Вл. Гаков. Наследники Жюля Верна // Планета семи масок / составитель Олег Пуля. — М.: Аргус, 1993. — С. 5-20.
Вероятно, правильнее было бы назвать эту статью по-иному, менее, что ли, "оптимистично". Как-нибудь в духе Вальтера Скотта — "Жюль Верн, лишенный наследства".
Потому что научная фантастика на родине ее основоположника, хотя и дала миру несколько значительных имен, в целом потерялась, не выдержав натиска заполонившей рынок американской продукции (боюсь, и нам пора готовиться к тому же). Нет, конечно, "научно-фантастическая" жизнь во Франции не замерла вовсе — собираются шумные конвенции, на которых местные фоны присуждают премии — в том числе и своим писателям, выходят журналы, есть даже активная доморощенная критика, едва ли не превосходящая по объемам собственно выпускаемую там литературу. Но вне границ Франции эта литература по-прежнему остается terra incognita. Правда, ситуация несколько выправилась в последнее десятилетие: чаще появляются переводы на английский (что и в фантастике означает — на международный), запестрели "французские" обзоры в популярном журнале "Локус"; и вот — очередная, хотя все еще редкая, антология на русском...
Ну а на интересную антологию материала хватит с избытком — в том читатель сам, надеюсь, убедится, прочитав сборник, который держит в руках. Моя же задача состоит в следующем: "пунктирно" набросать историческую перспективу — чтобы при чтении было ясно, какое место занимает тот или иной представленный автор в общей мозаике, называемой "французская научная фантастика".
Франции, как и ее соседке за Ла-Маншем, очевидно, нет нужды подробно доказывать свою родословную в жанре.
Для десятков миллионов людей во всем мире по-прежнему само его название прочно ассоциируется с Жюлем Верном, книги которого переведены на сто с лишним языков. А ведь были и другие. Рабле и Сирано де Бержерак, Вольтер и Луи-Себастьян Мерсье, Ретиф де Ля Бретонн и Вилье де Лиль Адан; в XIX веке французские авторы активно осваивали фантастику философскую (Бальзак), "готическую" (Казотг), утопическую (Кабе), мистическую (Нодье), "межпланетную" (Мопассан, Ле Фор и Графиньи, Фламмарион). А в первой половине нашего столетия фантастика — как литературный прием — привлекла к себе таких видных "нефантастов", как Анатоль Франс, Андре Моруа, Анри Труайя (настоящее имя которого, кстати, — Лев Тарасов). О подобном генеалогическом древе впору только мечтать!
Да и традиции собственно научной фантастики (хотя ярлычок science fiction тогда еще не успели импортировать из-за океана), заложенные Жюлем Верном, в начале века успешно развивали Альбер Ро-бида, Жозеф Рони-старший, Гюстав Ле Руж и знакомый нам с юности по "африканским" приключенческим романам Луи Буссенар. Однако к 30-м годам начинается спад. "У нас отсутствовали специализированные журналы, которые бы объединяли, поддерживали молодых авторов и способствовали бы созданию единого литературного направления. Были немногие авторы — последователи Жюля Верна и созданного им "романа предвосхищения", но и он сошел на нет уже к концу второй мировой войны..." Так оценивает ситуацию критик Жак Садуль (сын известного теоретика и историка кино Жоржа Садуля). Он же, кстати, дает неплохую периодизацию послевоенной французской фантастики, выделяя несколько этапов.
Начало первого условно приходится на 1950 год, когда пошла волна (еще не "девятый вал"!) переводов "с американского". С 1954-го в газетных киосках замелькало новое периодическое издание — журнал "Фиксьон", быстро сплотивший вокруг себя местную литературную молодежь (около 700 оригинальных произведений в первых 250 номерах!)... Второй этап начинается в конце пятидесятых. К "Фиксьон" присоединились еще два журнала, "Галакси" и "Саттелит", а 1959-й ознаменовался выходом первой антологии, составленной исключительно из "своих". В майском вьшуске "Фиксьон" за тот же год редактор журнала Алан Доремье (сам превосходный стилист, мастер короткого фантастического рассказа) провозгласил появление национальной школы, связав ее с именами Р. Баржавеля, Ф. Карсака, Ш. и Н. Хеннебергов, Ж. Клейна, К. Штайнера, Ж. Стернберга и других. В 1958 году впервые после войны была вновь присуждена ежегодная премия имени Жюля Верна, учрежденная тридцатью годами раньше. Казалось, наступал благословенный "золотой век", подобный американскому в сороковых.
Но... не наступил. Шестидесятые годы ожидаемого всплеска популярности фантастики во Франции не принесли. То есть она по-прежнему триумфально шествовала по рынку, однако — не своя, а заокеанская. Издателей и редакторов, неохотно предоставлявших площади под местных авторов, можно понять: с точки зрения массового читателя уровень американской продукции был выше, на нее имело смысл делать ставку.
Ситуация резко изменилась десятилетие спустя. Началось бурное возрождение национальной фантастики, что позволило авторитетному австрийскому критику Ф. Роттенштайнеру отдать ей второе место в Европе (после СССР — ну, и Англии, которую общий язык давно и прочно связал с американским книжным рынком), и даже известный американский издатель Д. Уоллхейм считал ее "самой процветающей" на континенте. С этим же десятилетием связан и тот самый расцвет "фантастоведения" во Франции, о котором было сказано выше.
