свалить из города, потому что если он свалил, то я не смогу его найти и представить Тыквину, а если я не представлю его Тыквину, то... то Тамару...

Он не мог свалить из города. Я запустил руку за стойку и нашарил там бутылку мартини, припрятанную Карабасом. После пары хороших глотков моя уверенность в присутствии Мухина где-то неподалеку усилилась. Когда я допил бутылку до конца, моя уверенность стала стопроцентной. Никогда еще я не чувствовал себя таким самоуверенным.

Этому не помешало даже то обстоятельство, что, отойдя от стойки бара, я вдруг потерял равновесие и рухнул на полногрудую брюнетку, которая взвизгнула и отпрыгнула в сторону, а потом презрительно произнесла, глядя на меня сверху вниз:

— Какое убожество: пить мартини из горла, как водку!

— Дура, — сказал я ей от души. — Это же круто!

После чего сел на пол и немедленно отрубился.

 

5

Карабас выгрузил меня из машины прямо у дверей подъезда, и от холодного ночного воздуха я вздрогнул, как от удара током.

— Время? — хрипло спросил я.

— Половина третьего, — зевнув, отозвался Карабас.

— Ночи? — с надеждой спросил я. Карабас понимающе закряхтел, обнял меня за плечи, посмотрел в черное небо над нашими головами и предположил, не особенно навязывая свое мнение:

— Мне кажется — ночи.

— Слава богу! — выдохнул я и хотел было сесть прямо на асфальт, однако Карабас подхватил меня и протащил до подъезда. Потом он прислонил меня к стене, заглянул в мои печальные глаза и вздохнул:

— Нет, сам ты не доковыляешь...

Я был с ним согласен, только язык у меня во рту ворочался крайне медленно. Пока я выговаривал ответную речь, Карабас успел доставить меня на лифте на мой этаж. Тут он снова прислонил меня к стене, отыскал в кармане моих брюк ключи, отпер дверь в квартиру и втащил меня внутрь.

— Мавр сделал свое дело, — тяжело пыхтя, сообщил он. — Спать можешь хоть на полу, это уже меня не касается.

Он положил ключи на шкаф в прихожей, вышел и захлопнул за собой дверь. Некоторое время я лежал на полу неподвижно, закрыв глаза и представляя себя трупом, у которого уже нет — к счастью — никаких земных забот и тревог. Получалось у меня не слишком хорошо, и в конце концов я поднялся на ноги и потащился в ванную комнату, где подверг себя пытке холодной водой. Движения мои не были точными, поэтому струя воды из-под крана попала не только на подставленный затылок, но еще и за шиворот и далее по согнутой спине до логического конца. Это был самый настоящий леденящий ужас, и орал я почище жертв Фредди Крюгера.

По завершении водных процедур я осмотрел себя — мокрого, несчастного и запутавшегося... Зрелище было мерзкое. ДК, вероятно, просто стошнило бы. ДК бы в этой ситуации...

А вот это уже была любопытная мысль. Что бы он сделал? Он бы отвесил мне подзатыльник, от которого голова едва не слетает с шеи... Он бы поинтересовался: «Ты мужик или курица мокрая?» И он напомнил бы, что настоящие мужчины позволяют себе выпить лишь после того, как закончат свои дела. И они не напиваются, чтобы уйти от своих проблем.

Эти фразы мощно и неотвратимо всплывали у меня в башке, словно атомные подлодки. Ну что ж, теперь мне не требовалось общаться с ДК, чтобы выслушать его соображения на мой счет. Все его основные мысли были железно вбиты в мой мозг, словно гвоздями. Все это я знал. И тем не менее я был пьян, растерян и испуган. И честно говоря, одежда на мне была мокрая. И весь я представлял собой жалкое зрелище.

Дрожащими пальцами я расстегнул пуговицы на рубашке и на брюках. Пиджак полетел на пол чуть раньше, и когда вся эта куча грязной и мокрой одежды оказалась на полу, я вдруг подумал о том... о чем мне стоило вспомнить раньше. Но я не вспомнил. Обычная история. ДК удовлетворенно ухмыльнулся бы, если в узнал. Только он не узнает, достаточно того, что я сам себя выматерю. Еще бы, ведь костюм, который я напялил по просьбе Мухина, был в свое время куплен на деньги Тамариного мужа. И как только я первый раз вырядился в этот костюм, Тамариного мужа изрешетили, будто мишень в тире. Потом я сдал костюм в чистку, потом повесил его в шкаф и забыл о нем до того самого дня, когда Мухин попросил меня одеться поприличнее для нашего алмазного собрания. Самым новым и приличным из моих костюмов был именно этот, а о его происхождении я не задумался. Теперь-то мне было понятно, что с таким же успехом я мог нацепить на грудь табличку — «Ищу неприятностей». Я с ненавистью пнул комок одежды. Теперь я точно знал, что больше никогда не надену этот костюм. Выброшу его в мусоропровод. Сожгу к чертовой бабушке...

«Ну ты и идиот, — сказал в моей голове голос ДК. — Ты бы еще вспомнил черную кошку, которая тебе дорогу перебежала. Ты бы еще гороскоп в какой-нибудь газетенке почитал. Костюм ему, видите ли, жизнь испортил! Дурак ты. Саня! Если ты мужик, то ты должен сказать себе: только моя вина в том, что случилось. И только я могу все исправить».

— Господи, — обреченно прошептал я. — Ну что ж тут исправлять?! Мухин смотался вместе со своими чемоданами, он же ради этого и задумал всю комбинацию... Он же готовился, он же просчитывал. И он наверняка подумал, как побыстрее и понезаметнее свалить из города.

«Ну и что? — презрительно ответил воображаемый ДК. — Черт с ним, с Мухиным. Твоя задача не в том, чтобы найти Мухина, это Тыквину нужно, а не тебе. Твоя задача — вытащить Тамару».

— Мне ее просто так не отдадут, — возразил я. — Им нужен Мухин. А Мухина у меня нет.

«Это речь хлюпика, а не мужчины, — сурово ответил мне ДК. — Если мужчине что-то не дают, он берет силой».

— Силой? — я поежился. — Это что же, мне брать «Калашников» и ехать к Тыквину в гости?..

ДК ничего мне не ответил. Молчание — знак согласия.

— У меня и «Калашникова» нет, — растерянно сказал я. ДК, вероятно, ответил бы: «Пора уже и обзавестись. Тебе двадцать пять лет, а дома нет оружия. Позор!»

Я посмотрел на часы и понял, что до истечения отпущенного мне срока осталось чуть больше десяти часов. Если я собирался что-то делать, то делать нужно сейчас, среди ночи, когда Тыквин и его компания не ожидали нападения. Нападения? Я мысленно повторил это слово и поморщился. Я собирался нападать среди ночи на сборище опасных вооруженных типов? Класс! Сюжет для научно-фантастического фильма.

«Но ты же не можешь придумать ничего лучше!» — раздраженно рявкнул ДК в моей голове. Это было правдой.

Ничего лучше я придумать не мог. Как не мог придумать и ничего хуже.

Я еще раз пнул груду несчастливой одежды и полез в шкаф за спортивным костюмом. Хотя то, чем я собирался заняться, никак не походило на спорт.

Медленно и торжественно-печально я застегнул «молнию» на спортивной куртке до самого горла. Из скомканных брюк я достал тыквинскую визитку, которая должна была навести меня на всю честную компанию. Из кухонного шкафа я вытащил свою наличность, еще не зная, на что именно ее потрачу, но уверенный, что без денег не обойтись. Еще я взял туристский нож. Когда эта штука увесисто легла в карман штанов, я окончательно понял серьезность своих намерений, и по спине пробежался шальной табун мурашек.

Я пошел к дверям, оглядывая прощальным взглядом свою квартиру. Тут же в голове выстрелила предательская и трусливая мыслишка: «А если я успею завтра до обеда продать свою квартиру и отдам эти деньги за Тамару?» Но ее немедленно загасил ДК: «Ты торговец недвижимостью или мужик?!»

— Мужик, — нехотя признался я и подтянул штаны. В этот миг зазвонил телефон. Вспоминая потом этот момент, я с ужасом представлял, что могло бы случиться, если бы я все-таки вышел в ночь с туристским ножом в кармане и с диким желанием доказать свою принадлежность к мужскому полу...

Короче говоря, звонок раздался вовремя.

 

6

Я подошел к аппарату осторожно, словно к свернувшейся в клубок змее. Почему-то я подумал, что звонит Тыквин — с напоминанием о приближающемся сроке. Но это был не Тыквин. Это был вообще непонятно кто.

— Алло, — сказал я, однако человек на другом конце провода не стал дожидаться моих формальных приветствий, он заговорил сразу, и его речь звучала в моем ухе секунд пятнадцать от силы. Потом человек повесил трубку, и в ухо поплыли равнодушные гудки. А я обалдело слушал их, не понимая, что все это значит.

Не было сказано ни «здравствуйте», ни «до свидания». Не было названо никаких имен, так что вполне может быть, что звонивший просто ошибся номером. Однако интуиция (если что-то подобное еще жило в моей голове) подсказывала — звонили мне.

— Улица Пушкинская, дом сто сорок два, — сказал голос в трубке. — Немедленно.

Все, на этом разговор закончился. И это был не Тыквин, это был не Мухин, это был не Карабас. И это был не ДК, хотя последние несколько часов я втайне надеялся, что тот позвонит, вмешается и, как добрый волшебник, разрешит все мои и Тамарины проблемы. Ведь он когда-то трудился в спецслужбах, а для чего же существуют спецслужбы, если не для разрешения различных запутанных проблем? Я даже был готов простить ДК все его мелкие пакости, типа закрытия калитки прямо перед моим носом, его обидных реплик по поводу «гадского поведения»... Но это был не ДК. Это был черт знает кто. И этот черт знает кто советовал мне немедленно нестись на Пушкинскую улицу.

И я понесся. Потому что это была хоть какая-то идея. У меня и того не было. В какой-то миг мне даже подумалось, что это господь бог, устав наблюдать за моими страданиями, сжалился и позвонил по прямой линии. Но затем я подумал, что бог, как и ДК, не смог бы выразиться столь кратко, он обязательно повел бы речь к глубокомысленным и высокодуховным выводам типа: «Не в пятистах долларах счастье». Или: «Меньше надо водку пить с Карабасом, а больше душу развивать».

Тут же все было предельно кратко. Даже слишком кратко. Что там, на Пушкинской? Там ждет меня человек, который знает, где Мухин? Или там сейчас отсиживается сам Мухин? Или там содержат Тамару? На что мне настраиваться?

Никаких инструкций.

— Разберусь на месте, — бурчал я, спускаясь в лифте. Но на место еще нужно было попасть. А учитывая, что до рассвета оставалось три часа, транспортных средств, ходящих до Пушкинской улицы, попадалось немного. Честно говоря, совсем не попадалось. И я припустил бегом по пустым улицам, тем более что спортивный костюм подходил для такого способа передвижения.

Минут через десять я все-таки поймал такси, но водила с чего-то взбрыкнул и ехать на Пушкинскую отказался, пообещав, что высадит меня у поворота с шоссе Нефтяников на Пушкинскую. Метров триста я вполне мог преодолеть пешком.

И я их преодолел, замерев при виде таблички с номером дома — 142. Приплыли...

Домик был довольно невзрачный, двухэтажный, деревянный и даже чуть покосившийся набок. Перед домом раскинулся приличных размеров пустырь, посреди которого ржавел остов древнего «Запорожца». К этому «Запорожцу» я и направился, согнувшись в поясе и стараясь не шуметь. Возле груды металлолома я остановился и присел на корточки, наблюдая за домом. Ничего подозрительного, кроме самого дома, — развалюха на пустыре будто специально была создана для того, чтобы стать ловушкой для доверчивых олухов вроде меня. Можно из пушки стрелять, никто не услышит. А услышит, так не высунется на улицу, потому что уж слишком темно, безлюдно и страшно в этом позабытом богом и коммунальными службами уголке города.

Хоть из пушки. Только я об этом подумал, как резкий звук ударил по моим ушам. На пушку не тянуло, а вот на какой-нибудь «ТТ» вполне.

Я поплотнее прижался к «Запорожцу», и тогда в доме снова шарахнуло. Теперь была исполнена целая серия выстрелов, причем звучали они так часто, что было не ясно, то ли один стрелок палит с двух рук, то ли стрелков было несколько, и они от всей души старались пришить друг друга. С моим ножиком в кармане просто смешно лезть в это пекло. Я и не лез, я сидел себе за «Запорожцем», считал выстрелы и пытался сообразить, какова должна быть моя роль по замыслу звонившего. Собирать гильзы? Или собирать трупы? Или самому стать трупом?

Выстрелы стихли так же внезапно, как и начались. Я осторожно высунулся из-за «Запорожца» — ожидалось, что из дома выскочит торжествующий победитель стрельбы на выживание. Прошло минут пять, но никто так и не вышел.

Чувствуя себя полным идиотом, я достал из кармана нож, раскрыл лезвие и не очень уверенной походкой направился к этому самому дому номер сто сорок два по Пушкинской улице. Поскольку улица была именно Пушкинская и поэт наверняка исполнял тут роль потустороннего покровителя, я забормотал на счастье: «Паду ли я стрелой пронзенной? А может, мимо просвистит?»

«Сам не свисти», — отозвался в моей голове ДК.

— А вот без чужих советов обойдемся, — решительно пробормотал я, чувствуя усиливающуюся дрожь в коленях. Когда я взялся за дверную ручку, эта дрожь шатала меня не хуже ташкентского землетрясения. Тем не менее я потянул дверь на себя, а та, несмазанная скотина, заверещала так, что я мгновенно вспотел и втянул голову в плечи, ожидая немедленной пули в лоб.

Но пуля не летела. Я закрыл за собой дверь и шагнул вперед, под свисавшую с потолка одинокую лампочку. В ее свете была видна лестница на второй этаж и проход под лестницу, в комнаты первого этажа. Освещены были только нижние ступени, верх же тонул в темноте, так что было совершенно непонятно, чем заканчивается эта череда ступеней и заканчивается ли она вообще.

Однако меня почему-то тянуло именно на эту лестницу. Я стал медленно подниматься, причем ступени подо мной отчаянно стонали. С таким же успехом я мог объявить о своем приходе в громкоговоритель.

Я преодолел ступеней шесть или семь, когда сверху раздался какой-то стук. Чужой стук, в смысле произведенный не мной. Я на всякий случай выставил вперед кулак с зажатым в нем ножом, и тут стук повторился. А потом сверху что-то с грохотом понеслось вниз, я в ужасе прижался к перилам, но те так охотно подались под моим весом, что я понял — сейчас они развалятся и я грохнусь вниз. Я отпрянул назад, и то, что шумно катилось сверху, ударило как раз мне по ногам. Не устояв, я упал, выставив руки вперед, потеряв при этом нож, но удержавшись на тех ступенях, где был. Грохот затих внизу, рассыпавшись на несколько разрозненных звуков. То, что упало, лежало как раз под лампочкой, так что я со своего места мог хорошо рассмотреть только что прогрохотавший мимо меня предмет.

Если человека можно назвать предметом. Уточняю — если мертвого человека можно назвать предметом. Мертв он был не оттого, что кубарем скатился по лестнице, а оттого, что кто-то перед этим пальнул ему в грудь. Темные пятна на сером свитере были хорошо заметны. Ну, естественно. Если в этом доме стреляли, то должны ведь были все эти пули куда-то попасть.

Оставался только вопрос — все ли пули попали именно в этого человека? И где тот, кто стрелял?

И самый главный вопрос — какое отношение все это имеет ко мне и к Тамаре?

 

7

Ответы мне никто не принес бы на блюдечке с голубой каемочкой. Нужно было подниматься и идти добывать ответы самому. Что я и сделал.

Самое забавное, что в этом доме кто-то жил. Я поднялся на второй этаж и, двигаясь в окружавшей меня темноте на ощупь, ткнул куда-то рукой. Конечно, в ответ мне раздался скрип. В этом доме все скрипело, словно собиралось в следующие несколько секунд развалиться. В ушах у меня скрипело, а перед глазами что-то происходило — темнота стала другой, как будто немного менее плотной. Я двинулся дальше и протиснулся в дверной проем, нашарил на стене выключатель и щелкнул клавишей. Меня слегка тряхнуло током, но свет зажегся. Я зажмурился и на всякий случай встал в боксерскую стойку. Хотя при том, что отношения в этом доме выясняли на пистолетах, это вряд ли бы мне помогло.

Поморгав, я открыл глаза и настороженно осмотрелся. Странно. Довольно чистенькая и аккуратная комнатка. Плотно занавешенные окна, телевизор на тумбочке, платяной шкаф, перегораживающий комнату на две части. На стене висела картина, и это добило меня окончательно. Лично у меня дома из предметов искусства был только календарь из «Плейбоя», да и то висел он в туалете. Тут же был намалеван какой-то пейзаж, который никак не вязался со стрельбой из пистолетов. Я недоуменно пожал плечами и вышел обратно в коридор, но света гасить не стал.

Как оказалось, это было правильное решение. Я ведь поднялся на второй этаж в поисках ответов — так вот, еще один ответ валялся посредине коридора, уставившись остекленевшими глазами в черный полусгнивший потолок. Вокруг этого мужика все было забрызгано кровью, да и сам он будто вылил себе на голову бутылку кетчупа. Только это был не кетчуп.

Я нагнулся над трупом и осторожно потянул у него из пальцев пистолет. Шляться по этому опасному дому без оружия мне не хотелось. Покойник немного поупрямился, но все же отдал мне пистолет. Зажав оружие в руке, я почувствовал себя слегка получше.

Что ж, допустим, что этот товарищ стрелял в другого товарища, который потом скатился по лестнице вниз. Ну и что? Ни того, ни другого я не знал. Обоих я видел впервые, и пусть говорят, что смерть меняет людей, но не до такой же степени. Так что пока во всем этом не было ровным счетом никакого смысла. Так я думал, пока не увидел букву X.

То есть сначала я увидел еще одну дверь. Дверь в дальнем конце коридора. Я просто подумал — куда же стрелял покойник, куда он так упорно вытягивал свою руку? В том направлении была только эта дверь. Я присмотрелся и увидел в двери дырки. Их было шесть или семь, и они располагались буквой X.

Я сглотнул слюну, выставил вперед руку с пистолетом и двинулся вперед, к расстрелянной двери. Где-то на полдороге меня осенило, что стрелять могли как с этой стороны двери, так и с той. И что я сейчас запросто могу нарваться на пулю.

«Если бы тебя, дурака, хотели пристрелить, — язвительно прошептал ДК в моей голове, — это сделали бы уже сто раз. Ты же тут как слон разгуливаешь, светишься, как мишень в тире...»

— Пошел ты! — цыкнул я, прекрасно понимая, что ДК прав. А раз он был прав, то не было смысла трусливо жаться к стене. — А-а-а! — издал я боевой клич, прыгнул вперед и левой рукой дернул на себя ручку простреленной двери. Та легко подалась ко мне, а вслед за дверью на меня повалилось еще что-то.

Что-то — было Лехой Мухиным. Он был все в том же костюме и все в тех же очках, что и вчера днем, но только из-за одного из стекол на меня смотрел не веселый Лехин глаз, а какая-то жуткая мешанина красного и черного... И кровь, много крови брызнуло из этого места прямо на меня, будто специально дожидались — ради страшноватого фонтана...

Наверное, я даже закричал от испуга. Правда, никто не мог потом меня в этом упрекнуть, потому что кругом были одни мертвецы. А они умеют хранить секреты.

 

1

Этот подонок доверчиво прижимался ко мне, как будто я был его доброй старой мамочкой, а он — чуть перебравшим, но все-таки любящим сыночком. Черта с два, я не был его мамочкой, и об этом я немедленно прошипел Лехе на ухо:

— Отвали, сволочь!

Леха не отозвался, и я подумал, что, наверное, он все-таки откинул копыта. Разбитое стекло очков и то, что было за этим стеклом, наводили именно на такие мысли. Но после трюка с Лехиным исчезновением из закрытого помещения (вместе с алмазами и деньгами) я Лехе совершенно не доверял. Даже мертвому.

— Ладно... — пропыхтел я и хотел было сбросить Лехино тело на пол, но тут вдруг понял, что не могу так поступить. Вот с теми двумя я мог бы обходиться совершенно непочтительно, а с этим подонком — не получалось. Потому что я знал его, еще когда тот был живым. Вот так. Кто бы мог подумать, что я слишком хорошо воспитан и мое воспитание проявится именно при таких вот необычных обстоятельствах.

Короче говоря, я аккуратно — насколько это было возможно — привалил мертвого Леху к стене и перевел дух. Теперь мне было понятно, зачем меня вызвали на Пушкинскую, 142. Кто вызвал и что тут произошло — это были уже другие вопросы, ответа на которые я не знал. Я вообще предпочитал сейчас об этом не думать, чтобы не слететь с катушек. Хватило с меня и Лехи Мухина, вывалившегося из-за двери, мягко говоря, неожиданно. Удержать при таких обстоятельствах больше одной мысли в голове я не мог, а потому сузил направление своих мозговых усилий до минимума. Сначала я подумал: «А нет ли тут где-то рядом Ле-хиных алмазов? Или Лехиных бабок?» Мысль была неплохая, но она не имела никакой связи с реальностью. Леха был кретином в том смысле, что не смотался сразу из города, но он не был кретином до такой степени, чтобы таскать деньги с собой. Я пристально изучил тот шкаф, где прятался Леха, прежде чем его расстреляли буквой X, но ничего там не нашел. В принципе, дом был достаточно большим, чтобы спрятать там двадцать чемоданов с алмазами, но что-то мне подсказывало: у Лехи не было времени на хорошую конспирацию, его здесь застали врасплох, и если денег не было рядом с ним, то их не было и вообще. В смысле — не было в доме.

В кармане пиджака у самого Лехи лежала бомбочка из стодолларовых купюр, тянувшая тысячи на три. Я трезво рассудил, что мертвым деньги ни к чему, а мне они хоть как-то компенсируют неприятности, в которые я вляпался по Лехиной милости. Когда я забирал деньги, Леха не пошевелился, и это окончательно убедило меня в том, что он мертв. Только мертвый спустит, когда из кармана у него так нагло вытягивают три штуки баксов.

Обдумав первую мысль, я перешел к следующей — что делать дальше? Лехин труп стоило предъявить Тыквину, сказать: «Вот твой обидчик, а ты мне давай мою девушку», забрать Тамару и забыть все случившееся как страшный сон. Нужно только решить: то ли вызвать Тыквина сюда, то ли везти труп к Тыквину. Обе идеи показались мне слегка сумасшедшими. Поедет Тыквин посреди ночи через весь город смотреть на Лехин труп? Верилось в такое с трудом. А что же, мне тащить это бренное тело на себе опять-таки через весь город и посреди ночи? Такой расклад никак не грел меня.

— Сволочь ты, Леха, — с чувством сказал я, обращаясь к Мухину. Его очки с позолоченной оправой сбились набок, что придавало покойнику слегка несерьезный вид. Почти клоунский. И вот этот клоун, этот комик, этот специалист по шерстяным носкам заставил напрячься кучу людей — меня, тыквинскую компанию, этих вот двоих неизвестных героев... Плюс давешний треугольный тип в гостинице. Плюс неизвестная Барыня, которая непременно будет сердиться. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что Мухин не человек, а просто какое-то стихийное бедствие.

И теперь мне предстоит оттарабанить это стихийное бедствие господину Тыквину.

Как это сделать, я пока не знал, зато появилась мысль попроще: «А нет ли у Мухина денег еще и в карманах штанов?» Этот вопрос был очень хорош еще и потому, что ответ на него мог быть получен в следующие несколько секунд.

Денег у Мухина в брюках не было. Зато были ключи, весьма походившие на ключи от машины. Я вспомнил ржавый «Запорожец» перед домом и сделал вывод, что вряд ли Мухин прибыл сюда на этом автомобиле. Однако на чем-то ведь он прибыл, если ключи были при нем. Я еще немного подумал, и меня в конце концов осенила светлая идея, что мухинская машина может находиться с другой стороны дома.

Чтобы проверить эту смелую гипотезу, я спустился по лестнице вниз, вышел на улицу и заглянул за угол. Действительность превзошла все мои ожидания. Там стояло два автомобиля, метрах в ста друг от друга. Вторая машина наверняка принадлежала двоим бойцам, сложившим голову в этом доме. Когда я это просек, меня вдруг посетила неожиданная идея — записать номер этой второй машины, а потом через Лисицына выяснить, кому она принадлежит, а следовательно, кто это устроил охоту на Мухина. Идея была просто выдающаяся, ничего подобного мне еще в голову не приходило. Проблема была только в том, где все это записать, но я, войдя в раж, уже ни перед чем не останавливался. Я взбежал по лестнице на второй этаж, взвалил Леху на себя и потащил вниз, под аккомпанемент стука его ступней о лестничные ступеньки. Я дотащил его до «Форда», отпер машину и затолкал Лехино тело на заднее сиденье. После этого я обшарил весь салон автомобиля, чтобы найти то, на чем пишут, и то, чем пишут. Леха не подкачал — пусть не «Паркер» с золотым пером, но фломастер я нашел. И еще я нашел какую-то бумажку, на которой записал номер второй машины. Попутно мне попались другие интересные вещи, как то: мобильный телефон и короткоствольный револьвер с рукояткой, обмотанной изолентой. Это все, бесспорно, могло пригодиться в хозяйстве, но пока я хотел побыстрее смыться от опасного дома. Я завел мотор, отъехал метров на двести и тут уже взялся за мобильный, поставив перед собой визитку Тыквина. Часы показывали половину шестого утра, и я решил, что спать дольше Тыквину просто вредно.

Тот думал иначе и вместо пожелания «Доброго утра» обматерил меня. Потом он все же спросил, какой дьявол звонит.

— Это Саша, — сказал я вежливо.

— Какой, в задницу, Саша?

— Такой Саша, с которым вы познакомились вчера в «Белом Кролике», — напомнил я и, чтобы Тыквин лучше усваивал информацию, добавил: — В задницу.

— Ну и чего тебе нужно? — хмурым голосом поинтересовался Тыквин.

— У вас моя девушка, — сказал я. — А у меня тот, кто вам нужен.

— Не свистишь? — строго спросил Тыквин.

— На товар имеется гарантия, — заверил я. — Нужно срочно встретиться, чтобы я сдал этого козла вам на руки... И где-нибудь поближе к Пушкинской, чтобы мне не таскаться по городу...

«С трупаком», — хотел я добавить, но Тыквин, видимо, пришедший в себя, перебил меня:

— Лады, через полчаса встречаемся. Девку твою я привезу, но только смотри...

— Я-то смотрю! — многозначительно ответил я. Не упомянув, что смотрел я при этом не куда-нибудь, а на мухинский револьвер.

Хорошая вещь. Особенно теперь.

 

2

Но когда примерно через полчаса тыквинская компания появилась, я решил, что револьвер все же стоит оставить в машине. Слишком уж круто все это выглядело. И выходить к этим ребятам с револьвером в кармане примерно то же самое, что грозить стае голодных волков игрушечной сабелькой. Сожрут и не заметят, что у тебя там было в руках.

Это даже немного походило на ралли — из темноты с ревом вылетела одна иномарка, потом вторая, потом третья... Мне стало как-то не по себе. Наверное, Мухин все же шутил, когда говорил, что сделку будет заключать с нормальными бизнесменами. Может, в душе Тыквин и был нормальным бизнесменом, но со стороны он все больше и больше напоминал крутого парня, для которого бизнес — лишь прикрытие.

Машины остановились, да не просто так, а с намеком — окружив мухинскую машину с трех сторон. Это чтобы я не смылся.

Захлопали дверцы, и эти звуки напомнили мне о выстрелах, которые довелось недавно слышать. Страшным было и одно, и другое.

— Вы бы еще на вертолете прилетели! — это я с испугу кинул в невыспавшуюся физиономию Тыквина. За Тыквиным стояли его мордовороты, они недовольно оскалились в ответ на мои слова. Тыквин же вяло похлопал себя по щекам, поднял на меня глаза и проговорил полусонно:

— А? Ты о чем?

— Шума от вас много! — рявкнул я, холодея от собственной наглости. — Всю округу перебудите...

— Ну и хрен с ними, — равнодушно сказал Тыквин. Он переступил с ноги на ногу, оказавшись чуть ближе к свету фар, и я вдруг понял, что Тыквин одет в пижаму. В теплую пижаму бледно-голубого цвета. И в тапочках на босу ногу. Ну правильно. Слишком много чести надевать штаны, чтобы встретиться с таким лохом, как я. У меня ведь тогда и ствола не было, один шерстяной носок в пиджаке. Но это тогда! А сейчас...

Я хотел было объявить о том, что к этой встрече я подготовился посерьезнее, но вспомнил, что оставил револьвер в машине. К тому же из-за спины Тыквина вышел Олег. Этот успел надеть костюм. Хотя, быть может, он просто не ложился спать, как и я. Во взгляде Олега читалось легкое презрение.

— Головка уже не болит? — поинтересовался он.

— В задницу его головку, — раздраженно замахал руками Тыквин. — Давай, чего там у тебя есть, и поедем отсюда...

Эта фраза адресовалась мне, и я, в принципе, не возражал продемонстрировать то, что у меня было. Но оставалась маленькая деталь.

— Моя девушка, — сказал я со значением. — Она здесь?

Олег молча вытащил из кармана пистолет и прицелился мне в голову.

— Хорошо, — сказал я, стараясь не встречаться взглядом с черным провалом пистолетного дула. — Обсудим это попозже...

Мысленно отрывая Олегу голову и превращая ее в мяч для игры в футбол, я подошел к «Форду», открыл заднюю дверцу, ухватил Мухина под мышки и одним рывком вытащил наружу — полтуловища. Другая половина осталась внутри машины, но голова была снаружи, и это было самое главное. Тыквин мог оценить мои достижения.

— Вот, — сказал я, поворачиваясь к Тыквину и одаривая его самоуверенным взглядом ничего не боящегося сукиного сына, который только что пришил пять человек и может запросто пришить еще столько же. Если будет подходящее настроение.

— Что это? — брезгливо фыркнул Тыквин.

— Это он, — сказал Олег, подойдя к трупу чуть ближе.

— Это он, — согласился я. — А теперь я хотел бы увидеть свою девушку...

Олег показал мне пистолет, но тут я уже не мог смолчать:

— Я же договорился по телефону! — И я кивнул на Тыквина, который недовольно поеживался и явно был не прочь забраться обратно в свой лимузин и отрубиться там часов на десять. — Я привожу вот это, а вы привозите мою девушку...

— Да на кой черт мне нужен этот дохлый козел?! — сказал Тыквин, и я сразу занервничал. — Мне не сам он нужен, понимаешь? Мне нужны мои деньги. Или его камни. Где деньги? А камни где?

Очевидно, вид у меня был такой, что Тыквин все понял без слов. Он тихонько застонал. Как оказалось, это был первый признак наступления тыквинского бешенства.

— Денег нет, — яростно прохрипел Тыквин. — Камней нет. Есть только кусок дохлого мяса, но им может заинтересоваться разве что какой-нибудь извращенец-некрофил. Меня это не волнует, понятно?!

— Стоп, — тактично остановил нарастающий поток брани Олег. — Кто этого деятеля успокоил?

Я задумался. История с телефонным звонком, вызвавшим меня на Пушкинскую улицу, была слишком неправдоподобной, чтобы ее рассказывать. К тому же я понятия не имел, кто такие были те два покойника, что полегли в бою с Мухиным. Вдруг это какие-нибудь знакомые Тыквина? И если сказать, что это они угрохали Леху, то получается, что я пытаюсь выдать чужие достижения за свои. Иначе говоря, пытаюсь въехать в рай на чужом горбу. Если бы только в рай, а то, судя по глядящим на меня глазам, быть мне совсем в другом месте...

— Кто хлопчику башку продырявил? — повторил свой вопрос Олег.

— Ну я, — нехотя сказал я. Олег издевательски фыркнул, а Тыквин махнул рукой и попятился к заботливо открывшейся дверце лимузина. Уже оттуда он провозгласил:

— Тогда ты сам себе на яйца наступил, парень!

Я понял, что ляпнул что-то не то, и постарался исправить ситуацию. Проблема была в том, что я не знал толком, что именно мне нужно исправлять. Посмотрев на ухмыляющегося Олега, я решил, что выгляжу слишком миролюбиво, потому-то никто мне не поверил, будто я мог кому-то вышибить мозги. Я набычился и закусил губу, одновременно согнув руки в локтях и сжав кулаки. Жаль, что Тыквин сейчас сидел в машине и не мог меня видеть. Зато меня видел Олег.

— А что это ты надулся? — спросил он, так и не уловив в моем виде угрозы, жестокости, свирепости и тому подобных качеств. — Раньше надо было думать.

— В смысле? — переспросил я, вынырнув из образа жестокого дебила.

— Прежде чем его убивать, — снисходительно пояснил Олег, — нужно узнать, куда он девал деньги и алмазы. Это и ежу понятно. А теперь, когда он весь такой бледный и молчаливый, ты от него хрен чего добьешься...

— Поехали отсюда, — раздалось из лимузина. — Зря только время потратили...

— Стой! — Я в отчаянном броске кинулся вперед, но Олег вовремя среагировал, и его ствол уперся мне в живот.

— Говори отсюда, — предложил Олег, с помощью пистолета отпихивая меня на прежнюю дистанцию. — Тебя услышат...

— Я не виноват, что этот козел украл ваши деньги! — крикнул я в сторону лимузина. — Он мне ничего не говорил о своих планах! Он меня подставил! И Тамару он тоже подставил!

— Ну да, — отозвался из лимузина ленивый тыквинский голос. — Я тоже примерно так все это и представляю...

— Правда? — обрадовался я.

— Правда, — сказал Тыквин. — Ну и что с того? Деньги-то ушли. И я хочу их вернуть. Поэтому в курсе ты был или не в курсе — меня это уже не чешет. Вывернись наизнанку, но верни мне мои бабки. Или ты сам знаешь, что будет с твоей девкой.

— Ётм! — в сердцах сказал я, и Олег, привыкший, очевидно, к полной форме этой фразы, удивленно на меня покосился. — Да как я их достану?! Леха же копыта откинул!

— Это я видел. Но это уже была твоя инициатива, это была твоя ошибка. Ты должен сам ее исправить.

Тут, конечно, впору было завопить, что не я убил Мухина что я обнаружил его таким неразговорчивым. Но поздно -_я ведь только что с пылом и жаром убеждал тыквинскую бригаду, что заткнул глотку Лехе Мухину именно я. Поскольку вся эта компания уважала только тех, кто мог сделать другому человеку дырку в башке, отказываться от своих слов я не стал. Я упорно нарывался на их уважение, хотя с куда большим удовольствием я наехал бы асфальтовым катком на этот чертов лимузин.

— У тебя же получается, — снисходительным тоном добавил Тыквин. — Ты же смог найти Мухина. Теперь найди его бабки. Я гляжу, ты вообще способный парень. Выкрутишься из любой ситуации, я возьму тебя к себе, понял?

Он, наверное, думал, что после обрисованной светлой перспективы я уписаюсь от восторга и побегу немедленно на поиски мухинских денег. Балбес.

— Пошел ты! — громко и отчетливо сказал я Тыквину. Ну, то есть, я мог бы так сказать. Я даже так сказал — но в уме. А вслух — учитывая Олега с пистолетом и всю остальную братву — я сказал совсем другое: — Я хочу с Тамарой поговорить.

Олег презрительно усмехнулся, а из лимузина до моих ушей донеслось снисходительное:

— Имеешь право на свиданку. Это тебе в качестве стимулятора. Чтоб потом быстрее искал бабки.

— Да пошел ты! — сказал я в ответ. Мысленно, мысленно...

 

3

Тамара, как оказалось, сидела не в лимузине, а в другой иномарке. Оттуда ее и вывели под белые руки. Несмотря на растрепанный вид и двоих конвоиров по бокам, вышагивала она будто по подиуму. Я так засмотрелся на это неординарное зрелище, что не сразу сообразил, что со мной разговаривают.

— Три минуты, — сказал Олег, засовывая пистолет в карман куртки. — И без всяких там глупостей...

Я хотел было небрежно бросить в ответ, что глупостями я не занимаюсь, как вдруг в грудь мне что-то ударило. Со страшной силой. Отбросив меня назад так, что я врезался задницей в капот мухинского «Форда». Ощущение не из приятных.

— Саша, родной, — бормотало «что-то», при ближайшем рассмотрении оказавшееся Тамарой, которую конвоиры выпустили из рук. Теперь Тамара висела на мне, обхватив мою шею обеими руками и тычась губами во все подряд.

Пожалуй, я понял, что Олег подразумевал под «глупостями».

— Остынь! — Я железной рукой попытался отодвинуть от себя Тамару, но ничего не получилось. Тогда я двумя железными руками попытался отодвинуть от себя Тамару, и это мне удалось.

— У нас три минуты! — сказал я, удерживая Тамару на безопасном от себя расстоянии. — Точнее, две с половиной минуты!

— Как? — Тамара перестала выпячивать губы в моем направлении и истерически таращить глаза. — Как — две с половиной минуты? Разве уже не все? Разве ты не нашел Мухина?!

Кажется, у нее стало портиться настроение.

— Только не устраивай скандала на людях, — попросил я, и Тамара немедленно взорвалась:

— На людях? Где ты тут видишь людей?! Это козлы, а не люди! Ты хоть представляешь, что мне пришлось пережить?!

— А мне что пришлось пережить! — сорвался я на трагический шепот. — Меня чуть не убили! Два раза!

— Да хоть три! — безжалостно бросила Тамара. — Ты должен был найти Мухина! Почему ты этого не сделал?

— Я сделал! Я нашел! Вот он, полюбуйся! — Я схватил Тамару за плечи и повернул в ту сторону, где из салона «Форда» на асфальт нелепо вываливалось мертвое тело Лехи Мухина, торговца алмазами из далекой Якутии.

Потом мне пришло в голову, что слишком резко я обратил внимание Тамары на мухинское тело. Потом я подумал, что сам вид мухинского тела может вызывать у чувствительных натур негативные эмоции. Тамара, безусловно, принадлежала к числу таких натур. Поэтому она отцепилась от меня и согнулась пополам у переднего колеса «форда». Характерный клокочущий звук заставил меня поспешно отодвинуться в сторону.

Из лимузина высунулась бледно-голубая пижамная штанина:

— Ну что там еще за херня?

— Девушка блюет, — отрапортовал Олег.

— От радости?

— От вида того жмурика.

— Да, видок еще тот, — согласился Тыквин и вернул ногу в теплое нутро лимузина. Олег между тем заметил:

— Три минуты истекли. Свидание закончено.

— Ну что ты гонишь? — возмутился я. — Не видишь разве?.. — Я показал на застывшую у «Форда» Тамару.

— Я вижу, — сказал Олег. — Но три минуты уже прошли.

— И то правда, — пробормотал я. — Не люди, а козлы...

Я осторожно подошел к Тамаре и негромко проговорил, стараясь успокоить бедняжку:

— Я постараюсь найти мухинские деньги, а потом...

— Это твоя машина? — неожиданно прошипела в ответ Тамара, не выходя из своей страдальческой позы. — Если твоя, то заводи! Надо сваливать отсюда!

— Сваливать? — растерянно повторил я, выпрямился, посмотрел на прикуривающего Олега, на закрытую дверцу лимузина, на занятых неспешной беседой тыквинских парней...

Пожалуй, и в самом деле пора было сваливать. Как это я раньше не догадался!

 

4

Вот тут я и пожалел, что никогда в своей полной лишений и страданий жизни не занимался балетом. Потому что эти балетные тетки умеют этак встать на носки и быстро-быстро семенить — вроде бы и незаметно, что они движутся. А глядь — она уже на другом конце сцены! Вот что мне сейчас очень бы пригодилось. Мне предстояло обогнуть машину, сесть на место водителя и завести двигатель — причем все это незаметно для Олега и прочей тыквинской компании. Я быстренько прогнал этот сценарий у себя в голове и понял, что ни черта у меня не выйдет. Даже при услойии, что Тамара и дальше будет активно отвлекать на себя внимание. Хотя, на мой взгляд, представление затянулось, и выглядело это все уже ненатурально.

Тогда я избрал другой маршрут. Придав лицу выражение непробиваемой кирпичной тупости, я отошел от Тамары и занялся трупом Мухина. То ли я хотел его затащить обратно в машину, то ли собирался вытолкать целиком на асфальт — я и сам еще толком не решил. Я точно знал одно — под видом интереса к покойнику мне нужно забраться в салон «Форда», а там можно дотянуться и до ключей... И даже до револьвера, раз уж пошла такая пьянка. Хотя при мысли о том, что я буду стрелять в этих жлобов, желудок у меня испуганно сжимался, а пальцы ног холодели, подавая знак, что после начала перестрелки такая температура будет у всего моего тела.

Ну и черт с ним. Я бесцеремонно пихнул Мухина в бок и забрался на заднее сиденье «Форда», после чего стал без особого энтузиазма дергать Мухина за ногу. Мне нужно было просто создать видимость деятельности, но, кажется, я переборщил, потому что Олег отвернулся от Тамары и повернулся ко мне.

— Правильно, — сказал он, помахивая зажатой между пальцев сигаретой, как дирижерской палочкой. — Не хрен ему тут валяться. Отвези куда-нибудь за город и выброси.

— Ага, — прокряхтел я, теребя мухинскую коленку. В покойном Лехе было килограммов семьдесят пять от силы, так что выбросить его наружу я мог в один миг. Если бы я ставил перед собой такую задачу.

— Никак? — сочувственно поинтересовался Олег.

Боковым зрением я заметил, как Тамара двигает руку к передней дверце «Форда». Я же мог в секунду дотянуться до ключей, торчавших в замке зажигания. Что было лишним в этой стройной композиции под названием «Он и она в ожидании моментального улета»? Конечно же, Олег.

— Давай я тебе помогу, — предложил Олег, предварительно затушив сигарету.

— Да иди ты со своей помощью! — было написано в моих глазах, и поэтому я специально стал часто моргать, чтобы Олег не смог прочитать всю фразу. В самом деле, куда он полез? Зачем он полез? Ну уж если ты бандит, так будь бандитом, а не коси под тимуровца и не порти планы порядочным людям!

Олег решительно взялся за плечи покойного гражданина Мухина, а мне не оставалось ничего другого, как потянуть на себя мухинские ноги. Вслед за изуродованной головой Мухина в машине появилось и доброжелательное лицо Олега. Я посмотрел на одну голову, потом на вторую и неожиданно понял, что мне следует сейчас сделать.

В эту же секунду, подтверждая мои только что родившиеся планы, слева мягко щелкнул замок передней дверцы. Тамара была готова.

— Э? — вдруг сказал Олег. — А это еще что за...

 

5

А потом он сразу все узнал и получил ответы на все свои идиотские вопросы. Я схватил мухинский револьвер за ствол и рукоятью двинул Олегу промеж глаз. Доброжелательность слетела с бандитской физиономии за долю секунды. Вместо этого появились усталость и апатия. Я понял, что он собирается прилечь на мухинский труп, но у меня был автомобиль, а не труповозка, поэтому я еще раз треснул Олега, чтобы тот упал где-нибудь за пределами «Форда». На этом я закончил общение с Олегом, потому что времени и так было мало.

Я протиснул свои плечи между передними сиденьями и повернул ключ в замке, а потом нажал педаль газа. Впервые в жизни мне пришлось нажимать педали руками, поскольку мои ноги все еще находились на заднем сиденье, упираясь в многострадального Леху Мухина.

«Форд» вздрогнул, а я заорал Тамаре, которая как-то нерешительно мялась возле дверцы:

— Залезай!

Снаружи тоже что-то заорали, сразу на несколько голосов, но это было явно не «Залезай!». Кажется, там кричали: «Стой, падла!» Ну да, как же, раскатали губенки.

Машина тронулась с места, и Тамара рывком попыталась втиснуться на переднее сиденье, однако то ли слишком медленно она это делала, то ли «Форд» слишком резво рванул вперед, но только справа от меня мелькнуло ее искаженное отчаянием лицо, мелькнула протянутая ко мне рука... Ее пальцы несколько секунд ловили мою руку, но у них не было шансов — одна моя рука давила на педаль газа, а другая судорожно управлялась с рулем. Меня как будто разрывало на части — я одновременно вел машину, спасал Тамару, уходил от преследования, избавлялся от мухинского тела...

Последнее вышло у меня лучше всего: не глядя, я стал выталкивать труп ногами. Это было весьма бесцеремонно, особенно учитывая, что мы все-таки были знакомы с покойным, но что мне оставалось делать?

Я сучил ногами, будто бежал на месте, и Мухин в конце концов все же выпал из разгоняющегося «Форда» на асфальт. Я облегченно вздохнул, но тут же понял, что Тамары нет не то что в машине, ее нет даже рядом с машиной. Я вывернул шею вправо и назад и в предрассветных сумерках успел заметить, как Тамарин плащ дергается в руках двоих здоровенных мужиков. Я выматерился, и тут «Форд» здорово тряхнуло. Впору было посмотреть перед собой и выяснить, куда это я еду. Вслед за этой мыслью пришел новый удар и металлический скрежет. Я на всякий случай закрыл глаза и сильнее надавил на газ. С грохотом вылетело стекло, и меня присыпало крошкой. Кажется, меня провожали салютом из огнестрельного оружия. Подонки.

Они-то были подонками, а я был порядочным идиотом, поскольку вся эта рискованная затея с автомобильными гонками, револьверами и криками «Залезай!» была задумана ради одного — умыкания Тамары. Переднее сиденье рядом со мной было безнадежно пустым, а стало быть, зря я бил Олега по черепу, зря топтал Мухина и зря нарывался на пулю в затылок. Все зря.

Впрочем, у меня было одно маленькое паршивое оправдание: это ведь не моя идея. Это была Тамарина идея. А стало быть, с меня и взятки гладки.

Ну да. Мне провал ее затеи стоил холодного пота и ломоты во всем теле от неудобной позы при вождении «Форда». Ей же светило обещанное Тыквиным превращение в фарш. Черт побери!

Однако назад я все же не повернул. Я считал себя порядочным идиотом, но не абсолютным.

 

1

Иногда человеку, даже такому раздолбаю, как я, нужно остановиться и оглянуться назад, осмысливая прожитое.

Проездив минут пятнадцать полоумными зигзагами, я понял, что наступил как раз такой момент в моей жизни. Я затормозил, заглушил двигатель и стал думать о прожитом. Если более конкретно — о последних шестидесяти минутах. Мыслям было где разгуляться.

Час назад, отсчитывая часы до истечения отпущенного мне Тыквиным срока, испуганно прислушиваясь к выстрелам из дома номер 142 по Пушкинской улице, я думал, что все складывается очень плохо.

Теперь я мог сказать с высоты прожитого часа — стало еще хуже. Я нашел Леху Мухина, но он был мертв, а стало быть, не мог вернуть Тыквину его бабки. Я попытался устроить Тамаре побег, но облажался. А еще я треснул Олегу два раза по лбу рукояткой револьвера. Учитывая, что Олег был помощником Тыквина, отношения с этой компанией у меня теперь окончательно испорчены.

Так что... Я тяжко вздохнул. Все стало очень плохо и непонятно. Тамара осталась у Тыквина, но вот действует ли старый уговор насчет четырнадцати сорока трех? Или в связи со скоропостижным отбрасыванием копыт Лехой Мухиным срок растянулся? Или в связи с моим хамским поведением срок сократился? То есть Тамару рубят на фарш именно сейчас, пока я тут сижу и мудрствую? Как говорит ДК: "Мудрить — это от слова «мудак». ДК также утверждал, что все гениальное просто...

При воспоминании о ДК у меня как-то нехорошо заныло под ложечкой. Мне по-прежнему было неохота молить о помощи высокомерного, самоуверенного, ехидного и зловредного типа... Который, помимо всего прочего, был моим дядей. Но, кажется, ничего другого не оставалось. Придется молить о прощении, ползти от ворот его дачного участка до крыльца, биться головой о пожухлую траву, некогда бывшую аккуратным газоном... И неуклюже объяснять, почему это я не смог уберечь Тамару от неприятностей. И почему вытаскивать ее из этих неприятностей должен теперь ДК.

Я заранее представлял все, что мне будет сказано по этому поводу: слова «сопляк» и «раздолбай» будут самыми ласковыми. Ну да ладно, я стерплю, лишь бы с Тамарой ничего не случилось...

Я вспомнил те секунды, когда все вот-вот могло получиться, когда ее пальцы искали мою руку, которая втащила бы ее в машину... Не получилось. Мне стало противно: как же все у меня выходило коряво, неудачно, неталантливо. Тьфу! Придется звонить ДК.

Как только я об этом подумал, раздалось назойливое попискивание. Я удивленно огляделся и понял, что звук исходит от мобильного телефона, который наряду с уже отработавшим по Олеговой башке револьвером достался мне от Лехи Мухина.

Я поднес телефон к щеке и сказал:

— Слушаю.

— Че ты слушаешь? — удивился кто-то в трубке. — Музычку, что ли, слушаешь? Так ты глуши ее на хер, свою музычку, базарить по делам будем...

Странно, но это был не ДК. Это был совсем не ДК, чтоб его!

 

2

С другой стороны, странно, если бы ДК позвонил мне в машину. Я сам недавно узнал, что в салоне «Форда» валяется мобильный, так откуда было знать об этом ДК? Мало знать о телефоне, так еще и надо знать номер. Если бы мне сейчас звякнул ДК, это была бы фантастическая удача. Но от ДК можно было ожидать всего. Потом он бы многозначительно ухмыльнулся и сказал: «Подумай на досуге, как это я все про тебя узнал».

Но звонил не он.

— Ну ты че, брат, спишь там, что ли? — насмешливо проговорил голос в трубке.

— Не сплю, — машинально отозвался я. Хотя в сон меня тянуло страшно, шутка ли — тридцать шесть часов на ногах. Наверное, потому я и соображал медленно. Но все же соображал: голос в трубке — трубка в моей руке — рука моя — трубка не моя. Трубка чужая. Чья трубка? Трубка Лехи Мухина, как и револьвер, как и «Форд», в котором я сейчас сижу. Если это мухинский телефон, то, значит, и звонят Мухину. И кто там говорил, что у меня хреново с логикой?

— Вам кого? — спросил я голосом сварливой бабки, которую достали вечно попадающие «не туда» звонки.

— Как — кого? — изумились в трубке. — Леха, ты? Не валяй дурочку, это Циркач звонит. Мы тут сидим как чудики, бабок твоих ждем, а ты прикалываешься — «Вам кого?».

Вот тут мне в самый раз было отключить телефон, а потом выбросить его в окно. Но я этого не сделал, потому что проснувшееся вдруг во мне чувство логики стало выкидывать коленца. А именно — выстраивать новую цепочку причин и следствий.

Это звонят деловые ребята, у которых были какие-то связи с Лехой. А мне нужно найти деньги, которые Леха где-то запрятал. Ведь как бы ни злился на меня Тыквин, он оттает, когда увидит свой кейс. Или мухинский кейс с алмазами. Он оттает и вернет Тамару живой и невредимой. И мне не придется ползти на поклон к ДК.

Следствие в цепочке причин было одно — я не должен выбрасывать телефон, я должен продолжить разговор и выведать все, что можно, о Лехе Мухине. Потом я понял, что такая задача была непосильной для моей невыспавшейся башки, но это было уже потом.

— Это не Леха, — сказал я, пытаясь тщательно подбирать слова, поскольку помнил, что за базар в кругу таких вот коммерсантов приходится отвечать.

— А что это за хмырь? — продолжали изумляться в трубке.

— Это его знакомый, — сказал я. Сначала я хотел назваться другом Мухина, но потом испугался, что Циркач устроит мне тест на вшивость, и я его завалю. Тест, я имею в виду.

— Леха дал тебе мобильник попользоваться? — предположил Циркач. — А сам он где? Если где-то неподалеку, то позови его к трубке, лады?

— Это вряд ли, — сказал я, чуть помедлив. Всегда тяжело сообщать о смерти близкого человека, и мне нужно сейчас проявить максимум вежливости и такта, чтобы не травмировать Циркача. Хотя... быть может, это он и устроил Мухину расстрел буквой X? А сейчас проводил, так сказать, контрольный звонок, чтобы удостовериться в том, что пули не прошли мимо адресата. — Я не могу его позвать, — сказал я, стараясь одновременно быть тактичным и держать ухо востро. — С ним произошел несчастный случай. Если можно так выразиться.

— Так упился, что телефон в руках держать не может? — продемонстрировал свою неосведомленность в судьбе Лехи Циркач. — Ну тогда пусть перезвонит, как очухается...

— Он не очухается, — сказал я, устав от собственных попыток быть тактичным. — Ему пулю в башку влепили, так что он не очухается и к телефону не подойдет.

— У, ё-мое... — сказали в трубке, и наступила тягостная пауза. Очевидно, Циркач погрузился в скорбь.

— Алло, — напомнил я о себе. — Слышно там меня?

— Слышно, — угрюмо сказал кто-то в трубке. Этот голос явно принадлежал не Циркачу, и я даже предположил, что Циркач от полученного горестного известия сверзился на пол, где и лежит без сознания, молчаливый и печальный. — Говоришь, знакомый Лехи? — спросила трубка. — Если знакомый, так объясни ситуацию.

— В каком смысле?

— В смысле — что теперь делать с той кашей, которую он заварил!

— А он что-то заварил?

Ответом был искусный многоэтажный мат, исполнитель которого явно был мастером своего дела. Тут в трубке снова прорезался голос Циркача, который, видимо, пришел в себя после обморока.

— Извини, — сказал Циркач. — Я тут за водярой отходил... Ну, чтобы Леху помянуть. Вот купил, сейчас проведем все как надо. Мы сейчас возле «Интуриста» сидим. Сначала хотели просто взбодриться после ночи, а тут ты такие стремные вещи сообщаешь... Придется беленькой принять, причем основательно...

Я представил, где это можно сидеть возле «Интуриста», и ничего, кроме деревянных лавок с облупившейся краской, мне не вспомнилось. Какие-то несолидные эти приятели Мухина. Но мне эти приятели были нужны.

— Алло, — сказал я. — Может, я подъеду сейчас к вам? Помянем Леху, ну и вообще... Поговорим.

— Подъедешь? — удивился Циркач. — Куда ты подъедешь?

— К «Интуристу». Минут через десять буду.

Циркач неожиданно заржал, что мало соответствовало поминальной обстановке:

— Ты думаешь, это какой «Интурист»? Ты думаешь, это у вас «Интурист», а это не у вас «Интурист»! Это мы с Пистоном тебе из Москвы звоним! Тот «Интурист», что на Тверской, въезжаешь?

— Постепенно, — ответил я. Получается, что Леха Мухин тырил деньги у Тыквина здесь, а в Москве его ждали компаньоны. Они ждали его и ждали его денег. Веселенькая стала вырисовываться картина.

— Так вы, значит, в Москве его ждете? — тупо повторил я. — На Тверской?

— Ну, сейчас мы его уже не ждем, — пояснил Циркач. — Нет смысла после того, что ты нам сообщил. Теперь мы будем его поминать. Часов до трех. А потом поедем спать. А вечером позвоним тебе, потому что нам нужно все эти Лехины дела решать.

— А что за дела? — торопливо спросил я, пока Циркач не отключился, чтобы перейти к «отпиванию» покойного друга.

— А ты не в курсе? — удивился Циркач. — Ну тогда мы тебе потом объясним. Пистон объяснит, у него язык лучше подвешен. Деньги-то хоть при тебе?

Вот это был вопрос в самое яблочко. И тут все упиралось в мухинские деньги. Вот уж действительно деньги правят миром! Куда ни сунься, всюду они, проклятые!

— Плохо слышно, — сказал я, шипя и плюясь в мембрану телефона. — Вечером поговорим, ладно?

Не дожидаясь ответа, я отключил телефон и облегченно вздохнул. Все же стоило выкинуть эту чертову штуку в окно, пока мне не стали звонить все прочие сомнительные Лехины знакомые, каждый со своими претензиями. Я взвесил мобильник на ладони и швырнул его. На заднее сиденье. Мне было жаль выкидывать телефон — все же стильная, дорогая игрушка. Мне-то она ни к чему, а вот в качестве подарка сгодится. Подарю Лимонаду, тот с ума сойдет от радости.

Правда, радость эта продлится до того момента, пока телефонная компания не хватится и не отключит мобильник за неуплату... Но это уже мелочи жизни.

 

3

— Мать моя женщина! — не сдержался Лимонад, и на его лице возникло мимическое выражение под названием «Зависть». Дело было в одиннадцать утра на углу неподалеку от Лимонадова дома. Угол этот был примечателен не только этим, а еще и наличием здесь Лимонадова лотка, с которого продавались всевозможные плетеные браслетики, бусы, ремешочки, кошелечки и прочая дребедень. Мне казалось, что покупать такую фигню нормальный человек ни в жизнь не будет, но поскольку сам Лимонад и его семья до сих пор не умерли с голоду, стало быть, в нашем городе было достаточно ненормальных.

Более-менее привольно Лимонад чувствовал себя летом, когда можно было заигрывать с проходящими школьницами в шортиках и маечках, пить пиво и слушать «Пинк Флойд» из динамиков старого кассетного магнитофона. Осенью и особенно зимой эта работа обращалась в пытку, и потому на лотке уже много месяцев безнадежно болталась табличка «Требуется на работу продавец. Оплата ежедневно». На такую перспективу никто не клевал, и Лимонаду приходилось совмещать обязанности генерального директора своего предприятия и непосредственно продавца. На этом штатное расписание исчерпывалось.

Зима еще не началась, но осень грубовато намекала, к чему идет дело. Лимонад в связи с этими событиями страдал. Ему было холодно, он какими-то петушиными шажками описывал замысловатые зигзаги вокруг лотка, похлопывая себя по плечам, по бедрам и прочим частям тела. Наверное, не помогало, потому что в его взгляде я прочитал дикую зависть.

— Мать моя женщина! — сказал Лимонад, морщась словно от боли. — Вот предлагали ведь мне пять лет назад борьбой сумо заняться. Говорили, перспективное дело. А я, болван, отказался! Глядишь, сейчас тоже рулил бы какой-нибудь охранной конторой! Борцы, они же все при деле! И при понтах!

Последняя фраза была сказана по поводу «Форда», в котором я и подрулил к Лимонадову лотку. Я не стал объяснять Лимонаду, что «Форд» имеет очень отдаленное отношение к моей работе в «Антилопе». Куда более близкое отношение «Форд» имел к торговле недвижимостью, а именно к Тамаре, а точнее, к ее уникальной способности заводить знакомства не с теми людьми. Ну, само собой, следовало упомянуть и мою неслабую способность разделять с Тамарой ответственность за всю ту головную боль, что случалась после таких знакомств. Достаточно вспомнить Тамариного мужа, ныне покойного. А затем Леху Мухина, ныне покойного. Хм-м, тенденция, однако.

— Я же не борец, — сказал я почти правду, не вылезая из теплого «фордовского» салона.

— А в военном училище? — напомнил Лимонад.

— Ну, вспомнил! Чем я только в военном училище не занимался! — с дрожью в голосе произнес я, вспоминая свою краткую военную карьеру как страшный сон. — Я там даже боевой листок выпускал. Но в Академию художеств меня после того не взяли.

— Ты чего приехал? — спросил Лимонад, отплясывая сезонный танец холода. — Поиздеваться над бедным работником мелкого бизнеса?

— Привлекаю к тебе клиентов, — неудачно пошутил я: за те пять минут, что я здесь находился, ни один человек ни на секунду не задержался у Лимонадова лотка. — Если серьезно, то я хотел тебе подарок сделать...

— У меня день рождения в мае, — тоскливо проговорил Лимонад, мечтательно закрывая глаза. — В мае. А сейчас что? Октябрь. И ты говоришь про подарок? Ох, Саня...

— Это не на день рождения, а так... — Я протянул Лимонаду мобильник. — Я знаю, ты мечтал иметь такую штуку.

Лимонад не проявил особого энтузиазма по поводу свалившегося на него счастья. Он осторожно принял из моих рук телефон и стал придирчиво разглядывать его, словно ожидая подвоха. Ожидал он правильно.

— Не новый, — выдал свое заключение Лимонад.

— Ну да, — согласился я. — Был у него раньше владелец, теперь его нет... Стало быть, машинка в твоем полном распоряжении. Если будут звонить какие-нибудь знакомые прежнего хозяина — посылай.

— Это подстава, — уверенно сказал Лимонад и укоризненно посмотрел на меня.

— На кой черт мне это надо? — обиделся я.

— Тебе виднее, — вздохнул Лимонад, провожая взглядом девушку в красной куртке, безразлично миновавшую лоток. — Но как все же портит людей работа! Ты мне уже сдаешь вещи с покойников, Саня...

— Я не говорил, что он...

— Это чувствуется, — авторитетно сказал Лимонад. — Биополе, знаешь ли. Я чувствую здесь мертвое биополе. — Он тряхнул стянутыми в хвост длинными волосами и закатил глаза.

— Дурака не валяй, — пытался я урезонить его. — Ну пусть с трупа, так ведь вещь хорошая, жаль, если пропадет...

— Скоро ты будешь дарить мне трусы с мертвецов, — печально продолжал Лимонад. — Только не ошибись с размером. Ты знаешь мой размер-то?

— Пошел ты, — сказал я с той долей презрения в голосе, с какой и должен говорить человек, сидящий в «Форде», с человеком, торгующим на улице, в застиранном джинсовом костюме китайского производства. Лимонад отлучился на минутку, чтобы треснуть как следует заевший магнитофон, а потом вернулся к машине и даже попытался просунуть голову в окно:

— Саня, а если серьезно...

— Ну, — сказал я, меланхолично поглаживая руль.

— Сделай мне другой подарок — побазарь с Гиви Хромым.

— Интересное предложение, — сказал я, что в переводе должно было значить: «Ничего более глупого ты предложить не мог?!»

— Ты же с ним вроде как в корешах...

— Это на заборе написано?! — не выдержал я. — Какие кореша?! Я всего три раза его видел!

— А я ни разу, — ответил Лимонад. — Значит, у тебя с ним более тесные отношения.

— Зачем тебе сдался Гиви?

— Меня же тут его хлопцы опекают, — пожаловался Лимонад. — Так ты похлопочи за меня, объясни, что я не нефтью торгую и не водкой в розлив. У меня совсем другой бизнес, у меня совсем другие прибыли. Меня уже задолбало это двойное налогообложение — и ментам дай, и Гиви дай... Я еле-еле концы с концами свожу!

— Сводишь концы с концами? То есть работаешь сводником для «голубых»?

— А вот не смешно! — отрезал Лимонад. — У меня жена и двое детей. И еще подруга, я с ней на прошлой неделе познакомился. Второй курс финансового колледжа. Сиськи — во!

— На себе не показывай, — предупредил я. — А то вырастут, чего доброго...

— Короче, — не обратил внимания на мои слова Лимонад. — Объясни Гиви, что он режет дойную корову. Дойная корова — это я. И не надо ухмыляться. Если не хочешь к Гиви идти на поклон, тогда сходи к своему полковнику, к ментам. Пусть они с меня слезут. Короче, мне нужно облегчить налоговое бремя!

— Почему я должен это делать? — обреченно спросил я, глядя в небритое лицо Лимонада. — Почему?!

— Потому что ты мой друг! — уверенно ответил Лимонад и улыбнулся. — И если тебе когда-нибудь будет трудно, я тоже приду к тебе на помощь!

Мне очень захотелось в этот момент поймать его на слове и сказать: «Да? Ну так вперед, помогать! Мне сейчас так трудно, как тебе никогда не было!» Интересно, что сказал бы на это Лимонад.

Но я не был садистом, я ничего такого не сказал.

— Ладно, — нехотя проговорил я. — Попробую что-нибудь сделать.

— Большое пионерское спасибо, — сказал Лимонад. — Кстати, любезность за любезность... Ты на этой тачке вольно так не катайся. Особенно по центру.

— А что так?

— Там в стекле дырка. От пули, я так думаю.

Надо же, каким я стал рассеянным.

— И правый бок помят, — добавил Лимонад. — Ты кого-то таранил?

— Много будешь знать, — проворчал я, — начнутся проблемы в интимной жизни.

— То есть и тачка у тебя с покойника, — завершил свои умозаключения Лимонад. — Твой образ жизни, Саня, внушает мне опасения. Впрочем, каждый выбирает свое. А когда в нашем районе угоняют машины, то прячут их вон в те боксы, — Лимонад небрежно махнул рукой. — Полсотник сунешь сторожу, и все дела.

— Большое тебе спасибо, — искренне поблагодарил я. — Ты тоже много чего поднабрался на своей работе.

— Эта жизнь прогнет кого угодно, — развел руками Лимонад. — Кстати, как Тамара?

— Нормально.

— А этот твой странный дядя? ДК?

— Тоже нормально.

— Врешь, — сказал Лимонад, и я поспешно поднял боковое стекло, отгораживаясь от чересчур догадливого приятеля. Когда Лимонад не был пьян и не был обкурен, он мог быть чертовски проницателен.

К счастью, такое с ним случалось крайне редко.

 

4

Мухинский мобильный телефон я нашел на правом переднем сиденье. Когда Лимонад успел закинуть подарок обратно, оставалось только догадываться. По этому поводу мне вспомнилась старая детская сказка, где главный герой все никак не мог избавиться от какой-то вещи; та возвращалась к нему снова и снова и... Кажется, все это для героя плохо кончилось. И может быть, это была не сказка, а какой-то фильм ужасов.

Но телефон я взял с собой, а револьвер оставил в машине. А машину поставил в боксе, пообещав сторожу, что к вечеру вернусь.

Меня слегка пошатывало от усталости, но речи о сне пока быть не могло. Лимонад, сам того не ведая, подсказал мне одну важную мысль. Сам бы я до нее тоже мог додуматься. Разве когда-нибудь. Но Лимонад ускорил этот процесс, вот и славно.

Тащиться на поклон к ДК мне не хотелось, тем более что его номер в последнее время не отвечал. Тогда оставался Гиви Хромой. Он же Гиви Иванович, глава концерна «Интерпродтрест» и по совместительству один из хозяев города. Теневых хозяев. Таких еще иногда называют «авторитеты». К таким людям обращаются для решения разнообразных проблем. У меня проблем было хоть отбавляй, так что повод заглянуть к Гиви Хромому имелся. Не о лимонадовском же налогообложении с ним разговаривать!

