1

— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал Шумов, помогая мне избавиться от наручников. — Правда, хорошо кончается не для всех, — он бросил прощальный взгляд на распростертое на полу мухинское тело. — Впрочем, он, кажется, добился своего. Ну и бог с ним.

Мои ноги основательно затекли, так что, поднявшись со стула, я неуклюже заковылял вдоль стены. Тамара налетела вихрем и подставила мне свое плечо.

— Ну, — сказал я. — Как охота? Кажется, у тебя наладились с Тыквой дружеские отношения...

— А что мне оставалось делать после того, как ты удрал тогда на «Форде» и даже не обернулся посмотреть, что там со мной? А я очень больно упала, расшибла себе коленки, руки расцарапала...

— Бедняжка, — пожалел я ее. — Ты так страдала... Ты столько всего вынесла...

— Да-да, — завздыхала Тамара.

— Значит, вынесешь и это: звонили с твоей работы. Кажется, они тебя уволили...

— Что?! — Тамарино плечо как-то слишком резко ушло в сторону, и я едва не грохнулся наземь. — Да как они смеют?!

— Карабасу в «Золотую Антилопу» нужна новая официантка...

— Сам надевай мини-юбку и бегай между столиками!

Шумов шел впереди, засунув руки в карманы широкой камуфляжной куртки и делая вид, будто не слышит нашего разговора. Похоже, его ждала кошмарная перспектива возвращения к роли сторожа на орловской даче.

— Ключика так и не нашлось? — мимоходом спросил он меня на выходе из склада.

— Его и не было, — ответил я. — Эта Марина с ходу нас раскусила и запудрила мозги. Направила по ложному следу. Мухин оставил все деньги и алмазы ей, и пока мы с тобой изображали из себя водолазов в Молодежном парке, все эти сокровища ушли за границу, на святое дело мухинской мести.

— А Хруст, значит, работал на Барыню, и Мухин сам натравил их на себя своими письмами и записками... — Шумов уважительно покачал головой. — Этот Бляха-Муха все-таки добился, чего хотел. Упрямый, черт... Но я думал, что до этого упрямца первыми доберутся другие люди.

— А кто там еще может быть?

— А ты вспомни, как Хруст узнал, что Мухин сидит в пятикомнатной квартире на Чайковского? Вспомнил?

— Как — вспомнил? Я и не знал никогда! Я знаю, как я узнал — это ты мне сказал, после того, как я вспомнил про телефонный звонок из Тамариной конторы...

— Костя, — с лестницы нам навстречу метнулся один из орловских людей. — У нас большие проблемы! Иди-ка посмотри!

— Мама, — сказала на всякий случай Тамара и вцепилась мне в локоть.

— Мама тут ни при чем, — обеспокоенно заметил Шумов, вытаскивая из карманов оба своих пистолета. — Тут нужно других родственников поминать...

— А что это ты на меня так смотришь? — удивился я.

 

2

До выхода наружу оставалось ступенек десять-двенадцать, и в открытом дверном проеме было видно звездное ночное небо. Однако наружу никто выходить не спешил. И на каждой ступени, пригнувшись, стоял человек в черной униформе с оружием на изготовку.

Их командир был на самом верху, почти у двери. Увидев Шумова, он оживленно заговорил, не снимая пальца со спускового крючка «Калашникова»:

— Костя, это вилы, понимаешь? Это ловушка. Мы отсюда живыми не выйдем, потому что там, снаружи, никакие не бандиты, там профи работают. У них снайперы кругом рассажены, по всему периметру, так что положат нас всех, если сунемся. Так что вопрос номер один — что это за хмыри, а вопрос второй — есть другой выход?

— Если выход и есть, они его тоже закрыли, — включился Шумов. — Ты же сам говоришь — профи.

— Я могу подмогу вызвать, — сказал командир. — Тогда они ударят этим с тыла... Но это уже будет называться война. И трупы потом придется паковать штабелями.

— Спасибо, что объяснил...

Я осторожно выглянул из-за спины Шумова. Сразу за дверью начиналась открытая заасфальтированная площадка. Свет уличных фонарей делал ее достаточно освещенной, чтобы засевшие стрелки чувствовали себя, как в тире. Сами стрелки засели за машинами, находившимися метрах в ста пятидесяти от дверей склада. Еще между складом и машинами лежали люди — вся тыквинская команда была уложена на асфальт лицами вниз. Руки они держали на затылке, нервно подергивались, тихо матерились и ждали, чем все это закончится.

— Теперь врубились? — негромко и гадко засмеялся Хруст, которого тут же поставили на колени и держали на прицеле. — Вам лучше меня отпустить.

— Это не его громилы, — сказал Шумов, брезгливо покосившись на злорадствующего Хруста. — Те уже давно дома, меняют мокрое белье на сухое. Им если не платят, так и нет смысла лезть в драку. А тут люди покруче засели. И тоже ведь оперативно сработали, а? Иди поговори с ними.

Я завертел головой, чтобы понять, к кому он обращается.

— Я тебе говорю, — сказал Шумов и, чтобы у меня не возникало иллюзий, ткнул пальцем в грудь. — Иди и поговори с ними. Обрисуй ситуацию. Разойдемся мирно. Сегодня.

