ГЛАВА ПЕРВАЯ

Засада

Жара стояла изнуряющая, и лошади безуспешно тянули длинные шеи к недосягаемой воде.

Белен и Бреза ехали впереди, затем следовали Сигали, Виньон, Босолей и Бурле – безобразный карлик, казавшийся крошечным на крупной лошади.

Небольшой отряд миновал бейяхондовые заросли. Это колючий кустарник с длинными иголками, твердыми и острыми, протыкавшими даже грубую кожу на сапогах. Лошади были изранены в кровь; на ее запах слетались тучи разноцветных мух.

– Эй, Белен! – крикнул Босолей. – Скоро мы приедем? У меня лошадь еле жива, да и мои силы на исходе!

Белен натянул повод и обернулся:

– Ехать еще не меньше часу! Наберитесь терпения. Скоро будет водопад, там освежитесь…

Затем он обратился к Бреза; тот почти не разжимал губ, с тех пор как они пересекли границу Страны Варваров:

– С этой небольшой речушки Тринидад начинается полуостров Каравелас. Я хорошо знаю здешние места, часто сюда наведывался… Мне даже раз или два доводилось вместе с Дюбюком встретить карибских дикарей, и мы с ними поболтали.

Бреза язвительно усмехнулся и с насмешливым видом повторил:

– Поболтали! Как будто возможно разговаривать с дикарями-людоедами!

– Конечно можно, – заверил его Белен. – Дюбюк сносно говорил на их языке и умел заводить знакомства среди этих варваров.

Бреза пожал плечами. Он остался при своем мнении. С тех пор как заговорщики решили устроить охоту и привлечь индейцев на свою сторону, Бреза то и дело приводил возражения. Только он воспротивился плану. Босолей хвастал тем, что ему все же удалось, несмотря на страх и угрызения совести, уговорить Бреза отправиться в эту экспедицию.

Теперь было странно видеть рядом с Сигали, Виньоном, Босолеем, Бурле и Беленом колониста из Сен-Пьера, неизменно осторожного, который больше всего боялся встретиться с дикарями.

Двое мужчин, ехавшие бок о бок, значительно опередили следовавший за ними небольшой отряд. На дороге то и дело встречались вулканические бомбы. Серые или белые, разнообразной формы, они прятались в земле, вытягивая к небу заостренную верхушку. Лошади передвигались все неохотнее. Миновав бейяхондовые заросли, Белен и Бреза выехали на равнину, откуда открывался вид на высокие горные вершины, обступавшие их со всех сторон. Место было совершенно голое, лишенное растительности: зелень мгновенно выгорала на солнце.

Над головами всадников пролетела с пронзительными криками стая попугаев.

– Отличный повод пострелять для ловкого охотника, – отметил Бреза.

– Не вздумайте палить, приятель, – остановил его Белен. – Вы этого не замечаете, но мы окружены дикарями. Их не видно, однако могу поклясться, что они следят за нами от самой границы. Один выстрел – и все племена объединятся, чтобы разделаться с нами.

– О Господи! Если вы намерены вступить с ними в переговоры, почему же вы боитесь их встревожить?

– Еще не время. Я знаю, куда нужно идти, чтобы повидаться с их вождем. Мы с Дюбюком когда-то спрятали лодку из каменного дерева в окрестностях Тринидад, прямо в устье. Лодка была надежно укрыта в траве, и я совершенно уверен: мы непременно ее отыщем.

– Что вы собираетесь предпринять?

– В высадке примут участие добровольцы или, во всяком случае, те, кто уцелеет. Я поведу отряд, мы поднимемся вдоль полуострова до бухты, а там я знаю, к кому обратиться.

Бреза ответил не сразу:

– Приятель! Я еще раз хочу вас предостеречь от глупости, которую мы только что едва не совершили. Как?! Сами же требовали уничтожения дикарей. Хотели заставить генеральшу Дюпарке поднять солдат и навсегда очистить от них остров. И вот с чего мы начинаем: идем за помощью к дикарям, чтобы поднять на острове восстание!

– Я полагал, что вы более ловкий дипломат, господин Бреза.

– Во всяком случае, дела обстоят именно так.

– Не желаете ли вы, кроме всего прочего, отрешить от власти Мари Дюпарке? Здесь можно говорить открыто. Нам нечего опасаться чужих ушей! Да, наша первостепенная задача – уничтожить Мари Дюпарке. А если дикари станут воевать под нашим руководством, в подходящий момент мы всегда сможем обвинить их в тяжелейших преступлениях и повернуть оружие против них!

– Несомненно! Хотя это все равно что играть с огнем. Да что там с огнем! Его хоть можно потушить. А вот как образумить дикарей, когда вы разожжете их ненависть и низменные страсти?

– Нас в Сен-Пьере около тысячи – тех, кто хочет раз и навсегда свести с аборигенами счеты. Не мешайте, Бреза, и доверьтесь нам…

Поднявшись в стременах и оглядевшись, он снова опустился в седло.

– Вон там река, я ее вижу. Сверкает на солнце, словно жидкое серебро. Скоро мы приедем. Давайте подождем наших друзей, хорошо?

Бреза насупился и молча натянул поводья.

Скоро их нагнали остальные колонисты. Они преспокойно беседовали, не обращая внимания на изнуряющий зной, когда любой жест, любое усилие губительны.

– Через десять минут будем в устье Тринидад, – предупредил Белен. – Советую держаться настороже и, главное, ни единого выстрела! Места здесь богаты дичью, но осмотрительность – прежде всего…

Шестеро мужчин, сбившись в кучу, направились к реке. Белен двигался чуть впереди. Неожиданно они выехали на берег Тринидад, оказавшегося небольшим извилистым ручейком, журчавшим и пенившимся меж гранитных камней. Вода была чистая и прозрачная.

Белен нерешительно озирался по сторонам. Он пытался вспомнить, где, в последний раз покидая эти места, припрятал лодку. Буйная растительность изменила местность до неузнаваемости. Наконец он изрек:

– Подождите меня здесь, я пойду взгляну… Он исчез, а его изнуренные спутники попадали на землю. Спустя несколько мгновений они услыхали негромкий свист и поняли, что Белен нашел, что искал. Вскоре он снова появился из зарослей, толкая впереди себя небольшую лодку, вырубленную из цельного ствола на манер индейской пироги.

– Нам не поместиться в этом корыте.

– Конечно! – подтвердил Белен. – Но для троих места хватит. Кто со мной?

– Я! – выкрикнул карлик Бурле, любивший показать себя храбрецом. – И Бреза поедет с нами. Правда, Бреза?

Тот отрицательно покачал головой. Эта экспедиция нравилась ему все меньше. Он снова почувствовал, как в его душе зашевелилась тревога.

Белен рассмеялся:

– На Бреза рассчитывать не стоит, он трусит…

– Я струсил? Ничуть не бывало, просто я осторожный!.. Ладно, так и быть, еду с вами!

И он сел в лодку.

Бурле последовал его примеру и постарался устроиться так, чтобы лодка находилась в равновесии, хотя это было отнюдь не легко.

– Господа! – обратился Белен к остававшимся на берегу охотникам. – Если нас долго не будет, попытайтесь переправиться через реку, поднимайтесь к северу и ищите нас там, впрочем, не беспокойтесь: с нами ничего не произойдет!

– Удачи вам! – крикнул Босолей, а Белен тем временем тоже сел в лодку, и та затерялась среди сочной травы, которой поросли берега Тринидад.

Босолей и его друзья развалились в тени дерева и задремали.

Вдруг Виньон с силой тряхнул Сигали. Тот со сна испугался и, привскочив, спросил:

– В чем дело?

– Мне показалось, я слышал крик, – молвил Виньон.

Сигали прислушался, но ничего не разобрал. Все было тихо.

– Разбудим Босолея! – предложил Виньон. Сигали, еще не оправившись ото сна, пожал плечами:

– Зачем? Вам все померещилось, приятель! Дайте нам поспать!

Не успел он договорить, как снова кто-то закричал, еще громче, чем в первый раз. Крик нисколько не был похож на зов, скорее – на прощание с жизнью. Кому-то там, впереди, к северу от них, приходилось туго.

Сигали растолкал Босолея, тот, ругаясь, протер глаза.

– Тсс! Тише, черт возьми! – вполголоса приказал Сигали. – Кажется, наших друзей убивают.

Босолей в мгновение ока вскочил на ноги. Он инстинктивно бросил взгляд назад, но скоро взял себя в руки и, подхватив ружье, мрачно объявил:

– Если вы в самом деле думаете, что нашим друзьям грозит опасность, надо идти им на выручку.

Он обратил внимание на то, что Виньон, слушая его, дрожит всем телом, да и Сигали не проявлял большого мужества: он был бледен как смерть и сжимал ружье в сведенной судорогой руке.

– Уже, может быть, слишком поздно, – заметил он.

– В таких случаях слишком поздно никогда не бывает!

– А если там целое племя дикарей?

– Я хочу сказать, – уточнил Сигали, – что, если с нашими друзьями случилась беда, было бы глупо рисковать нашими жизнями. Нас мало, мы не устоим против племени индейцев.

Босолей переводил полный презрения взгляд с одного на другого. Но в душе он не мог с ними не согласиться.

Однако ему нравилось командовать, а потому он стремился проявить мужество и бесстрашие.

– Хватит болтать! – отрезал он. – Не бежать же нам отсюда! Во всяком случае, не раньше, чем мы увидим, что сталось с нашими товарищами. Белен рекомендовал нам переправиться через реку, идемте!

Он подошел к воде и обернулся: Виньон и Сигали не двигались; кажется, они решили бежать обратно.

– Черт меня побери, если я не снесу из этого ружья башку первому, кто струсит! Не будьте предателями! О дьявол! – крикнул Босолей. – Мы в этом деле заодно, и в горе, и в радости. Один за всех, все за одного! Ясно?

Двое колонистов наконец взяли себя в руки и двинулись вслед за товарищем. Скоро вода уже доходила им до середины бедра. Перейти реку оказалось не так-то просто. Но когда они достигли противоположного берега, их ждало новое испытание. Растительность там была такая густая и буйная, а колючий кустарник так плотно переплел свои ветки, что путешественникам пришлось вооружиться мачете, прокладывая себе путь.

Босолей остановился и смахнул пот со лба.

– Кажется, мы сбились с пути, – предположил он. – Ведь наши друзья поднимались к морю, верно? Ну, и мы пойдем туда же.

– У нас нет лодки! – возразил Сигали. Босолей обернулся и указал на Тринидад: вода блестела сквозь проход, который они прорубили мачете.

– Река неглубокая. Пойдем вброд! Не бросать же друзей в беде! Следуйте за мной!

Все трое вернулись назад к реке и вошли в воду. Преодолевая немалые трудности, они подошли к устью. Там корни манговых деревьев плотно переплелись, мешая течению, но в то же время образуя надежную и непреодолимую плотину.

Взглядам путников открылось море. Им снова пришлось выбраться на сушу и прокладывать себе путь мачете.

Скоро они выбрались на песчаный пляж, усеянный коралловыми осколками необычайной белизны.

– Надо идти дальше на север, – предположил Босолей.

– Смотрите! – закричал Сигали. – Лучше взгляните вперед…

Босолей и Виньон проследили взглядом за тем, куда он указывал, и воскликнули:

– Лодка! Их лодка! Они ее бросили!

Босолей бросился к лодке, опередив товарищей, но, достигнув цели, громко выругался и остановил их криком:

– Не приближайтесь!

Сам он во всю прыть помчался назад.

– Белен! – задыхаясь, выговорил он. – Белен там… С раскроенным черепом! Рядом с лодкой…

Сигали и Виньон затряслись от страха.

– Давайте спрячемся! – предложил Босолей. – Вернемся в заросли! Может, дикари нас еще не заметили…

Оба, не прибавив ни слова, послушно исполнили его приказание. Когда они залезли в бейяхондовые заросли, они увидели лежавшие рядом два тела, в которых признали мертвых Бреза и Бурле. У тех тоже были раскроены черепа, а также виднелись многочисленные повреждения на теле.

Подавленные охотники застыли от ужаса. Надо было бежать. Они больше не разговаривали, только тревожно озирались.

Босолей первым начал приходить в себя. Он прошептал:

– Вернемся той же дорогой, какой шли сюда… Сигали и Виньон закивали. Босолей пошел вперед. Они направились к проходу, который прорубили, пробираясь по берегу, заросшему манговыми деревьями.

Природа будто затаилась. Скоро должна была опуститься ночь, и трое колонистов надеялись под покровом темноты покинуть Страну Варваров. Теперь они жалели, что пришли сюда. Им казалось, что смерть подстерегает их на каждом шагу. Они не видели ни одного живого существа, ни единого дикаря, однако смутное предчувствие подсказывало им, что кто-то следит за каждым их жестом.

Путникам удалось отыскать место, где они расстались с Бреза, Беленом и Бурле. В изнеможении они опустились на землю. Казалось, их сердца не выдержат ни нарастающей тревоги, ни перенесенного напряжения.

– Не повезло нашим друзьям! – вдруг произнес Сигали. – Как Бреза не хотел идти!..

– И был абсолютно прав! – сказал Виньон. – Я всегда не доверял Бурле. У него был дурной глаз!

Сигали на мгновение задумался и обронил:

– Любопытно! Их ожидала одна судьба, и имена начинались с одной буквы: с «Б».

– Гром и молния! – нахмурившись, выругался Босолей. – Что за осел тут блеет? С «Б»! При чем тут это? Мое имя тоже начинается с буквы «Б». А я – вот он, жив и здоров, так какого черта?!

– Простите, – растерялся Сигали, – я как-то не подумал…

– В следующий раз, когда соберетесь произнести подобную глупость, сосчитайте до десяти, прежде чем раскрывать рот!

– Хм! – рассердился Сигали. – Все-таки сейчас не хотел бы я меняться с вами именами!

Босолей рванулся и хотел было встать. В темноте гневно сверкнули его глаза.

Он вознамерился броситься на Сигали, который своим замечанием разбередил ему душу, но Виньон вмешался:

– Если вы перебьете друг друга, дикарям останется меньше работы! Приберегли бы лучше силы и порох для этих негодяев!

Босолей притих.

– Порох! – подхватил Сигали, не тронувшись с места и лишь положив между собой и колонистом длинноствольное ружье. – Я уже думал о порохе! Мы переходили речку вброд и могли его намочить. Надо перезарядить ружья.

– Должно быть, то же случилось и с нашими несчастными товарищами, – заметил Виньон. – Раз мы не слыхали выстрелов, должно быть, порох у них намок и они не могли защищаться…

– Хватит болтать! – отрезал Босолей. – Перезаряжайте! Потом помолитесь и следуйте за мной: пора возвращаться.

Он и сам стал чистить ружье. Оба других колониста последовали его примеру.

Потом они встали и углубились в лес.

Далеко они не ушли. По шелесту листьев сразу догадались, что за ними кто-то крадется, и остановились. Снова наступила тишина. Они решили сбить преследователей со следа, сделав крюк. Их донимали колючки. Иногда заросли становились совершенно непроходимыми, и путники были вынуждены возвращаться назад. Теперь они не смели идти к тому месту, где оставили лошадей, так как не сомневались, что дикари уже увели животных.

Они и представить не могли, что почти шесть дней и ночей их будут вот так преследовать в зарослях. Порой они забывались, ссорились, угрожали друг другу, пытаясь определить направление.

Босолей клялся, что, если они вернутся живыми, он поднимет все население острова на борьбу с карибскими индейцами и перебьет их до единого.

Но им так и не пришлось ни разу выстрелить, по той простой причине, что они не увидели ни одного индейца; им казалось, что за ними следят, однако то были лишь лесные шорохи.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мерри Рулз де Гурсела одерживает победу

Мерри Рулз въехал через главные ворота во двор замка Монтань. Он увидел негров, вырубавших кустарник и лианы, чтобы те не заполонили двор и хозяйственные постройки. Утро было в самом разгаре, становилось жарко.

Майор спрыгнул с лошади, хлопнул в ладоши, подзывая раба, чтобы тот отвел лошадь в конюшню. Он удивился, увидев, что вместо негра к нему подбежал Демаре, и, не говоря ни слова, принял у Мерри Рулза повод.

– Осторожнее! – шепнул ему майор. – Осторожнее, какого черта! Вы совершаете большую ошибку, друг мой! Или вам нужно сообщить мне нечто чрезвычайно важное? Это обязанность негров. Если кто-нибудь увидит, как вы бросаетесь мне навстречу, могут заподозрить неладное.

– Мобре уехал, – сказал Демаре, не обращая внимания на предостережение и не глядя на майора.

Он делал вид, что распутывает узел на сбруе.

– Уехал? – вздрогнул от неожиданности Мерри Рулз. – Куда?

– В Каз-Пилот. По совету Мари Дюпарке купил там небольшое владение. Скоро станет плантатором.

Майор в задумчивости потер подбородок. Он забыл об осторожности и не следил больше за своими жестами.

Услышанная новость чрезвычайно его заинтересовала; он пытался разгадать, что кроется за новой выдумкой шотландца. Какой удар тот замышляет в Каз-Пилоте?

– Ладно, Демаре, – бросил он наконец. – Продолжайте поддерживать отношения с Пленвилем, и вам не придется жалеть.

Майор круто развернулся и направился к дому. Подойдя ко входной двери, он столкнулся с Мари и почтительно ей поклонился.

– Здравствуйте, мадам, – произнес он. – Примите мои уверения в глубочайшем почтении.

– Здравствуйте, майор. Спасибо, что приехали, – отвечала она. – В такую жару мне самой было бы нелегко явиться в форт.

– Для меня настоящее удовольствие, ваше превосходительство, бывать в вашем замке.

– Входите, – пригласила она, настежь распахнув дверь.

Мари прошла вперед, и майор не сводил глаз с ее элегантной фигуры, округлых соблазнительных форм, подчеркнутых плотно облегающим, приталенным камзолом. Он подумал, что Мари держится все более величаво и надменно. Он не мог понять, как ей удалось забыть о своем происхождении и так скоро, особенно в условиях колониальной жизни, научиться себя держать с таким достоинством!

– Садитесь, майор! – пригласила Мари. – Жюли сейчас подаст прохладительные напитки. Впрочем, уже поздно. Вы не откажетесь со мной пообедать?

– Я бы не хотел вам докучать, – промолвил Рулз.

– Я одна, – пояснила Мари. – На сегодня одна, а детьми занимаются негритянки. Моя кузина Луиза отправилась в Каз-Пилот.

Она повела головой, и на ее губах мелькнула горькая усмешка.

– Луиза уехала засветло, – продолжала Мари, словно разговаривая сама с собой, – не думаю, что она вернется до темноты.

Майор бросил на нее взгляд украдкой. Кажется, он начинал догадываться.

– А шевалье де Мобре? – безразличным тоном спросил он.

– Шевалье купил небольшую плантацию в Каз-Пилоте и как раз переезжает в собственный дом. Луиза поехала ему помочь: ведь у нее отменный вкус.

Вошла Жюли, неся поднос с кубками. Она приблизилась к Рулзу, тот принял кубок и отпил из него.

– Для меня большая честь обедать с вами, – заявил он.

Он разволновался, будто неожиданно открыл для себя неслыханное удовольствие находиться наедине с Мари.

– Нам многое нужно сказать друг другу, – продолжал он, – и времени у нас будет предостаточно.

Мари кивнула и спросила:

– Полагаю, вас привело ко мне неотложное дело?

– Так точно, дорогая госпожа Дюпарке, – подтвердил майор.

Однако он не торопился изложить причину своего появления, поэтому не спеша взялся за кубок и снова пригубил напиток. Мари ждала. Она знала, что всегда должна держаться настороже с таким человеком, как майор. Ей также было известно: опаснее всего он бывал именно тогда, когда держался ласково, а говорил вкрадчиво.

Наконец майор отставил кубок и заговорил:

– Как вы знаете, наши суда береговой охраны находятся в плачевном состоянии. Один из них серьезно пострадал в столкновении с пиратским судном у берегов Мари-Галанта. Но ремонта требуют все три судна. И плотники закончат работу не завтра. А стоит это недешево.

– Однако вы сами, кажется, мне доказывали, – возразила Мари, – что эти суда очень крепки и способны оказать сопротивление флибустьерским судам?

Мерри Рулз прочистил горло и откинулся на стуле.

– Я, может быть, это и утверждал, – заявил он. – Но давайте договоримся. Мы не должны списывать кровавое поражение наших кораблей у берегов Мари-Галанта на их плохую оснастку. Я имел в виду, что наши корабли находились в отличном состоянии по сравнению с дырявыми посудинами, на которых плавают морские разбойники. Как вам известно, чаще всего в их распоряжении старые лодки, готовые вот-вот дать течь. Что, само собой разумеется, пиратам вовсе не с руки, поэтому при первой же возможности они стараются захватить большее судно, лучше вооруженное и более быстроходное.

Он чуть помолчал и продолжил:

– Нет, дорогая госпожа Дюпарке! Единственный виновник нашего поражения, из-за которого страдает наша с вами репутация, это начальник экспедиции капитан Байярдель…

Мари оборвала майора, что, разумеется, ему совсем не понравилось, особенно потому, что она переменила тему разговора:

– Кстати, что сталось с капитаном?

Она не посмела назвать Байярделя по имени, потому что в глубине души, даже несмотря на свое согласие с предложением Мобре, не забыла, чем была обязана храброму офицеру.

– Хм! Как и было решено, он заключен в тюрьму.

– И с тех пор прошло уже два месяца…

– Да, мадам, два месяца.

Она надолго задумалась, потом продолжала дрогнувшим голосом:

– И что, по вашему мнению, с ним будет дальше?

Рулз замялся, и Мари продолжала:

– Я хочу знать, майор, какое решение вы приняли на его счет и в каком он сейчас состоянии? Как переносит неволю?

Майор уклончиво махнул рукой:

– Какова его дальнейшая судьба, мадам? Это зависит от вас и Высшего Совета. В каком состоянии находится капитан Байярдель? Как он переносит свой плен? Признаюсь, я не хотел бы быть его тюремщиком!.. Знаете, мадам, другой на его месте давно бы умер. Кто-то попытался бы покончить с собой, спасаясь от бесчестия. Признаюсь также, что хорошие советчики, даже друзья капитана Байярделя были направлены к нему, дабы он избежал мучительного процесса, в ходе которого он рискует лишиться своей чести… Но нет! Этот человек точь-в-точь такой же, как люди, с которыми он вступил в сговор, предавая Мартинику. У него больше нет ни малейшего представления о чести; он забыл, что это такое. Ему предлагали оружие, чтобы он мог покончить с собой. Знаете, что он ответил? «Дайте мне лучше шпагу, и я разделаюсь с негодяями, населяющими этот форт!» Капитан Байярдель не смирился, мадам, напротив: он только и думает о мести. Должен ли я вам сообщать, что вы не исключение и вам он тоже намерен отомстить? Он поет, мадам! Он ест и пьет за десятерых! Да, ест и пьет, так как находятся еще люди, преданные ему душой и телом, например Лагарен: он посылает ему деньги, чтобы тот мог себе позволить послабления… Как видите, жалеть его не приходится.

Мерри Рулз замолчал и бросил на Мари вопросительный взгляд. Он увидел, что ее превосходительство нахмурилась, побледнела и закусила губу.

– Конечно, такие новости вряд ли вас обрадуют, – заметил майор. – Думаю, будет лучше, если капитан так или иначе избежит суда. Было бы также хорошо, чтобы он не включал вас в число своих врагов…

– Суд?! – переспросила Мари. – Как вы себе это представляете? Что вы намерены говорить на суде и что делать?

Мерри Рулз лукаво усмехнулся.

– Прошу меня простить, – сказал он, – однако, дорогая госпожа Дюпарке, вопреки тому, что вы могли подумать, я всегда стоял на страже ваших интересов. Я неизменно стремился охранить вашу честь и ваши права. Поверьте: арестовав, не посоветовавшись с вами, капитана Байярделя, я избежал многих столкновений, в результате которых остров мог быть залит кровью. Надеюсь, вы признаете вместе со мной, что толпе нужен виновный; а нам даже не надо искать его: вот он, настоящий виновник, у нас под рукой – он сам подставил свою голову. Конечно, будет непросто переложить всю вину на него одного, то есть он может найти защитника, способного заставить усомниться в обвинениях, которые мы выдвинем против Байярделя. Со времени своего заключения капитан Байярдель между обедом, ужином и несколькими кружками вина не переставая кричит о том, что ничего не боится и что его дружок капитан Лефор, как он его называет, вызволит его из неволи. А если тот не успеет прибыть вовремя, то отомстит за его смерть. Разве одного этого – а эти угрозы слышали все, у меня сто свидетелей – не хватит для доказательства того, что он находится в сговоре с этими пиратами? Мари все больше хмурилась.

– Майор! – отрывисто бросила она. – Я бы хотела знать, чем именно угрожал капитан, упоминая о Лефоре?

– Неужели не понимаете? – вскипел Рулз. – Это же так просто: Байярдель надеется, что Лефор прибудет на своем судне вместе с командой, устроит осаду Сен-Пьера и будет угрожать до тех пор, пока ему не выдадут Байярделя. Можете поверить, что пират и наш пленник успели обо всем договориться. Похоже, их объединяет одно желание: захватить остров… По-видимому, в ущерб вам…

Мари нервно сцепила руки и вскричала:

– Возможно ли, чтобы эти люди меня предали? Возможно ли?! Я им полностью доверяла! Я все была готова им отдать! А они вон что задумали…

Мари порывисто встала и заходила по комнате, понурив голову. Наконец она остановилась и спросила:

– Как вы поступили бы на моем месте?

– Надеюсь, вы не собираетесь уступать, дорогая госпожа Дюпарке?

– Уступать?! Никогда! Да и что вы подразумеваете под словом «уступать»?

– Я хочу сказать, что вам не следует позволять Байярделю ждать помощи от своего соучастника Лефора.

– Что же делать?

Мерри Рулз заерзал в кресле, сел поудобнее и сказал:

– Если Байярдель исчезнет, у Лефора, по-моему, не будет причины появляться на Мартинике. То, что он хочет вызволить друга из тюрьмы – вполне нормально. Но если Байярделя здесь не будет, Лефор скоро забудет свою угрозу. Месть, дружба… эти понятия мало что значат для разбойников…

Он тоже поднялся и подошел к Мари в надежде таким образом придать своим словам больший вес.

– Мадам, поверьте мне: если мы вздернем капитана Байярделя, это заставит притихнуть многих на нашем острове. Кроме того, у Лефора не будет причины воевать с Сен-Пьером. Он тихо будет сидеть на Сент-Кристофере…

– Повесить Байярделя, – раздумчиво произнесла она. – А почему не выслать его во Францию, не отправить в изгнание?