Само собой, у Гиви Хромого не было офиса для приема граждан по личным вопросам, как не было и графика приема. Был только сам Гиви, и был номер его телефона, оставшийся у меня с лета. Летом убили Тамариного мужа, а Гиви оказался его знакомым. Не другом, не родственником, не деловым партнером — просто знакомым. Причем, как мне показалось, больше симпатий у Гиви было именно к Тамаре, а не к ее мужу.

Вот на этом я и собирался сейчас сыграть. Минут пятнадцать у меня ушло на дозвоны, расспросы и согласования, а потом мне все же назвали время и место. Полдень, сквер возле городского стадиона. Меня подберет белый «Линкольн».

Гиви был человеком слова — раз сказал белый «Линкольн» вдвенадцать часов дня, значит, так все и будет. Так все и вышло.

— Тамарин друг, — сказал Гиви, когда я уселся напротив него.

— Да, — согласился я.

Гиви было около пятидесяти, и он действительно был хромым. Уж не знаю, при каких обстоятельствах с ним это стряслось, но теперь он нигде не расставался с мошной тростью с позолоченным набалдашником. Немногие знали, что из противоположного конца трости при желании (желании Гиви Ивановича) мог выскочить небольшой клинок. Как-то Гиви демонстрировал мне это. То ли хотел показать, что запросто может убить, то ли просто хвастался — кто его знает.

— У тебя как со здоровьем? — поинтересовался Гиви, пристально оглядев меня. — Выглядишь как-то не очень...

— Чувствую себя тоже не очень, — пожаловался я, не уточнив, что причиной тому является недосып и перепой в одном флаконе. А Гиви, не вдаваясь в подробности, улыбнулся. Гиви последние несколько месяцев страдал язвой желудка, а потому очень интересовался здоровьем окружающих. И очень радовался, если оно оказывалось хуже, чем у него самого.

— Что-то хроническое? — с надеждой спросил Гиви.

— Хрен его знает, — сказал я. — Не хочу к врачу идти, а то как скажет... Лучше уж не знать.

— Дело твое, — кивнул Гиви. — Но я бы на твоем месте сходил. Вот лично у меня язва, так я...

Потом был исполнен пятнадцатиминутный эпос на тему «Последние медицинские достижения в борьбе с язвенной болезнью — основано на личном опыте Гиви Хромого». Итог был подведен такой:

— А толку? Никакого толку. Вот так.

— Да, — сочувственно вздохнул я. Гиви тоже вздохнул, всмотрелся еще раз в мое нездоровое лицо, вспомнил, кто я, и поинтересовался:

— Как там Тамара? Как у нее со здоровьем? Кажется, у нее была депрессия... После того, как мужа ее застрелили.

— Теперь у нее депрессия по другому поводу, — сказал я.

— По какому? — оживился Гиви. Ну я и рассказал. Гиви Хромой был хорошим слушателем, он не перебивал, не задавал никаких вопросов, он просто кивал в такт моим словам, становясь постепенно все печальнее и печальнее.

Впрочем, может, это была и не печаль, может, он просто начал дремать, опуская голову с каждым кивком все ниже и ниже. Машина шла быстро и мягко, а сиденья располагали к тому, чтобы провалиться в них поглубже и больше никогда не вылезать обратно. Ну и, наверное, я был не слишком хорошим рассказчиком.

Тем не менее я довел всю историю до конца. То есть до сегодняшнего утра.

— И больше я ее не видел, — на трагической ноте закончил я, чуть повысив голос, чтобы пробудить Гиви от дремоты.

— Хм, — сказал Гиви, не поднимая глаз, но сразу стало понятно, что он не спал ни секунды и запомнил все — от первого слова до последнего. — Говоришь, четырнадцать сорок три?

— Да, — я посмотрел на часы. До истечения срока оставалось сто двадцать минут с небольшим.

— Спокойно, — сказал Гиви. — Я Тыкве позвоню, и с Тамарой ничего не случится. На фарш! — презрительно фыркнул Гиви. — Тоже мне, шеф-повар ресторана «Арагви»!

Я облегченно вздохнул. С Тамарой ничего не случится. Гиви позвонит и все уладит. Господи, как хорошо! Надо было сразу мчаться к Гиви, а не создавать себе проблем глупой самодеятельностью!

— Спасибо! — искренне выдохнул я и хотел было пожать Гиви руку, но в правой у того была трость, а левую он поднял в предупреждающем жесте:

— Но!

— Слушаю, — покорно сказал я.

— Тыква прав.

— То есть?

— Тыкву кинули, — пояснил Гиви, вытаскивая из кармана мобильный телефон. — У него украли деньги. А вы с Тамарой в этом участвовали.

— Э... — заикнулся было я, но Гиви с неожиданной ловкостью треснул тростью по моему колену, и вместо вразумительного «мы не по собственной воле участвовали...» получилось просто: — Ай!

— Участвовали, — продолжал Гиви, держа трость наготове. — А значит, Тыква имеет право предъявить к вам претензии. И даже право пустить Тамару на фарш. Теоретически, — последнее слово Гиви Хромой выделил особо. — Но практически я к Тамаре хорошо отношусь и беспредела не позволю. В четырнадцать сорок три ничего не случится, я тебя уверяю. Тебе дадут еще несколько дней на поиски этого Мухина.

— Его уже нашли, — напомнил я. — Мертвым.

— Ну, значит, на поиски его денег, — поправился Гиви Хромой и стал набирать номер. Я, кажется, догадывался, чей. — Это Тыквин? Нет? А кто? Слушай, Олег, позови Тыквина. Это Гиви Иванович говорит, если ты еще не понял... Ты чего весь напрягся?

Это он обратился ко мне, и я жалко заулыбался. В своем рассказе я пропустил некоторые неважные детали. Например, эпизод с рукояткой револьвера и Олеговой головой. Он чисто случайно выпал из моего повествования, вот Гиви и не мог понять, почему при упоминании Олега я слегка занервничал.

— Спокойно, — подбодрил меня Гиви. — Все будет хорошо. Может быть... — Тут в трубке у него заговорил Тыквин, и Гиви на некоторое время забыл о моем существовании.

— Тыква? — не без иронии осведомился Гиви. — Это ты, Тыква? Это Гиви Иванович тебя по телефону достает. А? Что это ты сейчас сказал? Слушай, Тыква, если не знаешь грузинского языка, не пытайся на нем говорить. Я понимаю, что ты из вежливости. Я понимаю, что ты хотел сделать мне приятное. Но у тебя «гамарджоба» звучит как «комар в жопе», честное слово. Поэтому ты лучше говори по-русски, Тыква. Вот так, вот так... Уже лучше. И тебе того же. Как здоровье? Да что ты говоришь? А у врача был? А он что? А операцию не предлагали? И сколько? Вот ведь как!

Я вздохнул и настроился на долгое ожидание. Я даже подумал о том, чтобы немного подремать, но вспомнил про трость Гиви Ивановича и поостерегся.

Разговор тем временем неожиданно вырулил на Тамару и прочие тыквинские несчастья:

— ...а после обеда я буду на процедурах. Да, кстати, после обеда чем занимаешься? Понятно, понятно... А девушку по имени Тамара рубить на фарш не собираешься сегодня после обеда?

Тыква, очевидно, опешил от такой осведомленности Гиви Ивановича, и Хромой довольно ухмыльнулся.

— Это я к тому, что спешить в этом деле не нужно, — продолжил он беседу с Тыквиным. — Порубить всегда успеешь, а вот склеить обратно уже не получится. Так что не спеши, подожди еще дня три-четыре. Может, вернутся к тебе твои бабки. Нет, я этого не обещаю, я просто предполагаю. Откуда они возьмутся? — Гиви удивленно поднял брови и посмотрел на меня. Я недоуменно пожал плечами — я не знал, откуда возьмутся эти бабки. — Видишь ли, Тыква, этот парень не знает, откуда он возьмет бабки. Сейчас не знает. Но за три-четыре дня он постарается что-нибудь придумать. Парень? Да он сейчас сидит рядом со мной. В моей машине. Да, вот так. Четыре дня, тебе не послышалось. Я понимаю, что тебя кинули. Да, да... — Тыквин, очевидно, стал жаловаться Гиви Ивановичу на свою тяжелую жизнь, и Хромой некоторое время сидел молча, только кивая и с каждым кивком наклоняя голову все ниже и ниже. Но я уже знал, что о дремоте не может идти речи. Гиви просто слушал. — Я тебя понял, — сказал он наконец. — И ты меня пойми — четыре дня. Понял, Тыква? Хорошо, что понял. И еще одно — та девушка, Тамара... В общем, я ее знаю, и она меня знает. Можешь пока подержать ее у себя, но чтобы обращение с ней... Я рад, что ты все понял. Иногда с тобой приятно разговаривать. И тебе того же.

Гиви отключил телефон и убрал его на прежнее место.

— Нужно что-то объяснять? — посмотрел он на меня.

— Одна вещь, — сказал я, Гиви поморщился, но кивнул и приготовился слушать. — Гиви Иванович, вы же могли сейчас рявкнуть на Тыкву и приказать ему отпустить Тамару?

— Ну-у, — одним углом рта усмехнулся Гиви. — Я мог рявкнуть, но Тыква...

— Он позлился бы, но отпустил Тамару.

— Может быть, — не стал отрицать Гиви.

— Но вы этого не сделали, хотя Тамара... — я замялся, подыскивая нужные слова. — Хотя вы с Тамарой... Короче говоря, она вам нравится.

— Вах! — картинно всплеснул руками Гиви Иванович. — Конечно, она мне нравится! Мне вообще красивые женщины нравятся! И Тамара в том числе!

— Тогда почему...

— Бичо, — Хромой ткнул меня набалдашником трости в грудь. — Такие вопросы задают только молодые дураки. Женщин много, понимаешь? Красивых много, понимаешь? Так зачем ради одной красивой женщины я буду делать глупости? Я же тебе сказал вначале — Тыква прав. Тыква имеет право требовать с тебя и Тамары свои бабки, потому что вы участвовали в кидняке. С этого крючка я вас снять не могу. И никто не может. Я могу только попросить Тыкву быть помягче, и это уже сделал. Больше, — Гиви развел руками, — я ничего сделать не смогу.

— Так и я ничего сделать не смогу, — похоронно отозвался я, глядя в окно. — Мухина пристрелили. Все концы в воду. Денег при нем не было.

— Ты мужик или не мужик? — пафосно вопросил Гиви, чем-то напомнив мне ДК. — Это трудно, но это не невозможно. Выясни, кто убрал твоего Мухина, за что. Ниточка потянется и выведет тебя куда нужно.

— За четыре дня? — скептически осведомился я.

— А ты поспеши, — посоветовал Гиви и нахмурился каким-то своим мыслям. — А вообще... Вообще не нравится мне твоя история. Мухин — он же не местный. Приехал сюда и нагадил. Потом какие-то козлы ловят его и мочат — опять непорядок. Если бы со мной не связался, я бы и не узнал ничего! Вот бардак! — Гиви негромко ругнулся по-грузински и уставился в окно: лимузин проезжал мимо продуктового рынка, и взгляд Хромого стал особенно внимательным. Гиви смотрел на яркие лотки с фруктами, но думал не только о фруктах. — У тебя связи в милиции есть? Если есть, поспрашивай там насчет этого Мухина. Беспокоят меня его алмазы. Слышал я недавно что-то... Но не помню что. Путаная история! — решительно махнул рукой Гиви. — А я терпеть не могу путаных историй! Я бизнесмен, понимаешь? Я в городскую Думу выдвигался! Мне путаные дела не нужны...

Я сочувственно выслушал это признание, но это был еще не конец — Гиви порывисто схватил меня за коленку, и во взгляде его мелькнула какая-то искра, словно Гиви только что совершил крупное научное открытие. Само собой, вставило его не от моей коленки, а от мысли, пришедшей ему на ум.

— А вообще... Я знаю одного мужика, который разбирается в таких вот путаных историях, — сказал Гиви. — Он не из наших, но пару раз он меня выручил. Бывают, знаешь ли, разные ситуации, — это было сказано очень многозначительно. — Один раз он меня мог пристрелить, но не пристрелил. В другой раз я его не тронул. Вот так и складывается мужская дружба... — Гиви покачал головой, ностальгируя о чем-то минувшем, но не забытом. — Так вот, фамилия этого мужика Шумов. Он тут в последнее время приболел... Депрессия пополам с запоем, обычное дело. Но если ты его уговоришь, если ты его убедишь тебе помочь...

— То что?

— Может, тебя и не убьют, — оптимистически заключил Гиви Иванович.

 

5

Белый «Линкольн» торжественно въехал на рынок, взрезая толпу и привлекая к себе общее внимание. На меня же никто внимания не обращал, потому что я был уже вне «Линкольна». Мне только что подарили четыре дня, и я шатался — то ли от счастья, то ли от усталости. Еще мне подарили фамилию Шумов — я не был уверен в ценности этого подарка, но в моем чрезвычайно хреновом положении подарками не разбрасываются. Я запомнил все, что сказал Гиви. И я даже сказал ему «спасибо», прежде чем меня выставили из машины.

Вообще мне было грех жаловаться — подарки сыпались на меня как из ведра. Ночью мне подарили «Форд», револьвер и мобильный телефон. И еще три тысячи баксов, которые я сам себе подарил, воспользовавшись Лехиными карманами.

Так что все было просто расчудесно, если не считать того крючка, на который меня подсадили с Тамариной помощью. То есть моя заслуга в этом тоже была, но всегда удобнее думать, что в твоих бедах виноват кто-то другой. Вот я и думал.

Думалось, правда, вяло. Я дико хотел спать и с этой целью поехал домой. А войдя в квартиру, сразу же принялся очищать от посторонних предметов диван, чтобы тут же завалиться спать, спать и еще раз спать...

Среди прочих посторонних предметов в сторону полетела книжка «Криминальная Россия» — подарок Лимонада на какой-то из моих дней рождения. В те времена я сторожил продуктовый склад по ночам, а потому книжку пришлось прочитать. Автор с чувством расписывал давние славные времена, когда была еще такая страна Советский Союз, а заправляли в ней такие классные ребята, которых почему-то называли «воры в законе». Все они были смелые, умные и справедливые, и потому все в стране было хорошо, пока не появились коварные злодеи, которых называли «отморозки». Воры хотели, чтобы все было по законам — ну то есть по их законам, а у «отморозков» была аллергия на само слово «закон», поэтому всех благородных воров они извели, а в стране с тех пор начались неурожаи, политические кризисы и всеобщий бардак.

Такая вот невеселая сказочка. Вспомнилась она мне не только потому, что попавшаяся под усталую руку книжка полетела на пол, а еще в связи с поездкой на белом «Линкольне». Гиви Хромой и по возрасту, и по замашкам тянул именно на вора, и оставалось удивляться, как это его не зашибли во время всяких там криминальных революций и контрреволюций.

Наверное, уцелел он потому, что сидел в провинции, а по столицам не светился.

С одной стороны, это было хорошо, потому что с Гиви можно было вести разговоры о делах, а «отморозки», судя по книжке, были полными психами без тормозов в башке. А с другой стороны...

Гиви мог наплевать на всякие понятия, припугнуть Тыкву и заставить того отпустить Тамару. Мог, но не сделал. Вот за такие штучки «отморозки» и возненавидели воров, если верить моей книжке!

Как повезло Гиви, что я не «отморозок». Как ему повезло. И как не повезло Тамаре.

С этими грустными мыслями я заснул. А разбудили меня уже самые настоящие «отморозки». Они это умеют.

 

6

Я с ненавистью шарил руками вокруг, чтобы найти маленькую сволочь, трезвонившую, как пожарная сигнализация, и раздавить ее недрогнувшей пяткой. Но поиски затянулись, и к тому моменту, когда я отыскал мухинский мобильник, я уже более-менее проснулся и потому крушить телефон не стал.

— Да? — осипшим голосом произнес я в трубку. В ответ издевательским тоном мне сообщили название женского полового органа. Рифма, конечно, но зачем с этого начинать день? Хотя — какой к чертовой матери день?! Я лег спать в районе двух часов дня, а значит, сейчас... Сейчас было одиннадцать вечера. Башка как чугунное ядро, во рту свалка пищевых отходов, да еще в ушах звенит до сих пор от позывных мобильного. Приятный вечерок, ничего не скажешь.

— Эй, там, — продолжали издеваться надо мной в трубке. — Выходи на связь. Я же предупреждал — вечером звякну...

— О господи, — вспомнил я. — Вы все еще там, у «Интуриста»?

— Отстаешь от жизни. Мы уже проспались, сейчас на Красной Пресне, в «Планете Голливуд». Ужинаем. Меню тут у них такое...

— Не надо про меню, — просипел я. У меня вдруг свело желудок от тоски по какой-нибудь пище. Сжимая в руке телефон, я слез с дивана и нетвердой походкой проковылял на кухню, где выпил стакан воды. Теперь голос зазвучал более-менее прилично.

— Эй, знакомый, — раздался в ухе голос. Кажется, это был тот, второй, Пистон. Циркач и Пистон. Славная парочка. Славная особенно тем, что им нужны были мухинские деньги. Мне предстояло познакомить Циркача и Пистона с суровыми реалиями провинциальной жизни, и мне заранее от этого было не по себе.

— Знакомый, тебя как зовут? — спросил Пистон.

— Саня, — сказал я. — А ты Пистон?

— Это для друзей я Пистон. А для тебя Кирилл Николаевич.

— Ради бога, — пробормотал я. — Что нужно, Кирилл Николаевич?

— Ты утром сказал, что Леху замочили.

— Ну, — подтвердил я.

— Что «ну»? Мы его помянули, теперь нужно узнать, кто его замочил, и замочить тех гадов, кто его замочил!

— Ух ты, — сказал я, осознав нарисованную Кириллом Николаевичем программу действий. — Круто. Только их уже, кажется, замочили.

— Кто это их замочил? — с интонацией завзятого ревнивца отозвался с Красной Пресни Пистон. Пришлось ему долго и нудно растолковывать про Пушкинскую улицу, про выстрелы, про двоих неизвестных мужиков, про Леху Мухина и про его разбитые очки.

— Так, — после паузы проговорил Пистон. — Я правильно понял: они его замочили, а он их замочил?

— Правильно, — сказал я.

— А кто они такие, эти двое, — ты не знаешь?

— Не знаю, — сознался я.

— Ну и лопух ты после этого, — сделал вывод Пистон.

— Может быть, — не стал я спорить. Не то у меня было настроение.

— Ну да черт с ним, с Лехой, — продолжала вещать трубка. — Он тоже лопух, если дал себя замочить. Давай лучше о делах побазарим. Леха тебе рассказал?

— Нет, не рассказал. А что он мне должен был рассказать?

— Да про дела же, лопух! Черт, я даже не знаю...

В «Планете Голливуд» произошли какие-то шумные события, в результате которых в трубке прорезался голос Циркача.

— Эй, там! Ты что, не в курсе Лехиного заказа?

— Он что-то заказал? — наивно переспросил я.

— Кого-то, а не что-то, — проворчал Циркач. — А деньги-то он тебе для нас оставил?

— Не оставил, — сказал я, и после этих двух слов в трубке стало происходить что-то уж совсем непотребное. То ли Пистон с Циркачом не поделили какое-то из заказанных блюд, то ли в ресторане слишком громко завели «Мэрилин Мэнсон», то ли Кирилл Николаевич с горя по невинно убиенному Лехе рыдал и рвал на себе волосы. А может, все это происходило одновременно.

Я уже собирался отключить телефон, как вдруг из звукового хаоса прорвался Пистон.

— Как это?! — проорал он, явно волнуясь. — Как это — Леху замочили, а денег для нас нет? Мы уже неделю в Москве сидим, ждем его денег, готовимся его заказ выполнить! А он нам такие подлянки кидает!

— Извини, — сказал я. Пистон проворчал что-то невнятное, а потом заговорил уже поспокойнее:

— Слушай, как тебя там...

— Саня, — напомнил я.

— Слушай, Саня, а ты не был у Лехи дома? Может, он под кроватью деньги хранил? В чемодане.

— Так много денег? — прикинулся я простачком.

— Прилично, — проворчал Пистон. — Так ты сходишь к нему домой?

— Он жил в гостинице, — сказал я. — И в гостинице было шаром покати. Никаких чемоданов с деньгами.

Я не стал упоминать, что Леха Мухин обладал выдающейся способностью организовывать исчезновение чемоданов с разными ценностями — как, например, в клубе «Белый Кролик».

— Ох, блин, — вздохнул в трубке Пистон. — Неужели придется переться в вашу глушь и самому искать Лехины деньги? Такой лом...

— Так что, — осторожно спросил я, решив, что достаточно втерся в доверие к этой сладкой парочке. — Леха вам пообещал деньги за заказ? Чтобы вы кого-то замочили?

— Это не телефонный разговор, — отозвался Пистон, позабыв, что про заказ и про «замочить» мне только что разболтал Циркач по этому же самому телефону.

— Я просто думаю, — сказал я, — если тот, кого заказал Леха, узнал про заказ и опередил Леху? Послал своих людей, и они замочили Леху.

— Ух ты, — оценил Пистон мою фантазию. — Неплохо придумано. Я тоже должен был догадаться про это, только у меня башка болит. Ну и что дальше? Меня мало волнует, кто Леху завалил, меня волнует, где деньги.

— Раз они его завалили, — продолжал фантазировать я, — значит, они и деньги оприходовали.

— Ты же сказал, что Леха перестрелял тех чудиков, которые его прикончили.

— Я видел два трупа, — сказал я. — А может, всего их было трое? И третий успел свалить вместе с бабками? Так что если вы знаете имя человека, которого заказал Леха, то можно вычислить всех остальных. И найти бабки.

— Ну ты и головастый, — признал Пистон. — Почти как я. Я бы тоже все это просек, если бы мы Леху так крепко не помянули сегодня. Циркач уж больно убивался, они же с Лехой вместе на зоне парились... Леха всего полтора месяца назад вышел, и вот на тебе! Глотнул свободы, называется...

А я вспомнил рассказы о восьми годах беззаветного труда на Якутских алмазных приисках. Стало быть, все это — туфта. Тогда откуда алмазы? Да еще в таких количествах?

Ну Леха! Ну Бляха-Муха! Ну сказочник! И еще фокусник, растворяющий в воздухе драгоценные камни и денежные знаки в особо крупных размерах. Причем, даже когда фокусник словил пулю в голову, его фокусы продолжались.

Магия, черт бы ее побрал.

 

1

Лимонад в некотором смысле был прав, когда говорил, что работа меня испортила. Имеется в виду работа вышибалой. В каком смысле? Ну, например, когда я впервые вижу какого-нибудь человека — мужика, я имею в виду, — то первым делом сразу прикидываю: а получится ли у меня дать ему в грызло? Профессиональная привычка, ничего не поделаешь.

Вот и тут то же самое. Я посмотрел на человека по фамилии Шумов, рекомендованного Гиви Хромым, и решил: «Пожалуй, с ударом в грызло тут все нормально». В том смысле, что Шумов был хоть и приличного роста, но в плечах я пошире, да и вообще поздоровее. То есть если бы этот самый Шумов нализался бы в «Золотой Антилопе» до зеленых чертей, я бы элементарно вышвырнул его за порог.

Правда, сейчас все было немного иначе. Я смотрел на Шумова и понимал, что при всей разнице в весе и в ширине плеч не смогу не то что врезать путем этому мужику, я и руку вряд ли на него успею поднять.

Потому что Шумов стоял напротив меня, небрежно держа на сгибе руки охотничий карабин и направляя этот карабин прямо мне в живот. Пища, которая провалилась в меня после завтрака, в такой ситуации повела себя просто неприлично, и раздалось какое-то трусливое бурчание, заставившее Шумова удивленно поднять бровь. Левую.

— Э, — сказал я, не сводя глаз с карабина. — Меня Гиви Хромой послал...

— Если ты думаешь, что это хорошая рекомендация, — низким голосом проговорил Шумов, разглядывая мой живот, — ты сильно ошибаешься.

Дело происходило за городом, в дачном поселке, причем на вид не самом захудалом. Кругом щетинились антеннами двух— или трехэтажные кирпичные коттеджи за высокими заборами, и тот коттедж, где я нашел Шумова, мало чем отличался от прочих. Гиви упомянул, что Шумов раньше был частным детективом — не хреново зарабатывают частные детективы, если могут отгрохать себе такую домину, а потом со спокойной душой уйти в запой. Алкоголем, кстати, от Шумова не пахло. Было кое-что другое в его облике — другое и особенное.

Я долго жал на кнопку звонка, пока дверь в заборе наконец не открылась и я смог войти на участок. Вошел и тут же засомневался, что мне стоило это делать, потому что на участке меня ожидал бородатый мужик с карабином в руках. Шумов был одет в старые синие джинсы, оттопыренные на коленях, и в толстый черный свитер. Неухоженная борода и общий вид этого парня наводили на мысль, что Шумов не выходит за пределы дачного участка и не общается с другими людьми. А может, это люди не общаются с ним? Это было бы неудивительно, учитывая привычку Шумова встречать гостей с ружьем в руках. С ружьем, направленным в пузо гостю.

— Я не хочу ничего слышать о Гиви, — отчетливо и неторопливо говорил Шумов. — Я не хочу его видеть. Письма, посылки и переводы от него я тоже не принимаю.

— Я не от Гиви, — поспешил я откреститься от Хромого. — Он просто назвал твою... то есть вашу фамилию. Он сказал, что вы тот самый человек, который мне нужен...

— Да? — Шумов хмыкнул. — Тебе что, нужен убийца?

— А? Почему — убийца? — не понял я и одновременно вздрогнул, потому что мне показалось, будто ствол шумовского карабина приблизился к моему животу на пару сантиметров. И с чего это я решил слушаться советов Гиви Хромого?!

— Потому что я — убийца, — Шумов сказал это с удовольствием. — Последние полтора года мне очень хочется кого-нибудь убить.

— Кого-нибудь? — Я сделал маленький шажок назад. — То есть абсолютно все равно кого?

— Сначала я хотел убить вполне конкретного человека, — паясничал Шумов и сделал маленький шажок вперед. — Но мне не дали это сделать. Я обиделся. И теперь мне в принципе плевать, кому продырявить башку...

— Понятно, — сказал я, стараясь быть вежливым. Хотя больше всего мне хотелось перемахнуть через забор и бежать до станции что есть сил.

— Поэтому я стараюсь не выходить с дачи, — продолжил пояснения Шумов. — Потому что если я выйду, то наверняка кого-нибудь хлопну. А уж в город ехать... Нет, я не поеду в город. Я не хочу кровавой бойни.

На это я уже просто не мог ничего сказать. Шумов правильно оценил мое молчание. Он подмигнул мне и проговорил заговорщицким тоном:

— Что, не очень хороший совет дал тебе Гиви?

— Все нормально, — сказал я, — только нужен мне не убийца. Мне нужен человек, который мог бы разобраться в одной запутанной истории. Вы же вроде были частным детективом...

— Я был легкомысленным идиотом, — перебил меня Шумов. — Теперь я этим больше не занимаюсь. Я изолировал сам себя, чтобы избежать ненужных жертв. Мне не хочется больше разбираться в запутанных историях, мне хочется бить прикладом по головам... — Он тяжело вздохнул. — Но я сдерживаюсь.

Я не совсем понял, про какие головы говорил Шумов, но тем не менее продолжил:

— Просто от распутывания этой истории зависит жизнь моей девушки. Ее взяли в заложницы, и у меня есть четыре дня, чтобы вызволить ее. Точнее, осталось уже три с половиной дня.

— Девушка? — презрительно произнес Шумов. — Найди себе другую девушку, вот и все дела. Этим ты сразу убьешь двух зайцев — заполнишь свободное место в постели и спасешь ту первую девушку: ведь если ты ее кинул, то какой смысл ее убивать за твои долги?

— Они убьют ее из принципа, — сказал я. — Это же такие сволочи, что... Тыква непременно ее убьет, потому что ему нужны деньги.

— Тыква? — Мне показалось, что в глазах Шумова мелькнуло некое подобие интереса. Словно огонек, который зажегся и через долю секунды погас. — Тыква теперь берет девушек в заложницы? Куда катится этот мир... Нет, — решительно сказал Шумов. — Я правильно делаю, что сижу здесь и не высовываюсь наружу. Весь этот мир, — Шумов махнул рукой в направлении города, — дерьмо. Так зачем в него вляпываться лишний раз?

— А здесь что, райский сад, что ли? — не сдержался я.

— Ну вот, — огорчился Шумов. — Узнаю современную молодежь. Один сплошной цинизм, и никакого уважения к старшим.

То ли крыша у меня поехала после всех злоключений последнего времени, то ли это было на самом деле так, но в словах Шумова я услышал ненавистные интонации ДК. Захотелось ляпнуть в ответ что-нибудь мерзкое типа «Сам дурак» или «Сбрей бороду, и мы тогда посмотрим, кто тут старше». Однако я вовремя припомнил, что мне Шумов нужен гораздо больше, чем я нужен Шумову. Честно говоря, я ему вообще по барабану.

О чем он напрямую и заявил.

— И что это я тут стою и зря теряю время? — спросил себя Шумов. — Зачем я разговариваю с человеком, которого послал уголовник с тремя судимостями? Не лучше ли мне пойти посмотреть по телевизору канал «Дискавери»? Из жизни животных. Наблюдая за жизнью животных, начинаешь лучше понимать людей.

— Да, — сказал я. — Наверное. Но все-таки...

— Но прежде чем пойти смотреть канал «Дискавери», — перебил меня Шумов, — нужно очистить территорию от посторонних.

И он довольно бесцеремонно ткнул меня стволом в живот.

— Обычно в таких случаях я считаю до десяти, — сказал Шумов.

— А потом? — спросил я, начиная пятиться к воротам.

— А потом делаю один предупредительный выстрел. Хочешь спросить, что потом?

— Нет, не хочу, — я был уже у ворот. — И все-таки... Что мне делать? Может, хоть какой-нибудь совет дадите? Пока еще не начали считать?

— Почему ты думаешь, что я не начал? — удивился Шумов. — Я считаю про себя. Между прочим, уже шесть.

Я поспешно открыл ворота и выставил одну ногу наружу. Голова пока еще была на дачном участке и ожидала совета от крупного специалиста по запутанным ситуациям.

— А что до советов... — Шумов неспешно приблизился ко мне. — Просто старайся жить поспокойнее. Тогда тебе не придется выкупать свою девушку у Тыквы.

— Но это на будущее, — сказал я. — В будущем я постараюсь жить спокойнее, но что мне делать сейчас? Может, выкрасть ее? Или попросить Гиви, чтобы он надавил на Тыкву? Или собирать деньги на выкуп?

— Четыре, три, два, один, ноль, — скороговоркой выпалил Шумов. — Ты уложился.

С этими словами он толкнул ворота, и те захлопнулись, оставив меня на улице. И у меня было не самое лучшее настроение.

— Ну и козел! — громко сказал я воротам, надеясь, что Шумов еще недостаточно далеко отошел. Реакции не последовало никакой, Я сплюнул, развернулся и зашагал в направлении железнодорожной станции. Прошагал я метров пять. А на шестом метре я заметил забрызганную грязью «Тойоту». Я сначала подумал, что она стоит просто так, но на седьмом метре выяснилось, что она перекрывает дорогу. Да не кому-нибудь, а именно мне.

Я решил не нарываться на лишние неприятности и сошел с дороги, двинувшись по узкой тропинке вдоль кирпичной стены, которая ограждала территорию шумовской дачи. Я еще больше возненавидел в этот момент отставного частного сыщика, который отсиживался за этой стеной в обществе спутникового канала «Дискавери», в то время как я был вынужден шлепать по грязи, потому что «Тойота» выглядела чересчур подозрительно.

Но и тропинка меня не уберегла, потому что от судьбы не убежишь, а забрызганная грязью «Тойота» и была в эти минуты моей судьбой. Я понял это, когда из машины вылезли трое, один из них пристально посмотрел на меня и утвердительно кивнул. До меня донеслось:

— Это он, сто процентов.

Я бы мог сказать в его адрес то же самое, потому что это был он, сто процентов, — треугольная рожа из «Интуриста», еще один охотник за Лехой Мухиным. Только как это он меня выследил?! И на кой я ему сдался?!

Впрочем, это все были вопросы второстепенные, потому что, как только треугольная рожа кивнула своим подручным, те сорвались с места и кинулись за мной. Ну просто как охотничьи псы.

Охота началась.

 

2

Только охота бывает разная. Бывает охота на зайца — это когда гончим одно удовольствие завалить жертву и вспороть трепыхающееся тело. А бывает охота на медведя, когда трудно понять, кто здесь жертва, когда под ударами трещат кости гончих и разлетаются их сломанные, визжащие от боли тела.

Учитывая, что последний год я зарабатывал на жизнь тем, что бил людям морды или угрожал такой перспективой, ребятам из «Тойоты» я мог предложить только тип охоты номер два. Я прислонился к кирпичной стене, чуть пригнулся и стал ждать.

Ждать пришлось недолго, потому что ребята бежали быстро. А раз они бежали быстро, то у них не было времени понять, что легкой добычи у них на этот раз не будет. Бежали они едва ли не с улыбкой, бежали с энтузиазмом. А потом я слегка испортил им настроение. И одежду я им тоже попортил.

Первый очень удивился, когда налетел на мой кулак, свернувший ему челюсть набок. Второму я хотел врезать коленом, но тот на ходу сориентировался, от удара ушел и повис на мне сбоку, тыча меня кулаками в область печени и дыша мне в ухо табаком. Я попытался его стряхнуть, но это оказалось бесполезным занятием. Тогда я чуть повернулся и треснул парня о стену. О добротную шумовскую кирпичную стену. После трех контактов с этой расчудесной стеной парень как-то вдруг утратил свою былую удаль и стал сползать с меня на землю.

Но это был еще далеко не конец, потому что первый, со свернутой челюстью, звезданул меня чем-то по затылку, и я полетел вперед, но впереди была все та же стена, и я едва успел выставить руки, чтобы не треснуться об нее лбом. Но я успел. Под ногами было что-то мягкое, и я лишь потом понял, что это был тот, второй, который лежал теперь у подножия стены навроде местного бомжа.

Я лягнул ногой назад, но промахнулся. Первый вцепился мне в горло и одновременно попытался заломить руку за спину. Видно, в детстве его не ознакомили с пословицей: «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь». Я оторвал его пальцы от своего горла, глубоко вздохнул и с чувством глубокого удовлетворения засадил парню локтем под дых. Это его немного отвлекло, а затем я качнул головой назад, врезавшись затылком в лицо противнику. А башка у меня дубовая, это ДК любому подтвердит. Парень охнул и отступил назад, схватившись за окровавленное лицо.

Я только хотел врезать ему в челюсть, чтобы отключить окончательно, но тут произошло два неприятных события. Во-первых, тот, второй, что все ползал у меня под ногами, очухался, ухватил меня за колено и дернул. Я такого коварства не ожидал и свалился, ненадолго, впрочем. Я схватил коварного ползуна за волосы и пару раз ткнул лицом в грязь. Это, наверное, и называется — быть ближе к родной земле. От этой близости парня совсем развезло, он обмяк и перестал шевелиться. Но тут случилась вторая неприятность.

Тот тип с треугольной рожей, с которым я познакомился в «Интуристе», до поры до времени в драку не лез. Наверное, представлял себя большим полководцем, видя, как его двое подручных месят меня в осенней грязи возле стены шумовской дачи. Или я мешу двоих его подручных в той же грязи у той же стены. Можно было по-разному относиться к происходящему. Но в конце концов терпение у треугольной рожи иссякло, и он ринулся в бой. Я заметил это слишком поздно — когда бросил одного врага валяться мордой в листьях, а второму собрался сокрушить-таки челюсть, для чего встал на ноги.

Как только я это сделал, то боковым зрением заметил, что слева на меня что-то летит. Отпрыгнуть я не успел, успел лишь заслониться рукой, вот по руке мне и вмазал Треугольный своей резиновой дубинкой. Я зарычал от боли, и с этой секунды можно было считать, что у меня осталась одна рука. Матч продолжался при явном преимуществе одной из сторон.

Дубинка снова взлетела для удара, я неуклюже отскочил в сторону и наткнулся на кирпич — так мне сначала показалось. Позже я допетрил, что это был кулак. Кулак того типа, которому я так и не успел обработать челюсть. Теперь он обрабатывал меня, и надо сказать, что это у него неплохо получилось. Голова у меня резко уехала с плеч куда-то влево, и я даже испугался, что уехала она насовсем. И тут меня достала дубинка. Достала поперек моей растерянной физиономии, так что из разбитого рта и из носа брызнула кровь. Я-то сдуру решил, что это брызги из глаз, но это была кровь.

— В машину его! — прогудел Треугольный, отвешивая мне новый удар, теперь уже по ребрам. — Быстро, быстро...

Весь я был какой-то ватный, и потому они сумели мне руки заломить за спину. Но тащить меня к машине было задачей непростой, почти то же самое, что из болота тащить бегемота. Поэтому пришлось приводить в чувство того парня, которого я учил любить родную землю. Пока тот с трудом поднимался на ноги, Треугольный сверлил меня шизанутыми глазами и верещал какую-то бредятину.

— Куда ты дел тело, подонок? Мне нужно тело, понимаешь? Мне нужно тело!

Вот ведь треугольный извращенец. Тело ему подавай. Я впервые слышал, чтобы взрослый человек такое говорил среди бела дня. Я думал, что такое только в порнофильмах говорят гнусавым голосом: «Мне нужно твое тело! Я хочу твое тело!» Или в фантастических боевиках из жизни пришельцев, которые подрабатывают на краже человеческих тел. Тем тоже всякие тела подавай. Но Треугольный не походил ни на героя порнофильма, ни на пришельца. Он походил на идиота. А что с идиотами разговаривать? Да еще с такими, которые лупят резиновыми дубинками. Я же говорил — в принципе с любым человеком можно договориться по-хорошему, только сначала нужно отобрать у этого человека резиновую дубинку. В случае с этим идиотом я бы добавил — и сразу дать в грызло. А уже потом — если тот выживет — договариваться по-хорошему.

— Все, я готов, — выдохнул наконец пострадавший знаток родной земли. Ему посоветовали подключаться к процессу перемещения моего тела к машине. Треугольный все еще требовал какого-то тела, а уяснив, что ответа от меня не добьется, зловеще прошептал:

— Ну, если не хочешь разговаривать по-хорошему... Посмотрим, как ты заговоришь, когда тебе в задницу засунут пивную бутылку! Целиком!

Вот тут мне стало как-то нехорошо. И даже не из-за самого обещания Треугольного, а из-за того, что где-то это обещание я уже слышал. И воспоминание наполнило меня уверенностью, что попал я в руки людей ответственных — уж если что сказали, так обязательно выполнят.

Двое подхватили меня под мышки и поволокли к «Тойоте» под чутким руководством Треугольного. Я из последних сил пытался сопротивляться и даже попробовал звать на помощь, но Треугольный слегка двинул меня дубинкой по голове и порекомендовал заткнуться. Я к этому времени слишком устал от боли и заткнулся. Но хуже стало не мне, а Треугольному.

Что-то темное и продолговатое просвистело у меня перед носом и врезалось в голову Треугольному. Врезалось, а потом взорвалось, осыпав меня градом мелких осколков. Потом в воздухе пронеслась еще одна такая же штука, она тоже рассыпалась на тысячи кусочков, и в результате меня перестали поддерживать с левой стороны.

Все это поддавалось объяснению не больше, чем вопли Треугольного типа «Мне нужно тело!». Я понимал только одно — мир, окружающий меня, свихнулся окончательно.

Но тут подошел Шумов, и все стало совсем плохо.

 

3

То есть сначала все было хорошо, потому что, внезапно возникнув между мной, моей опорой справа и воющим от боли Треугольным, Шумов молча звезданул чем-то длинным и черным Треугольного по башке, потом развернулся и так же, без комментариев, врезал промеж глаз моей опоре. Опора взвыла от боли и кинулась бежать к «Тойоте».

Я оказался свободен и, воспользовавшись этим моментом, пнул по ребрам Треугольного. После этого потерял равновесие и грохнулся задом в желто-коричневую листвяную размазню.

— Надо рассчитывать свои силы, — бесстрастно бросил мне Шумов и так перетянул Треугольного своей черной штукой, что тот заорал как ошпаренный и бросился к «Тойоте» с хорошей спринтерской скоростью.

Двое других были уже там, у машины, но давать деру не собирались, копошась в салоне автомобиля. Я еще не сообразил, что тут намечается, а Шумов нагнулся и аккуратно положил черный продолговатый предмет на землю. Потом он отошел к стене и что-то подобрал из листвы. Мне трудно было следить за его действиями, потому что моя шея едва ворочалась после контактов с дубинкой Треугольного. Зато я увидел, что из «Тойоты», закончив там рыться, вылезли те двое и торопливо зашагали в нашу сторону. Если зрение меня не подводило, в руках у них были пистолеты.

— Ой, — сказал я, сидя на земле и не видя укрытия, куда бы я мог забиться.

— Сейчас вы у нас попляшете, суки! — мстительно выкрикнул один из двоих, вскидывая пистолет.

— Я уже танцую, — проговорил Шумов у меня за спиной, и тут над ухом у меня рявкнул карабин. Потом он грохнул еще раз, потом еще и еще. Шумов явно не жалел патронов и не смущался тем обстоятельством, что находится не на Диком Западе, а посреди благоустроенного дачного поселка. Вот теперь я понял, что означает выражение «чувствовать себя раскованно». По-настоящему раскованно.

Двоих парней с пистолетами будто ветром сдуло. Одного как будто бы могучим ураганом внесло непосредственно за руль «Тойоты», а второго тоже развернуло назад, но бежать он не мог, он еле передвигал ноги, а уже перед самой «Тойотой» упал. Его втащили в машину, и «Тойота» тут же рванула с места. Я лишь успел заметить покореженный борт и разбитое стекло, а потом от Треугольного и его компании остался лишь след протекторов и легкий запах бензина.

В ушах у меня все еще гудело от шумовской стрельбы, в голове словно кружилась старая скрипящая карусель, но я все же сообразил, что нужно вставать и делать ноги.

— Это еще зачем? — поинтересовался Шумов, подбирая с земли стреляные гильзы.

— Милиция сейчас примчится, не глухие же тут все...

— Милицию боятся только бандиты, — нравоучительно сказал Шумов. — Честные граждане вроде меня милицию не боятся. Подбери, будь так добр.

Он показывал мне на тот черный продолговатый предмет, которым только что был сокрушен Треугольный. Я поднял его с земли и вдруг понял, что эта штука выглядит довольно странно. И напоминает ни больше ни меньше...

— Ну и что, — равнодушно сказал Шумов. — Искусственный член. По-научному фаллоимитатор. Какая тебе разница, чем откоммуниздили этих козлов — милицейской дубинкой, ломом или резиновым членом? Как говорит один мой знакомый: «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое».

Я хотел было спросить, почему все-таки под руку Шумову попался именно искусственный член, но не решился. Если спросить про это, то нужно спросить и про те продолговатые штуки, что взрывались в воздухе. Нет уж, лучше просто принять к сведению, что весь мир — один большой дружный дурдом. И на этом закончить дебаты.

 

4

— Ты только не думай, что я занимаюсь благотворительностью и спасаю всяких-разных. Вроде тебя... — предупредил Шумов. — Просто место вы выбрали неудачное для своих разборок. Эта территория под моей ответственностью, вот и пришлось хватать, что под руку попалось, да бежать наводить порядок...

Под руку Шумову попался резиновый сорокасантиметровый член, охотничий карабин и еще какие-то странные штуки, которые разбивались о головы нападавших. Странный набор. Странный человек. И странная история, в которую я попал.

Я тупо смотрел перед собой, а передо мной на тумбочке стояла почти пустая бутылка водки. Часть ее была залита мне внутрь, часть пошла на внешнюю обработку. На полу перед креслом валялось несколько пропитанных водкой комков бинта, которыми Шумов смывал кровь с моей избитой физиономии. Параллельно он вещал своим монотонным бесстрастным голосом:

— А передачу про зебр я потом посмотрю. Они повторяют эти передачи на «Дискавери»...

Минут через пять после того, как «Тойота» стремительно покинула дачный поселок, так же стремительно к шумовской даче подъехала милицейская бело-синяя «Дэу». Шумов усадил меня в кресло, дал мне в руки бутылку водки, а сам пошел общаться с представителями закона. Прихватив с собой карабин.

Еще через пару минут он вернулся, спокойный и сосредоточенный. В ответ на мой вопросительный взгляд он коротко бросил:

— Они уехали. Им понравились мои объяснения.

— А какие были объяснения?

— Я стрелял по воронам, — сказал Шумов, подумал и добавил: — Я часто стреляю по воронам. Они уже привыкли. Милиционеры, я имею в виду, а не вороны.

Я закрыл глаза. Мне тоже понравились шумовские объяснения. Неясным было только одно — каждая ли «стрельба по воронам» была вроде сегодняшней? Или через раз?

— Вазы только жаль, — со вздохом проговорил Шумов, опускаясь в кресло напротив меня и выливая в стакан остатки водки. — Хорошие были вазы, новые.

— Какие вазы? — пробормотал я, не открывая глаз.

— Те самые. Я же сказал — что под руку попалось, то и схватил. А тут стояли как раз коробки с вазами. Хозяйка на прошлой неделе привезла, а у меня никак руки не доходили распаковать. Вот я и схватил две вазочки, благо они небольшие были, бросать удобно...

Я вспомнил продолговатые коричневые предметы, взрывавшиеся при ударе о головы моих противников. На лице у меня осталось несколько порезов от разлетевшихся вокруг осколков. Оказывается, это были вазы. Оказывается, банду Треугольного глушили предметами искусства. Не каждому выпадает такая честь.

— Хозяйка, конечно, расстроится, — рассудительно произнес Шумов и опрокинул в себя остатки водки. — Но что поделаешь, если ничего другого мне под руку не попалось.

— Хозяйка — это жена? — поинтересовался я.

— Вот еще! — фыркнул Шумов. — Хозяйка — это хозяйка. Это ее дача.

— Да ну? А я думал, это твоя...

— Если ты видишь пса, сидящего в будке, — нравоучительно сказал Шумов, — не стоит думать, что будка является собственностью пса. Вот и со мной так же. Я эту хибару сторожу. А хозяйка... — Шумов вздохнул. — Она подкинула мне эту работенку в знак благодарности. Хотя я считаю, что благодарить-то особенно не за что...

— Да? — сказал я, подталкивая Шумова к дальнейшим объяснениям. И он не стал отмалчиваться. Очевидно, даже компания канала «Дискавери» в конце концов надоедает.

— У нее сына убили, — медленно, как будто нехотя произнес Шумов. — Она хотела, чтобы я нашел убийц. Ну, я и нашел.

— И что?

— А ничего. — Кажется, он и в самом деле не горел желанием трепаться о своих былых подвигах. Мне пришлось быть настойчивым, и тактика моя тут была проста — раскрутить Шумова на мемуары о старых делах, а потом плавно подвести к моим проблемам и намекнуть, что больше никто в мире эти ниточки не распутает.

— Их судили? — спросил я. — Этих убийц?

— Как тебе сказать... Там особенно нечего было судить. Так уж получилось.

— А-а-а, — протянул я, внутренне поеживаясь от слов «особенно нечего». — Так поэтому ты и считаешь, что она тебе ничем не обязана?

— Она мне ничем не обязана, потому что ее сына убили, — мрачно ответил Шумов, крутя в пальцах пустой стакан. — И воскресить его я не мог. А всякие там убийцы... Это уже мелочь. Это не меняет сути дела. Неправильно сводить все к мести. Хотя... — Шумов сжал зубы, и его лицо исказилось в странной и неприятной гримасе. — Хотя месть это очень сильная штука. Здорово заводит. Легко начать и трудно остановиться...

Он некоторое время сидел молча, а я не осмеливался влезать со своими замечаниями и вопросами, я просто терпел ту боль, которой было во мне навалом.

— Вот почему, — вдруг сказал Шумов, и я не сразу понял, о чем он, — она и разрешила мне пожить на этой даче. Я тут уже больше года сижу. Нормально так сижу.

— Гиви сказал, у тебя был запой, — брякнул я.

— Врет, бандитская рожа, — немедленно отреагировал Шумов. — Откуда ему знать? Что он, навещал меня?! Что он, водку мне привозил ящиками? Хотя мог бы... — Шумов снова тяжко вздохнул, осуждая прижимистого Гиви. — У меня кончился запой. Честное слово. Водка кончилась, а в магазин за новым ящиком лень было ехать. Пришлось выйти из запоя.

— А это? — показал я на бутылку, которую мы только что использовали внутренне и наружно. — Если она кончилась, то откуда это?

— Это боевой трофей, — сказал Шумов и ухмыльнулся. — Это было конфисковано у группы товарищей. Позавчера. Кстати, у них я конфисковал еще одну штуку. Мне показалось, она тебя заинтересовала. Могу подарить.

— Что? — оторвал я затылок от спинки кресла. — Какая штука?

Шумов не поленился подняться с кресла, подойти к тумбочке, взять эту штуку и сунуть ее мне чуть ли не под нос.

— Тьфу! — Я забыл о боли и яростно замахал руками, отбиваясь от угрожающе вытянувшегося в мою сторону резинового члена. — Убери, убери эту гадость...

— Ты какой-то неблагодарный, — пожал плечами Шумов. — Эта гадость сегодня спасла тебя. Кстати, кто это были такие?

Прошло минут двадцать после побоища, прежде чем он поинтересовался, кто такие, собственно, были люди, по которым он палил из карабина. Нормально. Но раз уж он спросил, то мне нужно было еще раз попробовать заинтересовать Шумова своими проблемами. Дачу вроде этой я предложить не мог, и приходилось ловить, что называется, на голый крючок.

— Одного я видел в гостинице «Интурист», — сказал я, внимательно следя за выражением лица Шумова. — Он искал того же человека, что и я. Человека зовут Леха Мухин, который обул Тыкву на мешок денег. А мне приходится отдуваться.

— Если вы ищете одного и того же человека, — заметил Шумов, меланхолично разглядывая резиновый член, — то вам нечего было мочить друг друга возле моего забора. Вам нужно было провести конференцию по обмену знаниями насчет этого самого Мухина. А вы морды бить. Странно вы себя ведете, ребята, — покачал головой Шумов и, поразмыслив, добавил слово, которое я не совсем понял: — Контрпродуктивно себе ведете.

Я поморщился — весь этот гнилой базар мгновенно напомнил мне дорогого дядюшку, который тоже любил блеснуть каким-нибудь заковыристым словцом, непонятным для простого народа. Под простым народом я подразумеваю себя.

— Они первые начали, — сказал я в свое оправдание, и теперь поморщился Шумов. — Я не успел предложить насчет конференции.

— Ну так беги, догоняй их и предлагай, — посоветовал Шумов. — Я серьезно. Я там, кажется, одного подстрелил, но это мелочи. У вас же есть общие интересы, а это главное. Обмениваетесь информацией, находите вашего Мухина, и все дела.

— Я не его ищу, — поправил я. — Я деньги его ищу. Самого Мухина я уже нашел. Мертвого.

— У тебя семь пятниц на неделе! — не выдержал Шумов. — То Мухина ему нужно, то Мухина ему не нужно! Все, хватит с меня! Мне через час мебель новую привезут, и не дай бог кто увидит, что у меня рассиживает какой-то левый мужик, — Шумов внимательно посмотрел на меня. — Подозрительной наружности. Ты уже достаточно тут отлеживался, так что вставай и двигай до дому, до хаты.

— А... — заикнулся было я, но Шумов железно отрезал:

— Никаких "а", до дому, до хаты!

Я со вздохом поднялся из кресла и заковылял к двери, стараясь вызвать у отставного сыщика жалость. Дохлый номер.

— А если использовать при ходьбе обе ноги? — предложил Шумов, помахивая искусственным членом. — Вероятно, получится быстрее.

В этом козле не было ни жалости, ни сочувствия. Совсем как в ДК.

— Погоди, — сказал Шумов мне в спину. Я застыл: неужели проснулось сочувствие? Черта с два. — Как там в городе? Вообще, я имею в виду? — Шумов очертил руками в воздухе сложную загогулину. — Я же никуда не выхожу, газет не читаю...

— В городе? Хм... — мне почему-то вспомнился подполковник Лисицын, а точнее, его визит в «Золотую Антилопу». — Недавно банкир один пропал. Московский. Америдис ему фамилия. Все его ищут. А еще...

— Достаточно, — оборвал меня Шумов. — Можно было и не спрашивать. В этом городе ничего не меняется, кроме фамилий пропадающих и погибающих. Правильно я делаю, что сижу за этим забором.

И он вытолкал меня на улицу. Вот скотина.

 

5

Можно было утешиться тем, что я оставил Шумову свою визитную карточку. Этих карточек наделал всему персоналу «Золотой Антилопы» Карабас. Наверное, считал, что тем самым придаст бару солидности. Солидность осталась на прежнем уровне, а визитки были рассыпаны у меня по разным домам и комнатам. Уходя из коттеджа, я предложил было Шумову свою карточку — на всякий случай, — но тот скривился, будто я потчевал его кислым молоком, и карточку не взял.

Только я не сдался. Я улучил момент, когда Шумов отвлекся, и засунул одну карточку между книг на журнальном столике, а еще несколько исподтишка разбросал на участке, вдоль аккуратной кирпичной дорожки, что вела от коттеджа к воротам наружу. Теперь Шумов не мог меня просто так забыть.

Впрочем, это было мое единственное утешение. Больше мне ничего эта поездка не дала. Кроме невыносимой боли во всем теле, кроме исцарапанного лица и испачканной одежды. Но ехал-то я не за этим. Ехал-то я за советом профессионала, за его помощью. А получил? «Соберите конференцию по обмену опытом». Тьфу!

В электричке я пытался дремать, но как только я расслаблялся, то немедленно задевал какую-нибудь свежую болячку, вздрагивал, скрипел зубами и ерзал, чтобы найти более удобное положение для своего избитого тела. Я его так и не нашел, поэтому не уснул и приехал в город в дико раздраженном состоянии. Раньше мне частенько приходилось убивать время, а теперь время убивало меня — оно стремительно утекало, оставляя от четырех суток все меньше и меньше, а я... А я был все на том же месте. И я не сделал ничего для спасения Тамары. Хуже того — я даже не знал, что могу для этого сделать.

Дома телефон трезвонил как сумасшедший, и я торопливо схватился за трубку в надежде на чудо — быть может, Тамаре все же удалось бежать или ДК чудесным образом узнал обо всем и обо всем договорился...

— Ну и сволочь же ты, Саша, — сказал в трубке женский голос. Отчаяние и злоба звучали весьма натурально, но я никак не мог понять, что плохого я сделал этой женщине. С такими словами обратиться ко мне могла разве что Тамара, но это был не ее голос. Да и Тамара бы выбрала слова покруче.

— Это кто? — осторожно спросил я.

— Ну да, — горько вздохнула женщина. — Ты еще и не узнаешь меня теперь. Это Люба.

Ясности это не прибавило. Любой звали жену Лимонада. Но что такого плохого я сделал этой семье, чем я заслужил «сволочь» вместо «здравствуй» — ума не приложу. Хотя... Черт! Я досадливо хлопнул себя по лбу. Лимонад просил меня побазарить с Гиви Хромым насчет пониженного налогообложения. Я это дело продинамил, а к Лимонаду, должно быть, пришли сборщики налога на «крышу». А Лимонад заартачился, и тогда...

— Он живой? — встревожился я. — Лимонад живой?

— Спасибо, что спросил! — язвительно отозвалась Люба. — Он живой, но только не твоими заботами! Лимонад в больнице с переломанной рукой и с сотрясением мозга! Доволен? Этого ты хотел?!

— Я этого не хотел...

— Ну да, — свирепствовала Люба. — Ты хотел, чтобы его насмерть прибили!

— В какой больнице? — виновато пробубнил я. — Я сейчас съезжу, навещу его...

— Съездишь?! Навестишь? Он вот теперь месяца полтора работать не сможет! А кто будет семью кормить? Это же тебе хорошо — ни жены, ни детей, можно всякими глупостями заниматься сутки напролет...

Да что это они все — все поголовно! — считали своим долгом отчитывать меня. Что ДК, что Тамара, что Шумов, что Люба. И какими это глупостями я занимаюсь сутки напролет? Я-то как раз делами занимаюсь, а вот как ее муж кормил семью еще до сотрясения мозга — это очень интересный вопрос! Я как раз подозревал, что кормил семью не Лимонад, а кормила ее Люба за счет своего надомного портновского бизнеса. Короче говоря, я был везде прав, а она была везде не права. Но я не стал об этом говорить Любе, чтобы лишний раз не расстраивать.

— Не переживай, — сказал я. — Что-нибудь придумаем.

— Кто придумает? — уточнила Люба. — Конкретно, пожалуйста, кто придумает и кто ответит за то, что моему мужу среди бела дня ломают руки, а он после этого отказывается вызывать милицию?!

— Лично я придумаю, — пообещал я. Я хотел было упомянуть для солидности имя Гиви Хромого, но, во-первых, Люба могла не знать, кто это такой, а во-вторых, узнав о нем, она наверняка бы растрепала на всех углах, что это Гиви Хромой избил ее дорогого Лимонада. Если бы это дошло до ушей самого Гиви, то проблемы со здоровьем начались бы не только у Лимонада.

Поэтому я решил все сделать тихо и мирно. Для этого я отправился к Лимонаду. Перед этим я купил литровый пакет с соком, аккуратно вскрыл его, сок перелил в банку, чтобы побаловать себя на досуге, а в пакет залил две бутылки пива. После чего заклеил пакет, положил его в сумку, замаскировал яблоками и печеньем. Теперь можно смело отправляться вперед и надеяться на прохождение больничной таможни.

Таможню-то я прошел, но когда в конце концов я просунул голову в палату Лимонада, то увидел кислую рожу в бинтах, и эта рожа осталась кислой даже после того, как я показал пакет и пояснил, что там внутри. Лимонад превратился в кислую белую рожу.

— Пошел ты знаешь куда со своим пивом? — вяло проговорил Лимонад, выглядевший белым не только из-за простыней, бинтов и гипса, но еще из-за цвета лица. На соседней кровати лежал какой-то тип с загипсованной ногой и враждебно косился на меня — то ли из-за того, что ему никто пива не приносил, то ли из-за того, что у меня обе ноги были здоровыми.

— Ну чего ты взъелся? — утешил я Лимонада. — Бывает, бывает... Я тоже в детстве ломал руку. Упал с велосипеда и сломал руку.

— С велосипеда?! — прошипел Лимонад. — Значит, с велосипеда?! А в четыре часа утра к тебе никогда не приходили три здоровых урода? Не били тебя башкой о стену? Не обещали изнасиловать жену?

— Нет, — сказал я чуть растерянно. — У меня ведь и жены нет, так что кого насиловать-то? А к кому приходили? Про кого это ты сейчас рассказывал?

Лимонад стиснул зубы и побледнел еще больше, хотя казалось, что это уже невозможно. Я терпеливо ждал, пока он соберется с мыслями, — сотрясение мозга все-таки у парня.

Наконец Лимонад перестал скрежетать зубами, свирепо глянул на меня и проговорил:

— Это я про себя говорю. Это ко мне приходили. И башкой об стену — тоже меня.

— Ни хрена себе! — возмутился я. — В четыре утра? Да они что, оборзели? Почему такие дела нельзя днем решить? Психи какие-то...

— Психи? — Лимонад как-то странно дернулся. Если бы мы не были старыми друзьями, я бы мог подумать, что Лимонад хочет съездить мне гипсом по роже. — Я тебе сейчас расскажу, кто такие психи!

— Слушаю, — сказал я, усаживаясь на край постели. В руках у меня был пакет с пивом — на случай, если Лимонад все-таки очухается и вновь почувствует тягу к любимому напитку.

— Психи, — с трудом удерживаясь от искушения впасть в истерику, вещал Лимонад. — Это такие психи, которые в четыре часа ночи барабанят тебе в дверь! А когда ты им открываешь, то начинают тебя мутузить по полной программе, требуя отдать им тело какого-то Ухина!

— Мухина, — поправил я, и только тут до меня дошло. — То есть тебя обработали не ребята Гиви Хромого?

— Нет! — простонал Лимонад, еще более бледнея от моей беспросветной тупости. — С какой стати ребятам Гиви Хромого меня обрабатывать? Ты же ведь обо всем с ними договорился? Ведь договорился?

— Вообще-то да, — сказал я, внимательно рассматривая в окне кусок крыши соседнего больничного корпуса и нахохлившихся от холода голубей.

— Ну ты и козел после этого, — заявил Лимонад, так же внимательно вглядевшись в мою физиономию. Да, мне говорили, что я не умею притворяться. Такой уж я простой и искренний парень. Лимонад этого не оценил. Впрочем, у него же было сотрясение мозга.

— Я не обиделся, — сказал я в ответ на «козла». — Давай все же вернемся к нашим психам.

Лимонад вздрогнул:

— Нет, спасибо, возвращаться к ним я не собираюсь. Мне хватило и одного раза...

— Тело Мухина, — напомнил я.

— Ухина, Мухина, какая разница? Короче говоря, требовали это тело. А я, во-первых, спросонья. Во-вторых, я вообще не в курсе насчет этого тела! — Лимонад нервно дернул забинтованной головой. — А эти уроды не верят и продолжают меня метелить! Вдруг меня как током дернуло — слышу, как они орут на меня: «Кончай придуриваться, шулер гребаный!» Я спрашиваю: «Ребята, я не шулер, вы меня с кем-то путаете!» Они мне говорят: «Мы тебя ни с кем не перепутаем, жидовская морда!» Тут мне стало совсем ясно, что с кем-то путают, — со вздохом произнес Лимонад. — Но к этому времени башку мне уже разбили. Короче говоря, выяснилось, что они искали какого-то Альтшуллера Романа Абрамовича. И в моем лице, — Лимонад жалобно шмыгнул носом, — они колошматили эту самую жидовскую морду... Которая на самом деле, — Лимонад свирепо глянул на меня, — оказалась придурком по фамилии Хохлов! И по имени Александр! Который неизвестно зачем назвался этой дурацкой фамилией и неизвестно зачем указал мой адрес!!! Если уж называешь мой адрес, так и сотрясение мозга сам приходи получать!

— Сотрясение сотрясением, а ты все же допетрил, что это ко мне, — язвительно заметил я.

— Еще бы тут не допетрить, когда тебе то ствол в морду тычут, то жену трахнуть обещают... Я сразу про тебя подумал! — Лимонад погрозил мне гипсом. — Я и про тачку твою вспомнил, и про мобильник... И как ты сказал, что прежнему хозяину это уже не нужно. То есть он уже труп. И эти тоже какое-то тело ищут. Ну, так я им и сказал, что, должно быть, господин Альтшуллер на самом деле — господин Хохлов.

— Класс, — сказал я. — Заложил, значит, друга.

— Большой вопрос! Это еще кто кого заложил!

— Сколько их было?

— Всего трое. Но мутузили меня в основном двое, а третий попозже подошел, когда я уже доказывал, что я не Альтшуллер. Третий сказал: «Ну-ка подымите его». Меня подняли, он посмотрел и сказал: «Не, это не он».

— У третьего была такая рожа... треугольная, да?

— Мне, — презрительно выдавил Лимонад, — только и делов было, что их рожи разглядывать — у кого треугольная, у кого квадратная. Они все были в плащах. Такие длинные темные плащи. Ну вот как у шпионов в кино. А ты сам их разве не встретил? Они же к тебе поехали, как я понял. Сломали мне руку на память и поехали к тебе за телом того самого Мухина.

— Я их видел... — признался я. Только сейчас задался вопросом: как банда Треугольного подкараулила меня у шумовской дачи? Только сейчас, когда и ответ сам собой нарисовался — в четыре утра они были у Лимонада, выбили у него мой адрес и поехали по мою душу. Но ко мне вот так внаглую не сунулись. Они подождали, пока я выйду из подъезда... и стали за мной следить. Они хотели узнать, куда я приеду, а приехал я к Шумову. Тогда они дождались, пока я снова появлюсь на улице...

Спрашивается: зачем им все это нужно? Если они очень хотели спросить меня о теле Мухина, то чего они ждали? Я понимаю, почему они не вломились ко мне в квартиру, — в Лимонадовом доме подъездная дверь настежь, а у нас только что поставили немецкую стальную махину, которая и после набора кода с трудом открывается. Да и сама дверь не в глухой переулок смотрит, как у Лимонада, а на проспект. В пять утра уже светло, трое мужиков в темных плащах бросаются в глаза. Это все понятно. Но почему они дали мне доехать до вокзала, сесть в электричку... Стоп, они ведь были на машине. А я на электричке. Как они меня проследили до шумовской дачи? Не летела же их машина вслед за электричкой! Не летела. А значит, кто-то из этих троих стоял за моей спиной, когда я покупал билет. А это значит, что им было важно не только взять меня, но и узнать, куда и к кому я еду. То есть узнать мои связи. Черт, кажется, они приняли меня за серьезного человека. Называется чужой фамилией, дает чужой адрес...

— Я влип, — обреченно сказал я.

— Ты влип? — возмутился Лимонад. — Это я влип! Это я в больнице еще месяц проваляюсь по твоей милости! А кто жену и детей кормить будет?!

— Мне уже звонили по этому поводу, — сказал я. — Люба звонила. Мне было очень стыдно. Я подкину ей денег, не переживай...

— Вот-вот, — пробурчал Лимонад. — А то я в суд на тебя подам. Потребую возместить моральный и материальный ущерб.

— А почему на меня в суд? А не на тех, кто руку ломал?

— Где они — черт знает, а ты — вот, рядышком. На тебя удобнее в суд подавать.

Лимонадов сосед по палате при этих словах гадко захихикал, а его загипсованная нога на подвеске затряслась. Я выразительно посмотрел на весельчака, тот закашлялся и затих.

— Кстати, — заинтересовался Лимонад. — Эти три хмыря в плащах — они тебя нашли?

— Нашли, — сказал я.

— Странно... Они и меня нашли, но у меня — перелом и сотрясение мозга. А тебя нашли — так по тебе не очень видно. Или у них силы на мне закончились?