— Я? Мне идти? Туда, где снайперы сидят?! — Я обернулся к Тамаре, чтобы встретить там моральную поддержку, но вместо этого встретил тот дурацкий взгляд, которым женщина смотрит на мужчину, когда ожидает от него героических поступков. — Все понятно... Ну тогда дайте мне бронежилет, что ли...

— Твое обаятельное лицо, — сказал Шумов, — твой лучший, твой самый непробиваемый бронежилет.

— Не смешно, — сказал я, ежась не столько от ночной прохлады, сколько от слова «снайперы», пульсировавшего в моей голове.

— А я и не шучу, — Шумов похлопал меня по плечу. — Все шутки остались в подвале. Тут началась серьезная работа.

 

3

На всякий случай я все же заорал, прежде чем высовываться наружу:

— Не стрелять! Не стрелять, выходит человек!

Кажется, они засмеялись в ответ. Ну и пошли вы все... Я выскочил из двери и энергично зашагал по асфальтовой площадке. Энергично — чтобы не было заметно, что у меня дрожат коленки.

Мне дали пройти метров сорок-пятьдесят, а потом чей-то свирепый голос рявкнул из-за машины:

— Лежать! Мордой вниз! Оружие на землю!

Коленки у меня вздрогнули очень сильно, и я сам с перепугу подался было к земле, но тут же спохватился, выпрямился и проорал в ответ:

— Черта с два! Я на переговоры!

В ответ эти уроды не нашли ничего более остроумного, чем пальнуть в меня из снайперской винтовки. Пуля ударилась в паре сантиметров от моих ног и вызвала дикую панику среди группы камуфляжных охотников во главе с Тыквой. Они все ринулись было куда-то ползти, обгоняя друг друга, но ползти было особенно некуда, нигде этих ползунов не ждали, и они снова затихли.

Я же устоял на ногах, хотя очень хотелось забиться в какую-нибудь норку, просто в асфальте не было норок.

— Та скотина, которая это сделала, — дрожащим голосом заявил я, — непременно получит в грызло. Если выйдет сюда. Один на один, как мужчина с мужчиной...

Они опять издевательски заржали. А я подумал, что, может быть, план Шумова в этом и заключается: засечь всех снайперов, когда они будут по мне стрелять, перебить их и прорываться дальше. Ну что ж, вряд ли мне светило дожить до выполнения этого плана.

— Идет кто-нибудь? — спросил я у темноты. — Никто? Ну тогда я сам сейчас приду и дам в грызло кому надо...

Я шагнул вперед, ожидая нового выстрела, но выстрела не было, а мой напряженный слух уловил какие-то голоса. Кто-то с кем-то ругался. Наверное, спорили, кто из снайперов должен меня прикончить.

Уставившись в асфальт, я шел к машинам, сжимая кулаки и бормоча строчку из детской песенки: «...Никак не ожидал он такого вот конца. Никак не ожидал он такого вот конца. Конца. Никак. Никак. Конца...»

Шаги навстречу прозвучали мягко и вкрадчиво. Я остановился, услышав:

— Я же тебе велел сидеть дома.

— Доброй ночи, дядя, — сказал я в ответ и поднял глаза. ДК в эту ночь выглядел особенно круто. Учитывая, что позади него сидело навалом всяких снайперов и просто мастеров дырявить человеческие головы.

— Что ты здесь делаешь? — холодно спросил ДК. На нем была темно-зеленая куртка и черный берет, что придавало ДК вид этакого отставного «солдата удачи», который по старой привычке иногда выходит на промысел. По ночам.

— Мы тут гуляем, — сказал я. — С Тамарой.

— И Тамара здесь? — недоверчиво спросил ДК. — С какой стати?

— С такой, — нагло ответил я. — Ты же ничего не сделал из того, что обещал. Ты не отмазал меня от Тыквы. Ты не забрал у него Тамару. Мне пришлось все делать самому. Поэтому мы с Тамарой и прогуливаемся в такое позднее время в таком странном месте.

— Я не успел переговорить с Тыквой, — сказал ДК не то чтобы виновато — такое я вообще боялся представить, — а немного огорченно. — Он уехал на какую-то дурацкую охоту...

— Охота дурацкая, — согласился я. — А то, что меня чуть не пристрелили прошлым вечером, — это как? Это умно?

— Кто это тебя хотел пристрелить?

— Один придурок из тыквинских. Олегом зовут.

— Я исправлю свою нерасторопность, — пообещал ДК, и мне стало заранее жалко Олега и всю тыквинскую компанию. — Кажется, вон та группа пресмыкающихся и есть Тыква с друзьями?

— Только Олега там нет, — продолжал я нагнетать обстановку. — Он на охоту не поехал. Он вломился с дружками в «Антилопу», и меня спасла только хорошая спортивная подготовка. В беге на длинные дистанции. Я знаю, ты скажешь, что я должен был не бежать, а замочить их всех на месте голыми руками, но я...

— Я ничего не скажу, — кротко заметил ДК. — Ты прав, я не сдержал своего обещания. Но ведь там, — он кивнул в сторону склада, — там есть и другие люди. Что у тебя общего с ними?

— А что у тебя общего с батальоном командос, что расположился у тебя за спиной?

