Бывает так, что мечты кажутся мне реальностью, а то, что происходит наяву, я как будто уже видела во сне…

(Элена Фортин, «Селия в колледже»)

Прошлое нигде не записано и в конце концов забывается. А написанное существует вечно.

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

КОЕ-КАКИЕ ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ, А ТАКЖЕ ЗНАКОМСТВО С САРОЙ АЛЛЕН

Туристическая карта Нью-Йорка выглядит очень запутанно, и ориентироваться по ней трудно. Нью-Йорк состоит из нескольких районов, каждый из которых обозначен на карте своим цветом. Самый знаменитый из них, конечно же, Манхэттен: куда до него остальным районам! Рядом с ним они съеживаются и тускнеют. На карте Нью-Йорка Манхэттен обычно закрашивают желтым. Этот район видишь буквально повсюду — на туристических картах, в фильмах, в романах. Создается впечатление, что весь Нью-Йорк — это сплошной Манхэттен, на самом же деле Манхэттен всего лишь обычный район — один из многих. Правда, район особенный.

Манхэттен представляет собой остров, напоминающий по форме окорок. В середине окорока — горка зеленого салата, которая называется Центральным парком. Это большой парк, по которому очень интересно гулять ночью, хотя время от времени нужно прятаться за деревьями, чтобы не напали воры или убийцы, которые так и рыщут повсюду. Спрячешься в деревьях, а потом осторожно выглядываешь, любуясь огоньками рекламы и небоскребов, окружающих зеленый салат со всех сторон, словно факельная процессия в честь дня рождения миллионера.

Взрослые проезжают по парку в желтых такси или больших дорогих машинах, размышляя о своих делах и нервно поглядывая на часы, чтобы не опоздать на важную встречу, и лица у них при этом нерадостные. Зловещий ночной парк очень понравился бы детям, но дети томятся в квартирах перед телевизором, где показывают разные истории про то, как опасно выходить на улицу по ночам. Дети нажимают на кнопку пульта и включают другую программу, где кто-то от кого-то убегает. Глядя на экран, они скучают и зевают.

Манхэттен — остров между двух рек. Улицы, идущие горизонтально по правую сторону от Центрального парка, ведут к реке под названием Ист-Ривер — она так называется, потому что расположена на востоке, — а те, что слева, к другой реке — Гудзон. Снизу и сверху две реки соединяются. На Ист-Ривер несколько мостов, очень необычных и таинственных, которые соединяют остров с другими районами города, один из которых называется Бруклин — к нему ведет знаменитый Бруклинский мост, последний мост в южной части города. На нем полным-полно машин, он украшен множеством маленьких лампочек, похожих на праздничные гирлянды. Их зажигают, когда небо становится розоватым, а детей уже давно привезли на автобусах из школы и держат взаперти дома.

В нижней части Манхэттена, под окороком, где сливаются две реки, есть маленький островок с огромной статуей из позеленевшего металла. В поднятой руке статуя держит факел. Посмотреть на нее съезжаются туристы со всего света. Это статуя Свободы, она живет на островке, как святой в своей часовне. За день статуя так устает от назойливых взглядов, что по ночам, когда этого никто не видит, засыпает. И тогда происходят удивительные вещи.

Однако не все дети, живущие в Бруклине, спят по ночам. Некоторые из них мечтают о Манхэттене: он где-то совсем неподалеку, и в то же время это самое необычное в мире место, а их собственный район кажется им унылым захолустьем, где никогда ничего не происходит. На детей давит их дом — эта гора безликого цемента. Им снится, как они тихонько встают, на цыпочках переходят Бруклинский мост и оказываются на островке, чьи огоньки видны издалека. Им кажется, что там люди всю ночь танцуют и веселятся в барах, увешанных зеркалами, стреляют из пистолетов и удирают на чужих машинах навстречу удивительным приключениям. Когда статуя Свободы закрывает глаза, она дает подержать свой горящий факел бруклинским детям, которые не спят. Но об этом никто не знает, это тайна.

Ничего об этом не знала и Сара Аллен, девочка лет десяти с личиком, усыпанным веснушками. Сара жила с родителями в Бруклине, в большом некрасивом доме в квартире номер четырнадцать. Зато она знала, что как только ее родители поставят за дверь черный пакет с мусором, почистят зубы и выключат свет, все огоньки мира немедленно замелькают у нее в голове, будто фейерверк. Иногда ей даже делалось страшно, потому что казалось, что какая-то сила поднимает ее в воздух вместе с кроватью и выносит через окно на улицу, а она ничего не может сделать.

Ее отец, мистер Сэмюэл Аллен, работал водопроводчиком, а мать, миссис Вивиан Аллен, ухаживала за стариками в больнице из красного кирпича, окруженной кованой решеткой. Вернувшись домой, она тщательно мыла руки, потому что руки у нее немножко пахли лекарствами, и шла на кухню печь торт — это было ее самым большим увлечением.

Лучше всего у нее получался клубничный торт, это было настоящее фирменное блюдо. Она говорила, что клубничный торт пекут только в самых торжественных случаях, но это была неправда, ведь вид испеченного торта доставлял ей такое удовольствие, что она то и дело пекла его, все время выискивая в календаре и в собственной памяти какую-нибудь знаменательную дату, чтобы хоть как-то оправдать свое занятие. Миссис Аллен так гордилась клубничным тортом, что никому не давала его рецепт. Когда ей все же приходилось уступать особенно настойчивым соседкам, она неверно указывала количество муки или сахара, так что торт у соседок получался сухим и подгоревшим.

— Когда я умру, — говорила миссис Аллен, лукаво подмигивая, — я укажу в завещании, где хранится настоящий рецепт, чтобы ты тоже пекла его своим детям.

«Вот еще, — думала Сара, — я не собираюсь печь своим детям клубничный торт». По правде говоря, приторный клубничный торт ей порядком надоел, потому что его приходилось есть каждое воскресенье, не считая дней рождения и праздников.

Разумеется, Сара никогда бы не призналась в этом матери. Кроме того, у нее был еще один секрет: ей вообще не хотелось заводить детей. Сару раздражали все эти погремушки, бутылочки, слюнявчики и бантики, потому что ей хотелось стать актрисой, питаться устрицами, запивать их шампанским и покупать пальто с шиншилловым воротником, какое носила в молодости ее бабушка Ребекка — Сара видела его на фотографии, наклеенной на первой странице семейного альбома. Это была единственная фотография, которую Сара любила. Потому что на остальных изображались какие-то унылые люди, удивительно похожие один на другого. Эти люди сидели вокруг клетчатой скатерти, разложенной прямо в чистом поле, или за столом в гостиной, где праздновался неведомо какой праздник и все ели торт. На столе обязательно лежали куски торта или стоял целый торт, и девочке было скучно рассматривать улыбающиеся лица, потому что они тоже напоминали торт.

Ребекка Литтл, мать миссис Аллен, несколько раз была замужем и когда-то пела в мюзик-холле. Ее сценический псевдоним был Глория Стар. Сара видела это имя на старых программках, которые показывала ей бабушка. Они хранились в обитом бархатом сундучке, запиравшемся на ключ. Но сейчас бабушка уже не носила пальто с шиншилловым воротником. Она жила одна на Манхэттене, в верхней части окорока, в скромном квартале под названием Морнингсайд. Бабушка обожала грушевый ликер, курила табак и была немного не в себе. Старость тут ни при чем. Просто когда никому ничего не рассказываешь, память ржавеет. Глория Стар очень любила поболтать, но ей некого стало очаровывать своими бесконечными, зачастую неправдоподобными историями.

Миссис Аллен и Сара навещали бабушку каждую субботу и убирали ее квартиру, потому что сама она не любила мыть посуду и наводить порядок. Целыми днями она читала романы или играла на черном расстроенном пианино фокстроты и блюзы; ее квартира была завалена газетами, скомканной одеждой, пустыми бутылками, грязной посудой и пепельницами, которые не вытряхивались целую неделю. У нее был ленивый пушистый белый кот по имени Клауд, то есть Облако. Этот кот открывал глаза исключительно в тот момент, когда хозяйка садилась за пианино; все остальное время он сладко спал в зеленом бархатном кресле. Иногда Саре казалось, что бабушка играет на пианино только затем, чтобы кот проснулся и обратил на нее чуточку внимания.

Сама бабушка ни разу не зашла навестить их в Бруклин и никогда не звонила. Миссис Аллен жаловалась, что бабушка не хочет с ними жить.

Потому что если бы она жила с ними, миссис Аллен могла бы ухаживать за ней, как за стариками в больнице, и вовремя давать ей лекарство.

— Все старики говорят, что я их ангел-хранитель. Никто не катает их инвалидное кресло так осторожно, как я. Ах, как все это грустно! — вздыхала миссис Аллен.

— Не понимаю, — перебивал ее муж. — Ты же говоришь, что очень любишь свою работу?

— Да, она мне нравится.

— Тогда что тут грустного, по-твоему?

— Мне грустно, что незнакомые больные старики любят меня больше, чем собственная мать, которой я совершенно не нужна.

— Правильно, она ведь не больна, — отвечал мистер Аллен, — И потом, она много раз тебе говорила, что ей нравится жить одной.

— Да, конечно, говорила.

— Тогда оставь ее в покое.

— Я боюсь, что ее обворуют или с ней что-нибудь произойдет. У нее может случиться сердечный приступ, или она забудет перед сном выключить газ, или упадет в коридоре… — говорила миссис Аллен, которой вечно мерещились беды.

— Да что с ней может случиться? Все будет хорошо, вот увидишь, — говорил ей муж. — Она всех нас переживет, эта ящерица.

Мистер Аллен всегда называл свою тещу «она». Он презирал ее, потому что она была певичкой в мюзик-холле, а она презирала его, потому что он был водопроводчиком. Сара знала об этих и других семейных делах, потому что ее комната была отгорожена от родительской спальни тонкой перегородкой. Она часто засыпала поздно и иногда по ночам слышала, как они спорят.

Когда мистер Аллен повышал голос, его жена говорила:

— Потише, Сэм, Сара может услышать.

Эту фразу девочка помнила с самого раннего детства. Потому что уже в то время она любила подслушивать разговоры родителей сквозь тонкую перегородку — даже больше, чем сейчас.

Особенно если в них звучало имя мистера Аурелио. В те нескончаемые бессонные ночи она много думала о мистере Аурелио.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Аурелио Ронкали и «Книжное королевство». Волшебные буквы

Сара научилась читать, сама, еще в раннем детстве, и была уверена, что на свете нет ничего лучше книг.

— Какая умница, — говорила бабушка Ребекка. — Никогда не думала, что ребенок может научиться говорить раньше, чем ходить. Наверное, она вундеркинд.

— Да, она умница, — отвечала миссис Аллен, — Но иногда она задает странные вопросы. Трехлетние девочки таких вопросов обычно не задают.

— Например?

— Ну, например, что такое смерть. Представляете? Или свобода. Или что означает «выйти замуж». Соседка советует показать ее психиатру.

Бабушка рассмеялась:

— Да ты с ума сошла, зачем ребенку психиатр? Когда дети задают вопросы, им надо отвечать. А если говорить правду не хочется или сама точно не знаешь, надо рассказать сказку, похожую на правду. Давай я ей объясню, что значит выйти замуж, да и насчет свободы я тоже могу кое-что рассказать.

— Боже мой, мама, да что вы такое говорите! Когда же вы наконец начнете рассуждать как нормальный человек!

— Никогда. Быть нормальным человеком безумно скучно. Я говорю серьезно: приведи ко мне Сару как-нибудь в воскресенье, или мы сами за ней зайдем, Аурелио очень хочет с ней познакомиться.

Аурелио — так звали человека, который в то время жил вместе с бабушкой. Но Сара ни разу его не видела. Она знала, что у него есть магазин книг и старинных игрушек неподалеку от собора Иоанна Крестителя, иногда он передавал ей через миссис Аллен какой-нибудь подарок. Например, книгу про Робинзона Крузо в пересказе для детей, «Алису в Стране чудес», «Красную Шапочку». Это были три первые Сарины книжки, она тогда еще почти не умела читать. Но в них были такие подробные и яркие иллюстрации, что можно было не читая представить себе всех героев и места, где происходили события. На самом деле в непохожих, на первый взгляд, приключениях было много общего: все герои путешествовали в одиночку, ни папы, ни мамы не водили их за собой за руку, не делали им замечания и не запрещали делать то, что хочется. И герои разгуливали где вздумается — по воде, по воздуху, по лесу — и всегда одни. Они были свободны. Конечно, они умели разговаривать с животными, и это казалось Саре вполне естественным. Как и то, что Алиса становилась то большой, то маленькой — во сне с Сарой происходило то же самое. И то, что Робинзон жил один на острове, как статуя Свободы. У всех героев неизменно было одно общее: свобода.

Пока Сара не научилась читать, она воспринимала сказки по-своему — придумывала новые подробности, другой конец. Больше всего она любила иллюстрацию, где Красная Шапочка встречается на лесной поляне с Серым Волком. Просто глаз не могла оторвать от этой картинки. У волка была такая добрая, такая умильная морда, что Красная Шапочка не могла ему не поверить и отвечала ослепительной улыбкой. Сара тоже верила волку, она совсем его не боялась: невозможно представить, что такое добродушное животное способно кого-то сожрать. Наверное, произошла ошибка. То же самое с Алисой: почему она считает, что все это был сон? А Робинзон ни в коем случае не должен был возвращаться в цивилизованный мир, если он так любил свой остров. Да, меньше всего Саре нравился именно конец.

В другой раз мистер Аурелио передал Саре через миссис Аллен еще один подарок — карту Манхэттена. Карта была вложена в зеленую брошюру с пояснениями и фотографиями. Отец помог Саре развернуть карту и кое-что рассказал. Так Сара узнала, что Манхэттен — остров. Она долго его разглядывала.

— Похож на окорок, — сказала она.

Ее сравнение так понравилось мистеру Аллену, что он передал слова Сары всем своим знакомым, которым они тоже показались очень забавными, и в конце концов окорок вошел в поговорку. «Да нет, приятель, это находится в верхней части окорока, как говорит девчонка Сэмюэля». Как-то раз в воскресенье отец взял Сару с собой на вечеринку, и про нее все так и говорили друг другу: «Вон та самая девочка, которая придумала шутку про окорок». А Саре, которая вовсе не думала шутить, не правилось, что кругом смеются. По правде сказать, друзья отца вообще любили посмеяться и к тому же были не слишком умны. Кроме того, они все время говорили только о бейсболе. Аурелио представлялся девочке совсем другим.

Она часто о нем думала. Он вызывал в ней смесь симпатии и любопытства, как всякий человек, которого ты ни разу не видел и чья история занимает воображение. Как шляпник Алисы, который жил в Стране чудес. Как статуя Свободы, как Робинзон на своем острове. С той лишь разницей, что родители Сары не старались избежать их имен в своих разговорах, а имя Аурелио тщательно умалчивалось. Сара уже не раз это замечала.

— А кто такой Аурелио? — спрашивала она у матери, хотя почти не надеялась услышать правду, потому что мать старалась ее избегать.

— Муж бабушки.

Услышав это, мистер Аллеи хохотал:

— Муж, как же. В наше время кого хочешь мужем называют.

— Значит, он мой дедушка?

Миссис Аллен наступала на ногу мистеру Аллену и, подняв брови, делала ему какие-то знаки. Это означало, что она намерена сменить тему.

— Не морочь ребенку голову, Сэм! — восклицала она.

— Он обращается с твоей бабушкой как с королевой, — говорил мистер Аллен, — Как с королевой. Да уж, король и королева Морнингсайда!

— Не обращай внимания на папу, он всегда шутит, ты же знаешь, — перебивала его миссис Аллен.

Да, Сара это знала. Но она с трудом воспринимала шутки взрослых, потому что они вовсе не казались ей смешными. Особенно ее раздражало, когда взрослые шутили в ответ на серьезный вопрос.

Так или иначе, главное теперь Саре было ясно: мистер Аурелио относился к бабушке как к королеве, и это полностью совпадало с мнением Сары. Разумеется, сам он был королем. Это было очень важно для Сары и не требовало никаких разъяснений. Она сама придумала страну, которой он правил и куда ее все равно не пускали.

Книжная лавка старика Аурелио Ронкали называлась «Букс Кингдом», что означает «Книжное королевство», и на экслибрисе была изображена открытая книга, а над ней — королевская корона. Саре очень хотелось попасть в эту лавку, но ее туда никогда не водили. Все говорили, что это очень далеко. Сара представляла себе крошечную страну, состоящую из лестниц, закутков и маленьких домов, спрятанных между разноцветными полками, где жили летающие существа в шапочках. Мистер Аурелио знал, что в его магазине живут сказочные существа, хотя они выходили только по ночам, когда он закрывал магазин и выключал свет. Но темнота их не пугала, потому что они светились в темноте, как светляки. Они плели особую паутину, которая тоже светилась, и по сверкающим нитям спускались вниз, чтобы перемещаться с места на место, из одной провинции королевства в другую. Они проникали на страницы книг и рассказывали истории, которые оставались там в виде букв и рисунков. Их язык напоминал звуки джаза, только говорили они шепотом. В «Книжное королевство» принимали с одним условием: каждый житель должен был уметь рассказывать истории.

Сара тоже принялась выдумывать сказки и мечтать о жизни в «Книжном королевстве», пусть даже для этого пришлось бы уменьшиться, как Алисе. Но она по-прежнему сидела в своей квартире в Бруклине, из которого почти никуда не выезжала.

Когда Сара очнулась, она словно рухнула вниз с облаков Страны чудес. В голове сразу зароилось множество вопросов. Например, с какой стати король страны крошечных фосфоресцирующих сказочников посылал ей подарки? И почему она не могла с ним познакомиться лично, если родители утверждали, что знают его. Почему сам он ни разу не принес ей книгу? Как он выглядит? Высокий он или не очень? Молодой или старый? И главное, друг он ей или нет?

— Он не твой дедушка, запомни это раз и навсегда, — сказала ей мать в один прекрасный день, когда Сара опять принялась приставать к ней с расспросами.

Для пущей убедительности мать достала семейный альбом и показала Саре потертую фотографию, на которой была изображена очень красивая высокая женщина, одетая во все белое, под руку с небольшим, гораздо меньше ее ростом, мужчиной, испуганно смотрящим в объектив.

— Вот, смотри. Это твой дедушка Айзек, мир его праху. Иначе говоря, мой отец. А бабушка — моя мать. Понятно?

— Не очень, — ответила Сара без особого воодушевления.

— Запомни раз и навсегда: вот они, твои бабушка и дедушка.

Вопросы родства волновали Сару куда меньше всего остального, поэтому в целом ей было все равно, был Аурелио ее родным дедушкой или нет.

Как уже говорилось раньше, Морнингсайд расположен на севере Манхэттена, в верхней части окорока. До рождения Сары бабушка тоже жила на Манхэттене, но только на юге, по другую сторону Ист-Ривер. Сара много раз слышала, как мать с тоской вспоминает тот дом, где жила до замужества. Она звала его «Дом на авеню С». Казалось, она по нему скучает только потому, что он расположен ближе к Бруклину, чем нынешний, и добираться до него проще. Больше она о нем ничего не говорила, и было непонятно, красивый он или нет.

Когда Сара вот-вот должна была появиться на свет — она родилась через три года после того, как родители поженились, — бабушка Ребекка переехала и стала жить со своим таинственным мужем, или кем уж он ей приходился, в районе Морнингсайд, недалеко от того места, где у старика была книжная лавка. Сара смутно помнила бабушкин дом — она бывала там когда-то очень давно, еще в раннем детстве. Поскольку там жил мистер Аурелио, девочку туда почти не водили, да и сама миссис Аллен бывала там нечасто. В раннем детстве, когда ребенок еще только учится читать и мечтать, незнакомый мир вокруг кажется ему волшебным, и потому район Морнингсайд был для Сары чем-то далеким и загадочным, собор Иоанна Чудотворца казался ей заколдованным замком, а дом на Манхэттене, из окон которого она различала вдали темный пустынный парк, — замком из приключенческого романа.

Какой бы Сара ни была умницей, книг она до поры до времени не читала. Когда же в один прекрасный день она их прочла, ей вспомнилось раннее детство и дом в Морнингсайде, который был для нее домом из романа.

Ее первые детские фантазии были связаны именно со словом «Морнингсайд», которое казалось ей самым чарующим на свете звуком. Оно было похоже на шелест крыльев. Да и его значение — «рядом с рассветом» — само по себе очень красиво. Кроме того, в Морнингсайде, то есть рядом с рассветом, жили мистер Аурелио и бабушка Ребекка — два существа, настолько непохожие на Сэмюэля Аллена и его супругу, что Сара не могла поверить, что они родственники. Мистер Аурелио и бабушка Ребекка тоже были героями романа. Потому что в романах, как узнала Сара чуть позже, не пишут про обыкновенных людей.

Это может показаться странным, но пока бабушка жила с книжным королем Морнингсайда, мистер Аллен, несмотря на свои шутки, относился к ним лучше, чем его жена. По крайней мере, он уважал их привычки, не осуждал и не злился: у них была своя жизнь, которая его не касалась. Называл он их просто: «Морнингсайд».

— Сегодня утром мне на работу звонил Морнингсайд, — говорил он иногда во время ужина.

А у миссис Аллен, когда она слышала о Морнингсайде, начиналось что-то вроде нервного тика — она моргала дважды подряд.

— Скажите пожалуйста! А почему бы им не позвонить прямо сюда?

Мистер Аллен преспокойно обедал или смотрел телевизор, точнее, делал то и другое одновременно.

— Мне-то что за дело? Может, они тебе звонили, а у тебя было занято. И вообще, разве она не твоя мать? Спроси у нее сама. Скорее всего, она устала от твоих бесконечных советов. Ты обращаешься с ней как с ребенком.

— А она и есть дитя малое.

— Да что ты говоришь! Я вот нормальный взрослый человек, а ты и мне без конца даешь советы. Это любому надоест.

— Ладно, ладно. И чего они хотели?

— Они сказали, что она сегодня вечером уезжает петь в «Найак». Скорее всего, уже уехала. Пробудет там два дня.

Имя Глории Стар еще помнили кое-где в старомодных недорогих клубах, ее время от времени приглашали, и она пела блюзы, облокотившись на старое пианино.

— Все ясно, — вздыхала миссис Аллен. — Вот почему она не хочет мне звонить: ей отлично известно, что я на это скажу.

— А почему ты должна что-то говорить? Какое тебе дело? — спрашивал мистер Аллен. — Пускай себе поет на здоровье, тем более если он не возражает. В конце концов, только он имеет право возмущаться.

— Ну да, пока это ему не надоест. Она еще пожалеет: когда он ее бросит, она будет уже старой и вряд ли найдет другого. Я за нее боюсь, Сэмюэл.

— А я нет. Каждый живет как умеет. Оставь Морнингсайд в покое.

В раннем детстве Сара побывала в Морнингсайде всего три или четыре раза.

Кота в то время еще не было, а в прихожей стояла вешалка с позолоченными львиными головами.

Дверь внизу открывала толстая чернокожая консьержка, которая всегда носила короткие рукава, даже зимой. Ее звали Салли.

Сара помнила бабушку такой, какой видела ее однажды в Морнингсайде. В тот день ее очень поразило, что бабушка выглядит моложе матери. На ней было зеленое шелковое платье, и она сидела пред трюмо, заставленным блестящими баночками. Нанося перед зеркалом макияж, бабушка подпевала пластинке с итальянской песенкой:

В те времена бабушка казалась совсем другой. И дом в Морнингсайде тоже был другим. Позже, когда отец назвал бабушку «ящерицей», Сара подумала, что он, как и она сама, тоже запомнил ее в том зеленом платье.

Во времена, когда у Сары еще не было ни карты Манхэттена, ни книжек — ей тогда было всего года два, — она получила от Книжного короля свой самый первый подарок: головоломку. Головоломка состояла из кубиков. На сторонах каждого кубика была изображена какая-нибудь заглавная буква, а еще разноцветные цветы, фрукты или животные, чьи названия начинаются с этой буквы.

Благодаря головоломке Сара познакомилась с гласными и согласными буквами и полюбила их, хотя до поры до времени не догадывалась, для чего они нужны. Она ставила кубики в ряд, поворачивала их то так, то эдак, меняла буквы местами и постепенно заучивала их неповторимые очертания. «Е» была похожа на расческу, «С» на обруч для волос, «О» на яйцо, «X» на крестик, «Н» на лесенку для лилипутов, «Т» на телевизионную антенну, «Ф» на волчок. Отец принес ей с работы толстую тетрадь в твердой книжной обложке — в такие тетради он обычно записывал вызовы. Она была в клеточку, с левой стороны — красные полоски. В этой тетради Сара рисовала закорючки, которые изображали буквы, а также столы и стулья, кухонную посуду, облака и крыши. Она не замечала разницы между буквами и предметами.

Да и позже, когда она уже умела правильно писать и бегло читать, ей по-прежнему казалось, что неверно разделять одно и другое. Вот почему ей так нравилась уличная реклама, где рисунки чередовались с надписями: стоит погаснуть блондинке, похожей на Мэрилин Монро, как вслед за ней немедленно вспыхивает название зубной пасты, и все это одна и та же реклама, озаряющая ночь то зеленым, то золотым сиянием на крыше одного и того же здания. Дело в том, что буквы и рисунки — родные братья, они происходят от одних и тех же родителей: отец — отточенный карандаш, мать — фантазия.

Первые слова, которые Сара записала в подаренную отцом тетрадку в твердой обложке, были «река», «луна», «свобода» и еще несколько таких же неожиданных слов. Они складывались в голове, как скороговорки, когда девочка мысленно повторяла гласные и согласные звуки. Эти слова, рождавшиеся сами собой, как дикие цветы, которые не надо поливать, она полюбила больше всего. Они радовали Сару, потому что только она понимала их значение. Она повторяла их шепотом много раз, чтобы услышать, как они звучат, называла их «буквенки» и часто смеялась.

— Сара, что это ты смеешься? Почему ты шевелишь губами? — спрашивала мать, глядя на нее с беспокойством.

— Просто так. Я говорю шепотом.

— И с кем же ты разговариваешь?

— Сама с собой, это такая игра. Я придумываю буквенки, повторяю их и смеюсь, потому что получается очень весело.

— Что-что ты придумываешь?

— Буквенки.

— А что это такое?

— Ничего. Сами по себе они ничего не значат. Зато иногда из них получается слово.

— Господи, этот ребенок сошел с ума.

Сара хмурилась:

— Ну вот, начинается. В следующий раз я тебе ничего не стану рассказывать.

Иногда по вечерам миссис Аллен поднималась на семнадцатый этаж в квартиру под литерой «Ф», где жила миссис Тейлор, соседка, чтобы отвести душу.

— Мне все время кажется, что она что-то от меня скрывает. Представь себе, в ее-то возрасте! Или думает о чем-то совсем другом. Разве это нормально? Да еще грубит. Совсем как моя мать.

Миссис Тейлор выписывала научный журнал и обожала передачи, где говорилось о детских возрастных проблемах. Это она надоумила миссис Аллен показать дочку психиатру. По ее мнению, Сара была вундеркиндом.

— Ее надо показать хорошему врачу, — говорила миссис Тейлор с видом знатока. — Если врач плохой, ребенок может получить травму.

— Хороший психиатр нам не по карману. «Квик Пламер» не приносит таких доходов. Да и Сэмюэл не захочет.

«Квик Пламер» — так называлась мастерская, где мистер Аллен работал водопроводчиком. Мистер Аллен открыл ее вместе с партнером. Партнер был моложе мистера Аллена. Он был мужем миссис Тейлор. Его звали Филип, он носил черную кожаную куртку, ездил на огромном мотоцикле и был одним из приятелей-шутников мистера Аллена. Миссис Аллен считала его исключительным красавцем.

У супругов Тейлор был сын — толстый мальчик чуть постарше Сары. Раза два или три он приходил к ней поиграть. Но играть он не умел, жаловался, что ему скучно, и то и дело вытаскивал из глубоких карманов куртки конфеты, леденцы и жвачки. Фантики он комкал и бросал на пол где попало. Его звали Род. В их квартале его звали Чупа-чупсом.

Род совсем не походил на вундеркинда. Книжки он терпеть не мог, и Саре никогда не пришло бы в голову рассказать ему про буквенки, хотя к четырем годам она придумала много удивительных сочетании — «амельва», «тариидо», «мальдор» и «миранфу», которые уже не могла забыть.

Некоторые буквенки скакали у нее в голове, словно бессмысленные песенки. Они улетучивались мгновенно, как дым от сигареты. Другие же запоминались накрепко, и стереть их из памяти было просто невозможно. Их значение она начинала понимать со временем. Например, «миранфу» означало «произойдет что-то необычное» или «меня ждет сюрприз».

В ту ночь, когда Сара придумала эту буквенку, она никак не могла уснуть. Несколько раз вскакивала с кровати, вставала на цыпочки и подходила к окошку, чтобы посмотреть на звезды. Они были похожи на маленькие волшебные миры, вроде Книжного королевства, и в них жили странные мудрые человечки, которые знали Сару и понимали язык буквенок. Волшебные существа, которые видели издалека, как Сара выглядывает в окошко, и потихоньку учили ее верить в чудесное. «Миранфу, — повторяла Сара одними губами, словно молитву. — Миранфу». Из глаз у нее текли слезы.