Я мог бы стащить с себя рубашку и продемонстрировать Лимонаду кровоподтеки, но не стал этого делать. Мне захотелось выглядеть крутым. Иногда меня посещает такое идиотское желание. Я прикрыл разбитый рот ладонью и негромко проговорил:

— Я с ними разобрался.

— Серьезно?! — в сладком ужасе прошептал Лимонад и покосился на любопытного соседа, но тот, кажется, занялся изучением «Комсомольской правды». — Совсем разобрался?!

— Ну... — Я прикинул вероятность того, что Лимонад когда-нибудь узнает правду о Легендарной Битве Возле Забора, и эта вероятность оказалась крайне мала. Так что правду можно было послать на фиг. — Один все-таки ушел. Такая жалость, — скорчил я рожу.

— А двоих, значит?..

— Именно, — со значением произнес я. Тут снова заскрипели пружины под соседом Лимонада, и я решил, что для первого посещения достаточно. Больной может и переутомиться.

— Про Любу не забудь, — напутствовало меня нечто длинное и белое, отдаленно напоминающее Лимонада. — В смысле, про деньги не забудь.

Я пообещал, что не забуду. Придется потратить часть мухинских денег, но что поделаешь? Старая истина — раз бабки легко пришли, значит, они и уйдут легко. И быстро.

С такими мыслями я бодро шагал по коридору больницы, стараясь не думать об утекающем времени, о банде Треугольного, о деньгах Тыквы и об алмазах Мухина. И о теле Мухина, которое вдруг заинтересовало типов в темных плащах. Тем более я старался не думать о своем куда-то запропастившемся дяде Кирилле и о сгинувшем финансисте Америдисе. Об Америдисе пусть Лисицын думает, а я буду думать о чем-нибудь другом. Например...

Например, о том, что я утащил из Лимонадовой палаты пакет с пивом. Вертел его в руках, вертел, да и утащил с собой. Черт!

Я развернулся и направился обратно. Лимонад там сейчас киснет, но это временное явление. К вечеру он придет в себя, и тут ему как раз пригодится мой подарок. Можно будет и с соседом поделиться, если тот, конечно, не полный кретин...

Я толкнул дверь в Лимонадову палату, шагнул вперед и опешил. Мои мысли насчет совместного распития пива оказались... Они оказались, мягко говоря, глупостью.

— Твою мать!!! — изумленно выпалил я.

Лимонад лежал на прежнем месте, а вот прямо на нем сидел его сосед и, если меня не подводило зрение, душил моего приятеля подушкой. Что самое интересное — загипсованная нога ему в этом ничуть не мешала.

 

1

Ну и вот вам вопрос: почему в кино медсестры всегда выглядят такими сногсшибательными секс-бомбами, готовыми в следующую секунду выскользнуть из своего коротенького халатика? И почему в реальной жизни все время попадаются здоровые бабищи килограммов на сто двадцать, которые, судя по виду, не только коня, но и трактор на полном ходу остановят, завалят его на кровать и поставят клизму?

Вот именно такая мадам и ворвалась в палату Лимонада, привлеченная звуком разбитого стекла.

— Это что у нас тут такое, мальчики? — угрожающе произнесла она. — Вы совсем, что ли, обалдели?! Я сейчас заведующего отделением мигом... — Тут она уставилась на валявшийся на полу гипсовый кокон и на миг потеряла дар речи. Потом она его снова нашла, но это была уже другая речь. И это была уже речь не девочки, но женщины, повидавшей и услыхавшей многое. Теперь все услышанное было вылито на меня и на Лимонада. Лимонад, к слову сказать, был уже не белый, а слегка зеленоватый, и его впору было переименовать в Тархуна.

А на полу, кроме пустого гипсового кокона, валялись смятые подушки, костыль, рассыпавшиеся яблоки из моей сумки, ну и сам я собственной персоной. Я слушал сирено-подобный рев медсестры и пытался остановить кровь, хлеставшую из моего разбитого носа. Ему — в смысле носу — уже досталось сегодня утром во время загородного побоища, так что стоило его еще чуть тронуть, и пожалуйста!

Еще на полу валялся разбитый мобильник. Видимо, цены на них и вправду упали, если их разбрасывают где попало. Сначала Мухин, а теперь этот... Больной, трах-тара-рах...

Короче говоря, этот тип сидел верхом на Лимонаде и душил его подушкой. Делал он это весьма активно, и все это было так не похоже на палату, из которой я вышел, что я засомневался — а не ошибся ли я дверью?

Однако сумка с яблоками, которую я принес, валялась на полу, и я понял, что дверь та самая. Только сосед Лимонада, кажется, сошел с ума.

Он так увлекся, что не заметил моего возвращения. Лимонад тоже не заметил, потому что его лицо находилось под подушкой. Судя по доносившимся оттуда сдавленным хрипам, Лимонад уже практически ничего не замечал.

Опыт усмирения буйных сумасшедших у меня был небольшой. Честно говоря, мне вообще не приходилось усмирять буйных психов. А что касается того журналиста из местной желтой газетенки, которого я сдал санитарам, так его признали вменяемым и отпустили на поруки редакции. Наверное, он и вправду был вменяемым, потому что ноги его в «Золотой Антилопе» больше не было.

Я успел только вспомнить, что их обливают холодной водой. Бежать за водой времени не было, зато пригодился пакет с пивом. Я метнул его в голову безумцу и не промахнулся. Пакет лопнул, и все пиво вылилось на спину душителю и на нижнюю часть тела Лимонада. Не уверен, что пиво было достаточно холодным, но только эффект вышел самый что ни на есть подходящий — душитель подпрыгнул на Лимонаде выше обычного, а потом слетел на пол, выпустив подушку из рук. То есть из руки. Я заметил, что душил он Лимонада одной рукой, а в другой сжимал мобильный телефон.

Ну, тут мне стало совсем понятно, что парня скосила креза — нормальный человек давно бы уже сообразил, что душить удобнее двумя руками. Этот же вцепился в свой телефон и пялился на меня своими бешеными глазами. А потом вдруг запустил в меня мобильником. Сразу ясно — придурок.

Я отбил рукой летящий телефон, тот спланировал прямо в стену и с грустным треском упал на пол. После этого я хотел было скрутить психа, но тот не собирался ждать моей реакции. Резким движением Лимонадов сосед сорвал с ноги гипс — мне показалось, что эта штука была у него на «липучках». Наверное, какая-то импортная вещь, я раньше таких не видел. А освободившись от гипса, псих прыгнул на меня, как вполне здоровый.

Пяткой он засветил мне в пах, и вот тут я уже совсем разозлился. Псих ты или не псих, но должны же быть какие-то пределы! Я понимаю, когда женщина туда бьет, это у нее, может быть, единственный способ сквитаться с мужчиной за все гадости, которые он ей причинил! Но когда мужик бьет мужику — это садизм! Понимает, как это больно, и все равно бьет. Лично я на работе никогда в пах не бью, предпочитаю в грызло. Или просто руки выкрутить.

Этот не дал мне сделать ни того, ни другого. Пнул меня в интимное место и отскочил, не дожидаясь удара в грызло.

Я, скрипя зубами, кинулся за ним, а псих ухватил свой костыль и яростно махнул им, намереваясь разбить мне голову. Подставить ему и пах, и голову было бы уж слишком жирно. Я дернулся назад, костыль просвистел у меня перед носом, и тогда я прыгнул вперед, толкнув психа обеими руками. Псих влетел в подоконник, а костыль врезался в окно. Тут-то и зазвенело.

Но Лимонадов сосед на этом не успокоился. Он снова махнул ногой и даже чуть задел мой нос — из него тут же закапала кровь. Но опустить ногу психу я не дал — я ухватил его одной рукой за задранную кверху ступню, а другой — за промежность. Псих тоненько завизжал, ну так ведь и мне было больно! А потом я его немножко кинул. Не в смысле обманул, а в смысле, что он отлетел метра на два.

Я думал, что он теперь успокоится и будет лежать, но я в нем ошибся. Он тут же вскочил и, чуть растопырив ноги, вылетел из палаты в коридор. Я бросился было за ним, но поскользнулся в луже пива, стекшего на пол с Лимонадовой постели, и грохнулся наземь.

Вот тут-то и вошла она, женщина, — танк в белом халате. И стала говорить всякие разные слова.

В том числе:

— Я вас, бля, в милицию сдам!!!

Нашла чем пугать. Милицию я переживу. Только вот пиво жалко. С пивом нехорошо получилось.

 

2

Ну а дальше покатили форменные чудеса. То есть чудеса в форме. Милиция приехала как-то уж слишком быстро и решительно отказывалась верить в то, что я им рассказывал. То есть они не верили в больного, который скинул со сломанной ноги гипс, двинул этой ногой меня по яйцам, разбил костылем окно и ускакал затем в светлую даль, не оставив следов.

То есть следов было навалом — лужи пива, осколки стекла, гипсовый кокон. Но только менты упорно отказывались верить в мою версию и считали, что имел месть пьяный дебош. Тем более что в палате стоял стойкий аромат пива, а мой помятый вид, который не просек Лимонад с его потрясенным мозгом, менты моментально приняли к сведению. А эта дура в белом халате вдруг позабыла, то ли в этой палате лежал один больной, то ли два. Короче говоря, я затосковал объяснять, что я не верблюд и не дебошир, но тут, на мое счастье, очухался Лимонад. И опять-таки, на мое счастье, память его не пострадала.

— Ты только вышел, — дребезжащим голосом проговорил Лимонад, — как он схватился за мобильник и стал куда-то названивать. Я сначала не понял, чего это он. А потом слышу, сосед мой говорит в телефон: «Он только что был здесь, сказал, что замочил наших ребят, которых мы за ним послали... Сейчас он выходит из больницы, если поспешите, то успеете его перехватить».

— Ух ты, — сказал плечистый милиционер в бронежилете. — Круто, круто...

— Я понял, — лепетал Лимонад, — что это он про тебя.... И я тогда хотел позвать на помощь, а он мне подушкой рот заткнул... А потом еще сверху уселся и стал душить. И больше я ничего не помню.

— Сейчас нормально себя чувствуете? — поинтересовался милиционер, вглядываясь в утомленное лицо Лимонада.

— Ничего, — стоически проговорил Лимонад. — Только вот левая нога что-то отнялась...

— Нога? А, так это я на ней сижу, — радостно сообщил милиционер и поднялся с кровати. — Теперь лучше?

Лимонад молча кивнул и закрыл глаза. В палату вкатилась медсестра-танк и стала хлопотать над беднягой, иногда одаривая меня подозрительным взглядом.

— Я не понял, — сказал милиционер, поправляя ремень автомата. — Больной сказал, что кто-то там замочил всех ребят. Это про кого?

— Про кого? — посмотрел я на мента честными глазами. — Это про какого-то бандита. Тот бандит, который тут лежал на постели и прикидывался больным, звонил другому бандиту и рассказывал... Рассказывал про третьего бандита. Обычные бандитские разборки, — махнул я рукой. — Кто их там разберет, кто кого замочил? Лично я просто зашел навестить друга, увидел, что его душат подушкой, и решил помочь. Больше я ничего не знаю.

— М-да? — с сомнением посмотрел на меня милиционер. — А зачем этот бандит лежал в этой палате? Зачем прикидывался больным?

— Он за кем-то следил, — предположил я.

— Интересная версия, — кивнул милиционер. — А за кем?

— Ну не за этим же, — пренебрежительно мотнул я головой в сторону Лимонада. — Может, за палатой напротив? Если дверь палаты открыта, то очень просто наблюдать...

Лимонад что-то порывался сказать, возможно, стремился доказать, что и он не совсем пропащий человек, что и за ним тоже можно следить. Но тут медсестра вогнала ему в предплечье иглу шприца, и Лимонад сосредоточился на переживании боли, пусть и такой смехотворной. Лицо у него стало прямо как у покойника. Милиционер тем временем обдумал мое предположение и рассудительно заявил своему напарнику:

— А что... Очень может быть. Надо бы проверить ту палату...

Тут я и смотался. Когда тебя мутузят с самого утра и до вечера то физически, то морально, начинаешь чувствовать себя так хреново, что хоть впору ложиться в больницу рядом с Лимонадом.

И хреново мне было настолько, что душу не грела даже переданная Лимонадом фраза его соседа: «Если поспешите, успеете его перехватить!» За мной уже поспешали, меня уже хотели перехватывать, меня подкарауливали люди с фальшивым гипсом!

Я становился популярным человеком. И это было круто. Однако, будь это фильм, я бы сейчас нажал кнопку «стоп», лег спать и включил это кино снова дня через два, придя в себя после сегодняшних приключений.

Но это не было кино. И не было кнопки «стоп». Поэтому я знал, что, пока буду спать, кто-то готовится перехватить меня.

 

3

Что спал, что не спал: телефонная трель заставила меня оторвать голову от подушки, я мельком глянул на часы и ужаснулся. Судя по часам, я проспал почти пять часов, а судя по ощущениям — как будто только закрыл глаза. И если раньше я чувствовал себя разваливающимся на куски, то теперь, добираясь до телефона, я понял — все, развалился.

— Ты, придурок, что со мной делаешь? — зверским басом проорал в трубку Карабас. Он мог быть таким, когда требовалось. Кажется, сейчас наступил именно такой момент.

— А что я делаю? — непонимающе проговорил я, почесываясь и медленно закрывая глаза — собственное отражение в зеркале на противоположной стене нагоняло на меня уныние.

— В гроб меня вгоняешь! — разъяснил Карабас. — Во сколько ты должен быть на работе? А сейчас сколько?!

В принципе, я понимал, что Карабас говорит о двух разных цифрах, но дать точного ответа спросонья я не мог. О чем четко и поведал своему хозяину.

— Ты что, обкурился? — проследовала реакция. — Вместе с корешом своим, наркоманом, да? Как его там — Квас?

— Лимонад, — поправил я равнодушно.

— А-а, — отозвался Карабас. — Ну, я помню, что это из области безалкогольных напитков. Короче, бери ноги в руки — и на работу!

— А мои разве не справляются? — со слабой надеждой поинтересовался я. Жестокий Карабас убил мою надежду.

— Твои? — ехидно переспросил он. — Твой жиртрест, то есть Фарид, отпросился на сегодня, к нему брат из Ташкента приехал. А Антон сам знаешь чем занимается. Клеит все, что движется. Двигай сюда, Саня, тем более что тут твой полковник ошивается.

— Мой полковник?

— Ну тот, что на днях заходил. Ты еще с ним так мило поговорил...

— Лисицын, — обреченно сказал я.

— Он самый. Видать, понравилось ему у нас. Пришел без ОМОНа, выпивает слегка, на девок глазеет...

— Странно, — пробурчал я, понимая, что сон ушел от меня безвозвратно. Я протер глаза, глянул на себя в зеркало, вздрогнул и прислушался к тому, что говорил в трубке Карабас:

— ...так, может, подговорить какую из наших девчонок, чтобы посидела у полковника на коленях? В качестве подарка от заведения?

— Нет, — торопливо оборвал я Карабаса. — Лисицын не из таких, ему наши девчонки даром не нужны...

— Что значит — даром не нужны? Он что, возбуждается только тогда, когда платит? Знаешь, я, кажется, видел твоего полковника в одной передаче по телевизору, там как раз обсуждали разные сексуальные странности...

— Не было его ни в какой передаче, — твердо сказал я. — Отстань от него. Может, человек просто ждет кого-то.

— Кого он ждет? Надеюсь, не автобус с ОМОНом. Надеюсь, что он ждет тебя, чтобы снова потрепаться о всякой фигне. Поэтому двигай в темпе сюда, развлекай полковника сам, раз девочки его не устраивают...

Я притащился в ванную, сплюнул в раковину, посмотрел на свой темный «ежик» и решил, что похож я теперь на уголовника. Еще я попытался вспомнить, сколько мне осталось времени по ультиматуму Тыквина... И не смог. Как-то спуталось у меня все в голове — дни, часы, люди, слова. Вроде бы три дня осталось, а может, и четыре. А может — и два.

Внутри коротко полыхнул приступ злости, я свирепо погрозил сам себе кулаком и тихо выругался, обращаясь к своему отражению. А потом стал чистить зубы и собираться на работу.

 

4

Меня всегда интересовал один вопрос — как это людям не надоедает каждый вечер приходить в «Золотую Антилопу», зная, что этот раз будет точно таким же, что и предыдущий. То есть столик может быть другим, девушку будут звать по-другому, да и денег можно потратить чуть больше или чуть меньше. Но в принципе все будет то же самое — лихое веселье, отчаянный кураж, милые девочки за соседним столиком, такси, чтобы продолжить веселье на квартире, быстрый секс, после которого следует вязкий сон и мучительное пробуждение наутро с похмельным перезвоном в башке и попыткой вспомнить, была ли эта девка профессионалкой или же все прошло на энтузиазме? А если на энтузиазме, то почему тогда в бумажнике почти ничего не осталось? Значит, это была профессионалка. Как и в прошлый раз.

Впрочем, может быть, что в моих глазах все эти мужчины среднего возраста с массивными перстнями и дорогими галстуками сливались в одно лицо, а на самом деле все это были совершенно разные лица? Может, что и так. Может, они отрывались в «Антилопе» не чаще одного раза в месяц, а остальное время уделяли своим семьям, работе и более приличному досугу — ходили в театр, на концерты симфонической музыки, на выставки современной живописи? Может быть. Только верится с трудом.

— Я гляжу, у вас тут людно, — сказал Лисицын, неуверенно принимая от меня бокал с вином.

— Подарок за счет заведения, — сказал я и, чтобы уж совсем успокоить подполковника, добавил: — Не взятка. Просто знак внимания. Без бокала и без рюмки вы будете слишком выделяться.

— О, это правильно, — согласился Лисицын, отпил из бокала и чуть поморщился: — Кислое. Наверное, дорогое, раз такое кислое.

Я не стал вдаваться в детали винной политики Карабаса, которая основывалась на положении «Люди все равно ни черта не смыслят в винах, так какого лешего мы будем тратиться на „Божоле“, если можно использовать пустые бутылки из-под „Божоле“?» Цены, впрочем, Карабас устанавливал на уровне оригинала, и цена, видимо, так ударяла в голову посетителям, что на вкус они уже не обращали особого внимания. На моей памяти ни один человек не пожаловался, что этикетка на бутылке и содержимое бутылки противоречат друг другу. Лисицын тоже не стал жаловаться, тем более что саму бутылку он и не видел.

— Вы обещали вернуться сюда с ОМОНом, — напомнил я подполковнику. — Что-то я их не вижу. Или они в засаде?

— ОМОН будет в свое время, — усмехнулся Лисицын. — Если твой шеф так и будет валять дурака.

— Он и в самом деле ничего не знает про того пропавшего финансиста, — попытался я отмазать Карабаса. — Я его спрашивал.

— И ты уверен, что он тебе не наврал? — усмехнулся Лисицын. — Саня, Саня, разве можно доверять в таких вещах... Что, если бы твой шеф был причастен к исчезновению Америдиса, он бы перед тобой стал изливать душу? Нет, не стал бы. Да и черт с ним, с Америдисом! — решительно махнул рукой Лисицын. — Пусть другие им занимаются... Я-то сегодня здесь не поэтому.

— Решили просто отдохнуть? — спростодушничал я.

— Просто отдыхал я последний раз в девяносто первом году, в июле месяце, — сказал со вздохом Лисицын. Взгляд его при этом упирался в расписанную стену бара: там высилась пальма, а чуть поодаль ехала на водных лыжах широко улыбающаяся красотка в бикини. — Я тут не на отдыхе, — повторил Лисицын и отвел глаза от ярких беззаботных цветов бикини. — У меня тут встреча. .

— Понятно, — сказал я, ожидая каких-то пояснений от подполковника, но тот промолчал, исподлобья поглядывая на меня и мелкими глотками отпивая из бокала.

— Мешаю? — догадался я. — Ухожу, ухожу...

— Стой, — он резким движением ухватил меня за руку и заставил сесть. — Успеешь уйти. Встреча назначена на половину двенадцатого, так что двадцать минут у нас с тобой еще есть.

Я подумал, что сейчас Лисицын заведет свое обычное: «И не надоело тебе еще сидеть в этом дерьме, и не стыдно ли тебе, и что бы сказал по этому поводу твой отец, и не заняться бы тебе чем-нибудь поприличнее...»

Но я ошибся.

— Я говорил тебе, что просматривал недавно последнее дело, которым занимался твой отец? — спросил Лисицын, поглядывая по сторонам.

— Да, — кивнул я. — Было такое.

— Знаешь, что это за дело?

— Нет, — сказал я. Еще мне хотелось добавить: «Лучше бы ты не в старых делах рылся, а поискал бы Мухина! А то неделю ему подавай! Нет у меня недели!!!» На самом деле у меня не было не только недели, у меня не было плана действий. А раз у меня не было плана действий, то я никуда не торопился, сидел и слушал лисицынские байки.

— Двойное убийство, — сказал Лисицын. — Убили супружескую пару. Убили в новогоднюю ночь. И ограбили.

— Угу, — кивнул я, подтверждая свой интерес. Хотя никакого особого интереса у меня не было. Все, что там случилось в одна тысяча девятьсот... Это такое старье. Это уже никому не нужно, это уже никому не интересно, кроме Лисицына, тоскующего по молодости.

— Убийц нашли, — неторопливо продолжал Лисицын. — Потому что улик было много, даже слишком много. Это были непрофессиональные убийцы... И в принципе следствие можно было быстренько свернуть и отправить дело в суд. Но твой отец так не думал, он вернул дело на доследование...

— Вы мне об этом рассказывали, — напомнил я.

— Я тогда был еще зеленый пацан, — Лисицын словно пропустил мои слова мимо ушей. — Я даже не был в курсе всех обстоятельств дела. Меня гоняли по мелочам, вот по одной такой мелочи я и попался твоему отцу на зуб... Была там одна антикварная штучка, которая пропала из дома убитых. А у убийц ее не нашли. Подсвечник бронзовый. Девятнадцатого века.

— Ценная вещь, — сказал я.

— Ценная тем, что, скорее всего, этим подсвечником проломили череп одной из жертв, — сказал Лисицын. — Следователь говорил, что череп могли проломить и каким-то другим предметом, но твой отец потребовал дополнительной экспертизы. И в тканях вокруг раны нашли частицы бронзы. Получилось, что следствие не нашло орудие преступления. Всех взгрели, меня в том числе. Но подсвечника мы так и не нашли...

Лисицын вздохнул и посмотрел на часы.

— А отец твой ушел тогда в отпуск, — подполковник заговорил быстрее, словно боялся, что не успеет мне рассказать свою историю. — И должен был снова решить вопрос об этом деле, когда вернется. Но он не вернулся, потому что его машина сорвалась в пропасть...

Я выдержал печальную паузу, которую требовали приличия, и спросил:

— Так, а что с этим делом?

— Передали в суд, — сказал Лисицын. — Про подсвечник особенно никто не вспоминал, потому что улик хватало и без того. Убийц осудили. Дело закрыли.

— Ясно, — сказал я. Эта древняя история вымотала меня хуже мексиканского телесериала. Карабас уже стал подозрительно на меня поглядывать, думая, вероятно, что я отлыниваю от работы, используя Лисицына как прикрытие. — Уже почти половина двенадцатого. Я пойду...

Лисицын то ли вздрогнул, то ли просто резко подал мне руку на прощание.

— И я хотел спросить...

— Что? — посмотрел на меня снизу вверх подполковник.

— Вы ничего не узнали насчет Мухина?

Тут Лисицын совершенно точно вздрогнул. У подполковника нервы стали ни к черту. Наверное, и память такая же. Поэтому я решил напомнить:

— Это тот парень, который взял у меня деньги и смылся. Я про него говорил вам в прошлый раз.

— А-а... — Лисицын расслабленно вздохнул. — Вот ты про кого... Нет, ты знаешь, ничего я про этого типа не узнал. Некогда было. То Америдис этот, чтоб его... То вот теперь... — Он как-то неопределенно сцепил ладони, и я остался в неведении, что же было в списке срочных дел подполковника Лисицына после пропавшего финансиста Америдиса. Переспрашивать я не стал.

Я просто отошел к стойке бара, где Карабас приветствовал меня раздраженным шипением:

— Наворковался, голубок?

— Чуть не уснул, — признался я. — Все рассказывал мне, как мой отец одиннадцать лет назад устроил ему выволочку. Это произвело на него глубокое впечатление.

— А кто был твой отец? — удивился Карабас. — Разве он не в ГАИ работал?

— В прокуратуре, — устало сообщил я Карабасу, зная, что он это забудет через пять минут.

— Круто, — оценил Карабас. — Только надо было делать выволочку не одиннадцать лет назад, а сейчас. Чтобы он отвязался от «Антилопы» раз и навсегда. Опять он выспрашивал насчет того пропавшего банкира?

— Нет, у него здесь какая-то встреча, — сказал я, показывая кулак Антону, который намылился было уйти от дверей вслед за очередной юбкой.

— Встреча, говоришь? — Карабас перегнулся через стойку, вглядываясь куда-то в глубь зала, хотя трудно было что-то рассмотреть в мелькании огней и танцующих фигур. Тем не менее Карабасу это удалось. — И вправду... — Карабас ухмыльнулся. — Какой-то парень подошел к твоему полковнику. Может, его и девочки не интересуют, потому что он мальчиками увлекается?

— Не увлекается, — сказал я, привстал с табурета и обернулся. Когда между темными силуэтами на миг образовался просвет, я увидел спину сидящего за столиком Лисицына, но никакого парня рядом не было. Я ехидно заметил Карабасу, что у него начались галлюцинации, но тот отмахнулся от меня и сказал, поразмыслив:

— Пойду-ка я подлижусь к твоему менту. Вино ему понравилось? Значит, еще один бокальчик не повредит. И что-нибудь из закусок. А то его идеи насчет ОМОНа и переписи населения... Как-то мне это не очень нравится.

Карабас тщательно вытер руки о свою майку, потом небрежно бросил на тарелку несколько ломтей ветчины и сверху украсил их зеленью. Потом снова вытер руки об майку, взял тарелку, бокал с вином и решительной походкой отправился к Лисицыну, подлизываться.

Меня он оставил за стойкой бара на хозяйстве, поэтому я просмотрел сам момент прибытия Карабаса к лисицынскому столику. Карабас вернулся обратно минуты через две, и был он какой-то растерянный. Бокал с вином он поставил обратно на стойку. Ломоть ветчины он задумчиво положил к себе в рот.

— Он отказался? — предположил я. — Этого стоило ожидать, он же...

— Все намного хуже, — перебил меня Карабас, берясь за второй ломоть ветчины. — Ты уволен, Саня.

Я его не понял.

— Опять? — спросил я, глупо улыбаясь.

— Снова, — сказал Карабас, и я заметил, что его пальцы дрожат.

— Почему? — спросил я уже без улыбки.

— Потому что твой полковник сыграл в ящик, — тихо проговорил Карабас.

— Он не полковник, он подполковник, — неуместно заметил я. Третий кусок ветчины Карабас швырнул мне в физиономию. Я так понял, что это мое выходное пособие.

 

5

Оперативная группа приехала за пять минут до полуночи, и, таким образом, обычное краткосрочное безумие по поводу бесплатного шампанского не состоялось. Карабас едва не со слезами на глазах наблюдал, как оперативники сортируют публику, рассаживают людей за столики и начинают долгие нудные разговоры о том, кто что видел, кто что слышал и кто, собственно, есть кто. Многие из карабасовских клиентов упорно не въезжали, что милиция настоящая и допрос настоящий. Они истерически хохотали и норовили облобызаться с оперативниками. Тем приходилось подводить весельчаков к неподвижному телу Лисицына, и веселье постепенно сникало.

В «Золотой Антилопе» становилось все больше и больше милиционеров, получился настоящий аншлаг, но поскольку никто ничего не заказывал, то лицо Карабаса выражало плохо скрываемую скорбь. И еще он периодически косился на меня, чтобы я не забывал, кто, по мнению Карабаса, виноват в этой катастрофе. Виноват был я, потому что я знал Лисицына, а Лисицын был мертв, и теперь заведение Карабаса было закрыто. И совсем не факт, что оно откроется следующим вечером.

Карабас грустил, а я подумал, что Лисицын все-таки выполнил свое обещание напустить на «Золотую Антилопу» ментов и переписать всю здешнюю публику. Правда, сделал это подполковник слишком уж странным образом — практически с того света.

В районе часа ночи стали подъезжать большие милицейские шишки. Они заходили в «Антилопу» и сразу же натыкались на мертвый взгляд Лисицына, который по-прежнему сидел за столом лицом к выходу. Милицейкие шишки морщились и отводили глаза: неприятно видеть мертвого коллегу по работе, даже если не знал его лично. Вид неподвижного Лисицына наводил, вероятно, милицейских боссов на невеселую мысль о том, что и они смертны.

Наконец протрезвевшую и посерьезневшую публику отправили по домам, и ребята в форме взялись за основных свидетелей. То есть за меня с Карабасом. Нас развели по разным углам и усадили за столы спиной друг к другу. Карабасу от этого должно было полегчать, потому что смотреть спокойно на мою физиономию он уже не мог.

— Это вы Хохлов? — спросил меня молодой парень с аккуратным пробором. — Это вы начальник службы безопасности кафе-бара «Золотая Антилопа»?

— Это я Хохлов, — признался я. — И это я бывший начальник службы безопасности.

— Бывший? — нахмурился молодой человек.

— Уволен полтора часа назад, — сообщил я. — За крупные ошибки и низкую исполнительскую дисциплину.

— То есть?

— Я должен был обеспечивать порядок. А здесь труп. Это непорядок. Значит, я не выполнил своих обязанностей.

— Логично, — согласился молодой человек. — А ваш начальник... Когда он узнал, что подполковник Лисицын мертв, он сначала написал приказ о вашем увольнении или сначала позвонил в милицию?

— Хм, — сказал я, жалея, что Карабас не слушает нашу милую беседу. — Конечно, он сначала позвонил в милицию.

— Хорошо. — Молодой человек что-то отметил в своих бумагах, а я скромно улыбнулся: приятно чувствовать себя человеком, который беззаветно спасает другого человека.

Хотя бы этот другой человек был Карабасом. Хотя бы для спасения мне пришлось наврать. И хотя я не очень понимал, что грозило Карабасу, если бы выяснилась настоящая последовательность его действий.

— Вы разговаривали с подполковником Лисицыным за несколько минут до его смерти, — утвердительно произнес молодой человек. — О чем вы разговаривали?

— Подполковник Лисицын рассказывал мне о тех временах, когда он работал вместе с моим отцом, — сказал я. — Так сказать, предавался воспоминаниям.

— А кто ваш отец? — буднично спросил молодой человек, мелкими ровными буковками покрывая очередную страницу.

— Прокурор, — сказал я, закидывая ногу на ногу. — Городской прокурор.

Я вообще-то не любитель кидать понты, но иногда я ловлю кайф от того, как люди меняются в лице после моих слов. Этот аккуратист с пробором тоже отложил в сторону карандаш и неуверенно обернулся в сторону старших по званию. Словно хотел позвать на помощь. Потом он все-таки собрал волю в кулак, поднял на меня глаза, оценил мою поцарапанную физиономию и уточнил на всякий случай:

— Ты че, серьезно?

— Абсолютно, — сказал я, и аккуратист с пробором снова завертелся, рискуя протереть дыру на штанах. — Одиннадцать лет назад, — добавил я, сжалившись, — одиннадцать лет назад мой отец был прокурором города. Я же сказал — Лисицын предавался воспоминаниям.

— Ах вот оно что, — молодой человек откинулся на спинку стула. Ему явно полегчало, но теперь он злился на меня за пережитое смятение. — И вы утверждаете, что подполковник милиции приехал посреди ночи сюда, чтобы, как вы говорите, предаться воспоминаниям? Как-то не очень верится.

— Я не говорил, что он приехал сюда за этим, — уточнил я. — Я объяснил, о чем мы разговаривали. А цель приезда у него была другая. На половину двенадцатого у него была назначена встреча.

— С кем? — подался вперед молодой человек. Я развел руками. За спиной раздался шум — судя по голосам, Кара-бас доказывал своему собеседнику, что не видел ничего подозрительного возле лисицынского столика. Для этого Карабасу приходилось бить кулаком по столу и надрывать связки. Тем не менее ему не верили.

Я посмотрел на своего молодого человека, и неожиданно у меня вырвалось:

— Может быть, это из-за Америдиса.

— Из-за кого?! — У молодого человека округлились глаза.

— Это такой московский финансист, он пропал с неделю назад...

— Я знаю, кто такой Америдис, но Лисицын-то здесь при чем?

— Лисицын говорил мне, что ему поручено заняться поисками Америдиса.

— Это бред, — уверенно сказал молодой человек и, чуть понизив голос, добавил: — Поисками Америдиса, честно говоря, занимается ФСБ. Лисицын не мог иметь к этому никакого отношения.

— Так он сам сказал, — пожал я плечами. — Карабас... То есть мой начальник может подтвердить.

— Бред, — настаивал молодой человек.

— Может быть, — сказал я, — до некоторых отделений милиции еще не дошла информация, что поиски Америдиса переданы в другое ведомство. Просто не дошла информация. И они по инерции искали этого типа.

— Не дошла информация? — переспросил молодой человек.

— Вот именно. Это ведь у вас в управлении все про всех известно. А пока до отделений дойдет...

— А с чего вы взяли, что я из управления? — смутился молодой человек.

— Вы такой интеллигентный, — ласково сказал я. — И значок высшего образования у вас на пиджаке. Сразу видно, что вы не из местных...

— Так уж и видно? — заулыбался аккуратист с пробором, и пока он еще купался в моей лести, я закинул крючок:

— А отчего умер Лисицын? Никто не слышал выстрела, да и крови не видно...

— Предположительно, отравление, — сказал молодой человек, косясь в сторону начальства. Я вздрогнул, вспомнив бокал с вином. И отпечатки моих пальцев на этом бокале.

— В вине? — уточнил я, заранее трепеща.

— Нет, не в вине... — аккуратист перешел на шепот. — Ему в плечо воткнули что-то вроде булавки. И вроде бы на конце булавки яд. А иначе ему не от чего умирать, потому что никаких ран, никакой крови...

— Понятно, — закивал я головой, состроив печальную физиономию. Лисицына мне и на самом деле было жаль. Не вовремя он напоролся на эту булавку. Мне как раз сейчас нужна вся помощь, которую можно собрать...

А если этой помощи не будет, то случится что-то страшное. Например, я сам что-нибудь придумаю. И потом нечего упрекать, что я никого не предупреждал! Я пытался сдерживаться, я пытался поступить как лучше...

— Знаете, — сказал я, задумчиво потирая щеки, будто выковыривая из памяти особо засекреченный кусок. — Мне кажется... Мне кажется, что Лисицын называл одну фамилию...

— Да? — аккуратист с пробором ухватил карандаш. Это для него было как будто охотничья стойка для сеттера.

— Фамилию человека, связанного с делом об исчезновении Америдиса. Может, с ним он сегодня и должен был встретиться.

— Фамилия? — дрожал в нетерпении карандаш.

— То ли Арбузов... — напряженно вспоминал я. — То ли Дынин... Овощная такая фамилия.

— Помидоров? — предположил молодой человек.

— Нет, — отклонил я это предложение.

— Огурцов?

— Никакой не Огурцов, — поморщился я. Высшее образование, а соображения никакого!

— Яблоков?

— Яблоки — это вообще не овощи!

— Так и арбузы не овощи, — возразил умник с пробором. — Ну, что еще? Кабачков? Тыквин?

— Тыквин! — я едва не запрыгал на месте. — Тыквин, точно!!! Записали?

Молодой человек из ГУВД записал фамилию Тыквин, а мне теперь нужно было подумать на досуге — ну и зачем я это ляпнул?

ДК сказал бы: «Из вредности». И он был бы прав.

 

6

Часам к четырем утра вдруг обнаружилось, что я больше никому не нужен. Милиционеры выспросили у меня все, что хотели, пообещали снова вызвать для допроса и рекомендовали звонить, если что-то вспомнится. Карабас тихим матерком послал меня куда подальше и звонить не рекомендовал. Бизнесмены, они такие чувствительные, когда дело касается их бизнеса.

И я вышел из «Золотой Антилопы», хотя погода этому совсем не способствовала. К обычному предрассветному холоду добавился мелкий дождь, от которого окрестности «Антилопы» превратились в хлюпающую под ногами жижу. По этой жиже я протопал до шоссе, а там минут двадцать дрожал, поджидая попутку. Но машина все же появилась, я забрался в ее теплое нутро и решил, что на сегодня моим несчастьям пришел конец. Водитель молчал, и от ровного гудения мотора меня развезло — я начал мечтать. Например, как сегодняшний аккуратист из ГУВД, получив у меня фамилию Тыквин в качестве ориентира, поднимает всех своих, и «все свои» вламываются к Тыкве домой на предмет обыска и допроса, а тут в одной из комнат обнаруживается молодая женщина приятной наружности, прикованная наручниками к батарее. Нет, пусть просто — с заклеенным липкой лентой ртом. Тыкву тут же ставят раком, а Тамару освобождают...

— Приехали, — сказал водитель. Кайфоломщик. Все мои мечты моментально улетучились, когда я вылез из машины под непрекращающийся холодный дождь. Сразу стало ясно, что Тамару не держат у Тыквы дома, что для этого есть более укромные места. Да и не будут вламываться к Тыкве домой, просто пришлют повестку, а он явится к ментам в компании своего адвоката, и тот решительно отвергнет все подозрения в нечистоплотности гражданина Тыквина. И будет прав, потому что на такой ерунде Тыкву не подловишь. А на чем его можно подловить? Я не знал.

Лимонад в таких случаях говорил: «Если не знаешь, что делать, ничего не делай. Лучше выспись». Вот я и поспешил по ступенькам наверх, чтобы поскорее попасть домой, сбросить мокрую одежду, залезть под теплое одеяло и ни о чем не думать, ни о чем не думать, ни о чем...

Я на приличной скорости преодолел все положенные лестничные пролеты, остановился у своей двери и достал ключи. Тут выяснилось, что торопился я вообще-то напрасно. Можно было и не спешить.

— Руки в гору, — сказал мне в спину мужской голос. Если бы он просто сказал эти три слова, то черт с ним. Я бы обернулся, дал бы ему в грызло, после чего отпер бы дверь, вошел в квартиру и лег спать. Но тут все было не совсем просто.

Этот мужик не только сказал мне: «Руки в гору», он еще и ткнул мне между лопаток какой-то штукой, которая напоминала пистолетное дуло. Ну, то есть по ощущениям напоминала. Я ее не видел, но я же не мог повернуться и спросить: «Извините, а что там у вас? Это вы мне пистолетом в спину тычете или пальцем?» Так обычно не делают. Обычно стоят и ждут, что будет дальше. Ну и поднимают руки вверх само собой. Я тоже поднял руки.

И когда я это сделал, то мои мышцы жалобно заныли, напоминая обо всем, что случилось за день, начиная с неудачного визита на шумовскую дачу и кончая тихим уходом подполковника Лисицына из мира живых в мир мертвых. Теперь мне тыкали между лопаток чем-то вроде пистолетного ствола, и я считал, что это уже слишком. Это уже перебор. Снова захотелось считать все это затянувшимся кинобоевиком, который можно остановить в любом месте, чтобы потом к нему когда-нибудь вернуться. Если будет настроение.

А еще можно было просто попросить жалобным голоском: «Отпустите, дяденька! Я уж не знаю, чем я вам напакостил, но я больше не буду!» ДК не одобрил бы такого поведения, ну так черт с ним, с ДК! Ведь это не у него, а у меня болят мышцы, ведь это у меня промокли ноги, и это не у него болит башка от всевозможных напастей...

— Сейчас спокойно спускаемся вниз и садимся в машину, — сказали сзади. — И лучше тебе не дергаться.

— Не буду я дергаться, — обреченно ответил я. — Мне бы только переодеться, я вымок под дождем...

— В морге переоденут, — пробасил второй из группы товарищей, что собрались у меня за спиной. — Шевелись, нам некогда...

Я сделал первый шаг в направлении лестницы, мысленно проклиная немецкую кодовую дверь в подъезде, которая тем не менее не избавила меня от таких вот гостей. От таких гостей, после которых не собрать костей. Получилась рифма, и, может быть, из меня получился бы поэт... Но судя по настойчивому подталкиванию стволом в спину, времени узнать это уже не хватит.

— А вы хотя бы кто такие? — спросил я. — Чего вам надо-то? Может, я прямо тут отвечу на все ваши вопросы?

— Мы у тебя не интервью пришли брать, — сказали сзади. — Мы пришли, чтобы отвезти тебя в одно место. А уж там с тобой разберутся...

— Вы от Тыквы? — предположил я.

— Какая еще тык... — обиженно отозвался бас, но тут же осекся, и я ощутил, что за моей спиной что-то происходит. Что-то вроде стихийного бедствия. Например, урагана. Это когда все летит, падает, воет и разбивается вдребезги. Судя по звукам, происходило у меня за спиной именно это, а я стоял, не решаясь обернуться. Лишь через несколько секунд до меня доперло, что никто мне уже ничем не тычет между лопаток. Я едва успел обрадоваться, как в спину мне ударил не то чтобы пистолетный ствол, а нечто, более похожее на обезумевшего быка-производителя. Или на тепловоз. Короче говоря, меня швырнуло на лестничные перила, и я едва успел в них вцепиться, иначе лететь бы мне вниз, гремя костями...

А бык-производитель, он же тепловоз, пронесся по лестнице вниз с дикой скоростью. Судя по грохоту, он не открыл подъездную дверь, а вынес ее на себе...

— Бегать мы все мастера, — раздался чей-то голос. — Засаду нормальную сделать мы не можем, а вот дать деру — это ради бога.

Голос показался мне знакомым, но я еще не мог сообразить — хорошо это или плохо. Тем не менее сидеть до утра на перилах я тоже не собирался, поэтому осторожно опустил ноги на ступени, а затем так же осторожно обернулся.

И вдобавок к знакомому голосу я увидел еще и знакомый предмет. Когда я его увидел, то вздрогнул и с сочувствием посмотрел на незнакомого мужчину, который лежал на лестничной площадке рядом с этим предметом. Из-за цвета своего плаща лежащий мужчина напоминал большой пыльный мешок.

— Они трижды облажались за одни сутки, — сказал Шумов, приседая на корточки и подбирая с пола свое излюбленное орудие — черный резиновый член. Судя по всему, именно этой штукой он и вырубил парня в сером плаще. А в руке у парня в сером плаще был пистолет. Стало быть, в спину мне тыкали не пальцем и не авторучкой. Можно было не стыдиться поднятых рук.

— Трижды за сутки — это уже многовато для людей, которые считают себя профессионалами, — продолжал рассуждать Шумов. — На месте их начальства я бы уже начинал чистку кадров. И того толстого борова, что удрал отсюда, я бы уволил в первую очередь.

— Я пойду домой, — сказал я, перешагивая через серый плащ. — Мне нужно прийти в себя. И отдохнуть. И переодеться.

— Конечно, — Шумов выпрямился и доброжелательно закивал мне. — Я тоже хотел бы отдохнуть и переодеться. Но сначала нужно куда-то убрать труп. У тебя в квартире случайно нет свободного места?

— Какой труп? — прислонился я к двери своей квартиры. — Где труп?

— Догадайся, — предложил Шумов. — Нас здесь трое.

Ты, я и молодой человек на полу. Ну и кто из троих похож на труп?

— Я, — устало проговорил я.

— Ответ неправильный, — с сожалением заметил Шумов.

 

1

— Вот было же у меня предчувствие, — вещал Шумов, затаскивая молчаливого парня в сером плаще на мою лоджию. — Было предчувствие, что если я вылезу со своей дачи, то случится что-то нехорошее. И пожалуйста — случилось. А все из-за тебя...

Последняя фраза адресовалась мне, и возразить я в принципе ничего не мог. Можно было свалить все на Гиви Хромого, который порекомендовал мне нанести визит бывшему частному сыщику, но я подумал, что Гиви — не тот человек, на которого стоит переводить стрелки. Я промолчал, помогая уложить тело в сером плаще на старую ковровую дорожку.

— Хотя и они сами не без греха, — добавил Шумов. — Тоже мне, охотнички! Вылезли на лестничную площадку, треплются да еще курят! И так три часа кряду. Нужно быть круглым идиотом вроде тебя, чтобы не заметить этих болванов.

— Все у тебя идиоты, только ты один в белом, — ответил я.

— По крайней мере, ты меня не заметил. И они не заметили. Они тебя ждали, я тебя ждал, мы были на одном этаже, и они меня не засекли. А я весь их треп до последнего слова слышал.

— Это как же?

— А вот места надо знать, — самодовольно сказал Шумов. — Специальные места для засады.

Я принюхался к его куртке и предположил:

— Это возле мусоропровода, что ли?

— Парень не так безнадежен, как кажется, — проворчал Шумов. — Мусоропровод — это самое то. Меня один раз подловили вот так же, отдубасили за милую душу... С тех пор я пасу своих жертв возле мусоропровода, только так.

— Кто жертва-то? — спросил я, потом посмотрел на тело у себя под ногами и понял, что вопрос немного глуповатый. Шумов и так был обо мне не слишком высокого мнения, поэтому я срочно добавил два других вопроса, поумнее: — И зачем это я тебе понадобился посреди ночи? И почему ты сказал, что они облажались три раза за сутки? Я пока насчитал только два — возле твоей дачи и сейчас, на лестничной площадке...

— Конечно, мы можем поговорить обо всех интересных вопросах, — кивнул Шумов, присматриваясь к куче старого хлама, лежавшей в дальнем углу лоджии. — Но вот этот товарищ в сером ждать не будет, он скоро начнет разлагаться. И вообще, приличные люди не держат трупы на лоджии, они стараются от них как можно скорее избавиться. Желательно ночью, чтобы никто не видел. Сейчас еще ночь, хотя до рассвета осталось всего ничего. Хочешь решить проблему с телом сейчас? Или сам ею займешься днем, после обеда, отдохнув, выспавшись и надев чистые носки?

— А что ты посоветуешь мне как специалист?

— Бери вон тот мешок, а потом вон те веревки... Потом заворачивай ноги в мешок. Теперь — веревки. А теперь бери его за ноги. Он аккуратно упакован и готов к транспортировке.

— А если мы кого-то встретим на лестнице? — опасливо поинтересовался я.

— Мы никого не встретим на лестнице, — уверенно сказал Шумов.

— Мы поедем на лифте?

— Мы не поедем на лифте, — сказал Шумов и решительно раскрыл раму, потом высунулся наружу, посмотрел вниз и удовлетворенно отметил. — Кажется, никого...

— Не понял, — сказал я.

— И, кажется, пройдет, — Шумов рывком поднял тело за плечи, а потом просунул его головой вперед — в оконный проем, откуда тянуло ночной свежестью. Еще там бледнело небо, где-то далеко шуршали по асфальту машины... Про такое говорят — город жил своей обычной жизнью. И не подозревал, что сейчас на него вывалят с балкона труп.

— Толкай! — скомандовал Шумов.

— А? — растерянно уставился я на него. Я уж и бутылки-то давно с лоджии вниз не швырял, прошло с возрастом...

Но прежде чем я успел все это объяснить Шумову, тот выхватил ноги покойника у меня из рук, и через секунду завернутое в ковровую дорожку и всевозможные тряпки тело полетело с лоджии вниз. Шумов тут же закрыл окно, и поэтому звук приземления трупа на землю получился еще глуше, чем на самом деле. Можно сказать, что все прошло почти бесшумно.

— Я думал, — сказал я после паузы, — что мы повезем его куда-нибудь в укромное место. Закопаем. Или бросим в реку.

— Зачем такие сложности? — зевнул Шумов. — Знаешь, как у поэта: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей»? Так и тут — чем меньше возишься ты с трупом, тем больше шансов, что тебя никто не засечет.

— Ну да, — с недоверием посмотрел я на Шумова. — А теперь труп лежит у меня под окнами. Это что, безопасно?

— Объясняю для дилетантов, — Шумов по ходу объяснений переместился с лоджии в ванную, вымыл руки, а затем оказался на кухне, причем там он подверг весьма бесцеремонному обыску мой холодильник. — Когда это тело найдут, то менты подумают так: «Труп аккуратно упакован, значит, работал профи. Если работал профи, то он постарался забросить труп подальше от места убийства». Вот и все, Саня, — снисходительно посмотрел на меня Шумов, раскрыл холодильник и нахмурился. — Ты что, на диете?

— Я обычно на работе ем, — пояснил я. — В баре. Но сегодня меня уволили, а захватить я с собой ничего не успел, потому что у нас в баре убили одного милицейского подполковника...

— Не гони, не гони, — замахал руками Шумов. — Я еще про прошлых твоих покойников не все понял, а ты уже новых мне подкидываешь. Да еще милицейских подполковников...

— Так получается, — развел я руками. — Я не виноват.

— Ну да. Тот парень в плаще тоже был не виноват. Он всего лишь выполнял свою работу, а потом неудачно упал затылком на ступеньку. Так получилось.

Я вспомнил о трупе и поежился. Как-то не по-людски это было — выбрасывать еще теплое тело с лоджии.

— Ха, — ухмыльнулся Шумов, когда я высказал это свое предположение вслух. — Ты бросай эти свои сентиментальные мыслишки: по-людски, не по-людски... Откуда ты знаешь, что они хотели с тобой сделать?

Черт, а он прав. Я вспомнил вырвавшееся у Треугольного во время подзаборной потасовки: «Посмотрим, как ты заговоришь, когда тебе в задницу пивную бутылку засунут!» Шумов оценил изменившееся выражение моего лица и нравоучительно заключил:

— Вот так-то. Завязывай с гнилым гуманизмом, иначе ты свою девчонку у Тыквы не выцарапаешь.

— А ты мне поможешь? — встрепенулся я.

— Все равно мне придется с Тыквой поболтать, — мрачно проговорил Шумов.

— Зачем?

— А так уж сложилось, — загадочно ответил Шумов. Он сел на табурет и стащил с себя пахнущую мусоропроводом кожаную куртку. Под курткой был темно-серый свитер, и я заметил, что на левом боку он распорот, словно Шумов перебирался через забор и зацепился за что-то острое. Шумов перехватил мой взгляд и прокомментировал дефект своей одежды:

— Это была лажа номер два.

 

2

Увидев, что я собираюсь прилечь на диван, Шумов предостерегающе погрозил мне пальцем:

— На твоем месте я не стал бы этого делать.

— Почему? — полусонно спросил я. Путь до дивана оказался таким долгим и таким небезопасным, что теперь я просто не мог удержаться от соблазна лечь, вытянуться и закрыть глаза, чтобы провалиться в сладкий, безмятежный сон.

— Потому что они всегда возвращаются, — сказал Шумов, и я понял, что безмятежного сна сегодня не будет.

Еще не отрывая головы от подушки, еще надеясь на благополучный исход, я спросил:

— Кто — они? И куда они возвращаются?

В ответ я получил развернутый рассказ о «Лаже номер два». К концу этого рассказа спать мне уже совсем не хотелось.

Случилась она прошлым вечером, через несколько часов после того, как я, отмутуженный и разочарованный, покинул шумовскую дачу. После меня на даче появились два мебельных фургона, а вместе с ними с десяток рабочих, которые перетаскивали коробки в дом, а затем занялись сборкой, но не успели и отбыли обратно в город, пообещав наутро вернуться. То есть поначалу все шло нормально, и в десять вечера Шумов, как обычно, занял свой наблюдательный пост на балконе.

— Если бы у меня был нормальный режим дня, то у них бы все вышло, — пояснил Шумов. — Взяли бы меня тепленьким из постели, я бы и не пикнул. Но я-то не сплю по ночам. Привычка у меня есть такая. Я ложусь спать часов в восемь утра и сплю до полудня. И после обеда еще потом часа два дремлю. А ночью — нет, ночью ко мне лучше не соваться. Они не знали, они поперлись наобум... Дураки.

Дураками, по словам Шумова, командовал тот самый тип с треугольной рожей, что облажался под забором. А случилось все примерно в то же самое время, когда я в «Золотой Антилопе» мирно беседовал с подполковником Лисицыным, еще не зная, что подполковник до утра не доживет.

Поначалу Шумов подумал, что это местные подростки лезут через забор в поисках приключений на свои задницы. Шумов несколько удивился, потому что считал — за лето он провел достаточно показательных выстрелов поверх голов, чтобы подростки обходили эту дачу стороной. Однако, сокрушаясь по поводу бестолковости молодого поколения, Шумов отправился навстречу гостям с твердым намерением вправить мозги пацанам за пятнадцать секунд чистого времени.

Он прошел от двери метров двадцать, когда заподозрил неладное — фигуры гостей выглядели слишком массивно для подростков. А тут еще кто-то метнулся сбоку, Шумов успел отпрыгнуть, почувствовал на ребрах лезвие ножа и врезал нападающему ногой в плечо. Лежа на земле. Шумов услышал и увидел, что тени несутся к нему с разных сторон. Он понял, что влип и что геройствовать тут совершенно неуместно. Тогда Шумов встал и побежал что есть духу назад к дому, лелея мечту добраться до своего дробовика. Сзади тоже неслись во весь опор, подгоняемые скрежещущим голосом Треугольного.

Тут до Шумова дошло, что это за напасть свалилась на него. Треугольный вернулся, чтобы сквитаться за утреннее поражение.

— Да, — сочувственно закивал я в этот момент рассказа, — тут ведь еще в больнице случай вышел...

И я рассказал, как люди Треугольного сначала уделали Лимонада, приняв его за меня, а потом отправились за мной, одновременно подложив в палату Лимонаду наблюдателя. И как этот наблюдатель пытался придушить Лимонада подушкой, и если бы не я...

— Бог ты мой, — Шумов покачал головой. — Да там всю контору нужно разгонять. Они лажаются постоянно и бесконечно...

Шумов заметил, что понимает теперь, почему ночные гости были настолько злыми.

— Ни черта у них не получается ни в городе, ни в деревне. А начальство наверняка их погоняет и в хвост, и в гриву, результат требует... Вот они и взбеленились. Ведь ко мне на участок не меньше десятка народу вломилось...

До дома Шумов добежал первым. Дробовик находился на втором этаже, поэтому в дверях пришлось обороняться чем попало. Попался под руку опять-таки черный искусственный член.

— Это у моих соседей супербуйная пьянка была, — пояснил Шумов. — Я пошел их успокаивать, а они меня на три буквы послали. Ну, слово за слово... Короче, забрал я у них всю водку и вот эту резиновую дубинку тоже забрал. Чтобы не развратничали. И ведь пригодилось! И водка, и этот монстр!

Пригодились также и слесарные инструменты, оставленные рабочими возле дверей. Шумов лупил молотком по конечностям, которые пытались протиснуться в дверной проем, а когда молоток из руки вырвали, в ход пошли плоскогубцы и даже небольшой ящик с гвоздями. Но самой полезной вещью оказался монтажный пистолет — Шумов пальнул пару раз за порог и, судя по яростному мату, в кого-то попал. Нападающие отхлынули от двери, Шумов кинулся на второй этаж, схватил милый сердцу дробовик, выскочил на балкон и устроил незваным гостям веселую жизнь.

— Странно, но они не стреляли в ответ, — пожал плечами Шумов, прихлебывая несладкий чай. — Они просто слиняли.

Я вспомнил свои вчерашние рассуждения и высказал мнение, что им был нужен не труп Шумова, а Шумов живой, способный отвечать на вопросы. Ведь и меня они не тронули поначалу, проследив лишь весь мой путь от городской квартиры до шумовской дачи.

— А ножичком, получается, пугали? — посмотрел Шумов на свой испорченный свитер. — Ну-ну. То есть не такие уж они и лохи. То есть они хотят что-то понять. Они хотят проследить какие-то связи. Они следили за тобой и вышли на меня. И они подумали, что я именно тот, кто им нужен. Поэтому вломились посреди ночи. Но это же очередная лажа, — Шумов усмехнулся краем рта, но веселья в его глазах не было. — Я не тот, кто им нужен. Я не в курсе этих дел. Но они этого еще не поняли.

— Может, и я не тот, кто им нужен? — предположил я. — Может, они и насчет меня ошибаются?

— Может быть, — согласился Шумов. — Но лучше, если ты объяснишь им их ошибки по телефону. Или в письменной форме. Я уже сказал тебе: они имеют плохую привычку возвращаться, и если их ночью торчало в засаде двое, вернутся они целым взводом, и вернутся очень злые. Лично я не собираюсь их дожидаться.

Я встал с дивана. Все эти разговоры про пивную бутылку в заднице... Все эти пистолетные стволы между лопаток... Треугольный, может быть, и ошибается на мой счет, но ведь он может понять это слишком поздно. Поздно для меня.

— Сматываемся, — решительно предложил я Шумову. Тот согласно кивнул.

— У тебя есть машина? — спросил он.

— У меня нет машины, — признался я, но через пару секунд вспомнил. — Хотя... Есть у меня машина. Она, в принципе, не моя, она того человека, которого убили...

— Того человека, которого искал в гостинице Треугольный? — уточнил Шумов. — Того человека, который кинул Тыкву? Мне заранее не нравится эта машина, но другой у нас нет...

Уже в дверях Шумов спохватился и стал набирать какой-то телефонный номер.

— Хозяйке дачи надо позвонить, — пояснил он. — Поставить ее в курс дела. А то ведь там все разгромлено. Как Мамай прошел. То есть не Мамай, а Треугольный, как ты его называешь. На самом деле его зовут Хруст.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— От верблюда, — ответил Шумов, вслушиваясь в гудки. — Я же говорю — сидел за мусоропроводом и слушал каждое слово этих двоих козлов. Их шефа зовут Хруст. Сдается мне, это и есть Треугольный. Черт...

— Что такое?

— Не берет трубку, — обеспокоенно проговорил Шумов. — Хотя она могла уже выехать из дома, а в офис еще не приехать. Перезвоню попозже.

Мы вышли из квартиры. Шумов внимательно осмотрел лестничную площадку, обнаружил несколько капель крови на ступенях и вытер их носовым платком.

— А может, — сказал я, — нужно было просто оставить тело здесь? Менты бы подумали: «Какой дурак будет убивать под дверями собственной квартиры?»

— Мысль неплохая, — оценил Шумов. — Но менты все равно захотели бы с тобой побеседовать — не слышал ли чего, не видел ли чего... А у тебя за последнее время случались, кажись, конфликты с правоохранительными органами.

— Не то что конфликты, — уклончиво ответил я, вспоминая больницу и «Золотую Антилопу». — Просто я попадал в поле зрения...

— Вот и тут бы ты попал, причем влип основательно. А так — многоквартирный дом, кругом тоже многоквартирные дома... Ты никуда не попадаешь. Ты спокойно выходишь из дома и движешься в сторону гаража, где стоит этот самый «Форд».

Шумов был прав — все сошло тихо-мирно. Мы вышли из подъезда, вокруг не было ни души, и ничто не наводило на мысль, что неподалеку валяется аккуратно упакованный труп молодого человека в сером плаще.

Но хотя все было так безмятежно, я не мог избавиться от ощущения, что чей-то незримый внимательный глаз следит за нами. Хотелось втянуть голову в плечи и кинуться бежать, причем зигзагами, чтобы труднее было попасть в спину.

 

3

В гаражах, где я сутки назад оставил мухинский «Форд», учет и контроль были поставлены не хуже швейцарского банка. Сторож на входе был другой, но тем не менее он был в курсе дела и, догнав меня возле бокса, негромко напомнил:

— Еще полсотни. И если еще будете здесь держать — постоянно — по сотне за неделю.

Я выдал сторожу пятьдесят долларов мухинских денег и обещал подумать над его предложением.

— Надумаете толкнуть тачку, я помогу найти покупателя, — заявил напоследок сторож.

— Не напрягайся, родной, — не выдержал Шумов. — Мы сами кого хочешь продадим и кого хочешь купим.

Сторож сделал понимающее лицо и исчез. Я открыл дверь, кивнул на авто и не без гордости поинтересовался:

— Пойдет?

— Нормально, — одобрил Шумов. — Главное, чтобы там были сиденья. А если сиденья мягкие, это просто здорово...

— Сиденья?

— Мне нужно выспаться, — пояснил Шумов, забираясь на заднее сиденье машины. — Я же тебе объяснял — «тихий час» у меня начинается с восьми утра. На даче мне оставаться было нельзя, у тебя дома теперь тоже небезопасно. Придется отсыпаться здесь... — Он стащил с себя куртку, сложил ее и собрался было использовать в качестве подушки, но тут принюхался и состроил гримасу отвращения. — В засаде у мусоропровода есть свои минусы, — пробормотал он. — У тебя нет никакой лишней одежды?

— У меня нет. А вот у Мухина есть. В багажнике целая сумка всякого шмотья.

— Надо же, — Шумов покачал головой. — Тебе от этого Мухина одно счастье — и машина, и шмотки... Может, это ты его и грохнул? И алмазы оприходовал? А теперь дурачком прикидываешься?

— Я не прикидываюсь, — сказал я, открыл багажник, достал большую желтую сумку и бросил ее Шумову.

— Ни фига себе, — обрадованно сказал тот. — Это же пальто. Это самое настоящее пальто, причем как раз по сезону...

Пальто отправилось под голову отставному частному сыщику, а я припомнил, что в «Белый Кролик» Мухин приезжал без пальто. Он приехал туда в костюме. Тамара скорее всего заехала за Мухиным в гостиницу, они взяли такси и отправились в «Белый Кролик». В гостиницу Мухин уже не вернулся. А где же было пальто? А оно было заранее уложено в желтую сумку, а сумка заброшена в багажник «Форда». А «Форд» поставлен в укромном месте. Ну и какой отсюда можно сделать вывод? Что Мухин заранее все продумал и подготовил? До меня это уже дошло. С опозданием на пару суток, правда, но дошло. Что еще? Если пальто лежало в багажнике «Форда», это значило, что Мухин был уже в полной готовности делать ноги. Он закончил все свои дела, оставалось смотаться... А он зачем-то поехал на Пушкинскую. На этом самом «Форде», где в багажнике лежало его пальто. А раз в машине пальто, значит, в машине было и все остальное. Деньги и алмазы. Пальто в машине осталось, но вот что касается более ценных вещей...

— Слушай, Саня, — сонно проговорил Шумов, устраиваясь на темно-сером кашемировом пальто. — А ты машину проверил?

— В каком смысле?

— Ты же ищешь мухинские деньги, так? А вдруг они у него здесь, в машине, спрятаны. Двойное дно в багажнике или под обивкой сидений...

Черт, этот тип как будто читал мои мысли!

— Там был чемодан денег, — сказал я. — И чемодан алмазов. Вообще-то он говорил про два чемодана алмазов, но я видел только один. Поэтому и говорю про один. Можно спрятать в машине чемодан алмазов и чемодан денег?

— Можно, — сказал Шумов, и я вздрогнул, а руки мои как-то стали сами по себе проминать обивку сиденья. — Но мороки много. Есть смысл возиться, если только везти это все через границу, чтобы таможенников наколоть. А так, чтоб легко положить и легко взять... Нет, так не выйдет. — Шумов помолчал, и я уже подумал, что его сморил сон, но через пару минут сыщик снова подал голос: — Я не понял... Как это Мухин кинул Тыкву со всеми этими чемоданами? Чемодан алмазов, чемодан денег... С таким грузом непросто испариться. Как он это провернул?

— Он испарился, — ответил я. — Он зашел в комнату без окон. И не вернулся оттуда. Я заглянул туда через три минуты — там никого не было. А через дверь он не выходил.

— Дурдом, — прокомментировал Шумов. — Я вот просплюсь... А потом я выясню, кто куда испарился, потом я выясню, за каким чертом какие-то козлы врываются ночью на мою дачу... То есть не на мою дачу. На дачу Ольги Петровны...

Шумов ругнулся, поднял голову с пальто и протянул руку ко мне:

— Я у тебя мобильник видел. Дай-ка я хозяйке позвоню еще раз...

— Мобильник тоже мухинский, — сообщил я, передавая Шумову телефон.

— Да ты халявщик, Саня, — ответил Шумов. — У тебя ничего своего нет. Свои у тебя только неприятности. И ты охотно делишься ими со знакомыми.

Он несколько раз набирал номер, но никто не отвечал. Шумов скрипнул зубами, швырнул мобильник на переднее сиденье и снова улегся на пальто. Меня в сон не тянуло, поэтому я просто сидел на переднем за рулем и слушал тихо работающий приемник. Вскоре к музыке из динамиков добавился могучий храп Шумова. Так мог храпеть только заслуживающий доверия человек, и я почувствовал себя спокойно, сидя за рулем машины убитого афериста.

В гараже было темно, лишь красный огонек магнитолы смотрел на меня, а раздававшиеся из магнитолы голоса и музыка напоминали, что есть жизнь и за пределами этого гаража и что не все так мрачно, как кажется ранним осенним утром, когда дождь изматывающей редкой дробью лупит по крыше и нет никакого желания выходить наружу...

В таком настроении я послушал бы что-нибудь медленное и лирическое, но радиостанции, наверное, получили правительственное задание передавать с утра музыку поэнергичнее и пожизнерадостнее, чтобы люди побыстрее выскакивали из постелей и мчались на работу. Вот такое дерьмо мне и пришлось слушать в сопровождении шумовского храпа. Вся энергия и вся жизнерадостность этих утренних песен летели мимо меня, а когда ведущие рассказывали пошлые анекдоты, у меня появлялось желание дать всем этим болтунам под дых. Просто у меня было такое настроение. В другое время в компании Лимонада и пары веселых девчонок без комплексов да парочки пузырей водки я бы отнесся к этим песням и байкам совсем по-другому... Но сегодня — это сегодня, и сегодня все летело мимо кассы.

И я вздохнул с облегчением, когда в девять утра стали рассказывать новости. Тут можно было заранее угадать, что ничего веселого за эти пятнадцать минут рассказать не успеют. Будут экономические проблемы, стихийные бедствия, забастовки, голодные обмороки и политические скандалы. Это я мог слушать, это было мне близко.

Ведущий по инерции старался быть энергичным и жизнерадостным, однако новости сами по себе не очень веселили, и оптимизм ведущего делал из него полного идиота. На мой взгляд.