– Во Франции он способен причинить нам немало хлопот. Станет на вас клеветать, распускать гнуснейшие слухи, а потом исхитрится и вернется на Антильские острова, поселится на Сент-Кристофере, откуда постарается отомстить вам, мадам…

– Что в настоящее время известно о Лефоре? – спросила она.

– Говоря вам, что я нисколько не верю в преданность этих разбойников, я был прав! С тех пор как Байярдель в тюрьме, о Лефоре и не слыхать. Он исчез. Как в воду канул. Бог знает, жив ли он еще или утонул во время одного из своих набегов. Словом, о нем ничего не известно.

В эту минуту Жюли прошла мимо, и Мари подала ей знак.

– Жюли! – приказала она. – Поставь прибор для майора, он останется обедать у нас.

– Слушаюсь, мадам, – отозвалась служанка. Едва она вышла, как Рулз заметил:

– Вам не кажется, дорогая госпожа Дюпарке, что вы окружены шпионами? У меня смутное ощущение, что субретка за вами следит. Вы не обратили внимания, как она насторожилась, когда мы заговорили о Лефоре?

Мари пожала плечами:

– Нет! Не надо подозревать всех, майор, не то я подумаю, будто вас обуяла мания преследования, и не поверю ни слову из того, что вы говорили о Лефоре и Байярделе. Чтобы Жюли шпионила? Жюли связана с Лефором? Да вы смеетесь!

Рулз пожал плечами и произнес:

– В конечном счете вы ее знаете лучше, чем я. Но в нашем положении лучше проявить чрезмерную осмотрительность.

– Ну хорошо, – произнесла Мари, снова меняя тему разговора, – если Байярдель в самом деле предатель – я подчеркиваю: «в самом деле», – его необходимо предать смерти. Однако у нас должно быть неопровержимое доказательство. Если у вас такое доказательство будет, действуйте со всей беспощадностью. Пусть Байярделя повесят! Мы не можем рисковать жизнью колонистов. Вы не хуже меня знаете, что многие из них покидают Мартинику, верно?

– Целыми толпами, мадам! А почему? Да потому, что Лефор нагнал на них страху. Они боятся Лефора, потому что на маленьком острове, где все друг друга знают, до колонистов мгновенно дошли слухи об угрозах Байярделя.

– В таком случае передаю капитана Байярделя в ваше распоряжение.

– Мадам! Его будет судить Высший Совет.

– Когда?

Мерри Рулз со слащавым видом потер руки и елейным тоном пропел:

– Не думаю, что с этим делом стоит торопиться. Иначе кое-кому может показаться, что мы действуем необдуманно, я хочу сказать – не объективно, как того заслуживал бы данный вопрос.

– Когда, по вашему мнению, мы могли бы покончить с этим делом?

– О, Высший Совет уже составил себе о нем мнение. В руках членов Совета имеются рапорты капитанов Эстефа, Шансене и Байярделя. Как только этот вопрос встанет на Совете, он будет решен немедленно. Вот почему не мешало бы выждать месяц-другой.

– Сегодня – восемнадцатое мая.

– Если угодно, мадам, пятнадцатого июня все будет кончено.

– Очень хорошо, – кивнула Мари.

Она увидела, что Жюли закончила сервировку стола, и, повернувшись к майору, взмахнула рукой, словно отгоняя невеселые мысли:

– Идемте обедать! Прошу прощения, что отвлекла вас. Вы прибыли, чтобы обсудить со мной серьезный вопрос, а я перевела разговор на другую тему.

– Мадам! – произнес он, вставая и беря Мари за руку, чтобы вести ее к столу. – Мы с вами довольно скоро и успешно разрешили вопрос, который, между нами говоря, не стоил того, чтобы мы на него тратили ни много времени, ни сил, хотя из-за него у нас уже было немало пустых препирательств.

– Вы, разумеется, правы. Не будем больше об этом говорить.

Они разошлись по разным концам стола; Мари заняла свое место, Мерри Рулз сел напротив.

– Итак, суда береговой охраны находятся в плачевном состоянии? – спросила она.

Рулз взялся за бутылку с сиропом из сахарного тростника, потом с ромом и сделал себе смесь.

– Нужны деньги… Много денег! – объявил он, прежде чем выпить.

– Ну и что?

– А вы знаете, где их взять? Казна почти пуста. Колонисты бунтуют. Они уже оплатили однажды эти корабли, которые теперь пришли в негодное состояние. Колонисты не чувствуют себя в безопасности, вопреки тому, что уже внесли огромные суммы. Значит, на заем надеяться не приходится.

– Вы придумали, что можно предпринять? Мерри Рулз пристально посмотрел на Мари.

Он никак не мог опомниться. Почему она вдруг стала такой сговорчивой? Неужели из-за отсутствия Мобре? Значит, она наконец освободилась из-под опасного влияния шотландца? Майор вздохнул с облегчением.

– Не знаю, – обронил он, – помните ли вы один ордонанс, изданный вашим супругом. Этот ордонанс был подтвержден Советом еще при жизни генерала; он касается более строгого контроля за оплатой прав на табак. Эта мера, почти забытая с тех пор, как умер генерал, позволила бы без труда покрыть дефицит нашего бюджета и оплатить ремонт наших судов.

– Чего же нам еще? – спросила Мари. – Раз генерал добился согласия Высшего Совета, мы вправе прибегнуть к этой мере. Странно, что до сих пор этот ордонанс не вступил в силу.

– Я придерживаюсь того же мнения. Правда, это вызовет неудовольствие поселенцев, но что мы можем еще предпринять?

– Майор! Введите этот указ в действие! На вашей стороне сила. Совершенно недопустимо, чтобы король терпел убытки, а те, кто могут и должны платить, уклонялись от налога.

– Вы мне предоставляете свободу действий?

– Да, – подтвердила Мари.

– Я весьма тронут, – признался Мерри Рулз. – Позвольте, мадам, еще раз выразить вам свою глубочайшую преданность. Ваше доверие – огромная честь для меня, и я клянусь, что мы одержим верх над всеми врагами, стремящимися подорвать вашу власть и ваши права.

Казалось, он очень взволнован. Мари, в свою очередь, почувствовала симпатию к человеку, которого она так часто обижала, и произнесла:

– Порой стоит лучше узнать друг друга в интересах взаимопонимания, не так ли?

– Ах, мадам, вы сейчас высказали мысль, к которой я вас подводил, ведь именно эти слова просились у меня с языка. Раз вы меня понимаете, вы не найдете более верного слуги, чем я…

Майор увидел, как дрогнули веки Мари, да и сам он не скрывал охватившего его волнения. Он вспомнил об отсутствовавшем шотландце и решил, что, по-видимому, его слова о Мобре, высказанные генеральше, принесли свои плоды. Он не знал, что произошло в замке, но предполагал: Мари упрекала шевалье в его связи с Луизой и Жюли. С Луизой! Почему же тогда она позволила кузине навестить шевалье? Уж не согласилась ли она на омерзительный торг, разделив Режиналя с Луизой? Разве она не могла поступить иначе? Вынуждена ли она уступить мадемуазель Франсийон? В его душе снова зародилась надежда. Он пил восхитительный ром, производившийся на островах; и под его воздействием воображение майора разгулялось. Он говорил себе: если шевалье исчез, уехав так далеко – в Каз-Пилот, – у него, майора, появилась возможность проявить себя, очутившись наедине с Мари.

Он вдруг довольно вызывающе спросил:

– А что шевалье де Мобре?

– Я же вам сказала: он в Каз-Пилоте.

– Разумеется. Но теперь он советник. Как вы полагаете: он отдаст нам свой голос?

– А разве может быть иначе?

– Боюсь, этот человек меня недолюбливает. Как бы он не начал вставлять мне палки в колеса.

– Возможно, шевалье и не питает к вам особой симпатии, но он человек очень порядочный. Хотя, конечно, не без странностей, зато в политическом смысле я могу полностью на него положиться…

Мерри Рулз поднял глаза на генеральшу. Про себя он повторил: «в политическом смысле». Но он не верил, чтобы она в то же время подумала: «и в душевном». Неужели теперь дорога к ее сердцу открыта?

Мерри Рулз немного захмелел. От вина, от любви, от желания.

– Мари! – прошептал он. – Мари, вы даже представить себе не можете… Вы не знаете, на что я ради вас готов!..

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мерри Рулз теряет всякую надежду

Видя, как блеснули ее глаза, Рулз был немало удивлен. Хотя майор был самодоволен, он не мог взять в толк, почему вдруг Мари стала на него смотреть иными глазами, хотя прежде его отвергала. Неужели между ею и шевалье произошла ссора? Вернее, полюбовное расставание, ведь она до сих пор отзывается о нем с нескрываемой симпатией.

– Я был бы счастлив, если бы сумел вам объяснить, как еще могу быть вам полезен, согласись вы принять от меня помощь. Никто никогда не был вам предан, как я. Да! Я всегда пытался быть вам полезен, даже когда сам того не желал, вызывал вашу антипатию… Мари! Вы только задумайтесь, какую уверенность придает мужчине убеждение в том, что его усилия будут оценены! Какую силу он черпает в любви женщины, которой предан телом и душой! Ничто не может его остановить, никто не устоит перед его напором!..

– Позвольте в этом усомниться… – едва слышно произнесла она.

– Мари! – возвысил голос майор. – Уверяю вас: вам предстоит нелегкая игра. Да и мне, кстати, тоже. Очевидно, что на юге и на севере Мартиники зреют заговоры. От Макубы до Сент-Люсии существуют завистники и честолюбцы, которым не по душе видеть женщину во главе колонии, подвергающейся разного рода опасностям; эти люди полагают, что только мужчина способен выиграть в этой борьбе, и имеют в виду самих себя. До сих пор у вас были хорошие советчики, а ко мне, кажется, генерал относился с уважением, потому что я, очевидно, не лишен некоторых положительных качеств. Во всяком случае, я лучше других знаю обо всем, что касается острова. Вдвоем, повторяю, мы не только сумеем навести порядок в делах этой страны, но и будем способствовать его небывалому процветанию.

– Вы не представляете себе, Мерри Рулз, как мне приятно это слышать, – призналась Мари. – Я хочу одного – процветания поселенцев. По моему мнению, счастье зависит не только от богатства, однако наши жители думают именно так, и в этом я бессильна. Если они будут обогащаться и все пойдет хорошо в их владениях, они будут счастливы. Это факт неоспоримый. И когда я вижу, что вы живете с этой верой в будущее Мартиники, уверяю вас, эти слова не могут оставить меня равнодушной…

С этими словами она наполнила его кубок. Он поблагодарил и выпил. Затем, поставив кубок на стол, он отодвинулся вместе со стулом и закинул ногу на ногу. Обернувшись, он приметил банкетку, на которую частенько садился поболтать с Мари, увидел окно, через которое в один теперь уже далекий день услыхал ее разговор с лейтенантом Пьерьером. Он заметил следы ремонта, новую каменную кладку после частичного разрушения замка в результате землетрясения, обвел взглядом круглые столики, безделушки. Для него все здесь было хорошо знакомо, привычно, много раз видено. Однако воображение его работало с лихорадочной силой.

Режиналь де Мобре жил в этом замке, как у себя дома. Почему бы и ему не почувствовать себя здесь так же свободно, пользуясь в свое удовольствие и мебелью, и женщиной? Ведь обладать этой женщиной значило обладать всем. Даже властью!

– Знаете, Мари, мы видимся слишком редко, – заметил он. – У вас в Сен-Пьере собственный дом, но, как я понимаю, вам не было нужды приезжать туда каждый день. Тем не менее нам не мешало бы обсудить многие серьезные вопросы. До сих пор я не смел являться в замок Монтань. Как вы могли заметить, только дела чрезвычайной важности заставляли меня нанести вам визит.

– Вы были неправы, – возразила она. – Мне необходимо все знать…

– Конечно! – с притворным смущением подхватил он. – Однако я всегда испытывал некоторую неловкость, являясь к вам. Прежде всего, я знал, что вы не одна…

– Всякий раз, как вы приезжали, мы говорили без свидетелей, разве не так?

– Да-да, разумеется…

Он с шумом выдохнул воздух, потер руки и продолжал:

– Я бы хотел, чтобы вы меня правильно поняли. Я в душе, быть может, робок. Но когда я сюда ехал, я всегда боялся встречи с шевалье де Мобре: ведь он не питал ко мне горячей любви. Он смотрел на меня, как на предателя, на своего личного врага, на помеху. Однако разве я возражал, когда вы предложили назначить его советником? Я никогда не мог понять, за что меня ненавидит этот человек…

– Вы преувеличиваете, говоря о чувствах Режиналя де Мобре. Во всяком случае, отныне можете здесь бывать, когда и сколько пожелаете. Если шевалье и производил на вас это неприятное впечатление, – с улыбкой прибавила она, – то теперь вы вряд ли будете встречать его здесь часто!

«Они расстались!» Мерри Рулзу почудилось, что его внутренний голос сказал это. Майора охватила радость. Итак, он впервые в жизни очутился у Мари в ту самую минуту, когда она могла в нем нуждаться, оказавшись в подходящем расположении духа, чтобы принять его, Рулза, ухаживания. Он знал, какая Мари страстная женщина, и полагал, что она не способна долгое время обходиться без мужчины. Не по этой ли причине она в свое время стала изменять мужу? Наконец-то случай, сами обстоятельства оказались благоприятными для Рулза!

Мари не упускала майора из виду. Она еще не догадывалась, куда он клонит, каковы его затаенные мысли, планы.

Если Рулз полагал, что сумел объяснить свои цели и не был отвергнут, то Мари имела все основания считать, что майор раз и навсегда определился в своих намерениях. Она не скрывала от него, что никогда не сможет испытывать те чувства, какие ему хотелось бы; задумавшись об этом своеобразном подчинении, навязываемом ей Рулзом, она решила, что ее заместитель раскаивается, поняв в конце концов, что в его интересах принять ее сторону.

Это недоразумение было полной неожиданностью для них обоих.

Но поскольку каждый из них думал о своем, значит, и цели были разные; Мари поднялась со словами:

– Не желаете ли, майор, чтобы мы перешли в соседнюю комнату? Должно быть, вам еще многое нужно мне сказать?

Эта фраза снова сбила его с толку. Он решил, что Мари поощряет его ухаживания.

– Разумеется! – воодушевился он, поспешно вскакивая с кресла и устремляясь навстречу Мари с намерением взять ее за руку.

Она позволила ему сделать это. В жесте майора она не нашла ничего особенного: Рулз поклялся ей в верности и готовности отстоять ее интересы.

Однако майор крепко сжал ей локоть и увлек к двери, за которой открывались терраса и склон холма, скатывавшийся с этой стороны к замку. Майор остановился, залюбовавшись окрестностями, залитыми ярким солнечным светом.

– Прекрасные земли! – пробормотал Рулз.

Он протянул свободную руку, указывая Мари на поля сахарного тростника, апельсиновые деревья, чьи плоды в окружении зелени были похожи на золотые шары, и розовато-желтые цветы табака. Кое-где цинны и бализии покачивались вдоль склона в тени огромных листьев банановых пальм. Кокосовые пальмы с лохматыми верхушками, королевские пальмы – прямые, мощные – росли, как известно, в тех местах, где вода находилась неглубоко от поверхности, и свидетельствовали о том, что эта земля может быть еще богаче, настолько она плодородна.

– Конечно, – подтвердила Мари, – но сколько еще работы! Сколько усилий и к каким разочарованиям нам еще следует готовиться!

Она высвободила свой локоть из руки майора и продолжала:

– Не желаете ли сигару? Голландцы большие мастера в этом деле.

Ему хотелось сказать: «Не покидайте меня». Он повернулся к Мари и посмотрел на нее в упор. В лучах тропического солнца особенно блеснули его глаза, светлые, орехового оттенка с золотыми искорками. Он опустил взгляд и посмотрел на ее пышную грудь, соблазнительно вздымавшуюся в весьма откровенном вырезе.

Майора бросило в жар, он опьянел от любви, почувствовал себя ошеломленным. Внезапно он схватил Мари за плечи и глухо проговорил:

– Мари! Наконец-то! Вы меня поняли!

Она открыла было рот, чтобы выразить свое изумление, но майор поднес палец ей к губам, вынуждая молчать.

– Ничего не говорите, Мари, ни слова больше!

– Ни слова больше? – удивленно переспросила она.

– Нет! Позвольте мне насладиться этой изумительной минутой. Дайте посмаковать мою радость, мое счастье! Уверяю вас, дорогая, что вам ни о чем не придется жалеть и позднее, говоря о прошлом, мы лишь улыбнемся… Мы посмеемся над тем, что мог думать каждый из нас о последствиях, если бы наши сердца не встретили друг друга…

– Но… – пролепетала Мари.

Она не смогла продолжать. Майор вдруг привлек ее к себе и прильнул к ее губам своими толстыми вялыми губами. Мари была настолько потрясена, что не нашла в себе сил к сопротивлению. Как?! И это все, что Мерри Рулз вынес из их разговора? Мари растерялась. Какие ее слова толкнули майора на крайность? Она стала перебирать в памяти его последние реплики. Ей почудилась в них угроза, если бы все не вышло так, как этого хотелось майору.

Мари не сопротивлялась. Мыслями она была далеко… Ей хотелось смеяться от презрения к Мерри Рулзу, смеяться над собственным положением и в то же время кричать от отвращения, от омерзения к человеку, так глупо потерявшему голову из-за собственной похоти!

Когда Рулз выпустил Мари из объятий, он отступил на шаг, любуясь ею. Он окинул ее любящим взглядом. Никогда еще она не казалась ему столь прекрасной. Ему почудилось, что он произвел на нее глубокое впечатление, потому что на лице Мари застыло несвойственное ей выражение. Он и помыслить не мог, до какой степени женщина подавлена, потрясена, изумлена. По-видимому, в понимании майора свою любовь к нему Мари и была должна выражать смирением, растерянностью, даже нежностью, как знать?

Сам он выглядел настолько очарованным, возбужденным, радостным, что у нее опять не хватило духу разрушить его иллюзии.

Она опустила голову и сказала:

– Давайте будем серьезнее, майор! Обсудим важные вопросы: время идет…

– Увы, да, – согласился он. – Время идет. Если бы вы знали, как мучительно долго оно тянулось для меня до сих пор! Зато отныне, я знаю, оно полетит с головокружительной быстротой. Теперь, когда у меня есть вы, Мари, дни замелькают подобно мгновениям.

– Замолчите! Нас может услыхать Жюли.

Он хотел подойти ближе, снова прижать Мари к себе. Она предупредила его жест и направилась к банкетке. Майор последовал за ней.

Когда они сели рядом, он взял ее руки в свои. Она не сопротивлялась, только поморщилась, испытывая к майору то же отвращение, что к Кинке.

Может быть, в эту минуту она отдалась бы без сопротивления любому мужчине, но не майору! Только не ему!

Она и сама теперь задавалась вопросом, который то и дело повторял майор: почему? почему?

Ей приходил в голову только один ответ, ничуть ее, впрочем, не удовлетворявший. «Потому что я его не люблю», – думала она.

А любила ли она Лефора? Или д'Отремона? А Кинку, перед которым она не устояла? Какие чувства питала она к нему в ту минуту, как, на краю гибели, он исполнил ее желание?

– Мари! Мы должны устроить свою жизнь, – вдруг выпалил майор. – Я буду приезжать к вам ежедневно. Мы станем встречаться тайно. Никто ни о чем не узнает…

Она в одно мгновение сообразила, какой груз взвалит на себя, если немедленно не выведет майора из заблуждения. Завтра, послезавтра, каждый день этот краснолицый толстяк будет являться в замок Монтань! Станет брать ее за руки, целовать… О нет!

– Майор! – строго молвила она, отчего Мерри Рулз застыл на месте. – Между нами произошло досадное недоразумение. Не знаю, что вы нашли в моих словах и как вы истолковали мое приглашение пообедать вместе, но уверяю вас, я стремлюсь только к искреннему, честному, даже дружескому сотрудничеству…

Она замолчала. Он смертельно побледнел. Ей на мгновение почудилось, будто его вот-вот хватит апоплексический удар. Но ее это ничуть не тронуло.

– Значит, вам вздумалось играть комедию! – дрогнувшим голосом произнес он.

– Я не ломала комедию. Разве вы забыли, о чем я не раз вам повторяла? Я вас не люблю и не полюблю никогда, майор. И комедия здесь ни при чем. Сожалею, что вынуждена говорить с вами так, но вы вообразили невесть что.

– Вы меня одурачили, – устало проговорил он глухим голосом.

– Да нет же, я не обманывала вас! Вот вы какой! Стоило мне отнестись к вам с симпатией, дружески, и вы вообразили, что я в вас влюблена! Интересно, за кого вы меня принимаете…

Он выпрямился и отступил назад:

– Я считаю вас не самой безупречной женщиной, судя по тому, какая у вас душа и какой характер.

– Майор! – сердито вскричала она. – Вы меня оскорбляете! Если вы обманулись в своих надеждах, то полагаете, что можете позволить себе грубость?! Не забывайте, кто вы и кто я!

– Я и не забываю! – поднялся он. – Это вы забываетесь! Это вы еще не поняли, кто я такой. Тем хуже для вас! Я дал вам последний шанс. Вы отказались… Теперь берегитесь!

– Вы мне угрожаете?

Она тоже вскочила, обуреваемая гневом.

– Я вас прошу, я приказываю вам держаться почтительно с вашей губернаторшей! Вы офицер и подчиняетесь Высшему Совету. Прошу это помнить.

Она услышала, как он ехидно рассмеялся. Майор ее даже не слушал. Он вышел вон, громко хлопнув дверью.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Бунт в Каз-Пилоте

Режиналь де Мобре разложил перед собой собственные рисунки. Их было тридцать или сорок, и отнюдь не только прелестные виды Мартиники. Шотландец терпеливо снимал копии с планов, составленных отцом Фейе и другими монахами, а теперь составлял из разрозненных кусков полную карту острова.

То тут, то там ему приходилось кое-что подправлять.

После форта Сен-Пьер место, которое он знал теперь лучше всего, находилось между Ла-Жамбет, Фон-Капо и отрогом Негров, то есть оно носило название Каз-Пилот. Шевалье зажег фитиль, плававший в пальмовом масле. При тусклом свете ему работалось и спокойно, и с удовольствием: Луиза покинула его совсем недавно.

Он думал о ней. От его кожи еще исходил аромат духов, которыми она себя умащивала без всякой меры. Нельзя сказать, чтобы ему это нравилось. Стоило какой-нибудь женщине пройти через его руки, как он уже помышлял о следующей, а все, что напоминало ему о прошлом увлечении, лишь раздражало его.

Луиза по-прежнему была в него влюблена, как кошка, пылала страстью, строила тысячи планов один другого глупее. Ему стоило немалых трудов выудить у Луизы сведения о том, что происходит в замке Монтань: для нее словно ничего в мире и не существовало, кроме нее самой и ее любви.

За спиной у шевалье стояла брезентовая складная кровать. Постель была скомкана. Это единственное, что его еще забавляло или, во всяком случае, было приятно и о чем он не жалел. Он нуждался в этом, чтобы увериться в собственных силах, в способности нравиться. Возможно, он и терпел-то Луизу только потому, что та постоянно ему доказывала: он – великий обольститель.

Тщательно, хорошо очиненным пером он не спеша, твердой рукой выводил название того самого места, где сейчас находился сам: «Vicus Casa du Pilote dictus»…

Он помедлил, взял графин с ромом, стоявший рядом с фитилем на расстоянии протянутой руки. Потом налил внушительную порцию в оловянную кружку и выпил, не выпуская графина, так как собирался снова налить себе рому.

Но в это мгновение, как он занес руку, со стороны поселка донесся глухой ропот, заставивший его вздрогнуть и насторожиться.

«Уже ночь, – подумал он. – Что происходит? В чем дело?»

На мгновение ему показалось, что начинается бунт. Но сразу вспомнил, что всего несколько часов назад обошел все поселение Каз-Пилот, поздоровался почти со всеми его жителями, и все было спокойно. Шевалье сейчас же взял себя в руки.

«Впрочем, – сказал он себе, – уж не негры ли…» Да, к восстанию негров нужно быть готовым всегда.

Он подошел к двери своей постройки на сваях и выглянул. Ему почудился огонь, похожий на пожар, приближавшийся со стороны часовни.

«Должно быть, какой-то пьяница поджег, – решил он. – Тем хуже для них!»

Лично ему пожар не угрожал: крошечная речушка, непреодолимый барьер для огня, и море надежно его защищали… Да и ветер дул с моря, а значит, он не позволит огню продвинуться к дому шевалье… Итак, Режиналь был спокоен.

Внезапно ропот, бывший до того глухим и неясным, усилился. Мобре снова вздрогнул. Сердце у него сжалось, будто он вдруг осознал себя виновным в совершении серьезной политической ошибки, за которую с него еще потребуют отчета.

Повинуясь врожденной осторожности, он бросился к свету. Режиналь уже хотел задуть коптивший фитиль, из-за чего свет, отбрасываемый им, еще больше потускнел; но в это мгновение его взгляд упал на графин с ромом. На сей раз шевалье не стал возиться с кружкой и долго пил прямо из горлышка. Он почувствовал, как в нем заиграла кровь. Приятное тепло разлилось по всему телу.

Если бунтовщики недовольны им, Режиналем, они увидят, с кем имеют дело!

И почему, собственно, он должен гасить огонь?!

Одним прыжком он очутился возле постели. Под кроватью он держал много разных разностей. Прежде всего он выволок оттуда небольшой бочонок, на котором черными буквами было написано: «Vinho verde de Porto». Шевалье подкатил его к двери и, приподняв бочонок, убедился, что опоясавшие его планки можно сбить ударом каблука. Действительно, они гнулись от малейшего прикосновения.

Шевалье вернулся к свету, чтобы зарядить пистолеты. Ему понадобилось немало времени, но он придавал этому занятию большое значение. Режиналь проверил кремень и пощелкал курками. Затем обнажил длинную шпагу, проверил гибкость клинка и, не убирая оружие в ножны, положил его рядом с фитилем.

Приготовившись таким образом к возможной осаде, он торопливо сложил все разложенные прежде карты и убрал их в ящик, из которого перед тем вынул пистолеты.

После этого шевалье стал терпеливо ждать.

Мари сильно бы удивилась, увидев своего возлюбленного в новом свете. Этот, без сомнения, сильный человек, кавалер, наделенный изысканными манерами, теперь представал решительным и даже смелым воином! Неужели он готовился пустить в ход шпагу и пистолеты? Суровая складка перерезала лоб, небывалой силой веяло от него в эту минуту.