— Мы выполняем важное правительственное задание, — ровным невозмутимым голосом сообщил ДК. — Ты же знаешь, иногда я вынужден делать что-то подобное. Когда меня просят. На этот раз меня очень попросили, чтобы я разобрался в возникшей ситуации. Очень непростой ситуации.

— Ха, — сказал я. — Интересно, при чем тут правительство? Я знаю одно — есть такая богатая стерва по кличке Барыня, которая за свою жизнь перепортила судьбы многим людям. Один из этих многих решил свести с нею счеты. Барыня послала своих громил, чтобы те убрали его, прежде чем свершится месть. Они сделали свое дело, но и Барыне не поздоровилось. Вот такая история. Теперь ты мне говоришь, что явился сюда по заданию правительства. Правительство — оно за кого? Оно решило защитить богатую стерву? Или решило помочь Лехе Мухину? В обоих случаях вы пришли слишком поздно.

— Мухин мертв? — уточнил ДК. — На этот раз окончательно?

— Он лежит на складе, — сказал я. — Спускаешься по лестнице вниз и видишь два трупа. Тот, что поменьше, — это Мухин. Можешь сходить и лично убедиться.

— Обязательно это сделаю, — пообещал ДК. — А с Тамарой все нормально?

— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил я. — Что здесь делает спецподразделение ФСБ? Чьи интересы защищает правительство в этой истории?

— Это уже неважно, — сказал ДК. — Раз и Мухин, и Барыня мертвы, то мне нет никакого смысла объяснять тебе, в чем было больше заинтересовано правительство — в спасении Барыни или в ее смерти. Ты тоже, кстати, не ответил на мой вопрос — что там за люди на складе? Это же не Тамара там с автоматом наперевес...

— Кто знает... Вообще-то там человек двадцать вооруженных мужиков, которые считают, что вы работаете на Барыню.

— Чушь, — ДК даже не улыбнулся.

— А один из тех, кто на нее работал, Хруст, почему-то решил, что за Мухиным стоит одна обеспеченная дама-бизнесменша по фамилии Орлова. Не знаю, с чего он это взял. Быть может, потому что я искал Мухина и мне помогал сторож орловской дачи.

— Сторож? — ДК поднял брови. — Забавно.

— Не совсем. Хруст по собственной инициативе решил разобраться с Орловой и подорвал ее лимузин. Сама Орлова не пострадала, но три ее человека погибли. Так что тебя не должно теперь удивить то обстоятельство, что эти двадцать вооруженных людей — орловская служба безопасности, а в руках у них Хруст. С которым они хотят хорошенько разобраться.

— Орлова и Мухин как-то были связаны?

— Нет, — сказал я. — Мухин перед смертью был со мной довольно откровенен... И он ни разу не упомянул фамилию Орловой. Это была инициатива его и его сестры.

— Орлову он не упоминал... А кого он упоминал?

— В основном это была поэма о Барыне. Под названием «Гнойная сука».

— Этого можно было и не говорить, — пробормотал ДК и сделал своим людям какой-то знак.

— Теперь вперед пойдут танки? — полюбопытствовал я.

— Теперь я увожу своих людей, — сказал ДК и, сняв берет, вытер пот со лба. Хотя в принципе было не жарко.

 

4

Идти обратно было не так страшно, но все же я имел в виду снайперов, и потому затылок у меня дико чесался. Наверное, под воздействием оптических прицелов.

Едва я переступил порог и сказал, что обо всем договорился, меня что-то ударило в спину, и если бы не рука Шумова, ухватившая меня за шиворот, полетел бы я по лестнице вниз, ломая себе ребра и все остальное. Причем полетел бы вместе с Тамарой, которая, отчаянно прыгнув ко мне, теперь висела на моей шее и шептала, какой я замечательный и неповторимый... Жалко, что ДК всего этого не слышал. А может, и не жаль — этот ревнивец мог со злости меня и пристрелить. Достаточно, что свидетелями жарких объятий и сногсшибательных комплиментов были пятнадцать человек из орловской службы безопасности плюс Шумов плюс озлобленный Хруст. Этот тип с треугольным лицом никак не мог поверить, что никто не придет ему на помощь, никто не отобьет его у людей Орловой. Он нудно твердил, что за ним стоят большие люди и что эти люди обязательно врежут нам по мозгам.

Он говорил это уже достаточно долго, но вдруг замолк и съежился, когда Шумов наклонился к нему и ласково попросил:

— Большие люди? По фамилиям, пожалуйста. Назови мне этих больших людей. Барыня ведь загорала в Испании, да? А кто здесь присматривал за ее интересами? Кому ты докладывал о своих делах? Кто сообщил тебе, что Мухин сидит в квартире на улице Чайковского? Кто передавал поручения для Тыквы?

Тут Хруст не сдержался и театрально замотал головой:

— Нет-нет... Какой там еще Тыква? Я и не знал его до сегодняшнего вечера... Какие еще поручения? Не было никаких поручений...

— Я стоял рядом, — тихо сказал Шумов. — Так же, как стою рядом сейчас. И ты говорил Тыкве, что он хреново выполнил поручение. И Тыква оправдывался, мол, если бы кто-то куда-то не полез, то все было бы шито-крыто... Так о чем речь, товарищ?

— Тебе послышалось, — сказал Хруст и сжал губы, давая понять, что все разговоры окончены.