Он сообщил, что на Северном Кавказе подорвался на мине БТР, но это ничего, потому что могло быть и хуже. Потом было сказано, что курс доллара вчера вырос, но это тоже ничего, потому что мог вырасти еще больше. А что касается заявления Госкомстата, что инфляция составила сколько-то там процентов, так это и вовсе ерунда, потому что...

— Могло быть и лучше, — возразил я магнитоле. — Если бы... Если бы...

Я так ничего и не придумал. Если бы я отговорил Тамару связываться с Мухиным? Если бы Тамара не поступила в ту риелторскую контору, а вернулась бы доучиваться в свой институт? Если бы Мухин со своим чемоданом алмазов проехал бы мимо нашего города? А почему, кстати, он приехал именно к нам?

Я только собрался обдумать эту мысль, как ведущий прежним пионерским голоском отрапортовал о переходе к городским новостям:

— Около семи утра жители домов по улице Дружбы Народов были разбужены звуком мощного взрыва. Прибывшие на место происшествия пожарные обнаружили остатки автомобиля марки «Линкольн». Машина принадлежала Ольге Петровне Орловой, генеральному директору фирмы «Орел Сейлз». Кто именно находился в машине в момент взрыва, выясняется, но предположительно погибло три человека. Правоохранительные органы склоняются к версии преднамеренного взрыва, хотя следствие находится в самом начале... Прибывшая из Москвы следственная группа, занимающаяся поисками известного бизнесмена Америдиса...

— Так вот почему она не отвечала на мои звонки, — сказал Шумов. Я осторожно посмотрел на него, но не увидел ни злости, ни слез на его лице. Он выглядел просто уставшим. Уставшим выслушивать вот такие новости о своих знакомых. — Надо бы перекусить, — была следующая фраза Шумова.

— Извини, — сказал я. — Извини, что все так получилось...

— Да уж, получилось. — Шумов провел руками по лицу, стряхивая с себя сон. — Это как бикфордов шнур. И Ольга Петровна оказалась на его конце, хотя она не должна была там оказаться. Ты искал Мухина, Треугольный заинтересовался тобой, ты вывел его на меня, они выяснили, на кого я работаю, и решили, что за тобой и за мной стоит Ольга Петровна. Она большой коммерсант, не то что мы с тобой — мелочь пузатая... Я могу понять их логику. Просто они ошиблись. Они бросились не по тому следу. Но объяснять им это уже поздно...

— Глупая случайность, — брякнул я в утешение.

— В таких вещах случайностей не бывает, — возразил Шумов. — Значит, не суждено мне было состариться на этой даче в тиши и покое. Значит, написано мне было на роду вылезти на свет божий. Ну а уж если я вылез за ворота, то я не успокоюсь, пока не выясню, кто всю эту кашу заварил. И пока не разобью пару тупых треугольных голов. Кстати, ты не видел мой член?

— Что?! — вытаращился я.

— Имеется в виду та черная резиновая штуковина, которой удобно разбивать головы, — пояснил Шумов. И хмыкнул.

 

4

Часам к десяти Шумов дозрел до того, чтобы выбраться из гаража и перейти к более активным действиям. Пока активными действиями он называл завтрак. А ближайшим заведением, где можно было развернуть такие действия, оказалась нормальная старорежимная пельменная, где меню не обновлялось уже лет двадцать. Только нолики к ценам дописывали. Все остальное, включая скатерти и качество обслуживания, было выдержано в стиле суперретро. Рекомендуется для ностальгирующих по позднему застою и ранней перестройке. Я в те времена еще в школе учился, по пельменным не шлялся, потому что ел дома. Ностальгии у меня в результате не возникло. А Шумову просто было не до этого. Он стремительно и мрачно поглощал пельмени с майонезом, тыча в них вилкой так, словно это были его кровные враги. Официантка в грязном переднике поглядывала на бывшего сыщика с удивлением — не каждый день, должно быть, к ним захаживали мужчины в дорогих кашемировых пальто. Даже если пальто едва прикрывало Шумову колени и жало в плечах — все же разница в комплекции с покойным Мухиным ощущалась. Шею Константина обматывал тонкий белый шарф, также позаимствованный из мухинского гардероба. Забрызганные грязью тяжелые ботинки не слишком сочетались с кашемировым пальто, но Шумова это не волновало. Меня, впрочем, тоже.

— Расплатись, — бросил мне Шумов, подозрительно рассматривая светло-желтую жидкость в граненом стакане, которая на самом деле являлась компотом из сухофруктов. — Сто лет уже такого не пил, — признался Шумов. — И не буду пить. Лучше спроси у них коньяка.

— У них нет коньяка, — сказал я. — И я уже расплатился. Еще когда брал пельмени.

— Какой ты шустрый, — бросил Шумов, словно бы обвиняя меня в страшном преступлении. — А как у тебя вообще с деньгами?

— Нормально, — сказал я. В пельменной было пусто, и я рискнул показать Шумову пачку долларов.

— С покойника снял, — безошибочно определил Шумов.

— Почему обязательно... — начал было я, но потом решил быть честным и кивнул.

— Это хорошо, — сказал Шумов. — Хорошо, что у тебя есть бабки. Потому что нам понадобятся бабки.

— Зачем? — поинтересовался я и тут же, продолжая быть честным, сообщил: — Из этих денег мне нужно отдать тысячу семье Лимонада. Это тот парень, которого едва не задушили в больнице. Из-за меня.

— А ту девчонку похитили из-за тебя, а мне едва перо в бок не всадили из-за тебя, а Ольге Петровне машину взорвали и вазочки антикварные побили... — скороговоркой перечислил Шумов. — А может, и ее саму взорвали... Тоже из-за тебя? Все зло в мире происходит из-за тебя, Саня. А компенсируешь ущерб ты не всем, а только каким-то Лимонадам.

— У него двое детей, — объяснил я.

— С таким прозвищем вообще не следует иметь детей, — наставительно сказал Шумов. — Ну да ладно. Я прикинул, что у тебя еще останется кое-что, когда ты расплатишься с бандой лимонадычей. Этот остаток ты заплатишь мне.

— Это еще зачем? — насторожился я.

— Ты хочешь вернуть свою девушку? — ответил вопросом на вопрос Шумов.

Я молча кивнул.

— Прекрасно, — сказал Шумов. — Это значит, что мне придется делать много всяких не совсем законных и совсем незаконных вещей. А также много абсолютно незаконных вещей. И не исключено, что рано или поздно меня схватят за задницу и потребуют объяснить, за каким чертом я все это делал.

— Ну и? — уставился я на Шумова, стараясь намекнуть взглядом, что мне пока ничего не понятно.

— Я же частный детектив, — скромно заявил Шумов. — Гиви тебе должен был сказать.

— Он сказал, — подтвердил я. — Но что это значит?

— Это значит, что мы заключим договор. Ты нанимаешь меня, платишь мне какую-то сумму и ставишь передо мной цель. Скажем, найти твоего пропавшего двадцать лет назад троюродного брата.

— Какого, к черту, троюродного брата?! Не было у меня никакого брата!

— Я привел пример, — сказал Шумов. — Если ты не въезжаешь, то тогда обратимся к реальности: тебе нужно найти девушку. Так?

Я согласился.

— Вот на эту тему мы и заключим договор, — пояснил Шумов. — Имея договор на руках, я начинаю действовать... — Он нетерпеливо потер руки. — Или нахожу мухинские деньги, или припираю к стенке Тыкву... Попутно разнося башку Треугольному.

— Хм, — заинтересовался я. — А что, есть такой закон, что если ищешь пропавшую девушку, то можно разносить головы и делать всякие незаконные штуки?

— Нет такого закона, — с сожалением признался Шумов. — Эти козлы-депутаты какие только законы не принимают, а вот нужных законов... — он разочарованно развел руками.

— Я тогда не понимаю, в чем ценность договора, — сказал я. — Если он тебе не дает никаких дополнительных прав.

— Не то чтобы он совсем ничего не давал... Короче, мне нужна хоть какая-то бумажка, которой я смогу объяснить свои действия, — вздохнул Шумов. — Иначе я вообще ничего не смогу объяснить...

Я погрузился в раздумья, подозревая, что меня сейчас надурят с этим договором. Однако другого выхода все равно не было видно, да и Шумов потерял терпение и рявкнул на всю пельменную:

— Ты мужик или кто?! Ты сколько тут думать еще будешь?! Ты же сказал, что твою девчонку собираются на фарш порубить!

— Ну это же просто слова, — пробормотал я. — Это просто чтобы припугнуть меня... Не будет же он на самом деле...

— В девяносто шестом году, — зловещим шепотом проговорил Шумов, приблизив свое лицо к моему, — Тыква украл жену коммерческого директора мясокомбината. Он просил за нее выкуп, пятьдесят тысяч долларов. А когда директор пожадничал, Тыква отрубил его жене левую ногу ниже колена. Отрубил топором. Упаковал в целлофан и наклеил ярлык «Суповой набор». И подбросил директору в машину. Так что на твоем месте...

Я почувствовал, как проглоченные пельмени просятся наружу.

— На твоем месте я бы не затягивал подписание договора, — закончил Шумов. — Чем быстрее мы это оформим, тем быстрее я начну решать твои проблемы. А чем быстрее я начну, тем больше шансов у твоей девчонки не стать фаршем. Как ее, кстати, зовут?

— Тамара, — с трудом проговорил я. — А что сталось... Ну, с женой директора мясокомбината? Которой — ногу...

— Они с Тыквой сторговались на пятнадцати тысячах, — спокойно пояснил Шумов.

— А нога?

— Пришили обратно. Директор мясокомбината держал пакет в морозилке все время, пока жену не привезли обратно домой. И тогда он сразу отправил ее в больницу. Но это, понимаешь ли, нога, а фарш невозможно провернуть назад...

— Поехали, поехали, — выскочил я из-за стола. — Поехали за твоим чертовым договором!

— Он не чертов, — Шумов элегантно запахнул мухинское пальто. — Он твой и мой.

 

5

Этот мужчина лет пятидесяти выглядел, как обычно выглядят адвокаты в американских фильмах: холеный, седовласый, самоуверенный. Таким он оставался примерно секунд десять после того, как Шумов толкнул тяжелую дверь с табличкой «Юридическая консультация» и оказался внутри небольшой комнаты, плотно заставленной мебелью и оргтехникой. От первоначального облика осталась только седина, и то, как мне показалось, тщательно уложенные на голове мужчины волосы слегка приподнялись. А самоуверенность и холеность как будто ветром сдуло.

— Костя? — уставился на Шумова седой.

— Генрих? — в тон ему ответил Шумов, бесцеремонно плюхаясь в кожаное кресло и запуская руку в вазочку с чищеным арахисом. Меня не покидало смутное предчувствие, что сейчас явится охрана и вытолкает нас в шею, поэтому к креслу и орешкам я не приближался.

— Ты?.. — Седой неуверенно ткнул в Шумова пальцем. — Ты вернулся?

— Как видишь, — сказал Шумов, методично уничтожая запасы арахиса. — Если бы ты меня не видел, это значило бы, что я не вернулся. А раз ты меня видишь...

Седой нервно заморгал, и было похоже, что он борется с желанием перекрестить Шумова, побрызгать на него освященной водичкой и крикнуть: «Сгинь!» Но седой, наверное, не был уверен, что с Шумовым этот трюк сработает.

— Генрих, я не буду отрывать тебя от работы, — сказал Шумов. — Вот этого парня зовут Саня Хохлов...

Седой как-то сочувственно на меня посмотрел и вежливо качнул подбородком.

— ...и он — мой новый клиент.

Седовласый юрист по имени Генрих медленно опустился в кресло напротив Шумова, пробормотав нечто вроде:

— Опять... Ты опять взялся за это...

— Правильно, правильно, — подбодрил его Шумов. — Ты только не впадай в транс, не начинай тут вечер воспоминаний на тему «Как все было здорово в прошлые годы»...

— А я и не считаю, что это было здорово! — неожиданно резко отозвался Генрих. Он поднялся из кресла и тщательно прикрыл дверь своего кабинета. — И вот этому парню, — Генрих ткнул в меня пальцем, — я прямо так и скажу: «Это было не здорово!» Я все-таки юрист со стажем, — Генрих перешел на шепот. — И я не обязан таскать тебе, Костя, пистолеты в свертках, не обязан отмазывать тебя от милиции, не обязан вскакивать по твоему звонку в три часа ночи, а ты обычно звонишь именно в три часа ночи...

— Все-таки начался вечер воспоминаний, — спокойно заметил Шумов. — Тебе нужно как-то подобрее относиться ко всему этому. Это прошлое, Генрих, это ушло. И у тебя должна быть светлая грусть во взгляде, когда ты вспоминаешь о наших старых делах. Светлая грусть, а не бешенство, от которого у тебя парик дыбом встает...

— Я должен грустить, что ты мне больше не звонишь в три часа ночи с просьбой вытащить тебя из отделения милиции? Хрен тебе, Костя! — решительно заявил Генрих и демонстративно пригладил благообразную седину. Тут он вспомнил обо мне, тяжко вздохнул и проговорил тоном, более похожим на адвокатский: — Так что вам, молодой человек, я бы не рекомендовал обращаться за решением своих проблем к Константину Сергеевичу...

— А у него такие проблемы, что их больше никто не решит, — перебил юриста Шумов. — Кроме меня. Так что кончай трепаться, Генрих, составляй договор, и твое кошмарное прошлое улетучится из кабинета в пять секунд.

— Какой договор, — проворчал Генрих. — У тебя лицензия сто лет назад закончилась...

— Ну так возобнови ее, — сказал Шумов, возвращая на генриховский стол пустую вазочку. — Ты юрист или кто?

Генрих раскрыл было рот, чтобы дать достойный ответ, но вспомнил, что в кабинете, кроме кошмарного прошлого, присутствую еще я, и решил остаться в рамках правового поля, так это, кажется, называется. В том смысле, что он не послал Шумова куда подальше. То есть, может, и послал, но мысленно.

А вслух он сказал:

— Черт с тобой, Костя. Будет тебе договор, но больше меня ни в какие дела не впутывай.

— У меня даже и в мыслях не было, — простодушно улыбнулся Шумов и чуть погодя добавил: — Между прочим, тебе не нужна по дешевке машина? «Форд» года девяносто пятого.

Генрих поднял глаза от бумаг, и тогда Шумов заботливо добавил:

— Там всего пара пулевых отверстий. Хозяин машину искать не будет.

— Молодой человек, — Генрих посмотрел на меня. — Какой кретин посоветовал вам обратиться за помощью к этому... К этому сомнительному элементу?

— Гиви Хромой, — просто сказал я. Шумов снова расплылся в улыбке, а седовласый юрист сокрушенно закачал головой, бормоча что-то насчет того, что мы с Шумовым — два сапога пара.

Короче говоря, прошлое вернулось и слегка пристукнуло Генриха по голове. Но он еще легко отделался. Вот когда меня прошлое звездануло по башке, это был удар так удар. Как только мозги из ушей не полезли. Впрочем, ДК сказал, что их у меня не так много. Поэтому и не полезли.

Но все это — и ДК, и удар прошлым по башке — мне еще только предстояло пережить. Пока я знал лишь то, что мы с Шумовым два сапога пара, и, честно говоря, меня это не слишком пугало.

 

6

Генрих снимал помещение под офис в гостинице «Родные просторы». Это заведение не смогло так лихо вписаться в новые времена, как «Интурист», и потому гостиницей являлось лишь по вывеске. Первыми из «Родных просторов» свалили проститутки, и это было верным признаком того, что дела плохи. Это вроде бегства крыс с корабля. С тех пор из «Родных просторов» исчезла вся обычная в таких местах публика — карточные шулеры, кидалы, валютчики и даже ресторанный ансамбль. В конце концов перевелись и постояльцы, а на конторке администратора появилась табличка: «Сдаются помещения под офисы и склады». Судя по убожеству гостиничного вестибюля, клевали на это помещение немногие. Впрочем, клюнуть тут можно было и не только на предложение аренды. Шумова, например, аренда совсем не интересовала. А вот сохранившийся в вестибюле гостиницы бар привлек его самое пристальное внимание.

— Я тебе говорил, что нам понадобятся деньги? — задумчиво произнес он, глядя в сторону бара.

— Да, — сказал я, переживая нехорошие предчувствия и на всякий случай дотрагиваясь до пачки «зеленых», приятно отягчавшей мой карман. Деньги были на месте. Нехорошие предчувствия тоже.

— Так вот, они нам понадобились, — сказал Шумов и протянул руку. Если бы он сделал это в другой обстановке и в другой одежде, то это, наверное, походило бы на жест попрошайки. Но сейчас, в кашемировом пальто, с белым шарфом вокруг шеи, на фоне слегка обшарпанных, но все же мраморных колонн, Шумов выглядел потрепанным жизнью аристократом, который требует свое, законное.

— Что, все? — мрачно спросил я.

— Жадность не украшает мужчину, — сказал Шумов.

— Ну раз так... — Я вытащил деньги, отсчитал тысячу, которую обещал выдать Лимонадовой жене в качестве моральной компенсации, и переложил ее в другой карман. Остальные мухинские деньги я также убрал, потом вытащил из куртки пятьдесят рублей и вручил их Шумову.

— Это что? — оскорбился Шумов.

— Жадность не украшает мужчину, — ответил я. Шумов подумал, взял деньги и решительно направился к бару, пробормотав на ходу что-то вроде: «Парень схватывает на лету...»

Я неторопливо двинулся за Шумовым, а когда добрался до бара, Шумов уже сидел там с рюмкой коньяка. Бармен сонно поглядывал на него из-за стойки, и Шумов не подкачал — в секунду опрокинув рюмку в рот, он тут же уставился на батарею бутылок за стойкой.

— Кто-то утверждал, что вышел из запоя, — напомнил я.

— А где ты видишь запой? — поднял брови Шумов. — Здесь идет активизация мыслительного процесса. Чтобы мысли сдвинулись с места и забегали, их нужно подтолкнуть. Один из способов — алкоголь. Есть даже такая теория — теория позитивного пьянства.

— Ха, — сказал я с недоверием. Я еще хотел сослаться на собственный опыт и заявить, что от пьянки мысли у меня не то чтобы начинали бегать, они у меня... ну как бы слипаются в такую небольшую кучку... И больше не шевелятся.

— Впрочем, ты же вышибала, — с оттенком снисходительности произнес Шумов. — Тебе, наверное, нужно кому-нибудь шарахнуть по кумполу, чтобы активизировать мыслительный процесс...

— У меня нет времени слушать всякую хреноту, — раздраженно отозвался я. — У меня вообще нет времени. Если можешь помочь, помогай. А нет — так хоть до смерти тут упейся. А я пойду отсюда...

— Сядь, — сказал Шумов. И я сел, потому что слова насчет «нет времени» были неправдой. Потому что в первую очередь у меня не было плана действий. У меня не было никаких мыслей. И если нужно было напоить Шумова для того, чтобы такие мысли появились, я был готов это сделать.

Однако обошлось. Наверное, сработала теория позитивного пьянства, и в голове Шумова забегали-таки мысли.

— Расскажи мне еще раз все с самого начала, — попросил Шумов, сосредоточенно разглядывая пустую рюмку. — Как вы пошли на ту встречу с Тыквой, ну и все прочее...

— Я уже рассказывал...

— Когда ты рассказывал в прошлый раз, это все не имело ко мне отношения. Теперь у меня болит бок, который мне порезали люди Треугольного, теперь я не знаю, жива ли женщина, у которой я жил последние полтора года. Ее тоже могли покалечить люди Треугольного. И чтобы понять, откуда взялась вся эта напасть и на фига им понадобилось тело Мухина, я должен знать все про Мухина, про алмазы, про Тыкву, про тебя и про твою подругу.

— Ладно, — пожал я плечами и стал рассказывать. Где-то на второй минуте моего рассказа у Шумова изумленно поднялись брови, и на этой же высоте они и оставались, пока я не произнес последнего слова.

Потом я спросил:

— Что? Что-то не так?

— Саня, а ты мне вот это все уже рассказывал? Вот прямо как сейчас?

— Конечно, рассказывал. Вчера утром, на даче...

— Да? — Шумов качнул головой, поднялся и поставил перед барменом пустую рюмку. Тот немедленно ее наполнил, а Шумов тут же ее осушил, после чего вернулся ко мне. — Значит, я тебя тогда невнимательно слушал, — сделал он вывод. — Очень невнимательно слушал.

— А что такое?

— Что такое? — Шумов поправил шарф. — Раньше я думал, что ты просто туго соображающий парень... У тебя, кстати, сотрясения мозга не было?

— Было, — признался я.

— Оно и видно. Вот это... — Шумов хотел постучать мне пальцем по лбу, но я вовремя увернулся. — Это служит не только для нанесения ударов «лоб в лоб». И не только для ношения головных уборов. Этим еще и думают. Хотя бы иногда.

— А еще я туда ем, — огрызнулся я.

— Оно и видно, — сказал Шумов. — Короче говоря, вывод простой: у тебя все лежит под ногами.

— Не понял...

— А ты постарайся, — Шумов посмотрел на меня, и ему, видимо, не понравилось напряженное выражение моего лица, поэтому он махнул рукой и сказал: — Нет, лучше не старайся. Я как-нибудь попроще тебе объясню.

— Ну, — мрачно сказал я. — Кому нравится, когда его держат за идиота? Мне вот, например, не нравится.

— Представь, что ты находишься в лесу, — сказал Шумов. — И тебе нужно составить как можно более полное представление об этом лесе — что там где расположено и так далее... Представил?

— Ближе к делу, — сказал я.

— Сможешь ли ты составить представление о лесе, если будешь идти по нему все время вперед и вперед, пока не выйдешь из него? Это тебе вопрос, Саня.

— Я не в школе, — сказал я. — Не надо мне контрольных тут устраивать...

— Не сможешь, — сам ответил Шумов. — Нужно ходить не только вперед, нужно ходить влево и вправо, нужно ходить зигзагами. Нужно иногда возвращаться.

— Теория позитивного пьянства — полная фигня, — сказал я в ответ на все эти лесные сказки.

— Сам ты полная фигня, — бросил в ответ Шумов. — И твоя проблема, Саня, состоит в том, что ты не возвращаешься. Ты все время идешь вперед. Сначала в «Белый Кролик», потом в риелторскую контору, потом на Пушкинскую, потом к Гиви, потом ко мне... Ты идешь вперед, не оглядываясь, а потом начинаешь удивляться, почему все так запутано и непонятно.

— Ну а что же я должен был, по-твоему, делать?

— Я уже сказал. Ты должен возвращаться. Чтобы понять, ты должен возвращаться. В «Белый Кролик», на Пушкинскую... И пытаться понять то, чего не понял в первый раз.

— Это получится замкнутый круг, — сказал я без всякого энтузиазма.

— Это получится спираль, — возразил Шумов. — Спираль по восходящей. И в самом верху будет правда.

— На кой черт мне правда? — сказал я. — Мне нужно вернуть Тамару. И чтобы развязаться с Тыквой, чтобы у него не было к ней никаких претензий. И чтобы у Треугольного тоже не было никаких претензий к нам. Чтобы была нормальная жизнь, как раньше.

— Нормальная жизнь? — тяжко вздохнул Шумов. — Чтобы как раньше... Знаешь, Саня, выяснить правду будет полегче. А жизнь никогда уже не будет как прежде. Это как фарш, который невозможно провернуть назад...

— Не надо мне про фарш! — вздрогнул я и посмотрел на часы. Время продолжало бежать, и до сих пор не удалось сделать ничего, чтобы его остановить.

 

1

И тут, как назло, пошел дождь. Тучи шустро собрались над моей головой, как дрессированные собачки на свисток хозяина. Я еще поначалу надеялся, что обойдется, но не обошлось, и как только Шумов отправился в славное заведение под ласковым названием «Белый Кролик», меня обдало сверху холодным душем. Я взвыл и заметался взад-вперед по улице, отыскивая место, где можно укрыться от дождя, не теряя при этом из виду клуб. Куда сейчас должен был подъехать Тыква.

Отправляясь на рандеву, Шумов был слегка пьян, но мыслил довольно здраво:

— Учитывая, что ты два раза саданул пистолетом того парня...

— Олега, — подсказал я.

— ...я бы на твоем месте не светился, — продолжил Шумов. — То, что Гиви Хромой за тебя слово замолвил, еще ничего не решает. Если ты попадешься Тыкве под горячую руку, он тебя в бетон закатает, а потом будет на каждом углу тебя оплакивать. Тыква — это паршивый овощ.

— Какой бетон? — попытался улыбнуться я. — Он ждет, что я ему деньги Мухина принесу...

— Тыква паршивый овощ, но он не кретин. Он понимает, что твои шансы — один из тысячи. И если у него в башке желание мести перевесит желание вернуть бабки — тогда можно подумать и о бетоне. Так что ты притаись где-нибудь по соседству, но не светись... — Шумов засунул руки в карманы кашемирового пальто и зашагал было к «Белому Кролику», но потом спохватился и обернулся ко мне. — И еще... Я давно с Тыквой не виделся, так что, кто его знает, поумнел он или поглупел. На всякий случай запомни — в девяносто шестом году Тыква просил меня убить Гиви Хромого.

— Чего? — обалдело спросил я.

— Чего-чего... Обычная вещь — один бизнесмен попросил специалиста убрать другого бизнесмена. Такое случается сплошь и рядом. Березовский же просил Коржакова, чтобы тот убрал Гусинского. Так и тут. Я Тыкву, конечно, послал подальше. Не потому, что я очень люблю Гиви, а потому, что Тыква нравится мне еще меньше. Да и вообще я людей не убиваю. За деньги.

Шумов не стал объяснять, за что он убивает людей — из идейных соображений или просто когда у него плохое настроение. А я не стал спрашивать. Слишком уж скользкая тема. Я спросил о другом:

— А при чем здесь все это? Сейчас-то не девяносто шестой год.

— Правильно, — ласково улыбнулся мне Шумов. — Время прошло. Но Гиви все еще крут. И он не знает про тот случай. Так что, если Тыкве сегодня моча ударит в голову и он решит меня заколоть вилкой, расскажи Гиви про девяносто шестой год.

— Так мне Гиви и поверит...

— У меня дома, — с прежней милой улыбкой серийного убийцы сказал Шумов, — в ящике стола лежит коробка с аудиокассетами. Та, которая тебе нужна, подписана — «Грузинское вино». Пусть Гиви послушает. Там Тыква сам обо всем рассказывает...

— Ух ты, — у меня вдруг в голове выстрелила мысль, и я чуть не подпрыгнул на месте. — Если есть такая кассета... то можно Тыкве сказать: «Верни нам Тамару, а не то Гиви Хромой получит эту кассету...»

— Юноша, — Шумов перестал улыбаться, — это не твоя страховка, это моя страховка. Свою коробочку кассет я собирал долго и упорно. Заимел на этом даже парк седых волос. Под мышками. Так что этими записями я буду распоряжаться лично. Собери свою коллекцию и торгуйся хоть с Тыквой, хоть с Гиви...

— Но это было бы так просто, — сказал я, тоскливо глядя на Шумова. — И быстро.

— Тут, Саня, как в сексе, — нравоучительно сказал Шумов, — быстро не значит хорошо. Я зачем сюда Тыкву вызывал? Чтобы понять, насколько он зол, и чтобы понять, чего он на самом деле хочет. Отсюда и будем танцевать. Кстати, на танцы мне нужны бабки. И не те пятьдесят рублей, которые ты мне дал в гостинице, а что-нибудь посущественнее. Я иду на переговоры и не могу там выглядеть голодранцем...

С тремястами долларами в кармане кашемирового пальто Шумов удалился в сторону «Белого Кролика», воинственно насвистывая арию тореадора из оперы «Кармен». А я остался мокнуть под дождем.

Минут через десять показалась та же самая кавалькада иномарок, что и ночью на Пушкинской. Тыквин мокнуть под дождем не собирался, он вылез под заботливо раскрытый охранником зонтик и проследовал внутрь клуба. За ним подтянулось еще три парня, но Олега среди них не было. Мне вдруг подумалось, что мои удары по Олеговой голове могли оказаться чересчур сильными. А если еще я, не дай бог, задел Олега «Фордом», когда сматывался с Пушкинской... Короче говоря, если Олег не пережил той ночи, то мне не пережить этой недели. И Гиви Хромой не поможет, не говоря уже о Шумове. Закатают в бетон или пустят на фарш — за ними не заржавеет. Своих людей они неотмщенными не оставляют.

От таких мыслей мне сразу же захотелось оказаться как можно дальше от «Белого Кролика».

Я попятился, чтобы, исполнив замысловатый маневр, вписаться в переулок, зайти в булочную и оттуда через витринное стекло следить за «Белым Кроликом». Только до переулка я не дошел, где-то на середине пути я почувствовал спиной какое-то препятствие. По ощущениям это очень напоминало прошлую ночь и лестничную площадку перед дверью моей квартиры. Только вместо «Руки в гору» мне на этот раз сказали:

— А, старый знакомый!

И еще Олег добавил, тыча мне пистолетом в спину:

— Ну, сука, ты сейчас пожалеешь, что на свет уродился!

— Уже жалею, — обреченно брякнул я.

 

2

Утешиться можно было только тем, что Олегова физиономия после ночи на Пушкинской представляла нечто распухшее, поцарапанное и кое-где заклеенное пластырем. Это было бы даже забавно, если бы не пистолет в его руке.

Олег, видимо, соображал, что рожа у него довольно смешная, поэтому, наверное, и настаивал, чтобы я не оборачивался. Пошел такой бандит, который имеет понятие об имидже. Это вам не старое поколение, для которого имидж был — тьфу, ничто, а ствол — все. Эти же всей кодлой ходят к стилисту, как к врачу на прием. Стилист разрабатывает имидж банды, чтобы та отличалась от других, и не дай бог отступить от принятого образа. Разбитая и поцарапанная физиономия явно не вписывалась в имидж тыквинской компании, поэтому Олег сегодня пасся вокруг да около тыквинской кавалькады, а близко не подходил. Там работали другие — солидно упакованные лбы, которых хоть сейчас помещай на обложку журнала «Российский бандит». Если бы такой существовал. Олегу же светила разве что городская газета, раздел уголовной хроники под рубрикой «Звериный оскал криминала».

— Двигай вон к той машине, — проворчал Олег, пихая меня пистолетом в спину.

— Что ты там дулом елозишь? — ответил я. — Дыру протрешь на куртке...

— Дыра у тебя будет в другом месте, — пообещал Олег.

— Интересно, в каком?

— Где коллектив решит, там и будет.

Я не спешил к машине — не будет же Олег убивать меня прямо на улице! Хотя прохожих заботил прежде всего дождь, и никто не обращал внимания на двух странно топчущихся вплотную друг к другу мужиков.

— Двигай к машине! — уже в третий или в четвертый раз повторил Олег.

— К какой именно? Там их много стоит...

— Вон к тому джипу.

— А ты уверен? Тыква приехал на другой машине, он приехал вон на той...

— Пусть тебя это не волнует. Тебя повезут на джипе.

— Ладно. — Я сделал маленький шажок вперед. Олег толкал меня плечом и яростно матерился. — Если ты еще злишься на меня за ту ночь, — обратился я через плечо, — то я прошу прощения. Это вышло совершенно случайно. Рефлекс...

— Сейчас тебе будет рефлекс! — пообещал Олег. — Сейчас тебе будет много разных рефлексов!!!

Какой-то он был злой. Мои извинения на него не подействовали. Я забросил удочки по-другому:

— А ты в курсе, что Гиви Хромой договорился с Тыквой и мне дали еще четыре дня? И что сейчас Тыква как раз договаривается с моим человеком? Ты в курсе, а?

— Меня и курс доллара не всегда волнует, а уж все остальные курсы — и подавно. Лезь в машину, сука! Или я тебя прямо тут грохну, пусть Гиви потом хоронит за свой счет!

Что-то в его голосе подсказывало мне, что Олег не шутит. Что-то подсказывало, что он и вправду взбешен. То ли он слишком сильно уперся стволом в мой позвоночник, то ли от его озверелого шепота слюни летели мне на шею и на щеку...

Медленным похоронным шагом я двинулся к джипу.

— Залезай, урод! — скомандовал Олег. На урода, честно говоря, он сам смахивал больше, но я не стал ухудшать наши и без того напряженные отношения. Я лишь грустно посмотрел на двери клуба «Белый Кролик». Шумов оттуда не вылетел с ручным пулеметом наперевес и не скосил Олега длинной очередью. Бэтмен также не появился. А больше надеяться было не на кого. Подполковник милиции Лисицын теперь уже не мог случайно проезжать мимо на служебном автобусе, случайно забитом бойцами СОБРа. Если он теперь и ездил, то совсем в других сферах, в своем милицейском раю, где у всех есть генеральские погоны, персональные мигалки и прочие признаки вечного счастья... ДК же вообще растворился непонятно где, а потому не мог — или не хотел — использовать свои навыки отставного спецслужбиста для спасения племянника. Короче говоря, наступила ОХС. Очень хреновая ситуация. Можно было утешиться лишь тем, что в моем послужном списке это была не первая, а сто первая ОХС. Все предыдущие я каким-то образом пережил. Дай бог, что и тут...

— А у тебя тут закрыто, — сказал я, честно попытавшись попасть в джип.

— Не ври! — рявкнул Олег, но, лично подергав за ручку, убедился, что я честен, как юный пионер. — Вот идиоты, — гнев Олега переключился на товарищей по работе. — Знают же, что я подойду, и закрывают...

— На улицах неспокойно, — сообщил я. — Участились угоны иномарок. Так что все сделано верно.

— Да пошел ты! — в сердцах заметил Олег.

— Как хочешь...

— Стой на месте, сволочь! — Ствол Олега вновь ударил меня в позвоночник.

— Я что-то не пойму: то иди, то не иди...

Слов у Олега уже не осталось, и он просто треснул меня кулаком по шее. В кулаке был пистолет. Таким образом, ствол пару секунд был направлен не в мою спину, а в серое небо. Туда как раз стоило бы пальнуть, чтобы выразить мое отношение к дождю. Получалось, что поводов двинуть Олега плечом под мышку у меня было предостаточно. Олег отлетел на пару шагов, но на ногах устоял. И что самое печальное — пистолет он не выронил. Теперь я мог разглядеть его оружие. Так себе — видавший виды «Макаров». У Тыквы-то, наверное, и пистолет от «Версаче», а этот...

Однако, пусть и не очень стильный, этот пистолет теперь был направлен мне в лицо.

— На нас люди смотрят, — напомнил я Олегу. — Мы в общественном месте находимся. Стрельба здесь запрещена.

— Плевать, — сказал тот, но руку с пистолетом опустил на уровень пояса.

— Плевать тут тоже запрещено.

Это уже сказал не я. Это сказал Шумов. Вероятно, разговор с Тыквой происходил под коньячок или под что-то подобное, так что Шумов вылез из «Белого Кролика» совсем уже раскрепощенным. Выразилось это в том, что в правой руке у него был пистолет, и этим пистолетом Шумов целился в голову Олегу. Я не стал обдумывать вопрос о том, где мог Шумов раздобыть оружие. Я задался другим, более актуальным вопросом: чем все это кончится?

Капли дождя стекали по растерянному лицу Олега, а ствол его пистолета стал медленно, но верно клониться книзу, пока не уставился в асфальт.

— Так-то оно лучше, — сказал Шумов, подмигивая мне. От этого подмигивания мне стало как-то нехорошо. Из «Белого Кролика» вышел Шумов с пистолетом, а Тыква не вышел, так что...

— Успокойся, он жив и здоров, — бросил мне на ходу Шумов, когда мы галопом уносились от клуба. — Он, правда, на меня слегка обиделся, но это ерунда...

— Обиделся?

— Я напомнил ему сказку про Золушку.

— Это как?

— Я сказал, что тыква может стать золоченой каретой, но, когда наступает полночь, карета снова становится тыквой. Он принял это на свой счет.

— А ты кого имел в виду?

— Я? Его я и имел.

— Значит, он правильно обиделся?

— Я не думал, что он обидится, — проговорил Шумов, поднимая ворот пальто. — Он не должен был обижаться. Оказалось, что он слегка поумнел за последнее время. Это мне в нем не понравилось. С идиотами всегда проще.

— Так что насчет Тамары?

— Все очень плохо...

— Как это?! — опешил я.

— Она ему нравится.

— Чего?!

— Как женщина, я имею в виду, — пояснил Шумов и ухмыльнулся.

 

3

Пытаясь осмыслить это неожиданное сообщение, я некоторое время бежал молча, тупо глядя перед собой. Потом меня схватили за воротник куртки, потащили назад и затолкали в такси.

— Ты что, не в себе? — спросил Шумов, вытирая краем тонкого белого шарфа мокрое лицо. — Как-то выглядишь ты...

— Я не понял, — сказал я, нервно почесывая спину. Кажется, Олег так часто тыкал мне стволом в позвоночник, что натер мозоль. — Я не понял про Тамару. Что это значит: «Она ему нравится»?

— То и значит. Она ему симпатична. Он испытывает к ней, как бы это сказать, чтобы ты мне в рожу не вцепился...

— Я не вцеплюсь, я врежу.

— ...испытывает влечение, — сказал Шумов и выжидательно посмотрел на меня. — Ну что, вцепишься? Или я был достаточно вежлив?

— Вежлив? — Я фыркнул. — Кто это тебе когда говорил, что ты вежлив?

— Были люди, — ответил Шумов. — Правда, давно. Я был молод, наивен и вежлив. Теперь все эти недостатки самоликвидировались.

— Мои поздравления. Так с чего ты взял, что Тыква неровно дышит к Тамаре?

— Он сам мне это сказал, — спокойно ответил Шумов, закидывая ногу на ногу. — Я выразил обеспокоенность судьбой Тамары. Ну, не только от своего имени, но еще и от имени Гиви Хромого... Припомнил слова насчет фарша и все такое. А Тыква мило улыбнулся и сказал, что все это бред, что у него никогда рука бы не поднялась на такую очаровательную женщину, как Тамара. «Такая очаровательная женщина» — это дословная цитата.

— Тыква был пьян, да? — с подозрением поинтересовался я.

— Не больше, чем обычно. Если ты хотел узнать, был ли это бред, то мой ответ будет: «Нет». Это не бред, он говорил совершенно серьезно.

— Она же хотела сбежать от него, она уже почти запрыгнула ко мне в машину...

— Это его и сразило. Ему впервые в жизни попалась смелая, решительная баба, которая может прыгнуть в машину на ходу. Пусть и не совсем удачно. Ну, еще она, видимо, не совсем дура...

— Не совсем, — согласился я.

— Ну так для Тыквы это большая экзотика. Он имеет дурную привычку жениться на семнадцатилетних манекенщицах, а там, сам понимаешь, умом не пахнет...

— То есть ей ничего теперь не угрожает, — сделал я слегка запоздалый вывод из слов Шумова. — Кроме тыквинской любви. На фарш ее не пустят. А значит, можно больше не считать часы и минуты, можно не искать мухинские деньги... Можно расслабиться? — Я произнес эти неожиданные слова и изумленно уставился на Шумова: неужели все? Неужели все это безумие кончилось? И кончилось только потому, что Тыкве раньше фатально не везло на баб? И Тамара, как действительно неглупая женщина, попудрит Тыкве мозги, а потом улизнет от него, чтобы больше никогда не встречаться...

— Ямщик, не гони лошадей, — сказал Шумов. Таксист удивленно обернулся, и Шумов добавил: — Это не тебе. Ты, Саша, большой оптимист, — это уже было явно сказано мне. Я только не понял, почему я и ямщик, и большой оптимист — в одном флаконе. Шумов мне объяснил: — С Тамарой все в порядке. Она живет в каком-то из тыквинских коттеджей, ей привозят еду из ресторана, а послезавтра они с Тыквой поедут на охоту. Если погода будет приличная. Так что у Тамары приличная культурная программа. С тобой, Саня, все немного сложнее.

— Со мной?

— С тобой, с тобой, — подтвердил Шумов. — Тамара интересует Тыкву, его к ней влечет. А к тебе его не влечет. К тебе у него нет больше пламенного чувства.

— Ну и слава богу, — с облегчением вздохнул я.

— С одной стороны, слава богу, — согласился Шумов. — А с другой стороны — многие лета дьяволу. Потому что про чемодан с деньгами и про чемодан с алмазами Тыква не забыл. Он по-прежнему хочет их получить назад. Тамару с крючка сняли за красивые глазки, ей повезло. Твои глаза, — Шумов внимательно посмотрел мне в лицо, — нет, они произведением искусства не являются. Тыква переложил на тебя всю ответственность за мухинскую аферу.

— Но я же... — у меня перехватило дыхание. — Я же тут никаким боком! Это Тамара меня с ним познакомила! Это у нее был интерес в Мухине, потому что он у нее квартиру хотел купить! А я?! А мне?! У меня-то никакого интереса в этом не было! Пятьсот баксов мне Мухин обещал! Всего-навсего!

— А в чемодане было двести пятьдесят тысяч, — зевнув, сообщил Шумов. — Что называется, ощутите разницу.

Таксист бросил на меня через плечо сочувственный взгляд. А я сидел и пытался осознать тот факт, что угроза быть пущенным на фарш плавно перешла с Тамары, черт бы ее побрал с ее глазами, умом и прочими достоинствами, на меня.

— Тыква умно сделал, — продолжал вещать Шумов. — У Гиви теперь нет никаких оснований лезть в тыквинские дела. А у тебя, Саня, есть три дня, чтобы вернуть тыквинские бабки.

Таксист то ли зарыдал, то ли злорадно захихикал. Я с ненавистью посмотрел на него.

— Я нашел им Мухина, — сказал я. — Пусть мертвого, но других в тот вечер не продавали. Все, больше я ничего сделать не смогу. Пусть хоть четвертуют меня, пусть распинают...

— Я передам Тыкве твои пожелания, — сочувственно кивнул Шумов. — Кстати о теле Мухина. Если помнишь, банда Треугольного упорно ищет это самое тело. Зачем?

— Понятия не имею, — буркнул я. Напоминание о том, что, кроме бандитов Тыквы, существуют еще и бандиты Треугольного, не добавило мне радости.

— Если они его ищут, значит, в нем есть какая-то ценность, — пояснил Шумов. С логикой у этого мужика все было в порядке, но только где тут практическая выгода для меня, несчастного? — И у меня была такая мысль, — сказал Шумов. — Узнать, куда Тыква девал мухинское тело, и предложить это тело Треугольному. За двести пятьдесят тысяч долларов. Только не надо смотреть на меня, как на психа!

— А как еще на тебя смотреть?

— Проблема не в сумме, мы бы сторговались по ходу дела. Проблема в том, что мухинского тела у Тыквы нет.

— Еще бы, — сказал я, слегка удивившись шумовской наивности. — На хрена ему труп? Да еще без красивых глазок? Он его уже давно где-нибудь закопал. Или просто сбросил в реку.

— Он утверждает, что вообще без понятия насчет трупа. Он помнит, что ты привез труп на «Форде», а потом вроде как вывалил его на асфальт. Но что куда делось потом — и Тыква, и его люди признавать отказываются...

— Сделка с Треугольным накрылась, — прокомментировал я.

— Выходит, что так. А Треугольный меня беспокоит побольше, чем Тыква. С Тыквой все понятно — ему нужны его бабки. Или алмазы. И еще Тамара. А вот что нужно этой треугольной твари? С чего она взбесилась и кидается на совершенно незнакомых людей вроде меня? На кой черт ей взрывать «Линкольн» Орловой? А все ведь с тебя началось, — Шумов ткнул в меня пальцем. — Ты столкнулся с ним в гостинице, когда искал Мухина. Что ты там такого сделал, что начался весь этот беспредел? Может, ты ему на ногу наступил? Может, ты его толкнул? Или косо посмотрел?

— Я в него кинул бумажкой, — признался я.

— Да тебя убить за это мало! — рассвирепел Шумов. — Ты думай, что ты делаешь! Ты видишь, сколько неприятностей из-за тебя! В бумажке что, булыжник был завернут?

— Не было там булыжника. Это просто записка была. Я ее в мухинском номере нашел. Она явно не мне предназначалась, так что я ее скомкал и кинул в Треугольного.

— Записка? Мухину? — Шумов стал как-то странно дышать. Я даже испугался — как бы не сердечный приступ.

— Совсем непонятная записка, — сказал я. — Чего-то там про какую-то Барыню. Типа, передавайте привет. Или нет — типа, пошла она к черту... Ой!

Шумов схватил меня обеими руками за горло и стал трясти, приговаривая:

— Тебя, дурака, учили в школе рассказывать ПОДРОБНО?! Тебя учили?! Или нет?! Или мне тебя научить?!

На заднем сиденье было тесновато, я не мог развернуться и нанести свой излюбленный удар в грызло. Так что я прослушал всю его краткую лекцию о важности подробного пересказа, а потом машина остановилась, и таксист объявил:

— Все, ребята, приехали, хватит там обниматься...

— Куда приехали? — прохрипел я.

— На Пушкинскую, — сказал Шумов, вытирая ладони об мою куртку. — Преступника всегда тянет на место преступления. Даже такого мелкого преступника, как ты.

 

4

За тонкой серой пеленой дождя Пушкинская улица выглядела еще более уныло и неприглядно, чем памятной ночью. Таксист остановил машину, чуть не доезжая пустыря, и объявил:

— Вот ваша Пушкинская. А ночью я бы сюда не рискнул сунуться. То еще местечко. Раз в месяц на этом пустыре обязательно мертвяка находят...

— А это что? — всмотрелся Шумов в очертания ржавого «Запорожца». — Остатки того таксиста, который все же решился съездить сюда ночью?

— Очень даже может быть, — сказал таксист, развернулся и уехал, оставив нас под дождем. Шумовское пальто смотрелось на фоне местных развалюх весьма вызывающе, и я стал даже побаиваться участи очередного ежемесячного мертвяка, как вдруг вспомнил о пистолете, которым Шумов массировал Олегу височную кость. Сразу на сердце стало повеселее. Теплее остальному телу не стало, и я предложил все-таки тронуться с места в направлении дома номер 142. Предложение было Шумовым принято.

— Очень даже подходящее место, — сказал Шумов, оглядываясь вокруг. — Тут можно не только убить, а прямо и закопать. Весь комплекс услуг в одной точке. Интересно, зачем сюда занесло Мухина вместе со всеми его чемоданами? И кому понадобилось вызывать сюда тебя? — Он подозрительно покосился на меня. — Ты точно не знаешь, кто тебе звонил?

— Точно, — буркнул я.

— А зря. Есть же старый способ, даже если у тебя телефон без определителя: не вешаешь трубку, идешь к соседям, звонишь на телефонную станцию и узнаешь номер.

— Некогда мне было по соседям шляться. Я думал, что здесь Тамара...

— И кинулся очертя голову ее спасать, да? Тоже мне, рыцарь... К тому же твоя Тамара, оказывается, и не хочет, чтобы ее спасали. Ей и в тыквинской компании хорошо...

— Она прикидывается, — сказал я. Мне и самому хотелось в это верить. Хотя — еда из ресторана, поездки на охоту... Тамара при первом муже привыкла к спокойной и красивой жизни, а я ей такую жизнь предоставить не мог. Вот отсюда и все ее закосы — то в сторону ДК, то в сторону Тыквина.

— А здесь бы я устроил засаду, — бросил мимоходом Шумов, глядя на жалкий остов «Запорожца», мокнущий под дождем. — Если бы я поджидал здесь Мухина, то засел бы за этой развалиной...

— Мухин подъехал с той стороны, — уточнил я. — И подловили его уже в самом доме. Или он их подловил, тут сложно сказать...

— Интересно, — пробормотал Шумов, подходя к дому номер 142. — Труп самого Мухина исчез. Ну а те два трупа? Они что, тоже пропали? Или они все лежат здесь? Если они здесь, то мы сейчас поймем это по запаху...

У двери Шумов на миг остановился, пригладил волосы и сунул руку в карман пальто. Как я понял, именно в тот карман, где лежал пистолет.

— Зайдем? — предложил Шумов и толкнул дверь плечом. Я ввалился следом и замер, как громом пораженный.

Трупами тут и не пахло. Пахло как будто борщом. Во всяком случае, чем-то съедобным и свидетельствующим о том, что в доме живут люди, да не какие-нибудь там бомжи, а люди семейные, со своим хозяйством, вполне обустроенные и относительно благополучные.

Со второго этажа доносились какие-то мирные звуки вроде позвякивания посуды, а сама лестница сверкала чистотой. У меня в подъезде лестница не была такой чистой, как в доме номер 142 по Пушкинской улице. Если бы я уже не посещал дом пару дней назад, мне бы и в голову не пришло, что по этой лестнице могут скатываться продырявленные пулями трупы.

— Ты, кажется, утверждал, что дом необитаем, — сказал Шумов, не вынимая руку из кармана.

— Он выглядел необитаемым, — поправил я. — Было темно и безлюдно. Только три трупа и я.

Именно в этот момент наверху зазвучали голоса. Шумов посмотрел на меня с большим сомнением.

— Хотя, — он словно рассуждал вслух, — если в доме стреляют, то нормальные люди не будут высовываться наружу. Они будут сидеть по квартирам. Или даже заберутся под кровати. А когда стрельба заканчивается, они снова вылезают и начинают варить борщ. И это самое время поговорить с ними по душам.

Шумов решительно зашагал по лестнице вверх. При первом же шаге ступени под его ботинками отчаянно заныли — точно так же они звучали и в ту ночь, когда я, дико труся и все же сжимая кулаки как последнюю надежду, поднимался наверх, чтобы столкнуться там лицом к лицу с Лехой Мухиным. Этот скрип меня успокоил — он доказывал, что я не спятил, что все случившееся в ту ночь было правдой. Трупы можно убрать, лестницу — вымыть, лампочки — ввернуть, а борщ — сварить, однако перебрать половицы на лестнице никому в голову не пришло, и теперь скрип ласкал мой слух. Я твердо знал — это было, это было здесь, и никто не мог убедить меня в обратном.

— Здравствуйте, — донеслось сверху. Я в два прыжка преодолел оставшиеся ступени и увидел Шумова, а рядом с ним — сутулого человечка неопрятного вида. Человечек был одет — снизу доверху — в старые галоши, белые шерстяные носки почти до самых колен, спортивные штаны с пузырями на коленях и сиреневого цвета кофту, видимо, женскую. Впечатление неопрятности происходило не столько даже от пузырей на коленях, сколько от пучков щетины разной длины на подбородке и от вида прилипшей к губе ленточки капусты. На шее у мужчины болтались очки на резиночке, и теперь обитатель 142-го дома медленно водрузил очки на переносицу, осмотрел Шумова и выдавил из себя равнодушное:

— Здрасть...

— Мы из милиции, — сказал Шумов, и я поразился, насколько изменился его голос. Теперь в нем не было пьяного легкомыслия, а лишь официальная сухость и строгость. Однако мужчина с капустой на губе в гробу видал его сухость и строгость.

— Ну и хули? — простодушно спросил он.

— Три дня назад у вас здесь было происшествие, — невозмутимо продолжал Шумов, а я осторожно протиснулся мимо него в конец коридора, к тому самому шкафу, из которого на меня выпал тогда Мухин. Шкаф был на месте, и уже это радовало. А вот с пулевыми отверстиями было сложнее. Не то чтобы их не было. Наверное, они все же были. Но дверцы шкафа теперь были заклеены цветными плакатами «Блестящих». Девочки улыбались и прикрывали своими розовыми телами следы перестрелки. Но это было ненадежное прикрытие. Я прижал подушечки пальцев к глянцевой бумаге и стал гладить гладкие девичьи тела, ножки и ручки, пока бумага под пальцами вдруг не прорвалась и палец не скользнул в дырочку. Пулевую.

А сзади меня Шумов пытал мужчину с капустой. Тот не сдавался:

— Вам в милиции виднее... Если говорите, что было происшествие, значит, было. Только я вам не свидетель, потому как в ночь сторожем служу... Утром я прихожу, да и спать сразу ложусь.

— Ну а другие? Соседи ваши? Неужели они вам ничего не говорили?

— А вы у соседей и спрашивайте, — посоветовал мужчина, подтянув штаны, развернулся и прошествовал обратно в свою комнату.

Я поманил Шумова и показал ему на дверцу шкафа.

— Ты чего тут наковырял? — не понял Шумов. — Возбудился на девок в купальниках?

— Это дырки от пуль, — пояснил я. — В этом шкафу сидел Мухин. И отсюда он на меня вывалился. Мертвый.

— Он что — маленького роста, этот Мухин? — спросил Шумов, разглядывая шкаф. — Как он тут уместился?

— Примерно метр семьдесят, — сказал я, припомнив незабвенный образ Лехи. — А может, и меньше. Но в шкаф он уместился, это точно.

— А чемоданов при нем не было?

— Нет, — слишком быстро сказал я.

— А-а, — догадался Шумов. — Ты ведь не посмотрел, да?

— Где мне тут смотреть? — стал я оправдываться. — На меня из шкафа покойник падает, а я буду в тряпках рыться? Да я чуть не обделался от страха!

— Это твое личное дело, — сказал Шумов. — Пусть ты сначала не сообразил, но потом-то у тебя было время. Ты звонил Тыкве, ты таскал вниз мухинский труп...

— И я все это делал быстро! Мне некогда было думать!

— Вот в этом твоя главная проблема, — вынес приговор Шумов. — Вот за это ты и расплачиваешься. Ну да ладно... С этого капустника мало толку, надо спрашивать других соседей.

— Кхм, — сказал я. — Я, конечно, дурак, но, вот когда я в ту ночь поднялся по лестнице, вот эта дверь была открыта.

— Прекрасно, — кивнул Шумов. — Так давай ее откроем еще раз.

Ну я и открыл.

 

5

Шумов разочарованно посмотрел на меня и сказал:

— И это все?

Я пожал плечами. В комнате было все точно так же, как в ту ночь. Плотно занавешенные окна, телевизор на тумбочке, платяной шкаф. Картина на стене. И никого в комнате.

— В принципе, — рассудительно сказал Шумов, — эта комната — самая ближняя к лестнице. И если здесь что-то происходило, то в этой комнате не могли не слышать. Если только здесь не проживает слепоглухонемой инвалид... — Шумов заглянул в комнату и кашлянул, оглядывая интерьер. — Эй, кто-нибудь дома? Я спрашиваю — кто-нибудь есть дома?

Ему никто не ответил. Шумов для проформы поерзал подошвами ботинок по расстеленному у двери коврику и перешагнул порог.

— Здесь живет женщина, — заявил он уже из комнаты. — Не старая. Возможно, разведенная. За внешностью следит, но особенно этим не увлекается. Возможно, потому что нет денег.

— Только не называй меня потом доктором Ватсоном, — попросил я, прислушиваясь к возобновившемуся звяканью посуды.

— Элементарно, Саня, — раздалось из комнаты. — Это все поверхностный анализ косметики, что стоит на тумбочке... А вот это тоже интересно, — Шумов уставился на картину с видом завзятого искусствоведа. — Хм, хм...

Он так заинтересованно пялился, что я тоже переступил порог и встал рядом. В скромную деревянную рамку был заключен экзотический пейзаж: набегающие на песчаный берег океанские волны, пальмы, далекие горные склоны и какие-то пестрые тропические птицы, зависшие над пальмами.

— Что тут интересного? — спросил я. — Думаешь, Мухин вложился в произведения искусства? Купил эту картину за двести тысяч долларов и повесил на видном месте?

— Она не стоит двухсот тысяч баксов, — на полном серьезе ответил Шумов. — Интерес тут в другом. Посмотри-ка повнимательнее на эту картинку...

Я только собрался как следует рассмотреть этот шедевр, как вдруг в коридоре раздались шаги. Слишком быстрые для мужчины с капустой на губе.

Шумов среагировал первым — он повернулся лицом к двери, а его рука оказалась в кармане пальто. Но это его движение оказалось бесполезным.

Она прошла мимо нас, словно мы были пустым местом. Словно мы не были двумя незнакомыми мужчинами, вторгшимися в ее комнату. Короче, она не обратила на нас внимания. Она вошла, поставила кастрюлю с борщом на подставку, забросила кухонное полотенце на плечо и скомандовала:

— Рома!

Из-за шкафа медленно вышел мальчик лет пяти. У Шумова глаза полезли на лоб. Я просто прислонился к стене.

— Рома, иди есть, пока горячее, — сказала она. Мальчик молча подошел к ней, она подложила на стул подушку и посадила мальчика перед тарелкой с борщом. Убедившись, что мальчику удобно, что он ест и что вообще с ним все в порядке, она наконец уделила внимание нам.

— Добрый день, — сказала она, поправляя волосы.

— Здравствуйте, — сказал Шумов, а я просто кивнул. Ну что ж, Шумов кое в чем оказался прав — женщина немолодая... Хотя возраст определить было сложно. Больше двадцати — это точно. Что касается внешности, то она и вправду следила за собой, но косметикой не увлекалась. Сейчас она была одета в поношенные голубые джинсы, фланелевую клетчатую рубашку навыпуск и жилетку. Прямые светлые волосы доходили до плеч. Черты лица тоже были какие-то незатейливые. Ни тебе губок бантиком, ни тебе пухлых щечек. И взгляд тоже был прямой, как бы говорящий: «Только не надо мне тут лапшу на уши вешать!»

— Мы из милиции, — сказал Шумов.

— Я знаю, — ответила она. — Мне сосед сказал, Михаил Михайлович.

— А-а, — сказал Шумов, вынимая руку из кармана.

— Хотелось бы посмотреть на ваши документы, — сухо произнесла она. Шумов открыл рот, словно хотел что-то сказать, но потом передумал, снова запустил руку в карман и вытащил красную книжечку. Чего только не было в этих карманах!

— Мы проводим внутреннее расследование, — говорил Шумов, пока женщина разглядывала удостоверение. — Три дня назад в вашем доме произошла перестрелка. У нас есть сигнал, что опергруппа, выезжавшая сюда, вела себя непрофессионально. Не было проведено полное обследование территории, не были опрошены все свидетели. Наконец, — Шумов помедлил, словно не хотел произносить следующую фразу, — не исключено, что у жильцов могли пропасть какие-то ценные вещи. Наш долг во всем разобраться.

— Да что вы говорите? — Женщина вернула Шумову удостоверение. — И откуда же такие сигналы поступают?

— Мы не раскрываем наших источников информации! — торопливо сказал я, чтобы не стоять у стены безмолвным истуканом.

— Это так, — подтвердил Шумов. — Что лично вы можете сообщить о событиях той ночи? От вашего соседа мы ничего не добились...

— И поэтому вломились ко мне...

— Мы стучали, но никто не отвечал, а дверь открылась от стука...

— Они врут, — басом сказал мальчик Рома. — Никто не стучал. Они сразу вошли, и тот, в пальто, стал трогать твои духи...

— Прошу прошения, — быстро проговорил Шумов. — Я просто...

— Надеюсь, после вашего визита не придется устраивать новое служебное расследование, — язвительно заметила женщина. — Надеюсь, что сегодня у жильцов не пропадут ценные вещи...

— А еще он сказал, что ты немолодая и что у тебя денег на косметику не хватает, — торжествующе добавил Рома.

— Да ты, братец, стукач! — не сдержался Шумов.

— Не надо оскорблять ребенка, — отрезала женщина. — А ты, Рома, смотри в тарелку и держи язык за зубами. Когда я ем, я глух и нем.

— Мы не знали, что в комнате ребенок, — вступил я в разговор. — И мы не хотели его пугать. Просто, раз дверь открылась, мы решили подождать хозяина комнаты...

— Вы его дождались, — резко сказала женщина и села на кровать. — Ну, так что вас интересует?

— Ночь, когда была перестрелка. Все, что вы знаете и помните.

— Я помню все, — сказала женщина. — Я помню все от первой до последней минуты. Я помню, например, что милиция так и не приехала.

— Это какое-то недоразумение, — сказал Шумов, хмурясь. — Я точно знаю, что...

— Милиции здесь не было. Просто приехали люди, которые забрали своих покойников и уехали восвояси. Все.

— Кто были те люди? — спросил я. — И что здесь вообще случилось?

— Я не знаю, кто были те люди. — Женщина откинулась к стене, прижавшись плечами и головой к настенному коврику. — Просто — люди с пистолетами.

— Которые убили вашего брата, — Шумов не спрашивал, он утверждал. Я обалдело уставился на женщину и только теперь понял, где я уже видел эти простые черты лица...

— Которые убили Алексея, — подтвердила женщина.

— Зачем ваш брат в ту ночь приехал к вам?

— А зачем может приехать брат к сестре? Тем более после десяти лет разлуки? Мы не виделись десять лет, понимаете?!

— Понимаю, — сказал Шумов. — Все эти годы он ведь не на алмазных приисках трудился?

— Вам, в милиции, это должно быть хорошо известно. Он сидел в лагере. Освободился полтора месяца назад.

— Он не сразу к вам приехал, да? У него были какие-то важные дела на стороне, которые заняли полтора месяца?

— Мне об этом ничего не известно.

— Ладно... — Шумов снова уставился на картину. — Так что же случилось в ту ночь? Алексей приехал к вам один?

— Один.

— Его вещи? Его чемоданы?

— У него не было с собой никаких чемоданов.

— Точно?

— Разве что он оставил эти чемоданы в машине...

Шумов внимательно посмотрел на меня. Я отрицательно помотал головой. Шумов снова уставился на картину, а затем перевел взгляд на мухинскую сестру:

— Он пришел к вам, вы сидели, разговаривали...

— Да, — женщина кивнула головой. — А потом он вскочил и сказал, чтобы я сидела тихо и никуда не выходила. Сам он выскочил в коридор, и через несколько секунд раздались выстрелы. Пять или шесть выстрелов. Я и Рома забились под кровать и ждали, чем все кончится... Когда все стихло, мы услышали шаги. Пришел один человек, походил, а потом ушел. Наверное, это был разведчик, потому что потом пришли еще несколько. Они унесли с собой все тела. И Алексея они тоже забрали с собой.

— Если вы сидели под кроватью, откуда вы знаете, что там были какие-то тела? Вы же слышали только выстрелы...

— И выстрелы, и крики... И было понятно, что кричит не Алексей. И еще шум падающих тел. Я догадалась, что Алексею удалось застрелить одного или двоих.

— Когда вы разговаривали, он не намекал вам, кто его враги? Он не говорил, что ему угрожает опасность?

— Нет... Хотя сам разговор у нас был коротким. Минут десять от силы. Десять лет не виделись, — вздохнула Мухина. — А потом десять минут — и все. И даже тела нет, чтобы похоронить...

— А эти люди, которые потом приехали... Они ничего не искали? Просто забрали трупы и ушли?

— Я не знаю, — Мухина пожала плечами. — Я же не выглядывала в коридор. Они очень недолго здесь были... А что они могли искать? Ах да, вы же спрашивали про какие-то чемоданы...

— Чемоданов не было, — повторил Шумов ее слова. — Так?

— Так, но...

— Что?! — встрепенулся Шумов. — Что «но»?!

— Если вы ищете какие-то ценности и думаете, что Алексей носил их в чемодане...

— А где он их тогда носил? — быстро переспросил Шумов.

— Не в чемоданах, — Мухина была спокойна и рассудительна. Казалось, ей даже смешны наши страсти по поводу всяких там чемоданов. Ее круг интересов был иным — мертвый брат, от которого не осталось даже тела, и живой мальчик Рома, который очень медленно ел борщ, зато очень здорово прятался под кроватями. — Леша никогда не таскал с собой ни ценностей, ни больших сумм денег. Он не любил рисковать своими деньгами. Обычно, если у него бывали крупные суммы или другие ценности, он сдавал их в камеру хранения.

— Куда?!

— В камеру хранения на вокзале. Или, если уж чтобы совсем надежно, — в индивидуальную ячейку в банке. А ключ он всегда носил на шее, — Мухина ностальгически улыбнулась. — С самого детства он таскал ключи на шее. И взрослым стал — все с ключами...

— Тело, — вырвалось у Шумова. — Треугольный ищет тело. А у тела на шее ключ от ячейки в камере хранения, где лежит чемодан с деньгами и со всем прочим.

— Ох, — сказал я. Треугольный ищет тело... А я это тело на своем горбу снес по скрипучей лестнице вниз, а потом бросил его под ноги Тыкве. А потом своими собственными ногами вытолкал его — с золотым ключиком на шее! — из мухинского «Форда» на асфальт. Ну и кто я был после этого?

— Пожалуй, мы пойдем, — задумчиво произнес Шумов. — Вы нам очень помогли...

— Марина, — представилась женщина. — Меня зовут Марина. Хотя вы же знаете. Вы в милиции все знаете.

— Это верно, — деревянным голосом произнес Шумов. — Мы все знаем. И наше служебное расследование будет доведено до конца. Всего хорошего, Марина.

Он взял меня под руку, вывел за дверь, потом мы спустились по скрипучей лестнице вниз, потом мы завернули за угол, и только тут Шумов остановился и доступно объяснил мне при помощи слов и жестов, кто я такой после всего, что я сделал с мухинским телом.

А чего объяснять? Я и так все про себя знаю.

 

1

Когда запас слов и жестов у Шумова иссяк, он отпустил мою куртку, отдышался и, как бы подводя итог всему вышесказанному, пробурчал, глядя в покрытый лужами асфальт:

— Я, конечно, понимаю — вышибала из кабака, что с тебя возьмешь... Ну хоть какая-то интуиция должна быть! Ну что-то должно было в тебе шевельнуться, когда увидел ключ у него на шее!

— Никакого ключа я не видал. Я вообще старался на него не смотреть, — вяло оправдывался я. — Ему же в лицо выстрелили... И там вместо глаза такое было...

— Какие мы нежные! — фыркнул Шумов. — На шею посмотреть было боязно, а попасть «на счетчик» за двести пятьдесят штук тебе не боязно?

Я попытался представить двести пятьдесят тысяч долларов, но цифра эта оказалась настолько чуждой мне, настолько оторванной от моей реальной жизни, что у меня ничего не получилось. Я понял — да, я действительно не боюсь попасть «на счетчик» за двести пятьдесят штук. Как можно бояться того, чего не можешь представить?

Поймать такси на Пушкинской было проблематично даже днем, поэтому мы шлепали минут десять по лужам, прежде чем вышли к трамвайной линии. Дождь кончился, но порывы ветра все еще стряхивали с веток холодные капли, минут через пять ожидания трамвая я понял, что дрожу от холода. Шумов поднял воротник пальто, но, видимо, это не очень помогало, потому что вид у него был как у большого нахохлившегося воробья, обиженного злой осенней погодой.