Он прислушался ко все нараставшему шуму. Временами Режиналь мог даже разобрать отдельные слова из обрывков фраз, доносимых ветром.

Из изнеженного соблазнителя, роль которого Режиналь де Мобре исполнял в замке Монтань, он неожиданно превратился совершенно в другого человека.

Он подтянул голенища сапог, спущенные из-за жары, и решительно распахнул дверь хижины. Теперь гул возмущенных голосов слышался совсем рядом. Слова, как и крики, и возбужденные восклицания, звучали совершенно отчетливо.

Кто-то взвыл:

– Уничтожить дикарей!

Это несколько успокоило Режиналя. Факелы, с которыми восставшие двигались по узким улочкам Каз-Пилота, и навели шевалье на мысль о пожаре.

Вдруг он услышал:

– Смерть генеральше! Смерть Дюпарке и ее любовнику! Смерть предателям! Смерть иноземцам!

Он тяжело вздохнул, и странная усмешка мелькнула на его губах. Он сам себе удивился, когда произнес вполголоса:

– Ага! Так вы – по мою душу?! Отлично! Отлично! Агнцы! Сейчас увидите, с кем вы собираетесь разговаривать.

Ведь они кричали о нем, любовнике Мари и иноземце! Эти люди ненавидели всех. Должно быть, кто-то их поднял на мятеж, и они, разбушевавшись, бежали к дому своего первого врага: Мобре.

Режиналь торопливо вернулся к столу, сунул за пояс пару пистолетов. Потом заправил прядку волос за ухо, как делали командиры брандеров на море, затем убрал шпагу в ножны и прицепил ее к поясу, после чего задул лампу.

Шевалье возвратился к двери и замер, зажав в зубах потухшую трубку.

Ждать ему пришлось недолго. Не прошло и нескольких минут, как на улице, ведшей к его жилищу, показалась орущая, воющая толпа людей, потрясавших оружием и освещавших себе путь факелами из жома сахарного тростника, закрепленного на остриях пик из смолистого дерева, из лиан миби и мибипи.

Языки пламени, раздуваемые ветром и дергавшиеся в руках нетвердо ступавших повстанцев, производили устрашающее впечатление, суля бунт и кровавую расправу.

Мощный голос взвыл совсем рядом:

– Смерть Мобре!

– Смерть иноземцу! – подхватил другой. Несколько человек громко требовали поджечь хижину шевалье.

Тот не шелохнулся. Он жалел только о том, что не успел закурить – ведь ему предстояло пережить непростые минуты – и у этой трубки, которая могла оказаться для него последней, был бы, верно, особый вкус.

Вдруг в свете факелов хижина Мобре предстала взглядам злоумышленников. Они сейчас же заметили его неподвижный силуэт: шевалье, скрестив на груди руки, прислонился к дверному косяку; у него за поясом были заткнуты пистолеты.

– Вот он! – прорычал кто-то. – Бей его! Мобре расправил плечи, шагнул вперед и стал так, чтобы его было хорошо видно.

Он неожиданно твердо спросил:

– Вы что-то против меня имеете?

Его глаза метали молнии. Медные рукояти его пистолетов угрожающе поблескивали. Восставшие были вооружены, но вид человека, не побоявшегося в одиночку выйти им навстречу, внезапно их остановил.

– Что вы имеете мне сообщить? – снова задал вопрос шевалье.

Подошел седовласый колонист, в котором Мобре сейчас же узнал господина Пленвиля.

– А вот что! – преодолевая страх, отозвался тот. – Никто на этом острове больше не в силах терпеть ваше присутствие. Своими решениями вы нас попросту разоряете!

– Не забывайте, – возразил он, – что говорите с членом Высшего Совета!

– И с иностранцем! – вставил Пленвиль. – Главное – с иностранцем! Что нужно здесь иностранцу, состоящему на службе у другого государства, которое завтра готово объявить нам войну?

Со всех сторон раздались крики одобрения. Когда снова стало тихо, колонист продолжал:

– Это вы вынудили генеральшу ввести очередную меру: контроль за строгой оплатой прав на выращивание табака…

– Простите! – бросил Мобре. – Еще сам генерал Дюпарке при жизни добился принятия этого ордонанса в Высшем Совете, что зафиксировано в соответствующих бумагах. Кто станет нынче жаловаться на меру, принятую генералом Дюпарке?

– Все! Генерал перед смертью признал, что это нелепое унижение для колонистов. Оскорбление их чести и достоинства! А вот вы, иноземный предатель, снова извлекли этот указ на свет!

Сотня хриплых голосов подхватили:

– Да, да! Смерть Мобре! Смерть любовнику этой шлюхи Дюпарке! Смерть потаскухе Дюпарке!

Пленвиль поднял руку, требуя тишины, и, когда все умолкли, произнес:

– И вот еще что… Сегодня вечером мы приняли троих наших друзей, трех наиболее мужественных колонистов острова. Я говорю о Босолее, Виньоне и Сигали! Все трое едва избежали засады карибских дикарей. Однако дикарям удалось расправиться с другими нашими троими друзьями, дорогими нашему сердцу: Бреза, Бурле и Беленом!

Поднялся возмущенный ропот словно для того, чтобы отдать дань павшим.

– Вам, иноземцу, явившемуся сюда, чтобы вмешиваться в дела чужой для вас страны, не понять, каким образом эти несчастные поселенцы сумели избежать смерти ценой страшных испытаний. Они добирались сюда шесть дней! И вот они дома: в лохмотьях, в крови, их тела изранены шипами и колючками. У них украли лошадей, они едва не умерли с голоду. А вы, иностранец, встаете на защиту дикарей, которых мы жаждем истребить, потому что хотим защитить от набегов своих близких и имущество…

– Вас много, вы воинственно настроены – что вам мешает прямо сейчас пойти на дикарей войной? – съязвил Мобре. – Никто вас не держит!

Пленвиль собрался открыть рот, чтобы ответить какой-нибудь грубостью, однако растерялся.

В это время колонист из Каз-Пилота, которого Мобре уже встречал в городе, стал подавать признаки нетерпения и, поддавшись общему настроению, вышел вперед. Он оттолкнул Пленвиля и стал на его место. За поясом у него были пистолеты и мачете. По-видимому, человек изрядно выпил и с трудом удерживал равновесие. Он-то и представлял главную опасность.

Колонист вскинул обе руки над головой с криком:

– Я тоже хочу сказать! Я спрашиваю: зачем этот предатель явился в наш поселок? Верно, для того, чтобы скорее сдать нас своим друзьям-англичанам, покровителю Кромвелю, он и поселился в этой хижине? Ладно, друзья!.. Предлагаю поджечь его хибару. Но прежде надо запереть туда этого поросенка, пусть поджарится!

– Да, да! Смерть Мобре! Поджечь!..

Восставшие все теснее обступали Мобре, но он, вместо того чтобы попятиться перед угрожающе роптавшей толпой, выступил вперед и спросил:

– Кто вы такие?

– Он даже не знает Бальтазара Пинеля! Я же говорил, этот иностранец – шпион, – взревел хмельной колонист среди хохочущих бунтовщиков.

– Бальтазар Пинель! – ледяным тоном проговорил Мобре. – Вам пора в постель. Клянусь, завтра мы познакомимся ближе.

– Он меня оскорбляет! – выкрикнул Пинель. – Оскорблять меня?! Ну, черт возьми, я научу его вежливости!

Он выхватил из-за пояса пистолет. Но раньше чем поселенец успел поднять ствол, раздался громкий щелчок, похожий на выстрел из фальконета.

Бальтазар Пинель рухнул как подкошенный. Выстрелом ему снесло полчерепа, настолько мощный пистолет был у шевалье. От звука выстрела многие из присутствовавших мгновенно протрезвели. Если бы Мобре выхватил другой пистолет, он мог надеяться на то, что ему не придется им воспользоваться: воющая, но усмиренная толпа попятилась.

– Может, кто-нибудь еще хочет отведать моей пули? – спросил он.

Пленвиль и другие колонисты продолжали отступать, а те, что стояли позади них, ничего не видели и стали напирать на передних, полагая, что им самим нечего опасаться.

Снова послышались крики:

– Смерть Мобре! Смерть! Не расходитесь! Он у нас в руках! Мы еще припомним тем, кто сбежит, их трусость!

Мобре подумал, что ему пришел конец. Если передние ряды будут смяты напиравшими сзади, его в мгновение ока поглотит эта толпа и он будет разорван в клочья.

– Вы правильно поступили, принеся сюда факелы, – изрек он зычным голосом. – Но последнее слово за мной!

Шевалье быстрее молнии метнулся к двери. Все решили, что Мобре решил сбежать и запереться у себя, а тогда было бы совсем несложно зажарить его живьем, стоило только запалить хижину.

А Мобре не запер двери. Восставшие, что стояли ближе других к постройке, увидали, как Режиналь наклонился, взял обеими руками круглый тяжелый предмет и занес его над головой.

Они скоро сообразили, что это бочонок с порохом.

Шевалье захохотал, видя, как бунтовщики отступают.

– Вам нечего бояться! – вскричал он. – Ведь фитиль не зажжен. Да и кто вам сказал, что здесь есть порох? А? Ну, кто хочет проверить? Кто подойдет первым?

Он вышел из хижины и шаг за шагом стал надвигаться на толпу. Собравшиеся пятились. Сам Пленвиль, втянув голову в плечи и выпучив глаза, отступал назад, грубо расталкивая всех, кто еще не оставил мысли поджечь хижину.

Взгляды всех колонистов были прикованы к бочонку. Фитиля в самом деле не было, но факелы, лианы миби, потрескивавшие в ночи, заменили бы сотню фитилей, вздумай Мобре бросить свою ношу. Сколько покойников пришлось бы тогда оплакать?

По-прежнему держа бочонок над головой, Мобре, хищно улыбаясь, заставил толпу отступить шагов на пятьдесят от своего жилища, после чего бунтовщики стали разбегаться. Толпа таяла на глазах, словно туча, которую разметало ветром.

Шевалье вернулся назад, опустил бочонок на прежнее место, взял карты и, разрядив пистолеты, пошел к конюшне, где спешно оседлал лошадь.

Поселок будто вымер. Ни огонька не было видно над крышами построек. Шевалье пришпорил лошадь и поскакал в надвигавшейся темноте.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Режиналь показывает, что знает цену своим словам

Вот уже несколько ночей Мари тщетно пыталась уснуть. Ей чудилось, что против нее зреет тайный заговор.

Она больше не виделась с Мерри Рулзом после их бурного разговора; гнев в ее душе уступил место страху. Поразмыслив о случившемся, она поняла, что совершила оплошность: следовало обойтись с майором более дипломатично.

Теперь она мысленно твердила себе, что майор способен на все. Ведь он ей угрожал. Значит, Рулз чувствует за собой силу, в его руках больше власти, чем у нее! Разве не посмеялся он над ее предостережениями? Майор с легкостью отвел от себя угрозу ареста!

Что же он готовит теперь?

Мари приказала вызвать капитана Лагарена, в преданность которого она еще верила вопреки его дружбе с Байярделем. Она уже давно ожидала Лагарена, но майор отправил его с поручением в Ле-Прешер. Режиналь тоже был далеко, а Мари не решалась попросить Луизу пригласить шевалье в замок. Да и не посмеялся ли бы Мобре над ее опасениями? В самом деле, эта смутная тревога, действовавшая Мари на нервы и отнимавшая у нее волю, возможно была результатом физической усталости.

После встречи с Мерри Рулзом Мари почти не прикасалась к еде. Она сама готовила себе еду, состоявшую почти исключительно из фруктов, но когда блюдо было готово, аппетит у Мари пропадал. А так как и сон упрямо от нее бежал, она пыталась длительными верховыми прогулками подавить в себе остатки сопротивления и укротить плоть.

В эту ночь Мари так и не сомкнула глаз, вздрагивая от малейшего шороха.

Она пыталась себя уговорить, что ей нечего опасаться в замке Монтань, где надежная охрана выставлялась днем и ночью и состояла из шести недремлющих стражей. Однако Мари не удавалось взять себя в руки.

Измученная бессонницей, она встала и зажгла факел. Потом стала расхаживать по комнате рядом с разобранной постелью, как вдруг ей на глаза попалась книга Макиавелли «Беседы о состоянии мира и войны». Это произведение долгое время являлось ее настольной книгой и даже послужило причиной размолвки с шевалье де Мобре. Но вот уже давно она и не помышляла о том, чтобы раскрыть ее.

Сейчас Мари схватила книгу и стала листать. Она относилась к ней с особым чувством: книга возвращала ей вкус к власти и давала новые силы.

Госпожа Дюпарке раскрыла ее наугад и собралась почитать. Однако строчки запрыгали у нее в глазах, будто замельтешили мотыльки, Мари не разбирала букв. Она захлопнула книгу, погладила переплет, мягкий даже для ее изнеженных ладоней. Раз и Макиавелли ее избегает, то как же ей вернуть себе мужество?

Подать в отставку, отдохнуть, а потом вернуться с новыми силами?

Но позволят ли ей вернуться? Ее окружали предатели. В этом она не сомневалась. Мерри Рулз ополчился против нее, Байярдель и Лефор замышляют неведомо что, желая сместить ее с поста. Режиналь? Он ей изменил. И продолжает изменять, потому что частенько принимает у себя Луизу. Мари не ревновала, на это у нее уже не осталось сил. Она хотела, чтобы шотландец время от времени удовлетворял ее страсть, усмирял ее чувства, охватывавшее ее время от времени смятение, а также оставался ее советчиком и помощником.

Мари снова раскрыла книгу, но читать так и не смогла; снова с досадой захлопнула ее и отложила.

Госпожа Дюпарке хотела было лечь, не надеясь, впрочем, уснуть, как вдруг услышала с дороги стук копыт. Она решила, что бредит. Час был поздний. Петухи горланили во всю мочь. Кто мог приехать в замок? Кто? Какие причины могли толкнуть кого бы то ни было посетить Мари среди ночи?

Госпожа Дюпарке метнулась к окну. Заскрипели ворота. До нее донеслись негромкие голоса. Должно быть, с посетителем переговаривался один из стражников.

Мари прижала руки к груди в надежде сдержать сердцебиение, такое сильное, что сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Мари почудилось, что всадник запыхался. Она высунулась из окна, но не могла разглядеть лица посетителя, уже спешившегося и продолжавшего говорить, с трудом отдуваясь после долгой скачки.

Стражник внимательно его слушал, подошли трое других солдат; похоже, все они пребывали в нерешительности.

Мари крикнула:

– Что происходит? В чем дело? Кто этот человек?

Ответил сам Режиналь:

– А-а, Мари… Вы меня не узнаёте? Это же я… Не думая о том, что визит шотландца мог быть вызван важными событиями, она просто обрадовалась. Наконец-то! Мобре сейчас будет рядом. У нее появится не только собеседник, способный ее успокоить, но он и защитит ее.

– Идите, Режиналь! – прокричала она. – Идите скорее!

Шевалье оставил лошадь на попечение охраны и тяжелой поступью направился к дому, громко топая по плитам. Как он ни торопился, а Мари, более проворная, скатилась по лестнице и подскочила к двери. Она отодвинула засовы, пока Режиналь преодолевал ступени крыльца.

Он крепко обнял ее, не говоря ни слова и, видимо, полагая, что его выразительный и страстный жест красноречивее любых слов.

– Входите, входите!.. Не будем никого будить. Ступайте в мою комнату…

– Если у вас есть ром, захватите графин и кубки, – попросил шевалье. – Я летел из Каз-Пилота, как сумасшедший. Сто раз мне казалось, что я вот-вот сверну себе шею в этой кромешной тьме. А что за дорога?! Ямы, выбоины, камни… Лошадь дважды падала, и я летел вверх тормашками…

– Боже! – вскрикнула она. – Да что случилось?

У нее перехватило дыхание.

– Ступайте за ромом, Мари, – настойчиво повторил он, – а потом мы поднимемся к вам и я все расскажу. Мои нервы напряжены до предела, я еле держусь на ногах. Такое ощущение, что они одеревенели.

Она бесшумно прошмыгнула в буфетную. Мобре услыхал звон посуды. Наконец Мари возвратилась. Он взял у нее из рук графин и отпил прямо из горлышка.

– Идемте наверх! – предложил он.

Не говоря больше ни слова, они поднялись по лестнице и заперлись в спальне.

– Значит, вам тоже не спится?

Она умоляюще сложила руки на груди:

– Режиналь, заклинаю вас, скажите скорее, зачем вы приехали в такое время. Что стряслось?

Он взял кубок и налил себе внушительную порцию рому.

– Я усмирил сотню негодяев, которые хотели сжечь меня заживо или повесить…

Он выпил, прищелкнул языком и отставил кубок. Потом схватил Мари за руку, насильно усадил на разобранную постель и сам сел рядом.

– Дело было так, – начал он. – Я собирался лечь спать, как вдруг услыхал крики. Выйдя на порог, я увидел огни и решил, что начался пожар. А это начинался бунт. Я сейчас же принял меры предосторожности…

Он вынул из-за пояса пистолеты и положил их рядом с книгой Макиавелли, потом улыбнулся:

– Этот драгоценный подарок преподнес мне один ирландский капитан. Не знаю, обратили ли вы внимание на необычный калибр стволов, но один из негодяев оценил тяжесть моих пуль! И каких пуль! Я сам их отливаю!

Он почувствовал, что Мари дрожит. Она не могла говорить.

– Да, – продолжал он. – Шайка молодчиков во главе с колонистом Пленвилем направлялась к моей хижине, грозя расправой вам и мне. Во-первых, они обвиняют меня в том, что я ввел в действие ордонанс покойного генерала по контролю за правами на табак. Похоже, эти господа считают, что именно я навязал этот ордонанс вам и Совету. Во-вторых, они меня упрекают в нежелании полностью уничтожить карибских индейцев. Вы, конечно, еще не знаете, что несколько охотников отправились неделю тому назад в Каравелас. Трое из них были убиты дикарями. Трое других, случайно оказавшиеся отъявленными бунтовщиками Мартиники, если не считать Пленвиля, сумели спастись, проведя несколько дней в лесах и на холмах Страны Варваров. Это Босолей, Виньон и Сигали. Они-то и пришли свести со мной счеты…

– Они требуют вашей отставки в Высшем Совете?

– Если бы только это! – насмешливо и злобно ухмыльнувшись, бросил Мобре. – Нет, им подавай мою шкуру!

– И что дальше?

– А дальше, – с видом смиренника произнес шевалье, – как уже было сказано, я принял меры предосторожности. Потом вышел навстречу этим негодяям. Выслушал их нудные речи. А когда один из них начал мне угрожать и достал оружие, я его опередил. Никто не смог бы его узнать, так как моя пуля снесла ему башку!

– И они набросились на вас?

– Хотели бы, да, слава Богу, у меня был припасен бочонок пороху, и я взял его в руки. Я заставил их пятиться до середины поселка, потрясая бочонком над головой. Тут уж они присмирели! Клянусь вам! Ведь у них в руках были факелы из лиан и багассы, и они все взлетели бы на воздух, стоило мне лишь швырнуть в них бочонок…

Он с самоуверенным видом рассмеялся.

– Что они теперь предпримут? – озабоченно спросила она, немного подумав.

– Ба! – небрежно молвил он, снова наливая себе рому. – Полагаю, в настоящую минуту они уже подпалили мою хижину. И в таком случае получился отличный фейерверк, потому что под полом у меня были зарыты еще три бочки…

– Откуда у вас столько пороху, Режиналь? Когда вы жили в замке, у вас его не было, верно?

– Один из моих друзей, моряк, заезжал недавно в Каз-Пилот, – невозмутимо отвечал шевалье. – А я подозревал, что поселенцы готовят какой-то сюрприз, и попросил достать мне что-нибудь для защиты. Как видите, я оказался прав…

Мари обхватила голову руками и поднялась; выглядела она усталой и удрученной. Сделав несколько шагов, она воскликнула:

– Господи Боже мой! До чего все это ужасно! Что теперь будет? Если ваш дом взорван и начался пожар, они обвинят вас в заговоре против острова… Они скажут, что, имей вы добрые намерения, вам было бы ни к чему запасаться порохом.

– Пусть говорят что хотят, – махнул рукой Мобре. – Я защищал свою жизнь. Они утверждают, что я иностранец, – так пусть относятся к шотландцу, как подобает, не то им придется туго!

– Что вы имеете в виду, Режиналь?

Он тоже встал и подошел к ней. На его губах снова мелькнула циничная ухмылка, не сходившая с его лица с первого дня их знакомства.

– Бог свидетель, – изрек он, чеканя каждое слово, – мое самое горячее желание – служить интересам этого острова, его будущему, его поселенцам. Они же упорно видят во мне всего лишь иностранца, который только и помышляет о том, как бы их продать. Пусть так! Но тогда они обязаны обращаться со мной вежливо, как с иностранцем. Я готов подать в отставку, но требую от них уважения к представителю чужой нации, раз они отказывают мне в гражданстве.

– Так вы только усугубите и без того сложное положение… Исходящая от вас угроза снова разожжет страсти.

– Нет! А впрочем…

– Впрочем что? – забеспокоилась она, видя, как он поднял голову, будто собираясь с силами.

– Если они будут мне угрожать, я не колеблясь обращусь за помощью к своим землякам.

– Безумие! – вскричала она. – Вы хотите все погубить!

– Вы разве не видите, что и ваша собственная жизнь под угрозой? Сегодня ночью в Каз-Пилоте я слышал собственными ушами, как вас поносили и требовали вашей смерти, как и моей!

– Это только угрозы. Они не посмеют пойти дальше этого!

– Вы полагаете? – насмешливо бросил он. – Да вы не видели их: распоясавшихся, хмельных, наглых, угрожающих…

Мари села на кровать, по-прежнему крепко обхватив руками голову. Она думала: «Неужели Мерри Рулз подразумевал именно это, когда грозил мне отомстить? Значит, он ненавидит меня до такой степени, что хочет моей смерти от рук взбесившихся бунтовщиков?»

Режиналь осушил еще кубок вина, который поднял твердой, недрогнувшей рукой. Мари была поглощена тяжелыми мыслями и не заметила происшедшей с шевалье перемены.

– Вы не знаете, но сейчас узнаете, что я могу меньше чем за три дня привести в этот форт военную эскадру, – сообщил он.

– Эскадру коммодора Пенна, конечно? – заносчиво спросила она.

– Надеюсь, Пенна прогнали сквозь строй за некомпетентность и предательство.

Она бросила на шевалье испуганный взгляд, от которого тот лишь еще больше посуровел.

– Я не потерплю, чтобы мне оказывали неуважение! Кто сеет ветер, пожнет бурю, как утверждают испанцы.

– Ну-ну, Режиналь, вы ведь шутите, правда? Вас ослепляет гнев! Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Вызвать англичан для собственной защиты! Да уж проще совсем отдать им этот остров! Вот она, измена!

– Я оказал достаточно услуг лорд-протектору республики Оливеру Кромвелю; он вспомнит о своем верноподданном и не допустит его смерти. Признайтесь, что не я искал ссоры, Мари. Надеюсь, вы отдадите мне справедливость: вместе с вами я всегда пытался примирить интересы самого острова и его колонистов. И если вместо благодарности за благие дела ваши поселенцы хотят меня повесить – клянусь, им это дорого обойдется!

Она вдруг подумала, что он просто бахвалится под влиянием гнева. Пожав плечами, Мари с сомнением произнесла:

– Вызвать военную эскадру! В три дня! Как же вы это сделаете, мой бедный друг?

– Ах, вы сомневаетесь, Мари? Хотите увидеть, как я за это возьмусь? Да я хоть сейчас могу доказать правоту своих слов! Не думайте, что я даром терял время в Каз-Пилоте, и не воображайте, что я не предвидел готовившихся событий, предвестником коих послужил нынешний бунт. Это только начало. Эскадра, о которой я веду речь, находится недалеко отсюда. Ночью свет хорошо виден. А никто лучше моряков не читает адресованных им сигналов…

– Итак, вы поддерживали связь с англичанами, – задыхаясь от гнева, прошипела Мари, – даже когда жили среди нас?.. Значит, правду о вас говорили, Режиналь: вы – предатель?..

– Простите! – слащаво выдавил из себя шевалье. – И вы называете меня предателем? Не снится ли мне все это? Ужели мне постоянно придется вам напоминать, что я сделал для вас, как окружил вас своим вниманием, какие советы давал вам?

Он воздел руки к небу: помимо его воли пристрастие к разыгрыванию комедии брало над ним верх.

– Я – предатель! И это произносят любимые уста! Взгляните на меня, Мари, и скажите, на каком основании вы позволяете себе говорить такие вещи!

– Вы только что сами признались в этом! Вы – шотландец и продолжали поддерживать связь с англичанами; только сейчас вы уверяли, что Кромвель не преминет вас отблагодарить за оказанные ему услуги…

Она печально покачала головой и с тоской в голосе прибавила:

– У меня хорошая память… Я не забыла, как коммодор Пенн наведался в наши воды в тот самый день, когда на нас напали дикари! Бог знает чего мне тогда о вас не наговорили! Но вопреки всему, я вас поддержала, защитила! Признайтесь, что сейчас мне есть от чего прийти в смущение!

– Послушайте, Мари, – гораздо спокойнее продолжал он. – Я шотландец, это верно, и живу на французской территории, что тоже верно. Позвольте спросить: какое зло я мог причинить тем, что поддерживал дружеские отношения с представителями другой державы, к примеру Англии?

– Англия – враг Франции!

– Ну да? А я и не знал. Так мы находимся в состоянии войны? Если завтра английское судно бросит якорь в Сен-Пьере, вы прикажете расстрелять его из пушек?

– Нет, конечно… Разумеется, нет, если это судно просто зайдет в гавань или захочет пополнить запасы пресной воды…

– А вы рассердились бы, если б я поднялся на борт, чтобы поздороваться с кем-нибудь из своих знакомых?

– Это было бы неуместно!

– Вы так полагаете?.. Ну что ж, Мари, возьмем, к примеру, кардинала Мазарини. Я его знаю, видел его. Это самый элегантный и надушенный человек королевства и, может быть, самый красивый. Но он – неаполитанец и официально не получил французского гражданства. Интересно, возражает ли король, когда его высокопреосвященство принимает итальянцев? Опасается ли король, как бы его высокопреосвященство не продал Францию Святому городу или Италии?..

