ГЛАВА ПЕРВАЯ

Змея выводит свой клубок

При свете канделябра Луиза выглядела еще красивее. Мягкие мерцающие огоньки словно трепетали в душной комнате, хотя неоткуда было взяться, казалось, ни малейшему ветерку; и кожа у Луизы, похоже, была тоньше, на ней был заметен малейший прыщик, каждая морщинка на лбу, оставленная тревогой, заботой, желанием. Луиза напоминала пастельный рисунок, отражение в зеркале, когда подчеркнуты все полутона. Белокурые волосы в беспорядке рассыпались по плечам, и Луиза приподнимала их обеими руками, оголяя изящную шейку, а шевалье де Мобре, неподвижно сидевший в двух шагах позади нее, наслаждался зрелищем и пытался про себя решить, в каком месте поцелуй окажется более ощутимым и действенным.

Однако этот вопрос занимал его отнюдь не в связи с Луизой. Он отлично знал: она приходит в трепет от одного его дыхания, теряя над собой власть. Вопрос этот занимал его в отношении Мари!

Он полагал, что довольно долго ждал, выказывая уважение горю вдовы; теперь пора было снова вспомнить о новых обязанностях соблазнителя, не имевших ничего общего, в его понимании, с теми приемами, которые он когда-то демонстрировал перед Мари в пору ее юности.

Не отрывая взгляда от зеркала, Луиза почти не замечала собственного лица. Она причесывалась, машинально водя расческой по волосам, а сама украдкой рассматривала Мобре. Она не упускала ни единого его движения, ей казалось, что он томим желанием, так как время от времени в его глазах вспыхивал огонек. Она и предположить не могла, что взгляд шевалье загорался не при виде ее, а при воспоминании о Мари.

Режиналь обернулся, словно желая прогнать наваждение. И сейчас же хрупкая надежда Луизы на то, что он, наконец, ее приласкает, рухнула. Луиза круто развернулась на стуле и заглянула ему в лицо. Со страдальческим выражением она прошептала:

– Вы меня забываете, Режиналь!.. Да, да, забываете! Не возражайте! Я знаю, что вы скажете. У вас немало забот, вы должны направлять своими советами Мари, присматривать за ней, потому что она не привыкла к власти… А я-то, я-то как же, Режиналь! Неужели я не в счет? Ведь я целиком в вашей власти! Почему вы даже не смотрите на меня?

Мобре любезно улыбнулся и возразил:

– Да я смотрю на вас, Луиза! Смотрю и любуюсь!

– Нет! Вы меня даже не замечаете! Не видите, как я вас люблю, как меня волнует ваше присутствие и что вы для меня значите…

– Это не так! – запротестовал Режиналь с раздосадованным видом. – Однако я не могу вас не упрекнуть. Вы – изысканнейшая в мире девушка, самая красивая и соблазнительная во всех смыслах, и все же я выскажу вам свой упрек… Вы слишком беспокойны, слишком суетливы, дорогая. Вы всегда дрожите. Не проходит и четверти часа, как мы встретились, а вы уж раз сто переспросите: «Вы меня любите? Нет, вы не любите меня! Вы не обращаете на меня внимания…»

Мобре увидел, как в уголках губ Луизы залегли морщинки, а глаза внезапно подернулись слезами. Он подумал, что она вот-вот расплачется и ему придется ее утешать, и пожалел, что заговорил со всей откровенностью, продолжая про себя решать, мог ли он поступить иначе. Луиза, несомненно, привлекала его, он начал к ней привыкать, но порой ее поведение выводило его из себя. И было совершенно необходимо дать ей это понять раз и навсегда.

– Вижу, Луиза, вы вот-вот разрыдаетесь. А ведь вам известно, что я не выношу слез. Потому что не могу против них устоять. Это все равно что меня принуждали бы к чему-то против воли – а что может быть страшнее! Слезами вы добьетесь от меня любых клятв. Они будут лживы, но ведь вам только этого и надо, признайтесь!..

Она закусила губы и постаралась удержать слезы, уже готовые брызнуть из глаз.

Мобре отвернулся. Помолчав, Луиза наконец проговорила:

– Вот уж не думала, Режиналь, что любовь к вам причинит мне столько страданий! Бог свидетель: я все готова от вас стерпеть. Лишь бы вы были рядом, лишь бы я могла почувствовать, что вы со мной!

– Так на что вы жалуетесь? – вполне логично заметил он. – Разве я не рядом с вами? Вот он я: любуюсь очертаниями вашего тела, его соблазнительными округлостями. Неужели я не принадлежу вам, когда вот так вами восхищаюсь?

– Ну, не знаю, – с горечью произнесла она. – Конечно, вы рядом со мной. Вы попросили меня причесаться иначе, вот теперь и смотрите! Но о чем вы в это время думаете? Я не могу угадать ваши мысли. Ваши глаза смотрят на меня, а мысли где-то далеко. Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем вы сейчас думаете!

– Если вы заглянете внутрь моего черепа, – игриво произнес он, – вы найдете там себя, Луиза!

– А кроме себя – еще много всякой всячины, это уж точно!

Мобре снова напустил на себя скучающий вид и протяжно вздохнул:

– Опять упреки! Бедняжка вы моя! Я подозревал, что наша любовь спокойствия не сулит, но никогда бы не подумал, что помехой явится ваша требовательность, ревность, извечная неудовлетворенность! У нас и так забот предостаточно, к чему же еще другие, в особенности такие необоснованные, как ваши?!

Извне донесся шум: хлопнула дверь, застучали сапоги по плитам коридора, раздались вдалеке чьи-то голоса.

Затаив дыхание, Луиза прислушалась; она почувствовала, как ее спутник вздрогнул. Но вместо того чтобы рассердиться, она снова принялась хныкать, жаловаться, ощущая себя несчастнейшим на свете существом.

– Ага! Вот о чем вы думаете! – вскричала она. – А я-то, дура, вообразила, что нынче вечером вы принадлежите мне! Не прошло и четверти часа, как вы здесь, но за все это время вы не уделили мне ни секунды. Вы знали, что к генеральше пришел Мерри Рулз, – вот что по-настоящему вас занимает! Политика для вас – превыше всего!

– Я и нахожусь здесь затем, чтобы заниматься политикой, – мягко возразил он. – Не забывайте об этом, Луиза. Надо же мне как-то оправдывать свое присутствие в этом доме! Однако вот в чем вы ошибаетесь: превыше всего на свете для меня – ваши руки, ваша свежесть…

– С той минуты, как майор у Мари, вы и думать обо мне забыли, не правда ли? Только попробуйте это отрицать!

Луиза не верила ни единому своему слову. Она напоминала беспокойных влюбленных, робких и неудовлетворенных, которым просто необходимо без конца задавать один и тот же вопрос: «Вы меня любите? Вы помните обо мне?» Она была совершенно убеждена, что Режиналь только о ней и думает, но повторяла явные, по ее мнению, глупости, чтобы услышать обратное. Однако то, что она сама считала невозможной глупостью, на самом деле было правдой: шевалье ничуть ею не интересовался и лишь старался ей внушить, что она занимает все его мысли. Если бы кто-нибудь открыл молодой женщине правду, она бы ни за что этому не поверила.

Луиза встала и направилась к Режиналю. Она была изящна и гибка. Любовь преобразила эту вялую девушку, совсем недавно начисто лишенную грациозности. Теперь она шла танцующей походкой, изгибаясь всем телом, словно кошка.

Она обвила Режиналю шею и улыбнулась:

– Ну что? Сейчас скажете, что вам пора идти?

Он лишь кашлянул в ответ. Однако этого оказалось довольно: Луиза поняла, что не ошиблась. Режиналь торопился повидаться с Мари и разузнать, о чем она говорила с Мерри Рулзом.

Луиза подставила ему для поцелуя свои соблазнительные губки. Приоткрыв ротик, показала два ряда ослепительно белых зубов и кончик розового языка. Режиналь не мог устоять. Он потянулся ее поцеловать, но она из кокетства увернулась и вырвалась из его объятий.

– К сожалению, именно это мне и придется сделать: покинуть вас, дорогая Луиза, – объявил он. – Сейчас Мари пойдет за мной. Если она постучит в мою комнату и не застанет там меня, она удивится: я же ей сказал, что иду спать!.. А что, если она придет к вам и застанет меня в ваших объятиях?

– Рано или поздно она все равно должна узнать, что мы любим друг друга и навечно связаны, – с отчаянием в голосе воскликнула она. – Не понимаю, Режиналь, почему вы до сих пор ей не открылись… Может, мне следует взять это на себя?

– Ах, Луиза, вы ничего не смыслите в дипломатии! Повторяю: Мари должна быть нашей союзницей, а не противницей. Уверяю вас: она с радостью примет сообщение о нашей любви, но при одном условии: для этого необходимо выбрать удачный момент. А сейчас время совсем неподходящее. Ведь Мари еще в трауре и в то же время на нее свалилось бремя власти. Она движется неуверенно, боится споткнуться… Если мы станем ее отвлекать, она захромает, словно пугливая лошадь, и каждого из нас брыкнет… Вы меня понимаете?

Вместо ответа она впилась в него губами. Они были мягкие, припухлые, горячие от переполнявшего ее желания; по всему телу шотландца разлилось ощущение блаженства. Он крепко прижал к себе ее молодое, готовое к ласкам тело, стал ласково его поглаживать, провел руками от ее грудей до бедер и с силой запрокинул девушку назад, словно намереваясь переломить ее пополам. Луизе было больно, но страдание казалось ей сладостным. Она хотела выглядеть соблазнительной в надежде распалить любовника и заставить его позабыть о Мари, о майоре, об их встрече, да так, чтобы он остался с ней.

Возможно, ей удалось добиться своего: шотландец увлекся игрой и как будто позабыл о своих планах. Вдруг с лестницы донесся голос Мари:

– Режиналь! Режиналь!.. Где вы?

Мобре решительно отстранил Луизу. Двумя – тремя щелчками оправил на груди кружева и ленты.

– Держитесь как ни в чем не бывало, – выдохнул он. – Главное – молчите, говорить предоставьте мне.

Он подскочил к столику, на котором лежала книга, и схватил ее, после чего подошел к двери. С невинным видом распахнув ее, он спросил:

– Мари, вы меня звали?

– Да, друг мой. Чем это вы заняты?.. В столь поздний час вы у Луизы?

В ее голосе слышался упрек.

– Мне нечего было почитать, а вы беседовали с майором. Тогда я постучал к мадемуазель Франсийон и позаимствовал у нее вот этот томик.

Подозрительно глядя на него, генеральша подошла ближе. Луиза не успела закрыть за ней дверь. Мари быстрым взглядом окинула ее фигуру, отметив про себя, что домашнее платье у сестры, пожалуй, слишком прозрачное. Стоя против света, Луиза была видна вся как на ладони, и сквозь тонкую материю просвечивали все соблазнительные округлости ее тела.

– Почему вы до сих пор не спите, Луиза? – сухо произнесла Мари. – Если бы вы сами не встали, шевалье, наверное, не стал бы вас беспокоить… А прическа!.. Что за идеи? И набросьте что-нибудь на плечи! Вы что, не смотрели на себя в зеркало? Вы выглядите неприлично!

Режиналь шагнул навстречу генеральше.

– Дорогая Мари! – уверенно начал он. – Мадемуазель де Франсийон ни в чем не виновата: это я вел себя неприлично, постучав к ней в комнату. Однако поверьте, я сделал это очень тихо. Если бы мадемуазель де Франсийон уже заснула, она ни за что не услыхала бы и я настаивать бы, разумеется, не стал.

– Не знаю, как у вас в Шотландии, а вот у нас ночные визиты молодого человека к девушке считаются неуместными, – заметила Мари. – Они грозят девушкам потерей репутации!

– Ах, Мари! – добродушно усмехнулся Мобре. – Не будем преувеличивать! Не станете же вы утверждать, что если мадемуазель де Франсийон одолжила мне книгу, за которой я пришел на цыпочках, то тем самым она себя решительно скомпрометировала… Посмотрите на меня: неужели я похож на человека, способного скомпрометировать кого бы то ни было? Разве мои манеры вызывают у вас сомнение?

Мари пожала плечами и обратилась к кузине:

– Ступайте в постель… Для вас очень вредно не спать в столь поздний час. Да вы и сами это знаете. До чего вы бледны! В лице ни кровинки. Вы таете на глазах. Если вы еще и спать не будете…

Луиза не слушала. Настроение у нее заметно ухудшилось. С недовольным видом она заперла за ними дверь.

Как только Режиналь и Мари остались одни, Мари сказала:

– Идемте… Идемте ко мне…

– Ого! – вполголоса заметил он. – Кажется, визит майора вас расстроил. До чего вы разнервничались!

– Есть от чего! Вы и сами сейчас узнаете… Шевалье был не склонен принимать все всерьез. Он улыбнулся и шутливо заметил:

– Вы меня упрекаете в том, что я зашел к мадемуазель де Франсийон. Однако разве сам я, по-вашему, не могу считать неуместным визит к вам Мерри Рулза в столь поздний час?

– Не шутите, прошу вас. Мне не до веселья.

– Иными словами, вы имеете право на ревность, а я – нет!

– Я не ревную.

– Почему же нет? Мадемуазель де Франсийон молода, неопытна и, должно быть, ничего не заметила, но я-то готов поклясться, что не ошибся. Вы ревнуете к Луизе…

Они шагали бок о бок. Мари ничего не ответила. Когда они подошли к комнате генеральши, она опередила Режиналя, отворила дверь, вошла первой, предоставив ему заботу о том, чтобы запереть дверь, и сказала:

– Садитесь, Режиналь.

– Майор курит отвратительный табак, – втягивая в себя воздух, объявил он. – Этот табак выращивают в окрестностях Сент-Люсии: на всем острове не сыщешь крепче и противнее. Он пахнет псиной.

– Не говорите при мне гадостей о Мерри Рулзе. В конечном счете этот человек оказался лучше, чем я думала.

– Ага! – вскричал шотландец. – Решили отыграться, Мари! Ревнуете меня к Луизе и пытаетесь пробудить мою ревность к майору…

– Оставьте, прошу вас! – рассердилась она. – Вернемся к этой теме позже, времени у нас для этого будет предостаточно. Только что произошло нечто чрезвычайно важное, и мне не до шуток.

Режиналь почувствовал, как в душу закрадывается беспокойство.

– Говорите, Мари, – посоветовал он. – Говорите, я слушаю. Обещаю, что не буду вас перебивать.

– Вернулся «Бык», – обронила она.

Режиналь рассматривал свои изящные, ухоженные руки с аккуратно подстриженными ногтями и точеными пальцами. Он не шелохнулся.

– Однако вернулся он один, – продолжала генеральша. – И знаете, что докладывает его капитан?

– Откуда же мне знать? Когда к вам приходит майор, вы никогда меня не приглашаете.

– «Святой Лаврентий» столкнулся с флибустьерским судном на Мари-Галанте, прямо в бухте Валунов. Пират открыл шквальный огонь, и корабль Шансене дал крен.

У шотландца заалели скулы. Он поерзал на стуле и насупился.

– Что же сталось с «Мадонной Бон-Пора» вашего знаменитого капитана Байярделя? – с вызовом спросил он.

– Вот видите! – торжествующе воскликнула Мари. – Вы тоже начинаете нервничать!.. От «Мадонны Бон-Пора» никаких новостей. Известно лишь, что «Святой Лаврентий» пытался оказать сопротивление, но оказался бессилен против этих дьяволов. «Бык» обязан своим спасением только быстрому бегству…

Режиналь поморщился.

– Не понимаю, – заявил он наконец сердито, чем немало удивил Мари. – Нет, в самом деле не понимаю. Пираты плохо вооружены, у них в большинстве своем неважные суденышки. Ядер так мало, что порой им приходится заряжать пушки чем попало и стрелять картечью. Допустим, «Святой Лаврентий» наткнулся на флибустьерское судно, хорошо вооруженное и более мощное! Но почему же «Бык» бежал с поля боя? Разве он был поврежден? Почему не помог попавшему в беду товарищу? Английское судно ни за что так не поступило бы! Ни за что! И что, повторяю, делала в это время «Мадонна Бон-Пора»?

– По словам капитана Эстефа с «Быка», фрегат «Мадонна Бон-Пора» отправился на поиски другого флибустьерского судна в Железные Зубы, на севере Мари-Галанта…

Охваченный гневом, тем более бросавшимся в глаза, ибо вспышка эта была неожиданной, Мобре вскочил и стал огромными шагами мерить комнату.

– А-а! – вскричал он. – Только не рассказывайте, будто вашего капитана Байярделя тоже потрепал обыкновенный морской разбойник! Нет! Все очень похоже на предательство… Мари, вы, может быть, не знаете, как поступают с предателями? У меня на родине их вешают! Вот что нужно сделать с матросами «Быка» в назидание тем, кто в следующий раз вздумает бежать с поля боя! Если приказ получен, его надобно выполнять до конца, пусть даже ценой собственной жизни, погибая вместе со своим фрегатом на море или под стенами форта на суше! Вот как надлежит поступать истинным солдатам!.. Однако на этом острове живут лишь трусливые авантюристы…

– Режиналь, прошу вас!.. – перебила его Мари. – Не забывайтесь, вы говорите о Франции и французах…

– Их национальность не мешает им предавать и бежать от врага! Не станете же вы это отрицать!..

– Если бы речь шла об англичанах, вы не стали бы прибегать к подобным выражениям и говорить в таком тоне!

Он постарался взять себя в руки и продолжал уже спокойнее:

– Дорогая Мари! Вы просили у меня совета, наставления. Значит, признавали собственную слабость перед выпавшими на вашу долю обязанностями. Если теперь вы отвергаете мои советы под тем предлогом, что их дает вам ненавидящий французов англоман, нам незачем продолжать наше сотрудничество.

– Капитан Байярдель доказал свою преданность. Это мужественный человек. Если бы на Мартинике была бы хоть сотня таких защитников, как он, я была бы спокойна и за остров, и за собственную жизнь!

– Защищайте Байярделя! – бросил он. – Ничего не имею против! Хотя от этого ничего не меняется: «Святой Лаврентий» погиб, а «Бык» бежал, вместо того чтобы прийти на помощь. Не я это выдумал: вы сами только что сообщили мне об этом.

– Кто сказал, что «Святой Лаврентий» погиб? «Бык» оставил поле боя, когда тот дал крен, вот и все. Неизвестно, как развернулись события; возможно, Шансене победил.

Режиналь невесело усмехнулся. Мари все поняла и в порыве отчаяния скрутила тонкий носовой платок, который до того комкала в руках.

– Итак, в общих чертах мы знаем, что произошло, – снова заговорил шевалье. – Что же вам сказал майор? Что он думает об этом деле?

Мари грустно покачала головой и призналась:

– Все очень запутанно. По мнению майора, если мы проиграли партию, связанную с Мари-Галантом, для меня, как и для него самого, это означает поражение, так как население Мартиники может от нас отвернуться.

– Иными словами, вы себя дискредитировали на следующий же день после вступления в должность, – безжалостно уточнил он.

Она пожала плечами, всем своим видом желая показать, что согласна с ним, но, к величайшему своему сожалению, ничего не может изменить.

– Колонисты скажут, что вы не способны, не умеете подбирать подходящих солдат и офицеров. Что у вас есть любимчики и вы назначаете их, чтобы в случае успеха они получили преимущества! А значит, продвижение по службе, утоление честолюбивых помыслов! Майор ничего не теряет. Ответственность ляжет полностью на вас. В случае провала пострадаете вы и только вы. Будьте уверены: Мерри Рулз и пальцем не шевельнет, чтобы разделить с вами ответственность за поражение. Наоборот, воспользуется неудачей и во всем обвинит вас…

– Вы клевещете на этого человека. Он, конечно, достоин презрения по многим причинам, в особенности за свой томный вид, за то, как постоянно берет меня за руки и сжимает их в своих потных ладонях… Тем не менее он выглядел очень расстроенным…

– Расстроенным! – злобно усмехнулся Мобре.

– Да! – настойчиво подтвердила она. – И даже искренне расстроенным. До такой степени, что сказал мне: «О поражении никто не должен знать. Необходимо скрыть обстоятельства этого дела, дабы избежать народного возмущения…»

– А вы, верно, посоветовали ему сочинить басенку про то, что ни «Бык», ни «Святой Лаврентий» предательств не совершали…

– Они столкнулись с превосходящими силами противника!

– Ну да! – насмешливо воскликнул он. – И все-таки сбежали… Что бы вы подумали о защитниках форта, если бы, оказавшись перед лицом превосходящих сил противника, те спешно покинули Сен-Пьер с оружием и скарбом в поисках убежища у варваров, карибских индейцев, бросив колонистов один на один с неприятелем, а? Нет, Мари, нет, не бывает предательства либо большого, либо незначительного. Верьте мне: предательство есть предательство!

Она закрыла лицо руками, будто плакала. По правде говоря, она растерялась. Никогда она не думала, что, заняв место супруга, будет чувствовать себя так неуютно. Прямо с той минуты, как скончался генерал, ей то и дело приходится сталкиваться с невероятными трудностями неразрешимыми проблемами! Она отлично знала, что удача может сопутствовать человеку далеко не всегда, но в данном случае только победа могла помочь ей укрепить новое и довольно хрупкое положение. И вот вместо желанной победы она потерпела поражение, подкрепленное предательством, в котором непременно обвинят ее, Мари! Какая жалость!

– Послушайте, дорогая, – после некоторого размышления заговорил шевалье, – я скажу, что вам следовало бы предпринять во избежание кривотолков и потери авторитета.

Она вскинула на него прекрасные глаза. В это мгновение она чувствовала себя как никогда во власти Режиналя. Слава Богу, он думает за нее и за себя! К счастью, человек он знающий и способный вынести верное суждение!

– Что же мне делать? – выдохнула она, цепляясь за последнюю свою надежду.

– Вы никогда на такое не решитесь! – произнес Режиналь, опустив глаза и пристально наблюдая за тем, как мысок его сапога то утопает в мягком ковре, то снова появляется на свет.

– Говорите же!

– Я немедленно приказал бы арестовать майора Мерри Рулза, – неторопливо выговорил он. – В конце концов именно он назначил Байярделя командующим этой экспедицией. Будет справедливо, если тот, кто берет на себя прерогативы генерала, заплатит за допущенный промах. Прикажите его арестовать и бросьте на растерзание толпе. Вы понимаете, что я хочу сказать? Народу все равно, кто ответит – вы или майор, такое же дело до вас, как и до майора. Хочет народ одного: чтобы ему отдали виновного, неважно кого. Выберите жертву сами, и вас не обвинят в этом поражении!

Мари бросила на него испуганный взгляд, чем вызвала у Режиналя демоническую ухмылку.

– Ну конечно! – вскричал он. – Арестовать Мерри Рулза! Страшно? Отчего же? Что он такое по сравнению с вами? Ничто! Но может стать всем, если вы не будете действовать по обстоятельствам и без промедления! Право же, друг мой, никогда еще вам не предоставлялся столь удобный случай – скорее всего, другой такой появится нескоро! – отделаться от стесняющего вас человека, одна тень которого смертельна подобно манценилловому дереву! Только не подумайте, Мари, что меня ослепляет ревность. Я занимаюсь политикой и в данном случае о любви не думаю. Боюсь, этот человек причинит вам однажды немало бед, если вы не послушаетесь моего совета… Будет слишком поздно, когда вы скажете: «Режиналь оказался прав! Зачем я его не послушалась?!» Вы должны всегда меня слушаться, дорогая Мари. Я ведь забочусь о вашем счастье! Эту задачу я никогда не упускаю из виду… Прикажите арестовать Мерри Рулза!.. Я даже готов пойти дальше: у этого майора несомненно есть сообщники! Доказательство этому – предательство «Быка» и, разумеется, «Мадонны Бон-Пора»… Да, я заклеймил бы предательство! Если отважный капитан хочет поймать разбойника, он не станет дробить свои силы, наоборот, он их сгруппирует и обрушится на врага… Значит, на вашем месте, мадам, я приказал бы арестовать и сообщников, таких, как Байярдель: вот кто вслед за Мерри Рулзом в первую очередь отправится в темницу!

– Я слишком многим обязана капитану Байярделю и не могу обойтись с ним так сурово.

– При первом же удобном случае он примет сторону ваших врагов… Да я и не советую вам отправлять его на виселицу. Пусть посидит в неволе, исключительно ради спокойствия колонистов… Они этим довольствуются.

Мари была несогласна с Мобре. Он догадался, что она колеблется и в конечном счете воспротивится его предложениям, раз ничего не говорит.

– Вы же знаете слова Макиавелли, а он – настоящий учитель… Для меня, во всяком случае. Насколько я знаю вас, вы тоже не могли остаться равнодушной, ведь мне известно, что вы его почитываете!.. Следуйте же его советам, какого черта! Ведь в ваших руках власть! Сделайте все возможное, чтобы ее удержать, – это легче, чем завоевывать ее вновь…

Мари слушала шевалье, и его слова с трудом доходили до ее сознания сквозь густой туман, отдаваясь в ее душе и сливаясь в неясный гул, похожий на далекий барабанный бой негров, которые передают таким образом друг другу сообщения. Про себя Мари говорила, что Режиналь прав; необходимо провести решительную чистку своего окружения и одним ударом убить двух зайцев: обеспечить будущее, убрав нежелательных, опасных людей и удовлетворив требования колонистов.

Мобре продолжал расхаживать по комнате. Он легко ступал по ковру; было лишь слышно, как слегка поскрипывает кожа его новых сапог. Казалось, шевалье не замечает Мари. Однако на самом деле он пристально за ней следил, не упуская из виду ни единого ее движения и стараясь угадать, подсчитать, насколько успешно он сумел привить ей свои мысли.

Ему пришлось признать, что вдова генерала еще недостаточно созрела, чтобы взять на вооружение методы Кромвеля. Однако Мобре не терял надежды.

Да и почему бы он стал отчаиваться? Он знал, что, будучи взбудораженной, потерянной, измученной заботами и страхами, какой и была Мари, особенно после утомительных похорон супруга и борьбы за власть на Высшем Совете, женщина явится легкой добычей для опытного охотника. Кроме того, Мобре был искушен в любви и знал, что любое трагическое событие, если оно по-настоящему велико, обостряет чувства женщины и она быстро оказывается во власти умного мужчины.

Разумеется, еще не пришло время действовать, но ему не хотелось медлить.

Сейчас он прикидывал, насколько эта неудача в конце концов ему выгодна. Поначалу он рассердился, потому что рассчитывал на уничтожение флибустьеров, что являлось основой его плана, но был вынужден признать, что они необычайно сильны. Но сила опытного дипломата заключается в умении обращать в свою пользу даже собственное поражение. Провал операции на Мари-Галанте в конечном счете позволял Мобре расширить свои возможности. Сначала необходимо отстранить Мерри Рулза, затем – слишком знаменитого его пособника, который скоро может стать помехой: капитана Байярделя. А там будет видно… Ничто не помешает продолжить борьбу с флибустьерами и на сей раз – разделаться с ними. Главное сейчас для Мобре – победить, что представлялось относительно несложным делом, учитывая интересы, которые ему предстояло защищать.

Он не спеша подошел к Мари, сел рядом с ней и спросил:

– Вы, наконец, согласитесь, что я прав? Успели поразмыслить над моими словами?

– Да, – кивнула она. – Однако арестовать Мерри Рулза!.. Ведь он – председатель Высшего Совета! Среди колонистов острова у него много друзей, да каких!..

– Это лишний довод для того, чтобы действовать решительно. Вы же генерал-губернаторша! Неужели вы предпочтете отправиться в тюрьму вместо Мерри Рулза? Если не последуете моему совету, именно так рано или поздно и случится!

– А Байярдель? – еще сомневалась она. – Он оказал мне столько услуг!

– Ничтожный капитанишка, – презрительно поморщился шевалье. – Впрочем, ничто вам не помешает позднее, когда он искупит вину, вознаградить его, повысив в звании. Поверьте, его признательность вам будет еще больше. Я этих людей знаю!

Вместо ответа Мари протяжно вздохнула. Мобре улыбнулся, схватил ее руку и ласково потрепал. Впрочем, он вложил в свое движение немало горячности, что не ускользнуло от внимания Мари. Она подняла глаза на шотландца и посмотрела умоляюще. Ей эта игра казалась преждевременной: слишком свежа была ее утрата. Разумеется, она не собиралась совсем отказываться от радостей жизни, но ее удерживала скромность. О-о, довольно слабая это была защита, учитывая жаркий климат и переживаемые ею тяжелые минуты: как и предполагал шевалье, Мари становилась легкой добычей.

– Режиналь! – прошептала она. – Думаю, вы хороший советчик. Однако разговор у нас серьезный, а я подозреваю, что у вас есть разнообразные идеи… Да, вы вынашиваете свои идеи, планы… Похоже, мне с вами не по пути…

– Как вы заблуждаетесь! Два живых существа способны договориться, только когда они общаются. Я не верю в чистую дружбу мужчины и женщины, зато верю в их единение, а объединиться можно лишь полностью, телесно и духовно…

– Замолчите, Режиналь!.. Я думаю о майоре и о Байярделе.

– Ах! – с притворным отчаянием вскричал он, пытаясь придать своему голосу оживление. – На что вам эти двое?! Разве их судьба уже не решена? И неужели вы не последуете моему совету? Пускай они изрядно помучаются в темнице форта, неужто о них вы еще будете думать бессонными ночами? Послушайте меня! Сделайте, как я говорю, вам это пойдет на пользу.

Он подошел к Мари, словно желая сообщить ей на ушко какую-то тайну, а она склонилась к нему, желая лучше расслышать.

Она получила поцелуй в мочку уха, сейчас же недовольно махнула рукой и сделала вид, что хочет уйти; однако Мобре ловко перехватил ее и удержал на месте. Горячо дыша ей в шею, он стал подвижным языком умело щекотать Мари мочку уха, а затем осыпал поцелуями ее шею и затылок.

У нее не было сил отбиваться, она и сама сгорала от желания броситься в объятия Режиналя. Не то чтобы в этот день ее как-то особенно влекло к шотландцу. Она так долго ему не принадлежала, что уже и не знала, какую радость испытает, отдавшись ему. Однако она вспоминала Жильбера д'Отремона и сейчас, оставшись наедине с Режиналем, испытывала те же чувства, как когда-то, находясь в обществе Жильбера; иными словами, отдаваясь тогда Жильберу, она думала о Режинале и теперь была готова отдаться Режиналю в надежде вновь пережить тысячи воспоминаний и снова почувствовать себя в объятиях Жильбера. Эти мечты не казались ей самой ни слишком сложными, ни сумасбродными: она относила их на счет долгого воздержания, заранее отпустив себе все грехи и объясняя их женским капризом.

Ей стало любопытно, как Режиналь воспримет ее отказ… И она решила сопротивляться, сказать шевалье «нет»…

Но было слишком поздно. Он уже завладел ее грудью и нашептывал ей что-то на ухо. Она не разбирала его слов: кровь громко стучала у нее в висках, заглушая нежные глупости.

Она уже чувствовала, как ее груди наливаются тяжестью, как все тело словно набухает, перед тем как изойти истомой.

Теперь она и думать забыла о Мерри Рулзе, о Байярделе…

– Когда я рядом, вы можете быть уверены в победе, – говорил тем временем Режиналь. – Я всегда был баловнем судьбы. Видя, что на моей стороне такая женщина, как вы, удача никогда не отвернется от меня: мы оба постараемся! Доверьтесь мне. Будем действовать сообща!

Она гладила его по волосам, выбившимся из-под парика, проводила рукой по высокому лбу, вискам. С минуту Мари поиграла лентами его камзола: она не хотела показать, что захмелела раньше, чем пригубила любовный нектар.

Мари удивилась, почувствовав, как шевалье неожиданно схватил ее в охапку и увлек на постель; однако она лишь прикрыла глаза, словно приготовившись насладиться покоем и душевным и в то же время телесным.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Заговорщики

Лошадь Виньона споткнулась и упала на передние ноги. Всадник со злостью дернул повод и заставил ее подняться, пробормотав сквозь зубы проклятье. Сигали и Белен, опережавшие его на несколько шагов, обернулись. Белен встревожился:

– Эй, приятель! Что случилось?

Виньон буркнул в усы нечто нечленораздельное, и Сигали счел за благо пояснить:

– Должно быть, лошадь оскользнулась… Не будем терять времени, Белен, едем дальше, он нас нагонит…

И действительно, несколько ударов шпорами – и Виньон очутился рядом с обоими колонистами. Настроение у него было отвратительное: он ворчал по поводу плохой дороги, слишком темной ночи, одного своего раба, прелестного юного индуса, который днем покончил с собой, проглотив горсть земли.