— Значит, надо искать тело гражданина Мухина, — говорил Шумов, поглядывая в сторону возможного появления трамвая. — У которого на шее золотой ключик. А потом еще нужно будет искать дверцу, которая открывается этим ключиком. Тут все понятно. Непонятно, при чем тут Треугольный, он же Хруст. Непонятно, что это вообще за компания, откуда они узнали про ключ на мухинской шее... Есть какие-нибудь идеи? — Шумов вопросительно посмотрел на меня.

Идея у меня была все та же — поскорее свалить отсюда в какое-нибудь теплое место, принять граммов по пятьдесят коньяку и завалиться спать. Но вслух я ее не высказал — слишком уж это все было банально.

— С идеями у нас бедновато, — сделал вывод Шумов, налюбовавшись на мою синюю от холода физиономию. — У меня тоже по такой погоде как-то ничего больше не рождается...

— А что там с картиной? Ты пялился на нее, как будто это была «Джоконда». И приговаривал: «Интересно, интересно...»

— Неудачное сравнение, — Шумов стал постукивать ногой о ногу. — Если бы это была «Джоконда», я бы на нее и не взглянул. Чего я там не видел? Я вообще считаю, что это не портрет, а средневековый рекламный плакат стоматологического кабинета. А у Марины Мухиной картинка поинтереснее была... Господи, слава тебе! — Шумов всплеснул руками при виде дребезжащего синего вагончика с рогами. У меня сразу пропал интерес к живописи, я резво вскочил в трамвай вслед за Шумовым, протиснулся на заднюю площадку и облегченно вздохнул, когда вагон тронулся с места.

— Н-надо было рискнуть и поехать на мухинском «Форде», — сказал продрогший Шумов. — Если бы нарвались на ментов, то сказали бы, что едем сдавать найденную машину родной милиции. Зато не замерзли б-бы...

Я хотел высказать по этому поводу свои соображения, но тут дыхание у меня перехватило, а металлический поручень въехал мне в ребра, так что я мог только высунуть язык, вытаращить глаза и слушать призывный голос могучей кондукторши, только что двинувшей меня бедром:

— Кто еще тут необилеченный? Кто сейчас зашел? Вы, мужчина?

Ее рука в перчатке с обрезанными пальцами уперлась мне в живот, и мне ничего не оставалось, кроме как признаться, что я мужчина, что я вошел и пока не обилеченный.

— Оплачиваем проезд!

Это прозвучало как предложение о капитуляции. Я стал продвигать руку в сторону кармана с деньгами, но Шумов, которого, по счастью, бедро кондукторши не коснулось, подмигнул мне и сказал:

— Расслабься... Вот, — он тронул кондукторшу за плечо и показал ей свою красную книжечку. — У меня удостоверение. И у него тоже...

Если Шумов рассчитывал, что кондукторша испугается золоченых букв «Министерство внутренних дел», то он жестоко ошибся. Широкобедрая дама выхватила удостоверение из замерзших шумовских пальцев и сунула себе под нос.

Через тридцать секунд был вынесен вердикт:

— Ну и что вы мне тут показываете?! Негодное уже ваше удостоверение, у него срок действия в январе закончился!

Пассажирская масса ехидно захихикала, обсуждая разоблаченного лжемилиционера. Шумов немедленно выдернул книжечку у кондукторши и возмущенно пробасил:

— Это все в отделе кадров — насобирали идиотов, которые не могут печать вовремя поставить!

Он стал рыться в карманах пальто, видимо, стараясь найти более подходящую книжечку из своей богатой коллекции, но я решил все проще, протянув кондукторше горсть мелочи.

— Фокус не удался, — самокритично заметил Шумов, когда трамвай добрался до центра и сгрузил основную массу пассажиров. — Но это естественно, я же все это со старых времен хранил, а потом полтора года до них не дотрагивался...

— А вот интересно, — сказал я, — кондукторша заметила, что удостоверение просрочено. А Марина Мухина заметила? Она ведь тоже внимательно рассматривала твою книжку...

— Тебе интересно? — Шумова передернуло, как от удара током. — Если тебе интересно, то езжай обратно на Пушкинскую и спрашивай у нее... Ха! Если бы она заметила, она бы тоже сказала! И не стала бы с нами откровенничать о своем брате, а послала бы нас к чертовой бабушке!

— Да ладно тебе, успокойся, — я похлопал по плечу, и Шумов недовольно поморщился. — Лучше скажи, как ты вычислил, что она — сестра Мухина?

Сам вопрос подразумевал интеллектуальное превосходство Шумова надо мной, не сумевшим вычислить ничего. Поэтому прокол с удостоверением мог считаться сущей ерундой. Настроение Шумова постепенно поднялось, он снисходительно взглянул на меня и отчетливо произнес:

— Э-ле-мен-тарно. Я как увидел эти руины под номером сто сорок два, сразу подумал: по доброй воле сюда не попрешься с чемоданом алмазов. Тут все дело в женщине. И сначала я думал — жена. Или любовница. А потом, когда уже зашел в комнату, увидел на столике рядом с косметикой старую черно-белую фотографию: мальчик и девочка. Оба тощенькие и белобрысые. Девочка чуть повыше, мальчик чуть пониже. Мальчик в очках. Получается, что это ее брат...

— Потрясающе, — сказал я с подобострастной улыбкой.

— Ага, — сказал Шумов. — Особенно с удостоверением. Вот что значит долгое воздержание от работы. Теряю былую хватку.

— Найдешь, — приободрил я сыщика.

— Я знаю, — ответил тот и уставился в окно.

 

2

Удивительно, но в трамвайном вагоне я не только постепенно согрелся, но даже и задремал. Впрочем, счастье было недолгим — Шумов бесцеремонно растолкал меня, чтобы, лучась счастьем, сообщить:

— Я понял.

Я тупо моргал, глядя ему в лицо и соображая, а где это я вообще нахожусь. Потом я вспомнил Пушкинскую улицу, вспомнил томительное ожидание трамвая, вспомнил бдительную кондукторшу... Я только не понял, что же понял Шумов. Я ему прямо так и сказал.

— Насчет Треугольного, — пояснил Шумов. — Он тоже ищет тело Мухина. Вопрос: откуда он знает про алмазы и про деньги, ведь он же не участвовал в сделке, как Тыквин? Ответ: Треугольный — это человек, у которого Мухин спер алмазы.

— Иди ты, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать.

— Смотри сам, — предложил Шумов. — Мухин сказал тебе сначала, что пахал на алмазных рудниках. Но сейчас мы выяснили, что ни на каких рудниках он не был, а освободился полтора месяца назад из лагерей. И вот он появляется через полтора месяца весь упакованный с ног до головы, в позолоченных очечках, а в руках у него два чемодана алмазов, которые он торопится толкнуть. Откуда на него свалилось такое счастье?

— Нашел? — предположил я.

— Это еще Ильф и Петров писали: все крупные современные состояния нажиты нечестным путем. Твой Мухин спер алмазы у Треугольного. А Треугольный, который Хруст, сел Мухину на хвост и теперь носится по городу, чтобы вернуть алмазы. Они ждали его в гостинице, но он туда уже не вернулся, зато туда приперся ты. И оставил администраторше свой адрес. Как последний кретин.

— Иначе бы она меня не пустила в мухинский номер, — виновато сказал я. — Да и адрес я оставил не свой, а лимонадовский.

— Тем не менее они узнали, кто ты такой, и сели на хвост. Но, — Шумов горестно вздохнул, — по твоему внешнему виду было понятно, что ты не тянешь на организатора кражи алмазов. А им был нужен именно главный человек. Тогда они следят за тобой, а ты приезжаешь ко мне...

— Да, — я горестно вздохнул, — но и ты не показался им настолько умным, чтобы умыкнуть два чемодана алмазов...

— Ты забыл — они вломились ко мне ночью. Они не успели разглядеть моего лица. Они выяснили, чья это дача, и решили, что Орлова — это как раз тот самый заказчик ограбления. Директор крупной коммерческой фирмы. Они не подумали, что алмазы попытается толкнуть тот же самый прыщ, что и умыкнул их...

Тут я окончательно проснулся и вспомнил про мухинский «Форд». И про мобильный телефон, что валялся в машине.

— Знаешь, — сказал я Шумову. — Если он мелкий прыщ, то он не потянул бы такое дело. Я имею в виду — в одиночку. Чтобы забрать алмазы у Хруста-Треугольного, нужно сильно напрячься. Ты же видишь — людей у него навалом. Наверняка при алмазах была неслабая охрана...

— Ух ты, — оценил мои соображения Шумов. — У тебя активизировались клетки мозга! Значит, ты еще не совсем потерян для общества. А что до охраны, то Мухин, наверное, пригласил на дело каких-нибудь знакомых по зоне, способных на мокрое дело. Потом расплатился с ними и даже не сказал, что же именно они взяли...

— Он с ними не расплатился, — уточнил я.

— Откуда ты знаешь?

— Они мне звонили.

Я думал, что Шумов сейчас снова схватит меня за горло и начнет орать про подробный пересказ, но ничего подобного не случилось. Он просто сидел рядом со мной и слегка раскачивался взад-вперед, беззвучно шевеля губами.

— ...сорок девять, пятьдесят. Все, я совершенно спокоен, — сказал он, прежде чем снова посмотреть на меня. — Значит, те люди, с которыми Мухин взял у Хруста алмазы, звонили тебе. Приглашали на чашку чая?

— Они спрашивали, где Мухин. Они сидят в Москве и ждут его. И ждут денег за какую-то новую работу. Он подписал их на какое-то новое дело, пообещал заплатить, но потом исчез. Они очень расстроились, когда узнали, что Мухина убили. Наверное, они до сих пор его поминают.

— Будем надеяться, что поминают и не просыхают, — кивнул Шумов. — Будет хуже, если они приедут и потребуют с тебя неустойку за нарушение контракта.

— Почему с меня?

— Потому что у тебя мухинская машина, мухинский телефон. И на тебе мухинские долги. Этот парень обеспечил тебя проблемами на сто лет вперед.

— Это меня Тамара с ним познакомила, — пробормотал я.

— Чудесная девушка! Она умеет выбирать себе друзей — сначала Мухин, потом Тыква! Бывают у нее, правда, досадные сбои вроде тебя, но она быстро ускользает в сторону от таких сбоев.

— Она не ускользает от меня, ее силой заставили...

— Ага, они все так говорят. Это из серии: «Невиноватая я, он сам пришел».

— Это ты мне просто завидуешь, — сказал я Шумову. Если он и был неискренен в этот момент, то он умело маскировался.

— Между прочим, трамвай уже едет в обратную сторону, и скоро мы снова окажемся на Пушкинской. Ты, кажется, хотел еще раз поговорить с Мухиной насчет удостоверения?

— Нет! — Я вскочил с нагретого сиденья. — Туда я больше не ездок...

Спрыгнув с подножки, я угодил прямо в лужу. Видок, наверное, у меня был еще тот, потому что Шумов сочувственно заметил:

— Ничего, могло быть и хуже...

— Это как?! — яростно прошипел я.

— Это если бы сейчас с одной стороны к тебе подъехал Хруст, а с другой — тот поцарапанный тип, который пытался засунуть тебя в джип возле «Белого Кролика».

Мне нечего было на это сказать.

 

3

Под фонарным столбом мы с Шумовым провели краткий военный совет и решили, что нам нужно срочно попасть в место, которое было бы: а) безопасным, б) теплым, в) укромным, г) чтобы там было чего пожрать, д) и выпить тоже.

— Ну, это явно не моя квартира, — сказал я в конце обсуждения.

— И не моя тоже, — ответил Шумов. Мы некоторое время смотрели друг на друга, чувствуя, что военный совет зашел в тупик, а потом меня вдруг осенило.

— "Золотая Антилопа", — сказал я с гордостью.

— О господи, — сказал Шумов и поморщился. — Заносило меня как-то в этот гадюшник... Впрочем, — он тут же сменил тон, — других вариантов ведь нет?

Мы двинулись в сторону «Антилопы», Шумов свистел про странников в ночи, а я вдруг вспомнил, что Карабас меня вроде как выгнал. А еще вроде как в «Антилопе» случилось убийство, да не какого-нибудь сутенера, а подполковника милиции. И все это славное заведение может быть до сих пор опечатанным. Или же там до сих пор шастают милиционеры, производя следственные действия. Кажется, я погорячился со своим предложением.

— А что тебе не понравилось в «Золотой Антилопе», когда ты был там в последний раз? — осторожно спросил я у Шумова.

— Все, — просто сказал Шумов. — А в первую очередь люди, которые там были.

— Ну, прошло много времени, — заметил я. — Все меняется. Может, этих людей там уже нет...

— Я знаю, что их нет, — сказал Шумов, весело пиная камушек. — Их убили.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. И я лично при этом присутствовал.

У меня как-то сразу отпала охота к дальнейшим расспросам. Я не стал интересоваться, что именно делал Константин Сергеевич Шумов при гибели неприятных ему людей из «Золотой Антилопы»: то ли просто наблюдал, то ли принимал непосредственное участие...

Я поспешил перевести разговор на более безопасную тему.

— Тех гавриков, что сидят в Москве и ждут мухинских бабок, — сказал я, — зовут Циркач и Пистон. Один из них был вместе с Мухиным на зоне. Но кто именно — не помню, хоть убей...

— Я-то не убью, но других желающих будет навалом, — жизнерадостно уточнил Шумов. — Значит, Циркач и Пистон? Не, таких не знаю. Не местные, должно быть, ребята. Хотя можно узнать наверняка — позвонить Гиви Хромому. Или в милицию, у меня там тоже знакомые ребята есть, если их еще Гиви не переманил к себе. Так эти двое тебе сказали, что они взяли с Мухиным алмазы?

— Ну они же не идиоты, — обиделся я за Циркача и Пистона, которые в это время наверняка пьянствовали в каком-нибудь из московских кабаков. — Они так не говорили. Они сказали, что Леха обещал им деньги за новую работу. Ну а я подумал: где новая работа, там и старая. То есть — алмазы. Ты же сам сказал — Мухин взял на это дело кого-то из друзей по зоне...

— Ладно, все сходится, — признал Шумов. — Поговорить бы с этими ребятами по душам, порасспросить бы их про ту, старую работу... Ну да это подождет. Главное, что мы знаем, — Треугольный гоняется за своими алмазами и подозревает в этом Орлову.

— И тебя, — напомнил я.

— И тебя, — напомнил Шумов. — А Мухина он не подозревает, он его просто замочил. Но алмазов не нашел и теперь гоняется за телом. Нам бы тоже неплохо отыскать это самое тело... Кстати, это еще один повод позвонить моим старым приятелям в милиции. Представляешь, твой Мухин лежит в ментовском морге. Мы приезжаем, спокойно заходим, спокойно снимаем с шеи ключик... Допустим, на ключике написано, какую ячейку какой камеры хранения он отпирает... Мы культурно едем туда и забираем все три чемодана.

— Это научная фантастика, — уныло сказал я.

— Особенно если это ячейка в банке, — согласился Шумов. — Тут мы ничего не получим без санкции прокурора. У тебя есть знакомые в прокуратуре?

Я хотел было гордо заявить о своем прокурорском происхождении, но потом решил не портить с Шумовым отношения и отрицательно помотал головой.

— Значит, придется идти к Гиви, — сделал неожиданный вывод Шумов. — У него половина банков под колпаком, а если банк государственный, то у Гиви есть специалисты, которые нарисуют нам ордер. И это не фантастика.

Тут за деревьями засверкала вывеска «Антилопы», и я облегченно вздохнул — если вывеска зажигается, значит, кому-то дали на лапу, и бар работает как ни в чем не бывало, несмотря на убийства и прочие мелкие неприятности.

Мы пересекли автомобильную стоянку, которая была почти пустой, и тут перед нами возник Фарид. Он упер руки в бедра, смерил меня высокомерным взглядом и заявил:

— Карабас не велел тебя пускать. Карабас тебя больше не любит.

— У меня тоже никогда не было к нему большого светлого чувства, — сказал я, пытаясь обойти Фарида и понимая, что сделать это невозможно. — Тем не менее... Да уйди ты с дороги!

— А вот этого не хочешь? — с восточным коварством Фарид двинул меня животом, а потом еще и показал согнутую в локте руку. Я с горечью подумал, что сильнее нелюбви подчиненного к начальнику может быть только нелюбовь подчиненного к только что уволенному начальнику, Фарид злорадно скалился в подтверждение моих мыслей. Я сжал кулак, чтобы заехать им в жирную морду, но тут во мне заговорил бывший начальник службы безопасности «Золотой Антилопы» — негоже устраивать свалку на входе, нужно отвести Фарида за угол и уже там отметелить от всей души...

— Минутку, — это был Шумов. Он встал вплотную к Фариду и негромко проговорил, что называется, с выражением: — Я очень хочу есть. И еще я хочу пить. И еще снаружи холодно. А это значит, что мне нужно войти внутрь. Не мешай мне, пожалуйста.

И тут случилось чудо. Гора сдвинулась с места и пошла к Магомеду. В смысле, Фарид мелкими шажками отошел от дверного прохода.

— Спасибо, — сказал Шумов, проходя внутрь «Золотой Антилопы».

— Ты его загипнотизировал? — потрясенно прошептал я, догоняя сыщика.

— Дешевыми фокусами не занимаюсь, — ответил Шумов, расстегивая пальто. — Просто самые простые слова приобретают особое значение, если при этом приставить человеку пистолет к пузу. К большому пузу, в которое невозможно не попасть.

— Ах вот оно что... — понимающе закивал я.

— Я на самом деле очень хочу есть, — виновато сказал Шумов, усаживаясь за столик. Я сел рядом, и первое, что бросилось мне в глаза, был сверлящий взгляд Карабаса. Кажется, он действительно меня больше не любил.

Только что же мне теперь — плакать, что ли?

 

4

Основной контингент посетителей «Антилопы» еще не пришел в себя после милицейского шмона, устроенного по поводу скоропостижной кончины подполковника Лисицына. Поэтому людей было немного, а свободного времени у Карабаса, наоборот, навалом. Первую же свободную минуту он использовал для того, чтобы подойти к нашему с Шумовым столику и выплюнуть изо рта изжеванную зубочистку, целясь мне на плечо.

— Мимо, — сказал я. — Обломись, Карабас.

— У меня таких зубочисток два ящика, — угрожающе сообщил Карабас.

— Зачем мучиться? Просто пристрели меня, — предложил я. — Это тебя утешит.

— Вот именно, — поддержат меня Шумов. — Проше застрелить человека, чем накормить его. Как тут была дыра при прежнем хозяине, так и осталась...

Карабас в бешенстве переводил взгляд с Шумова на меня и обратно, не в силах решить, кого он ненавидит больше.

— А кто из вас, козлов, явился сюда со стволом? — гневно просопел он. — У кого хватило наглости...

— У меня, — сказал Шумов и поднес к самому носу Карабаса очередную красную книжечку из своей коллекции. На этот раз он не стал затягивать демонстрацию удостоверения и тут же убрал его в карман, добавив для изумленного Карабаса: — Отдел общественного питания при ГУВД. Проводим рейд-проверку эффективности служб безопасности на предприятиях общественного питания. Оценка вашей службе безопасности — «ноль». Я пронес в обеденный зал пистолет, а ваш жиртрест на входе не смог меня остановить. У второго вашего охранника, кажется, начался брачный сезон, и он вообще ничего не замечает...

Карабас покосился в сторону Антона и тихо выматерился.

— Это что еще за отдел у вас там завелся? — запоздало отреагировал он на удостоверение Шумова. — Я ничего такого не знаю...

— Может, вы не знаете и то, что сейчас в городе проходит месячник «За безопасное питание»?

— Э-э...

— По лицу вижу, что не знаете, — заявил Шумов. — Боюсь, что с вашей лицензией придется что-то решать... А вы, Александр, — Шумов серьезно посмотрел на меня, — начинайте составлять акт.

Слово «акт» Карабаса добило окончательно. Он тихо присел на соседний с Шумовым стул и, заискивающе поглядывая то на меня, то на Шумова, проговорил:

— Неужели все так серьезно?.. И неужели нельзя ничего решить по-хорошему? Я вот с Александром в очень хороших отношениях был... То есть — и сейчас тоже. Я, наверное, зря предложил ему покинуть пост начальника нашей службы безопасности...

— Это даже не вопрос, — сухим официальным тоном объявил Шумов, приглядываясь к стройной шатенке за соседним столиком.

— Саша, ты не хотел бы вернуться? — быстро сориентировался в обстановке Карабас. — Об окладе потом переговорим...

— Хм-м, — мстительно ухмыльнулся я, чувствуя соблазн расквитаться с Карабасом за вчерашнее его предательство: иначе я не мог это назвать. — Я подумаю...

— А пока он будет думать, я буду есть, — деловито сказал Шумов. — И пить. И говорить по телефону. Мне нужно срочно отчитаться перед начальством о проведенном рейде.

Я еще никогда не видел в «Золотой Антилопе» такой скорости обслуживания.

 

5

После яичницы с беконом и салата Шумов снова вспомнил о своей теории позитивного пьянства и так заактивизировал красным вином свои клетки мозга, что идеи из него поперли со страшной силой.

— Карабас разбавляет вино, — предупредил я Шумова.

— Ну и что? С этим борются так — во сколько раз его разбавили, во столько раз больше его нужно выпить.

По мере усиления борьбы с разбавленным вином Шумов становился все болтливее, но болтал он не со мной, а со своими телефонными собеседниками. Одного он громко именовал «товарищ подполковник», и Карабас, слыша это, морщился, как при звуке зубоврачебного сверла. Вторым шумовским собеседником, насколько я понял, был некто из окружения Гиви Хромого. Про третьего собеседника Шумов рассказал мне сам:

— Это секретарь Орловой. Она назначила нам аудиенцию на одиннадцать вечера. И она настроена очень свирепо — в больнице умер ее шофер. Двое других тоже вряд ли вы карабкаются.

— А что мы будем делать до одиннадцати? — спросил я, взглянув на часы.

— Сами будем принимать посетителей, — весело сообщил Шумов и подмигнул шатенке за соседним столиком. — Они скоро появятся...

Вот насчет этого Шумов не соврал, и минут через сорок в «Антилопе» появился первый из запланированных гостей. Это был высокий мужчина с короткой стрижкой и — это я заметил уже позже — с непроходящей печалью в карих глазах. Мужчина чувствовал себя не очень уверенно среди антилоповской публики, но и публика сразу испытала некоторый дискомфорт, памятуя о вчерашнем печальном происшествии и о последовавшем налете милиции. Самые нервные немедленно потянулись к выходу, а самые умные отправили делегата пошептаться с Карабасом. Кара-бас проследил путь мужчины от входа до нашего столика, облегченно вздохнул и успокоил делегата. Вечернее веселье продолжилось в прежнем ключе, и все старались не обращать внимания на мужчину с короткой стрижкой, который сел напротив меня. Он ничем бы не отличался от остальных, если бы не эта грусть в глазах. И если бы не форма подполковника милиции.

— Я не пойму, зачем ты меня заставил вырядиться в форму, — проворчал мужчина, тиская ладонь Шумова в своей. — Чувствую себя полным идиотом...

Я мог бы объяснить вновь прибывшему суть просьбы Шумова, но не был уверен, что Шумов одобрит мою откровенность. Тем не менее форма сделала свое дело, и у Карабаса, видимо, исчезли последние сомнения насчет сотрудника отдела общественного питания при ГУВД. Шумовского приятеля обслужили еще быстрее, чем нас, и в довершение всего официантка поставила на столик вазочку с тремя красными гвоздичками. На моей памяти такое последний раз случилось, когда в «Антилопу» неизвестно каким ветром занесло Ирину Салтыкову.

Подполковник тем временем тряс шумовскую ладонь, а потом вдруг, не сдержавшись, обнял сыщика за плечи и стиснул их, шепча Шумову на ухо какие-то слова. Карабас внимательно следил за этой сценой, и по выражению его лица я понял, что сейчас нам пришлют бутылку неразбавленного вина. На моей памяти такую честь оказывали лишь одному Гиви Хромому, потому что в мозгу Карабаса твердо засела истина: грузины знают толк в вине.

— Это Гарик, — представил Шумов подполковника. — А это Саша... Саша здесь как бы начальник службы безопасности. Поэтому нас тут так душевно принимают.

При этих словах Шумова на столе появилась бутылка французского красного вина.

— Действительно душевно, — согласился подполковник по имени Гарик и снова уставился на Шумова. — Так ты все-таки вылез на белый свет? А я уж думал, ты там до старости просидишь...

— И просидел бы, — сказал Шумов, пристально разглядывая наклейку на бутылке. — Там хорошо: свежий воздух, полный пансион, работка непыльная... Вот этот товарищ испортил мне всю малину, — Шумов кивнул в мою сторону. — Втравил меня в какую-то жуткую историю, да не только меня, а еще и Орлову. Слышал небось, как ее лимузин подорвали?

— Слышал, — Гарик откинулся на спинку стула и внимательно оглядел интерьер бара. — А это что, та самая «Золотая Антилопа»?

— Какая — та самая? — не понял Шумов. — О чем это ты?

— В которой вчера ночью подполковника милиции убили, — пояснил Гарик. — Причем не просто убили, а с фантазией, с выпендрежем — отравленным шипом в плечо. Я такое только в кино видел, честное слово...

Шумов поставил бутылку и посмотрел на меня тем нехорошим взглядом, который обычно предшествовал крикам о «подробном пересказе» и попыткам удушения.

— Действительно, — заторопился я, пока Шумов не принялся меня душить. — Прошлой ночью здесь умер подполковник Лисицын. Но это не имеет никакого отношения к нашему делу, никакого отношения к Мухину и алмазам...

— Ого! — присвистнул Гарик. — А у вас, значит, дела с алмазами. Ты, Костя, в своем репертуаре — только выбрался из своего санатория, а уже увяз по самые помидоры.

— Нигде я не увяз. И не увязну, если ты мне поможешь. Гарик работает в отделе по борьбе с организованной преступностью, — пояснил мне Шумов. — Потому что он лентяй. С организованной преступностью бороться куда проще, чем с неорганизованной. Организованная сама организуется, сама составляет на себя списки, сама ведет учет преступлениям, потом сама организованно собирается в каком-нибудь кабаке, и нужно только подогнать «воронок», чтобы все поместились. То ли дело неорганизованные подонки — это же за каждым нужно индивидуально бегать!

— Мне это в лом, — признался Гарик. — Я уже старый и медленно бегаю. И вообще, подполковникам бегать не положено, подполковникам положено проводить совещания и отращивать животы. Хочешь, Костик, я проведу с тобой совещание? У меня это получается все лучше и лучше.

— Нет, лучше проконсультируй меня по другому вопросу, — предложил Шумов. — В последнее время не случалось ли где кражи алмазов? Не было такой информации? Может, это проходило не в официальных ориентировках, а через информаторов? У какого-нибудь авторитета не уводили два чемодана алмазов?

— Авторитеты к нам за помощью в таких случаях не обращаются. И по официальным каналам тоже такой информации не было.

— А такого авторитета по кличке Хруст ты случайно не знаешь? У него еще такая рожа треугольная... Я ведь на своей даче от жизни отстал, многих новых деятелей не знаю...

— Хруст? — Гарик задумался. — Авторитета такого я не знаю, это точно. Кидала такой был лет пять назад, но его зарезали в Питере, когда он там гастролировал.

— Этот живой и здоровый, бегает только, ну, и не карты у него в кармане, а кое-что совсем другое. И народу у него хватает.

— Думаешь, орловский лимузин — его работа?

— Думаю, да. По крайней мере есть мотив. У Хруста пропали алмазы, и он думает, что это организовала Орлова. Только это между нами, ладно?

— Между нами столько всякого уже было, — усмехнулся Гарик, — что еще два чемодана алмазов и взорванный лимузин там тоже уместятся. Я только не знал, что Орлова занялась криминалом и ворует алмазы...

— Она не ворует алмазы, — пояснил Шумов. — У нее чистый бизнес, насколько бизнес в этой стране может быть чистым. На нее думают, что она украла алмазы, понимаешь? Вот этот Хруст думает.

— Ты что, в башку ему залез? Откуда ты знаешь, что он думает про Орлову? И откуда такая уверенность, что у нее чистый бизнес? Ты же полтора года на даче просидел, ты же не следил за Орловой — А она баба умная и шустрая, насколько я знаю. Впрочем, ты моего мнения о ней не спрашивал, ты спросил про Хруста, а я сказал, что такого не знаю. Что там еще тебя интересовало? Ах да, ты спрашивал по телефону про труп в районе Пушкинской улицы...

— И что? — напряженно подался вперед Шумов.

— А ничего. Я посмотрел сводки за последние пять дней — не было никакого трупа на Пушкинской. Все тихо и мирно.

— Вот ведь гадство! — Шумов слегка пристукнул кулаком по столу. Карабас, неотрывно следивший за дорогими гостями, вздрогнул и стал усиленно чесать щетину на щеке, видимо, соображая, чем еще порадовать нашу компанию.

— Как это так, — встрял я в беседу старых знакомых. — На Пушкинской за пять дней — никаких трупов? Нам говорили, что там каждую неделю кого-нибудь да пристукнут...

— Вообще-то, район еще тот, — согласился Гарик. — Труп там был шесть дней назад...

— Ну-ка, — насторожился Шумов, — поподробнее...

— Бомж умер от переохлаждения. Ночи сейчас холодные. А тебе, кажется, был нужен труп с огнестрельными ранениями? Извини, но в ассортименте отсутствует. Еще какие будут вопросы?

— Циркач и Пистон, — снова влез я.

— Впервые слышу, — коротко ответил Гарик.

— Барыня, — внезапно вырвалось у меня, и первым удивился даже не Гарик, а Шумов:

— Это еще что за... А, это в записке было, да?

Я кивнул. И еще я подумал, что если Орлова — умная и шустрая баба, то почему бы ей не иметь в узком кругу кликуху Барыня. И Мухин был с ней как-то связан. И сделал что-то по ее просьбе. Причем он знал — «что-то» направлено против Хруста. И в гостинице он оставил предупреждение для Хруста: мол, не рыпайся, а то Барыня будет сердиться. Хруст не послушался, сел мне на хвост и совершенно случайно попал к стене орловской дачи. Это окончательно убедило его в том, что за всеми пакостями стоит Орлова. И он начал войну со взрыва орловского лимузина...

Черт, все это пронеслось у меня в голове за какие-то несколько секунд, и я даже испугался, что сейчас все это забуду. Я схватился за салфетку и защелкал пальцами. Гарик и Шумов меня не поняли, а заботливый Карабас принесся с ручкой. Я принялся царапать на салфетке основные тезисы своей версии, а Гарик задумчиво смотрел на куриный шашлык и говорил:

— Барыня? Это что-то новенькое. Я что-то не припомню ничего похожего. Судя по кличке, это женщина. Но женщина, которая стоит наверху. Которая рулит кем-то. Она — заправила, она — хозяйка... Нет, у нас такого не водилось. Женщина-авторитет — до этого мы еще не доросли. Это будет уже следующая стадия эмансипации. Женщина за рулем, женщина-космонавт, женщина-футболист... Может, когда-нибудь появится и женщина-авторитет. И то сначала не у нас, а в Москве.

Я только хотел ляпнуть о своей сумасшедшей, но очень логичной версии насчет Орловой, как Шумов, регулярно прикладывавшийся к французскому вину, вылез из-за стола и решительно направился в туалет. Я зажал салфетку с тезисами в кулаке и приготовился вывалить на сыщика свое озарение, когда тот вернется.

— Эй, служба безопасности, — негромко позвал меня Гарик. — Говоришь, на Пушкинской каждую неделю труп находят? А у вас не каждый ли день подполковников милиции убивают? А то я сижу тут, как дурак в форме, действую людям на нервы...

— Первое убийство за все время, что я здесь работаю, — немедленно среагировал я, не отрывая глаз от звездочек на Гариковых погонах. — И потом, Лисицын был в штатском.

— Ладно, расслабься, — махнул шампуром Гарик. — Это я так, неудачная шутка... Ха-ха. Меня на самом деле другое волнует. Ты давно Костика знаешь?

Я посчитал на пальцах и честно признался:

— Два дня.

— Шумов сказал, что это ты втравил его в эту историю.

Я признался и в этом, но в подробности вдаваться не стал. Все-таки этот подполковник под началом у моего отца не ходил, а значит, мог и не проявить такой терпимости к моим прегрешениям, как покойный Лисицын.

— Как он? — спросил Гарик, и глаза его при этом были грустными, как у побитого дворового пса. — Ну, вообще?

— Что значит — вообще? — не понял я. — И что значит — как он? Вот так же, как пять минут назад за этим столом. Нормально.

— Ты, наверное, не в курсе, — проговорил Гарик, глядя мимо меня. Я потом сообразил, куда он таращился своими печальными глазами. Он смотрел, не идет ли Шумов из туалета. — Ты думаешь, чего он засел на этой даче на полтора года?

— У него был запой, — повторил я слова Гиви Хромого.

— Запой — это уже следствие. А причина-то в другом... Костик как-то упек одного козла на зону. Ну, не сам упек, естественно. Помог упечь. И за дело. А тот субчик с зоны переправил послание своим корешам на воле и велел им Костика убрать. Те, как положено, наняли киллера. Денег не пожалели, наняли самого лучшего. Но у киллера ничего не вышло...

— Я понял, — сказал я, гордясь своей сообразительностью: если Шумов только что хлестал французское красное, то ежу понятно, что киллер тогда облажался.

— Ничего ты не понял! — с внезапной резкостью сказал Гарик. — Костик-то выкарабкался, а вот девушку его тот киллер убил. Девушка-то тут ни при чем была, понимаешь?

Ее убили просто потому, что она была Костиной девушкой...

Я хотел сказать «понятно», однако, наученный горьким опытом, удержал язык за зубами. И продолжал слушать.

— Костик, как из больницы вышел, немного не в себе был, — неторопливо говорил Гарик, прищурившись и глядя словно и сквозь меня, и сквозь стены — в прошлое. — Но вроде бы потом пришел в себя. Так тогда казалось. Только это было не так. И в один прекрасный день он сел на поезд и поехал в колонию, где мотал срок тот козел, заказчик. Костя взял с собой кучу разных удостоверений и справок из милиции — ума не приложу, как он сумел все это стащить, — поэтому в колонии ему дали возможность встретиться с заключенным. Костя сказал тамошнему начальству, что нужно провести допрос и выяснить какие-то дополнительные подробности старых дел... А в комнате для допроса Костя вынул из кармана нож, ну и...

— Понятно, — сказал я.

— Да что тебе понятно?! Тоже мне, понятливый нашелся... — Гарика аж передернуло. — Тот тип не слепой был, он Костика еще в дверях признал, понял, что ему сейчас кишки выпускать будут, да конвоирам на шеи полез... У Костика времени почти и не было, — с сожалением заметил Гарик. — Успел пару раз в ляжку ткнуть. Тот сначала обделался со страху, потом отрубился. Костика скрутили, но потом все выяснилось... И что, спрашивается, делать? Судить человека за то, что тот подонку ляжку порезал? Начальству лагеря тоже не в лом раздувать дело, они же пустили Костика по липовым документам да еще с ножом. Короче, замяли скандал, но Костика отправили лечиться. Нервы успокаивать. А Орлова, у которой сына убили, а Костик этих убийц нашел, предложила ему пожить в ее коттедже. Вроде как сторожем работать, а в то же время подальше от людей, поближе к природе. И он там застрял. Я уж думал, так он там до пенсии и проторчит. Нет, — Гарик вздохнул, то ли радостно, то ли с тревогой. — Вернулся. Будем надеяться, что нервы у него успокоились. И что он больше не рванет в колонию, добивать того козла. А если заметишь что подозрительное в смысле поведения или разговоров — звони мне. Запиши телефон...

Я послушно нацарапал Гариков телефон на обратной стороне салфетки.

— Все, — скомандовал Гарик. — Кончаем этот базар. Объект возвращается из сортира. Имитируем разговор о футболе. Начинай.

— "Спартак", — выпалил я и замолк, потому что Шумов до нашего столика не дошел, а внезапно приземлился за столик соседний, где до его появления мило общались три молодые девушки и один краснорожий лысоватый дядька, живо напомнивший мне Тыквина. Прежде чем кто-то успел что-либо сказать или сделать, Шумов достал из кармана красную книжечку и жизнерадостно заявил:

— Отдел общественного питания при ГУВД. Жалобы на обслуживание есть?

Девушки переглянулись, похихикали и сказали, что жалоб нет. Дядька оказался не таким снисходительным к Карабасу и стал что-то говорить насчет недожаренного бифштекса.

— Есть претензии? — обрадовался Шумов. — Пойдемте, составим акт.

— Какой акт? — замахал руками дядька. — У нас тут совсем другие акты...

— Не хотим акт составлять? — Шумов нахмурился. — А что так, собственно? Составления актов боится только тот, у кого совесть нечиста, это наша милицейская народная мудрость... У вас что, совесть нечиста?

Дядька поспешно заявил, что совесть у него чиста до невозможности, что он честный труженик и вместе с сотрудниками своего планово-финансового отдела отмечает сдачу квартального отчета.

В ответ на это Шумов подозвал Карабаса и поинтересовался, на какую сумму нагулял в «Антилопе» планово-финансовый отдел. Карабас немедленно ответил:

— На данный момент — восемьсот сорок три рубля.

— Ничего себе! — сказал Шумов, сурово сводя брови на переносице. — Это сколько же тут минимальных зарплат пропито? — Он, видимо, попытался посчитать в уме, но не пришел к конкретному результату и сказал просто: — Много. Придется все же составить акт, только не про бифштекс, а про то, на какие доходы вы тут гуляли... Девушки, расслабьтесь, это не вас касается, только этого гражданина. Ведь это он инициатор загула?

— Он, — хором пропели девушки.

— Увести, — скомандовал Шумов Карабасу. — Пусть где-нибудь там сядет и пишет про свои доходы... Извините, девушки, я сейчас вернусь.

Он подскочил к нашему столику и прошептал с неподдельным возмущением:

— Что вы тут сидите как идиоты? Я там только что трех классных девок взял в оборот, причем они уже и напоенные, и накормленные, осталось только подпустить обаяния...

— А мы тут про футбол разговариваем, — сказал я согласно Гариковой инструкции.

Шумов покрутил пальцем у виска, прищелкнул языком и вернулся к планово-финансовым работницам.

— Кхм, — сказал я, показывая Гарику на Шумова. — Вот про такие вещи мне звонить? Это подозрительно или не очень?

— Это... — Гарик вздохнул. — Это нормально. Для Кости — это нормально.

 

6

Девушки были хороши, особенно та шатенка, которой Шумов положил руку на плечо. Я чувствовал себя злобным кайфоломщиком, но ничего поделать с собой не мог.

— Костя, в одиннадцать нас ждет Орлова, — напомнил я.

— Это что, жена? — хихикнула шатенка. — Или начальница?

— Орлова — это Орлова, — вздохнул Шумов. — А что, уже одиннадцать?

— Почти, — скорбно сообщил я.

— Между прочим, — остановился за моей спиной Карабас, — вон тот мужик уже минут пятнадцать на вас пялится. Тоже, наверное, мент. Или это за подполковником приехали?

Я прошептал все это на ухо Шумову, и тот моментально утратил интерес к девушкам и к вину. Впрочем, вино в него уже, наверное, просто не вливалось. Некуда было вливать.

Шумов сказал что-то негромкое Гарику, хлопнул его по плечу и потащил меня к дверям, где маялся плотный бородатый тип в кожаной куртке. Встретил бы я его на улице — принял либо за университетского профессора, либо даже за переодевшегося в цивильное священника.

— Это крупнейший специалист по мокрым делам, — успел сказать Шумов по пути. — Работает на Гиви. Не вздумай раскрыть рот. Говорить буду я.

Поэтому я не успел уточнить: бородач — специалист-теоретик или специалист-практик? Я молчал и слушал.

— Ты меня пугаешь, — вымолвил бородач, когда мы вышли из «Антилопы» на улицу. — Прихожу, а рядом с тобой подполковник-мент.

— У меня широкий круг общения, — весело сказал Шумов и ткнул в меня пальцем. — Этот тоже из моего круга. Зовут Саня. В принципе, я сейчас работаю в его интересах. Поэтому можешь говорить при нем.

— А чего говорить? — солидно отозвался эксперт по «мокрухе». — Ты спрашивай, я отвечу.

— Тыква, — сказал Шумов.

Бородач поморщился.

— Я понимаю, что это несерьезно. Тыква, конечно, не самый крутой в своем районе... Но мне нужна информация именно про него, — настаивал Шумов. — Ведь мокрые дела за ним водятся?

— Ясный пряник, — сказал бородач. — Как же без этого? Он все старается солидным купцом прикинуться, чтобы в газетах про него писали и по телевизору показывали. Но замашки-то у него прежние, блатные. Деловые люди все знают, кто он и откуда, так что не получается у него пока быть солидным господином...

— У нас с ним только что был разговор по этому поводу, — усмехнулся Шумов. — И я ему сказал: «В сказке про Золушку тыква долго прикидывалась золоченой каретой, но в полночь пробили часы, и карета снова стала тыквой».

— Ты дошутишься, — предупредил бородач. — У него ведь это пунктик. И злопамятный он, Тыква.

— Черт с ней, с солидностью, — махнул рукой Шумов. — Давай про «мокруху». Представим, что у Тыквина на руках оказался покойник. С дыркой в башке.

— У самого Тыквы? — уточнил Борода.

— Лично у него. Он сам даже переодеться не успел, сидит в пижаме на заднем сиденье своей тачки, а перед ним лежит труп.

— Дырку в башке Тыква сделал?

— Не он и не его люди. Но они имеют отношение к покойнику. Тыква имел претензии к покойнику.

— Все понятно, — кивнул бородач. — То есть это не ты-квинская «мокруха», но светить ее смысла тоже нет. В каком примерно районе это было?

— Пушкинская, — сказал Шумов.

Бородач еще поразмышлял с минуту, а потом сказал:

— Думаю, так. Там Молодежный парк неподалеку. А в глубине парка — озерцо. Там еще летом на лодках катаются. Ну а осенью и зимой там нет никого.

— В озере? — уточнил Шумов.

— Ага. В прошлом году там всплыл один сутенер, Мыло его звали. Так я точно знаю, что тыквинских ребят дело. А поскольку они ленивые, то место менять не будут. Будут сваливать в озеро всех своих покойников. Разве что только груз потяжелее к ногам привяжут...

— Вот что значит специалист! — Шумов уважительно пожал бородачу руку. — Таких спецов даже у ментов нету!

— Ну, откуда ты знаешь, чего у них есть, а чего нет? — засмущался польщенный бородач. — Там тоже не дурачки сидят.

— А я у них сначала спросил. Они не знали. А ты знаешь. Один — ноль в твою пользу.

Бородач попрощался и уехал на своем «Чероки», а Шумов обеспокоенно взглянул на часы и заметил:

— Опаздываем. Ольга Петровна будет вне себя. И, между прочим, у тебя нет знакомого водолаза?

— Зачем?

— Не хочешь же ты лично лезть в это чертово озеро! Вода сейчас, — Шумова передернуло, — просто ледяная...

 

1

Это хорошо, что я перед посещением риелторской конторы постригся. Потому что впору было рвать волосы на голове и биться лбом об стену. Раз уж я постригся, то можно было сэкономить время и сразу начинать ломать стену — все из-за того, что я проспал встречу с Орловой. Я чувствовал себя полным идиотом — комкал в руке заветную салфетку, готовился потрясти Шумова своей потрясающей версией... Сначала мне мешал бородатый спец по «мокрухе», а потом вдруг появился присланный Орловой по наши души джип, и там уж было бы слишком глупо даже для меня заикнуться о салфеточном раскладе. Мы куда-то ехали, ехали, ехали...

А потом я вдруг проснулся, протер глаза и понял, что машина стоит на месте. И Шумова в джипе нет. А есть я и есть водитель. Понятия не имею, сколько я там проспал, но, когда я дернулся к дверце джипа, водитель остудил мой пыл:

— Спокуха, вон он уже возвращается...

В моем мозгу медленно восстановился весь предыдущий план действий — про салфетку, про Барыню, про предупреждение Шумова... Я посмотрел на свои руки — салфетки там не было. Я стал шарить по полу, нашел грязный комок, разгладил его и обнаружил, что прочитать мои собственные каракули будет теперь очень трудно. Я помнил вывод своих рассуждений: Орлова — это Барыня. Но самих умозаключений я припомнить не мог, и оставалось только биться лбом об стену. Или в потолок джипа.

Но тут появился Шумов. Он сел рядом на сиденье, не обратив внимания на мой обескураженный вид и на скомканную салфетку в моих пальцах.

— Привет тебе от Ольги Петровны, — сказал он мне и бросил водителю: — Все, поехали...

— И что — Ольга Петровна? — деревянным голосом произнес я.

— Не в духе, — коротко сказал Шумов. — Я уж не стал тебя будить, потому что трудно предугадать ее реакцию на человека, по милости которого у Ольги Петровны взорвали машину. И чуть было не взорвали ее саму.

Я посмотрел на салфетку, и какое-то смутное воспоминание на миг прорезалось сквозь туман в моей голове: смысл был такой, что это не по моей милости взорвали «Линкольн», а что это Орлова сама виновата. И еще Мухин виноват. Но каких-то подробностей я не вспомнил, поэтому просто скрипнул зубами и откинулся на спинку сиденья.

Шумов расценил мой скрип как осознание вины за причиненные госпоже Орловой неприятности и постарался меня утешить:

— Ну ты же не нарочно... Ты же не знал, что у тебя на хвосте сидят люди Хруста.

— Не знал, — согласился я и посмотрел в стриженый затылок водителя: говорить о моей версии по-прежнему было чревато. Я убрал салфетку в карман куртки и как ни в чем не бывало поинтересовался у Шумова: — Ну, и о чем вы там договорились?

— Сначала я рассказал ей о том, что нам удалось выяснить... И это не заняло много времени, потому что выяснить нам удалось мало. Главное, что она хочет сквитаться с теми людьми, что взорвали «Линкольн». И хочет избавиться от подобных проблем в будущем.

— В милицию она, понятное дело, не обращалась...

— А зачем? У нее своя милиция, — усмехнулся Шумов. Водитель, показывая, что тоже в курсе дела, одобрительно хрюкнул. Шумов выразительно кивнул в сторону стриженого затылка и прошептал: — Потом договорим...

В начале второго ночи джип высадил нас в каком-то незнакомом мне районе.

— Я тут раньше жил, — пояснил Шумов. — Вон в том доме. Ночевать-то надо где-то, а мухинский «Форд» в качестве кровати мне не очень нравится...

Джип развернулся и уехал, а Шумов сразу же заговорил о другом:

— ...у Орловой есть люди, способные разобраться с Хрустом. Но Хруста нужно на что-то подманить. Как мы знаем, его интересует мухинское тело. Значит, нам нужно достать это тело. Тем более что это тело нужно и тебе, потому что на шее покойного Леши Мухина болтается ключик от ячейки с чемоданами, полными алмазов.

— Все упирается в тело, — сделал я вывод.

— Соображаешь, — признал Шумов. — И все же жаль, что у тебя нет знакомого водолаза. А еще лучше — знакомой подводной лодки.

 

2

Утром следующего дня мы сидели возле пруда в Молодежном парке и плевали в его черные воды. Потому что ничего другого делать не оставалось... Первоначальный план Шумова приказал долго жить, потому что никаких лодок на пруду не было. С наступлением осени их то ли куда-то увезли, то ли их уже давно пустили на дрова за неимением желающих кататься.

— Теоретически он должен всплыть, — сказал я, искоса поглядывая на мрачного, как гробовщик в седьмом поколении, Шумова. Тот пожал плечами и поплотнее укутал шею шарфом. От воды веяло холодом, да не просто холодом, а таким холодом, который именуют смертельным. Сама мысль о том, чтобы лезть в эту воду и кого-то там искать, казалась безумием. Поэтому и я, и Шумов молчали, чтобы не сойти за безумцев.

— Черта с два он всплывет, — сказал Шумов. — Ты же слышал, что говорил спец по «мокрухе». У Тыквы в прошлом сезоне всплыл один жмурик, так теперь они будут их понадежнее грузить. Пару гантелей в карманы, гирю — на ноги. И ни фига он не всплывет.

— А-а-а... — тяну я.

— Короче говоря, нужен батискаф, — продолжал мечтать вслух Шумов. — Или подводная лодка. Или водолаз. Есть у тебя знакомый водолаз, который согласится полезть в эту вонючую лужу?

Я отвечаю на этот вопрос уже раз пятый:

— Не-а.

— Тогда нам тут делать нечего, — сказал Шумов. — Я вообще не люблю мертвецов, а уж мокрых и скользких — тем более...

Тем не менее уходить от пруда он не спешил. Естественно — все упиралось в тело, а тело было где-то здесь. В этой большой темной луже, где поверху плавали окурки, размокшие картонные коробки, куски пенопласта, опавшие листья и прочая дрянь. Где-то ниже здесь должен был находиться труп гражданина Мухина. Теоретически.

Шумов встал, отряхнул джинсы и запахнул пальто. Пруд начинался в паре сантиметров от носков ботинок, и Шумов, брезгливо посмотрев на мерно колышущийся слой мусора, отступил назад.

— Тут их, должно быть, немало, — хрипло произнес он.

— Их — мертвецов?

— Ага, — кивнул Шумов. — Ты думаешь, Тыква только твоего знакомого сюда сбросил? Нет, у него наверняка были и другие заезды в этом сезоне.

— Не знаю, не знаю, — сказал я, думая при этом не о Тыкве, а о тех, кто убил Мухина. Интересно, куда сбросили их? Или же они были преданы почетному захоронению на специальном участке кладбища? И на могилах были установлены гранитные надгробия с профилями безвременно погоревших на работе?

Между тем Шумов продолжал рассуждать на замогильные темы:

— А что — место тихое, укромное. Особенно по ночам. Тут, наверное, целый склад мертвецов на дне. Теплая компания. То есть наоборот — холодная компания... Между прочим, к вопросу о мертвецах, — Шумов повернулся ко мне. — Я забыл тебе сказать: Тыква предложил мне штуку баксов за твою башку.

— Э-э?.. В каком смысле? — растерянно спросил я, совсем обалдев от такого резкого перехода. И уж окончательно меня добил Шумов, вытащив из кармана пальто револьвер и буднично заявив при этом:

— В прямом. Он предложил мне тебя пристрелить.

— За что? — предобморочно спросил я, медленно переставляя ноги в сторону пруда. Там холодно и мерзко, но придется мне, видимо, поиграть в Чапаева и переплыть пруд под выстрелами этого чокнутого...

— А я откуда знаю? У Тыквы спроси, — Шумов вытряхнул из барабана пустые гильзы, собрал их в горсть и зашвырнул в пруд.

Я понял, что сейчас сяду на землю и потеряю сознание. Или же набью Шумову морду. Одно из двух.

— Наверное, ты ему просто не понравился, — продолжал Шумов, уже убрав револьвер в карман. — От тебя ему одни неприятности. К тому же не забывай про фактор ревности — он помнит, что Тамара раньше была с тобой. Значит, ты его соперник. А вообще предложение было такое — заставить тебя найти бабки и только потом пристрелить. Так что, пока чемоданы не нашлись, можешь чувствовать себя в полной безопасности.

— Вот спасибо, — выдохнул я и присел на корточки. — Вот обрадовал...

Сознание я не потерял, но и с кулаками на Шумова не кинулся. Получился такой промежуточный вариант.

— И вообще, — Шумов закашлялся, проклиная холодную осень, — я Тыкве сказал, что это просто несерьезно с его стороны. Просто оскорбительное предложение. Дело стоит чемодана алмазов и двухсот пятидесяти тысяч баксов, а он мне предлагает жалкую тысячу. Курам на смех... Тыква, он жадный. Вот пусть и мучается через свою жадность. Тысяча долларов! Да я лучше самого Тыкву бесплатно застрелю!

Шумов сказал эту фразу, а я подумал о тех гильзах, что полетели только что в воду. Интересно, куда отправились пули от тех гильз? Со слов Гиви Хромого выходило, что Шумов — просто частный сыщик, мучающийся запоями. Это еще куда ни шло. Со слов Гарика выходило, что это псих со склонностью к убийству. Полетевшие в пруд гильзы подтверждали скорее второе, чем первое. Мне это не нравилось. Если Шумов не сыщик, а псих, а его хозяйка Орлова — не бизнесменша, а Барыня... Мне в этой компании делать нечего.

Но хуже всего было то, что я ничего не мог сказать наверняка. Я мог свести себя с ума подозрениями, но уверенности от этого не прибавилось бы.

— Стоп, — сказал Шумов, разглядывая заколоченную станцию, находившуюся от нас метрах в ста. — А что это мы все усложняем? У нас нет лодки, и мы не можем выплыть на середину пруда. Но ведь и три дня назад тут лодки наверняка уже не было. А значит, тыквинские ребята кидали труп не с лодки, а с берега. Далеко можно закинуть труп, у которого гири в карманах? Не думаю. Если они зашли в воду по пояс, а потом кинули... — Шумов погрузился в раздумья и расчеты. Он ходил по берегу, иногда дергая руками, будто бы поднимая и швыряя какой-то предмет. — Задача упрощается, — выдал он результат своих размышлений. — Надо просто обойти пруд по всему периметру, проверяя дно метров на шесть-семь от берега.

Когда он это сказал, я посмотрел на черную воду и поежился.

— Это потребует времени, — сказал Шумов. — Но если ты будешь постоянно держать в голове тот факт, что на шее у покойника висит ключ от пещеры с сокровищами, то время пролетит быстро. Имей в виду, что, если ты не выловишь этого покойника, тебя пустят на фарш.

Я выпрямился и настороженно посмотрел на Шумова:

— Я, может, ослышался? Ты все время говоришь — «ты». Если ты не выловишь... Я что, один все это буду боронить?

— Ну так это же тебя пустят на фарш, не меня, — прагматично объяснил Шумов. — Орлова меня разве что с дачи прогонит. А еще я кашляю, — и он немедленно продемонстрировал свое умение издавать отрывистые хриплые звуки.

— Разделение труда, значит? — мрачно оглядел я пруд, сразу же превратившийся в моих глазах в небольшое море без берегов. — Ты командуешь, а я в поте лица...

— Ты этот труп уже упустил однажды, — напомнил Шумов. — Упустить труп, это же надо! Вот теперь ищи его, искупай вину. Расплачивайся за отсутствие интуиции.

Я материл его всю дорогу до лодочной станции и обратно. Снятый с пожарного щита багор выглядел плохо сохранившимся оружием времен монгольского нашествия. Но это было хоть что-то.

— Ну и вперед, — приободрил меня Шумов. — Раньше начнешь, раньше кончишь. Только уж не увлекайся, не залезай по пояс, а то не кончишь никогда. Вот, держи... — Он раскрыл спортивную сумку, которую притащил с собой, и вынул оттуда бледно-зеленые резиновые чехлы от армейского ОЗК.

В этих чехлах и с багром наперевес я полез в пруд под напутственные возгласы Шумова.

Час спустя, выбивая зубами отчаянную дробь и еле удерживая в посиневших пальцах багор, я вылез обратно. Шумов забрал у меня орудие труда и всунул мне в рот горлышко бутылки с водкой, я сделал два больших глотка, ощутил тепловой удар и улыбнулся трясущимися губами. Когда я смог членораздельно заговорить, то я в первую очередь сказал:

— Сам... теперь... лезь!!!

— Разумеется, — хладнокровно ответил Шумов и стал расстегивать свое шикарное кашемировое пальто.

 

3

Еще полтора часа спустя на противоположном конце пруда я стоял с бутылкой водки в руке, поджидая Шумова, чтобы совершить ответный акт любезности. Шумов, однако, вылезать из воды не торопился, методично тыча багром в воду и неторопливо двигаясь вдоль берега. Выражение его лица при этом не менялось, менялся зато его цвет — сначала шумовская физиономия стала серой, потом бледно-серой, а к исходу полутора часов приняла пугающий голубоватый оттенок.

— М-меняемся? — предложил я, с дрожью вспоминая о прогулке по грязным водам.

— Дай-ка хлебнуть, — попросил Шумов. — Хлебну и подумаю...

Он подошел поближе к берегу, и я вручил ему бутылку, приняв на временное хранение багор. Шумов отпил из бутылки, поежился и, как обещал, подумал. Подумав, он выпил еще. Цвет лица остался прежним, но в глазах появилось что-то вроде живого блеска. Шумов еще подумал и снова поднес бутылку ко рту. Тут я не выдержал:

— Нам не хватит на все озеро, если ты будешь хлестать такими темпами!

Шумов выслушал меня, сделал два глотка и ответил:

— Мы все равно не осилим все озеро. Я вот сейчас подумал и понял — мы его не осилим.

— Вернемся завтра? — предположил я.

— Нет, — сказал Шумов. — Мы предпримем мозговой штурм. Мы напряжем наши мозги и быстренько определим, где лежит труп.

— Интересное предложение, — сказал я. Про свои мозги я точно знал, что они находятся в замороженном состоянии. Насчет мозгов Шумова, учитывая скорость поглощения им водки, у меня тоже были определенные сомнения.

Но у Шумова никаких сомнений не было. Он торжественно объявил:

— Мозговой штурм будем проводить по методике позитивного пьянства!

После этого он в считаные секунды вылил внутрь себя остаток водки. А я приготовился цеплять багром бесчувственное шумовское тело и тянуть его к берегу. Но — пронесло. В смысле, Шумов устоял.

Мозговой штурм, очевидно, шел по полной программе — Шумов как-то странно наклонил голову, потом резко дернул ее назад и чуть не упал. Минуты две он восстанавливал равновесие, затем обнаружил в своей руке пустую бутылку, коротко размахнулся и швырнул ее себе за спину.

— Никого не зашиб? — любезно поинтересовался он и повернулся, чтобы удостовериться в бескровном итоге пуска пустой бутылки. Само собой, никого стеклотарой не задело, и, кажется, Шумова это удивило. Он так и застыл, глядя на воду, которая только что поглотила источник живительной энергии. Может, он ждал, что бутылка всплывет?

Шумов повернулся ко мне, и я с удивлением заметил, что он совершенно серьезен и на пьяного совсем не похож. Разве что улыбка на его бледно-голубом лице была уж слишком дикая:

— Ты видишь?

— Что именно? — скептически переспросил я.

— Вон там, за деревьями... — Шумов сгоряча двинулся в указанном направлении, но быстро осознал, что ходить по воде аки посуху у него пока еще не получается. Чертыхаясь, он выбрался на берег и, не снимая защитных чехлов, зашагал к какой-то одному ему известной цели. Я, положив багор на плечо, потащился следом.

— Тут же все кусты по берегу, — бормотал Шумов на ходу, — или бревна какие-то валяются... Подойти трудно! А там, — он снова ткнул куда-то рукой, — там, я видел, открытый такой кусочек есть... Там удобнее и подъехать, и подойти...

Вскоре он вправду вывел меня на участок берега, похожий на чрезвычайно замусоренный дикий пляж. Весь участок был длиною метров в пять-шесть, и со стороны лодочной станции его трудно было заметить.

— Видишь? — тихо спросил меня Шумов.

— Что? — не понял я и ринулся вперед, чтобы рассмотреть поближе что-то неизвестное, но Шумов оттолкнул меня назад и прошипел с неподдельной злобой:

— Ну куда же ты прешь! Все у тебя под ногами, ты же затопчешь...

Я посмотрел на серый песок у себя под ногами. Справа было черное пятно от давнего костра, слева — россыпь битого бутылочного стекла, едва прикрытая опавшими листьями. А впереди — чуть заметный след от автомобильных покрышек.

— Въехал? — спросил Шумов, и я не понял, про кого это он — про меня или про машину, которая здесь была. Я только подал Шумову руку и сказал:

— Позитивное пьянство — сильная штука.

— Значит, въехал, — сказал Шумов, пожимая холодными пальцами мою ладонь. — Раз въехал, так бери багор и иди вылавливай своего Мухина. Я тебе просто как на блюдечке все преподношу... — Он посмотрел мне в лицо и махнул рукой: — А-а-а... Чем ждать, пока ты решишься, проще самому все сделать!

Он выхватил у меня багор и стремительно кинулся к воде, вошел сначала по колено, потом почти по пояс...

Я испугался, что Шумов сгоряча забудет остановиться и уйдет под воду с головой, но сыщик в последний момент тормознул, взмахнул багром... И действительно ушел под воду с головой. Багор каким-то чудом оставался вертикально торчать над прудом.

Секунду спустя Шумов вынырнул обратно, что-то яростно вопя. Держась за багор, упертый в дно, он выпрямился, нашел меня взглядом и проорал, отплевываясь:

— Да поскользнулся, мать его!!! Не дно, а мусорная свалка! Камень под ногу попал! Здоровый такой, подонок...

Шумов запустил руку в воду, чтобы продемонстрировать виновника своего падения, но, когда рука снова показалась над водой, челюсть у меня отвисла, а у Шумова из другой руки выпал багор.

Потому что в левой руке Шумов держал за волосы человеческую голову.

 

4

— Надо было взять с собой две бутылки, — с сожалением заметил Шумов, сидя на коряге и стягивая с ноги резиновый чехол. — Кто ж знал, что найти в этом болоте мертвяка — такая тяжкая работа?

— Да мне, в принципе, не холодно, — сказал я, не став уточнять, что лихорадит меня действительно не от холода, а от шумовской находки, которая теперь лежала на пне в паре метров от меня. Кроме головы, ничего найти не удалось — прилив энтузиазма у Шумова сменился такой же глубокой апатией, а я, посмотрев на бледно-серый шар с волосами, бывший когда-то чьей-то головой, не мог заставить себя полезть в воду и вылавливать там все остальное. Ну не было у меня настроения.

— Да мне не для согрева бутылка нужна, — объяснил Шумов. — Мне бутылка нужна, чтобы тебе мозговой штурм устроить. Чтобы ты пришел в себя и узнал Мухина.

Я промолчал.

— Ты же вон до какого состояния раскис, — сокрушался Шумов. — Не можешь узнать старого приятеля! А принял бы — глядишь, и вспомнил...

— Мне надо два ящика водки выпить, чтобы принять ЭТО за голову Мухина, — упрямо сказал я. — ЭТО — не Мухин. Это черт знает кто.

— Ну как же не Мухин? Искали мы Мухина! А нашли не Мухина?! Да это у тебя бред!

— Это у тебя бред, — не согласился я. — Ты выжрал целую бутылку водки, и теперь у тебя все Мухины.

— Лично я Мухина не видел, — признался Шумов. — Поэтому ничего точно сказать не могу. А ты его видел. Поэтому ты его должен опознать. Вот тебе его голова. Ну?

Я через силу еще раз взглянул на серый шар на пне и отрицательно покачал головой.

— Тебя смущает, что на нем нет очков, — понял Шумов. — Вот оно в чем дело...

— Меня смущает, что у него нет огнестрельных ран в голове! — взорвался я. — Меня смущает, что Мухин был блондином, а этот почти лысый...

— Это у него в воде рыбы съели, — заявил Мухин.

— Волосы съели?

— Да, а что? Ты знаешь, какие тут рыбы? Они все, что угодно, сожрут! И волосы в том числе!

— Он просто не похож на Мухина, — устало проговорил я. — Не похож — и все.

— Конечно, полежал в воде, слегка раздулся... Черт, неужели и тут лажа? — задумчиво проговорил Шумов. Он разложил на коряге чехлы для просушки, подошел к голове и — к моему ужасу — взял ее в руки. Теперь со стороны Шумов напоминал принца Гамлета в сцене на кладбище. Не хватало только причитаний на тему «Бедный Йорик». Вместо этого Шумов выдал иной текст:

— А ведь это хорошо, что башка не мухинская. Ведь если у Мухина на шее болтался ключ от ячейки, то вот эта шея — а где ключ? Ключа мы не наблюдаем. И вряд ли он за что-то зацепился на оставшейся части тела. Нет, лучше будем считать, что это не Мухин... А кем же тогда будем его считать? Безымянной жертвой Тыквы? Покойся с миром, дорогой товарищ, — Шумов явно примеривался зашвырнуть голову обратно в пруд. — Быть может, от тебя был толк при жизни, но сейчас от тебя толку нет никакого...

— Это Америдис, — сказал я.

Шумов от неожиданности едва не уронил голову на песок.

— Кто-кто? — переспросил он. — Какой еще Америдис?

— Это такой финансовый деятель из Москвы, — пояснил я. — Он с неделю назад пропал, и его вся городская милиция ищет. И ФСБ. И еще из Москвы комиссия приехала.

— Вот ведь как удачно вышло! — сказал Шумов, по-новому разглядывая свою находку. — А там за его голову не объявили никакого вознаграждения? Именно за голову. Хотя если вознаграждение большое, то я могу поискать и другие недостающие фрагменты...

Внезапно он нахмурился и неодобрительно посмотрел на меня:

— А откуда ты знаешь, что это Америдис? Мухина ты не узнал, а какого-то Америдиса сразу признал? Родственник он тебе, что ли?

— Мухина я не узнал, потому что это не Мухин! А Америдиса я узнал, потому что фотографию его видел! И это — он! Подполковник Лисицын, которого в «Антилопе» позавчера убили, занимался делом Америдиса и показывал мне его фотографию! И Карабасу он показывал!

— Меня мало волнует, что показывал подполковник Лисицын человеку по имени Карабас, — язвительно отозвался Шумов. — Это их личное дело. Хотя... Если Лисицына убили за то, что он искал Америдиса, мне страшно представить нашу судьбу, потому что мы Америдиса нашли. Все-таки придется утопить этого товарища еще раз...

— ...и еще я разговаривал с оперативником после смерти Лисицына, — по инерции выкрикивал я Шумову. — И он мне тоже показывал фотографию! И говорил про особую примету...

— Особая примета? На голове? — засомневался Шумов. — Разве что татуировка за левым ухом. Больше на этой голове ничего примечательного нет... Да и татуировки, честно говоря, тоже нет.

— Там не татуировка, — торжественно сказал я. — Там бриллиант.

— За ухом? — Шумов прыснул. — Нет, это уже у тебя глюки начались от переохлаждения...

— Не за ухом. В зубе. В верхнем ряду спереди.

