Впервые я увидел триптих весной 1979 года.

В те утренние часы зал Ереванской галереи современного искусства на проспекте Ленина был пустынен и полон спасительной в майские дни прохладой. Помню, что поначалу я рассеянно посматривал по сторонам, переходя от картины к картине, и отмечал про себя разве что цвет, форму, неожиданность композиции. Вокруг много было смелого, дерзкого, даже шокирующего — в столичных музеях тогда не часто можно было встретить подобную раскованность, — но впечатление оставалось внешним, глубоко ничто не задевало. Пока взгляд не остановился на трех аскетичных, каких-то даже невзрачных — по сравнению с царившим вокруг буйством красок — холстах… И все. Больше ничего уже для меня в той галерее не существовало.

Наверное, именно тогда зародилась у меня мысль, которая позже воплотилась в статьях и очерках; а теперь вот — в этой книге. Первоначально даже не мысль, а образ. И навеял его триптих замечательного армянского живописца Акопа Акопяна.

Май, как и ожидалось, выдался жаркий и солнечный, и все участники регионального совещания писателей-фантастов с тоской поглядывали в окна конференц-зала. Зачитывались доклады, что-то такое мы там решали, кажется, даже спорили о чем-то. Работа текла по-восточному спокойно и несуетно. Надо отдать должное гостеприимным хозяевам — "деловой частью" нас особенно не перегружали.

Но стоило мне забрести в галерею на проспекте Ленина и один раз увидеть триптих Акопяна, и сонную истому как рукой сняло. На картинах было то, ради чего стоило собираться вместе людям, посвятившим себя фантастике. О чем единственном, пожалуй, нужно было говорить — пока нам оставлена еще возможность говорить.

…Бесконечное людское море, запрудившее свободное пространство до самого горизонта. Оно выплескивается на улицы города, растекается по квартирам и заводским цехам. Мужчины и женщины, старые и молодые; много детей… Строгая серо-коричневая гамма; память услужливо подсказывает: в тех же красках выполнена и "Герника". Смутная тревога растет в душе при виде этой бесконечной человеческой массы. Только присмотревшись, понимаешь причину испуга: на всех трех холстах — нет людей. Только одежда — пиджаки, рубашки и брюки, платья. Сгрудившиеся, сохраняющие очертания тел, совсем недавно заполнявших эти тряпки, и последнее уходящее из них тепло…

Одежда осталась. Как сохранены в неприкосновенности дома, асфальт на тротуарах и мостовой и даже заботливо укрытые решетчатой оградой редкие в этом урбанистическом "пейзаже" деревца. А творцов "второй природы", не совладавших с природой собственной, внутренней, — нет. Ушли, растворились, исчезли без следа.

Думаю, полчаса провел я в оцепенении, прежде чем догадался прочесть название триптиха. Такое уместнее было встретить на газетной полосе или плакате: "Нет" — нейтронной бомбе!" Очевидно, не от бедности воображения; зачем-то понадобилась художнику эта обнаженная, жесткая публицистичность.

А теперь об образе. Странная ассоциация связала этот триптих, научную фантастику и будущую книгу, которая в ту пору не существовала даже в проекте.

Ведь это не только человеческие одеяния застыли в немом укоре. Не только одежда — материальная оболочка тех, кто не успел. Можно представить, как на такую же страшную в своем безмолвии демонстрацию протеста вышли книги.

Шуршит ветер страницами, потрескивают видавшие виды корешки у обложек "ветеранов", и тонкие брошюрки прислонились, чтобы не рассыпаться страницами по земле, к могучим старинным фолиантам в переплетах из свиной кожи. Все они здесь сегодня — мудрые и не очень, дающие веру и пропитанные горечью отчаяния, едко саркастичные и полные тяжеловесного библейского пафоса. На марш вышли все те, кто знал, предвидел, предупреждал загодя о том, что может случиться.

Немым укором к неприслушавшимся проходят книги с своей молчаливой демонстрации. И о ней, право же, не грех вспоминать еще и еще раз.

Среди авторов этих книг, однако, согласие в вопросе о том, выходить ли на марш, возникло не сразу…

До сих пор разговор (за редким исключением) шел о книгах фантастов — иногда это были книги-борцы, чаще пассивные хроникеры; но речь шла о литературном материале. Однако "антиатомная" фантастика — это еще и совокупность поступков, позиций, редких по драматизму индивидуальных эволюции. Или, соответственно, инволюций, то есть развития вспять… Обо всем этом пришел черед рассказать поподробнее.

"Я все не могу прийти в себя от обилия политических дискуссий на конвенции. Даже если организаторы очередного "круглого стола" темой объявляют что-нибудь вроде: "Следующие сто лет" — споры быстро сворачивают к обсуждению одного-единственного вопроса. А именно: проживет ли человечество столь долго?.. После чего — топтание на месте, потому что эта же проблема обсуждается в других аудиториях ("Третья мировая война и ее последствия" — в четверг, "Как перезимовать ядерную зиму?" — в понедельник). Несмотря на название, большинство согласно с тем, что, если разразится третья мировая, нам ее не пережить. Честно говоря, пять лет назад во время аналогичных встреч любителей фантастики вы вряд ли бы услышали подобный ответ".

Так описывал съезд (Всемирную конвенцию) фантастов, проходивший осенью 1984 года в Лос-Анджелесе, писатель и критик Паскаль Томас. О том, что такое Всемирная конвенция, чуть ниже, а пока фрагмент другого его отчета — об аналогичном событии, но имевшем место три года спустя (на сей раз в английском курортном городке Брайтон): "Кажется, самая страшная перспектива — будущее вообще без катастроф… Думаю, однако, что тема ядерного холокауста скоро выйдет из моды: слишком уж очевидное зло. По крайней мере, дискуссия "Нужна ли война?" вызвала малый отклик у аудитории. Все замкнулось на специфическое отражение темы войны в научной фантастике, и участники ограничились только несущественными историческими или политическими репликами по этому поводу".

В 1988 году мне посчастливилось лично побывать на аналогичной Всемирной конвенции в Новом Орлеане, и могу засвидетельствовать: тема из моды не вышла… Но прежде — несколько слов о том, что из себя представляют съезды американских любителей фантастики ("всемирными" они именуются из снобизма, хотя гостей обычно приглашают со всех концов света) и почему свидетельство Паскаля Томаса привлекло мое внимание.

Американская "конвенция" менее всего напоминает привычный нам конгресс с его солидностью и чопорностью. У "фэнов" все по-другому. До 7000 (!) участников, в основном просто читателей-энтузиастов, но также и писателей, критиков, художников, издателей, торговцев, почетных гостей и просто так — "любопытствующих"; все они, конечно, посещают и пленарные заседания, и секционные, и "круглые столы", но главное не в этом. Главное — это неофициальные "междусобойчики", театрализованные представления, пятидневный киномарафон, слайд-шоу, банкеты и приемы, и даже маскарад с конкурсом на лучший фантастический костюм. В фантастических костюмах (иногда фантазия выражает себя в отсутствии оного) участники конвенции, впрочем, свободно прогуливаются и в кулуарах заседаний… Словом, почти неделя приятного отдохновения, полная шума и гама и какой-то не исчезающей все это время эйфории в воздухе.

И вдруг — политика! Тем более — ядерный холокауст.

Неверно было бы думать, что этой проблемой мир научной фантастики в Америке так уже озабочен. Несколько сусальная картинка, созданная в восприятии нашего читателя: писатели-фантасты все, как один, шагают в "марше мира", боюсь, весьма далека от реального положения дел. В этом литературном сообществе тоже случаются свои штили и бури, и после пронесшихся ураганов наступает долгое затишье. И читатель уже имел возможность убедиться, насколько же не все западные писатели сгорают от желания включиться в борьбу за ядерное разоружение…

Проследить какую-то общую закономерность пиков гражданской активности американских фантастов (и любителей фантастика) мне, признаюсь, не удалось. В какие-то моменты все поголовно казались активистами; в другое время — просто "убивали" меня своей беспробудной гражданской апатией.

Но на фоне этих колебаний одно остается неизменным вот уже без малого полвека. Повышенное внимание к теме "русских". Поиски ответа на жгучий вопрос: хотят ли русские войны?

Про это меня пытали и на конференции в Форт-Лодердейле, куда съехались солидные профессора колледжей — члены красиво названной Международной ассоциации фантастического в искусствах. И в Новом Орлеане — лишенные какой бы то ни было солидности читатели-фэны. И еще раньше, в Москве, на конгрессе врачей прозвучал тот же сакраментальный вопрос.

Не забуду, с какой гордостью развернул тогда профессор Брайнс перед камерами наших телевизионщиков раритет — печально знаменитый спецномер американского журнала "Кольерс" за 1951 год. Где во всю полосу красовалось жуткое "фото" (конечно, картина художника): атомный смерч над Москвой, плавящиеся камни Кремлевской стены… Номер был задуман как "весть из будущего", в котором развязана ядерная война. Советские телеоператоры увлеченно "писали" страницу за страницей — Пол Брайнс только успевал перелистывать их…

Правда, в те дни я и сам толком не знал, как буду писать обо всем этом — о спецномере журнала, в котором впечатляюще поведано об атомной воине и оккупации американцами территории Советского Союза, и прочих подобных опусах — в своей собственной книге. Даже это вертевшееся на языке словечко "опусы" в таком контексте безошибочно указывало на стереотипы ушедших времен, когда разоблачали происки врага и стойко противодействовали идеологическим диверсиям…

Обращаться к печальной памяти "холодной войны" в наши дни, когда ломаются стереотипы и шаткий мостик доверия — вот, кажется, укреплен окончательно, а в следующую минуту грозит рухнуть, — дело сверхделикатное. Но с другой стороны, всем нам, думаю, хочется, чтобы перестройка в исторической науке не свелась к простому развороту на 180° с демократически-гласным переименованием черного в белое и наоборот. А по исторической правде было и то, о чем сейчас я все-таки поведу речь.

Можно, однако, по-иному взглянуть сегодня на приевшийся ярлычок "антисоветчина", которым привычно награждали критики аналогичные произведения.

Сравнивая, например, две научно-фантастические литературы эпохи "холодной войны", испытывать чувство стыда если кому и подобает, то скорее американцам. И в нашей литературе хватало всякого, но "спецномера", подобного "Кольерсу", не было. Тогда, может быть, правильнее именовать скандальный выпуск журнала антиамериканским?

А то правда, взять да и выкинуть из головы эту "пену", налипшую за долгое время взаимного ожесточения! Послушаться мудрого совета Сэма Кина и сломать стереотип врага…

Думаю, что решать вопрос о "забвении" не нам — история литературы сама все поставит на свои места, растворив, как в кислоте, память о том, что к литературе отношения, как выяснилось, не имело. Но пока феномен, о котором пойдет речь, не превратился окончательно в факт истории литературы и его влияние все еще явственно ощущается в жизни общества, о социально-психологическом стереотипе "красной опасности" говорить необходимо. Хотя бы в качестве гарантии против повторения старых ошибок.

Да и кто сказал, что все это — давно в прошлом?

 

Глава 7

"РУССКИЕ ИДУТ!"

Утверждают, что таковы были последние слова министра обороны США Джона Форрестола. Один из самых яростных идеологов "холодной войны", он в буквальном смысле свихнулся на почве антикоммунизма и выбросился из окна: везде ему чудились "красные"…

С тех пор много воды утекло. Однако истошный крик по-прежнему стоит в ушах, то чуть затихая — сообразно последним изменениям в политике, то нарастая с новой силой. Кому-то, видимо, просто необходим "образ врага", и его реанимируют, как только могут. А поскольку реалистическая литература и кино, по определению, имеют дело с реальностью (можно было послать Рэмбо во Вьетнам или в Афганистан, но не в Москву!), то для художественного подкрепления старательно раздуваемой волны ненависти и страха вновь возник соблазн привлечь на помощь научную фантастику.

Долгое время золушка литературы (и на Западе тоже, и даже в США, где, как убеждены многие ее ревностные поклонники, она и родилась) — научная фантастика неожиданно понадобилась, и ее тепло приняли во дворце, осыпали милостями. Правда, как выяснилось, небескорыстно: работу ей все-таки подыскали самую грязную…

"Говоря о политике дворов, — писал Василий Федорович Малиновский в начало прошлого века, — не должно умолчать и о тех писателях, которые в политическом составе Европы суть то же, что черви, зарождающиеся в ранах человеческого тела, растравляющие оное и препятствующие их излечению… Извинительнейшие из сих писателей суть те, коих производит ослепленная любовь отечества, они, помышляя только об оном и возбуждаясь ненавистию неприятелей, думают, что отечество их должно быть право во всех своих требованиях и имеет более других земель право быть счастливым даже на счет счастия других. Детское ослепление!"

Ничего удивительного, что и научную фантастику социально ангажировали. Но поразительна "предусмотрительность" отдельных авторов научной фантастики: они и тут умудрились забежать вперед!

Помните, в начале книги промелькнуло упоминание о рассказе некоего "Капитана П. Мика", автора "военного сценария" под названием "Красная опасность"? Заканчивалось третье десятилетие XX века, и рассказ прозвучал сигналом тревоги для перепуганного Запада. Первым, но не единственным. Другой ранний пример — вышедший в том же 1929 году роман американца Флойда Гиббонса "Красный Наполеон", в котором повествуется об "азиатском коммунистическом лидере, вторгшемся в Америку" (цитирую бесстрастную аннотацию в библиографическом справочнике)… Еще пример. "Тихоокеанские силы" под водительством, естественно, США ведут ожесточенные бои с войсками "Евразии", ведомыми — тоже легко догадаться — Советским Союзом. Это роман "Москва 1979 года" Эрика и Кристин фон Кюнельт-Леддин. Дата выхода в свет — 1946 год…

Давно все это началось… "Что и говорить, — со свойственной ему образностью и страстью размышляет Алесь Адамович, — после всего, что плыло по реке истории, низовья загажены изрядно, чем только не занавожено русло. И все же источник всегда чист. Но надо, чтобы как можно больше людей осознало наконец смертельную угрозу загрязнения не одной лишь природной среды, но и человеческих душ. Конечно, привычнее спускать ядовитую грязь в реки и озера. Быстро и дешево! И еще привычнее иметь не граждан, не людей, а налитых фанатичной бурдой крестоносцев, штурмовиков, хунвэйбинов, суперменов. Быстро, кратчайшим путем, дешево с их помощью решаются дела государственные и всякие иные. Так некоторым кажется. Да только очень дорого сегодня, завтра это может обойтись всему человечеству, планете. Придется осознать и это, если мир не хочет погибнуть. Как там у поэта: "Осторожно, человечество! Слово "ненависть" включено!"

…Вернемся снова в сорок пятый год. По трагическому совпадению, на которые горазда История, он остался в ней одновременно Годом Победы над фашизмом и Годом Хиросимы. Но не прошло и двух лет, как была развязана новая война, на сей раз необычная — "холодная"; и кто скажет, повторяя за великим американским поэтом Робертом Фростом, что выбрать из двух смертей — лед или пламень? В этой войне не рвались снаряды, хотя и заготавливались вдосталь, смерть не косила десятки миллионов (но медленно отравляла их ядом ненависти) — а мир тем не менее вновь оказался на краю пропасти.

Только на сей раз пропасти невиданной. На карту было поставлено само будущее человечества.

Формально "развязал" новую войну один из победителей предыдущей. Расставшийся с креслом британского премьера Уинстон Черчилль произнес в американском городке Фултоне зажигательную речь, которая прославила городок и местный университет, ибо под именем "фултонской" вошла в энциклопедии, монографии и архивные документы. В этой речи экс-премьер призвал Запад к "крестовому походу против коммунизма". Но уничтожить неверных на сей раз предлагалось огнем и мечом ядерными…

"Черчилль — один из первых, кто был поражен атомным безумием, — вдруг развеселился: "Строим бомбы — и ищите этих русских! Где, где эти русские?" Но еще несколько лет минуло, и тот же Черчилль растерянно приставил к карте островной Великобритании пятерню: вот, достаточно пяти бомб, и нас нет! Его слова: "Мы не должны забывать, что превратим себя в мишень, возможно, в самую середину мишени, если создадим в Англии американскую ядерную базу". Дошло! Но выпущенный джинн уже понесся над миром".

Снова говорит Алесь Адамович, и, как всегда, говорит ярко, образно и просто. Многие, вероятно, решат, что упрощенно… Но суть дела ухвачена верно.

В мои намерения не входило повторять общеизвестные факты краткой, но оставившей такую долгую память истории "холодной войны". Об этом много писали, и уроки ее, надо думать, сейчас хорошо усвоили даже те, кто в свое время раздувал ее "холодное" горнило. Однако некоторые страницы этой самой бескровной — но оттого не менее опасной — войны освещены, на мой взгляд, недостаточно. И поскольку тема этой книги — войны реальные и воображаемые, самое время поговорить о тех войнах, что полыхали на политической карте мира и в видимое затишье "холодной войны".

Карты эти, правда, были воображаемыми — как та карта СССР с надписью "Оккупационная зона", помещенная на обложке журнала "Кольерс"… Военные действия всегда предполагают пропагандистскую обработку — своих собственных солдат и солдат противника. Стратегам "холодной войны" тоже потребовалась солидная пропагандистская поддержка — и они нашли ее!

"Нас, американцев, буквально утопили — постарались школа, средства массовой информации, фильмы, книги, церковь — в океане стереотипных образов. Советские люди, коммунисты вообще представали нашему воображению как злодеи и заговорщики, жестокие и фанатичные агрессоры, единственная цель которых — захват и порабощение Америки. В течение трех лет, последовавших за периодом военного союза с СССР, каждый американец, чтобы подтвердить свою лояльность, вынужден был смотреть на Советский Союз как на врага".

Эта на первый взгляд обычная цитата любопытна тем не менее по многим причинам. Она взята из статьи, датированной 1981 годом, речь в статье идет о событиях более чем тридцатилетней давности; по читается отрывок словно свежий газетный комментарий к сегодняшнему дню. (Ну, может быть, "вчерашнему", ибо что-то же меняется на глазах!) Однако самое интересное, что "свидетельство" пришло не из мира политики, социологии, журналистики — это вряд ли поразило бы неожиданностью, — а из мира американской научной фантастики.

В нем имя ведущего специалиста по американской фантастической литературе XIX–XX веков профессора Брюса Франклина давно пользуется заслуженным авторитетом. Признают его даже те, кому гражданская позиция профессора-филолога явно не по нутру…

Досье по теме "Ультиматум":

ГОВАРД БРЮС ФРАНКЛИН

Род. в 1934 г.

Американский литературовед. Окончил Стэнфордский университет, где защитил диссертацию; там же организовал один из первых двух курсов научно-фантастической литературы. Покинул университет в 1973 г. в знак протеста против травли, организованной в отместку за его "левые" убеждения. В настоящее время профессор университета Ратжерс (штат Нью-Йорк). Лауреат высших премий в научно-фантастическом литературоведении. Автор книг "Будущее совершенно" (1966), "Роберт Хайнлайн: Америка в призме научной фантастики" (1986) и др.

Одна строка в досье проливает некоторый свет на совсем "неакадемическую" возню вокруг профессора Франклина. Многие любители фантастики в Америке знают его как ведущего теоретика, составителя "этапных" сборников (вроде "Отсчета к полуночи", уже упоминавшегося на страницах этой книги). Не столь широко известны познания ученого-филолога в другой области — истории гонки вооружений.

По крайней мере, присланная профессором ксерокопия его статьи "Америка — первой" в журнале "Нью-Бостон ревью" (откуда и приведена цитата) стала для меня подлинным откровением.

"Я без тени сомнения верил в то, — вспоминает профессор, — что Америке угрожает коммунистический заговор, что мы постоянно под угрозой внезапной советской ядерной атаки. С этой уверенностью я приступил к несению военной службы в январе 1956 года… Так получилось, что процесс сползания моей страны к фатальной границе "ядерного балансирования", за которой могла начаться война, происходил при моем непосредственном участии. Первые два года я служил навигатором звена стратегической авиации, летал на самолетах-заправщиках в северных широтах; а в свободное от полетов время по совместительству выполнял обязанности офицера военной разведки в эскадрилье, получив доступ ко всей секретной документации — из нее я и узнал, что главной нашей целью была как раз дестабилизация положения в мире. Мы должны были убедить рядового американца, что ему перманентно угрожает ядерная атака со стороны СССР. Хотя кто-кто, а мы-то были прекрасно осведомлены в ту пору, что никаких планов атомных бомбардировок городов США у Советского Союза не было".

Убеждения Франклина заметно выделяют профессора из среды коллег. Себя он открыто называет марксистом. Когда он демонстративно оставил кафедру и позже, в разгар "антивьетнамской" кампании, Франклин, вероятно, нередко мог слышать в свой адрес: "Коммунист!" — слово в нынешней Америке бранное.

Ничего не могу сказать определенного о его членстве в Компартии США (хотя от многих слышал о Франклине и такое, но не от него самого), но то, что имя профессора для многих его "нейтральных" коллег как красная тряпка для быка, могу засвидетельствовать. Разменяв шестой десяток, Брюс Франклин не отказывается дать бой тем, кто ничего не желает помнить из прошлого, — на книжной странице или очно, как это случилось, например, в 1985 году во время съезда Ассоциации исследователей научной фантастики.

…Когда я уже заканчивал работу над книгой, в американской прессе запестрели рецензии на новую монографию профессора Франклина "Военные звезды: сверхоружие и американское воображение" (1988). Открывается книга словами: "Для того чтобы создать нечто, угрожающее существованию людей на Земле, какие-то люди должны вначале представить себе это "нечто". Далее, чтобы воплотить этот продукт воображения в техническое решение, гораздо большее количество людей должны мысленно представить себе весь последующий сценарий — образ будущего, которое нас ожидает в случае изготовления этого сверхоружия, и выбрать из всех вариантов наиболее желательный. Таким образом, свое первое рождение всякое "сверхоружие" претерпевает в воображении людей, в воображении, которое формирует значительную часть нашей культуры".

Начинает свой рассказ профессор Франклин со времен американской Войны за независимость и особый акцент делает на годах 50-х. Эрудированный специалист и непосредственный участник событий тридцатилетней давности, профессор Франклин помнит, как все начиналось…

Одно из первых заметных произведений на тему "русские идут!" — роман Леонарда Энгеля и Эммануэля Пиллера "Мир в огне" (1947) имел подзаголовок: "Русско-американская война 1950 года". Посвящено это краткое, но детальное и весьма корректное (с научной точки зрения) описание ядерной катастрофы, по словам авторов, "тем, кто сообразит, что следующая война будет не чем иным, как опасной авантюрой, и завершится самоубийством всех трех видов — индивидуальным, национальным, всемирным. Авторы искренне надеются, что число таких людей будет расти, пока их влияние не предотвратит подобную возможность".

Поскольку это первая ласточка, есть смысл остановиться на сюжете подробнее.

Авторы выбрали форму официального радиорепортажа. Итак, в мае 1950 года после пограничного инцидента американцы предпринимают (заметим: первыми) ядерную атаку против СССР — начинается война. Русские отвечают массированным наступлением по всей Европе. США устанавливают союз с поверженной Германией, вызывая недовольство Англии, Франции и всей остальной Европы. Война разгорается: американцы безуспешно бомбят советскую территорию, русские используют отравляющие газы — тоже без видимого эффекта. Наконец США решают применить особый токсический газ, уничтожающий весь урожай злаков в СССР, после чего советская авиация обрушивает атомный груз на пять крупнейших городов США. Западная цивилизация гибнет…

Последствия атомной бойни в Чикаго явно списаны с других источников (один очевиден: реалистический роман Джона Херси "Хиросима"). Списаны небесталанно, чего стоит, к примеру, жуткий образ: манекены, вышвырнутые взрывной волной из витрины магазина одежды, ничем не отличаются от валяющихся на тротуарах и мостовых трупов… А что творится в Западном полушарии после того, как "русские пришли"! "Тоталитарный режим", общая и постоянная нехватка продовольствия и промышленных товаров, развал хозяйства; конечно, концлагеря для недовольных. И поневоле забываешь, кто все это начал…

Авторы, как им самим кажется, горько иронизируют: в борьбе за свободу других народов — потерять свою собственную! Однако право на "защиту" других народов — против их воли — похоже, иронии не вызывает — вспомним наставника Пушкина В. Ф. Малиновского!

"В писаниях американских идеологов по проблемам войны и мира, — отмечает А. Н. Яковлев в книге "От Трумэна до Рейгана", — много нелепого и противоречивого. Задающие тон пропагандистской машине политологи не отличаются особой сдержанностью в определениях и оценках, вероятно, вследствие гипертрофированного представления, будто сама судьба "возложила" на их страну всю ответственность за род людской".

Забегая вперед, можно сравнить это с высказыванием рецензента журнала "Локус" о самом свежем сборнике Нормана Спинрэда "Другие Америки" (1988): "Как утверждает сам автор в предисловии, неважно, в конце концов, насколько не любят Америку во всем мире и как много еще предстоит переоценить в ее политике или культуре. Все равно Америка неотразимо воздействует на умы людей. Русских, латиноамериканцов или аборигенов Новой Гвинеи — все они грезят об Америке. Это символ будущего (другой вопрос: хорошего или дурного), и как раз этот аспект в научно-фантастическом преломлении взялся исследовать автор".

Но вернемся в первое послевоенное десятилетие. Может быть, сочинение Энгеля и Пиллера осталось бы настольной книгой "советологов", да только двумя годами позже вышла другая книга, затмившая все когда-либо написанное об ужасах тоталитаризма. Роман "1984" Джорджа Оруэлла.

Досье по теме "Ультиматум":

ЭРИК АРТУР БЛЭЙР

(ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ)

1903–1950

Выдающийся английский писатель и журналист, один из основоположников современной антиутопии. Окончил колледж, до войны работал журналистом. Участник гражданской войны в Испании. Автор сатирического памфлета "Звероферма" (1945), а также романа "1984" (1949), принесшего Д. Оруэллу всемирную славу.

Подробно останавливаться на романе "1984" — значит отказаться от самой идеи когда-нибудь завершить собственную книгу. Фактически, это означало бы начать следующую (об Оруэлле и его главном произведении не одна книга, кстати, написана). Но и в нашем разговоре пройти мимо этой страшной и сильной книги невозможно. Потому что "1984" — это не только Большой Брат, двоемыслие и новояз, но и роман о войне, милитаристской истерии, об "образе врага".

Мало того, что в тексте романа встречаются упоминания о ядерной войне, происшедшей будто бы в 50-е годы. Но и на всем протяжении романа воюют бесконечно. Войну принципиально невозможно закончить, ибо на постоянном страхе населения перед какими-то мистическими захватчиками и держится кошмарная тоталитарная система Ангсоца — "английского социализма". "Война — это мир" — из четырех лозунгов, лежащих в основе идеологии, этот поставлен на первое место.

Во всем обилии критической литературы о романе Оруэлла внимание пишущих на войне сконцентрировано в меньшей степени. То ли, действительно, слишком бегло он ее описал — по сравнению, скажем, с социальным и идеологическим устройством своей "утопии навыворот", то ли читателям романа, еще совсем недавно пережившим войну, "мирная жизнь" оруэлловской Океании показалась куда большим адом. Но как бы то ни было, один из четырех главных лозунгов Ангсоца оказался в относительной тени. Известный американский историк Уоррен Уэйгар, специалист по Уэллсу и утопии, лишь с облегчением констатирует в своем исследовании об Оруэлле, что предсказанная тем третья мировая война, слава богу, пока не произошла — в реально наступившем 1984 году.

Наверное, не было в первой половине века произведения с более сложной и непредсказуемой судьбой. Со времени написания оценка этого предсмертного романа (писатель умер от туберкулеза спустя полгода) много раз пересматривалась — критиками, читателями, пропагандой. И западной, и нашей: бессменно возглавлявший долгие годы разного рода "запретительные" списки антисоветской литературы, роман Оруэлла только в 1989 году пришел наконец к советскому читателю. Заодно была восстановлена и справедливость в идейной оценке романа.