— Ладно, — сказал Шумов, выпрямляясь. — Быть может, больше у тебя не будет возможности все это рассказать.

Хруст резко дернул головой в сторону сыщика, как будто желая что-то спросить, но потом вспомнил о своем обете молчания... И его губы остались плотно сжатыми.

— Значит, он уводит своих людей? — подошел Шумов к командиру орловских людей.

— Вроде бы, — ответил тот, размеренно обрабатывая челюстями жевательную резинку. — Оттуда уже отошли... Пожалуй, можно выбираться из этой дыры. Только я первым не пойду.

— Я тоже не пойду, — сказал Шумов. — Вот он пойдет.

Я вздрогнул, но на этот раз выдвигалась не моя кандидатура. Шумов похлопал сидящего Хруста по плечу:

— Вперед и с песней. А мы за тобой.

Хруст выругался, но тем не менее поднялся и решительно шагнул за порог. Пожалуй, даже слишком решительно. Возможно, он думал, что ему удастся в темноте оторваться от людей Орловой и сбежать. Держа скованные наручниками кисти за спиной, Хруст легкой трусцой припустил по площадке перед складом.

— Он сейчас убежит куда-нибудь не туда, — недовольно пробурчал командир. — Идем?

— Идем, — согласился Шумов. За ним вышел я и под руку вел Тамару. Если ДК наблюдал за нами, он, должно быть, чертыхнулся и проворчал: «Надо же, на этот раз он не соврал...»

Я-то не соврал. А вот ДК отводил своих людей как-то странновато. Мы с Тамарой прошли от дверей склада метров десять-двенадцать, когда что-то вдруг громко щелкнуло. И что-то изменилось вокруг. Я не понял, в чем дело, и Тамара не поняла. Мы с ней застыли, как пара идиотов, изумленно глядя, как стремительно валятся на асфальт Шумов и командир орловских людей. Потом загрохотала самая настоящая автоматная очередь, и Тамара завопила от ужаса и присела на корточки, а я почему-то все стоял... И поэтому я первым увидел человека, который бежал к нам от машин, отчаянно маша рукой. Левой.

— Стоп, стоп! — орал он. — Перестаньте стрелять!

Только тут я понял, что из автомата палил по сторонам командир орловской безопасности. После криков ДК он стрелять перестал, но ствол держал направленным точно на моего дядю.

— Перестаньте стрелять, — ДК перешел на шаг. — Случайный выстрел... У одного из моих нервы не выдержали...

Оказывается, тот щелчок был выстрел. Оказывается, у снайперов тоже есть нервы. Интересно, в кого же целился этот неврастеник.

Взгляд ДК упал на синий плащ Тамары. Глаза его были в этот момент тусклыми и усталыми.

— Не лучшее место для встречи, — пробормотал он Тамаре. — И не лучшие обстоятельства...

Тамара ничего не сказала ему, демонстративно взяв меня под руку. ДК, увидев этот жест, понимающе кивнул, отступил на шаг и заложил руки за спину. Теперь и он был спокоен.

— Больше никто стрелять не будет, — пообещал ДК. — Можете спокойно уходить.

— Конечно, больше стрелять не будут, — сказал кто-то в ответ. — Потому что было достаточно и одного выстрела.

— В каком смысле? — нахмурился ДК.

— В прямом, — Шумов поднялся и отошел немного в сторону, чтобы было видно тело на асфальте. Хруст лежал ничком, и вокруг его головы медленно расплывался темный нимб. — Больше никого убивать не надо, потому что только Хруст знал правду.

— Какую еще правду? — заинтересовался ДК.

— Он все пугал нас большими людьми, которые стоят за ним... Теперь вряд ли кто-то сможет узнать, кого имел в виду Хруст. Кто давал ему наводку.

— Видимо, та самая Барыня, — сказал ДК. — Кстати, я не имею к ней никакого отношения. Я не занимаюсь охраной интересов человека, который проживает за пределами страны. Кажется, она даже отказалась от российского гражданства.

— Мне плевать на ее гражданство. Я знаю, что, как только вашему племяннику позвонили домой насчет пятикомнатной квартиры на Чайковского, эта информация тут же оказалась у Хруста, и он поехал брать Мухина. Что, Хруст занимался прослушиванием телефонных линий? Он не был настолько крут. Прослушиванием линий, как известно, занимаются спецслужбы. И вывод напрашивается сам собой.

ДК отнесся к словам Шумова спокойно. Он лишь чуть повернул голову в сторону машин, будто сожалея, что слишком рано велел своим людям грузиться.

— Зачем мне прослушивать собственного племянника? Это какой-то бред...

Шумов засмеялся. А ДК терпеливо ждал, когда смех закончится. Все это выглядело вполне миролюбиво, но только командир орловской безопасности не убирал пальцев с курка, а Тамара мелкими шажками отошла мне за спину. Что-то было в холодном ночном воздухе, что-то угрожающее и зловещее. И я затылком ощутил, как это зловещее сгущается над нашими головами.

— Я знаю людей вашего типа, — сказал Шумов. — Для вас приказ сверху — это все. Племянник, отец, брат — это уже второстепенно. Главное — добиться результата. В этот раз было слишком много ошибок, потому что вы хотели действовать чужими руками — наняли Хруста, а он перепоручил какие-то вещи Тыкве... Они оба наломали дров, и в конце концов пришлось вмешаться вам лично. С группой товарищей, — Шумов кивнул на окружающую нас темноту. — Хруста уже нет, а Тыкву вам еще предстоит убрать. Вон он стоит...