Но, вслед за заметным пиком, — снова ровное "плато" на протяжении всех 80-х. Книги издаются, премии присуждаются, а вот мощной национальной школы (каковой, например, является — увы, являлась— при всех ее идеологических и формальных рогатках фантастика советская) во Франции, на мой взгляд, так и не появилось.
Последнее, конечно, не означает, что, стало быть, "и говорить далее не о чем".
***
Парадоксально, но наиболее значительные — и известные во всем мире — произведения французской научной фантастики созданы писателями, которых трудно назвать "фантастами". Это Робер Мерль и Пьер Буль.
В общем, эпизодические набеги на территорию Страны Фантазии "пришлых" прозаиков-реалистов — не в новинку читателям этой литературы. Но каждый такой рейд вызывает у критиков два основных вопроса. Что же за научную фантастику пишут признанные романисты, что они под ней понимают? И насколько она мимолетна — эта кажущаяся многим противоестественной, даже извращенной "связь" мастеров слова с жанром, который еще в начале 50-х годов прочили во Франции на смену бульварному "полицейскому роману"? Что это — шутки мэтров, отдохновение после трудов праведных, озорство?
Второй вопрос отпадает сразу же, если вспомнить, сколько книг в "низком" жанре создали упомянутые авторы. Три (а если считать своеобразной фантастикой притчу "Мадрапур", то и все четыре) у Мерля, пять у Буля — кажется, ни о каком флирте тут речь не идет, роман закрутился всерьез и надолго... А вот ответом на первый вопрос может стать определение, впервые данное автором романа "Разумное животное" своему детищу: "политико-фантастический роман". Действительно, политикой французская фантастика пронизана, как никакая другая, — и это слово еще не раз встретится в нашей "обзорной экскурсии".
Не буду подробно останавливаться на содержании произведений, уже выходивших на русском языке. Остросюжетный фантастический "триллер" Мерля "Разумное животное" (1967), его же апокалиптическое видение мира, пережившего ядерную войну — монументальный роман "Мальвиль" (1972), беспощадная сатира Буля "Планета обезьян" (1962), — все эти книги уже достаточно обсуждались. Но стоит, вероятно, рассказать о других книгах мастеров французской прозы, пока не дошедших до российского читателя (по причинам, которые станут ясными из дальнейшего).
Фантастической сатире Робера Мерля "Охраняемые мужчины" (1974) не повезло вовсе не из-за политических резонов. Испугал отечественных цензоров... ну, конечно же, секс! (Что за "зверь" может быть страшнее в тоталитарном обществе?) Между тем, собственно "секс" (в смысле клубнички) в романе практически отсутствует, а речь идет, как ни странно, все о той же политике. Мерль пророчески продолжает в недалекое будущее ситуацию, которая, на мой взгляд, не всеми замечена и сегодня, хотя сегодня уже отчетливо видны на горизонте картинки еще одной антиутопии, сравнимой с замятинской или оруэлловской, но "подкрадывающейся" более, что ли, незаметно. Французский писатель рассказывает о мире, в котором "сексуальная революция" свернула с проторенной колеи (а может быть, это и должно стать ее логическим завершением?): к власти пришли воинствующие феминистки — и им есть за что мстить угнетателям-мужчинам!.. Для нас роман пека остается "фантастическим", но вот как он читается сегодня в Америке, ума не приложу — как актуальный политический комментарий на злобу дня? Как бесплодные сетования — когда "поезд ушел"?..
Ранним фантастическим произведениям Пьера Буля изначально опустила шлагбаум перед нашими издателями треклятая политика.
О Буле-фантасте заговорили уже после выхода его сборника рассказов "Абсурдные истории" (1957). Спустя год писатель публикует небольшую повесть "E–MC", один из ранних примеров "альтернативной истории" в мировой фантастике, где любовь будущего автора "Планеты обезьян" к парадоксальному доказательству "от абсурда" проявилась в полной мере. Буль задает исходную ситуацию следующим образом: группа ученых-ядерщиков в середине сороковых годов отказывается от участия в создании бомбы и ставит перед собой цель противоположную — превращение энергии в материю. Однако знаменитое уравнение Эйнштейна, вынесенное в заголовок, жестоко и действует "в обе стороны" — как жестоки и социальные уравнения в мире, в котором трудятся ученые-идеалисты! В результате и в этом альтернативном мире Хиросима не избегла своей участи, погребенная под неведомо откуда взявшимися грудами урана.
А потом была "Планета обезьян" — по-видимому, случайно прорвавшаяся к нашему читателю...
Нет нужды пересказывать сюжет этого хорошо известного романа, подчеркну лишь, что и это — фантастика по сути политическая. И потому история самой книги — первых откликов на нее, ее публикации у нас — стоит того, чтобы о ней напомнить.
Мрачная басня о человечестве, захлебнувшемся в болоте им же созданных вещей и в конце концов уступившем планету эволюционировавшим обезьянам, отечественными инстанциями (от которых тогда всецело зависело, что печатать) была однозначно — и, в общем, справедливо расценена как произведение антибуржуазное. И только. А потому — достойное публикации. Никаких иных пластов, к счастью, тогда не заметили — и книга, в которой всем сестрам роздано по серьгам, увидела свет на русском, заразив думающего читателя тревогой, весьма далекой от конъюнктурных целей "контрпропаганды" (интересно, кто-нибудь из читающих эту статью помнит это слово?).