Но это — спустя сорок лет. Тогда же, в самый разгар "холодной войны", роман просто не мог быть не поднят на щит теми, кто кричал о "красной угрозе", об ужасах "советского тоталитаризма". "Джордж Оруэлл… был реактивным, или, как говорят, реакционным, писателем. Само по себе это не плохо и не хорошо; вопрос в том, против чего реакция… Это писатель великий… но, к несчастью, практическое влияние его романа в Англии оказалось реакционным в политическом значении этого слова", - прозорливо сказал об авторе "1984" современник Оруэлла, один из лидеров лейбористской партии, экономист и литературный критик Джон Стрэчи. Не в первый раз история демонстрировала истинность суждения о некой независимой от намерений автора жизни литературных произведении…

Доля цинизма во всей этой кампании "антисоветизации" Оруэлла была изрядной, ибо прежде всего уводила внимание читателей от других мишеней, избранных автором. Но сегодня, на новом уровне знания о нашей собственной истории нельзя не признать и другого. Очевидно, что Оруэлл многие реалии романа вывел из доступной в те годы информации о творящемся в сталинской России.

Как бы то ни было, западного читателя к "образу врага" приучила и эта книга. Благодаря ее колоссальной популярности все последующие авторы, фантазирующие на тему мировой войны и оккупации Запада советскими войсками, имели дело с читателем подготовленным: во что превратят его родину "красные", он во многом знал из романа Оруэлла.

В том, что русские "вот-вот придут", в западной фантастике последующих двух десятилетий не сомневались.

Библиографии и справочники пестрят аннотациями на книги, о которых сегодня никто и не вспомнит.

Нью-Йорк оккупирован советским десантом в романе Гая Ричардса "Два рубля до Таймс-сквер" (1956). Политически пассивная английская общественность, годами бесстрастно взиравшая на выходки смутьянов-пацифистов, "доигралась" до установления в Англии… Народной республики — не без помощи извне, конечно (роман К. Фицгиббона "Когда прекратились поцелуи", 1960). И еще одна оккупация Англии, на сей раз советским танковым десантом, — в романе Джона Бэррона "Бомба Зилова" (1962). Примеры можно приводить десятками…

Один из запомнившихся романов той поры — "Решение Т-25" Теодоры Дюбуа. Вышел он в 1951 году и посвящен, в сущности, тому же. Атомную бомбардировку территории США автор прямо сравнивает с Пёрл-Харбором; а оккупантов-русских в их противорадиационных костюмах — с одетыми в черное эсэсовцами. Методы "демографической политики", которую предлагают израненному, поставленному на колени народу, действительно, мало чем отличаются от гитлеровских: массовые казни, стерилизация и отсылка детей в спецлагеря на перевоспитание…

Важно не нагромождение лжи, а последовательность и планомерность, с которыми она преподносится. Сегодня среднему читателю в США трудно судить о духовной атмосфере тех лет, по крайней мере по произведениям научной фантастики. Но когда натыкаешься в библиографиях на десятки, сотни аналогичных параноидальных фантазий, становится не по себе.

Каково же им было жить тогда — американцам, если страх и ненависть внушались ежедневно, ежечасно, преподносились не только газетами, радио, телевидением, но таились под любой яркой обложкой с заманчивыми и на вид вполне невинными буквами "SF"?

Впрочем, оказалось, что не все было забыто.

…В 1984 году, на диво вовремя, переиздали старый роман популярного американского писателя-фантаста Сирила Корнблата. Роман назывался "Не этим августом" и впервые был опубликован в 1955 году. Спустя почти три десятилетия издатели, чутко уловив новые веяния, решили в очередной раз заняться политическим спиритизмом: наряду с новомодными "штучками" — типа фильмов о боксере Роки и солдате Рэмбо с участием Сильвестра Сталлоне — на свет божий срочно были вызваны и духи прошлого.

Книгу переиздали с новой обложкой: государственная печать Соединенных Штатов с белоголовым орланом, укрытая Красным знаменем с серпом и молотом. Переиздали с помпой, с отличной рекламой — но цель, цель?! Кому нужно было возвращать к жизни явно устаревший и далеко не лучший роман покойного писателя?

Книга, в общем, как книга, вполне в духе того времени. По сравнению с другими такими же — ничего особенного. Русские в союзе с Китаем оккупируют Америку, устанавливают квоту на продукты, разоряют американских фермеров, подавляют недовольство жестокими карательными мерами. Находятся, правда, непокорившиеся, которые партизанят в горах и лесах и даже ухитряются из похищенного с военных баз урана и плутония тайком соорудить атомные бомбы… Ясно, что во второй половине 80-х годов подобный сценарий выглядит, как минимум, устаревшим.

Но вот что не устарело, так это идея Сопротивления "красным захватчикам". Корнблат — писатель известный, не какой-нибудь автор конъюнктурных однодневок, и, надо признать, ему удалось впечатляюще показать героизм нации, которую не поставишь на колени. Которая за саму идею свободы отдает, не колеблясь, жизни своих сыновей и дочерей и, если потребуется, будет всячески насаждать "свободу" везде, где только удастся.

Великий американский писатель Амброз Бирс как-то составил едкий "Словарь Сатаны", в котором, "поправляя" предшественника — Сэмюэла Джонсона, высказался о патриотизме резко и недвусмысленно: "Первое прибежище негодяя". В каком-то смысле да — к патриотическим чувствам подчас прибегают с целями далеко не благовидными. Но нужно помнить о том, что патриотизм, провозглашаемый талантливым художником, и патриотизм, к которому апеллирует пропаганда, суть вещи разные. Корнблат был мертв и "объясниться", естественно, перед читателем не мог…

В 50-е годы, не сомневаюсь, он боялся вторжения "красных орд" искренне. Что можно было требовать от романистов, когда политические фантазии той поры оставили далеко позади даже самые "смелые" научно-фантастические пророчества.

Вернемся теперь к спецномеру журнала "Кольерс" за 27 октября 1951 года, о котором уже шла речь.

Его обложку украшал заголовок "Предсказание войны, которой мы не хотели", и изображена на ней была карта оккупационной зоны под названием "СССР" и американский солдат в каске с буквами "МР" (от military police — военная полиция). До встречи с Брайнсом мне не раз приходилось читать у других авторов об этом номере журнала— а на этот раз посчастливилось самому полистать его страницы. Удивительный все-таки документ человеческой мысли (правильнее сказать — недомыслия)!

Статьи, репортажи, рисунки и карикатуры, даже смонтированные "фото" — более 20 материалов — все посвящены одной теме. Будущей мировой войне 1952–1953 годов, о которой в "футурологическом" номере журнала повествуется как о реально состоявшейся.

Вот каким виделся поэтапный ход войны "команде" (о ее составе позже), готовившей спецвыпуск.

В мае 1952 года русские вместе с союзниками пытаются осуществить убийство Тито с последующей оккупацией Югославии. Одновременно проникшие на территорию США советские диверсионные группы совершают акты саботажа, а регулярные части Красной Армии идут маршем по Западной Европе и на Ближний Восток. В ответ американцы избирательно (только по военным целям) сбрасывают на территорию СССР атомные бомбы… Далее начинается "такое, что и во сне не снилось самым блистательным писателям-фантастам и никогда, дай бог, реально не осуществится".

По прошествии трехмесячной бомбардировки Советского Союза запас американских бомб иссяк (это результат политической близорукости конгресса), и русские беспрепятственно вторгаются на Аляску, атакуют Лондон, Детройт, Нью-Йорк, американские военные базы. Поскольку на территории США гражданская оборона практически бездействовала, то результаты ужасающи. (Россия тоже лежит в радиоактивных руинах, но американская "свободная" пресса сообщает о собственных потерях, в то время как советская — молчит…) Европейские столицы Москва не бомбит, так как "щадит" местных коммунистов.

10 мая 1953 года ядерный гриб взметнулся в небо над Вашингтоном; ударная волна сбивает каменного Авраама Линкольна с его величественного кресла перед мемориалом первого президента США… Американцам ничего не остается, как взорвать атомную бомбу над советской столицей; они, однако, настолько гуманны, что заблаговременно разбрасывают над Москвой листовки с предложением гражданскому населению эвакуироваться. Одна из "обычных" бомб взрывается как раз неподалеку от зловещей Лубянки — и заключенные вырываются на свободу!.. После того как отряд американских "коммандос" совершает смелый десант на уральские военные заводы, атомная мощь Советов окончательно подорвана.

Любопытная деталь: на территорию СССР обильно забрасываются и русские эмигранты, желающие с оружием в руках "восстановить свободу" на родине…

К 1955 году военные действия прекращены и подписана Денверская декларация, предусматривающая репатриации и достижение всеобщего ядерного разоружения в течение десяти лет (при этом контроль за всеми ядерными запасами переходит к ООН). В Советском Союзе Сталин смещен Берией, но и того вскоре "убирают"; что касается "советского народа", то, вырвавшись из колымских лагерей, он свергает власть коммунистов и открывает для себя запретные прелести "западного образа жизни".

И так — весь номер журнала, имевшего несколько миллионов подписчиков! Причем придумано как оригинальный документальный репортаж из будущего. Среди авторов номера писатели Филипп Уайли, Артур Кёстлер, Джон Бойнтон Пристли, журналисты и политологи Роберт Шервуд, Уолтер Рейтер — во главе с редактором Маргарет Чейз Смит; наконец, советские эмигранты-невозвращенцы…

Можно было и отделаться иронической ухмылкой, если бы речь шла о чистой фантастике. Но все оказалось сложнее: "Американский солдат у карты Советского Союза, территорию которого пересекает надпись "оккупировано"; создание штаба оккупационных войск в Москве; переименование Ленинграда в Петроград; выборы с участием "великорусских монархистов" и "украинских сепаратистов" — это не только бредовые фантазии "Кольерса", но и конечные цели плана "Дропшот", популярному изложению которых, в сущности, и посвящен специальный номер журнала".

Вывод автора этих строк Всеволода Овчинникова следует по-видимому, понимать в том смысле, что сегодня читаешь этот номер журнала как популяризацию уже известного. В 1949 году, очевидно, никакие, даже самые искушенные журналисты не были в курсе сверхсекретных планов ядерного нападения на СССР, среди которых достойное место занимал и "Дропшот"… То, что они регулярно составлялись начиная с 18 августа 1948 года, когда была утверждена директива Совета национальной безопасности № 20/1 под названием "Цели США в отношении России", мир узнал лишь недавно.

Можно представить себе, какой удар по профессиональному самолюбию получили бы писатели-фантасты, разреши им кто ознакомиться с планами, над которыми регулярно трудились в Пентагоне! Но тайну хранили крепко — и в 60-е годы, и даже в 70-е американская и английская фантастика продолжала изобретать сценарии один кошмарнее другого, не подозревая, насколько тот или иной из них близок к истине.

Нельзя сказать, что всеобщее ослепление идеей "победоносной" ядерной войны против Советского Союза не претерпевало изменений. Все чаще на страницах книг и статей можно было натолкнуться (увы, именно так: случайно и пока еще достаточно редко) на достаточно трезвую оценку перспектив такой войны. Видный американский психолог Чарлз Осгуд еще в 1962 году дал точное сравнение: "Решать политические вопросы посредством ядерных бомб все равно что пользоваться динамитом, чтобы избавиться от мышей в доме".

Что касается научной фантастики, то в США она-то как раз оставалась островком мышления преимущественно консервативного. Речь идет не о "романах выживания" и даже не об отдельных сильных антивоенных произведениях этого периода — со многими из них читатель знаком; говоря о консерватизме, я имею в виду фантастику особую, фантастику на тему американо-советской войны.

Консерватизм означал констатацию этой войны: читатель научной фантастики воспринимал ее как данность. И "русские", естественно, представали в таких книгах сущими чудовищами.

Вот, например, роман англичанина Бернарда Ньюмена "Голубые жуки", датированный 1962 годом. "Все книги Ньюмена антикоммунистичны до абсурда, — пишет Пол Брайнс, — но ни одна не может сравниться по параноидальности с этой".

Роман имеет подзаголовок: "Первое правдивое описание русско-китайской войны 1970 года". Дело в том, что начало фатальным событиям кладет не советское нападение на какую-либо западную страну и не захват одной из этих стран территории СССР; всему виною заговорщик-китаец по имени Фен Фонг, решивший перессорить СССР и США. Серия военных инцидентов оказывается безуспешной, ибо русские слишком хитры, чтобы поддаться на провокацию, и не идут на использование ядерного оружия. Но после китайского вторжения в Киргизию, публичных пыток и казней местных советских и партийных руководителей терпению Москвы приходит конец: атомные бомбы летят на Пекин. Этого и добивался Фонг! Среди жертв атомной бомбардировки были и русские, и американцы, и теперь, по логике провокатора, США не могут не вступить в войну против Советского Союза.

Дальше — больше. Китайцы, используя какую-то фантастическую технику, "отводят" часть советских боеголовок на территорию СССР, а кроме того, с помощью небольших самолетов развеивают над советскими городами особую радиоактивную пыль и ею же обрабатывают нефтяные месторождения. Россия — на грани краха; а тут еще взбунтовались "сателлиты", поставив СССР перед альтернативой — погибнуть или пойти на поклон к Западу. Советские лидеры избирают второе и обращаются к НАТО за помощью. США выдвигают ультимативное условие: советский блок должен быть разрушен, а во всем мире, включая СССР, должны быть проведены "свободные" выборы…

В романе кроме грубой схемы формально присутствуют и сюжеты, и герои, и интрига — но говорить о них не хочется. Если и существует такое понятие: "политическая фантастика" — не литература имеется в виду! — то лучшей иллюстрации не найти.

В Великобритании вышла и популярная трилогия Клайва Игглтона — "Частица Сопротивления" (1970), "Последний пост партизан" (1971), "Мандат Иуды" (1972). Останавливаться на ней подробно нет смысла. Заголовки сами говорят о сюжете и политической ориентации автора; добавить можно только, что "партизанят" против советских оккупантов непокоренные сыны Альбиона.

Не теряли бдительности патриоты и по другую сторону Атлантики. Из таких книг, как "Ванденберг" (1971) Оливера Лэнджа, "Если погибнут все бунтовщики" (1966) Сэмюэла Саутвелла и "Крыло Дня Смерти" (1963) Джорджа Смита, остановлюсь на этих, чтобы не перечислять десятки названий — произросли впоследствии нашумевшие сочинения, такие, как "Третья мировая война", "Красный рассвет" и "Америка". Но об этих произведениях — чуть позже…

Оттенок фатальной неизбежности советской агрессии в 60-е и 70-е годы становится обязательным. И даже в произведениях талантливых мастеров, оставивших след в американской литературе и кино, агрессия американская если и изображалась, то с таким количеством оговорок и притворного изумления, что автоматически закреплялась и сознании аудитории как событие исключительное. Во всяком случае, маловероятное.

Через год после триумфа "Доктора Стрейнджлава", в 1964 году, на экраны Америки вышел фильм Сиднея Люмета "Гарантировано от неполадок", снятый по одноименному роману Юджина Бердика и Харви Уилера, опубликованному в 1962 году. Если бы не шедевр Кубрика, то фильму Люмета была бы гарантирована добрая слава. Но, как заметили авторы энциклопедии научной фантастики, на которую я не раз ссылался, "зритель предпочел черный фарс Кубрика жесткому реализму Люмета".

Сюжет картины достаточно неправдоподобен и действительно смахивает на фарс. Атомная американская атака на Советский Союз происходит в результате ошибки приборов. С целью "успокоить" русских президент (его роль играет Генри Фонда) принимает тягостное решение: дать согласие на атомную бомбардировку Нью-Йорка! "В этом произведении, — пишет Пол Брайнс, — первыми, конечно, нападают Соединенные Штаты, однако виноваты оказываются… русские! Дело в том, что технические неполадки, вызвавшие катастрофу, произошли из-за того, что русские глушили все американские радиопередачи… Вообще, по-видимому, никому просто в голову не приходило изобразить атомную агрессию США. Среднему литератору эры "холодной войны" более вероятным и даже неизбежным представлялось такое развитие событий, при котором русские, и только они, начинают свой крестовый поход против Запада".

Этот поход "русских медведей" против западной цивилизации волнами прокатывался по страницам американской и английской фантастики и в 50-е годы, и в 60-е, и в 70-е… Обычно чуткая к социальным переменам, в этом вопросе фантастическая литература оказалась на диво медлительна и несгибаема, никак не реагируя на появление в политическом словаре нового слова "разрядка".

В последующие годы страх перед "красными" достиг, казалось, всех мыслимых пределов…

Изучение "урожая" последнего десятилетия в англоамериканской фантастике приводит к одному неприятному выводу. Воистину смешались "левые" и "правые"; обвиняющие США в развязывании мировой войны и те, что возлагают ответственность на СССР. Однако все солидарны в одном: катастрофа неизбежна, кто бы ее ни начал.

"Идет густой всход книг-предсказаний войны, — пишет советский исследователь Б. Д. Пядышев, — начиная со схватки обычным оружием и кончая ракетно-ядерным светопреставлением. Сюжеты Апокалипсиса — кошмарных видений апостолом Иоанном битв между "воинством небесным" и антихристом, конца света и страшного суда — монтируются в перспективу международной жизни, да не просто так, не из-за любви к сочным библейским сказкам, а с увесистым умыслом и расчетом. До конца века, пишут и говорят пророки, случится катастрофа, если не забить в колокола, не опоясаться новыми рядами пушек и ракет. Если же позаботиться заранее, не считаясь с ценой и, добавим, здравым смыслом, то дело можно повернуть к выборочной заварухе так, чтобы в тартарары загремел не целый свет, а только его красная часть".

Перелистывая страницы книг, выпущенных в конце 70 — начале 80-х годов, поневоле оказываешься в плену у этой глобальной завороженности приближающимся концом света. Авторы-предшественники, как мы убедились, описывали тоже далеко не розовую идиллию, но в их произведениях все же прорывался если не набат, то хоть слабый сигнал тревоги — и отнюдь не по поводу "недовооруженности"! В большинстве современных произведении мировая ядерная катастрофа — это нечто почти обыденное. Как неизбежны смены дня и ночи, снег зимой и палящее солнце летом. Интересует, по-видимому, только один вопрос: как именно, по словам Томаса Эллиота, кончится мир — взрывом или взвизгом?

Среди новомодных вариантов конца света, за который несут ответственность две "сверхдержавы", и война, начатая… по ошибке. Вероятно, это вообще самое страшное, что только может случиться.

…Когда гигантская вспышка на Солнце вызвала хаос в Восточном полушарии, у русских не было и тени сомнения в том, что это ядерное нападение. И они немедленно запускают межконтинентальные ракеты в сторону Америки. Это читателя пугает Бен Бова в романе "Испытание огнем" (1982). Спустя пять лет выходит "Аврора" Стивена Лоу, где автор изобразил более сдержанный вариант недоразумения, не приведший к таким фатальным последствиям: советнику президента удалось убедить своего патрона, что засеченные радарами "советские ракеты" — на самом деле части близко подошедшей к Земле кометы. Томас Блок, автор романа "Бортовой номер 9" (1984), ответственность за развязывание термоядерной войны возлагает на обе стороны. Сначала неисправность на американском военном спутнике приводит к несанкционированному запуску 48 ядерных ракет против СССР, а затем и русские отвечают тем же…

Популярный "тандем" — Джерри Пурнелл и Ларри Нивен — тоже отдал дань "кометной" тематике. В их романе "Молот Люцифера" (1977) массивное небесное тело врезается в Землю, вызвав цепь природных катастроф. По логике авторов, лучшего повода для начала мировой войны не найти, и обмен ядерными ударами действительно происходит. Но не между СССР и США, а между СССР и… Китаем! Причем Соединенные Штаты даже оказывают военную помощь русским — но "все это сущие пустяки по сравнению с космической катастрофой. В большей степени, нежели политика, авторов интересуют следующие темы: поддержка атомной энергетики, критика "зеленых" и оправдание авторитаризма и даже рабства в исключительных условиях".

Одно из наиболее достоверных с научной точки зрения описаний крупномасштабной ядерной войны со всеми сопутствующими эффектами глобального характера, включая "ядерную зиму", содержится в серьезном романе Уильяма Прохнау "Дитя Троицы", вышедшем в 1983 году (причем еще до знаменитой статьи американских ученых Турко, Туна, Эккермана, Поллака и Сагана в декабрьском номере журнала "Сайенс" за тот же год — ныне эта статья считается первым изложением в широкой печати эффекта "ядерной зимы"). "Прохнау, — мрачно замечает Пол Брайнс, — очень вдумчиво провел предварительную работу, и в результате вероятность описанного им конфликта представляется чрезвычайно высокой, а наших усилий избежать ее — чрезвычайно низкой". Но вопрос об ответственности за развязывание войны автор, увы, решает все в том же ключе: под давлением собственных "ястребов" из военного окружения советский премьер вынужден отдать приказ об избирательной атомной бомбардировке военных объектов на территории США. Крупномасштабного конфликта он, естественно, не желает, но вследствие многочисленных поломок (как же у русских да без них!) события выходят из-под контроля.

Американский читатель, если судить по количеству распроданных экземпляров романа, все это тем не менее "съел". Как просто его было подготовить за четверть века!

Впрочем, прогресс не стоял на месте и в этой специфической литературе. В 80-е годы, когда научная фантастика превратилась в один из "столпов" коммерческого массового чтива, стали появляться уже не отдельные книги, а целые серии. Тема все та же — "русские идут!".

Если пользоваться сообразной случаю терминологией, то это были уже "килотонны" пропагандистского оружия. Мегатоннаж пошел, когда в военные действия были втянуты кинематограф и телевидение; боюсь, что их роль в пропагандистской войне сегодня точнее всего сравнить со стратегическим оружием. Производимый им эффект "накрывает" аудиторию на два-три порядка больше, чем насчитывает армия читателей. Да и зрительное восприятие острее, особенно когда видишь на экране такие картинки, как опустошительную ядерную войну, кровавые бесчинства оккупантов на земле твоей родины…

При президенте Рейгане вышел на телеэкраны Америки фильм "Третья мировая война". Случилось это в 1981 году. Шум он вызвал изрядный. Хотя после просмотра возникает подозрение, что кто-то очень постарался, чтобы был шум. Сама картина — а о ней газеты писали, что в течение двух вечеров все население Соединенных Штатов прильнуло к экранам своих телевизоров и разом превратилось в записных антикоммунистов, — ей-богу, ничего особенного из себя не представляет. Даже если оценивать ее по шкале антисоветской "осатанелости".

Ну действительно… Перепуганный американский обыватель, конечно, с замиранием сердца следил за героическими действиями малочисленного патруля национальных гвардейцев на Аляске — ведь американцам противостоят численно их превосходящие, специально натасканные советские "коммандос". Дьявольский план Москвы состоит в том, чтобы захватить и отключить стратегически важный нефтепровод, после чего шантажировать Америку и весь Запад. В случае с таким противником, конечно, ожидать каких-то цивилизованных методов ведения войны не приходится. Русские убивают, насилуют, грабят мирное население Аляски без проблеска моральных сомнений. Когда же их командир, кажется, проникается сознанием того, что за ужасы они творят, то окончательно раскаяться ему не дают: рядом, как и положено, оказывается еще более инфернальный "комиссар" с гранатой… Финал закономерен. Русский генерал и американский президент нажимают роковые кнопки; президент нажимает вторым — со слезами на глазах.

Даже по самым заниженным критериям фильм сделан на удивление топорно. Видно, что создатели его — и особенно те, кто стояли за ними, — торопились: вопрос о размещении "евроракет" как раз впервые повис в воздухе из-за бурной реакции в Западной Европе, нужно было что-то срочно решать, и, на счастье, вновь подвернулась научная фантастика.

Кроме того, название-то было у всех на устах!

Тремя годами раньше вышла в свет и быстро разошлась — за рекламой дело не стало — еще одна "Третья мировая война", на сей раз литературная. Такое название дали своему сочинению, очередному военному сценарию, написанному под "мемуары из будущего", авторы — отставные военные "под командованием" натовского генерала англичанина сэра Джона Хэккета. В состав его команды входили также главный маршал авиации сэр Джон Барраклоу, главный политический советник сэр Бернард Берроуз, бригадный генерал Кеннет Хант, вице-адмирал сэр Йен Макгеок, Норман Макрай и генерал-майор Джон Строусон. Вот это созвездие имен, рыцарских титулов, орденских планок и звезд в петлицах произвело на свет сенсационный увесистый том в 500 страниц, снабженный картами, фотографиями, фотокопиями документов и газетных заголовков. Документальное свидетельство о третьей мировой…

В книге, не претендующей на какие-то литературные лавры, скрупулезно и профессионально рассказано о битвах на земле Европы между войсками НАТО и стран Варшавского Договора. О сражениях на юге Африки, где "одинокая" ЮАР сражается со всеми остальными. И о военных действиях на Ближнем Востоке, где и вправду довольно скоро заговорили пушки. Разумеется, упомянуты и воздушные, и даже почти космические баталии, подробно описывается военная техника и ход военных действий.

Идея авторов книги изложена с обезоруживающей простотой и откровенностью: "Хотите ядерного мира? Тогда готовьтесь к не-ядерной войне. Только учтите, что за это придется платить". Но главное не в этом.

От первой до последней страницы это сочинение пронизывает навязчивая идея: русским доверять нельзя. Это фанатики, готовые весь мир поставить на край гибели. Они первыми принимают "ядерное решение" (так и названа соответствующая глава) нанести тактический атомный удар по Бирмингему. Ответ последовал незамедлительно: ракетные силы НАТО уничтожают одной ядерной боеголовкой Минск.

Последняя глава книги названа "Начало будущего". Авторы настроены оптимистично: "восточный блок" распадается как карточный домик, "сателлиты Москвы" откололись, предпочитая выждать. Да и в самой Москве происходят драматические события. "Украинские националисты" в партии внедряют своего человека Василия Дугленко в центральный аппарат КГБ, где он поднимается до поста заместителя председателя комитета. После атомной бомбардировки Минска "сепаратисты" считают, что их время пришло…

Подробно описывать перипетии последних глав все равно что пересказывать сюжет дешевенького шпионского боевика на темы "тайны Кремля" (таких много выходит на Западе). Авторами-генералами явно овладел зуд сочинительства: описывая "дворцовый переворот", произведенный в Москве Дугленко, они отступают от ими же декларированной линии на бесстрастную объективность в стиле военных мемуаров. Потому что на страницах книги начинает твориться воистину нечто фантасмагоричное!

Сначала Дугленко устраивает "автомобильную катастрофу" своему шефу — и как раз в день заседания Политбюро, после чего "по штату" попадает на это заседание. Там он убивает из пистолета Председателя Президиума Верховного Совета, а друзья-заговорщики быстро разоружают охрану и арестовывают членов Политбюро. Первым шагом нового советского лидера следует звонок по "горячей линии" американскому президенту: война прекращается. Вторым — отделение Украины, а вслед за нею — и других республик и фактический развал СССР. Чрезвычайная встреча глав государств в Хельсинки принимает решения, на которых настаивал Запад. "Расколотому" Советскому Союзу и странам Восточной Европы не до сопротивления, им хватает своих внутренних забот…

Всласть попереживав за судьбы "своей" демократии, западный читатель, пожалуй, согласится, что подобная "заварушка" в Европе — оно и к лучшему. Во всяком случае, война положит конец настоящей угрозе — советского вторжения, от которой он, читатель, порядком устал.