Шумов показал на группу мужиков в камуфляже, которые уже успели подняться с асфальта, но еще не успели уехать. Тыква бессмысленно долго отряхивал свой комбинезон и периодически бросал в нашу сторону злобные взгляды. Он стоял слишком далеко, чтобы слышать, что говорит Шумов.

— У меня не было никаких дел с Тыквой, — холодно сказал ДК. — Нет и не предвидится, кроме разве что этого... — Он почему-то посмотрел на меня, а потом сделал несколько шагов в сторону компании в камуфляже. — Эй, вы... Кто из вас тут Олег?

Какой-то бритый наголо парень недоуменно взглянул на Тыкву, пожал плечами, но все же шагнул вперед и сказал:

— Ну, я...

ДК выстрелил ему в грудь. Парень повалился на асфальт, Тыква дернулся было к машине, но из темноты внезапно появились люди ДК. Никто не проронил и слова. Просто все остались на своих местах. Парень по имени Олег умер тихо и незаметно. Так же, как в руке ДК появился пистолет.

— Вот видишь, — повернулся ко мне ДК. — Я все же исполнил свое обещание...

— Это не тот Олег, — сказал я. — Это другой Олег. Ты ошибся.

— Да какая разница! — раздраженно бросил ДК, убирая пистолет. — Тот бандит, этот бандит... А я с бандитами дел не имею. Так-то! — Он покосился на Шумова. — И все эти слова... Что я управлял Хрустом и Тыквой... Зачем они мне сдались! У меня куча более подготовленных людей! И если бы я хотел...

— Для конспирации, — сказал Шумов. — Чтобы, если вдруг найдется, скажем, голова... Чья-то голова. Абстрактная голова. Так вот, чтобы не было никакой связи между нею и вами. К Тыкве можно провести ниточку, а к вам — нет. Потому что Тыква получил наводку от Хруста, а Хруст мертв. Конспирация.

— Если кого-то здесь интересует эта голова, то я передал ее компетентным органам, — с возрастающим раздражением ответил ДК. — И вообще, у нас тут — судебное заседание? А ты кто, обвинитель, что ли?

— Я просто шел мимо, — усмехнулся Шумов. — И сейчас я пойду дальше. Тоже мимо. Просто хотелось поговорить. Так трудно в наше время найти умного собеседника, который понимает примерно столько же, сколько я.

— Важно не только понимать, — сказал ДК. — Важно разумно использовать свое понимание.

— А вот с этим у меня всегда были большие проблемы, — признался Шумов. — А по большому счету вы правы, я не обвинитель, а это не судебный процесс. Просто мне нужно было высказаться. И больше ничего, — Шумов подмигнул мне и отвернулся от ДК, давая понять, что разговор окончен.

— Ну и слава богу! — выдохнул начальник орловской службы безопасности. — Если все высказались, то можно и по домам ехать. Все живы-здоровы... — он посмотрел на тело Хруста и добавил без особого сожаления: — Кроме тех, кому и так полагалось сдохнуть.

— Привет Ольге Петровне, — вежливо проговорил ДК. — Я надеюсь, что она действительно не имела никакого отношения к Мухину. Надеюсь, что все ее неприятности были чистой случайностью.

— Мы тоже на это надеемся, — ответил командир. — Иначе... — Он посмотрел на свой согнутый указательный палец. — Иначе у меня тоже нервы могут не выдержать. Как у вашего снайпера. И люди у меня тоже все нервные.

— А самая здесь нервная — это я! — вдруг взорвалась Тамара. — И если вы сейчас не разойдетесь, я буду так орать, я буду так орать...

— Ну нет уж, — ДК как-то обреченно махнул рукой. — Разойдемся по-тихому. — Он еще раз печально посмотрел на Тамару и повторил: — Не самое подходящее время. И не самое подходящее место.

Я не знаю, что он имел в виду.

 

5

Как ни странно, но люди Орловой, Шумов и ДК с компанией действительно разошлись по-тихому, без стрельбы и гранатных разрывов. Шумов был слегка бледен, но улыбался. ДК по-военному резко повернулся и ушел в темноту отдавать распоряжения своим людям.

— Моя сумочка в машине у этого... — с легкой дрожью в голосе сказала Тамара. Кивком головы она показала на джип Тыквы. — Надо бы ее взять...

Я вспомнил злобный взгляд Тыквы. Я посмотрел на тело «не того» Олега. Я вспомнил вообще весь сегодняшний день, и мне показалось, что проще купить новую сумочку.

— Это моя счастливая сумочка, — заныла Тамара. — Мне с ней всегда везет...

— Ты в своем уме? С Мухиным тебе тоже повезло, да?!

— И еще у меня в ней документы из конторы...

Короче, я подошел к джипу Тыквы и сказал:

— Дама забыла сумочку.

— А ты страх забыл, раз приблизился ко мне ближе чем на километр, — прошипел Тыква. — Завтра ведь будет новый день, а потом еще и еще... И я обязательно с тобой сквитаюсь. За все — за алмазы, за Тамару, за то, что ты меня подставил...