– Черт подери! – выругался он, поравнявшись со спутниками. – Больше меня на эту удочку не поймаешь… Да и что, в самом деле, за глупость заставлять нас проделать расстояние в два с половиной лье в потемках!.. Фу, дьявольщина! Босолей из всех нас один живет в Ле-Прешере; мог бы сам приехать к нам в Сен-Пьер, а не беспокоить шесть, а то и семь человек!

– Раз нас просили прибыть в Морн-Фоли, есть для этого, стало быть, важная причина, – возразил Белен. – Пленвиль ничего не решает сгоряча: у него все всегда продумано до мелочей.

– Вот уж я бы удивился, если бы он приехал сам, – не унимался Виньон. – Живет-то он в Ле-Карбе, а это не ближний свет!

– Вот именно! Он едет из Ле-Карбе, а значит, ему придется преодолеть на лье больше нас, – высчитал Сигали. – Он сказал, что присоединится к нам в Сен-Филомене, а мы скоро там будем.

Виньон промолчал. Спустя недолгое время голос подал Белен:

– А много нас соберется?

– Да не знаю: шестеро, семеро, а может, человек восемь, – отозвался Сигали.

– И майор там будет?

Сигали усмехнулся с лукавым видом и заявил:

– Скажете тоже! Майор! Если вы думаете, что он станет себя компрометировать, то можете выбросить это из головы! Ей-Богу, можно подумать, что вы его не знаете! На обещания-то он горазд, но не рассчитывайте на него, когда приходит время браться за дело. Нет, майор преспокойно сидит в своем форте. Ему нравится быть мозговым центром, который принимает решения и отдает приказы. А каждый из нас – палец на его руке.

– Вообще-то дело это касается его в той же мере, что и нас, какого черта! Если бы оно его не интересовало, он не стал бы нас поощрять.

– Эх, приятель! Пожалуй, я вам скажу, что меня беспокоит, – вмешался Виньон по-прежнему мрачно. – Боюсь, что нам предстоит таскать каштаны из огня для двух – трех человек из всех нас, а когда они съедят эти каштаны, нам они в лучшем случае оставят одни скорлупки!.. Вот увидите: Пленвиль получит отличную должность, а Босолей прихватит клочок земли, да такой, что способен удовлетворить самые честолюбивые мечты каждого из нас! А тем временем наши рабы предоставлены сами себе…

Сигали расхохотался:

– Вы никак не можете свыкнуться с мыслью, что ваш раб покончил с собой! Черт побери! Вам все же придется на что-то решиться! Обещаю, в случае нашей удачи вы получите в подарок другого негра! А пока смиритесь и убедите себя в том, что смерть вашего раба ничего не имеет общего с нашим делом!

– Вольно вам говорить! Проперс обошелся мне почти в тысячу двести ливров, и всего неделю назад я отказался уступить его за тысячу колонисту Сенвилю с Зеленого холма…

Все промолчали. Ниже дороги уже показались дюны Сен-Филомена; рядом поблескивало море; несколько акаций, мимоз и эвкалиптов красовались на песчаном берегу.

С каждой минутой становилось видно все лучше: одна за другой зажигались звезды, а луна сияла ярко, сбросив туманный ореол и от этого словно приблизившись к земле.

Трое всадников подъехали к деревне на расстояние пистолетного выстрела и остановились в том месте, где тропинка неожиданно выходила на широкую дорогу.

– Пленвиль должен ждать нас здесь, – сказал Белен.

– Вот бы я удивился, если б увидел его сейчас! – злобно проворчал Виньон.

Однако в эту минуту, будто для того чтобы опровергнуть его самым решительным образом, раздался чей-то голос:

– Ну что же, приятель, удивляйтесь! Вот он я!.. И жду вас уже прилично! Позвольте дать вам совет, друзья мои: когда путешествуете ночью, держите рот на замке! Вот я, к примеру, слышал ваш разговор, когда вы были еще в сотне туаз отсюда! Ну, друзья, что нового?

Виньон заторопился с ответом:

– Мой раб Проперс покончил с собой, проглотив горсть земли. Вы же знали Проперса: индус за тысячу двести ливров… А я еще отказался продать его за тысячу монет всего с неделю назад…

– О Господи! – вскричал Сигали. – Снова эта нудная история про раба-самоубийцу! Только об этом мы и слышим с тех пор, как покинули Сен-Пьер. Пленвиль! Я обещал Виньону, что в случае победы он получит другого негра! Так мы и сделаем, правда?

Пленвиль, круживший вместе со своей лошадью во время разговора, теперь гарцевал в окружении троих собеседников. Он весело рассмеялся:

– Будет ему не один, а десять, даже двадцать новых рабов! Слушайте, друзья! Как я и обещал, каждый получит по заслугам. Сегодня я виделся с майором и говорил с ним об этом. Он считает, что любой труд заслуживает награды!

Пленвиль засмеялся громче.

– А всякая ошибка, всякое нарушение данного слова заслуживают наказания, – успокоившись, прибавил он.

– Что вы имеете в виду? – спросил Белен.

– В свое время узнаете, приятель… Скорее, скорее, друзья! Уже поздно, Босолей нас заждался. Надеюсь, он угостит нас своим ромом прошлого года! Черт подери! Дорого бы я дал за его чан… Интересно, что он туда добавляет для аромата?..

– А я отдал бы все вино мира за своего раба Проперса! Стадо свиней! Канальи эти рабы! Всегда они хнычут, клянчат еду и воду, жалуются на усталость, а сами и не думают с нами считаться, когда им вдруг взбредет в голову наложить на себя руки!

* * *

На склоне холма дом Босолея скрывался в зарослях сахарного тростника, но почва была бедная, каменистая, покрытая вулканическими бомбами и похожими на огромные подсвечники кактусами – только они и росли здесь с поразительным проворством.

Всадники миновали тростниковое поле и вдруг заметили, что сквозь щели в стенах дома и ставнях пробивается свет.

Скоро они спешились и привязали лошадей к вбитым в землю кольям.

Почти тотчас же дверь распахнулась и на пороге появился Босолей с канделябром в одной руке, сбоку его освещало подрагивавшее пламя свечей.

Босолей обернулся и крикнул в дом:

– Это они. Узнаю Пленвиля и Виньона… Пленвиль подошел ближе и поздоровался с колонистом; тот спросил:

– Вы никого не встретили по дороге? Вас никто не видел?

Пленвиль рассмеялся:

– Чертов заговорщик! Неужели всю жизнь трястись? Смелее, Босолей! Какого дьявола! Если даже нас и видели, что с того? Подумаешь! С каких это пор мы не имеем права собираться, чтобы распить в дружеском кругу несколько кувшинов рому?

– Осторожность никогда не повредит! – возразил Босолей, кивнув подошедшим Виньону и Сигали. – Входите, входите поскорее…

Не чинясь, он прошел вперед и громко позвал Марион, чернокожую служанку, испуганно вращавшую глазами. Это была толстуха конголезка с пухлыми губами фиолетового оттенка и широкими – лопатой – зубами.

Он приказал:

– Принеси мюид рому, да из хорошего чана! Сигали, Виньон, Белен и Пленвиль по очереди поздоровались с собравшимися. Среди гостей они узнали Бурле – бесформенного карлика с костлявыми худыми руками, напоминающими бананы, которые начали загнивать, не успев достигнуть нормальной величины. Был там Бреза, статный земледелец, обосновавшийся в колонии недавно и потому отмалчивавшийся: он почти никогда не раскрывал рта, зато внимательно вслушивался в то, что говорилось вокруг. Они увидели еще одного человека; тот не двигался; у него был низкий лоб, кустистые брови, он обводил всех потухшим невыразительным взглядом.

– Ага! – вскричал Босолей, потирая руки. – Думаю, ребята, вы незнакомы с нашим новым товарищем.

Он указал на незнакомца; тот не шелохнулся, хотя взгляды всех присутствовавших обратились на него.

– Позвольте вам представить Демаре… Вы не знаете, кто такой Демаре?

– Я знаю! – возразил Пленвиль. – Майор говорил мне о нем. Это лакей нашей губернаторши, не так ли?

Босолей кивнул и оглядел присутствующих.

– Он с нами, так как об этом его просил майор, – продолжал он, – и ему есть что рассказать нам. Во всяком случае, не сегодня – так завтра, потому что его сведения – из первых рук.

На сей раз Демаре соблаговолил утвердительно мотнуть головой.

Появилась Марион с большим глиняным кувшином в руках. Она поставила его на столик, заваленный оловянными кружками. Затем ушла за сиденьями, с которыми в доме было довольно туго: помимо трех кресел, которые были предложены Пленвилю в знак уважения к его возрасту, Бурле, как горбуну, и Виньону, имевшему удрученный и в то же время злобный вид из-за гибели своего раба, остальным достались колченогие табуреты.

Разлив ром по кружкам, Босолей раздал их гостям, тянувшим к нему руки, и без промедления произнес:

– Здесь нам будет гораздо спокойнее, чем в Ле-Карбе или Сен-Пьере. По крайней мере, нас никто не услышит!

Он отхлебнул рому и повернулся к Пленвилю:

– Вы виделись с майором, приятель? Ну и как? Что он говорит? О чем думает? Что новенького?

– Новостей сколько угодно! – встрял колонист Карбе.

Поднялся удовлетворенный гул голосов.

– Новости-то хорошие? – осведомился Бурле.

– Судите сами! Прежде всего – происшествие с «Быком». Вы, надеюсь, слыхали о нем?

– Слышать-то слышал, – проворчал Босолей, – но черт меня подери, если я хоть что-нибудь понял: всяк свое говорит!

– Да еще, конечно, привирает… Ладно, слушайте меня: новости я получаю от самого Мерри Рулза. Лейтенант Эстеф, командовавший «Быком» и, стало быть, назначенный капитаном, вернулся с Мари-Галанта, избежав в последний момент смертельной опасности: флибустьеры едва не взяли его на абордаж и не потопили. Вот как это произошло: «Бык», «Святой Лаврентий» капитана Шансене и «Мадонна Бон-Пора» под командованием Байярделя, возглавлявшего эту экспедицию, прибыли на Мари-Галант в районе бухты Валунов. Там они заметили флибустьеров, отдыхавших в бухте. Байярдель приказал Шансене вступить с ними в переговоры и добиться сдачи без боя, а в крайнем случае – атаковать и захватить флибустьерское судно и взять в плен как можно больше его матросов!

– Зачем щадить этот сброд?! – взревел Босолей, размахивая длинными руками и показывая жестом, с каким удовольствием перевешал бы флибустьеров. – Сразу видно, что капитан Байярдель заодно с этими разбойниками!

– Да не перебивайте же вы меня, тысяча чертей! Фрегат «Мадонна Бон-Пора» должен был отправляться к северу, тогда как «Быку» следовало остаться в бухте Валунов на тот случай, если Шансене понадобится помощь. Итак, «Святой Лаврентий» попал в ловушку, настоящую западню. Не успел Шансене и слова сказать, как флибустьерское судно открыло огонь и «Святой Лаврентий» дал крен. Очевидно, в одиночку «Бык» был не в состоянии дать разбойникам отпор. Он поднял паруса и был таков!

– Что я говорил?! – вскричал Босолей. – Ловушка, западня! Это дело рук негодяя Байярделя… Надеюсь, дойдет очередь и до него: болтаться ему на виселице…

– Если только он когда-нибудь вернется! – с сомнением проговорил Виньон.

– Мне удивительны ваши речи! – задвигав бровями, вмешался Сигали. – Если мне не изменяет память, вы когда-то захаживали к Байярделю; вместе с ним сиживали в «Дылде Нонен и Гусе». Если не ошибаюсь, вы тогда не прочь были чокнуться и с ним, и даже с негодяем Лефором.

– Да вам все это известно только потому, что и вы ходили вместе с нами, приятель, и вы тоже, Виньон… В чем вы хотите меня упрекнуть? Мы тогда были молоды и, так сказать, только что прибыли на острова. Но я не забыл, что Байярдель уже тогда был отъявленный болтун, а Лефор трех слов не мог сказать без того, чтобы не пригрозить кому-нибудь перерезать глотку, стоило только повысить на него голос. Уже тогда начало было многообещающее, не так ли?

– Именно он пытался заставить нас поверить, – прибавил Виньон, – что госпожа Дюпарке, бывшая в те времена всего-навсего госпожой де Сент-Андре, приходилась родной дочерью этому господину, исчезнувшему, кстати, при таинственных обстоятельствах…

– Эге! – посмеиваясь, вставил Бурле. – Не думайте, что эта дамочка и ее муженек-генерал постеснялись отбить вкус к рому старику Сент-Андре! Они оба были хороши и вряд стали бы церемониться!

– Она была женой Сент-Андре, вот что я знаю! – выкрикнул Босолей. – Сент-Андре подобрал ее в сомнительной таверне в Дьеппе, где ее папаша занимался жалкой стряпней для рыбаков, а по ночам становился так называемым спасателем, мародером потерпевших кораблекрушение, ха-ха!

– Укокошили они папашу Сент-Андре, – поддакнул Сигали. – Тут и сомнений быть не может… Ну ничего, в один прекрасный день она ответит и за это преступление, и за другие!

– Послушайте! – не выдержал Пленвиль. – Если вы будете говорить все разом, я никогда не закончу свой рассказ…

Наступила тишина, и колонист продолжал:

– Не знаю, понимаете ли вы, какие преимущества дало нам происшествие с «Быком». Всем известно, что капитан Байярдель – лучший друг генеральши. Если нам удастся доказать, что он не оправдал доверия, возложенного на него Высшим Советом и народом Мартиники, мы нанесем госпоже Дюпарке страшнейший удар, от которого она вряд ли оправится.

Он медленно обвел взглядом слушателей с торжествующим видом и ожидал восторженных восклицаний и потому был разочарован сдержанностью своих товарищей.

– Надеюсь, меня все правильно поняли? – продолжал он.

– Я вот думаю: неужели таким образом вы надеетесь сломить бывшую кабацкую потаскуху?.. – усомнился Босолей. – Да, хотел бы я на это поглядеть.

Пленвиль пожал плечами, всем своим видом выражая презрение.

– Именно она, взяв на себя определенные обязательства, отдала приказ отправить экспедицию на Мари-Галант. Какого черта! У нашего острова надежные защитники, испытанные в боях солдаты, люди, не боящиеся ни пиратов, ни дикарей. У нас есть оружие и порох. Мы, черт возьми, платим за это немалые деньги! Так в чем дело? Наша экспедиция провалилась. Почему?

Он лицемерно хихикнул и с лукавым видом не спеша пояснил:

– Да потому, что госпожа Дюпарке с три короба наобещала Высшему Совету, лишь бы ее утвердили в должности покойного супруга. А сама экспедиция не очень-то ей и была нужна! Наоборот, у нее душа к ней не лежала. В этих условиях генеральша и устроила так, чтобы экспедиция не удалась. Добилась назначения Байярделя, известного своей дружбой с флибустьерами и особенно с этим бандитом Лефором, чтобы черт его побрал!.. Когда мы доведем это до сведения мартиниканцев, десять тысяч колонистов потребуют ареста госпожи Дюпарке! Понятно?

Повисла гнетущая тишина. На сей раз всем все стало ясно. Победа казалась до такой степени несомненной и легкой, что все колонисты лишились дара речи.

Пленвиль удовлетворенно потер руки. Он и сам предвидел эту легкую победу, но окончательно поверил в нее только после того, как вслух обсудил все обстоятельства.

Бреза, с самого начала не проронивший ни слова, кашлянул, прочищая горло, и мягко проговорил:

– Я бы хотел знать мнение майора на этот счет…

– Совершенно справедливо! – поддержал Босолей.

– В самом деле, а что думает майор? – подхватили Виньон и Сигали.

– Я уже сказал, что встречался с ним и что от него самого обо всем и узнал! Могу вас заверить, теперь вы знаете его соображения по этому поводу.

– Прекрасно! – подхватил Бреза. – Однако мне хотелось бы кое-что уточнить. Мы слишком скоро приготовились осудить Байярделя. Говорим, что он предал…

– В этом не может быть и тени сомнения! – взревел Босолей, снова размахивая своими длинными руками палача.

Бреза одним взмахом руки его успокоил и продолжал:

– Пока вернулся один «Бык». Мы можем, так сказать, считать «Святого Лаврентия» затонувшим с командой и грузом, если верить заявлениям капитана Эстефа. А что, если и «Мадонна Бон-Пора» не вернется? Вдруг «Мадонна Бон-Пора» тоже погибла, а капитан Байярдель мертв? Кого винить? Сможете ли вы кого-то убедить в том, что такой капитан способен пойти на предательство? Какой ему интерес в этом предательстве?

Раздавленный убийственными доводами, Босолей вопросительно посмотрел на Пленвиля, а Сигали, Виньон и Белен обменялись многозначительными взглядами. Замечание Бреза попало в самую точку.

– Верно! – признал Бурле. – Бреза прав. Однако, повторяю, мы занимаемся политикой. Любые средства хороши – лишь бы добиться своего… Не будем терять времени. Главное – опорочить госпожу Дюпарке. А там посмотрим. Уверяю вас, что сейчас сделать это чрезвычайно просто: достаточно привести доводы Пленвиля. А если позднее Байярдель вернется, будет слишком поздно. Мы его арестуем по подозрению в предательстве, повесим – и делу конец, потому что власть тогда будет в наших руках.

– Разумеется! – поддержал Пленвиль. – Из двух одно: либо Байярдель вернется, и тогда мы бросим его в темницу и осудим в несколько часов – в любом случае его счеты с жизнью будут сведены очень быстро, – либо Байярдель не вернется, и тогда у нас окажется времени вдосталь, чтобы оповестить все население острова о предательстве генеральши.

– А что, если Байярдель в самом деле предатель, – снова напомнил Бреза, – и он нарочно расположил «Святого Лаврентия» и «Быка» так, чтобы самому без помех и без свидетелей перейти на сторону флибустьеров?

– Ну, у вас богатое воображение! – хохотнул Сигали.

– Пусть говорит, – попросил Босолей.

– Да, – продолжал Бреза, – я ставлю вопрос: что, если Байярдель перешел на сторону флибустьеров? Как вы намерены поступить?

– Мы осудим его вместе со всеми флибустьерами, – пообещал Пленвиль. – Сожжем его заочно, чтобы поразить воображение всего населения. И уж если он когда-нибудь сюда сунется…

Бурле грохнул кулаком по столу:

– Дурацкое предположение! Байярделю нет никакого смысла переходить в пираты. Он слишком честолюбив и горд воинским званием, полученным на этом острове.

– Не забудьте, – вставил Бреза, – он ближайший друг опасного разбойника, капитана Лефора. Ничего удивительного, если Байярдель последует за ним.

– Госпожа Дюпарке покровительствует капитану Байярделю. Теперь, когда она у власти, с его стороны было бы глупо бросать ее ради сомнительной выгоды пиратства!

– В любом случае, если он сунет сюда нос, сговорившись с пиратами, мы просто-напросто его вздернем, – повторил свою угрозу Пленвиль.

Бреза опять кашлянул. Он говорил редко, но если уж брал слово, его было не остановить.

– А если он все-таки сунет сюда нос и этот нос будет выглядывать из-за сотен пушек пиратской эскадры? – заметил он. – Как вы поступите в этом случае, господа?

– Да обстреляем ваших флибустьеров из пушек, гром и молния!

– Или сбежите, – поморщился Бреза. – Я не представляю себе, как форт может устоять против десятка кораблей с Сент-Кристофера, снаряженных по-военному. Видел я этих разбойников и на Ямайке, и в Сан-Хуане на Пуэрто-Рико. Я был свидетелем того, как они захватили несколько богатых городов Южной Америки! Скажу вам честно: если когда-нибудь из своих окон я замечу пиратский флаг, я убегу, господа, пусть даже прослыву величайшим трусом Мартиники! Предпочитаю быть живым трусом, чем смельчаком, погибшим от руки флибустьера! Вы не знаете этих людей! Храни вас Господь от встречи с ними!

То обстоятельство, что обыкновенно отмалчивавшийся Бреза вдруг заговорил, да еще так убежденно и решительно, произвело на собравшихся сильное впечатление: наступила гробовая тишина, которую наконец нарушил Бурле:

– До этого еще далеко! А кто хочет добраться до цели, должен продвигаться не спеша, поэтапно. Наш первый этап – опрокинуть госпожу Дюпарке. Для этого возможности у нас есть. Кто может нам помешать?

Босолей повернулся к Демаре, который до тех пор слушал, не проронив ни единого звука; он лишь прикладывался к кружке, внешне оставаясь совершенно невозмутимым. Босолей предложил:

– А не спросить ли нам у милейшего Демаре: что новенького в замке Монтань? Должно быть, генеральша не хуже нас знает, что произошло с «Быком»? Что она об этом сказала? Как приняла это сообщение?

Демаре очнулся от задумчивости и словно через силу произнес:

– Как вам известно, в замке Монтань живет шотландский дворянин, которому я охотно выпустил бы кишки и скормил бы подлым неграм! Не знаю, какую роль этот шотландец играет в замке. И никогда не узнаю… Сначала он крутился возле моей Жюли. Мы с ней собирались пожениться, а с тех пор как этот иностранец здесь, Жюли совсем меня забыла… Только он у нее в голове. А что делает тем временем он? Ночь напролет так и ныряет из комнаты в комнату. Около часу проводит у мадемуазель де Франсийон. Ссорится с ней и бежит к хозяйке; там тоже что-то обсуждает, кляузничает до изнеможения!..

– Очень интересно! – обронил Пленвиль. – А как далеко зашли, по-вашему, отношения шотландца с этими столь разными женщинами?

Демаре покачал огромной головой с невысоким лбом:

– Можно подумать, этот… шевалье де Мобре явился сюда с одной целью: согревать чужие постели!

Его слова были встречены оглушительным хохотом. Лакея обидело такое проявление веселости. Он с нажимом повторил:

– Именно так: согревать чужие постели. Не знаю, какая комедия замышляется в замке Монтань, но кому хватает терпения не заснуть ночью, является свидетелем любопытных событий! Этот шотландец носится по дому туда-сюда… Едва выходит из спальни Жюли, как шмыгает к мадемуазель де Франсийон!.. Через час он уже у генеральши и выйдет неведомо когда, но когда выходит, снова отправляется к мадемуазель Луизе! Только в его собственной комнате застать его никогда не возможно!

– Вот весьма полезное сведение: у генеральши, возможно, есть любовник, – уточнил Бурле, погрозив указательным пальцем, похожим на высохшую бамбуковую палочку.

– Хм, хм! – с сомнением промолвил колонист из Ле-Карбе. – Шотландец! Мы совсем недавно воевали с его народом! Думаю, во Франции кардинал Мазарини еще не решил, чью сторону мы примем в войне между Голландией и Англией…

– Предательство! – завопил Виньон. – Эта потаскуха продала нас неприятелю!

– Боюсь, что это так! – раздался чей-то голос. Однако Пленвиль вернулся к более насущному вопросу:

– Само собой разумеется, что генеральша знает, что случилось с «Быком». Что она по этому поводу говорит?

Лакей отвечал:

– Прошлой ночью приходил майор, а когда покидал замок, тут-то он и пригласил меня зайти сегодня к вам. Он попросил меня об этом и дал кошель с двадцатью пистолями: деньги при мне… И вот когда майор ушел, генеральша взъярилась и стала громко звать шевалье, после чего они заперлись в ее комнате. Я подкрался и прислушался. Они долго обсуждали происшествие с «Быком». Мобре был чем-то недоволен. Сначала сердился, но потом рассмеялся и сказал генеральше, что у нее есть единственный способ спасти свою репутацию. Он ей сказал: прикажите немедленно арестовать Мерри Рулза…

У присутствовавших вырвался вздох изумления, после чего они загомонили, зашумели, стали сыпать ругательствами.

– Невероятно! – кричал Пленвиль.

– Черта с два! Вот шлюха! – подвывал Босолей. Эта новость потрясла всех не меньше самого страшного святотатства.

– Арестовать Мерри Рулза! – не веря своим ушам, повторял застывший от изумления Сигали.

– Да-да! – подтвердил Демаре. – Мобре так и сказал: Мерри Рулза и его ближайшее окружение – в тюрьму!

Эти слова произвели действие разорвавшейся бомбы. Не скрывая беспокойства, Виньон заторопился подать голос, хотя от волнения он едва шевелил губами:

– Они называли имена?

– Нет. Шевалье только упомянул о ближайшем окружении, весьма опасных сподвижниках майора.

– А ведь это мы с вами, – произнес Босолей, обменявшись с Пленвилем не очень уверенным взглядом.

Заговорщики почувствовали, что застигнуты врасплох. Они-то считали, что победа совсем близко, а до нее было еще так далеко! Ими овладели разочарование и страх: им казалось, что все их планы стали известны неприятелю.

– Я знаю, что такое быть загнанным в угол! – бросил Бурле. – Вспомните: генерал тоже хотел меня арестовать и судить… Мне передавали: еще накануне своей смерти он потребовал от судьи Фурнье кое-какие бумаги и приказал их сжечь… Все это свидетельствует о том, что великие мира сего не слишком уверены в своей правоте! Они сомневаются. Знают, выкажи они беспощадность, весь народ заставит их дорого заплатить за излишнюю строгость!

Никто ничего не ответил. Все долго молчали, позабыв о роме. Наконец Пленвиль, полагавший, что он один умеет сохранять хладнокровие, заметил:

– В любом случае необходимо как можно скорее предупредить майора о случившемся. Я отправлюсь к нему завтра же утром. Опасность нависла прежде всего над ним. Он должен быть наготове и отразить направленный на него удар. Думаю, мы можем ему довериться. Человек он мудрый и щепетильный до невероятности. Пока он на свободе, нам тоже нечего бояться.

– Но никто не должен знать, что мы сегодня собирались вместе! – предостерег Босолей. – Тайна! Молчок обо всем, что тут произошло…

– Слушайте, любезный, – вмешался Белен, – нельзя терять ни минуты. Победит в этой схватке тот, кто станет действовать первым. Нельзя допустить, чтобы генеральша со своим шотландцем нанесла первый удар: для нас он окажется губительным. Мы имеем хотя бы то преимущество, что предупреждены о ее намерениях, зато она не знает о наших планах. Мы должны поднять народ. Пусть каждый действует в своем поселке…

– В Ле-Прешере уже все готово, – доложил Босолей. – Одно наше слово, один мой знак, и…

– В Ле-Карбе – то же самое, – обронил Пленвиль.

– Я считаю, что нам не следует пренебрегать карибскими индейцами, – заметил Белен.

Все удивленно на него посмотрели. Он пояснил:

– Да, я говорю о дикарях. Они могли бы нас поддержать, если умело подойти к этому делу. Вспомните: они ладили с генералом. Согласно заключительным договорам, карибские индейцы не имеют права покидать территорию, которую мы зовем Страной Варваров. Но генерал умер, и если дикари до сих пор соблюдали свои обязательства, то теперь можно дать им понять, что генеральша решила прогнать их из Страны Варваров, объявив им войну до победного конца. Уж они не преминут примкнуть к нам. И это будет отличная поддержка в подходящую минуту.

– По-моему, это опасная затея, – заметил Бреза. – Когда дикари высадятся у нас, поди потом их выгони с этих земель…

– Белен прав, – поддержал Пленвиль. – Я с ним согласен. И передам это предложение майору.

– Отчего бы нам не попытаться войти в отношения с вождями дикарей? Среди нас многие охотятся на полуострове Каравелас. Давайте организуем охоту и попробуем связаться с карибскими индейцами.

– Прекрасная мысль! – одобрил Виньон.

Все, кроме Бреза, закивали, лишь он один всем своим видом выражал беспокойство.

– Как только увижусь с майором, – произнес в заключение Пленвиль, – мы назначим точную дату для нашей охоты. Кто не захочет в ней участвовать – волен оставаться дома. Но я уверен: в тот день мы потрудимся на славу!

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мари решает повидать майора, а Мобре извлекает выгоду из ее отсутствия

Обед только что закончился, и Луиза ушла к себе, а шевалье де Мобре, сидя у круглого столика на одной ножке, разбирал в картонной папке наброски, представлявшие поля сахарного тростника, деревянные колокольни, море, похожее на миндальную шелуху, голых негров, деловито размахивавших ножами в зарослях тростника.

Казалось, все внимание Режиналя поглощают эти рисунки, которые он набросал во время многочисленных поездок на острова. На самом же деле он не терял из виду Мари, которая стояла у окна и смотрела во двор замка, где чернокожий Кинка чистил кобылу. Под его рукой бока становились блестящими, словно эмаль.

На Мари был элегантный мужской костюм: штаны облегали и подчеркивали ее соблазнительные округлости; фиолетовый камзол с серыми расшитыми обшлагами пышно пузырился на уровне груди, не скрывая ее внушительных размеров; небольшая шляпа с тройным плюмажем чрезвычайно к ней шла, украшавшие ее ленты ниспадали на плечи и переплетались с кудрявыми волосами.

Мари была так хороша, что Мобре распирало от гордости. Он привык заниматься любовью, не испытывая при этом глубокого чувства; как правило, он стремился лишь к удовлетворению мимолетных прихотей, но теперь был вынужден признать, что Мари возымела над ним власть.

Как художник, хоть и весьма посредственный, он не мог не оценить красоту ее тела, которым наслаждался ночь напролет. Казалось, он только раздразнил собственный аппетит. После Мари, потрясшей его воображение, Луиза представлялась ему холодной и вялой, несмотря на присущий ей необузданный темперамент, непреходящее желание и сильнейшее увлечение Режиналем!

Он захлопнул папку и залюбовался грациозными линиями соблазнительной фигуры. Мари в нетерпении похлопывала по сапогу коротким хлыстом. Кинка все еще возился с лошадью.

Мари всегда ценила в этом рабе желание хорошо работать и стремление завершить начатое – другим неграм это было совершенно несвойственно. Однако за что бы ни брался Кинка, он все делал медленно, словно бы нехотя и даже с отвращением, и это раздражало подвижную Мари: сама она была стремительна в решениях и действиях.

Мобре встал и пошел к ней. Мари обернулась на шум его шагов.

– Я бы с удовольствием сопровождал вас, дорогая, – сказал он. – К сожалению, это абсолютно невозможно! Представляю себе, что будет с майором, если он увидит меня рядом с вами! Разумеется, он догадывается, что я даю вам советы, но поскольку собственными ушами он этого не слышал, то, вполне вероятно, рад еще раз обмануться на этот счет.

– Не беспокойтесь, – отвечала госпожа Дюпарке. – Теперь я знаю, что делать. Я и одна сумею внушить майору то, что считаю нужным.

Режиналь встал на пороге и окинул взором поля, раскинувшиеся вдали, насколько хватало взгляда, – зеленые с красноватыми пятнами канн, над которыми возвышались пальмы, похожие на лениво покачивавшиеся букеты, и нависавшие под углом кокосовые деревья.

– Я подумал, – продолжал он ровным ласковым голосом, – что, когда вы низложите майора, Высший Совет останется без председателя.

Мари улыбнулась и еще сильнее хлестнула себя по сапогам:

– Полагаю, что, если Мерри Рулз окажется нынче вечером в тюрьме, мне будет трудно найти ему замену. Если я не назначу его официально, вполне вероятно, что охотников не найдется: после ареста Мерри Рулза все поймут, как опасно играть со мной!

– Видите ли, Мари, – продолжал он вкрадчиво, – надеюсь, мои советы сослужили вам добрую службу, и вы правы, что слепо им следуете. Я вам предан, как никто другой. Ни один человек не способен относиться к вам с такой любовью и в то же время с почтительностью. К сожалению, боюсь, что положение, в котором мы находимся сейчас, не может продолжаться вечно.

– Почему? – удивилась Мари. – Совершенно очевидно, что о нас станут сплетничать!

– Разве я не обладаю абсолютной властью?

– Это так, однако в душе вы отнюдь не деспотичны, а чтобы положить конец злословию и клевете, вам следовало бы стать Кромвелем! Все ваши решения, неугодные толпе, будут регулярно приписываться мне; и наоборот, то, что вы сделаете в угоду колонистам, послужит вашей собственной славе. О, я ничего не прошу для себя! Кроме того, мне абсолютно безразлично, что обо мне подумают на Мартинике… Зато вы рискуете многим, если меня будут ненавидеть. Итак, в ваших интересах в определенный момент удалить меня отсюда; словом, мне придется исчезнуть, чтобы мое присутствие не бросало тень на вас.