…В беглом пересказе я сознательно допустил смешение двух сюжетов. То, что вы прочитали, — это своего рода "винегрет" из двух сочинений одной и той же бравой команды. Оба имеют одинаковое название: "Третья мировая война", по подзаголовками снабжены разными — "Нерассказанная история будущего" (вариант 1978 года) и "Август 1985 года" (пересмотренный и значительно расширенный вариант 1982 года)… Что же пришлось пересматривать и дописывать?

Самое интересное, что, за исключением сугубо профессиональных деталей, ровным счетом ничего. И четыре года спустя команда Хэккета не сомневается, что все описанное реально грозит Западу.

Злое упрямство было оценено по достоинству. Среди тех, кто особенно горячо аплодировал писаниям Хэккета с компанией, можно выделить одно имя — Рональд Рейган. После этого неудивительно, что в середине 80-х годов генерал-фантаст Джон Хэккет занял пост редактора журнала "Записки по национальной безопасности" — официального органа консервативнейшего "Фонда наследия"…

Но вернемся к кино. Отношение к нему бывшего тогда президентом США Рейгана тоже общеизвестно, поэтому снова никого особенно не поразило, что именно из Белого дома поступило одно из самых теплых и энергичных поздравлений режиссеру Джону Милиусу. Автору снятого в 1984 году, вероятно, самого злого и нелепого фильма на тему "русской опасности" — "Красный рассвет" (словосочетание за рейгановские неполные десять лет превратилось в нарицательное — как имена Рэмбо и Роки, как заведомо ошибочно написанное по-английски слово "Америка" .

Режиссеру в то время не было и сорока, хотя он успел выпустить несколько нашумевших лент. Среди них, во-первых, "кровоточащий" гангстерский боевик о реально существовавшем налетчике, грозе банков Диллинджере. А во-вторых — фильм, снятый в жанре "heroic fantasy" (буквально "героическая фантазия"): "Конан-варвар". На нем-то необходимо, на мой взгляд, задержать внимание.

Герой фильма, впечатляюще сыгранный звездой-культуристом Арнольдом Шварценеггером, — дикарь с великолепно развитой мускулатурой и с полным отсутствием даже проблеска мысли во взгляде. Он инстинктивно хватается за меч, как только возникают "проблемы", а их ему на каждом шагу создают какие-то темные личности, тираны и чародеи, змеиное (в фильме — буквально!) племя которых словно для того и создано, чтобы дать возможность Конану бесконечно демонстрировать свою удаль и отвагу.

Он по-своему прост, открыт и даже наивен — этот дикарь. Рефлексии он чужд напрочь, предпочитает полагаться на инстинкт и голос крови, который ведет его на бой со злодеями. Отличительные черты последних — коварство, жестокость, приверженность к тайным мистическим ритуалам и идее власти над людьми и стихиями. В борьбе с ними Конан легко принимает лидерство над всеми обиженными и не брезгует знаками царской власти, которую разумеет принадлежащей ему по праву.

Да так ли он примитивен, как может показаться при поверхностном взгляде? А если еще обратить внимание на то, что фильм открывается эпиграфом — цитатой из Ницше… И вслед за этим — эпизод, в котором старик учит маленького Копана: нет ничего важнее стали и никому и ничему нельзя доверять — ни мужчине, ни женщине, ни зверю, — лишь одному мечу. Вся эта знакомая "героика" аналогии вызывает совсем не фантастические!

Впрочем, не скрывает замысла и сам Милиус, во всеуслышание заявивший: да, это картина о "сверхчеловеке", "белокурой бестии". Что касается идеологии, когда-то, помнится, поставившей на эту бестию, то он, Милиус, не только не намерен падать в обморок от обвинений в фашизме, но, напротив, гордо считает себя учеником того самого — бесноватого!

Теперь, когда прояснено кредо постановщика "Красного рассвета", можно сказать два слова о сюжете. В фильме беззащитную Америку — которую все предали: союзники, ООН, "третий мир"… — с невероятной, какой-то немотивированной жестокостью завоевывают советско-кубинско-никарагуанские десантники! Они расстреливают заложников, грабят и насилуют, покрывают Америку сетью концлагерей, не забыв создать что-то вроде "вишистского правительства" из трусов-коллаборационистов. И если бы не отважные "юные мстители", американские школьники, партизанящие по горам и лесам, лежать бы оплоту западной демократии в руинах, как некогда Риму.

Что до общей оценки фильма, то на ум приходят только два слова: зло и глупо. Настолько зло и глупо, что оккупанты в этой картине — все, естественно, на одно "азиатско-латиноамериканское" лицо — изъясняются почему-то на ломаном русском, а перевод их речи дается в субтитрах . И этот "русский язык" под стать всему фильму как кинематографическому (не хочется употреблять всуе слово "художественному") целому.

…Я смотрел картину в Москве во время одной из встреч советской и американской общественности. Сидевшие в зале русские хохотали; кажется, весьма неловко себя чувствовали и американцы, когда говорили со мной о "Красном рассвете".

Зло и глупо. Пожалуй, этой оценки заслуживает вся подобная продукция, состряпанная на тему "русские идут!". Правда, глупость, да еще и агрессивно-злая, часто не такая и безвредная, результат ее дает себя знать и сегодня. А кроме того, опыт с "Красным рассветом" был, видимо, учтен, и о последнем "шедевре" такого рода — нашумевшем телесериале "Америка" — не скажешь, что делали фильм глупцы.

Об "Америке" у нас много писала пресса — писала разнообразно, хотя не всегда, на мой взгляд, точно. Добавил огня в споры и исполнитель главной роли известный американский актер Крис Кристофферсон — известный, кроме всего прочего, и своими прогрессивными убеждениями! И хотя его выступления по советскому телевидению во время работы московского форума "За безъядерный мир, за выживание человечества" мало кого убедили, некоторую новую краску в понимание картины (которой, к сожалению, советский зритель не видел) он добавил.

А во время встреч с американскими любителями фантастики, писателями и "фантастоведами" мне приходилось слышать и такое: это-де совсем не антисоветский фильм, а, напротив, весьма робкая критика рейгановской администрации! Впрочем, почти все соглашались, что сериал не получился — скучно…

Я потратил час времени, чтобы посмотреть хотя бы начало "Америки", и остался при своем убеждении. А оно у меня сформировалось после чтения "романа" Брауны Паунс под тем же названием, представляющего как бы литературную запись сценария Дональда Рая (он же, кстати, и режиссер-постановщик сериала). Так уж получилось, что раньше было знакомство с книгой.

Подробно пересказывать сюжет "Америки" — значит еще раз повторять все то, что читатель уже узнал из этой главы. Ничего оригинального, кроме написания слова "Америка" на "русский лад" да поднимаемого вверх ногами американского флага на флагштоке, сценарист не выдумал. А как режиссер — лишь снял эпизоды вторжения поэффектнее, чем это делали его коллеги десятилетие назад.

Но вот на прологе к "роману" Паунс считаю необходимым остановиться. Он совсем не глуп, этот пролог.

Начать хотя бы с первой фразы: "В истории человеческого недомыслия надменные фантазии о военном превосходстве и патетические иллюзии национальной безопасности часто играли фатальную роль. Великая Китайская стена, испанская Армада, линия Мажино — все это мыслилось несокрушимым. И пало. И вместе с укреплениями пали не только правительства, но идеалы, не только нации, но те уникальные аспекты человеческого духа, которые составляли суть завоеваний цивилизаций".

Далее, как и следовало ожидать, идет язвительный панегирик американской обороне и мощи американской системы коммуникаций. Ибо сила обернулась ужасающим бессилием, а колосс оказался… нет, не на глиняных, а на "электронных" ногах! Чем не замедлило воспользоваться Советское правительство, решившее одним ударом покончить с собственными внутренними проблемами и с американской политической и технологической гегемонией в мире.

Без предупреждения тихим утром в пятницу началась атомная война. Она и прошла на удивление тихо — совсем не так, как описывали в своих книгах писатели-фантасты и изображали в кинокартинах режиссеры. Армагеддона с миллионами жертв, эффектными пожарами и вздымающимися над горизонтом ядерными грибами не было. Просто высоко в атмосфере над территорией Америки были взорваны четыре огромных ядерных устройства. "На Земле услышали лишь низкие раскаты далекого грома. Жертв, радиоактивных осадков, разрушений не было. Но взрывы мгновенно отозвались во всех без исключения компьютерных сетях, во всех телефонных линиях, банковских системах и на всех электростанциях от штата Мэн до калифорнийского города Сан-Диего. Детонация создала мощный электромагнитный импульс (ЭМИ), подобно сотням тысяч молний избирательно пронзивший нервные узлы Америки. Огромные компьютерные банки данных были отныне бесполезны. Катушки электрогенераторов с шипением сгорели все до одной. Телефоны замолкли. Век Коммуникаций прекратил свое существование в одну миллисекунду, и вместе с ним канула в небытие американская военная, политическая и экономическая гегемония".

Американский президент был поставлен перед выбором: сдаться, согласиться на всеобщее разоружение, уничтожение долларовой системы и потерю национального суверенитета — или сопротивляться, собрав лишь немногочисленные силы, которые скорее всего были обречены на поголовное уничтожение. Политический лидер, для которого человеческая жизнь не пустые слова, не мог выбрать второе…

Так Америка пережила первую в своей истории и самую бескровную — из всех воображаемых историй, описанных фантастами, — оккупацию. Правда, множество "неблагонадежных" было сослано в концлагеря, а кто-то ушел в леса партизанить, но жизнь "в общем и целом" наладилась и под оккупантами. Разумеется, нашлись свои квислинги — им-то в романе достается больше критического заряда, чем русским.

Да и оккупанты совсем не те, что, скажем, в "Красном рассвете" (хотя кадры из фильма, на которых танки давят бегущих людей, или зал сената США, заваленный трупами расстрелянных прямо тут же сенаторов, смотреть без содрогания невозможно). "Кто были эти советские — ставшие администраторами, надсмотрщиками и боссами Америки? Удивительно, но они никак не подходили под наши стереотипы, почерпнутые из времен "холодной войны". Не свирепые "комиссары с густыми бровями" и не разбушевавшиеся грубияны, дующие взахлеб водку и несущие одну идеологическую банальность за другой. Нет, это были вполне современные мужчины и женщины — культурные, в меру прагматичные, вполне эффективно справляющиеся со своей работой, очень часто милые и в основном не лишенные человечности. У них было чувство юмора, желания, мечты. Их мечтой был мир, объединенный и движимый вперед единым механизмом, предсказанным Марксом и Лениным: "От каждого — по способностям, каждому — по потребностям". Вообще говоря, ничего плохого в этом лозунге… Советские захватчики завоевали страну не силой, а одержав куда более полную победу: они внедрили новую мифологию".

Думаю, дальше можно не продолжать — сдвиг от "лобового" антисоветизма к "мягко-интеллигентному" налицо. Думаю также, что лет тридцать — тридцать пять назад за подобные высказывания о "русских оккупантах" автор книги и режиссер-постановщик вполне могли бы "загреметь" в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности…

Времена действительно меняются — и вместе с ними формы пропаганды, видоизменяется конкретный "образ врага". Но когда же изменится само отношение к этому образу?

Увы, в американской научной фантастике последнего десятилетия на память приходит только одно произведение, где, правда, очень осторожно, с многочисленными оговорками и "микровыпадами" в наш адрес, по проводится идея сотрудничества двух сверхдержав в деле общего выживания человеческой цивилизации на Земле. Правда, для этого, по мнению авторов фильма "2010: одиссея-2" (1984) — режиссера Питера Хаймса и всемирно известного писателя-фантаста Артура Кларка, — нужно еще осуществить совместный полет в космос. И там, среди звезд, далеко от Земли, вместе задуматься над ее судьбой…

Эту главу я хочу завершить возвращением к Кларку, к его (с Кубриком) фильму "2001: космическая одиссея", с которого начинался мой рассказ, и к фильму-продолжению. Без упоминания об этих двух картинах — и книгах Кларка — тягостное ощущение, которое могло остаться у читателя после знакомства с этой главой, боюсь, никогда не развеется.

Напомню, что первый фильм вышел на экраны Америки в 1969 году, и тем же летом счастливая судьба "занесла" картину в Москву на кинофестиваль. Для большинства кинозрителей, не сомневаюсь, то было первое знакомство с мощью современной кинофантастики, с ее новыми — поистине фантастическими — техническими возможностями.

Теми июльскими днями в зале незримо присутствовало космическое мироощущение. Меньше месяца оставалось до старта "Аполлона-9" к Луне, и это событие напряженно ожидали не только по ту сторону океана…

Можно себе представить волнение, которое охватило нас, когда на огромном экране показали Луну почти освоенную, обжитую учеными разных стран. Причем снято это было так искусно, что в полной мере создавалось впечатление документальности происходящего!

Легкие трения между "нашими" и американцами в фильме едва намечены. Зато извечное, как считали, видимо, авторы картины, чувство агрессивности — каинова печать человечества — программно заявлено в прологе. Но почему же тогда большинство рецензентов усмотрело в финальных кадрах картины смысл, который в нее не вкладывали постановщики?

Ведь нигде, ни единым намеком в фильме не сказано, что Звездный Мальчик — сверхчеловек, в которого, следуя воле неведомого Вселенского Разума, превратился астронавт Боумэн, — летит на Землю с целью предотвратить ядерное столкновение сверхдержав.

Но именно это и увидели. Почувствовали что-то такое, что сами создатели фильма в процессе работы над ним, может быть, и ощутили — но подсознательно. Какое-то настроение, предчувствие, тревога…

Ключ к "пониманию" финальных кадров позже дал Артур Кларк. Видимо, он остался неудовлетворен общей атмосферой загадочности в финале, за которую, разумеется, ответственность нес режиссер, и в "романе" (фактически — беллетризованном сценарии), вышедшем в том же году, постарался все разъяснить…

Досье по теме "Ультиматум":

АРТУР ЧАРЛЗ КЛАРК

Род. в 1917 г.

Выдающийся английский писатель-фантаст и популяризатор науки, один из классиков современной научной фантастики. Окончил Оксфордский университет (физика). Во время второй мировой войны служил в ВВС, работал на радарных станциях. Президент Британского межпланетного общества (1950–1953). Автор книги об атомных исследованиях в Великобритании "Рождение бомбы" (1961). С 1956 г. — гражданин Шри-Ланки. Дебютировал в фантастике в 1946 г. Автор романов "Конец Детства" (1953), "Город и звезды" (1956) и др. Лауреат высших премий в жанре фантастики и Премии Калинги, присуждаемой ЮНЕСКО за вклад в популяризацию науки (1961).

В заключительной фразе романа (к сожалению, вместе с последней главой она "выпала" из русского перевода), действительно, есть намек на ядерную опасность. И ощущение, что Звездный Мальчик — это некий мессия, посланный сверхцивилизацией, чтобы спасти неразумное, заигравшееся в свои ядерные игрушки человечество. Всего лишь намек. И, однако, он задает такое прочтение романа — и новое мысленное возвращение к фильму, — что у меня не было сомнений, включать ли в этот исторический экскурс "2001-й".

Вот какой сценой заканчивается роман. Звездный Мальчик подлетает к Земле: "В тысяче милях под ним — он чувствовал это совершенно отчетливо — пребывавший в сонной дреме механизм, несущий смерть, внезапно пробудился и вяло задвигался на орбите. Разрушительная энергия, которой он был наполнен, не представляла опасности для Звездного Мальчика, но он все же предпочитал бы видеть небо над планетой очищенным от всего этого. Достаточно было легкого напряжения воли — и все эти кружащиеся на своих орбитах мегатонны вспыхнули огненными цветами в полной тишине, подарив спящей половине человечества дополнительный, незапланированный восход.

Звездный Мальчик ждал, осмысливая свои еще не опробованные возможности. Хотя он был властелином этого мира, уверенности в том, что делать дальше, у него еще не было.

Но во всяком случае придется задуматься и об этом".

Как мало порой нужно художнику. Едва сорвавшееся с его уст слово и срезонировало! С тайными предчувствиями читателей и зрителей, с их невысказанными страхами и от себя самих скрываемой надеждой.

Если финал романа и фильма "2001: космическая одиссея" допускал все же вольную интерпретацию, то в романе-продолжении, добросовестно и без всяких, режиссерских изысков перенесенном на экран, все предельно точно оговорено.

Члены международной экспедиции, посланной к Юпитеру на корабле "Леонов", остро чувствуют, как назревает ядерный конфликт между Соединенными Штатами и Советским Союзом. И уже знакомый: нам Звездный Мальчик — кто он или что он сейчас такое, никто уже не может сказать определенно — тоже ощущает, как цивилизация, развившаяся по воле его "родителей" на Земле, подошла к краю пропасти… Руки советского и американского космонавтов, протянутые друг к другу и сомкнувшиеся над спутником Юпитера, символизируют взаимопонимание, достигнутое в космосе. Чтобы протянуть эти руки над бездной предрассудков и на Земле, потребовалось все-таки вмешательство свыше. Сверхразум Вселенной вновь напомнил о себе, и Юпитер превратился в маленькую сверхновую звезду! "Вифлеемский знак" был увиден и в Москве, и в Вашингтоне, после чего оба правительства отзывают свои войска из района предполагаемого конфликта.

Можно поставить под сомнение действенность "высших сил" (при желании это произведение можно прочесть и как неохристианскую притчу о мессии-избавителе). Но на фоне того, о чем я только что рассказывал, побольше бы таких "уязвимых" примеров!

И все-таки — "придут ли русские" завоевателями в Америку?

 

Глава 8

САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА

Русские не придут.

"Русские никуда не идут и идти не собираются. Им всего в достатке в собственном доме, в нем они и намерены оставаться, занимаясь своими делами. Двести с лишним лет назад легендарный американец Поль Ревере поднял в ружье своих сограждан тревожной вестью: "Англичане идут!", получив исторический патент на эти слова. Тогда англичане действительно шли усмирять взбунтовавшиеся колонии…"

Как убедить сегодня в нелепости аналогий тех, кто усиленно сопротивляется очевидности? Кого оболванивали с детства, из того заученное не вышибешь никакими контраргументами. Да и "учителя" уж больно постарались…

"Kill Commy for a Mommy!" ("Убей коммуниста ради своей мамочки!") — это-то никакая не "пропаганда", я сам видел — хотя, признаюсь, всего раз-два — подобные значки на американцах. В Соединенных Штатах продается множество шутливых значков, а написано на них зачастую такое, что нам покажется неуместным для вышучивания (американцы — те просто нос задирают от гордости за свою свободу от каких-либо табу). Но если б только значки!

Переубедить действительно трудно. Для читателей и слушателей с "того" берега Атлантики, десятилетиями воспитывавшихся в духе недоверия ко всему, что произносится с берега "этого", любые доводы будут казаться пропагандой. Приходилось сталкиваться с этим и в 1988 году — на Всемирной конвенции в Новом Орлеане, в самый разгар моды на все "советское"; когда даже Афганистан перестал быть камнем преткновения, многие американцы по-прежнему не верили…

А между тем пожелай они — и один частный пункт моей "пропаганды" можно было бы легко проверить, факт отсутствия в советском искусстве творений, аналогичных фильму "Красный рассвет".

При всем желании, уверен, не найти в нашей фантастике ни картин советской оккупации Соединенных Штатов, ни ужасов "американского нового порядка" на советской территории. Нет таких произведений (хотя рецидивов времен "холодной войны", конечно, хватало и у нас, и о некоторых еще будет сказано)… Стоило завести речь о научной фантастике, как дискуссия о равной ответственности двух пропагандистских машин — советской и американской — по созданию "образа врага" становилась для моих оппонентов попросту невыгодной.

Любая пропаганда в какой-то мере несет за это ответственность, что прекрасно показано в книге Сэма Кина "Лица врага". Про американскую пропаганду нам все ясно с детских лет; что касается аналогичных упреков в наш адрес, то их в течение долгого времени "отметали с порога", хотя сегодня следует наконец признать: основания для них были, и винить за это нам некого, кроме себя самих.

Можно спорить с Кином о мере, об интенсивности пропаганды, но факт остается фактом: в создание образа "американского врага" наше искусство внесло свой весомый вклад.

Только вот советская научная фантастика, кажется, оставалась сравнительно чистой от всего этого.

Если рассматривать ее как специфическое "зеркало" главенствующей в обществе идеологии, как модель его представлений о собственных перспективах, целях и идеалах, то пресловутого "равенства" мы не обнаружим. Утверждаю вовсе не с позиций "квасного патриотизма": областей, в которых наша фантастика (на мой взгляд, по крайней мере) уступает западной, достаточно. Даже если говорить о политике, критические замечания в адрес писателей-соотечественников найдутся у любого советского критика… Но чего не могу вообразить, так это советского аналога спецномеру "Кольерс" или фильму "Америка".

Справедливости ради помянем и некоторые собственные грехи. К счастью, не было крупномасштабных вторжений, атомных бомбардировок Вашингтона или американских концлагерей на советской территории. Зато шпионы и диверсанты "оттуда", из-за океана, одно время в советской фантастике встречались столь же часто, как инопланетяне или роботы. Однако как тенденция подобная "фантастика" давно канула в небытие.

Кто, кроме дотошных библиографов и энтузиастов-фэнов, сегодня помнит "вершины" ее — вроде романа Валентина Иванова, оптимистично названного "Энергия подвластна нам!" (1951), в котором доблестные чекисты раскрывают заговор иностранных спецслужб, собиравшихся произвести провокационный ядерный взрыв на территории СССР! Подобные сюжеты с тех пор превратились в легкую мишень для не утруждающих себя пародистов… Вот почему на вопросы американских писателей-фантастов и читателей этой литературы, было ли у нас нечто подобное "Красному рассвету", я убежденно говорил "нет".

Но и на следующий вопрос: "А не запрещена ли вообще у нас тема войны, тем более атомной?" — тоже отвечал отрицательно. Это встречало еще большее недоверие — приходилось приводить факты.

Пришло время поговорить о советской "военной фантастике".

Пока мы не разобрались с этим, весьма мало, надо сказать, изученным вопросом, дальнейший диалог вряд ли пойдет гладко, а вести его придется, причем по проблеме отнюдь не фантастической. Скажи мне, какие "ядерные страхи" тебя посещают и в какой мере ты гонишь их прочь, и я скажу тебе, насколько ты сам представляешь опасность для окружающих. Вероятно, так сформулировал бы проблему последователь психоаналитической школы Юнга (впрочем, и к психоанализу мы еще вернемся). Но все равно, даже если вы не сторонник его, литература, в которой совсем запрещена тема ядерной войны, вызовет у вас серьезные подозрения и в отношении литераторов, молча согласившихся с этим запретом, и в отношении общества в целом.

К сожалению, взгляд на советскую научную фантастику как на изначально "умиротворенную" (во всех смыслах) превратился на Западе в устойчивый стереотип. А поскольку воюют и по сей день в разных уголках планеты и идеи о будто бы присущей роду людскому имманентной гуманности все чаще сталкиваются с ужасающими примерами обратного, то и вся советская фантастика в таком случае предстает безнадежно-утопической.

Однако это не так.

Странно, если бы это было так. Слишком ничтожный (по сравнению с испытанным кошмаром) срок прошел с той — последней — войны, что унесла десятки миллионов советских жизней. Многие из тех, кто пишет сегодня научную фантастику, сами воевали; да и авторы помоложе не могут не помнить о войне… Обращение к ней в произведениях советской фантастики (если это не пример откровенной спекуляции на святой теме — а они конечно же встречаются) не только долг памяти. Это еще и фучиковский призыв: "Будьте бдительны!" Не допустите снова такое… Поэтому неудивительно, что на страницах книг, снабженных не требующими расшифровки буквами "НФ", бок о бок с привычным в этой литературе космонавтом в скафандре идет герой, который куда уместнее смотрелся бы в реалистической военной прозе: солдат в выцветшей гимнастерке и в галифе, со стареньким ППШ наперевес.

…Он прямо выведен в рассказе волгоградского писателя Геннадия Мельникова "Ясное утро после долгой ночи" (1985). Последний солдат второй мировой, заслуживший вечную жизнь (так считают его высокомогущественные потомки). Каждое утро старый солдат просыпается в знакомом, но словно застывшем во времени мире, встречается с соседями по двору, не подозревая, что этот уголок прошлого искусственно, специально для него создан благодарным будущим.

Память о сражавшихся за завтрашний день не покинет живущих в нем и на Земле, и на дальних звездных трассах, которые со временем станут новым, необъятным домом для человечества. Оттуда, со звезд, возвращается на Землю и в свое прошлое, где не окончен бой с фашизмом, солдат Саул — герой повести "Попытка к бегству" (1962) Аркадия и Бориса Стругацких.

О фашизме признанные лидеры советской научной фантастики знают не понаслышке.

Досье по теме "Ультиматум":

АРКАДИЙ НАТАНОВИЧ СТРУГАЦКИЙ

Род. в 1925 г.

Ведущий советский писатель-фантаст, пишет в соавторстве с братом, Б. Стругацким. Окончил Институт иностранных языков (по специальности переводчик с японского). Участник Великой Отечественной войны, воевал на Дальнем Востоке. После службы в армии работал редактором в издательстве.

Досье по теме "Ультиматум":

БОРИС НАТАНОВИЧ СТРУГАЦКИЙ

Род. в 1933 г.

Окончил Ленинградский государственный университет (по специальности — вычислительная математика). Работал в Пулковской обсерватории. Братья Стругацкие дебютировали в фантастике в 1957 г. Авторы более 20 книг: "Трудно быть богом" (1964), "Пикник на обочине" (1972), трилогии "Обитаемый остров" (1971), "Жук в муравейнике" (1980) и "Волны гасят ветер" (1984) и др. Премия "Аэлита" (1981). Государственная премия РСФСР (1987, Б. Стругацкий).

У Стругацких свой счет к войне (собственно, это счет всего их поколения), заставшей братьев в Ленинграде; блокада отняла у них отца… Потому и герой их повести возвращается в прошлое с оставшейся обоймой. Довоевать, закончить свое дело там, чтобы действительно наступило будущее, в которое он попытался убежать. В его прощальной записке — завещание и своему военному времени, и тому светлому миру, в котором войны позабыты навсегда: "Дорогие мальчики!.. Я сбежал к вам, потому что хотел спастись. Вы этого не поймете. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь мне стыдно, и я возвращаюсь… Делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма".

Попытка бегства в мирное и безмятежное будущее не удалась. Не только в данной конкретной повести, но и во всей послевоенной советской научной фантастике, если понимать название повести Стругацких как метафору. Запрет наложен не какими-то особенными физическими законами — что они писателю-фантасту! — а скорее законами совести. Мирным будущее само по себе не станет, надо за него побороться, выстрадать его. Боролись, дрались за него в прошлом — может, понадобиться и сейчас. Как тут расслабишься, когда вновь зашевелились "коричневые" и "серые", в форме цвета хаки, забряцали оружием стратеги, которых прошедшая война как будто ничему не научила…

Приходится драться. И не с теми, кто уже заражен бациллой милитаризма (они — жертвы, их изолировать и лечить надо), а с самой этой опасной болезнью. И в предстоящей драке будут и жертвы, советские писатели-фантасты хорошо это понимают.

Одно только творчество братьев Стругацких в достаточной мере опровергает легенду о "мирно-розовой" советской научной фантастике.

