1

Три верхних этажа серого высотного здания обычно именовались Чердак. Именно там собиралась и анализировалась информация, которую добывали люди с нижних этажей. Именно туда хотел сейчас подняться Бондарев и дать кому-нибудь в морду. Это было довольно необычное желание, потому что до сих пор у Бондарева не было претензий к Чердаку.

Но ничто не длится вечно.

— Они думают, я наврал? — спросил Бондарев, в мыслях представляя свой грядущий визит вежливости на Чердак. Он думал, что желательно было бы дать в морду не первому встречному, а именно тому дураку, который поставил под сомнение его, Бондарева, историю. Но если бы этот конкретный дурак оказался временно недоступен, Бондареву подошла бы и любая другая высоколобая физиономия с Чердака. — Я — наврал, да?

— Нет, они так не думают, — сказал Директор. К концу дня он достаточно наслушался вопросов, ответов, предложений, замечаний, согласий и отказов и теперь для душевного спокойствия покачивался в кресле, полуприкрыв глаза и подперев голову рукой.

— Тогда почему они считают, что моя история недостоверна?!

— Они считают, что врешь не ты, врал человек, который тебе все это рассказал.

— Еще лучше. То есть Черный Малик врал? Сидел передо мной и врал мне? Наврал, а потом застрелился. Очень логично.

— А логично, что он вдруг стал раскрывать тебе тайны своей жизни?

— Это логично, потому что он устал, разочаровался... Короче говоря, ему жить надоело.

— И его потянуло на откровенности, да?.. Это просто сказка какая-то.

— Сказка не сказка, а вы хотели получить от Малика ответы на вопросы. Я их получил. Теперь вы мне не верите. Тут тоже логики кот наплакал...

— А ты не мог взять Малика живым? Чтобы мы поговорили с ним более обстоятельно?

— Не мог. Он был не в настроении. У него был автомат. И я вообще не понимаю, что Чердаку не нравится в этой истории...

— Не понимаешь?

— Нет, ну сама по себе история мерзкая. Это я понимаю. Но...

— Ничего ты не понимаешь. Ничего, — сокрушенно вздохнул Директор. Бондарев только хотел брякнуть что-нибудь резкое, но Директор опередил его:

— И я ни черта не понимаю. И на Чердаке никто ни черта не понимает. Поэтому последняя надежда на тебя. Надежда, что тебе наврали. Потому что если тебе не наврали, если все это так и было... Если тебе сказали правду... Тогда...

— Что тогда?

Директор развел руками.

— Что?

 

2

Позже Бондарев все же сообразил — логика в этом есть. Извращенная, но все же логика, и в основе ее лежит принцип — чем больше информации, тем больше непонятного. Чем больше ответов, тем больше возникает вопросов.

Полгода назад Бондарев четко знал две вещи, не подлежащие сомнению. Во-первых, миллиардер Антон Крестинский, выжитый из России олигарх, сидит где-то в Южной Америке и разрабатывает планы установления экономического и политического контроля над миром. Одним из элементов этого глобального замысла (глобально идиотского замысла, как считал Бондарев) была месть российскому правительству за изгнание — причем месть в самых изощренных и неожиданных формах. Во-вторых, в этих шизофренических планах Крестинского какую-то важную роль должен был сыграть Черный Малик, чеченский полевой командир, тесно связанный с турецкими спецслужбами.

Бондарев со своими людьми должен был найти и ликвидировать скрывающегося за границей Черного Малика, пока тот не сыграл свою важную роль.

Затем схема начала усложняться. Директор отменил приказ на ликвидацию Черного Малика и велел Бондареву в первую очередь вытянуть из Малика сведения о его сотрудничестве в 1992 году с неким Химиком.

Бондарев тогда несколько растерялся. Если у них не получалось найти и ликвидировать Черного Малика, то уж найти, взять живым, вывезти в Россию и добиться толковых показаний о столь давних делах... А во-вторых, Бондарев не знал, кто такой Химик и в чем состоит суперважность этого человека.

Со временем Бондарев узнал, что Химик в советское время был одним из руководителей спецпроекта КГБ «Апостол», который занимался развитием паранормальных способностей у людей для их применения в оперативной работе. После распада СССР Химик исчез. Предположительно вместе с ним исчезли все материалы о проекте «Апостол», в том числе имена участвовавших в проекте людей. Спецслужбы разных стран безуспешно пытались найти Химика, и постепенно это имя стало скорее легендой, чем реальной целью для поиска.