— Тыква, — вышел из-за моей спины Шумов. — Помнишь грузинское вино?

— А? — как-то сразу сник Тыква.

— Гиви Иванович будет чертовски недоволен, — сказал Шумов. — Отдай сумку даме, не жмотничай...

Тыквин, не переставая ворчать, слазил в джип, нашел там сумочку и протянул ее Шумову, а не мне. Вот такая вредная скотина.

— Спасибо, — сказал Шумов. — Ты можешь быть вежливым и воспитанным, когда захочешь. Быть может, это один из первых шагов на пути превращения...

— Иди ты в задницу! — рявкнул Тыква. Стало понятно, что превращения не состоится и тыквы так и не станут золотыми каретами.

— Теперь мне еще года полтора не стоит появляться в городе, — пробормотал Шумов, когда мы шли от тыквинского джипа обратно. — Кстати, у меня для тебя есть кое-какие бумаги...

— Бумаги? — удивился я. — Давно это ты стал бюрократом?

— С кем поведешься... — Шумов достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Это первое. Помнишь, к Генриху ездили? Это наш с тобой договор. Можешь взять его себе и повесить в туалете. Договор не пригодился, потому что милиция до нас почему-то не добралась. Странно. Обычно такого со мной не случалось. То ли ментов кто-то нарочно отгонял от нас, то ли я становлюсь старше и умнее. Надо будет порадовать Генриха...

Я взял договор и положил его в карман. У Шумова в руках появилась вторая бумажка. Присмотревшись, я понял, что это почтовый конверт.

— Когда дядя тебя поймал с мертвой головой в сумке, — сказал Шумов, — я поджидал у подъезда... Делать нечего было. Я вскрыл твой почтовый ящик. А там письмо. Вот, пожалуйста. Все не было времени отдать...

Обратного адреса на конверте не было. Почерк незнакомый. Я пожал плечами, но конверт взял. И оторвал краешек…

В конверте оказался одинокий и невзрачный листок бумаги, исписанный с обеих сторон. Я сразу посмотрел в конец, и подпись удивила меня. Там стояло: «Л.Н. Лисицын».

Мне стало как-то не по себе, я перевернул лист и прочитал первые строчки:

"Дорогой Саша!Если ты читаешь это письмо, это значит, что меня нет в живых. Грустно, но что поделаешь. Наверное, я сам виноват, что дал себя убить. Надо было быть чуть умнее и чуть внимательнее. Не получилось. У меня хватило ума лишь на этот книжный трюк — письмо, которое отдам своему соседу и велю бросить в почтовый ящик, если со мной что-то случится. Так вот, ты уже знаешь — что-то случилось. Меня убили".

Я забыл про Шумова, забыл про Тыкву, забыл про холодную ночь... Я забыл про Тамару, которая по-прежнему стояла в центре площадки и ждала, когда я принесу ей сумочку.

Я читал. Честное слово, это было сильное чтение.

Подполковник Лисицын писал:

"Меня убили. Вообще-то я надеялся, что обойдется. Но, наверное, все слишком серьезно. Когда мы встречались с тобой в последний раз в «Золотой Антилопе», я уже влип в это дело по самые уши. А если совсем точно — я влип в это дело еще много лет назад, когда искал орудие убийства одной супружеской пары и не нашел его. Не буду прикидываться праведником и не скажу, что все эти годы меня мучила совесть. Нет, не мучила. Но в последние пару недель все немного изменилось. Начнем с того, что ко мне обратился некто Америдис. Тот самый Америдис, из Москвы. Он не приехал ко мне на работу, он позвонил ко мне домой и обратился как частное лицо. Америдис хотел узнать подробности гибели своих родителей. Америдис — это фамилия его матери, а отца звали Игорь Феликсович Алексеев, он был директором алюминиевого комбината. И это его убили тем самым не найденным подсвечником. Как и его жену, Анну Семеновну Америдис. Их сын долгое время занимался бизнесом, не всегда приличным, но в конце концов он пробился наверх, стал вхож в высшие сферы. И он использовал это, чтобы выяснить правду о гибели своих родителей. Кое-что он узнал в Москве, а за подтверждением приехал сюда и обратился ко мне, потому что я участвовал в расследовании. Ничем особенным я ему помочь не мог, просто рассказал про подсвечник, про то, что на следователей давили сверху, чтобы те быстрее передавали дело в суд. И что все пошло гораздо быстрее и проще, когда трагически погиб твой отец, Саша. Так вот, зачем я, собственно, все это пишу. Америдис смог рассказать мне куда больше нового, чем я ему. И меня это новое не обрадовало. Он сказал, что смерть твоего отца не была трагической случайностью. Как не было случайностью ничто в этом деле. Тогда следствие пришло к выводу, что убийство родителей Америдиса совершили двое наркоманов, забравшихся на дачу с целью ограбления. Америдису удалось узнать, что убийство это было подготовлено какой-то женщиной по кличке Барыня. Ей нужно было поставить своего человека во главе алюминиевого комбината, чтобы ее муж мог беспрепятственно осуществлять какие-то махинации с поставкой металлов. Убийство родителей Америдиса решило эту проблему, а позже помогло той же Барыне решить вопрос о приватизации комбината в свою пользу. Уголовно-наркоманский характер преступления полностью отвлекал внимание от этого аспекта. Но потом возникли трудности из-за того, что твой отец, Саша, потребовал дополнительного расследования. Имя Барыни могло всплыть, и тогда было принято решение о ликвидации твоего отца. Америдис утверждал, что вопрос решался на самом верху в Москве и операцией занимался непосредственно КГБ, где у Барыни были также свои люди. Америдису не удалось узнать, кто руководил операцией, он лишь слышал, что офицер КГБ, следивший за ликвидацией твоего отца, при взрыве машины потерял правую руку. Больше ничего узнать не удалось. Америдис сказал мне, что отомстить Барыне будет очень трудно, потому что ее влияние с тех пор лишь усилилось. Но в Москве есть люди, недовольные влиянием Барыни на дела в государстве, поэтому он попытается подключить их. Америдис не сказал, что он собирается делать — то ли предавать все это гласности, то ли просто устранить Барыню с помощью наемных убийц. Он сказал, что вернется в Москву и продолжит консультации с возможными союзниками. А на следующий день он пропал, не вернулся в гостиницу. После таких его рассказов мне сразу стало понятно, что это исчезновение связано с теми давними событиями и с Барыней. Я подумал, что если за Америдисом следили, то наверняка засекли и его приход ко мне. Поэтому я не решался связываться с тобой и рассказывать тебе о смерти отца. Я боялся, что подставлю и тебя. В таких случаях могут слушать и телефоны, и просто разговоры на улицах. Но потом я не выдержал, я пошел в «Золотую Антилопу» под видом того, что мне поручено искать Америдиса. Я хотел все тебе рассказать, но у меня вдруг возникло такое чувство, что за мной следят. Я не стал ничего рассказывать. Я решил написать это письмо. И я только собрался его писать, как мне позвонили. И предложили встретиться, чтобы обсудить вопрос об Америдисе. Отказываться было бессмысленно, и сегодня вечером я пойду в «Антилопу». Мне либо предложат деньги за молчание, либо убьют. Учитывая, что в стране экономический кризис и с деньгами напряженка, скорее всего случится второе. Это такая шутка. Не очень смешная, но другие мне сейчас в голову не приходят. Если все же со мной что-то случится, ты получишь это письмо и узнаешь правду о своем отце — постарайся отнестись ко всему спокойно. Насколько это можно. Ты уже ничего не изменишь. А стена, об которую разбился твой отец, — она все здесь же, она только стала тверже. И биться об нее головой — это самоубийство даже для такого человека, как Америдис. Что уж говорить о нас с тобой... Постарайся просто жить и помнить. Если эти сволочи оставят тебя в покое. Ну а если после меня они примутся за тебя — прости, я не хотел тебя подставлять. Оказывается, все в моей жизни было решено одним несчастным подсвечником, которого я и в глаза-то не видел. И уже не увижу.

Удачи тебе. Л. Н. Лисицын".

Я дочитал письмо до последней строки, медленно сложил листок и убрал его в карман. Некоторое время я не понимал, где нахожусь. Я видел лишь черное небо над головой и совсем не видел людей вокруг. Как будто я был единственным человеком на земле. Потом прорезались какие-то звуки, голоса, я понял, что я не один здесь. Однако чувство абсолютного одиночества не исчезло. Шумов был прав, когда говорил, что никому нельзя верить. А если никому не верить, то остаешься наедине сам с собой. Вот я и остался.

 

6

ДК вырос из темноты, как всегда, внезапно. Убедившись, что я стою здесь один, он удовлетворенно кивнул.

— Эти твои новые знакомые, — сказал он неодобрительно. — Какие-то они сомнительные. Старые были лучше. Например, Лимонад.

— Лимонад лежит в больнице, — сказал я, не поднимая глаз от асфальта. — Ему переломали ребра люди Хруста. Они приняли его за меня.

— Печально, — сказал ДК. — К счастью, Хруст уже не доставит тебе никаких проблем. С ним покончено. Как покончено со всей этой историей. Надеюсь, ты не придал значения той ерунде, которую рассказывал этот твой дачный сторож? Моя задача была — как обычно — восстановить равновесие. Барыня принадлежала к одной финансово-промышленной группировке, Орлова — к другой. И, по моей информации, это именно они сцепились друг с другом. Вечная история, одна банда дерется с другой. Задача государства — вовремя выйти из-за кулис и надавать по мозгам той и другой. Что я сегодня и попытался сделать.

— А что там с головой Америдиса? И что с самим Америдисом?

— Он и Орлова принадлежали к одной финансово-промышленной группировке, — сказал ДК. — Думаю, началось с того, что Барыня устранила Америдиса. Потом взорвали лимузин Орловой. Орлова подняла своих людей... К счастью, все успокоится само собой после смерти Барыни. И неважно, на Орлову работал Мухин или был одиночкой. Теперь снова наступило спокойствие. И мне не пришлось пускать в ход танки. Равновесие восстановлено.

— Класс, — сказал я. — Отличная история. Она все объясняет.