Только что закончилась "ограниченная" ядерная война на далекой, до боли похожей на Землю планете Саракш — месте действия повести Стругацких "Обитаемый остров" (1971). Картины, нарисованные фантазией писателей, менее всего уводят мысль далеко к звездам — скорее рождают вполне понятную "земную" тревогу:

"Внизу — рукой подать — оказался широкий проход между холмами, и по этому проходу, вливаясь с покрытой дымом равнины, сгрудившись, гусеница к гусенице, сплошным потоком шли танки — низкие, приплюснутые, мощные, с огромными плоскими башнями и длинными пушками. Это были уже не штрафники, это проходила регулярная армия. Несколько минут Максим, оглушенный и оторопевший, наблюдал это зрелище, жуткое и неправдоподобное, как исторический кинофильм. Воздух шатался и вздрагивал от неистового грохота и рева, холм трепетал под ногами, как испуганное животное, и все-таки Максиму казалось, будто машины идут в мрачном, угрожающем молчании. Он отлично знал, что там, под броневыми листами, заходятся в хрипе ошалевшие солдаты, но все люки были наглухо закрыты, и казалось, что каждая машина — один сплошной слиток неодухотворенного металла… Когда прошли последние танки, Максим оглянулся назад, вниз, и его танк, накренившийся среди деревьев, показался ему жалкой жестяной игрушкой, дряхлой пародией на настоящий боевой механизм. Да, внизу прошла Сила, чтобы встретиться с другой, еще более страшной Силой, и, вспомнив об этой другой Силе, Максим поспешно скатился вниз, в рощу…

…И в этот момент та, другая Сила нанесла ответный удар.

Максиму этот удар пришелся по глазам. Он зарычал от боли, изо всех сил зажмурился и упал на Гая, уже поняв, что тот мертв, но стараясь закрыть его своим телом. Это было чисто рефлекторное — он ни о чем не успел подумать и ничего не успел ощутить, кроме боли в глазах, — он был еще в падении, когда его мозг отключил себя.

Когда окружающий мир снова сделался возможным для человеческого восприятия, сознание включилось снова… Все вокруг изменилось, мир стал багровым, мир был завален листьями и обломанными ветвями, мир был наполнен раскаленным воздухом, с красного неба дождем валились вырванные с корнем кусты, горящие сучья, комья горячей сухой земли. И стояла болезненно-звенящая тишина. Живых и мертвых раскатало по сторонам…

Кустов больше не было, спекшаяся глина дымилась и потрескивала, обращенный к северу склон холма горел. На севере багровое небо сливалось со сплошной стеной черно-коричневого дыма, и над этой стеной поднимались, распухая на глазах, ярко-оранжевые, какие-то маслянисто-жирные тучи. И туда, где возносились к лопнувшей от удара небесной тверди тысячи тысяч тонн раскаленного праха, испепеленные до атомов надежды выжить и жить, в эту адскую топку, устроенную несчастными дураками для несчастных, дураков, тянул с юга, словно в поддувало, легкий сыроватый ветер".

Планета "несчастных дураков" не успела пережить одну ядерную войну, а уже близка к новому всепланетному кровопусканию. И хотя дело снова обошлось всего лишь обменом ограниченными ядерными ударами, повесть "Обитаемый остров" по сей день остается самым ярким описанием атомной войны в советской литературе.

Но я несколько забежал вперед — об "атомной" советской фантастике речь впереди. Зато вполне знакомая читателям Стругацких "обычная" война идет не прекращаясь в другой их повести — "Парень из преисподней" (1973). На сей раз — на планете Гиганда, откуда на Землю, позабывшую о войнах, доставлен подросток — уже вполне сформировавшийся маленький фашист.

Уже отмечалось, что фашизм немыслим без милитаризма. В повести "Глиняный бог" (1964) одного из ветеранов советской фантастики — Анатолия Днепрова (Анатолия Петровича Мицкевича, человека удивительной судьбы — военного разведчика, а затем ученого-физика и талантливого популяризатора науки) продолжатель дела уэллсовского доктора Моро мечтает создать идеального кремнийорганического солдата. Фактически человека-робота, тупого и послушного, и самое главное — непобедимого (ибо от его груди пули отскакивают как от стенки!). Но мы-то знаем, что военных роботов не обязательно создавать искусственно, из каких-то подручных материалов.

Времена франкенштейнов и россумов, видимо, прошли. Совсем недавняя история научила, как и без фантастической технологии огромные массы народа отдавались стихии беспрекословного подчинения и безоглядной веры в демагогические речи какого-нибудь (тоже вполне реального) вождя. Или фюрера, или "кормчего" — титул в данном случае неважен… И может статься, что ни высокоразвитое общество будущего (как у Стругацких), ни могущественные инопланетяне из рассказа молодого фантаста Алана Кубатиева "Ветер и смерть" (1983) не справятся с примитивным мышлением дикаря, мозг которого разъела язва фашистской идеологии. Не справятся нравственно… Гаденыш-сопляк из какой-то инозвездной "гитлерюгенд" у Стругацких или вполне земной японский летчик-камикадзе у Кубатиева — из нашего грешного прошлого.

И постоянный гнетущий страх, заставляющий искать все новые, более совершенные средства обороны от тех, кто нападать-то как раз и не собирается, — тоже оттуда, из нашего земного прошлого. И может статься, как это изобразил в рассказе "Полигон" (1971) известный советский писатель Север Гансовский, прошедший войну и раненный на ней, — что какому-то "стратегу" придет на ум весьма дальновидная идея создать новое "сверхоружие", запускаемое… этим самым страхом. Новый, испытываемый на полигоне чудо-танк стреляет по цели только тогда, когда его чуткие сенсорные устройства почувствуют исходящие от жертвы эманации страха.

И если вдруг прошлое стреляет в нас, это тоже — от страха, с которым мы некогда не сумели совладать…

Мне представляется знаменательным, что о нем, о прошлом, уносясь мыслями в далекие дали, постоянно помнят и авторы-ветераны, и молодое поколение советских фантастов. Немало ярких антимилитаристских произведений последнего десятилетия вышли из-под пера недавних дебютантов.

На ежегодной конференции "фантастоведов" в американском городе Форт-Лодердейле мы вновь встретились с Полом Брайнсом. На сей раз как содокладчики по теме "Литература о ядерной войне". Информация о наличии таковой в Советском Союзе слушателями, насколько я мог судить по их реакции, была воспринята как само по себе нечто фантастическое. А в зале сидели не новички — профессора и преподаватели университетов США, Англии, Канады, других стран; как они сами признавали, во многих учебных заведениях их коллеги — специалисты-советологи — уверенно отрицали наличие такой литературы у русских.

Вот что пишет, например, Патрик Мак-Гуайр в монографии "Красные звезды: политические аспекты советской научной фантастики" (1987): "Рассказы на тему "после бомбы" в западной научной фантастике возникли еще во времена, когда атомная бомба сама относилась к терминам научной фантастики. Однако ни в одном произведении советской литературы тема эта после 20-х годов не поднималась в открытую. Кошмары "холодной войны" еще можно было продолжить в недалекое будущее, и в некоторых рассказах даже присутствуют ядерные инциденты и "розыгрыш" — по то был предел допустимого, по крайней мере если дело происходило на Земле". А в другом труде тот же автор уточняет: "…запрет цензуры означал, что вы, к примеру, не можете развивать идею о ядерной войне на Земле и образовании постъядерной цивилизации".

Автор этих заключений — один из самых авторитетных специалистов по советской научной фантастике. Он стажировался в Ленинграде и за нашей литературой следит внимательно. Мне приходилось с ним встречаться в Москве, и, зная, его научную дотошность, готов допустить, что разыскать примеры советской "атомной" фантастики Мак-Гуайру оказалось нелегко. Однако "нелегко" не значит невозможно.

Могучего, полноводного потока литературы на эту тему, сравнимого с западным, в советской фантастике не было. Какое-то время, действительно, редакторы побаивались связываться со столь неуютной темой; да и "коммерческой" она у нас никогда не считалась… Но и намеки на "табу" (будто бы наложенного цензурой) опровергаются конкретными примерами.

…В год первого спутника советская научная фантастика тоже вышла на новую орбиту. Роман Ивана Антоновича Ефремова "Туманность Андромеды" — первая значительная коммунистическая утопия в советской прозе — был одновременно и первым ядерным предупреждением. Нарисованные воображением писателя и философа светлые дали, романтика и духовные искания героев не заслоняют одного эпизода, тревожной ноты, прозвучавшей на самых первых страницах книги. Сверкающая утопия начинается с пролога, в котором земной звездолет "Тантра" в ожидании встречи с другим кораблем кружит возле далекой планеты. Мертвой. Теперь уже — мертвой…

Тревожный закат, конечно, не случаен. Зачем-то писателю потребовалось предварить свое путешествие в мир будущего, где забыто слово "война", таким вот напоминанием. Какое влияние оказала "Туманность Андромеды" на последующие поколения писателей и читателей, общеизвестно; не осталось незамеченным и это предупреждение Ефремова.

До конца 70-х годов примеры советской "атомной" фантастики были редки, но зато с самого начала к теме обращались те, кто не мог молчать. Даже писатели, к фантастике обращавшиеся эпизодически.

Одно из таких произведений — яркая сатирическая киноповесть старейшего советского прозаика Леонида Леонова, навеянная, конечно, истерией "холодной войны" (и особенно ее частным следствием, которое можно было бы назвать "комплексом убежища"). Называлась повесть "Бегство мистера Мак-Кинли" (1961).

Досье по теме "Ультиматум":

ЛЕОНИД МАКСИМОВИЧ ЛЕОНОВ

Род. в 1899 г.

Крупнейший советский прозаик, академик АН СССР. Участник гражданской войны. Работал слесарем, журналистом. В литературе дебютировал в 20-е годы. Автор романов "Барсуки" (1924), "Русский лес" (1953) и др. В разные годы обращался к философско-утопической фантастике (главы из романа "Дорога на океан", незаконченный роман "Мироздание по Дымкову"). Ленинская премия (1957), Государственная премия СССР (1943, 1977).

Конечно, когда сегодня перечитываешь притчу о "маленьком человеке" атомной эры, попытавшемся проспать атомную катастрофу в комфортабельном подземном убежище, то ясно видишь, как эта повесть устарела. Отдельные детали, сюжетные ходы и образы героев — на всем ощутим налет "холодной войны", которая, повторяю, и нашу литературу изрядно приморозила. (Режиссер Михаил Швейцер, осуществивший экранизацию в 1976 году, попытался эти моменты сгладить, однако и с тех пор прошло более десяти лет — и каких!)

Но что безусловно остается современным, так это тревога писателя за мир, в значительной степени населенный подобными потенциальными беглецами. Они есть и в Америке, есть и в других частях света, и их безразличие и стремление пересидеть катаклизм в "хате, которая с краю" может этот катаклизм приблизить. А кроме того, сам факт мужественного осознания в 1960 году истины, доступной сегодня всем: атомную войну не пережить никому, говорит о многом.

Одним из первых в советской литературе Леонид Леонов призвал писателей сказать всю правду о будущем, какой бы горькой она ни предстала. Напомню его слова: "Литературу следовало бы нагрузить гораздо большей работой в смысле всесторонней (курсив мой. — Вл. Г.) разведки будущего… Нет ничего грознее, как не предусмотреть те роковые, вроде волчьих ям, овраги впереди, которые по забывчивости иных плановиков нередко на бумаге не значатся".

Это сегодня подобной смелостью вряд ли кого удивишь. Леонид Леонов произнес эти слова в самом конце "застойных 70-х"…

Трусливому мистеру Мак-Кинли, оказывается, лишь приснились ядерный гриб и выжженная, потрескавшаяся пустыня, населенная крысами и быстро одичавшими нашими потомками. Для жителей вымышленной "кибернетической антиутопии", которую нарисовал Илья Варшавский в цикле рассказов "Солнце заходит в Донамаге" (1966), ядерная война, увы, реальность. Атомное пламя поставило закономерную точку на мире разленившихся людей-"винтиков", переложивших все свои заботы, истинно человеческое бремя ответственности на машины. Рассказы цикла невелики по объему, это, по сути, миниатюры, но и они остались в памяти читателей (не то что иные толстенные романы).

Можно вспомнить и другие памятные примеры. В фантастико-исторической повести Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова "Очень далекий Тартесс" (1968) атомная война погубила легендарную Атлантиду. А в повести Светланы Ягуповой "Софоровой ночью" (1981) — цивилизацию нашу, сегодняшнюю.

Ядерная война в повести — вымышленная, она описана в какой-то странной затрепанной книжке, которую читает героиня:

"На какой я планете? Как долго еще будут хлестать меня эти горячие струи? Впрочем, они как будто становятся теплыми и даже прохладными, а небо светлеет и переливается уже холодноватыми оттенками голубого и зеленого, вытесняя красный цвет.

…Лежать не двигаясь, почти раствориться в земляной кашице, не пускать в голову ни одной мысли… Но воспаленный мозг невозможно убаюкать. Из темного горячечного хаоса, полубреда-полуяви рождается четкая, сверлящая душу догадка: что-то случилось с небом и землей. Все было иначе, а потом что-то перевернулось. Но как было? Как? Как было?"

Ядерная война в повести — вымышленная; но совсем не беспочвенны страхи, что она может воплотиться в явь. Как думается, не случайно обратился армянский прозаик Перч Зейтунцян к образу, реально существовавшему — американскому майору Клоду Изерли, не выдержавшему груза ответственности за совершенное им в Хиросиме (имя его, если помнит читатель, нам уже встречалось). Философская притча Зейтунцяна "Легенда XX века" (1969) — это рассказ не столько об атомной трагедии, которая случилась сорок с лишним лет назад, сколько предупреждение о возможной трагедии будущего. После нее никого не останется — и "прозревших", таких, как Изерли.

Как видим, есть советская фантастика о ядерной войне.

И произведения, в которых изображается постатомный мир, тоже немногочисленны, но все на виду. Патрик Мак-Гуайр ссылается на повесть Кира Булычева "Последняя война" (1972), где земляне помогают восстанавливать жизнь после атомной катастрофы на другой планете — если не на Земле, то это, мол, "дозволено цензурой". Однако из его поля зрения выпали другие книги, в том числе и четвертьвековой давности.

В 1965 году Ариадна Громова выпустила повесть "В круге света", герои которой ожидают в убежище, когда на поверхности спадет радиоактивность и снова можно будет вернуться к прежней жизни. Герои повести вспоминают о других "местах заключения" — нацистских лагерях смерти; нравы в подземном мире сохранились те же, что и привели, видимо, к ядерной трагедии (как раньше к трагедии фашизма), — эгоизм, безразличие, "игра во власть" и мещанская самоуспокоенность,

И в последнее десятилетие появились интересные "постатомные" произведения. Это рассказ молодого фантаста Владимира Першанина "Самый последний крейсер" (1981), маленькая повесть "Стена" (1982) ветерана Александра Шалимова; наконец, это "День свершений" (1987) безвременно ушедшего из жизни молодого ленинградца Виктора Жилина — его фактически первое и изданное посмертно крупное произведение. Причем если в двух последних повестях ядерная катастрофа приняла масштабы локальные, всего лишь часть планеты превратилась в "постатомную" и случайно выжившие не подозревают, что цивилизация на Земле не прекратилась, то Владимир Першанин настроен более мрачно. Никаких надежд герою, единственному уцелевшему человеку на планете, автор не оставляет. Возвращается, правда, из дальнего рейса звездная экспедиция, улетевшая задолго до атомной войны, но и эту внезапно появившуюся цель расстреливает в упор автоматический чудо-корабль, вершина технического гения человека!

Думаю, по бескомпромиссности рассказ "Самый последний крейсер" вполне мог бы украсить любую научно-фантастическую антологию на тему "ядерный конец света".

Однако испугать — в наше время это лишь полдела. Труднее заставить читателя задуматься. Должен же быть какой-то выход и в ситуации "атомного пата", в которую завело себя человечество! Исследовать возможности, перебирая все, вплоть до самых на первый взгляд безумных, постоянно будоражить общественную мысль напоминанием о недопустимости невмешательства в атомную проблему — вот чего бы, наверное, следовало требовать от фантастики по максимуму.

По максимуму подошел к осмыслению проблемы известный рижский писатель Владимир Михайлов в романе "Тогда придите, и рассудим" (1983).

Досье по теме "Ультиматум":

ВЛАДИМИР ДМИТРИЕВИЧ МИХАЙЛОВ

Род. в 1929 г.

Советский писатель-фантаст. Учился на юридическом факультете, заочно закончил филологический факультет Латвийского университета. Работал на следственной, партийной работе, в печати. В фантастике дебютировал в 1962 г., автор книг "Дверь с той стороны" (1974), "Сторож брату моему" (1976) и др.

Название романа — цитата из ветхозаветной Книги пророка Исаии, а цитируемому стиху предшествуют следующие строки: "Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову. Тогда придите, и рассудим…" (Ис. 1:16–18).

Упреки человечеству, бездумно забавляющемуся ядерными игрушками, бросают в романе представители некой высшей цивилизации. Кто это такие, мы никогда, вероятно, не узнаем; учитывая степень их могущества, кто-то посчитает их богами. Они всерьез обеспокоены растущей активностью неразумного "дитяти", который еще не знает, что дальнейшее накопление им ядерных запасов ставит под сомнение дальнейшую судьбу известной нам Вселенной! Как ни относись к гипотезе автора о том, что ядерный катаклизм может привести к изменению универсальных констант мироздания, а значит, и самой Природы с большой буквы, которую мы почитали вечной, все равно книга вызывает мысли неприятные, но, увы, закономерные.

Ведь никто еще, кажется, не связал воедино две главные опасности, стоящие перед человечеством, — атомную и экологическую — в причинно-следственную цепочку так, как предлагает Михайлов. Наше непрекращающееся насилие над Природой когда-то может и ее вывести из равновесия. И она начнет себя защищать… Не ее ли стихийная реакция на активность показавшего себя неразумным и нравственно "отсталым" дитяти — эти становящиеся все более неотвратимо самоубийственными атомные его игрушки? Лемминги и киты, когда рост их численности становится угрожающим для экологической ситуации в зоне обитания, совершают массовые самоубийства, гонимые нерасшифрованными пока "сигналами". Не разделит ли в ближайшее время и человечество их судьбу — вот в чем неприятный вопрос.

Впрочем, философский спор, который ведут в финале романа герой и загадочные Мастер и Фермер, — это диспут не только на тему атомной катастрофы. Обсуждаются вообще возможные пути развития цивилизации — той, что в неявной форме или демонстративно "покоряет природу", и той, что следует ее законам.

"Пусть благоденствуют пахарь и капитан звездного корабля, — завершает свой монолог Фермер, — для мира они одинаково ценны. И пусть два соседа делают и думают по-разному, но если дела их добры — они генерируют одно и то же поле — то, что ведет ко благу. Ты понял? Страх, зависть, вражда, подлость, голод, бесправие — вот что дает отрицательные поля, и еще многое другое: предательство, жестокость, нетерпимость. Чем больше человек думает о мире и о своем месте в нем, тем менее способен он на все это. Но заботиться об этом нужно начинать своевременно, подобно тому как воспитание каждого отдельного человека начинают с первого дня его жизни. А вы решили, что делать машины важнее, а человек как-нибудь и сам обойдется… И я говорю тебе: вы хотите войти в наш мир, большой, развивающийся мир? Научитесь быть людьми, а не персоналом! Чувствовать не шепотом! Любить, не жалея себя! Тогда, повторяю, — тогда придите, и рассудим!"

Лишь когда мы осознаем, что не только пресловутому "врагу", но и себе самим — и даже целой Природе — становимся опасны, мы, хочется верить, наконец-то одумаемся. Тогда "придем, и нас рассудят". Только не случилось бы это слишком поздно…

На вселенский же уровень выводит атомную проблему и писатель-фантаст из Баку (а по профессии ученый-астрофизик) Павел Амнуэль. В его рассказе, с некоторым вызовом названном "Через 20 миллиардов лет после конца света" (1974), независимо проводятся две сюжетные линии.

Один из внутренних "рассказов" — монолог… разумной Вселенной. Некогда, до Большого Взрыва, развиваясь и давая развиться возникшему в ее недрах разуму, она не уследила за его непомерными притязаниями, не сопряженными с подлинной мудростью. И взорвал тот разум и себя, и ее, Вселенную; и все 20 миллиардов лет она расширяется, разрывается на части, связи между ее "клетками" постепенно слабеют, и разум уходит. Умирая, Вселенная озабочена только, как передать этим, вновь появившимся (и, кажется, опять неспособным унять вечное любопытство), что они — не первые. Что все это уже происходило однажды — и чем закончилось?..

Второй сюжет этого же рассказа, что ли, приземленнее. Очередная ошибка компьютеров системы НОРАД, принявшей на сей раз за "советские боеголовки" аномальные шаровые молнии, чуть не приводит к ядерной катастрофе. И у одного из тех, кто вовлечен в разгорающийся конфликт, мелькнула мысль… отрывки мыслей, сходные с переживаниями той — "умирающей". Случайность — или поданная весть услышана?

Инциденты с ядерным оружием, точное число которых из-за засекреченности большинства данных восстановить затруднительно, получили в американском военном министерстве кодовое название "Сломанная стрела". Официально Пентагон не отрицает 32 "Сломанных стрел" за период 1950–1980 годов. А исследователи Стокгольмского международного института исследований проблем мира (СИПРИ) насчитали более 125 за три послевоенных десятилетия. Иначе говоря, в среднем по одному в каждые полтора месяца… Так что проблему не назовешь высосанной из пальца.

Однако первый — во всех смыслах — пласт рассказа превращает его в событие значительное не только в советской фантастике. Как и роман Михайлова, рассказ Павла Амнуэля и так "глобальную" ядерную проблему поднимают до высот поистине космических.

Может быть, таковой она на самом деле и является? И только ощутив нашу вселенскую ответственность, мы наконец угомонимся…

Библейского пафоса полон и первый советский фильм на тему ядерной войны "Письма мертвого человека" (1986). Его авторы — Борис Стругацкий и вчерашние дебютанты режиссер Константин Лопушанский и писатель-фантаст Вячеслав Рыбаков.

Досье по теме "Ультиматум":

КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ ЛОПУШАНСКИЙ

Род. в 1947 г.

Советский кинорежиссер. Окончил Казанскую государственную консерваторию и Высшие режиссерские курсы, кандидат искусствоведения. Государственная премия РСФСР (1987)

Досье по теме "Ультиматум":

ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ РЫБАКОВ

Род. в 1953 г.

Советский писатель-фантаст. Окончил Ленинградский государственный университет (по профессии — востоковед, специалист по средневековому Китаю). Кандидат исторических наук. Дебютировал в фантастике в 1979 г. Государственная премия РСФСР (1987).

Государственную премию они получили за свой первый фильм. Как все-таки изменилось за последние годы и массовое сознание — мрачную и по своему безысходную, одним словом, "упадочную" картину зритель назвал одним из лучших фильмов года! — и вкусы тех, кто премии присуждает.

Картина снята в скудной цветовой палитре, и это вполне соответствует обстановке, воспроизведенной на экране. Мрак вползает в мир подземного убежища, как ни стараются развеять тьму немногие уцелевшие в ядерной катастрофе. Не помогают ни педальная динамо-машина, питающая тусклую лампочку, ни внешняя бравада одних и упование на бога (черта, сильную личность, чудо!) других. Постатомное человечество дичает в своем убежище; однако авторы задаются вопросом: а было ли оно вообще когда-нибудь цивилизованным?

В фильме много интересных, тревожных наблюдений, есть, на мои взгляд, и просчеты; он вызвал споры. Но никого — вероятно, даже тех, кто картину в целом не принял, — не оставят равнодушным финальные кадры.

Под музыку Форе, которая просто чудом каким-то прорвалась в гул и скрежет, составлявшие звуковой фон картины, бредет по заснеженной — не простая эта зима — пустыне группа детей в противогазах. Брейгелевские семь слепых… Куда?

Неясно. Каждый зритель волен сам для себя решать этот вопрос.

Авторский текст кончается на фразе из нового, "постъядерного" Евангелия, сочиненного детьми: "Пока человек идет — остается надежда". По мнению некоторых рецензентов фильма, дети идут к нам, сидящим в зале, пробиваются к нашему сознанию и совести. Хотелось бы верить… Однако мне кажется, что надежды в финале картины нет. Не может быть.

Мог ли великий антифашист Бертольт Брехт знать, с каким чувством мы будем читать его стихотворение — мы, "дети тревоги" — спустя всего четверть века! Когда мне на глаза попались эти строки, я уже не мог отделаться от впечатления, что они должны были бы прозвучать в картине.

С молодым сценаристом писателем-фантастом из Ленинграда Вячеславом Рыбаковым мы дружим много лет. Хорошо помню, сколь долгим и кружным путем шел он к "Письмам…". Сначала был рассказ — совсем о другом, — до за него "зацепился" взгляд режиссера; последующая работа увела их далеко в сторону от первоначального варианта. А после выхода картины на экран писателю показалось, что он не все сказал. Так появились два произведения, относительно которых теперь и не поймешь, они ли были задуманы раньше фильма и его, по сути, инспирировали, или, наоборот, работа над фильмом вызвала их к жизни.

Если повесть "Первый день спасения" (1987) — это как бы "дописанные" эпизоды и сюжетные ходы, слова, оставшиеся за кадром фильма, то жесткий, удивительно емкий рассказ "Зима", появившийся в том же году, — произведение целиком самостоятельное.

…Два человека остались одни на засыпанной снегом планете. "Просто" человек с вымороженной душой: он только что… сам убил своего младенца (ибо тому все равно не выжить: холодно), и странный, бородатый, восточного вида безумец с каким-то детским, все понимающим и всепрощающим взглядом. Две тысячи лет спустя снова пришедший на Землю — и молчаливо допустивший погибель тех, за кого уже однажды был распят. Он тоже оказался не в состоянии обогреть людские души.

Не скоро забудешь эту сцену. Разговор — да не разговор даже, всего-то оброненные два-три слова — Последнего Человека с Христом на планете, сперва сожженной, а после выстуженной. Или замерзшей еще до пожара, обледеневшей от нашего безразличия, самоуверенности, черствости, безрассудства?

Вспоминается другой создатель, молящий — кого? — за свои творения (из повести "Каратели" Алеся Адамовича): "Даже у богов есть свой ад: это их любовь к людям!.. О, если бы я знал, перед кем стать на колени. Если бы знал, перед кем. Просить, молить: не загубите случайное и лучшее мое творение! Не сотрите живые письмена! Никто не сможет — и я тоже не смогу! — повторить. Никогда больше. Я молить готов!.."

Странная мольба, как и совершенно "библейский" исход в финале "Писем мертвого человека", уводит нашу мысль отнюдь не в область теологических изыскании. Неважно, атеист вы или верующий; священные писания различных религий столь глубоко укоренились в культуре, что к сравнениям, цитатам из них художники поневоле прибегают, когда хотят выразить явления и понятия экстраординарные, не укладывающиеся в рамки даже нашего воображения. И по отношению к ядерной войне все эти звучные слова — Апокалипсис, Армагеддон, Судный день — вполне естественны в устах не только верующих.

Но только вряд ли помогут и эти сравнения. И помощи оттуда, с небес, ждать тоже, очевидно, бессмысленно.

Понятен соблазн вернуться к мудрости, пережившей века, к чеканным и ясным заповедям типа "не убий" и "возлюби". Другие-то, созданные после, все девальвированы, несмотря на замах их сочинителей… Однако все непросто, когда дело касается нравственного выбора. Ведь и те, старые, "непорочные" моральные императивы тоже, как показывает исторический опыт, оказались слишком гибкими. С заповедью "не убий" на устах еще как убивали! Сомнительно, чтобы обращение к прошлому и сегодня остановило тех, кто привык зазубривать разного рода "заповеди" и "моральные кодексы", вместо того чтобы думать.

На склоне лет Олдоса Хаксли спросили, что более всего потрясло его за долгие годы жизни? Великий скептик (в то время он уже знал, что неизлечимо болен раком) ответил: "Грустно признать, но все, что я делал для защиты человеческой свободы и достоинства — разъяснял, заклинал, молил, выродилось в результате в одну глупую незначащую фразу. Глупую и незначащую: "Постарайтесь быть немного добрее".