Наступила пауза, которую Шумов нарушил минуту спустя, тщательно осмотрев ротовую полость мертвеца:

— Знаешь, у Генриха, который юрист, есть один знакомый ювелир...

 

5

В начале второго мы сидели возле пруда в Молодежном парке и плевали в его черные воды. Потому что ничего другого нам делать не оставалось. Разговаривать тоже не хотелось. Я вспомнил, что завтра Тамара поедет на охоту в компании господина Тыквина, и мне захотелось, чтобы завтра с утра пошел снег, чтобы начался ураган, а может быть, даже случилось небольшое землетрясение в районе того охотничьего хозяйства, куда направится эта компания.

— Вот интересно... — нарушил молчание Шумов. Впрочем, ко мне конкретно он не обращался, так что я мог пропустить его слова мимо ушей. — Интересно, за что дают людям такие клички — Пистон и Циркач?

Мимо ушей.

— Ну а тебя, Саня, как в школе звали?

— Хохол, — нехотя произнес я. — Ну и что?

— Ничего. У тебя очень понятная кличка — раз Хохлов, значит, Хохол. А у Пистона же не Пистонов фамилия... Кто, кстати, из них был с Мухиным на зоне — Пистон или Циркач?

— Я уже говорил — не помню. Кто-то из них двоих. Какая разница? — пожал я плечами.

— Разница есть, — загадочно проговорил Шумов. — Ведь клички-то у них разные.

— Ну а тебя как звали в школе?

— Константин Сергеевич.

— Не ври. Какая у тебя была кличка?

— Только, чур, не смеяться...

— Больно надо. Ну?

— Меня звали Башка, — медленно произнес Шумов. — Ты обещал не смеяться!

Я в тот момент был далек от веселья. Я вспомнил про шумовскую находку, которая лежала на пне за нашими спинами, и поежился. Мне казалось, что мертвые глаза Америдиса смотрят на нас, а мертвые уши слушают... И вообще мне казалось, что нас тут с Шумовым не двое, а трое.

— Будто бы знали эти козлы, что в один прекрасный день в Молодежном парке я выловлю... — Шумов оглянулся и тяжко вздохнул. — Что-то у нас с тобой все разговоры заканчиваются одним и тем же.

— А о чем же еще думать?

— Думать? — Шумов закрыл глаза. — Думать, думать... Много о чем надо думать. Надо думать о том, что делать с этой головой. Надо думать о том, где же все-таки тело Мухина... Черт, уже голова заболела. Моя голова, а не товарища Америдиса. У него голова уже не болит, — с завистью сказал Шумов. — Вот ведь судьба у человека — в Москве обитал, бриллианты в зубы вставлял, а кончил как? В вонючем пруду за тысячу километров от Москвы. Да еще в расчлененном виде. И помогли ему эти бриллианты? Ни хера! Загремел вместе с бриллиантами в подводную братскую могилу! — Шумов внезапно замолчал. — В подводную братскую могилу. Как говорят эксперты, сюда сбрасывает своих мертвяков Тыква. И если мы находим здесь деталь от товарища Америдиса, это должно означать...

— Что Тыква убрал Америдиса! — вскочил я. — Только нам-то что с того?

— А ты думаешь, Америдиса ищет только милиция? Ты думаешь, у Америдиса нет влиятельных друзей, которые готовы в клочья порвать убийцу этого типа? Причем им не нужно будет устраивать судебное заседание, им не нужно будет заключение следствия. Вот, — Шумов показал на голову, — этого будет достаточно. Они порвут Тыкву на молекулы и... И это решит твои проблемы. А мои останутся со мной, потому что Треугольный все еще будет где-то бегать.

Шумов плюнул в воду и снова погрузился в тяжкие раздумья. Его мокрая голова для профилактики простуды была обмотана белым шарфом, что делало сыщика похожим на восточного мудреца в чалме, застывшего в размышлениях о вечных истинах. Лично я на звание мудреца не претендовал, но доказать, что я не идиот, было просто необходимо.

Я решительно вырвал из кармана заветную салфетку... И оказалось, что она намокла и превратилась в жалкий бесформенный комок, на котором не читались никакие мои тезисы. И я щелчком пальцев отправил бывшую салфетку в пруд.

Потом я сел рядом с Шумовым и попытался быть умным без шпаргалки. Чувства у меня были примерно такие же, как и в пятом классе, когда меня выставили на школьную линейку приветствовать спонсоров, а я потерял бумажку со словами.

— Я тут подумал... — сказал я. — В общем, пришло мне тут в голову...

— Это интересно, — отозвался Шумов, не отрывая глаз от пруда.

— Ведь, судя по кличке, Барыня — это такая сильная женщина.

— Культуристка?

— Не в этом смысле. В смысле, что она рулит кем-то. Возглавляет кого-то. Ты вот называешь Орлову «хозяйка»...

— Ну и что? — Шумов отвлекся от созерцания воды и с интересом посмотрел на меня.

— ...а кто-то называет ее Барыня. Ты же не можешь знать всего про ее дела. И, может быть, она действительно отправила Мухина спереть алмазы у Хруста. А Мухин переусердствовал и не просто спер алмазы, но еще и выпендрился — оставил записку. В смысле — не рыпайся, а то Барыня будет сердиться. А Хруст не испугался и взорвал лимузин. Так что Орлова на самом деле виновата, и никакое это не совпадение...

Шумов терпеливо ждал, пока я закончу, а мне показалось, что я слишком туманно выразился и суть моих слов ускользнула от Шумова. Поэтому я еще раз повторил:

— Орлова — это Барыня. Мухин работал на нее. Вот так... Это версия такая. Просто версия. Я не настаиваю...

Я вдруг с ужасом подумал — а что, если я прав? А Шумов повязан с Орловой, он жил в ее доме... И у него в кармане револьвер.

— Версия интересная, — изрек наконец Шумов. — Она пришла мне в голову сразу, как только ты рассказал про записку, которую оставил Мухин...

— Да? — разочарованно выдохнул я. — И что?

— Пока ничего, — пожал плечами Шумов. — Понимаешь, у меня нет иллюзий насчет Орловой. Может быть, она и есть Барыня. Может быть, по ее наводке Мухин увел у Хруста алмазы. Может быть. Доказательств у меня пока нет.

— Но ты ей все же не доверяешь?

— Знаешь, Саня, — вздохнул Шумов, — у меня кое-какой опыт по распутыванию всяких странных историй имеется... И вот какой вывод я сделал: я до сих пор живой, потому что не доверял никому. И сейчас я тоже не доверяю никому, а не только Орловой.

— Понятно... — сказал я, а потом сообразил: — Что, и мне тоже не доверяешь?

— А чем ты лучше других?

— Ну, тогда и я тебе не доверяю! — с мстительным удовольствием выпалил я.

— Твое законное право, — хладнокровно ответил Шумов.

 

6

Если Шумов что-нибудь и надумал в своей позе восточного мудреца, то мне он об этом не сказал. А я уже точно ничего не придумал, я хотел только убраться с наводящих тоску берегов черного пруда.

Багор Шумов припрятал в укромном месте и закидал листьями.

— На всякий случай, — пояснил он. — Вдруг Тыква еще кого-нибудь прибьет и сбросит сюда. А у нас все уже подготовлено... Хотя лучше бы все же познакомиться с каким-нибудь водолазом.

— А искать Мухина мы сюда не вернемся?

— Искать Мухина мы теперь будем по-другому, — решительно сказал Шумов, и я понял, что мудрец в белом шарфе, обмотанном вокруг головы, что-то все же надумал. В подробности он вдаваться не стал, а я не расспрашивал. И вообще — меня больше волновала не шумовская голова в шарфе, а голова гражданина Америдиса. Я настраивался на то, что повезу с озера маленький ключик на цепочке, а получилось совсем наоборот. Навыков транспортировки отрезанных голов у меня не было.

Шумов насладился моим растерянным видом, потом достал из спортивной сумки полиэтиленовый пакет и уложил туда мертвую голову так же спокойно, как если бы это был кочан капусты.

— Все твои проблемы из-за того, что думаешь об ЭТОМ как о голове человека, — пояснил Шумов, когда мы уж шагали в сторону автобусной остановки. — Но ведь человека-то уже нет. Значит, об ЭТОМ нужно думать как о неодушевленном предмете округлой формы. Впрочем, это не решает всех проблем, — добавил он.

— А что еще?

— Дело в том, что мы с тобой сейчас не очень похожи на двух интеллигентов, которые ездили на природу, чтобы почитать друг другу стихи.

Я посмотрел на Шумова и согласно кивнул. Шумов посмотрел на меня и скорчил рожу, которая должна была означать: «У самого еще почище!»

— А значит, — голос Шумова становился тише по мере того, как мы подходили к шоссе, — любой любопытный мент имеет основание тормознуть нас и поинтересоваться нашими личностями. У тебя есть с собой документы?

— Нет, — сказал я, мысленно матеря себя за несообразительность.

— У меня документов на пять человек, — похвастался Шумов. — Но там везде только мои фотокарточки. И все они просроченные, как вчера выяснилось. Но это все фигня по сравнению с тем, что любопытство мента может довести его до осмотра сумки. Будет очень трудно потом доказать, что это не мы отделили голову от тела.

— Можно сказать, что мы ее нашли. И несем в милицию, — предложил я. — Что плохого?

— Ты можешь это сказать, — разрешил Шумов. — Но лично я в этот момент рвану что есть сил. И оборачиваться не буду.

Мы проехали примерно половину обратного пути, когда я вдруг понял, что голова господина Америдиса слегка попахивает.

— Спокойно, — прошептал Шумов. — Делай лицо человека, уверенного в завтрашнем дне, тогда никто не подумает, что воняет от тебя.

— Может, ты возьмешь сумку и будешь делать лицо, уверенное в завтрашнем дне? У тебя ведь опыта побольше...

— Конечно, — снисходительно бросил мне Шумов и поставил сумку себе на колени. Остаток пути он безмятежно улыбался, смотрел в окно и даже тихонько насвистывал что-то оптимистическое. Зато, как только мы вылезли из автобуса, Шумов немедленно вручил сумку мне и вдохновляюще проговорил:

— Дальше сам тащи, а то я сейчас блевану...

Предварительно мы договорились, что пока спрячем голову в багажнике мухинского «Форда».

— Ну раз уж мы храним всякую подозрительную дрянь в этом гараже, пусть и голова за компанию хранится, — сказал Шумов. — Машина, ствол, мобильник, шмотки мухинские... Голова, правда, не его, но из его пруда. Интересно, вот эта компания, которой ты бабки платишь за пользование боксом, она холодильники не предоставляет? А то ведь провоняет все...

А я как раз припомнил, что должен заплатить сторожу еще за сколько-то там дней. Шумов плелся позади меня, я свободной рукой нащупывал в кармане купюры, и в этот момент дорогу перегородила черная «Волга». Причем не просто выехала, а именно перегородила — водитель поставил машину поперек дороги и заглушил мотор.

Я почуял неладное, когда из «Волги» вылезли двое широкоплечих парней с короткими стрижками. Они ничего не говорили, они просто встали возле машины, но мне этого было достаточно, чтобы я решил не идти в гараж. Я решил пойти куда-нибудь в другое место.

Я развернулся на сто восемьдесят градусов и тут обнаружил сразу две вещи: во-первых, Шумова в поле моего зрения не было, как будто бы он испарился; во-вторых, там, где только что был Шумов, стояла белая «Дэу». И там сидели как будто родные братья той парочки, что прикатила на «Волге».

Теоретически я мог полезть в драку с четырьмя громилами. Практически это было совершенно бесперспективное занятие. Да и не зажили еще все болячки, что я получил во время драки у забора орловской дачи.

Поэтому я бросил сумку наземь и поднял руки вверх.

— Нихт шиссен! — заорал я, надеясь, что кто-нибудь все же услышит или увидит ту жуткую расправу, которой меня сейчас подвергнут стриженые головорезы. — Их бин капитулирен! Гитлер капут!!!

На этом мое выступление закончилось. Меня подхватили под руки и потащили к «Дэу». Про сумку, кажется, тоже не забыли.

На заднем сиденье «Дэу», куда меня втолкнули, уже сидел какой-то человек. И он сказал мне укоризненно:

— Ну что ты орешь как резаный? Пора бы уже стать посерьезнее...

Я узнал его по одной этой фразе, даже если бы при этом лицо его было закрыто сварочной маской. Этот человек приходился мне дядей. Его звали Кирилл, и все вместе это сокращенно называлось ДК.

— Как здоровье Тамары? — спросил ДК. — Ты ведь заботишься о ее здоровье?

 

1

— Да, — сказал я, настороженно поглядывая на ДК. — Конечно, я забочусь о ее здоровье.

Все это было слишком странно. Даже если предположить — безумная идея! — что ДК соскучился по племяннику и решил немедленно его, то есть меня, повидать... К чему весь этот пафос с черными «Волгами» и перегораживанием дороги? Это было похоже не на встречу родственников после краткой размолвки, это было похоже на засаду.

— Насколько хорошо ты о ней заботишься? — ДК не давал мне собраться с мыслями и обдумать мое нынешнее положение. И все эти его вопросы, они были лишь подготовкой к чему-то большему, за ними крылось что-то... О чем я мог не догадываться.

— У нее все нормально, — сказал я, следя за реакцией ДК. Кажется, он проглотил.

— Да? А то я что-то не могу ей дозвониться последние пару дней, — сказал ДК, впрочем, это было сказано как будто без подтекста. Кажется, это значило только то, что и было произнесено вслух.

— Она поехала за город, — сказал я. Ведь охота — это за городом. Так что я не соврал.

— За город. Угу, — сказал ДК. — То есть тогда все прошло нормально?

Этого вопроса я не понял.

— Тогда — это когда?

— Когда тебя подставили с алмазами и Тамару взяли какие-то дегенераты. В заложницы, — поморщился ДК, показывая, как противна ему сама мысль о том, что с Тамарой могло случиться такое. А мне была противна моя собственная уверенность, что ДК не в курсе моих последних «подвигов». Оказалось, что эта уверенность не стоит и выеденного яйца. И стоило ожидать заслуженной выволочки. По полной программе.

— Так ты знал об этом? — уныло пробормотал я, не глядя в сторону ДК.

— Естественно. Тамара мне позвонила.

— Как это?! — подпрыгнул я.

— По телефону, — криво улыбнулся ДК. А вся эта манипуляция с улыбкой означала: «Ну ты и придурок!» — Она мне позвонила тем же вечером. Ты же понимаешь, Саша, она не могла всерьез рассчитывать, что ты сумеешь ее вытащить. Она хотела получить настоящую помощь. Поэтому она упросила тех людей дать ей возможность позвонить. Ей разрешили сделать один звонок. И она позвонила мне. — ДК снова состроил отвратительную улыбку. — Не тебе.

— Я рад за тебя, — процедил я сквозь зубы. Бедняга Тыква, он не знал, что у него есть еще один соперник, куда более опасный, чем я. — Ну и что же ты сделал, когда Тамара тебе позвонила?

— Я постарался найти того ублюдка, из-за которого Тамара влипла в эти неприятности.

— Ты имеешь в виду меня?

— Ценю твой самокритичный юмор, — кивнул ДК. — Нет, я имею в виду человека по фамилии Мухин. На счастье, он был в сфере интересов моих знакомых.

— Что, Мухина пасла ФСБ? — недоверчиво поинтересовался я.

— Его пасли мои знакомые, — уклончиво ответил ДК. — Даже не пасли, а так... Имели представление о его маршрутах. Они сообщили об этих маршрутах мне, а я организовал небольшую утечку информации. Или ты уже забыл про тот звонок?

— Про звонок я не забыл. Но это был не твой голос...

— Еще бы. Черную работу делают другие люди.

— Черная работа — это и еще те двое убийц, которые добрались до Мухина в доме на Пушкинской? В доме его сестры?

— Подробности — это не мое хобби, — равнодушно проговорил ДК. — Тебе в любом случае должно было быть приятно попасть на все готовенькое: еще теплый Мухин и его деньги. Все, что от тебя требовалось добыть.

— Кхм, — осторожно кашлянул я. — Маленькая деталь: денег там не было. Мухин с пулей в башке был, а денег не было.

— Ну что ж, — вздохнул ДК. — Значит, ты приехал слишком поздно. Я не господь бог, в конце концов. Я создал тебе ситуацию, а то, что ты ею не воспользовался...

— Что значит — создал ситуацию? Мне ведь нужен был не труп Мухина, мне нужны были алмазы. Ты мог попросить своих людей не убивать его до моего прихода? Мухин вроде бы сложил свои деньги в камеру хранения, так я бы расспросил его...

— Камера хранения — это уже подробности. А подробности — не мое хобби. Я не обещал тебе, что подам тебе деньги Мухина на блюдечке. И кстати, мои люди его не убивали.

— А как же?

— Как обычно. Тебе организовали утечку информации, чтобы ты подъехал в нужное место в нужное время. Другим людям тоже организовали утечку информации. Людям, которые хотели вышибить Мухину мозги. Они приехали чуть пораньше тебя. Кто они такие, откуда, сколько их было, взяли они деньги или нет — я не знаю. И знать не хочу. У тебя был шанс, Саша, и ты его бездарно проворонил. Ты не нашел мухинские деньги, и это значит, что Тамара по-прежнему у этих бандитов, так?

— Так, — признался я.

— А что же ты мне тут заливал про поездку за город? — с презрением посмотрел на меня ДК. — Ты все еще как пятнадцатилетний пацан! Ты врешь как...

— Она на самом деле уехала за город. Главный из этих бандитов положил на Тамару глаз и развлекает ее по мере возможностей. Сегодня они должны были поехать на охоту.

ДК некоторое время молчал, постукивая пальцем по спинке переднего сиденья. Потом оцепенение прошло, и он слегка изменившимся голосом проговорил:

— Что ж... По крайней мере, ее жизнь сейчас вне опасности. Но это не твоя заслуга, Саша...

Судя по всему, он хотел обрушиться на меня с длинным и нудным обвинительным заключением, припомнив все мои прегрешения с пятнадцатилетнего возраста, но тут дверца «Дэу» открылась и в машину заглянула квадратная будка с маленькими растерянными глазками:

— Посмотрите вот сюда...

Посмотреть предлагали ДК. Посмотреть ему предлагали на содержимое шумовской спортивной сумки. А точнее — на голову господина Америдиса.

— Это было у него, — уточнила квадратная будка, кивнув на меня. Чтобы ДК не подумал, что сумку с человеческой головой нашли на дороге.

— Черт, — вырвалось у ДК. Я редко видел своего дядю удивленным. Во всяком случае, удивление крайне редко отражалось на его лице — чем-чем, а своими мышцами ДК умел управлять.

Но сейчас он был не то чтобы удивлен. Мне показалось, что ДК потрясен. И что он сейчас то ли упадет в обморок, то ли начнет молиться.

Наверное, это неправильно, но у меня появилось чувство глубокого искреннего удовлетворения из-за того, что раз в жизни я довел ДК до такого состояния.

 

2

ДК сделал легкое движение рукой, и квадратная будка исчезла из поля зрения. Исчезла вместе со спортивной сумкой и вместе с головой Америдиса. Для глубоко семейного разговора, который собирался начать ДК, лишние люди были не нужны.

Я предполагал, что начало будет такое: «Ну и когда ты станешь, наконец, взрослым человеком?! Когда ты перестанешь таскать в сумках всякую дрянь? Когда ты, наконец, займешься настоящим делом?! Ты ведь даже о своей девушке позаботиться толком не можешь!» Хотя нет. ДК не назвал бы Тамару моей девушкой. Потому что он не считал ее моей девушкой. Для него это был открытый вопрос.

Но все пошло немного иначе.

— Где ты это взял? — холодно поинтересовался ДК. Ответ был универсальный, одинаково годящийся для любых оправданий, были ли в сумке наркотики, порножурналы или части тела.

— Нашел, — сказал я, стараясь не нервничать. Чего нервничать? Это же мой родной дядя. Что он мне может сделать? Ну разве что отстегнет свой протез да этим протезом врежет мне по морде. И то скорее всего ДК пожалеет. Протез, а не меня. В военное училище он меня уже не сдаст, как сдал однажды. Возраст у меня уже не тот. Я взрослый человек, свободный в своих поступках. Хочу — и работаю вышибалой в кабаке. Хочу — и ношу чужие головы в сумках.

— Это ты нашел, — утвердительно произнес ДК. — Ну а что ты искал? Ты искал именно это?

Интуиция, в отсутствии которой недавно упрекал меня Шумов, вдруг стала настойчиво стучаться в мой череп. Она подсказывала, что от мертвой башки нужно открещиваться со всей силой.

— Нет, — сказал я. — Искал я совсем другое. Искал я тело Мухина. Того самого.

— Нашел ты это тело?

— Нет, — печально вздохнул я. — Нашел только вот эту голову. Мухина не нашел.

— И ты знаешь, что это за голова?

Интуиция просто заверещала в моей голове, предупреждая о ловушке.

— Понятия не имею, — сказал я. — Просто нашел.

Как мне показалось, ДК вздохнул с облегчением.

— Ну, допустим, — сказал он. — И куда же ты направлялся с таким грузом в сумке?

— В милицию, — сказал я с улыбкой уверенного в своей правоте идиота. — Куда же еще?

— Действительно, — согласился ДК. — Но, учитывая твою потрясающую способность влипать во всяческие неприятности, лучше туда все же не ходить. Я сам все улажу.

Это уже было что-то новенькое. ДК собирался что-то за меня улаживать. Он не читал мне нотаций по поводу моей затянувшейся инфантильности, он не говорил, что настоящий мужчина должен все делать сам, и в первую очередь сам должен решать свои проблемы. Что-то тут было не то.

— Как уладишь? — спросил я простодушно.

— Ты же знаешь, у меня есть связи. В разных местах. Я ничего не скажу про тебя, я просто покажу им голову и скажу, где она была найдена. Кстати, где она была найдена?

— В пруду в Молодежном парке, — честно признался я.

— Видимо, недалеко от берега, — предположил ДК. Я согласно кивнул. ДК насупился. Уж не знаю, что ему не понравилось — то ли пруд в Молодежном парке, то ли лежащая неподалеку от берега голова... Но моей вины в этом во всем не было, так что я не стал напрягаться.

— А ты знаешь человека, который... которому... — ДК явно разволновался. Еще одна странная вещь. Разве что покойный Америдис был его близким другом? В чем я лично сомневаюсь...

— Который раньше носил эту голову? — любезно помог я дяде сформулировать вопрос. ДК посмотрел на меня, как на генетического урода, но тем не менее кивнул:

— Вот именно, который раньше носил. Эту голову.

— Нет, понятия не имею. Раньше мы не встречались...

— Вот и хорошо! — вырвалось у ДК. — Вот и замечательно. Значит, мы договоримся так — я пристраиваю эту голову, то есть передаю ее в компетентные органы. И они делают все, что положено делать в таких случаях. А ты просто идешь домой и просто молчишь обо всем.

— Обо всем? Что значит — обо всем? — уточнил я, подозревая, что у меня и у ДК были разные понятия, что такое «все».

— О голове, о том, что ты ее нашел. А также о Мухине, о Пушкинской улице и о том, что ты видел на Пушкинской улице в ту ночь. И главное — посиди пару-тройку дней дома. Не ходи больше ни на какие пруды, ни в какие клубы...

— А Тамара? Как же Тамара? Я не могу сидеть дома, кто знает, что сделают с ней... Мне нужно искать мухинские деньги.

Конечно, честнее было бы сказать, что меня пустят на фарш, если я не найду мухинские деньги. И что мне могут запросто засунуть пивную бутылку в задницу громилы Треугольного-Хруста, если я буду сидеть дома сложа руки. Однако у меня были большие сомнения, что для ДК все это имеет какое-то значение. А вот ради Тамары он мог на что-то расстараться...

Но ДК меня раскусил. То есть, может, он и не раскусывал меня специально, но зато он очень внимательно меня слушал.

— Если ее берут с собой на охоту, я не думаю, что ей что-то угрожает. Так что не бери в голову. Расслабься. Если ее не убили за прошедшие дни, теперь ее уж точно не убьют.

— А вдруг...

— Дома! — властно сказал ДК тоном, которым обычно говорят: «Руки за голову!» — Ты сидишь дома! И никуда больше не высовываешься. А все эти проблемы из-за Мухина... Я сниму тебя с крючка.

— Что?! — я едва не разразился истерическим смехом, но боюсь, что тогда бы ДК точно отстегнул протез и провел бы со мной сеанс воспитательной работы. — Как это — снимешь с крючка? Там чемодан алмазов и двести тысяч баксов! Как это ты меня снимешь с крючка?!

— Ну, я же не спрашиваю, как ты собирался возвращать чемодан алмазов и двести тысяч баксов, — усмехнулся ДК. — Мне кажется, это уж совсем невероятная вещь. А я... Я говорю тебе, что сниму с крючка, — это значит, что я сниму тебя с крючка. Сделаю тебе подарок.

Тут я впервые с начала разговора поднял глаза и посмотрел в темные холодные значки ДК, чем-то похожие цветом на воды пруда в Молодежном парке. И еще кое-что их роднило: никто не знал, сколько трупов лежит на дне пруда, но никто, и я в том числе, не знал, что таят зрачки моего любящего дяди Кирилла. Сколько трупов они уже видели, и сколько трупов они еще увидят — это вопрос, который не имеет ответа.

— Если ты думаешь, что эти четыре лба... — мотнул я головой в сторону маячивших за окном «Дэу» мордоворотов, — то у Тыквы гораздо больше людей.

— Значит, его зовут Тыква, — сделал вывод ДК. — Больше мне ничего и не нужно.

— А еще есть такой Треугольный, — прорвало меня, и я почувствовал себя гнусной ябедой. — Его еще зовут Хруст. Он тоже ко мне претензии имеет, потому что я пару раз его ребятам морды набил. И еще ему мухинское тело нужно.

Я не стал упоминать про роль Константина Сергеевича Шумова в разбивании этих морд, и тем более я не стал упоминать, что однажды была разбита не морда, а череп, что привело к ночному полету заботливо упакованного тела с моей лоджии вниз. К чему такие подробности...

— Хруст, — задумчиво повторил ДК. — Вот развелось бандитов, понимаешь...

— Ты с ним тоже разберешься? — с надеждой поинтересовался я. Странное дело — чувствовать себя крутым парнем, конечно, здорово, но еще здоровее, когда кто-нибудь другой разберется со всеми твоими врагами. Я побыл крутым парнем дня три от силы и уже устал, так что ДК перегородил мне дорогу очень вовремя. Глядя на его чеканный профиль, короткую стрижку и чуть посеребренные сединой виски, я все больше становился уверен, что ДК может разобраться и с Тыквой, и с Хрустом.

ДК посмотрел на меня, помятого и утомленного блужданиями вокруг пруда, и решил меня не разочаровывать.

— Да, — сказал он. — Я разберусь.

Я облегченно вздохнул и взялся за ручку дверцы:

— Все, я могу идти домой и отсиживаться?

— Еще один момент, — сказал ДК. — Тот парень, что шел позади тебя, а потом так резко сделал ноги... Кто это?

— Это... — напряг я изрядно поистощившийся интеллект. — Это мой сосед. У него тоже здесь гараж, вот он и увязался.

— А чего же он рванул наутек?

— Еще бы тут не рвануть — ты же с таким пафосом появился! Машины с двух сторон, громилы эти... Он, наверное, решил, что это какие-то бандиты. Вот и рванул.

— Ну а ты тогда чего не рванул? — сыронизировал ДК. — Или в тебе сработал родственный инстинкт и ты почуял родную душу? Знаешь, мне кажется, что причина в другом.

— В чем?

— Ты просто протормозил, — с удовольствием вынес свой приговор ДК. — У тебя запоздалая реакция.

— Наверное, — согласился я. — Теперь-то мне можно идти домой на отсидку?

— Иди, — разрешил ДК, но, когда я вылез из «Дэу», он не удержался и бросил мне на прощание еще одну ласковую фразочку. Очень характерную для ДК. Он сказал: — Это тебе не в карты жульничать!

Кто бы спорил.

 

3

Сосед со второго этажа, регулярно промышлявший сбором пустой стеклотары, готовился к выходу на очередную охоту, когда я поманил его к себе и поинтересовался:

— Это что еще за?..

Сосед сосредоточенно посмотрел на огороженный веревочками участок нашего двора, почесал в затылке и наконец выдал результат усиленных воспоминаний:

— Это... Так это... Так это милиция вчера приезжала.

— На кой? — спросил я, стараясь выглядеть беззаботным.

— Это... Так ведь... Так ведь убили там кого-то.

— Там? — показал я на веревочки.

— Ага, — подтвердил сосед. — Аккурат в кустиках. Незнакомый какой-то мужик. Мне его показывали, так я не признал. Всем показывали, никто не признал. Тебе разве не показывали?

— Меня дома не было. На рыбалку ездил.

— Ага, — сказал сосед, потом в его мозгу что-то сработало, и в глазах зажегся огонек недоверия. — На рыбалку? А че, без удочек ездил?

— Дядины удочки были, — сказал я и, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, добавил: — И рыбу у него оставил.

— А посуду? — с трагическим надрывом спросил сосед. — А посуду — тоже дяде?

— Тоже, — признался я. — Но в следующий раз — обязательно тебе привезу посуду.

Сосед проворчал что-то насчет несбывающихся обещаний, которые дают все, кому не лень. Между тем из кустов возле огороженного участка возник Константин Сергеевич Шумов, на лице которого не читалось не то чтобы угрызений совести, там вообще ничего не читалось. Шумов был невозмутим, как сфинкс, и одновременно невинен, как младенец. Сочетание этих двух качеств придавало его лицу легкий налет идиотизма, но не мне было в этом его упрекать.

— Глянь, — прошептал сосед, оборачиваясь в сторону Шумова. — Это мент переодетый. Они тут со вчерашнего дня шастают. Пойду-ка я отсюда, пожалуй. А то еще докопаются, где моя лицензия на сбор бутылок...

Сосед поправил на плече пустой рюкзак и энергично зашагал в сторону парка культуры и отдыха. Собирать урожай.

— Народ говорит про тебя, что ты переодетый мент, — сообщил я Шумову, когда тот окончательно выбрался из кустов и подошел к подъезду. — А народ зря не скажет.

— Я не обиделся, — ответил Шумов. — Меня и похуже обзывали. Ну, теперь, может, объяснишь мне, что это было? Там, возле гаражей?

— Это когда у тебя так здорово сработала интуиция?

— Точно, — согласился Шумов.

— Она мне тоже в голову стукнула, но уже попозже... — похвастался я, но Шумов сурово оборвал:

— Интуиция не должна быть в голове, она должна быть в пятках, в коленках или в заднице. А до головы пока дойдет, — Шумов махнул рукой. — Я вообще не понимаю, как ты до сих пор жив с такой интуицией.

— Едва-едва. Хотя на этот раз интуиция мне не была нужна, потому что это был мой дядя.

— М-м-м? — заинтересовался Шумов. — А кто у нас дядя? Премьер-министр?

— Пенсионер.

— Премьер-министр на пенсии? Да, им, кажется, сохраняют охрану пожизненно.

— Он был в спецслужбах. Потерял руку. Ушел на пенсию, — коротко отрапортовал я, однако Шумова мои слова не удовлетворили. — Иногда от скуки он любит прокатиться по городу в компании таких же пенсионеров и устроить засаду на кого-нибудь. Например, на родного племянника.

— Где моя сумка, племянник? Ты положил ее в гараж, я надеюсь?

— Надежда умирает последней, — сказал я, посмотрел в глаза Шумову и добавил более конкретно: — Твоя только что сдохла. Дядя забрал сумку. Вместе со всем, что там было.

— То есть плакали наши надежды на влиятельных дружков Америдиса, — сделал безошибочный вывод Шумов. — Мама-мама, почему ты родила меня таким умным? Почему мне так трудно общаться с другими людьми? И почему эти другие люди так легко разбрасываются тем, что мне с таким трудом достается? Через два часа у Карабаса, — заключил он.

— А?.. — я непонимающе уставился на Шумова.

— Через два часа. В «Золотой Антилопе». Встречаемся — ты и я. Все понятно или оформить официальное приглашение?

— Я не могу через два часа, — сказал я, виновато поглядывая на забрызганные грязью шумовские ботинки. — Дядя сказал, чтобы я два-три дня сидел дома и не высовывался. Он сказал, что разберется с Тыквой и Хрустом, но я должен сидеть дома. Поэтому через два часа...

— Я убью Карабаса, если тебя не будет через два часа. И напишу рядом с трупом: «Это сделал Хохлов». Судя по твоей дурацкой улыбке, убийству Карабаса ты будешь только рад. Тогда мне придется изнасиловать Карабаса и написать рядом тот же текст. Что, уже не улыбаешься?

— Я плачу. А если серьезно, то что изменится через два часа? И зачем куда-то переться, если можно подняться ко мне и там все обговорить?

— Мало того, что у тебя ослабленная интуиция, — скорбно констатировал Шумов. — У тебя еще и склероз. Кто мне только что сообщил, что его дядя зарабатывал свою пенсию в спецслужбах?

— Ну и что?

— Ты приболел головой не на шутку. Я собирался позвонить от тебя Гарику, но теперь я поищу более безопасное место для этого. И тебе советую то же самое.

— Мне тоже позвонить Гарику?

— Ох, мама, — вздохнул Шумов. — Запомни хотя бы одно: через два часа. У Карабаса.

И его как ветром сдуло. Я устало потащился домой, чувствуя, как у меня ноют кости и, кажется, начинается насморк, заработанный на берегах злосчастного пруда. Больше всего меня убивало то, что отлежаться сегодня не удастся, придется снова куда-то и зачем-то тащиться... А зачем — непонятно, ведь ДК обещал разобраться со всеми моими проблемами. Значит, можно плюнуть на шумовские угрозы, залезть под одеяло и спать, спать, спать... А Шумов пусть сам решает свои проблемы. Не могу же я надрываться за всех...

Хотя если вдуматься, то проблемы у Шумова начались после того, как я к нему обратился за помощью. Но ведь это если вдуматься. А ведь можно и не вдумываться. И это будет так легко и просто...

Я с наслаждением стянул с себя ботинки, бросил в ванную мокрые шерстяные носки, туда же полетела и остальная одежда, от которой как будто веяло прудом в Молодежном парке и прочими трупными ассоциациями.

В дверь позвонили. Это мог быть кто угодно, даже Хруст собственной персоной, но я открыл, потому что, если не открывать, они так и будут трезвонить, а я сейчас залягу спать... Только вот выпровожу этих двоих мужиков.

— РОВД Центральное, — сказал один мужик и назвал свою фамилию. Другой мужик тоже назвал свою фамилию. Фамилии у них были разные, это я помню. А какие — не помню. Я хотел спать, а не запоминать фамилии.

— Ваша фамилия Хохлов?

Свою-то фамилию я еще помнил, поэтому кивнул.

— Мы опрашиваем всех жильцов вашего дома по поводу убийства. Под окнами нашли труп. Вы в курсе?

— Сосед рассказал сейчас, — вяло отозвался я. — Там в кустах лежал, да?

— Да. Скажите, где вы были вчера рано утром? С пяти до восьми часов утра.

— На рыбалке, — сказал я, приваливаясь к косяку, чтобы не рухнуть на ментов. — Вот только сейчас приехал. Устал как собака... — только тут я заметил, что из одежды на мне одни лишь трусы. Наверное, это сочеталось со словами «устал как собака», поэтому гости про трусы ничего не спросили. Они спросили о другом:

— То есть вас тогда не было дома?

— Не-а, — заявил я. Не очень решительно, правда, ну так ведь я только с рыбалки.

— Кто это может подтвердить?

— Мой дядя, — сказал я. Раз уж ДК взялся меня спасать, пусть пашет по полной программе.

Они записали все сведения про моего дядю, а потом поинтересовались местом моей работы.

— Чудное место, — сказал я. — Называется «Золотая Антилопа». Я там бдю за безопасностью.

— Это где подполковника милиции недавно убили? — показал осведомленность один из гостей. — Классно ты бдишь, если у вас там такое происходит...

— Имеете право жаловаться, — сказал я. — У нас и жалобная книга есть...

Я так и не понял, то ли я сам от усталости сполз на пол, то ли кто-то из этих двоих мне подсобил. А какая разница? Я закрыл дверь и пополз к дивану.

И это была одна из немногих вещей, удавшихся мне за весь долгий день, — я дополз до цели.

 

4

В телефонной трубке меня ждал жеманный женский голос, так что поначалу я решил, что это служба «Секс по телефону» ошиблась номером. Впрочем, сексом тут и не пахло.

— Ваша фамилия Хохлов? — спросила женщина с лениво-капризной интонацией, будто бы она расслаблялась только что в джакузи, и лишь страшная необходимость заставила ее променять это блаженство на сомнительное счастье общения со мной.

— Хохлов, — сказал я, еле сдерживая раздражение, потому что я был вытащен звонком пусть не из джакузи, однако для меня и диван был блаженством. — Что вам?

— Это звонят по поводу Тамары Олеговны Локтевой... Она оставила нам ваш телефон, на случай если вдруг понадобится ее срочно найти.

— У меня ее нет, и вообще это большое свинство с ее стороны давать мой телефон... А «нам» — это кому?

— Тамара Олеговна последнее время работала в нашем агентстве по продаже недвижимости... Ее уже несколько дней нет на работе, и мы хотели бы знать...

— Понятия не имею, где ее носит. А вы ее уже уволили?

— Пока нет, но к этому дело идет... Если вы вдруг с ней пересечетесь, то скажите, чтобы она позвонила в офис. И чтобы обязательно вернула ключи от квартиры...

— Какие еще ключи?

— Она брала ключи от квартиры, которую показывала клиенту. Пятикомнатная квартира, улица Чайковского, сорок два. Пусть обязательно вернет...

— Ага, — сказал я и повесил трубку. Вот как вернется с охоты... И если я с ней пересекусь. А как с ней пересекусь?

Она у Тыквы под крылышком, а я туда не полезу ни за какие коврижки. Тем более что ДК велел сидеть дома. Сидеть или лежать? Лучше уж лежать, решил я и поторопился занять прежнюю расслабленную позицию на диване, надежно замаскировавшись одеялом. Оставалось пролежать так еще двое-трое суток, чтобы потом с радостью узнать, что Тыкве и Хрусту начистили физиономии, что я больше никому ничего не должен, что Тамара...

А что Тамара? Если ДК с помощью своих старых связей размажет Тыкву по стенке и отберет у него Тамару, то... Во-первых, я узнаю об этом последним, если буду и дальше скрываться под одеялом. Во-вторых, получится, что ДК получит Тамару совершенно заслуженно — ради нее он будет надрываться, выясняя отношения с Тыквой. А я опять-таки буду лежать под одеялом. И в конце концов ДК мне снисходительно бросит:

— Это тебе не в карты играть!

И тут до меня доперло. Это ДК мне специально сказал — сиди дома и не высовывайся. Пока я буду сидеть дома, он сделает все, чтобы обаять и расположить к себе Тамару. Он будет вроде воина-победителя: я злодея погубил, я тебя освободил и так далее. Ну а мне крыть будет нечем.

Точно — я же сразу понял, что здесь липа. Как это вдруг ДК по собственной инициативе бросится меня выпутывать из этой истории? Да ни в жизнь! Не в его это правилах! Значит, действует он не мне на пользу, а себе, тешит свою предпенсионную страсть. Вот еще извращенец! Сидел бы на даче, дышал свежим воздухом да подстригал газон. И составлял аналитические обзоры по ситуации в регионе — кажется, за это ему платят. Нет, седина в бороду, бес в ребро. Понесся ДК по кочкам сражаться за Тамарино сердце.

Я решительно сбросил одеяло на пол. Надо же, чуть не попался на удочку ДК! Значит, нужно его опередить... И что? Да все то же. Где труп Мухина с золотым ключиком на шее? Будет этот ключик, будут чемоданы с мухинскими сокровищами, будет и Тамара. И хрен всяким пенсионерам на «Дэу». Каких-то мордоворотов с собой таскает...

Пока я собирался, в голове еще раз прокручивалось все, что я знал и помнил о Мухине. «Золотая Антилопа», потом «Белый Кролик», потом Пушкинская, второй этаж. Потом «Форд», заднее сиденье. Потом...

Я вспомнил, как Мухин наполовину свешивался из машины и как другой человек наполовину залез в машину. А я этого человека лупил пистолетом по морде. Потом я выкинул из «Форда» сначала одного, потом другого. Я еще тогда подумал — а не прибил ли я Олега случайно? Оказалось — нет. Оказалось, череп у Олега прочный. А раз так, то получается, что Олег чуть ли не последним видел труп Мухина. Он же на него упал. И какое-то время они тихо и мирно по-соседски рядышком лежали на асфальте, пока тыквинская кодла любовалась моим автопробегом по пересеченной местности.

Стало быть, Олег. Я вспомнил «Белый Кролик», отдельный кабинет и Олега, одетого в черный костюм и порывающегося то и дело сунуть руку за пазуху, к стволу. Тогда он мне показался очень крутым.

Ну так ведь все кажутся крутыми, пока не дашь им пистолетом по башке. И если Олега прижать в темном месте к холодной стенке (ствол направлен между глаз), то с ним наверняка можно будет поговорить на самые разнообразные темы.

Я позвонил в «Антилопу» и попросил передать Шумову, что я задержусь. На некоторое время. На время, достаточное для беседы двух мужчин в темном месте.

 

5

Примерно через час после этого звонка я стоял в темном переулке, настолько темном, что лица Олега, стоявшего в метре от меня, невозможно было разглядеть. И если бы я не знал на сто процентов, что это Олег, то сломал бы голову в бесплодных догадках — вот такая там была темнота.

Олег был на месте, темноты хватало, стенка была холодная до жути — так что мой план почти удался. Почти — потому что ствол был у Олега. И это между моих глаз он был направлен. Мелочь, но неприятно.

Мой пистолет, а точнее, пистолет Мухина, тот самый, которым я так нещадно бил по лбу Олега на Пушкинской, теперь лежал у Олега в кармане. Вот так все печально сложилось, хотя поначалу у меня получалось неплохо.

Я сначала позвонил по телефону, который дал мне Тыквин, и пьяным голосом спросил, где сейчас Олег. К счастью, ответил мне не сам Тыква, кто-то из его людей голосом не менее пьяным, чем мой.

— Он, кажись, в «Ультре» сидит, — проинформировал меня голос в трубке. — Квасит. Может, передать чего?

— А Тыква с ним? — уточнил я.

— Нет, шефа нет. Вчера уехал на охоту, еще не возвращался, — добавил голос. — Так, может, передать чего?

— Наилучшие пожелания, — сказал я и повесил трубку.

Если Олег без Тыквы, это значит, что он один или почти один. Если он квасит, это значит, что он расслаблен и не готов к моему появлению. Лучшего момента для теплой беседы не придумать.

«Ультра» был один из самых дорогих кабаков в городе, так что охраннику на входе пришлось всучить двадцать баксов только за то, чтобы тот позвал Олега.

— Пусть к стоянке подойдет, — попросил я. Но сам-то я торчать на стоянке не собирался, я спрятался в переулке рядом с грудой картонных коробок, вынесенных из «Ультры». Я сжимал пистолет в кармане куртки и ждал Олега, чтобы подкрасться к нему со спины, ткнуть стволом в спину и властно скомандовать: «Будешь делать то, что я скажу! И без шума!»

Ну откуда же я мог знать, что Олег выйдет не из главных дверей, а с черного хода. А черный ход находился как раз за той грудой картонных коробок. В результате я вдруг почувствовал твердый предмет между лопаток и знакомый до омерзения голос:

— Не дергаться! Будешь делать то, что я скажу! И без шума!

Олег забрал у меня пистолет, потом велел мне прислониться к стене, не опуская рук. Щелкнув на миг фонариком, он осветил мое лицо и изумленно присвистнул:

— Ну ни фига себе! Сам пришел! Вот радость-то!

— Поговорить надо, — заявил я, чувствуя прислоненной к холодной стене задницей, что времени на разговоры у меня осталось немного. Наверное, это и была та самая интуиция, про которую мне рассказывал Шумов. Вовремя она заявила о себе, ничего не скажешь.

— Какие еще разговоры? — скептически отозвался Олег. — Иногда молчание лучше всяких слов...

Он достал из кармана какой-то предмет. В темноте не было видно, но интуиция подсказала мне, что это может быть глушитель.

— Меня нельзя убивать, — поторопился напомнить я. — Еще срок не вышел, который мне Тыква дал. Я должен вернуть мухинские бабки. И алмазы.

— У меня такое предчувствие, что ты их уже не найдешь, — сказал Олег. — И у Тыквы тоже такое предчувствие было. Ведь у тебя же нет с собой того чемодана? Нет. Ну и о чем с тобой разговаривать? Не о чем.

Олег беседовал сам с собой, как будто меня тут и не было. Очень мне не понравилась такая манера ведения беседы.

— Ты же понимаешь, что тебя рано или поздно пришлось бы грохнуть, — пояснил Олег. — Слишком уж ты часто путался под ногами в последнее время. Да и девчонку твою Тыква решил оприходовать. Так что на фига ты ему живой? Ты ему нужен мертвый. Дружок твой, Шумов, не захотел тебя пришить за штуку баксов, ну так а я забесплатно тебе башку прострелю. Потому что никому нельзя безнаказанно бить меня пистолетом по голове.

— На глазах у трудового коллектива, — добавил я.

— Ну вот сам же понимаешь...

— А где труп Мухина?

— Чего? — Олег протянул было руку с пистолетом в мою сторону, но от неожиданности подался вперед, и рука снова опустилась. Вот как бывает полезно владеть искусством светской беседы, уметь развлекать собеседника. И отвлекать его.

— Труп Мухина. Ты хотел помочь мне вытащить его из машины.

— Я хотел его затолкать в машину, — уточнил Олег. — Помочь хотел тебе, ясно? А ты мне по черепу заехал, подонок!

— Ну а где труп-то? Вы же вместе вывалились...

— Вместе... — неохотно подтвердил Олег. — Ну так ты же мне по черепу шарахнул! Я и отключился. А когда пришел в себя, никаких трупов там не было. Оттащили, наверное, в сторону...

— Не в Молодежный парк?

— Вот и еще одна причина вышибить тебе мозги, — заметил Олег. — Откуда ты про Молодежный парк узнал? Нет, Тыква мне только «спасибо» скажет, когда с охоты вернется.

— Не скажет. Потому что у меня тоже есть крутые знакомые. И один такой знакомый, — я не решился называть ДК прямым текстом, потому что Олег наверняка не впечатлялся бы, — забил с Тыквой «стрелку». Тыкве придется отстать от меня. Странно, что ты не в курсе... — заявил я и стал настороженно вслушиваться в темноту: угадал или нет?

Олег хихикнул.

— Если бы ты знал, с какими людьми у Тыквы сегодня «стрелка»...

Кажется, не угадал.

— А что до Молодежного парка — нет, вряд ли. Никто туда не поехал с Пушкинской, я точно помню. Бросили этого Мухина в какой-нибудь канаве. Хотя, знаешь, когда я за него взялся, чтобы запихнуть в машину, мне показалось... А, ладно. Что это тебя так этот покойник волнует?

— Да так... Ключик у него на шее висел. А ключик — от ячейки в камере хранения. А в ячейке — все его чемоданы. С алмазами, с тыквинскими бабками...

— Иди ты! — Олег шагнул ко мне, тараща изумленные глаза. Жадность только что сгубила еще одного человека, который считал себя крутым.

Крутым он оставался, пока я не двинул коленом ему в пах. Теперь он стал всмятку.

 

6

В темноте я не мог разглядеть выражения Олегова лица, но предполагаю, что ничего приятного на нем написано в эти секунды не было. Но лицо интересовало меня меньше всего. Больше всего меня интересовали его руки. Точнее — правая рука.

После моего мощного удара обе его руки, в том числе и правая с зажатым в ней пистолетом, инстинктивно метнулись к пораженному месту. Затем Олег спохватился и вскинул ствол, однако меня возле стены уже не было, я был чуть в стороне, готовый к исполнению коронного удара в грызло.

Чего я не учел, так это врожденной проворности Олега, не ушедшей даже после превращения его из человека крутого в человека всмятку. Олег мгновенным движением руки отправил пистолетное дуло вслед за мной, словно это была стрелка компаса, а я — север, и стрелка эта была обречена вечно целиться в меня. То есть это я был обречен.

Я снова дернулся, уходя от прицела, но Олег не ошибся и ткнул мне ствол едва не в самый нос. Перспектива всю ночь плясать вокруг Олега, как вокруг новогодней елочки, мне не улыбалась, поэтому я схватил Олегов пистолет и дернул его что было сил. А Олег в этот миг нажал на курок.

Мы оба вздрогнули, потому что в темноте не было видно пистолетного ствола, направленного черт знает куда, и Олег нажал на спуск скорее от злости, чем из тонкого расчета. А я так испугался этого выстрела, что с утроенной силой дернул пистолет к себе. И получил свое. То есть пистолет.

В принципе, Олег мог не расстраиваться, потому что у него еще был в кармане мухинский ствол. Но у него не было времени, чтобы его достать. Я все же врезал Олегу в грызло, и тот с грохотом повалился прямо в картонные коробки. Там он и остался.

Только тут я с удивлением почувствовал, что кулак мой, которым я врезал Олегу, — какой-то не такой. Что-то там есть лишнее. Я поднес его к лицу, и как-то мне нехорошо стало. Я подошел поближе к коробкам и присмотрелся — никто не шевелится? Нет, никто. Неудивительно — я ведь врезал Олегу тем самым кулаком, в котором у меня был отобранный у Олега пистолет. И, видимо, как-то так само собой получилось, что я не только треснул Олега в челюсть, но еще и...

Короче, был еще такой хлопок, прежде чем Олег упал в коробки. Неудивительно, что теперь там никто не шевелится.

Тут-то я и понял, что это такое, когда интуиция не только стучится назойливым дятлом в голове, но еще и вибрирует в пятках, под коленками, в заднице и еще везде, где только можно. Все во мне было сплошной интуицией, и все сливалось в один беззвучный крик: «Сваливать нужно!»

Уговаривать меня долго не пришлось, и я рванул из темного переулка так быстро, как только мог. И мчался я так с километр, прежде чем сообразил, что можно воспользоваться и другими способами передвижения. Я остановил такси и минут через пятнадцать уже протискивался внутрь «Золотой Антилопы». Фарид был на страже, однако мне он ничего сказать не посмел и даже глядел-то на меня с опаской.

Шумова нигде не было видно, и я подошел к стойке бара, чтобы навести справки у Карабаса. Тот кивнул мне:

— Зайди сюда...

Я не обратил тогда внимания на нездоровый блеск в его глазах, а когда обратил, то было уже поздно: я был за стойкой бара. Карабас стоял лицом ко мне, а в руке у него был зажат здоровенный разделочный нож.

— Ну, сволочь, готовься! — предупредил Карабас.

 

1

В таких ситуациях необходимо проявлять выдержку, самообладание и здравый смысл. Оказалось, что запасы всех трех необходимых качеств у меня были исчерпаны. Поэтому я двинул Карабасу в солнечное сплетение, отобрал тесак, а потом уже поинтересовался:

— К чему мне готовиться?

— Сволочь, — прохрипел Карабас, согнувшись в поясе и разглядывая пол. Возможно, он высматривал там тараканов. Все правильно, руководитель предприятия общественного питания обязан следить за санитарной чистотой своего заведения.

— Я слышал про сволочь, — сказал я, устало плюхаясь на табурет. — Готовиться-то к чему?

— Кастрировать тебя хотел, — признался Карабас, выпрямляясь и автоматически хватаясь за бутылку с коньяком. — Еще бы и язык твой лживый отрезать...

— Лживый? Уточните, пожалуйста...

— Нет никакого отдела общественного питания в ГУВД! — рявкнул Карабас так, что клиент, мявшийся у стойки с полусотенной купюрой, мгновенно ретировался. — Лапши мне на уши навешали вчера... Бегал я тут перед вами как мальчик!

— Это не я, — напомнил я Карабасу. — Это не моя идея. Иди кастрируй того парня, который тебе заливал. Он, кстати, должен был меня здесь ждать.

— Он и ждет, — подтвердил Карабас. — У меня в кабинете сидит.

— А что ж ты на него с ножом не бросаешься?

— Я что, псих? У него ведь ствол...

— У меня тоже, — сказал я и продемонстрировал Карабасу Олегов пистолет. С глушителем. Карабас стал бледен, как свежая побелка, и избавился от этого цвета, лишь залив в себя рюмку коньяка.

— Иди отсюда, — посоветовал он мне. — Тот псих, да и ты такой же. Я, кстати, вспомнил эту гнусную рожу из отдела общественного питания... — Карабас презрительно скривился. — Фотография была в газете: разыскивается опасный аферист...

— У тебя глюки, — грустно вздохнул я. — Другая была фотография в газете, а у меня никогда не было родственников в ГАИ, и про Лисицына тогда ты ошибся... У тебя просто хреновая память на лица, Карабас. Запомни это. Если сможешь.

— У меня плохая память на лица? — Кажется, Карабаса задело за живое. Он хлопнул еще одну рюмку коньяка, послал подальше еще одного клиента и повернулся ко мне. — Плохая память? Как же! Того белобрысого кента в позолоченных очках, который с тобой на прошлой неделе тут сидел, — я его вспомнил! Не сразу вспомнил, но вспомнил!

— Ну да, — удрученно закивал я головой. — Ты вместе с ним ездил в пионерский лагерь двадцать лет назад.

— Нет, никакой не лагерь... Я его почему не сразу узнал? Потому что я больше не с ним общался, а с его сестрой. Сестра у него была. Звали вроде бы Марина.

Я уже двинулся было в сторону карабасовского кабинета на встречу с Шумовым, но тут притормозил:

— Сестра? Марина?

— Ясный перец! А этот хмырь в белом костюме, который с тобой сидел, — это ее брат младший. Давно я его не видел, да и раньше-то не особенно мы с ним общались. Марина — та совсем другое дело.

— Что это значит — другое дело? — Я снова сел на табурет.

— Компанейская была девка! Нам тогда лет по шестнадцать-семнадцать было, с улицы не вылезали... Ну и она с нами. Если водку пить, так и она со всеми, если в ларек за сигаретами залезть — так и она со всеми...

— Банда малолетних преступников, — сделал я сам собой напрашивающийся вывод. — Ну а братец ее? Он тоже по ларькам лазил?

— Он же младший, — пояснил Карабас. — Она его с собой никуда не брала, а он психовал по этому поводу, ревновал ее... Ну а потом он подрос, и Маринка от нас откололась.

— Не понял, какая тут связь: он подрос, а Маринка откололась?

— Она стала за ним присматривать, потому что он мог таких дел натворить... Родителей у них не было, они с бабкой жили. Та само собой уследить не могла, а младший-то уж совсем какой-то бесшабашный был. Или он так Маринкино внимание привлечь хотел... Сама Маринка-то девка умная была, даже странно, что все у нее так получилось...

— Что получилось? — прервал я этот поток воспоминаний.

— Что-что... В тюрьму ее посадили. И ее, и ее братца.

— Да ты что? — Я вспомнил спокойную, рассудительную женщину в доме на Пушкинской. Как-то все это не вязалось одно с другим. Леха Мухин с чемоданом алмазов, бесшабашное детство, тюрьма — это вязалось. А Марина Мухина со своим молчаливым ребенком — нет.

— Вот тебе и что! — продолжал между тем Карабас. — Странно, что ты ничего об этом не слышал. Громкое было дело... Н-да... — Карабас даже зажмурился, припоминая стародавние годы, когда и он был молодым. — Лет десять назад это было.

— Но Марине было уже не шестнадцать?

— Нет, ей лет девятнадцать было. Или двадцать. А брательнику ее как раз шестнадцать стукнуло. За убийство их посадили.

— Еще раз, — попросил я.

— За убийство. Забрались на дачу, а тут хозяева приехали. Вот они хозяев-то и замочили. С особой жестокостью. Потому что оружия с собой у них не было, мочили всем, что под руку попалось, — стулья там, подсвечники... А убитые — муж и жена — были какие-то известные шишки. Он — то ли директор завода, то ли еще кто. Шума поэтому было много, суд потом очень долго тянулся. Но в конце концов их засудили. Не помню, сколько лет им дали, но, судя по тому, что Маринкин брат на прошлой неделе тут запонками золотыми сиял, годы эти кончились... Ты его так и не нашел, Леху? У него еще кличка такая была — Бляха-Муха. В смысле, мелкий, но противный.

— Вот это прямо в точку! — не выдержал я. — Мелкий, но противный — это точно! Я с ним пообщался от силы час, а вышло из этого такое, что никак расхлебать не могу!

Карабас развел руками. Гримасу на его лице можно было понимать по-разному. То ли — мои соболезнования. То ли — знай наших!

 

2

— Чудная история, — подвел кто-то итог Карабасову рассказу. Я привстал с табурета и обнаружил, что «кем-то» был Шумов. — Теперь пусть гражданин Карабас займется своими прямыми обязанностями, пока у него все клиенты не разбежались... А я тебе расскажу свою чудную историю, — пообещал Шумов. Карабас при виде его зло скрипнул зубами:

— Если бы не подполковник вчера с вами... Я бы сразу раскусил! Отдел общественного питания... Ха!

— Все ясно, товарищ в шоке, — сделал вывод Шумов и поманил меня к себе.

Главным украшением так называемого карабасовского кабинета были два огромных холодильника, которые мерно гудели, а иногда начинали дрожать. Из-за их гула совершенно бесполезно было подслушивать под дверью кабинета, хотя вряд ли кто-то нас с Шумовым собирался подслушивать.

— Значит, братец с сестренкой замочили двух человек, — Шумов покачал головой. — Все-таки искусствовед из меня неплохой. Я сразу почуял в той комнате легкий аромат уголовщины... На той картине, что висела на стене.

— А что там такого? — поинтересовался я. — Вряд ли это была зарисовка того лагеря, где Марина отбывала срок...

— Дело не в том, что на картине, а в том, как сделана эта картина. Техника, Саша, техника! — Шумов откинулся на спинку стула и снисходительно посмотрел на меня, будто какой-нибудь Виталий Вульф, телеведущий. — Гарик, которого ты вчера видел, как-то пригласил меня в ГУВД на выставку «Художественное творчество отбывающих наказание». Ну, мужики там всякие ложки делают, полки, мебель. Женщины шьют. А некоторые делают такие вот картины. Она же не нарисована, она собрана из нескольких десятков вырезок из журналов и газет. Это называется «техника коллажа». И если я напрягу память, то назову тебе штук пять колоний, где распространена такая вот живопись. Но в случае с Мариной я решил, что это подарок. Оказывается, она сама посетила эту «художественную школу». А по ней не скажешь.

— Я бы тоже ни в жизнь не догадался, — поддакнул я.

— И это плохо, — сделал Шумов неожиданный вывод. — Это значит, что она умная баба. Она выглядит такой, какой хочет выглядеть. И что-то меня все больше гложут сомнения насчет того удостоверения...

— Ну пусть она и просекла, что оно просроченное. Что с того?

— Будь она нормальным человеком, она, увидев просроченное удостоверение, подняла бы шум. Как та контролерша в автобусе. А эта? Эта, если и просекла, в чем дело, промолчала. Прикинулась, что все в порядке. Еще и ляпнула на прощание что-то такое... «Если вы из милиции, то сами все знаете». Тут как бы двойной смысл тогда получается. Если вы из милиции — вы все знаете. А если вы не из милиции и документы у вас поддельные — ничего вы не знаете. Вот так получается...

— А зачем ей это все?

— Понятия не имею. Выгораживать брата? Но он же труп. Выгораживать себя? Но ведь мы на нее и не наезжали... Ну да черт с ней, с Мариной, с бабами всегда сложности. Я тебе другую историю рассказать хотел...

— У меня, в принципе, тоже есть история, — сказал я. Пальцы у меня трястись уже перестали, но нездоровое возбуждение, заставившее меня без раздумий садануть Карабасу в пузо, осталось.

— Давай сначала я, — предложил Шумов, развалившись на хозяйском месте. — Значит...

— Я человека убил.

— Не перебивай. Значит, так. Я поехал...

— Эй! — я хлопнул ладонью по столу. — Меня плохо слышно? Я человека убил!

— Одного?

— Одного, — несколько оторопев, подтвердил я. — А сколько бы ты хотел, чтобы я...

— Я ничего не хотел, просто при нынешнем разгуле преступности в стране один покойник — это не повод для того, чтобы прерывать разговор. Ну кого ты там убил? Еще раз застрелил Мухина?

— Помнишь того типа возле «Белого Кролика»?

— Ну это ж надо, как все один к одному ложится! — всплеснул руками Шумов. — Вот и я хотел про «Белый Кролик» рассказать...

— Того типа я и пристрелил. Случайно.

— Я не следователь, со мной ты можешь быть откровенным.

— На самом деле случайно. Я хотел узнать у него, куда делся труп Мухина... Вместо этого он попытался меня пристрелить.

— Значит, он начал первым? Вот и хорошо, объявляю тебя невиновным и отпускаю тебе все твои грехи. Надеюсь, свидетелей ты тоже убрал?

— Свидетелей не было.

— Чудесно. А про труп Мухина он тебе что-нибудь поведал?

— Нет. Почти ничего. Он потерял тогда сознание, а когда очухался, трупа уже не было. Но и в Молодежный парк той ночью никто не ездил.

— То есть зря мы там здоровье гробили... — вздохнул Шумов. — Нашли только совершенно постороннюю голову, которую ты подарил своему дяде. Нормально. Слушай, — он как-то особенно пристально посмотрел на меня. — А ты наркотиками не балуешься?

— Последние лет восемь — нет. А что?

— Вот этот твой друг, которого ты только что упокоил, он не видел мухинского тела. И никто не видел. Кроме тебя. Может, это была галлюцинация?

— Какая галлюцинация? — разволновался я. — Там же куча народу была на том пустыре, там Тыква был, там была Тамара... Они все видели! Не мог же я их всех загипнотизировать! Это же не цирк!

— Хоп! — сказал Шумов и прицелился в меня указательным пальцем. — Было названо ключевое слово.

— Гипнотизировать? — ошалело спросил я.

— Цирк, — сказал Шумов и улыбнулся. — Все как в цирке. Таинственные исчезновения чемоданов из закрытой комнаты без окон. Массовый гипноз. Фокусы с мертвым телом гражданина Мухина. И весь вечер на арене клоун по фамилии Хохлов.

— Пошел ты знаешь куда?

— Если бы я знал, куда идти, меня бы тут не было. Вернемся к делу. Ты можешь обижаться сколько хочешь, но послушай умного человека. То есть меня.

Я недоверчиво хмыкнул, но обратился в слух.

— Спасибо за доверие, — сказал Шумов. — И теперь вопрос номер один. Как исчезнуть из закрытой комнаты без окон, причем утащить с собой два чемодана? Дураку понятно, что исчезнуть невозможно.

— Но он исчез, — упрямо возразил я. — Я сам это видел.

— Дураку не понятно, — вздохнул Шумов. — Он не исчез, Саша. Если он человек из мяса и костей, он не может раствориться в воздухе. Но ты его не заметил.

— Я что, похож на слепого?

— Разве что издали. Мухина также не заметили Тыква и кто там еще с ним был, менеджер «Белого Кролика» и весь коллектив шоу в масках ОМОНа, который, как известно, влетел в клуб через десять минут после исчезновения Мухина. Они прошли по всем кабинетам, но ничего и никого не нашли. Что это значит?

— Он исчез.

— В тебе очень сильно мистическое начало, — посетовал Шумов. — Ну а я пошлый атеист. Это значит, что он очень хорошо спрятался.

— Куда он мог там спрятаться?! — я перешел на крик, перекрывая гул холодильников. — Там четыре стены! И стол, на котором стояла машинка для счета денег. И еще диван!

— Вот видишь — диван, — улыбнулся Шумов. — Вы с Тыквой смотрели в диване?

— Что? — я посмотрел на Шумова, как на сумасшедшего. — Там такой диван... Там лилипут не спрячется, в том диване!

— Ты не о том думаешь. Ты думай о том, что Мухин все же спрятался.

— Ну не в диване же! — выкрикнул я.

— Спокойно, — попросил Шумов. — Ты вбил себе в голову, что спрятаться было негде. А нужно было не вбивать это себе в голову, а вернуться в «Белый Кролик» через день или через два. И все внимательно осмотреть в том кабинете. На свежую голову. Не вбивая себе никаких выводов — мог спрятаться или не мог спрятаться... Мухин сделал фокус — он пропал. И это так тебя выбило из колеи, что ты не смог ничего предпринять. Ты заранее вбил себе в голову — у меня ничего не получится, потому что все это необъяснимо, все это непостижимо, значит, мне с моим умишком и соваться туда нечего... Это я про твой умишко, — уточнил Шумов. — А не про свой.

Я обхватил голову руками, напрягся, поскреб ногтями затылок и через полторы минуты осторожно спросил:

— Там была замаскированная дверь в стене? Заделанная под обои?

— Как полезно все же иногда напрягать мозги, — сочувственно произнес Шумов. — Даже если это слишком поздно...

— Люк в полу? Под ковром?

— Мне нравится ход ваших мыслей, — сказал Шумов. — Если бы ты сразу начал думать в этом направлении — еще неделю назад, — ты бы додумался. А сейчас у нас нет на это времени. Вот... — Он положил на стол передо мной листок бумаги.

— Что это? — спросил я, с опаской присматриваясь к листку.

— Прочитай.

Я взял лист бумаги, развернул его и прочитал: «Барыне станет дурно, когда она узнает. Алексей».

— Я нашел это в «Белом Кролике», — с плохо скрываемым торжеством пояснил Шумов. А я понял, что являюсь круглым идиотом. За моей спиной сочувственно гудели холодильники. Я молча смотрел перед собой, переживая собственное ничтожество. И я бы его в конце концов пережил, если бы в кабинет не вломился с перекошенной рожей Карабас.

— Через черный ход! — рявкнул он. — И хватит с меня трупов в «Антилопе»!

 

3

Потом мы с Шумовым наскоро обсудили вопрос, чьи трупы имел в виду Карабас — наши или вломившейся в «Антилопу» тыквинской компании? Мы решили, что Карабас опасался за здоровье тыквинских ребят. За наше не было смысла беспокоиться — бегали мы быстро.

Но прежде чем рвануть через черный ход, Шумов рискованно высунулся из-за угла и окинул взглядом зал.