– И думать об этом не смейте, Режиналь! Что бы о вас ни говорили, я всегда встану на вашу защиту! Я верный друг и умею быть благодарной тем, кто был мне полезен.

Режиналь усмехнулся при мысли о Байярделе; как легко он опорочил в представлении Мари этого верного слугу, который успел так много для нее сделать! А Лефор! Как дешево она продала его жизнь, как недолго колебалась, отдавая приказ об уничтожении всех флибустьеров.

Однако вслух он произнес:

– Я знаю, Мари, как вы добры и справедливы. Но, видите ли, есть нечто превыше наших желаний…

Он запнулся было, но вдруг решился:

– Чтобы никто не мог отнести на мой счет все суровые решения, которые по моему совету вам придется принять, было бы неплохо, по-моему, если бы у меня была на острове официальная должность. Тогда я мог бы действовать открыто и не буду похож на предателя, плетущего заговоры, на негодяя, замышляющего против населения… Понимаете?

Мари восхищалась деликатностью Режиналя, недоумевая, как она сама не подумала об этом раньше. Она улыбнулась Мобре и промолвила:

– Да, понимаю. Занимая официальный пост, вы всегда, при всех обстоятельствах будете рядом со мной. А вдвоем мы преодолеем самые трудные препятствия… Да, но вы же иностранец! – омрачившись, прибавила она.

– А Мерри Рулз? – подсказал шевалье. – Откуда он сам родом? Знаете? А Мазарини? Да, вот именно: ваш Мазарини разве француз?

– Верно, – с удовлетворением кивнула она.

– Да, Мари, – продолжал он, – вам следовало бы, поскольку это в ваших силах, ввести меня в Высший Совет. О, разумеется, не в качестве председательствующего! Обычным советником. И даже если в ближайшее время вам по каким-либо причинам окажется сложно арестовать майора и вы будете вынуждены оставить его на свободе, то я займу место прямо перед ним на заседании Совета. Обещаю, что ему придется туго!

– Режиналь! – воодушевилась Мари. – Вы восхитительны. Я совсем об этом не подумала! Однако это будет сделано сегодня же вечером, положитесь на меня!

Мари повеселела, ее тревога рассеялась, так как благодаря планам Режиналя она могла с надеждой смотреть в будущее. Мари подставила любовнику губы для поцелуя, он едва их коснулся и проговорил:

– Будьте предельно осторожны, Мари! Осторожность и ловкость!..

– Доверьтесь мне, Режиналь… До свидания.

Кинка закончил работу. Мари вышла из дому; шевалье хотел было последовать за ней, чтобы подсадить ее в седло, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся.

Внизу у лестницы, из дальнего угла большой гостиной за ним пристально наблюдала Луиза де Франсийон. Выпрямившись, она вцепилась в перила и стояла не шелохнувшись. Режиналя поразил ее неподвижный взгляд, как, впрочем, и бледность. Он ни на минуту не усомнился, что она видела, как они обменялись поцелуем, пусть беглым, кратким и вполне невинным.

Он почувствовал досаду, но мысль о возможном разрыве с Луизой, как и о сцене ревности, ничуть его не испугала: он рассчитывал, что ему хватит деликатности сгладить грядущее объяснение, однако пожалел, что придется затронуть щекотливый вопрос в не самую подходящую для него минуту.

Он окинул Луизу быстрым равнодушным взглядом и поспешил вслед за Мари, чтобы подставить руку, на которую она ступила изящной ножкой. Рывок – и она очутилась в седле. Режиналь улыбнулся ей с таким видом, словно хотел сказать: «Удачи!» Она ласково ему подмигнула, вспомнив, какую изумительную ночь он ей подарил, заставив забыть о Жильбере д'Отремоне. Потом огрела хлыстом кобылу и поскакала по неширокой мощеной дороге в Сен-Пьер.

Режиналь стоял неподвижно, глядя ей вслед. Он направился к дому лишь после того, как прелестная всадница скрылась за поворотом. В эту минуту он думал только о ее обещании в тот же вечер назначить его членом Высшего Совета. Теперь перед ним открывались новые горизонты, он мог предаться самым смелым надеждам. И Кромвель будет им очень доволен!

Отныне не имело значения, арестуют Мерри Рулза или же он останется на свободе, возглавляя Высший Совет: вся власть перейдет в руки Мобре, потому что он получит официальную должность, а Мари все будет делать по его подсказке. В конечном счете генерал-губернатором Мартиники станет он!

Мобре побрел к дому. Когда он вошел, Луиза лежала на длинной банкетке, закрыв лицо руками, будто плакала. Он подумал: интересно, как она себя поведет. Будет ли холодна, как раньше, когда ему казалось, что в ее жилах не горячая кровь, а лед, или будет плакать, постанывая и жалуясь на то, что он разбил ей сердце? А может, бросит ему с вызовом, что отныне не желает иметь с ним ничего общего?

Он подошел к молодой женщине, не проявляя ни малейшего любопытства. Она не двинулась. Могло показаться, что она его не видела, однако когда он вознамерился присесть к ней на банкетку, она резко отпрянула.

– Дорогая Луиза! – невозмутимо начал он.

Она оборвала его гневным жестом. Тем не менее он любезно улыбнулся и попытался обнять ее за талию. Она торопливо вырвалась и подняла к нему лицо, на котором ясно читалось презрение:

– Не прикасайтесь ко мне!.. Постыдились бы! Воспользовались моей доверчивостью, невинностью! Как только я могла вам поверить!

Ее душили рыдания.

– Луиза, – продолжал он в прежнем тоне. – Вы напрасно сердитесь, ведь вы даже не выслушали меня и не потребовали никаких объяснений! Неужто ревнуете? Как это глупо! Да и к чему ревновать? К кому?

– Думаете, я не видела тут вас вдвоем?!

Он медленно покачал головой:

– Говорите, видели нас вдвоем? Бог ты мой! Да что вы такое видели? Как мы с Мари обменялись дружеским поцелуем?..

– Поцелуем в губы!

– На моей родине принято целоваться именно так, Луиза…

– Но она сама подставила вам губы…

– Этого я не заметил, – цинично и хладнокровно парировал он. – Это доказывает, что в нашем поцелуе не было ничего дурного. Да не думал я о губах Мари, нет! Она была глубоко опечалена, очень обеспокоена… Ведь Мерри Рулз…

– Прошу вас, Режиналь, не лгите! Не пытайтесь меня провести. Я вас видела! И мои глаза не могли меня обмануть!..

– Значит, вам не нужны мои объяснения, – поднимаясь, выговорил он. – Что ж, очень жаль…

Она подумала, что он в самом деле собирается уйти, бросив ее в одиночестве. Этого она боялась больше всего на свете. Луиза его ненавидела, она сгорала от ревности, но ни за что не хотела бы остаться одна, даже в эту минуту страшась разлучиться с шевалье.

– Режиналь! – взмолилась Луиза. – За что вы так мучаете меня?

– По-моему, глупо страдать, Луиза, – все так же холодно возразил он. – И вы сами виноваты, если страдаете. Вы не желаете меня слушать. А ведь вам следовало бы знать, до чего бывают обманчивы чувства, как сказал недавно ваш господин де Монтень…

Она презрительно усмехнулась:

– Ну вот! Сейчас будете меня уверять, что я не видела, как вы целовались с Мари!

– Довольно! – внезапно рассердился он. – Вы видели, как мы целовались? Ну и как это было? Вспомните, как вас я беру в свои объятия, как касаюсь ваших губ, как прижимаю вас к своей груди. И тогда вы скажете сами, что слышите биение моего сердца, а я могу сосчитать удары вашего сердца! Хорош же поцелуй влюбленных был у нас с Мари!.. Слушайте, Луиза, ваша ревность неуместна, но еще более нелепа эта сцена в двух шагах от буфетной, в присутствии двух негритянок, которые сейчас начнут смеяться и трещать, как попугаи! Нас может здесь застать в любой момент либо Жюли, либо Демаре!

– Надеюсь, вы не думаете, что я испугаюсь сплетен этих людей и перестану плакать?

– Напротив! – возразил он. – Если вам есть в чем меня упрекнуть, идемте ко мне. Я испытываю ужас при мысли о том, что выставляю свои чувства напоказ, а еще больше не люблю скандалов. Идемте в мою комнату, Луиза, но с условием: вы позволите мне высказаться. Если у меня не будет возможности разъяснить, что здесь произошло, то и не ходите за мной… Я считаю, что истинная любовь основана на взаимном доверии; в противном случае это яд, отравляющий нашу жизнь… Ну, идемте…

Не дожидаясь ответа, он направился к лестнице и поднялся наверх. Вошел к себе, прежде чем Луиза ступила на лестницу, однако оставил дверь открытой и стал неторопливо набивать трубку.

Шевалье успел закурить, когда Луиза возникла на пороге.

– Заприте, пожалуйста, дверь, – строго и холодно произнес он, что окончательно смутило несчастную девушку. – Если вам изменит хладнокровие и вы позволите себе вспылить, то пусть вас, по крайней мере, никто не услышит.

У Луизы трепетали ноздри. Теперь она чувствовала смущение. Она-то считала себя сильной, но сейчас понимала, что находилась во власти этого человека, слишком хорошо владевшего собой, искушенного дипломата; в действительности он был уверен в себе именно потому, что отнюдь не пылал любовью.

– Итак?.. – спросил он. – Вы молчите? Что же вы хотели узнать?

– Режиналь! – выдохнула она едва слышно. – Объяснение за вами! Вы же сами…

– Какое объяснение? Вы видели, как я поцеловал Мари. Да, я поцеловал ее в губы. Вы недовольны?

– Режиналь! Режиналь! – задохнулась она. – Как вы со мной разговариваете?! Как вы смеете?! Со мной!..

– А как, по-вашему, я должен говорить?

Он держался высокомерно, цинично, был холоден как лед.

– Так вы меня не любите?

Он воздел руки к небу и уронил их в полном отчаянии.

– Ну вот! – словно разговаривая сам с собой, промолвил он. – Вот! Вы устраиваете мне сцену, ваши упреки столь же оскорбительны для меня, как и для Мари, если бы она могла вас слышать. А в довершение уверяете, что я вас не люблю. Да с чего вы это взяли, Господи!

Сердце Луизы отчаянно билось. Она растерянно смотрела на возлюбленного и ничего не понимала. Она так страдала, когда увидела, как Режиналь и Мари обменялись торопливым поцелуем, но теперь позабыла о страдании. Ей казалось, что она открыла для себя нечто такое, о чем раньше даже не догадывалась, и это открытие ее поразило. Никогда еще шотландец не разговаривал с ней в таком тоне, никогда не был столь холоден и не смотрел так строго, почти враждебно.

Несчастная спрашивала себя, не явилась ли она игрушкой в чужих руках, не придумала ли она себе его любовь, не была ли их страсть просто ее иллюзиями. Почему человек, которого она ставила превыше всего, страстно любила каждой клеточкой своего существа и который всегда держался вежливо и предупредительно, был обходителен и влюблен, вдруг предстал перед ней незнакомцем, пугающим и грозным?

Луиза прижала руки к груди, словно боясь, что не выдержит ее исстрадавшееся сердце. Она нервно сжала кулачки и захлопала ресницами.

– Режиналь! – произнесла она настолько изменившимся, глухим голосом, что шотландец с трудом разобрал ее слова. – Режиналь, мне страшно… Боюсь, что вы никогда меня не любили.

– Еще того лучше! – весело вскричал он и отвернулся. – Оказывается, я вас не любил!.. Вот до чего додумались! Да кто вам позволил такое предположить? Что я сказал, что сделал, какой грех совершил, если вы так жестоко играете моими чувствами?

– Вы совсем не похожи сейчас на человека, которого я люблю! Да! Не похожи на самого себя!

Вместо ответа он лишь пожал плечами и заходил по комнате.

– Режиналь! – упрямо продолжала она. – Только не говорите, что это ваше истинное лицо. Иначе я в самом деле поверю, что вы никогда не испытывали ко мне ни малейшего чувства.

Он поморщился и продолжал молча расхаживать по комнате.

– Подумайте, что со мною будет, если это правда! – произнесла она, изо всех сил стараясь говорить уверенно; ей казалось, что шаг за шагом она защищала свое счастье, свою любовь. Она повторила:

– Да подумайте только, в каком я окажусь положении!

– Не понимаю! – презрительно бросил он. – Поясните, пожалуйста, свои слова.

– Я отдалась вам, Режиналь, неужели вы это забыли? Я нашла убежище в ваших объятиях, принеся вам в жертву свою чистоту и невинность? Я была полна иллюзий, которые вы только что развеяли одну за другой. Чем я буду без вас? Особенно теперь, когда я увидела вас совсем другим человеком?

Он кокетливо поправил гофрированный воротник, неторопливо потер руки и наконец обратил взгляд на Луизу.

– Дитя мое! – начал он, щелкнув языком и переведя дух. – Вы действительно мне отдались. Я не считаю, что совершил бесчестный поступок, любой благородный человек вряд ли стал бы отказываться, мотивируя тем, что не заслужил этот дар, – за него, кстати, я нижайше вам благодарен. Да, вы отдались мне… Но где? Когда? Как? Разве я к вам приставал? Не станете же вы утверждать, – с издевкой произнес он, – что я взял вас силой? Однажды вечером вы сами вошли в мою комнату. Вспомните! Именно вы пришли ко мне и словно обезумели, не в силах обуздать собственное желание, так что мне пришлось принять необходимые меры, дабы вы смогли дотянуть до прибытия другого благородного человека, который не будет, вероятно, церемониться с вами, как я. Не знаю, хорошо ли вы меня поняли. Я лишь исполнил свой долг. Будь вы мужчиной, вы бы поняли, каких усилий мне тогда стоило совладать с собой… Раз я был совсем другим человеком, как вы говорите… Не рассказывайте никому, что я взял вас силой… Не говорите также, что я соблазнил вас против вашей воли… Не рассказывайте о собственной невинности! На первый взгляд вас действительно можно принять за холодную женщину. Кажется, в жилах у вас лед вместо молодой и горячей крови. Но очень скоро убеждаешься, что этот лед тает в мгновение ока, превращаясь, да простите мне такое сравнение, в ртуть!

Луиза задыхалась. Она была не в силах плакать, только судорожно сжимала челюсти.

Он рассмеялся и с еще большим цинизмом продолжал:

– Признаюсь, порой, глядя на вас, я думал, что первого же мужчину, попавшего в поле вашего зрения, ждет та же судьба, что и меня, потому что невозможно противостоять снедающему вас огню.

Она подбежала к кровати шевалье и, необычайно громко зарыдав, рухнула на подушку. Силы ее были на исходе. Лучше бы шевалье избил ее в кровь. Теперь у нее не оставалось иллюзий. Слабая надежда, поддерживавшая Луизу, пока она шла в комнату Режиналя, испарилась. Теперь несчастная постигла всю глубину своего позора. Она жалела о происшедшем и в то же время благословляла случай, позволивший ей узнать истинную сущность шотландца. Зачем она закатила эту сцену? Сейчас девушка не видела в ней смысла. Была ли ее ревность настоящей? Нет, и в это она не верила. Все в глазах Луизы принимало иной оборот. Она подчинилась естественному закону. Она искала обычной ссоры, случающейся между влюбленными, которая лишь подогревает страсть и оживляет любую связь, возбуждает влюбленных перед неизбежным событием, символизирующим примирение, пусть даже временное. Луиза сожалела о своей вспышке, положившей конец сладкому самообману и их роману. Раскаивалась девушка еще и потому, что, как все влюбленные, она еще минуту назад страстно хотела надеяться, вопреки здравому смыслу, что со стороны Мобре это всего-навсего злая шутка. Луиза цеплялась за последнюю надежду и готова была умолять шотландца, чтобы он не развеивал этот обман, не доказывал со всей очевидностью, что между ними все кончено. Словом, она не хотела знать, что он никогда ее и не любил, что она была в его руках игрушкой, временной забавой, о которой позднее он вспомнит разве что как о случайном приключении.

Но Луиза была в то же время благодарна случаю, открывшему ей правду. Женская гордость запрещала ей продолжать отношения с мужчиной, для которого она ничего не значила, в то время как для нее он был всем. Она подвела итоги: что ей оставалось? Смертельно раненная, Луиза не могла надеяться больше ни на что; она была слишком слаба, чтобы пережить подобное оскорбление.

Она плакала. Перед ней зияла бездна. Режиналь наблюдал за происходящим, и это зрелище было отвратительно ему: женщина, которая плачет откровенно, без всякого кокетства, вытянувшись на кровати и содрогаясь всем телом.

Именно этого он и добивался: довести Луизу до истерики, подчинить ее собственной воле. Сейчас необходимо было убедиться, не ошибся ли он, действительно ли любовь Луизы по-настоящему глубока, как она уверяла.

– Простите, Луиза, что я говорил с вами в неподобающем тоне, – проговорил он, – но вы подвергли меня нынче тяжелейшему испытанию, которое мне когда-либо доводилось вынести.

Он пропел это медоточивым голосом, ласково и почти раскаиваясь.

Луиза еще громче зарыдала. Пользуясь тем, что она на него не смотрит, он удовлетворенно ухмыльнулся.

– Ладно, Луиза, давайте мириться, – продолжал он. – Я считаю, нет недоразумения страшнее того, из-за которого разлучаются двое влюбленных…

Он положил руку Луизе на плечо и попытался ласково перевернуть ее на спину, чтобы видеть ее лицо. Она сопротивлялась. Он не стал настаивать. Помолчав, он повторил попытку и почувствовал, что на сей раз сопротивление, как и рыдания, уменьшается.

Разумеется, в ее состоянии она ничего так страстно не желала, как хоть самой маленькой надежды. Одно слово Режиналя, и все обиды будут забыты! Она не представляла себе жизни без него. Конечно, он ее не любил. Но не могла же она разом лишиться и его любви, и его самого! Она готова была утратить его чувства при условии, что сам он останется. Его так жаждало ее тело…

Он провел языком по ладоням, обильно смочив их слюной, и издал звук, похожий на всхлипывание, словно у него перехватило дыхание: он прекрасно подражал голосу самой Луизы; затем он провел ладонями по щекам, и они стали мокрыми.

На сей раз он с силой перевернул девушку на спину и, поддерживая ее обеими руками, со знанием дела прижался к ее лицу сначала одной, потом другой своей щекой.

Лицо его выражало глубокое страдание. Луиза ни на мгновение не усомнилась, что Режиналь плакал вместе с ней.

Должно быть, он оплакивал первую любовную рану, их первую размолвку, думала она. И так как он плакал, она сейчас же утерла собственные слезы. Она рассудила так: раз он печален и его печаль разгоняет ее собственную тоску, значит, их сердца способны биться в лад…

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Мобре начинает наконец действовать в открытую

Шевалье стал искать ее поцелуя. Она попыталась увернуться, так как не без основания полагала, что у нее заплаканное лицо.

Режиналь терпеть не мог женщин, выставляющих свою слабость напоказ (он считал, что им ничего не стоит сдерживать слезы), но сейчас чувствовал, что Луиза не лукавит и ее рыдания вполне искренни, а потому наслаждался спектаклем и с радостью слизывал слезы Луизы. Над этими слезами и он потрудился, потрудился на славу. Их было так много, что он даже не чувствовал пресного привкуса своей слюны.

Когда наконец шотландец завладел губами девушки, она перестала сопротивляться, но, вопреки обыкновению, оставалась безучастной и вялой. Для начала он легонько прихватил ее губы зубами, затем прикусил сильнее, пока помимо солоноватых слез не почувствовал терпкий привкус крови. Она едва слышно вскрикнула, и это явно указывало на то, что она женщина отнюдь не бесчувственная, какой хотела казаться. Ему было приятно, что ее губы, обычно чувственные и умелые, сейчас расслаблены, безучастны, подвластны его воле.

Шевалье понимал, что настало время действовать. У Луизы затуманился взгляд; возможно, она не замечала любовника, целиком отдавшись своему страданию. Зато он-то наслаждался, снова ощущая себя полным хозяином молодой женщины, вновь оказавшейся в его власти.

Он навалился на нее всей тяжестью. Она не уклонялась, даже не пыталась высказать упрек, к которому он приготовился: она могла бы опять напомнить ему об их с Мари поцелуе. Он воображал, что Луиза, должно быть, уверена: он не дарил ее кузину такой же любовью, какой удостаивалась она сама. И она все больше увлекалась игрой, находя в его объятиях радости, к которым привыкла и которых в своей ненасытности требовала все больше и больше.

Режиналь почувствовал, что Луиза сгорает от желания. Он благословлял природу, создавшую ее столь страстной, почти всегда неудовлетворенной и потому готовой отдаться ему по первому зову.

Нет, она больше не плакала. Слезы высохли на ее глазах. Они оставили бороздки на припудренных щеках, но теперь Луиза откликалась на ласки шотландца. Правду сказать, действовал он умело и с любовью.

Когда он ощутил, что она полностью принадлежит ему, – во всяком случае, в эту минуту безошибочно рассчитанного и неизбежного удовольствия, – он усмехнулся и метнул на нее взгляд из-под полуопущенных век.

– Луиза, – едва слышно выдохнул он, – зачем же нам огорчать друг друга? Не думаете ли вы, что лучший кусок в любом случае достанется вам?

Она еще крепче прижалась к нему, потом безуспешно попыталась вырваться из его объятий и возразила:

– Я ни с кем не хочу делиться!

Так ли было на самом деле? Судя по ее тону, она была готова на любые уступки, лишь бы не потерять Режиналя!

Они прильнули друг к другу, их губы почти соприкасались. Шотландец рассматривал Луизу. Он видел лишь ее заплаканные глаза, воспаленные веки. Выглядела она не лучшим образом; обыкновенно она так и искрилась молодостью. Он смотрел ей прямо в глаза и читал все самые сокровенные тайны. Она была на все готова, достигнув желаемого им состояния; ее сердце разрывалось от тоски, она исходила истомой и в то же время ее терзало беспокойство: как бы не потерять единственного мужчину, которого она когда-либо любила и вряд ли разлюбит. Она окончательно обессилела и даже перестала соображать, что происходит.

Он опять со знанием дела взялся за ее губы. Луиза напряглась, его проникновенный поцелуй заставил ее задрожать всем телом, она умирала от желания, она принадлежала ему вся без остатка.

Луиза не сознавала, о чем они только что говорили, но именно в эту минуту расчетливый шотландец отдалился от молодой женщины. Сперва она не удивилась, убежденная в том, что они помирились и все стало, как прежде.

Он выпрямился, сел в кровати, поправил кружева, ленты и кашлянул.

– Делиться! Не хочешь делиться! – ласково упрекнул он, словно против воли оказавшись перед непреодолимым препятствием. – Не хочешь! Однако, бедняжка моя, в жизни существуют обязанности, о которых вы будто бы даже и не подозреваете… А я-то думал, вы поймете, ведь вы можете сообразить, что такой человек, как я, оказывается, порой вынужден делать то, что ему не нравится, что глубоко ему неприятно.

Он говорил не торопясь, взвешивая слова, тщательно выбирая их, чтобы не ранить девушку. Но он пробудил в ней столь страстное желание, что она понимала его с трудом. Она слушала, не догадываясь, куда он клонит, а про себя думала, что вся его болтовня – только часть любовной сцены, разворачивающейся на ее глазах.

– У меня складывается впечатление, что ты не знаешь, кто я, – не глядя на нее, продолжал он. – Я даже спрашиваю себя: задумывалась ли ты когда-нибудь, кем я был раньше, откуда и зачем прибыл, когда побывал впервые на этом острове…

Луизу вдруг осенило: этот внезапный переход на «ты», чего раньше он себе не позволял, еще больше приближал ее к нему.

– Нет-нет, ты понятия не имеешь, чем я занимаюсь и что замышляю… Однако знай, что это большое и серьезное дело… Поверь мне: человек, замахнувшийся на него, не может быть мелкой сошкой.

Ах, она и без того знала, что Режиналь не мелкая сошка, но ей нравилось его слушать. В ее глазах он превращался в божество. Она его обожала!

– Значит, ты думаешь, между Мари и мной что-то есть? – спросил он.

Ее веки дрогнули. Он не мог решить, что это: утвердительный знак или выражение сомнения.

– Кто тебе внушил эту мысль? Что подсказало так думать? – снова спросил он.

Она слегка пожала плечами. Теперь она ничего не помнила. Он продолжал настаивать:

– Подумай же! Ну подумай хорошенько… Очевидно, этот поцелуй… – Он встал с постели и зашагал по комнате, будто боялся, что его близость помешает Луизе припомнить всю сцену.

– Да, этот поцелуй, – неуверенно выговорила она. – И ваши слова – тоже. Вы советовали Мари быть осмотрительнее… «Будьте предельно осторожны, – сказали вы. – Осторожность и ловкость!»

– Совершенно верно! – подхватил он. – Да ведь тебе я советовал то же совсем недавно, если память мне не изменяет.

Он обернулся и бросил на нее необычайно живой взгляд. Лицо его приняло суровое и строгое выражение.

– Мари – моя любовница, – обронил он. – Ты не ошиблась…

Она мгновенно села в постели. Только что она услыхала признание, которого боялась больше всего.

– Любовница?! – переспросила она. – И ты сам мне об этом говоришь? Как ты смеешь хвастаться этим передо мной, после того что было между нами?

Он кивнул и подтвердил:

– Да, она – моя любовница, и уже давно. С первого дня, как я появился в этом доме. Тебя тогда и на Мартинике-то еще не было…

Луиза обомлела и дышала с трудом. Наконец ей удалось собраться с силами, и она с надеждой спросила:

– Но ведь все между вами давно кончено, правда?

– Нет! Еще нынче ночью она была в моих объятиях. Да, – небрежно прибавил он, – когда я оставил тебя и пошел на ее зов, она снова стала моей любовницей, как раньше. Мы провели вместе всю ночь напролет!

Луиза лишилась дара речи и уставилась в пространство невидящим взглядом.

Шевалье снова заходил по комнате, не обращая больше внимания на девушку. Он говорил. Говорил будто для себя самого, ледяным тоном, сухо и холодно:

– Я же сказал тебе, Луиза: в жизни существуют обязательства. Одно из самых важных обязательств для меня – оставаться любовником Мари. Я говорил тебе о важном предприятии; мне нужна Мари, мне необходимо владеть ее чувствами, она должна принадлежать мне, чтобы я достиг своей цели. Да, зачастую бывает так, что человек берется за важнейшее дело и вынужден, повторяю, исполнять для его осуществления отвратительные обязанности… Я человек добродетельный. Ты не должна в этом сомневаться. Добродетель требует самоотречения, а иногда жертвы и пострашнее. Именно добродетель заставляет наших хирургов погружать руки в жуткие язвы, вычищать гной, ведь их святая обязанность – спасение жизни. Чем больше задача, тем благороднее становятся средства исполнения, какими бы гадкими они ни казались на первый взгляд…

Он снова подошел к Луизе и торжественно проговорил:

– Луиза! Вы все-таки должны знать, после этого признания, что я люблю вас больше всех на свете. Вы все для меня. Не веря в величие вашей души, я никогда бы не сделал этого признания; но я знаю: вы меня поймете и даже поможете в исполнении возложенной на меня задачи… Да, Луиза, я люблю вас, люблю настолько, что если теперь, владея моей тайной, вы откажетесь быть моей, я уеду. Да, я брошу начатое дело, сбегу ради того, чтобы забыть вас, потому что без вас жизнь кажется мне бессмысленной…

Он ждал ответа, но Луиза молчала.

Он опустился перед девушкой на колени и взял ее за руку; она не сопротивлялась. У нее были ледяные пальцы, негнущиеся, словно только что срезанные бамбуковые палочки.

Он страстно проговорил:

– Луиза, дорогая Луиза, будете ли вы столь великодушны, что согласитесь на величайшую жертву: смириться с тем, что Мари останется моей любовницей? Не говорите, что будете меня с ней делить, дорогая: ни о каком дележе не может быть речи, когда в нем не участвует сердце. Вам принадлежит лучшая моя часть. Остальное не имеет значения… Отдайте его Мари! Помогите мне преуспеть, поддержите меня, успокойте и не судите строго… Не гоните меня… Когда придет время торжествовать победу, вы получите свою долю!

Луиза не шевелилась, застыв от ужаса и не говоря ни слова.

Шевалье терпеливо ждал хоть какой-нибудь реакции, решения, но девушка оставалась неподвижной, словно мраморное изваяние.

Режиналь с шумом сглотнул и с горечью произнес:

– Думаю, что понимаю вас, Луиза: вы меня обрекаете на смерть. Теперь вы знаете мою тайну и не можете меня простить, верно? Отчего же? Вероятно, вы не любите меня по-настоящему и не можете забыть о ничтожных жизненных потребностях. Если бы вы любили меня, как я – вас, какое вам было бы дело до Мари!.. Ваше молчание, ваша холодность свидетельствуют о том, что вы меня осуждаете. Все ясно. Я уеду, Луиза…

Он встал и заходил по комнате. Потом отрывисто, словно охваченный сильнейшим волнением, продолжал:

– Я уеду… Завтра же. Сейчас же пойду укладываться. Одно судно скоро отправляется из Сен-Пьера в Сент-Кристофер и потом на Ямайку… Я сяду на него… И навсегда сохраню ваш образ, Луиза, потому что мне никогда не забыть вас, никогда!.. Вы стали частью меня самого! Ах, как же мне теперь жить? Какая пустота вокруг! Отныне я не смогу ощущать вас рядом и говорить себе: «Скоро я с ней увижусь, обниму ее, поцелую, она моя!..»

– Режиналь… – пролепетала Луиза.

Он метнулся к ней и схватил за руку:

– Луиза! Луиза! А вы? Скажите, когда я уеду, вы станете обо мне вспоминать? Меня будет вам недоставать? Неужели вам никогда не придут на память наши ночи, наша любовь, чудесное родство наших душ и тел?

Она вздохнула. Режиналь почувствовал, как она крепко вцепилась в его руки. Теперь он знал, что она согласится на все, лишь бы не потерять его. Он победил. И с удовлетворением про себя отметил, что Луиза слишком взволнована и не вспомнила, что в Сен-Пьере нету никакого судна, направляющегося в Сент-Кристофер и на Ямайку. Иначе она могла бы упрекнуть его в том, что он морочит ей голову.

Он выпрямился, так чтобы его лицо оказалось на уровне ее губ, и ласково продолжал:

– Когда вы хорошенько подумаете и проникнете в мой замысел, Луиза, вы, может быть, меня простите… И пожалеете о том, что вынуждаете меня с вами прощаться…

Он склонился и одарил Луизу целомудренным поцелуем. Она не шевельнулась. Внезапно, словно в порыве страсти, способной прорваться сквозь любые преграды, он довольно грубо обхватил Луизу за талию, с силой прижал к себе и стал осыпать горячими поцелуями.

Он терзал бедняжку, покусывая ее нежнейшую шейку сквозь тончайшую ткань платья. Ей казалось, что у Режиналя не две, а сто рук и все они с жадностью набросились на нее…

Она снова потерялась, не зная, на что решиться. Ею все сильнее овладевала невыносимая тоска, у нее сжимало горло, сводило челюсти, как бывает, когда пытаешься сдерживать рыдания.

Теперь Луиза крепко обхватила Режиналя обеими руками. Она не понимала, как он оказался в такой близости от нее, но ей чудилось, будто она нагая. Он овладел ею сначала нежно, почти незаметно для нее, затем стал вдруг порывист и напорист до такой степени, что она едва не лишилась чувств.

Режиналь почувствовал, как Луиза впилась ногтями в его спину. Она глухо стонала, целиком отдавшись несказанному удовольствию, которое ей дарил любимый, и готова была плакать, смеяться, кричать: огромная радость наполняла все ее существо, ставшее вдруг таким безмерным, словно вселенная.

Наконец ему показалось, что хватка Луизы ослабла и она сама понемногу его отпустила, как бывает, когда смертельно раненный осьминог роняет одно за другим свои щупальца. Теперь Луиза была безвольной и расслабленной. Режиналь продолжал ее целовать, ласкать, но делал это не спеша, нежно, желая избежать слишком резкого скачка в ее настроении.

Она пробормотала:

– Режиналь! Режиналь!..

– Ты меня любишь? – спросил он.

– Да, – выдохнула она.

– Ну хорошо, я не уеду, – пообещал он. Собравшись с силами, Луиза сомкнула у него за спиной руки, будто опасаясь, как бы он не сбежал. Это и был ее ответ.

– Ты спасаешь мне жизнь! – вскричал он взволнованно. – Ты сама не знаешь, что даешь мне!.. Вот увидишь, Луиза, сама увидишь!.. Позднее ты все поймешь!

Она была измучена и нуждалась в отдыхе. Он поднялся, оправил камзол и пошел прочь.