Цивилизация на Земле в равной мере погибла от скудоумия "тех" и "этих" — за случившееся ответственны обе главные политические силы на планете, не желавшие ни пяди уступить сопернику. Буль сказал это практически открыто, его черный гротеск для своего времени был, казалось, так прозрачен — однако и у нас, и у "них" для сатирических стрел писателя предпочли разглядеть лишь одну цель. О "наших" я уже сказал, но поразительно, что и в авторитетном французском еженедельнике "Экспресс" роман Буля был назван "фантастическим сновидением, математически-логичным и... безопасным". Между прочим, поистине всемирной славой роман обязан, как водится, американской экранизации — с последующими кинопродолжениями (к Булю вообще никакого отношения не имевшими). Эффектный костюмированный (правильнее сказать — "гримированный", ибо львиная доля успеха пришлась как раз на запоминавшиеся обезьяньи маски) боевик не "осерьезнивает" даже ударный финал: полузасыпанная статуя Свободы на границе радиоактивной пустыни, однозначно указующая на местоположение "планеты обезьян". Подмена очевидна — более обкатанная ядерная катастрофа вместо "катастрофы вещей" в романе Буля.
Следующие его книги — "Сад Канашимы" (1964), "Уши джунглей" (1972) и "Левиафан" (1975) — заметно уступают "Планете обезьян", хотя и подтверждают "серьезность намерений" ведущего французского прозаика в отношении политической фантастики.
Сюжет первого романа, увы, устарел: в нем рассказывается, как в результате космической гонки раньше всех высаживает человека на Луну... Япония! Камикадзе профессор Канашима заведомо обрекает себя на гибель (полет может быть осуществлен только в один конец) во имя родины, однако добивается результата обратного: осознав, наконец, нелепую разорительность и опасность затеянного соревнования, нации Земли объединяют усилия в освоении Космоса. Ушел в прошлое и сюжет второго романа, действие которого происходит во время вьетнамской войны (единственное фантастическое допущение: электронный прибор, с помощью которого можно "прослушивать" многие квадратные мили поверхности из единого центра); зато по-прежнему актуален сюжет третьего — экологическая катастрофа, связанная с гибелью в океане супертанкера.
Тем не менее, все три книги не были переведены своевременно по причинам, конечно же, "неактуальности". Космические гонки, прослушивание, засорение Мирового океана...
В завершение упомяну еще две значительные книги 70-х годов, написанные "нефантастами". Это роман известного прозаика-коммуниста Владимира Познера (не путать с популярным телевизионным ведущим!) "Лунная болезнь" (1974) и вышедший годом раньше "Гэсп" ныне покойного дипломата и писателя Ромэна Гэри. (Оба автора, кстати, выходцы из России).
Отдельные сюжетные детали романа Познера наводят на мысль о тщательном изучении автором той литературы, в которой он собирался дебютировать. Прежде всего бросается в глаза занятный социум лунной колонии — совершенно очевидно, что Познер полемизирует с известным романом Роберта Хайнлайна "Луна — суровая хозяйка". Жесткая иерархия каст и тоталитарная дисциплина в колонии обязательно вызовут ассоциации с классическими антиутопиями Замятина, Хаксли и Оруэлла, а ощущения героя, внезапно выключенного из привычного окружения и вынужденного приспосабливаться к реальному, не иллюзорному миру, — С романом К. Приста "Опрокинутый мир". Наконец, само построение сюжета — "путешествие-кольцо", когда герой попадает с Луны на Землю, в мир-антипод, а затем возвращается домой, неся в себе новые знания — семя будущих революционных потрясений — однозначно указывает на влияние социально-философской фантастики Урсулы Ле Гуин...
Речь в данном случае не о сюжетном плагиате. Просто "нефантаст" органично, как "свой", вошел в круг чтения любителей фантастики, не испытывая ни комплексов, ни снобистского пренебрежения к жанру. Результатом явился удачный, запомнившийся фантастический роман (с выделением обоих слов), а не обескураживающая своей высокомерностью попытка, как у иных коллег Познера — французских и "наших", отечественных!
Книга "билингвиста" Романа Гэри (псевдоним Романа Касевгари, родившегося в Тифлисе, в семье выходцев из Польши) первоначально вышла на английском языке и представляет собой нечто совершенно иное. Это уже не строгая science fiction, а скорее гремучая смесь из самых различных ингредиентов; фантастики, сатиры, теологии, мистики, "черного юмора", абсурда. Физику Матье удается материализовать гигантскую энергию, ту самую "жизненную силу", на поиски которой потрачены тысячелетия (эта энергия — душа? — высвобождается в момент смерти и благодаря открытию может быть заключена в стабильную энергетическую сферу — "гэсп", размерами с шарик для пинг-понга). Сначала энергия используется утилитарно: для подзарядки электробритв и аккумуляторов автомобилей, но затем кое-кто начинает подумывать и о боеголовках. В Ватикане же с пылом, с каким столетия назад обсуждали точное число ангелов, способных уместиться на острие иглы, принялись спорить об отношении "гэспа" к проблеме бессмертия души...