– Знаю я вас, Режиналь, – молвила она устало. – Вы всегда найдете тысячу доводов, доказывая свою правоту. Что могу противопоставить я, несчастная женщина, не знающая ничего, кроме этого острова, вам, объехавшему весь мир дипломату, восхищающему меня своим умом…

Он улыбнулся:

– Позвольте вам напомнить, Мари, что Мазарини на следующий же день после возникновения Фронды вооружил солдат на собственные деньги и двинул войска на Париж! И разве тогда кто-нибудь объявил его в предательстве? А ведь кем он был? Иностранцем, который силой и под защитой оружия вернул себе власть. Я не собираюсь делать ничего другого, кроме как защитить вас и себя и сохранить ваши права!

– Спасибо, Режиналь, – прошептала она. – Я изнемогаю. Новости, которые вы мне принесли, лишили меня последних сил. Я больше не могу! Не хочу видеть Мерри Рулза… Пойду лягу. Посидите со мной, прошу вас.

Он бросил взгляд в окно: занималась заря. В сарае для негров уже зашевелились рабы: приближался час, когда им пора было приниматься за работу.

– Отдохните, – предложил шевалье, – а я закурю трубку и возьму книгу.

Он приметил томик Макиавелли и без колебаний схватил его. Шевалье говорил себе, что должен победить. Да и не одержал ли он уже победу повсюду? Пока Мари будет на его стороне, он неуязвим. И если восстание вспыхнет сразу в нескольких местах, он без труда добьется от нее согласия на то, чтобы вызвать англичан. И его великая цель окажется исполненной.

Никогда прежде Мари еще не была до такой степени в его власти.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

События набирают ход

Капитан миновал портал, в последний раз пришпорив взмыленного коня, отчего тот встал на дыбы и вскочил на террасу. Не ожидая, когда животное остановится, всадник спрыгнул на землю.

Человек был с ног до головы покрыт пылью и обливался потом, струившимся по его лбу и щекам и проложившим грязные борозды. Из-за этого человек стал неузнаваем. Камзол прилипал к спине и груди.

Заслышав стук копыт, выбежала испуганная Жюли. Она вскрикнула, увидав посетителя в столь плачевном состоянии, но офицер, не успев отдышаться, обратился к ней:

– Вы меня знаете? Капитан Лагарен… Доложите ее превосходительству, что мне необходимо срочно ее видеть…

– Капитан, – возразила Жюли, – ее превосходительство только что позавтракала и, так как ее вот уже несколько дней мучает бессонница, поднялась к себе, попросив не беспокоить ее ни в коем случае.

– Черт подери! – выругался Лагарен. – Разбудите ее! Гром и молния! Клянусь, сейчас не время спать… Разбудите ее, или я сделаю это сам!

В это мгновение окно в спальне Мари распахнулось и в нем показалось лицо Мобре.

– Что за шум? – нахмурился он. – Эй, что вам нужно?

Офицер отступил на шаг и поднял голову:

– Вы тоже меня не узнаете? Капитан Лагарен. Я хочу видеть ее превосходительство.

– Она отдыхает, – смягчился шевалье. – Сейчас я спущусь и вы мне все объясните.

– Я хочу говорить лично с ее превосходительством, и только с ней, – заупрямился капитан.

Мобре бросил на него взгляд и закусил губы. Наконец он сказал:

– Хорошо, я ее предупрежу… Обрадованный Лагарен вошел в замок, как к себе домой. Он бросил шпагу на банкетку и тяжело опустился рядом. Долго ждать ему не пришлось. Лагарен услышал, как скрипнула дверь, и почти сейчас же на верхней ступени лестницы появилась Мари. Она отшатнулась, увидев, в каком состоянии находится капитан. Затем стала спускаться, стараясь не показать волнения и беспокойства. Лагарен двинулся ей навстречу и, прежде чем она достигла нижней ступени, выпалил:

– Примите, мадам, уверения в моем нижайшем почтении. Я только что прибыл из Ле-Карбе и Ле-Прешера… Там бунт!

– Бунт! – повторила Мари, сжимая кулаки и чувствуя, что бледнеет.

– Так точно, мадам.

Лагарен еще не успел перевести дух и шумно отдувался.

– Вы видели майора? Что он говорит? – спросила Мари.

– Я не видел майора, мадам. Вчера я находился в Ле-Прешере. Население возмущено. Посланец капитана Летибудуа де Лавале доложил мне, что такая же картина в Ле-Карбе. Капитан де Лавале мне передал, что, если бунт примет больший размах, ему придется открыть огонь по толпе, охраняя магазины и склады, которые колонисты грозят поджечь… Я покинул Ле-Прешер и поскакал в Ле-Карбе. Порядок еще, конечно, не восстановлен, но пока рота под командованием капитана де Лавале пытается его поддерживать. Как долго продержатся солдаты? Не знаю…

– А в Ле-Прешере? – поникла Мари. – Что происходит там?

– То же, ваше превосходительство. Похоже, в основе волнений две причины. Первая – ордонанс об ужесточении контроля за правом на табак. Колонисты утверждают, что их хотят разорить. Они требуют отмены указа. И уверяют, что к этой мере вас подтолкнул советник шевалье Режиналь де Мобре.

– Что еще?

– Колонисты говорят, что не чувствуют себя в безопасности на Мартинике. Что офицеры, которых вы послали сражаться с флибустьерами, перешли на сторону неприятеля. Восставшие требуют повесить предателей, как, впрочем, и шевалье. Наконец, карибские индейцы тоже оживились: по слухам, они убили троих охотников на полуострове Каравелас…

– Это мне известно, – кивнула Мари.

– Босолей, Виньон и Сигали, счастливо избежавшие смерти, разгуливали по улицам, наводя смуту и призывая к уничтожению дикарей. Их несли на руках, как победителей. И еще, мадам…

– Говорите! – приказала Мари. – Да говорите же! Я все вынесу, я должна все знать.

– Они также кричали: «Смерть генеральше, смерть Мобре!» Зато выли: «Да здравствует Мерри Рулз, да здравствует Пленвиль, власть майору!»

– Кто их возглавляет?

– Всё те же: Пленвиль, Босолей, Виньон, Сигали – верные рабы майора.

– А вы не сочли за благо доложить обо всем этом майору?

Лагарен усмехнулся:

– Надеюсь, он узнал обо всем прежде меня… Кроме того, я подумал, что первое заинтересованное лицо в этой истории вы, ваше превосходительство. Потому я и не стал заезжать в Сен-Пьер.

Мари стала в задумчивости расхаживать по гостиной. Лагарен замер в ожидании приказа. Она обернулась к нему и, обратив внимание на его изможденный вид, сказала:

– Должно быть, вы хотите пить, капитан… Пить и есть… Я прикажу подать вам закуску… Сефиза! Клематита!

На зов прибежала Клематита.

– Приготовьте капитану Лагарену поесть и подайте прохладительные напитки…

Она обратилась к офицеру:

– Вы были свидетелем того, что произошло, капитан, и могли составить себе представление. Как бы вы поступили?

– Мадам! – без колебаний отвечал Лагарен. – Я снял бы офицеров, вызывающих подозрение. Восстание набирает силу. Все, кто не предан вам телом и душой, могут с минуты на минуту перейти на сторону бунтовщиков.

– Кого же поставить вместо отстраненных офицеров?

– Капитана Байярделя! Только он способен держать армию в кулаке. Одному ему слепо подчиняются солдаты, потому что он умеет заставить себя слушать. Уж он-то сможет взять войска в руки!

– Предатель! – вскрикнула Мари. – Ах да! Человек, предавший нас морским разбойникам! Пират! Он в тюрьме. Пусть там и остается! Если бы не он, мы бы не оказались в столь плачевном положении, как сейчас! Если бы мы вытащили его из темницы, вот тогда поднялось бы все население! Нет-нет, пожалуйста, придумайте что-нибудь другое.

– Мадам! – негромко произнес Лагарен. – Ваши враги славно потрудились, так что сегодня вас поносят и на севере, и на юге Мартиники. Если вы прибудете в Сен-Пьер, боюсь, что для вас это плохо кончится.

– Что вы хотите этим сказать?

– О мадам, да откуда же мне знать, что вас ждет: пленение, лишение власти… Возможно, даже смерть…

Она молчала. Лагарен продолжал:

– Я старый солдат, мадам, и хорошо знаю людей. Позволю заметить, что на всем острове есть только два человека, способные восстановить порядок.

– Вы собираетесь снова говорить о Байярделе? – Да, мадам, о Байярделе и о капитане Лефоре!

– Довольно! – выкрикнула Мари и в сердцах топнула ногой. – Хватит! Если вы еще хоть раз произнесете одно из этих имен, я разжалую вас и вы присоединитесь к своему другу Байярделю в форте Сен-Пьер.

Лагарен опустил голову, поклонился и спросил:

– Я могу идти, мадам?

– Задержитесь, пожалуйста. Вы ничего не съели и не выпили.

– Я не голоден и не хочу пить, мадам.

– Берегитесь! – вскипела она, не в силах сдержать гнев, видя, что все противятся ее решениям. – Берегитесь! Вы тоже ведете себя подозрительно.

– Как мне кажется, мадам, одно мое присутствие свидетельствует о моей верности.

– Хватит! – приказала она. – Садитесь за стол, все готово. Вы не уедете, не получив моих приказаний.

* * *

Мари наблюдала за расхаживавшим перед ней Режиналем. Его непреклонность действовала на нее успокаивающе. Она только что передала Режиналю свой разговор с капитаном и ждала, что с губ шотландца вот-вот сорвется какой-нибудь совет или он выскажет свое мнение. Однако казалось, тот никак не может на это решиться. Тем не менее она в него верила: накануне он проявил силу, показал, что способен действовать, и сегодняшние события тоже его не смутили.

Мобре ничего не говорил, и Мари, подняв голову, произнесла:

– Капитан Лагарен уверяет, что Байярдель мог бы спасти положение.

– Дорогая Мари, я бы не советовал вам идти этим путем… Байярдель! Да он в тюрьме!.. Вы отлично знаете, что именно он виновен в поражении, которое нам нанесли пираты. Населению известно об этом не хуже вашего, если не лучше. Выпустите Байярделя из тюрьмы, покажите его толпе и увидите, что произойдет! Больше я ничего вам не скажу… Кстати, вы, похоже, не отдаете себе отчет в сложившемся положении. Враги следят за каждым нашим шагом. Они только и ждут промаха с нашей стороны, чтобы максимально использовать его в своих интересах. Предположим даже, что Байярдель, сильный, уважаемый, блестяще зарекомендовавший себя в прошлом, действительно сумеет спасти положение: долго это не продлится. Как только колонисты, вначале удивившись, снова договорятся между собой, то что они скажут? Что вы, ради усмирения подобия бунта, прибегли к услугам человека, который едва не был приговорен к смерти за предательство. Ведь если сегодня бунт опасен, то, как только он будет подавлен, восставшие постараются показать, что не имели дурных намерений. Уж вы мне поверьте.

– Что же делать?

– Я собирался задать вам тот же вопрос.

Мари вздрогнула. Она почувствовала сильное разочарование и, не удержавшись, спросила:

– Так вы сами не знаете, что делать, Режиналь?

– Я вам уже сказал, Мари, что в нужный момент могу прибегнуть к помощи извне. Я, разумеется, ничего не стану предпринимать без вашего согласия. О нет! Я помню, какие обвинения вы бросили мне в лицо, и не хочу делать ничего, что могло бы меня дискредитировать или навести на мысль о предательстве с моей стороны. Но если вы прикажете, я вызову сюда эскадру.

– Звать англичан на помощь? Никогда! Генерал перевернулся бы в гробу!

– Генерал воевал с господином де Пуэнси, а ведь командор тогда заключил союз с капитаном Варнером, моим соотечественником. Старый пьяница недорогого стоил… Но генерал Дюпарке в нужный момент без колебаний стал другом командора де Пуэнси, хотя тот продолжал быть союзником Варнера… Ах, дорогая Мари, не стоит ни пренебрегать, ни презирать английскую мощь в этих широтах! Она может понадобиться кому бы то ни было…

– Я не последую за вами. Скорее я умру прямо здесь, растерзанная ослепленной яростью толпой! Нет, Режиналь, я не желаю видеть на Мартинике ни единого англичанина.

– Как вам будет угодно, – отозвался он. – Я же не отрекусь от своих друзей никогда. Клянусь, что, когда мне будет грозить смерть, я крикну своим врагам: берегитесь! И прочь колебания! Я постараюсь сохранить свою жизнь, потому что, пока человек жив, есть надежда на отмщение!

– Надеюсь все же, что вы поинтересуетесь моим мнением, прежде чем посылать какое бы то ни было сообщение своим предполагаемым спасителям…

Он пожал плечами. Он отлично знал: как только угроза станет более ощутимой или если восставшие приблизятся к замку, Мари первой будет умолять его позвать на помощь англичан.

Он подошел к окну, потом резко обернулся и, прежде чем выглянуть, сказал:

– Довольно странно, что майор Мерри Рулз не соблаговолил уведомить вас о том, что происходит в Ле-Прешере, Ле-Карбе и даже в Каз-Пилоте. Он наверняка знает о том, что я натворил нынче ночью. Должно быть, ему уже десять, двадцать раз об этом доложили. Негодяй, которого я убил, стоил того: ведь это был один из самых богатых и влиятельных поселенцев в Каз-Пилоте.

– Интересно, что замышляет майор. Дорого бы я дала, чтобы это узнать.

– Я же советовал вам заковать его в кандалы!

Мари пожала плечами. Он заметил ее жест и произнес с внезапной холодностью, чтобы подчеркнуть свою власть над Мари:

– Вот это совершенно напрасно, Мари. Ваш жест ничего не значит. Признайте, что прав я. Необходимо было помешать майору вредить нам. Но если вы пожимаете плечами, значит, вы избегаете ответственности и не хотите смотреть правде в глаза. Нужно уметь владеть собой, особенно когда занимаешься политикой.

Он увидел, как из глаз Мари заструились слезы. Это его удивило:

– Как?! Вы плачете? Снова ошибка. Вы показываете свою слабость. А ведь именно когда человек слаб, он должен проявлять как можно больше твердости. Думаете, я этой ночью был в состоянии противостоять обезумевшей толпе? Да если бы хоть одному из этих негодяев вздумалось проверить, действительно ли в бочонке есть порох, для меня все было бы кончено!

– Молчите! Молчите! – завизжала она. – Вы тараторите без передышки, а у меня от вас голова раскалывается. Замолчите! Делайте что хотите, а меня оставьте в покое. Вы всегда правы! Всегда! Здесь распоряжаетесь вы. А я – ничто. Вы изменили мне с Луизой, я вам подчинилась, и вот до чего мы дошли, да вы же еще меня упрекаете!

– Истерика! – констатировал он. – Это плохо! Представьте, что Лагарен увидит вас в этом состоянии.

– Плевать мне на Лагарена… И на все остальное…

– Спокойно! – прикрикнул он. – Спокойно, Мари. Если вы лишитесь чувств при первой же опасности, что с нами будет? Оставьте эту привилегию всяким там Жюли и Франсийон. Я рискую больше вашего. А разве я жалуюсь?

– Я в обморок не падаю, нет. Я думаю о прошлом. Плохие у меня были советчики. Вспоминаю, чем я была при жизни Жака. Сильной женщиной. Брала мушкет и воевала с дикарями. А с тех пор как рядом со мною вы, Режиналь, корабль ведете вы, командуете вы… Ах! Всевышний! Я только что задумалась о том, как бы я поступила при подобных обстоятельствах год назад… Я бы сражалась, да, сражалась с оружием в руках. Уж я бы сумела противостоять этой взалкавшей крови толпе! Кроме того, я обратилась бы за помощью к друзьям.

– К друзьям? К Байярделям и Лефорам, конечно?

– Совершенно верно: к Байярделям и Лефорам. Самая моя большая ошибка – позволить осудить без единого доказательства тех, кто всегда был мне верен. Вот куда она меня завела… Я пропала, позволив погубить своих друзей…

Шевалье сглотнул и почувствовал во рту горечь. Он не ожидал, что Мари так скоро придет в себя.

Однако он притворился, что хочет уйти, заявив:

– Раз вы теперь так рассуждаете, я предпочитаю удалиться…

– Ах, вы не помешаете мне думать о Лефоре. Он всегда был рядом, когда мне приходилось тяжело. Вы не знаете, что это был за человек. Стоило мне шевельнуть пальцем, сказать слово, и он отдал бы за меня жизнь…

– Дьявольщина! Что же вы давали ему взамен?

– Очень немногое! Так мало в сравнении с тем, что получили вы! Но Лефор умел добиться всеобщего уважения на этом острове! Я уверена: одного его имени, произнесенного сегодня, было бы достаточно для наведения порядка!

– Ну так пошлите за ним! – цинично бросил он. – А я пойду подышу свежим воздухом!

Он отворил дверь. Уже собираясь захлопнуть ее за собой, он передумал и поторопился вернуться. Шевалье подбежал к Мари и тихо сказал:

– Кто-то идет. Не знаю, кто именно. Кажется, майор. Мне почудился его голос… Вытрите глаза и ступайте вниз. О черт, да будьте же мужественны! Не уступайте ему, иначе потеряете все, и жизнь в придачу.

Майор! Это слово подхлестнуло ее. Мари встала и аккуратно промокнула слезы. Она не хотела показывать майору, что плачет.

– Жду вас здесь, – прибавил Мобре и, подмигнув, посоветовал: – Не произносите моего имени. Вы меня не видели!

Она кивнула и вышла.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мари видит, как ее власть тает

Выглянув на лестничную клетку, Мари увидела Мерри Рулза, беседовавшего с капитаном Лагареном. Тот только что отобедал и, еще покрытый с ног до головы пылью и взмокший от пота, выслушивал нагоняй от майора, распекавшего его за то, что капитан не доложил ему, оставив все прочие дела, о начавшихся на острове волнениях. На некотором удалении от них ожидал с отсутствующим видом комендант де Лубьер.

– Господа! – громко обратилась к ним Мари. – Я вас ожидала. Сейчас я спущусь…

Мерри Рулз оставил Лагарена, отступил на шаг и равнодушно поклонился генеральше. Та шла по ступеням медленно, величаво, отчасти торжественно, желая произвести на посетителей впечатление и заставить их поверить в то, что она чувствует себя уверенно.

Дойдя до последней ступени и даже не поприветствовав вновь прибывших, которые к ней приблизились, она спросила:

– Ну, господа, о чем вы приехали мне сообщить?

– О событиях чрезвычайной важности и весьма неприятных, ваше превосходительство! – начал Мерри Рулз. – События, о которых капитан Лагарен рассказал вам далеко не все, ясно показывают, что ваша власть на Мартинике ослабевает. Мятежники не знают удержу.

– Я – генерал-губернаторша острова, – напомнила Мари, – и знаю, что мне делать. Должна вам заметить, что вы сами совершили грубейшее нарушение, не доложив мне обо всем вовремя!

– Со вчерашнего вечера произошло столько событий, мадам, что у меня не было времени с вами связаться. Примите мои глубочайшие извинения.

– Разве вы не могли отправить ко мне нарочного? И дать мне знать, что мое присутствие в Сен-Пьере необходимо?

– Для меня нет ничего страшнее, чем сообщать неприятные новости, – произнес Мерри Рулз совершенно невозмутимо. – Но теперь я вынужден это сделать, к моему величайшему сожалению. Мадам! Ваш протеже, шевалье Режиналь де Мобре, член Высшего Совета, сегодня ночью убил одного из самых уважаемых колонистов Каз-Пилота, пользовавшегося огромным влиянием среди населения благодаря немалому состоянию и прекрасному характеру.

– Сегодня ночью? В Каз-Пилоте? – переспросила она с наигранным удивлением.

– Да, мадам.

– Где это произошло? На улице? Или же господин де Мобре пришел к этому колонисту с намерением убить его?

– На улице, мадам. Перед домом господина де Мобре.

– В таком случае, может, вы мне скажете, что делал этот колонист ночью у дома господина де Мобре? На островах принято ложиться рано. Только разбойники и воры расхаживают по ночам. Если господин де Мобре находился у себя дома, я не понимаю, почему речь идет об убийстве… Здесь, видимо, какая-то ошибка.

– Мадам! Следствие ведется, оно прояснит обстоятельства этой драмы. И мы узнаем, действительно ли шевалье виновен, как утверждают жители Каз-Пилота.

– Хорошо, узнаем, – кивнула Мари. – Что еще?

– Кроме того, – продолжал Рулз, несколько сбитый с толку уверенностью Мари, – в Сен-Пьере произошли еще более печальные события. От капитана Лагарена вы знаете, что трое охотников были убиты индейцами Каравеласа. Сегодня утром мы в форте принимали шестнадцать дикарей, их прислал вождь; они передали, что индейцы Страны Варваров ни в коей мере не нарушили перемирия и соглашений, связывающих их и нас. Они уверяют, что наших колонистов убили дикари, прибывшие с Сан-Доминго на лодках, посланцы с извинениями предлагают нам возместить ущерб, нанесенный пришлыми дикарями.

– Эти люди почитали генерала Дюпарке, – прокомментировала Мари. – Мой супруг умел их ценить.

– Разумеется, мадам. Однако поселенцы, избежавшие смерти на Каравеласе, поспешили пригласить шестнадцать карибских посланцев. Они опоили их ромом, а потом перерезали их; только двоих они оставили в живых, чтобы те обо всем рассказали вождю.

– Это сделали французы? Люди, присягавшие на верность Дюпарке? – задыхаясь от негодования, спросила Мари. – Мне жаль их.

– Тем не менее, мадам, после этой обоюдной резни следует ожидать, что дикари неминуемо начнут войну. Вы, кстати, можете спуститься в Сен-Пьер: вы скоро составите себе впечатление, увидев собственными глазами и услыхав своими ушами, что там делается.

Мерри Рулз бросил взгляд на коменданта де Лубьера, словно прося подтверждения своим словам; тот, не меняя позы, громко отчеканил:

– Мадам! Столкновение представляется неизбежным.

Мари перешла в большую гостиную. Ее смятение было настолько велико, что она едва не забыла о посетителях. Однако новости, которые она узнала, немного ее обнадежили. Итак, не было и речи о заговоре против нее, против ее окружения, в особенности против Мобре, ее протеже. Назревала лишь война с дикарями! Подумаешь! На Мартинике шесть рот солдат и значительное число колонистов, которых обуяла жажда приключений! Можно без труда набрать четыреста – пятьсот добровольцев, готовых отправиться на войну. Пока они будут истреблять индейцев и защищать свои земли, политические распри забудутся! Благодаря этой войне, она скорее обретет утраченную было власть.

– Садитесь, господа, – пригласила она, – и объясните мне все это в подробностях.

Она указала одному посетителю на банкетку, другому – на кресло напротив. Сама она направилась к банкетке и, собираясь сесть, услышала, как Мерри Рулз говорил Лагарену:

– Вы нам больше не нужны, капитан. Можете возвращаться в форт. Отдайте своим солдатам необходимые распоряжения. Вы слышали наш разговор. Никакие меры предосторожности не будут излишними.

Мари показалось отвратительным, что майор позволил себе вольность – выпроводить ее гостя, только что отобедавшего у нее и ожидавшего ее приказаний. Но в сложившихся обстоятельствах она не посмела вмешиваться.

Лагарен поклонился и, загромыхав сапогами по полу, вышел.

Мерри Рулз не спеша устроился в кресле. Лубьер сел рядом с Мари.

– Слушаю вас, господа, – произнесла госпожа Дюпарке.

– Ваше превосходительство! – начал майор. – Перед тем как отправиться сюда, я позволил себе спешно созвать Высший Совет. Убежден, нас ждет тяжелая, кровавая ночь, если нынче же вечером я не буду в состоянии официально объявить представителям, которых сейчас выбирает население, что с завтрашнего дня Совет вынесет постановление о принятом решении…

– Как?! – изумилась Мари. – Поселенцы выбирают представителей? Зачем же тогда советники? Разве они уже не являются авторитетными представителями колонистов?

– Лично я ничего об этом не знаю, – многозначительно усмехнулся Рулз. – Сами поселенцы решили, что советники ничего не смыслят, и не без основания. Если жители считают, что те плохо представляют их интересы, то только потому, что на самом деле их назначаете вы, мадам.

– И что же? – нетерпеливо вскинулась Мари. – Продолжайте, говорите же!

– Завтра вам необходимо присутствовать на заседании Совета, мадам.

– Я буду там.

Майор выразил удовлетворение кивком головы. Помолчав, он продолжал:

– Думаю, вам нечего опасаться за свою жизнь, мадам. К счастью, я еще обладаю некоторым авторитетом и дружен с большинством поселенцев.

– Иными словами, – с раздражением перебила она майора, – вы хотите дать мне понять, что готовы мне покровительствовать?

– Да, мадам, – сухо подтвердил он. – Вы, похоже, не знаете, если, конечно, капитан Лагарен вам не сказал, что колонисты настроены по отношению к вам крайне враждебно. Они выдвигают против вас тяжелейшие обвинения, которые могут стоить вам не только власти, но и жизни.

– Какие же угрозы?

– В Ле-Прешере, Ле-Карбе, Каз-Пилоте, Сен-Пьере, Макубе и даже, кажется, в Фор-Руаяле колонисты бегали по улицам, требуя смерти вашей и шевалье де Мобре. Почему? Потому что вы поручили предателю, капитану Байярделю, покончить с флибустьерами; вы назначили иностранца, предающего интересы поселенцев, членом Высшего Совета. Вы также приняли унизительные для них меры. Проверку весов, к примеру. Наконец, в замке Монтань, по их мнению, вы ведете, так это или нет, распутную жизнь. Извините меня, мадам, но это главные нарекания в ваш адрес; прошу покорно заметить: я лишь повторяю то, что говорят другие, и не несу ответственности за эти слова.

Мари до боли сжала кулачки; ей стоило огромного усилия сдержаться. Она долго не произносила ни звука и стояла опустив глаза. Вдруг ее взгляд упал на до блеска начищенные сапоги коменданта де Лубьера и неожиданно вспомнила, как выглядели сапоги Лагарена, серые от пыли и размякшие от пота.

Она подумала: «Зачем здесь Лубьер? Какую роль ему уготовил майор? На что еще он решился, не спросив моего мнения?»

По едва уловимым признакам она догадывалась, что ее власть поколеблена и в действительности всем заправляет Рулз. Он нехотя вводит ее в курс своих решений. А принимает ли он во внимание ее собственные приказы?

– Какова повестка дня заседания Совета на завтра? – спросила она.

– Во-первых, борьба за полное уничтожение дикарей.

Он запнулся, потом продолжал:

– Во-вторых, положение шевалье де Мобре. Она получила удар в самое сердце, будто пронзенное кинжалом.

– Положение шевалье? – в изумлении переспросила она. – Что это значит?

– Он – убийца, мадам.

– Он – советник, его личность неприкосновенна.

– Вот именно, мадам: его необходимо лишить неприкосновенности. Этого требуют колонисты.