Шевалье с шумом вдыхал воздух, он был счастлив, горд своей победой.

Теперь ему не хотелось даже смотреть в сторону Луизы. Напротив, он будто пресытился ею и поскорее хотел уйти.

– Пойду взгляну, не шпионил ли кто за нами… Я спущусь вниз. Надо быть настороже. Осторожность прежде всего!

Она молчала. Он отворил дверь и вышел.

На лестнице не было ни души, в большой гостиной – тоже. Он спустился вниз и вышел во двор, нуждаясь, очевидно, в свежем воздухе после своих нелегких занятий.

Он чувствовал, как радостно бьется сердце у него в груди. Он выиграл! Луиза приняла соперничество Мари. Оставалось приучить Мари к мысли о соперничестве Луизы.

Он не сомневался, что добьется этого так же легко, потому что Мари нуждалась не только в его любви, но в его помощи и советах.

Он окинул взглядом поля сахарного тростника на зеленеющих склонах холмов, сбегавших к самой бухте с зеленой водой. Мартиника представлялась сказочным островом. Он улыбнулся. Ему казалось, что остров уже у него в руке, словно горсть миндаля…

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мари объясняется с майором

Заслышав сигнал береговой охраны, Пленвиль подошел к окну своего кабинета. Немного свесившись, он мог окинуть взглядом весь двор форта. Там никого не было, не считая нескольких солдат, которые, обнажившись до пояса, выполняли тяжелую работу под палящими лучами солнца.

Пленвиль заметил всадницу, которая, ответив на приветствия охраны, неторопливо въезжала во двор.

– Майор! – сказал он. – Сейчас вы убедитесь, что я был прав. Кое-кто едет с вами повидаться, как я и говорил!

Мерри Рулз, сидевший за рабочим столом, живо поднялся, поспешил к окну и занял место посторонившегося Пленвиля.

– Генеральша! – воскликнул он.

С тех пор как умер Дюпарке, Мари впервые прибыла в форт. Мерри Рулз сейчас же про себя отметил, что она путешествует без сопровождения, и оскорбился. Почему такое пренебрежение этикетом? Неужели Мари хотела снискать популярность, действуя вопреки своим предшественникам, генерал-губернаторам?

Пленвиль насмешливо хмыкнул:

– Не знаю, майор, заметили ли вы, что эта прелестная дама ездит в мужском костюме… Хотел бы я видеть, как она спешивается. Уверен, штаны сильно обтягивают ее круглый задок!

Рулз промолчал. Он восхищался гордой и соблазнительной всадницей. Выехав на середину двора, Мари жестом подозвала солдата. Тот подбежал и помог ей спешиться. Майор видел, как она обратилась к мужчине с вопросом, тот закивал, и генеральша направилась в его кабинет.

Она шла танцующей походкой. Штаны в самом деле обтягивали ее ладную фигуру и сидели на ней отменно; Мерри Рулз восхищался этой женщиной, возмужавшей в тропических широтах и не утратившей очарования юности.

Он побарабанил двумя пальцами по стеклу и вскричал:

– Признайтесь, Пленвиль, что она чертовски хороша! Какая элегантность! Вряд ли кому-нибудь, кроме вас, она может не нравиться!

Колонист пожал плечами:

– Меня утешает лишь то обстоятельство, майор, что она не даст вам времени пропеть дифирамб… Я вас предупредил. Вы знаете, зачем она приехала.

Он заговорщицки улыбнулся и прибавил:

– Не попадитесь ей на удочку! Вам ли не знать, какие холодные в форте подземелья!..

– Сырые и промозглые! – закончил Рулз. – Не беспокойтесь. Если вы сделаете, как я просил, мне бояться нечего. Подземельем я пригрожу ей самой… В любом случае я на свой счет не обольщаюсь. Поднимайте поселки Ле-Прешер и Ле-Карбе…

– Нынче же вечером будут пылать праздничные костры и все будут плясать, приветствуя Мерри Рулза!

– Спасибо… А теперь, Пленвиль, ступайте. Она не должна вас здесь видеть. Не то заподозрит неладное, да и вас компрометировать ни к чему. Выйдете и ступайте по правому коридору, так вы наверняка с ней не встретитесь…

– До свидания, майор, – ответил Пленвиль, надевая шляпу. – Удачи вам!

Пока колонист закрывал за собой дверь, Мерри Рулз снова сел за стол. Внешне он был абсолютно спокоен и с головой ушел в бумаги, которыми был завален его стол.

Прошло несколько минут. Наконец вошел гвардеец и доложил о госпоже Дюпарке.

Майор не торопясь встал и, прежде чем Мари появилась на пороге, пошел ей навстречу. Едва ее завидев, он низко поклонился и поспешил предложить кресло.

– Примите уверения в моем глубочайшем почтении, госпожа генеральша! – молвил он.

– Благодарю вас, майор! Здравствуйте! – ответила она, опускаясь в кресло.

Он восхитился тем, что, несмотря на жару, она выглядела прекрасно.

– Счастлив видеть вас, мадам, – проговорил он. – Если бы вы не приехали, я после полудня сам отправился бы в замок Монтань… Меня очень беспокоит эта история с «Быком».

– Меня тоже. Я приехала к вам с тем, чтобы обсудить этот вопрос…

Он снова занял свое место за столом, подумав про себя: «Она нападает, едва успев войти. Осторожно… Игра предстоит нелегкая…»

– Слушаю вас, мадам, – произнес он. Майор не чувствовал ни малейшего стеснения.

Наоборот, он, казалось, чувствовал себя совершенно свободно.

– По здравом размышлении, – начала Мари, – боюсь, что это дело, ответственность за которое вы, так сказать, взяли на себя, нанесет мне моральный ущерб в глазах общественности на Мартинике.

– Вы полагаете? – с сомнением спросил он, всем своим видом давая понять, что не придает этому факту значения.

– Да. Подумают, что это я организовала экспедицию капитана Байярделя. А я даже приказа не успела отдать, как вы сами уже решили отправить «Быка», «Святого Лаврентия» и «Мадонну Бон-Пора» на Мари-Галант.

– Однако, мадам, вы взяли на себя обязательства перед Высшим Советом предпринять именно эту акцию.

– Разумеется. Но мне казалось, что с вашей стороны было бы уместно дождаться моих распоряжений, прежде чем действовать. С другой стороны, не я назначала капитана Байярделя начальником этой экспедиции…

– Вы ничего мне не говорили на этот счет, мадам.

– Байярдель симпатизирует флибустьерам. Зачем же было останавливать свой выбор именно на нем? Воистину, майор, вы действовали с умыслом, надеясь так или иначе меня погубить: сначала – поссорив меня с капитаном береговой охраны, затем – предвидя возможное наше поражение; и я бы не удивилась…

Мерри Рулз перебил ее, с оскорбленным видом проговорив:

– Как вы можете так думать?! Мною всегда руководила одна забота: быть вам полезным…

Он помолчал, опустил голову и покраснел:

– Да как вы можете, мадам, обвинять меня в столь черных мыслях, когда вы знаете о моих чувствах к вам!

– Вот именно! – подхватила она. – У меня есть все основания предполагать, что вы хотели отомстить за мое равнодушие…

– Это противоречило бы моему характеру, мадам. А мои чувства к вам слишком благородны и возвышенны: ни на мгновение я и помыслить бы не мог оказывать на вас давление…

– Оставим эту тему, сударь, – сухо отрезала она. – Вы совершили серьезный проступок. Вы превысили свои полномочия, самостоятельно назначив дату экспедиции и командующего. Вам придется за это ответить.

Мерри Рулз ожидал, что разговор примет такой оборот, но Мари повела себя настолько резко, что он побледнел и, едва сдерживая ярость, невольно сжал кулаки.

– Если вы пришли требовать моей отставки, мадам, я готов удалиться в свои владения.

Она махнула рукой, будто отметая это предположение.

– Если бы я, хоть на секунду усомнившись в вашей преданности, потребовала вашей отставки, это было бы в высшей степени наивно! Ведь тогда ничто не помешало бы вам действовать против меня открыто и еще более успешно. Нет, майор, нет; боюсь, что совершенный вами проступок заслуживает более серьезного наказания…

Мерри Рулз снова взял себя в руки. Он догадался, куда она клонит, потому что всего четверть часа тому назад Пленвиль предупреждал его об этом.

Мари собиралась открыть рот, чтобы произнести приговор, как вдруг он остановил ее жестом.

– Я знаю, чего вы добиваетесь, мадам, – с наигранным весельем сказал он. – Вы хотите меня арестовать, не правда ли? Не отрицайте, я все знаю!

Мари растерялась, не ожидая, что он разгадает ее намерения. Она сбилась.

– Да, – продолжал он. – Вы хотите меня арестовать. А когда я буду в тюрьме, вы бросите в подземелье всех моих друзей, которые, как вы полагаете, желают вам зла. Все верно, не так ли?

– Вы весьма прозорливы! – с вызовом бросила она. – Когда кто-то из ваших подчиненных не исполняет своих обязанностей, когда он превышает свои полномочия, словом, когда вы считаете, что он проявил к вам неуважение, вы поступаете точно так же, майор Мерри Рулз. Я действительно считаю, что ваша роль в этом деле не совсем ясна и только суд может пролить свет на обстоятельства, в которых вы приняли на себя инициативу отправить три корабля береговой охраны на верную гибель в окрестностях Мари-Галанта.

Мерри Рулз встал, обошел стол и остановился напротив Мари.

– Мне многое нужно вам сказать, мадам, – заявил он, – и я счастлив, что вы предоставляете мне сегодня возможность объясниться… Не лучше ли будет отослать гвардейцев, которые стоят за этой дверью?

– Ни к чему. Мне бояться нечего. У меня ни от кого нет секретов…

– Так вы, по крайней мере, полагаете, мадам, – нагло уточнил он, уверенный в себе. – Возможно, сейчас вы измените мнение. Я имею сообщить вам следующее: прикажите меня арестовать, но не пройдет и двух суток, как вы сами окажетесь низложены…

– Это почему же?! – высокомерно промолвила она.

– А вы попробуйте! Ну же! Прикажите меня арестовать! И сейчас же увидите, как восстанет население Ле-Прешера и Ле-Карбе. Ну и что вы тогда станете делать? Фон-Капо, Фор-Руаяль и даже Сен-Пьер немедленно поддержат движение… Вам придется меня освободить, и вы снова уроните себя. Если вы вернете мне свободу, вы будете вынуждены подать в отставку. Ведь все скажут, что на этот поступок вас толкнул иностранец, что живет в вашем доме и служит интересам своей страны!..

– Не говорите о шевалье де Мобре, прошу вас: он не имеет отношения к этому делу.

– Ошибаетесь, – спокойно возразил он. – Для вас, возможно, шевалье де Мобре и не замешан в это дело. А вот по мнению колонистов острова, он представляет нацию, которая хоть и не является нашим открытым врагом, но может им скоро стать, я бы даже сказал, что представителей именно этой страны мы больше всего опасаемся в наших широтах, учитывая враждебное отношение ее флота к нашим островам.

Мари почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног. Она закусила губы и замолчала. Майор наблюдал за ней, не произнося ни звука. Он осознавал, что одержал легкую победу, к которой был заранее готов, так как все, что он сказал о восстании поселков, было делом решенным и давно подготовляемым.

– Этот шевалье де Мобре, – продолжала Мари на сей раз примиряющим тоном, – человек очень знающий. Я уверена, что он искренне предан нашей стране и в особенности нашему острову.

– Не сомневаюсь, мадам, – поддержал майор в том же тоне.

– Нам не следует забывать, что если значительное число колонистов разбогатели в последние годы, то обязаны они этим ему. Шевалье действительно познакомил моего покойного супруга с людьми, открывшими секрет белизны сахара. Положение многих наших плантаторов совершенно изменилось; впрочем, вам все это известно…

– Да, мадам, – кивнул майор.

– Учитывая эти услуги, – поспешила прибавить она, – я решила назначить шевалье де Мобре членом Высшего Совета.

Она торопилась высказаться, будто опасаясь, что ей не хватит духу довести это дело до конца или что майор ее перебьет. Украдкой она с беспокойством следила за тем, как майор принимает ее заявление.

Он был невозмутим, даже улыбался.

– Бог мой! – проговорил он в ответ. – Если такова ваша воля, я не вижу, кто мог бы помешать вашему решению. Вы в состоянии лучше кого бы то ни было судить о качествах и достоинствах этого шотландца.

– Вы, стало быть, не видите препятствий для его назначения?

Он не спеша потер руки и снова улыбнулся. Он радовался тому, что в один миг все обернулось в его пользу. Только что он едва не был арестован, и вот уже генеральша спрашивает его совета, да как покорно! Ах, как хорошо, когда женщина не уверена в себе, совсем не упрямится, даже страшится чего-то…

– Лично я ничего не имею против, – объявил он.

Подумав с минуту, майор прибавил:

– Однако, мадам, позвольте вам заметить, что некоторые члены Совета могут отнестись к этому назначению не так благосклонно. Шевалье де Мобре, как я уже сказал, иностранец, и…

Она поскорее его перебила, потому что ожидала этого замечания и приготовила в ответ свои доводы:

– А разве вы сами, сударь, не иностранец по происхождению? Никому точно не известно, кто вы: англичанин или голландец.

– Я знаю, – не смущаясь, отвечал он тоном, свидетельствовавшим о том, что ему далеко не безразлично мнение о нем других людей, – я знаю, кое-кто утверждает, что я голландец. Тем, кто это говорит, было бы нелегко доказать сей факт; сверх того, это не имеет никакого значения, поскольку на самом деле я француз в нескольких поколениях. Вы забываете, что меня зовут де Гурсела.

– Пусть так, – смилостивилась она. – А как же кардинал Мазарини? Ведь он – итальянец?

– Мадам! – произнес Рулз, уступая. – Поступайте как знаете. Власть у вас в руках, я вам клялся в верности и всегда подчинюсь вашей воле. Сегодня я уже видел, чем рисковал, взяв инициативу в свои руки, хотя желал лишь доставить этим удовольствие вам. Я хотел освободить вас от чисто мужских обязанностей, к коим отношу экспедицию на Мари-Галант, но только вызвал ваше неудовольствие.

– Я хочу думать, что вы на самом деле действовали из желания оказать мне услугу, – молвила она. – Надеюсь, мне не придется услышать, что наше поражение обращено против меня: ведь мне известно, что в ваших силах положить наветам конец…

Услышав эту двусмысленную фразу, Мерри Рулз понял: Мари известны намерения его друзей, Пленвиля и Босолея. И раз она готова отказаться от ареста майора, следовательно, ей гораздо важнее провести в Высший Совет Мобре. А к мнению Рулза в Совете внимательно прислушиваются. Если она привлечет майора на свою сторону, никто не воспротивится ее решению.

Майор прошелся по кабинету, превосходно себя чувствуя, особенно после того, как исчезла нависшая было над ним угроза.

Впрочем, этот разговор не сулил ему ничего хорошего. Что за радость видеть в Совете иностранца, ненавистного врага, который уничтожит его при первой же возможности.

Он снова подошел к Мари и окинул ее ладную фигуру. Мари всегда нравилась майору, но в мужском костюме казалась еще привлекательнее, еще пикантнее. Майор вдруг вспомнил, как она отвергла все его притязания. Он проявил недюжинное терпение, а она лишь посмеялась над ним. Он не в силах был ей простить, что она отдается всем подряд, – в этом он был абсолютно убежден. Воображение майора рисовало ее многочисленных любовников; он все больше распалялся, вспоминая о ее романе с негром Кинкой. Почему же тогда она презирала его, дворянина? Да потому, что теперь она целиком принадлежала Мобре. Ах, как она, должно быть, его любит, раз хочет оставить при себе, под крышей собственного дома, назначить на высокий пост, наделив большой властью на острове! Мерри Рулз никогда не испытывал к шотландцу ни малейшей симпатии, но теперь, когда майор знал о его отношениях с Мари, он возненавидел его больше всего на свете.

– Я отлично знаю, мадам, – напрямик заявил он, – что вы не спрашиваете моего мнения. Однако я не могу забыть, что присягнул вам на верность. С моей стороны было бы предательством не предостеречь вас…

– Что вы хотите сказать? – отрывисто бросила Мари.

– Вам ни на минуту не следует забывать, что в ваших руках – абсолютная власть на острове. Это накладывает на вас определенные обязательства. В глазах своих подопечных вы должны быть выше каких-либо подозрений…

– В чем же меня можно заподозрить, скажите, пожалуйста?! – высокомерно выговорила она.

Впрочем, Мари уже догадалась, куда клонит майор, и смело и прямо взглянула ему в глаза, готовая дать отпор его обвинениям.

– Да, – медленно продолжал он, – ваша жизнь в замке Монтань столь же хорошо известна, как если бы вы жили в доме из стекла. Известно каждое ваше движение – ведь за вами пристально следят все колонисты, тщательно наблюдая, обсуждая, изучая ваши отношения с другими людьми.

– Вот это да! Разве у себя дома я не вольна поступать, как мне заблагорассудится? Воспитывать детей по своему усмотрению, принимать кого захочу?

– Речь не идет о ваших детях, мадам. Если мне позволительно говорить откровенно и вы обещаете не сердиться за то, что услышите от меня, возможно, суровую правду, я бы хотел довести до вашего сведения…

– Хорошо, говорите! – раздраженно вскричала она, видя, что он будет говорить несмотря ни на что.

– Ну что ж, скажу, мадам… Присутствие в вашем доме шевалье де Мобре вызывает немало толков. Он не военный. Его принимают за шпиона на содержании у англичан, то есть у Кромвеля.

– Вами руководит ревность, майор! Он пожал плечами:

– Как вы могли так подумать? Разве я пытался вас отговорить, когда вы сказали, что хотите назначить шевалье де Мобре членом Совета? Нет. Тем не менее я не могу от вас скрывать, что его считают вашим любовником.

– А что, если это правда? – недовольно поморщилась она.

– Простите меня, – со смиренным видом отозвался он, – но отец Бонен или любой другой монах сказал бы вам: вы подаете дурной пример населению, и без того готовому предаться всякого рода излишествам. А я вам скажу, что еще рановато – и вы поймете сами, мне не придется, надеюсь, на этом настаивать – принимать этого человека в своем доме.

– Шевалье де Мобре – мой гость. По законам гостеприимства он неприкосновенен.

– Да, знаю. Он – ваш гость… Но разве это дает ему право быть одновременно любовником и вашей горничной Жюли, и вашей кузины мадемуазель де Франсийон?

Мари буквально подпрыгнула:

– Это грязная клевета, сударь!

– К несчастью, это правда, мадам. Всем известно, что господин де Мобре переходит из спальни в спальню, из одной кровати в другую в замке Монтань…

– Если бы шевалье узнал, что вы тут говорите, сударь, он вызвал бы вас на дуэль и заставил бы взять свои слова обратно…

Рулз и бровью не повел.

– Я удивлен, – заметил он, – что вы до такой степени ослеплены. Как вы можете не знать о том, что происходит в вашем собственном доме и что известно каждому? Воистину, мадам, попустительство зашло слишком далеко. В любом случае вы рискуете дорого заплатить однажды за свою снисходительность…

– Все, что вы здесь сказали, – ложь…

– Наведите справки. Расспросите шевалье, и если у него хватит искренности, он сознается. Или поинтересуйтесь у своей кузины!

Рулзу не раз доводилось вызывать неудовольствие Мари. Майор вспоминал, как временно исполнявший обязанности губернатора Пьерьер поручил ему однажды побеседовать с ней по весьма деликатному поводу. Тогда майору пришлось пустить в ход всю свою ловкость, но все же их разговор тогда очень скоро перерос в ссору. Но никогда еще он не видел столь растерянной эту восхитительную, божественно прекрасную женщину, обычно такую уверенную в себе, знавшую магическую силу своего обаяния. Мари в самом деле смертельно побледнела, у нее затрепетали ноздри, а грудь бурно вздымалась. Мерри Рулз понял, что налицо все признаки ревности. Как же она, наверное, любила этого шотландца!

– Я знаю, – продолжал настаивать майор, – что мадемуазель де Франсийон состоит в порочной связи с этим человеком. В определенном смысле этот факт сдерживает обеспокоенных членов Совета, которые полагают, что шевалье остался на Мартинике из-за нежных отношений, удерживающих его здесь. Иначе он очень скоро оказался бы под подозрением. Ведь в самом деле любопытно, мадам: прошло совсем немного времени после его второго пребывания здесь, как английская эскадра вошла в наши воды для нашего же пресловутого спасения, как вы, наверное, помните, от дикарей!

– Вы никогда не заставите меня поверить, что Мобре – шпион. Возможно, из-за его присутствия в замке Монтань, где живет молодая девушка, моя кузина, кое у кого может разыграться воображение. Я многое повидала на своем веку. Меня этим не удивишь. Уверена, что между моей кузиной и шевалье ничего не было.

Мерри Рулз поклонился со словами:

– Счастлив слышать это от вас, мадам. Даю слово, что проткну шпагой всякого, кто рискнул бы позволить себе подобный намек, по той простой причине, что жена Цезаря вне подозрений!

Мари почувствовала в его словах иронию и поняла, как велика над ней в конечном счете власть Мерри Рулза. А тот догадался, что теперь ей не терпится поскорее уйти. Да, она спешила увидеться с шевалье и объясниться. Его предательство казалось ей недопустимым, невозможным после проведенной с нею ночи! Нет, не мог он, живя в ее доме, в нескольких шагах от ее комнаты, обманывать, пренебрегая ее доверием… Сейчас она думала лишь о Луизе, об этой кузине, которую по привычке считала безвольным созданием, холодной женщиной; стало быть, под маской недотроги скрывалось глубокоизвращенное существо?

Затем Мари вспомнила о Жюли. Ага, и Жюли туда же!.. Она сердилась не на субретку, фривольную, веселую, непосредственную девушку, – не она виновата в падении дворянина, опускавшегося до связи со служанкой, когда у него есть она, Мари, создание восхитительное и безупречное: видимо, такая неразборчивость нравилась самому дворянину, не пропускавшему ни одной юбки!

– Надеюсь, мадам, – сказал Рулз, – что вы не рассердитесь на меня за откровенность. Лично я уверен, что связь шевалье с вашей кузиной так же не возможна, как между ним и вами. У каждого из нас есть тайные враги. Они-то и причиняют нам больше всего зла… Думаю, что правильно поступил, предупредив вас, ведь в любом случае вам следовало все знать…

Каждую фразу майора Мари воспринимала как удар кнута. Она не знала, что сказать, не потеряв при этом собственное достоинство.

– Благодарю вас, – выговорила она наконец с обворожительной улыбкой. – Я в любом случае воспользуюсь полученными от вас сведениями…

– Что же касается Высшего Совета, – потирая руки, вкрадчиво продолжал он, – то мы договорились. При первом же удобном случае я поговорю с его членами о вашем подопечном…

– Не стоит, – остановила она его. – Сегодня я только хотела навести справки. Ничего не предпринимайте и подождите, прошу вас, до моего приказа. Прощайте, господин майор.

Еще дрожа от услышанного, она направилась к выходу. Мерри Рулз с раболепным видом забежал вперед и распахнул дверь. Затем низко поклонился и пропустил Мари вперед.

Оставшись один, он снова потер руки. Он выиграл. Мобре еще не стал членом Совета; уже и речи не было об аресте его, Мерри Рулза. Более того: он владел тайной, и Мари это знает. Теперь в его руках большая сила! Решительно ей придется однажды дорого заплатить за свое оскорбительное равнодушие! Скоро все узнают, за кем останется последнее слово!

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мобре приходится пережить вторую сцену ревности

Мерри Рулз де Гурсела постоял у окна. Скоро он понял, что Мари вышла. Он сразу же ее узнал, так как гвардеец, державший лошадь под уздцы, поспешил навстречу губернаторше, и майор ясно увидел, как та приказала солдату помочь ей сесть в седло.

После того как Мари рассталась с Рулзом, ее нервозность не упала, скорее наоборот: с силой нахлестывая лошадь, Мари вылетела за ворота форта и, не обратив внимания на салютовавшую охрану, скоро скрылась из виду.

Если бы Мерри Рулз мог последовать за ней, он испытал бы огромное удовлетворение. Он, разумеется, заметил, какое тягостное впечатление произвели на губернаторшу его разоблачения, однако в его присутствии она держалась с большим достоинством, но теперь, когда ее никто не видел, ее лицо приняло гневное выражение. Лошадь, не привыкшая к жестокому обращению хозяйки, поскакала рысью, не обращая внимания на тропическую жару, но оскальзываясь на камнях и отвечая ржанием на удары хлыста.

Мысли теснились в голове Мари. Генеральша и сама не знала, на кого больше сердита: на Мобре или Луизу. А Мерри Рулз отошел для нее на второй план.

Итак, малышка Франсийон, притворявшаяся ничего не видящей и не чувствующей, словно холодная мраморная статуя, – любовница Режиналя!

Кто бы мог подумать? И как Мари была слепа до такой степени, что ничего не замечала? Она спрашивала себя, когда и как это могло случиться. Да еще у нее на глазах, под самым боком, под крышей ее дома, а у нее и малейшего подозрения не возникало!

Мари уже забыла, как генерал однажды обратил ее внимание на то, что Луиза строит глазки прекрасному шотландцу. И сама Мари замечала, что девушкой овладевала истома всякий раз, как шевалье к ней приближался; но предположить на этом основании, что Режиналь ее предаст, а кузина, на вид такая добродетельная, невинная и наивная, станет принимать его в своей спальне, – немыслимо!

Мари обещала себе, что непременно с ним объяснится. Он стал ей отвратителен до последней степени. Воображение рисовало отвратительную картину: обнаженная Луиза лежит в постели и ждет шотландца! Остальное представить было нетрудно: она знала ухватки Мобре. И стоило ей это вообразить, как она содрогалась от отвращения. Значит, едва освободившись от объятий Луизы, Режиналь смел приходить к ней и тем унижать ее! Невыносимо! Логика отказывала Мари: она не задумывалась о том, что многие и многие женщины прошли через руки этого человека. Ей же была омерзительна лишь его связь с Луизой.

Наконец Мари свернула на дорогу, что вела к замку. Только теперь госпожа Дюпарке заметила, что загнала лошадь и та едва дышала, с трудом взбираясь по крутому склону. Мари перестала ее понукать, дав лошади самой выбирать шаг.

Генеральша немного пришла в себя. Результатами ее встречи с Рулзом гордиться не приходилось. Ведь Мари явилась в форт с намерением его арестовать, а он сбил ее с толку. Неужели и в разговоре с Режиналем ее ждет поражение? Никогда! Что же сказать шотландцу? Как вызвать его на откровенность?

Может, пригласить сразу обоих провинившихся, Луизу и шевалье, и поговорить с ними резко, круто, а при необходимости прогнать прочь? Или принять их поодиночке?

Затем она себе сказала: «А вдруг это ложь? И если все было совсем не так? Я буду смешно выглядеть, упрекая и одного, и другого. Лучше наберусь терпения и стану следить до тех пор, пока не получу доказательств их предательства или невиновности».

Однако хватит ли у нее мужества ждать и в то же время принять Режиналя у себя в спальне, куда он непременно прибежит вслед за ней, дабы узнать, что произошло в форте. Хватит ли ей сил даже не намекнуть на то, что сообщил ей Рулз? Сможет ли она сдержаться, обуздать свой гнев?

А ведь это было совершенно необходимо; если же она хотела сохранить над Мобре власть, ей было необходимо заставить его поверить в то, что она его не любит: если он будет знать, что дорог ей, он со свойственным ему цинизмом воспользуется ее слабостью.

Итак, она приготовилась сыграть комедию, а ради этого надо было принять соответствующее выражение лица. Она расслабилась и снова улыбнулась.

* * *

Режиналь прогуливался на террасе, покуривая трубку, когда до его слуха донесся цокот копыт по мостовой; не сомневаясь, что это возвращается Мари, он пошел встречать ее к воротам.

Когда Мари выехала из-за поворота, он снова восхитился изящными очертаниями ее фигуры, подчеркнутыми мужским костюмом. Мобре выбил трубку о ноготь большого пальца, убрал ее и стал ждать с довольным видом. По правде говоря, его очень беспокоил привезенный Мари ответ. Но, увидав ее многообещающую улыбку, шевалье просветлел лицом, уверенный в том, что она не встретила ничьего сопротивления и скоро он станет членом Высшего Совета.

– Здравствуйте, Мари! – весело прокричал он, идя ей навстречу.

Она помахала кнутом в знак приветствия, а когда поравнялась с Мобре, тот схватил поводья и сам повел лошадь.

– Должно быть, время для вас тянулось долго, не правда ли, Режиналь?

– Когда вы далеко от меня, дорогая Мари, – любезно отвечал шевалье, – часы тянутся мучительно долго, все безнадежно пусто вокруг…

– Надо было попросить Луизу составить вам компанию.

– О, мы с ней мило поболтали, – подхватил он. – Однако вы знаете: эта девочка не умеет поддержать разговора. Зато отлично умеет слушать или, во всяком случае, притворяется, особенно когда говоришь с ней о живописи.

Они вошли во двор. Он протянул ей руки. Она вынула ноги из стремян и соскользнула Режиналю в объятия, позволяя ему аккуратно поставить ее на землю. Шевалье сейчас же позвал:

– Кинка! Кинка!

Когда негр появился, шевалье указал ему на лошадь, приказав почистить ее и задать двойную порцию овса. Теперь шевалье был уверен, что Мари сообщит ему приятное известие, и старался показать себя добрым, хотя бы по отношению к животному…

Мари вошла в дом, шевалье ускорил шаг и догнал ее в ту минуту, как она снимала перчатки, бросив хлыст на круглый столик. Мобре спросил:

– Итак, дорогая Мари, вы видели нашего майора? Все прошло, как вы хотели?

– Не совсем, – ответила она. – Он очень хитер…

– А-а, – разочарованно протянул он. – Значит, арестовать его не удастся?

– Я все это объясню вам в подробностях, Режиналь. Теперь же я устала и умираю от жажды. И в Сен-Пьере, и на дороге жара стоит невыносимая.

– Сейчас скажу Сефизе, чтобы приготовила вам что-нибудь прохладительное.

Мобре вышел, а Мари села на длинную банкетку. Когда он вернулся, она сидела с невозмутимым видом, скрестив руки на груди.

– Видите ли, Режиналь, – продолжала Мари, – я пригрозила ему арестом… Но… Как бы Вам это объяснить… У меня сложилось впечатление, что Рулз догадался о моих намерениях. Он почти не испугался.

– Кто же мог его предупредить?

– Мы обсуждали этот вопрос без свидетелей, значит, предупредить его было некому. Но думаю, он угадал наше намерение. Этот человек умнее, чем кажется на первый взгляд.

– Ого! – вскричал шотландец. – Вы, похоже, увлеклись своим майором, Мари. Берегитесь! Я начну ревновать… Не пытался ли он опять делать какие-нибудь заявления? Может, он вас к чему-либо склонял?

Она не улыбнулась, как он ожидал, потому что в эту минуту почувствовала, как к ней возвращается гнев. Мари подошла к нему, будто желая обнюхать.

– Что с вами? – засуетился он, не понимая, чем объяснить ее жест.

– Ничего, – отозвалась она. – Мне показалось, от вас пахнет духами Луизы. Или я ошибаюсь?

Он громко рассмеялся и сказал:

– Вполне возможно. Мы провели вместе два томительных часа…

Он не заметил, как затрепетали ноздри Мари, прежде чем она справилась с собой. Он продолжал:

– Что же вы все-таки решили по поводу майора? Раз вы не приказываете его арестовать, какая же судьба ему уготована?

– Если бы я отдала приказ о его аресте, – сухо проговорила Мари, – то настроила бы против себя жителей Ле-Прешера и Ле-Карбе, а затем и других поселений.

– Их нетрудно усмирить. У вас есть войско…

– Мне отвратительна самая мысль о жертвах. Во всяком случае, посылать солдат расстреливать толпу – не лучшее начало правления. Не так мне хотелось бы управлять своим народом. Да, если я арестую майора, колонисты Ле-Прешера и Ле-Карбе пришлют делегацию с требованием освободить его и мне придется удовлетворить их желание; тогда я не только уронила бы достоинство, но Мерри Рулз счел бы себя еще более могущественным и воспользовался бы ситуацией… И потом…

– И потом? – переспросил он.

– Мне было необходимо обсудить вопрос о вашем назначении в Высший Совет.

Сердце в груди у шевалье так и запрыгало от волнения. Этот вопрос интересовал его больше других.

– Так можно считать его решенным, как вы мне обещали?