Но не все отступились, не все бросили искать Химика. Среди тех, кто не отступился, был Антон Крестинский. Если бы он получил доступ к разработкам «Апостола» или использовал участников этого проекта в своих целях, то последствия могли быть непредсказуемыми.

Поэтому Контора, занимавшая серое высотное здание на юго-западе Москвы, хваталась за любую ниточку, чтобы зацепить след Химика во времени и пространстве. Чтобы найти его раньше, чем его найдет Крестинский.

Судьба все-таки подарила Бондареву неожиданную встречу с Черным Маликом. Тот, уставший от ран, болезней, предательств и неудач, уже совсем не походил на себя прежнего, неистового бойца с федеральными войсками. Потерпев еще одну, последнюю, неудачу. Черный Малик покончил с собой.

Но прежде он переговорил с Бондаревым. Это был странный разговор. Два человека, ранее неоднократно пытавшиеся убить друг друга, сидели на полу бетонного бункера и мирно разговаривали. У Малика был автомат, у Бондарева — пистолет (которого Малик не видел), но никто из них так и не попытался нажать на курок.

Потому что каждый и так был уверен в скорой гибели сидящего напротив человека.

Бондарев считал, что в такой ситуации Малику не было смысла врать. Он вспоминал эти последние минуты жизни знаменитого полевого командира и не находил в его голосе, словах, жестах ничего, похожего на ложь. Там были другие чувства — разочарование, усталость, боль, желание покоя.

Малик обрел этот покой с помощью очереди из «Калашникова» под нижнюю челюсть, а Бондарев обрел рассказанную Маликом историю. Такую историю, услышав которую, не радуешься, а стараешься ее поскорее забыть, стараешься не верить, что на белом свете, по соседству с тобой, могут происходить такие дикие веши.

Теперь на Чердаке тоже не хотели верить в эту историю. Но не по причине эмоциональной неустойчивости. По каким-то другим причинам.

— А если мне все-таки сказали правду, то что? — настойчиво повторил Бондарев.

— Если... Короче говоря, кто-то должен поехать туда и все выяснить.

— В каком смысле?

— Если это правда, то должны быть доказательства. Если Малик перед смертью хотел тебя разыграть, то доказательств ты не найдешь.

— Я не найду? Это что, намек?

— Нет, это приказ.

— Что, сейчас нет ничего важнее этой старой истории?

— Сейчас, как и вчера, нет ничего важнее национальной безопасности. И все, что может быть сделано, должно быть сделано.

— Ну так я же занимаюсь Крестинским...

— Да, Крестинский — это опасность. Но это опасность, с которой мы уже привыкли бороться. Мы знаем его методы, знаем его людей, знаем его возможности. Химик сам по себе или Химик на службе у Крестинского — это уже неизвестная опасность, это как неизвестный вирус, с которым никто не знает что делать. И мы должны узнать обо всем этом как можно больше, прежде чем Химик выйдет на поверхность. Мы должны быть наготове...

— А если он не выйдет на поверхность? Десять лет никто его не видел, он, может, умер давным-давно...

— Поверь мне на слово, он выйдет на поверхность. Материалы такого спецпроекта, как «Апостол», не крадут для того, чтобы потом почитывать в свободное время, сидя на диване. Он взял эти материалы, чтобы их использовать. Либо использовать практически, либо продать, но уж никак не хранить в домашней библиотеке... А что касается «умер давным-давно» — то даже не надейся. Химик из тех людей, которые не любят умирать.

— Это как?

— Я не совсем точно выразился... Он очень хорошо умеет не умирать. Он слишком любит себя и свою жизнь, чтобы позволить себе умереть.

— Вы так говорите, будто лично его знали...

— М-м-м-м...

— Что это значит?

Директор молча уставился в какую-то точку за могучим фикусом в углу кабинета. Потом он вернулся в мир людей и улыбнулся Бондареву. Странной, неопределенной, горькой и непривычной была эта гримаса на вечно озабоченном лице Директора.

И Бондарев понял, что он не хочет знать ответа на свой вопрос.

По крайней мере, пока.