***
Обратимся теперь к собственно жанру science fiction. Но прежде чем вести речь о действительно выделяющихся фигурах, сделаем короткую разминку, бегло окинув взором "массу".
Последние десятилетия эта литература во Франции представляет собой арену борьбы "жюльверновской" романтической традиции с американизированной реальностью рынка. Пример тому — творчество таких авторов, как Б.Р. Брюсе (псевдоним Роже Блонделя), супруги Шарль и Натали Хеннеберг и Мишель Демют, единственный из перечисленных, кто жив и продолжает писать.
Дебют Брюсса — роман "И планета прыгнула" (1946) — в общем-то первое значительное произведение всей послевоенной французской фантастики. Написанный сразу после Хиросимы, он повествует о том, как на Землю пришло таинственное послание с планеты Рама, некогда существовавшей между Марсом и Юпитером; планета погибла в результате катастрофы, вызванной чрезмерной жадностью ("материальной" и "познавательной") обитателей Рамы. А затем последовали "переводы с американского", вроде "Пришествия сверхчеловеков" (1953), где группа совершенных во всех отношениях мутантов устанавливает утопию... в одном из швейцарских кантонов.
Вместе с тем, поздние романы Брюсса — произведения оригинальные и богатые на выдумку. Так, в "Необходимой планете" (1968) пять земных экспедиций привозят с отдаленной планеты пять отчетов, несхожих ни в одной детали; оказывается, некая высокоразвитая цивилизация — просто из желания доставить удовольствие "туристам" — перемещает планету во времени, отчего та каждый раз являет землянам новый лик... То, что автор был способен на большее, чем просто удачное копирование заокеанских трафаретов, доказывает его последний опубликованный роман, "Сплетение пространств" (1979) — грандиозная галактическая фреска в духе Стэплдона, но сдобренная юмором "Обмена разумов" Шекли.
В отличие от Брюсса, Мишель Демют и не скрывает источников, из которых черпает свои сюжеты. Наибольшую известность принес ему цикл "Галактические хроники" — история будущего в духе аналогичных построений Азимова, Хайнлайна, Кордвайнера Смита и иже с ними. Начатый в 1964 году, цикл состоит из 29 рассказов или, если угодно, коротких повестей (все вместе они собраны в двух томах, вышедших в 1976 и 1979 годах соответственно) и охватывает хронологию с 2020 по 4000 годы н.э. Любитель как раз такого чтения разочарован не будет: в меру увлекательно, добротно, обстоятельно; единственное, пожалуй, отличие Демюта от американцев — это то, что в его будущем ещё вспоминают о существовании таких мест, как Франция и вообще Европа...
Романы супружеской пары Хеннебергов делятся, условно говоря, на просто "космические оперы" — и на грандиозные (часто с привлечением элементов героической фэнтези). Начинал Шарль Хеннеберг в одиночку и достаточно серьезно; к примеру, его первый роман "Рождение богов" (1954) скорее вызовет ассоциации с Лемом или Зелазни, нежели с Муркоком, Таббом или Ломером. Герои романа — астронавт и поэт — находят убежище от наступающего Апокалипсиса на планете, покрытой особым туманом, позволяющим посредством воображения творить любые живые и мертвые формы — для "космической оперы", согласитесь, вяловато! Однако в последующих романах творчество супругов, на мой взгляд, свелось к однообразному чередованию зубодробительных звездных баталий в "параллельных мирах", описанных к тому же с монотонной несуетностью средневековых рыцарских романов или сказок 1(Х)1 ночи. Вместе с тем, в активе Хеннебергов есть несколько неплохих романов-фэнтези и удачные рассказы, с одним из которых вы сейчас познакомитесь.
По-прежнему значительное место в издательских планах занимают авторы-"приключенцы" — хотя они и уступают по плодовитости американским коллегам (дело, видимо, не в творческих потенциях, а в реальных возможностях рынка).
Лидером среди них бесспорно является Пьер Барбе (псевдоним Клода Ависа), один из немногих французских авторов, "удостоившихся" переводов на английский язык. В умении создать фантастическую ситуацию из ничего ему не откажешь. К примеру, в романе "Наполеоны с Эридана" (1970) инопланетяне похищают нескольких участников наполеоновского похода на Россию; кротким "эридянам" для организации отпора кровожадным агрессорам нужны "военные советники" — и в итоге бравые гвардейцы и кирасиры муштруют... легионы инопланетных роботов. В "Империи Бегемота" (1972) события и того круче. Космический пришелец Бафоме (так на французский лад произносится одно из имен дьявола — Бегемот) помогает шевалье Гуго де Рейну основать Орден Храма, а затем, после окончательной победы над язычниками (дело происходит в 1118 году) — установить идеальный христианский миропорядок, лояльный к науке...
Выдумывая подобное, Барбс, по-моему, просто не задавался вопросом "зачем?", хотя развлечь "без затей" он безусловно умеет.
Подобная же смесь "НФ" и исторического костюмированного боевика представлена в романе Шарля Дюи "Птах Хотеп" (1971). Сюжетно это история пути наверх, в круг высших сановных лиц империи (реальность, естественно, опять "параллельная") некоего молодого честолюбца. Смесь "Трех мушкетеров" с "Признаниями авантюриста Феликса Круля", политая густым сиропом из античной мифологии с добавками христианства (в этом мире Юпитер преспокойно существует рядом с Христом), — вот и вся "фантастика"... Что и говорить, небогато.