– Не совсем, но к этому все идет.

Он изобразил удивление и разочарование:

– Только идет? Что же вам мешает решить его немедленно? Разве не вы хозяйка? Не вы ли здесь распоряжаетесь? Ведь вы сами назначаете советников или нет?

– Да, однако я хочу избежать каких бы то ни было столкновений. Ни к чему поступать слишком решительно, ставить других советников перед свершившимся фактом, понимаете? Когда я объявила о своем намерении майору, он не возражал. Во всяком случае, открыто не был против. Но есть и другие советники. Он узнает их мнение. Беседа приняла такой оборот, что он вынужден стать на нашу сторону. Это в определенном смысле торг. Либо тюрьма, либо верная служба…

– Все это очень запутанно, Мари, – с горечью в голосе заявил Мобре. – Я вынужден констатировать, что в конечном счете правите островом не вы, а майор. Судя по тому, что я вижу, советников назначаете не вы, а этот Мерри Рулз. Скоро вы и шагу не сможете ступить без его воли. Он слопает вас, дорогая, еще раньше, чем все приберет к своим рукам, а вам не останется ничего. Вероятно, вы проявили слабость. Берегитесь! Если не будете действовать твердо, вы проиграете. Сами того не ведая, вы тешите его честолюбие. Только представьте себе, как он сейчас счастлив и горд собой! Я прямо вижу, как он переходит от одного к другому, давая понять, что мое назначение зависит лишь от него! И к сожалению, это правда!

– Тем не менее дело обстоит именно так, – поднимаясь, сухо подытожила она.

Режиналь бросил на нее удивленный взгляд. До чего вдруг изменился ее тон! Почему она так к нему переменилась? Им овладело смутное беспокойство. Он испугался, что был с ней излишне резок, и попытался исправить положение, пустив в ход ласку.

– Дорогая Мари! – промолвил он. – Вы знаете, что всегда можете рассчитывать на меня…

Он осекся. Мари его не слушала: она пристально разглядывала Луизу, только что появившуюся внизу у лестницы.

– Здравствуйте, кузина! – крикнула генеральша.

Луиза коротко раскланялась. Сефиза появилась вслед за нею, неся поднос с бокалами. Мадемуазель де Франсийон приняла его из рук служанки и поставила на круглый столик, рядом с Мари и шотландцем.

Теперь госпожа Дюпарке заметила, что лицо у девушки вытянулось, она была слишком бледна, в ее движениях чувствовалась неуверенность, а глаза покраснели.

– Боже ты мой! Кузина! – вскричала генеральша. – Что у вас за вид! Вы больны, не так ли?

Она говорила отрывисто, почти с угрозой.

– Я чувствую себя очень хорошо, – неуверенно возразила Луиза.

Мари обернулась к Режиналю, призывая его в свидетели:

– Вы не находите, шевалье, что Луиза неважно выглядит? Она бледна как смерть…

– Да, несомненно… Вы правы, – неуверенно подтвердил шотландец.

– Ну вот, – продолжала Мари, – если в такое состояние вас приводят беседы с шевалье о живописи, дорогая, придется от них отказаться. Режиналь, надо бы поберечь эту девочку. Она такая хрупкая! Вы, может быть, этого еще не заметили?

Луиза покраснела:

– Ах, кузина, уверяю вас, что чувствую себя очень хорошо. И ничуть не устала.

– Я говорю с шевалье, Луиза. И знаю, что говорю…

Она пристально заглянула Мобре в глаза:

– Надеюсь, вы меня понимаете, не так ли, шевалье?

Режиналь смущенно покачал головой. Он был сбит с толку, что случалось с ним нечасто. Он себя спрашивал: уж не узнала ли Мари о его связи с Луизой? Кто мог ей об этом сообщить? Или она блефовала, чтобы узнать правду? Почему она опять так странно себя держит?

Дорого бы он дал, чтобы услышать ее разговор с Мерри Рулзом. Он подозревал, что они поделились друг с другом кое-какими тайнами, а в результате жертвой оказался он, Мобре!

Тем не менее он, ни слова не говоря, подошел к подносу, взял бокал, подал его Мари и, держа в руках другой, обратился к Луизе:

– Хотите пить?

Она отрицательно покачала головой, и Режиналь стал медленно пить сам. Потом поставил свой бокал на место; генеральша скоро последовала его примеру. Она сказала:

– Луиза, раз вы не устали, подите и займитесь вместе с негритянками ужином. А потом попросите Жюли подняться в мою комнату. Я очень устала и пойду отдохнуть…

Она с величавым достоинством стала подниматься по лестнице.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Жюли

Мари нервно ходила по комнате, хотя была очень довольна, что проявила твердость и, если только Рулз сказал правду, оставила обоих любовников в растерянности. Дверь медленно отворилась. Мари обернулась и узнала субретку.

– А-а, Жюли, – воскликнула она, – идите сюда, детка, помогите мне… Я задыхаюсь в этом мужском костюме…

Штаны и камзол были только предлогом. Мари уже давно при раздевании не прибегала к услугам Жюли. Генеральша подумала, что ей пришла счастливая мысль надеть в этот день мужской костюм; должно быть, в глазах подчиненных он помог ей поднять свой авторитет, а теперь у Мари был случай с пользой поговорить с камеристкой.

– Мадам сегодня восхитительна, – с восторженной улыбкой заметила Жюли. – Если мадам ездила в форт и встречалась с майором, она, должно быть, его ослепила…

Мари пожала плечами:

– Думаешь, майор обращает внимание на женщин?

– На женщин – нет, а вот на хорошеньких женщин и в особенности на мадам – да, могу поклясться! Я, знаете, давно заметила, какие у него глаза, когда он здесь бывает… Еще чуть-чуть – и замяукает, как кот…

– Жюли! Будь попочтительнее, прошу тебя… Он – майор и мой помощник!..

Субретка весело расхохоталась. Она всегда оставалась весела, словно ее не касались никакие невзгоды; она во всем старалась найти веселую сторону и пользовалась любым предлогом, чтобы посмеяться и пошутить.

– О! Мадам знает, – проговорила она, – я не хочу ее задеть, но давно догадалась, что мадам составила о майоре такое же мнение, что и я!

– Я тебе не разрешаю, Жюли, фантазировать на мой счет! Я нахожу, что ты себе слишком многое позволяешь в этом доме с некоторых пор… И пытаюсь понять, что могло до такой степени вскружить тебе голову.

– Да ничего особенного! – с вызовом бросила Жюли, расстегнув камзол и стаскивая его с плеч хозяйки. – Однако мадам так редко просит меня о помощи, что в конце концов забыла о моей истинной сущности…

Новый приступ смеха снова заставил ее замолчать. Генеральша продолжала раздеваться, и субретка залюбовалась ее обнаженной грудью с малиновыми сосками, упругой, как у юной девушки. Кожа была молочно-белая, перламутрового оттенка, а голубоватые жилки мерцали под ее надушенным атласом.

– Да простит меня мадам, – снова заговорила Жюли, – но мне кажется, вряд ли найдется мужчина, способный устоять перед такой красотой. А многие из них дорого бы дали, чтобы оказаться на моем месте…

– Болтушка! – воскликнула Мари и тоже рассмеялась, польщенная восхищением Жюли. – Поторапливайся!

Расстегнув ремень, Жюли теперь поглаживала упругие бедра хозяйки, похожие на две стройные литые колонны, перед тем как снять чулки, подвязанные под коленками.

– Как-нибудь предложу майору занять мое место, – продолжала смеяться девушка. – Одолжу ему свое платье, и вы его не узнаете… Представляете, мадам, майора в моем переднике?

Мари еще больше развеселилась. Жюли ее забавляла, заставляла расслабиться и позабыть о тревоге. При мысли о переодетом майоре она расхохоталась. Успокоившись, генеральша, полностью обнаженная, стала ждать, когда Жюли подаст ей рубашку. Она сказала:

– Вечно ты шутишь, Жюли… А ведь ты уже не в том возрасте, когда только шуточки на уме! Пора бы тебе замуж… Да-да, замуж, – повторила она, словно эта идея пришла ей на ум совершенно случайно и показалась очень удачной. – Что же я раньше об этом не подумала… Жюли, я должна подыскать тебе мужа…

– Мужа! – вскрикнула Жюли. – О Боже! Да мне и так хорошо!

– У тебя, верно, есть дружок?

Жюли опустила голову и призналась:

– В общем, да, мадам, есть несколько человек…

– И ни один не годится в мужья?

– Я бы вышла за них за всех сразу, – с потешной серьезностью заявила Жюли, – если б они могли жить все вместе в добром согласии. Но это невозможно… Демаре хотел на мне жениться, но он такой ревнивый и тупой! Похож на толстого индюка!

– Точно подмечено! – снова засмеялась Мари. – Однако тебе следовало выйти за него.

– А я думаю, что смогу подыскать получше…

– Что значит «получше»? Военного? Лейтенанта, капитана?

Жюли пожала плечами будто в нерешительности. Для нее всякий мужчина, взятый в отдельности, оставался просто мужчиной. Ей не было никакого дела до его звания, лишь бы он был хорош в постели. Она молчала, и Мари предложила:

– Может быть, тебе больше подошел бы шевалье? Ах, плутовка! Я угадала: тебе нужен шевалье… Например, Мобре. Могу поручиться, тебе бы он понравился!

– Муж – не кот в мешке, его так просто не возьмешь, – возразила Жюли. – Сначала его надо испытать.

Мари перестала смеяться. Она перевела разговор на волновавшую ее тему.

– А мне говорили, – медленно и твердо промолвила она, – что ты уже имела случай оценить мужские достоинства господина де Мобре…

– На Мартинике немало злых языков!.. Я почти уверена, что это навет майора, мадам…

– Хм, хм! Навет? Ты уверена?.. Кажется, я и сама кое-что замечала…

– Между шевалье и мною? Черт побери, мадам!..

Жюли вдруг отступила назад, внимательно посмотрела на хозяйку и воскликнула:

– Все понятно! Вам сказал Демаре! Он за мной следит, шпионит! Вот уж ревнив! Ах, разбойник!

– Так ты сознаёшься, Жюли?

Субретка заметила, как вдруг ноздри у Мари дрогнули. Она в одно мгновение сообразила, что генеральша попросила ее раздеть с одной-единственной целью: заставить ее разговориться. Слава Богу, она вовремя спохватилась, а ведь уже ходила по краю пропасти!

– Ни в чем я не сознаюсь, – отрезала она. – Просто ужас как боюсь ревнивцев. Вот я совсем не ревнива. А все потому, что люблю любовь и считаю, что каждый должен ею наслаждаться, когда и как хочет! Все женщины, кому это нравится, вероятно, думают, как я. Если они сами не сохраняют верность одному мужчине, зачем они станут ревновать этого мужчину, не так ли, мадам? К несчастью, наши дружки, похоже, рождены ревнивцами. Страсть как хотят единолично обладать женщиной, а разве такое уместно…

Мари поняла, что Жюли дает ей урок, и закусила губу. Жюли была хитрой бестией. Нет, так просто признания от нее не добиться.

Генеральша уже надела рубашку, и Жюли нечего было делать у нее в спальне. Однако Мари ее не отпускала.

– Раз уж мы заговорили о шевалье де Мобре и ревнивых мужчинах, скажи: неужели ты полагаешь, что ему в самом деле присущ этот недостаток?

– О, я так мало его знаю!

Мари подкралась к камеристке и доверительным тоном, словно обращаясь к соучастнице, проговорила:

– А ты знаешь, что мне сказали? Кажется, он разбил все женские сердца в Сен-Пьере!

– Он там никогда не бывает.

– Неважно! Так говорят! Странно, что ты этого не знаешь, хотя мимо тебя ни одна новость не проходит.

– Мне абсолютно ничего не известно, мадам. Шевалье поступает, как ему заблагорассудится. Я же не Демаре: я в шпионов не играю.

– Ах! – вскрикнула Мари, и в ее голосе послышалось сожаление. – Я думала, ты искреннее, детка. Во всяком случае, я приучила тебя к откровенности, подавая личный пример. Ты лучше всех знаешь мое прошлое. Однако ты мне не доверяешь… Раз ты не хочешь говорить, значит, у тебя у самой рыльце в пушку!

Жюли лишь посмотрела на хозяйку, не проронив ни слова. Этот разговор ее утомлял. Она догадывалась, что Мари ревнует и страдает. Если бы не так, если бы Мари наводила справки для того, чтобы составить себе действительно верное мнение о шевалье, Жюли, верная своему характеру, без колебаний выпалила бы все, что знала. Но она предчувствовала: одно слово, малейшая неосторожность – и генеральша выплеснет наружу всю свою боль!

Мари отступила на несколько шагов и с беззаботным видом продолжала:

– Мне также говорили, что шевалье и Луиза… В общем, ты меня понимаешь?.. Если это правда, их следовало бы поженить. Луиза наивна, простодушна и могла не устоять перед настойчивостью красавца шотландца. В ее возрасте любовь легко спутать с восхищением. И потом, Режиналь – хороший художник, а эта дурочка тоже увлекается живописью…

– Я ничего такого не замечала, мадам, – заверила Жюли.

Мари раздраженно махнула рукой, но взяла себя в руки и прибавила:

– Послушай, Жюли, я не прошу тебя шпионить. Но если ты заметишь, что шевалье и Луиза поддерживают порочную связь, ты должна немедленно меня предупредить… По многим соображениям, главное из которых: отныне я не могу допустить в этом доме разврата. Я в ответе за весь остров, я должна им управлять. Малейшее подозрение ослабит мою власть… Вот так, Жюли. Спасибо, можешь идти.

– Благодарю вас… Мадам может на меня рассчитывать… Я расскажу все, что узнаю.

Субретка пошла к двери, Мари крикнула ей вдогонку:

– Кстати, Жюли… Скажи Демаре, пусть зайдет ко мне. Я должна с ним поговорить.

* * *

Жюли отправилась на поиски Демаре и без труда отыскала его за сараем для рабов. В замке Монтань у Демаре было очень много обязанностей, и он любил прятаться там, куда никто не совал носа, и ждал, пока за ним придут. Жюли увидела, что Демаре сидит в тени дерева, посасывая сок из желто-сиреневого манго.

– Демаре! – закричала она. – Тебя хозяйка зовет… Иди-ка сюда!

Вместо ответа лакей счел своим долгом не спеша очистить плод и достать овальную и плоскую косточку. Наконец он выплюнул ее и встал.

Жюли ожидала в нескольких шагах подбоченившись.

– Куда нам спешить! – насмешливо проговорила она. – Хозяйка может и подождать! В следующий раз она сама к тебе придет…

– Если ей что не нравится, – возразил Демаре, – пусть ищет другого лакея. В любом случае ей недолго осталось ломать из себя даму.

– Что ты несешь?

– Говорю, что знаю!

– Слушай, парень! – воскликнула Жюли, дружески шлепнув подоспевшего к ней Демаре. – Ты бы выбирал выражения! Не то пожалеешь!

Демаре ухмыльнулся:

– Кто же это заставит меня пожалеть, скажите на милость?! Конечно, твой прохвост шевалье? Вот что я тебе скажу: он тоже свое получит, прежде чем закроются мои глаза! И, черт побери, не один я этому порадуюсь!

– Слушай, Демаре! – перебила его Жюли. – Мадам как раз собирается поговорить с тобой о шевалье. Надеюсь, ты не такой дурак, каким кажешься… Вот что я тебе скажу: генеральша подозревает, что шевалье состоит в определенных связях с мадемуазель де Франсийон… Похоже, ты по ночам шныряешь по всему дому. Скажешь ей, что ничего не видел и не знаешь!

– Я скажу все, что пожелаю!

– Нет! Скажи, что ничего тебе не известно.

– Скажу, что видел, как шевалье проводит свои ночи с Франсийон, когда не занят с тобой!

– Берегись, Демаре! – угрожающе прошипела Жюли. – Берегись!

– Вот уж правда! – настаивал Демаре. – Несчастье вошло в дом вместе с этим иностранцем!

– Если проговоришься, Демаре, можешь больше никогда ко мне не приходить, слышишь?

– А я к тебе прихожу подбирать чужие объедки. Хватит с меня!

– Как?! Ты – жаловаться? Да для такого деревенщины неотесанного, как ты, и этого слишком много! Ты в зеркало на себя смотрел? Ну и рожа! А в шевалье чувствуется порода: он изящен и умен! Черт возьми, Демаре! Тебе должно льстить, что ты преемник такого человека!

Демаре метнул на нее злобный взгляд из-под полуопущенных век и пошел было к дому. Жюли схватила его за рукав:

– Я тебя предупредила. Будешь болтать – между нами все кончено!

Он пожал плечами и пошел своей дорогой. Жюли посмотрела ему вслед: Демаре шагал тяжело, втянув голову в плечи, ссутулившись, похожий на упрямого, глухого быка.

Жюли решила, что все пропало, ведь этот злой лакей собирался раскрыть перед Мари все карты, выложить все тайны, в которые ему удалось проникнуть. Он заслуживал наказания! Она с силой сжала кулаки, но была вынуждена с огорчением признать собственное бессилие.

Скоро она побрела той же дорогой, что и Демаре, решая про себя, как отплатить ему за злобу и дурацкое непонимание.

Подходя к дверям замка, она заметила Мобре. Шотландец застыл на пороге с трубкой в руке и, казалось, глубоко задумался. Он не увидел субретку, зато Жюли кровь бросилась в лицо. Она подошла к Режиналю и, не думая, что может помешать его мыслям, выпалила:

– Шевалье… Не угодно ли зайти ко мне на одну минутку?

Он стряхнул с себя задумчивость и бросил на субретку удивленный взгляд:

– К вам? Ого! Жюли, дружочек, кажется, на вас подействовал местный климат!

– Я имею в виду совсем не то, о чем вы подумали, – вполголоса заметила она. – Мне необходимо сообщить вам нечто чрезвычайно важное…

Похоже, он был не расположен ее слушать и сказал:

– Правда? О чем же?

– О вас. О Демаре и о мадемуазель де Франсийон, о генеральше… Хватит?

Режиналь вздрогнул. Огляделся, словно опасаясь нескромных взглядов, и ответил:

– Ступайте к себе, Жюли, я сейчас вас догоню…

* * *

Мари разглядывала Демаре, застывшего перед ней со шляпой в руке.

– Вызывали, ваше превосходительство?

– Да, – властно отозвалась Мари. – Я бы хотела знать, почему по ночам вы не спите, как все в этом доме. Говорят, вы шпионите, подслушиваете под дверьми, словом – очень любопытны ко всему, что здесь происходит и вас не касается. Я этого не люблю. Почему вы так поступаете?

– Э-э, ваше превосходительство… я не могу спать… Ложусь, но сон так и не приходит. Тогда я встаю, хожу туда-сюда, стараюсь себя утомить, но все напрасно.

– Вы надеетесь утомиться, подслушивая под дверьми?

– Я не подслушиваю, ваше превосходительство…

– Не отрицайте! Я вас видела… – соврала она. Демаре в смущении понурился.

– Вы что же, не знаете, как поступают с чрезмерно любопытными слугами? – продолжала она. – Не знаю, на кого вы работаете, но могу одно сказать: я не желаю, чтобы за мной следили. Вы должны покинуть этот дом!

– Ваше превосходительство… Клянусь вам…

– Не клянитесь! Вы уедете, Демаре, я вас прогоняю…

Мари увидела перед собой чудака, внезапно задрожавшего всем телом. Очевидно, это не входило в его планы. Если его прогонят с места, он лишится полезных сведений, необходимых майору; а если он не будет служить у генеральши, станет ли Мерри Рулз по-прежнему им интересоваться?

– Берегитесь! – не унималась Мари. – Я прогоняю вас не только из этого дома, но высылаю с острова, слышите? Отправитесь первым же судном на Сент-Кристофер, где сможете остаться, если кому-нибудь понадобятся ваши услуги, либо вернетесь во Францию!

Демаре принял униженную позу, всем своим видом выражая раскаяние, и генеральше показалось, что он вот-вот бросится ей в ноги и станет умолять о прощении. Она окинула его строгим, неумолимым взглядом. Она решила, что он достаточно растерян и можно предложить ему сделку, которую она задумала. Теперь она лишь выжидала, когда он снова станет извиняться, попытается ее смягчить. И Демаре в самом деле смиренно пробормотал:

– Не прогоняйте меня, мадам, умоляю!.. Вы же довольны моими услугами, я трудолюбив… Обещаю, что больше не буду выходить по ночам из своей комнаты… Если я за кем-нибудь и следил, то поверьте, не за вами, мадам, а за Жюли… Я люблю Жюли, мадам, ведь мы с ней были помолвлены, до того как приехал шевалье де Мобре… И вот с тех пор, как шевалье здесь, она меня и видеть не хочет. Я для нее пустое место.

– Послушайте, Демаре, – проговорила Мари примиряющим тоном. – Единственный способ заслужить мое снисхождение – признать свою вину. Сознайтесь, что следили за шевалье, мадемуазель де Франсийон и за мной, так?

– По правде говоря, ни за кем я не следил, – соврал он. – Если б я смог увидеть или заметить что-нибудь, то по чистой случайности…

Мари стала на него наступать, и если бы у нее был в руках кнут, она, казалось, ударила бы лакея.

– Демаре! – вскричала она. – Вы должны мне рассказать обо всем, что видели и слышали. Понятно? Иначе прикажу выслать вас на первом же судне, отбывающем из Сен-Пьера.

В эту минуту недалекого лакея словно озарило. Он вдруг увидел связь между тем, что советовала ему Жюли и чего требовала генеральша. На самом деле не так уж страшны были ее угрозы: наверняка она станет сговорчивее и снисходительнее, если узнает о связи шевалье и Луизы! Это и дураку ясно!

И лакей подумал: «Не это ли она хочет узнать? А зачем же она ходит вокруг да около? Почему не спросить меня об этом прямо? Мне-то только и нужно удовлетворить ее любопытство! В конце концов, я хочу одного: погубить проклятого шотландца, отнявшего у меня любимую!»

– Мадам! – униженно начал он, приняв вид раскаявшегося грешника. – Спрашивайте, я все вам расскажу…

Мари пристально на него взглянула. Круто повернулась, пошла к окну, бросила взгляд во двор. Она увидела Режиналя, беседовавшего с Кинкой. Негр подавал ему длинный хлыст надсмотрщика. Она быстро отвернулась и бросила:

– Вам случалось по ночам видеть шевалье де Мобре в комнате у мадемуазель де Франсийон?

– Да, мадам.

– Вы слышали, о чем они говорили?

– Нет, мадам. Меня это не интересовало.

– Чем же они занимались? – побледнев, нервно процедила она сквозь зубы. – Разговаривали? Говорили же они что-нибудь? Какого черта! Если вы прижимались ухом к замочной скважине, то хоть слово-то слышали, одно-единственное?! Какое же?

– Думаю, они целовались, мадам. По правде говоря, шевалье переходил из одной комнаты в другую, мадам… Наверное, как и я, не мог спать в своей постели. И бродил в поисках сна, то у Жюли побывает, то у мадемуазель де Франсийон, потом…

– Потом?

– Я иногда видел, как он входил и к вам, когда не мог заснуть у мадемуазель де Франсийон…

– Дурак!.. Пройдоха! С удовольствием бы приказала отходить тебя кнутом, если бы ты не выглядел таким идиотом!..

Ругательства заставили Демаре отступить на шаг.

– Ступай прочь! – приказала Мари. – Иди! Такой дурак, как ты, заслуживает кнута! Да, кнута!..

Теперь она знала все, что хотела, и была готова наброситься на лакея, вцепиться в него ногтями, исцарапать его в кровь, чтобы он почувствовал боль. Она снова повторила:

– Прочь!

Это было сказано таким тоном, что Демаре, понурившись, поплелся к двери.

Когда Мари услышала, как дверь за ним закрылась, она подбежала к кровати и рухнула, собираясь выплакать свое горе.

Ее нервы были напряжены до последней степени. Наконец-то у нее в руках было доказательство неверности Режиналя, его предательства. Разве отныне она сможет доверять советам шевалье? Как ему верить?

Прогнать, выслать следовало бы именно его, Режиналя, подумала она. Ведь он подкупил всех: Луизу, Жюли, этого дурака-лакея, да и ее самое, а она думала, что может на него положиться!

Пронзительные крики вывели ее из состояния прострации. Она прислушалась к воплям и решила, что наказывают кого-то из негров. Кричал и впрямь мужчина. От физической боли все мужчины кричат одинаково, какого бы цвета ни была их кожа.

* * *

Когда Демаре, прикрыв дверь в комнату Мари, на цыпочках медленно спустился по лестнице, он увидел, что в большой гостиной стоит шевалье де Мобре; лакей ненавидел его больше, чем когда-либо, но теперь верил, что одержал над ним окончательную победу.

Он позабыл обо всех только что перенесенных потрясениях и бросил взгляд на свою жертву. Шевалье еще держался молодцом, но это было ненадолго: Мари скоро должна была с ним расправиться! Будет что рассказать майору!

Демаре дошел до нижней ступени и по привычке всего бояться метнулся в сторону, намереваясь проскочить во двор. Шевалье, притворявшийся, что не замечает его, поигрывал длинным хлыстом с рукояткой, отделанной зеленой кожей. Он круто развернулся и крикнул:

– Эй, Демаре! Эй, милейший! Ну-ка, идите сюда!

Лакей замер. Он не смел взглянуть своему врагу в лицо и ждал, когда тот объяснит, зачем его окликнул.

Режиналь не торопясь подошел ближе.

– Мальчик мой! – ласково улыбаясь, проговорил он. – Я оставил лошадь на дороге. Не знаю, сломала она ногу или только поранила, но я не смог заставить ее и шагу ступить. Она лежит вон там, в траве, и даже не шевелится! Думаю, это просто упрямство. Идемте со мной. У меня есть для нее средство от колик…

– Господин шевалье, я следую за вами, – ответил лакей.

Они вышли скорым шагом за ворота и скоро скрылись за поворотом.

Демаре поискал взглядом раненое животное, о котором говорил шевалье. Но долго ему искать не пришлось. Вдруг его лицо обожгла страшная боль. Он поднес руки к щекам, а когда отнял их, увидел кровь. И сразу же понял, что получил удар страшным хлыстом, способным усмирить самых непокорных рабов. Лакей закричал от боли и негодования. Но уклониться не смог: на него сыпались удары кнута, попавшего в опытные руки и в несколько мгновений исполосовавшего ему лицо, руки, спину, грудь. При каждом ударе Демаре издавал пронзительный крик, но шевалье не унимался. Он лишь злобно усмехался. Ему было весело заставлять несчастного подпрыгивать и извиваться всем телом, когда хлыст обвивал его ноги. И чем выше подпрыгивал Демаре, чем больше неожиданные удары заставляли его выделывать немыслимые и довольно комичные пируэты, тем громче хохотал Мобре.

Режиналь остановился, только когда выдохшийся, охрипший, истекающий кровью Демаре упал в траву и взмолился о пощаде.

– Вот как у меня на родине обходятся со шпионами, – заключил шевалье. – Пусть это навсегда послужит тебе уроком, как держать язык за зубами. В другой раз я тебе не только отрежу уши, но прикажу привязать за руки, за ноги, начиню тебя порохом и прикажу поднести фитиль… А теперь ступай к Жюли, она тоже хотела тебе что-то сказать, да попроси, чтобы хорошенько промыла тебе раны, иначе туда попадет зараза…

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Провал сентиментального дипломата

Не заботясь о состоянии Демаре, шевалье де Мобре медленно побрел обратно в замок, дрожа всем телом. Впрочем, гнев его немного поутих: он с удовольствием отыгрался на лакее, который его долгое время интриговал и беспокоил, за что и был наказан. Не скоро теперь этот увалень снова возьмется за старое!

Оставалось наладить отношения с Мари, а для этого было необходимо их выяснить!

Входя во двор, Режиналь размышлял, как лучше поступить: дождаться, пока генеральша сама намекнет на показания лакея или самому пойти в наступление.

Он кликнул Кинку и вернул ему кнут. Потом вошел в дом, направился к круглому столику, где всегда были наготове бутылка французского вина и бокалы, налил себе внушительную порцию и выпил залпом.

Более всего досадовал он не оттого, что Мари прознала о его связи с Луизой (это неизбежно должно было рано или поздно случиться; в случае необходимости он был и сам готов ее предупредить); его огорчало то, что Мари стала известна его тайна, когда ему это было не с руки. Приходилось шевелить мозгами и решать, как держаться, какие объяснения представить.

Мобре охотно предпочел бы в один прекрасный день обо всем рассказать Мари со свойственным только ему цинизмом, которому не мог противостоять ничей гнев, ведь шевалье при этом умело разыгрывал влюбленного, пуская в ход все свое обаяние.

Он поставил бокал и взглянул вверх, на дверь в комнату Мари. Да, только вперед! Однако в каком она сейчас настроении? Дала волю гневу? Плачет? Или просто подавлена и предается отчаянию?

Он устремился по лестнице, стараясь ступать бесшумно. Но ступени поскрипывали, и шевалье почувствовал облегчение, только когда оказался на площадке. Комната генеральши по-прежнему оставалась заперта. Мобре подкрался к двери и прислушался. Он ничего не смог разобрать. Выждал, но – тщетно. Тогда он решился и негромко постучал. Вначале никакого ответа не последовало, и он подумал, что заплаканная Мари, не желая показать свое огорчение, спешно припудривает лицо. Он снова постучал. Мари не отвечала. Он взялся за дверную ручку, тихонько повернул ее, и дверь приотворилась.

Несмотря на то что шевалье старался не шуметь, генеральша услышала, как он вошел. Мари лежала поперек кровати на животе. Она приподнялась на локте, обернулась и недовольно спросила:

– В чем дело? Кому я понадобилась?

– Это я, Режиналь, – промолвил Мобре.

– Я не желаю вас видеть, оставьте меня… Словно не слыша Мари, он повернулся к двери и запер ее. Шевалье успел заметить, что генеральша плакала. Он сосредоточенно думал, как ему себя вести. Она плакала, но под действием какого чувства? Прощалась с оскорбленной любовью? Страдала от задетого самолюбия?

– Сударь! – продолжала она. – Прошу оставить меня. Я плохо себя чувствую и хочу отдохнуть. Выйдите, пожалуйста.

– Сожалею, Мари, – возразил он, – однако мне кажется, что нам необходимо объясниться.

– Вполне возможно… Да, вы правы, но не сейчас. Ступайте!

Он неторопливо приблизился к Мари, и ей пришлось сесть. Со все возрастающим раздражением она бросила:

– Ваша настойчивость неуместна, сударь. Я же вам сказала, что хочу побыть одна. Ваша нескромность граничит с наглостью.

– Одиночество – плохой советчик, – ухмыльнулся он. – Я знаю причины вашего недомогания, друг мой, и догадываюсь: если не составить вам компанию, вы распалите воображение и в самом деле заболеете из-за пустяка, а дело-то выеденного яйца не стоит.

Она буквально взорвалась от негодования:

– Пустяк!.. Не стоит выеденного яйца!.. Ну нет, Режиналь, это уж слишком! В последний раз прошу вас выйти…

– А если я не выйду? Не станете же вы мне угрожать, что прикажете своим неграм, например Кинке, выбросить меня за дверь?!

– Я могу выйти сама. Впрочем, почему бы мне не приказать вышвырнуть вас вон?

– Вы забываете, Мари, что запрещено использовать своих рабов против любого другого белого, если только он не был взят с поличным при совершении крупного преступления… Вряд ли губернаторша Мартиники осмелится преступить закон…

Она в отчаянии вздохнула, скомкала носовой платок и поднялась:

– В таком случае оставляю вас здесь. Я полагала, что вы порядочный человек. Вы преступаете границы гостеприимства, которое я вам оказала, вы нарушаете его со всех точек зрения… Прощайте, сударь.

Гордо выпрямившись, Мари прошла мимо, но, прежде чем успела дойти до двери, почувствовала, как шевалье схватил ее за руку и грубо оттащил от порога.

– Мари! – начал он, пытаясь заключить женщину в объятия. – Мне необходимо сообщить вам нечто очень важное. Вы должны меня выслушать.

– Не прикасайтесь ко мне! – выкрикнула она. – Не трогайте меня, или я закричу, позову на помощь! Какое мне дело до закона; если вы угрожаете: я могу позвать своих рабов на помощь!

– Тише! Тише! Какого черта! Кто-нибудь в этом доме решит, что мы ссоримся… В глазах слуг мы будем выглядеть в смешном свете, они нас не поймут. Я прошу всего минуту вашего внимания, Мари, и был бы в отчаянии, если бы из-за своего упрямства вы последней узнали о важном решении, которое я только что принял.