Через несколько дней она подслушала, как мать рассказывает по телефону миссис Тейлор, что Аурелио Ронкали продал кому-то свою лавку, уехал в Италию и больше не живет с бабушкой. В голосе миссис Аллен звучали плаксивые нотки. Внезапно она увидела дочку, которая уже давно стояла в дверях кухни, и ужасно разозлилась:

— Что ты здесь делаешь? Тебя это не касается! Марш в свою комнату! — заорала она в ярости.

Сара побелела как снег, глаза ее округлились, но она не двигалась с места. Мать заметила, что девочка ухватилась рукой за дверной косяк и прикрыла глаза, словно вот-вот упадет в обморок.

— Я перезвоню тебе через минуту, Линда, — сказала она. — Нет, ничего страшного, не беспокойся.

И повесила трубку.

Когда она подошла к Саре и попыталась ее обнять, та оттолкнула ее.

— Что с тобой, Сара? Ты вся дрожишь!

Девочка и вправду дрожала как осиновый лист. Миссис Аллен придвинула табурет, чтобы она села. И тогда Сара закрыла лицо руками и безутешно разрыдалась.

— Скажи, ну скажи мне что-нибудь, — умоляла миссис Аллен. — Тебе плохо? Что у тебя болит?

— Миранфу, миранфу, — рыдая, бормотала Сара. — Бедное миранфу…

Несколько дней у нее держалась высокая температура, и в бреду она звала Аурелио Ронкали, говорила, что хочет попасть в «Книжное королевство», что он ее друг и должен вернуться.

Но Аурелио Ронкали не вернулся. И о нем в присутствии Сары больше не говорили. Сара поняла, что тоже должна помалкивать. Болезнь научила ее скрывать свои чувства. Она стала послушной и смирной. Она понимала, что мечты нужно хранить в темноте и в тайне, и ждала. Девочка была совершенно уверена, что придет день, когда она сможет победно воскликнуть: «Миранфу!» А пока ей придется жить в одиночестве на своем острове. Как Робинзону Крузо. Как статуе Свободы.

Тогда Саре было четыре года. Прошло шесть лет, и теперь ей казалось, что все это было сном.

После Аурелио Ронкали, последнего возлюбленного бабушки, Глория Стар была забыта. Но для Сары Глория Стар и мистер Аурелио не исчезли: они всего лишь переселились в другой мир, туда, где водятся говорящие волки, дети, которые не хотят становиться взрослыми, кролики в жилетах с часами и потерпевшие кораблекрушение моряки, которые учатся на острове одиночеству и терпению. Никого из них она ни разу не видела, но ведь сны и мечты не менее реальны, чем осязаемый мир.

Книжный король Морнингсайда, о котором она почти ничего не знала, по-прежнему существовал. Это он внушил Саре две ее величайшие страсти: к путешествиям и чтению. Одна сливалась с другой, потому что книги помогают совершать воображаемые путешествия, иными словами, мечтать.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Прогулки по Манхэттену. Клубничный торт

Манхэттен тоже стал для Сары настоящей страстью.

Она больше не подслушивала, о чем родители спорят в своей комнате. Она давно научилась улавливать нотки раздражения в голосе матери, как угадываешь бурю, завидев на небе темные грозовые тучи. Разговоры родителей, в которых почти всегда упоминалась семья Тейлор как образец для подражания, потеряли для нее всякий интерес. Мистеру Аллену Линда Тейлор казалась веселой, женственной и юной, на что миссис Аллен утверждала, что ей несложно такой быть, потому что мистер Тейлор дарит своей жене подарки и вообще живет исключительно ради нее. На руках ее носит! Со своей стороны она восхищалась работоспособностью Филипа Тейлора, который в свободное от работы время чинил радиоприемники, телевизоры и все, что под руку попадется. При этом у него оставалось время, чтобы сводить жену в кино. Они только что купили новую посудомоечную машину и микроволновку. Филип был настоящим мужчиной. Кроме того, от него никогда не пахло потом, потому что он пользовался дезодорантом.

— Ты-то откуда знаешь?

— Мне Линда сказала.

— Вот язык без костей! Выдумали еще, дезодорант! А от меня что, воняет?

Сара включала свет, доставала из выдвижного ящика карту Нью-Йорка, которую несколько лет назад ей подарил мистер Аурелио, и принималась ее изучать.

И тогда она грезила наяву, а спор за стеной превращался в музыкальное сопровождение, под которое разворачивались необыкновенные сюжеты из городской жизни, пока она разгуливала по улицам, площадям и паркам, которых никогда не видела. Она летала над небоскребами, плавала по реке Гудзон, мчалась на самокате и летала на вертолете. В конце чудесного путешествия, когда ресницы тяжелели, Сара сворачивалась калачиком и оказывалась в небольшом гнездышке, которое кто-то свил специально для нее на самой верхушке статуи Свободы, между шипами ее зеленоватой короны. Девочка устраивалась там на ночлег, словно усталая птица. И пока сон не одолевал ее, она молилась статуе, потому что та была богиней. Она сочиняла диковинные молитвы и печатала их на волшебной машинке. Получались телеграммы, в которых девочка умоляла Свободу освободить ее из застенков, где она томилась. И еще она просила, чтобы бабушка снова надела зеленое платье, как в тот день, когда Сара увидела ее впервые. Потому что зеленый — цвет надежды.

В южной части карты, где сливались две реки и располагался островок со статуей, девочка наклеила золотую звездочку. Другую, серебряную, она наклеила на севере, рядом с Морнингсайд-парком — приблизительно там, где был дом бабушки Ребекки, которая больше уже не называла себя Глорией Стар.

Две звездочки, золотая и серебряная, приветливо перемигивались с севера на юг на огромной карте Нью-Йорка, которую Сара Аллен разворачивала на своей кровати по вечерам. От того, что ее то и дело складывали и раскладывали, карта вытерлась на сгибах. Сара заучивала наизусть названия улиц Манхэттена, линии метро и маршруты автобусов, которые связывали одну улицу с другой. Она знала узоры нью-йоркских улиц, как линии на ладони, и была уверена, что без труда отыщет островок своих грез, обойдет его из конца в конец, бесстрашно заглянет во все уголки… просто пока что у нее не было возможности это проверить, потому что она пересекала Бруклинский мост всего раз в неделю, да и то вместе с матерью. Один и тот же маршрут, в один и тот же час. Их путь лежал к тому месту, где на Сариной карте была приклеена серебряная звездочка. Эта звездочка обозначала дом, где бабушка жила с тех пор, как Сара с ней познакомилась. Седьмой этаж, окна на улицу, два длинных коридора.

Каждый раз она с нетерпением дожидалась субботы, чтобы вместе с матерью отправиться к бабушке, и время, проведенное в доме, где стояло черное пианино, жил кот по имени Клауд, повсюду валялись вещи, а из пепельниц сыпались окурки, пролетало незаметно. Она обожала квартиру бабушки Ребекки. Возможно, потому, что это был единственный дом в Манхэттене, где она бывала.

И еще она любила истории, которые бабушка Ребекка рассказывала ей, когда была в хорошем настроении, — пожалуй, ничего более интересного ей никто никогда не рассказывал.

Она мечтала, как однажды переедет на Манхэттен к бабушке, вернется чернокожая консьержка Салли, а на стены опять повесят зеркала. Миранфу!

Еженедельный поход в Морнингсайд подбрасывал свежих дров в костерок ее мечты.

А вот миссис Аллен, которой только и нужен был предлог, чтобы поплакаться кому-нибудь в жилетку, эти походы расстраивали, и когда, уже под вечер, они на метро возвращались к себе в Бруклин, она утирала слезу большим платком, который доставала из кармана куртки. Саре казалось, что на них все смотрят, она с тревогой оглядывалась вокруг, но затем замечала, что на них никто не обращает внимания, потому что пассажиры нью-йоркского метро всегда смотрят куда-то в пустоту, словно чучела птиц.

— Она умрет, в самый неожиданный день ее не станет, — всхлипывала миссис Аллен.

— С какой стати она умрет, мама? Она же ничем не больна. По-моему, она отлично выглядит.

Саре казалось, что единственным приятным впечатлением, которое мать получала от поездок на Манхэттен, был вечер накануне, проведенный на кухне, где она пекла свой клубничный торт, который они каждую неделю относили бабушке. Она пекла его поздно вечером, убрав со стола остатки ужина, пока мистер Аллен читал газету или смотрел по телевизору бейсбольный матч.

— Чувствуешь, как хорошо пахнет, Сэмюэл? — радостно восклицала миссис Аллен каждую пятницу, вытаскивая торт из духовки. — У меня никогда еще так хорошо не получалось.

Затем она давала торту немного остыть, осторожно заворачивала в фольгу и ставила в сумку. Лицо у нее лоснилось, глаза блестели.

— А завтра он будет еще лучше, — добавляла она, раскрасневшись. — Чтобы торт был вкусным, его надо печь накануне, а затем дать постоять до утра, и тогда — пальчики оближешь! Ей обязательно понравится.

— Насколько мне известно, твоя мать не любит клубничный торт, — отвечал мистер Аллен, которому надоело каждую пятницу выслушивать одно и то же.

— Помолчи лучше.

Сара замечала, что когда мать ставила торт в сумку и принималась мыть духовку, оживленное выражение постепенно исчезало с ее лица и глаза тускнели.

На следующий день Сара и миссис Аллен обедали раньше, чем обычно, и готовились к выходу — убирали и приводили в порядок квартиру.

— А теперь сделаем сэндвич для папы, — говорила миссис Аллен. — Как бы нам не забыть.

Мастерская «Квик Пламер», аварийная служба водопроводчиков, принадлежавшая Аллену и Тейлору, была по субботам открыта. Однажды Сара услышала, как мать хвастается бабушке, что в последнее время их дело процветает.

Когда в шесть часов вечера мистер Аллен приходил с работы, они еще были у бабушки. На столе его неизменно ждали записка жены и сэндвич с огурцом. Записку он не читал, а выбрасывал ее вместе с сэндвичем в помойное ведро, потом принимал душ и отправлялся ужинать в китайский ресторан напротив дома.

Тем не менее миссис Аллен никогда не забывала приготовить сэндвич и написать записку. Она писала ее, усевшись на высоком табурете с красным пластмассовым сиденьем в кухне возле барной стойки, вооружившись толстой ручкой, которая висела на цепочке возле желтого телефона. Она писала не спеша, время от времени поднимая глаза и глядя в пустоту, словно это давалось ей с большим трудом, хотя на самом деле всегда получалось одно и то же:

«Сэмюэл, сегодня суббота, и мы с Сарой едем навестить бабушку, отвезти ей клубничный торт и немного убраться. Оставляю тебе сэндвич».

Закончив писать, она глубоко вздыхала.

Затем перемещалась в ванную, усаживалась на скамейку, ставила Сару между колен и принималась ее причесывать. Она нервничала, больно дергала Сару за волосы и ворчала, что они опаздывают.

— Выходим-то мы вовремя, но кто знает, сколько времени уйдет на дорогу, ведь это много миль. Угораздило же ее поселиться так далеко! Если бы она жила хотя бы на авеню С, как раньше!

Сара пользовалась случаем и спрашивала у матери, где красивее — на авеню С или в Морнингсайде. Мать пожимала плечами и отвечала, что уже не помнит.

— Как ты можешь не помнить, ведь ты жила там раньше, до того как вышла замуж!

— Не помню, и все. В квартире была большая гостиная. Из моей комнаты виднелась Ист-Ривер. Еще помню, что отсюда до того дома двадцать с чем-то станций метро.

— А почему она переехала? Ей что, больше нравится Морнингсайд? Мама, ты мне все волосы вырвешь!

— Сама виновата, все время вертишься. Ты меня раздражаешь.

— Рассказывай дальше.

— Она переехала, потому что ей так захотелось. Ты же знаешь, бабушка капризная и все делает по-своему. Как ты.

И ни слова про Аурелио Ронкали. Миссис Тейлор посоветовала — посмотрев очередную телепередачу или прочитав книгу про воспитание детей, она немедленно принималась давать советы, — что с детьми лучше не говорить на темы, которые могут их травмировать. Прошло уже много времени, однако Вивиан Аллен не могла забыть странную болезнь, которая началась у Сары, когда та узнала, что бабушка рассталась с хозяином книжной лавки. Но девочка чувствовала, что табу, которое наложили на имя мистера Аурелио, угнетало мать не меньше, чем ее саму.

Дело в том, что люди, существующие только в твоем воображении, продолжают жить и не меняются, даже если на самом деле их уже нет. А если ты знал их и потерял, все складывается иначе.

— Пойми, дочка, — продолжала миссис Аллеи торопливо, — для бабушки было безумием поселиться так далеко от нас. И невозможно убедить ее, что лучше всего ей жилось бы здесь, с нами.

Сара задумалась. Подобная идея казалась ей абсурдной, и она была уверена, что бабушка никогда на это не пойдет.

— Но ведь мы тоже могли бы переехать к ней. Там много места. Тебе не кажется, что так было бы лучше?

— Какие глупости приходят тебе в голову! А твой отец? Разве ты не знаешь, что у отца здесь работа?

— Он бы и там устроился. Трубы везде лопаются.

Причесав Сару, миссис Аллен переключалась на другие дела, а Сара думала о том, что уж ее-то точно ничего не держит в Бруклине и она вполне могла бы переехать в Манхэттен и жить с бабушкой. Она никогда не решилась бы сказать об этом матери, но такой выход казался ей идеальным. Она уже представляла, как очистит от хлама большую комнату справа по коридору, если стоять спиной к входной двери, и украсит стены фотографиями киноактрис, бандитов, поездов и детей на коньках. А с родителями она бы общалась по телефону и навещала их по пятницам. Но она была уверена, что никогда с ними об этом не заговорит, ни словечка не скажет. Размышляя об этом, она грустнела и замолкала.

— Собирайся живее! — приказывала мать. — О чем ты мечтаешь? Не видишь разве, что мы опаздываем? Это только кажется, что у нас полно времени, а на самом деле впереди долгая, очень долгая дорога.

Она надевала на Сару непромокаемый плащ, даже если за окном сияло солнце, и брала корзинку, накрытую салфеткой в черно-белую клетку. Под салфеткой стоял торт.

— Корзинку понесешь ты. Бабушке будет приятно, если ты отдашь ей торт.

— Бабушке все равно. Она не обратит внимания.

— Не спорь со мной. Надеюсь, мы ничего не забыли.

Проверив, выключен ли газ, лежит ли на холодильнике на видном месте записка для мужа и не текут ли краны, миссис Аллен открывала сумочку и перебирала ее содержимое, называя вслух каждую вещь:

— Посмотрим. Ключи, очки, кошелек… Мелочь на метро понесу в кулаке. Подержи-ка минутку мой зонтик.

Она запирала дверь на три замка, расположенных на разной высоте, и вызывала лифт. Тут она крепко брала Сару за руку и не отпускала до тех пор, пока они не оказывались у бабушки.

Сара смотрела в зеркало, висевшее в лифте, потом на улице рассматривала краем глаза свое отражение в витринах, мимо которых они проходили по дороге к метро. Ей не нравилось, что мать держит ее руку так крепко, но вырваться она и не решалась. Она смотрела в небо, видневшееся между зданиями.

— Зачем ты надела на меня плащ, если сегодня нет дождя? — спрашивала она недовольно.

— Заранее никогда нельзя сказать, — отвечала миссис Аллен. — Я вот тоже взяла зонтик, видишь? Лучше перестраховаться. Не забывай, впереди долгая дорога, это только кажется, что бабушка живет не так уж далеко. Мы вернемся только к вечеру, а по телевизору сказали, что сегодня переменная облачность. И еще сказали, что во Флориде ожидается ураган, в Миннесоте наводнение отрезало пять крупных магистралей, в центре Европы зреет антициклон, который двинется на Средиземноморье, и еще…

Сара переставала ее слушать и принималась рассматривать людей. Негра, продававшего с тележки бананы, мальчишку в наушниках, который ехал на мотоцикле. Блондинку на высоких каблуках, старика, который, примостившись на ступеньках, играл на флейте; она рассматривала вывески, держась за руку матери и дожидаясь, когда зажжется зеленый свет, чтобы перейти на другую сторону. Наконец они оказывались у метро. Они входили вместе с толпой, проходили турникеты, пропускавшие пассажира, когда он бросал в прорезь два золотых жетона, которые миссис Аллен покупала в специальном окошечке, отстояв очередь. В окошечке за толстым стеклом виднелся человек с лицом шоколадного цвета, который монотонно, как заводная кукла, раскладывал позолоченные фишки и выдавал их пассажирам, опуская в овальный металлический желобок. Чтобы ответить пассажиру, он подносил к губам маленький микрофон, похожий на гриб, которые обычно рисуют в сказках про карликов и ведьм. На мгновение миссис Аллен выпускала руку Сары, чтобы забрать жетоны и сдачу.

— Подержи зонт, — приказывала она.

Для Сары это были очень волнующие мгновения. У нее в кармане всегда хранилась пара золотых жетонов для проезда в метро. Как-то раз эти жетоны вывалились из кармана отцовской куртки, небрежно брошенной на спинку стула, и когда отец спал, девочка их подобрала. Она отходила на несколько шагов от матери и рассматривала отверстие, куда их бросали, испытывая невыносимое желание броситься бежать — прямо так, в красном плаще, с зонтиком и корзиной в руках. Пройти сквозь турникеты, переступить невидимый порог и затеряться одной среди толпы, двигавшейся в сторону Манхэттена. Но она ни разу даже не попыталась.

Они спускались на перрон. Миссис Аллен нервничала и крепче стискивала руку Сары. Среди пассажиров, толпившихся на перроне, одни казались ей подозрительнее других. От этого зависел выбор вагона, в который они садились, когда наконец приезжал поезд — он влетал на перрон с такой скоростью, словно и не думал останавливаться. Когда они садились в вагон, Саре в голову сразу же начинали лезть разные мысли, и она с любопытством рассматривала тех людей, от которых мать пыталась ее отвлечь. Миссис Аллен расстегивала ей верхние пуговицы плаща, чтобы потом, когда они выйдут на улицу, Сару не просквозило. О сквозняках, жаре и бурях она знала все. Она ежедневно говорила о них по утрам со стариками в больнице, теми самыми, что любили ее больше родной матери, как она часто со вздохом повторяла. Она не пропускала ни одной метеорологической сводки по телевизору, а потом обсуждала с ними услышанное. Зато фильмы про любовь и приключения казались ей скучными. Об этом она тоже говорила со стариками из больницы, которые неизменно поддакивали: одни — потому что сами так думали, другие — чтобы она поскорее оставила их в покое.

— Ну как в это можно поверить, — говорила она, кормя стариков с ложки куриным супом или укрывая их клетчатым пледом, — где это видано, чтобы человек перепрыгивал с одной крыши на другую или чтобы у женщины была змеиная морда?

— На Манхэттене еще не то увидишь, миссис Аллен, — невозмутимо отвечал ей какой-нибудь старик.

Но даже если это было чистой правдой, миссис Аллен не желала, чтобы Сара смотрела по телевизору такие фильмы. Еще ее раздражало, когда Сара глазела на пассажиров, когда они ехали в метро навещать бабушку.

— Что ты уставилась на этого человека?

— Он разговаривает сам с собой.

— Ну и пусть себе разговаривает. Разве ты не видишь, что кроме тебя никто на него не смотрит?

— Бедненький, поэтому я на него и смотрю.

— Какое тебе до него дело? Это касается только его самого.

В нью-йоркском метро часто можно встретить людей, которые разговаривают сами с собой. Одни говорят шепотом, чуть слышно шевеля губами, другие кричат, третьи произносят целые проповеди, словно священники. Обычно такие люди одеты неряшливо, волосы у них растрепаны, и хотя они то и дело громко обращаются к окружающим, называя их «братья» или «граждане», их слова разбиваются о непроницаемую стену молчания и безразличия. Никто не обращает на них внимания.

— Пересядь-ка в тот угол, Сара, сейчас там освободится место. Вы позволите? — говорила миссис Аллен прокладывая себе путь и подталкивая Сару, когда замечала, что внимание девочки занято одним из таких неопрятных крикунов.

Сару страшно злило, что мать разговаривает с ней в метро, потому что она отвлекала ее от мыслей. Нигде не думалось так славно, как в метро, — возможно, именно из-за близости такого количества разных людей, незнакомых друг с другом, хотя они ехали в одном и том же вагоне. Она любила представлять себе их жизнь, сравнивать их мимику, лица, одежду. Ей казалось удивительным, что у этих людей было гораздо больше различий, чем сходств. Просто невероятно: на небольшом пространстве от волос до башмаков может уместиться столько всего сразу, что невозможно спутать одного пассажира с другим! Но она никого не могла рассмотреть как следует, потому что миссис Аллен все загораживала своим телом. Словно боялась, что Сара от одного лишь взгляда на них подцепит какую-нибудь заразу.

— Не надо мама, не расстегивай мне пуговицы, мне не жарко.

— Ну конечно, ты всегда все знаешь лучше других. Ты можешь посидеть спокойно?

— Жарко мне или нет, я действительно знаю лучше, чем ты.

— Когда мы выйдем на улицу, ты простудишься от перепада температуры, и что тогда?

— Но я же никогда не простужаюсь…

— Боже, какая болтушка! И почему у тебя такое кислое лицо?

— Мама, ну пожалуйста, оставь меня в покое.

— Ты хорошо закрыла корзинку?

— Да закрыла, закрыла. Помолчи, пожалуйста, — умоляла девочка взволнованным шепотом.

— Что с тобой? Почему ты закрываешь глаза? Тебя укачивает?

— Мамочка, оставь меня в покое. Разве ты не знаешь, мы сейчас проезжаем под рекой!

— Ну и что? Подумаешь, новость! Ты же умная девочка. Хорошо еще, что нас никто не слышит…

В начале их путешествия поезд в самом деле проезжал под рекой Ист-Ривер. Именно в это время миссис Аллен начинала приставать к Саре со своими скучными наставлениями. Сара закрывала глаза вовсе не потому, что ее укачивало или было страшно; просто ей казалось невыносимым, что мысли матери заняты ничтожными пустяками и та пытается ее отвлечь в такое величественное мгновение, когда они проносятся внутри чудесного тоннеля под тоннами речной воды. Тоннель тянулся на протяжении двух миль и назывался Бруклин-Бэттери-тоннель, потому что, минуя реку, он проходил под Бэттери-парком, расположенным на севере Манхэттена, где сливаются Гудзон и Ист-Ривер. Сара тщательно изучила все, что связано со строительством Бруклин-Бэттери-тоннеля, она даже помнила дату, когда началось его строительство, — 1905 год, но все это не имело отношения к тому особому состоянию, которое она переживала при мысли, что над ними течет река. Проезжать по Манхэттену под рекой было еще одним доказательством того, что на этом острове возможно все. Голова у Сары шла кругом, как мельница, и в ней рождались сотни вопросов, которые она хотела задать бабушке Ребекке, едва они перешагнут порог ее дома.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Воспоминание о Глории Стар. Первые деньги Сары Аллен

Неподалеку от дома бабушки Ребекки был расположен таинственный тенистый парк. Он начинался на склоне позади собора Иоанна Чудотворца и тоже назывался Морнингсайд, как и весь квартал. В этот парк вела каменная лестница, потому что он был в низине. Говорили, что это очень опасное место.

Несколько лег назад один человек, которого в народе прозвали «Вампир из Бронкса», выбрал для своих ночных вылазок именно этот парк и, спрятавшись в кустах, поджидал жертву, непременно какую-нибудь женщину. За несколько месяцев в Морнингсайде было обнаружено пять женских трупов. Поползли слухи, и в итоге даже днем никто не отваживался не только разгуливать но Морнингсайд-парку, но даже приближаться к поросшим мхом каменным ступеням с литыми перилами.

Сара обожала рассматривать заброшенный парк из окошка гостиной, самой большой комнаты в доме, где у бабушки стояло пианино. Ее притягивало это романтичное загадочное место.

Рядом с окном гостиной стояло любимое бабушкино кресло, такое старое, что кое-где наружу вылезали пружины. Пока миссис Аллен ходила в магазин за продуктами или подметала на кухне дохлых тараканов, Сара сидела с бабушкой, чтобы развлечь ее и послушать какую-нибудь историю, если у той появлялась охота что-нибудь рассказать. Потому что иногда бабушка хотела спать или грустила, и тогда у нее закрывались глаза и она молчала. Но рано или поздно Саре удавалось ее расшевелить своими расспросами, и бабушкин погасший взгляд оживлялся.

Обычно они беседовали очень тихо, почти шепотом. Секретничать с бабушкой Саре очень нравилось, она вообще обожала секреты.

— Бабушка, а в Морнингсайд-парке красиво?

— Как тебе сказать. Центральный парк лучше. Будь у меня побольше денег, я бы жила в южной части Центрального парка. Какие там дома!.. Сказать по правде, единственное преимущество нашего парка — мрачная слава, которую принес ему Вампир из Бронкса. А так — ничего особенного. Жаль, конечно, что его так запустили.

— Откуда ты знаешь?

— Что значит «откуда»? Я частенько там прогуливаюсь.

— Ты ходишь в этот парк?

— Конечно, хожу. Хотя куда больше мне хотелось бы прогуливаться по Центральному парку, да не пешком, а в карете, запряженной лошадьми. Но на безрыбье и рак рыба. Во всяком случае, у нас тоже можно подышать свежим воздухом, и никто тебе не мешает.

— И не страшно?

— А чего бояться? Это одно из самых безопасных мест во всем Манхэттене. Разве ты не видишь, какой он пустынный! Грабители и мошенники совсем не дураки — тебе это отлично известно по фильмам. Они не станут тратить время даром, подстерегая жертву в таком пустынном месте, где никто не ходит.

— А Вампира из Бронкса поймали?

— Нет. Во всяком случае, в газетах, которые я покупаю, ничего об этом не говорилось. Скорее всего, он на свободе. Он хитер как лиса. Сама не знаю почему, но мне он кажется красавцем и добрым малым. А тебе?

— Не знаю, — говорила Сара, немного смутившись. — Я его никак себе не представляю.

Миссис Аллен просто из себя выходила, когда замечала, что ее мать и Сара разговаривают о Вампире из Бронкса.

— Мама, не рассказывайте Саре страшных историй, — говорила она. — Она потом спать не будет.

— А зачем ей спать? Самая бестолковая трата времени. Кстати, что за газеты ты выбрасываешь вместе с мусором?

— Они и есть настоящий мусор, мама. Все эти старые газетенки про преступления и прочие глупости.

— Преступления вовсе не глупость, доченька. Дай-ка я сперва их просмотрю, вдруг мне захочется вырезать какую-нибудь заметку. Почему ты так любишь все выбрасывать? Каждый раз после твоей уборки по дому словно ураган прошел.

— А почему вы, мама, так любите хранить всякий хлам, устраивать настоящую помойку? Это кресло — разве можно терпеть его в доме? На следующей неделе обязательно вызову мастера, чтобы его обить.

— Об этом не может быть и речи, мне оно нравится именно таким. Очень хорошо, что оно немного дырявое. На нем следы моего тела. Это кресло — единственное, что у меня осталось.

— Сами виноваты. Давно бы переехали к нам в Бруклин.

Бабушку подобные разговоры выводили из себя.

— Не будь занудой, Вивиан. Давай оставим эту тему. И не зови меня на «вы», сколько раз можно повторять?

— Я уже пыталась, но никак не могу привыкнуть. Само собой получается. Папа, мир его праху, всегда говорил, что неуважительно обращаться к родителям на «ты».

— Ты меня все равно не уважаешь, хоть и обращаешься на «вы». Впрочем, мне все равно, уважаешь ты меня или нет. А твой папа, доченька, всегда отставал от моды.

Однажды в декабре в субботу вечером Сара и ее мать, как обычно, пришли к бабушке. Они позвонили в дверь, но им никто не открыл.

— Она иногда плохо слышит, — сказала миссис Аллен и вздохнула.

— Скорее всего, она пошла прогуляться, — сказала Сара. — Кроме того, сегодня мы приехали раньше.

— Куда она могла отправиться в такой холод? Подержи, пожалуйста, зонтик, я достану ключи.

Войдя в дом, они обнаружили только кота, мирно спавшего в бабушкином кресле.

Миссис Аллен очень разволновалась. В последнее время ее мать частенько прикладывалась к бутылке. Саре она этого, конечно же, не говорила. Она подумала, что бабушку следовало бы поискать в местных барах, где ее знали. И засобиралась обратно на улицу, даже не сняв пальто.

— Оставайся здесь, — сказала она Саре. — Если бабушка вернется раньше меня, приготовь ей чай и отрежь большой кусок торта. Надеюсь, тебе не будет страшно, если ты немного посидишь здесь одна.

— Нет, с какой стати, — ответила Сара.

— Ну, тогда до скорого. Надеюсь, мне не придется блуждать слишком долго. Если зазвонит телефон, возьми трубку.

— Хорошо, мама, я и сама бы догадалась.

— Не груби. Слышал бы это твой дедушка Айзек! Можешь немного подмести кухню.

— Договорились.

Но когда мать вышла, Сара и не подумала подметать кухню: она принялась прыгать но комнате и кричать: «Миранфу!», потому что впервые осталась одна в Морнингсайде и была в восторге. Теперь она могла представить — миранфу! — что это ее дом и что ее зовут Глория Стар.

В проигрывателе стоял диск. Она нажала кнопку и сделала звук погромче. Послышалась музыка.

Эта была та самая итальянская песенка, которую бабушка напевала в тот далекий вечер, сидя перед трюмо в зеленом платье. Больше Сара ни разу не слышала эту песню, но тут же узнала ее и пришла в неописуемый восторг:

Клауд открыл глаза. Выгнул спину, спрыгнул с кресла и принялся ходить вокруг Сары, громко мурлыча.