Из двух одно: либо вы на это согласитесь, и такой ценой спокойствие, возможно, будет восстановлено, либо вы воспротивитесь суду над шевалье, и тогда вас ожидают волнения, кровавые стычки. В результате пострадаете в первую очередь вы сами.

– Обсудим это позднее. Какие еще вопросы?

– Других вопросов нет, мадам, и слава Богу! Совету хватит работы, обсуждая эти два. Поверьте: если мы сумеем найти правильное решение, нам будет с чем себя поздравить.

После слов майора снова наступило молчание. Лубьер не шевелился, словно был глух и нем и происходившее его не касалось. Мари все больше нервничала. Она себя спрашивала, достаточно ли тонкий слух у Мобре и понимает ли он все, о чем они говорят. Если да, то что он собирается предпринять? Подаст ли сигнал англичанам? В такое время угроза со стороны дикарей станет особенно опасной, совпади она с атакой англичан с моря! Ведь если война с карибскими индейцами вопрос решенный, то защитники острова будут находиться в Стране Варваров и для отражения атаки английских судов некого будет выставить. Матросы Кромвеля высадятся и окружат Мартинику без единого выстрела. Одна Мари это знала. Но не могла в этом признаться. Ведь Мобре был бы немедленно обречен. Через два часа толпа восставших ворвется в замок, схватит шотландца и повесит его.

Она молчала, и Мерри Рулз сделал вид, что решил, будто разговор окончен. Кстати, он уже изложил Мари все, что хотел.

Он заерзал в кресле, собираясь встать. Генеральша заметила его жест и сказала:

– Одну минуту, майор. Мне тоже необходимо вам задать несколько вопросов.

– Слушаю вас, мадам.

– Какую позицию вы намерены занять завтра в Высшем Совете, когда будет обсуждаться вопрос о дикарях? Думаю, вы уже составили себе мнение?

– Да, мадам. Положа руку на сердце, я одобряю колонистов, которые хотят очистить эту землю от индейцев.

– Вам известно, что генерал при жизни всегда старался уважать обязательства, принятые перед вождями карибских индейцев?

– Я присягал на верность покойному генералу Дюпарке, мадам, и всегда ему повиновался. Но сегодня события приняли новый оборот: перемирие нарушили дикари. Завтра я выскажусь за беспощадную войну… Думаю, большинство членов Совета последуют за мной на этом пути. Сверх того, смею вам напомнить, мадам, что во время вашего назначения вы сами приняли на себя обязательства очистить Мартинику от дикарей… Полагаю, что советники не преминут при необходимости напомнить вам об этом.

Мари подняла было руки и снова уронила их, воскликнув:

– Значит, вопрос о войне решен?.. И я ничего не могу изменить! Какими силами вы располагаете?

– Думаю, что в несколько дней смогу привести в боевую готовность около шестисот колонистов, мадам. У нас достаточное количество мушкетов для их вооружения, так что не придется лишать ружей солдат наших семи рот. Предлагаю поставить во главе экспедиции присутствующего здесь господина де Лубьера.

Лубьер встал и чопорно поклонился генеральше, а та поблагодарила его взмахом ресниц.

– Господин де Лубьер храбрый воин, – продолжал Рулз. – Он доказал это не раз. Он составил подробный план, имеющий, по-моему, большую стратегическую ценность, своих действий против индейцев. Он изложит вам его лично. Но прежде, мадам, хочу вам заметить: во-первых, для сохранения вашего авторитета необходимо одержать блестящую победу над карибскими дикарями, особенно после нашего поражения на Мари-Галанте. И мы победим. Я в этом совершенно уверен, потому что хорошо знаю, чего стоит комендант де Лубьер. Уж он-то сумеет повести своих солдат в бой и не отступит, не станет вступать с неприятелем в переговоры… Ваше имя, мадам, будут связывать с великой задачей, осуществленной на Мартинике в период вашего правления. Прогнав карибских индейцев с их насиженных мест, мы удвоим площадь возделываемых земель.

– Колонистов не так уж много, а у нас и здесь забот хватает…

– Когда угроза индейцев перестанет довлеть над островом, это станет известно во Франции, и охотников сюда приехать будет немало. Тогда ничто не помешает вам отблагодарить, сверх того, своих верных слуг, одарив их наделами на территории, занимаемой сейчас индейцами.

Мари в знак согласия кивнула. Мерри Рулз взглядом предложил Лубьеру сказать свое слово. Комендант вытянул шею и прочистил горло. Мари улыбнулась. Она плохо знала Лубьера, но он всегда был предан генералу. Он был на похоронах. Человек честный, строгий, несомненно надежный. Она не могла поверить, чтобы он входил в шайку заговорщиков, поддерживаемых Мерри Рулзом.

– Ваше высокопревосходительство! – начал комендант. – Майор Мерри Рулз соблаговолил предоставить в мое распоряжение два корабля береговой охраны, которые находятся в удовлетворительном состоянии. Я намерен погрузить двести человек и взять курс на Страну Варваров вместе с капитаном Эстефом, обогнув острова с севера. На этих кораблях я перевезу в разобранном виде остов амбара из Сен-Пьера. Из него я прикажу построить небольшое укрепление, вполне достаточное для отражения атак дикарей, учитывая их оружие. В этом укреплении я поставлю несколько корабельных пушек, окрещу их Батареей и поставлю на полуострове Каравелас. Я беру с собой Пьера Дюбюка, который знает язык варваров, их страну и обычаи. Отдам ему под командование другой отряд из двухсот человек, который пойдет на Каптер, взяв направление на Лысую гору. Другая группа двинется в Страну Варваров через Эвкалиптовый лес. Мы атакуем в трех разных местах одновременно, чтобы отбросить индейцев к югу, где нам будет проще начать их уничтожение.

– Это наиболее выполнимый план, – вмешался Мерри Рулз.

– Господа! – сказала Мари. – У меня возражений нет. Да, кстати, если я этот план не приму, лукаво прибавила она, – вы будете склонны предположить, что я так или иначе противлюсь вашему решению. Поступайте, как считаете нужным.

Она умолкла, давая понять посетителям, что разговор окончен. Она подумала, что Мерри Рулз знаком прикажет своему спутнику удалиться, но ошиблась: майор снова заговорил:

– Есть еще один щекотливый вопрос, связанный с пребыванием шевалье де Мобре в Совете.

Мари посмотрела ему прямо в глаза. Майор принял это за вопрос и уточнил:

– Я буду с вами совершенно откровенен, мадам. Вы можете подтвердить, что я никак не возражал против его назначения, вы это знаете лучше, чем кто бы то ни был. Я даже не стал настаивать на ограничениях, на которые имел право. Однако должен вас предупредить, что шевалье, оставаясь на этом острове, подвергает свою жизнь опасности. Его ненавидит все население, рано или поздно с ним случится несчастье.

– Мы дадим ему значительную охрану, – произнесла она, не желая на сей раз слишком скоро сдаваться: она чувствовала, что пожертвовать Режиналем значило согласиться с непоправимой потерей, ведь для нее это было бы окончательное отречение! Мобре единственный, кто мог бы дать ей совет, он же был ее любовником…

– Мадам! Сами охранники захотят расправиться с шевалье.

– Покушение на жизнь шевалье, – обронила она ледяным тоном, – могло бы иметь тяжелейшие последствия для Мартиники. За это я ручаюсь!

– Неужели? Неугодно ли будет вам, мадам, уточнить свою мысль?

Мари закусила губы. Она слишком поздно спохватилась, что сказала лишнее. Если она дала понять, что англичане могут вмешаться в этот конфликт, – для Мобре и для нее это означает неминуемую гибель.

– Шевалье, – объяснила она, спеша увильнуть от ответа, – знающий человек, его мнением пренебрегать не следует.

Мерри Рулз выждал некоторое время и продолжал:

– Неужели, назначив шевалье советником, вы предпочли бы получить недоверие всего Совета, члены которого завтра же, возможно, подадут в отставку? Вы представляете себе, в каком окажетесь положении?

Мари порывисто встала, так как майор коснулся ее больного места: она постоянно боялась лишиться власти. Получить осуждение Совета, особенно в таком вопросе и по такому поводу, было для нее унизительнейшим поражением.

– Ладно! – вскрикнула она. – Чего вы от меня хотите? Чего ждете? Говорите! Объясните толком!

– Вышлите сами шевалье де Мобре. Отмените его назначение.

Разве подчинение Мерри Рулзу не означало для Мари столь же унизительного поражения?

– Никогда! – выкрикнула она. – Никогда!

– Берегитесь, мадам, колонисты очень недовольны.

– В таком случае, сударь, встаньте во главе солдат и усмирите недовольных! Накажите плохих слуг его величества. Стреляйте в них, если понадобится. Проявите же власть, сударь! Вы присягали мне на верность. Так повинуйтесь!

Майор уже раскланивался и прощался. Вдруг со двора донесся конский топот. Мари порывисто бросилась к террасе.

Она увидела, что капитан Лагарен возвращается в прежнем виде, похоже, у него даже не было времени привести себя в порядок.

Он был возбужден больше прежнего. За ним ехал отец Бонен, глава ордена иезуитов: очень бледный, он едва держался в седле.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Бунт в Ле-Прешере

Лагарен торопливо спешился и бросил поводья. Он увидел на пороге майора и коменданта де Лубьера; оба они были удивлены и обеспокоены его возвращением, но он обратился к Мари. Лагарен задыхался и заговорил отрывисто:

– Бунт в Ле-Прешере! Амбары горят! Восставшие напали на солдат; к счастью, те не открыли огонь, они пытаются восстановить порядок и потушить пожар.

Мари почувствовала слабость. Лагарен передохнул и продолжал:

– Это не все! Колонна восставших двинулась к Ле-Карбе. Ее возглавил Босолей, после того как он выступил перед толпой. Бунтовщики кричат: «Власть Босолею!»

Майор так и взвился: он смекнул, что Босолей его предал. Вот для кого он таскал каштаны из огня. Майор настолько болезненно переживал полученную новость, что не удержался и повторил:

– «Власть Босолею!» Так вы сказали?

– Так точно, майор, – подтвердил Лагарен. – Да вы спросите у отца Бонена, он только что из Ле-Прешера. Его я встретил в Сен-Пьере сразу по возвращении, и он мне обо всем этом поведал. Они там на все лады требуют в губернаторы Пленвиля; да, Пленвиль – их кумир!

Отец Бонен со многими предосторожностями спускался с коня. Все были так взволнованы, что никто и не подумал помочь немолодому монаху.

Он оставил коня бродить по террасе, а сам подошел к Мари, взял ее руки в свои с нескрываемым почтением и проговорил:

– Бедное дитя мое! Все это, увы, правда! Нам понадобится немало мужества и ловкости, чтобы обуздать разгоревшиеся страсти… Вы бы видели, что довелось видеть мне, дабы понять! Эти люди обезумели! Они потеряли веру в Господа! Демон их ослепляет…

Отец Бонен перекрестился. Мари бросилась ему на грудь. Для нее было огромной радостью, переживая одно испытание за другим, почувствовать рядом славного святого отца, очень любившего ее супруга и относившегося к ней самой с неизменными доброжелательностью и пониманием. Теперь ей было на кого опереться.

– Добро пожаловать, отец мой! Вы, должно быть, устали. Выпейте чего-нибудь. Вы голодны, хотите пить?

– Дитя мое! – заговорил отец Бонен. – Думаю, сейчас есть дела более неотложные, чем мой желудок. Я давно научился заставлять его молчать. Я думал о вас все время, пока добирался из Ле-Прешера.

– Отец мой! Вы, верно, располагаете более точными сведениями, чем те, которые нам сообщил капитан Лагарен, – вставил свое слово майор. – Вам следовало бы принять приглашение ее высокопревосходительства и поставить нас в известность о происходящем.

– Да, да… Я следую за вами…

Мари взяла старика под руку и направилась к банкетке, на которую монах устало рухнул. У него ломило поясницу, поводья натерли ему ладони. Он тоже был покрыт пылью, но на серой сутане это было не так заметно, как на его лице.

– Вы должны поесть, – настойчиво повторила Мари. – Чего бы вы хотели, отец мой?

– Ничего, ничего!.. Разве что немного воды. Мы потеряли слишком много времени… Лучше послушайте меня.

– Капитан, прикажите Сефизе приготовить прохладительные напитки, пожалуйста, – обратилась к Лагарену Мари.

Тот повиновался.

– Я покинул Фор-Руаяль три дня тому назад, – начал иезуит. – Ездить скоро я не могу: возраст не позволяет мне быть хорошим наездником. Раз в три месяца я объезжаю паству, как вы знаете. На сей раз я решил провести свой обход раньше: у меня сложилось впечатление, что кто-то смущает умы. Увы! Я переезжал из Фон-Капо в Ле-Карбе и из Ле-Карбе в Ла-Туш… Но в том, о чем я подозревал, я мог убедиться собственными глазами; более того: действительность превзошла мои ожидания… Вероятно, вы не хуже меня знаете о печальных инцидентах, которые только что имели место… Я прибыл в Ле-Прешер нынче утром и очутился в толпе, выкрикивавшей угрозы…

Он повернулся к сидевшей рядом Мари, взял ее за руку и ласково продолжал:

– Бедное мое дитя! Вы так добры и прекрасны! Вы мужественны и заботливы – как же могли вы пробудить столько ненависти в душах нескольких негодяев, поднявших колонистов на мятеж? Наших работящих и миролюбивых колонистов!

Он вздохнул и перекрестился.

– Словом, я давно подозревал, что солнце и ром действуют на людей отнюдь не успокаивающе – наоборот! Я думал, что после ночи сна и отдыха все забудется. К несчастью, события превзошли все ожидания по серьезности и жестокости. Бедняжка Мари! Ваши изображения, а также портрет шевалье де Мобре жгли на улицах Ле-Прешера во многих общественных местах, на площадях… Потом обезумевшая толпа подожгла склады, словно то было не их собственное имущество! Почему бы не поджечь в таком случае и свои дома? Разве птица уничтожает дерево, на котором свила гнездо?..

Старик говорил без надрыва. С тех пор как он приехал на острова, он узнал жизнь. Явился свидетелем многих драм. Знал людей, населявших колонию. Судил их. Ему было известно, что любой искатель приключений, отчаянно нагрешивший в прошлом, приезжал на архипелаг с тайной надеждой либо начать жизнь заново, либо и дальше влачить существование, смыслом которого являются грабежи и убийства. Но святой отец был уверен, что в глубине души у всех этих людей теплится надежда. В чем она состояла? Даже самый жестокий злодей зачастую помышляет лишь о спокойной старости в собственной постели, вдали от трудов неправедных. Отец Бонен, принимавший исповеди, отлично знал: негодяи, по которым во Франции плакали виселица и колесо, на Мартинике были озабочены одним – как обзавестись семьей. Они мечтали о девушке с глазами цвета перванш, которая нарожает им кучу детей. Они-то и становились колонистами. А другие, избравшие море для пиратства и грабежа, разве не помышляли о том же?

Нет, отец Бонен говорил без надрыва. Он охотно черпал спасение в Боге. И полагал, что молитва усмиряет страсти, когда в нее вкладываешь всю душу. На островах было похоронено столько людей, что даже самый крупный бунт ничего бы, по существу, здесь не изменил. Однако монах искренне жалел Мари. Сколько еще испытаний ждет ее впереди! Устоит ли она перед бурей? Не окажется ли слабым и хрупким существом, которое будет опрокинуто грохочущей волной?

– Отец мой! – вмешался Мерри Рулз. – Вы слыхали, что кричат зачинщики. Каков смысл их требований? Чего хотят эти люди?

– В первую очередь их ненависть была обращена на госпожу Дюпарке и на того, кого считают ее протеже: на шевалье де Мобре. Как уже было сказано, в общественном месте были сожжены их изображения. Кроме того, бунтовщики требовали, чтобы к власти пришел поселенец Пленвиль…

– Это странно, – обронил Рулз. – По правде говоря, очень странно. Я не понимаю…

– Тем не менее это так… Сын мой! Похоже, вас гораздо больше беспокоит, что Пленвиль стал кумиром толпы, нежели тот факт, что сожжены изображения ее высокопревосходительства и ее советника?

– Нет-нет! – после минутного колебания возразил Рулз. – Просто я полагаю, что Пленвиль всегда оставался в тени, по крайней мере внешне, вот и задаюсь вопросом, почему сегодня он единодушно выдвигается на пост губернатора.

– Вы уверены, что единодушно? – довольно жестко спросил святой отец. – Я вам говорил о бунтовщиках. По моему мнению, в таком поселке, как Ле-Прешер, где жители отличаются рассудительностью и чувством меры, наберется лишь горстка недовольных. Так вы полагаете, что Пленвилю следовало посвятить вас в свои планы?

– Какое значение имеет то обстоятельство, что имя Пленвиля прозвучало раньше, чем чье-либо еще? – высказала свое мнение Мари. – Недопустимо то, что эти люди предают меня после того, как присягали на верность!

– Вы правы, дитя мое, – поддержал ее святой отец.

– Не понимаю, почему майор пытается делать различие между человеком заметным и человеком, прежде остававшимся в тени. Власть мне доверена Высшим Советом. До тех пор пока король не утвердит это решение, я остаюсь губернаторшей Мартиники.

– Совершенно с вами согласен, – снова поддержал ее отец Бонен. – Отныне только Бог или король могут лишить вас власти, а тот, кто противится их воле, – предатель.

Мерри Рулз поджал губы и ничего не сказал. В это время негритянка внесла прохладительные напитки, и каждый взял себе по кубку. Все выпили, не произнося ни слова. Мари первая осушила свой кубок и отставила его со словами:

– Отец мой! Что мне делать?

– Дитя мое! – отозвался тот. – Я вам сказал, что начались пожары. Огонь может и погаснуть. Но я слышал выстрелы. Обезумевшие от ярости поселенцы стреляли в солдат, пытавшихся потушить пожар. Солдаты не ответили огнем, и это вселяет надежду, ибо преступно проливать кровь, когда этого можно избежать… Нет сомнений, что бунт еще не принял со времени моего отъезда – а я сразу же поспешил к вам – непоправимого размаха, чтобы не сказать больше… Что делать, мадам?

Он сглотнул набежавшую слюну и твердо продолжал:

– Вы приняли на себя управление островом. Представители народа Мартиники доверили вам этот пост, и вы не отказались. Вы – женщина, что верно, то верно, однако обязанности губернаторши вас возвышают. Вам следует так или иначе вмешаться и положить этому происшествию конец. Не щадите себя. Надобно отправиться в Ле-Прешер, мадам.

– Вы правы, отец мой, – просто сказала Мари и встала.

Мерри Рулз, Лагарен, Лубьер и святой отец с минуту смотрели на нее. Мари была полна решимости. Она направилась к дверям и крикнула с порога:

– Кинка! Седлай мою лошадь!

Мари вернулась к посетителям и обратилась к ним с такими словами:

– Прошу меня извинить, мне надо приготовиться.

Мерри Рулз, бледный, возбужденный, встал, заметно встревоженный тем, что узнал о Пленвиле.

– Надеюсь, мадам, вы позволите мне сопровождать вас? Мое место рядом с вами.

– Я тоже, дитя мое, поеду с вами, – сказал святой отец. – Я хочу обратиться к этим заблудшим со словом Божьим. Надобно изгнать беса, вселившегося в них. Они достойны скорее жалости, чем осуждения…

– Безумие! Безумие! – вскричал Мобре, когда Мари поднялась к себе. – Я все слышал. Вы не поедете в Ле-Прешер! Эти люди хотят вашей смерти!..

– Мой долг – отправиться в Ле-Прешер, – возразила она. – Я так и сделаю…

Она уже разложила мужской костюм, в котором однажды восхитила Мерри Рулза.

– Мари! – не отступал шевалье, стараясь говорить как можно убедительнее. – Не надо туда ездить. Они сожгут вас заживо!

– Я не прошу вас ехать со мной, Режиналь. Я сделаю только то, что сделал бы на моем месте генерал Дюпарке. Я не позволю безнаказанно оскорблять себя. Сверх того, было бы преступно не попытаться лично восстановить порядок. Виновных ждет суровое наказание, вот и все, что я могу сказать!

Пока Мари говорила, она торопливо раздевалась. Скоро она стояла перед шевалье совершенно нагой. Минута была слишком значительной, чтобы у него появились похотливые желания. Однако он не мог не восхититься ее пышными формами и прекрасно сложенной фигурой, белоснежной шелковистой кожей, сулившей несказанные наслаждения.

– Мари! – сурово молвил он. – Заклинаю вас: не ездите туда. В конце концов, вы всего лишь женщина. Мужчина может сражаться, защищаться! Вы окажетесь во власти первого же негодяя, который набросится на вас…

Мари застегнула ремень. Затем подошла к ларцу, открыла его и вынула пару пистолетов. Их завещал ей генерал Дюпарке, и она хранила оружие как священную реликвию.

– Режиналь! – молвила она. – Соблаговолите зарядить это оружие. Не жалейте пороху. У вас за спиной, на стене, висит мешочек со свинцовыми пулями. Они очень надежны…

– Раз вы настаиваете, Мари, я, разумеется, повинуюсь и даже готов на большее…

Он снял со стены мешочек, вынул две пули, положил их перед собой на стол. Потом выбрал из коллекции оружия короткий стилет; его лезвие начала разъедать ржавчина, однако он еще оставался довольно острым. Мари с удивлением наблюдала за шевалье. Тот взял пули и острием стилета проделал в них крошечные отверстия в нескольких местах.

Мари не удержалась и спросила:

– Что вы делаете, Режиналь? Зачем это?

Он зло усмехнулся:

– Меня научил этому один старый моряк еще в мой первый приезд на острова. Он придумал этот на первый взгляд пустяковый прием: наносил на пули крошечные отверстия вроде тех, что вы видите перед собой. Кажется, мелочь, однако рана от такой свинцовой пули будет огромной, словно от пушечного ядра… Такой же пулей я прошлой ночью снес голову негодяю из Каз-Пилота… Попробуйте и убедитесь сами! Результат зачастую бывает столь потрясающий, что в другой раз стрелять не приходится…

Мари едва заметно пожала плечами. Этот вопрос нимало ее не интересовал.

– Вы слышали, Режиналь, – в упор спросила она, – что мне сказал майор по вашему поводу?

– Разумеется. Я не пропустил ни слова.

– И что вы обо всем этом думаете?

Он зарядил пистолеты. Положил их на стол и стал задумчиво расхаживать по комнате.

– Делайте, что считаете нужным, Мари, – сказал он наконец. – Решение принимать нельзя, не узнав прежде, как могут повернуться события. Я знаю лишь одно: что бы ни случилось, я сумею защититься и отомстить за себя. И еще: моя судьба как члена Высшего Совета – в ваших руках. И я бы не хотел, дорогая Мари, чтобы из-за моего присутствия опасность грозила вашей собственной жизни.

– Спасибо, Режиналь, – поблагодарила она. – Мы, разумеется, скоро увидимся. Однако позвольте обсудить с вами последний вопрос. Если со мной что-нибудь случится, поклянитесь самым святым, что у вас есть: мстя за меня, вы ни в коем случае не прибегнете к помощи извне!

– Раз вы этого требуете, даю вам слово. Однако пусть поостережется осмелившийся поднять на меня руку! Я буду беспощаден с этой толпой идиотов!..

Что ему стоило дать такую клятву? Как только Мари исчезнет, разве не присоединится он к тем, кто жаждет занять ее место?

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Первое отречение

Стремительно надвигавшаяся в тропических широтах ночь застала их в пути, когда до Ле-Прешера оставалось около лье. От самого Сен-Пьера они не обменялись ни словом, стараясь ехать так быстро, как только позволял почтенный возраст святого отца, бывшего неважным наездником. Теперь, вблизи моря, легкий ветерок приносил с собой приятную свежесть.

Вдалеке зловещие отблески отражались в иссиня-черном небе, которое останется таким еще на несколько часов, пока на нем не появятся первые тропические звезды.

Временами отблески пламени казались ярче из-за внезапной перемены ветра.

Мари спрашивала себя, в каком состоянии она застанет небольшой поселок, обычно такой мирный, лежавший на холме и омываемый с другой стороны Карибским морем. Мари хотела бы знать, что происходило к югу, по другую сторону от Сен-Пьера, в Ле-Карбе, и как в это же время себя ведут жители Каз-Пилота после пожаров истекшей ночи.

Должно быть, ром течет рекой, а это вряд ли внесет успокоение в смятенные души колонистов.

Когда они подъехали к первым свайным постройкам Ле-Прешера, то услышали громкие крики, сливавшиеся в сплошной гул. Похоже, кричали во время праздника, карнавала, однако на сей раз шум приобретал драматический характер, отчего сердца наполнялись тоской и неясным предчувствием беды.

Когда всадники вступили на главную улицу, перерезавшую поселок из одного конца в другой, Мари, не выпуская поводьев, инстинктивно сжала рукоять одного из пистолетов. В эту минуту она прощалась с жизнью и дала себе слово: она сделает все возможное, чтобы положить бунту конец, но, если ей суждено умереть, она подстрелит кого-нибудь из своих врагов.

Вначале всадникам показалось, что поселок опустел. После поджога складов, рынков, домов жители, вероятно, отправились в другое место, чтобы продолжать подвиги. Однако шум не утихал. Судя по всему, толпа стекалась в одно место, скорее всего – на площадь Оружия.

– Дети мои! – вдруг заговорил святой отец, выбросив одну руку вперед. – Нам лучше ехать помедленнее. Ни к чему поспешностью выдавать обуревающее нас волнение. Чужое хладнокровие всегда сдерживает самых страстных крикунов. Давайте въедем на главную площадь не спеша. И ни слова лишнего: будем сохранять достоинство.

Он обернулся к Мари:

– Может быть, дитя мое, вам бы следовало укрыться за мной. Тело у меня большое и, хоть и старое, могло бы вас заслонить от злоумышленника…

– Нет, отец мой, – твердо возразила она, – прошу вас, напротив, пропустить меня вперед. Во главе нашего небольшого отряда следует быть мне. Следуйте за мной…

Она пришпорила лошадь, выехала вперед, потом осадила лошадь и неспешно направилась к площади в сопровождении двух мужчин.

По мере того как их небольшой отряд продвигался вперед, выкрики бунтовщиков становились все пронзительнее, уже можно было разобрать отдельные слова.

Мари глубоко вздохнула. Она чуть сильнее сжала повод и опустила руку на бедро, приготовившись выхватить пистолет.

Позади нее ехали бок о бок Мерри Рулз и отец Бонен.

Как только бунтовщики заметили троих всадников, закричали еще громче, а потом вдруг затихли, как по команде.

Мари решительно, как ни в чем не бывало продвигалась вперед, в самую гущу толпы.