Не случайно, надо думать, он повторил эти слова — "глупая и незначащая". В них и отчаянная вера, не скрываемая уничижительной иронией, и просто отчаяние интеллектуала, неоднократно убеждавшегося в том, насколько ненадежны подобные призывы. Древняя пословица относительно "благих пожеланий" в XX веке подтвердилась в масштабах, которые и не снились тем, кто ее впервые сформулировал… К тому же, "для того чтобы заставить добропорядочного моралиста творить зло, совершенно необязательно заставлять его становиться злым. Единственное, что требуется, — это внушать ему, что он творит добрые дела".

Так что же остается, если старая мораль беспомощна, а новосозданная — беспомощна вдвойне? Может быть, вспомнить еще один призыв, который как-то "повис в воздухе", ибо человечество, по сути, к исполнению его так и не приступило: научиться думать?

"Думать — не развлечение, а обязанность". Нравственный императив, сформулированный в одной из повестей братьев Стругацких, не так прост, как кажется. И безусловное зло — война — уничтожено будет конечно же не благими призывами, а разумом. И еще придется, видимо, открыть против нее же военные действия.

До тех пор, пока само это слово превратится лишь в архаизм на школьных уроках истории, пройдет и закончится еще одна война. На сей раз действительно последняя в истории Земли. Война за души людей, о которой рассказано в повести Стругацких "Хищные вещи века" (1965).

Герой ее, космонавт Иван Жилин, понимает, что "самое главное остается на Земле". Он опускается на грешную Землю не усовещивать и проповедовать, а с оружием в руках держать последний бой. С остатками ополоумевшей военщины, с маньяками, одержимыми нероновским комплексом, террористами, гангстерами, фашистами. Со всеми серыми, черными и коричневыми… Человечеству в описываемый момент еще далеко до того, чтобы называться "единой братской семьей", но оно уже избавилось от главной опасности — термоядерной.

Окончательно отмывать планету от налипшей за века грязи взялись Жилин и его товарищи. И герои других повестей Стругацких — солдаты этой последней из войн: "Мы с детства знаем о том, как снимали проклятье на баррикадах, и о том, как снимали проклятье на стройках и в лабораториях, а вы снимете последнее проклятье, вы, будущие педагоги и воспитатели. В последней войне, самой бескровной и самой тяжелой для ее солдат".

Но это — в будущем, а пока… Пока придется стрелять, ничего не попишешь: "Дело в том, что с сегодняшнего дня ты выходишь драться всерьез, насмерть, как все здесь дерутся, и драться тебе придется с дурачьем — со злобным дурачьем… с хитрым, невежественным, жадным дурачьем… с благоразумным дурачьем… И все они будут стремиться убить тебя, и твоих друзей, и твое дело". И лишь после того, как прозвучит последний выстрел в этой войне, сама она отойдет в область преданий. Как память о дурном тяжком сне, который тянулся так мучительно долго.

Как снятое вековое проклятье рода человеческого.

Однако Стругацкие заглянули все-таки слишком далеко вперед.

За четверть века, прошедшую с момента опубликования повести "Хищные вещи века", "последняя война" не только не приблизилась, но постоянно отодвигается куда-то в следующее столетие. Зато новых, непредусмотренных пророков Апокалипсиса появилось на горизонте столько, что их и вообразить себе не мог и так перепуганный насмерть видениями на Патмосе провидец Иоанн.

Военная техника за это время не стояла на месте, и ужас берет, когда задумываешься, куда все это нас заведет. "Сегодня мы в состоянии уничтожить всех позвоночных на этой планете. В будущем, уже в начале следующего столетия сможем построить базы на Луне и Марсе; мы уже стремительно двинулись вперед в этом направлении: начали разработку космического оружия. Кто сомневается в том, что во время будущей войны в космосе, поддавшись ярости, мы не обрушим наши атомные ракеты на поверхность Марса, если там будут находиться укрепленные базы "империи зла"? И но разнесем в кусочки Юпитер и Нептун, если это покажется нам выгодным в военном отношении? Когда мы распространим нашу власть на другие звездные системы, станем ли мы заботиться о тамошних планетах — мы, уже сейчас готовые разрушить нашу собственную? Если у нас возникнет необходимость уничтожить целую галактику — разве остановимся, если это будет нам под силу? Какой тормоз, скажите на милость, удержит нас от истребления всей Вселенной, когда позволят силы и энергетические ресурсы? Воистину если гипотеза под названием "антропный принцип" верна, то у нас несомненно достанет сил и возможностей на уничтожение Вселенной — нужно будет уничтожить только себя самих, ее единственных наблюдателен".

Американский профессор Джеффри Бертон Расселл, преподающий историю в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, говорит о том же, о чем предупреждал его знаменитый однофамилец. Нет предела человеческой изобретательности, когда дело касается выборов способа самоубийства!

В 1966 году советский писатель Владимир Савченко опубликовал научно-фантастическую пьесу "Новое оружие". Речь в ней шла об изобретении физиков, позволяющем "стабилизировать" ядра атомов и, таким образом, уничтожить в зародыше саму возможность цепной реакции. Драматический конфликт в пьесе построен на переживаниях советских и американских физиков, наблюдающих, как их собственными стараниями "закрывается" вся атомная физика. На благо человечеству, впрочем.

Мы сегодня можем оценить одновременно и искренность автора, и наивность подобных упований.

Американский публицист Джонатан Шелл в книге "Судьба Земли" (к ней мы еще вернемся) описывает "часы, стрелки которых, вместо того чтобы символически отражать суждение о возможности катастрофы, показывали бы количество времени, на которое, принимая во внимание международные технические и политические договоренности, народы мира наверняка могли бы рассчитывать, прежде чем они будут уничтожены в ядерном побоище. В настоящее время стрелки показывали бы одну секунду или даже долю секунды до полуночи, потому что никто из нас не может быть уверен, что в ходе ядерного нападения мы не будем уничтожены. Если бы была достигнута договоренность, чтобы все ядерные боеголовки были удалены с носителей и складированы где-нибудь и поэтому не могли бы в любой момент поразить нас без предупреждения, часы показывали бы время, которое потребовалось бы, чтобы их снова смонтировать на носителях.

Если бы все ядерное оружие в мире было уничтожено, часы показывали бы время, необходимое для того, чтобы его снова произвести".

В этих горьких словах уместилась вся короткая история "нового оружия", предназначенного для нейтрализации становящегося все более опасным и неконтролируемым ядерного. История реальная и в научной фантастике.

"…Я на миг представил себе город с совершенно нетронутыми зданиями и людей, которых невидимый и неощутимый ливень застал за самыми обычными будничными делами… Господи! Не дай, чтобы это свершилось!"Что это — еще одна подпись к триптиху армянского художника, с которого началась эта тема? Нет, всего лишь молитва перед смертью американского физика, одного из создателей и первой невольной жертвы нейтронного оружия из повести Михаила Емцева и Еремея Парнова "Возвратите любовь!" (1966).

Это один из самых ярких примеров научно-фантастического "попадания". А вот в чем авторы повести ошиблись, так это в своем уповании на моральное прозрение, пусть и запоздалое, творцов "нового оружия". Реальный "отец" нейтронной бомбы американец Сэмюэл Коэн, словно базарная торговка, расхваливал на страницах газет свое детище, упирая, естественно, на "гуманность" бомбы — в чисто американском понимании…

В одной из ранних повестей ветерана советской фантастики Георгия Гуревича — "Иней на пальмах" (1951) — впервые, наверное, прозвучала мысль об абсурдности "глобального" оружия — именно ввиду его глобальности. Применение его приведет только к тому, что в результате раскачки био-, эко- и геосферы планеты человечество рискует обрушить на себя слепой гнев потревоженной природы, не разбирающей "наших" и "не наших".

Пока не во вселенских масштабах, как у Михайлова, но хватит и земных.

Прошло двадцать лет (повесть Геннадия Прашкевича "Мир, в котором я дома"), тридцать ("Ноктюрн пустоты" Евгения Велтистова), а тревога только росла. И если Прашкевич пишет о заведомых безумцах — нацистах, укрывшихся в южноамериканских джунглях и там в сверхсекретных лабораториях вынашивающих планы "избирательного" уничтожения озонового слоя над территорией противника, то в книге Велтистова все другое. Новые нероны приобрели вполне благообразный вид: их планы облачены в деловитые, резонные слова бизнесменов и политических стратегов, однако они по-прежнему безумны — на сей раз война замышляется климатическая.

Пока фантастика? Но еще в 1978 году ведущие эксперты СИПРИ заявляли: "Есть основания полагать, что в скором времени человек сможет использовать технологию для управления определенными природными силами — ураганами, цунами, землетрясениями. Если эти возможности будут использованы в злонамеренных целях, их воздействие на среду окажется непредсказуемо продолжительным и жестоким".

Сколь непросто будет расставаться с рецидивами "атомного сознания", рассказывают два сравнительно свежих произведения молодых авторов.

В повести Виталия Бабенко "Встреча" (1986) остатки ядерного оружия после Пакта о его запрещении реализуют на специальных "аукционах", проводимых под тщательным контролем ООН. Покупатели в общем известны — это различные научные центры, отдельные "мирные" корпорации и службы. Однако есть сведения, что к заветному товару тянутся руки недобитых вояк, сотрудников распущенных спецслужб, террористов всех мастей, просто агентов организационной преступности…

А небольшой по объему рассказ Владимира Покровского "Самая последняя в мире война" (1987) я оставил "на закуску" не только из-за названия. В этой истории поединка Человека и Бомбы — она на сей раз снабжена искусственным интеллектом и во всех смыслах живая! — как в капле воды отразилась нравственная коллизия, вокруг которой крутится наш разговор. Пусть человечество никогда не создаст подобные "разумные бомбы", снабженные инстинктом самосохранения (до того, как последует специальный сигнал и Бомбой овладеет экстатическое желание самоубийства), все равно ему пора задуматься о собственном разуме. Проверить себя: а оно само разумно ли?

Бомбы представляют опасность для жизни обитателей Земли. В ответ на ультиматум специальные отряды разыскивают затаившиеся бомбы и пережигают их электронные сети лазерным оружием. Герой рассказа, выследивший последнюю, готов сделать то же. Но Бомба, оказывается, ранена, беспомощна и к тому же умоляет сохранить ей жизнь… Понятное дело, человек мешкает. И в результате гибнет сам от лучевой болезни, а стартовавшую к Луне Бомбу сбивают. На всякий случаи…

Рассказ начинается с фразы: "Тому, кто первым догадался сделать разумные бомбы, я бы поставил памятник и на нем надпись: "Плевать сюда". Но памятник такого типа нужно строить всем без исключения изобретателям "нового оружия". А перед "плевательницей" повесить огромное зеркало, чтобы каждый подошедший знал, что и ого вина — здесь.

"Однажды мозг ученого изобретет механизм или откроет силы в природе столь кошмарные по своим возможностям, столь ужасающие, что даже привыкший к смертям и мучениям человек-боец будет потрясен. И забросит военное ремесло в тот же час. Все, что в состоянии создать человеческий разум, может быть проконтролировано человеческим характером", - писал на заре атомного века Томас Алва Эдисон.

Как хочется верить в правоту его предположения! И как мало способствует этой вере знание нашей собственной истории.

Одному нас атомный век, кажется, все-таки научил: "Вопрос не только в том, что могут быть (да и есть!) силы, люди, готовые развязать самоистребительное побоище. Они всегда были, готовые на все. Не было ее, бомбы. И она — не "обычное" оружие, а тем более — не просто "техника"; никто же не видит в ноже, как таковом, зла! Им можно и хлеб резать и зарезать. Не в ноже зло, а в человеке, замыслившем убийство".

Я в который раз цитирую Алеся Адамовича. Место в череде героев этой книги было бы обеспечено белорусскому писателю одной только книгой "Каратели", его имя стоит в одном ряду с именами публицистов и ученых — борцов с атомной угрозой. Кроме того, в январском номере журнала "Новый мир" за 1987 год появилась его научно-фантастическая повесть "Последняя пастораль". Знакомством с нею и ее автором завершается рассказ о советской атомной фантастике.

Досье по теме "Ультиматум":

АЛЕКСАНДР (АЛЕСЬ) МИХАЙЛОВИЧ АДАМОВИЧ

Род. в 1927 г.

Советский писатель, литературовед, публицист. Член-корреспондент Белорусской АН. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Белорусский государственный университет, доктор филологических наук, профессор. Секретарь СП СССР, директор Всесоюзного НИИ киноискусства. Автор книг "Партизаны" (1960–1963), "Хатынская повесть" (1972), "Каратели". (1980) и др. Государственная премия БССР (1977).

В 70-е годы мало кто мог предвидеть неожиданную творческую эволюцию этого писателя. Признанный (да и то, если говорить честно, отнюдь не всеми) мастер военной прозы, скорбный летописец Хатыни и других "огненных деревень" вдруг так резко изменит своей теме! Займется проблемами будущего, окунется с головой в публицистику и благодаря своему бескомпромиссному темпераментному слову быстро выдвинется в "прорабы перестройки", в первые ряды строителей нового мышления.

А может быть, все как раз и получилось органично и естественно. Глубокое исследование феномена фашизма — а Адамович в "Карателях" превозмог эмоции и занялся изучением фашизма именно как исследователь; затем, надо думать, не один год тягостных размышлений о новой социальной, философской, психологической реальности, в которую мы загнали себя, создав Бомбу… Мужества ему, человеку, окончившему "партизанские университеты", было не занимать. Вот он мужественно и додумал все до конца.

"Формулы взрывов, все более опасных, они жадно выхватывали из рук физиков-химиков. А из рук философов и даже поэтов — блестящие ножи, кинжалы неосторожных парадоксов, которыми так удобно вспарывать брюхо всем этим предрассудкам: совесть! сострадание! человеколюбие!.. И разве один Ницше не ведал, что творил? И чем все может кончиться!.."

Это 1980 год, повесть "Каратели". Спустя семь лет, сразу по окончании московского форума "За безъядерный мир, за выживание человечества" писатель в интервью газете сформулировал свое понимание нового мышления. По Адамовичу, это "не всего лишь новая логика. А и новая нравственность, чувствование нового и литература новая. Оно может и напугать — новое мышление. Непростая это вещь — додумывать до конца мысли термоядерного века… Новое мышление — не умственные упражнения. Оно требует смелости. От человека военного — смелости признать бессмысленность, абсурдность, бесчеловечность самого этого "дела" — войны. То есть обесценивания как бы самой их профессии. Лично для меня сегодня нет храбрее и достойнее военных, чем те, кто, подобно отставным генералам, свои военные знания отдают антивоенному движению".

Даже тогда — сказавший такое вряд ли мог рассчитывать на спокойную, бесхлопотную жизнь…

В его публицистических статьях последних лет высказано впервые многое из того, что спустя короткое время было официально подтверждено и закреплено в материалах съездов и международных форумов, нашло отражение в новой политической стратегии и военной доктрине нашей страны. Конечно, не один он думал над этим, но он думал как писатель, как проповедник. И мысли его, образные и обжигающие заключенной в них жестокой правдой, доходили до умов и сердец миллионов.

В наше время это даже важнее. В том кипящем вареве, что зовется общественным сознанием человека "атомной эпохи", здравые идеи посещают, вероятно, многих. А вот достучаться до разума и сердца отупевших, разочарованных, уставших и просто равнодушных по силам лишь единицам.

Поэтому от года к году, из месяца в месяц я ждал появления научной фантастики Алеся Адамовича. Все то, что происходило вокруг него, и его внутренняя эволюция, насколько можно было судить по тону его выступлений, подталкивали писателя к фантастике неудержимо.

И вот он вышел, этот страшный и одновременно саркастичный пересказ известной истории об обретенном Рае но на сей раз как "приложение" к концу света. За стенами Рая — острова в океане, закупоренного неведомыми природными силами (результат ядерного катаклизма!) в своего рода непроницаемый кокон, продолжает происходить невероятное, а на острове царит идиллическое затишье. Здесь и встречаются новые Адам и Ева: советский офицер с атомной подводной лодки и представительница одной из нейтральных стран, чудом уцелевшая в убежище. (Потом еще появится американский солдат — все правильно, и в библейском грехопадении участвовало трое…)

Они живут, любят, ссорятся. Много говорят, вспоминают, спорят о мире, который не успели, не смогли — или не захотели — сохранить… А в заключительных абзацах повести выясняется, что и они-то сами тоже как бы не существуют. Фантомы? Случайная игра лучиков света создала эти "живые голографии" — или они попросту кому-то (кому?!) приснились?

Автору очень многое хотелось высказать, потому он и прибег к опыту философского романа-диалога эпохи Просвещения. В повести очень много говорят и спорят; кому-то это может показаться тяжеловесным… Однако хотел бы я посмотреть на читателя, который бросил бы Адамовичу упрек в многословии!

Наоборот, он и в фантастике своей хотел досказать то, что, по его мнению, художественная литература пытается замолчать; и длится это долгие годы. Мысли о новом понимании войн справедливых и неправедных, о новом смысле патриотизма, о новых приоритетах, которые отныне должны основываться на общечеловеческих ценностях. О нашем старом разуме, не справляющемся со свалившимися на голову иными реалиями жизни, о старых предрассудках. И о забвении многого другого бросал он упрек традиционной литературе. А призывал создавать сверхлитературу:

"Не спрашивай, если ты писатель, что литература может, а спрашивай, что ты — ты! — должен. Ведь литература — не что иное, как результат нашей самоотдачи. А она, самоотдача, сегодня не будет достаточна, если в нас самих не взорвется та проклятая бомба, заранее, в душе, в мозгу нашем — во имя того, чтобы реально никогда не вспучивался над планетой отвратительный гриб. Всю угрозу, всю опасность впусти в себя, не бойся додумать самую жестокую мысль до конца, и тогда не будешь спрашивать, что литература может и может ли".

 

Глава 9

К БЕЗЪЯДЕРНОЙ ВЕСНЕ

Мы — на финишной прямой.

Во всех смыслах. Человечество вплотную подошло к решению главного на сегодняшний день вопроса. К ультиматуму. Если исходить из первоначального значения латинского слова, то следующая мировая война будет с неизбежностью ультимативной, то есть последней, окончательной. На последнем своем повороте, как мне кажется, и атомная фантастика — вряд ли еще долгое время просуществует проблема, питающая ее (другой вопрос, как она разрешится!)… Наконец, близок финал и этой книги.

Что же может культура — а сегодня это, очевидно, не только литература, но и обязательно кино и телевидение — и может ли? Вопрос, заданный Алесем Адамовичем, требует ответа.

Не знаю, как насчет литературы (читателю самому судить), но на что способно современное кино, еще до "Писем мертвого человека", продемонстрировали две американские картины, вышедшие в 1983 году, — "На следующий день" и "Военные игры".

Первую снял тогда еще начинающий режиссер Николас Майер.

Досье по теме "Ультиматум":

НИКОЛАС МАЙЕР

Род. в 1945 г.

Американский писатель и кинорежиссер. После литературного дебюта в 1977 г. — романа "Семипроцентное решение", ставшего бестселлером, переключился на режиссуру. Постановщик фильмов "Время после времени", "Звездный путь-II: Гнев Хана" и "На следующий день".

Обратите внимание на дату: что-то символичное есть в том, что точный ровесник атомной эры прославился более всего своим "атомным" фильмом. А прошедший по каналам телекомпании Эй-би-си фильм "На следующий день" произвел настоящий фурор и буквально расколол сознание нации надвое. Хотя ясно это стало не сразу…

Вообще, высказывания типа: "искусство спасет мир" или "искусство бессильно приостановить катастрофу" — в случае с ядерной опасностью следует признать крайними (хотя за первым и маячит тень великого Достоевского). Истина, вероятно, где-то посредине: искусство может способствовать предотвращению катастрофы, хотя его влияние на общественное сознание в данном случае не прямое, а косвенное.

"Лобовые" призывы и заклинания одуматься, как это ни грустно констатировать, мало кого убеждают. Но брошенное в души семя беспокойства, семя "неприятных мыслей" (о которых говорил Адамович) когда-нибудь обязательно прорастет.

И фильм "На следующий день" это хорошо иллюстрирует.

Режиссер не скрывал программности своей картины, и не случайно все время, пока шли съемки, ему постоянно ставили палки в колеса. Давление ощущалось повсеместно, и, когда, например, армия отказалась помочь с военной техникой, все пришлось строить "своими руками".

Как только фильм вышел на экраны Америки, он удостоился многочисленных, в основном сочувственных, откликов и в нашей печати. Картина Майера, не блиставшая какими-то особенными художественными находками, впервые — и, может быть, именно благодаря своему "аскетичному" документализму — высветила для миллионов американцев один неприятный вопрос, над которым многие предпочитали не задумываться. Вопрос заключался в том, что им, американцам, тоже крепко достанется. Даже если война каким-то чудом сведется к ограниченному обмену ядерными ударами.

В это оптимистам-американцам верить конечно же не хотелось…

Эффект бомбы (во всех смыслах) действительно был зафиксирован. И американские ракеты, почти бесшумно, белыми шлейфами прочертившие мирно-голубое небо над канзасским городом — так это далеко от начавшейся "заварушки" в Европе, о которой постоянно бубнил телевизор и кричали шапки на первых полосах газет! — по произведенному на аудиторию ужасу стоят всей второй половины фильма, где расписаны уже ставшие каноническими постъядерные картины. Ибо американцы, подсознательно приученные к мыслям о своей избранности — в смысле том, что им избирательно повезет и в атомной войне! — внезапно осознают, что иллюзию эту уже скоро разрушат приближающиеся к Америке советские ракеты.

А потом, в день открытия Московского конгресса врачей, фильм Майера показали впервые по советскому телевидению. Но стояло лето 1987 года — и вопросов картина поставила больше, чем дала ответов.

Финал картины производит впечатление двойственности. "Америка лежит в развалинах, но она не сломлена", — по радио заверяет отчаявшихся сограждан президент, и жизнь, несмотря на голод, радиацию, эпидемии, мародерство и разбой, медленно, по верно начинает входить в привычную колею. Нетрудно представить себе разную реакцию телезрителей: одни выйдут на антивоенную демонстрацию, другие забьют в патриотический набат — нация, мол, в опасности, немедленно разворачивайте СОИ и т. д.

Но самое любопытное я узнал на конгрессе от молодого американского психолога Перрена Френча. Он провел опросы сограждан накануне выхода фильма на телеэкраны и сразу после премьеры и сравнил результаты. Опубликованные в специальном выпуске "Международного журнала психического здоровья", результаты эти однозначно свидетельствовали: реакция на фильм оказалась не столь сильной, как рассчитывал постановщик.

Статья Френча с соавтором называлась так: "Половина нации наблюдала за ядерной войной — и никто не вздрогнул?"…

Нет, конечно, был и вполне естественный ужас, и отвращение, и непосредственное сопереживание событиям на экране, но глубинные психологические реакции, кардинальную внутреннюю переоценку отношения к ядерной воине фильм не вызвал.

Авторы исследования с явным беспокойством констатировали, что "наиболее болезненная психологическая реакция американцев на угрозу ядерной войны заключается в их избирательной невнимательности". Ситуация, хорошо известная психологам: человек видит, слышит, воспринимает преимущественно то, что подсознательно хочет видеть, слышать и воспринимать.

Значит, правы те, кто пессимистически предлагает вообще махнуть рукой на все потуги художников остановить угрозу?

Не совсем так. Обыденное сознание — система инертная, и для того, чтобы результат какого-либо воздействия на нее проявился отчетливо, требуется время. Что-то застревает, западает глубоко в душу — и потом взрывается. Чаще совсем не так и совсем не тогда, как "планировали".

В 1982 году, по данным опроса, проведенного газетой "Лос-Анджелес таймс", из полутора тысяч опрошенных американцев только 3 процента подчеркнули "ядерную войну" в списке из девяти тем, которым они "хоть в какой-то мере уделяют внимание". Спустя три года, как сообщил Перрен Френч, ее подчеркнуло более половины опрошенных…

В его статье, о которой шла речь, высказана только гипотеза, которая имеет все основания оказаться верной: "Если рассматривать ядерную войну как опасность, которую может предотвратить медик (так называемая "превентивная медицина"), то главным "фактором риска" следует считать приятие значительной частью населения статус-кво, к тому же усиленное избирательной невнимательностью. Для тех, кто эту проблему осознает, вопрос ставится так: каким образом преодолеть эту "невнимательность", как подвигнуть ответственное меньшинство на действия, а большинство неактивного населения — на поворот от слепого конформизма к моральному неповиновению? Аудиовизуальные средства воздействия масс-медиа нам представляются наиболее вероятным средством для достижения этой цели".

И еще, разумеется, искусство обладает уникальной способностью говорить ярко и образно. Что блестяще продемонстрировал фильм не новичка в американском кино Джона Бэдхэма "Военные игры".

У нас об этой картине тоже много писали, но — напомню: одержимый "компьютерной лихорадкой" американский подросток случайно подключается к сверхмощному пентагоновскому "электронному стратегу" и начинает играть с ним в войну. В результате вот-вот готова разразиться реальная война… Фильм, впрочем, кончается вполне благополучно. ФБР обнаруживает нарушителя спокойствия, парень в свою очередь разыскивает изобретателя сверхкомпьютера, и оба они все-таки останавливают его с помощью нехитрой провокации — подбрасывая игру поинтереснее: "крестики-нолики".

Но, как мне показалось, рецензенты явно недооценили финала картины. Когда на огромных экранах в Центре управления стратегическими ядерными силами компьютер проигрывает возможные варианты ядерной войны — и мы видим эти светящиеся стрелки ракет, накрывающие планету, и на миг вспыхивающие окружности, означающие ядерное поражение цели, — в зале повисает долгое молчание. Игра, идущая, кстати, во все более ускоренном темпе, окончена, и на центральном дисплее загорается надпись: "Никто не побеждает — кто бы ни начал. Странная игра"…

По-своему символический финал затеянной и в действительности игры в атомную войну.

Как быстро мы овладеваем "ядерным знанием"! То, что еще десятилетие назад воспринималось как нечто фантастическое, сегодня становится расхожим штампом.

Впрочем, только ли "фантастическое"? Ведь повое качество войны — ее ультимативность — предвещали не только писатели, но и ведущие ученые и политики, а они-то заведомо не относились к своим прогнозам как к фантастике. Правда, в большинстве своем и не разрабатывали эту идею… Можно только сожалеть, что и в воспоминаниях о Ленине остался всего только высказанной вслух мыслью ленинский прогноз: "Будет такое время, когда война станет настолько разрушительной, что она вообще станет невозможной".

Помню, как в 1983 году, прочитав в американском научно-популярном журнале свежую сенсацию — изложение концепции "ядерной зимы", собрался было рассказать о ней в одной из собственных статей, да не тут-то было. Мало сказать: "столкнулся с почти непреодолимыми трудностями" — редактор одного журнала только иронически хмыкнул тогда: "Вы бы еще в "Красную звезду" предложили такое"…

Год спустя об этом писали все. Сегодня "ядерная зима" не экзотический (странное сочетание слов!) мысленный эксперимент ученых-теоретиков и писателей-фантастов, а самая что ни на есть материальная основа, на которой строится новое политическое мышление.

Она растопила (еще одно странное слово в сочетании с "зимой") лед вековых предрассудков. И заставила думать самых конформных и аполитичных. И холод ее не отступает…

Впервые, как известно, перспективу "ядерной зимы" случайно открыли специалисты физики и математики, изучавшие на моделях климатические изменения в результате опустошительных лесных пожаров. Тогда-то и мелькнула мысль о том, что самым страшным последствием обмена ядерными ударами будут даже не огромные человеческие жертвы и разрушения, а опасность поистине глобальная, угроза непреднамеренного запуска атмосферных процессов, остановить которые никому потом не удастся.

Первое озарение было слишком невероятным. Поэтому советские ученые под руководством академика Н. И. Моисеева и независимо американские, возглавляемые Карлом Саганом, тщательно перепроверили все на компьютерах. Не один раз, используя самый широкий диапазон сценариев и отбирая варианты самые "оптимистические"… И столь же одновременно прозвучали их выводы-приговоры, "процитированные" в фильме "Военные игры": победителей в этой войне не будет.