— Ты еще тогда не родился, Клауд. И в тот вечер тебя здесь не было. Поэтому ты не сможешь разделить со мной моих воспоминаний. Я — та самая Глория Стар, знаменитая певица Глория Стар.

Кот пристально смотрел на Сару своими изумрудными глазами. Он тихонько мурлыкал и терся о ее колени.

— Нет, ты никогда не сможешь ничего понять, потому что в то время ты меня не знал. И Аурелио ты тоже не знал. Отойди от меня, бессовестный кот, ты порвешь когтями мои шелковые чулки. Разве ты не видишь, что я жду Аурелио? Он придет из «Книжного королевства», и мы пойдем танцевать, поэтому я должна привести себя в порядок. Он очень любит, когда я хорошо выгляжу.

Она вышла в коридор и приоткрыла дверь бабушкиной спальни. Там было темно. Она постояла на пороге, нащупывая выключатель, и на миг ей стало страшно. А вдруг бабушку задушил Вампир из Бронкса, и она лежит на кровати мертвая? Первым делом, ни к чему не прикасаясь руками, надо позвонить в полицию, как это обычно бывает в кино.

Кот по имени Клауд, который вошел за ней в спальню, потерся о ее голую ногу, и она вскрикнула. В это время вспыхнул свет, кот фыркнул и выскочил прочь.

— Клауд, как ты меня напугал! — воскликнула Сара. — Ты оставишь меня в покое или нет? Мог бы, по крайней мере, что-нибудь сказать. Например: «Ну как тебе королева?» — так спросил Алису Чеширский Кот. Впрочем, откуда ты можешь знать про Алису? Ты похож на Рода Тейлора. Глупый, даже говорить не умеешь. Я трачу слова впустую.

Разговаривая с котом, она огляделась. При свете люстры страх улетучился. Однако спальня представляла собой жуткое зрелище. В таком месте трудно изображать знаменитую Глорию Стар. Пахло окурками, затхлостью, потом, дешевыми духами. Повсюду — на полу, на спинках стульев — высились груды одежды, а на огромной кровати беспорядочно валялись письма, фотографии и вырезки из газет.

Сара попыталась зажечь бра в виде трех стеклянных тюльпанов, висящее над туалетным столиком с трюмо, но лампочки перегорели, и у нее ничего не вышло. На черном столике из искусственного мрамора лежали две открытые косметички, из которых в беспорядке торчали откупоренные флаконы и несколько использованных тюбиков с губной помадой, рядом стояли грязные стаканы, валялись булавки, катушки с нитками, ложки, пепельница, выстроилась целая армия флакончиков из-под лекарств, начатых или пустых.

Кот запрыгнул на кровать и устроился на груде бумаг, рассыпанных среди смятых и скомканных простынь.

— Вон отсюда, Клауд! Где это видано? Такое неуважение! — крикнула Сара притворно строгим голосом, подходя к кровати. — Боже, мои любовные письма! Мои цветочные лепестки! Мои любимые фотографии! Я — Глория Стар! Ты что, не понимаешь?! Какой бесстыжий кот!

Сара столкнула Клауда с кровати на пол и принялась осторожно собирать бумаги. Письма и газетные вырезки она раскладывала в отдельные стопки, фотографии сортировала по размерам. На одной из них был изображен интересный пожилой мужчина с пышными усами и расчесанными на пробор черными волосами, тронутыми сединой. Он стоял, облокотившись о стеллаж с книгами и держа в пальцах дымящуюся сигару, и улыбался в камеру. Сара долго рассматривала эту фотографию, потом перевернула карточку. С обратной стороны была дарственная надпись, выведенная четким крупным почерком: «Ты — моя Глория. А.». Сара заметила, что этим почерком были написаны многие из тех писем, которые она только что разбирала.

Пластинка доиграла. Сара направилась в гостиную, держа в руках разобранные бумаги. Почему-то ей не хотелось, чтобы их увидела мать, когда придет наводить порядок. Миссис Аллен запросто могла отправить их в мусорную корзину вслед за газетами. И главное — это были бабушкины секреты. Сара больше не играла в Глорию Стар: она по-настоящему чувствовала себя Глорией Стар. С другой стороны, она была союзником бабушки и не хотела, чтобы кто-то прочел тайные письма. Даже она сама не собиралась этого делать.

Она направилась к бюро, обитому бархатом. Это бюро всегда было закрыто. Но она знала, где у бабушки хранится ключ — в китайской вазе в виде корзины, на которой были изображены два птенца: они отнимали друг у друга гусеницу, и каждый тянул ее к себе клювом. Сара залезла на табуретку, чтобы дотянуться до полки, где стояла ваза. Она уже держала ее в руках и даже услышала, как внутри звякнул ключ. Но тут зазвонил телефон, и Сара так испугалась, что ваза выскользнула у нее из рук, а сама Сара не удержала равновесие и рухнула на пол. Сердце бешено стучало в груди, когда она наконец сняла телефонную трубку.

Звонила бабушка. Ее голос показался Саре очень веселым. Она решила прогуляться по Морнингсайду и на минуточку заскочила в ближайшее казино, где выиграла сто пятьдесят долларов. Кстати, они прочитали записку, которую она им оставила? Она положила ее на пианино. Сара ответила, что никакой записки они не нашли, мать забеспокоилась и пошла ее искать.

— Вивиан всегда так! — воскликнула бабушка. — Непременно найдет повод для беспокойства. Сию минуту иду домой. Я совсем рядом: сижу в баре и пью ликер. Только не вздумай сказать матери, что я была в казино… Да, я знаю, что ты умеешь хранить тайны… До скорого. Надеюсь, у нас будет время немного поболтать, малышка… Кстати, чуть не забыла: я хотела попросить тебя сделать одну любезность…

— Я слушаю, бабушка.

— Хорошо, что ты одна… Честно говоря, у меня в спальне небольшой беспорядок. Ты не могла бы собрать бумаги, которые лежат у меня на кровати, и положить их в секретер? Ты ведь знаешь, где хранится ключ.

— Конечно, бабушка, — ответила Сара, улыбнувшись. — В вазочке с птичками.

Когда Сара повесила телефонную трубку, она была очень взволнована. Первым делом она снова поставила пластинку с итальянской песней. Песня казалась ей прекрасной, хотя слов она не понимала. Зато слово «Мариу» звучало почти как «миранфу», только по-итальянски. Потом она отправилась за вазой, опасаясь худшего. Но к счастью — миранфу! — ваза приземлилась на кресло и осталась цела.

Правда, ключик из нее выпал и его пришлось поискать. Вскоре он обнаружился — в щели между сиденьем кресла и подлокотником.

Наконец она сунула ключ в скважину и подняла крышку бюро, которое бабушка называла «секретер», потому что там хранились секреты. Изнутри донесся терпкий запах старой бумаги и сухих цветов. Сара еще раз взглянула на фотографию Аурелио Ронкали и поцеловала ее.

— Спасибо, — сказала она шепотом.

У нее потекли слезы. Но плакала она по-другому — не как в тот день, когда ей стало известно, что он уехал. За шесть лет, которые прошли с тех пор, она узнала, что есть три повода для слез: ярость, грусть и избыток чувств. На этот раз она плакала от избытка чувств или, скорее, от радости. Немного странно, конечно. Миранфу.

Она уже собиралась закрыть крышку секретера, как вдруг заметила коробочку, стоявшую справа. Коробочка была приоткрыта, и в ней Сара заметила запечатанный сургучом конверт. Она узнала почерк матери:

Сара чуть не расхохоталась. После всей этой суеты с клубничным тортом вдруг оказалось, что бабушка тоже умела его печь.

Бабушка вернулась домой в отличном настроении. Услыхав, как поворачивается в замке ключ, Сара выбежала в прихожую. Следом за ней выбежал кот. Она и представления не имела, сколько времени прошло с тех пор, как ушла мать. Но через минуту время снова перестало ее интересовать.

Бабушка бросила Саре деньги, которые выиграла в казино, те рассыпались но полу, и Сара бросилась их собирать, причем обе просто умирали от смеха. Внезапно зазвонил телефон. Бабушка взяла трубку.

— Алло… А, привет, Вивиан… Ну да, я уже здесь, ты что, меня не слышишь?.. Вынуждена тебя огорчить: меня не похитил Вампир из Бронкса. Вероятно, он предпочитает кровушку помоложе.

Сара собрала с пола все деньги и уселась в бабушкино кресло. Улыбаясь, она задумчиво разглядывала заброшенный парк, над которым ползли фиолетовые тучи, которые постепенно становились все мрачнее. Клауд, мурлыча, забрался к ней на колени, и девочка погладила его по спине. Никогда в жизни Саре не было так хорошо.

— Я оставила вам записку на пианино, — объясняла бабушка. — Да я уже минут десять как дома.

Сара посмотрела на бабушку. Та поймала ее взгляд, подмигнула и улыбнулась. Сару тронуло, что бабушка защищалась от назиданий собственной дочери с помощью простого детского вранья. Бабушка послала Саре воздушный поцелуй кончиками пальцев. Слушая телефонный разговор, Сара наконец поняла, сколько прошло времени.

— Конечно, Вивиан… Что значит, не может быть?.. Что ты такое говоришь?.. Что десять минут назад ты тоже здесь была?.. Прямо какая-то мистика. Значит, ты все же на пару минут ошиблась. Что я тебе еще могу сказать? Или мы разминулись в лифте… Ой, не будь такой занудой, Вивиан, не стоит из всего делать трагедию! Да, девочка в порядке… И кот в порядке. И тараканы тоже живы и здоровы. Мы все отлично себя чувствуем… Да, да, сейчас мы съедим по кусочку торта… Договорились, до скорого. Возвращайся, когда захочешь.

Сара наклонилась к коту и прошептала ему на ухо:

— Ты слышал, что говорит бабушка, Клауд? Прошло всего лишь десять минут. Просто невозможно представить, что все это случилось за десять минут. Если бы ты не был таким невеждой, а был Чеширским Котом, мы бы с тобой поговорили про то, как иногда растягивается время. А ты только мурлычешь. Глупый, зато ласковый. К тому же у тебя такая мягкая шерстка.

— С кем ты разговариваешь? С Клаудом? — спросила бабушка. Как только она повесила трубку, голос ее помолодел и стал громче. — А я думала, ты не любишь кошек.

— Я люблю только говорящих, — призналась девочка. — Но, по-моему, сегодня вечером Клауд меня понимает.

— Отлично, детка, а теперь давай полдничать. Твоя неугомонная мама говорит, что в супермаркете полно народу и что она вернется только через полчаса. Какое облегчение!

Эти полчаса пролетели для Сары невероятно быстро. Бабушка была в отличном настроении. Она сама взялась готовить полдник, собрала грязную посуду, вскипятила воду для чая и, напевая, накрыла на стол. Для Клауда она достала банку кошачьей еды и выложила ее содержимое в алюминиевую мисочку под мойкой.

— Бабушка, хочешь, я тебе помогу?

— Не надо, посиди лучше, детка. Сейчас я постелю красивую скатерть. Праздник есть праздник.

Саре передалось бабушкино праздничное настроение. И главное, она не ожидала от нее такой подвижности и энергии. Бабушка положила на стол клеенку, а поверх постелила вышитую скатерть в цветочек.

— Я думала, ты не умеешь хлопотать по хозяйству, — сказала Сара.

— Очень даже умею! Нет ничего проще. Но когда ты не в настроении, домашние дела превращаются в обузу. Вот увидишь, какой у нас сегодня будет замечательный полдник.

Сара спросила, умет ли бабушка печь торт.

— Пекла когда-то, но все забыла. Я разлюбила стряпать. Рецепт торта я куда-то задевала, а куда — забыла. Твоя мать отдала его мне когда-то, словно это завещание. Боялась, что украдут соседки. Чудесный клубничный торт! Мне он страшно надоел, сегодня я попробую его впервые, за долгое время. Обычно я отдаю торт одному нищему. Но сегодня — особенный день.

— А что сегодня за праздник? — спросила Сара.

— Не знаю, выбирай сама, какой хочешь. Твой день рождения. Ведь он у тебя через несколько дней. Так ведь?

— Правда. В следующую пятницу. Я думала, ты забудешь. Но мне очень приятно, что ты вспомнила. Мне исполняется десять лет.

Бабушка пошла в гостиную и принесла купюры, которые выиграла в казино. Она разделила их на две равные кучки.

— Бери, — сказала она Саре. — Половина тебе, половина мне. Это мой подарок тебе на день рождения.

— Но здесь слишком много. У меня никогда не было столько денег, бабушка.

— Спрячь и никому про них не говори. Когда-нибудь они тебе пригодятся. Только постарайся потратить их как можно быстрее. Только бы твоя мама не явилась! Иди в мою спальню и открой шкаф. Справа в верхнем ящике лежит несколько сумочек, которые остались от моей светской жизни. Выбери любую, какая тебе понравится, и положи в нее свои первые деньги. У тебя будет настоящий праздничный подарок.

Никогда еще клубничный торт не казался Саре таким вкусным, как в тот вечер. Ей казалось, что она ест его впервые в жизни.

— Нет ничего лучше, чем не спеша поговорить по душам. Тогда что угодно покажется вкусным, — сказала бабушка.

Поджидая миссис Аллен, они перебрались в гостиную. Вышитую сатиновую сумочку, внутри которой лежало семьдесят пять долларов, Сара повесила под свитер.

— Деньги к деньгам, — сказала бабушка. — Кто знает, может, я встречу богатого жениха. Или я выгляжу слишком старой? Как ты считаешь, в меня еще можно влюбиться?

В поисках сумочки Сара неожиданно наткнулась в шкафу на зеленое платье.

— Ты мне совсем не кажешься старой, — ответила она. — Ты очень красивая. Особенно когда надеваешь зеленое платье.

Внезапно бабушка погрустнела. Сара поняла, что лучше бы не напоминать ей про Аурелио. Вот было бы здорово, если бы она смогла найти бабушке жениха! Но как это сделать, если ее никуда не отпускают одну?

Вскоре разговор перешел на одиночество и Свободу. Бабушка рассказала Саре, что статую Свободы привезли в Нью-Йорк из Франции сто лег назад. Ее автор, эльзасский скульптор, снял маску с лица своей матери, очень красивой женщины, чтобы по этой маске сделать Свободе лицо. Бабушка дала Саре книжку, где все это очень подробно рассказывалось. Сара решила прочесть книжку дома, потому что за дверью уже слышались шаги миссис Аллен.

— Ну вот, малышка, у нас ни на что не хватило времени, — сказала бабушка. Полчаса пролетели как один миг. Словно во сне. Миранфу.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

День рождения у китайца. Смерть дядюшки Джозефа

В пятницу, в день своего рождения, Сара надела плиссированную юбку и красный вязаный свитер, подаренные матерью. Мистер Аллен решил, что они всей семьей отпразднуют день рождения Сары в китайском ресторане. Было приглашено семейство Тейлор.

— Знаешь, Род тоже приедет, — лукаво улыбнувшись, сказала Саре миссис Аллен, когда они подходили к мастерской, чтобы забрать мистера Аллена. — Это твой праздник, и гостем должен быть мальчик. Ты согласна?

Сара не ответила. В последнее время Род немного похудел, но по-прежнему казался ей увальнем. К тому же с девочками он держался так, словно был звездой квартала. Сара решила не обращать на него внимания.

— Я не стала говорить тебе заранее, хотела сделать сюрприз, — добавила миссис Аллен. — А в конце вечеринки тебя ждет еще один. Вот увидишь, как будет весело.

Весело не было никому, особенно Саре. Ресторан был плохо освещен, а на стенах, выкрашенных красным, черным и золотым, красовались какие-то длинноногие птицы и озера с плавающими цветами, которые, непонятно почему, навевали грусть. На столах, покрытых бумажными скатертями, стояли красные лампы. Пахло чем-то сладковато-кислым, как обычно пахнет в китайских ресторанах. Сара бывала там и раньше, потому что владелец ресторана, мистер Ли Фу Цзы, дружил с ее отцом, и иногда по вечерам, когда отец задерживался, они с мамой за ним туда заходили. По дороге домой родители, как правило, ссорились.

Два стола были сдвинуты вместе, в середине красовался букет из бумажных цветов. Сара сидела рядом с Родом, который уплетал за обе щеки, так что у него не оставалось ни времени, ни желания поболтать с Сарой. В ответ на ее вопросы он только кивал головой, а когда миссис Тейлор спрашивала, нравится ли ему блюдо или он хочет попробовать что-нибудь другое, он издавал с набитым ртом что-то вроде довольного хрюканья. На столе стояло такое множество разнообразных угощений, что никто не мог шевельнуть рукой, не опрокинув стакан или не перепачкав рукав чем-нибудь жирным. У всех блюд был почти одинаковый вкус. Взрослые увлеченно обсуждали то одно, то другое блюдо и восторгались мистером Тейлором, которому для еды не требовались ни ложка, ни вилка, потому он был единственным из собравшихся, кто ловко орудовал китайскими палочками. Время от времени мистер Ли Фу Цзы с улыбкой подходил к столу, чтобы поинтересоваться, поправилось ли гостям угощение.

— Еще бы! Это просто пир, дружище, настоящий пир, — отвечал довольный мистер Аллен. — Принесите нам еще немного риса «Три удовольствия» и свинину в кисло-сладком соусе.

— Сэмюэл, это уже обжорство, — шепотом предупреждала его миссис Аллен.

— Какое, к дьяволу, обжорство! Праздник есть праздник! Правда, Сара?

— Но королева праздника почти ничего не кушать, как птичка, — говорил мистер Ли Фу Цзы, заметив, с каким унылым видом Сара подносит вилку ко рту. — Тебе невкусно, красавица?

— Очень вкусно, большое спасибо, — отвечала Сара. — Все замечательно.

Она думала о бабушке.

По правде говоря, еда всегда казалась ей делом скучным, а разговоры о том, что ты ешь или собираешься съесть, — еще скучнее. Но, в конце концов, вечеринка была устроена в честь дня ее рождения, родители выглядели вполне довольными и счастливыми, а на ней была красивая новая одежда, хотя свитер колол шею и был слишком жарким. Челюсти Рода двигались беспрерывно, ножи и вилки звенели, слышался смех, Сара рассматривала нарисованных на стене долговязых птиц с золотыми ногами и клювами и не понимала, почему ей так хочется плакать.

На десерт подали вафельные пирожные с сюрпризом. Пирожные с хрустом разламывали пополам. Внутрь были вложены маленькие цветные бумажки, свернутые в трубочку, и на каждой бумажке было написано пожелание. Все с интересом читали свою бумажку, а потом спрашивали: «Ну-ка, а что у тебя?» и смеялись, потому что им казалось, что пожелания очень кстати.

Саре досталась записка на розовой бумаге. Она смутилась и сразу же сунула ее в карман и, несмотря на просьбы, отказалась прочесть ее вслух. На бумажке было написано: «Лучше быть одной, чем в плохой компании». Вдруг все решат, что она сама выдумала свое желание и оно чудесным образом очутилось в записке? Ее мучила совесть: она действительно думала о том же самом. Какой волшебник сумел прочесть ее мысли? Она сидела неподвижно, уставившись в пустоту, словно происходившее вокруг ее не касалось.

Она все время думала о бабушке, о том, как быстро пролетел тот вечер в Морнингсайде, обо всем, что им хотелось обговорить.

Миссис Аллен, внимательно следившая за Сарой, толкнула локтем миссис Тейлор.

— Вот видишь? — прошептала она. — У нее часто такое выражение лица. Меня оно просто пугает. О чем она думает? Боюсь, моя мать забивает ей голову всякой ерундой.

Улыбнувшись, миссис Тейлор похлопала ее по плечу, словно желая утешить.

— Все мы прошли через этот возраст. Возраст фантазий, — сказала она многозначительно. — Зато она становится настоящей красоткой.

— Вот именно, меня это тоже беспокоит. Ведь сейчас такое время…

— Перестань, Вивиан, тебя вечно все беспокоит. Расслабься и получай удовольствие.

— Ты права, Линда. Что бы я делала без твоих советов… Честно говоря, когда все хорошо, мне кажется, что сейчас произойдет что-то ужасное.

— Перестань, а то и впрямь накаркаешь беду.

Когда ужин подходил к концу, из кухни появился мистер Ли Фу Цзы: он принес торт с десятью зажженными свечами.

Мистер Аллен был очень доволен. Он встал и запел «С днем рожденья тебя», и песню немедленно подхватили все сидящие за столом, включая Рода, а затем незнакомые посетители за другими столиками ресторана. Мистер Аллен улыбался, приглашая петь весь зал. Он делал плавные движения руками, словно дирижировал хором. Сара опустила глаза. Ей было ужасно стыдно.

— Ну же, детка, не будь такой букой! О чем ты думаешь? Пора задувать свечи! — с упреком воскликнула миссис Аллен. — Разве тебе не весело? А теперь ты должна загадать желание.

Сара сосредоточилась. «Я хочу еще раз увидеть бабушку в зеленом платье», — произнесла она мысленно, вонзив ногти в ладонь.

Затем она погасила свечи, дунув на них почти с яростью, как будто ей не терпелось покончить с этим как можно скорее. Все десять свечек погасли одновременно. Кругом захлопали в ладоши.

— Когда свечки гаснут разом, это означает удачу, — сказала миссис Тейлор. — Ты ведь не забыла загадать желание?

— Нет, — ответила Сара.

— Конечно же, это секрет, не так ли?

— Секрет, — подтвердила Сара.

Мистер Ли Фу Цзы протянул ей нож, и аплодисменты грянули с новой силой.

— Ты резать торт. Я помогать.

— Я первый! Мне самый большой кусок, — крикнул Род, пододвигая свою тарелку.

— Выглядит очень аппетитно, — воскликнул мистер Тейлор.

Миссис Аллен была счастлива.

— Как хорошо, когда есть ресторан, где тебя знают. В других местах нам бы не устроили такой праздник, — сказала она.

Мистер Ли Фу Цзы подмигнул миссис Аллен. Тейлоры смотрели на них в растерянности.

— Дело в том, что торт пекла миссис Аллен, — признался мистер Аллен. — Это ее фирменный клубничный торт, правда, дорогая? Она может соперничать с самим «Сладким Волком».

Миссис Аллен отмахнулась с притворным негодованием, словно мистер Аллен сказал чушь. Кондитерская «Сладкий Волк» считалась лучшей на Манхэттене. Там пекли семьдесят пять разных видов тортов. Эта кондитерская находилась неподалеку от Центрального парка, в ней было два чайных салона, где по вечерам не было мест, хотя оба салона казались огромными.

— Не преувеличивай, — сказала миссис Аллен. — Для начала пусть все попробуют. Надеюсь, у меня получилось. Но судить не мне.

Все, кроме Сары, взяли по кусочку, так что на блюде не осталось ни крошки.

— «Сладкий Волк» мог бы позавидовать, — сказал Филип Тейлор. — Как-нибудь в выходной закажем там столик, возьмем по кусочку клубничного торта и сравним, у кого получается лучше — у них или у Вивиан. Не правда ли, отличная идея?

— Решено, — отозвался мистер Аллен.

Сара отметила, что отец впервые гордился тем, какие вкусные клубничные торты печет его жена. Он смотрел на нее с нежностью.

— Готов поспорить, — продолжал мистер Тейлор, — их торт окажется хуже. И тогда мы позовем хозяина и скажем ему: «И это вас называют Королем тортов? Как бы не так! Зато у нас есть королева — вот она, перед вами. Это настоящая Королева тортов». И Волку придется смолчать, каким бы сладким он ни был.

Все очень смеялись, а миссис Аллен смотрела на Филипа Тейлора с благодарностью.

Ужин, как и ожидалось, завершился похвалами клубничному торту.

Тем же вечером миссис Аллен испекла новый торт, хотя уверяла всех, что очень устала. Был канун субботы, на следующий день они, как обычно, должны были ехать к бабушке.

Когда миссис Аллен достала торт из духовки, а Сара ушла в свою комнату, собираясь почитать бабушкину книжку о статуе Свободы, в гостиной зазвонил телефон. Мистер Аллен снял трубку. Обрывки нервного разговора с продолжительными паузами были слышны и в кухне, и в комнате Сары. Миссис Аллен прислушалась. «Не может быть, в это невозможно поверить!» — восклицал мистер Аллен.

Сара вышла из комнаты и столкнулась с матерью, которая стояла в коридоре, вытирая руки о передник.

— Что случилось? — спросила Сара.

— Понятия не имею. Сейчас узнаем. Похоже, какая-то плохая новость.

Сара вернулась к себе, оставив дверь открытой. Как только телефонный разговор закончился, послышались рыдания. Родители шли по коридору обнявшись и плакали. Сара проследовала за ними на кухню. Всхлипывая, мать проговорила:

— Я же говорила, за веселье расплачиваются слезами. Как раз сегодня за обедом я говорила об этом Линде. А она ответила, что я накаркаю беду. Да, представь себе, так и сказала — накаркаю… Бедный Джозеф!

Из краткого разговора, прерываемого рыданиями, Сара заключила, что дядюшка Джозеф, брат ее отца, которого она никогда не видела, попал в автомобильную катастрофу где-то неподалеку от Чикаго и скончался на месте.

Миссис Аллен, которую катастрофы приводили в ужас, вела себя с мужем нежно как никогда.

Она села к нему на колени и принялась целовать и гладить его по голове, как ребенка. Затем сделала ему липовый чай, и они принялись обсуждать поездку в Чикаго. Мистер Аллен принес из спальни брошюру, где было указано расписание самолетов и поездов.

— По-моему, тебе нет смысла со мной ехать, Вивиан. Это двойные расходы. Кроме того, вы ведь почти не были знакомы, — говорил он ей, изучая расписание и что-то подсчитывая на карманном калькуляторе.

Но отговорить ее мистеру Аллену не удалось. Как она может бросить мужа одного в такую минуту? Долг превыше всего. И что скажут его родственники, если он приедет на похороны одни? Скорее всего, решат, что они на грани развода.

— Бедная Сара, — в конце концов сказал отец, взглянув на дочь. — Как ужасно закончился ее день рождения!

Больше они ничего ей не говорили и не обращали на нее внимания. Поэтому она вернулась в свою комнату и снова взяла книжку. Разыгравшаяся драма не имела к ней ни малейшего отношения. Все ее воображение было занято книжкой, которую подарила бабушка. На синей обложке была фотография статуи Свободы в полный рост. Называлась книжка «Обрести Свободу».

После нескольких телефонных звонков, перешептываний и хождений из кухни в гостиную мистер и миссис Аллеи направились в комнату дочери.

Сара лежала на кровати одетая. «Идея построить статую Свободы родилась во Франции. Ее заказали эльзасскому скульптору по имени Фредерик Огюст Бартольди, который начал свою работу в 1874 году, избрав мать в качестве модели для первого макета высотой всего девять футов».

Читая книжку, Сара задремала. Все ее мысли были заняты прочитанным: оказывается, раньше статуя была женщиной по имени мадам Бартольди. Когда в комнату вошли, она вздрогнула. Родителей сопровождала миссис Тейлор. Сначала Сара ничего не поняла. Сама не зная почему, она поспешно спрятала книгу.

Родители сообщили ей, что через три часа они отправляются в Чикаго. Ночным самолетом. На следующий день, в субботу, хоронили дядюшку Джозефа. Они вернутся в воскресенье вечером. Сара останется у супругов Тейлор.

— Но мы же должны отвезти бабушке торт. Вы сказали ей, что уезжаете?

— Как тебе удается все помнить, детка! — сказал мистер Аллен. — Сейчас мы ей позвоним.

— Собирай свои вещи, и пойдем к нам, — произнесла Линда Тейлор покровительственным тоном.

— Вот ключи от дома, вдруг тебе что-нибудь понадобится, — сказала миссис Аллен. — Тебе уже десять лет, дочка. В таком возрасте пора учиться ответственности. Надеюсь, ты будешь вести себя хорошо.

— Конечно, как же иначе, — перебила ее миссис Тейлор. Ее голос звучал ласково и немного фальшиво. — Ты ведь разумная девочка, правда?

Сара ничего не ответила. Она смотрела в другую сторону.

 

Доверяя кому-то тайну, ты отдаешь ему свою свободу.

(Трагикомедия о Калисто и Мелибее)

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Знакомство с мисс Лунатик. Визит комиссара О'Коннора

Когда темнело и на крышах домов зажигались рекламные щиты, на улицах и площадях Манхэттена можно было встретить очень старую женщину. Она была одета в лохмотья, а на ее голове красовалась широкополая шляпа, которая закрывала почти все лицо. Спадавшие на спину волосы, пышные и белые, как снег, свободно развевались на ветру или были собраны в толстую косу, которая свисала до талии. Перед собой она катила пустую детскую коляску, очень старомодную — огромную, на высоченных колесах, изрядно потрепанную. В антикварных лавках и магазинах на Девяностой улице, где женщина часто появлялась, за коляску предлагали пятьсот долларов, но она и не думала ее продавать.

Она умела угадывать судьбу по руке, всегда носила с собой баночки со снадобьями, способными унять любую боль, и неизменно появлялась в тех местах, где вот-вот должен был вспыхнуть пожар, обрушиться дом, произойти самоубийство, автокатастрофа или драка. Из этого следует, что она передвигалась по Манхэттену со скоростью, не свойственной ее возрасту. Кое-кто даже утверждал, что ее видели одной и той же ночью в один и тот же час в разных районах, расположенных друг от друга на приличном расстоянии — например, в Бронксе или Виллидже, где она становилась участницей различных происшествий, что позже доказывали газетные фотографии. Несомненно, на фотографиях была запечатлена именно она, пусть даже на втором плане и не очень четко, но ее внешность была настолько своеобразной, что спутать ее с какой-то другой нищей было просто невозможно. Это, конечно же, была знаменитая мисс Лунатик. С давних пор все ее знали под этим прозвищем, и ее диковинный облик и необычное поведение стали легендой.