Она увидела, что бунтовщики сложили костер и разговаривали, стоя вокруг него, как в дни народных гуляний. И сразу подумала, что собравшиеся держат совет, желая договориться, как вести себя дальше.

У Мари за голенище был заткнут хлыст. Ее охватило безумное желание ударить кого-нибудь из этих людей с перекошенными от бешенства лицами, однако она сдержалась.

Костер, разложенный посреди площади, выглядел празднично, зато длинные тени сбившихся в кучу людей смотрелись угрожающе.

Когда от ближайших бунтовщиков Мари отделяло всего несколько шагов, она остановила лошадь и громко, отчетливо выговаривая, спросила:

– Вы меня узнаёте? Что происходит? Что вы здесь делаете?

Святой отец и Мерри Рулз подъехали вслед за Мари и остановились по обе стороны от Мари, словно беря ее под свою защиту. Сзади, с другого конца площади, несколько нестройных голосов выкрикнули:

– Смерть генеральше! Смерть шлюхе! Смерть ее любовнику!

Мари сделала вид, что не слышит, но незаметным движением шпор подняла лошадь на дыбы. Передние копыта животного взвились на мгновение над головами близстоявших людей, и те отшатнулись. Нельзя сказать, что при других обстоятельствах они вели бы себя менее вызывающе; просто те, что находились в задних рядах, верили в собственную безнаказанность, а эти, оказавшись лицом к лицу с действительностью, лучше, может быть, осознавали серьезность своей вины и предательства.

– Расходитесь по домам! – приказала Мари. – Ступайте проспитесь! Завтра будет много работы. Придется восстанавливать то, что вы уничтожили…

Те же голоса из задних рядов снова закричали:

– Да здравствует Пленвиль! Смерть генеральше! Стоявшие впереди колонисты сначала колебались, но потом подхватили:

– Да! Да! Низложение! Долой Мобре! Мобре – предатель! Низложение! Да здравствует Пленвиль!

Кто-то, спрятавшись за спинами других, пошел еще дальше в надежде, что его не узнают:

– Чего вы ждете! Тащите ее с лошади! Костер готов!

– Зачем нам эта девка?! Смерть шлюхе!

Отец Бонен поднял голову и незаметно выехал вперед, заслонив собой Мари, словно опасался за ее жизнь.

– Дети мои! – заговорил он. – Меня вы тоже знаете… Вам известно: слова, падавшие из моих уст, неизменно были справедливыми и человеколюбивыми. Всякий раз, когда я бывал в Ле-Прешере, вы бежали мне навстречу. Вы просили меня помолиться за ваше избавление от болезней. Приносили мне для благословения своих детей. Я видел, как вы всегда аккуратно являетесь к молитве, и ваша вера, должно быть, угодна Всевышнему… Что же я слышу сегодня? Крики, угрозы, оскорбления и проклятья! Кто вас так изменил?

Низкий глубокий голос святого отца разносился в ночи, и негодяев от ужаса мороз подирал по коже.

– Кто говорит о смерти? Кто тут собирается убить ближнего? Кто нарушает данное прежде слово? Напоминаю: нет большего преступления, чем оскорблять Господа, похищая жизнь, которую Бог вдохнул в одно из своих творений! Станьте прежними, дети мои, и поторопитесь! Оставьте преступный путь, на который вас заманили, иначе он заведет вас слишком далеко… Выслушайте меня…

– Хватит! – крикнул кто-то. – Эта женщина – потаскуха. Она дает приют в собственном доме всем своим любовникам!

– Это ложь! Но если бы все было правдой, напомню вам слова Христа: «Кто без греха, пусть первым бросит в нее камень!»

– Вас водят за нос! – взвыл кто-то из толпы, собравшейся вокруг угасающего костра, поскольку огонь никто больше не поддерживал. – Вас обманывают! Иезуит сговорился с этой женщиной, а она – со своим любовником Мобре, продающим нас англичанам!

– Смерть Мобре!

Неожиданно толпа пришла в волнение и вытолкнула стоявших в первых рядах бунтовщиков прямо под копыта лошадей. Отец Бонен понял, что попытки урезонить и призвать толпу к совести не дадут результата. Он все больше опасался за жизнь Мари.

– Майор! – воскликнул он. – Пора и вам вмешаться! Сделайте же что-нибудь!

– И что, по-вашему, я должен делать? Похоже, эти люди отлично знают, чего хотят.

– Вот как? – изумился святой отец. – Вы осведомлены лучше меня, конечно! Мне не с чем вас поздравить… Скажите же этим людям: пусть хорошенько обдумают свои поступки и спокойно изложат свои требования. Ее высокопревосходительство отправится со мной в казармы. Передайте им мои слова, пусть выберут пятерых представителей, не больше, и те пускай явятся к нам…

Святой отец твердой рукой взял коня под уздцы и, вопреки усилиям Мари, заставил ее развернуться; никто из бунтовщиков не осмелился перейти от угрозы к действиям, и отец Бонен увлек Мари к казармам.

Тем временем Рулз, подчиняясь святому отцу, повел переговоры с восставшими.

– Едемте, – произнес святой отец, как только они оказались на некотором удалении от бушевавшей толпы, – едемте, мадам. Я не смею подумать, что мои слова произвели на них большее впечатление. Тем не менее среди солдат нам будет удобнее слушать их пожелания. Во всяком случае, вы сможете выиграть время, давая им обещания. Иногда бывает довольно небольшой передышки, чтобы покой снова снизошел на души заблудших…

Они поравнялись с первой линией заграждений, и солдаты их сейчас же пропустили, как только узнали Мари. Скоро капитан де Мартель, предупрежденный об их прибытии, выехал им навстречу верхом на коне.

Он остановился в нескольких шагах от посетителей и почтительно поклонился госпоже Дюпарке:

– Ваше высокопревосходительство! Я сожалею, что вынужден принимать вас при подобных обстоятельствах. Подстрекатели подняли за собой лучших и самых храбрых из наших колонистов. Те даже стреляли в нас! По совету капитана Лагарена я не стал отвечать им огнем. Но амбары были подожжены. Слава Богу, мадам, вы – с нами, и мои люди будут защищать вашу жизнь до последнего.

– Спасибо, капитан, – поблагодарила Мари. – Отведите нас, пожалуйста, на место расквартирования. Прикажите, чтобы к нам пропустили депутацию из пяти человек, которая скоро прибудет ко мне для переговоров.

Капитан поклонился.

Не прошло и четверти часа, как святой отец и Мари, ожидавшие в просторной комнате, пропахшей оружейной смазкой и кожей, увидели Мерри Рулза.

Тот устало бросил шляпу на деревянную скамью и с неудовольствием сообщил:

– Они выбирают делегацию. Мы увидим этих людей через несколько минут.

– Господин майор! Вы узнали кого-нибудь среди самых отъявленных подстрекателей?

– Нет, – возразил Мерри Рулз.

– Должно быть, у вас слабое зрение, – бросила Мари. – Я вот узнала некоего Босолея.

– В темноте недолго и ошибиться, мадам. Я не хотел бы обвинять невиновного.

– Не могли бы вы, майор, – продолжала Мари, – объяснить отсутствие господина Пленвиля? Его предлагают в губернаторы, но где же он сам? Однако у меня есть все основания предполагать, что он сам пытался выдвинуться!

– Пленвиль живет в Ле-Карбе, мадам.

– А Босолей – в Ле-Прешере… Если я правильно понимаю, мы рискуем пережить подобное восстание и в Ле-Карбе под предводительством господина де Пленвиля в точности такое же, как здесь, подготовленное господином Босолеем!

Мерри Рулз ничего не ответил. Отец Бонен наблюдал за майором украдкой и, казалось, уже составил о нем верное представление. Однако теперь славный монах чувствовал себя спокойнее. Все-таки солдаты рядом и смогут защитить Мари. Он понял, что та, рискуя жизнью, хотя и следуя при этом его совету, ставила под угрозу безопасность и порядок, даже само существование острова. Пусть ее сегодня поносят – от этого ее власть не меньше, а значит, за нею право, справедливость и король. Иезуит полагал, что рано или поздно придется прибегнуть к ее помощи. Ведь даже если народ прогонит Мари и назначит кого-нибудь на ее место, какова будет во Франции реакция короля? Как разгневается монарх, когда узнает о таком насилии? Не пошлет ли он тогда эскадру для усмирения бунтовщиков?

К нему возвращалась вера в собственную правоту. Мари сама не знала, как еще она держится на ногах. Несколькими часами раньше она падала от изнеможения и сейчас сопротивлялась усталости лишь благодаря неимоверному усилию воли.

Шаги, донесшиеся с улицы, заставили ее поднять голову, и вскоре она увидела пятерых человек.

Она сейчас же постаралась разглядеть, есть ли среди них знакомые лица. Но ей прежде не доводилось встречаться с Сигали, а потому связь депутации с подстрекателем Босолеем мог усмотреть один майор.

Сигали сразу же повел себя как глава депутации и вышел вперед. Он с вызывающим видом подошел к Мари и ее спутникам; все трое, не проронив ни слова, ожидали, когда заговорит Сигали.

– Меня и моих друзей избрали поселенцы Ле-Прешера, – начал он. – Мне поручено передать вам требования жителей поселка и его окрестностей.

– Говорите, – предложила Мари. – После посмотрим. Чего хотят колонисты?

– Они требуют прежде всего отменить унизительный для них закон, похожий скорее на строгий контроль за торговлей табаком.

Он замолчал, ожидая ответа. Но Мари спросила:

– Что еще?

– Колонисты требуют истребления карибских индейцев. Они хотят, чтобы тем была объявлена беспощадная война.

– Дальше?

– Поселенцы требуют, чтобы из состава Высшего Совета был незамедлительно выведен предатель: шевалье де Мобре.

– Это все?

– Пока – да, мадам.

Мари обернулась к Мерри Рулзу, потом к отцу Бонену, спрашивая их совета.

– Мы можем сказать этим людям, мадам, – заговорил майор, – что созвали на завтра Высший Совет, где все эти вопросы будут рассматриваться и обсуждаться. Мы с вами уже говорили об этом и сошлись во мнениях по всем пунктам, кроме одного, последнего. Но что касается первых двух, то, на мой взгляд, раз ничто этому не мешает, мы, возможно, в состоянии сообщить им результаты нашего разговора.

– Будет ли этого достаточно для того, чтобы их успокоить?

– Если вы лично возьмете на себя обязательства, то почему нет?

– Обещайте! Обещайте непременно, дитя мое! Надо выиграть время, – шепнул иезуит.

– Ну что же, господа, вот мой ответ, – заговорила Мари, обращаясь к делегатам. – Высший Совет собирается завтра для обсуждения вопросов, только что изложенных мне. Я могу вас заверить, что мера, которую колонисты считают унизительной, будет отменена с завтрашнего дня. Кроме того, уже сегодня мы приняли решение объявить войну дикарям до полного их уничтожения. Операцию возглавит комендант де Лубьер. Добровольцы могут записываться с завтрашнего дня… Ступайте и передайте тем, кто вас послал, эти новости.

– Прошу прощения, – вступил в разговор Сигали. – Остался еще один вопрос: о шевалье де Мобре.

– Завтра он будет рассмотрен в Совете.

– Нам кажется, мадам, что, раз вы сумели уже сегодня уладить первые два вопроса, вам также следует решить судьбу и третьего. Может быть, из всех этот вопрос – наиболее значимый. Мы не поощряем присутствия предателей на Мартинике, особенно не желаем, чтобы нас продавали англичанам.

– Вы забываете, чем обязаны шевалье де Мобре. Именно он добыл для вас секрет отбелки сахара…

– А в обмен на это он вступает в заговоры, намереваясь отдать нас протектору Кромвелю.

– Шевалье – не предатель!

– Мадам! – еще тверже возразил Сигали, видя, что генеральша готова стоять до последнего. – Я не отвечаю за действия поселенцев, если не передам им, что вы решительно обещаете вывести шевалье де Мобре из Совета.

– Вывести его из Совета! – повторила Мари, чувствуя, как у нее сжалось сердце, и догадываясь, что ей опять придется уступить.

– Колонисты, мадам, предпочли бы, чтобы он был выслан с Мартиники, – уточнил Сигали, двусмысленно усмехнувшись. – Однако они понимают, как вам будет тяжело отказаться от его услуг. Вот почему они требуют одного: пусть никаким образом он больше не вмешивается в дела, которые касаются управления Мартиникой.

Отец Бонен склонился к уху Мари и шепнул:

– Соглашайтесь! Соглашайтесь, дитя мое!.. Если вы не удовлетворите их требований сейчас во время переговоров, они могут распоясаться еще больше.

Она на мгновение задумалась, сжала кулаки и, побледнев, с трудом выдавила из себя:

– Можете передать колонистам, что шевалье де Мобре отныне не будет членом Высшего Совета.

Сигали поклонился, впервые проявляя некоторую вежливость.

– Спасибо, ваше высокопревосходительство, – изрек он, – от имени поселенцев Ле-Прешера. Я передам им ваши решения.

Четверо его спутников тоже поклонились. Мари даже не повернула в их сторону головы.

Когда делегаты отбыли, она почувствовала, что не в силах сдержать душившие ее слезы. Мари была раздавлена: она осознавала, что ее власти снова нанесен ощутимый удар. Она уступила. Еще несколько таких бунтов, и у нее ничего не останется.

Зато Мерри Рулз словно окаменел. Ему не давал покоя один-единственный вопрос: почему Пленвиль неожиданно так выдвинулся среди колонистов? Пленвиль работал на себя втайне от майора? Предал его? Вполне возможно, ведь этот человек чертовски честолюбив. Его честолюбие сродни жадности, настигающей людей порой достаточно поздно.

Майор дал себе слово, что непременно объяснится с Пленвилем. Еще не все потеряно! В его руках – армия. Солдаты могли вмешаться. Один приказ, и бунтовщики успокоены, думал про себя майор. Итак, если Пленвиль заартачится, он передаст его солдатам. В темнице форта еще найдется место рядом с Байярделем!..

До его слуха донеслись слова отца Бонена, утешавшего Мари:

– Дитя мое! Вы не могли поступить иначе. Вы действовали мудро. Вам не в чем себя упрекнуть. Так уж случается в жизни, что мы должны приносить огромные жертвы. В результате сегодняшнего инцидента ваша власть пошатнулась. Ничего, надо все вернуть! О, это будет совсем непросто. Понадобится немало терпения, ловкости, хитрости. Вы должны почерпнуть эти качества внутри себя. В конечном счете вы непременно победите. Я уверен, что его величество утвердит вас в должности. Поверьте мне! Тогда вы получите поддержку короля, сможете многое предпринять, и все эти люди преклонят перед вами колени.

– Спасибо, отец мой.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Отставка Режиналя

Во дворе заржала лошадь. Возможно, это возвратилась Мари.

Режиналь вскочил, натянул штаны, расшитую рубашку и вернулся к себе, оставив Луизу, которая задремала, отдавшись неге.

Шевалье едва успел принять непринужденную позу, как в дверь постучали. Он пригласил пришедшего войти; это была Жюли, она протягивала ему послание.

– Здравствуйте, детка, – произнес он, поднимаясь с постели, куда поторопился лечь, чтобы все думали, что он спал. – Здравствуйте, Жюли! А-а, послание?..

– Здравствуйте, господин шевалье! – отвечала камеристка. – Солдат из Ле-Прешера доставил это для вас. Ответа не требуется. Кажется, он спешил вернуться в Ле-Прешер.

Это была записка от Мари. Мобре оказалось довольно одного взгляда, чтобы узнать крупный и уверенный почерк и понять содержание. Генеральша уведомляла его, что ей в конце концов пришлось дать обещания бунтовщикам и эти обещания будут рассмотрены на утреннем заседании Совета. Она прибавляла, что вернется в замок сразу же после заседания.

Режиналь подумал, что собрание, видимо, проходит в это самое время. И ему самому следовало быть там: ведь он являлся советником.

Итак, Мари не вызывала его в Совет, ничего не сообщала по этому поводу, словно сомневалась, что он придет. Он припомнил их последний разговор перед ее отъездом и с горечью осознал, что она им пожертвовала.

Про себя он усмехнулся, хотя на душе у него было тяжело. Мари без особого труда устранила Байярделя и осудила Лефора! Сегодня она отрекалась от него. Да, пожалуй, Мари не назовешь верной подругой!

Впрочем, ему это было почти безразлично. События приняли такой оборот, что она больше не нуждалась в советчике для достижения своих целей. Такой бунт, как этот, в сорок восемь часов не погасишь. Он оставляет раны, которые необходимо зализать, но по мере того как этим занимаешься, зреют новые заговоры, приходится опасаться новых восстаний. Рано или поздно ему пришлось бы – что бы ни думала об этом Мари – призвать на помощь своих английских друзей. Да Мари сама оказалась бы в таком плачевном положении, что стала бы умолять его, он был в этом уверен…

Шевалье свернул листок и положил рядом на столик. Он взял Жюли за подбородок и спросил:

– Ну, Жюли, могу поспорить, дитя мое, что все эти события вас смутили и взволновали, не правда ли?

– Плохо вы меня знаете, господин шевалье. Зачем мне волноваться? Кто может желать мне зла? И чего мне бояться?

– Конечно!.. Вам – нечего! А вот вашей хозяйке… и мне…

Он усмехнулся и, помолчав, повторил:

– И мне… Ведь эти негодяи ненавидят главным образом меня. Вам безразлично, если меня убьют на ваших глазах?

Жюли едва заметно вздрогнула, и Мобре понял, что ему удалось ее расшевелить. Она ответила:

– Прежде чем они будут здесь, мы могли бы приготовиться к обороне.

– Ах, как я счастлив! – обрадовался он. – Ваше отношение, дорогая Жюли, показывает, что вы хоть немного меня любите. Как видите, я на вас рассчитываю…

– О! Вы же всегда сумеете что-нибудь придумать! Вы знаете, как перехитрить этих разбойников. Но главное, я беспокоюсь о мадам. Что будет с ней, если они ворвутся сюда?

– Не знаю. Но мы приготовимся заранее, как вы предлагаете. Подставьте-ка губки, прелестное дитя: вы заслужили поцелуй за добрые чувства ко мне.

Он обнял ее, но она легонько отстранилась:

– Вдруг нас застанет мадемуазель Луиза! В этом доме и так довольно драм такого рода. Луиза вас любит…

Он тяжело вздохнул и оставил субретку в покое.

– Увы! – пробормотал он. – Я и не думал, что все так сложится! Если бы я мог это предвидеть, мадемуазель де Франсийон была бы еще девственницей, клянусь вам, или, уж во всяком случае, я был бы ни при чем.

– Так вот как вы платите ей за любовь?

Он пожал плечами:

– А вы разве лучше? Однажды вы мне рассказывали о сильном мужчине, которого любите, – единственном, которого вы когда-то любили. А разве это обстоятельство помешает вам когда-нибудь получить при случае удовольствие?

Она рассмеялась:

– Увижу ли я его когда-нибудь? Говорят, он мертв…

– Мир его душе! – весело вскричал он, так как Жюли, казалось, не очень-то огорчена смертью возлюбленного.

– А как его звали? – спросил он, помедлив.

– Ну, этого вы никогда не узнаете! Никогда! Да он и сам так и не узнал о моей любви… Даже не подозревал. Только позднее, когда он уехал, а воспоминание о нем меня не покидало, я себе сказала, что люблю его…

– А я-то считал вас доступной! Да вы так же непонятны, как все женщины, Жюли. Однако в вас есть нечто более надежное, чего нет в других.

С вашим темпераментом, если б вы пожелали поехать со мной, мы бы многого добились, клянусь!

– Не будем больше об этом, шевалье… И, простите, я спешу…

Она вырвалась, а он и пальцем не шевельнул, чтобы ее удержать. Спустя некоторое время он услышал, как она сбегает по лестнице. Он вышел из своей комнаты и направился к Луизе. Отворил дверь и застал все в том же виде, в каком оставил.

Луиза лежала на постели совершенно нагая, ее длинные волосы разметались и опутывали тело, будто золотые тенета. Луиза не шевелилась. Ставни были закрыты, и ее молочно-белое тело сияло в сумеречном свете, выделяясь белизной даже на фоне простынь.

Режиналь пресытился ее телом, эта женщина утолила его своей необузданной страстью, однако он не мог не залюбоваться ее вольной позой, прекрасным телом, объятым крепким, похожим на смерть, сном. Луиза была прекрасна; она могла бы составить счастье страстного и требовательного возлюбленного, потому что у нее были крутые бедра, роскошная грудь, красивые точеные ножки. Но ничто не пробуждало в нем желания. Он пресытился Луизой, устал от нее. И потом, у него были заботы поважнее.

Как он уже говорил Жюли, он действовал бы совсем иначе, если бы мог предвидеть, что события примут такой оборот.

Он подумал: почему, несмотря на прелести молодой женщины, он не чувствует ничего, ни малейшего волнения.

В эту минуту ресницы Луизы чуть дрогнули. Должно быть, она почувствовала, что в изножии ее кровати кто-то стоит и внимательно ее изучает. Она улыбнулась и спросила:

– Режиналь, что вы делаете? Что с вами такое? Вы встали? Уже!..

– Я получил новости от Мари…

– Не смотрите на меня так, Режиналь, мне неловко…

– Мари жива и здорова. Думаю, она переночевала в Ле-Прешере, потому что еще до отъезда выглядела очень утомленной. Но сейчас она вернулась в Сен-Пьер и участвует в заседании Высшего Совета.

– Я очень рада… Идите ко мне, Режиналь…

– Уже давно рассвело, – заметил он, – вы, кажется, не отдаете себе в этом отчета. День только начинается, но он обещает быть трудным, и, если предчувствия меня не обманывают, трудный день начинается рано…

– Вы меня даже не поцеловали…

– Знаете ли вы, что мне следовало бы сидеть сейчас на Совете?

Она улыбнулась:

– Очень мило, что вы пренебрегли заседанием ради меня… Но если вы будете оставаться по другую сторону кровати…

– Если я не на Совете, – продолжал он несколько суше, так как ее нежелание понять его раздражало, – то потому, что меня не пригласили… И, черт побери, я знаю, почему это произошло!..

– Почему?

– Потому что большинство советников во главе с Мари решили вывести меня из Совета.

– Разве вы были меньше счастливы, не будучи советником? Ведь я уже была у вас тогда? Разве не принадлежу вам сейчас вся, телом и душой? Чего ж вам больше?.. Ведь я согласилась даже делить вас с Мари, – помолчав, прибавила она, – и только потому, что она, казалось, была вам столь же необходима!

– Вы просто дурочка, – недовольно пробурчал он. – Привыкли все относить на свой счет. Страсть ослепляет вас, дорогая, и, кроме нее, вы ничего не хотите знать. Страсть одерживает верх над вашим рассудком, а вы ничего не делаете, чтобы этому помешать. Не можете даже понять, что меня исключили из Высшего Совета, а значит, я, вероятно, не смогу здесь оставаться.

– Почему? – спросила она, побледнев и растерявшись не столько от упреков, сколько из-за угрозы.

– Почему? Потому что меня выгнали из Совета под нажимом бунтовщиков. Меня ненавидят. Я теперь просто частное лицо, кому-нибудь захочется мне отомстить: меня убьют, как хотели убить недавно в Каз-Пилоте…

Она привскочила на кровати и прижала руки к груди.

– Режиналь! – произнесла она голосом наказанной и раскаявшейся девочки. – Раз у вас больше не будет никакой должности на Мартинике и ваша жизнь окажется под угрозой, почему не уехать? Почему бы нам не убежать вместе? Поедем в Шотландию! Ах, до чего красиво вы описывали мне когда-то озера у вас на родине!

– Вы бредите. Живете в выдуманной вами сказке. Одевайтесь и приготовьтесь…

Он пошел к двери, но она соскочила с кровати, босиком бросилась к нему и кинулась ему на шею. Он пытался воспротивиться, освободиться от нее, оторвать от себя ее руки. Однако Луиза прильнула к нему всем обнаженным телом, и хотя Режиналь был одет, но сквозь тонкую ткань почувствовал, как упруга девичья грудь.

– Будьте умницей. Сейчас не до шуток… Мне необходимо принять меры предосторожности, приготовиться к возможным последствиям…

– Вы меня больше не любите, Режиналь?

Она прильнула своими губами к его губам. Обвив руками его шею, крепко обхватив коленями его ноги, она напоминала ему осьминога, завладевшего жертвой.

– Еще одну минуту, – попросила она. – Режиналь! Представьте, что мы на какое-то время расстанемся… Не пожалеете ли вы потом, позднее, что упустили сладостный миг, который могли провести в моих объятиях?

– Луиза, не настаивайте! – возразил он. – Потом… Мы пообедаем вместе, так как я опасаюсь, что Мари вернется поздно… Итак, приведите себя в порядок.

Он почти грубо схватил ее за запястья и оторвал от себя. Потом торопливо зашагал к двери и покинул комнату.

* * *

Обед подходил к концу. Мобре не проронил ни звука. Он кипел злобой, переживая свое поражение. Время от времени взглядывал на Луизу. У девушки были красные глаза – свидетельство того, что она долго плакала после ухода Режиналя.

Он не испытывал ни малейшего сожаления. Сейчас у него были дела поважнее, чем Луиза!

Он обратил внимание, что она почти не прикасается к еде, зато он воздал должное подаваемым угощениям.

Он завершил обед. Налил себе вина, выпил и собирался встать из-за стола, когда молодая женщина обратилась к нему:

– Дорогой Режиналь! Вы причинили мне боль, но я на вас не обижаюсь. Я, конечно, слишком эгоистична. Думаю только о себе, как вы сказали, и это естественно: думая о себе, я думаю прежде всего о вас… Я понимаю, что у вас неприятности… Вы на меня сердитесь?

– Да нет же, Луиза! – как можно ласковее произнес он, стараясь скрыть раздражение. – Вы еще слишком юны и не в состоянии осмыслить жизнь, не имеете представления о готовящихся испытаниях!

Она усмехнулась грустно, но без затаенной злобы. Она снова почувствовала себя доверчивой и немного развеселилась: ей показалось, что мир между ними восстановлен.

– Пойду отдохну, – молвила она и после небольшой паузы прибавила: – Буду ждать вас, Режиналь… Но пусть это вам не мешает заниматься тем, чем должно.

В эту минуту лошадиное ржание возвестило о возвращении Мари. Режиналь поспешно встал, но почти тотчас взял себя в руки, и его жесты стали размеренными и неторопливыми.

У него были все основания дуться на генеральшу, и он не пошел ей навстречу. Луиза сомневалась, выходить ли ей на лестницу. За это время Мари сама успела войти в столовую.