 

3

Несколько часов спустя Директор вновь улыбался, но уже совершенно по-другому.

— Нет, серьезно, — Белов настаивал, отчего выглядел в глазах Директора еще более забавно. — Я, в общем-то, все понял, но вот это... Дюк мне так ничего толком и не рассказал.

— О господи, — вздохнул Директор. — За что только мы платим деньги этому Дюку? Он не может объяснить новым сотрудникам самые элементарные веши... Новым сотрудникам. Хм. Ты сколько времени уже у нас, Леша?

— Месяца три. Или четыре. Смотря с какого момента считать. Если с того момента, когда я умер...

— Ты не умер, — уточнил Директор. — Ты пропал без вести. Когда выйдет положенный в таких случаях срок, то по решению суда тебя признают умершим. Но сейчас ты без вести пропавший. Тебя беспокоит твой статус?

— Да не особенно... Лучше быть пропавшим без вести, чем сидеть в тюрьме. Или быть мертвым по-настоящему.

— Логично. Думаешь о семье?

— Бывает. Но я понимаю, что для них тоже лучше, если я... Если меня...

— Действительно, для них так лучше. А семья — это...

— Мать. Сестра погибла.

Директор кивнул. «Сестра погибла» — это было практически все, что знал Белов о гибели своей сестры. Все, что ему рассказали. Сам Директор знал чуть больше, а больше всех знал Дюк. И он реагировал на эту тему даже болезненнее, чем сам Алексей. У него были для этого свои основания.

Алексей Белов не знал подробностей смерти сестры, но он знал другие подробности. Он знал, как погибли люди, организовавшие смерть Алены Беловой. Здесь самым информированным человеком был Лапшин, поскольку именно он ездил в родной город Белова, имея при себе список из четырех фамилий. Когда Лапшин закончил дела, трое из четверых были мертвы. Последняя из списка, женщина, оказалась под следствием, потом была осуждена и умерла от несчастного случая в зоне. Но Лапшин уже не имел к этому никакого отношения.

Лапшину позволили изложить Алексею кое-какие детали, и он осторожно сделал это. Белов не мог поехать на похороны сестры, и ему оставались лишь эти детали исполненной мести. Лапшин не знал, легче ли стало Алексею после его рассказа. Директор знал. Не стало.

Смертью Алены Беловой многое закончилось, с Алены многое и началось. За четыре месяца до этого разговора с Директором, когда Алексей и понятия не имел о существовании Директора, Конторы и серого высотного здания, Белов вернулся из армии домой. Его ждала обычная жизнь в обычном городе, такая жизнь, в которой, с одной стороны, нет ничего замечательного, но, с другой стороны, нет никаких особых забот и катаклизмов. Большинство людей живут этой жизнью и не жалуются. Но Алексей разминулся с этой обычной жизнью. Он свернул в сторону, и причиной тому была младшая сестра Алена.

Мать и сестра — вот, пожалуй, и все, чем дорожил тогда Алексей. Но ими он дорожил по высшей категории. И когда он узнал, что сестру избил и пытался изнасиловать сын милицейского полковника, то даже не задумывался о своих действиях.

В свою очередь, полковник Фоменко тоже не задумывался, когда узнал, что его сын жестоко избит. Так началось противостояние Алексея Белова и полковника Фоменко. Каждый стоял на своем, и каждый делал то, что считал должным. Алексей находил Фоменко-младшего везде, где бы его ни прятали, и снова сводил счеты, разбивая кулаки о насмерть перепутанное лицо. Полковник отправил на охоту за Алексеем и милицию, и знакомых бандитов. При всем упрямстве Алексея исход поединка был предрешен, если бы не один неожиданный фактор.

Свидетелем этой маленькой войны стал Дюк, заехавший в город по делам службы. У Дюка в данном деле возник собственный интерес, и в результате война Белова и полковника Фоменко завершилась неожиданным исчезновением обоих противников.

Если полковник Фоменко исчез в направлении близлежащего лесного массива, где и остался с пулей в голове, то Белова судьба в лице Дюка увлекла гораздо дальше.

Дюк вывез Белова в Москву и предложил ему весьма неожиданный выход из ситуации. Вместо того чтобы всю оставшуюся жизнь скрываться от розыска (а теперь Белова заочно подозревали и в убийстве полковника), Алексей мог начать новую жизнь.