У мисс Лунатик не было ни документов, доказывающих реальность ее существования, ни семьи, ни дома. Обычно она бродила по улицам, напевая старинные песенки. Когда она неторопливо брела по тротуару, погрузившись в себя, ее можно было принять за фею из старой сказки, если же ей приходилось передвигаться быстро, она превращалась в персонаж из героической легенды.

Мисс Лунатик с одинаковым интересом разглядывала роскошные витрины на Пятой авеню или блуждала где-нибудь в удаленных районах, роясь в урнах своей палочкой с позолоченным набалдашником в форме двуглавого орла. Когда она находила какой-нибудь более или менее приличный стул или абажур, то укладывала их в коляску и везла в одну из знакомых антикварных лавок. В обмен ей наливали тарелку горячего супа.

У мисс Лунатик было множество друзей разных профессий, а то и вовсе без профессии. Часто ее любили просто потому, что она была начисто лишена обычного недостатка многих пожилых людей: часто им ужасно хочется с кем-нибудь поговорить, в то время как собеседник спешит или отчаянно скучает. Мисс Лунатик всегда внимательно смотрела, кто перед ней. Иногда она тоже казалась общительной, но при этом не навязывала свои истории первому встречному. Обычно она дожидалась, когда ее попросят что-нибудь рассказать. Как правило, ей больше нравилось слушать, чем говорить. Она утверждала, что только слушая других, можно приобрести опыт.

— А зачем вам опыт, мисс Лунатик, разве вы плохо знаете жизнь? — спрашивали ее. — Разве вы еще не узнали все, что можно узнать?

Она пожимала плечами.

— Я знаю много всего, но только не людей. Люди то и дело меняются. Каждый человек — целый мир, — отвечала она. — Обожаю, когда другие рассказывают о себе.

Она разговаривала с уличными торговцами, продававшими безделушки или хот-доги, с африканцами, индейцами, пуэрториканцами, арабами, китайцами, с пассажирами, заблудившимися среди переходов и лестниц в бесконечных тоннелях или на платформах метро, с горничными в отелях, с рэперами, пьяницами, кучерами конных экипажей, которые поджидают туристов в южной части Центрального парка. И каждый стремился что-нибудь рассказать, у каждого имелась про запас какая-нибудь давняя история, которую хотелось пережить вновь, кто-то любимый, кого не хватало, какая-нибудь запутанная ситуация, где требовался совет. Все эти истории не отпускали мисс Лунатик, когда она снова оставалась одна. Они еще долго были с ней, запутавшись в ее лохмотьях, как золотые нити. Эти невидимые нити словно летели за ней следом, не позволяя людям ее забыть.

Еще она собирала уличных кошек и договаривалась с богатыми семьями, чтобы те их приютили. Никто не понимал, как ей удается входить в доверие к стольким людям, ведь в Нью-Йорке все очень подозрительны. Тем не менее ее встречали то в дверях отеля «Плаза», то в каком-нибудь ювелирном магазине на Лексингтон-авеню, где она разговаривала с шикарно одетыми покупателями.

Особенно мисс Лунатик любила пожарных. Она была частным лицом, но ее можно было встретить в красной пожарной машине с сиреной, прокладывающей себе путь на оживленной улице. Мисс Лунатик обожала дергать за веревку никелированного колокольчика. Когда раздавался его звон, пергаментные щеки под полами черной шляпы вспыхивали от радостного возбуждения.

Но чаще всего мисс Лунатик появлялась в тех районах, где жили преступники и нищие. Ее главным призванием было обнадежить отчаявшихся, помочь им отыскать причину несчастий и помириться с врагами. Ей удавалось сделать не так уж много, но она не унывала. Кое-кому не нравилось, что она лезет не в свое дело, и ее обижали. Однажды ее пинками выставили из одного бара в Гарлеме за то, что она защищала негра, на которого напали четверо парией гораздо сильнее его.

— Бегите отсюда, мисс Лунатик, — сказала ей хозяйка химчистки напротив, когда та упала на тротуар. — Не мечите бисер перед свиньями.

— Об этом не может быть и речи, — сказала мисс Лунатик, поднимаясь на ноги и подбирая с тротуара свою шляпу. — Пойду обратно, может быть, они меня все-таки послушают. Наверное, я плохо объяснила. Или они слишком ослеплены яростью.

Когда ее спрашивали, где она живет, она рассказывала, что днем прячется внутри статуи Свободы. Там она крепко спит, а вечером ее место там, где требуется помощь. Она пришла сюда, чтобы быть с такими же, как она, бродягами, которые водятся в притонах и игорных домах и спят на скамейках, в домах под снос и подземных переходах.

Мисс Лунатик уверяла, что ей сто семьдесят пять лет. Разумеется, этого не могло быть. И в то же время она поразительно отчетливо помнила мировую историю начиная со смерти Наполеона и непринужденно рассуждала о художниках и политиках девятнадцатого века, со многими из которых, как она утверждала, у нее были дружеские отношения. Кое-кто над ней смеялся, но в целом ее уважали, потому что она никого не обижала, была чистосердечна, а звучание ее речи казалось обаятельным и своеобразным — в нем чувствовался легкий французский акцент. К тому же, несмотря на нищенскую одежду, в ее движениях и походке с высоко поднятой головой чувствовались достоинство и независимость — что бы она ни делала: защищала людей или им сострадала. Она всегда действовала обдуманно и отвечала за свои поступки, вмешиваясь только в такие дела, куда считала нужным вмешаться.

Ходили слухи, что мисс Лунатик частенько становилась свидетельницей пьяных драк и потасовок между опасными преступниками, стараясь примирить враждующие стороны и помогая им найти разумный выход. Все это приводило к тому, что она то и дело оказывалась замешанной в темные дела. Иногда мисс Лунатик принимали за сообщницу противника и нещадно били, не обращая внимания на почтенный возраст. Однако потрясенные очевидцы происшествия в один голос уверяли, что она ни разу не получила ни ран, ни увечий. В припадке ненависти кто-нибудь что есть силы ударял ее ножом, однако ни одна капля крови не падала с ветхого тела мисс Лунатик. Временами она попадала в полицию, но ее вина ни разу не была доказана.

Видавший виды комиссар Гарлема, восхищенный отвагой мисс Лунатик, ее связями с преступным миром и удивительной способностью распутывать самые сложные дела, как-то зимним вечером пригласил ее в участок, чтобы предложить сделку. Он готов был заплатить внушительную сумму, чтобы она всерьез сотрудничала с полицией. Мисс Лунатик возмутилась. Одно дело сообщать властям о том, что вспыхнул пожар, рухнула крыша или кто-то срочно нуждается в медицинской помощи, и совсем другое — быть доносчиком и шпионом. Она пока еще в своем уме и не собирается соглашаться на такую низость. Разумеется, она очень благодарна комиссару, но деньги ей не нужны.

— Зачем мне деньги, мистер О’Коннор? — спросила она. — Объясните, на милость!

Ее руки лежали на столе, и комиссар не мог оторвать глаз от ее пальцев, изуродованных ревматизмом и покрасневших от холода.

— Чтобы обеспечить свою старость, — проговорил он.

Мисс Лунатик улыбнулась.

— Не смешите меня, — ответила она. — Я приехала на Манхэттен в 1885 году. Разве это не доказывает, что я сама прекрасно могу обеспечить свою старость?

Сидя напротив мисс Лунатик, комиссар О’Коннор смотрел на нее с любопытством.

— В 1885 году? В том самом году, когда в Нью-Йорк прибыла статуя Свободы? — переспросил он.

На губах мисс Лунатик появилась печальная улыбка.

— Именно так, мистер О’Коннор. Только, пожалуйста, не устраивайте мне допрос.

— Скажите мне только одно, — сказал он. — Я слышал, что у вас нет никакого источника существования. И что милостыню вы тоже не просите.

— Именно так, ну и что?

— Не беспокойтесь, мисс Лунатик, уверяю вас, это не будет зафиксировано ни в одном протоколе. Просто я хочу вам помочь. Так значит, деньги вас не интересуют?

— Не интересуют. Деньги превратились в цель, они не дают человеку с удовольствием проходить путь, но которому он идет. Кроме того, они ведь даже не красивы — не то что раньше, когда смотреть на них было приятно, потому что они действительно напоминали что-то ценное.

Комиссар увидел, что, произнося эти слова, мисс Лунатик достала из зеленой бархатной сумочки какие-то странные монеты и перебирает их в руке. Монеты были небольшие, зеленоватые, они матово блестели и казались очень старинными. Он уже собирался было спросить, где она их раздобыла, потому что никогда таких не видел, но промолчал, боясь прервать разговор. Ему очень хотелось, чтобы мисс Лунатик что-нибудь сказала. Наступила тишина, и старуха снова спрятала монеты в сумку.

— Сейчас все не так, — вздохнула она. — Нынче деньги — это всего лишь бессовестные мятые бумажки. Как только у меня появляется такая бумажка, мне сразу же хочется от нее избавиться.

— Может, вы и правы, — ответил комиссар. — Но без этих бумажек не проживешь.

— Верно, так все говорят. Не проживешь… Но что именно люди называют жизнью? Для меня жизнь — это никуда не спешить, любоваться всем вокруг, слушать чужие истории, испытывать любопытство и сострадание, не лгать, делиться с тем, кто жив, стаканом вина или куском хлеба, с уважением помнить о тех, кто уже умер. Не позволять, чтобы тебя унижали или обманывали, не говорить «да» или «нет», не сосчитав до ста, как делал утенок Дональд… Жить — это учиться быть одиноким, чтобы уметь дружить, это наука открывать себя другим людям и с удовольствием плакать… и в то же время жить — значит смеяться… За свою жизнь я перевидала множество людей, комиссар, и поверьте мне, добывая деньги на жизнь, люди относятся к этому так серьезно, что забывают о самой жизни. Например, вчера, гуляя по Центральному парку приблизительно в это же время, я встретила одного сказочно богатого человека, который живет там неподалеку, и мы с ним остановились поболтать. Так вот, этот человек в отчаянии, а почему — сам не знает. Ему все безразлично, он утратил вкус к жизни. Вскоре мне показалось, что это я миллионер, а он нищий. Мы очень подружились. Он признался, что у него нет друзей. Точнее, один друг есть, но этому другу он ужасно надоел.

— Какая невероятная история, — воскликнул мистер О’Коннор.

— К сожалению, у меня нет времени рассказать ее более подробно. Но мы с ним договорились, что я через некоторое время приду к нему домой и прочитаю по ладони его судьбу. Правда, я не уверена, что это нужно, потому что я уже все прочитала вчера. Я читаю будущее не закрытым, а открытым способом.

— Что это значит?

— Я не предсказываю события, я только указываю людям путь, а дальше они сами выбирают, что им больше по вкусу. А мистер Вулф хочет, чтобы я все разложила по полочкам. Боюсь, он ждет приказа или приговора. Может быть, он устал от того, что другие ему подчиняются. Его зовут Эдгар Вулф. Он зарабатывает целую кучу денег: у него очень доходная кондитерская.

Глаза комиссара округлились от удивления.

— Эдгар Вулф? Король сладостей? Вы приглашены домой к Эдгару Вулфу? Он живет в одной из самых роскошных квартир Манхэттена. Говорят, что он страшно нелюдим и ни с кем не общается.

— Серьезно? Значит, я ему понравилась. Надеюсь, теперь-то вы не думаете, что я общаюсь с одними неудачниками. Хотя в каком-то смысле, — добавила она, подумав, — мистер Вулф тоже неудачник. Для меня существует только одна разновидность удачи — уметь жить своей жизнью и быть свободным. Так что деньги — это не главное, дорогой комиссар. Оглянитесь вокруг, почитайте газеты. Подумайте о преступлениях, о войнах и лжи, которые процветают в мире. Свобода и деньги — это противоположные понятия. Так же, как свобода и страх. Однако, дорогой комиссар, я отнимаю у вас время. Я пришла не затем, чтобы читать проповеди. Что же касается вашего предложения, я ответила вам, не так ли? А теперь отпустите меня, пожалуйста.

Комиссар О’Коннор смотрел на нее внимательно и немного растерянно.

— Значит, у вас нет ни денег, ни страха… — проговорил он.

— Нет. А у вас?

Лицо комиссара потемнело.

— Страх мне знаком. Честно говоря, я довольно часто его испытываю.

— Как это вредно при вашей работе! Кроме того, страх порождает страх. Где вы его ощущаете? Вероятно, где-то в верхней части желудка?

Комиссар посмотрел на нее с сомнением и пощупал рукой то место под жилетом, где, по его мнению, располагался желудок.

— Пожалуй, где-то здесь.

— Его там чувствуют почти все. Подождите-ка минутку…

На глазах удивленного комиссара О’Коннора мисс Лунатик порылась в своей сумке и извлекла несколько баночек, которые расставила на столе.

— Какая жалость! У меня был сильнейший эликсир против страха, но он кончился. Обычно все спрашивают именно его.

Складывая баночки обратно, она добавила:

— Есть еще один способ прогнать страх, но, к сожалению, это не баночка с эликсиром: пациент сам должен приложить немалые усилия. Когда тебе страшно, надо подумать: «То, что меня пугает, не имеет ко мне никакого отношения». Ты как бы видишь со стороны то, что тебя пугает, и оно уже не кажется таким страшным.

— Что-то я не совсем понимаю.

— Этого никто не понимает. Вот почему я сказала, что это средство редко просят. Но может случиться так, что в один прекрасный день вы почувствуете себя одиноким и тогда поймете… А теперь разрешите мне покинуть участок?

Комиссар О’Коннор кивнул. Но когда мисс Лунатик встала, взялась за свою коляску и направилась к двери, у него вдруг возникло щемящее, очень похожее на страх чувство, что он прощается с ней навсегда. Он окликнул ее. Она остановилась и вопросительно посмотрела на комиссара.

— Мисс Лунатик, — сказал он, — вы удивительный человек.

— Спасибо, комиссар. То же самое мне всегда повторял мой сын, мир его праху. Он был, между прочим, великим художником, хотя суетная людская память похоронила его имя… Вы хотели сказать мне что-то еще?

— Да, хотел. Вы не должны голодать или мерзнуть.

— Не беспокойтесь, не буду.

— Просто в голове не укладывается! Простите, мисс Лунатик, но как вам это удается? Как вы умудряетесь так существовать?

Мисс Лунатик остановилась в центре комнаты. Она неторопливо приподняла край шляпы и с достоинством посмотрела на мистера О’Коннора. Ее темные глаза на бледном изрезанном морщинами лице сверкали, словно раскаленные угли. А сама она в этом кабинете с голыми стенами казалась восковой фигурой.

— Мне помогает сила воли, дорогой комиссар, говоря словами Несуществующего Рыцаря.

— Еще один ваш друг? — спросил комиссар.

— Пожалуй. Хотя он никогда не существовал в действительности. Вы любите романы?

— Очень. К сожалению, у меня почти не остается времени читать.

— Когда у вас появится свободная минутка, очень советую почитать «Несуществующего Рыцаря». Там не очень много страниц. Сегодня вечером, проходя мимо книжного магазина «Даблдэй», я видела этот роман на витрине, он переведен с итальянского.

— Да вы успели побывать всюду! Такое впечатление, что вам удается пересечь весь Манхэттен вдоль и поперек за одно мгновение!

— Вы совершенно правы. Не могу понять людей, которые жалуются на скуку. У меня никогда не хватает времени сделать все, что я задумала… А сейчас мне, к сожалению, придется вас покинуть. Я договорилась с мистером Вулфом, а потом собираюсь покататься в конном экипаже по Центральному парку. Бесплатно, разумеется. Меня обещал прокатить один кучер, который остался моим должником. Его дочка собиралась покончить с собой, а я ее отговорила. Так что мне пора. Прощайте, комиссар.

Комиссар О’Коннор встал, чтобы открыть дверь мисс Лунатик.

— Надеюсь, мы еще увидимся, — сказал он, крепко пожимая ей руку. — Жизнь долгая, мисс Лунатик. И чего только не случается на свете.

— Кому как не мне это знать, — ответила она, улыбаясь.

— Значит, до встречи. И застегнитесь, а то того и гляди пойдет снег.

— Разумеется, ведь на дворе декабрь.

Когда мисс Лунатик вышла за дверь, холодный ветер подхватил ее длинную гриву. Она поспешно направилась по направлению к Сто двадцать пятой авеню, где собиралась спуститься в метро и сесть на поезд до Коламбус-Серкл.

Напевая эльзасский гимн, она размышляла об Эдгаре Вулфе, Короле сладостей.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

История Короля сладостей. Терпеливый Грег Монро

Небоскреб, в котором жил Эдгар Вулф, принадлежал ему целиком вместе со всеми этажами, лифтами, окнами, коридорами и подвалом. Более трех тысяч человек, работавших на всех сорока этажах, были подчиненными Короля сладостей. И хотя в здании еще оставалось несколько свободных помещений, в аренду их не сдавали. Постепенно их становилось все меньше, а дело мистера Вулфа все росло и расширялось, требуя все более современного оборудования и оформления.

Так утверждал мистер Вулф, потому что богачи, как известно, только и думают, как бы приумножить свои богатства и выгодно вложить прибыль. В свободное время он заходил в незанятые помещения, бродил из комнаты в комнату, заложив руки за сипну, потом задумчиво останавливался, вынимал из кармана складной метр и измерял стены. И над его головой, покрытой рыжеватым пухом, словно пузыри в комиксах, возникали образы нового оборудования. Оборудование требовалось для расширения отдела рекламы и кулинарных экспериментов, а также для отдела рецептов. Нужны были машины для цехов по замесу теста, мебель для кабинетов служащих и экспортного отдела, приборы для отдела химических экспериментов. Оставалось еще три этажа, занятых кухнями и пекарнями… Никто не мог убедить мистера Вулфа, что его голова занята ненужными проектами, потому что стоило ему что-то вообразить, как это что-то немедленно превращалось в предмет первой необходимости. И ему не терпелось вызвать самых знаменитых архитекторов и дизайнеров, чтобы начать строительные работы. В этом заключался смысл его жизни.

Его приносящая миллионы корпорация, которая с каждым годом становилась все более знаменитой и процветающей, начала свое существование много лет назад в скромной кондитерской на Четырнадцатой улице, которая сначала принадлежала деду Эдгара Вулфа, а затем его отцу. Единственным, что роднило нынешний международный концерн с крошечной убогой лавочкой, было название: именно так назвал свой магазин первый хозяин, и из уважения к семейной традиции над заведением по-прежнему красовалась вывеска «The Sweet Woolf», что означает «Сладкий Волк». Несмотря на скепсис некоторых специалистов по рекламе, которые уговаривали Эдгара Вулфа сменить прежнее название, которое якобы звучит старомодно и не будет привлекать покупателя, тот остался тверд в своем решении и не согласился ни на одно из предложенных названий.

А несколько лет спустя, когда уже весь Манхэттен знал, что отведать десерты «Сладкого Волка» можно только за предварительно заказанным столиком в одном из двух огромных чайных залов в мансарде или отстояв длиннющую очередь перед прилавком роскошной кондитерской, занимавшей тысячу квадратных метров первого этажа, Эдгар Вулф вызвал незадачливых специалистов по рекламе к себе в кабинет и безжалостно уволил, выплатив, правда, щедрую компенсацию: жадным он не был.

— В моем деле не место нерасторопным сотрудникам, — заявил он.

— Что вы имеете в виду, мистер Вулф? — спросил его один из них, самый дотошный из всех.

— Я имею в виду ваш совет поменять название.

На входной двери чайных салонов, равно как и в кондитерской, был изображен сытый волк. Та же самая эмблема красовалась на салфетках и на оберточной бумаге.

Дети, проходившие по улице мимо «Сладкого Волка», за стеклами которого на убранных бархатом блюдах красовалось невообразимое количество сладостей и десертов, выполненных с изысканным вкусом, достойным скорее витрины ювелирного магазина, нежели кондитерской, затаив дыхание взирали на сладости, помеченные вензелем «E.W», и жадно втягивали ноздрями аромат, доносящийся через дверь. Возле кондитерской часто слышался безутешный обиженный плач, потому что дети не желали проходить по улице мимо витрин и матерям приходилось уводить их силой.

Струящийся по улицам запах булочек, тортов и пирожных, только-только извлеченных из печи, был таким аппетитным и соблазнительным, что некий безвестный автор даже запечатлел его в куплете, которым утешали себя те, кто почему-либо не сумел отведать десерта:

Здание, отгороженное справа и слева особыми переулками для предотвращения ограблений или пожаров, имело форму восьмиугольника. Нижняя его часть, где располагался главный магазин, а над ним чайные салоны «Сладкий Волк 1» и «Сладкий Волк 2», была самой широкой и основательной; ее украшали шестнадцать мраморных колонн шоколадного цвета. На этом прочном основании возвышалась другая часть, не такая массивная, и далее каждые пять этажей представляли собой все более узкий фрагмент восьмиугольника, который, таким образом, доходил до последнего, сорокового этажа, благодаря этому приему архитектор, который разработал план, достиг желаемого эффекта: здание, как и было задумано, походило на торт. Было и множество других деталей, с помощью которых достигалось желаемое сходство с огромным тортом.

Валики крема над окнами, разноцветные фронтоны — бисквит, лесной орех, крем-брюле, фисташка, клубника, карамель, халва и шоколад — уменьшавшиеся по мере того, как взгляд скользил от массивного основания до небольшой восьмиугольной террасы на самой верхушке.

Эту террасу, самый нарядный элемент небоскреба, венчали украшения из разноцветного толстого стекла, изображавшие фрукты, каждый из которых для большего правдоподобия имел свой настоящий цвет: бананы, гранаты, лимоны, яблоки, вишни, груши, апельсины, сливы, виноградины, инжир и клубника. Фрукты были таким огромными, что ими можно было любоваться, стоя на улице и глядя вверх.

Когда опускалась ночь, внутри фруктов вспыхивала подсветка. Она была устроена с помощью специальных проводов, которые соединяли сороковой этаж с внутренней частью фруктов. Подсветка была устроена так мастерски, что внизу на противоположном тротуаре часто можно было встретить кучку туристов и зевак, которые глазели на чудесное зрелище, разинув от изумления рты, или пытались фотографировать. Потому что туристы, как известно, не смотрят, а фотографируют. Фрукты на крыше здания по очереди вспыхивали и гасли, словно по их поверхности пробегала судорога, пока не погружались во тьму. Затем вспыхивал ослепительный свет, озарявший всю террасу, и из глубины каждого фрукта вырывался фонтан золотых семечек, который взлетал в темные небеса, а затем неспешно опускался бесшумным сияющим водопадом.

Зрелище действительно было незабываемое. Для окончательного сходства с тортом между стеклянными фруктами возвышались белые колонны, изображавшие свечи, которые обычно зажигают в день рождения. Был создан и необычный оптический эффект: огонек каждой свечи то вырастал, то опадал, а порой даже трепетал на ветру.

Подсветка крыши управлялась с помощью машин, установленных в большом помещении на последнем, сороковом этаже. Там же находились кондиционеры, очистные сооружения для воды, отопительная система, трубы, через которые выходил дым, целое царство рычагов, ключей, кнопок и кранов, скрытые телевизионные антенны и прочие приспособления, которые обеспечивали существование всему огромному предприятию. Иными словами, там, в помещениях сорокового этажа, находились «кишки и мозг всего дела», как обычно шутил Грег Монро, старый сотрудник мистера Вулфа, в чьи обязанности входил уход за всем этим оборудованием, настолько сложным, что нельзя было расслабиться ни на минуту.

— По правде сказать, все машины вместе взятые не сравнятся с теми проблемами, которые создаешь мне ты, Эдгар, когда тебе приспичит изобретать дополнительные сложности и ты всю ответственность перевешиваешь на меня, — теряя терпение, говорил мистер Монро своему хозяину. Честно говоря, я уже не справляюсь. Так что предупреждаю: в один прекрасный день мне все это надоест.

— Сколько лет я слышу от тебя, Грег, одни и те же угрозы.

— Просто ты пользуешься тем, что я терпеливее самого Иова. Но мое терпение тоже может лопнуть.

Из всех служащих, находившихся в распоряжении Короля тортов, Грег Монро был единственным, кто обращался к нему на «ты», да еще таким тоном.

Когда Грегу было десять лет, он устроился работать посыльным в кондитерскую на Четырнадцатой улице ровно за неделю до того, как у невестки старого хозяина начались роды и на свет появился Эдгар Вулф. Мальчик был единственным ребенком в семье и рос избалованным, болезненным и капризным. Грег полюбил его еще младенцем и знал лучше, чем кто-либо другой.

Это был первый друг Эдгара, единственный и самый верный. Он научил его рисовать, кататься на велосипеде, собирать конструктор, ловить мышей, мастерить из дерева и чинить сломанные механизмы. Позже он заступался за него во время уличных потасовок, брал на себя его вину и защищал от отцовского гнева и даже рассказывал ему о своих любовных приключениях. Он стал его самым близким, самым задушевным другом, которому Эдгар доверял полностью и чей совет всегда слушал.

Конечно, рано или поздно у Грега, этого расторопного, смышленого и живого юноши, появились новые интересы. Однако он никогда не терял Эдгара из виду, писал ему письма, звонил, но дела, которыми он занимался, вынудили его на длительный срок уехать из Нью-Йорка и покинуть друга. Кем только не был Грег Монро: модельером, машинистом сцены, кинооператором, изобретателем разных устройств, на которые он получал патент, и в завершение — инженером по звуку и свету, самым востребованным на Манхэттене.

И вот однажды, когда дело Эдгара Вулфа разрослось настолько, что ему понадобилась помощь доверенного человека, он вспомнил Грега Монро и предложил ему место своего первого заместителя. Условия оплаты должен был продиктованы сам Грег Монро. Незадолго до этого Грег овдовел, а оба его сына были женаты и жили далеко, так что он охотно принял предложение старого друга. Деньги были для него не главное, просто он чувствовал себя одиноким и усталым. А Эдгару удалось затронуть чувствительные струны его души, которые всегда откликаются, когда человек стар или несчастлив.

Но в то время Грег Монро, разумеется, и представить себе не мог, что станет в корпорации своего друга незаменимым человеком. И дело не только в «кишках и голове» предприятия, но прежде всего в самом хозяине: не имея друзей и никому не доверяя, Эдгар Вулф так привязался к старику Монро, что постоянно нуждался в нем и все время требовал его совета.

— Дружище, ты ошибаешься. Я в этом ровно ничего не смыслю, — отвечал Грег, когда мистер Вулф спрашивал его о качестве тортов. — Не станешь же ты требовать, чтобы я спускался на кухню и пробовал каждый торт, который вынимают из печи. У меня же будет заворот кишок. И потом, на это есть дегустаторы, Знатоки сладостей, ты еще заказал для них эту смешную служебную форму в клубничках и яблоках. Не понимаю, как им не стыдно разъезжать по этажам в таком наряде.

Старик Монро был так добр и простодушен и смотрел на жизнь с таким юмором, что было невозможно обидеться на его дружелюбные замечания. С другой стороны, Эдгару Вулфу было позарез нужно и то, и другое — и дружелюбие, и замечания.

— Понимаешь, никто не любит меня так, как ты. Все меня обманывают. Ты же знаешь, что происходит с клубничным тортом. Если бы ты мне не сказал, я бы так ничего и не узнал…

— Ты о чем? Ничего я тебе не говорил. Пожалуйста, Эдгар, не будем возвращаться к клубничным тортам! — раздраженно говорил Грег.

— Конечно, ты ничему не хочешь придавать значения, потому что ты слишком добрый. Но по Манхэттену вот уже несколько месяцев ходят слухи, что мой клубничный торт никуда не годится, что он бросает тень на всю корпорацию, что он воняет эссенцией. Боже мой, какой позор для «Сладкого Волка»! Если бы не ты…

— Хватит, прошу тебя! — гневно воскликнул старик Монро. — Если ты не прекратишь ныть, я уйду. Я ничего тебе не говорил, это все твои выдумки. Я сказал только одно: однажды я пригласил внука на полдник, и он не доел кусок торта, потому что тесто показалось ему слишком сухим…

— Нет, ты сказал, что тоже пробовал…

— Я уже не помню, что я тебе сказал. Чудесный клубничный торт! Возможно, это не лучший из твоих тортов, но все же это не повод так переживать. Какого черта я полез не в свое дело?! Все кончится тем, что в твоем обществе я буду молчать.

— Самое ужасное, что проблема никак не решается. Вот что хуже всего…

— Проблема, проблема! — ворчал Грег Монро. — Похоже, ты никогда не встречался с настоящей серьезной проблемой!

Вот уже несколько месяцев Эдгар Вулф был просто одержим клубничными тортами. Он нанял несколько детективов, чтобы те под видом обычных клиентов посещали салоны «Сладкий Волк 1» и «Сладкий Волк 2» и докладывали ему обо всем, что касается клубничного торта. Оказалось, что клубничный торт действительно был не самым востребованным десертом, и несколько раз за столиками обсуждалось, что его качество не просто снизилось — оно никогда не было высоким.