Более того, обыкновенный обмен ударами при превышении некоторого суммарного мегатоннажа неизбежно приведет к "ядерной зиме".

И одновременный взрыв определенного числа ядерных боеголовок — пусть даже на собственной территории — результатом будет иметь ее же, "ядерную зиму".

Американскую группу исследователей, как уже было сказано, возглавлял Карл Саган.

Досье по теме "Ультиматум":

КАРЛ ЭДВАРД САГАН

Род. в 1934 г.

Видный американский астрофизик и общественный деятель, писатель-популяризатор. Окончил университет в Чикаго (физика), там же защитил диссертацию по астрофизике. Работал в Калифорнийском университете (Беркли), в Стэнфордском и Гарвардском университетах, в настоящее время директор Лаборатории планетарных исследований и профессор Корнеллского университета. Участвовал в американских космических проектах, возглавлял программы "Маринер", "Викинг", "Вояджер". Один из ведущих современных популяризаторов науки, автор многих книг и телепрограмм, лауреат Пулитцеровской премии (1977) и других наград в научной журналистике. Активный борец за мир и ядерное разоружение.

Нормальная (хотя что же тут нормального — блестящая) академическая карьера плюс слава на писательском и телевизионном поприще. А в 1982 году он дебютировал и на поприще научной фантастики — его роман "Контакт" сразу же прочно занял место в верхних строчках списков бестселлеров. Чего ему, казалось бы, еще нужно? Однако Карл Саган все последнее десятилетие в центре внимания вовсе не как специалист-планетолог или писатель; его имя общественное мнение связывает с самой что ни на есть политикой.

Повсюду, где бы ни собирались телемосты, конгрессы и конференции, посвященные борьбе за мир, за разоружение, они не обходятся без участия Сагана. Его точка зрения, в отличие от точек зрения многих его коллег, ясна и недвусмысленна: если ядерная катастрофа произойдет, назад для человечества пути не будет. Никогда уже не наступит этот "следующий день" цивилизации…

Вот как будет протекать "ядерная зима" по Сагану.

Из-за начавшихся пожаров происходит гигантский выброс грунта, дыма, сажи, копоти и пепла в атмосферу. В городах с высокоэтажной застройкой образуются настоящие "огненные торнадо", когда из-за постоянного подсоса воздуха сгорает буквально все — даже металлы… Прозрачность атмосферы снижается в несколько миллионов раз — практически прекратив доступ солнечной энергии на земную поверхность. Верхние слои атмосферы нагреваются, зато температура у поверхности падает сразу на несколько десятков градусов.

…Один из просчитанных вариантов в качестве исходного условия предполагал войну в Северном полушарии с использованием двух третей имеющегося в мире ядерного потенциала. В результате среднегодовая температура понизится до — 45 °C. По мере переноса атмосферных масс "ядерная зима" постепенно накроет и Южное полушарие, а период восстановления атмосферной температуры до климатической нормы займет несколько лет.

Да что говорить! Даже ракетный залп пяти (!) современных атомных подводных лодок может привести к установлению режима "ядерной зимы" на несколько месяцев, когда средняя температура установится на уровне -20 °C…

После того как к исследованиям подключились биологи и медики, необходимость самого тщательного и всестороннего осмысления этой во всех отношениях новой реальности стала очевидна и политикам, и военным.

Все, решительно все требовало отныне пересмотра. И представление о войне, которая перестала быть "продолжением политики" (ибо трудно представить себе нормальную политику, направленную на коллективное самоубийство). И представление о мире, жить в котором дольше становилось невозможным, пока не будет убран ядерный бикфордов шнур. Возникла настоятельная необходимость создания нового климата на планете — климата мирного сосуществования даже с исконными противниками…

Перемены потребовались и в области семантики. Видимо, раз и навсегда придется отказаться от ставшего привычным словосочетания: "ядерная война". Вот как себе представляют последствия непредвиденного обмена ядерными ударами — это может произойти даже случайно — американские врачи и биологи (советские данные, появившиеся практически одновременно, рисуют аналогичную картину).

Число погибших от излучения, взрывной волны и пожаров превысит все известные гекатомбы человеческой истории: сотни миллионов. Исход множественных пожаров может оказаться даже хуже предсказанного в пионерских работах по "ядерной зиме". Никакая медслужба не будет в состоянии оказать помощь раненым. По мере того как все большие порции копоти, дыма и пыли будут подниматься в атмосферу, последует необратимое изменение климата. Полная деградация почвы, уничтожение плодородных земель в Европе и Северной Америке обрекут на голодную смерть еще сотни миллионов, а возможно, и миллиарды из тех, кому повезет остаться в живых. Огромное количество окиси азота разрушит озонный слой, и ультрафиолет будет добивать оставшихся. Совокупный эффект ионизации, ультрафиолетового излучения, травм, ожогов и недоедания даст ход распространению различных синдромов, подобных СПИДу, пойдет волна неизвестных науке инфекций, смерть от которых превысит "уровень" раковых заболеваний (которые также будут прогрессировать).

Кажется, достаточно. Если бы автор Апокалипсиса узнал все это в свое время, то скорее всего наложил бы на себя руки, а человечество лишилось бы в итоге столь часто цитируемой знаменитой книги.

А что же другие "пророки", на нашем веку не раз успешно конкурировавшие с легендарными предсказателями древности?

Я имею в виду научную фантастику. Ей ведь подобное предвидение — глобальный исход ядерной войны, ее медико-биологические последствия — вроде бы по плечу.

Как убедился читатель, философскую истину: это будет война, в которой гарантированно потерпит поражение человеческая цивилизация как целое, — фантасты открыли вовремя. И нарисованные в их лучших произведениях картины чего-чего, а обвинений в недооценке опасности, в излишнем оптимизме вызвать не могут.

Тем любопытнее, что конкретно "ядерную зиму" научная фантастика — как возможность, как образ, наконец! — мягко говоря, "прозевала".

"Никто в фантастике феномен "ядерной зимы" не предвидел, — пишет профессор Брайнс (он изучил, мне кажется, все источники). — Лишь сравнительно недавно она пришла в научную фантастику, да и то в большинстве своем совсем не всадником Апокалипсиса. И по сей день большинство "ядерных зим", созданных воображением писателей-фантастов, достаточно мягки, вполне сносны. Менее катастрофические варианты, когда на Земле наступало похолодание вследствие вулканических извержений, появились давно — в качестве примера можно привести рассказ 1947 года "Дети завтра" Андерсона и Уолдропа; десятилетие спустя вышел рассказ Энвила "Факел", где описан тот же эффект… Но никто, кажется, не додумал перспективу до конца. Только после того как были опубликованы результаты специалистов, появились яркие примеры и в научной фантастике — например, "Зима Гелликонии" Брайна Олдисса".

В рассказе Андерсона и Уолдропа, кстати, описаны и ядерная, и бактериологическая войны, и мутанты, и все прочие известные читателю "прелести" постатомной жизни. И все-таки один фрагмент достоин того, чтобы его процитировать: "Последние три зимы наступали рано и тянулись томительно долго. Пыль — коллоидная пыль от бомб — образовала взвесь в атмосфере, и ежегодный регулярный приток тепла снизился на один-два процента; они-то, эти проценты, оказались смертельными".

Это пример не единичный. Например, некто Эрик Лайвси, автор романа "Опустошенная Земля" (1964), "догадался", что необратимые климатические последствия могут явиться следствием простого испытания ядерного оружия в атмосфере… Но трудно не согласиться с Брайнсом, первой значительной книгой о "ядерной зиме" в научной фантастике стал финал трилогии Брайна Олдисса о планете Гелликонии — роман "Зима Гелликонии", вышедший в 1985 году.

Досье по теме "Ультиматум":

БРАЙН УИЛСОН ОЛДИСС

Род. в 1925 г.

Ведущий английский писатель-фантаст и критик. Образование получил в частном колледже. Участник второй мировой войны, которую провел в Бирме. Работал продавцом в книжном магазине, после чего занялся литературной деятельностью. В фантастике дебютировал в 1954 г. Автор романов "Теплица" (1962), "Доклад о вероятности-А" (1968), трилогии о Гелликонии (1983–1985) и др. Лауреат высших премий в жанре фантастики.

…Олдисс рассказывал Полу Брайнсу, как он (вместе с однополчанами) облегченно вздохнул в августе 1945 года, узнав о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки. Британские солдаты, которым предстояло кровопролитное (никто в этом не сомневался) вторжение на Японские острова, были вправе считать, что атомная бомба спасла им жизнь…

И в последующие два десятилетия мы не встретим имени Олдисса в лагере сторонников ядерного разоружения; более того, молодой писатель даже счел необходимым высмеять знаменитые олдермастонские марши мира! В рассказе "Основа для переговоров" (1962) представлен целиком большой джентльменский набор эпохи "холодной войны". Трусливое британское правительство, допускающее "новый Мюнхен" (Англия разрывает все договоры с союзниками и объявляет нейтралитет в разгорающемся советско-американском конфликте), ядерное нападение Китая на Гонконг, убийство заместителя командующего войсками НАТО членом Коммунистической партии Великобритании (!) и т. д. и т. п. Даже в вышедшем два года спустя романе "Серая борода" автор хотя и высказывает открыто некоторую симпатию к движению протеста против ядерной гонки вооружений, столь же недвусмысленно дает понять: себя он к этому движению не причисляет.

— Все круто изменилось, — рассказывал Олдисс на конгрессе в Форт-Лодердейле, — в последние десять — пятнадцать лет. Я хотя и писал рассказы, где изображено ядерное столкновение между войсками НАТО и Варшавского Договора ("Боги в полете", 1984. — Вл. Г.), но мое отношение к движению сторонников мира в корне изменилось. Ведь я жил всего в считанных милях от американской базы в Гринэм-Коммоне и неоднократно встречался со своими смелыми соотечественниками, установившими там палаточный лагерь.

На последовавший естественный и прямой вопрос, числит ли он теперь сам себя в этом движении, писатель, не задумываясь, ответил утвердительно. "Я даже направил протестующее письмо в "Таймс". К моему голосу, знаете, сегодня прислушиваются", — добавил он не без гордости.

В искренность Олдисса можно было поверить. Ведь даже если бы не удалось вытянуть из него это "признание", хватило бы знакомства с романом "Зима в Гелликонии". Лучше бы вообще не мучить писателей расспросами об их политических взглядах, общественной позиции; зачем — когда можно просто читать их книги!

А трилогия Олдисса о планете Гелликонии заслуживает внимания. Это, вне всякого сомнения, один из сложнейших, в деталях разработанных миров современной фантастики. Наряду с американскими авторами Урсулой Ле Гуин и Фрэнком Хербертом английский писатель может по праву носить титул "лучшего строителя миров" в научной фантастике. Но если два романа трилогии — "Весна Гелликонии" и "Лето Гелликонии" — к теме разговора отношения не имеют, то заключительная книга и читателями, и критиками воспринята как описание зимы "ядерной".

Это тем более удивительно, что в романе отсутствуют какие-либо указания на ядерную катастрофу! Фатальные климатические изменения наступили на планете в результате действия естественных причин, обитатели Гелликонии ни при чем. Но и автор не скрывает, что зимние ландшафты навеяны статьями ученых — физиков, врачей, биологов, анализировавших перспективы "ядерной зимы".

Вот тоже, кстати, опыт. Оказывается, можно и так добиться цели: не призывать, не агитировать, а всего-то — найти верный художественный образ…

Брайн Олдисс — один из "великой тройки", возглавившей английскую "Новую Волну" в научной фантастике 60 — 70-х годов; двое других — Джейм Грэм Баллард и Джон Браннер. Их творческие пути затем ветвились весьма причудливо, хотя все трое активно пишут и по сей день. Но любопытно, что именно на узкой, плохо пока протоптанной "атомной" тропе следы их иногда пересекаются.

Олдисс, как мне кажется, шагает осторожно, с оглядкой; он кроме всего и самый процветающий английский писатель-фантаст — это сильно ограничивает смелость идущего впереди.

Джеймс Баллард никогда себя "политически ангажированным" не считал, хотя в свое время опубликовал несколько произведений, насыщенных "атомными" образами, среди которых особенно запоминается заброшенный американский испытательный полигон на атолле Эниветок. С тех пор писателя неудержимо влекли сюрреальная проза, смелые эксперименты со стилем и бездонная душа человека ("inner space" — "внутренний космос"; термин, придуманный Баллардом), отчего он, на мой взгляд, надолго застрял в "аполитичной" тихой заводи элитарной литературы.

Но вот сенсацией становится его последний реалистический роман-бестселлер "Империя Солнца" (1984) — автобиографические воспоминания о военном детстве, которое Баллард провел вместе с родителями в шанхайском лагере для интернированных. И в книге, и в последующей экранизации Стивена Спилберга чего нет, так это "абстрагированности" от политики. И пацифистская тема звучит в этих двух версиях пронзительно-ясно.

Один из самых сильных эпизодов — восход "второго солнца" над шанхайским стадионом (где японцы разместили пленных). Только спустя несколько дней герой книги, мальчишка Джим, узнал, что воочию наблюдал далекий отблеск гриба над Нагасаки…

Что касается Джона Браннера, то он-то теснее всех связал свою судьбу с антивоенным движением.

Досье по теме "Ультиматум":

ДЖОН БРАННЕР

Род. в 1934 г.

Английский писатель-фантаст. Окончил колледж по отделению языка и литературы. Служил в. английских ВВС, после чего профессионально занялся литературной деятельностью. В фантастика дебютировал в 1953 г. Автор романов "Плечом к плечу на Занзибаре" (1965), "Оседлавший волну шока" (1975) и др. Лауреат высших премий в жанре научной фантастики. Активный борец за мир, участник Британского движения за ядерное разоружение.

Досье неполно. Автор национального гимна английских борцов за ядерное разоружение, их "эмиссар" в Швеции, Дании, ФРГ, Швейцарии, Франции, Бельгии, Нидерландах, где он экспонировал фотовыставку движения (названную "Скрыться не удастся…"). Представитель этого движения на конгрессе миролюбивых сил в Москве в 1962 году, участник конференции писателей в Хиросиме и Нагасаки (1983). Он исколесил полмира, несколько раз посетил нашу страну, но только осенью 1987 года состоялась моя очная встреча с Джоном Браннером.

В произведениях писателя ядерная война упоминается не так часто, как может показаться при взгляде на его "послужной список". Ранний реалистический роман "На краю" (1959), посвященный инциденту с ядерным оружием (единственное, кстати, произведение писателя, не изданное в США), несколько рассказов, слова к песням сторонников мира (писатель гордо напомнил, что одну из них записал на пластинку Пит Сигер)… Пожалуй, все.

Как считает Браннер, все его творчество проходит под сенью атомного гриба. О пацифистских настроениях свидетельствует и отрывок из его воспоминаний:

"Два года службы в ВВС оказались совершенно бесплодным, пустым, ненужным — в общем, погубленным периодом жизни. Военная рутина доводила меня до исступления, а постоянное пребывание в компании профессиональных убийц было отвратительным. Единственное, что я вынес ценного из этого ада, было убеждение, оставшееся незыблемым по сей день: военное мышление — это главный недостаток, своего рода "ущербность" человеческого рода. Именно оно ответственно за глупейшую ситуацию: большинство человечества живет и работает, обреченно глядя на этих типов без воображения и сострадания, у которых, однако, в руках власть всех уничтожить. Мое отвращение к ним росло день ото дня — и мне хочется верить, что читатель моих произведений в полной мере это ощутит. В равной степени отвратительными мне кажутся политики, принесшие честность и порядочность в жертву стремлению к личной власти, а также так называемые "христиане", благословляющие орудия войны и отпускавшие грехи тем, кто сбрасывал атомные бомбы, применял напалм против вьетнамских детей и терроризировал Ольстер".

В Москве я задал ему вопрос: что он думает о своей "бурной" молодости — олдермастонские марши, антивоенные стихи и воззвания… В те дни Браннер был подавлен свалившимся на него личным горем (летом умерла жена), и ответ его прозвучал в тон всей беседе:

— Тогда я был молод и полон энергии. Теперь пусть эстафету перехватывают нынешние молодые — а я устал. — Но чуть позже, словно не желая остаться недопонятым, сам добавил: — А вообще-то от атомного "гриба" не убежать… Многие дни и ночи напролет я размышлял об ужасах тотального разрушения и пришел к выводу, что мы унаследовали все-таки очень маленькую планету. Она нас не выдержит дольше вместе с нашими глупостями — национализмом, нетерпимостью и предубежденностью. Значит, если мы хотим жить, нужно что-то делать.

Года не прошло после того разговора, а на полках книжных магазинов Англии и США появился новый роман писателя, озаглавленный "На марше" и написанный явно на базе собственных воспоминаний. Не скрою: выход этой книги обрадовал меня больше, чем любые устные заявления Джона Браннера.

Видимо, время сейчас такое, что в строй возвращаются и ветераны. Преодолевая усталость, душевный кризис и разочарование, они снова строятся в колонны марша мира.

Приходят в них и те, кого трудно было ожидать еще пять — десять лет назад. Профессор Джо Де Болт неожиданно — кажется, и для себя самого! — окунулся с головой в политику на исходе пятого десятка…

Досье по теме "Ультиматум":

ДЖОЗЕФ ДЕ БОЛТ

Род. в 1939 г.

Американский социолог и литературовед. Окончил университет штата Кентукки, профессор Мичиганского университета. Президент американской Ассоциации исследователей научной фантастики (1980–1984).

С этим крупным специалистом по научной фантастике (в частности, по творчеству Браннера!) случай свел меня летом 1982 года. Де Болт был участником первого "научно-фантастического" вояжа американцев в нашу страну, когда к нам приехала большая группа писателей-фантастов, издателей, критиков и просто "фэнов". В Москве профессор живо интересовался всем, что у нас происходило (с точки зрения дня сегодняшнего как раз ничего не происходило…), во всех беседах "предупредительно" тряся рыжеватой бородой: "Политикой не занимаюсь!" Тем не менее и тогда его суждения о милитаристской стихии, захватившей Америку на второй год президентства Рейгана, производили впечатление трезвых и разумных.

Разумеется, себя профессор к коммунистам не причислял и долго убеждал меня в преимуществах экономического учения Адама Смита (профиль кумира Де Болта красовался даже на его галстуке, сшитом по заказу). Об Адаме Смите я помнил только смутные обрывки из вузовского курса политэкономии, а более — из строк "Евгения Онегина"… Во всяком случае, спорить с профессором Де Болтом было трудно и одновременно приятно: расстались мы друзьями.

Еще несколько раз он наезжал в Москву с группами своих студентов. Насколько можно было судить, строгий нейтралитет по отношению к активной политике профессор сохранял неукоснительно (в отличие от сына, который активно поддерживал правых в их штате). Потом он долго и тяжело болел… И вдруг из маленького университетского городка Маунт-Плезант в штате Мичиган, где живет и преподает Де Болт, приходит открытка, извещающая, что в сентябре 1988 года он примет участие в марше мира.

Поход Одесса — Киев, организованный Советским комитетом защиты мира, наша пресса и телевидение хорошо освещали, но, признаюсь, менее всего я ожидал увидеть в рядах марширующих с рюкзаками моего друга — тучного, страдающего диабетом и такого рассудительного Джо Де Болта…

Нет, воистину что-то сместилось, сошло с привычных орбит.

Велик, конечно, соблазн поверить в тенденцию: раз такие, как профессор Де Болт, участвуют в маршах мира по советской земле, то… Но поостерегусь и отмечу это событие лишь как единичный факт. Правда, зная профессора-социолога не один год, отмечу факт как из ряда вон выходящий.

Последняя наша встреча оказалась тем более символичной, что Де Болт всего второй день был в столице — после переезда из Киева, а я еще не успел прийти в себя после "трансатлантического" перелета Нью-Йорк — Москва. Такие нынче времена… Предвидя мой вопрос, профессор сам назвал две причины, определившие решение записаться в этот поход, пока единственный в его жизни. Во-первых, как он посчитал, социологу сейчас просто непременно нужно следить за всем, что творится в СССР. ("Газеты? Телевидение? Только в качестве "затравочной" информации — разбираться предпочитаю сам на месте"). А во-вторых, пусть не прозвучит банально, — естественное желание оставить детям более безопасный мир. "Есть еще и "в-третьих", — улыбнулся Де Болт. — Мой врач считает, что хороший турпоход поможет мне сбросить лишний вес".

…Мы стояли на Красной площади вместе с участниками похода, взявшись за руки и образовав огромную живую эмблему сторонников ядерного разоружения, известную по множеству плакатов и значков: какая-то стилизованная то ли бомба, то ли ракета, вписанная в окружность ("Всего лишь изображение английского железнодорожного семафора, означающее, что путь закрыт", — объяснил Де Болт). Внутри круга кто-то пел, танцевал; потом все пошли, как бы у нас сказали, "водить хоровод" и, наконец, постояли несколько минут в полном сосредоточенном молчании.

Американским борцам за мир весь ритуал был, очевидно, хорошо знаком (чего не скажешь о заметно нервничавших милиционерах). Мне это было в диковинку, ибо я тоже впервые участвовал в марше мира по Красной площади. Но чему я не переставал изумляться — это присутствию на площади профессора Де Болта….

Как и людская одежда на триптихе Акопяна, писатели-фантасты чем дальше, тем решительнее сами выходят на улицы, принимают участие в различных форумах и конгрессах сторонников мира, откладывая в сторону незаконченную рукопись. Время такое, что "невыход" может повлечь за собой обвинение в соучастии.

Американский писатель-фантаст Джеймс Морроу подарил мне свой роман, названный строчкой из знаменитого стихотворения Томаса Стернса Эллиота: "Вот как кончится мир" (1986). У поэта далее следует "не взрывом, но взвизгом"… Морроу рисует в своей притче некий воображаемый суд над всеми нами, живущими сейчас, — соучастниками самого чудовищного преступления в истории, которое все-таки (в романе) произошло. "Атомный Нюрнберг"… А обвиняют нас будущие поколения, по нашей вине — не родившиеся.

Кого только не встретишь в рядах этой ширящейся день ото дня демонстрации! Но есть и колеблющиеся, то сливающиеся с демонстрантами, то вдруг отходящие в сторону.

Той же весной 1982 года я познакомился с одним из самых известных американских фантастов 70 — 80-х годов — Джо Холдеманом.

Досье по теме "Ультиматум":

ДЖОЗЕФ УИЛЬЯМ ХОЛДЕМАН

Род. в 1934 г,

Американский писатель-фантаст. Окончил Массачусетский технологический институт (физика и астрономия), где в настоящее время преподает научную фантастику. Занимался в аспирантуре (математика и компьютерная техника). Был призван в армию, во Вьетнаме был ранен. Дебютировал в фантастике в 1969 г. Автор романов "Бесконечная война" (1974), "Помню все грехи мои" (1975) и др. Лауреат высших премий в жанре фантастики.

…Вьетнам, кажется, впервые разделил до того монолитный мир американской научной фантастики по политическому признаку. В мартовском номере журнала "Фэнтези энд сайнс фикшн" за 1968 год две полосы были отданы под платные объявления. На одном под воззванием: "Мы, нижеподписавшиеся, уверены, что Соединенные Штаты должны оставаться во Вьетнаме, чтобы выполнять свои обязательства по отношению к народу этой страны" — стояли подписи 68 американских фантастов. Среди них были Пол Андерсон, Фредерик Браун, Джон Кэмпбелл, Хол Клемент, Роберт Хайнлайн, Ларри Нивен, Джерри Пурнелл, Джек Уильямсон (называю только хорошо известных нашим читателям)…

А на другом листе — тоже декларация: "Мы протестуем против участия США во вьетнамской войне". И 82 подписи: Айзек Азимов, Джеймс Блиш, Рэй Брэдбери, Лестер Дель Рей, Филипп Дик, Томас Диш, Харлан Эллисон, Филипп Хозе Фармер, Гарри Гаррисон, Деймон Найт, Урсула Ле Гуин, Фриц Лейбер, Роберт Силверберг, Норман Спинрэд…

Появись эти объявления позже, во втором списке обязательно находилось бы имя Джо Холдемана.

Из Вьетнама он вернулся с пулей в ноге и твердым убеждением в голове: все войны бессмысленны и с этим надо поскорее кончать. Название собранной им в 1977 году антологии "Хватит заниматься войной" — это прямой вызов составителям сборников фантастики откровенно милитаристской. За пять лет до выхода сборника ветеран дебютировал в литературе. Однако его первый опыт — реалистической роман "Год войны" заметно уступал таким книгам-соперницам, как "Уловка-22" Хеллера или "Нагие и мертвые" Мейлера; в ореоле их славы дебют Джо Холдемана прошел незамеченным.

Своеобразный реванш писатель взял двумя годами позже, в ином жанре, с которым он потом не расставался.

Его первый научно-фантастический роман "Вечная война" читатели признали лучшим произведением года. "Сцены солдатской жизни наемников будущего, — для объективности я снова цитирую Энциклопедию научной фантастики, — в романе резко противопоставлены взглядам Р. Хайнлайна. Космические ландскнехты Холдемана отправляются на поля сражений с помощью хитроумных временных парадоксов (погружаясь в "черные дыры" — коллапсары и мгновенно оказываясь не только в отдаленной точке пространства, но и в неведомо каком времени. — Вл. Г.). Если скачок получается слишком большим, солдаты рискуют попасть на битву с изрядно устаревшим вооружением… В романе показана жестокая судьба наемников, полностью отчужденных от цивилизации, за которую они воюют".

После выхода романа в прессе зачастили сравнения главного героя, рядового Манделлы, со Швейком "космической эры"; а саму книгу отдельные критики ставили в один ряд со знаменитыми антивоенными произведениями Ремарка или Хэмингуэя. Не касаясь сопоставлений литературных, художественных, скажу, что по антимилитаристскому пафосу сравнение действительно напрашивалось…

В группе американских туристов я приметил Джо Холдемана сразу же. Большелобый, бородатый, чуть сутулившийся при ходьбе и несколько медлительный в разговоре, он оказался совершенно не похож на заматеревшего "зеленого берета". В нем вообще не было ничего военного, если не считать таковой хромоту — последствие ранения. Во Вьетнаме сражались не только "железные" ребята, знакомые по кинолентам с участием Сталлоне или Шварценнегера, но и множество таких, как Холдеман. Интеллигентов, вырванных из привычных им университетских аудиторий и лабораторий и ввергнутых в самый ад… Какими вернулись из пекла преисподней эти — думающие?

Книга "Вечная война" рассказывала о них с той поразительной горечью, на какую способна настоящая литература. Сложнее оказалось с автором.

С нашей первой встречи затянулся долгий и трудный диспут-спор, который продолжался позже в письмах и во время двух последующих очных "раундов", которые состоялись на территории моего соперника — в Америке. Джо сразу предупредил, что он, упаси бог, не коммунист и даже не числит себя "левым". Убежденность моего собеседника в том, что его с первых же минут пребывания в СССР подвергнут пропагандистской обработке, проявлялась в мелочах — в той, например, обстоятельности, с которой он прочищал и раскуривал трубку, готовясь к ответу на очередной вопрос, или, напротив, в неожиданной для этого чуть медлительного и уравновешенного человека горячей напористости. Однако, по мере того как неспешно текли наши беседы, рушились стереотипы с обеих сторон.

А их в ту пору хватало у обоих. Стояло лето 1982 года и еще не последовало из-за океана громогласного объявления "звездных войн"; да и ситуация в моей стране ничем решительно не выдавала близкое наступление эры гласности и перестройки.

Но даже во время той первой встречи мне в голову упрямо шло сравнение Джо Холдемана с его старшим и куда более знаменитым коллегой по перу — Робертом Хайнлайном.