Но это еще цветочки. Вот, к примеру, творение Ива Дермеза "Раса завоевателей" (1972). Одно название чего стоит — бездна фантазии... Что до сюжета, то лично у меня вызывает уныние этот "большой джентльменский набор" фантастической халтуры: битвы и гонки по всей Галактике, обмен разумами и душами, снова "параллельные миры" (в нашем единственном герою-супермену просто негде развернуться!); от берроузовского Джона Картера полувековой давности герой Дермеза отличается разве что скромностью сердечных притязаний — влюблен не в марсианскую принцессу, а всего лишь в "лейтенантку" одной из враждующих галактических армий. Но массовому читателю — нравится, и безработица или даже творческий простой авторам подобных сочинений не грозит.
Этот ИФ-паноптикум весьма обширен и однообразен, так что, прочитав в библиографии, что некий Ж. Арно романом "Компания во льдах" (1980) открыл 28-томную сагу о приключениях во времена нового ледникового периода, можно не читая предсказать, что там будет... Для полноты картины не забудем и о неутомимой героине комиксов Барбарелле, эдаком Джеймсе Бонде в юбке; впрочем, "юбка" в применении к ней — фигура речи, не более. Пересказывать такие произведения "ан масс" скучно, анализировать в них — попросту нечего.
Тем более интересны по контрасту авторы, заслуживающие серьезного разговора. Главным мне представляется Рене Баржавель, так и не дождавшийся при жизни (он умер в 1985 году) ни одного перевода на русский язык.
Писатель дебютировал еще в конце войны романом "Опустошение" (1943), не отличавшимся оригинальностью, но содержавшим вполне уловимый, хотя и закамуфлированный под "научную фантастику" вызов оккупантам. В дальнейшем Баржавель то пытался переписывать Уэллса ("Неосторожный путешественник во времени", 1944), то в духе тогдашней литературной моды рисовал грядущий Апокалипсис ("Вспыльчивый дьявол", 1948). В 50-е годы его увлекла приключенческая фантастика, и можно было бы уверенно записать этого автора в крепкие коммерческие "калымщики", не выйди в знаменательном для Франции году — 1968-м — его роман "Ночь времен".
...В глубине антарктических льдов обнаружен массивный саркофаг, хранящий замороженные тела мужчины и женщины. Их возвращают к жизни, и международная комиссия ученых приступает к изучению "пришельцев из прошлого". Оказалось, что это единственные уцелевшие представители мощной цивилизации, населявшей Землю почти миллион лет назад и погубившей себя в результате неосторожного обращения со "сверхоружием". Женщина из прошлого, Элеа, рассказывает о своем чудесном, но неразумном мире, ее беспокойство за человечество, также "заигравшееся" со смертоносными игрушками, передается и ученым — а затем распространяется по всему миру. Тут тревогу начинают испытывать другие — военные, спецслужбы, политики. Они пытаются уничтожить некстати свалившихся "гостей" и спровоцировать атомную катастрофу вблизи исследовательского лагеря, дабы стереть саму память о пращурах-утопистах. Роман заканчивается как бы на полуслове — предотвратить катастрофу не удалось, но результат ее прямо противоположен задуманному: разгневанная молодежь выходит на улицы с единственным словом на устах: "Нет!" В год выхода романа его заключительные страницы воспринимались во Франции, как выпуск последних известий...
Следующий роман Баржавеля, "Великая тайна" (1973) подтвердил его репутацию мастера туго закрученного сюжета. С первой до последней страницы роман читается на одном дыхании — и "тайна" в заголовке остается таковой до самого финала. Умело использован и исторический фон — в романе повествуется о фантастической подоплеке реальных политических событий, имевших место с 1955-го по... год выхода романа. Сюжет сводится к следующему (жаль, конечно, будущих читателей, да только когда еще наши издатели разживутся валютой, чтобы купить права на перевод!): гениальный ученый-индус открывает "вирус бессмертия", и ведущие политические деятели разных стран, проникшись тревогой за судьбу человечества (по-моему, идея в достаточной степени утопическая!), решают по возможности сохранить открытие в тайне. Пока не будет решен основной вопрос: как разместить на планете и прокормить человечество, из словаря которого внезапно вычеркнуто слово "смерть"... Среди персонажей романа — Хрущев и Неру, Кеннеди и Де Голль, однако Баржавель успешно преодолел соблазн просто "крутого" политического боевика; он задумался над проблемой жгучей, если не сказать главной. Индивидуальное бессмертие — желанное с тех самых пор, как наш предок осознал, что смертен; и потенциально опасное, способное превратить и так "тесную" планету в сущий ад. Но кто возьмет на себя смелость объяснить все это конкретным людям, ожидающим своего смертного часа?
Два других автора также заслуживают внимания — это Франсис Карсак и Жерар Клейн, главные книги которых я лишь бегло перечислю, так как с этими двумя наш читатель уже знаком.