Эти сообщения все больше беспокоили Эдгара Вулфа. Он стал хуже спать, раздражался по пустякам, но никак не мог остановить губительный процесс, впервые омрачивший безоблачные будни его корпорации.

Несколько кондитеров были уволены: как утверждал он сам, никто из них в точности не знал правильного рецепта. По-своему он был нрав: каждые пятнадцать-двадцать дней клубничный торт менял свой вкус, что не могло не вызвать замешательство завсегдатаев «Сладкого Волка». Дело в том, что в Соединенных Штатах публика очень консервативна и не любит перемены. К новому вкусу торта не успевали привыкнуть. По городу поползли слухи. Клубничный торт в такой знаменитой и дорогой кондитерской уже не тот, что был раньше.

Детективы представили Эдгару Вулфу отчет о тщательной и кропотливой работе: постоянные посетители «Сладкого Волка» пробовали клубничный торт осторожно, с некоторым подозрением, которое неизбежно в тех случаях, когда результат неизвестен заранее.

— Кажется, сегодня получилось лучше, — говорила какая-то дама, прихлебывая чай.

— Может быть. Но, Барбара, как можно пробовать в таком заведении торт, не имея абсолютной уверенности в качестве? — отвечала ее приятельница.

— Да, ты права. Надо знать, что берешь.

— Ну конечно, дорогая. По крайней мере, могли бы добиться, чтобы у торта всегда был один и тот же вкус! Ведь мы не где-нибудь, а в «Сладком Волке», так ведь? А такие вещи могут происходить разве что в какой-нибудь забегаловке на Бродвее!

Вопреки своим привычкам Эдгар Вулф начал выходить за пределы своего квартала и разгуливать по всему Манхэттену. Он появлялся инкогнито в барах и кофейнях Виллиджа, Лексингтона или Пятой авеню. Он натягивал фетровую шляпу до самых бровей, надевал темные очки, садился в один из своих лимузинов и разъезжал по всему району. Питеру, его верному шоферу, приходилось парковать машину в самых невероятных местах, когда его шеф, прижавшись лицом к окошку, выбирал место, где, как ему подсказывала интуиция, его могла ожидать сладкая добыча. Он перепробовал столько разнообразных клубничных тортов, что набил оскомину и уже не мог отличить один от другого. По вечерам, возвращаясь домой, он испытывал такое отчаяние, что просил Питера высадить его в Центральном парке, где задумчиво прогуливался в одиночестве. Его внешность, до неузнаваемости измененная очками, и торопливая нервная походка делали его больше похожим на злодея, убегающего от полиции, нежели на сказочно богатого магната.

Он дошел до того, что начал давать объявления в лучшие газеты Манхэттена, обещая царское вознаграждение любому, кто поможет ему достать настоящий рецепт традиционного домашнего клубничного торта. Его приводило в бешенство, когда начальнику рекламного отдела приходилось отвечать на телефонные звонки, повторяя: «Да, да, вы не ошиблись, вы действительно говорите с корпорацией «Сладкий Волк». Эдгар Вулф чувствовал себя неудачником.

— Какой же ты неудачник? — злился Грег, которому надоело выслушивать бесконечные жалобы друга. — Ведь тебе уже пятьдесят лет! Живи в свое удовольствие, трать честно заработанные деньги. Путешествуй, ходи в кино, найди женщину, которая тебя полюбит, да мало ли удовольствий на свете!

— Разве просто найти женщину, которая меня полюбит?

— А почему бы и нет? Ты в самом расцвете сил, а если немного приведешь себя в порядок, будешь очень даже ничего. Ты хоть раз пытался влюбиться серьезно?

— Зачем? Рано или поздно она меня бросит.

— Разумеется, если ты пригласишь женщину на вечеринку, а потом весь вечер будешь ныть, что клубничный торт у тебя получается хуже, чем шоколадный, она выйдет на минутку подкрасить губы, и поминай как звали. И я бы тоже так поступил!

— Ты попал в самое больное место, Грег. Ты же отлично знаешь, что в меня еще не влюблялась ни одна женщина.

— Конечно, потому что ты зануда. Женщинам нужно, чтобы за ними ухаживали, чтобы ими восхищались. А сам-то ты влюблялся в кого-нибудь? Я имею в виду, влюблялся ли по-настоящему? Вот чего тебе действительно не хватает! Влюбись в какую-нибудь красотку, пусть она сведет тебя с ума, чтобы ты захотел сделать ее счастливой. И тогда ты сам станешь счастливым. Одним словом, найди такую женщину, чтобы она заставила тебя забыть все эти пустые тревоги. Ты думаешь, мне нравится выслушивать каждый день одно и то же?

— Если я такой зануда, иди к себе в кабинет и оставь меня в покое!

— Это ты оставь меня в покое!

Как всегда, в конце концов они ссорились, хотя ссора длилась недолго.

Грег Монро был человеком простым. Он всегда носил один и тот же серый плащ, а все свое время проводил на сороковом этаже. Если он не был занят проверкой оборудования, то открывал едва заметную в одной из стен дверцу из темного дерева с никелированной ручкой. Дверца вела в его скромное жилище. Очутившись у себя, он принимался рисовать, читать или слушать музыку — таковы были три его самые сильные страсти. Иногда он ездил навещать внуков.

Но ему редко удавалось спокойно наслаждаться отдыхом. Спальня Эдгара Вулфа находилась в точности под его квартирой, этажом ниже. Однажды по возвращении из поездки в Калифорнию, где жил один из его внуков, Грег Монро к своему величайшему изумлению обнаружил, что в его отсутствие шеф приказал построить особый служебный лифт, который соединял обе спальни. Его возмутило, что Эдгар Вулф даже не посоветовался с ним, прежде чем установить это устройство, да еще и обвинил в неблагодарности.

— Я хотел сделать тебе сюрприз, — жаловался Эдгар. — Угораздило меня пригреть змею у груди!

— Мне не нужны твои сюрпризы. Я ужасно устал — и от сюрпризов, и от тебя самого. Ты мне просто жить не даешь. Ты эгоист.

— Я не эгоист, Грег, я просто очень одинок. У меня во всем мире одни только ты. Почему ты со мной так жесток?

Грег почувствовал угрызения совести. В итоге он даже поблагодарил своего друга за это чудесное приспособление, с помощью которого в любое время дня и ночи мог спуститься вниз и выслушать жалобы и нытье Короля сладостей.

В тот декабрьский вечер Эдгар Вулф был особенно взволнован. Он метался по своему огромному кабинету, как пойманный зверь, прикуривал одну папиросу за другой и то и дело смотрел на часы.

В конце концов он решительно поднялся по винтовой лестнице, ведущей в спальню. Это было просторное помещение с огромной ванной из зеленого мрамора. Вся комната, потолок и стены были отделаны зеркалами, кроме стеклянной двери, которая вела на террасу. Эдгар Вулф открыл эту дверь и вышел.

Он миновал деревья и статуи, окружавшие бассейн, и поднялся по ступенькам, ведущим к полукруглой галерее. Там, внизу, гигантская темная масса деревьев Центрального парка образовывала огромный прямоугольник, испещренный бесчисленными таинственными дорожками. Эдгар Вулф закрыл глаза, чтобы не кружилась голова, чтобы не видеть гигантских фруктов, которые совсем рядом, за его спиной, венчали сияющую вывеску его корпорации, одну из многих, чьи огни озаряли спящий парк. Эдгар Вулф вздрогнул. Было очень холодно.

Его одолевала странная слабость, какое-то юношеское малодушие, и ему вдруг страстно захотелось поплакать у кого-нибудь на плече.

Он снова взглянул на часы. Они показывали половину восьмого. Скорее всего, она не придет. Было совершенно ясно, что он напрасно ждет мисс Лунатик. И он безумно по ней тосковал, словно по несбывшемуся чудесному сну.

Он уже почти час ждал эту странную, эту обворожительную женщину, которая накануне вечером появилась перед ним в парке, среди деревьев. О чем они говорили? Как завязался разговор? И как удалось ей внушить ему забытую веру в любовь, в жизнь, в удачу? Что именно она ему сказала?

Он не мог объяснить этого Грегу Монро. Он даже не осмелился описать, как она была одета, и промолчал про коляску, которую она катила перед собой. Эта встреча была такой удивительной, такой неправдоподобной, что Грег в конце концов сбежал в кино, только чтобы не слышать об этой женщине, которая, по его мнению, была самой настоящей галлюцинацией. А может быть, все это действительно приснилось мистеру Вулфу? Может быть, из-за проклятого клубничного торта он сошел с ума?

Когда мисс Лунатик с кем-то прощалась, особенно если дело касалось людей, которые в жизни редко сталкивались с чудесами, воспоминание о ней было настолько неуловимым, словно они встретили привидение.

Эдгар Вулф переживал ее отсутствие болезненно, словно к нему на свидание не явилась его первая романтическая любовь. Все это не укладывалось в голове: он никогда никого не ждал более пяти минут.

Она не придет. Было уже почти восемь. Он уже раз пять звонил своему секретарю. Внизу караулили два его частных агента. Все было напрасно. Мимо корпорации «Сладкий Волк» не проходил никто, чьи приметы совпадали бы с описанием этой женщины.

Ему захотелось прогуляться. Может быть, он снова встретит ее в парке. Он страстно мечтал об этом и в то же время чувствовал странное умиротворение. Он понимал, что нет смысла блуждать по парку в такой поздний час. Однако какая-то неведомая сила влекла его туда, словно там, среди деревьев, сбудется его надежда. Он вошел в спальню и посмотрел на себя в зеркало. Разноцветные огни рекламы умножались в зеркальных стенах роскошной комнаты, отбрасывая красные отблески на шевелюру мистера Вулфа. Внезапно он показался сам себе загадочным и интересным. Он взял пальто и шляпу и вышел в коридор, который вел к его собственному скоростному лифту.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Знакомство мисс Лунатик с Сарой Аллен

Когда мисс Лунатик вышла на станции Коламбус-Серкл, в ее коляске сидел совсем маленький мальчик. В вагоне она увидела, что его мать, молодая и очень усталая женщина, держит тяжелые сумки и не справляется с малышом. Мисс Лунатик проводила их через переход на другую ветку, по дороге ребенок весело смеялся, хватался за подлокотники коляски и пытался встать. Коляска так ему понравилась, что он не хотел вылезать, а когда мисс Лунатик достала его и передала матери, принялся хныкать.

— Большое спасибо, — сказала женщина мисс Лунатик. — Рей, перестань плакать… Кажется, он хочет остаться с вами.

Действительно, ребенок изо всех сил цеплялся за ожерелье мисс Лунатик. Оно свисало из-под многочисленных линялых шарфов и состояло из бусин самых разных форм и размеров.

— Ничего подобного, — ответила мисс Лунатик. — Просто ему понравился этот колокольчик. Правда, он здорово звенит? Подождите…

Пока мать успокаивала ребенка, который на этот раз безутешно рыдал, и снимала с коляски одну из своих сумок, мисс Лунатик достала ножницы, ловко отрезала от своего ожерелья маленький серебряный колокольчик и принялась звенеть им перед носом малыша, который все еще пытался ухватиться за ее ожерелье. Плач, как по волшебству, сменился радостным лепетом.

— Ну что вы, зачем, этого еще не хватало! — возмущалась мать. — Отдай, Рей! Это не твой колокольчик… Спасибо большое. Честное слово, дети сами не знают, чего хотят.

— А по-моему, они-то как раз отлично знают, что им надо, — ответила мисс Лунатик.

Женщина посмотрела на нее с любопытством.

— Наверное, этот колокольчик — ваш амулет.

— Разумеется, но у меня есть и другие амулеты. А вот и ваш поезд. Не забудьте пакет. Пока, малыш. Чмокни меня в щечку.

Мама с малышом исчезли в толпе. Минутой позже в окне вагона, разрисованного граффити, мелькнули их улыбающиеся лица. Мисс Лунатик было приятно знать, что в вагоне среди незнакомых людей едет мальчик по имени Рей, который увозит с собой ее колокольчик. Осторожно, стараясь не уронить пакеты, женщина взяла пухлую ручку Рея, сжимавшую колокольчик неуклюжими пальчиками, и на прощанье помахала ею мисс Лунатик. Неожиданно малыш выронил колокольчик, и мать нагнулась, чтобы его поднять. Мисс Лунатик так и не узнала, чем закончилась история, потому что поезд тронулся.

Она постояла на платформе, пока поезд не исчез в тоннеле, затем направилась к выходу. Шла она сгорбившись, с трудом волоча ноги: неожиданно у нее закружилась голова. Что будет с ее колокольчиком? Как сложится жизнь малыша Рея? Она задумалась о постоянных переменах, происходящих с людьми, со всем миром, о расставаниях, о тяжкой ноше, которую время безжалостно взваливает на спины людей. На мгновение у нее словно закружилась голова. «Какая же я старая! — подумала она. — Как бы я хотела снять с себя свое сокровенное бремя и передать его кому-нибудь юному, достойному принять бесценный дар! Но кто это может быть? Похоже, я слишком раскисла, разговаривая с комиссаром. Нечего было нюни разводить».

Внутренний голос подсказывал, что надо быть начеку. Она не собиралась подпускать к себе близко это нежелание жить, крепко держала себя в руках, не позволяя соскользнуть по крутой тропинке невеселых мыслей. «Упадешь в колодец — все, пропала, — говорил ей внутренний голос. — Оттуда уже ничего не увидишь, ты сама прекрасно знаешь». Да, она знала. Ничего не видеть означало перестать жить. Ей всегда помогала одна формула: голова должна контролировать ситуацию, приказать сгорбленному телу выпрямиться, а глазам — смотреть вперед.

Она направилась в один из широких подземных коридоров, ведущих к выходу. По правде говоря, ей не очень хотелось встречаться с Королем Сладостей. Идти к нему или нет, она решит на улице. А сейчас просто нужно шагать более твердо. И соображать, куда идти дальше.

Мисс Лунатик расправила спину, подняла голову — и тут увидела сцену, которая мгновенно заставила ее забыть о собственных несчастьях и заняться чужими.

Среди спешащих пешеходов, которые обгоняли друг друга, сталкивались, разбегались в разные стороны, стояла девочка лет десяти и тихо плакала, опустив глаза и прижавшись спиной к стене подземного перехода. Ее никто не замечал. На девочке был ярко-красный непромокаемый плащ с капюшоном, в руке она держала плетеную корзинку, покрытую клетчатой салфеткой.

Увидев ее, мисс Лунатик остановилась. Она быстро поняла, почему ее так тронуло это неожиданное видение: девочка была как две капли воды похожа на Красную Шапочку, нарисованную в книге сказок Шарля Перро. Эту книгу она подарила своему сыну, когда тот был маленький.

Она направилась к девочке, с трудом пробираясь сквозь разделявшую их толпу. Обнаружив возле своих туфель стоптанные ботинки, девочка подняла заплаканные глаза и увидела саму мисс Лунатик.

При виде столь необычного явления лицо девочки не выразило ни удивления, ни страха. Наоборот, глаза оживились, в них словно вспыхнула искорка радости и надежды. И мисс Лунатик, которой давно уже не приходилось видеть такого прозрачного доверчивого взгляда, почувствовала, как ее старое сердце согрел чужой приветливый огонек.

— Что с тобой случилось, малышка? Ты что, потерялась? — спросила она.

Девочка отрицательно покрутила головой. Потом достала из кармана платок, высморкалась и вытерла слезы.

— Нет. Эта станция ближе всего к Центральному парку, да?

— Правильно. Ты садишься в метро или выходишь?

— Выхожу… Лучше сказать… Собираюсь выйти, — произнесла девочка, всхлипывая.

— Я тоже. Так что, если хочешь, могу тебя проводить.

— Спасибо. Но это не нужно. У меня есть карта.

— Ах вот как, у тебя есть карта! Почему же ты плачешь? — спросила мисс Лунатик, заметив, что девочка снова всхлипывает.

— Это долгая история, — ответила девочка чуть слышно и опустила глаза. — Очень долгая.

— Ну и что? Все важное всегда требует времени. Главное, хочешь ли ты сама об этом говорить или нет.

Девочка посмотрела на нее с восхищением. Искорки восторга, вспыхнувшие в заплаканных глазах, напоминали лучи солнца, которое неожиданно пробивается сквозь грозовые тучи. Казалось, на ее лице вот-вот появится радуга.

— Хочу ли я говорить? Да, очень хочу! — воскликнула девочка. — Но кому я могу это рассказать?

— Мне, например.

— Правда?

— Конечно. Тебя это удивляет? Кстати, ты здешняя?

— Я живу не на Манхэттене, а в Бруклине. А сейчас я еду на север, в Морнингсайд, к бабушке. Или, лучше сказать, ехала… Я вышла из метро и остановилась, потому что… Честно говоря, я никогда не гуляла по городу одна. Мне хотелось посмотреть на Центральный парк… И вдруг… И вдруг мне стало страшно.

— Да что ты говоришь, девочка? Страшно… Какое некрасивое слово!

Сказав это, мисс Лунатик решительно обняла ее за плечи.

— Пойдем, — сказала она тихо и убедительно. — Пойдем туда, где меньше народу. Я знаю одно симпатичное кафе неподалеку от Линкольн-центра, где мы могли бы спокойно поговорить. Если хочешь, поставь корзинку в мою коляску.

— Хорошо, — согласилась девочка, шагая следом за мисс Лунатик.

— Ну и отлично, дай мне руку.

Они не произнесли больше ни слова, пока не вышли на улицу. Дул пронизывающий ветер. Позади оставалась площадь, в центре которой возвышалась статуя Колумба. А за ней виднелась решетка какого-то очень большого сада. Девочка все время останавливалась, держа мисс Лунатик за руку. Она достала из кармана компас, внимательно на него посмотрела и глубоко вздохнула. Затем с жадностью посмотрела по сторонам, словно стараясь ничего не упустить. Витрины магазинов и окошки баров сверкали, как драгоценности. Проехал большой желтый грузовик, в котором целый джаз-банд громко играл на всевозможных инструментах вариации на тему «Let it Ве». Но когда девочка опомнилась, грузовик исчез, и она не могла бы сказать с уверенностью, существовал он взаправду или нет.

Напротив виднелся кинотеатр, перед которым собралась толпа празднично одетых людей. Неслышно подъехал длинный черный автомобиль с тремя дверцами по обе стороны и прозрачными занавесками на окошках. Из него вышел шофер-мулат в сером костюме с золотыми галунами и распахнул дверцу: из автомобиля появилась длинная женская нога в туфле со стеклянным каблуком.

— Это кто, Золушка? — изумленно воскликнула девочка.

— Нет, — ответила мисс Лунатик. — По-моему, ее зовут Кэтлин Тернер. Но разве можно сравнить ее с Глорией Свенсон?

— Давай посмотрим поближе, — попросила девочка и потянула мисс Лунатик в направлении кинотеатра.

Мисс Лунатик ничего не ответила, но послушно направилась за ней.

— Ты очень добрая, — сказала девочка. — Когда я иду с мамой, она никуда мне не разрешает смотреть.

Женщину, подъехавшую в черном автомобиле, окружала целая толпа фотографов. Она была одета в серебристое платье. Ее сопровождал высокий блондин, разодетый как павлин. Вокруг между тем собралась такая толпа, что ничего нельзя было разглядеть.

— Какая странная машина, правда? — спросила девочка.

— На таких автомобилях ездят миллионеры. Их много на Манхэттене. Они называются лимузины. В них есть телефон, бар, телевизор. Пойдем-ка отсюда, а то меня кто-нибудь сфотографирует, а потом станут говорить, что я нарочно появляюсь в таких местах.

Девочка посмотрела на нее с интересом.

— А ты случайно не была раньше актрисой? Как моя бабушка.

— Нет, не была, — ответила мисс Лунатик. — Но я была музой художника.

— Я не очень хорошо понимаю, кто такие музы, — ответила девочка. — Кажется, у них должны быть крылышки.

Мисс Лунатик улыбнулась и пожала руку, которая доверчиво лежала в ее руке.

— Может быть, у одной из нас действительно есть крылья. Но мой случай особенный, а историю мою рассказывать долго. Свернем-ка лучше, а то эти люди решили, что улица принадлежит им целиком.

Вокруг зажженных фонарей в воздухе кружились бесчисленные снежные хлопья. Девочка подняла глаза к небу, к вершинам высоченных зданий, увенчанным пышными садами, балюстрадами и статуями, сверкающим огнями рекламы, которые то и дело вспыхивали и гасли: буквы и рисунки мигали, кружились, исчезали или менялись местами, словно по велению чьей-то прихотливой фантазии. Девочка выпустила руку мисс Лунатик и подпрыгнула, глядя в небо.

— Я свободна! — кричала она. — Свободна, свободна, свободна!

И слезы снова потекли по ее щекам, покрасневшим от холода.

— Только не надо снова плакать, — сказала ей мисс Лунатик. — Надеюсь, ты станешь моей поверенной.

— Кто такая поверенная, я не знаю, а другом обязательно стану. Настоящим другом. А плачу я не от горя, а от радости. Потому что я еще ни разу… Ни разу, с самого детства… Не знаю, как объяснить. Свободу чувствуешь где-то внутри, это трудно передать словами. Понимаете?

— Кажется, да, — ответила мисс Лунатик. — Не останавливайся так часто, сейчас очень холодно и дует ветер, а через минуту мы уже будем в кафе, про которое я тебе говорила. Там ты мне расскажешь все, что захочешь.

— Все, что захочу? — недоверчиво ответила девочка. — Слишком много получится. А вы, наверное, торопитесь. У вас полно других дел.

Мисс Лунатик рассмеялась.

— Я? Тороплюсь? Да что ты говоришь! Да если бы даже и торопилась, у меня нет более важных дел, чем слушать истории.

— Какое совпадение! — воскликнула девочка. — Я тоже люблю их слушать!

— Тогда будем рассказывать по очереди. Нам обеим сегодня очень повезло.

В эту минуту ветер дунул с особенной силой, сорвал шляпу мисс Лунатик и понес по улице. Девочка помчалась за шляпой и подобрала ее возле решетки на мостовой. Ее чуть не сбило такси, и взбешенный водитель высунулся из окошка, выкрикивая ругательства, которые девочка не расслышала. Она протянула шляпу мисс Лунатик. К ее удивлению, та не стала ее ругать, как поступил бы на ее месте любой другой взрослый. Мисс Лунатик спокойно ждала, стоя у края тротуара. Без шляпы она казалась совсем старой и в то же время помолодевшей. Как странно! Может быть, все дело в том, что она муза? Внезапно лицо мисс Лунатик показалось девочке усталым и грустным.

— Спасибо, детка. Какие у тебя быстрые ноги! — сказала она, надевая шляпу и для надежности прикручивая ее одним из шарфов, который сняла с шеи. — Кстати, а как тебя зовут?

— Сара Аллен. А вас?

— Можешь звать меня мисс Лунатик.

— А вы расскажете мне про музу?

— Может быть. Видишь ли, я не люблю планировать разговор заранее. Пусть он идет сам собой. То, что ты видишь, называется Театральный центр Нью-Йорка. Здесь устраивают концерты и балетные спектакли. Нам придется пройти по этой улице, чтобы попасть в то кафе, про которое я тебе говорила. Ну же, Сара, иди поживее!

— Здесь так красиво!

— Очень красиво, а теперь давай попробуем идти в ногу: раз-два, раз-два…

Они ускорили шаг, толкая перед собой коляску. Позади напротив Театрального центра остался памятник Данте Алигьери, стоявший на треугольном постаменте с огромной лестницей и множеством развевающихся на ветру флажков. Мисс Лунатик снова тихонько запела старый эльзасский гимн, который напевала, выйдя из полиции.

И пока они ждали, когда на светофоре загорится зеленый свет, Сара восторженно поглядывала на нее краем глаза.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мадам Бартольди. Неудавшаяся съемка

Официантки в баре перемещались от одного столика к другому на роликах, а в волосах каждой из них красовался бантик. Несмотря на этот диковинный способ передвижения, они ловко держали равновесие, разнося на подносах стаканы, бутылки и вазочки с мороженым. Способность официанток удерживать равновесие вызывала восхищение, особенно если учесть, что пол в баре был на разной высоте. Они ловко подпрыгивали, перескакивая с одного уровня на другой, и прикрепленные к ногам ролики совершенно им не мешали. Не падая и не роняя подносов, которые были словно приклеены к их рукам, они плавно отталкивались ногами и скользили по белым и черным плиткам, перемещаясь от барной стойки к столикам с красной свечой под стеклянным абажуром.

В тот вечер в баре снимали фильм, и зал был забит до отказа. В дверях несколько зевак рассматривали серебристую тележку, из которой торчали длинные черные провода. Возле тележки стоял молодой человек в клетчатой кепке с козырьком.

Он с любопытством смотрел на старушку в шляпе и девочку в красном плаще, которые пытались вкатить в бар какую-то странную коляску.

— Вы из технической группы? — спросил он старушку и девочку.

Они промолчали, однако он заметил, что они переглянулись и принялись о чем-то шептаться.

— Что? — переспросила старушка, перегнувшись через коляску.

— Я очень хочу войти в этот бар, пожалуйста, мисс Лунатик! Я хочу в бар! — сказала девочка, приподнявшись на цыпочки, чтобы ее спутница лучше слышала. — Подумать только, официантки на роликах! С улицы ничего не видно! Как здорово! Я хочу войти.

— Послушай, Сара, — ответила старушка шепотом. — Когда чего-то очень хочешь, не надо столько об этом говорить. Держи это при себе.

— Но этот человек сказал…

— Какая разница, что он сказал? Его поставили в дверях, чтобы он всем руководил, а он ничего не делает. Тебе ведь очень хочется туда, правда?

— Очень, очень! А вам?

— Мне кажется, что в таком столпотворении сложно поговорить по душам, — недовольно проворчала мисс Лунатик. — Это серьезный минус. Так что не следует слишком горячо желать.

Девочка, то и дело бросавшая жадные взгляды внутрь бара, удивленно посмотрела на мисс Лунатик.

— Что значит — слишком горячо желать? — переспросила она.

— Иногда вопросы содержат самый исчерпывающий ответ, — ответила старушка, улыбаясь. — Твое желание непременно сбудется. Только не забывай, что я тебе сказала: держи его при себе.

Она направилась к молодому человеку в кепке, который искоса их разглядывал, и замахала рукой, словно убирая с пути какое-то неожиданное препятствие.

— Нет, юноша, мы не из технической группы. Мы главные действующие лица.

— То есть как? — молодой человек приоткрыл рог от удивления.

— А вот так: без меня и без этой девочки не было бы сюжета, не было бы остроты, понимаете? Мы пришли сюда специально для того, чтобы рассказывать истории. Надеюсь, декорации готовы, и нас не станут утомлять мелочными и ненужными расспросами. Давай, Сара, проходи.

— Постойте, мадам, — смущенно пробормотал молодой человек. — Пожалуйста, предъявите ваш пропуск.

— Пропуск? Какой пропуск? Прошу вас, не обижайте меня. Я — мадам Бартольди. А как вас зовут?

— Меня? Норман…

— Норман? Я вас не знаю. Здесь какая-то ошибка.

— Может быть… — сказал молодой человек, совершенно сбитый с толку. — В любом случае, примите мои извинения. И все же мне необходимо переговорить с режиссером.

— Совершенно верно, спросите у режиссера. Невежество — худшее из зол. Проходи, Сара.

Достав из кармана маленький черный телефон, Норман тщетно пытался связаться с неким мистером Клинтоном. Он еще раз посмотрел на странную посетительницу, вздохнул, посмотрел на часы и поспешно зашагал внутрь бара, бормоча себе под нос:

— До сих пор не можем начать.

Они направились следом.

«Он похож на Белого Кролика из Алисы в стране чудес», — подумала Сара.

Норман, сам того не замечая, прокладывал им дорогу сквозь толпу. Он шел быстро, не оглядываясь. Сара поняла, что он кого-то разыскивает.

— Как интересно! — воскликнула она. — Нам сказали, что войти нельзя, а мы здесь.

— Конечно. Не надо обращать внимания на чужие запреты, — сказала мисс Лунатик. — Как правило, они бессмысленны. Главное, веди себя естественно. Например, разговаривай со мной. И не забывай про коляску.

— Они снимают фильм! — воскликнула девочка вне себя от волнения. — Посмотрите на эти рельсы, над ними кресло, а в кресле кто-то сидит! Этот человек похож на куклу, правда?

— Да, детка, конечно… Смотри не споткнись об эти провода. — Боже мой, какой переполох поднимают люди безо всякой причины! Вон, смотри, кажется, впереди свободный столик. Идем туда.

Между тем Норман дошел до конца рельсов и оказался возле металлического кресла, в котором сидел человек, показавшийся Саре похожим на куклу. Он был худой, в очках, с седыми растрепанными волосами. Он нажал на рычаг, и кресло опустилось. Нагнувшись, он выслушал юношу в клетчатой кепке и посмотрел куда-то вправо.

— Юноша, который стоял в дверях, показывает на нас пальцем, — взволнованно сообщила Сара мисс Лунатик. — Может, нам лучше спрятаться?

— Спрятаться? Об этом не может быть и речи! Садись сюда.

— Вы тоже сядете?

— Разумеется. Я пытаюсь найти знакомую официантку, но вокруг столько народу, что я ничего не вижу… Лучше бы мы пошли в другое место.

— А разве это не тот бар, куда вы хотели меня пригласить?

— Нет. Здесь слишком дорого.

— Ну и что? У меня есть деньги, — поспешно ответила Сара, нащупывая сатиновую сумочку, которая висела у нее на груди под свитером. — Я вас угощу… Видите, видите? Они на нас смотрят.