– Здравствуйте, Мари, – безразличным тоном проговорил Режиналь, стараясь сохранять холодную вежливость. – Я получил ваше послание.

– Вы правильно сделали, что не стали ждать меня к обеду. Я ничего не хочу, я не голодна… Луиза… Минутку, Луиза, не уходите.

Мари стягивала перчатки. Она положила их в шляпу и бросила все вместе на банкетку.

– Бедняжка Мари! Вы, должно быть, устали… Разумеется, вам надо отдохнуть, – произнес Мобре, притворяясь заботливым другом.

– Об этом не может быть и речи. Луиза, дорогая Луиза… Мне необходимо многое обсудить с шевалье. Прошу вас не уходить из дому. Вполне вероятно, что после нашего с шевалье разговора вы нам понадобитесь: я пришлю за вами Жюли.

– Я буду в своей комнате, кузина.

Луиза медленно пошла по лестнице и исчезла. Режиналь неспешно расхаживал по столовой и, казалось, прекрасно держал себя в руках. Мари подошла к столу, взяла кубок, налила себе вина и с наслаждением выпила, потому что после пережитого и долгой скачки ее мучила жажда.

Отставив кубок, она произнесла:

– Да, Режиналь, нам необходимо поговорить…

– Да нужно ли? – спросил шотландец со свойственным ему цинизмом. – Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: произошло кое-что весьма серьезное с тех пор, как вы уехали отсюда вчера вечером.

– Друг мой! Вы напрасно говорите со мной в таком тоне. Я сделала для вас больше, чем кто-либо когда-либо посмел бы сделать на моем месте, особенно женщина, да еще перед лицом омерзительных подонков, угрожающе кишащих повсюду, словно черви в разлагающемся трупе! Отвратительные людишки! Ужасные создания!

– Вы сделали все возможное, Мари, я в этом не сомневаюсь и глубоко вам признателен. Я весьма тронут вашим отношением ко мне… Впрочем, у меня есть все основания полагать, что, вопреки вашим усилиям, добрым чувствам, желанию, вы проиграли… Не так ли?

– Место неудачно выбрано для нашего разговора. Вероятно, где-то неподалеку бродит Демаре. Может, Жюли тоже подслушивает… А то, что мы друг другу скажем, должно остаться строго между нами.

– Перейдем в вашу комнату? – Там было бы удобнее…

Не прибавив ни слова, она прошла вперед по лестнице. Он медленно последовал за ней, чувствуя обиду. Можно было не сомневаться, что Мари им пожертвовала.

Она отворила дверь, пропустила шевалье вперед и вошла сама, после чего заперла дверь на ключ.

Режиналь, не оборачиваясь, решительно прошел к столу, где со вчерашнего дня стоял графин с ромом и кубки. Он налил себе, сел и приготовился слушать Мари. Шевалье выглядел отрешенным и со всем смирившимся.

– Вы меня не спрашиваете, – заметила она, – что произошло этой ночью в Ле-Прешере? Вам неинтересно знать, чем мне угрожали эти чудовища?

– Угрозы, – молвил он, – ничто в сравнении с неблагоприятным мнением, которое могло о вас сложиться. Вчера вечером я предлагал вам туда не ездить. Но вчера у вас голова была не на месте! Вы слушали только этого вкрадчивого и высокомерного иезуита. Похоже, Мерри Рулз тоже забрал над вами власть. Но раз вы живы и здоровы, я думаю, что ничего особенно неприятного не произошло!

– То есть как это у меня голова была не на месте?! Разве я могла забыть, что представляю власть? Неужели мое присутствие в Ле-Прешере не было необходимым? Эти злодеи намеревались все спалить!

– Если бы они все спалили, они были бы арестованы, поверьте мне. Я отчетливо понимал, чем закончится ваша приятная прогулка, отговорить вас от которой я не смог бы ни за что! Да… Я по опыту знал, что, идя на встречу с восставшими, вы оказывались вынуждены либо вступить с ними в переговоры, либо приказать солдатам стрелять в толпу. Это в любом случае крайне серьезно. Стрелять в толпу! Руки отдавшего такой приказ навсегда остаются обагренными кровью, и его упрекают в этом на протяжении всей его карьеры… А переговоры с толпой тоже успеха не приносят. Толпа неизбежно чувствует, что одержала верх, раз вы идете навстречу и вступаете с ней в сделку. Тогда она ставит свои условия. Представляю, что именно это и произошло. И вам пришлось их требования удовлетворить. Я уверен, что вы были вынуждены так поступить, признайтесь…

– Увы! – вздохнула она. – Хорошо вам говорить. Будь вы на моем месте, могу поклясться, что вы тоже действовали бы, как я. Иначе они сказали бы, что вы презренный трус.

– Полагаю, вы не дрогнув вычеркнули мое имя из списков членов Совета?

– Не дрогнув! – рассердилась она. – Как вы можете так говорить, Режиналь!

– Так или иначе, а факт остается фактом.

– Я не могла поступить по-другому, – стала оправдываться она, – нет, правда, не могла! На стороне этих негодяев была сила. Мне пришлось уступить. Нельзя сказать, что я не сердилась, не сопротивлялась. Поверьте мне, Режиналь! Не думайте, что я с радостью приняла такое унижение! Они навязали мне свою волю. Даже отец Бонен посоветовал мне пойти на уступки, дабы избежать больших катастроф… Но как только я возьму над ними верх, мы еще посмотрим! Они дорого мне заплатят за это публичное оскорбление!

– Мари! – проговорил Мобре. – Некоторое время тому назад вы попросили меня помогать вам советами. Первое, что я вам сказал: «Арестуйте Мерри Рулза! Этот человек хочет вас погубить, потому что мечтает о единоличной власти». Вы ничего не сделали. Я рекомендовал вам повесить Байярделя, дабы удовлетворить этих людей, раз им нужен виновный за наш позорный провал на Мари-Галанте. Вы опять меня не послушали. Я видел, как приближается минута, когда вы отречетесь от меня, как отреклись от многих своих друзей… От этого самого Байярделя, Лефора… По правде говоря, вы склонны к полумерам. Когда у человека в руках власть, он не должен так поступать. Необходимо строго наказывать и щедро награждать. Вы этого не знали. Но это вас и погубит.

– Режиналь, вы несправедливы!

– Нет! Я вижу все так, как есть; впрочем, сейчас это неважно…

Она, не отвечая, опустила голову. Наступило молчание. Первым снова заговорил Режиналь:

– Итак, я ничего не значу. Подозреваю, что, если мы продолжим этот разговор, вы в конце концов мне скажете, что вам вменили в вину нашу связь и будет лучше, если мы перестанем встречаться.

– Я устала! Падаю от изнеможения! Я противостояла этим людям, а теперь еще надо воевать с вами!

– Осталось недолго… Я удаляюсь в Каз-Пилот, Мари…

– Нет, нет! Режиналь! Только не в Каз-Пилот! Они вас убьют!

– Почему? Потому что я теперь – ничто? Нет, думаю, они оставят меня в покое в моей хижине, потому что отныне знают, как я умею укрощать бешеных псов и бредящих сук! Итак, я возвращаюсь в Каз-Пилот и мы будем избегать встреч так долго, как вам покажется необходимым.

– Разумеется, Режиналь, было бы разумно временно не видеться.

– Вот видите! – горько усмехнулся он. – Я все предвидел! Признайтесь, вы и сами думали, что мне следовало бы просто уйти, а? И что будете тем временем делать вы? Кто станет давать вам советы?

– Есть нечто такое, – твердо ответила она, – о чем я успела поразмыслить. И тогда я приняла решение: отныне я буду слушать только собственный голос рассудка. Я стану действовать так, как сочту нужным. Мне нередко доводилось давать хорошие советы генералу. И когда он им следовал, все отлично получалось. Во всяком случае, это приносило плоды. Разве я не способна иметь здравые мысли? Достаточно только все хорошо обдумывать и не изменять логике.

– Прекрасно, Мари! Примите мои поздравления! – насмешливо произнес он и встал.

– Раз вы непременно хотите вернуться в Каз-Пилот, – промолвила она, – давайте хотя бы договоримся, как будем действовать. Мы всегда сможем поддерживать связь. На первое время я обеспечу вас надежной охраной…

– Вот именно! – зло рассмеявшись, перебил он Мари. – Так я буду похож скорее на пленника под неусыпным контролем, чем просто частным лицом…

Она пожала плечами, подошла к двери и повернула ключ. Но не стала звать Жюли, а крикнула:

– Луиза! Луиза! Подите сюда, прошу вас. Режиналь удивился. Он спрашивал себя, зачем ей вдруг понадобилась Луиза.

Когда та пришла, она бросила беспокойный взгляд сначала на Мобре, потом на Мари. Она была удивлена не меньше шотландца, хотя догадывалась, что между Мари и Режиналем произошло бурное объяснение.

– Луиза! – обратилась к ней Мари. – Шевалье намерен поселиться в Каз-Пилоте. Это вопрос решенный. Последние события вынудили меня вывести шевалье из состава Совета. Если бы он остался здесь, восставшие озлобились бы. Итак, разлука неизбежна… Луиза, – тяжело вздохнула Мари, – я подозреваю, что вы будете страдать в разлуке… В настоящую минуту лукавить ни к чему. Тем не менее я запрещаю вам поддерживать связь с господином де Мобре.

– Но… – вздрогнув, обронил Режиналь.

– Этот приказ я отдаю мадемуазель де Франсийон, – повысила голос Мари. – Совершенно очевидно, что мы окружены шпионами. Наши недруги сделают все возможное, чтобы перехватить письма между замком Монтань и Каз-Пилотом. Это может нам повредить, всем троим.

Луиза была подавлена, она смертельно побледнела и пошатнулась.

– Очевидно, что эта мера временная, – сжалилась генеральша. – Рано или поздно я восстановлю порядок на острове. Через некоторое время, вполне вероятно, мы сможем возобновить отношения с шевалье.

– Будем на это надеяться, – с двусмысленной усмешкой произнес Режиналь.

– Можете идти, Луиза, – сухо бросила Мари. – Шевалье зайдет с вами проститься.

– Так как я уезжаю немедленно, не так ли, мадам? – уточнил Мобре.

– Чем раньше, тем лучше.

– Очень хорошо. Прощайте, Луиза.

Когда молодая женщина вышла, Мобре бросил на Мари задумчивый взгляд. Он никогда не предполагал, что она сумеет вырваться из-под его опеки.

– Мне будет вас не хватать, – выговорил он. – Я буду чертовски скучать. Как мне жить без вас?

– Вы – мужчина, Режиналь, и человек с характером. Я завидую вам! Думаю, вы поняли причины, которые заставляют меня действовать таким образом. Тем не менее я хотела бы вам сказать, – печально произнесла она, заметно смягчившись, – что отношусь к вам с прежней симпатией, с прежней любовью…

– Я тоже, Мари. Буду молиться, чтобы вы преуспели.

Он подошел к Мари и поцеловал в висок.

Мари на мгновение удержала шевалье и страстно припала к его губам. Потом, ни слова не говоря, вытолкала Режиналя за дверь.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мерри Рулз, посеяв ветер, боится пожать бурю

Стражник отворил дверь в кабинет майора и доложил:

– Господин Пленвиль просит его принять. Мерри Рулз вздрогнул. Обычно он с пристальным вниманием следил за передвижениями во дворе форта, но на сей раз не заметил колониста из Ле-Карбе.

– Пусть войдет! – отрывисто бросил разгневанный майор.

Стражник, который был далеко не глуп, догадывался, что майору не терпится переговорить с Пленвилем, и оставил дверь открытой. Он знаком показал Пленвилю, что его ждут.

Колонист явился в окружении веселившихся приспешников. Это были Сигали, Виньон и Босолей. Для них события развивались с головокружительной быстротой. И эта быстрота их пьянила, как и ежедневные победы. Действительно, какой огромный путь пройден с того дня, как они стали тайно собираться, вздрагивая от каждого звука, назначая друг другу нескончаемые встречи, преодолевая немыслимые трудности, чтобы не вызывать ничьих подозрений.

Как они трепетали когда-то, входя в форт, где чувствовали себя незваными гостями и даже предателями. Сегодня они входили как к себе домой.

Разве не будет скоро все здесь принадлежать им совершенно законно?

В кабинет майора Пленвиль зашел один.

Мерри Рулз вдруг увидел перед собой совершенно другого человека.

Пленвиль откинул назад седые, но еще довольно густые волосы, чуть порыжевшие под лучами тропического солнца, и его высокий лоб оказался открыт. Он больше не был похож на младшего сына обнищавшего гасконца, какого долгое время напоминал, вопреки большому состоянию и званию, которое он занимал на Мартинике.

Пленвиль облачился в новый камзол, бархатные штаны гранатового цвета. В пряжках его туфель блестели жемчужины, и это были именно туфли, как у придворного щеголя, а не тяжелые сапоги плантатора, как прежде. На боку висела шпага с гардой из кованого железа, легкая, но отличная, дорогая, испанской работы, и можно было только ломать голову над тем, зачем он ее нацепил.

Мерри Рулз почувствовал, как его захлестывает гнев, тем более что Пленвиль выглядел доброжелательно, улыбался и имел вид победителя.

– Здравствуйте, майор! – почти прокричал он. – Как давно мы не видались!..

– Вы правы, – замогильным голосом отозвался Рулз. – Я уже целую неделю рассылаю эстафеты из Макубы в Фор-Руаяль, предписывая вам явиться ко мне. Вы обязаны дать мне некоторые объяснения, потому, я полагаю, и прибыли сегодня?

Пленвиль откровенно смеялся. Майор обратил внимание на одну деталь, которую вначале упустил из-за своего раздраженного состояния. Оказывается, колонист отпустил бородку в виде ласточкиного хвоста, но довольно густую и ухоженную; похоже, хозяин тщательно за ней следил.

– Да, давненько я здесь не был, – повторил Пленвиль, словно не слыша майора. – С тех пор произошло много событий…

Улыбка не сходила с его губ, а бородка и все одеяние придавали сходство с сатаной. Он наклонился и стал внимательно разглядывать стол, за которым работал майор. Потом выпрямился и сказал:

– Хороший стол! Он мне очень нравится; пожалуй, я бы взял его себе.

– Вы смеетесь надо мной, Пленвиль? – вскипел Рулз.

– Да вы сами подумайте, майор: разве б я посмел?

– Нет, нет, в это я не верю. Я знаю вас насквозь: вы жалкий трус.

В ответ колонист захохотал.

– Так вы не верите, что я на это осмелюсь! – вскричал он. – Бедный майор!.. Не знаете вы Пленвиля. Это заблуждение, глубокое заблуждение. Вы принимаете меня за труса? Подождите!.. Подождите!.. Именно это, мессир, вы мне всегда советовали. Ждать и ждать!

– Только я долго ждать не намерен, предупреждаю. Что за комедию вы тут ломаете? Объяснитесь ли вы наконец? Что означает ваш наряд? На что надеетесь?

– Вы плохо информированы, милейший.

– Может, и так. Однако до сих пор в моих руках полиция и закон. Берегитесь, Пленвиль! Я не потерплю, чтобы надо мной смеялись! И не прощу измены! Вы, кажется, забыли о своих обязательствах. И конечно, уже не помните, о чем мы договаривались?

– Как вы могли такое подумать? – насмешливо проговорил колонист.

Мерри Рулз сжал кулаки.

– Пленвиль, приятель, – начал он слащаво, – я был неделю назад в Ле-Прешере…

– Знаю! Сигали нам пересказал ваш разговор с четырьмя нашими поселенцами в казарме, где вы находились с ее превосходительством и отцом Боненом, который, кажется, держал речь перед толпой, как на великопостной проповеди!

– Двумя часами раньше толпа требовала передать власть Пленвилю.

– Ну и что?

– А наш договор? Я же обещал вам должность синдика! Так вы, стало быть, теперь участвуете в заговорах против собственных друзей?

Пленвиль воздел руки к небу:

– Чего же вы хотите, майор! Общественное мнение – это одно, а решения, которые мы принимаем, – другое. Если народ избирает меня губернатором, что я могу поделать? Не отказываться же! Да и ради кого? Ради вас? Вы кормите нас одними обещаниями! Постоянно откладываете срочные дела! Нет-нет, майор, для меня воля колонистов – прежде всего! А наши обязательства я готов соблюдать до тех пор, пока ваши амбиции не станут вредными для нашей общей цели. Если поселенцы хотят, чтобы я стал генерал-губернатором, я им стану, только и всего. Этот кабинет будет моим. Я прикажу выделить вам участок земли, приятель, и даже постараюсь, чтобы вас назначили синдиком. Такой план действий вам не нравится?

Мерри Рулз вдруг понял, что против него существует заговор. Он-то думал, что может доверять этому человеку. Даже частенько обращался с ним, как с низшим, а оказалось, что колонист забрал власть! Стал поважнее самого майора, потому что толпа им бредит!

– Пленвиль! Мне хватит пяти минут, чтобы вас арестовать и повесить. Слышите? Виселица уже стоит во дворе форта. Что вы об этом думаете?

– Думаю, вам стоит попробовать, – с вызовом бросил Пленвиль. – Да, попытайтесь меня повесить или хотя бы арестовать… Вот вы увидите! Больше не скажу ни слова.

– А что я увижу?

– Вдоль западного побережья запылают пожары, от Макубы до Фор-Руаяля. А завтра будут говорить: «Майор заодно с генеральшей. Они вместе нас предают. Приказали повесить Пленвиля, потому что он стал для них опасен. Должно быть, они любовники! Рулз польстился на объедки Мобре». И вас тоже повесят, даже стражника не сможете позвать на помощь, потому что охрана перестанет вам доверять!

Неделей раньше Рулзу казалось, что он крепко держит власть в своих руках. Он посеял ветер, чтобы уничтожить Мари и все, что она представляла, а этот ветер обратился в бурю, угрожавшую захлестнуть его вместе с Мари. То, что он неделю назад держал в руке, просочилось сквозь пальцы, как вода. У него ничего не осталось!

Мысль майора работала лихорадочно. Он решил, что если будет упрямо продолжать борьбу, то потеряет все и не извлечет выгоду из дружбы с Мари. Что же делать? Принять руку нарождающегося хозяина? Конечно, тому он необходим. Только Мерри Рулз разбирается в делах острова. Пленвиль без особого труда пойдет с ним на мировую. Майор подошел к креслу и не спеша сел.

– Пленвиль! – смиренным тоном начал он. – По правде сказать, вы оказались сильнее, чем я думал. Как мужчина мужчине признаюсь: я вас недооценил. Черт побери! Если мне суждено подчиниться вашей воле, я готов перенести унижение, потому что оно исходит от такого человека, как вы. Я преклоняюсь перед вашей ловкостью.

– Не надо громких слов, милейший. К чему терять время, ведь мы не принимаем друг друга всерьез. Мы знаем, чего каждый из нас стоит. Признайтесь, что уязвлены тем, что я вас обставил, а? Признайтесь же, черт возьми!.. Но что касается взаимодействия, то это возможно.

– Вы умеете найти нужное слово.

– Да, и к тому же умею действовать.

– Вижу, черт побери! Чего вы хотите? Пленвиль наконец вполне осознал свою победу. Она досталась ему легче, чем он ожидал.

– Босолей, Сигали и Виньон – герои, – заявил он. – Вы знаете, что с ними произошло. Только чудом они спаслись от дикарей. Им довелось блуждать около недели, прежде чем они вернулись домой. Вы, кстати, видели, какую выгоду они извлекли из своего злоключения. Босолей поднял людей на восстание. Он говорил на всех площадях в Макубе, Ле-Прешере, Ле-Карбе, Каз-Пилоте и, наконец, в Каз-Навире и Фор-Руаяле. Он добился одобрения колонистов, они поддержали идею войны с дикарями. Именно ему мы обязаны, в частности, срочной вербовкой шестисот добровольцев, которые уже выступили во главе с комендантом де Лубьером, чтобы уничтожить этих подлых индейцев…

Мерри Рулз кивнул.

– В этих условиях, – продолжал Пленвиль, – представляется, что они имеют право на значительную часть территории, которая будет отвоевана у дикарей. Вы согласны предоставить ее этим людям?

– Да. Чего вы хотите еще?

– Э-э!.. Надо же мне подумать и о себе!..

– Говорите!

– Приятель! Вы владеете чудесной плантацией табака в долине между двумя горами Ле-Карбе. Эта плантация прилегает к небольшому клочку земли, принадлежащему мне. Я бы от нее не отказался.

Мерри Рулз улыбнулся:

– Если плантация действительно может доставить вам удовольствие, Пленвиль, я охотно ее вам отдам.

– Это следует понимать как обещание?

– Ничуть. Это подарок, который я преподнесу вам немедленно и с большой радостью, потому что нет ничего приятнее, как удовлетворить желание друга.

– Правда? – с сомнением переспросил Пленвиль.

– Даю слово! Вы мне не доверяете? Я зарегистрирую дар в кадастре, и с завтрашнего дня эта земля – ваша. Уточните только ее местоположение.

Колонист задумался. Такая щедрость сбивала его с толку. Он опасался ловушки со стороны майора.

– Знаете ли вы, – наконец проговорил он, – что, если вы отдадите мне эту землю, наши отношения внешне могут измениться?

– Так пусть сейчас же станут другими, Пленвиль! Клянусь своей головой, этот клочок земли вместе с урожаем – ваш! Хотите, я немедленно выдам вам соответствующую бумагу за своей подписью?

– Нет. Я поверю вам до завтра.

– Вы правы. У меня только одно слово: слово Мерри Рулза де Гурселы не может меняться, как у некоторых колонистов.

– Не думайте, что можете оскорблять меня, потому что проявили щедрость, приятель. И не отвлекайтесь от дела. Теперь моя очередь быть любезным. Вы слушаете?

– Я весь внимание, милейший.

Пленвиль упивался победой. Майор не мог не оценить, какую радость доставил колонисту столь щедрым подарком, который Рулзу, кстати, ничего не стоил: он сумел в подходящий момент скупить лучшие участки, продав когда-то свои владения во Франции для приобретения огромных возделанных площадей, благодаря чему сделался первым плантатором острова.

– Послушайте, майор, – решительно продолжал колонист, – думаю, вы уже поняли, что у нас с вами разные честолюбивые помыслы. Я люблю землю. Люблю богатство, исчисляемое в звонкой монете. Я отдаю предпочтение хорошему участку земли, сотне рабов, хорошему урожаю, кошелю с золотыми, почестям, званиям, власти… Власти я возжаждал и получу ее. Если я так страстно ее захотел, то только затем, чтобы скорее обогатиться. Вы уже все это имеете, потому что успели успешно провести свое судно сквозь все бури и теперь жаждете только власти.

– Да, – подтвердил Рулз. – Вы рассуждаете здраво. Иными словами, вы – честолюбивый колонист, а я – политик, имеющий честолюбие. Только мое честолюбие заключается в том, чтобы вписать свое имя в Историю. Я имею собственное представление о том, как править Мартиникой и превратить ее в самый процветающий остров Карибского бассейна. Рай на земле – вот что можно создать из этого благословенного уголка. И этот рай создам я!

– Позаботьтесь о безопасности этой земли, обеспечьте владение землями, занимаемыми в настоящее время карибскими индейцами между Мареном, Салинскими островами и Гренадой, и я готов уступить вам шаг в политике. Я уступлю вам при условии, что вы не будете мешать мне.

– Объяснитесь яснее, черт побери!

– Когда комендант де Лубьер перебьет всех дикарей, нам придется делить захваченные земли. Предоставьте этот раздел мне. Я воздам каждому по заслугам. И возьму то, что понравится мне. За это при первом же удобном случае вместо моего имени жители будут выкрикивать на улицах ваше имя!

– Откуда я могу знать, приятель, что вы снова меня не предадите? И речь не о словесном обещании. Думаю, у вас больше оснований доверять моему слову, чем у меня – вашему. Я даю вам слово, что в свое время вы получите все, чего просите. Горе вам, если вы меня предадите!

Пленвиль посмотрел майору в глаза. Ему показалось, что тот не лжет, потому что, казалось, был удовлетворен и на его губах мелькнула довольная ухмылка.

Помолчав, Пленвиль недовольно продолжал:

– Чтобы достичь желаемого, я вынужден поставить вам еще одно условие.

– Я так и думал! – воскликнул Рулз. – Барышник не умеет честно вести торг.

– Ваши оскорбления меня не трогают. По правде говоря, нас разделяет только этот стол. Вы стоите не многим больше меня, приятель. У нас только ухватки разные. Условие я ставлю следующее – и оно обязательное, потом объясню почему: я требую ареста ее превосходительства госпожи Дюпарке в ближайшее время.

– Ареста генеральши?

– Да! Пока она на свободе, мы не сможем действовать по своему усмотрению. Она развенчана – колонисты дурного о ней мнения. Это шлюха, потаскуха, девка, которая отдается первому встречному, даже иноземцу и предателю интересов общества и его величества. У нас давно на нее зуб, пора ее арестовать и заковать в кандалы.

– Вы забываете, Пленвиль, что король еще не сообщил нам своего решения.

– Я и не забываю! Я все рассчитал. Отец Фейе прождет не одну неделю, прежде чем получит аудиенцию при дворе. Даже если предположить, что его приняли сразу, понадобится время на возвращение из Франции, потом надо найти судно, которое доставит его с Сент-Кристофера на Мартинику. Уверяю вас, мы его увидим не раньше, чем через несколько месяцев. Сегодня второе июля.

– Совершенно верно: второе июля тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года.

– Двадцать пятого числа этого месяца генеральша должна быть в тюрьме и отстранена от власти.

Мерри Рулз растерялся. Он с трудом выдавил из себя:

– Пленвиль, я хочу того же, что и вы. Но отстранить Мари Дюпарке от власти, не узнав прежде решения короля, это значит совершить преступление в неуважении его величества, особенно после того, как мы сами направили гонца к королю с посланием. А вдруг он уже послал нам свое согласие?

– Вы боитесь?

– Да нет. Но я лучше вашего знаю этикет, правила вежливости и верности данному слову!

– Ее превосходительство тоже так думает? Нет, майор, если вы не боитесь, значит, колеблетесь, потому что сами попытались, уж не знаю, путем каких махинаций, добиться от короля собственного назначения на пост губернатора, отстранив генеральшу! Признайтесь!

– Его величество может получить обо мне благоприятные сведения. Только он может принять решение, не забывайте!

– Так вы отказываетесь арестовать эту женщину?