Жизнь сотрудника секретной службы, которую Дюк, Бондарев и прочие запросто именовали Контора. Секретной службы, которая была неподконтрольна правительству, которая не была ограничена законами и границами, для которой существовал лишь один приоритет — безопасность нации. Контора размещалась во внешне невзрачном высотном здании, на входе в которое висели две таблички с очень длинными и абсолютно ложными названиями организаций, которых никогда не существовало в природе.

Чтобы воскреснуть в новом качестве, Алексей должен был формально умереть и пройти своего рода чистилище — тест на пригодность к работе. Он справился с этим тестом, он выдержал все испытания, но пока Алексей выполнял свое первое задание для Конторы, повредившаяся в уме вдова полковника Фоменко добилась ареста сестры и матери Алексея, а затем отправила в следственный изолятор наемного убийцу, чтобы поквитаться за мужа.

Поэтому день первого успеха Белова был и днем огромной потери. Вероятно, тогда он окончательно понял, что возврата к прошлой жизни не будет уже никогда. Алексея отделяли от родного города не только сотни километров, но и кровь сестры. Это был непреодолимый барьер.

И когда Директор смотрел на светловолосого молодого парня, который не знал, куда деть руки, и который задавал наивные вопросы — и который при этом мог убивать и мог быть неутомимым преследователем, — то Директор видел перед собой не просто человека, но человека Конторы.

— Все же интересно, — говорил Алексей. — Люди работают в Конторе, когда им тридцать, сорок... Ну, пятьдесят. Потом-то они, наверное, уже не нужны. Они что, выходят на пенсию?

— Нет, мы их убиваем, — сказал Директор. — Чтобы не разболтали наших секретов, когда совсем впадут в маразм.

— А серьезно?

— Серьезно — у меня нет ответа на этот вопрос. Заходи лет через десять.

— То есть?

— Я самый старый человек в Конторе. Мне пятьдесят один. Я не знаю, что со мной будет через десять лет.

— То есть?

— Что?

— До вас... Я имею в виду, раньше... Что, никто не доживал до шестидесяти лет?

— Тебя это пугает?

— Вообще-то нет.

— Ну и хорошо. В любом случае, тридцать лет в запасе у тебя еще есть. А это такая прорва времени, можешь мне поверить...

Алексей закивал, соглашаясь с Директором, а Директор в этот момент почему-то вспомнил историю, рассказанную Бондареву Черным Маликом, — про девяносто второй год и про поездку в провинциальный российский город. Соседство жизнерадостной белобрысой физиономии и темного жестокого воспоминания пробудило в Директоре подспудную тревогу, словно в свое окно он увидел движущееся в сторону здания Конторы черное грозовое облако, накрывающее город огромной ладонью.

Позже, у себя дома, включив на разные каналы все пять телевизоров, которые играли роль рассеивателей тишины и покоя в его большой квартире. Директор проанализировал свои эмоции и понял: история Черного Малика была близка к истории Алексея, точнее, к истории его сестры. В обоих случаях речь шла о жестком и бессмысленном пренебрежении чужой жизнью, и в обоих случаях невинные умирали первыми и умирали страшно. Это походило на негласное неправильное правило, на котором держится мир.

Директор поправил фотографию жены на полке книжного шкафа и подумал, что сам-то он в таком случае будет жить долго и тихо умрет во сне.

 

4

Алексей нашел Дюка в Комнате с окном. Так назывался большой полукруглый зал, во всю стену которого было нарисовано окно. Оно было совершенно как настоящее, как будто с рекламного плаката производителя пластиковых окон по немецкой технологии. За стеклами виднелось бледно-голубое море, сливающееся на горизонте с небом, и Алексей поначалу подумал, что расписанная стена должна играть успокаивающую роль. Но потом он заметил деталь, которая сводила на нет всю эту морскую тишь и гладь. Одна из створок окна была закрыта неплотно, оставляя небольшую щель, и в этой щели не было никакого моря и никакого неба, там была абсолютная и убийственная в своем абсолюте чернота. Таким образом, становилось ясно, что морской пейзаж — всего лишь иллюзия, обман, за которым кроется нечто неизвестное и пугающее.