— Не обращай внимания. Если нам попытаются помешать, им же будет хуже.

— Это просто чудо, Норман! — восторженно бормотал седой человек, обращаясь к юноше в кепке с козырьком. — Где ты их откопал? Это как раз то, что я искал! Они нужны для контраста, для экзотики… Господи, какая находка! Девочка в костюмчике китч, в этом нелепом плаще…

Норман сиял. Он решил не терять времени даром и заработать очки:

— Я встретил их на улице, — соврал он, — и мне пришло в голову, что они вас заинтересуют. У меня чутье, шеф. Я рад, что угадал.

— Да это просто гениально, дорогой Норман. Гениально. Взгляни на них хорошенько! Эти бусы вперемешку с шарфами, эта коляска… Просто удивительно! Самому Феллини не пришло бы в голову ничего подобного! Снимайте их потихоньку, а Чарли пусть постарается записать обрывки разговора… Во время монтажа мы разберемся, что нам больше подходит… А сейчас скажи Уолдману, чтобы не слишком усердствовал с освещением. Никто не должен им мешать. Пусть чувствуют себя спокойно и разговаривают как можно более естественно.

— Об этом не беспокойтесь, мистер Клинтон, — ответил Норман. — Мы их не потревожим. Особенно старуха хороша. Потрясающий прикид! И держится как настоящая маркиза!

— Кто ее знает, может, она действительно маркиза. Пусть им подают все, что они закажут. Какое везение: они помогут заполнить кое-какие пробелы в сценарии: там есть безжизненные, сухие фрагменты… Короче говоря, не будем терять времени даром. Начнем репетировать сцену, когда входит полицейский.

Норман снова переместился к двери и встал у стойки, чтобы перекинуться словом с помощником режиссера, толстым бородачом в джинсовом жилете и фланелевой рубашке.

— А что это за черный прямоугольник с белым номером, который держит вон тот бородач? — спросила Сара у мисс Лунатик.

— Это хлопушка. Видишь? Сейчас она открыта, а как только закроется, начнется съемка.

— Откуда вы столько всего знаете?

— Детка, я столько странствовала по свету. Нам, старикам, приходится знать все, иначе нас никто не уважает. Надеюсь, коляска никому не помешает.

Тут к ним подъехала официантка на роликах. Притормозив возле их столика, она широко улыбнулась.

— Это ваша знакомая? — спросила Сара.

— Нет. Но, по-моему, она появилась очень вовремя.

— Как она здорово катается на роликах! — сказала Сара, с завистью глядя на официантку. — И какая на ней замечательная короткая юбка!

Не переставая улыбаться, официантка ловко обогнула стол.

— Что желаете? Вас угощает мистер Клинтон.

Мисс Лунатик посмотрела в ту сторону, куда указывала официантка: лохматый седой режиссер приветливо кивнул ей головой.

— Как нам везет, — сказала она девочке шепотом. — Кажется, мы ему понравились.

— Я хочу шоколадный коктейль, — сказала Сара.

— Обычный или двойной? — уточнила официантка.

— Бери двойной, — сказала мисс Лунатик. — Если не справишься, оставишь. А мне бокал шампанского.

Тут к ним направился бородач в джинсовом жилете и расстегнутой куртке.

— Тишина! Все на своих местах! Эпизод четвертый. Внимание!

Они услышали сухой щелчок закрывшейся хлопушки.

Часы на стене показывали без четверти восемь, снегопад за окном стих, а мисс Лунатик допивала уже второй бокал шампанского.

Сидевшая напротив нее Сара, опустив глаза, играла салфеткой, на которой виднелись пятна шоколада. Ее плащ висел на спинке стула. Ее трикотажный костюм тоже был красный, щеки разрумянились. Мисс Лунатик счастливо улыбалась, отчего лицо ее выглядело свежее и моложе. Обе совершенно не замечали нацеленную на них камеру. Наслаждая тишиной, они неторопливо беседовали.

— Что же ты замолчала? Рассказывай дальше, — сказала мисс Лунатик после паузы.

— Больше рассказывать не о чем, — ответила Сара. — Дальше все было очень просто. Сегодня вечером, пока миссис Тейлор не было дома, я спустилась к себе, взяла корзину с тортом и убежала. Это было сильнее меня. Мне столько лет снилось, как я одна сажусь в метро и еду в Морнингсайд к бабушке… И вот, когда поезд остановился на станции Коламбус, мне вдруг ужасно захотелось выйти и хотя бы одним глазком взглянуть на Центральный парк, вот я и не удержалась… До этого все складывалось более или менее удачно. Но вокруг толпились незнакомые люди, и вместо того чтобы смотреть по сторонам и радоваться свободе, я растерялась. Не знаю, что со мной случилось… И как раз в этот момент появились вы.

— Ты говоришь так, словно увидела ангела, — сказала мисс Лунатик, прихлебывая коктейль. Она явно была тронута рассказом девочки.

— Вот именно! — воскликнула Сара. — Именно это я почувствовала: ко мне на помощь пришла какая-то сверхъестественная сила. Может, я просто сказок начиталась… Мне было очень плохо, я чуть не упала в обморок, меня одолел такой страх, что я вздохнуть не могла… необычный страх, очень сильный… Я сама не понимаю, что со мной случилось…

Она вопросительно подняла свои светлые глаза. Глубокий взгляд женщины, сидевшей напротив, был таким напряженным, таким загадочным, что девочка испугалась, словно перед ней разверзлась пропасть. Но ей не хотелось, чтобы мисс Лунатик заметила ее страх.

— Неужели ты испугалась Свободы? — медленно произнесла мисс Лунатик.

Задав этот вопрос, она подняла правую руку. На несколько мгновений рука застыла в воздухе, словно держа воображаемый факел. В этот миг Саре отчетливо привиделась статуя, и она ощутила легкое беспокойство. Мисс Лунатик превратилась в точную ее копию.

— Очень может быть, — Сара постаралась, чтобы голос звучал беззаботно.

Но сердце бешено колотилось у нее в груди.

Настала тишина. Мисс Лунатик положила руку на стол, в тот же миг девочка опустила глаза. На столе лежала карта, та самая, которую Саре однажды подарил мистер Аурелио. Она уже рассказала мисс Лунатик об этом человеке и о том, как благодаря этой карте заработало ее воображение. Как она ночи напролет путешествовала по Манхэттену, как мечтала о свободе. Сарин палец сперва остановился на Центральном парке, затем пустился в путешествие, очертил несколько кругов и замер на островке в южной части карты, где была нарисована статуя из позеленевшего металла в короне из терновых веток и с факелом в руке. Неожиданно рука сидевшей напротив мисс Лунатик медленно поднялась и легла на руку девочки, словно желая защитить ее от реальной или воображаемой опасности.

— Ты меня больше не боишься, Сара Аллен? — спросила она. Голос мисс Лунатик показался Саре незнакомым, он звучал по-другому.

Сара отрицательно покачала головой. Рука, лежавшая на ее руке, надавила чуть сильнее. У девочки дрогнуло сердце. На руке мисс Лунатик исчезли морщины, пальцы вытянулись и сделались белыми, кожа на ладони стала нежной и гладкой.

— Но ты на меня не смотришь, — тихо произнес новый голос, нежный и музыкальный. — И у тебя такие холодные пальцы, ma chérie… О чем ты думаешь?

— Трудно сказать, — прошептала Сара.

— Говори! — приказал голос.

Девочка сглотнула. Она не отрываясь рассматривала крошечную статую в южной части карты, отмеченную золотой звездочкой.

— Я помню, что вы сказали… что ты сказала… что ты была музой художника… а потом тому человеку в дверях назвалась мадам Бартольди… да, ты назвала именно это имя, я отлично помню… Вчера в это же самое время я читала книгу, которая называется «Обрести Свободу»… И вдруг…

Она умолкла. Язык у нее пересох и словно прилипал к нёбу.

— Продолжай! — нетерпеливо потребовал голос. — Пожалуйста, очень тебя прошу.

— Мне кажется, что я теперь все понимаю, — сказала Сара чуть слышно. — Да, я все понимаю! Я не знаю, как такое может быть… но знаю, что случилось чудо. Потому что ты действительно мадам Бартольди… Ты настоящее чудо!

Вторая рука, такая же белая и нежная, опустилась на руку Сары, которая словно попала в плен этих рук, как трепетная птичка. Сара уловила легкий аромат жасмина. У нее не было желания выхватить руку, но сердце билось так быстро, будто вот-вот выскочит из груди. Она забыла о своей руке, которую чужие руки внезапно подняли и поднесли к невидимым губам.

— Да хранит тебя Бог, Сара Аллен, за то, что ты меня узнала, — произнесла мадам Бартольди, поцеловав хрупкие холодные пальцы. — Ты сумела разглядеть то, чего не видят другие, чего никогда никто не мог увидеть — до сегодняшнего дня. Не дрожи, ты больше никогда не будешь бояться. Смотри мне в глаза, прошу тебя. Я больше ста лет ждала этого мгновения.

Сара подняла глаза от потрепанной карты Манхэттена, от салфетки с пятнами шоколада и в продолжение нескольких секунд созерцала перед своими глазами освещенное сияющими прожекторами несравненное лицо статуи. То самое лицо, которое издалека приветствуют тысячи одиноких эмигрантов, и в них просыпаются новые мечты, новые надежды. Но сейчас Свобода была гораздо ближе, она придвинулась к Саре почти вплотную, улыбалась и целовала ей руку.

Сара закрыла глаза, ослепленная видением. Когда же она вновь их открыла, мисс Лунатик выглядела как раньше. Более того: она выскочила из-за стола и с кем-то яростно ругалась. Сара чувствовала, как что-то обжигает ее спину. Она ничего не понимала. Внезапно направленные на них мощные прожекторы погасли.

— Идите вы все к черту и оставьте нас в покое! Вставай, Сара, пошли отсюда. Они нас окружили… Я их видела, я давно уже заметила, как они осторожно подбираются к нам со своей тележкой… да, и вас я тоже видела, вы, наверное, думаете, что раз я такая старая, то в добавок еще и дура! Это прежде всего касается вас, мистер Клинтон. Согласие мисс Лунатик не купишь за два бокала шампанского и один шоколадный коктейль! Забирай коляску, детка…

Повинуясь внезапному порыву союзничества, Сара тоже вскочила на ноги и ошарашено огляделась. Возле самого стола, сидя в высоком кресле на рельсах, человек-кукла с кучерявыми волосами склонился к мисс Лунатик, смущенно бормоча извинения.

— Пожалуйста, мадам, не сердитесь… Это какое-то недоразумение… Мы вам непременно заплатим за работу. За великолепную работу! Если вам угодно, — добавил он, понизив голос, — мы прямо сейчас можем обговорить все условия… Только не уходите, умоляю.

— Непременно уйду! Прямо сейчас! Да кто вы такой, чтобы мной командовать, да еще диктовать мне какие-то условия? Вы хотите назначить цену самой Свободе? Да это неслыханно! Как вам пришло в голову такое святотатство?

Все посетители заведения смотрели в их сторону. Неожиданно для себя Сара обнаружила, что ей нисколько не стыдно.

Словно молния осветила ее память: она вспомнила, как боялась привлечь к себе чужое внимание, когда они возвращались на метро из Морниигсайда от бабушки и мать внезапно начинала плакать. Все это казалось ей теперь невероятным, далеким, каким-то нереальным по сравнению с тем, что она переживала сейчас. Ее нисколько не смущало, что все на них глазеют. Наоборот: Сара гордилась, что узнала тайну мисс Лунатик и что отныне они сообщницы. И Сара была права: кто они такие, эти люди, чтобы влезать в чужой разговор? Ей не только хотелось поддержать подругу, быть на ее стороне, ее действительно забавляло все происходившее вокруг, смешила растерянность человека-куклы. Ни малейшего стыда она не испытывала. Она спокойно надела плащ и взялась за ручку коляски. Вокруг режиссера собрались все его помощники и ассистенты.

— Пожалуйста, не уходите! — настойчиво повторял мистер Клинтон с высоты своего кресла. — Поговори с ними, Норман! Ты же сказал, что они согласны! Предложи им тысячу долларов! Две тысячи!

Смущенный Норман сделал несколько шагов в сторону пожилой дамы.

— Я вас не знаю и знать не хочу! — презрительно заявила мисс Лунатик, отодвигая его со своего пути. — Дайте пройти, уже поздно, нам пора уходить!

И, обратившись в официантке, которая подкатила к ним на своих роликах, привлеченная скандалом, произнесла громко и решительно:

— Счет, пожалуйста.

— Ваш заказ оплачен, — ответила официантка, натянуто улыбаясь.

— Об этом не может быть и речи! Немедленно скажите, сколько мы вам должны.

Она многозначительно посмотрела на Сару, и девочка тут же все поняла.

— Ты ведь меня угощаешь, правда, детка?

Ни разу в жизни Сара не чувствовала себя такой счастливой. Она полезла за пазуху, достала сатиновую сумочку с блестками и развязала шнурок.

— Конечно, мадам, — сказала она.

— Скажите, пожалуйста, сколько стоят два бокала шампанского и двойной шоколадный коктейль? — спросила она, глядя на официантку как ни в чем не бывало.

— Пятьдесят долларов, мэм, — смущенно пробормотала официантка.

Сара отсчитала деньги и положила их на стол. Она была очень благодарна мисс Лунатик за то, что та не стала проверять счет. Ее это удивило, и одновременно она испытала пьянящее чувство уверенности в себе.

— Грабеж! Не вздумай оставлять им чаевые, — шепнула ей мисс Лунатик, надевая шляпу.

— Мне бы и в голову не пришло, — согласилась Сара. Она взяла двадцать пять долларов сдачи и засунула сумочку обратно за пазуху.

Толкая перед собой коляску и никого больше не слушая, они очутились у двери и вышли из бара. Перед ними все расступались, как и в самом начале, когда они только вошли, однако на сей раз с суеверным почтением.

Когда они удалились, почтительная тишина, нарушаемая только едва слышным шепотом, была нарушена гневными воплями мистера Клинтона:

— Немедленно верните их! Приведите обратно! — кричал он, обращаясь ко всем сразу. — Мы не можем их потерять!

Послышались голоса. Но никто не трогался с места.

— Попробуйте только заикнуться, что последняя сцена не была отснята! Я имею в виду тот момент, когда девочка достала из-за пазухи свою блестящую сумку. Я этого не вынесу! Уолдман, немедленно отвечайте! — неистовствовал мистер Клинтон. — Что-нибудь получилось?

— Нет, господин режиссер. Очень сожалею, но сцена не была снята, — испуганно пробормотал бородач. — Вы же знаете, в это время камера была отключена.

Тут с мистером Клинтоном случился настоящий нервный припадок. Он был похож на заводную куклу с плохо закрученными гайками: топал ногами, рвал на себе свою густую кучерявую гриву, закрывал ладонями перекошенное лицо и, рыдая, повторял:

— Ты идиот, Норман! Ты полный идиот! Ты навсегда разрушил мою карьеру. Немедленно иди за ними! Ты слышал меня? И приведи их сюда, даже если они будут упираться!

— Легко сказать, господин режиссер, — пробормотал Норман.

— Конечно, куда проще лгать мне в лицо. Приведи их, или ты уволен!

Норман кинулся к двери. Он растерянно посмотрел по сторонам. Сара Аллен и мадам Бартольди исчезли.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Клятва на крови. Как добраться до острова Свободы

Некоторое время Сара и мисс Лунатик молчали. Толкая коляску перед собой, они перешли улицу по светофору и теперь шли по плохо освещенному тротуару вдоль высокой железной изгороди, за которой темнел Центральный парк. С другой стороны улицы виднелись роскошные здания, вышколенные портье у подножия лестниц и ковровые дорожки, ведущие от крыльца до мостовой, по которой разъезжали желтые такси и бесшумные лимузины. Здесь едва слышался оглушительный грохот центральных улиц, было легче дышать, от темного парка сквозь железную решетку доносилась прохладная свежесть. Ветер стих, снега не было.

Сара остановилась возле зажженного фонаря.

— Мадам Бартольди, — начала она.

— Слушаю тебя, детка.

— Ты в самом деле уверена, что эти киношники не видели, как ты превращаешься в статую?

Мисс Лунатик улыбнулась.

— Это исключено. Есть вещи, которые видят только люди с чистыми глазами — такими, как у тебя.

— Значит, ты живешь внутри статуи?

— Я там прячусь днем. Внутри статуи я старею, год за годом вдыхая в нее жизнь, чтобы она и дальше держала свой факел, который освещает людям путь. Чтобы она всегда была юной богиней без единой морщины.

— Значит, ты — ее душа? — спросила Сара.

— Верно, детка. Я — ее душа. Но внутри я ужасно скучаю. У меня только одно желание: чтобы настала ночь и я могла погулять по Манхэттену. Как только становится меньше туристов, я зажигаю огоньки в ее короне, факел и делаю тысячу других дел, которые ждут меня с давних пор. Затем проверяю, уснула ли она, — и я свободна. И тогда я иду сюда.

— Она тебя отпускает?

— Можно сказать и так. Знаешь, ты очень умная девочка.

— Моя бабушка говорит то же самое. И добавляет, что я пошла в нее. Я тоже на это надеюсь. Бабушка в самом деле очень умная. Чем-то она похожа на тебя.

Они продолжили прогулку. Сара шла вдоль изгороди, краем глаза поглядывая на темные деревья Центрального парка, которые заполняли ее воображение причудливыми и загадочными образами.

— Кстати, — проговорила мисс Лунатик, — а твоя бабушка не будет беспокоиться?

— Нет, конечно. Я позвонила ей перед выходом из дома, и она знает, что я решила немного развлечься и погулять по Центральному парку. Она очень любит этот район. Она сказала, что мне очень повезло, и попросила все получше разглядеть и запомнить, а потом рассказать ей. Она меня ждет и не ложится спать. Читает, наверное, какой-нибудь детектив. Она совсем не боится парков, то и дело гуляет в своем парке в Морнингсайде, хотя про него ходят ужасные слухи. Кстати, не знаешь, поймали Вампира из Бронкса или нет?

— До вчерашнего дня, по крайней мере, не поймали. Надо было спросить об этом комиссара О’Коннора… Послушай-ка, Сара: а что будет, когда вернется миссис Тейлор?

— Ничего страшного. Я оставила ей записку, в которой написала, что бабушка зашла за мной и я останусь ночевать у нее. Миссис Тейлор придет поздно, потому что они пошли в кино, а потом Род поедет к кузинам. Если она испугается, что я ее обманула, и позвонит в Морнингсайд, бабушка скажет ей то же самое, потому что она всегда со мной заодно. Миссис Тейлор всегда думает, что я ей вру. Конечно, ей это не понравится, но мне все равно. Не очень-то меня интересует миссис Тейлор. Она ужасная зануда.

— Отличное алиби, — улыбнулась мисс Лунатик.

— Ага, — ответила Сара. — Когда я вырасту, я буду писать мистические романы. Этот вечер меня очень вдохновляет.

Дальше они шли молча. Изредка попадались пешеходы, которые проходили мимо них по тротуару. Одни вели на поводке собак, другие бежали трусцой. Спортивные костюмы, трикотажные повязки на головах.

— Мадам Бартольди, — обратилась Сара к мисс Лунатик.

— Слушаю тебя, детка.

— А как тебе удается незаметно покидать статую и выходить на Манхэттен?

Катившаяся между ними по тротуару коляска затормозила. Мисс Лунатик огляделась. Никого не было видно.

— Это секрет, — ответила она. — Я его еще ни разу никому не рассказывала.

— Но ведь мне ты все расскажешь, правда? — спросила Сара в полной уверенности, что услышит «да».

Мисс Лунатик протянула правую руку, их пальцы встретились над корзинкой с клубничным тортом и тихо пожали друг друга.

— Клянусь тебе, — произнесла девочка очень серьезно, — что бы ни случилось, даже если меня убьют, я никогда никому этого не скажу, даже бабушке… Даже моему жениху, когда я влюблюсь.

— Жениху ни в коем случае, детка. Мужчины такие болтливые.

— Договорились: никому. У тебя есть английская булавка? Сейчас я тебе объясню, для чего она мне понадобилась.

— Одно утешение — хоть кто-то меня развлекает, — сказала мисс Лунатик, отыскивая в кармане булавку. — Всю жизнь я только и делаю, что развлекаю других. В конце концов это приедается. Вот, держи. К счастью, булавка нашлась. Непонятно, с какой стати их называют английскими.

Она достала небольшую булавку и протянула Саре. Та открыла ее и решительно вонзила в подушечку указательного пальца. Из ранки мгновенно выступила кровь.

— Теперь твоя очередь, — сказала Сара, возвращая булавку мисс Лунатик.

— У меня кровь не потечет, даже если воткнуть булавку в сонную артерию. Впрочем, подожди: попробую сосредоточиться.

Она протянула левую руку над коляской, и Сара увидела, как рука перестала дрожать. Исчезли узелки и шишки, уродовавшие старые пальцы. В правой руке, которая тоже помолодела, появилась булавка и вонзилась в палец левой.

— Скорее! Нечего на меня глазеть, не теряй время зря, — произнес голос мадам Бартольди, тот самый, который Сара слышала в кафе с официантками на роликах.

Девочка послушалась и плотно прижала свой палец к другому пальцу — нежному, белому, с аккуратным ноготком. Это длилось мгновение.

Их кровь перемешалась. Крошечная капелька упала на клетчатую салфетку, прикрывавшую торт.

— Запомни, Сара, — сказала мадам Бартольди, — если ты выдашь этот секрет, утратишь свободу. А теперь пойдем, детка. Когда стоишь, становится холодно.

Увы, голос, который произнес эти слова и чуть позже поведал Саре о многом другом, уже не был голосом музы, вдохновлявшей скульптора Бартольди. Изувеченная ревматизмом рука, толкавшая коляску, тоже не была той рукой, из которой мгновением раньше вытекла капелька крови.

Они продолжили путь. Сара не знала, что сказать, и на всякий случай молчала. Она напряженно размышляла, пытаясь понять необыкновенную связь Свободы и тайны. Неужели статуя после того, как они поклялись на крови, передала ей частичку Свободы? Прежде чем продолжить разговор, Сара должна была разобраться.

— Мадам Бартольди…

— Слушаю тебя, детка.

— А ты читала «Алису в Стране чудес»?

— Конечно, много раз. Она была написана за двадцать лет до того, как статую привезли на Манхэттен, в 1865 году. Лучше не вспоминать о датах, а то становится грустно… А почему ты спросила?

— Я вспомнила то место, когда Герцогиня говорит Алисе, что во всем есть мораль, нужно только уметь ее найти, а потом рассказывает абракадабру. Помнишь?

— Конечно, — ответила мисс Лунатик, убыстряя шаг, — это в девятой главе, там, где история про Деликатес: «Ни в коем случае не представляй себе, что ты можешь быть или представляться другим иным, чем как тебе представляется, ты являешься или можешь являться по их представлению, дабы в ином случае не стать или не представиться другим таким, каким ты ни в коем случае не желал бы ни являться, ни представляться».

— Да, точно. Какая у тебя замечательная память! Но я имела в виду не слова Герцогини, а ответ Алисы: «Наверно, я бы лучше поняла, — сказала Алиса чрезвычайно учтиво, — если бы это было написано на бумажке, а так я как-то не уследила за вами». То же самое происходит со мной, когда я тебя слушаю, мадам Бартольди. Я, как Алиса, не могу за вами уследить.

Мисс Лунатик засмеялась.

— Не стану же я записывать каждое слово. А то мы никогда не доберемся до главных ворот Центрального парка. К тому же чаще всего я начисто забываю, что сказала.

— А я наоборот, — ответила Сара, — помню все.

— Этого вполне достаточно. Мы же договорились, что ты умница, поэтому ты сама все поймешь, когда придет время. Итак, где мы остановились?

— Кажется, ты рассказывала, как тебе удается выходить из статуи.

— Ах, да… Одним словом, существует один весьма хитроумный способ. У меня есть секретный тоннель, который проходит под водой.

— Как метро? — восторженно воскликнула Сара.

— Правильно, похоже на метро, — согласилась мисс Лунатик, — только этот тоннель потайной. Туда помещается только мое тело, так что до стенки остается всего пятнадцать сантиметров с каждой стороны. И он совсем не длинный: от подножия статуи до Бэттери-парка. Ты ведь знаешь, где расположен Бэттери-парк?

— Бэттери-парк? Да, конечно, — ответила девочка. — Это в нижней части окорока, там, где сливаются Гудзон и Ист-Ривер. А как ты туда залезаешь? Головой вперед? Как передвигаешься внутри? Не царапаешься о стены? А где выходишь? Может, лучше все-таки записывать?

— Не спеши, давай по порядку. Разворачивай карту. Я покажу, где я залезаю в тоннель и где снова выхожу наружу. Впрочем, я не уверена, что на карте можно точно показать это место.

Они остановились под ближайшим фонарем, и Сара развернула карту прямо на коляске. Мисс Лунатик сложила ее посередине. Затем порылась у себя в карманах, что-то отыскивая. Внезапно лицо у нее помрачнело.

— Кажется, я забыла вставить новую батарейку в фонарик, он вчера перегорел.

— Фонарик у нас есть, — сказала Сара. Она очень обрадовалась, что может помочь мисс Лунатик. — Он у меня в сумочке вместе с деньгами.

— Замечательно, девочка! С тобой можно идти куда угодно.

При свете Сариного фонарика мисс Лунатик показала пальцем, как подземный тоннель проходит от подножия статуи Свободы до Бэттери-парка. Выход наружу был в том месте, где Бэттери-парк граничит с Сити-Холлом, деловым кварталом. Как раз на днях Сара прочитала «Остров сокровищ», и ей казалось, что подробные описания мисс Лунатик похожи на зашифрованное послание или чистосердечное признание, тем более что ей самой вскоре предстояло воспользоваться этими указаниями.

— Вот, смотри внимательно. Видишь маленький крестик? Это церковь Пресвятой Девы в Розах. Пересекаешь вот эту коричневую полоску и оказываешься в Бэттери-парке. Видишь вот эту железнодорожную станцию на острове? Здесь кончается пригородная ветка. Итак, в точности между станцией и церковью Пресвятой Девы в Розах находится красный канализационный люк, рядом с которым стоит небольшой столбик.

Сара изо всех сил старалась что-нибудь разглядеть в тусклом свете фонарика. Она подняла глаза и взглянула на мисс Лунатик.

— Да, но на карте он не обозначен.

— Разумеется, — согласилась мисс Лунатик, — на карте его нет. Не перебивай меня. В самом низу столбика имеется щель, куда опускается вот такая монетка. Держи. Пусть она будет у тебя. Видишь? Я тоже храню деньги в сумочке.

Сара недоверчиво взяла зеленоватую монетку, которую ей протянула мисс Лунатик, и посветила на нее фонариком. Сколько всего произошло с ней за один вечер! А может, все это сон?

— Зачем ты даешь мне эту монетку? — спросила она взволнованно.

— А ты как думаешь?

— Наверное, чтобы я могла увидеть тебя, когда захочу.

— Все-таки ты на редкость сообразительная девочка. Твоя бабушка права. Так вот, продолжим. Ты опускаешь монетку в щель, и канализационный люк медленно открывается; его можно открыть только с помощью такой монетки. Почти как в метро, только там вместо монеток используют уродливые жетоны…

— Давай дальше, — сказала Сара. — Открывается люк, появляется тоннель, и что потом? Там внутри специальное сиденье?

— Нет. Все гораздо удобнее. Произносишь свое любимое слово, вытягиваешь обе руки, как будто прыгаешь в бассейн, и все. В тот же миг начинает дуть теплый ветер, подхватывает тебя и несет по тоннелю. Ты словно летишь, не касаясь стен. Удивительное ощущение.

— А дальше?

— Небольшая остановка у подножия статуи, а затем надо еще раз произнести волшебное слово. В этот миг ты подлетаешь до самой вершины статуи и, если захочешь, можешь выйти на балюстраду, которая расположена у нее на голове. По ночам там очень красиво, потому что туристов нет, а на другом берегу реки мерцают все огни Манхэттена. Чтобы вернуться, надо проделать то же самое. Возле отверстия, уходящего вглубь статуи, тоже стоит красный столбик, и в нем щель. Можно использовать ту же самую монету. Потому что, когда крышка открывается, ты можешь ее вытащить: она выскакивает автоматически. Ты ничего не забудешь?

— Ой, не могу тебе обещать, — произнесла Сара обеспокоенно.

Некоторое время они шагали молча. Неподалеку уже виднелись огни Коламбус-Серкл напротив главного входа в Центральный парк.

Голова у Сары гудела, словно внутри жужжал целый рой пчел. Когда они выходили из роликового бара, мисс Лунатик сказала ей, что в этом месте они попрощаются. И теперь Сара не знала, какой вопрос из тех, что беспорядочно роились в ее голове, задать первым.

— Мадам Бартольди…

— Да, детка.

— А где ты оставляешь свою коляску?

— Великолепный вопрос! — воскликнула мисс Лунатик, улыбнувшись. — Наверное, ты и в самом деле могла бы писать замечательные детективы. Прямо напротив церкви Пресвятой Девы в Розах растет дерево. Позади него есть маленький деревянный домик, похожий на собачью конуру. Запомни: домик стоит прямо за деревом. У меня есть от него ключ. Этот домик, выкрашенный в серый цвет, поможет тебе найти крышку канализационного люка: от него нужно отсчитать ровно пятьдесят шагов на юго-запад. Я видела, у тебя есть компас. Ты больше ничего не хочешь спросить?