— Тыквинские ребята, точно, — сообщил он мне на бегу минуту спустя. — И злые такие... Между прочим, с ними тот самый тип, которого ты недавно случайно пристрелил. Неплохо выглядит. Рожа, правда, покорябанная, в пластырях, но ходит, разговаривает... На зомби не похож.

Я выматерился на ходу. То меня мучила совесть, что я убил человека, теперь же грыз очередной приступ неполноценности — надо же, человека убить нормально не смог! А этот человек собрал всех своих и примчался с ответным визитом! Вот козел!

— Ты же говорил, — прохрипел на бегу Шумов, — что дядя тебя отмажет от Тыквы... И вообще от всех неприятностей...

— Не успел! — выкрикнул я, не сбавляя ходу. — Он только поехал договариваться с Тыквой...

— Будет обидно, если тебя прикончат по недоразумению...

— А если тебя прикончат?

— А меня не прикончат! — самоуверенно заявил Шумов и устроил чемпионский спринт метров на двести. Потом он остановился, сложился пополам и рухнул наземь. Когда я подбежал поближе к неподвижному телу, Шумов открыл глаза и сообщил: — Будем считать, что оторвались...

— Клевый получился отрыв, — согласился я и присел на корточки рядом с сыщиком. — И все же, где ты нашел записку?

— А, проняло? — Шумов легко вскочил на ноги и отряхнул полы пальто. — Я ходил в «Белый Кролик». Я вернулся на место твоего преступления, Саша. Причем неоднократно. Я сначала ходил туда беседовать с Тыквой, а потом еще один раз ходил специально в тот кабинет. И нашел там записку.

— Где?

— Где-где. В трубе.

— В какой еще трубе?

— В вентиляционной. Большая такая труба. Разве ты ее не замечал?

— Стоп, — схватился я за голову. — Труба. В трубе — записка. Мухин? В трубе?!

— Объясняю на пальцах, — сказал Шумов, настороженно поглядывая по сторонам. — Ты знаешь, кто из тех двоих оболтусов был с Мухиным на зоне? Циркач или Пистон? Циркач. А ты знаешь, почему у него такая кличка? Да потому, что он в цирковом училище был, пока не сел. А учился он там на гимнаста. Я Гарику дал поручение выяснить, он и выяснил.

— Но это же Циркач... — растерянно возразил я. — А тут был Мухин...

— Объясняю. На зоне Циркач и Мухин вместе участвовали в самодеятельности. Показывали гимнастические этюды. А ростом Мухин меньше и Циркача, и меня, и тебя. И он гибкий, сволочь! Гибкий, маленький, умный — жуткое сочетание. Он заранее присмотрел место для своей аферы, заранее выкрутил шурупы из решетки в вентиляционной трубе... Ему оставалось вынуть решетку, залезть в трубу и снова вставить за собой решетку. Вы заходите — его нет. Времени на поиски у вас нет, потому что Мухин только что по мобильнику вызвал милицию в «Белый Кролик». Вы убегаете, прибегает ОМОН, но эти просто проходят мимо. Мухин выбирает момент — может, он даже дождался ночи, — вылезает из трубы, берет свои бабки и уходит. Но перед этим он оставляет в трубе записку: «Барыне будет плохо». Он знает, что его ищут, но он над преследователями прикалывается. Вот фрукт, а?!

— Фрукт, — потрясенно согласился я. — Он мог положить чемодан с алмазами в диван, а сам залезть в трубу... Или сам залезть в диван, а чемодан запихнуть в трубу.

— Это уже неважно, — махнул рукой Шумов. — Как все было на самом деле, знает только сам Мухин. Важно, что это хитрый, умный и расчетливый тип. Который целенаправленно к чему-то лезет. Знает, что за ним по пятам идут — причем не шушера типа Тыквы, а кто-то пострашнее, — и все равно делает свое дело. И записочки оставляет, мерзавец...

— Одно уточнение, — сказал я. — Не «оставляет», а «оставлял». Не «делает свое дело», а «делал свое дело». Он мертв, Костя, и это была не массовая галлюцинация.

— Где труп? Где ключик на шее? На что мне приманить Треугольного?

— Ключик... — Я вдруг вспомнил про телефонный звонок из Тамариной конторы. — Он еще и ключи от квартиры утащил.

— От какой еще квартиры?

— Тамара сторговала ему квартиру... Пятикомнатную. Он же вроде бы и алмазы пошел продавать, чтобы наличные раздобыть...

— И он ключи не вернул?

— То ли он не вернул, то ли они у Тамары остались...

— У нас нет трупа, — загнул Шумов большой палец. — У нас нет чемодана с деньгами, — он загнул указательный палец. — И у нас нет ключа от пятикомнатной квартиры, — он загнул средний палец. — И не идиоты ли мы после этого?

— В каком смысле?

Вместо ответа Шумов стремительно сорвался с места. Полы мухинского пальто развевались, и могло показаться, что сыщик летит над черным асфальтом в неярком свете уличных фонарей. На коротких крыльях из темно-серого кашемира.

 

4

Шумов не успокоился до самой улицы Чайковского. Он поносил меня всякими нехорошими словами, наиболее приличными из которых были «тормоз на пути прогресса». Прогрессом, разумеется, был сам Константин Сергеевич.

— Раньше ты мне не мог про эти ключи рассказать? Или у тебя профессиональная болезнь всех вышибал — идиотизм с осложнениями на мочеполовую систему?!

Я пропустил мимо ушей мочеполовую систему и ответил:

— Я не знал раньше про ключ.

— А откуда же ты вдруг узнал? Как это тебя вдруг осенило?

— Мне позвонили.

— Кто тебе позвонил? Благотворительная организация помощи жертвам сотрясений мозга? Фонд опеки вышибал-профессионалов? — презрительно пыхтел Шумов. — Позвонил... Позвонил?

Его будто парализовало. Прямо под светящейся цифрами табличкой «Ул. Чайковского, 42».

Я подумал, что Шумову полегчает, если все же отвечу на его оскорбительные вопросы:

— С Тамариной работы мне позвонили. А не из какого не из фонда...

— Когда тебе позвонили?

— Ну, часа два назад. Или три.

— Если тебе звонили из офиса, то это было еще до конца рабочего дня, — рассудил Шумов. — Самое позднее — семь часов. Сейчас... — он посмотрел на часы. — Одиннадцать. Четыре часа разницы. Это называется — финиш.

— Какой еще финиш? — не понял я. — При чем здесь четыре часа?

— Хотя, — Шумов разговаривал сам с собой, очевидно, не наблюдая рядом собеседников. — Пока они передадут информацию, пока все это дойдет до верха... И они не будут пороть горячку, они постараются сделать все как можно аккуратнее. А на это нужно время...

— Мне можно идти домой? — спросил я.

— Ты мне еще пригодишься, — был ответ.

— Вот спасибо!

— Из-за тебя мы опоздали, — прокурорским тоном объявил мне Шумов. — Мы могли быть здесь первыми. И мы должны были оказаться здесь первыми. Если бы не твоя дурацкая память!

— А что нам здесь делать? — недоуменно пожал я плечами. — Хоть первыми, хоть сто первыми...

— Во-первых, не орать, — Шумов заткнул мне рот ладонью. — Во-вторых, быть незаметными...

Быть незаметными по шумовской методике означало согнуться в три погибели и продираться по кустам параллельно дому. А дом был длинный, поэтому пробираться пришлось долго, и я старался не думать о таких прозаических вещах, как собачье дерьмо. Судя по всему, оно служило ориентиром Шумову в его секретном путешествии по улице Чайковского.

— Номер квартиры? — прошипел Шумов. — Какой там номер квартиры?

— Я не знаю, — ответил я, подозревая, что сейчас меня снова объявят идиотом. — Эта женщина мне не сказала...

— Если она не сказала номер квартиры, то они тоже не знают номер. Значит, им пришлось проверять все пятикомнатные квартиры в доме, — шипел свои непонятные расклады Шумов. — Вот на этом они еще потеряли время... То есть не все так плохо... Но все и не так хорошо, как могло быть. Если бы не всякие...

Я привычно согласился со всеми обвинениями в свой адрес. Вот еще кто бы объяснил мне, кто такие «они» и какого черта мы играем в партизан в этих дебрях, вместо того чтобы культурно подойти к подъезду. Правда, я не знал, к какому именно подъезду нам нужно подойти.

— Вот они, — как-то особенно злобно прошипел Шумов. — Видишь? Вон там?

— А что там?

— Не слишком ли много машин у одного подъезда в двенадцатом часу ночи?

— Может, свадьба у кого? — предположил я.

— Дурак ты, Саша, — в сердцах заметил Шумов и пополз дальше.

Машин и вправду было многовато. И людей тоже. Причем ничего особенного они не делали, просто стояли возле подъезда, облепив его со всех сторон. Стояли и даже не переговаривались друг с другом.

— Странно все это, — прошептал я.

— Твой головной мозг наконец-то включился! — съязвил Шумов. — А я уже было потерял надежду... А странного тут ничего нет. Так и бывает, когда слишком упорно тормозишь.

— Что бывает?

— Сейчас увидишь, — пообещал Шумов. Я ему поверил, но «сейчас» растянулось минут на пятнадцать. Потом люди у подъезда пришли в движение, образовав что-то вроде коридора от подъезда к машинам. Такое обычно делают, когда какая-нибудь поп-звезда типа Майкла Джексона перемещается по нашей грешной земле в опасной близости от простых смертных. Я стал ждать появления звезды.

И она явилась. Только была она какая-то уж очень маленькая, щуплая и неказистая. Сопровождавшие звезду мужики были выше ее на голову.

— Это что такое? — прошептал я.

— Это не «что», это «кто». Разве ты не узнал?

Я пригляделся. Маленький, щуплый и неказистый, к машине медленно волочил ноги Алексей Мухин. Собственной персоной. И хотя он был маленький и неказистый, у него было одно важное достоинство — он был живой. И он совсем не походил на зомби.

 

5

— Честное слово, — сказал я, чуть не плача, — он был мертв. У него все лицо было в крови... И очки разбиты. Честное слово! — Я хотел было поклясться чем-нибудь солидным, однако в голову ничего не пришло.

— Это уже неважно. — Шумов внимательно следил за происходящим возле подъезда. — Важно, что они его нашли раньше нас. И это значит, что золотой ключик сейчас уплывет от тебя, Саша, к другим людям.

— Что за «они»? — яростно прошипел я. — Кто это такие? Это тыквинские козлы? Или это Хруст? Или это твоя Орлова все же оказалась Барыней и нашла Мухина? Кто это?!

— Есть только один способ узнать, — решительно сказал Шумов, чуть привстав и перебежав метров на пять-шесть поближе к машинам. Я сделал то же самое и поинтересовался у сыщика:

— Какой способ?

— Рискованный, — сообщил Шумов. — У тебя пистолет есть?

— Ага, — сказал я. В горле у меня почему-то сразу пересохло.

— Стрелять умеешь?

— Нет! — решительно заявил я.

— А придется, — сказал Шумов. — У меня нет времени тебя уговаривать, поэтому просто доставай пистолет и стреляй.

— Куда? — ошарашенно вытаращился я на сыщика, медленно вытягивая Олегов «ПМ» из кармана. — В кого мне стрелять?

— Ни в кого. Просто стреляй. А потом очень быстро убегай в ту сторону. — И Шумов показал, куда именно мне сматываться.

— Долго бежать?

— Пока не поймешь, что за тобой уже никто не гонится.

— А когда стрелять?

— Сейчас! — Шумов напутственно толкнул меня в плечо, а сам, пригибаясь к земле, понесся по кустам к темному микроавтобусу, возле которого в окружении нескольких здоровяков стоял маленький несчастный Мухин. Они кого-то ждали, а потом этот кто-то вышел, только я не успел рассмотреть данного человека, потому что в соответствии с указаниями Шумова я поднял пистолет вверх и нажал на курок.

У меня было тайное желание попасть в фонарь, который нависал как раз над Мухиным и его свитой, но после моих двух выстрелов я решил никому про это желание не рассказывать. Шумову скажу, что палил просто в небо.

А дальше во мне снова сработала интуиция, причем со страшной силой. Шумов мог бы и не говорить, что после стрельбы нужно бежать — я и сам просек, что оставаться в кустах равносильно смерти. Вся эта толпа, что паслась у подъезда, мигом сорвалась с места, сыпанула в разные стороны, но большая часть кинулась ко мне. И я чесанул что было силы!

Шумов говорил, что придется долго и упорно бежать, но он не предупредил, что мне вслед будут стрелять! Это оказалось неприятным сюрпризом, причем какой-то идиот засадил очередь из автомата, что совершенно недопустимо в жилых районах в позднее время суток! Люди же спят!

Стрельба придала мне сил, тем более что дальше я бежал по склону, бежал, с трудом удерживаясь от превращения в настоящий колобок. Позади орали, стреляли, ревели моторы, но я не оглядывался, потому что знал: ничего приятного я там не увижу.

Когда склон кончился, я выскочил на дорогу, и тут сверху по мне снова начали палить, но без успеха. А я юркнул в кусты по другую сторону дороги, ломанулся наугад и выбрался уже в конце какого-то сквера. Было холодно, темно и одиноко. А раз одиноко, стало быть, я оторвался от преследования. Можно было себя поздравить с наступившим праздником.

Пистолет я убрал в карман куртки, посетовав про себя, что стрелок из меня хреновый. Вот и в фонарь не попал, и с Олегом как-то нехорошо вышло. Правда, я же не собирался его убивать. Значит, и жалеть не о чем.

Я прогулялся туда-сюда по скверу и понял, что сыт одиночеством по уши. Какой там план был у Шумова и как он его осуществил, можно было только догадываться. Но если моя роль в его плане состояла лишь в пальбе в небо и сумасшедшем беге по склону холма... Было немного обидно. Я знал, что способен на большее. Я знал, что...

Я тут бегаю, как заяц, отвлекая внимание. А Шумов в это время забирает у Мухина ключ. И спокойно сваливает. За ним никто не гонится, потому что все убежали за мной. И теперь я могу шляться по этому гребаному скверу хоть до утра! Тьфу!

В этот момент я услышал звук приближающегося автомобиля. Машина шла медленно, водитель высунулся в окно, будто высматривал кого-то. У водителя было лицо Шумова.

— Эй! — осторожно позвал я из кустов. — Эй, это я...

— Давай быстро в машину! — заорал Шумов в ответ. Никакой благодарности за блестяще выполненный отвлекающий маневр...

Микроавтобус тормознул, и я запрыгнул внутрь.

— Только не сядьте мне на голову, — проскрипел кто-то.

— Да, не сядь ему на голову, — присоединился к скрипучей просьбе Шумов, нажимая на газ. — А чего ты лежишь, вообще-то? Все, подымайся...

— Думаете, стрелять больше не будут? — неуверенно проскрипел голос. — Ну ладно...

Медленно и страшно, словно покойник из могилы, — а в каком-то смысле так оно и было, — с сидений поднялся Мухин. Какой-то он был весь измочаленный, бледный и совсем непредставительный. Очки были уже другие, в простой металлической оправе. И все равно я вздрогнул, увидев это лицо перед собой. Я уже свыкся с мыслью, что это лицо принадлежит покойнику. И, возможно, лежит где-то в пруду в Молодежном парке. Жизнь опровергла мои предположения. Мухин повертел головой направо-налево и медленно произнес:

— Ну что ж, знакомые все лица. За рулем — мое пальто. А тут — моя личная охрана. Кстати, шерстяной носок не сохранился? Ноги дико мерзнут в последнее время.

— Нет у меня шерстяного носка, — ответил я, еще не совсем сообразив, как же следует вести себя с человеком, восставшим из мертвых. — Забрали у меня тогда носок. Когда ты меня подставил в «Белом Кролике»... сволочь! — По мере того, как я вспоминал все свои страдания, я стал понимать, как нужно с Мухиным обращаться. Нужно взять его за грудки и бить о стену, пока он не вернет тыквинские бабки, пока не объяснит всю эту кошмарную историю, весь этот цирк, весь этот дурдом...

— Ключ давай сюда!!! — Я цапнул Мухина за горло. Тот не сопротивлялся, он просто неуверенно махнул рукой, но это не могло меня остановить. Я дорвался до того, что искал! — Где ключ?! — В микроавтобусе было не слишком светло, а на ощупь никакого ключа на шее у Мухина не болталось. — Где ключ?! — Я вдруг дико испугался и повернулся к Шумову, чтобы поделиться своим испугом. — Там нет ключа! Костя, там нет ключа!!!

— Какой еще ключ? — тихо и устало проговорил Мухин. — И что ты меня лапаешь за шею? Если тебе что-то нужно, спроси, а не лапай.

— Где твой ключ? — рявкнул я. — Где ключ от ячейки?

— От какой ячейки? — непонимающе переспросил Мухин. — Ты о чем, парень?

— Нам Марина рассказала про ключ и про ячейку, где ты хранишь свои... Что? Чего ты?.. — я снова обернулся к Шумову. — Костя, что это с ним? Он спятил? Чего он смеется?

— Потому что Марина нас кинула, — мрачно проговорил Шумов. — Нет никакой ячейки в камере хранения, и в банке нет никакой ячейки, да, Муха?

— Абсолютно точно, — сказал Мухин. Его издевательский смех перешел в кашель, Мухина затрясло, и лицо его исказилось гримасой боли.

— Марина просекла, что мы не из милиции, и скормила нам сказочку про золотой ключик... Чтобы мы кинулись искать мертвое тело. А тела никакого не было. То есть было тело живое, которое сидело себе тихонечко в пятикомнатной квартире и зализывало раны.

— Да вот не зализал, — проскрипел Мухин. — Вы куда меня, вообще-то, везете? Мне бы врача...

— А нам бы чемодан алмазов да чемодан денег, которые ты спер у Тыквина, — зло рявкнул я. — Ты знаешь, как я намучился из-за тебя?! Ты знаешь, что Тамару до сих пор Тыква у себя держит?! Я у него «на счетчике» из-за тебя!

— Козел ваш Тыква, — сказал Мухин. — Ничего такого не должно было случиться. Только милиция. Вас бы забрали в отделение, а поскольку оружия у тебя с собой нет — только шерстяной носок, — тебя бы с Тамарой выпустили. А Тыкву с компанией загребли. Жалко, что вышло все по-другому.

— Классный план! — Я едва не подпрыгивал на сиденье от злости. Меня так и подмывало треснуть Мухина по роже, но вот эти очки... Как-то неприлично, мне казалось, бить человека в очках. А попросить его снять очки я стеснялся. — Классный план — подставить двух незнакомых людей, срубить на этом кучу бабок и свалить...

— Ну куда я свалил? — проскрипел унылый Мухин. — Ты же видишь, что никуда я не свалил, сижу рядом с тобой. И честное слово, мне сейчас хуже, чем тебе. Это же ты меня башкой на асфальт вывалил, а не я тебя. А поскольку пальто мое само по себе теперь живет, то я той ночью продрог как собака...

— Я думал, ты труп. Поэтому и выталкивал.

— Почти труп. Я же не прикидывался, я на самом деле в отключке был. Эти козлы меня подловили, когда я к Маринке приехал, ну да я их тоже продырявил... Мне лицо оцарапало да еще в плечо угодило. Я заполз в этот шкаф, спрятался... И все — отключился. Потом уже очухался — меня кто-то куда-то тащит. Я снова отключился. А потом уже в машине пришел в себя. Какой-то там бардак заварился, меня из машины вывалили, ну а я быстренько перекатился в сторону... Затаился. Слава богу, никто меня не искал. Все попрыгали по машинам. Ну а я кое-как потащился... Ключи у меня были, что Тамара выдала, когда ездили квартиру смотреть...

— Кто тогда подловил тебя на Пушкинской? — спросил Шумов. — И кто сейчас накрыл?

— Известно кто, — горько усмехнулся Мухин. — Это мне привет от Барыни...

— Черт с ней, с Барыней, — перебил я. — Где тыквинские деньги? Где алмазы? Куда ты их дел?!

— Они были в квартире на Чайковского, — ответил за Мухина Шумов. — И сейчас их взяли эти люди...

— Да что я, идиот, что ли? — внезапно повысил голос Мухин. — Не было на Чайковского никаких денег. И никаких алмазов. И эти ребята, которых Барыня послала, ничего они там не получили. Я их предупреждал — Барыня будет крепко сердиться...

— У нас проблемы, — перебил его Шумов. Мухин вытянул шею, посмотрел Шумову через плечо и хладнокровно согласился:

— Это точно...

Дорогу впереди перегородили две иномарки.

— Не объедем, — проскрежетал Шумов. — Будем разворачиваться...

Он так и сделал, только в самом разгаре разворота по стенке микроавтобуса что-то застучало, Шумов завопил что-то свирепо-матерное, выворачивая руль влево, Мухин повалился на сиденья, я упал на него сверху, а потом низ машины стал боком, все куда-то провалилось, Мухин исчез...

Что-то металлическое треснуло мне по ребрам, а затем еще что-то металлическое свалилось мне на голову. Одновременно с этим машина перестала двигаться, и я обнаружил себя лежащим вниз головой и кверху ногами. Голова у меня вдобавок была разбита.

И еще у меня было очень хреновое настроение. От того, что мне сунули в нос автоматный ствол и велели в темпе вальса выбираться наружу, мое настроение не улучшилось.

 

1

И вот что было странно: оба мы находились примерно в одинаково хреновой ситуации. Мы оба перевернулись на машине, нам обоим потом слегка настучали по головам, нам обоим надели наручники, потом привезли в какой-то длинный холодный зал со сквозняками и усадили на стулья. Нам обоим было примерно понятно, к чему идет дело. В таких вот помещениях дела ни к чему хорошему обычно не идут. Мухина вдобавок терзали старые болячки. Но в итоге он был совершенно спокоен и даже где-то самоуверен (если в такой ситуации можно быть самоуверенным), а у меня настроение было просто похоронное.

Когда я сказал об этом Мухину, тот понимающе кивнул и проговорил простуженным голосом:

— Знаешь, это отчего? Оттого, что ты не знаешь, что происходит. А я знаю. Поэтому для меня все это... — он пренебрежительно поморщился. — Ерунда. Я всегда знал, что этим кончится. И я давно уже к этому готов.

— Всегда?

— Ну не всегда. Лет двенадцать назад я это понял. Одним прекрасным майским вечером. И с тех пор я настраивался. Сейчас я полностью готов.

— Двенадцать лет назад? — недоверчиво спросил я. — Это ж сколько лет тебе тогда было?

— Шестнадцать. Я же говорю — у меня было время приготовиться.

Мухин был прав, я действительно не совсем понимал, что тут творится. После его слов непонятного не стало меньше.

Длинное помещение, в котором мы сидели, напоминало склад. В одном его конце была составлена старая канцелярская мебель, в другом почти до потолка высились какие-то картонные коробки. Мы сидели рядом с мебелью, а кроме нас, в помещении находилось еще человек десять. Их явно не интересовали ни коробки, ни тем более мебель. Они о чем-то интенсивно переговаривались, куда-то звонили по мобильным телефонам, а трое неотрывно наблюдали за нами. Такое внимание было мне даже немного приятно.

— Раз ты все знаешь, — повернулся я к Мухину, — объясни, что они там решают...

— Они ничего не решают, — охотно объяснил Мухин. — Они же пешки, мелочь... Решают другие. Сейчас эти другие приедут сюда, чтобы лично со мной пообщаться, — он самодовольно улыбнулся. Маленькому человечку льстило, что из-за него поднялся такой переполох и что еще какие-то люди сейчас бросают все свои дела и несутся сюда... Чтобы взглянуть в эти наглые мухинские глазки.

— Они приедут, чтобы со мной поговорить... Чтобы все узнать у меня. Меня же нельзя просто так убить, я им нужен живой, чтобы задавать мне вопросы. Это с тобой все просто, тебя можно шлепнуть без разговоров.

— Нет-нет, спасибо, — сказал я. — Уж лучше я посижу, послушаю где-нибудь в сторонке... А кто это такие? Это люди Хруста?

— Я их кличек не запоминаю, — презрительно сказал Мухин. — Много им чести. А вообще, как я уже говорил, это люди Барыни. Кто еще может отправить кучу народа на машинах и с оружием искать одного-единственного человека — меня? Только Барыня способна на такой размах — гулять так гулять!

— А что ты ей сделал?

— Я — пока ничего. Вопрос в другом — что она мне сделала?

— И что она тебе сделала?

— Эта сука, — прочувствованно произнес Мухин, — сломала мою жизнь. И ладно бы только мою. Маринкину она тоже поломала.

— Совершенно случайно, — сказал я осторожно, — это не связано с убийством, из-за которого ты и Марина попали в тюрьму? Кажется, это было лет десять или двенадцать назад.

— Хм, — Мухин насторожился. — Ты откуда взялся такой умный? Откуда ты все это вынюхал? И дурачком тут сидит прикидывается...

Я задумался — а откуда же я в самом деле это узнал? Получалось, что самые разные люди в разное время говорили мне какие-то вещи, из которых в конце концов сложилось нечто целое...

— Карабас, — сказал я. — Он знал Марину еще тогда, давно.

— Мы звали его Жиртрест, — меланхолично заметил Мухин.

— Еще был такой подполковник Лисицын... Точнее, в те времена он еще не был подполковником. Тогда он был, наверное, лейтенантом... Он тогда искал подсвечник. И так его и не нашел.

— Ты и про подсвечник знаешь? — удивился Мухин. — Ну надо же...

— И, наконец, городским прокурором в то время был мой отец.

— Иди ты, — сказал Мухин и даже попытался отодвинуться, однако с прикованной к ножке стула лодыжкой это было сделать непросто. — Этого не может быть. Ты? Ни черта себе!

Через некоторое время он успокоился и уточнил:

— Это ты про какого прокурора? Который нам с Мариной срок впаял? Или который...

— Который погиб в аварии, пока шло доследование.

— Ага, — Мухин вдруг закрыл глаза и некоторое время сидел так, не проронив ни единого слова. — Ну что ж... Могу только сказать, что он погиб очень не вовремя. Черт! — Мухин поежился. — Они меня уморят этими сквозняками! Где, мать их, мое пальто?! Ах да... — вспомнил он. — Пальто было за рулем. Интересно, куда оно делось?

У меня на этот счет было два предположения, и оба пессимистичные:

— Или его придавило при аварии... Или он рыпнулся, когда его вытаскивали...

— Жалко, — сказал Мухин. — Хорошее было пальто. Да и парень, который в нем, тоже ничего. Шустрый. Возле подъезда он двоим лбам накостылял в хорошем темпе. Только все это было зря... Для тебя и для него. Вы ничего не добились, вы просто нарвались на смерть.

— А для тебя не зря?

— Со мной все немножко сложнее, — загадочно улыбнулся Мухин. — Я эту игру начал, и я знал, чем она кончится.

— Да ты заколебал уже со своими загадками! — не выдержал я. — Куда ты алмазы дел вместе с тыквинскими деньгами?

— И об этом они меня тоже спросят, — спокойно ответил Мухин. Я проследил его равнодушный холодный взгляд и увидел, что в помещении появились новые люди.

— Вон тот, с треугольной рожей, это Хруст, — сообщил я Мухину, как опытный специалист по геометрии. — Он у них за главного. Тут как-то на меня налетел с воплем: «Отдай мне тело Мухина!» Забавно, да? Кстати, а зачем ему твое тело? Ключика-то на шее нет...

— Тело ему нужно для отчетности. Он же не может сказать Барыне просто: «Мухина мы замочили... Все, отбой». Нет, она потребует доказательств. Лучше всего представить тело. Или его часть. Этот Хруст, наверное, прослышал, что меня пристрелили на Пушкинской, и стал метаться по городу в поисках доказательств. Тела ему моего захотелось... Ублюдок, — презрительно произнес Мухин. Причем сам Хруст в это время стоял уже в паре шагов от нас и довольно скалился. — Ублюдок, — повторил Мухин погромче, на случай, если до адресата не дошло с первого раза. — Это я про тебя, Хруст... Барыня будет тобой очень недовольна.

— Почему же? — ухмыльнулся Хруст. — По-моему, совсем наоборот...

— Ты не въехал в ситуацию, — сочувственно произнес Мухин. — Ты провалил все дело.

— Я так не думаю, — уверенно сказал Хруст. — Может, хочешь что-нибудь передать Барыне? Напоследок?

— Барыня! — с каким-то диким весельем выкрикнул Мухин. — Гнойная сука! Барыня — это жопа с ушами! Барыня — рвот...

Хруст ударил его ногой в лицо, и Мухин вместе со стулом рухнул на цементный пол. Очки каким-то чудом удержались на его окровавленном лице, но что было еще более странным — это мухинская улыбка. Она была для меня не менее загадочной, чем улыбка Джоконды.

Мухин сплюнул на пол сгусток крови, отыскал меня сумасшедшими глазами и проговорил с тоской и отчаянием:

— Двенадцать лет... Можешь себе представить — двенадцать лет... Гнойная сука! — рявкнул он, нарываясь на новый удар ботинком в лицо.

И на новый удар. И еще. И снова.

 

2

Барыня въехала в жизнь Лехи Мухина на розовом «Мерседесе». Специфическая окраска была заказана самой владелицей машины, и в результате на городских улицах «Мерседес» бросался в глаза, как бросался бы розовый слон.

Следует также добавить, что произошло это лет двенадцать тому назад, когда «Мерседесы» сами по себе, даже не столь экстравагантной расцветки, были редкостью на улицах провинциального города. Редкостью также были американские доллары, шмотки из европейских домов мод и таблетки «экстази». Вот такая была тухлая жизнь тогда, а уж если учесть, что у Лехи не было еще и родителей, а бабкиной пенсии хватало лишь на еду, — понятно, что веселья у Мухина было немного. Была улица, где он торчал с утра до вечера, но и там подстерегал облом, связанный с маленьким ростом. Сестра водила знакомства с кучей парней, но все эти знакомые отказывались серьезно относиться к белобрысому тощему очкарику. Леха был сам по себе. Он подпирал стену напротив летнего кафе и ждал, что вдруг появится какой-нибудь шкет еще мельче, с которого можно будет стрясти мелочь. Дождался он совсем другого. Дождался он розового «Мерседеса».

Это было похоже на мираж. Машина медленно въехала на пыльную улицу и остановилась рядом с Мухиным. Любой другой пацан в такой ситуации с восторженным причмокиванием принялся бы осматривать шикарную тачку, но Мухин этого не сделал. Потому что «мерс» остановился так, что напротив Мухина оказалось водительское место. Стекло было опущено, и водитель с улыбкой посмотрел на Леху.

Это была она. Палец с длинным алым ногтем легко ударил по сигарете, и пепел упал на асфальт. Как потом понял Леха, в то время Барыне было уже тридцать с хвостиком, но выглядела она потрясно. Даже на фоне розового «Мерседеса».

У нее были темные волосы, коротко подстриженные по какой-то невиданной моде. Глаза смотрели из-за стекол солнцезащитных очков, и было понятно с первого взгляда, что очки эти сделаны не в Грузии, а там, где и положено появляться на свет дорогим вещам.

— Ты кто? — спросила Барыня, разглядывая прислонившегося к стене тощего пацана в расстегнутой рубахе и болтающихся на бедрах «варенках».

— Леха, — сказал Мухин. Непонятное чувство, сковавшее его в эти мгновения, было сродни параличу. Он понял: только что к нему подъехала его Судьба, бежать от которой бессмысленно.

— Покатаемся, Леша? — улыбнулась она. Леха вздрогнул — показалось, будто мир сузился до размеров этой машины странного цвета. Все остальное уже не имело значения.

— Ага, — сказал он и оторвался от стены, которую подпирал последний миллион лет. Дверца «Мерседеса» открылась, пропуская Леху в иной мир, словно в рай. Он осторожно присел рядом с шикарной брюнеткой в шикарных очках и с шикарной сигаретой.

— Привет, — сказала она почему-то шепотом и неожиданно поцеловала Леху в губы. — А теперь держись! — добавила она, оторвавшись от Лехи и оставив его с незнакомым дурманящим вкусом на губах и туманом в голове.

«Мерседес» рванул с места, и через несколько секунд пропала пыльная улица, пропал и весь район, где обитал Леха. Все исчезло, как будто и не было ничего. Вырулив на центральную улицу, Барыня сбросила скорость, машина пошла с торжественной неторопливостью, как на параде. Водители в соседних рядах изумленно таращились на розовый «Мерседес», и тем более их изумлял невзрачный белобрысый пацан на переднем сиденье. Мухину очень хотелось показать этим козлам что-нибудь неприличное, но тут брюнетка положила ему руку на колено, и Леха забыл обо всем.

— Сейчас поедем ко мне... — сказала она. — Если не возражаешь.

Господи, еще бы он возражал! Мухин еще не видел ее квартиры, но заранее знал, что будет НЕЧТО. Нечто, столь же сильно вышибающее мозги, как и розовый «мерс». Так оно и оказалось. У кого там двенадцать лет назад в черте города имелся двухэтажный кирпичный особняк? Не дачный домик, не сарай, не гараж с пристройкой, а именно особняк? У кого — у директора рынка, у председателя горсовета, у директора химкомбината? Черта с два! Только у Барыни. Вот туда Леха и попал.

Походив по комнатам, он понял, что съезд крыши продолжается. И когда к нему вышла хозяйка в черном шелковом халате, а на столике в ведерке со льдом стояло шампанское, а в здоровенном японском телевизоре пели какие-то тетки...

— Зачем это? — выдавил из себя Мухин. Это были последние здравые слова, которые он произнес в тот день. Хозяйка засмеялась — будто зазвенели серебряные колокольчики — и подтолкнула Мухина в сторону ванной комнаты.

— Потому что я так хочу, — прошептала она ему на ухо. И ее горячий язык коснулся мочки его уха. — И потому что ты мне нравишься.

Ванная комната была размером со школьный класс, и там было много всяких разных вещей, о назначении которых Мухин даже не догадывался. Он просто разделся и лег в высокую белую пену. Положив голову на специальную подушечку, он посмотрел вверх и увидел на потолке зеркало. Смысл этого излишества остался Лехе непонятен, он лишь подумал, что в этом зеркале выглядит совсем крошечным, затерянным в огромной ванне...

— У тебя были девушки?

Леха вздрогнул — оказывается, она уже была здесь, сидела на бортике ванны.

— Девушки? — Леха наморщил лоб. Вообще-то соседка, которую они с пацанами долго спаивали, а потом по очереди трахали... Безусловно, она была девушкой. Когда-то.

— Были, — сказал Леха, глядя на молочно-белую кожу этой женщины с вожделением и страхом. — Конечно, были...

— Ну так забудь о них, — посоветовала она, и рука ее скользнула в пену, безошибочно отыскала там то, что искала, крепко обхватила, потом ослабила хватку...

— Забудь обо всем, — посоветовала Барыня. И Леха ее послушался.

 

3

— Больно? — Хруст присел на корточки, сочувственно вглядываясь в разбитое лицо Мухина. На этот раз очки не уцелели, Леха подслеповато щурился и пытался встать, но это было невозможно. — Больно? — повторил Хруст свой вопрос. — Я тебя спрашиваю, сука!

— Ну что ты... — пробормотал Леха. — Какое уж тут больно... Пообщавшись с Барыней, я стал законченным мазохистом... Приятно мне, приятно! Так и передай!

— Тьфу ты, — плюнул Хруст. — Шиза маломерная... Так, теперь ты! — драгоценное внимание перешло на меня. — Еще одна головная боль... На кого ты работаешь?

Я хотел было по инерции ляпнуть про «Золотую Антилопу» и Карабаса, но вовремя спохватился — речь шла совсем о другом. Любознательного Хруста интересовало, чьи поручения я выполнял, когда шастал по «Интуристу», когда устраивал переполох возле подъезда на улице Чайковского и когда валил людей Хруста в самых разных местах — возле орловской дачи, в больнице, у двери собственной квартиры... У квартиры, правда, валил хрустовских ребят не я, а Шумов. По шумовской же инициативе потом выкидывали одного хрустящего в окно лоджии. Впрочем, это было слабым оправданием. Шумова, судя по всему, уже нельзя было привлечь к ответственности, а я... Вот он я.

— Глухой? — Хруст угрожающе прищурился. — Один почти слепой, другой почти глухой... На кого...

— На Тыкву, — быстро сказал я, как только ботинок Хруста оторвался от пола. Может, мне нужно было для пущего правдоподобия поупорствовать, получить пару пинков по физиономии, лишиться передних зубов и лишь потом назвать своего «хозяина»...

Может, и так. Только нервы у меня не выдержали, и я раскололся сразу.

— Какого еще Тыкву? — недоверчиво спросил Хруст, ставя ногу на место.

— Да есть тут один деятель... — сказал я, отводя глаза. Мол, мне стыдно, что я заложил шефа. — Этот козел, — кивнул я на Мухина, — кинул его на двести штук «зеленых». Я должен был его найти и вытрясти должок.

— Вытряс? — из вежливости поинтересовался Хруст.

— Нет, — вздохнул я. — Не вышло. Куда-то он эти бабки запрятал... И не говорит.

— Допустим, — сказал Хруст. — Допустим, что ты и вправду добывал деньги для какого-то там овоща. А моих людей ты мочил тоже по поручению овоща? Возле дачи одного из карабина завалили, второго почему-то в кустах под твоими окнами нашли... Они же ничего плохого тебе не хотели. Просто поговорить. Выяснить, кому что нужно. Тебе были нужны деньги, нам был нужен сам этот хмырь. Мы могли спокойно разойтись, не портя друг другу нервы...

— Вот и Костя мне то же самое говорил, — вздохнул я. — Просто я слишком медленно соображаю... Наверное, нужно было договориться.

— А что за Костя? — заинтересовался Хруст. Оставленный без внимания Мухин тем временем подобрал очки, нацепил их на нос и, лежа на боку, внимал нашему разговору, изредка сплевывая кровь на пол.

— Это тот, который из карабина стрелял, — немедленно заложил я Шумова. — И тот, кто вашего парня резиновым членом на лестнице... В смысле, по голове треснул резиновым членом, — уточнил я, увидев, как меняется лицо Хруста и парней, стоявших позади него. — И с балкона выкинуть труп — это тоже была его идея.

— Толковый у тебя приятель, — оценил Шумова Хруст. — Он что, тоже на Тыкву пашет?

Я задумался. Мне нужно было говорить все, что угодно, лишь бы как-то вывернуться, лишь бы отмазаться, выкрутиться. Или хотя бы потянуть время. Как отнесутся к моим словам Шумов (если он еще жив) или Тыква — это волновало меня в самую последнюю очередь.

— Он не на Тыкву пашет, он на свою хозяйку пашет, — выдал я Шумова еще раз. — А фамилия его хозяйки — Орлова. Вы еще у нее машину взорвали. Вот она и поручила ему разобраться.

— Мы? Машину взорвали? Не было такого, — ухмыльнулся Хруст. — Ну а где же найти твоего толкового дружка? Мы бы с ним поговорили. Вспомнили бы наши прежние встречи, когда нам не удалось поболтать. Где он?

— Так он же за рулем был, — сказал я, торопясь успеть, пока Хруст снова не начал отрывать ботинок от земли. — За рулем в той самой машине, которую вы... Ну, из которой меня вытащили. И Мухина тоже.

Хруст удивленно поднял брови и отошел к своим подручным. Они что-то принялись обсуждать, причем на лице Хруста преобладала угрожающая и недовольная мимика.

— Кажется, мое пальто успело вовремя смыться, — предположил лежащий на полу Мухин. — Иначе бы они так не дергались.

— Куда он там смылся? — скептически отозвался я. — Машина как раз на ту сторону опрокинулась, где он сидел. Никак ему было не выбраться.

— Хочешь быть пессимистом, будь им. Я только не понимаю, зачем ты Хрусту все про все выкладываешь. Думаешь, он тебя пожалеет, погладит по головке и отпустит? Ни фига подобного. Иначе бы нас в этот подвал не затаскивали. Нас в конце концов грохнут. Порасспрашивают, а потом грохнут. Так что не суетись, прими свою судьбу достойно...

Я с сомнением посмотрел на разбитое лицо Мухина:

— Достойно? Орать всякую чушь, за которую тебе сломают челюсть?

— Тебя потом все равно убьют, так что челюсть тут уже не важна. А важно сказать им, что они козлы. Даже если их тут двадцать человек. Они думают, что переиграли меня, думают, что у них все схвачено...

— Скажешь, не так?

— Они в сильном пролете, — прошептал Мухин. — Только это большой секрет.

Кажется, у него прогрессировала мания величия. Полудохлый и прикованный наручниками к стулу, он еще трепыхался и грозил врагам неминуемым обломом. Клинический случай.

Хруст переговорил со своими и вернулся к нам. Лицо его не предвещало ничего хорошего.

— Ты много тут наболтал, — сказал он мне. — А мне нужна не болтовня, мне нужна точная информация. Поэтому я вызвал сюда Тыкву. Сделаю вам очную ставку, и не дай бог выяснится, что ты врал...

Я понял, что и этот тип страдает манией величия: станет Тыква, подыматься среди ночи и переться на какой-то склад, чтобы побазарить с треугольной рожей... Но чтобы поддержать свой имидж простого и правдивого парня, я согласно мотнул головой и с надеждой в голосе спросил:

— И если выяснится, что я не врал?

— Тогда все мы будем считать тебя честным человеком. Тебе это будет приятно. На том свете.

 

4

...В третьем часу ночи Леха вернулся домой. «Мерседес» остановился прямо у подъезда, и Мухин дико пожалел, что уже слишком поздно, чтобы все соседи и просто прохожие могли обалдеть от вида сказочного автомобиля и неземной женщины... Женщина попрощалась с ним долгим влажным поцелуем и велела приходить на следующий день в то же место.

Слегка покачиваясь, будто пьяный, Леха пошел домой, проигнорировав и шепелявую ругань бабки, и равнодушный вопрос сестры. Ничего никому не объясняя, он лег и заснул.

Позже он думал, что это была самая счастливая ночь в его жизни. Он только что пережил чудо и получил обещание, что оно продолжится. Это и было счастье.

Марина догадалась по запаху. От брата пахло какими-то немыслимыми духами, каких сроду не водилось в парфюмерном отделе районного универмага. Что-то подобное Марина обоняла лишь у своей старшей подруги Алки, которая зарабатывала кусок хлеба тяжким трудом валютной проститутки в «Интуристе». И Алка тряслась над тем пузырьком, как Кощей над златом.

Брат и сестра спали в одной комнате, разделенной шкафом на две части. И Леха не удивился, обнаружив поутру Марину сидящей на краю его постели.

— Где ты вчера был?

Леха сладко потянулся. Теперь его распирало — нужно было срочно с кем-то поделиться, выложить все, до малейшей подробности, и увидеть заполненные завистью глаза, нужно было услышать восхищенный шепот: «Не свисти...»

Марина сама напросилась на исповедь. Выслушав ее, она пожала плечами, встала с постели и пренебрежительно бросила:

— Когда ты только бросишь свистеть по каждому поводу? Я серьезно спросила...

Леха посмотрел на настенные часы:

— Через два часа. Сама все увидишь.

И через два часа розовый «Мерседес» въехал и в Маринину жизнь тоже, вытеснив из нее все, что там было раньше.

Леха подмигнул обалдевшей сестре и шмыгнул на переднее сиденье, где его ждали.

— Что это за девочка? — спросила Барыня. Глаз у нее был наметанный, в чем Лехе еще предстояло убедиться. — Вы с ней похожи...

— Это сестра, — сказал Леха. — Ну, поехали?

— Ты любишь свою сестру?

— Ну... — Леха растерялся от таких вопросов. В детском саду такие вопросы задают, а взрослые люди просто терпят своих родственников. Впрочем, Леха всегда ревновал сестру к ее приятелям. Он подозревал, что они не только пиво распивают по подъездам и не только сигареты из ларьков тырят. Как-то он видел у сестры пачку таблеток под названием «Трихопол», и вид этой картонной коробки почему-то взбесил Леху до невозможности.

— Да, люблю, — сказал Мухин, — конечно, люблю.

— Тогда почему бы ей не прокатиться с нами?

— С нами? — Леха вспомнил все, что вчера последовало за приглашением «прокатиться», и слегка обалдел. В ожидаемой программе мероприятий места Марине не нашлось. Однако Мухин вспомнил, что дом у его новой знакомой здоровенный, так что сестра вполне может посмотреть видак и попить пива, пока они с хозяйкой...

— Да пусть едет, — согласился Мухин, и Барыня весело замахала рукой, подзывая Марину к «Мерседесу». Марина подошла, чувствуя себя полным ничтожеством по сравнению с роскошной теткой в машине и отказываясь понимать, как это такая тетка запала на ее брательника. И еще она узнала запах.

Вечером того же дня, когда Барыня, расслабленная и утомленная любовью, лежала на огромной кровати, а Леха дремал у нее на правом плече, Марина встала в дверном проеме — стучаться не было нужды. Барыня начала ласкать брата еще в машине, и Марина все видела, а чего не видела, то поняла по доносившимся из спальни звукам.

— Мне нравится, как вы пахнете, — тихо сказала Марина, опустив по робости такие детали, как: «Мне нравится, как вы одеваетесь, мне нравится, как вы водите машину, мне нравится ваш дом, мне нравитесь вы сами... И мне нравится, как вы занимаетесь любовью...»

— У тебя хороший вкус, — промурлыкала женщина в постели. — Знаешь, я хочу сделать тебе подарок. Там, на туалетном столике. Возьми то, что тебе понравится. И, ради бога, не благодари меня.

Марина подошла к туалетному столику, на основе которого можно было создать неплохую выставку импортной парфюмерии, потрогала флакончики и тюбики, а потом задала вопрос, о котором сам Леха даже и не задумывался:

— А где ваш муж?

— Муж? — Женщина рассмеялась, весело и абсолютно раскрепощенно, сама Марина так смеяться не умела. — Не бойся, твоему брату ничего не угрожает. Мой муж не вернется сюда с двустволкой... Он работает за границей. И вернется очень не скоро.

— А вы, пока его нет, развлекаетесь?

— Я бы не назвала это развлечением... Я бы назвала это — поиски друзей. У меня так мало знакомых в этом городе. И у меня практически нет близких мне людей. Мне плохо от этого, и я стараюсь найти близкого человека... Быть может, мои поиски выглядят немного странно. Но я надеюсь, что все же добьюсь своего.

— Я возьму вот этот, — не выдержала Марина и взяла серебристый тонкий флакон, испускавший желанный аромат.

— Конечно, — раздалось в ответ. — И ты знаешь, нам что-то нужно делать с одеждой. Тебе не пятнадцать лет, чтобы одеваться под мальчика. Ты должна подчеркнуть свою женственность. Тем более тебе есть что подчеркнуть... Быть может, завтра, если у тебя будет время, мы проедемся в «Березку»?

— Если у меня будет время?! — Марина расхохоталась. — Да что вы?! У меня навалом свободного времени! У меня... — Дикий смех овладел ею. Марина села на пол и продолжала исступленно хохотать. — У меня найдется... Конечно же...

— Вот и славно, — прошептала хозяйка, поглаживая низ живота своего маленького светловолосого любовника. — Вот и славно...

 

5

Парень с тонкими аккуратными усиками подошел к Хрусту и отрапортовал:

— Тыкву нашли. Он, оказывается, ездил на охоту. Сейчас возвращается домой... Ну так я его попросил сначала заехать к нам, сюда. Минут через пятнадцать он будет.

— Хорошо, — сказал Хруст, в задумчивости потирая подбородок. — Хорошо, что он приедет. Плохо, что едет с охоты. Это значит, что при нем люди. А при людях — ружья. Пусть и охотничьи. Ты вот что... — снова подозвал он парня с усиками, — ты ему скажи, чтобы ружья оставили в машине. Не надо нам тут лишних ружей.

А я при слове «охота» сразу вспомнил Тамару. Будет просто верхом мирового гадства, если сейчас сюда явится Тыква под ручку с Тамарой. Они посмотрят, какое я собой представляю жалкое зрелище... и... Тамара поймет, что связываться со мной действительно было крупной ошибкой. Она помашет мне ручкой на прощание... И мне вышибут мозги. Все, конец фильма.

Хотя — стоп. А как же ДК? Он же обещал, что переговорит с Тыквой! И Олег вчера проболтался, что у Тыквы будет важная встреча с очень важными людьми. Но сейчас тип с усиками сказал, что Тыква возвращается с охоты, а если он был на охоте, то никакой встречи не было! ДК опоздал, меня не отмазали. Все, конец фильма.

А если поймать Тыкву на денежный интерес? Он придет, а тут валяется на полу тот гад, который увел чемодан с кучей тыквинских кровных баксов. Тыква разволнуется, а я ему: «Я знаю, где спрятаны деньги, я знаю! Я могу показать, только выведите меня отсюда!» Тыква наедет на Хруста — потому что вернуть двести тысяч баксов все-таки хочется — и заберет меня с собой. А я по дороге где-нибудь сбегу. А потом ДК все же переговорит с Тыквой. И все будет хорошо. Хотя... Зачем Тыкве я, если рядом валяется человек, который лично все украл и лично все спрятан. Тыква обойдется и без посредников. А если еще до Тыквы дошло, что я его заложил тому оперу, который пытал меня в «Антилопе» насчет Лисицына... А если еще Олег успел настучать шефу, что я едва не пристрелил его в темном переулке возле «Ультры»... Все, кранты этой ленте. То есть мне.

Мухин оказался прав — суетиться бессмысленно.

— Эта Барыня, — уныло пробормотал я, — она, наверное, очень крутая, раз у нее столько народу.

— Она очень крутая гнойная сука, — по-своему согласился Мухин. — Ее нынешний муж... Всего у нее было пять мужей, этот пошел дальше всех. То есть она его продвинула дальше всех остальных. Он был зампредседателя одного коммерческого банка, потом он был министром финансов...

— Ого! — присвистнул я.

— ...Но она убрала его с этой должности, потому что это слишком светящаяся работенка. Слишком на виду. Я не знаю, как теперь называется его должность... Я только знаю, что Барыня постоянно проживает в Испании, а еще у нее есть дома во Флориде, в Калифорнии, в Ницце... И еще с ней постоянно таскается двадцать человек охраны.

— Ничего себе... — сказал я, потрясенный. Оставалось утешать себя мыслью, что убьют меня по приказу не какого-нибудь там Гиви Хромого, а по распоряжению самой влиятельной женщины России.

— Вот именно... — Мухин прокашлялся, а потом негромко добавил: — Теперь ты понимаешь, как мне было трудно?

— В смысле?

— В том смысле, что Циркач с Пистоном тут много не наработали бы. Их замочили бы еще при переходе испанской границы. То есть нужны были люди. Много людей. А раз нужны люди, то нужны и деньги, чтобы им платить. Много денег. Теперь понял?

— Что именно?

— Алмазы, — сказал Мухин и улыбнулся разбитым ртом.

 

6

...Поход в «Березку» состоялся, как состоялось и много других увлекательных и невероятных вещей. Грубо говоря, окружающий мир вокруг Лехи и его сестры стал расширяться, показывая им такие вещи, о которых раньше они лишь слышали или догадывались.

Тут были поездки на природу в какие-то уединенные, скрытые от посторонних местечки, где к их приезду все уже было готово. Какие-то люди жарили шашлыки, накрывали на стол и охлаждали пиво, чтобы потом исчезнуть и не смущать веселую троицу. Были плавания на огромной яхте, были самодельные фейерверки, взрывавшие летнее небо, к изумлению непосвященных...

Они развлекались. Точнее, Барыня развлекала их, Леху и Марину. Причем в каждом празднике, в каждом загуле всегда наступал момент, когда Марина понимала, что сейчас ей нужно отойти в сторону. Или просто отвернуться. Желания Барыни Леха выполнял с удовольствием и с чисто юношеским энтузиазмом, а когда он стал чувствовать, что устает, в ладони Барыни вдруг оказались веселенькие цветные таблетки. С чисто юношеским энтузиазмом Леха принял и этот подарок.

Барыня учила Леху любовному разнообразию, а если он не верил, что люди на самом деле могут такое вытворять, тащила за руку к видаку, ставила кассету и тыкала пальцем в экран, беззаботно хохоча над серьезными лицами экранных любовников...

Где-то через месяц после начала поездок в розовом «Мерседесе», проснувшись ночью в огромной постели, которую Барыня именовала «сексодромом», Леха обнаружил, что он один.

Он поднялся и пошел по длинным коридорам большого дома, прислушиваясь к подозрительным звукам. У двери комнаты, где ночевала Марина, он остановился. А потом резко толкнул дверь.

Они не испугались его и не удивились: Марина сидела в постели, поджав ноги, а Барыня была позади нее и нежными осторожными движениями гладила Марине груди, целовала ее в шею... Обе женщины были совершенно обнаженными.

Леха попятился было назад, но Барыня повелительно сказала:

— Стой. Я хочу, чтобы ты раз и навсегда понял... Ты любишь свою сестру?

— Да... — еле выговорил Леха, не сводя глаз с приоткрытых губ Марины. Не груди, не живот, не бедра приковали его взгляд, а именно губы, смыкавшиеся и снова раскрывавшиеся... Марина тяжело дышала, сминая пальцами тонкую простыню.

— Я тоже ее люблю, — тихо сказала Барыня и сделала что-то такое, от чего Марина вскрикнула в сладкой истоме. — Вот так я ее люблю...

Леха оторвал наконец глаза от слепящих белизной тел, перевел взгляд на тумбочку и заметил там разноцветную россыпь таблеток. Машинально он сгреб несколько штук и отправил в рот. Через несколько секунд его повело. Цвета обоев в комнате нестерпимой яркостью резанули по глазам, прерывистое дыхание Марины ударило по ушам, как звон наковальни... Запах ласкающих друг друга женщин достиг его ноздрей, и Леха вздрогнул — эрекция случилась быстро, почти мгновенно, и кровь тяжелыми ударами пульсировала именно там, внизу живота.

— Идем же, идем к нам, — услышал он сладкий шепот. — Идем...

Барыня протянула к нему руки, и Леха пошел к этим рукам, пошел на этот шепот. Он ничего не мог с собой поделать.

Утром, проснувшись раньше всех, он заперся в ванной и яростно скреб свою кожу щетками и мочалками, стараясь смыть с себя все, что было... И понимая, что смыть не удастся.

Однако хуже всего было другое. Стоя под струями холодной воды, Леха перебирал свои последние ночи и дни. Вывод напросился сам собой — так хорошо ему не было никогда. Он испытал неземное блаженство, причем неоднократно, причем в таких количествах... Леха не был идиотом — он понял, что за прошедший месяц на него вывалилась вся его жизненная норма кайфа. А поскольку бесплатно такое чудо случиться не может, то неизбежно последует расплата. Раз жизненный запас блаженства израсходован, то ему придется умереть молодым. Возможно, завтра. Возможно, через месяц. Это не будет обидно, потому что в свои семнадцать он испытал все, что способен придумать самый извращенный и самый искушенный в плотских радостях ум.

И с этого утра Леха стал готовиться к смерти. Правда, в семнадцать лет принятые утром решения могут быть прочно забыты к вечеру. Леха про свое прозрение не забыл, но... Скажем так — он не всегда о нем помнил. Тем паче что Барыня изо всех сил старалась доказать: Леха пока испытал еще не все, что может придумать искушенный и извращенный ум. То есть ум Барыни.

И лишь в одном Леха Мухин был прав на сто процентов: бесплатных чудес не бывает. Расплата неизбежно должна наступить. Просто Леха не представлял, с какой стороны ее ждать.

 

7

Явление Тыквы и его компании произошло минут через двадцать после проведенных усатым телефонных переговоров. Я не возражал бы, если бы это случилось позже. Лет этак через сорок. Но это случилось раньше, и убежать от этого никуда нельзя. Потому что я, как и Мухин, был прикован наручником к стулу.

Тыква по случаю охоты вырядился в камуфляж — любимый наряд жирных мужиков, которые тщатся быть крутыми. Судя по красной недовольной роже, Тыква на охоте облажался, зато хорошо принял на грудь, чтобы компенсировать неудачу.

Как все эти обстоятельства скажутся на моей судьбе — оставалось только гадать. Чем я и занимался. Мухин лежал на полу, кашлял, но в целом был в хорошем расположении духа. Что говорило о его полном и окончательном безумии.

Тыква и Хруст о чем-то спорили, причем Тыква размахивал руками, а Хруст то и дело оборачивался к своим парням, которых числом было побольше, чем тыквинских охотников. Пока эти двое качали права, а их бойцы выстраивались в стенки друг напротив друга, я вдруг заметил среди камуфляжей и серых плащей светло-голубое пятно.

Господи, на ней был тот же самый плащ, что и неделю назад, когда мы отправились в «Белый Кролик» продавать алмазы. Скупердяй Тыква не раскошелился на новые шмотки для Тамары, только на охоту догадался свозить! Да нужна ей твоя охота сто лет в обед!

Тамара растерянно стояла среди всех этих воинственно настроенных мужиков, и на лице у нее было написано: «Господи, да что же я тут делаю?!»

Я, со своей стороны, мог задать господу аналогичный вопрос, но, боюсь, в ответ громогласно раздалось бы что-нибудь вроде: «За что боролся, на то и напоролся! Нечего было за неправедными доходами гоняться!»

Поэтому я не стал жаловаться на судьбу, я хотел крикнуть: «Тамара!», но в горле у меня пересохло, а потом... А потом я подумал — ну и на фига я буду орать?! На фига я буду звать?! Чтобы она посмотрела на меня и пожалела? Чтобы несла потом сквозь годы мой светлый образ — на стуле и с наручником на лодыжке? Чтобы разрыдалась и принялась молить Хруста с Тыквой отпустить меня?

А они все равно меня не отпустят. Так что уж лучше я промолчу. Будем считать, что судьба преподнесла мне прощальный сюрприз — показала мне перед смертью Тамару, девушку, которую... Ну, скажем так, девушку, которая мне нравилась.

Кажется, Хруст все же убедил Тыкву, что парни в серых плащах круче парней в камуфляже. Тыква махнул рукой, и вся честная компания отправилась по направлению к нам. Как бы на экскурсию.

Тыква остановился в пяти шагах от моего стула, хмыкнул, почесал за ухом, посмотрел на меня, потом на Мухина. Потом на Мухина и снова на меня.

— Прикол, да? — неуверенно проговорил Тыква, закончив осмотр. — Вы тут надо мной прикалываетесь, да?

— Почему это ты так решил? — нахмурился Хруст. — Мы без всяких приколов...

— Потому что вот этот, — Тыква решительно ткнул пальцем в Мухина. — Этот козел сдох! Он мертвый, понимаешь! И ты мне сам об этом говорил! И я лично видел труп! Вот этот, второй козел, — палец Тыквы теперь целился в меня, — привез мне первого козла мертвым на машине!

— Это не прикол, это накладка, — пояснил Хруст. — Я тоже думал, что Муху убили. Мои люди должны были его убить. Но вышла накладка, он выжил, затаился. И мы только сегодня его вытащили из квартиры, где он прятался...

— Просто удивительно, — подал голос Мухин. — У вас столько людей, у вас такие возможности — и вам понадобилось пять дней, чтобы вычислить эту квартиру! Позор!

— Извините, еще одна накладка, — деревянным голосом прокомментировал слова Мухина Хруст и врезал Лехе ботинком в грудь. — Будешь говорить, когда спросят...

— Спроси, где мои деньги! — немедленно оживился Тыква. — Он же деньги мои спер! И алмазы, и деньги! Исчез из кабака, как в воздухе растворился! Я чуть с ума не сошел!

— С деньгами разберемся, — пообещал Хруст. — Ты мне лучше про этого вот скажи, — он слегка пнул меня по ноге. — Ты велел ему искать Муху?

— Было, — кивнул Тыква после краткого раздумья. — Но он же не нашел...

— Он так увлекся поисками, что грохнул двоих моих парней.

— Без проблем, — пожал плечами Тыква. — Делай с ним что хочешь. Это вообще не из моих, его Муха откуда-то притащил в кабак...

Сказав это, Тыква покосился в сторону светло-голубого пятна в другом конце склада. Потом он обернулся ко мне... И злорадно ухмыльнулся.

— Не деньгами, а хоть так... — проговорил он. — Хоть так должок с тебя получу.

— Дырку от бублика ты получишь, а не Тамару! — не выдержал я. — И вообще... Накроют скоро твою лавочку, Тыква! Ко мне опер приходил, интересовался, какая связь есть между тобой и смертью Лисицына! Кранты тебе скоро, Тыква!

— Вот это правильно, — поддержал меня с пола Мухин. — Правдой — в матку!

— Какой опер? Какой Лисицын? — недоуменно уставился на меня Тыквин.

— У парня крыша едет, — сказал почему-то побледневший Хруст. Он наклонился ко мне и прошипел: — Выходит, не зря мы Ольге Петровне бомбочку-то подкладывали? Выходит, все правильно было? Верно мы цепочку просекли — от тебя к Орловой, от Лисицына к тебе. Все верно! — Довольный собой, он гордо выпрямился, скрестив руки на груди.

— У тебя у самого крыша едет, — сказал я. Иного ответа я дать просто не мог. Они все тут были чокнутыми.

А самым чокнутым был Константин Сергеевич Шумов.

 

8

...Однажды Барыня сказала:

— Быть может, я ошибаюсь, но у меня есть такое ощущение... Будто мы все трое так близки, словно семья. Словно настоящая семья. Нам хорошо вместе всем троим. И больше нам никого не надо.

— Да, — сказал Леха.

— Конечно, — сказала Марина и на краткий миг сжала ладонь своей подруги.

— У меня есть знакомые, — с мягкой улыбкой сообщила Барыня. — Впрочем, это не столько мои знакомые, сколько знакомые мужа. Неплохие люди, с ними приятно общаться... Хотя не настолько приятно, как с вами.

— Да уж! — самодовольно ухмыльнулся Леха.

— Они пригласили меня в гости, — продолжила Барыня. — И я подумала, что раз уж мы как настоящая семья, то мы должны идти туда все вместе. Вы и я.

— Но... Но как они отнесутся? — состорожничала Марина. — Тем более если это знакомые мужа.

— Они люди современных взглядов, — успокоила Барыня. — У них нет комплексов на этот счет. У моего мужа, кстати, тоже. Думаешь, он выполняет обет воздержания все это время? Я думаю, он переспал уже с целым женским монастырем! — Она засмеялась, беззаботно и безудержно, как всегда. — Так вот, насчет визита в гости. Это будет сегодня вечером. Мы поедем к ним на дачу. Посидим, поговорим, слегка выпьем... Ничего особенного. У меня только одна просьба — будьте с ними полюбезнее. Им ведь не повезло так, как мне. У них нет таких близких друзей, какие есть у меня. У меня есть вы... — Она в каком-то внезапном порыве обняла Марину и Леху, целуя и говоря какие-то слова, от которых становилось жарко и хорошо...

— И так будет всегда! — вдруг вырвалось у Марины.

— Конечно. Конечно, — Барыня поцеловала ее в губы. — Так будет всегда. Если только вы меня не оставите...

И они обещали ее не оставить. И много еще чего они обещали в тот вечер. А потом розовый «Мерседес» повез их на дачу, в гости.

Хозяев звали Игорь Феликсович и Анна Семеновна. Ему было за пятьдесят, ей — лет на пятнадцать поменьше. С Барыней ее красота сравниться, конечно же, не могла, но это была тем не менее симпатичная женщина с хорошей фигурой.

— К тебе персональная просьба, — шепнула Барыня Лехе перед началом застолья. — Поухаживай за Аней. Сам понимаешь, муж — он, конечно, любимый, но пятнадцать лет бок о бок кого хочешь сделают фригидной. Я буду строить глазки Игорю, а ты развлекай хозяйку. В разумных пределах, конечно...

Леха согласно кивнул и принялся развлекать в разумных пределах. Барыня напропалую кокетничала с хозяином дома, Марина занялась кухонными делами, а Анна Семеновна, смешно смущаясь, расспрашивала Леху о его планах на будущее. Леха нес какую-то несусветную чушь про институт иностранных языков, иногда даже краснел, когда совсем завирался, но ловил одобрительный взгляд Барыни и продолжал трепать языком. Кажется, Анне Семеновне нравилось.

После бутылки коньяка и трех бутылок шампанского Анна Семеновна повела гостей на осмотр только что отремонтированного второго этажа дачи.

— А тут мы планируем сделать солярий, — говорила хозяйка. — Только в этом году денег не хватило, следующим летом уж займемся...

— А во дворе — бассейн! — одобрительно сказала Барыня.

— Ну какой уж бассейн, это за границей только...

Леха шел за хозяйкой, глядя на обтянутые черным платьем чуть широковатые бедра. Барыня тронула его за плечо, он обернулся и увидел в протянутой ладони таблетки.

— Продолжаем веселиться! — шепнула Барыня, и Леха быстро забросил пару улыбающихся кружочков в рот. Дальше он шел вприпрыжку, и Анна Семеновна с улыбкой наблюдала за его выходками, а Барыня что-то шептала, хихикая, ей на ухо.

Часа полтора спустя Анна Семеновна собралась подняться на второй этаж, чтобы показать гостям альбом с фотографиями их весенней турпоездки в ГДР.

— Иди помоги ей! — шепнула Лехе Барыня и пихнула его в бок.

— Помочь альбом с фотографиями принести? — Леха заржал и получил еще один толчок.

— Помоги ей. И если она попросит тебя еще о чем-нибудь... — Барыня оглянулась на дремлющего в кресле перед телевизором Игоря Феликсовича и удовлетворенно кивнула головой. — Если она попросит, не отказывай. У нее так мало радостей в жизни. Таких радостей. Доставь женщине удовольствие. Пожалуйста, — она быстро чмокнула его в щеку. — Ради меня... На, на дорожку...

Леха принял из ее рук бокал с вином, выпил, вздохнул... И поспешил по лестнице наверх с криком: «Анна Семеновна, я вам сейчас помогу...»

— Он такой смешной, — сказала Марина, проводив брата взглядом. — Он совсем еще мальчишка...

— Да, — согласилась Барыня. — Он так и не вырос...

Анна Семеновна долго искала альбом на книжных полках, то ли случайно, то ли нарочно задевая Леху плечом или бедром при переходе от одной полки к другой. Наконец альбом был найден, и Анна Семеновна нерешительно двинулась к дверям...

В дверях стоял Леха. Анна Семеновна шла, пока не коснулась его грудью.