Напротив окна стояли несколько кресел, и сейчас в одном из этих кресел сидел Дюк.

— Я был у Директора, — сказал Алексей, но Дюк никак не отреагировал. Он смотрел на рисунок.

Алексей выдержан паузу и сказал, глядя туда же, куда и Дюк:

— Да, красивая вещь...

— Что? — Дюк словно с неохотой пробудился ото сна.

— Красивая картина...

— Странно, мне в голову приходило много слов по поводу этой картины — но никогда «красивая». Неоднозначная, загадочная, пугающая — но не красивая. И вообще, — Дюк ослабил узел шелкового галстука и аккуратно сложил вчерашний номер «Таймс». — Зачем ты заговорил об этой картине?

— Ну...

— Стоп, дай я сам догадаюсь. Ты хотел выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле.

— Это как?

— Тебе на самом деле нет никакого дела до этой картины, живопись тебе безразлична, но ты знаешь, что я, так сказать, интересуюсь этими вещами, и поэтому решаешь вползти мне в доверие с помощью своего глупого вопроса — красивая картина, не правда ли? Неправда.

— Я не хотел ничего подо...

— Нет-нет, все нормально. С оперативной точки зрения ты рассуждаешь правильно, узнай круг интересов объекта и используй их, чтобы войти в доверие. Просто ты недостаточно глубоко изучил круг моих интересов, ты мало готовился...

— Зачем мне все это делать, втираться в доверие, если ты... если вы и так мой шеф, а никакой не объект...

— Леша, — мягко улыбнулся Дюк и вытянулся в кресле. — В чем смысл этой картины? Хотя бы приблизительно...

— Ну, сначала нам кажется, что за окном море, а потом оказывается, что там ничего нет.

— То есть?

— То есть первое впечатление обманчиво.

— Можно и так, а можно и по-другому — то, что мы видим, и то, что есть на самом деле, — это разные вещи. Согласен?

— Ну...

— Тогда почему ты видишь перед собой шефа и не допускаешь мысли о том, что он может быть объектом?

Алексей почувствовал себя так, будто из-под него выдернули кресло и он треснулся задом об пол. Причем было непонятно, за что с ним это проделали.

В словах Дюка было нечто темное и неправильное, нечто такое, что Алексей пока не мог понять. Ему и без того приходилось слишком много усваивать за последние месяцы.

Дюк понял инстинктивный испуг Алексея и успокаивающе похлопал его по плечу:

— Расслабься. Это просто слова. А это просто картина. А я просто твой шеф. Пока.

— Вообще мне казалось, что вы, типа, дремлете, — сказал Алексей, не обратив внимания на последнее слово Дюка. — И я хотел как-то вас встряхнуть... А почему вообще в этой комнате оказалась картина? Больше нигде во всем здании других картин нет.

— Ты еще не видел всего здания, — задумчиво сказал Дюк. — Впрочем, я, наверное, тоже не видел всего здания. Но у меня еще будет такая возможность...

Он повернул голову в сторону приближающихся шагов.

— Или не будет, — негромко закончил он фразу.

В Комнату с окном вошел Монгол. Вообще-то его звали Марат, и к Монголии он не имел никакого отношения, будучи обязан азиатскими чертами лица своей матери-калмычке, но от старой клички отделаться было трудно.

— Привет, — сказал Алексей.

— Хм, — проговорил Дюк, сдвинув очки к переносице. — Это не просто Монгол, это уже целое монгольское нашествие...

Это было сказано по поводу двоих парней за спиной Монгола. Алексей пока еще ничего не понял и продолжал улыбаться.

— Дюк, — бесстрастно сказал Монгол.

— Марат? — Дюк, напротив, был в непонятном оживлении.

— Пошли.

— Да, — сказал Дюк. — Конечно.

— Мне вас здесь подождать? — спросил Алексей.

— Нет, — ответил Дюк. — Не надо. Иди отдохни, потому что в ближайшие дни у тебя будет много забот. Мне так кажется, потому что...

Монгол прервал его, похлопав по плечу и коротко повторив свое:

— Пошли.

Дюк оказался прав, и в тот же вечер так называемые хлопоты посыпались на Алексея как из ведра.

Но важнее было другое — это был последний раз, когда Алексей видел Дюка. В смысле, того, прежнего, знакомого ему Дюка.