— Конечно, хочу! — воскликнула Сара. — У меня целая куча вопросов. Даже не знаю, с какого начать. Вот-вот голова лопнет. Так мало времени!

— Не волнуйся, голова у тебя не лопнет. И времени впереди полно. Пожалуй, это единственное, что у нас есть. Честное слово. Помолчи немного и подумай. А лучше вообще ни о чем не думай: так человек лучше всего отдыхает.

— Дай мне руку, — сказала девочка.

— Пожалуйста.

Мисс Лунатик обошла коляску и покатила ее правой рукой, а левую протянула Саре. Она напевала песенку:

Plaisir d’amour

ne dure qu'un moment;

chagrin d’amour

dure toute la vie…

Мелодия была удивительно приятной. Держа мисс Лунатик за руку и чувствуя в другой руке тяжесть монетки, Сара вдыхала ночную прохладу, любовалась огнями небоскребов, которые окаймляли темную горку зеленого салата, и слезы освежающим дождем лились у нее по щекам. Она знала: эту обжигающую смесь печали и радости ей не забыть никогда.

Они попрощались у ворот Центрального парка. Мисс Лунатик решила, что все равно опоздала на встречу, которая у нее была назначена с тем странным человеком. Но кроме него в Манхэттене было множество других срочных и непредвиденных дел.

А Саре между тем нужно было остаться одной, чтобы осмыслить удивительные события, которые произошли в тот вечер, и разобраться в этой смеси радости и одновременно страха. Победив страх, она завоюет Свободу.

Мисс Лунатик посоветовала Саре немного прогуляться одной по Центральному парку и только потом ехать к бабушке. Разве ей самой этого не хочется? В парке думается лучше всего.

— Не уходи, мадам Бартольди, — сказала Сара. — Что я буду без тебя делать? Останусь одна, как в пустом лабиринте.

— Постарайся отыскать в этом лабиринте свою дорогу, — ответила ей мисс Лунатик. — Ее находит только тот, кто по-настоящему любит жизнь. А ты очень любишь жизнь. И еще: я всегда рядом с тобой, даже если ты меня не видишь. Только не плачь. Любая ситуация может измениться в одно мгновение. Такова жизнь.

Сара встала на цыпочки и чмокнула мисс Лунатик в щеку. Но слезы все текли и текли.

— Не забудь, — говорила мисс Лунатик, — никогда нельзя оглядываться назад. В любой момент с тобой может произойти необыкновенное приключение. В ожидании нового человек боится потерять старое. Не стоит обращать внимания на этот страх.

— Не говори мне больше ничего, мадам Бартольди, потому что у меня сейчас разорвется сердце. Я не смогу все запомнить.

— Где-то у меня были прекрасные слова на прощанье. Они записаны на кусочке бумаги, потому что похожи на молитву. Сегодня ты уже действительно слышала слишком много всего, так что прочитай их вечером перед сном.

— Спасибо. Это будет утешение, которого хватит на много дней. Может быть, на всю жизнь… — сказала девочка, глотая слезы. — Если бы ты знала, как я тебя люблю!

— Я тоже. Я тебя полюбила сразу же, как только увидела, и буду любить всегда. Прощай, прогуляйся по парку. Да хранит тебя Бог, Сара Аллен.

Сара вытащила атласную сумочку и положила туда монетку, фонарик и сложенную бумажку, которую ей дала мисс Лунатик. Девочка снова обняла ее, а затем, резко вырвавшись из объятий, побежала к воротам из кованого железа, за которыми темнел Центральный парк.

Когда она уже собиралась войти в ворота, то услышала позади голос:

— Вернись, Сара! Ты забыла корзинку!

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Красная Шапочка в Центральном парке

Сара очутилась одна среди деревьев Центрального парка. Она задумчиво брела по аллее, погрузившись в свои мысли и позабыв о времени, и в конце концов устала. Увидев скамейку, она поставила корзинку с тортом на асфальт и села. Стемнело, вокруг не было ни души, но страха она не чувствовала. Тем не менее она была очень взволнована. У нее кружилась голова, как в раннем детстве, когда девочка впервые вставала с постели, выздоравливая после своих странных приступов лихорадки. Знакомство с мисс Лунатик оставило у нее ощущение нереальности. Что-то похожее она испытывала, когда у нее наконец падала температура и она вспоминала, что уже никогда не увидит мистера Аурелио. И все же это было не совсем так, ведь с мисс Лунатик она не просто познакомилась, но даже сумела увидеть под костюмом нищенки саму Свободу. Отныне их объединяла общая тайна. «Доверяя кому-то тайну, ты отдаешь свою свободу», — сказала мисс Лунатик. Какие удивительные слова! Что она имела в виду? Интересно, у нее на самом деле менялись лицо, руки и голос? Или это был сон? В конце концов, все, что происходило с Алисой, было понарошку. Но как различить границу между правдой и вымыслом?

Она открыла сумочку и погладила зеленую монетку. Нет, это не сон. А значит, дальше ее ждали новые приключения. «Никогда не оглядывайся назад», — сказала мисс Лунатик. Сара твердо решила ее слушаться: идти вперед, глядя только перед собой и не упуская ничего, что попадается ей навстречу.

Внезапно за ее спиной послышались шаги. Погруженная в воспоминания и раздумья, она решила, что это ветер шумит среди ветвей или по стволу взбегает белка — одна из тех, что в изобилии водятся в парке.

Вот почему, увидев перед собой черные мужские ботинки, она немного испугалась. Мужчина стоял прямо перед ней. Так или иначе, Вампир из Бронкса по-прежнему разгуливал на свободе, это подтвердила даже мисс Лунатик. А что, если, не обнаружив жертв в Морнингсайд-парке, он заскучал и переместился в другое место?

Но когда она подняла глаза, чтобы разглядеть мужчину, ее страх улетучился. Это был хорошо одетый человек в серой шляпе и перчатках из шевро, совершенно не похожий на убийцу. С другой стороны, в фильмах именно так выглядят главные отрицательные герои. Кроме того, человек ничего не говорил и даже не двигался. Лишь крылья его длинного острого носа слегка подрагивали, словно он что-то учуял, и это придавало ему некоторое сходство с настороженным зверем. И все же взгляд внушал доверие: это были глаза одинокого грустного человека. Внезапно он улыбнулся. Сара улыбнулась в ответ.

— Что делает здесь одна такая красивая девочка? — спросил он у нее любезно. — Ты кого-нибудь ждешь?

— Нет, никого не жду. Просто думаю.

— Какое совпадение! — сказал он. — Вчера приблизительно в этот же час я встретил здесь человека, который мне ответил точно так же. Тебе это не кажется странным?

— Нет, не кажется. Люди вообще много думают. А когда остаются одни, думают еще больше.

— Ты живешь где-то рядом? — спросил человек, снимая перчатки.

— К сожалению, нет. Моя бабушка говорит, что это лучшее место на Манхэттене. Она живет на севере, в Морнингсайде. А я несу ей клубничный торт, который испекла моя мама.

Образ бабушки, которая наверняка уже приготовила к приходу Сары ужин и теперь поджидает ее, почитывая детектив, показался ей таким родным и уютным, что она поспешно встала со скамейки. Сколько всего нужно ей рассказать! Они будут разговаривать, не глядя на часы, пока не упадут замертво от усталости. Как это будет здорово! О превращении мисс Лунатик в мадам Бартольди она, конечно, не скажет ни слова, потому что это секрет. Но и без этого произошло столько всего чудесного, что история будет бесконечно долгой.

Сара уже собралась было взять торт, как вдруг заметила, что рука незнакомца с тяжелым золотым кольцом на указательном пальце тоже потянулась к корзинке. Девочка удивленно подняла глаза. Незнакомец поднес корзинку к своей носатой физиономии, окруженной рыжеватыми волосами, которые выбивались из-под шляпы, нюхал торт, и глаза его сверкали от жадности и ликования.

— Клубничный торт? Я так и знал: пахнет клубничным тортом. Он ведь у тебя в корзинке, не правда ли, дорогая девочка?

В его голосе слышалось столько мольбы и нетерпения, что Саре стало его жалко. Скорее всего, этот человек, несмотря на свой изысканный вид, очень хотел есть. Чего только не увидишь на Манхэттене!

— Да, он у меня в корзинке. Хотите попробовать? Его испекла моя мама, у нее очень хорошо получается.

— Да, конечно, я должен немедленно отведать кусочек! Больше всего на свете я хочу попробовать твой торт! Но что скажет бабушка?

— Вряд ли она очень расстроится, если кто-то попробует торт до нее, — ответила Сара, снова присаживаясь на скамейку и снимая с корзинки клетчатую салфетку. — Я скажу ей, что встретила… Что встретила волка, — добавила она и засмеялась. — И волк был очень голоден.

Она развернула торт, сняла фольгу, и в воздухе разлился чудесный клубничный аромат.

— И это чистейшая правда, — сказал человек. — Потому что меня на самом деле зовут Эдгар Вулф. Что же касается голода… Нет, это гораздо больше, чем голод! Это безумие, милая девочка! Сейчас я его отведаю! О, я не в силах терпеть ни минуты!

Он сорвал с головы шляпу, упал на колени и восторженно смотрел на торт, с наслаждением вдыхая его аромат. Его поведение начинало казаться Саре несколько подозрительным. Но она вспомнила советы мисс Лунатик и решила, что не будет бояться.

— У вас есть ножик, мистер Вулф? — спросила она как ни в чем не бывало. — Только, пожалуйста, не облизывайте торт. Почему бы вам не сесть спокойно рядом со мной?

Мистер Вулф молча послушался и дрожащими руками достал перочинный ножик с перламутровой рукояткой, который носил в кармане вместе со связкой ключей на тяжелой цепочке. Он с трепетом отрезал кусочек торта. Воспитание пересилило жадность, он взял в себя в руки и вежливо предложил Саре.

— Возьми, тебе ведь наверняка тоже хочется. Надо же, пикник в Центральном парке! Я могу приказать своему шоферу, чтобы он принес нам несколько бутылочек кока-колы.

— Благодарю вас, мистер Вулф, — ответила Сара, — но клубничный торт мне уже немного надоел. И бабушке моей тоже. Мама печет его слишком часто.

— И у нее всегда так хорошо получается? — спросил мистер Вулф. Забыв о приличиях, он поспешно проглотил первый кусок торта и теперь облизывался, прикрыв глаза от наслаждения.

— Всегда, — ответила Сара. — Это точный рецепт.

И в этот миг произошло нечто неожиданное. Дожевывая кусок и облизываясь, мистер Вулф снова упал на колени — на сей раз перед Сарой. Он прижался головой к ее коленям и, рыдая, восклицал:

— Рецепт! Настоящий! Единственный! Мне срочно нужен этот рецепт. О, умоляю тебя! Проси взамен что хочешь! Все, что твоя душа пожелает. Ты должна мне помочь! Ты ведь поможешь мне, правда?

Сара не привыкла, чтобы ее кто-то о чем-то просил, да еще так настойчиво. Впервые в жизни она сознавала себя хозяйкой положения. Но это чувство тут же заглушило другое, гораздо более сильное: сострадание, желание утешить человека, с которым что-то явно было не так. Неожиданно она погладила его по волосам, словно ребенка. Волосы были очень чистые, шелковистые на ощупь. В сумерках они медно блестели. Мистер Вулф успокоился, его прерывистое дыхание выровнялось. Через мгновение он поднял на Сару мокрое от слез лицо.

— Мистер Вулф, почему вы плачете? Все будет хорошо, вот увидите.

— Какая ты добрая! Вот почему я плачу — ты очень добрая. Ты ведь мне на самом деле поможешь?

Сара насторожилась. В ее голове мелькнуло воспоминание о Вампире из Бронкса. Прежде чем довериться такому человеку, нужно все как следует выяснить.

— Я не могу вам ничего обещать, мистер Вулф, — сказала Сара. — Сначала я должна понять, о чем вы меня просите и могу ли я вам помочь. Ну и, конечно, что я получу взамен.

— Все что угодно! — воскликнул он не задумываясь. — Проси о чем хочешь. Каким бы невероятным тебе это ни казалось! Все что угодно!

— Все что угодно? Вы что, волшебник? — спросила Сара, широко открыв глаза.

Мистер Вулф улыбнулся. Когда он улыбался, он выглядел моложе и привлекательнее.

— Нет, малышка, я не волшебник. Ах, до чего наивное дитя! Я всего лишь обычный бизнесмен, просто я невероятно богат. Посмотри, видишь вон то здание, украшенное разноцветными фруктами, которые то вспыхивают, то гаснут?

Сара встала на каменную скамейку и посмотрела в том направлении, куда указывал украшенный золотым кольцом палец мистера Вулфа. Среди нарядных зданий, стоявших рядом с парком, это было самым заметным. Как раз в тот миг, когда Сара на него взглянула, реклама вспыхнула в последний раз и из сердцевины фруктов в небеса взлетел ослепительный фонтан золотых косточек.

— Ух ты, как красиво! — воскликнула Сара.

Мистер Вулф осторожно обнял ее за талию и помог слезть со скамейки.

— Как тебя зовут? — спросил он спокойно и дружелюбно.

— Сара Аллен, приятно познакомиться.

— Так вот, Сара: это здание принадлежит мне, — сказал мистер Вулф.

— Правда? Вон тот дом со сверкающими фруктами — ваш? И внутри тоже все ваше?

— Да, внутри тоже все мое.

— А почему вы улыбаетесь?

Мистер Вулф действительно улыбался, глядя на Сару. Он был доволен и польщен.

— От удовольствия, — признался он. — Я рад, что тебе понравилось.

Глаза у Сары загорелись от восхищения.

— Разве это может не понравиться? И бабушка моя тоже будет в восторге. Я все время о ней помню. Между прочим, я уже знаю, что у вас попрошу: можно бабушке посмотреть ваше здание? И внутри, и крышу тоже. А может, ей даже нальют рюмочку ликера… Ой, я не слишком много попросила? Зато бабушка будет по-настоящему счастлива. Вы разрешите?

— Ну конечно, я отправлю за ней шофера. Но твоя просьба ничтожна по сравнению с тем, что я попрошу у тебя взамен. Это просто смешно. Проси еще что-нибудь. Что-то для себя, чего хотелось бы тебе самой. Ведь у тебя есть какая-нибудь мечта, не так ли?

Сара задумалась. Мистер Вулф смотрел на нее с любопытством и восхищением.

— Только не торопите меня, ладно? — сказала Сара. — Когда меня торопят, я не могу сосредоточиться. И не смейтесь надо мной. Мне нужно время, чтобы подумать.

— Я смеюсь, потому что ты очаровательна. И тебя никто не торопит. Думай сколько хочешь.

И вдруг ощущение постоянной спешки, которое все время изводило Эдгара Вулфа, тоже исчезло, и наступил блаженный покой.

Пока Сара, заложив руки за спину и прикрыв глаза, расхаживала неподалеку от скамейки, мистер Вулф отрезал еще один кусочек торта и попробовал его уже более спокойно. Теперь он твердо знал, что не ошибся: это был тот самый рецепт. Но вот что удивительно: мистер Вулф затруднялся сказать, что приятнее — поедать вожделенный торт или просто сидеть в парке рядом с Сарой. Он вспомнил, что именно там, на этой самой аллее, накануне вечером он повстречал странную нищенку с седыми волосами, которая рассказывала ему, что на свете бывают чудеса. Внезапно он отчетливо вспомнил ее слова и ощутил, как по спине у него пробежал холодок.

— Люди, которые боятся чуда, то и дело оказываются в тупике, мистер Вулф, — сказала она. — Если человек стремится все объяснить рационально, он ничего не достигнет. Наш мир — это колодец, полный тайн. Если сомневаетесь, спросите у мудрецов.

Эдгар Вулф закрыл глаза. Удивительно, как отчетливо он помнил каждое слово. Давным-давно, еще в юности, он часто наслаждался этим простым делом — думать с закрытыми глазами. А открыв их, увидел белые гольфы и красные туфельки Сары Аллен с круглой пуговкой на застежке. Сара стояла перед ним. Он улыбнулся и посмотрел на нее с нежностью. Грег Монро был прав: он так увлекся бизнесом, что лишил себя многих удовольствий. Наверное, внуки — это замечательно.

— Вы себя неважно чувствуете? — обеспокоенно спросила девочка.

— Нет, я просто думал, как и ты несколько минут назад.

— Наверное, вы думали о чем-то хорошем.

— Да, очень хорошем. Ты уже знаешь, чего бы тебе хотелось?

В памяти Сары промелькнуло все, что ей довелось увидеть в этот вечер. Поразмыслив, она пришла к выводу, что самым потрясающим была длинная женская нога в хрустальной туфельке, показавшаяся из приоткрытой дверцы лимузина.

— Да, — воскликнула она торжественно. — Я знаю, чего мне хочется. Я хочу, чтобы вы отвезли меня домой к бабушке в лимузине! Одну. С шофером.

— Договорились!

Неожиданно Сара обняла мистера Вулфа, который все еще сидел на скамейке, и поцеловала его в лоб. Тот слегка покраснел.

— Держи себя в руках, не стоит радоваться раньше времени. Ты ведь не знаешь, что я собираюсь попросить взамен.

У Сары упало сердце. Что могла подарить она такому богатому человеку, у которого и так всего навалом? Скорее всего, ни в каком лимузине ее никуда не повезут. Но, услышав вопрос мистера Вулфа, она вспыхнула от радости:

— Ты могла бы достать мне рецепт этого восхитительного торта?

— Конечно! И это все? Сама я готовить его не умею, но знаю место, где хранится рецепт. Он у бабушки в Морнингсайде.

— А она согласится его дать?

— Конечно, согласится! Она очень добрая. Тем более ты пообещаешь ей показать свой дом. Ой, прости, что я с тобой на «ты», ты ведь такой богатый.

— Ничего страшного, мне даже нравится. Итак, мы заключили договор.

Сара чуть не призналась, что за сегодняшний вечер это уже второй договор, но вовремя сдержалась. Ведь это было тайной. Неожиданно ей пришло в голову, что рецепт тоже секрет, ведь он даже запечатай сургучом. Но какой смысл хранить такие глупые секреты?

— О чем ты думаешь? — спросил мистер Вулф.

— Ни о чем. Все нормально. Надеюсь, тебе удастся уговорить мою бабушку. Ты любишь танцевать?

Мистер Вулф растерялся.

— Сто лет не танцевал, хотя танго, помнится, у меня когда-то неплохо получалось.

— Дело вот в чем, — продолжала Сара. — Бабушка обожает танцевать. Когда-то она была знаменитой артисткой. Ее звали Глория Стар.

— Глория Стар! — воскликнул мистер Вулф, зачарованно глядя в пустоту. — Если человек стремится все объяснить, они ничего не достигнет. Какая великая истина!

— Что-то я тебя не понимаю. Ты ее знаешь? — Сара посмотрела на него с любопытством.

— Когда-то очень давно, когда я был еще совсем молод, я слышал, как она поет. Я тогда жил на Четырнадцатой улице. Нет, в это невозможно поверить! Твоя бабушка была восхитительной женщиной.

— Она и сейчас восхитительная, — сказала Сара. — И она обязательно даст тебе рецепт клубничного торта.

— Договорились. Я просто сгораю от нетерпения. Идем, Сара. Мы должны отправиться к твоей бабушке немедленно, каждый в своем лимузине. Ты же говорила, что тебе хочется ехать одной, верно?

Он поспешно встал со скамейки, на которой сидел, надел шляпу и взял Сару за руку.

— Как это? У тебя что, два лимузина? — спросила Сара, когда они шли к выходу.

— Нет, три.

— Три? Значит… Значит, ты настоящий миллионер! И в каждом лимузине свой шофер?

— Да, в каждом свой шофер. Идем быстрей, детка. И дай-ка мне корзинку, я сам ее понесу. Представляю, что скажет Грег Монро, когда я расскажу ему, что познакомился с самой Глорией Стар… Он просто не поверит. Да еще получил от нее рецепт клубничного торта, — добавил он, улыбнувшись. — Он скажет, что этого не может быть, что это сон.

— А кто такой Грег Монро?

Они направились к выходу из парка. Их силуэты и голоса постепенно растворялись в сумерках. Время от времени мистер Вулф нагибался к девочке и слушал, что она говорит. В тени деревьев было уже совсем темно, смех время от времени заглушало цоканье неугомонных белок. Стало заметно теплее.

Король сладостей и Сара Аллеи постепенно удалялись. Вдалеке виднелись только их спины. Они держались за руки и представлял и собой весьма любопытную парочку. Как будто специально для того, чтобы позлить злополучного режиссера Клинтона.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Мечты Питера. Подводный тоннель мадам Бартольди

В личном гараже Короля сладостей они ненадолго попрощались.

Эдгар Вулф посадил Сару в самый роскошный из трех своих лимузинов. Этот лимузин вел Питер, его любимый шофер. Мистер Вулф отозвал Питера в сторону и дал ему кое-какие важные указания. Сперва он должен как следует покатать девочку по Манхэттену: они едут в одно и то же место, но ему хотелось бы приехать первым. Кроме того, Питер должен беречь девочку как зеницу ока, потакать всем ее прихотям, исполнять капризы, но не подвергать ни малейшей опасности. Питер задумался.

— Сложно сочетать две эти крайности, сэр. Простите, что высказываю свое мнение. Дело в том, что детям больше всего по душе именно то, что опасно.

Мистер Вулф, наблюдавший за Сарой, которая во время их разговора с Питером бегала по гаражу, очень удивился:

— Да что ты говоришь? А я и не знал!

— При всем моем уважении, сэр, вынужден вам это сообщить. А девчонка эта — настоящая озорница. Только посмотрите на нее. Если я не ошибаюсь, она пытается разобрать огнетушитель.

— Как правильно я выбрал спутника для моей юной знакомой, — улыбнулся мистер Вулф. — Так значит, ты неплохо разбираешься в детях?

— Ничего удивительного, сэр, — ответил шофер. — У меня их четверо.

— Не может быть! Четверо детей! — воскликнул мистер Вулф.

Ему стало совестно. Он был очень доволен тем, как работает его верный Питер, но за семь лет впервые услышал что-то о его личной жизни. Это и было тем самым невниманием к людям, за которое его частенько ругал Грег Монро. И Эдгар Вулф понял, что старик прав. Но сейчас ему не хотелось об этом думать.

Когда мистер Вулф убедился, что Сара удобно устроилась на заднем сиденье лимузина номер один, он сам уселся в лимузин помер два.

— Сэр, кажется, юная мисс, которую везет Питер, хочет вам что-то сказать, — сообщил ему шофер Роберт, приоткрыв дверцу.

Сара опустила стекло и выглянула наружу. Ее лицо раскраснелось от восторга и нетерпения. Она сделала мистеру Вулфу знак. Тот сразу же направился к ней.

— Я забыла сказать тебе кое-что очень важное, — сказала девочка. — Наклонись, чтобы лучше меня слышать. Вдруг ты окажешься у бабушки раньше меня, а она не помнит, где хранится рецепт? Она такая рассеянная. Тогда скажи ей, что однажды я случайно видела его в верхнем ящике секретера.

— Договорились. А что, если она мне не откроет? Испугается, что за дверью кто-то незнакомый.

— Да что вы! Это же не мама… Бабушка ничего не боится. Она даже ходит в Морнингсайд-парк! Скажи ей, что я вот-вот приеду. Ты адрес правильно записал?

— Конечно, детка, не беспокойся, — сказал мистер Вулф, которому явно не терпелось отправиться в путь. — И адрес, и телефон. Ты удобно устроилась?

— Очень удобно! Прямо не верится: такие мягкие кресла… И столько кнопок кругом! А можно открыть бар?

— Да, детка, делай что хочешь, а если у тебя появится какой-нибудь вопрос, звони Питеру вот по этому телефону.

— Отлично! Пока, Сладкий Волк!

— До свидания, Сара, — ответил мистер Вулф, поцеловал Сару и улыбнулся. — Катайся на здоровье по всему Манхэттену!

— Счастливого пути!

Эдгар Вулф сел в свой лимузин, удобно устроился на сиденье и принялся размышлять о том, что рассказала ему мисс Лунатик о чудесах. Когда ему было шестнадцать лег, он безумно влюбился в рыжеволосую девушку, прекрасную и недоступную. Она была его старше лет на восемь. Нежная, чувственная и дерзкая. Он был очень робок и ни разу не сказал ей ни слова, однако целых три года подряд не мог сосредоточиться на учебе и все свои сбережения тратил на билеты — она была певицей и выступала в самых неожиданных местах. А потом исчезла.

У него до сих пор хранилась сухая гвоздика, которую она как-то раз сняла с груди, поцеловала и бросила ему. Она бросила свою гвоздику ему, невзрачному подростку, сыну скромного кондитера с Четырнадцатой улицы. Может быть, она его узнала и догадалась о том, как сильно он ее любит. Она только что спела «Мой дорогой» — песню, ставшую известной благодаря Рите Хейворд, исполнявшей ее в фильме «Джильда». Пока Глория Стар пела эту песню, она дважды улыбнулась ему. А потом отколола от платья гвоздику, поцеловала и бросила прямо ему в руки. Он поймал гвоздику на лету, сложив ладони лодочкой, и тоже поцеловал. А потом они посмотрели друг на друга. Ее зеленые, смеющиеся и в то же время серьезные глаза смотрели на него пристально. Ее платье тоже было зеленым. Мартовская ночь, маленький мюзик-холл на Сорок седьмой улице, который назывался «Смог». Его давным-давно не существует. Прошло столько времени, а Эдгар Вулф помнил ту ночь, когда его глаза встретились с глазами Глории Стар.

— Куда едем, сэр? — в трубке специального внутреннего телефона звучал голос Роберта. — Я потому спрашиваю, что сейчас праздники и в это время лучше объезжать оживленные улицы.

Эдгар Вулф посмотрел в окно и сообразил, что они уже выехали на Пятую авеню. Ему казалось, что он видит сон.

— В Морнингсайд, кратчайшим путем! — приказал он шоферу.

Потом открыл бар, зажег свет и налил себе виски со льдом.

Питер вел свой лимузин по Пятой авеню. Выражение его лица было сосредоточенным и отсутствующим. Он следил за чем, чтобы какой-нибудь мотоцикл не поцарапал безукоризненную обшивку лимузина, одновременно стараясь протиснуться между другими машинами. Время от времени он смотрел краем глаза, нельзя ли сократить маршрут, проехав по одной из боковых улиц мимо знака, запрещающего поворот.

Привычка сопровождать мистера Вулфа в его поисках заветного рецепта по разным уголкам Манхэттена обогатила его водительский опыт сноровкой и хитростью, достойными скорее беглого преступника, нежели невозмутимого элегантного водителя. Он словно полностью слился с легким, послушным серебристым рулем: руль стал продолжением его кожи, его желаний. К сожалению, владелец лимузина никогда особенно не ценил достоинств своего шофера. Казалось, он не понимает, каких усилий требует такое мастерское вождение. Как сложно иной раз остановить машину именно там, где он приказывает, чаще всего неожиданно, а потом ждать хозяина под дверью, за которой тот исчез, не зная, скоро ли он вернется. А ведь лимузин — это, черт возьми, не велосипед! С другой стороны, хозяин никогда не требовал отчета о деньгах, оставленных на чаевые для портье и метрдотелей или на взятки охранникам. И все же иногда гораздо уместнее дружески подмигнуть, похлопать по спине или сказать: «Прямо не знаю, Питер, как вам это удалось», или «Вы настоящий профессионал, Питер», или «Давайте, Питер, зайдем в бар, выпьем кофе», или «Честно говоря, я боялся, что дальше мы отправимся в карете скорой помощи». Или вместе над чем-нибудь посмеяться. Люди очень ценят такие вещи.

Путешествовать с мистером Вулфом по Манхэттену, рассказывал Питер своей жене Роуз, это все равно что возить на заднем сиденье чемодан. Роуз хохотала, потому что была до безумия влюблена в своего мужа. Но потом ей стало стыдно, и она ответила, что грех смеяться над таким добрым хозяином.

У Питера была заветная мечта: сыграть роль в фильме с преследованиями и погоней, где автомобиль главного героя отважно преодолевает множество препятствий, пролетает по воздуху прямо над замершими с открытым ртом полицейскими, пересекает реки, падает, ни разу не перевернувшись, с крутых склонов и неизменно оставляет позади себя разрушения, катастрофы и пылающие грузовики. Да, его манил риск.

Иногда он делился с Роуз своими фантазиями, которые она старалась не слишком поощрять, хотя они ее забавляли. В конце концов, мечта есть мечта. «Дорогой, ты мог бы писать сценарии для фильмов, — говорила она ему в шутку. — Что-нибудь про войну». «На все согласен, только бы не сидеть в проклятом подвале с двумя другими водителями, зевающими от скуки в ожидании распоряжений хозяина. Меня уже тошнит от неонового света». Но Роуз была женщиной практичной и здравомыслящей и понимала, что если начнет сочувствовать мужу, когда тот принимается жалеть себя, это может плохо кончиться. Ведь Манхэттен по сути своей — не что иное как гигантская свалка, в которой обитают тысячи падших ангелов, изгнанных прочь из мира иллюзии и мечты. Дел у Роуз было невпроворот, только что родился четвертый малыш, и получать в конце каждого месяца сказочную зарплату, которую платил Питеру мистер Вулф, было настоящим подарком судьбы. Роуз отлично это понимала.

Но когда под вечер она включала какой-нибудь фильм, самыми захватывающими казались ей именно те, в которых были приключения упавших в грязь мечтателей со сломанными крыльями. Таков парадокс.