Их судьбы действительно казались удивительно схожими: оба "технари" по образованию, служили в армии, прошли войну; оба — американцы до мозга костей. Но на том сходство, пожалуй, заканчивается.

Роберт Хайнлайн всю жизнь был верен идее передачи власти военным; только военные, по его мнению, обладали достаточной силой, решимостью и надежностью и уж подавно лишены всяческого интеллигентского слюнтяйства. А Джо Холдеман, напротив, смертельно боится воцарения армейских чинов в коридорах власти. Он на собственном опыте знает, что это такое в современных условиях — привычка не рассуждать, а выполнять приказ…

В общем Джо Холдеман произвел на меня впечатление человека честного и дружелюбного.

А потом пошли события настораживающие.

Первой ласточкой прилетела статья Холдемана в журнале "Аналог", содержащая его впечатления о поездке в СССР. Не то чтобы какое-то особенно злое и антисоветское выступление, скорее, самое обычное. Но "самое обычное" в Америке 1983 года и означало антисоветское… Особенно обидно было встретить в статье заимствованные из газет пропагандистские клише; писатель, даже если он и остался чем-то недоволен, подобные слова просто не мог из себя выдавить — скорее, выбрал бы какие-то иные, собственные.

В том же году вышел второй том из шумно разрекламированной трилогии Холдемана "Миры". Вообще-то вполне приличный роман о недалеком будущем, когда построены и полностью обжиты гигантские орбитальные колонии. Их, по мнению автора, неизбежный конфликт с земным правительством приводит к опустошительной термоядерной войне. За один день 16 марта 2085 года треть населения планеты гибнет в атомном пламени, а выживших добивает бактериологическое оружие; в финале орбитальная станция "Новый Нью-Йорк" отправляется, как и во многих аналогичных романах, на поиски звездной земли обетованной.

Неплохой (если говорить о литературном исполнении) роман, но ложка дегтя присутствует и в нем: смертоносное бактериологическое оружие разработано не где-нибудь, а в СССР и применено впервые с территории нашей страны. Последнее обстоятельство сообщено как бы мимоходом, автор его не педалирует, но…

А совсем недавно, в сентябре 1988 года, когда рукопись этой книги была вчерне готова, мы встретились на уже упоминавшейся Всемирной конвенции в Новом Орлеане, где приняли участие в дискуссии под "оптимистическим" названием "Распространение Апокалипсиса". Вместе с писателями Майклом Резником и Джеймсом Морроу мы говорили обо всем: о ядерной проблеме, и об экологической, и о продовольственной; об эпидемии СПИДа и об ограничении рождаемости, о космической экспансии человечества в XXI веке и, разумеется, о "звездных войнах". И когда выступал Джо Холдеман, когда он говорил об опасности ядерной, казалось, я вновь слышу его прежнего, какого встретил в Москве шесть лет назад.

Но сразу же по окончании дискуссии он со смущенно-извинительной улыбкой подписывал мне свою последнюю книгу. Не научно-фантастическую — шпионский боевик "Орудие торговли". Извинял писатель, впрочем, сам себя, ибо уже на обложке реклама обещала запутанную историю международного шпионажа с участием обязательных для такой литературы "агентов КГБ". "Тебе вряд ли понравится, — прямодушно предупредил мою реакцию автор романа, — но… ты же понимаешь, у нас это хорошо идет!"

Понимаю. И признаю как, увы, американскую реальность, к которой надо постоянно себя приучать. Я и привел-то эту историю с Холдеманом в качестве примера сложности позиций тех, кто идет сегодня в марше мира.

Непростая — непрямолинейная — судьба и у другого знаменитого писателя-фронтовика. Взращенный научной фантастикой, он давно порвал "материнскую пуповину", хотя в мире фантастики его имя по-прежнему произносится с известным почтением.

Читатель, видимо, догадался, о ком идет речь. О Курте Воннегуте.

Досье по теме "Ультиматум":

КУРТ ВОННЕГУТ-МЛАДШИЙ

Род. в 1922 г.

Видный американский писатель. Участник второй мировой войны, был в плену у немцев и чудом выжил во время бомбардировок Дрездена. Учился в университете штата Теннесси и Чикагском университете. Дебютировал в фантастике в 1950 г., но вскоре отошел от жанра. Автор романов "Колыбель для кошки" (1963), "Бойня № 5" (1969), "Завтрак для чемпионов" (1973) и др.

Если говорить о фантастике Воннегута (сам он в последнее время категорически отказывается от титула "писатель-фантаст"), то на ней определенно играет отблеск атомного пламени.

Незаживающая военная память бывшего солдата и пленного дала себя знать рано. Уже экстравагантным, калейдоскопическим и абсурдистским — однако никак не абсурдным — романом "Сирены Титана" (1959) писатель заявил о себе как о… Воннегуте. Но роман вышел с ярлыком "научная фантастика" и в мире почитателей жанра особого успеха не имел, как непомерно сложный. А вне научно-фантастического "сообщества" его мало кто читал.

В романе есть один любопытный эпизод, представляющий интерес в рамках нашего разговора.

Некий мессия затевает грандиозную бойню, в которой патриоты-земляне доблестно перебили марсианские силы вторжения. Совершенно не подозревая, что никакие это не марсиане, а обыкновенные жители Земли, обманом похищенные и прошедшие на Марсе операцию по "промывке мозгов", после чего посланные на верную смерть от руки своих же соплеменников. Цель? Ни больше ни меньше как подготовить человечество к принятию новой религии — "Церкви господа крайне безразличного" и установлению мира и покоя на Земле.

Десятки тысяч ничего не подозревавших жертв — на алтарь вечного мира. Абсурд, но только, как всегда у Воннегута, на первый взгляд.

Он явно смотрел на три десятилетия вперед. То, что в конце 50-х годов могло показаться бредом сумасшедшего, через тридцать лет неожиданно приобрело черты серьезно обсуждаемой военной доктрины. У сегодняшнего читателя еще на слуху призывы к демонстрационному ядерному удару, который-де образумит "противоположную сторону", заставит ее сесть за стол переговоров. И ссылки на соизволение "свыше" подобной затее делались тоже прилюдно.

От знаменитой "Бойни № 5" до последнего романа писателя "Галапагос" (1986) Воннегута преследовали картины холокауста. В "Бойне…" конец света обычный, просто огненный. Кто мог в 1968 году усмотреть в бушевавших на дрезденских улицах "огненных торнадо" нечто большее, чем прямую ассоциацию с полыхавшим во Вьетнаме напалмом! А ведь пожары были прямым прообразом "ядерной зимы"; только вспомнят об этом спустя еще тринадцать лет… Такие дела, как сказал бы герой романа Билли Пилигрим.

В "Галапагосе" мир пережил войну ядерную. Не весь мир, нет, только участники развлекательного океанского круиза. Как и герои повести Алеся Адамовича, эти тоже нашли свой "рай" — оставшиеся нетронутыми острова архипелага, которому суждено будет стать колыбелью нового человечества… Но почему не успокаивает оптимизм Воннегута — скорее, настораживает, заставляет искать скрытый "подвох"?

Что и говорить, внушать покой и уверенность в завтрашнем дне не его амплуа. И когда его сатира, часто только замаскированная под клоунаду, эпатаж, достигает цели, цель обычно тоже оказывается не случайной.

В 1982 году — как раз страсти после "каннибальских" высказываний создателя нейтронной бомбы Сэмюэла Коэна поутихли и к ней самой, как к новой военной реальности, начали мало-помалу привыкать — Воннегут буквально обрушил на головы соотечественников роман "Парень-Не-Промах"! В котором, как помнит читатель (роман переведен на русский язык), в качестве сюжетной завязки случайно взрывается нейтронная бомба, которую транспортировали с одной базы на другую, и опустошает небольшой американский городок…

Или еще раньше, в 1963-м — двадцатилетия атомной эры человечество еще не отпраздновало — вывести в романе "Колыбель для кошки" жуткий образ ученого, "убийцы не от мира сего". Профессор Хоникер, как и его экранное воплощение — уже знакомый нам доктор Стрейнджлав — не смотрелись, впрочем, каким-то особенным "макабром" по сравнению с реально существующими Сэмюэлом Коэном или Эдвардом Теллером.

В свое время общественное мнение не на шутку перепугал разработанный до деталей проект, который, по утверждению автора, обещал раз и навсегда "снять" атомную проблему и даровать мир людям Земли. Почему-то тем не менее название проекта — MAD (от сокращения: mutual assured destruction — взаимное гарантированное уничтожение) в точности совпадало с английским словом, означающим просто "безумец".

Разумеется, сторонники проекта отмахиваются от этого второго смысла, ссылаясь на него как на ничего не значащую игру слов.

Суть проекта можно изложить двумя словами: "метод розги". То есть, не следует надеяться на слова о гуманности и разуме; все это суть категории туманные, тем более что человек и не разумен и не гуманен. Посему сработать должна педагогика розги — раз посулами ничего добиться не удалось, надобно апеллировать к страху; он один гарантирует долгожданный мир на планете.

"Конкретизацию" генеральной идеи предлагали следующую. Всем сообща вывести на орбиту искусственный спутник, содержащий большой "кобальтовый" заряд (такая бомба убивает в основном посредством смертоносного излучения). Это "оружие Судного дня" угрожает всем: и правым, и виноватым, и оно сработает, лишь только чья-то рука коснется роковой кнопки, ибо запрограммировано будет на любой старт любой ракеты.

Автор сей мудрой затеи — личность преинтересная. Правда, прославился создатель проекта MAD совсем в иной области, как ни странно менее всего связанной с деловитой разработкой различных вариантов конца человеческой цивилизации. Проект MAD — детище покойного "мессии" западной футурологии, директора и создателя Гудзоновского института Германа Кана.

Досье по теме "Ультиматум":

ГЕРМАН КАН

1922–1984

Видный американский математик, специалист в прикладной математике и моделировании. Окончил Калифорнийский университет и Калифорнийский технологический институт. Профессор Принстонского университета. С 1961 г. и до конца жизни возглавлял Гудзоновский институт. Работал в исследовательских отделах компаний "Дуглас" (1945–1946), "Нортроп"(1947), исследователем-аналитиком в "РЭНД корпорейшн" (1947–1959); был консультантом в фирме "Боинг", при Управлении мобилизации министерства обороны, в корпорации "Систем девелопмент", в Национальном исследовательском комитете по планированию, в Стэнфордском университете. Был членом Бюро научных советников ВВС США. Автор книг "О термоядерной войне" (I960), "Мысли о немыслимом" (1962), "К эскалации" (1965, с Э. Винером), "Год 2000" (1967).

Красноречивый послужной список, в старину непременно добавили бы: и прочая, и прочая…

Одно перечисление фирм и организаций, где служил и консультировал профессор, говорит о его отношении к проблемам войны и мира больше, чем любые заявления и выступления в печати. Чему в большей мере служил долгую жизнь Герман Кан — науке или непосредственно военно-промышленному комплексу? И служил не подневольно, не в силу гражданского инфантилизма или каких-то фатальных жизненных обстоятельств — трудился, как говорится, по зрелому размышлению (оставим в покое "зов сердца").

О Германе Кане у нас много писали (в основном в связи с анализом западных футурологических прогнозов), но я хотел бы напомнить всего два отзыва на его книгу "О термоядерной войне".

Рецензент журнала "Сайнтифик америкэн" не смог удержаться от эпитетов, вообще-то не принятых в научной прессе: "дьявольская святотатственная книга". (Кан ответил редактору энергичным сердитым письмом, где возмущенно заявил, что не считает журнал ни научным, ни американским…) А известный социолог Джон Ньюмен охарактеризовал научный труд Кана следующим образом: "Книга пропитана такой кровожадной иррациональностью, какой я никогда не встречал за все время, что читаю книги".

По безнравственности проект MAD конечно же не уступает проекту из воннегутовских "Сирен Титана". Сейчас нам это тем более понятно, что (признаемся, чего греха таить) во время оно и мы фактически следовали концепции, весьма близкой к "Проекту Безумие", хотя и не по своей инициативе оказались втянуты в гонку вооружений. Ведь не секрет, что на взаимном устрашении — и не на чем ином — держался мир в Европе все сорок послевоенных лет. До тех пор, пока не стало ясно, что дальше это балансирование на грани пропасти попросту невозможно…

Все-таки удивительные "докторы хоникеры" встречаются на обочине дороги, по которой идет марш мира.

В 1982 году некто Джером Слейтер опубликовал в журнале "Диссент" статью, в которой вновь вернулся к вопросу о том, зачем нужно столько оружия массового уничтожения, чтобы быть в состоянии двадцать раз убить одного русского? Для Слейтера сомнения отсутствуют: "Риторический этот вопрос звучит довольно удачно, но в нем упущен важный момент. Наша цель, безусловно, не в том, чтобы по двадцать раз убивать каждого русского. Наша задача — быть в состоянии убить каждого русского один раз и реально гарантировать эту возможность".

Курсив в данном случае не мой — автора статьи…

Видимо, в таких же головах-арифмометрах родился и другой абсурдный неологизм — overkill. В переводе с английского — буквально "сверхубийство". В смысле: "дважды убийство", "трижды"… "стократное убийство" — всего человечества!

И те же арифмометры трещат, пытаясь доказать абсурдность "мифа о ядерном Апокалипсисе".

В последней своей книге "Следование простоте" (1980) Эдвард Теллер объяснил нам нелепость и вредность легенды о том, будто бы ядерная война "всех уничтожит". Вот, приводит он пример, вторгся Чингисхан в Персию и устроил в 1219 году образцовую резню: убивали всех, до кого руки могли дотянуться. "Однако примеров великого разрушения цивилизации мы не видим. Примерно 10 % населения Персии выжило".

Видный американский ученый-медик, один из основателей движения "Врачи мира за предотвращения ядерной войны", Герберт Абрамс внешне старается соблюсти спокойствие, отвечая коллеге: "Для Теллера смерть 90 % персов — это выживание. Вероятно, он то же самое сказал бы о 90 % погибших в Северном полушарии, разразись там ядерная война. Может быть, кто-то выживет. Человеческий вид, в противоположность динозаврам, вероятно, еще будет населять планету на протяжении нескольких ближайших тысячелетий. Следуя лексике Теллера, "выжить" означает остаться живым, сохранить природный метаболизм. Однако выживание биологического вида совсем не означает выживания — политического, социального, экономического, психологического — человечества".

С динозаврами сравнение, впрочем, хромает. Динозавры, как выясняется, тоже оказались живучи, по крайней мере голос их, особая "завро-логика" преследует нас в последнее время все чаще и чаще.

Это логика, очевидно, встревожила и видного венгерского прозаика Лайоша Мештерхази. И он — неожиданно для многих — обратился к научной фантастике, опубликовав незадолго до кончины фантастическую повесть "Великолепная рыбалка".

Досье по теме "Ультиматум":

ЛАЙОШ МЕШТЕРХАЗИ

1916–1979

Выдающийся венгерский писатель. Окончил Будапештский университет, защитил докторскую диссертацию (филология). Во время хортистской диктатуры вступил в коммунистическую партию. Был на партийной, литературной работе. Автор романа "Загадка Прометея" (1976) и др. В последние годы жизни неоднократно обращался к научной фантастике — сборник "Семпитернин" (1975) и другие произведения.

Жизнь его была столь богата событиями и переменами, что просто невозможно себе представить, как бы он смог пройти мимо научной фантастики. "Я видел и пережил все, что видели и пережили многие мои сверстники в Европе. Конечно, в разной степени, но лучше не сравнивать: все мы насмотрелись ужасов куда больше, чем может себе представить нормальный человек, на нашу долю выпало столько страданий, что ни одна душа не способна перенести их без необратимых изменений… Появилось новое средство уничтожения, и память о бомбежках, о захвате заложников, о газовых камерах очень быстро отодвинулась в сознании куда-то на задний план; представления о мировом катаклизме стали качественно иными. Целое поколение выросло в тени грибовидного облака".

Описывая в повести "Великолепная рыбалка", переведенной на русский язык, некое "новое" — в данном случае химическое — оружие, Лайош Мештерхази мудро предостерег нас от чересчур утопических надежд на безъядерное будущее. Безъядерное — вовсе не значит беспроблемное.

Сначала нужно что-то понять в феномене Коэна и Теллера и что-то предпринять против этой бациллы; пока она не имеет противоядия, тревогу не развеет даже Пакт о ядерном разоружении. Эти что-нибудь да придумают своим работодателям. "Гуманно" убивающего все живое, оружия, буквально уничтожающего живые организмы без следа (подходящая армия застает нетронутыми пашни, города и заводы противника), пока не создано. Но особая порода людей — можно ли называть их людьми? — к сожалению, уже благополучно выведена.

В небольшом по объему произведении четко разграничены два плана. Внешний — расписанный до нюансов, подчеркнуто реалистичный, с эффектными, "вкусными" деталями, заражающий особым азартом рыбалки даже тех читателей, кто был чужд этому таинству. И второй план за кадром, выявляемый лишь пунктиром реплик, полуфраз, разбросанных по повести намеков. Скучноватые будни спецкомандировки, запечатленные в дневнике одного из исследователей: разбивка лагеря-полигона, отработка новой серии экспериментов, анализ результатов. Лишь одно скрашивает рутину (ибо скучны даже общеобразовательные лекции для командированных: о природе войны, об "атомном пате", о новом "сверхоружии", которое и испытывается на полигоне): та самая заветная рыбалка!

А затем — успех, прощальный банкет со множеством тостов: за будущие награды, за увеличение ссуд на будущие же опыты. И следа не осталось от пятерых людей — жертв, на которых испытан новый препарат, улетучились малейшие следы и его самого.

Безумная ситуация: перспективы на будущее строят те, кто только что изрядно потрудился над его уничтожением…

Сопоставление двух планов, выбранная автором казенно-лаконичная манера ("дневник специалиста") — все это не случайно. Талантливый мастер ни разу не дал ярости прорваться наружу. Ему было важнее придержать ее — чтобы не выплеснулась сразу, не перегорела быстро; еле уловимый намек зажег костер, которому пылать и пылать. Схватило какой-то нерв в душе читателя — и уже не отпустит никогда.

Курт Воннегут оружием выбрал любимый им "черный юмор", Лайош Мештерхази защищает воображение "ледяным" внешним спокойствием… Странно, если бы среди таких фигур, марширующих в колонне научных фантастов, мы не встретили одного старого знакомого — Станислава Лема!

А чем силен польский писатель-фантаст, поклонник этой литературы знает без подсказки.

Отточенный интеллект, смелость и логическая убедительность фантазии — все эти качества Лема проявились в полной мере и в его новой повести "Мир Земле" (1986). В качестве самостоятельного фрагмента в нее включена одна из удивительных лемовских "рецензий на ненаписанные книги": впервые она вышла в 1983 году и называлась "Системы оружия XXI века, или Эволюция вверх ногами". Без упоминаний об этом маленьком интеллектуальном шедевре любое исследование "нового мышления" осталось бы досадно неполным.

Рецензия неизвестного нам автора XXIII века дает сжатую и яркую ретроспективу эволюции систем вооружений. Хотя правильнее было бы назвать ее инволюцией, потому что стремление к гигантомании — все больше, все мощнее — довольно скоро зашло в тупик. "А значит, решили конструкторы XXI века, следовало гораздо раньше пойти на выручку к биологической эволюции, ведь миллиардолетний возраст ее творений — свидетельство оптимальной инженерной стратегии".

Увеличение быстродействия электронных систем, из которых теперь в значительной мере состояло оружие, приводило к росту фактора случайности: "Системы неслыханно быстрые ошибаются неслыханно быстро… В прежних сражениях, где рыцари бились верхом и в латах, а пехота схватывалась врукопашную, на долю случая выпадало, жить или умереть отдельным бойцам и военным отрядам. Но могущественная электроника, воплощенная в логике компьютеров, повысила случай в звании, и теперь он уже решал вопрос о жизни и смерти целых народов и армий".

Микроминиатюризация в сочетании с почтительной оглядкой (наконец-то человечество избавилось от своего технического высокомерия) на эволюцию привела к созданию особых микрокремниевых бактерий, которым "присвоили" имя Винера. Началось обезлюживание армий: "Последняя стадия бронегигантомании исчерпала себя в середине столетия; наступила эпоха ускоренной микроминиатюризации под знаком искусственного неинтеллекта"…

Рассказывать далее об этой странной эволюции вооружений — значит просто переписывать сочинение Лема, страница за страницей, строка за строкой. У него, польского писателя, как обычно: словам тесно, а что касается мыслей… Позволю себе привести еще одну длинную цитату. С единственной целью — продемонстрировать действительные возможности раскрепощенного воображения:

"Синсектное (от Synthetic insects — "искусственные насекомые". — Вл. Г.) оружие XXI века не было просто роем металлических ос, известных нам по атласу энтомолога. Некоторые из этих псевдонасекомых могли как пули прошить человеческое тело; другие служили для создания оптических систем, которые фокусировали солнечное тепло и создавали тепловые течения, перемещавшие большие воздушные массы, — если план кампании предусматривал, например, проливные дожди или, напротив, солнечную погоду. Были "насекомые" таких "метеорологических служб", которым сегодня вообще нет аналогий; взять хотя бы эндотермальных насекомых, поглощавших значительное количество энергии для того, чтобы посредством резкого охлаждения воздуха вызвать на заданной территории густой туман или инверсию температур. Были еще насекомые, способные собираться в лазерный излучатель разового действия… Новое оружие диктовало новые условия боя, а следовательно, новую тактику и стратегию, общим знаменателем которых было полное отсутствие людей. Но для приверженцев мундира, знамен, смен караула, почетных конвоев, маршировки, перестроений, муштры, штыковых атак и медалей за храбрость новая эра в военном деле была изменой возвышенным идеалам, сплошной обидой и поношением. Эту новую эру специалисты назвали "эволюцией вверх ногами".

Кажется, этой "дурной бесконечностью" абсурда, выстроенной, однако, с филигранной математической точностью, Станислав Лем делает с нашими мозгами то, что его коллеги — Воннегут и Мештерхази — с нашими чувствами и эмоциями. Они закипают — от ужаса, творящегося на наших глазах.

Я не оговорился. Взгляд читателя фантастики особый: он обращен в будущее. То, на что он падает, имеет "склонность" сбываться раньше, чем мы предполагаем…

На состоявшемся зимой 1987 года московском форуме "За безъядерный мир, за выживание человечества" журналисты разрывались между приглашенными знаменитостями. А обстановка полной "свободы контактов", тогда еще у нас достаточно непривычная, только усложняла задачу интервьюеров… Если говорить об ученых (а были еще деятели культуры, представители многих религий, общественности, бизнеса), самым "недоступным" казался американский физик Теодор Тейлор.

Личность яркая и непростая. Один из создателей американской водородной бомбы. Конструктор самой маленькой и легкой из всех существовавших атомных бомб. И создатель самой большой из когда-либо взорванных на Земле… Один из плеяды знаменитостей легендарной Лос-Аламосской лаборатории, друг и коллега Бёте, Ферми, Гамова, Теллера. А сегодня — активнейший борец за ядерное разоружение!

Его друг писатель Джон Макфи написал о Тейлоре книгу, названную "Кривая энергия связи". Есть такой физический термин: внутренняя энергия (или энергия связи); высвобождение ее и приводит к атомному взрыву. Однако физика здесь, кажется, ни при чем, речь идет о человеческой судьбе.

Кривая жизни Тейлора — ученого и человека — действительно захватывающа.

Школу окончил в пятнадцать лет, знаменитый "Калтех" (Калифорнийский технологический институт) — в девятнадцать. И закончил его в год знаменательный — 1945-й… Вот отрывок из его письма домой, датированного августом того "атомного" года: "Для меня совершенно очевидно, что скоро нас всех ждут революционные изменения. Боюсь, что человечество открыло нечто, способное уничтожить всех нас еще до того, как мы его хорошенько изучим. В скором времени, я убежден, это открытие станет общим достоянием всех правительств. И мне кажется, что это была последняя война в истории — в противном случае следующая станет последней для всего человечества, так как нации попросту истребят друг друга".

Ранние августовские дни 1945 года, пишет девятнадцатилетний юноша, который до того и слов таких не слышал: "расщепление атома"! (В то время было много профессионалов-физиков, которые о расщеплении атома не слыхивали…) Вундеркинды бывают разные, но случаи столь редкого социального прозрения действительно наперечет.

Впрочем, его "кривая" только начинала раскручиваться… В 70-е годы, после многих лет работы над бомбами — большими и маленькими, после участия в опросах, проводимых Пентагоном с целью выработки оптимальной ядерной стратегии в будущей войне против СССР, Тейлор с горечью признал: "Я думал, что выполняю долг перед родиной, что вношу посильный вклад в дело укрепления мира. Сейчас я думаю иначе. Если бы я мог никогда не приступить к тому, чем был занят долгие годы… Это была ошибка. Как ни "улучшай" бомбу, как ее ни рационализируй, она не перестанет быть бомбой — то есть устройством для умерщвления огромного количества людей. Иногда мне кажется, я не смог бы протестовать, если бы человечество вывело всех ученых к одной стенке и расстреляло… Надеюсь, теперь меня уже не покинет убеждение: ядерное оружие никогда не должно быть применено ни при каких обстоятельствах. Никогда. Нигде. Даже в ограниченных масштабах… Даже если русские начнут бомбить Манхэттен — я бы не стал в ответ бомбить Москву".

Американский физик Тейлор вряд ли знал об аналогичном заявлении советского писателя Адамовича. Но он, безусловно, был осведомлен о том, что такие же мысли посетили еще одного его коллегу — советского. Тоже, кстати, "отца" ядерного оружия…

Путь многих физиков, теснейшим образом связанных с бомбой, был воистину непрямым; часто путаная, извилистая дорога вела их к осознанию своей ответственности. Это был путь от участия — и соучастия — в смертоубийственной "физике" к пониманию того, что ей должен быть положен конец. Процесс требовал многих лет, а часто десятилетий; были на том пути и личные драмы, и столкновения с властями, и ошибки — и почти всегда мучительный пересмотр всего, чем жил до сих пор.

"Ядерная война принесет человечеству варварство и возврат к дикости". Фраза, не претендующая ныне на оригинальность. Но сказана она была двадцать лет назад, и сказана человеком, без упоминания, хотя бы краткого, о котором я не мыслил себе эту последнюю, завершающую главу книги!

Академиком Андреем Дмитриевичем Сахаровым.

Досье по теме "Ультиматум":

АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ САХАРОВ

Род. в 1921 г.

Выдающийся советский ученый-физик и общественный деятель. Специалист по ядерной физике, физике элементарных частиц, теории относительности. Академик АН СССР. Окончил Московский государственный университет. Во время войны работал инженером-изобретателем на заводе. Окончил аспирантуру Физического института АН (1945–1948). Участник работ по созданию водородной бомбы. Государственная премия (1953). Ленинская премия (1956). Активный борец за разоружение, за прекращение ядерных испытаний и права человека. Нобелевская премия мира (1975). В 1980 г. был отстранен от секретной работы, лишен правительственных наград и выслан в г. Горький, где провел шесть лет. В 1986 г. вернулся в Москву.

…В те дни, когда я заканчивал книгу, официальная справка об академике Сахарове в последнем издании советского Энциклопедического словаря не содержала и трети зафиксированного в досье. Но и оно неполно — нам еще предстоит заново восстанавливать биографию и заслуги человека, у которого не столь давно попытались отнять и то и другое.

Не знаю, как для кого, но для меня новое мышление означало прежде всего вновь появившуюся возможность пусть несколькими добрыми словами, но сказать в этой книге открыто об одном из признанных его создателей.