– Э-э… – замялся Рулз. – В каком-то смысле мне только этого и нужно. Вы же знаете, что я о ней думаю! Вам известно, как я ненавижу ее! Но вы понятия не имеете о причинах, по которым я с удовольствием послал бы ее в преисподнюю! Увы, я присягнул ей на верность! Эта клятва связывает мне руки. Да и вы, Пленвиль, клялись вместе со мной! Я бы с удовольствием выполнил ваше требование и в нужную минуту закрыл на все глаза… Делайте, как считаете нужным. Какого черта! Вы представляете большинство поселенцев Мартиники! Те только вами и бредят… Зачем медлить? Власть отдает вам народ! Действуйте!

– Вы, кажется, не верите, Рулз, что я действительно в состоянии действовать? Так вы мне обещаете не вмешиваться?

– Если я и предприму что-либо, то так, для виду… да, для виду. Скажем: для соблюдения приличий…

– У вас под началом войска. Обещайте, что не будете обращаться за помощью к военным.

– Обещаю. Если я на словах стану защищать Мари Дюпарке, не обращайте на это внимания. Я сделаю это исключительно ради соблюдения приличий. И помните: я соблюдаю приличия потому, что это может нам пригодиться на тот случай, если вы потерпите поражение! Я всегда буду наготове!

Пленвиль звонко рассмеялся:

– Я не проиграю! Слово колониста: не пройдет и трех недель, как эта мерзкая шлюха будет взята под стражу. Арестована! А через два месяца ее осудят и повесят! Мне есть в чем обвинить ее!

– Ваши слова да Богу в уши!

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

22 июля 1658 года

В просторной парадной зале форта Сен-Пьер в этот день собрался Высший Совет. По правую руку от ее высокопревосходительства сидел майор Мерри Рулз де Гурсела.

Заседание еще не было открыто, и Мари задумалась, вспоминая о том, как несколькими годами раньше Лефор твердой рукой расправился с колонистами, поднявшимися против генерала Дюпарке, захваченного в плен командором де Пуэнси.

После ремонта на стенах не осталось следов от пуль, но у Мари перед глазами до сих пор стояли два десятка мертвых тел на полу, и среди них труп предателя и подстрекателя Бофора.

Сколько событий прошло с тех пор! Лефор избрал дурной путь. Если бы капитан остался на Мартинике, если бы сохранил верность памяти Дюпарке, размышляла она, не имея представления о планах флибустьера, скольких происшествий можно было бы избежать! Кстати, отдалась бы Мари телом и душой Режиналю де Мобре, останься Лефор на острове? Благодаря его огромной силе, смелым предложениям, отваге, легендарной непобедимости, он наверняка одолел бы всех ее врагов!

Лефор! Теперь он – человек вне закона, морской разбойник, пират, которого ожидает виселица в любом порту Антильских островов.

Сколько всего они могли бы осуществить вместе, если бы она могла на него опереться! Была минута, когда она подумала о капитане Байярделе, единственном, который по собственному неразумию остался верен памяти флибустьера. Однако Мари с отвращением отбросила мысль о Байярделе, только что ее посетившую. Все это принадлежало прошлому, к которому не следовало возвращаться…

Из задумчивости ее вывело легкое прикосновение Мерри Рулза. Мари вздрогнула и бросила на него вопросительный взгляд.

– Ваше высокопревосходительство! – вполголоса обратился он к Мари. – Мне кажется, Совет готов вас заслушать. Пора, по-моему, начинать.

Она ударила в медный гонг пробковым молотком, после чего установилась тишина. Все расселись по местам, и Мари взяла слово:

– Господа советники! Позвольте объявить заседание открытым. Господин майор Мерри Рулз огласит перечень вопросов.

Мерри Рулз немедленно поднялся. Он поклонился присутствующим и для начала дал понять, что имеет сообщить великую новость, от которой сердца всех колонистов наполнятся гордостью. Затем он объявил, что Совет созван с одной целью: ознакомиться с положением, создавшимся в результате войны с дикарями.

Господин де Лавинь поднял руку и попросил слова. Рулз замолчал, давая ему высказаться.

– Вот уже три недели, как мы проводили наших солдат, наших сынов в Страну Варваров. С тех пор от них никаких известий.

– Это так, – вмешался Леконт. – Три недели. Беспокойство овладело теми, у кого среди солдат есть родственники.

– Господа! – пояснил Мерри Рулз. – Я отказываюсь понимать причину вашего нетерпения в настоящее время, потому что дал вам понять: вас собрали для того, чтобы сообщить первые результаты.

– В таком случае слушаем вас, майор, – изрек Гроке.

Рулз знал всех трех колонистов, которые его перебивали. Это были люди, состарившиеся в колонии. Выступая на заседаниях, они делали вид, что интересуются делами острова, но в действительности всегда принимали сторону правительства. Он знал: если действовать осторожно, можно иногда перетянуть их на свою сторону и даже сделать из них горячих сторонников своего дела, если им польстить.

– Господа советники, – продолжал Рулз. – Вчера я получил важные сведения от коменданта де Лубьера, славного офицера, которому госпожа Дюпарке доверила истребление дикарей. Вот послание коменданта.

Следуя плану, разработанному им и утвержденному как ее высокопревосходительством, так и мною лично, комендант добрался морем до Каравеласа.

Двести человек по суше обогнули Лысую гору и проникли в расположение индейцев, тогда как двести других взяли направление на Эвкалиптовый лес.

Коменданту де Лубьеру удалось без особых осложнений добраться до Каравеласа, где, пустив в дело остов склада из Сен-Пьера, привезенный с собой, он построил крепость и окрестил ее Батареей. Могу с радостью вам сообщить, что слияние войск Батареи и тех, что прошли вдоль Лысой горы, произошло четыре дня назад.

Громкие аплодисменты прервали речь оратора. Когда Рулз смог продолжать, он сказал:

– Отряду, который проходил по Эвкалиптовому лесу, повезло меньше. Дикари, видимо, ожидали с этой стороны нападения и расставили ловушки. Навертели в земле дыр, в которых наставили торчком отравленных стрел. Мы потеряли несколько человек, очень мало, а ловушки были обезврежены; отряд изменил направление и все-таки вышел к назначенному месту встречи. Целый день солдатам пришлось прорубаться сквозь заросли. Проведя в лесу ночь, отряд на рассвете оказался в районе, названном нами Сент-Мари. Там карибские индейцы выставили большой отряд. Но они почти не ожидали нападения и оказали слабое сопротивление. Судя по сведениям, переданным в этом послании, которое я держу в руках, главные силы индейцев были сосредоточены в Сент-Мари. Выскочив из-под навесов для сетей, одни дикари бросились к пирогам, чтобы бежать на Доминику или Сент-Винсент, а другие – чтобы искать убежище на южной оконечности нашего острова. Словом, я пришел вам сообщить о почти полной победе. Еще несколько дней, и на этой земле не останется ни одного дикаря! Люди коменданта де Лубьера после короткого отдыха, соединятся и все вместе атакуют последних индейцев, скрывающихся на Салинском полуострове…

Мерри Рулз замолчал и стал ждать, пока снова стихнут аплодисменты, которыми воодушевленные советники встречали его слова. Радость была написана на всех лицах. Опьяненные слушатели были убеждены, что объявленная победа каждому сулит жирный кусок пирога.

– Надеюсь, – выразил общую мысль Гроке, – что уже выслана миссия для составления новой карты?

– Отец Фейе, возвращения которого мы с нетерпением ожидаем, уже составил для нас карту Бастера. Я подумал, что по возвращении из Франции сам Бог велел ему составить и карту Страны Варваров.

Все одобрительно закивали, и Мерри Рулз сел на место.

В эту минуту в окна парадной залы стали заглядывать солдаты охраны, судя по их форме.

– Что делает охрана? – вскричал Леконт. – Недопустимо, чтобы наших советников вот так беспокоили во время заседания…

Однако стражник постучал в дверь и, после того как Мерри Рулз разрешил ему войти, объявил:

– Депутация из офицеров семи рот охраны острова просит приема у членов Совета.

– О чем еще говорить! – вскричала Мари, смертельно побледнев, так как это вмешательство армии в государственные дела казалось ей невыносимым.

– Депутация уверяет, мадам, что ей необходимо высказать свои требования.

– Требования! Опять требования! – возмутилась она. – Майор, прогоните этих людей!

– Может, в интересах дипломатии стоит, наоборот, их принять. Речь идет об охране, а это посерьезнее, чем просто поселенцы!

– Вы настаиваете на том, чтобы их принять?

– Так было бы лучше, мадам. Попросим Совет проголосовать, стоит ли выслушать требования охраны.

Не успел Рулз договорить, как руки присутствовавших взметнулись вверх.

– Мне остается лишь подчиниться, – сказала Мари, догадываясь, что ее ждет новое унижение.

– Хорошо, – кивнул Рулз, – стражник, пригласите депутацию.

Вошли около двадцати человек, почти все – военные, за исключением четырех или пяти предводителей, среди которых Мари узнала поселенцев Ле-Карбе и Ле-Прешера.

Сердце Мари сжалось от предчувствия новой беды. Она переводила взгляд с одного советника на другого. Кто из них проявит верность данной клятве, кто ее поддержит в случае необходимости? Полное разоблачение Мари предвещало перемену, переворот на острове, а самые хитрые и ловкие и в этом случае будут иметь возможность увеличить собственное состояние.

Взгляд ее превосходительства упал на лицо Мерри Рулза. Оно было непроницаемо, как у человека, которого ничто больше не может удивить и который присутствует на репетиции хорошо поставленной сцены. Мари показалось, что все ее покинули, что она лишь обломок кораблекрушения, который волна бросает туда-сюда по собственной воле. Внутренне она обратилась к Богу с отчаянным воплем. Почему же Всевышний не приходит ей на помощь? Зачем обрекает ее на эти испытания? И почему поселенцы, так любившие ее мужа, знавшие о ее благотворном влиянии на него, по отношению к ней проявляли столько ненависти и враждебности?

Двадцать депутатов выстроились перед членами Совета, причем в первых рядах – колонисты. Сигали сделал шаг вперед, отделившись от группы. Ему уже не в первый раз доводилось держать речь, он казался более решительным, более уверенным в себе, чем остальные.

– Вы просили вас принять, господа, – начал Мерри Рулз. – Должно быть, вам необходимо сделать весьма важное заявление. Мы, как видите, уже приступили к обсуждению вопросов и согласились прервать свою работу только потому, что предположили: причины, которые привели вас сюда, чрезвычайно серьезны.

Сигали кивнул, одним поклоном благодаря за предоставленное ему слово и в то же время приветствуя присутствующих.

– Семь рот охраны Мартиники, имея серьезные требования, выбрали по три представителя в Высший Совет. Я и мои товарищи, – продолжал он, указывая на обступивших его поселенцев, – представляем жителей Ле-Прешера и Ле-Карбе, которые намерены выдвинуть те же требования, что и военные.

Мари чувствовала, как гнев захлестывает ее все больше. Она не удержалась и перебила подстрекателя:

– Требования! Опять требования? Три недели тому назад вы получили удовлетворение. Добились всего, чего просили. А теперь вы снова не удовлетворены?

Сигали с вызовом взглянул на Мари Дюпарке. Презрение, читавшееся в его глазах, указывало на то, что Мари для него уже ничего не значит на этом острове.

И обратился он не к ней. Обернувшись к майору, он вынул из кармана тщательно сложенный лист.

– Господин майор! Господа советники! Я только зачитаю вам требования семи рот охраны, а также колонистов Ле-Прешера и Ле-Карбе. Затем мы предоставим вам возможность обсудить их, а позже я вернусь за ответом. Хочу вас предупредить, что мы не потерпим ни малейшей отсрочки. Люди, приславшие нас, ясно выразили свое желание: эти вопросы должны быть улажены сегодня же.

Во-первых, роты охраны и колонисты требуют освободить госпожу Дюпарке от должности генерал-губернаторши и передать ее обязанности майору Мерри Рулзу.

Мари показалось, что сердце замерло у нее в груди. Она была не в силах произнести ни слова, ни звука. Она напряглась всем телом, чтобы не упасть в обморок. Не обращая внимания на ее состояние, на смертельную бледность, залившую лицо генеральши, Сигали продолжал:

– Колонисты требуют вдвое уменьшить налог на табак. С обоюдного согласия роты охраны и поселенцы требуют сместить судью по гражданским делам Фурнье, не сумевшего проявить беспристрастие и поставить на его место господина Дювивье.

Сигали остановился передохнуть. Советники вопросительно переглядывались. Они знали о народных волнениях, но требования военных и колонистов произвели эффект взорвавшейся бомбы. Отстранение ее высокопревосходительства!

– Это все? – спросил Мерри Рулз.

– Нет, господин майор. Мы требуем также, чтобы господин Пленвиль, колонист из Ле-Карбе, был назначен Советом на должность общественного синдика. Наконец, назначение офицеров исполнительной власти и охраны отныне не может происходить без одобрения всех жителей.

Сигали умолк, и наступило тягостное молчание. Никто не смел подать голос. Казалось, представители офицеров были смущены не меньше советников теми требованиями, которые они пришли выразить.

Мерри Рулз, не теряя присутствия духа, повернулся к ее высокопревосходительству и сказал:

– Мадам, вы слышали требования восставших. Что вы ответите?

– Господа советники! – заявила она дрогнувшим голосом, который крепнул с каждым мгновением от гнева. – Я действительно выслушала вместе с вами требования этих людей. По-моему, речь в данном случае идет не о моей власти, которая давно дала течь, а о власти в государстве и даже просто о принципах правления. Пределом, господа, было требование о вмешательстве населения в вопрос о назначении офицеров охраны. Губернатор этой колонии, кто бы он ни был, окажется теперь просто-напросто во власти чиновников и армии! Разве это возможно стерпеть? Управлять в таких условиях представляется мне невозможным: разве такой метод не приведет к анархии? Не знаю, что подумал бы его величество о губернаторе, согласившемся на подобные условия, ведь это значило бы предать самого короля и его королевство!

Мари снова обвела взглядом лица всех присутствовавших.

Те понурились. Мари подошла к Мерри Рулзу. Майор с отсутствующим видом теребил лежавшее перед ним перо.

Ей расставили ловушку. Совет, который должен был пройти весело, принимая во внимание сообщение майора о победах, на самом деле возвещал о ее собственном поражении. Эти болваны не могли даже дождаться ответа короля!

Мари почувствовала отвращение.

– Я думаю, господа, что вы слишком легкомысленно относитесь к королю. Мое самое горячее желание состоит в сохранении мира на нашем несчастном острове, иначе я без споров приняла бы все ваши требования: ведь мне так отвратительно окружение предателей!

Она заметила, что кое-кто покраснел, услышав оскорбление. Мари решила, что и так сделала слишком много, подстегивая волю тех, кто мог бы ее защитить, и стала ждать помощи. Но тщетно.

– Я торжественно передаю свои обязанности господину Мерри Рулзу де Гурселе. Надеюсь, что тем самым в достаточной степени демонстрирую свою готовность подчиниться и смогу, наконец, обрести спокойствие.

– Мадам! – вскричал Рулз, приходя в волнение помимо собственной воли. – Благодарю вас за то, что вы слагаете с себя обязанности в мою пользу… Однако прошу вас продолжать вести это заседание Совета.

Мари грустно улыбнулась. Она поняла, ее подозрения подтвердились: вся эта комедия была заранее подготовлена!

– Прошу тем не менее не забывать, что этот остров был куплен моим супругом и что земли принадлежат моему сыну Жаку д'Энамбюку, – заметила она. – И однажды вам придется отчитаться ему за все время своего правления!

В эту минуту дверь с шумом распахнулась и в залу влетели, грубо расталкивая депутатов охраны, два человека. То были Пленвиль и Босолей.

– Измена! – выкрикнул колонист из Ле-Карбе, размахивая над головой листом бумаги. – Измена!

Это была еще одна бомба, еще одна комедия.

В наступившей тишине Пленвиль, зло сощурившись, подошел к Мари; он ехидно ухмылялся.

– Мадам! – отчеканил Пленвиль. – Вы совершили измену, и у меня есть тому доказательство.

Он поднял над головой бумагу и обвел советников взглядом.

– Господа! Вот послание, которое мы перехватили у лакея этой дамы. Некий Демаре, состоящий на службе в замке Монтань, явился сегодня в Каз-Пилот к человеку, которого мы все хорошо знаем: он поддерживает отношения с англичанами; я говорю о шевалье де Мобре. Этот шевалье отправился из Каз-Пилота на судне, которое держит курс на Сент-Кристофер. С некоторого времени мы пристально следили за каждым его движением. Вот почему, увидев лакея Демаре, мы решили своим долгом его обыскать; вот, господа, письмо, которое мы при нем нашли; его написала госпожа Дюпарке, это ясно, хотя подписи здесь нет. Госпожа Дюпарке слишком осторожна, чтобы ставить подпись на бумаге, которая приведет ее прямиком на виселицу!

Мари тяжело опустилась в кресло. Это уж слишком! Что еще за новые происки? Она никогда не писала к Режиналю, хотя ей очень хотелось это сделать. Что это было за послание? Несомненно, фальшивое!

– Вот о чем говорится в этом письме, господа, – продолжал Пленвиль, торжествуя. – Я прочту его вам, слушайте:

«Любовь моя, сердце мое!»

Он остановился, скабрезно ухмыльнувшись, и окинул генеральшу высокомерно-презрительным взглядом, а затем продолжал:

– «Скоро всему придет конец, это мое убеждение, которое крепнет с каждым днем. Я не могу больше жить в душной атмосфере этого дома, этого острова, в этом одиночестве, не могу выносить нашу вынужденную разлуку. Я знаю, насколько опасно доверять это послание человеку, который, возможно, нас предает, который находится на стороне наших врагов. Душа моя! Вы рассказывали мне о своих озерах, о своей родной Шотландии.

Едемте, увезите меня отсюда… Я не могу больше жить без Вас. Я умру, если снова Вас не увижу. В Вас – вся моя жизнь, ради Вас я готова пожертвовать всем. Вы знаете, что я слепо исполню все, что Вы мне прикажете. Не оставляйте меня здесь, где наша жизнь подвергается все большей опасности. Ответьте мне поскорее, иначе я сама приеду в Каз-Пилот. Я должна Вас увидеть…»

Вот! – вскричал Пленвиль. – Этого довольно, не правда ли, господа? Это поучительно. Вот какой шлюхе вы доверили управление Мартиникой! Пока наши сыновья гибли от руки дикарей, эта женщина продавала наши земли врагу, англичанам, что видно из этого письма!

– Это не мое послание! – взвыла Мари. – Это писала Луиза, моя кузина…

– Луиза! – расхохотался в ответ колонист из Ле-Карбе. – Луиза! А где доказательства? Разве все мы не знаем, что эта потаскуха была любовницей шотландца? Зачем Луизе писать в таких выражениях? Это смешно, господа! Пускай эта колдунья придумает что-нибудь еще! Кстати, Демаре, слуга этой дамы, сразу сознался, что она сама передала ему послание для шевалье де Мобре. Зачем Демаре стал бы лгать?

Босолею тоже хотелось отличиться; он вышел вперед и сказал:

– Я готов утверждать, что эта женщина обманывала нас вместе с шевалье де Мобре. В Каз-Пилот пришли корабли под голландским флагом, а на самом деле оказалось, что это англичане. Мобре был в заговоре с этой женщиной и хотел продать Мартинику англичанам, поселившимся на Барбадосе.

– Это наглая ложь! – выкрикнула Мари срывающимся голосом. – Вы никогда этого не докажете!

– А разве послание не убедительное доказательство? – возразил Пленвиль.

– На виселицу ее! – крикнул кто-то из солдат охраны.

– Смерть! – подхватил Сигали.

В рядах военных вдруг произошло смятение. Мерри Рулз забеспокоился, как бы советникам не пришлось так же туго, как Мари, и, встав, развел руки, будто пытаясь примирить обе стороны:

– Господа! Могу вас заверить, что предателей ждет заслуженное наказание. Но их надобно судить. Нам необходимо арестовать этого шевалье де Мобре. Пусть господин Дювивье рассмотрит это дело.

– Слишком поздно! – крикнул Пленвиль. – Мобре уехал! Ему удалось спастись – вот почему мы и смогли получить это послание… Зато генеральша у нас в руках! Ее надо взять под стражу!

– Меня? Взять под стражу? – возмутилась Мари. – Вы осмелитесь арестовать жену генерала Дюпарке?

– Надеюсь, это будет последняя наглость, вышедшая из ее уст, – не унимался Пленвиль. – Эта бесстыдная женщина, с наслаждением вывалявшая свое имя в грязи и переспавшая со всеми мужчинами, побывавшими в замке Монтань, а по ночам ходившая в барак за неграми, чтобы затащить их в свою постель, смеет упоминать здесь о человеке, которого она только и делала, что обманывала, – о генерале Дюпарке!

Поднялся возмущенный гул голосов. Мари поняла, что погибла. Силы оставили ее. Она мечтала умереть.

Сигали подошел к столу и плюнул ей в лицо. Она разрыдалась.

– Ну вот, хочет разжалобить вас слезами! – бросил Пленвиль. – Будьте бдительны! Это колдунья! Ее надо сжечь заживо на Оружейной площади Сен-Пьера!

– На костер! На костер!

– Спокойствие, господа, успокойтесь! – предложил Рулз.

– Все теперь ясно! – продолжал Пленвиль. – Эта женщина была любовницей и шевалье де Мобре, и капитана Байярделя! Вот почему она защищала этого офицера, которого прежде назначила командиром экспедиции на Мари-Галант. Вместе с Байярделем она вступила в сговор с флибустьерами – вот почему мы потеряли наших людей и суда! Измена. Повторяю: это измена!

– Спросите, спросите у этой потаскухи, – поддержал Босолей, – пусть эта ненасытная самка расскажет о своем прошлом! Эта портовая шлюха, эта девка развлекала ночной патруль в Дьеппе, а потом хитростью вышла за знатного сеньора, который и привез ее сюда, за господина Сент-Андре… Спросите, что стало с ее первым супругом, престарелым Сент-Андре! Она отправила его на тот свет! Пусть ответит и за это преступление!

Пленвиль обратился к депутатам от охраны и приказал:

– Взять эту женщину! Это приказ майора Рулза. Препроводите ее в Ле-Прешер и заприте в одном из складов, где она будет сидеть до тех пор, пока не решится ее судьба!

Сигали первым вышел вперед. Он подал знак нескольким солдатам, те обступили его; он обхватил Мари поперек туловища и оторвал от кресла.

Мари была совершенно раздавлена. Она не держалась на ногах, ее бескровные губы посинели; солдатам пришлось подхватить ее за ноги и за плечи и вынести из залы.

Охваченный сильнейшим волнением, Мерри Рулз провожал их взглядом до двери, потом выглянул во двор и постоял так некоторое время.

Установилась относительная тишина. Слышался лишь приглушенный шепот. Советники делились впечатлениями о развернувшейся на их глазах драме. В глубине души все были довольны таким финалом.

Мерри Рулз взял в руки пробковый молоток и стукнул в гонг.

– Господа! – проговорил он. – Наша задача еще не выполнена. Думаю, вы утвердите назначение господина Пленвиля, которому весьма обязаны за то, как он выявил шпионов; он займет место прокурора-синдика. Прошу голосовать.

Майор пересчитал поднятые руки и сказал:

– Принято!

Спустя мгновение он продолжал:

– Арест госпожи Дюпарке мог бы показаться произволом некоторым малоинформированным людям. Следовало бы составить протокол. Я предлагаю следующий текст:

«Высший Совет, собравшийся на острове Мартиника под председательством Мерри Рулза, по прозвищу „Медерик“, сеньора де Гурсела, исполняющего обязанности генерал-губернатора в отсутствие господина д'Энамбюка, отвечая на жалобу семи рот охраны вышеуказанного острова, а также принимая во внимание дурное поведение и действия, предпринятые ее высокопревосходительством во вред жителям острова, уже ставшие известными и раскрывающиеся ежедневно, упомянутый выше Совет постановил и приказал разжаловать вышеупомянутую даму и лишить власти на острове; выделить ей для временного проживания склады на Оружейной площади Ле-Прешера, лишив ее возможности удалиться в ее замок Монтань или любое другое место».

Когда советники перешли к голосованию, поднялись все руки до единой. Пленвиль, присутствовавший при этой сцене в качестве добровольного свидетеля, украдкой смеялся, преисполненный радости. Успех был полный.

– Господа! – продолжал Рулз. – Я хочу предложить вам насущно необходимые реформы: без них мне было бы трудно выполнить серьезную задачу, ожидающую меня на этом посту. Итак, я предлагаю Совету принять следующие решения:

«1. Суда береговой охраны передаются сеньору Пленвилю как имущество жителей.

2. Семейству Дюпарке назначат опекуна, который возьмет на себя заботу об имуществе и правах несовершеннолетних детей.

3. Сеньор Пленвиль назначается комендантом форта Сен-Пьер, отвечающим за боеприпасы, вооружение и охрану площадей. Он отчитывается перед сеньором де Гурселой, по прозвищу «Медерик» и жителями острова».

Пленвиль вздрогнул и посмотрел на майора в ожидании объяснений. Но все было тщетно. После немедленного принятия Советом решений Пленвиль оказывался единоличным владыкой; имя Мерри Рулза было лишь ширмой.

Почему генерал-губернатор поступил таким образом? Неужели верно, что он способен на щедрый дар?

Колонист увидел, как тот снова ударил в гонг пробковым молотком, объявляя заседание закрытым. Пленвиль остановил его жестом. Нет, он не считал свою победу полной, а ненависть к Мари Дюпарке – удовлетворенной.

– Предлагаю, – сказал он, – чтобы замок Монтань обыскали с целью найти доказательства измены. Нет сомнений, что таких доказательств более чем достаточно. Во всяком случае, не помешает узнать, какие пагубные книги почитывала эта продажная женщина.

Мерри Рулз покачал головой. По его мнению, эта мера была излишней.

– Я видел у генеральши лишь несколько серьезных сочинений, – возразил он, – и среди них произведение Макиавелли под названием «Беседы о состоянии мира и войны»…

Пленвиль взвился и, перебив его, отрывисто проговорил:

– «Беседы о состоянии мира и войны»? Серьезное сочинение? Может, еще скажете, безобидное? Если не эту шлюху, то хотя бы книгу надо сжечь на площади в назидание возмущенному населению: мы здесь для того, чтобы бдительно следить за его безопасностью!

– Очень хорошо! Тогда я предлагаю такой текст:

«4. После разоблачения, произведенного синдиком, а также по его требованию Совет поручает сеньору Дювивъе, прокурору по гражданским и уголовным делам, разыскать среди книг генеральши произведение Макиавелли под названием „Беседы о состоянии мира и войны“, которое считается пагубным, безбожным, святотатственным и достойным ненависти, арестовать книгу и сжечь на площади Сен-Пьера».

Господа! Заседание объявляю закрытым.