В канун Рождества машины и автобусы движутся по Манхэттену с черепашьей скоростью. По-другому просто не получается. Центральные улицы, самые притягательные, превращаются в человеческий муравейник, который кипит и бурлит в дверях магазинов, вокруг лотков бродячих торговцев, на автобусных остановках и пешеходных переходах. Когда конторы и офисы закрывают свои двери, вся эта масса пешеходов перемешивается со встречными потоками, которые беспрерывно выплевывает метро. Пешеходы, словно пловцы, бросаются против течения, чтобы проникнуть в двери универмагов, где они проводят весь вечер, делая покупки и путешествуя по эскалаторам из отдела в отдел.

Неспешно продвигаясь вперед, лимузин миновал Собор Святого Патрика, потом Центр Рокфеллера с катком, Национальную библиотеку… Возле Эмпайр-стейт-билдинг Питер собирался повернуть на Авеню Америки, чтобы Сара могла полюбоваться нарядными витринами, и направиться в сторону Гринвич-Виллиджа.

Питеру было все равно, куда ехать. Он оглянулся назад и увидел, что девочка в красном спит на заднем сиденье. Интересно, кто она такая, эта девочка? Внучка хозяина? Насколько он знал, мистер Вулф был закоренелым холостяком. Однако в молодости у него могли иметься связи, и теперь откуда-то взялась внучка. А может быть, это его дочь, кто знает. Хозяин был совсем не так уж стар: Роуз не раз отмечала, что он в отличной форме. «Береги девочку как зеницу ока», — сказал ему мистер Вулф перед выездом. Питер должен был исполнять все ее капризы, покатать по красивым местам, а потом доставить в Морнингсайд по адресу, который хозяин записал на бумажке. Все это выглядело очень загадочно, что-то тут явно было не так. Но ведь не зря Роуз то и дело говорила ему: «Не лезь не в свое дело, Питер. Ты всего лишь подчиненный…» И Питер неукоснительно слушался хозяина. Но чего хотелось девочке, он не знал. Какие капризы могут быть у ребенка, который вот уже минут десять как спит? Сначала она то и дело звонила Питеру по внутреннему телефону и задавала вопросы: а для чего нужна вот эта кнопка, а вон та, а можно ли выпить кока-колы, а как называется эта улица, а вон то здание, похожее на сказочный домик, включите свет, опустите шторы, а теперь снова откройте. По правде говоря, девочка была очень милой и забавной. Такой в ее возрасте была Эдит, старшая дочка Питера. Такое же лукавое личико. Наверное, она очень устала. Пусть себе спит, Питеру так намного удобнее. С другой стороны, прогулка становилась совершенно бессмысленной.

Питер принялся думать о своей Эдит. Сколько раз он обещал взять ее с собой, показать ей магазины на Пятой авеню и забраться на последний этаж Эмпайра. Его семья жила в Бруклине, и Эдит обожала Манхэттен. Она то и дело ныла: «Папочка, дорогой, отвези меня на Манхэттен, там столько всего интересного». Но у него так и не нашлось времени, чтобы исполнить ее заветную мечту, равно как и свои собственные мечты. Черт бы подрал эту жизнь!

Внезапно он ощутил себя крошечной каплей в бушующем море Манхэттена. Ему показалось, что он в самом деле рухнул на землю из царства мечты, сломал крылья и теперь скитается по улицам — в казенной форме, за рулем роскошной чужой машины, где спит девочка в красном. Чужая девочка, вовсе не его Эдит, и тем не менее он обязан о ней заботиться. Все было шиворот-навыворот, все казалось каким-то абсурдом, совершенно нелепым и чужим.

За окнами лимузина проплывали фасады домов, украшенные огромными венками, бантами, гирляндами, трубящими ангелами и Санта-Клаусами; по радио доносилась пронзительная какофония музыкальных концертов, которые смешались воедино и, казалось, слышались со всех сторон — с земли и с неба. Мелькали витрины — одна роскошнее и наряднее другой. Перед некоторыми магазинами стояла такая толпа, что очередь растягивалась вдоль всего здания. В витринах этих магазинов были выставлены движущиеся фигуры, которые, словно актеры, разыгрывали по сценарию маленькие живые сценки. И все это на фоне искусно выполненных декораций — заснеженных пейзажей, старинных ресторанов, богатых гостиных. А куклы, разыгрывающие спектакль, настолько правдоподобно спускались по лестницам, распечатывали посылки или скатывались с горы на санках, что, казалось, вот-вот заговорят.

Сара проснулась и протерла глаза. Ей приснилось, что она стала совсем крошечная и мисс Лунатик посадила ее в свою коляску. Пока лимузин, мягко покачиваясь, мчался по Вашингтон-сквер, а затем свернул на южную часть улицы Лафайет, она постепенно просыпалась, но некоторое время сны все еще переплетались с явью. Затем она внимательно осмотрелась, выпрямилась и все вспомнила. Она в лимузине мистера Вулфа. Сквозь опущенные шторы проникает свет уличных огней. Сара сама опустила шторы, чтобы ничто не мешало как следует обдумать события вечера. Пришлось выбирать, что для нее важнее — внешние впечатления или внутренние. Но теперь она страшно разозлилась, что заснула и так ничего и не увидела. Она открыла шторы и стала смотреть в окно, стараясь разглядеть названия улиц и понять, где она находится. Теперь лимузин двигался быстрее и свободнее. Вокруг виднелся какой-то очень красивый квартал, и Саре показалось, что она за городом. Вдоль дороги стояли невысокие дома, и люди шли более неторопливо. Саре не попалось ни одного указателя с названием улицы. Она зажгла свет, достала карту и разложила ее на столике из красного дерева, который открывался, если потянуть за железное кольцо. До того как она уснула, шофер все ей объяснил. Как зовут шофера? Она смотрела на его широкие плечи, обтянутые серой курткой с золотыми погонами, на светлые волосы, выбивавшиеся из-под серебристой фуражки. Питер! Точно, его зовут Питер. Она никак не могла вспомнить, симпатичный он или нет. Они разговаривали мало и о чем-то незначительном. Кажется, он отвечал на ее вопросы немного раздраженно. Она сняла телефонную трубку.

— Питер…

— Слушаю вас, мэм. Вы хорошо отдохнули?

— Слишком хорошо. Надо было меня разбудить. Сколько я спала?

— Около получаса, мэм.

— Но от Центрального Парка до Морнингсайда меньше получаса езды, тем более на такой машине!

Питер решил, что лучше ничего не отвечать. Он привык к сдержанности, кроме того, насколько он понял, хозяин не хотел, чтобы девочка прибыла в Морнингсайд раньше, чем он. С другой стороны, они ехали в одно и то же место! Кажется, он начинал что-то понимать. Вот бы узнать, кто живет в этом доме! Но затем он опять услышал голос Роуз, которая велела ему не лезть чужие дела. Легко сказать! Непонятно, что это за девчонка. Она уже проснулась, и, рассматривая ее в зеркало, он видел по глазам, что она вот-вот снова начнет досаждать ему расспросами. Он улыбнулся, вспомнив Эдит.

— Ты слышишь, Питер? Скажи мне, по крайней мере, в каком мы сейчас районе. По-моему, ты ошибся, и мы едем куда-то на юг.

— Вы торопитесь, мэм?

Внезапно в воображении Сары промелькнуло все увиденное в тот вечер, и теперь она не могла с уверенность сказать, сколько времени прошло — часы или годы. Какой смысл куда-то спешить, если потерял всякое представление о времени? Мисс Лунатик говорила, что никуда не торопится, когда встречает человека, с которым можно поговорить по душам. Но кто знает, что собирается делать этот Питер — поговорить с ней или завезти ее неизвестно куда? Кроме того, бабушка уже наверняка ее ждет. Наконец они остановились на светофоре, и ей удалось прочесть вывеску на одном из домов. Она принялась изучать карту.

— Да мы уже за Китайским кварталом!

— Вы неплохо ориентируетесь, мэм!

— Конечно, ведь у меня есть карта! Не зови меня «мэм»! Меня зовут Сара. Теперь я точно знаю, что мы едем на юг. Куда ты меня завез?

Голос Питера смягчился. Он с трудом сдерживал улыбку.

— Хорошо, детка, я не буду больше звать тебя «мэм». Мне не хотелось тебя будить, а теперь мы просто катаемся по городу. Надеюсь, центральные улицы уже немного разгрузились.

Неожиданно в глазах Сары, которые смотрели то на карту, то в окошко, вспыхнул торжествующий огонек:

— Эй! Зачем ты поворачиваешь? Разве это не деловой квартал?

— Точно, он самый. Правда, в это время он совершенно пустой. Лучше всего здесь кататься утром, когда деньги рекой текут. Похоже, ты знаешь Манхэттен как свои пять пальцев. Давно здесь живешь?

— К сожалению, я живу не здесь, а в Бруклине. А почему ты смеешься?

— Потому что ты напоминаешь мне мою дочку, она тоже живет в Бруклине и тоже очень жалеет об этом. Наверное, ей столько же лет, сколько тебе. Но если бы она оказалась на твоем месте в лимузине, Сара, она бы точно не уснула, поверь мне.

— Ой, не напоминай мне, я и так ужасно на себя злюсь! А как зовут твою дочку? Если она живет в Бруклине, я ее, может быть, знаю… Что ты делаешь? Не поворачивай, Питер, я же тебе говорила! Мы неподалеку от Бэттери-парка, правильно?

— Да, он где-то тут.

— Пожалуйста, немедленно отвези меня туда! Как зовут твою дочку?

— Эдит.

— Ради Эдит, немедленно отвези меня в Бэттери-парк!

Когда они подъехали к Бэттери-парку, Сара попросила Питера, чтобы он остановил лимузин — ей хотелось выйти и посмотреть на статую Свободы, которую она видела только на фотографии.

— Это на одну минуточку! Только посмотрю — и все. Вот здесь. Пожалуйста, Питер!

Ее интонация снова напомнила шоферу Эдит, когда она что-нибудь у него выпрашивала, и он послушался.

Он открыл дверцу, чтобы помочь девочке выйти. Какого же было его удивление, когда красные туфли поспешно спрыгнули на асфальт, сделали несколько шагов, и в следующий миг девочка куда-то понеслась быстрее молнии. Когда Питер опомнился, она уже исчезла в темноте среди призрачных древесных стволов.

Он так растерялся, что стоял неподвижно, не зная, что делать. Чтобы отправиться искать Сару, нужно было поставить лимузин в более удачное место — на тот случай, если неожиданная погоня затянется. С другой стороны, было безумием терять время впустую. По ночам в этих местах опасно. Он уже забыл наставления мистера Вулфа и думал только о том, чтобы защитить от смертельной опасности десятилетнюю девочку, озорную, неразумную и отважную — такую же точно, как его собственная дочь. Он принялся звать Сару, голос его звучал жестко и нетерпеливо. В нем больше не было теплых дружеских интонаций.

— Сара! Немедленно вернись! Не пугай меня, несносная девчонка! Куда ты спряталась? Вернись! Ты меня слышишь? Эй, прекрати валять дурака! Вот увидишь, какую трепку я тебе задам!

Не получив ответа, он сквозь зубы принялся проклинать мистера Вулфа и собственную судьбу.

— Боже мой, сколько всего приходится терпеть! А теперь еще и эта беда! «Береги ее как зеницу ока, исполняй все ее капризы». Я ведь предупреждал, что это добром не кончится. А теперь хозяин все свалит на меня.

Он осмотрелся, вне себя от ярости. Место было пустынным — ни телефонной кабинки, ни пешеходов. Питер постарался взять себя в руки и решил, что правильнее всего немедленно начать поиски. Он выбрал более-менее подходящее место, чтобы припарковать автомобиль, поставил его и закрыл. Затем быстро зашагал в пустынный парк. Он шел все дальше и дальше, не переставая звать Сару, и постепенно его охватывала все большая растерянность, а шаги становились все более неуверенными. Проклятая девчонка! Она нарочно спряталась, чтобы позлить его. Когда он ее найдет, обязательно даст подзатыльник, даже если она приходится хозяину ближайшей родственницей.

Между тем Сара, притаившись в кустах, с помощью карманного фонарика отыскала на карте место, где находилась. Это было совсем неподалеку от собачьей будки, в которой мисс Лунатик хранила свою коляску. Когда девочка увидела эту будку, сердце у нее забилось что есть силы. Будка в самом деле была выкрашена в серый цвет. На ней висел замок. Несомненно, это была именно она.

Саре пришлось несколько раз глубоко вздохнуть и даже прислониться к серому домику, чтобы не упасть в обморок от волнения. Точнее сказать, она села на корточки, прижавшись спиной к задней стенке домика, потому что он был очень маленьким. Если бы она встала, Питер сразу бы ее увидел. А становиться маленькой могла одна лишь Алиса. Сара тоже могла, но только во сне, когда ехала в коляске мисс Лунатик. Она спряталась за будкой и почти не дышала. Ей было весело и страшно одновременно. Но мисс Лунатик говорила, что человек всегда немного боится нового и этот страх нужно победить.

Сара встала и вытащила компас. Она помнила секрет: от будки до канализационного люка, через который можно проникнуть в тоннель, нужно отмерить пятьдесят шагов. Но прежде чем начать их отсчитывать, она подняла глаза: вдали за деревьями, по другую сторону реки, сиял факел Свободы. Внезапно Сара почувствовала себя могущественной — как та богиня, которая держала факел в вытянутой руке; сейчас не время падать в обморок или предаваться созерцанию. Вперед!

Она почти сразу отыскала красный люк. Возле него торчал столбик. Она провела по нему рукой. Так и есть: в середине столбика она нащупала щель, в которую надо было опустить зеленую монетку. Когда Сара вытащила монетку из сумки, пальцы у нее дрожали. Но она держала себя в руках. Настал решающий момент. Она снова спрятала сумочку за пазуху, опустила монетку в щель и немного подождала. От волнения ее била дрожь: ей казалось, что она слышит чьи-то шаги.

— Миранфу! — решительно воскликнула девочка. Она так пристально смотрела на люк, что у нее заболели глаза.

Внезапно за спиной раздался резкий голос, от которого она вздрогнула всем телом:

— Если бы ты, маленькая бесстыдница, не была знакомой мистера Вулфа, я бы задал тебе такую взбучку, что ты надолго бы запомнила!

В этот миг Сара поспешно опустила монетку в щель. К счастью, у нее было время убедиться, что механизм работает, потому что люк действительно пришел в движение: он начал медленно отъезжать в сторону, и справа показалась четвертинка круглой черной пустоты. Как только она вытащила монетку обратно, люк снова закрылся.

На всякий случай она притворилась, что присела по-маленькому и теперь надевает трусы. Монетку она положила в носок.

Питер ничего не понял. Он крепко держал ее за руку, словно боясь, что она снова убежит, и ругал на чем свет стоит.

Он кое-как затолкал Сару обратно в лимузин. Девочка извинялась жалобным голоском, бормоча нелепые объяснения. Она действовала хитро и расчетливо — расспрашивала Питера про дочку, восхищалась небоскребом мистера Вулфа — так что через пять минут Питер был у нее в кармане. У них снова завязался непринужденный разговор.

Сара болтала без остановки, но слова не мешали ей прислушиваться к тайным чувствам. Похоже, у нее открылась удивительная способность, о которой она даже не подозревала, — одновременно разговаривать, думать и фантазировать, словно в ней уживались разом три человека. Она отлично понимала, что ей говорит Питер, и могла ответить ему впопад, и при этом чувствовала внутри огромную радость, которую никогда бы не смогла — да и не хотела — разделить с кем-то другим.

И еще она все время беспокоилась за бабушку. Как прошел визит мистера Вулфа? Бабушка была необычным человеком, не каждый приходился ей но вкусу. А вдруг нужно было заранее ее предупредить и только потом давать ее адрес этому человеку? Мистер Вулф называл себя миллионером, и все вокруг доказывало его правоту, но кто он такой на самом деле, Сара не знала.

В размышлениях и болтовне с Питером, у которого Саре без труда удалось выведать много подробностей из жизни хозяина, обратный путь прошел незаметно.

Одно Сара знала твердо: все происшедшее с ней в тот вечер навсегда ее изменило. Отныне жизнь за пределами Манхэттена перестала для нее существовать.

Наверное, Питер выехал на шоссе, потому что автомобиль мчался теперь очень быстро. Сара открыла баночку кока-колы. Через полчаса они были в Морнингсайде.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Хеппи-энд остается открытым

Роберт дремал в своем лимузине, припаркованном возле помойного контейнера, как вдруг его разбудил стук в окошко. От неожиданности он чуть не подпрыгнул. Но сразу успокоился, потому что узнал Питера. Форменную фуражку Питер держал в руке, и его светлые волосы блестели при свете фонаря. Он с любопытством рассматривал подъезд напротив.

Роберт, все еще сонный, увидел, как девочка в красном плаще, с которой хозяин попрощался в гараже, открыла дверь подъезда большим ключом. Положив ключ обратно в сумочку, она обернулась и с улыбкой помахала Питеру на прощанье рукой.

Затем девочка вошла в подъезд. На лестнице вспыхнул свет. Оба шофера смотрели, как за дверью исчезает красный силуэт.

— Разрази меня гром, если я хоть что-нибудь понимаю, — сказал Питер Роберту, который опустил стекло в окошке своего лимузина и задумчиво смотрел в ту сторону, где скрылась девочка.

— А что случилось?

— Ты случайно не знаешь, кто живет в этом доме?

— Понятия не имею. Я всего лишь привез сюда мистера Вулфа, и он сказал мне, что немного задержится. И вот я уже почти час жду внизу. Скорее всего, здесь живет какой-нибудь его родственник. Я имею в виду девочку. А тебе тоже придется тут торчать?

— Нет, мне ждать некого. Девчонка сказала, что я ей больше не нужен. Она останется ночевать у бабушки.

— Так чего же ты медлишь? Поезжай домой. Тебе повезло!

Вместо ответа Питер подошел к машине с другой стороны и жестом попросил Роберта открыть ему дверцу. Усевшись рядом, он достал пачку «Винстона» и закурил. Это была первая сигарета за вечер.

— Разве ты не бросил курить? — удивился Роберт.

— Почти бросил. Но бывают такие тяжелые дни, что трудно удержаться.

Он разглядывал дом напротив. На седьмом этаже горел свет. Внезапно Питер придвинулся вплотную к своему приятелю и, словно боясь, что его кто-то может услышать, произнес таинственно и многозначительно:

— Все это очень и очень странно. Ни девочка, ни старуха не имеют к мистеру Вулфу ни малейшего отношений. Они не родственники.

— Да что ты говоришь, — испугался Роберт, — недаром твоя жена считает, что ты можешь сочинять сценарии к фильмам. Какую старуху ты имеешь в виду?

— Бабушку этой девочки, которая живет в этом доме. Ты ее не видел?

— Нет, конечно. Где я мог ее видеть?

— Интересно, кто она такая, как выглядит. Разве не кажется тебе странным, что нашему шефу, который нигде никогда не бывает, взбрело в голову отправиться в этот квартал к людям, не имеющим к нему ни малейшего отношения? Да еще вот так — он в одной машине, девчонка в другой…

— Да, ты нрав, — согласился Роберт. — Пожалуй, два лимузина — это довольно необычно, но все остальное не кажется мне странным. Если даже девочка и старуха не его родственницы, они могут быть просто давними друзьями, да мало ли что! Возможно, у них какие-то неприятности. Ты же знаешь, шеф человек нежадный. Тем более сейчас канун Рождества…

Питер посмотрел на него снисходительно, словно удивляясь его наивности.

— Не стоит искать в комнате пятый угол, — продолжал Роберт. — С чего ты взял, что они ему не родственницы?

— Не только не родственницы, но даже и не друзья — я точно знаю, — ответил Питер. — Мне рассказала девочка. Она сама выспрашивала у меня подробности о шефе, хороший ли он человек и прочее. Вытягивала из меня все что можно. Из меня, его шофера!

Наконец в глазах Роберта затеплилась икорка любопытства.

— Действительно, все это очень и очень странно!

— Ну вот, теперь ты понял! Об этом я и толкую. Он познакомился с этой девчонкой в Центральном парке, а ее бабушку не видел ни разу в жизни…

— А может, она все выдумала? — спросил Роберт.

— Если так, — ответил Питер, — все это кажется еще более странным.

Пока в лимузине номер два шел тайный разговор, Сара Аллен осторожно поднялась на седьмой этаж и бесшумно открыла ключом дверь бабушкиной квартиры. Неожиданно ее осенило: «А ведь сейчас все еще суббота». Это показалось ей просто невероятным.

Если бы Сару не переполняли яркие впечатления, тихий ночной дом в Морнингсайде, куда ее привезли в лимузине, показался бы ей сном. Ведь ей столько раз снилось, как она ночью совершенно одна поднимается по лестнице бабушкиного дома!

Дверь неслышно открылась. Сара постояла в прихожей и отдышалась. Из гостиной доносились тихая музыка, голоса и смех.

Сара осторожно шла по коридору. Она заметила, что идет точь-в-точь по дорожке света, падавшего на пол из-за приоткрытой двери гостиной. Словно луч надежды вел ее в кромешной тьме. Она подошла к двери и осторожно заглянула внутрь.

Бабушка в зеленом платье танцевала в объятиях Сладкого Волка под звуки пластинки с песней «Мой дорогой». Время от времени она откидывала голову, мистер Вулф наклонялся к ее уху и нашептывал что-то такое, от чего она смеялась. На столе стояли откупоренная бутылка шампанского и два бокала, заполненных до половины. Кот спал в кресле, свернувшись клубком.

Сара юркнула обратно в коридор так же неслышно, как и подошла к двери. Несколько мгновений она стояла, прислонившись к степе, скрестив руки на груди и положив ладони на плечи. Прикрыв глаза, она слушала песню, нежную и озорную одновременно, и трепетала от восторга. Мистер Вулф был чуть выше бабушки.

Танцевал он совсем не так уж плохо. У Сары кружилась голова, в ногах она чувствовала странную слабость.

Это длилось совсем недолго. В следующий миг все прошло. Девочка подумала, что может помешать танцующим: нельзя допустить, чтобы ее обнаружили за дверью. И она неслышно двинулась к выходу.

Когда она закрыла за собой дверь, зажгла на лестнице свет и вызвала лифт, то вдруг осознала, что ей совершенно некуда идти. Сцена в гостиной наполнила ее неописуемым счастьем, но ей вдруг показалось, что она видела ее не в реальности, а в кино. И сеанс подошел к концу. Фильм был очень хорош, но не имел к ней никакого отношения. Она почувствовала себя изгнанной из рая.

Выйдя из лифта, она оказалась в темноте — свет на лестнице погас. Она почти на ощупь миновала четыре грязные зашарканные мраморные ступеньки, которые вели к входной двери. Саре не хотелось снова зажигать свет в подъезде. Разумнее видеть опасность, которая поджидает снаружи, оставаясь невидимой. Теперь она знала, что ей нужно делать: бежать.

Сквозь стекло, забранное крестообразной решеткой, на противоположной стороне тротуара она увидела два стоящих один за другим лимузина. На передних сиденьях первого лимузина она различила силуэты обоих шоферов. Сара сказала Питеру, чтобы тот ее не дожидался, потому что она в нем больше не нуждалась, но спать ему, по-видимому, не хотелось. Наверное, с ним происходило то же, что и с ней. Кратковременный сон на Пятой авеню освежил ее, и теперь она чувствовала себя бодрой.

Внезапно она вспомнила мисс Лунатик, о которой вот уже некоторое время совершенно не думала, поскольку голова у нее была занята то одним, то другим. Мисс Лунатик возникла в ее памяти словно облако, окруженное лучиками света, — такой Сара впервые увидела ее в метро, где плакала, не зная, в какую сторону идти. Сперва возле ее туфель остановились стоптанные ботинки, потом девочка подняла глаза и увидала добродушное лицо, улыбавшееся ей из-под шляпы. Может быть, сейчас мисс Лунатик снова была поблизости.

«Я буду рядом, даже если ты меня не видишь, — сказала она Саре на прощанье. — Я буду с тобой всегда».

Сара нагнулась и сунула руку в туфлю. Несколько секунд она нервно шарила пальцами между белым трикотажным носком и туфлей, пока в отчаянии не коснулась стельки. Вот она, волшебная монетка, в самом низу! Как хорошо, что она нашлась! Миранфу! А ведь Сара могла ее потерять.

На губах ее появилась счастливая улыбка. Внезапно у нее в голове вспыхнул луч света, словно электрическая лампочка вспыхнула внутри пузыря, как обычно изображают в комиксах. Она приняла решение.

Сунула ключ в замочную скважину и тихонько открыла дверь подъезда. Уличный холод освежил ее и придал сил. Она была настроена решительно. Главное было незаметно ускользнуть от Питера, который теперь только мешал ей исполнить задуманное. Так же, как чуть раньше в парке.

Спрятавшись за машинами, припаркованными напротив стоящих вдоль другой стороны тротуара лимузинов, она прошла мимо мусорных контейнеров, миновала несколько пустырей и переулков и оказалась возле склона, отделяющего Морнингсайд-парк от южного фасада собора Иоанна Крестителя. Ей пришло в голову, что именно в тех местах где-то совсем неподалеку в прежние времена располагался книжный магазин, в котором она так и не побывала. Магазин под названием «Книжное королевство».

Таксист, остановившийся на Амстердам-авеню перед отчаянно голосовавшей девочкой в красном, уже возвращался к себе в таксопарк. Ему было уже шестьдесят лет, и ничто на Манхэттене не могло бы смутить его или заинтересовать, однако на сей раз любопытство оказалось сильнее и он резко затормозил. Улица была совершенно пустынна.

— Тебе куда? — спросил таксист, опустив стекло и глядя на девочку сверху вниз.

— В Бэттери-парк, — решительно ответила девочка, нажала ручку и открыла желтую дверцу.

Таксист включил счетчик и, прежде чем тронуться в путь, внимательно посмотрел на пассажирку. Она уселась как ни в чем не бывало. У нее был спокойный, уверенный в себе вид, не свойственный ее возрасту.

— Придется тебя подвезти, — сказал шофер. — В это время уже почти никто не останавливается.

— Ой, как хорошо, — преспокойно ответила девочка. — Мне повезло.

Больше таксист ничего не говорил, но время от времени посматривал на нее в зеркальце, внимательно изучая каждую подробность, которая могла бы что-то рассказать ему про странную пассажирку. Он не имел обыкновения приставать к пассажирам с ненужными расспросами. Но спокойное и уверенное поведение странной девочки совершенно сбивало его с толку. Казалось, ей все равно, что происходит вокруг. Иногда она заглядывала в каргу, которую развернула и положила рядом с собой на сиденье, и что-то искала при свете карманного фонарика. В другой раз он заметил, как она что-то ищет в сумочке, расшитой блестками, из которой достала фонарик. Потом девочка сидела неподвижно, уставившись сияющими глазами в невидимую точку. При этом с ее губ ни разу не исчезла улыбка, которая придавала ее лицу удивительное выражение.

Они ехали в полном молчании. Но когда были уже недалеко от парка, таксист, преодолев необычную для себя робость, остановился на светофоре и, несмело повернув голову, спросил:

— Где тебя высадить, детка?

— Возле железнодорожной станции. К самому парку подъезжать необязательно.

— Поезда в это время не ходят, — предупредил таксист. — Разве ты не знаешь?

— Конечно, знаю, — ответила девочка.

— Тогда с какой стати…

— Что «с какой стати»? — удивленно перебила девочка.

— С какой стати тебя в это время несет в Бэттери-парк?

— Вообще-то это мое дело. Но раз уж вам так любопытно, я отвечу: мы с подругой договорились там встретиться.

Когда такси остановилось, девочка посмотрела на счетчик, указывавший сумму, которую следовало уплатить за дорогу, и положила несколько смятых бумажек в овальный металлический желобок, соединяющий водителя и пассажира сквозь разделительное стекло. В тот же миг она открыла дверцу и бросилась бежать.

— Тут слишком много! — воскликнул таксист, опустив стекло.

Девочка остановилась у входа в парк, улыбнулась и помахала рукой на прощанье.

— Оставьте сдачу себе! Ведь это всего лишь жалкие бумажки!

Глядя, как она стремглав мчится между деревьев, таксист бормотал:

— Удивительно, ведь кругом бродит столько злодеев! Как можно отпустить в такой поздний час на улицу такую маленькую девочку? О чем только думают родители?

Прежде чем снова вставить монетку в щель, проделанную в столбике возле канализационного люка, Сара вспомнила кое-что важное: она же до сих пор не прочитала записку, которую дала ей мисс Лунатик! Сара должна была прочитать ее, лежа в постели. Но ведь ей до сих пор не было известно, где придется спать в эту ночь. Поэтому она уселась прямо на землю и достала записку из кармана. Это был кусочек розовой бумаги. Он был чуть больше той бумажки, которую Сара достала в день своего рождения из пирожного в китайском ресторане и где было написано, что лучше быть одному, чем в плохой компании. На мгновение девочка застыла в изумлении: ведь это произошло вчера! Неужели день ее рождения был всего лишь вчера? Невозможно поверить. Лучше об этом не думать.

Она развернула бумажку, зажгла карманный фонарик и прочла:

«Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь».

Сара опустила монетку в щель и шепнула: «Миранфу!» Канализационный люк открылся, она протянула руки и скользнула в темноту.

В тот же миг поток теплого воздуха подхватил ее и понес вглубь тоннеля, все дальше и дальше — к Свободе.