Повествуя о драме "отцов" атомного оружия, писатели и журналисты обращаются к примерам каноническим — Эйнштейн, Силард, Оппенгеймер… Совсем недавно мы узнали о Теодоре Тейлоре; и пришел наконец черед рассказать об Андрее Дмитриевиче Сахарове. "В 1953–1968 годах, — пишет он (пусть лучше он сам все расскажет), — мои общественно-политические взгляды претерпели большую эволюцию. В частности, уже в 1953–1962 годах участие в разработке термоядерного оружия, в подготовке и осуществлении термоядерных испытаний сопровождалось все более острым осознанием порожденных этим моральных проблем. С конца 50-х годов я стал активно выступать за прекращение или ограничение испытаний ядерного оружия. В 1961 году в связи с этим у меня возник конфликт с Хрущевым. Я был одним из инициаторов Московского договора 1963 года о запрещении испытаний в трех средах (т. е. в атмосфере, в воде, в космосе)…"

А спустя пять лет появились составившие славу Сахарову "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Напечатанные на Западе, они не только открыли всему миру (к сожалению, кроме собственной страны) прежде засекреченного физика-ядерщика, но и честного, думающего, активного гуманиста, страстного проповедника нового мышления. Тогда, в 1968 году, на родине автора "Размышления…" пришлись не ко двору, вызвав сначала газетную травлю, а затем и административное преследование.

Тем более горько сознавать это сейчас, когда мы сравниваем сказанное Сахаровым двадцать лет назад с тем, что в наши дни превратилось в азы политической стратегии, в конкретику договоров и международных акции. А Сахаров еще в конце 60-х годов предостерегал: "Разобщенность человечества угрожает ему гибелью… Перед лицом опасности любое действие, увеличивающее разобщенность человечества, любая проповедь несовместимости мировых идеологий и наций — безумие, преступление… Три технических аспекта термоядерного оружия сделали термоядерную войну угрозой самому существованию цивилизации. Это огромная разрушительная сила термоядерного взрыва, относительная дешевизна ракетно-ядерного оружия и практическая невозможность защиты от массированного ракетно-ядерного нападения…"

Рассказывают, что академик Сахаров сопровождал группу высокопоставленных военных чинов на остров Новая Земля, где на специальном полигоне был взорван один из самых мощных в то время термоядерных зарядов. Не знаю, что именно за картина предстала взору высокой инспекции и что за размеры были у радиоактивной воронки, растопившей вечную мерзлоту вглубь на… метры? или километры?.. Но думаю, что разными глазами смотрели на этот "триумф" научной мысли те, кто ее использовал, и тот, кто ее воплотил в это варварство. Могу только себе представить, как Сахаров совсем другим человеком возвратился из той поездки.

Воистину одного раза увидеть — недостаточно (генералы тоже смотрели на результат испытаний во все глаза). Нужно еще задуматься, напрячь воображение, чтобы — представить себе возможные последствия.

…Если даже физики-ядерщики восстают против собственного детища, то что говорить о врачах, чья задача — бороться против смерти во всех видах! Тем более — суперсмерти.

На Московском конгрессе врачей можно было встретить специалистов онкологов и радиологов, организаторов санитарной службы и травматологов; и еще, по-видимому, представителей всех остальных разновидностей медицины. Однако речь пойдет не о них.

Оказывается, врачи обеспокоены тем, что поражены будут не только тела, но и души.

Конгресс собрал много известных психологов, невропатологов и психиатров; но для меня интереснее всего оказалась встреча с психоаналитиком. Не могу сказать про себя, что глубоко разбираюсь в проблемах психоанализа, но встреча с молодым американским психоаналитиком Робертом Боснаком, выступившим на дискуссии о научной фантастике и ядерной реальности, открыла глаза на удивительную область пересечения психоанализа и фантастической литературы.

Доктор Боснак имеет частную практику в Кембридже (штат Массачусетс); последователь психоаналитической школы Юнга, он, как оказалось, прибыл в Москву в поисках… людей. Участников будущей конференции "Лицом к Апокалипсису-II" (первая с успехом прошла в 1986 году в США), которую он организовал и на которую собрался пригласить коллег-врачей, писателей, поэтов, художников, психологов, политиков, религиозных деятелей, чтобы всем вместе поразмышлять о нашем "ядерном" времени и о человеческом воображении, которое одно только способно это время отразить. А может быть — спасти?

"Мы должны вообразить что-то такое, что максимально приближалось бы по образной мощи к картинам ядерного уничтожения цивилизации, — пишет в сборнике "Лицом к Апокалипсису" (1987) уже известный нам психолог и публицист Роберт Джей Лифтон, один из первых скорбных летописцев Хиросимы. — Только в этом случае у нас есть шанс избежать его в реальности. Нам требуется расширить нашу "психологическую" и "моральную" фантазию для того, чтобы держаться подальше от "воображенного" в действительности".

Роберт Боснак рассказывал мне о школе Юнга, а я мысленно сравнивал метод знаменитого швейцарского психолога и философа с более знакомой мне "атомной" фантастикой и… находил много общего! Только узнав полную, упрятанную в глубины подсознания правду о собственных страхах, начинаешь путь к спасению, заручившись первым проблеском надежды. "Свет в самом сердце тьмы", как сформулировал это сам Карл-Густав Юнг, находившийся под большим влиянием восточной философии Дао… Но не к тому ли призывает читателя и фантастика?

После тех долгих бесед (а мы не раз еще встречались впоследствии с Робертом Боснаком) впервые забрезжила мысль о том, что сферы "внешнего космоса" и "внутреннего" оказываются гораздо более взаимосвязанными, чем мне казалось раньше. Если обратиться к ядерным страхам человечества, эта связь проступает особенно ясно: мы изучаем их не ради академического любопытства — и уж, конечно, не из мазохистского наслаждения, — но чтобы извлечь какой-то урок для себя, не так ли?

О том же пишет и Сэм Кин в книге "Лица врага": "Следует опасаться не только переведения политических событий в психологическую плоскость, но и переведения психологических событий в плоскость политическую. Проблема войны носит сложный, комплексный характер, и едва ли ее можно решить в рамках одного научного подхода, одной научной дисциплины. Для того чтобы подступиться к ее решению, необходимо, как минимум, иметь нечто вроде "квантовой теории войны" — вместо теории, объясняющей возникновение войн одной какой-нибудь причиной. Подобно тому как уяснить себе природу света можно, лишь представив квант световой энергии одновременно как частицу и как волну, мы сумеем разобраться в теме войны, только если станем рассматривать войну как систему, которая имеет двойную основу: государственную политику насилия и воинственную психологию; пропаганду и паранойю; идеологические и геополитические конфликты между странами и враждебное воображение (курсив мой. — Вл. Г.). Для плодотворного осмысления природы войны всегда нужно будет принимать в расчет как социальные институты, так и индивидуальную психику. Общество формирует психику людей, и наоборот. Поэтому нам придется решать двоякую задачу: создания и политических и психологических альтернатив войне, изменения и структуры международных отношений, и психики Homo hostilis".

Слова "враждебное воображение" я выделил не случайно. В нашем "дуальном" мире всякое определение предполагает наличие какого-то другого — полярного по смыслу. И читатель уже познакомился со множеством примеров воображения как враждебного, так и дружественного. Между прочим, общественная организация, которую создал доктор Боснак, названа также не совсем обычно: "Воображение в действии"…

Оно воистину действенно в наши дни. По словам другой знаменитости — Карла Ясперса, "единственным средством, с помощью которого вероятное сегодня стало бы в конце концов невероятным и даже невозможным, является возможно более полная осведомленность о вероятности всеобщей гибели".

Свет в конце тоннеля… Нужно еще мужество, чтобы пройти его. "Есть страх смерти, и он присущ всем нам, — говорил Боснак, — и есть страх страха смерти. Задача психоаналитика — помочь пациенту преодолеть этот "второй" страх; только когда он будет высвечен, вытолкнут на поверхность из нашего подсознания, осмыслен и проанализирован, человек сможет смело взглянуть в глаза смерти. И понять, что за мир он может потерять… Это своего рода возрождение!"

Чтобы продемонстрировать серьезность намерений психиатров и психологов, а также меру осознания ими своей собственной профессиональной ответственности за пораженное тяжким душевным недугом человечество, приведу только перечень названий научных статей. Все они включены в специальный выпуск уже упоминавшегося "Международного журнала психического здоровья" за 1986 год.

"Изучение стресса и путей его преодоления в ядерный век: новая медицинская специальность", "Колокол тревоги: последняя эпидемия", "Типы психологических реакций на угрозу ядерного уничтожения", "Дети встревожены перспективой ядерной войны", "Психологические установки на ядерную угрозу у старшеклассников", "Психическое здоровье и угроза ядерной войны — тема для истории болезни", "Психологические последствия ядерной угрозы — семейный аспект", "Реакция творческого человека на жизнь под ядерным мечом", "Научно-исследовательские и профессиональные действия врача в "ядерно-осеннее" время (пока не наступила "ядерная зима")"…

Пока есть время, стоит задуматься и о душе. О бессмертии души, как сказал бы религиозный человек, но эти сакраментальные слова в ядерный век наполнены особым содержанием и для того, кто не верит в бога.

Ядерная трагедия поставит точку на развитии вида Homo sapiens, закроет навсегда саму возможность существования будущим, еще не родившимся, поколениям. А если, с точки зрения атеиста, считать бессмертной душой человечества как целого ноосферу — все накопленное и овеществленное им духовное богатство, то проходит аналогия. Атомная катастрофа непременно разрушит ноосферу до основания. Все наши книги и верования, музыку и обычаи, картины и нравственные законы, могилы предков и достижения науки. Философия, чувство юмора, любовь, душевные сомнения, страхи, надежды, посаженные деревья и воспитанные нами дети — все потеряет смысл — и то, чем жили, и то, для чего жили десятки тысяч поколений землян.

Вот какая страшная судьба ждет планету. Таким увидел исход ядерной катастрофы американский публицист Джонатан Шелл. К сожалению, мне не удалось собрать о нем сколько-нибудь солидного досье; он, по сути, и прославился одной-единственной книгой "Судьба Земли" (1982).

Дай бог каждому пишущему однажды создать такое… Я много прочитал книг, написанных публицистами на эту тему, но труд Шелла стоит особняком. Никто, пожалуй, не смог так ярко, детально и логично описать бессмысленность грядущего Армагеддона. Все аналогии с Судом блекнут, потому что ядерный конец света будет прежде всего нелеп, как нелепо отнимает жизни и разрушает города стихийное бедствие. Ядерный холокауст будет означать не просто огненное жертвоприношение всего населения Земли. В жертву принесут и то, что это население создало своим умом и руками, — все те плоды цивилизации, которые и ей самой сообщали какой-то смысл.

"Было ли еще в истории столетие, знающее настолько ясно, что оно способно сделать доброго, но с таким упрямым постоянством творившее зло? — задается вопросом американский писатель, кинорежиссер, дипломат и солдат Лоуренс ван дёр Пост. И сам себе отвечает: — Сомневаюсь. И это мое сомнение заставляет меня ощущать особую ответственность человечества, не имевшую прецедента ни в одном из прошлых столетий".

А Джонатан Шелл, следуя как раз тому методу, что рассказан мне Боснаком, проводит читателя по всем кругам ядерного ада, воздействуя в большей степени не на эмоции — это-то несложно, — но на здравый смысл. Хотя все же апеллирует и к эмоциям…

Все книги на тему ядерной войны рано или поздно, но невольно сбиваются на возвышенный библейский пафос — может быть, потому, что история человеческой культуры чаще и быстрее подсказывает нам этот источник для подражания? Вот и американский публицист, "накачав" нас вдосталь информацией, обогатив длинными и нетривиальными умозаключениями, тоже не может удержать себя от проповеди:

"В один прекрасный день — и трудно поверить, что он не наступит скоро, — мы сделаем наш выбор. Либо мы окончательно впадем в коматозное состояние, и это будет конец всего, либо, как я верю и надеюсь, мы восстанем ото сна и осознаем реальность угрожающей нам опасности — реальность столь же великую, как сама жизнь, и, подобно человеку, принявшему смертельный яд, но в последний момент сбросившему с себя оцепенение и изрыгнувшему его, мы покончим с нашими сомнениями, отбросим малодушные оправдания и восстанем во имя того, чтобы очистить Землю от ядерного оружия".

…Вероятно, самая лаконичная и предельно емкая микрорецензия на книгу Шелла принадлежит Карлу Сагану: "Каждую секунду — по целой второй мировой войне, и так весь долгий ленивый полдень". А в одной из своих статей Артур Кларк, приведя это высказывание Сагана, заметил: "Хотел бы я, чтобы ненормальные, твердящие о "затяжной" ядерной войне, всего-навсего перечитали бы это единственное предложение — медленно, вдумываясь в каждое слово".

ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ТЕМЫ

"До сих пор, худо ли, хорошо ли, всегда можно было уклониться от участия в истории. Тот, кто не одобрял, часто мог молчать или говорить о другом. Нынче все изменилось, и само молчание приобрело страшный смысл".

Знаменитый французский философ и писатель Альбер Камю произнес эти слова в 1957 году, во время торжественной церемонии вручения ему Нобелевской премии по литературе. Высказывание, вроде бы прямо не касающееся ни ядерной литературы, ни литературы вообще. Однако тот факт, что слова эти произнесены писателем, ставит их в контекст разговори, которому пора подводить итоги.

Соотечественник Камю, современный философ Жак Деррида уже в наши дни бросил свою парадоксальную фразу: "Литература всегда принадлежала к ядерной эпохе"— как бы зачеркнув сказанное Камю. Однако, при всей "противоположности" этих двух высказываний, они удивительным образом дополняют друг друга. И оба справедливы.

Литература всегда была "ядерной" — в том смысле, что была способна домысливать немыслимое, могла пугать и воспламенять, и одна, пожалуй, вместе с религией, обращалась к запретным для обыденного сознания "заключительным темам" (The Last Things), по выражению профессора историка Уоррена Уэйгара. Но справедливо и то, что только с наступлением реальной атомной эры она, может быть, впервые осознала эти свои уникальные способности — поняла, как сказал Камю, "недопустимость отмалчивания".

Потому что нельзя — даже с логичным вроде бы оправданием: сберечь психику "пациента" — человечества! — недопустимо нынче молчать.

И воображение жизненно необходимо включить каждому на полную мощность.

Каждую секунду… по второй мировой войне… Как ни утомилось наше сознание от подобных сравнений, которые разве что писателям-фантастам одним под силу, следует еще немного напрячься, чтобы прийти к осознанию грустного факта. Сравнение Сагана при всей его эффектности несколько идеализирует ситуацию.

Вторая мировая война, хотя она и вошла пока в человеческую историю как самая кровопролитная, все-таки целиком осталась в той эпохе — доатомной. Когда еще существовало противопоставление "сражаться за" — "сражаться против". Солдаты воевали за свои народы, на худой конец — правительства, первыми принимали на себя удары врага и часто совершали чудеса героизма. Одно сознание, что идет священная война против фашизма, оправдывало все жертвы, заставляло совершать, кажется, немыслимое. Потому что она во всех отношениях была война справедливая.

Если говорить о войне с применением ядерного оружия, то вне зависимости от того, кто применит его первым, война с самого начала пойдет как неправедная. Ибо начнется она как война против всех — против человечества.

Между прочим, давным-давно Блаженный Августин сформулировал понимание справедливой войны как войны в защиту невинных, и с тех пор традиционная точка зрения западной философии недалеко ушла от этого тезиса. Двум требованиям, как минимум, удовлетворять должна справедливая война: "пропорциональности" (не применять силы в большей мере, чем это требуется для защиты территории) и "избирательности" (не применять силы к гражданскому населению). Ясно, что эти требования — не для ядерной войны… Но, может быть, как-то откорректировать положения святого Августина — ведь столько веков прошло?

Подобная мысль многим приходила в голову. В 1983 году Национальная конференция католических епископов США обратилась к верующим с пасторским посланием "Вызов миру: Божье обещание и наш ответ", в котором вопрос о справедливых войнах разобран с "научной" дотошностью. На сей раз требований семь. Чтобы удовлетворять новому критерию справедливости, войны должны: (1) быть абсолютно необходимы (в смысле неизбежны); (2) вестись компетентными и ответственными правительствами; (3) предполагать пропорциональность (смысл разъяснен выше); (4) вестись за правое дело; (5) начинаться только после того как исчерпаны и не привели к успеху все иные способы улаживания конфликтов; (6) предполагать хоть минимальную надежду на успех; (7) требовать затрат, хоть в малой степени оправданных в случае успеха.

И снова ядерная война начисто исключает большинство из перечисленных критериев. Даже не вдаваясь в "ядерно-юридическую" схоластику, здравомыслящий человек сообразит, что война, в которой на каждого мужчину, женщину, ребенка уже припасено по тонне (!) условного взрывного эквивалента (тринитротолуола), в которой солдаты, вероятнее всего, окажутся максимально защищенными "живыми единицами" и результатом которой, вне зависимости от причин и хода ее, наступит глобальная катастрофа, — такая война не может быть справедливой. Ни при каких формулировках.

Каждую секунду придется переживать не по второй мировой войне, а по войне столь же разрушительной и еще стократ более бесстыдной и аморальной. Ведь каждую секунду ее будут терять смысл понятия, служившие образцом и объектом уважения на протяжении многих поколений: воинский долг, благородный героизм на фронте, гражданский подвиг тыла… Теперь, наоборот, военные наверняка "протянут" дольше, нежели мирное население. Как замечает герой романа, вышедшего еще в 1958 году, "Последний день" Элен Кларксон, "в давние времена мужчины с оружием в руках переживали аморальный акт убийства себе подобных, убедив себя, что воюют за своих детей. Сегодня мужчины выставляют своих детей умирать за себя".

Как ни коротка будет эта окончательная война, времени солдатам хватит, чтобы осознать и содрогнуться от того, что они делают…

Да и при чем тут война, если, как пишет Михаил Сергеевич Горбачев в своей книге "Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира" (1987), "сейчас создалась поистине парадоксальная ситуация. Даже если одна страна будет постоянно вооружаться, наращивать вооружения, а другая ничего не будет делать, то та сторона, которая вооружается, все равно от этого не выиграет. Слабая сторона может просто взорвать все свои ядерные заряды даже на своей территории, и это будет означать самоубийство для нее и медленное убийство для противника".

Миросима — вот что это будет.

Понимаю, конечно, что нашел всего лишь случайное созвучие в русском языке, но оно никак нейдет из головы. Не может все это накопленное количество "мегасмерти" (которое и разум, и эмоции уже не в состоянии воспринимать) не перейти в "новое качество". Можно считать боеголовки и мегатоннаж — но какой в том смысл? Ведь в одночасье осуществится не просто миллион Хиросим (а нехитрый подсчет, причем явно заниженный, показывает, что мы это уже в состоянии себе позволить) — но одна Миросима сразу на всей планете.

Первый и последний — ультимативный — опыт. Амбициозный эксперимент, которым молодой разум, благодаря неведомо какой счастливой случайности возникший и развившийся на третьей планете ничем не примечательной звезды, заявит о себе. Да так громко, что услышат по всей Галактике (если, конечно, будет кому слушать).

Но и это не все, что "скрыто" в образном сравнении Сагана.

Вторую мировую войну кто-то начинал, в ней кто-то оборонялся, кто-то применял недозволенные — по меркам человечества — методы ведения войны. И был за то осужден трибуналом народов в Нюрнберге. А "ядерный эксперимент" может начаться… просто по ошибке!

Как именно — на сей счет существует много сценариев; но в качестве примера познакомлю читателя с одним, тем более что он вполне смахивает на сюжет научно-фантастического романа.

Профессор Герберт Абрамс свое выступление на семинаре "Лицом к лицу со Злом" (собранном в небольшом техасском городе Сагедо в 1986 году) начал с изложения некой воображаемой лекции. Ее будто бы прочел в 2 часа пополудни 19 сентября 1998 года (обратите внимание на дату!) аргентинский историк профессор Кордова. Тема лекции — "Ретроспективный" взгляд на войну 1990 года".

Позволю себе процитировать ее с минимальными сокращениями:

"24 сентября 1990 года Советский Союз согласился предоставить своим сирийским союзникам несколько ядерных боеголовок "для сохранения военного баланса с Израилем". Две недели спустя, 10 октября, в Египте был совершен переворот, и шиитская община "братьев-мусульман" под водительством муллы Мустафы Ибрагима захватила Каир. Мустафа разорвал камп-дэвидские соглашения и потребовал возвращения Египту "исконных земель". 17 октября шииты осадили американское посольство в Каире. Их отряды захватили на летном поле несколько самолетов с системой раннего предупреждения АВАКС. Перед угрозой вторжения Израиль двинул войска на юг Синайского полуострова. Сирия вторглась в Ливан. Израилю не улыбалась перспектива сражаться на два фронта, и он прибегнул к предупредительной бомбардировке сирийских военных аэродромов… США немедленно заявили о своем невмешательстве и направили Израилю официальный протест. Тем не менее Советский Союз обвинил американцев в подстрекательстве Израиля, после чего пять советских военно-воздушных дивизий в Восточной Европе были приведены в состояние полной боевой готовности.

День спустя сирийские танки вторглись в северные районы Израиля, где завязались ожесточенные бои. В то же время отряды шиитов вошли в Саудовскую Аравию и захватили аэропорт в Джидде. Соединенные Штаты оказались втянуты в ситуацию, в которой нельзя было не вмешаться…

8 октября "части быстрого реагирования" 82-й воздушно-десантной дивизии вошли в Израиль; в ответ советские войска были введены в Сирию. Как только американские части захватили районы Израиля, сирийский президент понял, что дело зашло слишком далеко, и дал приказ своим войскам отходить, ибо ядерное столкновение становилось неизбежным. Но машина войны уже шла своим ходом: 30 октября 1990 года сирийцы нанесли тактический ядерный удар по Иерусалиму, разрушив священный город до основания.

На следующий день звено бомбардировщиков В-52 осуществило удар возмездия по Сирии. Президент США созвал совещание Объединенного комитета начальников штабов, на котором в результате анализа ситуации был сделан вывод о неизбежности ответной массированной советской ядерной атаки. Стратегическая авиация была поднята в воздух, подводные лодки изготовились к залпу, и на все пусковые пульты стратегических ядерных ракет были поданы команды тревоги. Эти приготовления не прошли мимо внимания советского Генерального штаба, руководители которого пришли к выводу, что крупномасштабная ядерная война с Соединенными Штатами стала неотвратимой…

На рассвете 31 октября 1990 года радары системы НОРАД отметили появление многочисленных целей, и командование американской стратегической авиации получило приказ к запуску ракет "MX" и "Минитмен".

…Когда день пошел на убыль, стратегические ядерные арсеналы воюющих сторон были полностью израсходованы. И с заходом солнца битва закончилась; те, кому посчастливилось уцелеть, были заняты только поиском пищи, убежищ, медицинской помощи… Гигантские пожары полыхали над субконтинентами. Резко похолодало. Копоть и пыль покрывали собой останки цивилизации. Северное полушарие представляло собой месиво из гальки, валунов, треснувших пород — словом, то, что геологи на профессиональном языке называют "остаточными россыпями"… Наступила тишина.

Таким образом, заключил профессор Кордова в мертвой тишине, которая покрыла потрясенную аудиторию, многие элементы, которые думающие люди определяют как возможные причины "несанкционированной" ядерной войны, все, как один, проявились и в данном случае. Региональный конфликт, внутренние проблемы различных стран, эскалация "обычной" войны, иррациональное поведение лидеров, распространение ядерного оружия, локальная война между союзниками "сверхдержав", ограниченный упреждающий ядерный удар, военные приготовления и, наконец, решение ударить первыми, принятое в результате дезинформации и ошибки в расчетах… Счастье, что мы в Аргентине никогда не обладали ядерным оружием".

Автор этой "лекции" (как и сразу за ней следующего профессионального доклада на тему "случайной" ядерной войны) весьма далек от научной фантастики, от литературы вообще. Профессор радиологии Стэнфордского университета, национальный сопредседатель организации "Врачи за социальную ответственность" и первый вице-президент международного движения врачей… Но и его властно притягивает фантастика!

Можно спорить с профессором Абрамсом по частностям — но нужен ли спор? Абрамс ведь не утверждает, что в реальности все произойдет именно так (оставим на его совести "ядерную помощь" СССР Сирии и начало ядерного обмена ударами по вине опять-таки Советского Союза…). То, что сегодня мир еще чреват подобными возможностями, трудно оспаривать. Мы ведь тоже лишь подавно кардинально переосмыслили всю "теорию" политических приоритетов…

Профессор Абрамс в своем сценарии заимствовал образ "русских" из тех — доперестроечных — времен, которые еще не отошли в легендарное безвозвратное прошлое. Если бы американский врач внимательнее прислушался к тому, что было сказано уже на женевской встрече в верхах — а это шел ноябрь 1985 года, — он, наверное, значительно переработал бы свою версию непроисшедших событий. Хотя вряд ли бы отказался от схемы в общих чертах — потому что все описанное может произойти…

А на пресс-конференции, состоявшейся сразу же по окончании той первой встречи лидеров двух стран, от которых сегодня в значительной мере зависит, быть или не быть человечеству, Генеральный секретарь ЦК КПСС сказал, в частности, следующее: "В нынешних условиях речь уже идет не только о противостоянии двух общественных систем, по и выборе между выживанием и взаимным уничтожением. Иначе говоря, самим объективным ходом мирового процесса вопросы войны и мира, вопросы выживания поставлены в центр мировой политики. Я хочу подчеркнуть, что специально употребляю слово "выживание" не для того, чтобы драматизировать обстановку, нагонять страх, а для того, чтобы мы все глубоко почувствовали и осознали реальности сегодняшнего мира".

Ответственность.

Слово, приобретающее новое качество, поистине сокровенный смысл в нашем буквально нашпигованном ядерной взрывчаткой мире. В наше сотканное из тревожного ожидания катастрофы время.

"Взрыв всегда возможен" — так назывался ранний рассказ Роберта Хайнлайна, знакомый советскому читателю. Рассказ, между прочим, о возможности трагедии, подобной чернобыльской… Однако мне представляется символичным название этого произведения.

Когда в наши дни многие, по их собственным словам, "утомившись" от всей этой антиядерной деятельности, указывают на иные, не менее животрепещущие проблемы, достойные приложения сил, эта усталость понятна. Действительно, скоро полвека борьбе за устранение атомной опасности, а бомба по-прежнему висит над нашей головой. Эффект привыкания, инстинктивная реакция утомленного человеческого мозга на возможный перегрев… Как ни ужасно это звучит, но мы привыкли и к ситуации нависшего над нами дамоклова ядерного меча — просто стараемся не думать о нем, переключив внимание на другие заботы.

Но взрыв по-прежнему возможен. И не на страницах научно-фантастических книг, а в реальной жизни. Любая из апокалипсического "каталога" проблем, что нас окружают, стократ опаснее, пока мы продолжаем сидеть на нашем собственном ядерном погребе.

Экология… Но и без "чистых" источников энергии пока не обойтись, а это значит, что перспектива новых чернобылей существует.

Демография и национальные проблемы… Но не секрет, что "ядерный клуб" все более будет пополняться странами, чье население растет стремительно и чьи социальные институты, мягко говоря, оставляют желать лучшего.

Компьютеризация… Но после гибели "Челленджера" только слепые технократы-оптимисты могут уповать на "безошибочность" электронных устройств.

Новые болезни, подобные СПИДу, проблемы молодежи, мировая экономика, биотехнология, локальные войны, терроризм, отношения "Восток — Запад" и "Север — Юг"… Пока планета наша остается, образно говоря, заминированной, любой наш шаг, малейшее неосторожное движение — и замаскированная проволочка будет задета, грянет взрыв.

И потом — на следующий день — некому будет разбираться, как это произошло. По чьему небрежению или злому умыслу мир взлетел на воздух.

Взрыв всегда возможен. Вот только если мы наконец ясно осознаем это, будем постоянно помнить о нем, а не отмахиваться, как от надоевшего кошмара, — тогда взрыва может и не быть…