Мобре говорил совершенно серьезно. Он не шутил, усмешка исчезла с его лица. Мари почувствовала, как вместе с любопытством в ее душе зашевелилось смутное беспокойство. Она засомневалась, хотела шагнуть к двери, но замерла на месте. Режиналь понял, что победа на его стороне и Мари его выслушает.

– Надеюсь, вы сжалитесь надо мною, – сказала она. – Даю вам две минуты. Признайтесь, что в моем состоянии это значит проявить добрую волю. Но ради Бога – поторопитесь! Что вы хотели мне сообщить?

Он смущенно потер руки, отступил на шаг, прошелся вперевалку по комнате и наконец заговорил с сокрушенным видом.

– Я хотел, дорогая Мари, – глухо пробормотал он, – сообщить вам о своем намерении жениться…

Мари застыла словно громом пораженная и лишь озадаченно повторила:

– Жениться?!

– Да, – подтвердил он, не смея поднять на нее глаза.

Он услыхал, как она тяжело вздохнула. Потом зашагала по комнате. Он держался все так же смиренно, однако решился бросить на нее торопливый взгляд и заметил, что она больше не плачет, а, напротив, выглядит решительной, что он отнес на счет удивления.

– Жениться! – опять повторила она. – На ком?

– На мадемуазель де Франсийон…

Мари снова взорвалась:

– На Луизе?! На Луизе?! Однако…

Генеральша задыхалась. Она и сама не понимала, что с ней происходит. Почему она допускала мысль о том, что Режиналь может быть любовником Луизы, но считала невероятным его желание жениться на мадемуазель де Франсийон.

Он подтвердил:

– Да, мадам, на Луизе…

– Ну и ну!..

– Мадам! – с едва скрытым цинизмом заметил он. – Я удивлен тем, что это сообщение не вызвало у вас большой радости…

– Признайте, что мне есть от чего удивиться! – Да, я, разумеется, мог бы заранее поделиться с вами своими планами, но не хотел забегать вперед, пока не договорился обо всем с вашей кузиной.

– Да уж, – глухо проворчала Мари, чувствуя себя подавленной, – нынче ночью, к примеру, у вас было предостаточно времени для откровений. Однако не забывайте, сударь: вы не сможете жениться на Луизе без моего согласия.

Шевалье удивился:

– Но ведь Луиза в том возрасте, когда она сама может принимать решения! И, насколько мне известно, не находится под опекой!

– Вот тут вы ошибаетесь, сударь! – торжествуя, воскликнула Мари. – Вы, конечно, не знаете, что специальным королевским ордонансом отцам запрещено под страхом строжайшего наказания выдавать дочерей за иностранцев без официального разрешения федерального губернатора?

– Мадемуазель де Франсийон – сирота…

– Она моя кузина. У меня на нее такие же права, как если бы она была моей дочерью. Сверх того, я – губернаторша Мартиники и ни за что не дам этого разрешения!

Мобре внезапно помрачнел. Мари решила, что он раздосадован оттого, что в самом деле любит Луизу, и опечалился потому, что генеральша противится их браку. Мари не знала, что разрушила задуманный Режиналем план; она и вообразить не могла, что он придумал историю с женитьбой единственно для того, чтобы склонить Мари к компромиссу. Он высчитал, что губернаторша скорее всего воспротивится этому браку. А он сделает вид, что подчиняется ее решению, отказываясь тем не менее порвать связь с мадемуазель де Франсийон. Если Мари им дорожит, ей придется смириться с тем, чтобы делить с кузиной его любовь, и все пойдет, как раньше: Режиналь останется любовником обеих женщин. Он не учел, что Мари своей властью сметала его угрозу и он больше не мог под предлогом женитьбы пробудить в ней ревность.

Он понятия не имел об упомянутом королевском ордонансе и впервые за время своей дипломатической карьеры ощутил беспомощность.

– Вы сделаете несчастными сразу двух человек, – продолжал он тем не менее. – Луиза меня любит, и я, как мне кажется, люблю ее довольно для того, чтобы назвать своей женой…

– Вы хотите дать этим понять, что совершенно ее не любите?

– Я глубоко тронут ее чувствами ко мне.

– Вот еще один довод, чтобы я воспротивилась этому браку! Нет, шевалье, вам не видать моей кузины. Никогда! Я слишком хорошо вас знаю. И слишком сильно люблю Луизу, чтобы рисковать, выдав ее за мужчину, совершенно несходного с ней темпераментом. Луиза молода, сударь, и, если ее чувства к вам искренни, она, разумеется, будет страдать, но не так долго, как зрелая женщина, привязавшаяся к вам на закате своей молодости. Луиза забудет вас, сударь; я сделаю для этого все возможное.

Режиналь понял ее намек на собственные чувства к нему, когда она заговорила о зрелой женщине. Он вдруг заявил:

– Вы, мадам, может быть, не знаете, на какие крайности способен человек, когда его страсти пытаются обуздать?

– Что вы хотите сказать?

– Чувства мадемуазель де Франсийон так сильны!.. Боюсь, она предложит мне бежать с ней.

Мари расхохоталась:

– Похищение? Как в Париже?.. Мои поздравления! Не забывайте, сударь, что мы на Мартинике, а вы, кажется, не учитываете, что хозяйка здесь – я! Впрочем, мне волноваться нечего. Луиза воображает, что любит вас. Она, повторяю, молода и, сверх того, глупа. Достаточно одного взгляда на нее, чтобы определить все ее слабости. Чего она на самом деле хочет? Чего добивается? Она и сама не знает. Вы явились в этот дом и стали первым мужчиной с изысканными манерами, поселившимся в замке Монтань. Этого оказалось достаточно: глупая девчонка решила, что любит вас! Поэтому, кстати, она и попалась вам в руки. Признайтесь, что вам стоило совсем небольшого усилия, и она стала вашей любовницей.

Режиналь пожал плечами и покачал головой с видом глубокого сострадания.

– Я подозревал, – огорченно проговорил он, – что вам все уши прожужжали сплетнями о нас с Луизой. И вот доказательство!

Он сделал шаг навстречу Мари и в волнении произнес:

– Возможно, теперь вы понимаете причины, заставляющие меня жениться на Луизе?

– Разумеется, нет. Однако надеюсь, что вы их изложите!

Режиналь напустил на себя вид мученика, непонятого человека, невинной жертвы.

– Мадам! – произнес он. – Я бы хотел, чтобы вы поняли: женясь на мадемуазель де Франсийон, я хотел лишь положить конец кривотолкам. С первого же дня положение показалось мне очевидным. Я подумал: находясь под вашим кровом, я являюсь жертвой всяческих измышлений. Меня обвинят в том, что я оказываю на вас влияние. Как я вам уже объяснял, когда вы принимаете меры, ущемляющие интересы колонистов, когда подписываете ордонанс не в их пользу, вина за это возлагается не на вас, а на меня, вашего советчика, беззаветно вам преданного, как, должно быть, считают многие. Сверх того, человек моего круга, живущий в окружении женщин вдали от света, должен быть готов к сплетням. Мари, вы прекрасны, вы красивейшая женщина на Мартинике, однако – не желая вас обидеть – я могу сказать, что вы недурно пожили. Мы оба приближаемся к тому возрасту, когда нас нельзя больше заподозрить в совершении глупостей, как это принято называть. Кроме того, мадам, великое горе, постигшее вас, и то, как тяжело вы его переживаете, ставят вас выше каких-либо подозрений. Но я! Но Луиза! Мы подвергаемся злословию, это уж точно! Те, кто еще не может меня упрекнуть в том, что я вашими руками творю политику на острове, пытаются – не сомневайтесь в этом – меня опорочить, обвиняя, даже в ваших глазах, в том, что я – любовник мадемуазель де Франсийон…

Он умолк. Мари выслушала его с огромным вниманием. Она была вынуждена признать, что его слова не лишены логики. Он был прав. Такой человек, как шевалье, колет глаза всем честолюбцам, особенно Мерри Рулзу, который, сверх того, видит в Мобре соперника.

Она вдруг с облегчением вздохнула, словно тяжкий груз свалился с ее плеч.

– Знаете, дорогая Мари, – продолжал Режиналь, – я ничуть не удивлюсь, если майор любыми способами попытается заставить всех поверить в то, что замок Монтань стал притоном, скопищем разврата. У него повсюду шпионы. Они докладывают ему о самых незначительных событиях, а он сам сочиняет разные байки и распускает их по всему острову! Враги попытаются разом напасть на нас отовсюду, опорочив в глазах и колонистов, и отцов иезуитов, и доминиканцев. На вас станут оказывать давление. А вот если я женюсь на Луизе, все сейчас же станет на свои места. Никто ничего не сможет сказать…

Мари и бровью не повела. Она по-прежнему хранила молчание.

– Я знаю, – продолжал шевалье, – что многие уже считают Луизу моей любовницей. Пусть так!

Бог свидетель: я считаю это оскорблением для вашей кузины и готов проткнуть шпагой каждого, кто позволит себе столь лживый намек. Но для вас, Мари, так было бы лучше!

Она метнула на него взгляд и быстро спросила:

– Почему?

– Потому что можно подозревать всех, – горячо подхватил он, – меня, Луизу – всех, но не вас. Лучше будем опорочены мы с Луизой, нежели вы. Учитывая ваше высокое положение, а также ради будущего вашего сына Жака, вы должны быть выше подозрений и оставаться чистой; ваша репутация должна быть безупречной… Я люблю вас, Мари, всей душой, но еще больше уважаю и потому охотно приношу себя в жертву…

– Режиналь, – пробормотала она, – будет вам, Режиналь!..

Он замолчал с озабоченным видом. Что она ему скажет? Ему показалось, что голос у Мари дрогнул, она смягчилась.

Мари выждала немного, стараясь справиться с волнением, которое пробудили в ней его чары: проникновенный звучный голос, напомнивший ей об их первой встрече, когда он буквально вырвал ее из объятий Пьерьера, к которому ее тогда неудержимо влекло; его невероятная сила убеждения, так как теперь Мари почти не сомневалась, что Режиналь явился в этой истории жертвой. Ведь теперь сомнений у Мари не осталось; шевалье только что открыл ей глаза, и она уже сердилась на себя за то, что оказалась так близорука: Мерри Рулз заронил в ее душу сомнение, а ведь он прежде всех был заинтересован в том, чтобы уронить шевалье в мнении Мари… В конечном счете все это, возможно, лишь ловкий ход майора…

Но Мари скоро спохватилась: ведь она страдала, и страдала по милости Режиналя. Пусть даже шевалье невиновен, но из-за него у Мари в сердце оставалась глубокая рана; этого она Режиналю прощать не собиралась.

– Во всяком случае, – заметила она, – вы никогда не заставите меня поверить в то, что равнодушны к Луизе. Она молода, хороша собой… Глупа, конечно, но дурочки чаще всего нравятся мужчинам, потому что они делают с этими гусынями что хотят. Наконец, я припоминаю, каким торжествующим тоном вы объявили мне о своем намерении жениться…

– Вы преувеличиваете, Мари, – мягко возразил шевалье. – Ведь вы находились в таком отчаянии, когда я вошел, что не стали бы меня слушать, если бы я вас не оглушил какой-нибудь чрезвычайной новостью. А если у меня и прорвались торжествующие нотки, в чем вы меня упрекаете, то только потому, что я наконец победил вашу нерешительность. Мне бы хотелось, – вновь обретя лирический тон, продолжал Мобре, – чтобы между нами, дорогая Мари, не было никаких недомолвок, чтобы мы полностью друг другу доверяли, и тогда против нас будут бессильны все враги. Вы увидите: мы победим! А как будем счастливы!.. Неужели это возможно? Способна ли такая женщина, как вы, принять без недоверия, без задней мысли преданность такого слабого и переменчивого мужчины, как я?.. Да мало того что я слаб по натуре, так еще зачастую и обязан проявлять слабость из соображений дипломатии!

Мари провела рукой по лицу:

– Послушайте, Режиналь! Я бы и сама хотела вам верить… Впрочем, я устала. Я предоставила вам всего несколько минут. Взгляните: мне нехорошо. Оставьте меня, прошу вас; мы вернемся к этому разговору позже.

– Ну нет! – вскричал он. – Сегодня вы разговаривали со мной сурово, отчего я чувствую себя несчастнейшим человеком на земле. Недоразумение, которое развело нас по разные стороны, должно быть улажено как можно скорее! Пока вы не вернете мне свое доверие, Мари…

– Это невозможно! – выкрикнула она, оборвав его на полуслове. – Невозможно, во всяком случае, сейчас…

Он снова понурился, пролепетав:

– Отлично! Очень хорошо! По вашей милости я превращаюсь в жалкое существо. Вы прогоняете меня за то, что я хотел служить вам! Вы отказываете мне в женитьбе на Луизе, лишаете своего доверия. Чем же мне отныне заниматься на этом острове? Нечем! Оставаясь здесь, я рискую так или иначе потерять жизнь. Никогда я не смог бы продолжать существование, зная, что вы рядом, а я не могу вас видеть, вы меня презираете, возможно, даже ненавидите. Теперь без вашей поддержки, без вашей защиты я стану мишенью для всех и каждого! Мне припишут все смертные грехи. Мадам! Я отправляюсь с первым же судном в Сент-Кристофер. Прощайте, сударыня…

По мере того как он говорил, он повышал голос. Затем коротко кивнул Мари и порывисто шагнул к двери. Но не успел он взяться за ручку, как генеральша его остановила:

– Режиналь! Еще одно слово…

Он обернулся, воодушевленный надеждой. Уже во второй раз его хитрость удалась.

– Вы – любовник Луизы, – дрогнувшим голосом вымолвила Мари. – Признавайтесь!

– Так вам сказали…

– Да, мне в самом деле так сказали. Теперь я хочу услышать это от вас!..

– Вы же меня непременно накажете, – произнес он тоном капризного ребенка, который ожидает сурового наказания.

Она гневно топнула, хотя в душе, может быть, надеялась, что он опровергнет это обвинение, и повторила:

– Признавайтесь, ну же!

– Обещаю, что отвечу вам со всей искренностью, если вы согласитесь затем выслушать меня. Вы должны все узнать и понять… Мари, готовы ли вы, в силах ли вы выслушать меня потом?..

– Я догадалась, каков будет ваш ответ, Режиналь! – с горечью выговорила она. – Однако я готова вас выслушать; я обязана это сделать, чтобы не выгнать вас как негодяя, чем могу навлечь на вас месть всех, кто вас ненавидит и презирает. Согласитесь: если я вас, в свою очередь, презираю, то проявляю, по крайней мере, снисходительность!

– Мари! – проговорил он. – Луиза в самом деле моя любовница.

Он увидел, как она напряглась и побледнела. Ему показалось, что она вот-вот лишится чувств, однако не шевельнулся. Он знал, что Мари сильна духом и способна вынести любой удар, тем более этот, к которому уже была готова, как она сама призналась.

– Похоже, вам совсем не стыдно в этом сознаваться. Какой ужас! И кому?! Мне!! Слышите?! Мне!

– Да, – просто согласился он. – Это была моя слабость. Я раскаиваюсь. Так случилось, что я не устоял перед молодостью Луизы, ее воодушевлением. Я решил, что она меня любит, тогда как на самом деле ей нравились лишь мои эскизы да комплименты. Человек слаб. Неужели вам никогда не доводилось проявлять слабость, Мари? Если бы я не знал, что вы так же слабы, как я, как любой другой человек, я ничего бы вам не сказал. Но перед вами мне стыдиться нечего. Моя исповедь в каком-то смысле заслуживает прощения, потому что я знаю: вы лучше, чем кто бы то ни был, способны меня понять и простить. Ведь вы, Мари, проделали тот же путь, что и я. И я ни в чем вас не упрекаю, я лишь констатирую факты. Кроме того, у меня есть вполне убедительный довод. Если я и проиграл, то ради великой цели. Я повторяюсь, но это необходимо! Овладевая Луизой, которую я не люблю и не полюблю никогда, пока вы живы, пока вы рядом со мной, потому что телом и душой принадлежу вам одной, Мари, я хотел лишь отвлечь сплетников на себя и Луизу, дабы ваша репутация оставалась незапятнанной, как того требует занимаемый вами пост… Однако раз я ошибся и вы не хотите, чтобы я женился па Луизе, заглаживая нашу с ней вину, я готов удалиться. Я оставлю этот дом, Мари.

– Думаю, это в самом деле стало необходимостью, – неслышно пролепетала она, чудовищно страдая. – Да, вам надо удалиться.

– Именно так я и поступлю…

Он ждал, что Мари снова заговорит, но она молчала. Он на минуту задумался, понурившись, но не чувствуя ни малейшего смущения, так как понимал, что в конечном счете остался хозяином положения.

– Видите ли, – заговорил он наконец, – я присмотрел одну постройку на сваях в Фон-Шарпантье. Именно туда я увез бы мадемуазель де Франсийон, если бы вы разрешили ей удалиться после бракосочетания. Я полагал, что таким образом буду находиться неподалеку от вас и не только буду иметь удовольствие видеться с вами часто, но и еще помогать вам своими советами. Туда я теперь и удалюсь, но один… Я останусь в вашем распоряжении, и если понадоблюсь…

Она остановила его жестом:

– Послушайте, Режиналь… Я бы хотела вам доверять по-прежнему, но то, в чем вы признались, доказывает, что ваши недруги не так уж неправы. Сама я отдала вам все!.. И полагала, что нашла в вас спутника, который способен меня направлять, на которого я могла бы опереться, как опиралась на руку того, кого лишил меня Господь. Итак, я ошиблась! Я не доверяю вам, как прежде, но еще сохраняю по отношению к вам достаточно уважения и не осуждаю вас безвозвратно. Теперь я буду судить о вас по делам. Нет, вы не поедете в Фон-Шарпантье. В Каз-Пилоте есть небольшой дом, принадлежащий одному колонисту, другу генерала; дом продается. Я вам поручаю его купить. Вы будете и удалены от Луизы и в то же время при необходимости сможете скорее прибыть в Сен-Пьер, потому что дорога туда лучше, чем в Фон-Шарпантье… Можете отправляться завтра. Я дам вам записку к колонисту…

– Очень хорошо, Мари, – произнес он изменившимся голосом. – От всей души желаю, чтобы из-за необоснованной ревности вы не допустили несправедливости. Узнав о моей немилости, ваши враги будут торжествовать! После того что случилось с «Быком», этот удар будет непоправимым для вашего авторитета. Моральная победа ваших врагов означает для вас падение в глазах колонистов, особенно тех из них, которые оказывают вам доверие. И скоро вы будете безоружны перед майором!..

Она не удостоила его взглядом. Он на негнущихся ногах двинулся к выходу.

Взявшись за ручку, он опять обернулся:

– Прошу вашего разрешения не присутствовать за ужином…

– Вы можете быть за столом, – возразила она, – если спрашиваете об этом из опасения увидеть рядом меня: будьте покойны, я не спущусь к ужину…

Он поклонился, вышел и торопливо сбежал по лестнице.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Хозяин в доме

Шевалье без стука вошел в комнату Жюли, но открывшееся его взгляду зрелище заставило его остановиться. Совершенно нагой Демаре лежал животом вниз на кровати субретки. Та держала в одной руке калебас с настоем из трав, а другой накладывала компрессы на раны лакея, вскрикивавшего от боли. Настой прожигал помертвевшую плоть до кости. На шум открывшейся двери Демаре даже не поднял головы.

Жюли нахмурилась и прервала свое занятие, вскричав:

– Ну, шевалье, и отделали же вы его!

Режиналь наконец подошел ближе. Он с удовлетворением разглядывал глубокие отметины, оставленные кожаным хлыстом на коже Демаре. На уровне лопаток клочья от рубашки прилипли к коже. Жюли осторожно их отдирала, прежде чем приложить лекарство во избежание инфекции, слишком скоро распространявшейся в жарком климате.

На губах шевалье мелькнула недобрая усмешка.

– Этот мужлан получил по заслугам, – злобно прошипел он.

Мобре подошел вплотную к постели и, взяв раненого за волосы, заставил его повернуть голову.

– Демаре! Вы получили лишь небольшой урок. В следующий раз я вам всажу пулю в лоб, – пригрозил он. – Страдать будете меньше, а мне не придется опасаться вашего любопытства.

В ответ лакей только застонал. Режиналь небрежно выпустил его волосы и обернулся к Жюли:

– Заканчивайте, пожалуйста, с этим человеком. Ступайте к мадемуазель де Франсийон и скажите, что я хочу ее видеть…

Жюли вопросительно на него взглянула, но он ничего не сказал и направился к двери. Но Жюли уже не сомневалась, что Демаре проговорился и что между Режиналем и Мари произошла ужасная сцена. Доказательством тому был подавленный вид шотландца.

Субретка потеряла к раненому интерес. Выйдя из комнаты, она бросилась к Луизе доложить, что та нужна шевалье.

– Что происходит? – спросила мадемуазель де Франсийон.

Она не находила себе места от беспокойства после того, как рассталась с кузиной.

– Не знаю, – искренне ответила Жюли. – Господин де Мобре выглядит очень взволнованным…

– Я сейчас же иду к нему.

Луиза застала Режиналя во дворе; он с озабоченным видом расхаживал взад-вперед, опустив голову. Девушка подбежала к нему и стала ждать, когда тот обратит на нее внимание. Он принял ее появление довольно холодно.

– Вашей кузине известна наша тайна, – объявил он.

Шевалье внимательно следил за тем, какое действие окажет на нее эта новость, но вместо ожидаемой тревоги прочел на ее лице гнев.

– А я знаю ее тайну! – возразила она. – И все это по вашей вине, Режиналь.

– Вы досаждаете мне в такую минуту, когда на самом деле следовало бы поискать выход из затруднительного положения, в котором все мы оказались.

– Из-за вас!

– Не думайте, что я бегу от ответственности. Я знаю свою вину. Но вы, кажется, кое-что забыли: Мари изменит ко мне отношение.

– Каким образом?

Он отвел взгляд и обронил:

– Мне придется покинуть этот дом. Очевидно, ваша кузина не потерпит моего присутствия. В конце концов это ее дом; она поступает, как заблагорассудится ей. Я не могу навязывать свое присутствие, когда оно нежелательно.

Луиза порывисто схватила руку Режиналя и крепко ее сжала.

– Я уеду с вами, – выкрикнула она вне себя. – Ей нас не разлучить! По крайней мере, вдали от нее мне не придется делить вас с нею, что само по себе постыдно…

– Она помешает вам следовать за мной. Для этого в ее распоряжении тысяча способов. Ни за что на свете она не допустит, чтобы вы поехали со мной. Распоряжается здесь она, ведь она – хозяйка…

Казалось, он колеблется, тогда как молодая женщина, совершенно потерявшись и задыхаясь от волнения, безуспешно пыталась найти выход. Потерять Режиналя? Она никогда на это не решится. Пусть она умрет, но уж тогда попытается всех утащить за собой в бездну!

– Дорогая Луиза! – слащаво продолжал Режиналь. – Я докажу вам свою любовь: я сказал Мари, что решил на вас жениться.

Она вздрогнула всем телом и повисла у Мобре на руке, заставляя его посмотреть ей в лицо. Луиза преобразилась. Она изо всех сил встряхнула шевалье и закричала:

– Режиналь! Режиналь! Любовь моя… Вы сделали это… И мы поженимся?

Радость ее не красила, скорее наоборот. Черты ее лица словно застыли и лишь нервно подергивались, рот кривился. Глядя на нее, шевалье испытал непреодолимое смущение, даже отвращение к такому проявлению истерии, которое считал противоестественным. Но Луиза его не отпускала. Режиналь хотел на ней жениться! Значит, не придется больше таиться, прятаться, отчего их отношения отнюдь не становились пикантнее. Теперь она будет принадлежать любимому человеку открыто, целиком и сможет им гордиться…

Она глубоко вздохнула, расправив грудь, потом сказала:

– Режиналь, дорогой… Я буду вашей рабой… Она стала покорной, услужливой, раболепной.

– К несчастью, – объявил он холодно, – этот брак, по всей видимости, совершенно невозможен. Мари в разговоре со мной сослалась на королевский ордонанс, который позволяет ей помешать нам, потому что я – иностранец. На этих островах ни одна женщина вашей национальности не имеет права выйти за иностранца без разрешения генерал-губернатора… Я бессилен что-либо изменить!

Слова Режиналя повергли Луизу в подавленное состояние, тем более тяжелое, что мечта, в которую он заставил было ее поверить, была поистине прекрасна. Шевалье небрежно освободил руку, которую по-прежнему крепко сжимала Луиза, и сделал несколько шагов. Девушка снова вцепилась в его руку, повисла на ней, а затем гневно заговорила:

– Ладно! Тогда я закачу скандал! Чего мне теперь бояться?! Я не хочу потерять вас, Режиналь, особенно из-за кузины! Я заставлю ее согласиться, и она на все пойдет под страхом скандала.

Он не отвечал. Улыбка против воли морщила его губы. Вот во что он превратил это безвольное существо: это же молодая тигрица, готовая разорвать кого угодно. Украдкой он бросил на нее взгляд и подумал, что ей, пожалуй, не хватает острых когтей и клыков, да и силенок маловато.

– Режиналь, – продолжала Луиза, – она не сможет мне помешать вернуться во Францию, если я захочу, правда?

– Сможет, – возразил он. – Она способна даже посадить вас под замок, отрезав от всего мира…

– Я убегу… Вы последуете за мной, мы снова встретимся. Я уеду с вами на Ямайку!

Он покачал головой:

– Она прикажет заточить вас в монастырь. И тогда мы будем разлучены навеки… Нет, – помолчав, продолжал он, – необходимо хотя бы на время принять ее условия, как бы тяжелы они ни были для нас обоих. Неужели вы думаете, что такой человек, как я, отчается и легко сдастся?! Я слишком многим пожертвовал ради священной миссии, о которой говорил вам, Луиза, чтобы объявить себя побежденным. У меня еще есть порох в пороховницах!

– Что вы намерены делать?

– Удалюсь в небольшое поместье, которое собираюсь купить в Каз-Пилоте. И там спокойно пережду, наблюдая за происходящими событиями.

– А я? Какое место вы уготовили мне в своих планах, Режиналь?

– Э-э… Нам будет трудно встречаться… во всяком случае, сейчас. Совершенно очевидно, что Мари установит за вами слежку и воспрепятствует тому, чтобы вы выходили из замка, так как предположит, что вы отправитесь ко мне. Но так даже лучше. Все о нас забудут. Когда она осознает, что ни на что без меня не способна, что слишком слаба для управления островом в одиночку, она сама меня призовет на помощь, дабы противостоять окружающим ее многочисленным врагам. И я смогу поставить свои условия, понимаете?

Это было не совсем то, чего хотелось Луизе, но в ее душе проснулась слабая надежда. Режиналь не уедет с Мартиники – вот главное. Сверх того, она не сомневалась в его словах: он знает Мари и разбирается в политике лучше ее; он был нежен, она ему доверяла.

Он направился к дому. Луиза последовала его примеру и зашагала рядом, жалея лишь о том, что он молчит и не раскрывает ей всех своих планов. Он шел, опустив голову и не произнося ни слова.

– Когда вы рассчитываете уехать? – спросила она.

Он неуверенно пожал плечами и наконец сказал:

– Как можно раньше. У меня нет оснований здесь задерживаться. Иначе Мари решит, что я жду, когда она передумает. А я завтра же уложу вещи.

Луиза почувствовала, как у нее сжалось сердце, а кровь застыла в жилах. Замок Монтань – и без Режиналя? Ее собственная жизнь – без шевалье? Нет, она этого не вынесет.

Они подошли к краю террасы, туда, где стояли пушки и откуда открывался вид на зеленевшую бухту Сен-Пьер. Режиналь говорил себе, что в Каз-Пилоте ничто не помешает его работе. Разумеется, ему будет не так удобно, как в замке, зато проще станет поддерживать отношения с соотечественниками.

Режиналь окинул взглядом бухту, расположенные ярусами поля сахарного тростника, банановые пальмы и табачные плантации. Однажды вдали появится эскадра, корабли бросят якорь в Сен-Пьере… Вот когда он отыграется!

В эту минуту шевалье получил сильнейший удар в самое сердце: он только что заметил судно, которого не было в бухте всего несколькими часами раньше. Он отлично знал оснастку этого судна, его массивные очертания. Было мгновение, когда он усомнился в реальности происходящего. Однако ошибки быть не могло: это возвращалась «Мадонна Бон-Пора»!

Его сердце забилось сильнее. «Ну вот, – думал он, – возможно, только что разыгранная драма была напрасной!..»

Им овладела жажда деятельности. Он обернулся к Луизе; та застыла в неподвижности, ожидая неведомо чего от шевалье.

– Друг мой! – сказал он. – Возвращайтесь к себе. Мне придется вернуться к Мари.

– Что вы собираетесь делать?

– Еще не знаю! Но уверен, теперь нам есть о чем поговорить!

Подходя к спальне Мари, он ненадолго замешкался. Стучать или войти как-то иначе? Он подумал, что после трудного объяснения генеральша устала, она взволнованна и, если он объявит о своем приходе, возможно, не разрешит ему войти. Тогда он повернул ручку и медленно вошел, стараясь не шуметь.

Он сейчас же заметил генеральшу; Мари сидела за секретером спиной к двери, зажав в руке перо, и что-то писала.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я стучал, и мне показалось, что вы ответили.

Она порывисто обернулась:

– Я не слышала стука. Что там еще?

Мари говорила сухо, почти враждебно. Но поскольку она не высказала недовольства его непредвиденным посещением, Режиналь снова поверил в себя. Возможно, генеральша в глубине души была довольна, что Режиналь вернулся и она сможет продолжить тяжелый разговор, особенно если в его отсутствие она нашла новые упреки, которые в силу нервного напряжения не пришли ей на ум раньше.

– Я бы не посмел вас беспокоить, – проговорил он, – если бы не одно важное событие.

Она встала и спросила:

– Да? Какое же событие?

– У берегов Сен-Пьера бросила якорь «Мадонна Бон-Пора».

Он заметил, как заволновалась Мари, услыхав эту новость.

– Вам, очевидно, не известно, находится ли на борту капитан Байярдель? – поинтересовалась она.

– Почему ему там не быть? – уверенно проговорил он. – Вы знаете его лучше меня и сами говорили недавно, что этот человек не способен на предательство. Раз его судно здесь и если он честный, мужественный капитан, каким вы его описали, он на борту, уж вы мне поверьте!

Шевалье прошелся по комнате. Решительно приблизился к секретеру. Он снова чувствовал себя хозяином, словно и не собирался на следующий день покинуть этот дом. Он был здесь, опять готовый подать совет, вмешаться в дела Мари, будто ничего не произошло.

– По-моему, – сказал он, – вам следует повидаться с капитаном как можно раньше, во всяком случае, опередив майора. Полагаете, Байярдель соблаговолит подняться в замок до того, как отправится в форт?

– Сомневаюсь.

– Я тоже. Сердце мне подсказывает, что капитан Байярдель, друг Лефора, был не очень рад данному поручению, которое он с блеском провалил. Не удивлюсь, если теперь он станет вас избегать.

Мари нервно потерла руки, прежде чем произнесла:

– Вы правы. Я должна повидать капитана до того, как это сделает майор. Пожалуй, я спущусь в Сен-Пьер.

Режиналь негромко кашлянул:

– Через несколько минут стемнеет. Не советую вам делать это сегодня.

– Да ведь Байярдель увидится с Мерри Рулзом!

– Конечно! – смущенно проговорил он, но смущение это было наигранное: он уже давно знал, что ему предложить.

Он выждал еще некоторое время, закружил по комнате, будто в поисках решения вставшей перед ними трудности. Проходя мимо секретера, он видел белый лист, наполовину исписанный крупным решительным почерком Мари, и ему страстно хотелось знать, кому предназначалось это послание. К сожалению, он не мог разобрать ни слова. Он снова подошел к генеральше и заговорил взволнованно и вместе с тем любезно:

– Мари! Я мог бы вам кое-что предложить, но не хотел бы навязывать свою волю. В Сен-Пьер могу спуститься я. И передать капитану послание…

Это было единственно подходящее решение, которого она ожидала в глубине души от Мобре, и потому не удивилась.

– Благодарю вас, – ласково молвила она, – но боюсь, как бы вы не опоздали в Сен-Пьер. Раз вы видели, что «Мадонна Бон-Пора» стала на якорь, то можете себе представить, что из форта ее заметили раньше вас и Мерри Рулз наверняка уже отправил кого-нибудь к Байярделю.