Франсис Карсак (псевдоним ученого-геолога Франсуа Борда, скончавшегося в 1981 году) начал литературную деятельность в годы войны, его первый роман был написан в партизанском отряде. Известность пришла к писателю уже после выхода второй книги — тех самых "Робинзонов Космоса", которых у нас умудрились отпечатать невообразимым тиражом в полмиллиона! В 1950-60-е годы писатель выдвинулся в ряды ведущих научных фантастов Франции романами "Пришельцы ниоткуда" (1954), "Бегство Земли" (1960) — своеобразной вариацией на тему знаменитой тетралогии Джеймса Блиша об отправившихся в космос земных городах, "Этот мир — наш", "Космос — наш дом" (оба — 1962) и "Львы Эльдорадо" (1967).
Лучшие книги Карсака — это старая добрая научная фантастика о полетах в космос, о встречах с обитателями иных миров, часто весьма необычными; такую литературу во Франции писал, к примеру, Жозеф Рони-старший, с которым Карсака чаще и охотнее всего сравнивали. На фоне того, что создано в фантастике его коллегами, писатель представляет собой, по-видимому, уникальный пример безудержного оптимизма. Он "веровал" в идеалы гуманизма, в идею равенства всех разумных существ во Вселенной действительно как-то истово — и иногда слепо, словно не замечая примеров обратного в окружавшей его повседневности. Однако подчас и сквозь галактические сюжетные "кружева" у Карсака проступает реальность — например, в романе "Этот мир — наш", который можно прочесть и как умную этнографическую притчу на тему войны в Алжире...
Творчество Жерара Клейна более замысловато — по части "накручивания" сюжета — и в то же время более подражательно (как следствие этого, писатель легче других "просачивается" на американский рынок). Переведенные у нас романы "Звездный гамбит" (1958) и "Непокорное время" (1963) насыщены деталями, хорошо знакомыми по фантастике американской: звездные наемники, сражающиеся на галактической "шахматной доске" (Клейн возвращается к идее игры с мирозданием в романе 1965 года "Убийцы времени"), межпланетная служба "корректировки истории" вместе с неизбежными парадоксами и драмами вмешательства в ход последней, бравые космические капитаны и злобные галактические диктаторы... Однако и в его интеллигентных "космических операх" мелькнет все та же уже не раз упоминавшаяся мною политика — взять хотя бы его острый антимилитаристский роман "Боги войны" (1971).
***
Резким контрастом к "старичкам"-оптимистам (насколько здесь вообще уместно слово "оптимизм") служит новое, агрессивное и бескомпромиссное поколение авторов, пришедшее в эту литературу на волне социального взрыва 1968 года. Хотя, как и положено фантастам, в своих произведениях они предвосхитили события чуть раньше...
Настроения социального пессимизма и "чернухи" пошли еще от нашумевшего в свое время романа Даниэля Дрода "Поверхность планеты" (1959), в котором человечество вырождается духовно и физически, превращаясь в буквальном смысле в придаток Машины. Спустя десятилетие молодые фантасты Франции вспомнили о "предтече", и подобные произведения с тех пор не писали разве что ленивые — да "клинические" оптимисты!
Идеями отрицания какого бы то ни было прогресса, общей атмосферой отчаяния и тоски пронизаны книги Стефана Вюля и Курта Штайнера (псевдоним Андре Рюллана). Последний, дебютировав в начале 60-х вполне традиционной "НФ", впоследствии неустанно бомбардировал читателей кошмарами, которые несет грядущее (чего стоит хотя бы название одной из его книг — "Учебник для желающих научиться умирать"!). Сборник рассказов Жака Стернберга "Завтрак без будущего" (1970) тоже говорит сам за себя — это своего рода каталог апокалиптических пророчеств, хладнокровный проигрыш всевозможных вариантов гибели Земли и человечества... Более осмысленную и "конкретную" антиутопию построил в романе "Таромантия" (1977) молодой писатель и кретик Шарль Добжински. Наш читатель, знакомый с "Квадратами шахматного города" Джона Браннера, обнаружит у Добжински много общего; только на сей раз — это город-колода (особых карт — таро), в остальном же нового мало: программируемые властями иллюзии, окутывающие город подобно туману, традиционная в антиутопиях фигура "диссидента" (в данном случае это психоаналитик, разгадывающий карточный код, управляющий жизнью горожан)...
В середине 60-х французская фантастика не избежала своей собственной жанровой революции — точь-в-точь как это случилось за океаном и на Британских островах. Правда, по сравнению с теми событиями, "Новая Волна" на родине Жюля Верна показалась бы мероприятием камерным — без шумной рекламы, литературных деклараций и специальных изданий, рассчитанных на пропаганду новых веяний и объединяющих вокруг себя молодых бунтарей... Да и начало бунта было иным.
Предвестником "Новой Волны" можно считать эпатажный (но, как выяснилось шесть лет спустя, пророческий) роман Сержа Кансера "Волки в городе" (1962), которому сам бог велел стать манифестом "сердитых молодых фантастов"... Судите сами: конец XX века, нет нищеты, войн, уничтожены запасы оружия, стерты государственные границы — одним словом, желанный "золотой век" покоя и изобилия. Почему же в этой утопии молодежь вдруг взрывается бунтом, и толпы подростков выходят на улицы с транспарантами "Перевешаем всех родителей!", "Не желаем быть такими же подлецами!"? Почему в Париже разъяренная толпа юнцов убивает мэра, запретившего ночные гонки на мотоциклах по городу? В обществе "всеобщего благоденствия и сытости" царит... скука — вот и весь ответ.