Я имел в виду, что мог бы рассказать ДК совсем другую историю, не про войны финансово-промышленных группировок, а про старый бронзовый подсвечник, который был пушен в ход лет десять назад одной честолюбивой дамой, чтобы прибрать к рукам алюминиевый комбинат. Я мог бы рассказать историю о брате и сестре Мухиных, которых умело подвели на роль жестоких убийц. Я мог бы рассказать об офицере КГБ, который во исполнение данного сверху приказа отправил на тот свет своего брата. Моего отца. Наверное, этого офицера потом иногда мучила совесть, и оттого он с такой бешеной энергией вмешивался в мою жизнь, пытаясь перекроить ее, пытаясь уберечь меня от всевозможных опасностей... Потому что не смог уберечь моего отца. Эта история включала бы в себя также бизнесмена Америдиса, которому не давала покоя странная жестокая смерть его родителей. Но его попытки найти истинных виновников привели к тому, что голова Америдиса оказалась в пруду. Остальные части тела — где-то еще, куда забросили их люди Тыквы, выполнявшие заказ Хруста. Тыква вообще не понимал, что делает, он просто зарабатывал деньги на «мокрухе». Хруст кое-что понимал. А тот, кто отдавал приказы Хрусту, понимал все. И, прикрывая давние преступления Барыни, он прикрывал и самого себя.

Он лишь не смог угадать, откуда исходит главная опасность для Барыни. Не от финансового спекулянта, за которым стояли другие денежные мешки, и в том числе Орлова. Смерть пришла от маленького щупленького пацана в очках, который когда-то с восторгом наблюдал за появлением на пыльной улице розового «Мерседеса», еще не зная, что этот «Мерседес» переедет его жизнь.

Сам того не понимая, Мухин доказывал, что нельзя вытереть о человека ноги и двинуться дальше к власти, богатству и прочим прелестям. Мухин превратил себя в торпеду, которая знача лишь одно — цель.

Попадание было неизбежным. И можно было умирать с улыбкой на губах. Мухин имел на это полное право.

— Тебя подвезти? — спросил ДК, бросив взгляд на часы.

— Нет, спасибо, — сказал я, засовывая руки в карманы. Прощального рукопожатия ДК мне что-то не хотелось испытать. — Кстати, давно хотел тебя спросить... Твоя рука, — я кивнул на протез. — Она не болит?

— Не болит, — ответил ДК не задумываясь. — Это все было слишком давно, чтобы она болела.

Так я и думал. Больше у меня к нему не было вопросов. Потому что все его ответы я знал заранее.

 

7

— Где тебя носит?! Ушел и как будто провалился под землю! — Тамара неслась ко мне на всех парусах. — Я уже думала, ты уехал с этими мужиками... Сумочка?

Я молча протянул ей ее «счастливую» сумочку. Что-то мне она счастья не принесла.

— Спасибо, — сказала Тамара и взяла меня под руку. — Вроде бы все разъехались. И забыли про нас с тобой.

Я не сказал, что я только счастлив такому повороту событий. А был бы еще больше счастлив, если бы и Тамара оставила меня в покое.

— Придется идти пешком, — вздохнула Тамара. — Пошли?

Я чисто автоматически стал передвигать ноги, повинуясь исходившему от Тамары импульсу.

— Какое небо сегодня звездное! — восхищенно проговорила Тамара, задрав голову кверху. — Будто алмазы там рассыпали, да?

Я скептически хмыкнул. Какой, интересно, идиот придумал, что счастье — это небо в алмазах? Банкир какой-нибудь. Или нет — владелец ювелирного магазина. Придумал, написал на бумажке и выставил в витрину своего магазина, дуря доверчивых покупателей. Неба в алмазах не бывает. Сказки это все. Не бывает неба в алмазах точно так же, как не горит шапка на воре, а бог не метит шельму...

— Что ты дрожишь? — вдруг остановилась Тамара. — Иду просто как с отбойным молотком под руку! Трясешься весь! Что с тобой?!

— Холодно, — сказал я. — И одиноко.

— Ты что, дурак? — Тамара покрутила пальцем у виска.

Нет, к сожалению, я не дурак. А как бы хотелось быть дураком, чтобы принимать на веру все слова ДК! И еще неграмотным — чтобы никогда не прочитать письма Лисицына... Но — не судьба. Как ни смешно, я оказался слишком умным. И теперь я понял, что такое горе от ума.

— Ты что, дурак? — обиженно спросила Тамара. — Как ты можешь быть одиноким, если тут я с тобой!

Слабый аргумент для утешения. Но другого у меня не было. Я посмотрел в Тамарины глаза и внезапно вспомнил:

— Мне нужно отдать Лимонадовой жене деньги. Компенсацию за моральный ущерб.

— Ну так пошли, — предложила Тамара.

— А не поздно?

— Скорее — рано. Но пока дойдем... А потом, если на дом приносят деньги, грешно смотреть на часы и рассуждать, поздно их принесли или рано...

И мы пошли — достаточно быстро, чтобы не замерзнуть, и достаточно тесно прижавшись плечами друг к другу, чтобы избавиться от страха, который еще сидел внутри нас.

С каждым новым шагом нам становилось все теплее, а страха оставалось все меньше. Метров через триста я вдруг остановился, сгреб Тамару в охапку и стал целовать ее в губы, в щеки, в глаза... Со стороны все это должно было выглядеть ужасно. Согласен, дурацкий способ избавиться от чувства одиночества и отчаяния.

Но другого никто еще не придумал.