– Это возможно, даже вполне вероятно. Думаю, в его интересах встретиться с Байярделем, опередив вас. Однако стоит рискнуть…

Обеспокоенная Мари застыла в нерешительности.

– Не думаю, – заметила Мари, – что майору удастся провести капитана. Нет, он вряд ли прикажет сообщить ему заведомую ложь.

– Однако он под тем или иным предлогом арестует Байярделя. А после этого вам будет трудно отменить наказание, не восстановив против себя общественное мнение, так как многим во что бы то ни стало потребуется козел отпущения за провал экспедиции. С другой стороны, если вы многим обязаны этому человеку, этому верному капитану, о котором вы мне рассказывали, вы рискуете приобрести в его лице врага, если не проявите по отношению к нему великодушие.

Мари не задумывалась, почему Режиналь стал вдруг так почтителен к начальнику береговой охраны, ведь раньше он его недолюбливал. А Мобре старался лишь сполна использовать происшествие в своих интересах. Вот что было важно. Он рисковал поставить Мари перед новыми трудностями. Могла ли она преодолеть их без его советов? Если она понимала, насколько ей необходимо знать его мнение, то они должны были помириться, Мобре занял бы прежнее место при генеральше, и все вернулось бы на круги своя.

Он продолжал настаивать:

– Так вы хотите, чтобы я встретился с Байярделем? Скорее составьте послание, я его отвезу. Если понадобится, готов загнать лошадь…

Она заломила руки с криком:

– Ах, не знаю, на что решиться! Думаю, что в любом случае уже слишком поздно. Капитан наверняка в форте. Вы напрасно проездите!

– Давайте попробуем! – предложил он.

Она подошла к секретеру и села. Бросила взгляд на начатое письмо, от которого ее отвлек приход Мобре.

– Смотрите, – сказала она, – я писала к колонисту из Каз-Пилота с просьбой продать вам его небольшое владение…

– Спасибо, – поблагодарил он. – Допишете завтра…

Мари неопределенно посмотрела на него. Она была удивлена, что он так легко смирился с отъездом.

Генеральша отложила начатое письмо и взяла другой листок; но, набросав пару строк, передумала, отложила перо и разорвала бумагу, пояснив:

– Нет! По здравом размышлении я вижу, что вам незачем ехать в Сен-Пьер. Вы все равно не успеете. Ведь неизвестно, как давно судно Байярделя стоит на якоре… Я должна смириться: майор меня переиграл, я бессильна…

– Мари! – строго проговорил шевалье. – Вы бросаете начатое. Сам факт, что вы отказываетесь попытать счастье, дает Мерри Рулзу новый козырь! Мари, вы приводите меня в отчаяние!

Генеральша пожала плечами. Она устала и была не в силах продолжать борьбу после всего, что она только что пережила.

– Это ваша вина, – заметила она, – да, именно ваша: вы довели меня до изнеможения.

– Это все недоразумение, из-за которого больше всех страдаю я, однако вы считаете несчастной себя. Вот чего добились те, кто нас ненавидит! Уж конечно, именно этого хотели те, что пытаются вырвать власть из ваших рук! Бедный малыш Жак! Именно о нем я беспокоюсь, думая об этой драме! Мальчика хотят лишить наследства!..

Он помолчал, но Мари ничего не отвечала, и он продолжал:

– Мари! Мы по глупости терзали друг друга, не заботясь тем, что играем на руку своим противникам. Задумались ли вы хоть на мгновение об интересах собственного сына?..

Она подняла к нему изможденное лицо. Ее сын! Неясное чувство долга проснулось у нее в душе. Какое, в самом деле, огромное значение имела ее связь с Режиналем для интересов ее сына! И что значила его измена с Луизой, когда есть Жак?

– А я-то, – продолжал он, – решил всем пожертвовать, принять все оскорбления, обвинения ради сохранения вашего величия, потому что в один прекрасный день власть перейдет к Жаку… Вы даже не оценили мою преданность, мое уважение! Что ж! Тем хуже, Мари. Клянусь, что легко я не сдамся! Я вижу, что вы ступаете на неверный путь, путь уступок, отречений, соглашательства. Недалеко он вас уведет! Но я буду рядом и помешаю разбазарить наследство юного д'Энамбюка. Вы меня удаляете, но и находясь в тени я по-прежнему буду служить вам даже против вашей воли. Ваши враги всегда встретят мой отпор! По крайней мере, возвращение Байярделя хоть чему-нибудь да послужило: вы убедились, что нуждаетесь в моей помощи, даже если больше не хотите меня видеть, даже если прогоняете меня!

– Режиналь! – вскрикнула Мари, и у нее перехватило от волнения горло. – Если бы вы говорили правду!.. Если бы вы умели быть откровенным! Если бы вы в самом деле хоть немного любили моего малыша Жака!

– А вы в этом сомневаетесь?

– Вы никогда не говорили на эту тему. И не обращали внимания на моего ребенка.

– Внешне – разумеется. Но не я ли первый после смерти его отца втолковал вам, что дело генерала должен продолжить его сын? Вспомните-ка!

Она со вздохом опустила голову и ничего не ответила. Она чувствовала, что готова к новому самоотречению, но так, чтобы Мобре ее в этом не упрекнул. Она уже хотела простить шевалье. Почему? Потому что устала и исстрадалась. Она больше не знала, сердится ли на Режиналя за его измену. Имела ли она право на ревность в ее возрасте, после той жизни, которую вела в молодости? Могла ли она из любовной досады, от ущемленного самолюбия позволить врагам лишить ее сына власти? И что же она будет делать без Режиналя? Чем станет в руках майора и его клики?

– Очевидно, – продолжал Режиналь, – мы снова впали в заблуждение. Однако Господь хочет, чтобы это не прошло втуне! Но мы потеряли драгоценное время, и если капитан Байярдель не отправился к Мерри Рулзу сразу по возвращении в Сен-Пьер, то уж наверняка он покинул свое судно, и я рискую, обегав весь город, так его и не найти…

– Вы видели Луизу? – спросила Мари, думая о своем.

– Да, видел, – подтвердил он. – Мы вместе увидели «Мадонну Бон-Пора» в бухте Сен-Пьера.

– Вы ей что-нибудь сказали?

Он поморщился и нехотя обронил:

– Мы поболтали…

– И?..

– Я сказал ей, что вы против нашего брака.

– И все?

Он пожал плечами и цинично ухмыльнулся, что, как правило, сбивало с толку его собеседников. А затем почти игриво произнес:

– Ах, Мари! Вы опасаетесь, что я передал Луизе наш разговор… Наш с вами бурный разговор, да? И вам бы не хотелось, чтобы кузина устроила вам сцену ревности. Вы против того, чтобы она узнала о давно связывающей нас тайне… Бог мой! Вы считаете меня настолько глупым, способным говорить с ней на такие темы? Луиза любит вас, Мари. Больше, чем вы думаете. Во всяком случае, достаточно, чтобы согласиться на величайшую жертву…

Мари наблюдала за ним с любопытством и удивлением, однако сама выглядела по-прежнему утомленной и смирившейся.

– Поймите меня, – не отступал он, понимая, что разыгрывает последнюю свою карту, – да, постарайтесь меня понять! Я верю, что Луиза страстно меня любит. И потому готова все потерять, всем пожертвовать, и не только ради меня, но и ради вас, Мари; ведь она присматривает за вашими детьми и знает, какая судьба ожидает Жака. Луиза убеждена, что может принять участие в дипломатической игре, которую я решил вести, в той самой игре, за которую вы на меня сердитесь, а ведь только благодаря ей возможно все спасти и сохранить вашу власть… Разве не героизм, дорогая Мари, любить и соглашаться с необходимостью делить любимого с другой женщиной, и все исключительно потому, что вами движет подлинное чувство?

– Так вы договоритесь до того, Режиналь, – сдавленным голосом возразила она, – что я хуже, чем предполагала сама. Плохая мать – да, вы дали мне это понять; плохая любовница, не умеющая оценить преданность и чувства своего любовника; плохая сестра, не имеющая понятия о жертвах своей родственницы! Если вы все лучше меня, как же мне быть? Что я должна думать?

– Хм, хм… Я подумал, что возможен компромисс… Что есть дипломатия и политика, если не каждодневный компромисс с ложью? Именно это мы должны осознать. Поразмыслите над этим, Мари!

– Вы и впрямь полагаете, что Луиза знает нашу тайну? – спросила Мари.

– Никто ей об этом не рассказывал, но она догадалась, будьте уверены.

– Она принимает такое положение…

– Не без страдания. Понимаете ли вы теперь, что Луиза стоит, возможно, большего, чем принято думать?

– И она не держит на меня зла?

– А вы, Мари, разве ее ненавидите? Сердитесь ли вы на нее теперь, когда знаете, до какой степени наше положение вынуждает нас терпеть невыносимую боль, причиняемую уязвленным самолюбием? Учтите, что любовь Луизы к вам и юному Жаку, должно быть, необычайно сильна, раз девушка соглашается делить мою любовь с другой женщиной!

Мари провела рукой по лицу.

– Все это отвратительно, – наконец, выговорила она. – В нашей жизни было бы от чего сойти с ума, если бы, как вы говорите, Режиналь, не было определенного величия, этакого самоотречения в пользу юного существа, в котором еще дремлет ничего непонимающий ангел. Но хотела бы я знать, не навлекут ли однажды все эти унизительные ситуации, все эти отвратительные комбинации несчастье на мальчика, ставшего взрослым мужчиной?! Вдруг за столько нелепостей ему придется так или иначе заплатить?

– Может быть, – согласился он. – Но Жак уже будет взрослым. Если вы воспитали его как подобает, то есть если смогли сделать из него существо с чистым и мужественным сердцем, то из двух одно: либо он все искупит необыкновенной чистотой, благодаря чему мы его не потеряем, либо он будет действовать и потому сумеет противостоять всем ожидающим его испытаниям. Что вызывает у вас наибольшее отвращение, Мари? Необходимость иметь любовника, который в то же время состоит в связи с другой женщиной, пусть даже вашей кузиной, или темные махинации ваших врагов, ревниво относящихся к вашим успехам? Не забывайте же, что именно из-за этих махинаций вы не можете сохранить для одной себя мужчину, который вас любит и которого любите вы!

Она выслушала его не шелохнувшись. Режиналь увидел, как она протягивает руку за первым, начатым письмом. Он заметил, что она готова его разорвать. Его сердце забилось от радости. Примирение состоялось, его власть над нею возросла. Не только она все отныне принимала, а он все выиграл, более того, теперь его положение еще сильнее укрепилось.

Шевалье подошел к Мари и ласково ее остановил:

– Не рвите этого письма, Мари. Я хочу купить владение в Каз-Пилоте. Мне необходимо иметь собственный дом на острове. Каз-Пилот мне отлично подходит.

Не поднимая на него глаз, она спросила, словно испугавшись, что он уедет:

– Так вы намерены покинуть этот дом?

– О нет, нет! Наоборот, мое присутствие более необходимо именно теперь: я должен вам помочь. Однако если мне случится стать советником в Высшем Совете, неплохо бы иметь собственный дом. Я хочу купить владение в Каз-Пилоте.

– Очень хорошо, – обрадовалась она.

Он опустился перед Мари на колени. Сначала прижался щекой к ее бедру, потом попытался нащупать ее руку. Генеральша не сопротивлялась. Уверившись в том, что она никогда не припомнит ему происшедшего и навсегда забудет о едва не разлучившей их сцене, он поднялся со словами:

– Нам необходимо отдохнуть, Мари. Завтра день будет трудный…

Мари тоже встала. Она не стала сопротивляться, когда шевалье обнял ее, потому что он сказал:

– Мари! Вы возвратили мне свое доверие, это хорошо. Клянусь, что вы победите! Сам факт, что вы снова в меня поверили, означает поражение для вашего врага Мерри Рулза… Теперь мы сразимся с ним не на жизнь, а на смерть!

Мобре склонился и поцеловал ее в шею. Он почувствовал, как она нервно сжимает его в объятиях, цепляясь за него, словно за последнюю свою надежду.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Возвращение Байярделя

Едва завидев с борта своего судна берега Мартиники, Байярдель ощутил, как его сердце сжалось от смутного беспокойства. С тех пор как капитан береговой охраны расстался с Лефором, он старался не думать о позорном провале порученной ему экспедиции. В целом он не жалел, что не одолел флибустьеров с Мари-Галанта, как не жалел и о встрече со старым другом, так как предвидел, что Лефору еще предстоит сыграть значительную роль; он отлично знал своего всегдашнего товарища и был готов на все ради спасения того, что еще можно было спасти на острове, как и в доме генеральши, когда начинающаяся анархия завершит свое дело.

Но с той минуты, как он увидал темные, поросшие зеленью холмы, кудрявые кокосовые пальмы, сгрудившиеся вдоль побережья и служившие ему ориентиром, он взглянул на свое положение другими глазами, а на будущее – в ином свете.

Он неизбежно должен был осознать свой полный провал. Для такого офицера, как он, это было не только болезненное унижение; не говоря уж об ожидавшем его возможном наказании, он мучился вопросом: как повлияет его поражение на авторитет генеральши; эта экспедиция была ее первым приказом на следующий же день после вступления в должность!

Когда фрегат бросил якорь в бухте Сен-Пьера, Байярдель приказал вынести на палубу раненых, которые во время похода сильно страдали от жары. Один из них погиб от заражения крови; для него уже ничего нельзя было сделать, и его тело сбросили на съедение акулам, которые рвали его одна у другой.

Капитан принял участие в погрузке раненых в шлюпки; на них и должны были доставить несчастных в Сен-Пьер, а затем перенести в форт; когда спустилась ночь, Байярдель приказал зажечь кормовой фонарь и доставить его самого на сушу.

Он не удивился, увидев при высадке лейтенантов Гроке и Конта, высланных ему навстречу Мерри Рулзом. Те сообщили Байярделю, что майор ждет его, а когда они обступили капитана с двух сторон, у него появилось неприятное ощущение, будто он арестован.

Они двинулись по направлению к холму, на склоне которого высокие серые стены крепости уже тонули в сумерках. Дорогой Гроке сообщил Байярделю, что капитан «Быка» Эстеф живым и здоровым вернулся в Сен-Пьер, что явилось для капитана новостью. Но ему уже было известно, что Эстеф сбежал. Тем не менее он поостерегся задавать вопросы, отлично понимая, что то, о чем еще не знает, он услышит от майора.

Мерри Рулз де Гурсела, предупрежденный о прибытии «Мадонны Бон-Пора», не выходил из своего кабинета. Когда трое офицеров вошли во двор форта, Байярделя предупредили, что Рулз его ожидает. Такая спешка майора показалась ему дурным предзнаменованием, однако он приготовился твердым шагом пройти к нему.

Оказавшись в кабинете, он сейчас же про себя отметил, что лицо Рулза приняло строгое выражение. Майор поднялся и приблизился к нему, чтобы как можно короче и холоднее ответить на его приветствие, а затем, не медля, сухо проговорил:

– Итак, сударь, вы вернулись, как мне доложили, на «Мадонне Бон-Пора». Вы можете мне сказать, что сталось со «Святым Лаврентием»?

– Майор! – отвечал капитан. – «Святой Лаврентий» сильно пострадал во время столкновения с флибустьерским судном в бухте Валунов…

Рулз перебил его восклицанием:

– Он затонул?! Да вы знаете, что такое для острова наши три корабля береговой охраны? Вы ответите за это!

– «Святой Лаврентий» не затонул, майор, но, как я уже сказал, сильно пострадал. Плотники сутки заделывали пробоины. Да и его рангоут пострадал, а потому «Святой Лаврентий» сможет, очевидно, прийти в Сен-Пьер не раньше завтрашнего утра или даже вечера.

– Значит, это вы выручили «Святого Лаврентия» из беды? Стало быть, вы сами уничтожили флибустьерское судно, которое нанесло ему ущерб? Надеюсь, так вы и поступили?

– Напротив, майор, – спокойно возразил Байярдель. – Я добился освобождения «Святого Лаврентия» и его команды в результате переговоров с капитаном Лашапелем, захватившим его в плен.

– Вы вступили в переговоры с разбойником?

– А разве я мог бы поступить иначе? Ведь мы проиграли.

Мерри Рулз повернулся к капитану спиной и отошел, охваченный, как казалось, сильным волнением. Затем вернулся к капитану и уставился на него, сверкая глазами:

– Говорите, вы проиграли? Как?! Вы командовали тремя отличными кораблями с первоклассными командами. Вам доверял народ, а что вы сделали? Разделили свои силы! Не знали, что за демоны эти пираты? Послали «Святого Лаврентия» навстречу скопищу разбойников, не сообразив, какие огромные у них силы! Вы, командующий экспедицией, оставили лучшее судно и отправились дальше на поиски Бог знает чего! Все верно?

– Хм… – начал Байярдель. – Так вам сказал капитан Эстеф. По правде говоря, в его рассказе не слишком много лжи; представленный вам таким образом доклад дает вам, в самом деле, основания для упреков. К сожалению, поступая таким образом, я лишь следовал вашим указаниям. Вы сами рекомендовали мне захватить как можно больше пленников. И я приказал Шансене, прежде чем открывать огонь, вступить в переговоры с флибустьерским судном и даже по возможности избежать сражения. Но в ту минуту, как Шансене обратился к капитану Лашапелю…

– Скажите лучше: к морскому разбойнику Лашапелю…

– К капитану Лашапелю, майор! Это его воинский чин согласно каперскому патенту, подписанному командором де Пуэнси по приказу короля… Прошу прощения! Капитан Лашапель открыл огонь без предупреждения, потому что почувствовал себя под угрозой…

– Действуя таким образом, он поступил, как разбойник. Ваша ответственность велика. Во всяком случае, вина за поражение падает на вас. А вы, капитан, похоже, забыли об этом, если говорите в непозволительном тоне. Ваша дерзость неуместна, сударь, ведь вам грозит военный трибунал. Не знаю, какие объяснения вы представите трибуналу, когда будет рассмотрено ваше дело! А сейчас я хочу от вас услышать, как вы сами смогли избежать опасности и освободить «Святой Лаврентий» и его команду.

– Господин майор! – не повышая голоса, продолжал Байярдель. – У меня нет оснований лгать вам. Я прибыл в Железные Зубы и обнаружил там флибустьерское судно. Я подошел к берегу и высадился, так как команда неприятельского судна коптила мясо на берегу. Я приказал этим людям сдаться. В ответ они открыли огонь, а их корабль обстрелял наши шлюпки. Через несколько минут после начала боя мы с капитаном этого судна узнали друг друга…

– То был Лефор! Пусть мне обрежут уши, если там оказался не этот негодяй! – вскричал Рулз, все больше раздражаясь.

– Да, господин майор. Это был Лефор…

Теперь краска гнева бросилась в лицо и Байярделю. Капитан чувствовал, что в таком состоянии способен натворить глупостей. Он не удержался и вскричал:

– Позвольте вам напомнить, майор, что напрасно вы говорите о своих ушах, когда речь идет о Лефоре, ведь вы с ним далеко не в дружеских отношениях! А ведь он меня едва не оставил без ушей!

– Поосторожней, капитан! Мое терпение не безгранично…

– Мы прекратили бой, – словно не слыша его, продолжал Байярдель, – потом обнялись; в это время прибыл его посланец и доложил, что капитан Эстеф сбежал на «Быке», едва заслышав канонаду в бухте Валунов, а «Святой Лаврентий» попал в руки Лашапеля. Тогда я попросил капитана Лефора вмешаться и вернуть мне судно с командой!

– Значит, вы вели переговоры с разбойниками!

– Разбойниками, признанными королем…

– Бандитами, злоупотребляющими доверием короля, ведь они пользуются его приказами, чтобы грабить, насиловать, убивать, сжигать! Что сталось с Лефором?

– Вернулся в Сент-Кристофер, чтобы довести до сведения командора де Пуэнси ваше решение уничтожить флибустьеров.

Лицо Мерри Рулза окаменело. Он ничего не ответил, подумал с минуту и наконец изрек:

– Что он сказал?

– Майор! Лефор мечтал прийти с эскадрой и обстрелять, а затем и захватить Сен-Пьер…

– Пусть приходит! Виселица его уже дожидается.

– Об этом он предупрежден, господин майор. Мерри Рулз недобро усмехнулся и сказал:

– Именно поэтому он предпочел сменить название своего судна!

– Нет, – невозмутимо возразил Байярдель. – Мне удалось его убедить, что каперский патент не дает ему права атаковать французский остров. Тем не менее он сказал, что непременно найдет средство явиться к вам…

Мерри Рулз крепко сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. Он подошел к столу и сел. Долго сидел, опустив голову, будто позабыв о капитане, терпеливо ожидавшем продолжения беседы.

Мерри Рулз не обращал на него внимания. Он размышлял. И пытался придумать, что предпринять. Приказать арестовать Байярделя за тяжкий проступок: тот разделил силы, а затем совершил предательство, вступив в переговоры с тем самым человеком, которого был обязан доставить в Сен-Пьер живым или мертвым? Он знал, что в Англии один адмирал, проигравший сражение, даже не совершив при этом ни ошибки, ни предательства, а только отступив под натиском превосходящих сил противника, был расстрелян. Прекрасный пример, чтобы добиться осуждения Байярделя от Совета. Однако не вмешается ли Мари? Не прибегнет ли к своему праву снисхождения и помилования? Несомненно, тогда умело подготовленное население обратит свой гнев против генеральши!

Было нечто такое, что еще удерживало майора от этого шага: слова Байярделя о Лефоре. Рулз помнил угрозы флибустьера. А он знал, что Лефор готов на все. Горячая голова, любитель приключений, которого ничто не могло остановить, если решение принято, каким бы необычным оно ни казалось! Такой человек вполне был способен, как он и сказал своему бывшему товарищу, заявиться с эскадрой разбойничьих судов и учинить осаду Сен-Пьера!

Майор не знал, что говорили об этих разбойниках. Безоружные, на плохоньких суденышках, они захватывали военные корабли, хорошо укрепленные богатые города с мощными гарнизонами. Мог ли устоять Сен-Пьер, если однажды утром появится Лефор с многими сотнями пушек? А если крепость сдастся, какая судьба ожидает его, помощника губернатора острова, в особенности если он осудит Байярделя?

Тот, по-прежнему внешне очень спокойный, не шевелясь изучал Мерри Рулза. Он пытался угадать, какие мысли тревожили пунцового майора, бродили в его огромной голове. Но не могло быть никакого сомнения: Рулз готовился сыграть с ним злую шутку. С самого начала Байярдель догадался, что майор под любым предлогом хочет отправить его в тюрьму. А в его положении можно было найти десять, двадцать предлогов для этого!

На генеральшу рассчитывать не приходилось, она вряд ли выручит из беды. Нет, Лефор, только Лефор мог бы его спасти, если, конечно, его не повесят до прибытия друга!

Наконец, Мерри Рулз поднял голову и окинул капитана строгим взглядом.

– Капитан! – обронил он. – Вы не оправдали доверия своего народа. Вы руководили экспедицией хуже последнего юнца в этом порту. Можно подумать, вы никогда раньше не плавали, никогда не сражались. Должен вам признаться, что члены Совета непременно сочтут ваше поведение, по меньшей мере, странным. Пошли слухи, и вы это несомненно знаете, что вы могли вступить в сговор с некоторыми из пиратов, ваших друзей, таких, как Лефор. Ваш провал, ваше поведение лишь подтверждают эти подозрения. А вы сами признались, что вели с этими канальями переговоры! Да, признались! Боюсь, ничто вас не спасет…

Байярдель дрожал. Не от страха, а от сдерживаемого гнева. Он не мог вынести подобных обвинений. Он – предатель?! Он, спасавший свою страну, помогавший Лефору освобождать генерала Дюпарке!

– Господин майор! – дрогнувшим голосом вскричал Байярдель. – Я счастлив, что вы возлагаете эти обвинения на Высший Совет, ни один член которого не может угадать собственное решение. Никогда! Никогда и никто не говорил со мной в таком тоне! Это шпага, сударь, способна заставить замолчать любого негодяя, осмелившегося произнести такие слова! Я всегда был верным офицером, и госпожа Дюпарке это знает, а вы забыли!

– Надеюсь, – слащаво и насмешливо проговорил Мерри Рулз, – что она будет здесь и напомнит об этом Совету, когда он соберется, чтобы судить вас. Надеюсь также, что вы сами будете с таким же пылом, как сейчас, защищать себя!

Майор снова вскочил и закружил по комнате. Он старался не смотреть на Байярделя, но тот не сводил с него глаз. В нем проснулась вся накопившаяся к этому человеку ненависть. Он стал вспоминать, как обезоружил, а потом спас майора! Припомнил, как они с Лефором отстояли майора перед генералом Дюпарке. Теперь бывший лейтенант Пьерьера оказался наделен огромной властью, он стал хозяином и непременно за себя отомстит.

Тем не менее капитан заметил, как черты лица Рулза смягчились. Очевидно, он изобрел новую хитрость. Майор в самом деле заговорил вполне миролюбиво:

– Я только что упомянул о Высшем Совете. Капитан Байярдель! Я знаю, какие услуги вы оказали Мартинике, как знаю и о том, что вы мужественный офицер. Вот почему я отказываюсь решать вашу судьбу. Меня могли бы обвинить в небеспристрастном отношении.

Он замолчал, но продолжал расхаживать, заложив руки за спину и повесив голову.

– Сейчас я прошу от вас только одно, – продолжал он, – составьте подробнейший рапорт о том, что произошло на Мари-Галанте, в бухте Валунов и в Железных Зубах… Приглашаю вас непременно упомянуть там об угрозах в адрес Сен-Пьера и меня лично от пресловутого Лефора. Так как вы передали его слова мне, вы не должны о них умалчивать; это будет, по крайней мере, поучительно для членов Совета и колонистов Мартиники…

– Я напишу рапорт, – сжимая кулаки, пообещал Байярдель.

– Очень на это надеюсь. Не забывайте также, что капитан Эстеф тоже составит свой отчет; с этой же просьбой я обращусь и к капитану Шансене. Итак, вам ни к чему пытаться представить факты иначе, чем было в действительности, даже если это помогло бы вам выставить себя в выгодном свете. Ведь члены Совета признают только точность и подлинность.

– А вы думаете, майор, – спросил Байярдель, которому стоило огромного усилия обуздать невольную вспышку, – что такой человек, как я, нередко смотревший смерти в лицо, испугается предстать перед собранием людей, думающих исключительно о политике? Я говорю «о политике», давая этим вам понять, что я вовсе не заблуждаюсь на их счет. Если и была допущена ошибка, то вовсе не по моей вине, и судить меня будут не за нее, а потому, что некоторые политики умудряются обратить мои действия мне же во вред. А если меня осудят? Тем хуже, черт возьми! Придет день, и вы узнаете, майор, что главное – жить в мире по совести. Я всегда поступал честно, сражаясь за короля и отечество. Если я ошибся, то по недосмотру, но я не предатель. Если меня отправят в тюрьму, даже на виселицу, я точно знаю, что это будет сделано исключительно из чьих-то личных интересов. Прекрасно! – вдруг выкрикнул он громовым голосом, так как майор в эту минуту позволил себе осуждающий жест. – Я говорю о личных интересах и хочу уточнить, что интересы эти мне отвратительны! Неужто вы полагаете, что старый вояка, не один год прослуживший под обжигающим тропическим солнцем, до сих пор не составил себе представления о возне, затеянной ради вхождения во власть? Вы думаете, я не вижу, какие страсти разыгрываются у честолюбцев вокруг кресла, занимаемого госпожой Дюпарке? Не обманывайте себя! Эти сказки не для меня. Пока мы одни, майор, позвольте вам сказать, что я знаю, как и кто затевает на этом острове заговоры, и уже давно! Черт подери! Если бы генерал ожил хоть на час, далеко не один из теперешних посетителей форта убоялся бы привидений! Одно вам скажу, майор: признают меня виновным или нет – неважно, совесть моя чиста, но вы поберегитесь! Берегитесь! Слышите? Как говорит Лефор, в лесу деревьев не хватит на виселицы для всех тех, кому однажды придется поплатиться за свои преступления!

Байярдель широко взмахнул шляпой с плюмажем и хотел выйти, не дожидаясь ответа майора. За все время, пока капитан говорил, Рулз не шевельнулся. Он сильно побледнел. Его так и подмывало выхватить из ножен парадную шпагу с золотым эфесом, висевшую у него на боку, но он постоянно помнил, что Байярдель слывет лучшим фехтовальщиком, с тех пор как Лефор ушел во флибустьеры, и страх удерживал майора. Он дрожал всем телом; если бы не опасения перед далекоидущими последствиями, он поквитался бы пистолетным выстрелом с капитаном, обращавшимся к нему столь заносчиво, забывшись, а ведь он разговаривал с помощником губернатора, который однажды уже потребовал у него сдать шпагу!

Длинноногий Байярдель в три прыжка достиг порога. Он уже взялся за ручку двери и приготовился выйти, когда Мерри Рулз отрывисто проговорил:

– Минутку! Я еще не закончил…

Байярдель выпустил ручку и, как положено дисциплинированному офицеру, развернулся в сторону говорившего.

Он считал, что выговорился сполна. Но майор еще не все усвоил. Байярдель увидел, что тот в задумчивости шевелит губами, бормоча сквозь зубы только что услышанные от капитана фразы, словно старался выжать из них весь сок до капли, постичь значение каждого слова.

Правду сказать, Рулза мучил вопрос: почему Байярдель держался вызывающе? Он еще не чувствовал себя в силах замахнуться на капитана и принести его в жертву, так как Мари могла за него вступиться в благодарность за оказанные раньше услуги. Не был он уверен и в мгновенной поддержке населения, ведь все еще помнили о том, как Байярдель героически спас Сен-Пьер и тысячи колонистов в день извержения вулкана на Лысой горе.

Отлично запомнилось и то, что благодаря Байярделю удалось потушить пожары и более две трети населения было спасено от разгневанных негров, опьяненных кровью. В тот день Байярдель спас не только человеческие жизни, что немало, но и вдобавок жилища, владения. Короче говоря, после потрясения покой наступил благодаря исключительно его усилиям. Для многих великан оставался героем, о его подвигах до сих пор рассказывали друг другу бессонными ночами.

Но в конце концов у Мерри Рулза была власть: он мог немедленно приказать арестовать моряка, хотя бы за его вызывающее нахальство. И капитан это знал.

Действовал ли он в пылу гнева? Разве он не знал раньше, что Лефор мог с минуты на минуту высадиться на острове? Если Лефор захватит остров силой, что станется с ним, майором? Он не был уверен, что сумеет сохранить порядок в войсках или что население, испугавшись этих демонов-флибустьеров, не вступит с ними в сговор – из страха, ради спасения того, что еще оставалось.

Майор про себя решил, что ему нужно выиграть время. Нет, он не возьмет на себя ответственность. Решать будет Совет, если только Мари, что маловероятно, сама не примет санкций против Байярделя.

– Капитан! – произнес он вслух. – Можете идти и готовить рапорт, о котором я вам говорил. Я обращусь к капитану Шансене с той же просьбой, чтобы члены Совета могли составить верное мнение о выполнении вами порученного задания; в интересах всех, я полагаю, будет правильно, если вы не станете встречаться с капитаном Шансене до того, как он сдаст мне свой рапорт…

Майор немного выждал, но капитан молчал, и он продолжал:

– В этих условиях я вижу единственный способ выйти из положения: заключить вас под домашний арест в вашем доме в форте, приставив к дверям часового: у нас должна быть гарантия того, что вы не вступите в сношения с внешним миром.

Байярдель сухо поклонился. Про себя он думал: «Сегодня – арест, завтра – тюрьма, а послезавтра, может быть, и виселица! Лефор не успеет!»

А вслух проговорил:

– Слушаюсь, майор.

Он повернулся на негнущихся ногах, отворил дверь и вышел, не простившись.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мари жертвует преданнейшим слугой

Часовой распахнул дверь в кабинет Мерри Рулза и доложил:

– Шевалье Режиналь де Мобре!

Майор сейчас же вышел из-за стола и устремился навстречу посетителю. Он задавался вопросом, с какой целью шевалье явился в форт; при этом майор ничуть не тревожился. Ему даже было любопытно посмотреть, как поведет себя шотландец, хитростью лишивший его Гренады и островов, которые Рулз хотел было купить у покойного генерала. Предпочтение было отдано Мобре, тому удалось сделать это выгодное приобретение для графа Серийяка; была минута, когда все опасались, как бы тот не перепродал острова англичанам. Но Рулз не мог забыть, что Режиналь накануне заседания Высшего Совета в каком-то смысле поддержал его точку зрения относительно дикарей и флибустьеров. Он не сомневался, что именно Мобре уговорил Мари объявить на Совете беспощадную войну пиратам. Таково было первое проявление ее власти.