Кажется, он и вправду вышел на шесть лет раньше, чем должен был бы, этот удивительный роман! Впрочем, в майские дни бурного 1968-го все описанное уже никто и не воспринял бы как фантастику. Не случайно в перегороженной баррикадами Сорбонне студенты вывесили плакат-символ бунта: "Вся власть — воображению"...
Насколько помнит читатель, и многие "старички" не, чурались политики. Однако молодежи этого показалось недостаточно — решено было действовать радикальнее радикалов.
Мое представление молодых французских фантастов неизбежно окажется мозаичным и отрывочным. И дело даже не в недоступности многих их произведений — скорее само движение так и не обрело стройность; нет концепций, нет признанных лидеров... Поэтому — просто перечисление самых интересных авторов и книг.
По художественному уровню и влиянию на читателей и коллег самое заметное место во французской "Новой Волне" занимают два писателя: Жан-Пьер Андревон и Филипп Кюрваль.
Андревон дебютировал вполне "проходным" и подражательным романом-фэнтези "Человеко-машины против Гандахара" (1969), но в дальнейшем быстро нашел свой собственный стиль и свои темы. Это и отвлеченная фантастика, и предельно политизированная. Например, герой романа "Пустыня мира" (1977), сюжет которого напоминает фармеровскую серию о Мире Реки и хорошо известный у нас рассказ Фредерика Пола "Туннель под миром", внезапно осознает, что "реальность", в которой он очнулся после смерти, — всего лишь иллюзия, созданная инопланетянами для "глубокого изучения" проблем бессмертия и психологии оживленного. А в одном из последних романов, "Проделки хорька в курятнике" (1984), дело происходит во Франции ближайшего будущего. В результате общенациональной лотереи определяются "лишние" граждане, устранить которых должен специально нанятый правительством профессиональный убийца. Подобно персонажу знаменитого фильма "Бегущий по лезвию" (снятого по роману Филипа Дика), герой со временем перестает рассматривать свою работу как нечто рутинное и задумывается об устроителях кровавых лотерей.
Политические взгляды Андревона (а он занимал одно время ультралевые позиции) достаточно ясно отражены в его рассказах, вошедших в сборники "Сегодня, завтра и вскоре" (1970), "Это скоро случится" (1971) и "Золотая книга Жана-Пьера Андревона" (1983). Достаточно упомянуть новеллу "Время долгого сна", в которой по заданию правительства готовится — вслед за убийством Сартра и Годара — физическое уничтожение всех левых интеллигентов...
Известность Филиппу Кюрвалю (псевдоним Филиппа Тронша) принесла его эпатажная трилогия о ближайшем будущем Европы (в духе известного апокалиптического "триптиха" Джона Браннера).
Открывающий трилогию роман "Эта милая человечность" (1976), первым из французских произведений завоевавший престижный приз "Аполлон", рисует Европу под властью Общего рынка, отгородившегося от остального мира непроницаемыми электронными барьерами. Что там творится, в этой загадочной "закрытой утопии", поручено разузнать шпиону из стран третьего мира. Продолжение, "Проснется ли Спящий?" (1979), до сих пор остается одной га самых значительных книг французской фантастики 70-х годов — и безусловно самым скандальным политическим романом в этой литературе. Автор делает только одно допущение — антиядерное лобби наконец победило — и смотрит, что получится. Вся "альтернативная" энергетика мгновенно оказалась под запретом, вместе с ней очень быстро был "запрещен" вообще какой бы то ни было технический прогресс; в результате Европа дичает, цивилизация лежит в руинах, по дорогам бродят лишь банды наемников и мародеры-одиночки... Роман внешне производит впечатление "героической фэнтези", но написан с едким сарказмом и горечью (героиня-эколог обнаруживает странного уснувшего мутанта, от него единственного, оказывается, зависит, наступит ли лучшее будущее; но "оживить" его может только электричество, секрет которого безвозвратно утерян...). И заключительный роман трилогии, "Сувенир из будущего" (1983), также был призван прежде всего шокировать читателя: действие происходит на Всеевропейском сексуальном конгрессе...
Среди других романов Кюрваля выделяются "Пески Фалона" (1975) — сюрреалистическая притча о превращенной в тюрьму планете-океане ("Солярис" к тому времени уже был переведен на французский!), и "Тайный лик желания" (1980), вызывающий неизбежные ассоциации с романами Филипа Дика.
Творчеством все того же Дика, его неустанными "тестированиями" реальности — насколько она реальна, не иллюзия ли восприятия? — навеян и первый роман Пьера Пело (псевдоним Пьера Сюраня) "Горячечный цирк" (1977). Зато его следующая книга — "Вечеринка в зародыше" (1977) — представляет собой самостоятельную и жесткую сатиру. В мире будущего, задыхающемся от перенаселения, супружеские пары имеют право всего на три попытки обзавестись потомством. И на пятом месяце беременности врачи с помощью новейшей техники задают вопрос зародышу: желает ли тот жить в кошмарном, программируемом мире? При отрицательном ответе, или если плод слишком слаб, чтобы вступить в общение — его убивают...