— Можно, я пройду? — шепотом спросила она.

— Нет, — ответил Леха, закрыл глаза и вдавил свои губы в губы Анны Семеновны. Та уронила альбом и схватила Леху за руки:

— Если ты хочешь... Если ты действительно хочешь...

Леха двинулся вперед и уронил женщину на диван. Его руки тискали жаркое податливое тело, с готовностью простершееся под ним... А потом он долго не мог кончить, а Анна Семеновна как заведенная повторяла одно и то же:

— Ну еще... Ну еще... Ну еще...

Взмокший, он едва смог слезть с женщины, чтобы тут же повалиться на диван и провалиться в сон. Кажется, Анна Семеновна тоже уснула.

Разбудили Леху какие-то резкие звуки на первом этаже — грубые голоса, крики, шум... Он поднял отяжелевшую голову, огляделся, вспомнил поиски альбома с фотографиями и итог этих поисков. «Наверное, там муж проснулся и теперь скандалит», — подумал Мухин с отвращением к себе и к тому, что он сделал.

— Анна Семеновна, — сказал он, не глядя в сторону полуодетой спящей женщины. — Анна Семеновна, вставайте...

Анна Семеновна не пошевелилась, тогда Леха протянул руку, чтобы растормошить спящую, но вместо этого он заорал, заорал страшно и громко, так что шумевшие внизу люди немедленно кинулись по лестнице на второй этаж и увидели то, что увидел Леха Мухин.

Рядом с ним на диване лежала Анна Семеновна, ее черное вечернее платье было задрано, ноги широко раздвинуты. Но ужас заключался не в этом. У Анны Семеновны не было головы.

Не в прямом смысле слова — череп был на месте. Но это был именно череп. Лица не было, была кровавая маска, но не было видно ни глаз, ни рта... Было видно лишь, что какая-то жестокая и беспощадная рука нанесла не один и не два удара по голове хозяйки дома.

Люди, которые поднялись снизу на вопль Лехи, почему-то оказались милиционерами. А про себя он узнал несколько минут спустя, что является садистом и наркоманом, который вместе с сообщницей-сестрой путем взлома проник на дачу с целью грабежа, а когда был застигнут вернувшимися хозяевами, убил обоих, а хозяйку предварительно еще и изнасиловал.

— Это же надо, какая мразь! — с ненавистью проговорил милицейский капитан, защелкивая наручники на запястьях Лехи. Молоденький лейтенант по фамилии Лисицын смотрел на забрызганного кровью Мухина как на исчадие ада. Марина сидела в милицейской машине и тупо смотрела перед собой. Через два часа, прямо посреди допроса, у нее началась героиновая ломка.

Излюбленная манера обращения Барыни с людьми заключалась в том, чтобы сначала вознести их как можно выше, а потом треснуть башкой об асфальт, чтобы мозги брызнули из ушей. Она называла это «контрастный душ».

 

9

Мухинское пальто Шумов оставил где-то в прошлом. Теперь на нем была длинная куртка камуфляжного цвета, причем ее размер явно превосходил габариты самого Константина Сергеевича. Шумов, не поднимая глаз, перемещался по складу, нигде не задерживаясь и ни с кем не разговаривая. Вероятно, люди Хруста думали, что он приехал вместе с Тыквой, а тыквинские парни принимали его за одного из помощников Хруста. Я только не мог понять, что здесь может сделать одинокий сыщик против двух десятков вооруженных людей. Может, Шумов просто сильно треснулся головой при аварии и теперь не отдает себе отчета в своих поступках?

Похоже, так оно и было — Шумова сначала пронесло по всему складу от начала до конца, в десятке метров от мебельной свалки он развернулся и направился обратно, выписывая странные зигзаги.

Ощущение дурдома усиливалось тем, что Хруст и Тыква снова перешли к выяснению отношений на повышенных тонах. Хруст пытался отчитывать Тыкву за то, что тот где-то облажался, а Тыква презрительно фыркал и предлагал всем недовольным его работой убираться к такой-то матери.

— Я все сделал нормально! — голосил Тыква. — Я не знаю, кто там куда полез, но все было сделано нормально!

— Слушай сюда, — Хруст злился, отчего его лицо как бы еще больше заострялось книзу. — Это не я тобой недоволен! Тобой недовольны там! — Хруст многозначительно ткнул пальцем вверх. — И ты понимаешь, что это значит!

Но Тыква отказывался понимать, что это значит. Мухин презрительно покачал головой, наблюдая эту свару:

— Позорное зрелище, позорное... Мы тут с тобой сто лет проживем, прежде чем они договорятся. Правда, потом они нас все равно замочат, — с обреченностью фаталиста добавил Мухин.

— Ты уже заколебал, напоминая про «замочат»! — не сдержался я. — Ты лучше скажи, куда ты деньги с алмазами подевал? Я не понял про Пистона и Циркача — ты ведь был здесь, ты не уезжал в Москву, значит, ты не мог передать им деньги...

— А я и не передавал им деньги, — согласился Мухин. — Не смог. По состоянию здоровья.

— Ну а как же тогда?

— А вот так. Терпение, терпение... Я двенадцать лет ждал этого дня. То есть два раза по двенадцать...

— Как это?

— Двенадцать лет назад я понял, что не доживу до спокойной старости. И я стал настраиваться на смерть. Так что я сейчас совершенно спокойно ко всему этому отношусь. И двенадцать лет я ждал момента, чтобы сквитаться с Барыней. Странно, что все так совпало. Наверное, судьба, — глубокомысленно заключил Мухин.

— Про смерть я не спорю, — покосился я на ругающихся Хруста и Тыкву. — А про Барыню что-то не очень понятно. Она в Испании с двадцатью охранниками. Ты — здесь, в наручниках. И тоже с двадцатью охранниками. Деньги ты Пистону с Циркачом передать не смог. Хотя даже если бы и смог — сам говоришь, что Пистон с Циркачом ничего бы сделать не смогли, и их замочили бы еще на границе... Это ты называешь — сквитаться с Барыней?

— Сквитаться, — сказал Мухин, мечтательно щурясь, — это сделать то же самое, что она сделана со мной и с Мариной. Я на такое не способен, поэтому ей просто вышибут мозги. Я — гуманист.

«Чокнутый гуманист», — хотел я добавить маленькому человечку с разбитым лицом, который лежал на холодном полу и надрывно кашлял, не переставая при этом мечтать о сведении старых счетов с женой бывшего министра финансов, которая в данный момент проживала в Испании под усиленной охраной.

И скорее всего давным-давно забыла о своих поездках на розовом «Мерседесе» со своим маленьким белобрысым приятелем.

 

10

...Леха был так ошарашен и раздавлен, что совсем перестал соображать. Он даже подумал, что ночью на дачу напала какая-то банда и перебила всех, почему-то пощадив его с сестрой. И он не понимал, почему ему говорят только о двух трупах — Игоря Феликсовича и Анны Семеновны.

А следователь не понимал, про какую еще женщину толкует ему подследственный.

— Меньше надо «колес» глотать, — говорил следователь, которому ежедневно звонили из прокуратуры, из обкома партии и даже из министерства, требуя скорейшего расследования зверского убийства директора алюминиевого комбината и его супруги. — Тогда не будут мерещиться всякие женщины... Мало тебе той, которую ты изнасиловал и убил? Она же в матери тебе годится!

У Лехи кружилась голова, но он все же вспомнил фамилию Барыни.

— Эта женщина была вместе с нами на даче, — сказал он. — Она нас привезла. Это были ее знакомые. И мы не вламывались, мы никого не грабили и не убивали...

Следователь обалдел от такого бесстыдства. Застигнутый на месте преступления с руками в крови и со спущенными штанами, убийца и насильник продолжал упираться.

— Отпечатки пальцев, — сказал следователь. — Сперма. Кровь на руках и на одежде. Наркотические препараты у тебя в карманах. Золотые изделия и деньги, которые вы сложили в сумку. Этого всего достаточно, чтобы тебя расстреляли.

— Расстреляли? — Леха вцепился в стул, чтобы не свалиться на пол: все вокруг кружилось и вертелось, словно на карусели. — За что?!

— Думаешь, не за что? — следователь продолжал изумляться наглости этого наркомана. — Думаешь, тебя нужно пожалеть и отпустить? Так уморились, бедняжки, пока грабили и убивали, что уснули прямо рядом с трупами!

— Найдите ту женщину, — отчаянно молил Леха. — Она вам подтвердит, что мы были на даче в гостях. И Анна Семеновна, она сама...

— Заткнись, ублюдок! — Следователь не выдержал и треснул Мухина по лицу. — Не смей такое больше говорить!

— Моя сестра тоже может подтвердить...

— Твоя сестра, — с презрением процедил следователь, — законченная наркоманка, она сидела на героине. Но даже и она не лжет так, как лжешь ты!

— Какой героин? — прошептал Леха. — Это же были просто легкие стимуляторы...

Два дня спустя он увидел Марину на очной ставке и понял, что это действительно был героин. Марина была на себя не похожа, ее трясло, она не отвечала на вопросы, ее тошнило... И лишь в самом конце, наткнувшись больными глазами на брата, она закричала:

— Ты что, не понял? Это все сделала ОНА! Это ОНА! И больше никто!

И Леха стал твердить фамилию Барыни на всех допросах. Добился он этим только одного. Как-то следователь небрежно бросил ему:

— И кончай примешивать к своим преступлениям других людей. Не знаю, где ты слышал фамилию этой женщины... Ее муж выполняет важное государственное задание за границей, и я не позволю тебе впутывать ее сюда. Тем более что в ту ночь она была в Ленинграде, и это могут подтвердить десятки свидетелей. А вот факт твоего знакомства с ней никто не может подтвердить. Это твой очередной наркотический бред, Мухин. Тебе пора писать чистосердечное признание. Вот чем тебе пора заняться. И, — следователь понизил голос, — если у тебя с этим проблемы, тебе помогут. Сегодня же ночью, в камере.

— Я подумаю, — сказал Мухин.

— Рад слышать, — сказал следователь, морщась и устало массируя виски. У него были свои проблемы в связи с тем, что дело не закрывалось так быстро, как хотелось. Куда-то запропастилось орудие убийства — тяжелый бронзовый подсвечник, которым размозжили черепа супружеской паре. Его не нашлось на даче, его не было и среди вещей, приготовленных «ворами» к уносу в сумке. Следователь проклинал халатность тех уродов, которые перевозили вещдоки с дачи в управление и где-то посеяли главную улику. А может, попросту сдали в комиссионку за хорошие бабки. Всякое могло случиться, но голова от этого болела исключительно у следователя. К тому же городского прокурора заинтересовала часто встречающаяся в протоколах допросов фамилия некоей женщины, которую следователь трактовал как наркоманский миф. Прокурор распорядился рассмотреть всю эту историю более внимательно, и следователь не мог ничего ему возразить. А звонки сверху продолжались, и следователь устал объяснять, чья это вина, что преступники до сих пор не в зале суда. На прокурора тоже, вероятно, давили, но он упорствовал, и поиски подсвечника продолжались. До тех пор, пока машина прокурора по несчастной случайности не сорвалась в пропасть, когда прокурор с женой ехали по горной дороге на кавказский курорт. После этого все как-то само собой уладилось. Никто не вспоминал про подсвечник, зато все требовали поскорее передать дело в суд, чтобы в нашумевшей кровавой истории была поставлена точка.

За день до начала судебного процесса к Мухину пришел адвокат, про которого Мухин думал, что это самый бестолковый адвокат в городе. Оказалось, что адвокат гораздо умнее, чем казалось Лехе.

— Тебе просили передать, — сказал он тихим безжизненным голосом, — если на суде ты назовешь ее фамилию, будут нехорошие последствия.

— Мне расстрел светит, какие там еще могут быть последствия?

— У тебя еще есть сестра. И ее могут сегодня ночью изнасиловать, после чего она может повеситься в камере. И тогда тебя действительно расстреляют. Другой вариант — ты молчишь, получаешь срок, твою сестру лечат от наркомании. Подумай, что лучше. Лучше для тебя и для твоей сестры.

— Вас послала она? — спросил Мухин после тяжелого раздумья. — Она? — Леха назвал фамилию.

Адвокат вдруг хлестнул его по щеке. Жестким, не терпящим возражений голосом он проговорил:

— Я же сказал — не называть никаких фамилий!

— Она? — упорствовал Мухин.

— Меня послала Барыня, — сказал адвокат, и это был первый раз, когда Мухин услышал эту кличку.

— Она что-нибудь просила мне передать еще?

— Да, — важно качнул головой адвокат. — Она надеется, что ты будешь умным мальчиком.

Это было совсем не то, чего ожидал Мухин. Но он постарался, он был умным мальчиком, и он ничего не сказал на суде. И его не приговорили к расстрелу — тут адвокат не соврал. Но в остальном все пошло чуть иначе.

Вечером в камеру к Мухину зашли трое. Три немногословных здоровяка, один из которых стал сразу расстегивать брюки. Двое других двинулись к Мухину.

— Подождите! — закричал тот, вжимаясь в стену. — Это ошибка! Я же ничего не сказал на суде, я же промолчал...

— Правильно, — сказал один из визитеров и тяжелой ладонью ухватил Мухина за шею. — Но нужно было помалкивать и до суда. Понимаешь?

Мухин попытался закричать, но тут ему так врезали, что крик застрял у него в глотке. И дальше он уже молчал, кусая губы и глотая собственную кровь...

Наконец-то он понял, что его предали. А точнее, не предали — а использовали. Использовали, а потом выбросили за ненадобностью. Продемонстрировав напоследок, что он полное ничтожество, нуль без палочки, об которого можно вытереть ноги и двинуться дальше.

Что и сделала женщина, которую уважительно называли Барыня. А антикварный бронзовый подсвечник занял место в одной из комнат ее большого гостеприимного дома — вместе с другими памятными сувенирами. Барыне было что вспомнить...

 

11

— Я даже не знаю, зачем ей понадобилось убивать тех людей, — сказал Мухин. — Может, и выгоды-то никакой не было. Ей просто нравилось играть людьми, нравилось управлять ими. Есть психи, которым нравится убивать, а этой суке нравилось играть с живыми людьми — поднимать их вверх, а потом швырять вниз. И любоваться этим чудным зрелищем. И тащиться, понимая, что все это — дело ее рук... А уж мужей своих по службе проталкивать или там денежные какие-то дела решать — это для нее проще простого. Так мне кажется... И еще часто думал, пока был на зоне: «Как должна себя чувствовать такая вот дрянь, которая многие годы делала с людьми все, что хотела?» Наверное, ощущала себя кем-то вроде богини. Наверное. И я решил ей испортить это удовольствие. Я написал ей письмо. Не лично ей, потому что адреса я тогда не знал, а в офис одной из ее фирм. Написал, что выхожу на свободу и что я очень-очень-очень зол. Что она сломала мне жизнь и что я хочу в ответ сломать жизнь ей. Короче, написал всю правду. А потом, когда ее ребята уже кинулись меня искать, я им записочки подбрасывал, чтобы позлить эту суку. Чтобы ей жизнь медом не казалась...

— А при чем тут алмазы? — спросил я, наблюдая за какими-то странными перемещениями на складе. Тот тип с тонкими усиками подскочил к Хрусту и стал что-то шептать ему на ухо. Хруст вздрогнул, отошел от Тыквы и вынул из кармана мобильник. И лицо у него стало какое-то встревоженное. И еще он покосился в сторону Мухина. Мухин это заметил и широко улыбнулся.

— Алмазы... — Мухин стал говорить быстрее, будто бы его время истекало и он боялся, что не успеет рассказать все. — Я же говорю — Испания, двадцать человек охраны в обычное время, да еще там всякие сигнализации. Это тебе не вонючий подъезд в Питере, тут киллера за пять штук не наймешь, тут нужны финансы. Ну, мы с Циркачом и с Пистоном сначала провернули операцию — взяли у одной гоп-компании два чемодана алмазов. Потом я их должен был толкнуть, привезти бабки в Москву, Пистону и Циркачу. А затем мы бы двинули в Европу, набрали там людей — и разнесли всю эту Испанию к чертовой матери! Я просто подстраховаться решил, чтобы денег было побольше, на всякий случай. Кинул этого болвана в камуфляже, кинул-то без проблем, а вот ребята Барыни меня подловили. Нельзя мне было тут задерживаться...

— Эй ты, урод! — Хруст уже не шел, он бежал в нашу сторону. К уху он прижимал мобильный телефон. — Что за дела? Что происходит, твою мать?!

— Происходит то, что должно происходить, — спокойно ответил с пола Мухин. — По полной программе. Я же предупреждал — у вас не все схвачено, ребята.

— Заткнись! — рявкнул Хруст, вслушиваясь в слова своего телефонного собеседника. — Да, я слушаю... Не может этого быть! Потому что вот, передо мной! Вот он валяется, ни в какую Москву не поехал... Да, мы его перехватили! Я его могу хоть сейчас грохнуть!

— И ты этим уже ничего не исправишь, — тихо проговорил Мухин.

— Что? — Хруст на миг оторвался от трубки, но усваивать информацию, идущую с двух сторон, его мозг не был способен, и Хруст снова прильнул к мобильнику.

— А Марину лечили в тюрьме от наркомании, — как ни в чем не бывало сообщил мне Мухин, подперев голову рукой. Ни дать ни взять — два старых приятеля на речном песочке за бутылкой пива «Старый Мельник» предаются воспоминаниям о днях юности. — Ну, как они там могли лечить. Вроде все нормально было, а потом на зоне она спуталась с каким-то типом из охраны, забеременела, чтобы на режим помягче перейти... Оказалось, не до конца ее вылечили. Мальчик родился с какими-то осложнениями... Тихий такой мальчик. Любит в прятки играть.

— Точно, — согласился я, вспомнив свой второй визит в дом на Пушкинской.

— Марина все же старшая сестра, — все говорил и говорил Мухин. — Марина очень целеустремленная женщина. Она сказала мне: «Давай лучше я». Я сказал: «Как хочешь. Мы же с тобой одна семья. Нет никакой разницы — я или ты».

— Ты про что? — не понял я.

— Все про то же... — вздохнул Мухин. — Двенадцать лет — одно и то же.

Его последние слова прозвучали почти в абсолютной тишине. Я поднял глаза и увидел белого как простыня Хруста, который больше не разговаривал по мобильному. Он смотрел на Мухина, и в глазах его была дикая смесь непонимания, отчаяния и обиды. Будто бы Мухин пообещал ему что-то, а потом своего обещания не выполнил.

— Мне звонили оттуда... — похоронным голосом проговорил Хруст. — Только что... Напали на виллу... Перестреляли охрану. И потом — двадцать пять пулевых ранений. Контрольный выстрел в голову сделала какая-то женщина...

— Марина очень целеустремленная женщина, — повторил Мухин гордо. — И если она сказала, что сделает, можно быть уверенным, что она сделает. Пистон или Циркач — это еще бабушка надвое сказала, а вот Марина...

Тыква, которого в этой истории волновало совсем другое, оттеснил бледного Хруста и рявкнул на Мухина:

— Эй, инвалид, куда ты бабки мои дел?! Я тебе сейчас мозги вышибу...

— Я к вашим услугам, — усмехнулся Мухин, позвенев наручником. — А деньги — в банке. В швейцарском. Те, кто уцелел после операции, их получат. Это очень надежное место. Марина выбирала.

Я так и не понял, что произошло раньше — то ли Хруст махнул рукой и бросил безнадежное «кончай его», то ли взбешенный Тыквин по собственной инициативе выхватил «ТТ» и выстрелил Мухину в лоб. А затем еще дважды в грудь. Тип с тонкими усиками поддался этой истерике, выпустив из «парабеллума» в мертвое тело еще несколько пуль, выкрикнув что-то вроде: «Вот тебе, сволочь!»

Лица убийц Мухина были перекошены в злобных гримасах, а сам он лежал спокойный и безмятежный. Голова его была запрокинута назад, и кровь, стекая из уголков рта, рисовала на мертвом лице широкую издевательскую улыбку двумя красными полосками.

Но и даже без этой улыбки мне было ясно — Мухин принял смерть, будучи совершенно к ней готовым. Для него это был естественный итог сегодняшнего дня. Потому что жить после контрольного выстрела в голову Барыни было незачем.

 

12

Наверное, товарищ с тонкими усиками в детстве был послушным сыном и старательным учеником. Наверное, он всегда старался выполнить и перевыполнить данное ему поручение. Во всяком случае, расстреляв пол-обоймы по мертвому Мухину, он, увлекшись этим милым занятием, перевел дуло в мою сторону. «Мочить так мочить!» — было написано на его одухотворенном лице.

У меня по этому поводу были свои возражения:

— Э! Э! Э!

Вот так я их смог сформулировать. А потом грохнул выстрел. Тыква и Хруст пристально смотрели на меня, видимо, удивляясь про себя, как же это я все еще живой до сих пор. Хруст только собрался сделать усатому замечание за плохую стрельбу, как усатый рухнул, словно подпиленное дерево.

— Хоп-хей-ла-ла-лей, — сказал Константин Сергеевич Шумов. — Общий счет один — один. Но... — его рука с пистолетом метнулась в сторону Хруста. — Ситуация меняется в корне.

— Да что же это такое?! — заголосил Хруст. — Да кто-нибудь тут смотрит за входом?! Откуда здесь ЭТОТ?!

— Это уже не важно, — заметил Шумов, плотнее прижимая ствол к голове Хруста. — Это для истории. Главное, ребята, правильно оценить ситуацию. А ситуация такая — Барыня приказала всем долго жить. Это значит, что все вы можете считать себя безработными. Во всяком случае, вы теперь не обязаны лезть под пули, которых у меня... — Шумов показал «беретту» в левой руке. — Которых у меня не так мало, как поначалу могло показаться.

— Не слушайте его! — завопил Хруст. — Вас же тут куча народу! Вы его завалите без проблем!

— В первую очередь я завалю тебя, — пообещал Шумов. — Если кто-нибудь из этой компании шевельнется. Для женщин делается исключение. Можете шевельнуться, дама в голубом.

«Дама в голубом», которая сорвалась с места при первых выстрелах — я думаю, что это было обычное женское любопытство, а не интуиция, — широко раскрытыми глазами уставилась на меня.

— Привет, Тамара, — сказал я радостно. — Давно не виделись.

— Саша... — посмотрела она на меня с жалостью. — Что... Что они с тобой сделали?

Она кинулась ко мне и попыталась голыми руками разорвать наручники. Почему-то у нее ничего не вышло, но сам порыв я оценил. Тыква смотрел на всю эту мелодраму, брезгливо сложив губы и сморщившись, как гнилое яблоко.

— Тома! — сказал он, пытаясь прозвучать значительно. — Кажется, ты собиралась ехать ко мне... И, кажется, ты говорила, что...

— Я прикидывалась! — быстро ответила Тамара и встала позади моего стула. — Я прикидывалась, потому что боялась тебя. И еще — я терпеть не могу охоту! С самого утра собиралась тебе об этом сказать! — Она положила руки мне на плечи, и впервые за последние дни я ощутил нечто вроде надежды, что все кончится для нас хорошо.

— Ну ты и дура! — бросил в сердцах Тыква и затолкал кулаки в карманы своего камуфляжного комбинезона.

— А ты невоспитанный козел, — вернула комплимент Тамара. — А еще прикидывался...

— Ну-ка заткнитесь все, — вмешался в разговор один из людей Хруста. Они посовещались о чем-то и, хотя оружия пока не убирали, на драку явно не напрашивались. Тем более что со стороны входа на складе появились какие-то вооруженные люди в униформе. И униформа эта была мне незнакома.

— Допустим, мы уйдем, — сказал представитель коллектива хрустовских громил, нервно теребя пояс плаща. — Что будет с ним?

Он, то есть Хруст, заверещал, чтобы никто никуда не уходил, но, поскольку Хруст тоже заметил проникновение в подвал чужих вооруженных людей, голос и уверенность его постепенно слабели. В конце концов Хруст просто заткнулся.

— С ним побеседуют, — пояснил Шумов. — Есть некоторые вопросы, на которые желательно получить ответы. А поскольку приказы отдавал этот товарищ, разбираться будут с ним. Кажется, он отдал пару неправильных приказов. Насчет взрывов машин... И так далее.

— Понятно, — сказал представитель. — Но ты не думай, что мы испугались тебя с твоей пушкой. Просто здравый смысл...

— Правильно, — весело сказал Шумов. — Не надо меня бояться. Бояться надо их.

Представитель обернулся, вздрогнул и отчаянно выматерился. Людей в униформе какого-то охранного подразделения было человек пятнадцать, и каждый из них держал либо автомат, либо пистолет. Вид у этой компании был внушительный.

— Все-таки здравый смысл, — повторил представитель коллектива и демонстративно развел руками. — Лично мне здесь больше ловить нечего. Я ухожу.

Хруст молча смотрел, как его люди покидают склад. Тыква, в руке которого все еще был пистолет, поспешно убрал оружие при виде группы людей в униформе и сделал вид, что он тут совершенно случайно и Хруста видит впервые в жизни. Остальные его люди как-то сами собой выстроились по стеночке, ворча, что напрасно Хруст велел им ружья оставить в машине. На чем сам и прокололся.

На черных униформах вооруженных людей были нашиты эмблемы — белый орел в круге, я и не удивился, когда Шумов подтолкнул Хруста в их сторону и прокомментировал свои действия:

— Берите его. И делайте с ним все, что хотите. Или что захочет Ольга Петровна.

Хруста трясло от бессильной злобы, он обернулся к Шумову и, с трудом сдерживая ярость, проговорил:

— Вы не знаете. Вы не знаете, с кем связываетесь. И вы, и Орлова ваша, они еще пожалеют...

— Гуляй-гуляй, — подтолкнул его в спину Шумов. Однако Хруст был прав. Мы действительно еще не знали, с кем связались.

Мы узнали это через несколько минут.

 

1

— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал Шумов, помогая мне избавиться от наручников. — Правда, хорошо кончается не для всех, — он бросил прощальный взгляд на распростертое на полу мухинское тело. — Впрочем, он, кажется, добился своего. Ну и бог с ним.

Мои ноги основательно затекли, так что, поднявшись со стула, я неуклюже заковылял вдоль стены. Тамара налетела вихрем и подставила мне свое плечо.

— Ну, — сказал я. — Как охота? Кажется, у тебя наладились с Тыквой дружеские отношения...

— А что мне оставалось делать после того, как ты удрал тогда на «Форде» и даже не обернулся посмотреть, что там со мной? А я очень больно упала, расшибла себе коленки, руки расцарапала...

— Бедняжка, — пожалел я ее. — Ты так страдала... Ты столько всего вынесла...

— Да-да, — завздыхала Тамара.

— Значит, вынесешь и это: звонили с твоей работы. Кажется, они тебя уволили...

— Что?! — Тамарино плечо как-то слишком резко ушло в сторону, и я едва не грохнулся наземь. — Да как они смеют?!

— Карабасу в «Золотую Антилопу» нужна новая официантка...

— Сам надевай мини-юбку и бегай между столиками!

Шумов шел впереди, засунув руки в карманы широкой камуфляжной куртки и делая вид, будто не слышит нашего разговора. Похоже, его ждала кошмарная перспектива возвращения к роли сторожа на орловской даче.

— Ключика так и не нашлось? — мимоходом спросил он меня на выходе из склада.

— Его и не было, — ответил я. — Эта Марина с ходу нас раскусила и запудрила мозги. Направила по ложному следу. Мухин оставил все деньги и алмазы ей, и пока мы с тобой изображали из себя водолазов в Молодежном парке, все эти сокровища ушли за границу, на святое дело мухинской мести.

— А Хруст, значит, работал на Барыню, и Мухин сам натравил их на себя своими письмами и записками... — Шумов уважительно покачал головой. — Этот Бляха-Муха все-таки добился, чего хотел. Упрямый, черт... Но я думал, что до этого упрямца первыми доберутся другие люди.

— А кто там еще может быть?

— А ты вспомни, как Хруст узнал, что Мухин сидит в пятикомнатной квартире на Чайковского? Вспомнил?

— Как — вспомнил? Я и не знал никогда! Я знаю, как я узнал — это ты мне сказал, после того, как я вспомнил про телефонный звонок из Тамариной конторы...

— Костя, — с лестницы нам навстречу метнулся один из орловских людей. — У нас большие проблемы! Иди-ка посмотри!

— Мама, — сказала на всякий случай Тамара и вцепилась мне в локоть.

— Мама тут ни при чем, — обеспокоенно заметил Шумов, вытаскивая из карманов оба своих пистолета. — Тут нужно других родственников поминать...

— А что это ты на меня так смотришь? — удивился я.

 

2

До выхода наружу оставалось ступенек десять-двенадцать, и в открытом дверном проеме было видно звездное ночное небо. Однако наружу никто выходить не спешил. И на каждой ступени, пригнувшись, стоял человек в черной униформе с оружием на изготовку.

Их командир был на самом верху, почти у двери. Увидев Шумова, он оживленно заговорил, не снимая пальца со спускового крючка «Калашникова»:

— Костя, это вилы, понимаешь? Это ловушка. Мы отсюда живыми не выйдем, потому что там, снаружи, никакие не бандиты, там профи работают. У них снайперы кругом рассажены, по всему периметру, так что положат нас всех, если сунемся. Так что вопрос номер один — что это за хмыри, а вопрос второй — есть другой выход?

— Если выход и есть, они его тоже закрыли, — включился Шумов. — Ты же сам говоришь — профи.

— Я могу подмогу вызвать, — сказал командир. — Тогда они ударят этим с тыла... Но это уже будет называться война. И трупы потом придется паковать штабелями.

— Спасибо, что объяснил...

Я осторожно выглянул из-за спины Шумова. Сразу за дверью начиналась открытая заасфальтированная площадка. Свет уличных фонарей делал ее достаточно освещенной, чтобы засевшие стрелки чувствовали себя, как в тире. Сами стрелки засели за машинами, находившимися метрах в ста пятидесяти от дверей склада. Еще между складом и машинами лежали люди — вся тыквинская команда была уложена на асфальт лицами вниз. Руки они держали на затылке, нервно подергивались, тихо матерились и ждали, чем все это закончится.

— Теперь врубились? — негромко и гадко засмеялся Хруст, которого тут же поставили на колени и держали на прицеле. — Вам лучше меня отпустить.

— Это не его громилы, — сказал Шумов, брезгливо покосившись на злорадствующего Хруста. — Те уже давно дома, меняют мокрое белье на сухое. Им если не платят, так и нет смысла лезть в драку. А тут люди покруче засели. И тоже ведь оперативно сработали, а? Иди поговори с ними.

Я завертел головой, чтобы понять, к кому он обращается.

— Я тебе говорю, — сказал Шумов и, чтобы у меня не возникало иллюзий, ткнул пальцем в грудь. — Иди и поговори с ними. Обрисуй ситуацию. Разойдемся мирно. Сегодня.

— Я? Мне идти? Туда, где снайперы сидят?! — Я обернулся к Тамаре, чтобы встретить там моральную поддержку, но вместо этого встретил тот дурацкий взгляд, которым женщина смотрит на мужчину, когда ожидает от него героических поступков. — Все понятно... Ну тогда дайте мне бронежилет, что ли...

— Твое обаятельное лицо, — сказал Шумов, — твой лучший, твой самый непробиваемый бронежилет.

— Не смешно, — сказал я, ежась не столько от ночной прохлады, сколько от слова «снайперы», пульсировавшего в моей голове.

— А я и не шучу, — Шумов похлопал меня по плечу. — Все шутки остались в подвале. Тут началась серьезная работа.

 

3

На всякий случай я все же заорал, прежде чем высовываться наружу:

— Не стрелять! Не стрелять, выходит человек!

Кажется, они засмеялись в ответ. Ну и пошли вы все... Я выскочил из двери и энергично зашагал по асфальтовой площадке. Энергично — чтобы не было заметно, что у меня дрожат коленки.

Мне дали пройти метров сорок-пятьдесят, а потом чей-то свирепый голос рявкнул из-за машины:

— Лежать! Мордой вниз! Оружие на землю!

Коленки у меня вздрогнули очень сильно, и я сам с перепугу подался было к земле, но тут же спохватился, выпрямился и проорал в ответ:

— Черта с два! Я на переговоры!

В ответ эти уроды не нашли ничего более остроумного, чем пальнуть в меня из снайперской винтовки. Пуля ударилась в паре сантиметров от моих ног и вызвала дикую панику среди группы камуфляжных охотников во главе с Тыквой. Они все ринулись было куда-то ползти, обгоняя друг друга, но ползти было особенно некуда, нигде этих ползунов не ждали, и они снова затихли.

Я же устоял на ногах, хотя очень хотелось забиться в какую-нибудь норку, просто в асфальте не было норок.

— Та скотина, которая это сделала, — дрожащим голосом заявил я, — непременно получит в грызло. Если выйдет сюда. Один на один, как мужчина с мужчиной...

Они опять издевательски заржали. А я подумал, что, может быть, план Шумова в этом и заключается: засечь всех снайперов, когда они будут по мне стрелять, перебить их и прорываться дальше. Ну что ж, вряд ли мне светило дожить до выполнения этого плана.

— Идет кто-нибудь? — спросил я у темноты. — Никто? Ну тогда я сам сейчас приду и дам в грызло кому надо...

Я шагнул вперед, ожидая нового выстрела, но выстрела не было, а мой напряженный слух уловил какие-то голоса. Кто-то с кем-то ругался. Наверное, спорили, кто из снайперов должен меня прикончить.

Уставившись в асфальт, я шел к машинам, сжимая кулаки и бормоча строчку из детской песенки: «...Никак не ожидал он такого вот конца. Никак не ожидал он такого вот конца. Конца. Никак. Никак. Конца...»

Шаги навстречу прозвучали мягко и вкрадчиво. Я остановился, услышав:

— Я же тебе велел сидеть дома.

— Доброй ночи, дядя, — сказал я в ответ и поднял глаза. ДК в эту ночь выглядел особенно круто. Учитывая, что позади него сидело навалом всяких снайперов и просто мастеров дырявить человеческие головы.

— Что ты здесь делаешь? — холодно спросил ДК. На нем была темно-зеленая куртка и черный берет, что придавало ДК вид этакого отставного «солдата удачи», который по старой привычке иногда выходит на промысел. По ночам.

— Мы тут гуляем, — сказал я. — С Тамарой.

— И Тамара здесь? — недоверчиво спросил ДК. — С какой стати?

— С такой, — нагло ответил я. — Ты же ничего не сделал из того, что обещал. Ты не отмазал меня от Тыквы. Ты не забрал у него Тамару. Мне пришлось все делать самому. Поэтому мы с Тамарой и прогуливаемся в такое позднее время в таком странном месте.

— Я не успел переговорить с Тыквой, — сказал ДК не то чтобы виновато — такое я вообще боялся представить, — а немного огорченно. — Он уехал на какую-то дурацкую охоту...

— Охота дурацкая, — согласился я. — А то, что меня чуть не пристрелили прошлым вечером, — это как? Это умно?

— Кто это тебя хотел пристрелить?

— Один придурок из тыквинских. Олегом зовут.

— Я исправлю свою нерасторопность, — пообещал ДК, и мне стало заранее жалко Олега и всю тыквинскую компанию. — Кажется, вон та группа пресмыкающихся и есть Тыква с друзьями?

— Только Олега там нет, — продолжал я нагнетать обстановку. — Он на охоту не поехал. Он вломился с дружками в «Антилопу», и меня спасла только хорошая спортивная подготовка. В беге на длинные дистанции. Я знаю, ты скажешь, что я должен был не бежать, а замочить их всех на месте голыми руками, но я...

— Я ничего не скажу, — кротко заметил ДК. — Ты прав, я не сдержал своего обещания. Но ведь там, — он кивнул в сторону склада, — там есть и другие люди. Что у тебя общего с ними?

— А что у тебя общего с батальоном командос, что расположился у тебя за спиной?

— Мы выполняем важное правительственное задание, — ровным невозмутимым голосом сообщил ДК. — Ты же знаешь, иногда я вынужден делать что-то подобное. Когда меня просят. На этот раз меня очень попросили, чтобы я разобрался в возникшей ситуации. Очень непростой ситуации.

— Ха, — сказал я. — Интересно, при чем тут правительство? Я знаю одно — есть такая богатая стерва по кличке Барыня, которая за свою жизнь перепортила судьбы многим людям. Один из этих многих решил свести с нею счеты. Барыня послала своих громил, чтобы те убрали его, прежде чем свершится месть. Они сделали свое дело, но и Барыне не поздоровилось. Вот такая история. Теперь ты мне говоришь, что явился сюда по заданию правительства. Правительство — оно за кого? Оно решило защитить богатую стерву? Или решило помочь Лехе Мухину? В обоих случаях вы пришли слишком поздно.

— Мухин мертв? — уточнил ДК. — На этот раз окончательно?

— Он лежит на складе, — сказал я. — Спускаешься по лестнице вниз и видишь два трупа. Тот, что поменьше, — это Мухин. Можешь сходить и лично убедиться.

— Обязательно это сделаю, — пообещал ДК. — А с Тамарой все нормально?

— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил я. — Что здесь делает спецподразделение ФСБ? Чьи интересы защищает правительство в этой истории?

— Это уже неважно, — сказал ДК. — Раз и Мухин, и Барыня мертвы, то мне нет никакого смысла объяснять тебе, в чем было больше заинтересовано правительство — в спасении Барыни или в ее смерти. Ты тоже, кстати, не ответил на мой вопрос — что там за люди на складе? Это же не Тамара там с автоматом наперевес...

— Кто знает... Вообще-то там человек двадцать вооруженных мужиков, которые считают, что вы работаете на Барыню.

— Чушь, — ДК даже не улыбнулся.

— А один из тех, кто на нее работал, Хруст, почему-то решил, что за Мухиным стоит одна обеспеченная дама-бизнесменша по фамилии Орлова. Не знаю, с чего он это взял. Быть может, потому что я искал Мухина и мне помогал сторож орловской дачи.

— Сторож? — ДК поднял брови. — Забавно.

— Не совсем. Хруст по собственной инициативе решил разобраться с Орловой и подорвал ее лимузин. Сама Орлова не пострадала, но три ее человека погибли. Так что тебя не должно теперь удивить то обстоятельство, что эти двадцать вооруженных людей — орловская служба безопасности, а в руках у них Хруст. С которым они хотят хорошенько разобраться.

— Орлова и Мухин как-то были связаны?

— Нет, — сказал я. — Мухин перед смертью был со мной довольно откровенен... И он ни разу не упомянул фамилию Орловой. Это была инициатива его и его сестры.

— Орлову он не упоминал... А кого он упоминал?

— В основном это была поэма о Барыне. Под названием «Гнойная сука».

— Этого можно было и не говорить, — пробормотал ДК и сделал своим людям какой-то знак.

— Теперь вперед пойдут танки? — полюбопытствовал я.

— Теперь я увожу своих людей, — сказал ДК и, сняв берет, вытер пот со лба. Хотя в принципе было не жарко.

 

4

Идти обратно было не так страшно, но все же я имел в виду снайперов, и потому затылок у меня дико чесался. Наверное, под воздействием оптических прицелов.

Едва я переступил порог и сказал, что обо всем договорился, меня что-то ударило в спину, и если бы не рука Шумова, ухватившая меня за шиворот, полетел бы я по лестнице вниз, ломая себе ребра и все остальное. Причем полетел бы вместе с Тамарой, которая, отчаянно прыгнув ко мне, теперь висела на моей шее и шептала, какой я замечательный и неповторимый... Жалко, что ДК всего этого не слышал. А может, и не жаль — этот ревнивец мог со злости меня и пристрелить. Достаточно, что свидетелями жарких объятий и сногсшибательных комплиментов были пятнадцать человек из орловской службы безопасности плюс Шумов плюс озлобленный Хруст. Этот тип с треугольным лицом никак не мог поверить, что никто не придет ему на помощь, никто не отобьет его у людей Орловой. Он нудно твердил, что за ним стоят большие люди и что эти люди обязательно врежут нам по мозгам.

Он говорил это уже достаточно долго, но вдруг замолк и съежился, когда Шумов наклонился к нему и ласково попросил:

— Большие люди? По фамилиям, пожалуйста. Назови мне этих больших людей. Барыня ведь загорала в Испании, да? А кто здесь присматривал за ее интересами? Кому ты докладывал о своих делах? Кто сообщил тебе, что Мухин сидит в квартире на улице Чайковского? Кто передавал поручения для Тыквы?

Тут Хруст не сдержался и театрально замотал головой:

— Нет-нет... Какой там еще Тыква? Я и не знал его до сегодняшнего вечера... Какие еще поручения? Не было никаких поручений...

— Я стоял рядом, — тихо сказал Шумов. — Так же, как стою рядом сейчас. И ты говорил Тыкве, что он хреново выполнил поручение. И Тыква оправдывался, мол, если бы кто-то куда-то не полез, то все было бы шито-крыто... Так о чем речь, товарищ?

— Тебе послышалось, — сказал Хруст и сжал губы, давая понять, что все разговоры окончены.

— Ладно, — сказал Шумов, выпрямляясь. — Быть может, больше у тебя не будет возможности все это рассказать.

Хруст резко дернул головой в сторону сыщика, как будто желая что-то спросить, но потом вспомнил о своем обете молчания... И его губы остались плотно сжатыми.

— Значит, он уводит своих людей? — подошел Шумов к командиру орловских людей.

— Вроде бы, — ответил тот, размеренно обрабатывая челюстями жевательную резинку. — Оттуда уже отошли... Пожалуй, можно выбираться из этой дыры. Только я первым не пойду.

— Я тоже не пойду, — сказал Шумов. — Вот он пойдет.

Я вздрогнул, но на этот раз выдвигалась не моя кандидатура. Шумов похлопал сидящего Хруста по плечу:

— Вперед и с песней. А мы за тобой.

Хруст выругался, но тем не менее поднялся и решительно шагнул за порог. Пожалуй, даже слишком решительно. Возможно, он думал, что ему удастся в темноте оторваться от людей Орловой и сбежать. Держа скованные наручниками кисти за спиной, Хруст легкой трусцой припустил по площадке перед складом.

— Он сейчас убежит куда-нибудь не туда, — недовольно пробурчал командир. — Идем?

— Идем, — согласился Шумов. За ним вышел я и под руку вел Тамару. Если ДК наблюдал за нами, он, должно быть, чертыхнулся и проворчал: «Надо же, на этот раз он не соврал...»

Я-то не соврал. А вот ДК отводил своих людей как-то странновато. Мы с Тамарой прошли от дверей склада метров десять-двенадцать, когда что-то вдруг громко щелкнуло. И что-то изменилось вокруг. Я не понял, в чем дело, и Тамара не поняла. Мы с ней застыли, как пара идиотов, изумленно глядя, как стремительно валятся на асфальт Шумов и командир орловских людей. Потом загрохотала самая настоящая автоматная очередь, и Тамара завопила от ужаса и присела на корточки, а я почему-то все стоял... И поэтому я первым увидел человека, который бежал к нам от машин, отчаянно маша рукой. Левой.

— Стоп, стоп! — орал он. — Перестаньте стрелять!

Только тут я понял, что из автомата палил по сторонам командир орловской безопасности. После криков ДК он стрелять перестал, но ствол держал направленным точно на моего дядю.

— Перестаньте стрелять, — ДК перешел на шаг. — Случайный выстрел... У одного из моих нервы не выдержали...

Оказывается, тот щелчок был выстрел. Оказывается, у снайперов тоже есть нервы. Интересно, в кого же целился этот неврастеник.

Взгляд ДК упал на синий плащ Тамары. Глаза его были в этот момент тусклыми и усталыми.

— Не лучшее место для встречи, — пробормотал он Тамаре. — И не лучшие обстоятельства...

Тамара ничего не сказала ему, демонстративно взяв меня под руку. ДК, увидев этот жест, понимающе кивнул, отступил на шаг и заложил руки за спину. Теперь и он был спокоен.

— Больше никто стрелять не будет, — пообещал ДК. — Можете спокойно уходить.

— Конечно, больше стрелять не будут, — сказал кто-то в ответ. — Потому что было достаточно и одного выстрела.

— В каком смысле? — нахмурился ДК.

— В прямом, — Шумов поднялся и отошел немного в сторону, чтобы было видно тело на асфальте. Хруст лежал ничком, и вокруг его головы медленно расплывался темный нимб. — Больше никого убивать не надо, потому что только Хруст знал правду.

— Какую еще правду? — заинтересовался ДК.

— Он все пугал нас большими людьми, которые стоят за ним... Теперь вряд ли кто-то сможет узнать, кого имел в виду Хруст. Кто давал ему наводку.

— Видимо, та самая Барыня, — сказал ДК. — Кстати, я не имею к ней никакого отношения. Я не занимаюсь охраной интересов человека, который проживает за пределами страны. Кажется, она даже отказалась от российского гражданства.

— Мне плевать на ее гражданство. Я знаю, что, как только вашему племяннику позвонили домой насчет пятикомнатной квартиры на Чайковского, эта информация тут же оказалась у Хруста, и он поехал брать Мухина. Что, Хруст занимался прослушиванием телефонных линий? Он не был настолько крут. Прослушиванием линий, как известно, занимаются спецслужбы. И вывод напрашивается сам собой.

ДК отнесся к словам Шумова спокойно. Он лишь чуть повернул голову в сторону машин, будто сожалея, что слишком рано велел своим людям грузиться.

— Зачем мне прослушивать собственного племянника? Это какой-то бред...

Шумов засмеялся. А ДК терпеливо ждал, когда смех закончится. Все это выглядело вполне миролюбиво, но только командир орловской безопасности не убирал пальцев с курка, а Тамара мелкими шажками отошла мне за спину. Что-то было в холодном ночном воздухе, что-то угрожающее и зловещее. И я затылком ощутил, как это зловещее сгущается над нашими головами.

— Я знаю людей вашего типа, — сказал Шумов. — Для вас приказ сверху — это все. Племянник, отец, брат — это уже второстепенно. Главное — добиться результата. В этот раз было слишком много ошибок, потому что вы хотели действовать чужими руками — наняли Хруста, а он перепоручил какие-то вещи Тыкве... Они оба наломали дров, и в конце концов пришлось вмешаться вам лично. С группой товарищей, — Шумов кивнул на окружающую нас темноту. — Хруста уже нет, а Тыкву вам еще предстоит убрать. Вон он стоит...

Шумов показал на группу мужиков в камуфляже, которые уже успели подняться с асфальта, но еще не успели уехать. Тыква бессмысленно долго отряхивал свой комбинезон и периодически бросал в нашу сторону злобные взгляды. Он стоял слишком далеко, чтобы слышать, что говорит Шумов.

— У меня не было никаких дел с Тыквой, — холодно сказал ДК. — Нет и не предвидится, кроме разве что этого... — Он почему-то посмотрел на меня, а потом сделал несколько шагов в сторону компании в камуфляже. — Эй, вы... Кто из вас тут Олег?

Какой-то бритый наголо парень недоуменно взглянул на Тыкву, пожал плечами, но все же шагнул вперед и сказал:

— Ну, я...

ДК выстрелил ему в грудь. Парень повалился на асфальт, Тыква дернулся было к машине, но из темноты внезапно появились люди ДК. Никто не проронил и слова. Просто все остались на своих местах. Парень по имени Олег умер тихо и незаметно. Так же, как в руке ДК появился пистолет.

— Вот видишь, — повернулся ко мне ДК. — Я все же исполнил свое обещание...

— Это не тот Олег, — сказал я. — Это другой Олег. Ты ошибся.

— Да какая разница! — раздраженно бросил ДК, убирая пистолет. — Тот бандит, этот бандит... А я с бандитами дел не имею. Так-то! — Он покосился на Шумова. — И все эти слова... Что я управлял Хрустом и Тыквой... Зачем они мне сдались! У меня куча более подготовленных людей! И если бы я хотел...

— Для конспирации, — сказал Шумов. — Чтобы, если вдруг найдется, скажем, голова... Чья-то голова. Абстрактная голова. Так вот, чтобы не было никакой связи между нею и вами. К Тыкве можно провести ниточку, а к вам — нет. Потому что Тыква получил наводку от Хруста, а Хруст мертв. Конспирация.

— Если кого-то здесь интересует эта голова, то я передал ее компетентным органам, — с возрастающим раздражением ответил ДК. — И вообще, у нас тут — судебное заседание? А ты кто, обвинитель, что ли?

— Я просто шел мимо, — усмехнулся Шумов. — И сейчас я пойду дальше. Тоже мимо. Просто хотелось поговорить. Так трудно в наше время найти умного собеседника, который понимает примерно столько же, сколько я.

— Важно не только понимать, — сказал ДК. — Важно разумно использовать свое понимание.

— А вот с этим у меня всегда были большие проблемы, — признался Шумов. — А по большому счету вы правы, я не обвинитель, а это не судебный процесс. Просто мне нужно было высказаться. И больше ничего, — Шумов подмигнул мне и отвернулся от ДК, давая понять, что разговор окончен.

— Ну и слава богу! — выдохнул начальник орловской службы безопасности. — Если все высказались, то можно и по домам ехать. Все живы-здоровы... — он посмотрел на тело Хруста и добавил без особого сожаления: — Кроме тех, кому и так полагалось сдохнуть.

— Привет Ольге Петровне, — вежливо проговорил ДК. — Я надеюсь, что она действительно не имела никакого отношения к Мухину. Надеюсь, что все ее неприятности были чистой случайностью.

— Мы тоже на это надеемся, — ответил командир. — Иначе... — Он посмотрел на свой согнутый указательный палец. — Иначе у меня тоже нервы могут не выдержать. Как у вашего снайпера. И люди у меня тоже все нервные.

— А самая здесь нервная — это я! — вдруг взорвалась Тамара. — И если вы сейчас не разойдетесь, я буду так орать, я буду так орать...

— Ну нет уж, — ДК как-то обреченно махнул рукой. — Разойдемся по-тихому. — Он еще раз печально посмотрел на Тамару и повторил: — Не самое подходящее время. И не самое подходящее место.

Я не знаю, что он имел в виду.

 

5

Как ни странно, но люди Орловой, Шумов и ДК с компанией действительно разошлись по-тихому, без стрельбы и гранатных разрывов. Шумов был слегка бледен, но улыбался. ДК по-военному резко повернулся и ушел в темноту отдавать распоряжения своим людям.

— Моя сумочка в машине у этого... — с легкой дрожью в голосе сказала Тамара. Кивком головы она показала на джип Тыквы. — Надо бы ее взять...

Я вспомнил злобный взгляд Тыквы. Я посмотрел на тело «не того» Олега. Я вспомнил вообще весь сегодняшний день, и мне показалось, что проще купить новую сумочку.

— Это моя счастливая сумочка, — заныла Тамара. — Мне с ней всегда везет...

— Ты в своем уме? С Мухиным тебе тоже повезло, да?!

— И еще у меня в ней документы из конторы...

Короче, я подошел к джипу Тыквы и сказал:

— Дама забыла сумочку.

— А ты страх забыл, раз приблизился ко мне ближе чем на километр, — прошипел Тыква. — Завтра ведь будет новый день, а потом еще и еще... И я обязательно с тобой сквитаюсь. За все — за алмазы, за Тамару, за то, что ты меня подставил...

— Тыква, — вышел из-за моей спины Шумов. — Помнишь грузинское вино?

— А? — как-то сразу сник Тыква.

— Гиви Иванович будет чертовски недоволен, — сказал Шумов. — Отдай сумку даме, не жмотничай...

Тыквин, не переставая ворчать, слазил в джип, нашел там сумочку и протянул ее Шумову, а не мне. Вот такая вредная скотина.

— Спасибо, — сказал Шумов. — Ты можешь быть вежливым и воспитанным, когда захочешь. Быть может, это один из первых шагов на пути превращения...

— Иди ты в задницу! — рявкнул Тыква. Стало понятно, что превращения не состоится и тыквы так и не станут золотыми каретами.

— Теперь мне еще года полтора не стоит появляться в городе, — пробормотал Шумов, когда мы шли от тыквинского джипа обратно. — Кстати, у меня для тебя есть кое-какие бумаги...

— Бумаги? — удивился я. — Давно это ты стал бюрократом?

— С кем поведешься... — Шумов достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Это первое. Помнишь, к Генриху ездили? Это наш с тобой договор. Можешь взять его себе и повесить в туалете. Договор не пригодился, потому что милиция до нас почему-то не добралась. Странно. Обычно такого со мной не случалось. То ли ментов кто-то нарочно отгонял от нас, то ли я становлюсь старше и умнее. Надо будет порадовать Генриха...

Я взял договор и положил его в карман. У Шумова в руках появилась вторая бумажка. Присмотревшись, я понял, что это почтовый конверт.

— Когда дядя тебя поймал с мертвой головой в сумке, — сказал Шумов, — я поджидал у подъезда... Делать нечего было. Я вскрыл твой почтовый ящик. А там письмо. Вот, пожалуйста. Все не было времени отдать...

Обратного адреса на конверте не было. Почерк незнакомый. Я пожал плечами, но конверт взял. И оторвал краешек…

В конверте оказался одинокий и невзрачный листок бумаги, исписанный с обеих сторон. Я сразу посмотрел в конец, и подпись удивила меня. Там стояло: «Л.Н. Лисицын».

Мне стало как-то не по себе, я перевернул лист и прочитал первые строчки:

"Дорогой Саша!Если ты читаешь это письмо, это значит, что меня нет в живых. Грустно, но что поделаешь. Наверное, я сам виноват, что дал себя убить. Надо было быть чуть умнее и чуть внимательнее. Не получилось. У меня хватило ума лишь на этот книжный трюк — письмо, которое отдам своему соседу и велю бросить в почтовый ящик, если со мной что-то случится. Так вот, ты уже знаешь — что-то случилось. Меня убили".

Я забыл про Шумова, забыл про Тыкву, забыл про холодную ночь... Я забыл про Тамару, которая по-прежнему стояла в центре площадки и ждала, когда я принесу ей сумочку.

Я читал. Честное слово, это было сильное чтение.

Подполковник Лисицын писал:

"Меня убили. Вообще-то я надеялся, что обойдется. Но, наверное, все слишком серьезно. Когда мы встречались с тобой в последний раз в «Золотой Антилопе», я уже влип в это дело по самые уши. А если совсем точно — я влип в это дело еще много лет назад, когда искал орудие убийства одной супружеской пары и не нашел его. Не буду прикидываться праведником и не скажу, что все эти годы меня мучила совесть. Нет, не мучила. Но в последние пару недель все немного изменилось. Начнем с того, что ко мне обратился некто Америдис. Тот самый Америдис, из Москвы. Он не приехал ко мне на работу, он позвонил ко мне домой и обратился как частное лицо. Америдис хотел узнать подробности гибели своих родителей. Америдис — это фамилия его матери, а отца звали Игорь Феликсович Алексеев, он был директором алюминиевого комбината. И это его убили тем самым не найденным подсвечником. Как и его жену, Анну Семеновну Америдис. Их сын долгое время занимался бизнесом, не всегда приличным, но в конце концов он пробился наверх, стал вхож в высшие сферы. И он использовал это, чтобы выяснить правду о гибели своих родителей. Кое-что он узнал в Москве, а за подтверждением приехал сюда и обратился ко мне, потому что я участвовал в расследовании. Ничем особенным я ему помочь не мог, просто рассказал про подсвечник, про то, что на следователей давили сверху, чтобы те быстрее передавали дело в суд. И что все пошло гораздо быстрее и проще, когда трагически погиб твой отец, Саша. Так вот, зачем я, собственно, все это пишу. Америдис смог рассказать мне куда больше нового, чем я ему. И меня это новое не обрадовало. Он сказал, что смерть твоего отца не была трагической случайностью. Как не было случайностью ничто в этом деле. Тогда следствие пришло к выводу, что убийство родителей Америдиса совершили двое наркоманов, забравшихся на дачу с целью ограбления. Америдису удалось узнать, что убийство это было подготовлено какой-то женщиной по кличке Барыня. Ей нужно было поставить своего человека во главе алюминиевого комбината, чтобы ее муж мог беспрепятственно осуществлять какие-то махинации с поставкой металлов. Убийство родителей Америдиса решило эту проблему, а позже помогло той же Барыне решить вопрос о приватизации комбината в свою пользу. Уголовно-наркоманский характер преступления полностью отвлекал внимание от этого аспекта. Но потом возникли трудности из-за того, что твой отец, Саша, потребовал дополнительного расследования. Имя Барыни могло всплыть, и тогда было принято решение о ликвидации твоего отца. Америдис утверждал, что вопрос решался на самом верху в Москве и операцией занимался непосредственно КГБ, где у Барыни были также свои люди. Америдису не удалось узнать, кто руководил операцией, он лишь слышал, что офицер КГБ, следивший за ликвидацией твоего отца, при взрыве машины потерял правую руку. Больше ничего узнать не удалось. Америдис сказал мне, что отомстить Барыне будет очень трудно, потому что ее влияние с тех пор лишь усилилось. Но в Москве есть люди, недовольные влиянием Барыни на дела в государстве, поэтому он попытается подключить их. Америдис не сказал, что он собирается делать — то ли предавать все это гласности, то ли просто устранить Барыню с помощью наемных убийц. Он сказал, что вернется в Москву и продолжит консультации с возможными союзниками. А на следующий день он пропал, не вернулся в гостиницу. После таких его рассказов мне сразу стало понятно, что это исчезновение связано с теми давними событиями и с Барыней. Я подумал, что если за Америдисом следили, то наверняка засекли и его приход ко мне. Поэтому я не решался связываться с тобой и рассказывать тебе о смерти отца. Я боялся, что подставлю и тебя. В таких случаях могут слушать и телефоны, и просто разговоры на улицах. Но потом я не выдержал, я пошел в «Золотую Антилопу» под видом того, что мне поручено искать Америдиса. Я хотел все тебе рассказать, но у меня вдруг возникло такое чувство, что за мной следят. Я не стал ничего рассказывать. Я решил написать это письмо. И я только собрался его писать, как мне позвонили. И предложили встретиться, чтобы обсудить вопрос об Америдисе. Отказываться было бессмысленно, и сегодня вечером я пойду в «Антилопу». Мне либо предложат деньги за молчание, либо убьют. Учитывая, что в стране экономический кризис и с деньгами напряженка, скорее всего случится второе. Это такая шутка. Не очень смешная, но другие мне сейчас в голову не приходят. Если все же со мной что-то случится, ты получишь это письмо и узнаешь правду о своем отце — постарайся отнестись ко всему спокойно. Насколько это можно. Ты уже ничего не изменишь. А стена, об которую разбился твой отец, — она все здесь же, она только стала тверже. И биться об нее головой — это самоубийство даже для такого человека, как Америдис. Что уж говорить о нас с тобой... Постарайся просто жить и помнить. Если эти сволочи оставят тебя в покое. Ну а если после меня они примутся за тебя — прости, я не хотел тебя подставлять. Оказывается, все в моей жизни было решено одним несчастным подсвечником, которого я и в глаза-то не видел. И уже не увижу.

Удачи тебе. Л. Н. Лисицын".

Я дочитал письмо до последней строки, медленно сложил листок и убрал его в карман. Некоторое время я не понимал, где нахожусь. Я видел лишь черное небо над головой и совсем не видел людей вокруг. Как будто я был единственным человеком на земле. Потом прорезались какие-то звуки, голоса, я понял, что я не один здесь. Однако чувство абсолютного одиночества не исчезло. Шумов был прав, когда говорил, что никому нельзя верить. А если никому не верить, то остаешься наедине сам с собой. Вот я и остался.

 

6

ДК вырос из темноты, как всегда, внезапно. Убедившись, что я стою здесь один, он удовлетворенно кивнул.

— Эти твои новые знакомые, — сказал он неодобрительно. — Какие-то они сомнительные. Старые были лучше. Например, Лимонад.

— Лимонад лежит в больнице, — сказал я, не поднимая глаз от асфальта. — Ему переломали ребра люди Хруста. Они приняли его за меня.

— Печально, — сказал ДК. — К счастью, Хруст уже не доставит тебе никаких проблем. С ним покончено. Как покончено со всей этой историей. Надеюсь, ты не придал значения той ерунде, которую рассказывал этот твой дачный сторож? Моя задача была — как обычно — восстановить равновесие. Барыня принадлежала к одной финансово-промышленной группировке, Орлова — к другой. И, по моей информации, это именно они сцепились друг с другом. Вечная история, одна банда дерется с другой. Задача государства — вовремя выйти из-за кулис и надавать по мозгам той и другой. Что я сегодня и попытался сделать.

— А что там с головой Америдиса? И что с самим Америдисом?

— Он и Орлова принадлежали к одной финансово-промышленной группировке, — сказал ДК. — Думаю, началось с того, что Барыня устранила Америдиса. Потом взорвали лимузин Орловой. Орлова подняла своих людей... К счастью, все успокоится само собой после смерти Барыни. И неважно, на Орлову работал Мухин или был одиночкой. Теперь снова наступило спокойствие. И мне не пришлось пускать в ход танки. Равновесие восстановлено.

— Класс, — сказал я. — Отличная история. Она все объясняет.

Я имел в виду, что мог бы рассказать ДК совсем другую историю, не про войны финансово-промышленных группировок, а про старый бронзовый подсвечник, который был пушен в ход лет десять назад одной честолюбивой дамой, чтобы прибрать к рукам алюминиевый комбинат. Я мог бы рассказать историю о брате и сестре Мухиных, которых умело подвели на роль жестоких убийц. Я мог бы рассказать об офицере КГБ, который во исполнение данного сверху приказа отправил на тот свет своего брата. Моего отца. Наверное, этого офицера потом иногда мучила совесть, и оттого он с такой бешеной энергией вмешивался в мою жизнь, пытаясь перекроить ее, пытаясь уберечь меня от всевозможных опасностей... Потому что не смог уберечь моего отца. Эта история включала бы в себя также бизнесмена Америдиса, которому не давала покоя странная жестокая смерть его родителей. Но его попытки найти истинных виновников привели к тому, что голова Америдиса оказалась в пруду. Остальные части тела — где-то еще, куда забросили их люди Тыквы, выполнявшие заказ Хруста. Тыква вообще не понимал, что делает, он просто зарабатывал деньги на «мокрухе». Хруст кое-что понимал. А тот, кто отдавал приказы Хрусту, понимал все. И, прикрывая давние преступления Барыни, он прикрывал и самого себя.

Он лишь не смог угадать, откуда исходит главная опасность для Барыни. Не от финансового спекулянта, за которым стояли другие денежные мешки, и в том числе Орлова. Смерть пришла от маленького щупленького пацана в очках, который когда-то с восторгом наблюдал за появлением на пыльной улице розового «Мерседеса», еще не зная, что этот «Мерседес» переедет его жизнь.

Сам того не понимая, Мухин доказывал, что нельзя вытереть о человека ноги и двинуться дальше к власти, богатству и прочим прелестям. Мухин превратил себя в торпеду, которая знача лишь одно — цель.

Попадание было неизбежным. И можно было умирать с улыбкой на губах. Мухин имел на это полное право.

— Тебя подвезти? — спросил ДК, бросив взгляд на часы.

— Нет, спасибо, — сказал я, засовывая руки в карманы. Прощального рукопожатия ДК мне что-то не хотелось испытать. — Кстати, давно хотел тебя спросить... Твоя рука, — я кивнул на протез. — Она не болит?

— Не болит, — ответил ДК не задумываясь. — Это все было слишком давно, чтобы она болела.

Так я и думал. Больше у меня к нему не было вопросов. Потому что все его ответы я знал заранее.

 

7

— Где тебя носит?! Ушел и как будто провалился под землю! — Тамара неслась ко мне на всех парусах. — Я уже думала, ты уехал с этими мужиками... Сумочка?

Я молча протянул ей ее «счастливую» сумочку. Что-то мне она счастья не принесла.

— Спасибо, — сказала Тамара и взяла меня под руку. — Вроде бы все разъехались. И забыли про нас с тобой.

Я не сказал, что я только счастлив такому повороту событий. А был бы еще больше счастлив, если бы и Тамара оставила меня в покое.

— Придется идти пешком, — вздохнула Тамара. — Пошли?

Я чисто автоматически стал передвигать ноги, повинуясь исходившему от Тамары импульсу.

— Какое небо сегодня звездное! — восхищенно проговорила Тамара, задрав голову кверху. — Будто алмазы там рассыпали, да?

Я скептически хмыкнул. Какой, интересно, идиот придумал, что счастье — это небо в алмазах? Банкир какой-нибудь. Или нет — владелец ювелирного магазина. Придумал, написал на бумажке и выставил в витрину своего магазина, дуря доверчивых покупателей. Неба в алмазах не бывает. Сказки это все. Не бывает неба в алмазах точно так же, как не горит шапка на воре, а бог не метит шельму...

— Что ты дрожишь? — вдруг остановилась Тамара. — Иду просто как с отбойным молотком под руку! Трясешься весь! Что с тобой?!

— Холодно, — сказал я. — И одиноко.

— Ты что, дурак? — Тамара покрутила пальцем у виска.

Нет, к сожалению, я не дурак. А как бы хотелось быть дураком, чтобы принимать на веру все слова ДК! И еще неграмотным — чтобы никогда не прочитать письма Лисицына... Но — не судьба. Как ни смешно, я оказался слишком умным. И теперь я понял, что такое горе от ума.

— Ты что, дурак? — обиженно спросила Тамара. — Как ты можешь быть одиноким, если тут я с тобой!

Слабый аргумент для утешения. Но другого у меня не было. Я посмотрел в Тамарины глаза и внезапно вспомнил:

— Мне нужно отдать Лимонадовой жене деньги. Компенсацию за моральный ущерб.

— Ну так пошли, — предложила Тамара.

— А не поздно?

— Скорее — рано. Но пока дойдем... А потом, если на дом приносят деньги, грешно смотреть на часы и рассуждать, поздно их принесли или рано...

И мы пошли — достаточно быстро, чтобы не замерзнуть, и достаточно тесно прижавшись плечами друг к другу, чтобы избавиться от страха, который еще сидел внутри нас.

С каждым новым шагом нам становилось все теплее, а страха оставалось все меньше. Метров через триста я вдруг остановился, сгреб Тамару в охапку и стал целовать ее в губы, в щеки, в глаза... Со стороны все это должно было выглядеть ужасно. Согласен, дурацкий способ избавиться от чувства одиночества и отчаяния.

Но другого никто еще не придумал.