Майор размышлял об этом, когда Режиналь с присущим ему изяществом вошел в кабинет. На нем была небольшая шляпа с гусиным пером, сиреневые ленты которой развевались по плечам; рыжий парик, прекрасно завитой и напудренный, обрамлял лицо, на котором красовались темные, аккуратно подстриженные усы. Но его губы морщились в циничной улыбке, обладавшей огромной силой и весьма помогавшей ему в дипломатической карьере. Он улыбался едва заметно, чуть насмешливо, что выдавало в нем человека уверенного в себе: собеседник невольно задумывался, какая сила за ним стоит, если он так уверен в собственной неуязвимости. Майор на мгновение смешался, пытаясь угадать не причину визита, а исход этой встречи. Он приготовился к словесной перепалке. Кто окажется победителем? И какова будет тема, какова ставка этого состязания?

– Господин майор! – заискивающе начал Мобре. – Примите уверения в моем нижайшем почтении.

– Позвольте засвидетельствовать вам глубочайшую преданность, господин шевалье, – заметил Рулз. – Садитесь, прошу вас. Я с огромным удовольствием выслушаю, какие причины заставили вас явиться с визитом, оказав мне честь и вместе с тем немалую радость.

Мобре поднял руку, желая остановить этот поток насквозь лживых слов и тем словно бы уберечь Мерри Рулза от принятия на себя преждевременных обязательств. Шевалье опустился в кресло пурпурного бархата, стоявшее у стола, положил ногу на ногу и заговорил:

– Вчера вечером мы в замке Монтань узнали о возвращении «Мадонны Бон-Пора». Ее превосходительство госпожа Дюпарке подумала, что вернулся капитан Байярдель, но решила, что для его вызова уже слишком поздний час. В настоящее время она чувствует себя не совсем здоровой и потому попросила меня…

Он развел руки в стороны и проникновенным тоном пояснил:

– Ее недавнее вдовство, разнообразные заботы, о которых вам отлично известно, весьма ее огорчают, как вы, вероятно, догадываетесь… Итак, она попросила меня явиться к вам в качестве ее посланца по поводу капитана Байярделя.

– Никому не разрешается видеть капитана Байярделя, – поспешил возразить майор. – Я приказал взять его под стражу…

Мобре удивленно вскинул брови:

– Под стражу?!

– Так точно. Как только Байярдель высадился на берег, он явился ко мне, и после его устного доклада о своей миссии, вернее, о ее провале – что нам с вами лукавить! – я подумал, что ради его блага и до выяснения обстоятельств должен его арестовать и содержать втайне.

– Значит, его отчет был так серьезен? Майор смущенно кашлянул:

– Я считаю полезным получить различные доклады об этом предприятии от капитана Эстефа, капитана Байярделя и, наконец, капитана Шансене, вернувшегося нынче утром, в чем вы и сами могли убедиться, на борту «Святого Лаврентия». В каком плачевном состоянии находится судно! Боже мой!

– Майор! – вкрадчиво прошептал Мобре. – Неужели вы и в самом деле верите в предательство, если действуете так осмотрительно и, я бы сказал, проявляете столь мудрую беспристрастность?

Мерри Рулз понял намек. Режиналь, значит, решил действовать с ним заодно? Не доверяя, он отвечал на всякий случай осторожно:

– Предательство – это, может быть, громко сказано. Разумеется, Байярделя можно заподозрить в предательстве, учитывая разноречивые объяснения всех трех капитанов; но еще преждевременно произносить это серьезное слово, не имея бесспорного доказательства.

– Надеюсь, – вставил Мобре, – что правосудие будет непримиримо и сурово. Говорю это ради будущего колонии. Пример капитана достоин порицания. Увековечить его значило бы погубить остров.

– Несомненно, – осторожно поддержал Мерри Рулз. – Вот почему до получения более полных сведений я решил поместить капитана Байярделя, ответственного за результаты экспедиции, под арест. Он не может иметь сношения с внешним миром и не выйдет из своего дома в форте, прежде чем не представит мне свой рапорт. Затем мы сравним отчеты капитанов-участников экспедиции, и Высший Совет примет решение.

– Высший Совет! – с наигранным удивлением вскричал шевалье.

– Точно так.

Мобре довольно потер руки и улыбнулся:

– Так вы полагаете, майор, что необходимо собрать членов Совета ради такого вопроса? Я думаю, что, если факт предательства будет точно установлен, совсем не обязательно иметь сотню судей. Мнения честного человека вполне довольно, тем более когда речь идет об офицере. Я нахожу справедливым, что в Англии некоторые серьезные преступления, такие, как дезертирство, уход со своего поста и связь с неприятелем, заслуживают смертной казни. Должен сказать, у нас предательство, особенно когда оно столь же серьезно, как в данном случае, карается самым суровым образом.

– Совершенно верно, – с довольным видом согласился Мерри Рулз. – Однако, учитывая услуги, оказанные колонии капитаном Байярделем, я счел, что его нельзя осудить, не выслушав объяснений, иными словами, не дав ему возможность склонить суд в свою пользу…

– Вы очень добры, майор! Очень добры!.. Но могу вас заверить: ничто в деле этого капитана не разжалобило бы, например, меня, если бы факт его предательства был установлен.

Мобре заметил, что Мерри Рулз бросил на него изумленный взгляд, и поспешил прибавить со скромным и смиренным видом:

– Простите, что говорил о себе, но вы, может быть, еще не знаете: ее превосходительство госпожа Дюпарке изволила подписать нынче утром грамоту о назначении шевалье Режиналя де Мобре членом Высшего Совета.

– Примите мои искренние поздравления, шевалье, – почти равнодушно произнес майор.

Выждав с минуту, он признался:

– Ее превосходительство поделилась со мной своим намерением назначить вас советником, и это ее право. Она спрашивала меня, не воспротивятся ли другие члены Совета, учитывая, что вы иностранец. Я ответил ей и спешу повторить это теперь, что лично я нахожу ее выбор вполне разумным, так как вы при разных обстоятельствах доказали свою привязанность к нашему острову. Все помнят, что благодаря вам наши колонисты узнали секрет отбелки сахара.

Режиналь поблагодарил легким кивком головы. Он узнавал в словах майора доводы Мари, когда она объясняла и оправдывала свой выбор перед майором. Ему понравилось, что Мерри Рулз с такой легкостью солгал; это было свойственно его натуре.

– Я был бы счастлив видеть вас на нашем заседании, – прибавил Рулз.

– Так или иначе, – подтвердил Режиналь, – если на следующем собрании Совета нам придется рассматривать дело Байярделя, пусть тот не ждет от меня снисхождения, когда его предательство будет доказано. Предательство я ненавижу больше всего на свете, сударь. Этот грех я считаю непростительным и заслуживающим высшего наказания.

– Я придерживаюсь того же мнения.

Мобре потер руки, кашлянул и поднялся. Он не пошел навстречу майору, а, как и тот, закружил по кабинету, придавая их разговору более непринужденный характер: он теперь был не официальным посетителем, а другом, входившим в интересы собеседника.

– По-моему, – вдруг заявил он, – судя по тому, что я знаю о деле «Быка» и «Святого Лаврентия», а в особенности после разговора с ее превосходительством, виновность капитана Байярделя не вызывает ни малейшего сомнения. Как?! – вспыхнул он. – Капитану поручают ответственное задание, от которого зависят доверие колонистов и процветание острова. Ведь не чувствуя себя в безопасности, наши колонисты не смогут работать и сбегут, хотя генералу Дюпарке немалого труда стоило заставить их приехать и обосноваться на Мартинике. И вот этот капитан, то ли по недоразумению, то ли из желания спасти своих друзей-флибустьеров, находит возможным бросить на произвол судьбы судно, о котором теперь остается лишь сказать, что оно в весьма плачевном состоянии. Судно это является собственностью всех здешних жителей. Именно они оснастили и вооружили его на собственные средства. А он, прогулявшись к Железным Зубам, возвращается как ни в чем не бывало, потеряв всего несколько матросов, зато потерпев кровавое поражение.

– Да ведь он там встретил своего друга Лефора, – уточнил майор, – и вы, очевидно, этого еще не знаете. Да, своего друга Лефора, этого разбойника, этого бандита, и они сговорились, словно ярмарочные жулики. Байярдель даже попросил его о помощи, и другой морской пират, Лашапель, освободил «Святого Лаврентия» с командой!

– Дьявольщина! Да ведь налицо сговор с неприятелем!

– Точно!

– И капитан Байярдель сознался?

– Он сам сказал мне это в моем кабинете. Я слышал признание из его собственных уст. Я попросил его отразить эти факты в рапорте…

Режиналь с чувством топнул и вскричал:

– Так что же?! Незачем созывать Совет, чтобы решить судьбу этого человека! У Высшего Совета есть дела и поважнее, чем уличение этого ничтожества в преступлении. Его надо заковать в кандалы. И немедленно! Если оставить его просто под арестом, это может послужить дурным примером для других преступников.

– Я ничего не хочу решать в одиночку, – смиренно выговорил Мерри Рулз. – Мне известно, что ее превосходительство относилась к этому человеку со снисходительностью в память об оказанных им в прошлом услугах.

– Если госпожа Дюпарке считает, что чем-нибудь ему обязана, она вмешается, поверьте мне. Однако я сумею ее убедить в том, что он отнюдь не заслуживает ее великодушия.

– Раз мы сходимся во мнениях, – заметил Рулз, – и вы полагаете, что можете поручиться за чувства ее превосходительства, я прикажу заковать капитана Байярделя в кандалы, как только получу от него рапорт.

– Не медлите… Вы уже думали о его возможном преемнике?

– Конечно! Командир де Лубьер, как мне кажется, прекрасно заменит Байярделя. Это отличный офицер, верный воинскому долгу.

– Надеюсь, что он-то сумеет одержать победу. Она очень нам нужна, господин майор. Надеюсь, вы понимаете. Мы, и в особенности ее превосходительство, нуждаемся в победе над флибустьерами или дикарями… Но в теперешних обстоятельствах авторитет госпожи Дюпарке, как и ваш, как наш, всех членов Совета, требует яркой победы.

– Вы правы, шевалье, – заключил Мерри Рулз. – Нам было бы чрезвычайно сложно предпринимать какие-либо действия на море, учитывая состояние наших судов береговой охраны, но с дикарями разобраться можно, тем более что мы могли бы захватить часть их земель, а это порадует наших колонистов…

Режиналь одобрительно кивнул и улыбнулся, что должно было явно показать Мерри Рулзу: он заручился поддержкой шевалье.

Мари ожидала в замке Монтань возвращения Мобре. В лорнет она видела, как «Святой Лаврентий» стал в бухте Сен-Пьера на якорь рядом с «Мадонной Бон-Пора» и «Быком»; госпожа Дюпарке надеялась, что наконец узнает подробности злоключения на Мари-Галанте.

Едва проснувшись, она пожалела, что накануне не приняла помощи шевалье, когда он предложил встретить капитана Байярделя. Но вчера она была слишком сердита на Режиналя и не хотела показать свою слабость, однако в конце концов все же помирилась с ним. Разве она его не простила?

Это произошло, несомненно, потому, что шевалье упомянул о ее сыне, но теперь Мари была не очень уверена, что уступила из-за сына. Нет, она не могла лишить себя и присутствия, и услуг шотландца. Мари связывали с ним не только плотские отношения, которые разорвать чрезвычайно трудно, но и ее неспособность самостоятельно принимать решения без его совета.

Из окна своей спальни она следила за дорогой, по которой должен был вернуться Режиналь, и обдумывала свои слабости, вполне признавая их за собой. Ей трудно было примириться с этой мыслью, так как Мари отличалась честолюбием и всегда считала себя сильной при жизни супруга! Почему вдруг Режиналь стал ей так необходим? Любила ли она его? Мари не была в этом уверена, но ее тело так страстно его желало, что в конечном счете она даже согласилась делить шевалье с другой женщиной!

Она вспомнила о Луизе де Франсийон, спрашивая себя, ненавидит ли она кузину за то, что у них один любовник на двоих. В глубине души она знала: ответ отрицательный. Раненое самолюбие причиняло ей страдание, но и только: она не чувствовала отвращения, находясь в объятиях Режиналя после того, как за минуту до того его руки обнимали Луизу. Мари об этом даже не задумывалась в минуты близости. Еще этой ночью она полностью отдавалась любовнику, находила, что он подходит ей как нельзя лучше, и ни разу не вспомнила о кузине.

Мари считала, что сорок лет – критический возраст, и человеческие, а в особенности женские чувства претерпевают в это время ужасные изменения. Она чувствовала это острее иных женщин, потому что ее пробудил к любви почти старик, господин де Сент-Андре, а потом все, что в ней было лучшего, она всегда сберегала для мужа, даже когда не могла устоять перед отталкивающим соблазном негра Кинки, и когда отдавалась Лефору, стремясь окончательно привязать к себе великана, и когда просила о ласках Жильбера д'Отремона, который чем-то неведомо напоминал ей прекрасного шотландца!

Однако теперь она согласилась разделить шевалье с кузиной, и ей казалось, что Режиналь стал еще дороже. Мари была еще хороша собой, очень соблазнительна, гораздо элегантнее кузины, несмотря на очарование юности, присущее Луизе. И Мари имела право требовать от Режиналя исключительной любви. А вместо этого теперь, когда ее решение принято, она не возражала, чтобы и Луизе достались его ласки. Ведь Мари была уверена, что по-настоящему Режиналь любит только ее, госпожу Дюпарке! Она находила в этом распутстве нечто пикантное, щекочущее нервы, ее возбуждало такое распутство? Она не могла решить…

Однако Мари говорила себе, что, учитывая ее близость с Мобре, она рано или поздно могла бы рассчитывать на брак с ним. У ее детей появился бы отец. Сейчас это представлялось невозможным из-за присутствия Луизы. И именно это доставляло ей удовольствие, хотя она еще и сама не могла бы объяснить почему. Предчувствовала ли она, что причиной всех ее будущих несчастий явится этот человек? Она даже не могла рассердиться на него, о чем будет жалеть вечно, до самой смерти!..

Несчастная Мари! Она не могла понять, отчего на нее внезапно накатывала слабость, стоило только появиться Мобре; а его советы, его ласки, манера держаться, непоправимые решения постоянно лишали ее присутствия духа и смелости, которую она так часто проявляла в прошлом!

Вдруг на повороте дороги она заметила всадника, лошадь которого едва переступала ногами под палящим солнцем. Сердце Мари забилось сильнее, так как она увидела, что Мобре возвращается один. На какое-то мгновение она поверила, что капитан Байярдель приедет вместе с ним. Теперь ее охватила тревога. Почему капитан береговой охраны отсутствовал? Что произошло? Она заподозрила, что случилось самое худшее, и побежала по лестнице вниз навстречу Режиналю.

Мари миновала большую гостиную, распахнула дверь и выскочила во двор. Она опередила Кинку и схватилась за уздечку его лошади, на которой приехал шотландец.

Режиналь тяжело вздохнул и устало проговорил:

– Здравствуйте, Мари! Какая дорога!.. Какое солнце! А жара!..

Он вынул ногу из стремени и спрыгнул наземь.

– Что Байярдель? – спросила она.

Он неопределенно махнул рукой, забросил уздечку на спину лошади, знаком приказал негру отвести животное в конюшню. Наконец обернулся к Мари и странно усмехнулся; с некоторых пор Мари перестала понимать смысл его улыбки, потому что он научился скрывать цинизм.

– Байярдель?! Бедняжка Мари!.. Идемте в дом, я вам все объясню… Умираю от жажды… А этот майор и впрямь чудовище. Я вот думаю, как мне удалось так долго его выносить…

Задыхаясь от беспокойства, она настойчиво переспросила:

– Что Байярдель? Что с ним?.. Говорите же скорее, прошу вас, мне не терпится узнать…

Он небрежно, по-хозяйски обнял Мари за шею и положил руку ей на плечо:

– Да ничего хорошего с Байярделем… Входите же, пожалуйста, Мари.

Он чувствовал себя повелителем. Каждым своим жестом, интонацией он подчеркивал собственное величие, властность, но Мари это ничуть не шокировало. Напротив. Объясняя его новую манеру держаться, его безграничную самоуверенность, она говорила себе, что сама утвердила шевалье в той роли, которую он решил сыграть и от которой, как ей думалось, зависело будущее, то есть благополучие ее сына Жака. Превратившись в соучастницу его любовных забав с Луизой, она освободила его от необходимости таиться, от тяжкого бремени. Несомненно, он сказал правду: он стал любовником Луизы, чтобы отвлечь подозрения!

Теперь прятаться было ни к чему, и он употреблял все свои силы и средства на служение ее интересам и будущему Жака…

Режиналь пропустил Мари вперед и сам вошел в дом. Жюли прибежала на всякий случай в гостиную, полагая, что после возвращения Мобре ее услуги могут понадобиться. Шевалье помахал ей рукой и улыбнулся. Мари пристально следила за чертами его лица, словно пытаясь прочесть, что произошло в Сен-Пьере, в кабинете майора, и с Байярделем.

– Ах, Жюли, – вскричал Мобре. – Принесите мне, пожалуйста, графин того французского вина… На столике не смотрите: там графин уже пуст, я все выпил…

Он обернулся к Мари:

– Ну и скотина этот майор! Деревенщина неотесанная! Любой человек на этом острове предложит посетителю бокал пунша. Любой! А майору наплевать, что я оставил позади около двух лье. Негодяй, мерзавец ваш майор, Мари!

– А Байярдель? – спросила она.

Он издал горлом неопределенный звук, выражавший насмешку:

– Капитан Байярдель находится сейчас в весьма рискованном положении: с таким тюремщиком, как Мерри Рулз, можно умереть от жажды в четырех сырых стенах…

– Как?! Что вы хотите сказать? Байярдель в заточении?

Он бросил на Мари снисходительный взгляд. Жюли вошла с подносом, на котором стояли графин и бокалы. Шевалье не спеша налил себе вина и выпил, пока Мари следила за ним потухшим взглядом. Утолив жажду и убедившись, что Жюли их не слышит, шевалье сообщил:

– Байярдель в кандалах. Да, друг мой. Я был абсолютно бессилен ему помочь. Даже не смог разжалобить майора. Я же вас предупреждал: вы у него в руках.

Мари подошла к банкетке, опустилась на нее и глухо пробормотала:

– Байярдель в кандалах! Вот она, месть Мерри Рулза.

– А вот и нет, – возразил он. – Во всяком случае, если это и месть, то Мерри Рулза трудно в ней заподозрить! Черт побери! Не думал я, что ваш капитан такой глупец! Если ему хотелось совершить предательство, то для этого у него было множество способов и ни к чему было так глупо попадаться, словно лиса в капкан…

Шевалье налил себе второй бокал вина и снова осушил его одним махом. Потом подошел к Мари и сел с ней рядом.

– Предательство Байярделя не вызывает сомнений. Подумать только: он сам признал, что вел переговоры с пиратом Лефором. И благодаря этому разбойнику добился освобождения «Святого Лаврентия» и его команды! Какая наивность!..

– Да, для предателя, пожалуй, слишком наивно…

– Не пытайтесь его оправдать, он совершил предательство. В настоящее время он собственной рукой подписывает себе приговор, составляя рапорт. Налицо преступный сговор между ним и врагами острова! Это ясно и неоспоримо…

– Байярдель совершил предательство… – пролепетала она будто для себя одной.

– Да, – непреклонно повторил Мобре. – Глупее и быть нельзя! Невозможно допускать подобные ошибки! И что еще хуже, признаваться в них злейшему врагу!

Мари закрыла руками лицо, не зная, что предпринять. Сделав над собой усилие, она все-таки промолвила:

– Если бы Байярдель действительно хотел предать и сговориться с флибустьерами, почему ему было не последовать за Лефором? Мог же он передать свои фрегаты в распоряжение Лефора?

– Разумеется, да только Лефор на это не согласился. Зачем ему обвинение в тяжком преступлении: захват трех судов с Мартиники, принадлежащих в конечном счете всему населению и королю?

Он смотрел на Мари – удрученную, истерзанную, обманутую. Она не могла примириться с мыслью о предательстве капитана, которого любила больше всех, ведь он не раз доказал ей свою преданность и всегда в разговоре с ней подчеркивал свое преклонение и готовность служить верой и правдой.

– Мари! Выпейте глоток вина, – предложил Режиналь. – Вы взволнованны, и это понятно. Вам открылась бездна, верно? Но поверьте моему богатому опыту, почти все мужчины таковы: внешне они хранят вам верность, пока им самим это выгодно, но как только их интересы меняются, они предают вас с возмутительной легкостью!

Мари схватила бокал, который ей протягивал Режиналь, и несколько раз подряд отпила вина. Шевалье не торопился. Он знал, что госпожа Дюпарке еще вернется к этому разговору. И действительно: отставив бокал, она проговорила довольно сердито:

– Его арестовал Мерри Рулз. Почему он меня не предупредил? Не спросил моего мнения? Похоже, губернатор Мартиники – он, а не я?!

– Не будем преувеличивать! – остановил ее Режиналь. – Не надо ставить капитана выше, чем он того заслуживает, лишь потому, что вы питаете к нему личную симпатию. Он всего-навсего капитан береговой охраны. Только что он совершил непростительный грех, за последствия которого, не забывайте, ответить придется вам. Майор поступил правильно. Он исполнил свой долг, приказав заковать мятежного солдата и предателя в кандалы.

Мари молчала, и шевалье продолжал:

– Вы, разумеется, вольны вмешаться и предоставить ему свободу, но будьте осторожны! Берегитесь! Как я вам уже говорил, народу нужен виновный, кто бы он ни был, который должен ответить за позорное поражение, которые мы только что понесли. Виновный нам известен, он у нас есть. Если вы выступите в его защиту, гнев колонистов обратится на вас! И вы снова пострадаете…

Он встал, отошел к двери, затем снова приблизился к банкетке и неумолимо навис над госпожой Дюпарке.

– Мари! – торжественно начал он, понизив голос, чтобы придать своим словам больше весу. – Должен вам сказать, что я пытался сделать майора сговорчивее. Я умолял Мерри Рулза о снисходительности… Но поверьте, друг мой: обвинение, выдвинутое против Байярделя, и факты, которые он сам подтвердил, позволяют отправить его на виселицу. Я попросил Мерри Рулза ограничить наказание тюремным заключением. Я правильно поступил, не так ли?

– Но Байярдель-то в тюрьме! – воскликнула Мари. – Что сказал бы на это генерал, если б узнал?!

– Да уж конечно предпочел бы видеть Байярделя в тюрьме, а не в пеньковой петле, как он, кстати, того заслуживает. Благодарность – прекрасное чувство, Мари, поверьте мне, но нельзя же быть глухой и слепой, особенно в вашем нынешнем положении!

Мари в отчаянии заломила руки. Она снова увидела гордого капитана за несколько часов до кончины Дюпарке и будто услышала голос великана… Он говорил ей тогда: «Придет день, и вам понадобится Лефор. И если он окажется на другом краю земли, я готов переплыть океан, чтобы найти его. А если не найду, то любящий Лефор и сам услышит ваш зов!..»

И что теперь от всего этого осталось? Байярдель – предатель. Он не подчинился приказу. Предпочел ей Лефора. Спас друга, наплевав на ее власть, пренебрегая интересами ее сына!

На смену подавленному состоянию Мари приходило отвращение. В конечном счете Мерри Рулз поступил правильно. Пока Байярдель будет сидеть в крепости, о нем все позабудут. Придет день, и она прикажет его освободить, а затем отправит в изгнание. По крайней мере, оставит его в живых. И никогда больше его не увидит!..

Она чувствовала себя все более одинокой. Вполне возможно, что Лефор действительно разбойник, как его старались ей представить; а исповедь Байярделя, доказательство его виновности и позора, через несколько часов попадет к ней в руки. На кого же ей положиться?

Рядом был только Режиналь, шевалье де Мобре. Один он. Единственный, кто ее понимал и даже жертвовал собой. Придя к такому выводу, Мари почувствовала волнение. Шевалье, кстати, в эту минуту выглядел гордым, самоуверенным, и Мари это успокоило и даже растрогало.

Мобре умел держать себя по-хозяйски, да он, по существу, и был хозяином в замке. Без него Мари ничего не могла решить, Режиналь стал для нее всем в жизни. Правда, сама она не была для него в такой же степени необходима, раз существовала Луиза; но стоило ли огорчаться из-за этой несчастной, безвольной девушки, этого жалкого и невзрачного создания, которое служило лишь ширмой для любви Режиналя и Мари?

– Ах, Режиналь! – воскликнула госпожа Дюпарке. – Теперь я понимаю, чем вам обязаны я и мой сын! Извините ли вы меня когда-нибудь за обидные слова, которые я бросила вам в лицо? Не сердитесь на сбитую с толку женщину. Будьте уверены в моем полном доверии. Отныне я могу полагаться только на вас…

– Мари! – растроганно выговорил он. – Вы наконец поняли, кто перед вами. Я ждал этой минуты, не очень в нее веря. Да, я – ваш! Душой и телом. Верьте: пока я здесь, Мерри Рулз вам не страшен. Доверьтесь мне. Слушайтесь меня. Предоставьте Байярделя его собственной судьбе. Полгода, год, два года тюрьмы, если будет нужно! Потом вы сможете себе позволить быть либеральной, благородной, но лишь после того, как укрепите свое положение… Дождитесь возвращения отца Фейе, пусть привезет согласие короля…

Мари поднялась. Благодарно улыбнувшись, она подала Режиналю руку для поцелуя. Он коснулся губами сгиба ее руки и окинул Мари страстным взглядом, от которого ее бросило в жар.

– Простите меня, Режиналь, – пролепетала госпожа Дюпарке. – Я вам полностью доверяю, вы – член Высшего Совета. Я полностью полагаюсь на вас. Теперь я устала, измучена, разочарована. Возьмите все мои заботы на себя… Улаживайте эти дела сами…

– Можете на меня рассчитывать, – с поклоном отозвался он.

* * *

Режиналь де Мобре проследил за тем, как Мари поднялась по главной лестнице. Душа у него пела. Он никогда бы не мог надеяться на выигрыш столь тяжкой битвы, однако победа превзошла все его ожидания. У него были и Луиза, и Мари. Покорив Мари, он обладал теперь абсолютной властью на острове. Отныне он неуязвим для всех. Он стал настолько сильным, что скоро сумеет расправиться с завистниками, заговорщиками, майором и его приспешниками.

Для упрочения собственной власти, как он полагал, ему не мешало бы уехать из замка, перебраться на плантацию Каз-Пилота, о которой говорила Мари. В Каз-Пилоте он сможет поддерживать сношения с соотечественниками, передавать послания и получать их. Оттуда удобно руководить операциями, а в замке он станет бывать наездами, когда этого захочется ему самому.

Он услыхал, как захлопнулась дверь в спальню Мари. На радостях он налил себе еще вина и поднял бокал, когда в гостиную вошла Жюли. Шевалье ее окликнул:

– Здравствуйте, дитя мое. Как нынче себя чувствует наш друг Демаре?

– Он – как заяц: кажется, ты его подстрелил, а он фьють – и нету! Сбежал ваш подранок. И уже за работой, ей-Богу!

Поставив бокал на стол, довольный шевалье потер руки и подошел к субретке:

– Дорогая Жюли! Я должен поблагодарить вас за ценные сведения, которые вы мне сообщили. Благодаря вам, Мари избежала огромных трудностей и немалых огорчений.

– Я очень люблю хозяйку, – взволнованно ответила Жюли, – и счастлива, если сумела ей помочь. Она никогда ничего не узнает…

– Дорогая Жюли! – сверкнув глазами, продолжал он. – Я тоже многим вам обязан. И не забуду вас…

Она хотела было пойти прочь, довольная похвалой, но шевалье удержал ее за руку:

– Еще одно слово, Жюли…

– Слушаю вас, шевалье, – вскинулась она.

Он напустил на себя смущенный вид:

– Не здесь. То, что я хочу вам сказать, не должны слышать чужие уши. Можно зайти к вам?

– Дело в том, – в свою очередь смутилась она, догадавшись о намерениях шевалье, – что я на службе…

– Ну да?! – изумился он. – Мари отдыхает. Луиза спит, как обычно. Вы им не понадобитесь…

Она продолжала колебаться, и он прибавил:

– А Демаре вряд ли захочет еще раз встретиться со мной…

– Идемте, идемте ко мне, – выдохнула она. Он знал, что никто за ними не наблюдает, а потому схватил Жюли за руку, сдавил ее чуть сильнее, будто в порыве страсти, так чтобы у нее не осталось сомнений в том, на какую тему он желает говорить, и первым направился к спальне Жюли.

Когда шевалье запер за ними обоими дверь, он гордо подбоченился и произнес:

– Жюли! Как я мог заметить, вы стоите лучшего, нежели быть субреткой в доме, где, Бог мой, вас никто не замечает, кроме меня… да, пожалуй, Демаре.

Он рассмеялся и погрозил ей пальцем:

– Я должен сообщить вам следующее. Вероятно, я покину этот дом и перееду в Каз-Пилот. Я попрошу Мари, чтобы вы были нашим курьером…

Она смотрела на него округлившимися глазами, не понимая, как ему удалось сохранить любовь Мари, вопреки доносу Демаре, и почему он говорит об отъезде из замка и в то же время о необходимости поддерживать связь с его хозяйкой.

– Да, – подтвердил он, отвернувшись и будто избегая ее взгляда, но не забыв претвориться взволнованным, – да, Жюли, я принял это решение в значительной степени из-за вас. Думаю, вы мне понадобитесь. Ведь я не смогу без вас жить… Вы, кстати, в этом не раскаетесь. Я задумал нечто грандиозное и намерен осуществить это дело. Вы можете мне помочь… И тогда…

Он оборвал себя на полуслове, подошел к Жюли и заглянул ей в глаза:

– Тогда, Жюли, вы увидите, что я из вас сделаю! Вы даже представить себе не можете, какая вам уготована роль и кем вы станете!

– Да я совсем не честолюбива, – возразила она со смехом, так как привыкла все жизненные вопросы, и серьезные, и самые незначительные, решать с ясной душой и с улыбкой на устах. – Я родилась субреткой. Слава Богу, что служу у госпожи Дюпарке. Чего мне еще?

– А деньги?

– Плевать мне на деньги!

– А любовь?

– Я беру ее где хочу и когда она подворачивается! Об этом нечего и говорить!

– Ах, черт возьми! Я не хочу давать вам пустых обещаний, как не могу пока сказать, какая завидная судьба вас ждет по моей милости… Однако я очень вас люблю, люблю настолько, чтобы…

Он недоговорил. Она залилась смехом:

– Только не обещайте на мне жениться!.. Нет! Не то лопну со смеху! Нет! Вы нравитесь мне больше, шевалье, когда скачете по дороге на лошади, которая спотыкается. Мы оба останавливаемся и даем ей отдохнуть. Поверьте, так гораздо лучше… Если вы хоть немного любите меня, я попрошу вас об одном: не заставляйте так страдать бедняжку Луизу. Она мне очень нравится, потому что всегда такая смирная, тихая…

– Правильнее было бы сказать: вулкан!

– Так ведь вы сами его расшевелили!

Он с удрученным видом пожал плечами, рассердившись, что ему не удается заморочить голову этой деревенской девчонке, хотя старался вовсю.

Жюли любовно склонилась над ним и, видя, что он огорчен, ласково погладила его по голове.

– Ладно, я приеду к вам в Каз-Пилот, – пообещала она, – если мадам прикажет. Конечно, приду… Только не надо ничего обещать. Знаю я, чего стоят обещания мужчин… Они нравились мне все-все, кого довелось повидать… А по-настоящему я не любила ни одного… Однако один из них, может, и сумел бы завоевать мое сердце, но он никогда не обращал на меня внимания…

– Кто же это? – задетый за живое, спросил шевалье.

– Не скажу… Я, кстати, никогда его, верно, больше не увижу. Вы обрекли их на смерть… Всех! Да мадам и сама с первого же дня… Он сильный…

– Сильный… – повторил шевалье.

Она кивнула и улыбнулась. Теперь он мог быть уверен, что образ этого мужчины отошел прочь, потому что Жюли снова стала покорной, охотно подставляла Режиналю свои губы, подталкивая его к кровати.

– Все равно, Жюли, – настойчиво прибавил шевалье, – прошу вас не забывать мои слова. Придет день, и вы удивитесь тому, что я сделаю для вас…

– Думайте о настоящем, шевалье… Нет ничего вернее, чем настоящая минута. А будущее… Кто может его предсказать?..