Вообще, если говорить о тематических пристрастиях авторов французской "Новой Волны", то вторым "идолом" после политики должен быть поставлен секс. Ну, разумеется, фантастический! Кроме ранее упомянутых книг, можно отметить впечатляющий дебют способного Франсиса Вертело — роман "Черная линия Ориона" (1980), в котором вышедшее на галактические просторы человечество, уже полностью превратилось в гомосексуальную расу... Эротикой пронизано большинство рассказов сборника "Золотая книга Алана Доремье" (1981) — автора, одного из признанных мастеров короткой формы во французской фантастике, особенно интригует перспектива интимных взаимоотношений людей и инопланетян (назвать их "половыми" рискованно — с полами у звездных жителей дело порой обстоит столь запутанно, что черт ногу сломит!).
Справедливости ради надо сказать, что Доремье (как и другой яркий автор — Даниэль Вальтер) весьма далек от коммерческой "сексплуатации" выигрышной темы, его творчество скорее элитарно и несколько заумно. Тонкий стилист и поэт, он исследует вечные темы искусства: жизнь, смерть, любовь — и в фантастике ищет лишь новые средства выражения.
С другой стороны, еще один enfant terrible "Новой Волны", Серж Бруссоло, в романах "Вид бального города в разрезе" (1980) и "Портрет дьявола в котелке" (1983) активно заимствует все, что можно, именно со склада научной фантастики — традиционной и новейшей. Литературная "окрошка" из готического романа ужасов (и более современных кафкианских кошмаров), психологических парадоксов a la Дик, "строгой" научной фантастики, стилистической пиротехники, сюрреализма, имитаций Балларда и прочих англичан-"нововолновиков"... Блюдо явно переперченное и у иного читателя может вызвать изжогу.
Так сколь же нова французская "Новая Волна"?
Формалистические стилевые изыски? Это во Франции уже проходили (например, в "новом романе"). Расщепленное сознание, психологические (быстро, впрочем, переходящие в физиологические) "экзерсисы"? Да разве после Жана Жене и абсурдистской прозы местного читателя чем-нибудь удивишь?!.. "Подсознательные пейзажи" в духе сюрреализма? Тем более старо на родине его идеолога и провозвестника Андре Бретона. А новизна-то, новизна — где?
Видимо, чувствуя это, многие молодые авторы быстренько и без внутреннего сопротивления проделали любопытную эволюцию от шумных бунтарей — к благопристойному литературному истэблишменту, от экстравагантной прозы — к коммерческому "проходняку".
Начинавший как отчаянный экспериментатор Мишель Жери впоследствии вырулил на темы более надежные — с точки зрения рынка. В его романах "Неопределенное время" (1973), "Обезьяны времени" (1974), "Жаркое солнце глубинная рыба" (1976) и "Пони-Дракон" (1978), составивших тетралогию "Хронолиты", речь идет о некоей объявленной вне закона "надвременной" корпорации, с помощью особых наркотиков управляющей ходом времени. Однако то, что поражало новизною четверть века назад ("Конец Вечности" Азимова), в 70-х годах читалось как скучное повторение пройденного. Тем более это относится к роману "Гигантские глаза" (1980), в котором, в духе модных интерпретаций феномена НЛО — это никакие не космические корабли инопланетян, а физическое воплощение "коллективного бессознательного", открытого швейцарским психологом Карлом-Густавом Юнгом! — излагается, в общем, сюжет типичного бестселлера, ни на что другое, кроме "продажности", не претендующего.
Как предельно политизированный авангардист начинал и Жоэль Хюссен. Но, почувствовав вкус к гонорарам и тиражам, не сравнимым с теми, что достаются "революционерам", он быстро переключился на конвейерную выпечку "медтриллеров" в духе Робина Кука и Майкла Крайтона — о кражах донорских органов, пандемиях и прочем. И много обещавший Патрик Дювик, чей первый роман "Рождайтесь, об остальном позаботимся мы!" (1979) запомнился как элегантная пародия на "генно-инженерную" утопию, — уже в следующей книге "Рыба-пилот" (1979) представил на суд читателей утомительную мешанину из затасканных НФ-клише; автора спасло то, что, в отличие, скажем, от поднаторевших в таких делах американцев (критика сравнивала роман с "Миром Нуль-А" Ван-Вогга), все это подано откровенно "несерьезно"...
Итак, все говорит за то, что французская "Новая Волна", побурлив немного, утихла. Те, кто продолжают писать в экспериментальном стиле, уже не вызывают того ажиотажа, что раньше — и в результате известны очень узкому кругу эстетов. А более прагматичные почли за благо "завязать" со своей революцией и переключились на традиционную фантастику, которая во все времена может рассчитывать на своего — массового и благодарного — читателя.
...Обычная проблема для автора обзора — каким произведением его закончить. Так вот, на закуску я оставил молодого автора, чье творчество позволяет мне "зациклить" рассказ о научной фантастике во Франции и вновь вернуться к политике.
Зовут его Антуан Володи́н. Ударение, как положено, делается на последний слог; но то, что он по рождению Воло́дин, ясно даже при беглом знакомстве с двумя его книгами, вызвавшими восторг читателей и критиков — романом-дебютом "Сравнительная биография Джориана Масгрейва" (1985) и вышедшим год спустя "Кораблем ниоткуда". О чем же там шла речь? В первом рассказывается история "узника совести" на другой планете, весьма напоминающей СССР недалекого прошлого. Во втором же — действие происходит в самой России, только из "альтернативной истории" — в той России социализм прекрасно сосуществует с черной магией...
Воистину, чего не прочтешь в этой фантастике!